Наташа Корсак
Сказки с хвостом




Сто лет для Доро


I часть
Чайки

Да, чайки уже не те… Толстые, прожорливые и все на одно лицо. Ты гляди! Так и просит, и вымаливает! А орет-то! На, вот. Почти весь батон растащили. Ну, пойдите-ка теперь, пойдите. Тошно от вашей болтовни. Небо, глядите, какое — алое! Будто проказник-невидимка разбрызгал на нем свои краски, а теперь смеется!
Ну, чего не летите?! Летите же. Кыш, кыш, кыш! Эх, как хотите. Вы ведь меня не знаете, молодые еще… Да я и сам временами себя не узнаю. Глядите — вот, весь сморщился: нос, щеки, и руки тоже…
Мне, братцы, завтра сто лет исполнится. К полудню. Вот как пушки ударят, так считайте, родился Саша Перов.
А вам-то и дела нет! Родился и родился. Помер, так помер. Вы ведь чайки. Дай рыбу, дай рыбу! Что вы еще знаете? То-то же… А он был другим. Понимаете… Тоже чайка, а другой! И глаза у него были большие-большие. Как две лесные ягоды. Смотрит на тебя и молчит, а сам все понимает. Умный, как пес. А хитрый какой! Вот сто лисиц против него поставь, а он хитрее. Дружили мы… Он со мной по-человечески, и я с ним по-человечески.
Ах ты, паразит! Учуял, однако… Обжора. Думал, в карман сухари спрячу, так вы и не помыслите. А вон что! Ну, вот ловите. Одному! Второму! А ну, не воруй у маленького! И вот тебе, толстопузый! Эх…не птицы — звери.
А его я здесь встретил. Помнится, день был такой смурной. Сентябрьский. Над Малокаменной крепостью висел туман. Мы с мальчишками играли в казаки-разбойники. Мне нравилось быть разбойником. Я убегал. А жили мы тогда на улице Деревенской бедноты. Сейчас это улица Куйбышева. До Лисьего островка добегали минут за пять. Там и играли, на берегу темной реки — Евы. Особенно когда тепло было! Бабуля и дед говорили, что детям там не место. А мы думали, что в крепости водятся приведения. Воображали себя рыцарями. В общем, все по-детски логично.
В тот день погода не ладилась. Ветрище дул, жуть! Я запыхался и решил перевести дух у воды. Страшная Евушка тогда была, непричесанная, чумазая. Волнами о камни била, словно бранилась. Я присел у воды, помочил руки. А сам надышаться не могу! И от дыхания своего ничего вокруг не слышу. Замерз!
Вдруг позади пес залаял! Да не просто пес, а тот бандит, что наших кошек любитель гонять. Орет, кряхтит. И тут же я услышал писклявый голосок! Не кошачий, а похожий! Побежал я на шум.
Смотрю: пес склонился над каким-то пестрым комком и лает, а лапой его прижимает к камням. Зубы скалит! Я подойти боюсь, вдруг тот псих меня цапнет. Но комочек-то жалко! Закусил я губы и побежал, что было духу на пса. Да как закричал. Все слова вспомнил, что дед на кухне практиковал. А в руке, помнится, камень у меня был, чтоб кинуть в пса, если тот вздумает нападать. Но дикарь (не я — пес) отступил. Ощетинился, глянул на меня волком и… бежать! Я присел на колени. Гляжу, а передо мной крошечный птенец лежит. И то ли жив он, то ли мертв — не пойму. Я его по грудке погладил. Не двигается. Слезы на глаза накатились, и вот стою уже взрослый мальчишка — школьник, и плачу! А как только глаза раскрыл пошире, удивился! Птенец-то с одним крылом! То есть второе — правое, как бы есть. Но… все же его нет. По-человечески это, наверное, называется инвалидность. Видно, что не пес ему крыло оборвал, а так и было. Погладил я этот странный отросток, где могло красоваться второе крылышко. Рассмотрел. И грустно как-то на душе стало.
И вот тут-то я побежал к звериному доктору. Он у нас на всю округу один был. Толковый мужик. Кота нашего — Меньшикова (дома просто Меньку) за один прием излечил. Когда Менька дурного мыша слопал.
Бегу я, а птенчика держу за пазухой. Мне мальчишки-друзья кричат:
— Сашка! Сашка! Ты что же из игры вышел! Ну, вышел, значит, проиграл!
А я про игру-то и забыл вовсе! Что с ней, с игрой, когда тут у меня зверье пропадает! Живой хоть он? Да, еле-еле, но дышит. И сердечко… тук-тук…опять тук-тук — бьется! Я от счастья разулыбался. Бегу и приговариваю:
— Потерпи, дружок! Вот дядя Коля нас посмотрит! Даст тебе пилюлю, или еще чего, и ты поправишься.
Пять минут, за которые мы обычно добегали от крепости до дома, в тот раз мне показались вечностью. Я спотыкался, а наши старушки бранились, что, мол, я ношусь, как угорелый, лужи разбрызгиваю! Можно подумать, что все их «нормальные дети» пешком ходят.
Лекарь наш, к счастью, оказался на месте. А то ведь мог и запить! Это они с дедом шибко любили. Дядя Коля после приемов, а дед всегда. Но нам повезло. Влетел я тогда в его кабинет. А там как раз девчушка со щенком. Прививку первую он получил! Перепугался малыш так, что даже напрудил. А девчонка смеется, треплет щенка за шею:
— Ты теперь у меня здоровей всех здоровых будешь! Ой, а кто это у тебя? Неживой какой-то, — взвизгнула она, увидев на моих руках маленькую птицу.
— Глупая ты! Не видишь, дышит!
— Неа, не вижу, — отчего-то радостно ответила она, и подхватив щенка, выбежала за дверь.
— Ну и кто это у тебя? — закуривая, спросил дядя Коля.
Я аккуратно протянул ему птенца:
— Чайка, кажется…Вы это…не дымите не нее, дядя Коля.
— Да? Ну-ну… — протянул он, и небрежно взял моего найденыша на руки. Вдруг попросил меня выйти. Доктор порой так делал, когда…не был уверен, как поступить с пациентом. Но я сопротивлялся! И дяде Коле пришлось вытолкать меня из кабинета. Одной рукой он закрыл дверь, а другой затушил свою вонючую сигарету.
Сначала я сосчитал до десяти. Потом до двадцати. И чего они так долго?!..Тогда я решил: буду мерить время минутами. И минут через пять точно постучу. И спрошу, нельзя ли там побыстрее? Но не прошло и минуты, как дядя Коля сам распахнул дверь.
— Входите, сударь! — улыбался он.
— Ну-ну-ну-ну! Что там? — мне не терпелось услышать вердикт.
— Чайка серебристая. В наших краях — не редкость… Птенец — мальчик! И как понимаешь, птенец больной. И в придачу испуганный… Но сейчас — порядок! Однако ж с крылом проблемка. У него это врожденное. Чайки вообще-то птицы семейные и своих не бросают, но… этот малыш охотиться не может, защищаться тоже. Ну, а летать и подавно. А раз так, зачем он своим братьям?
Мы стояли с дядей Колей плечом к плечу, уставившись на крохотную чайку. В ответ птенец смотрел на нас круглыми, как две смородины, глазами и часто моргал. Мне казалось, что он знает куда больше, чем просто заключение доктора.
— Лучше его усыпить, чтоб не мучился… И, да! Можно отдать на чучело! Интересный экземпляр получится. Птица без крыла, — протараторил дядя Коля и снова закурил.
— То есть, как усыпить? — не понял я.
— Ну, а какой смысл ему жить, если он летать не может, охотиться не…
— Спасибо, дядя Коля! Но мы, пожалуй, пойдем, — протараторил я и аккуратно вернул чайку себе за пазуху. Мой найденыш тоже что-то пропищал, как бы в знак одобрения моего поступка. Этот писк был смешным и беспомощным. «Киау — киау» — как котенок тянул он.
— И куда ты его?
— Домой отнесу!
— Пожалуй, князь обжора — Меньшиков будет против, — рассмеялся доктор, — да и дед тоже.
— А я их всех уговорю! Будет у нас жить, я ему имя дам.
— Вот еще. Чаек на свете пруд пруди, а ты, Санька, нашел самую никчемную и больную! Может, попугая тебе на день рождения подарить?
— Да ну вас! Я его спас, и мы теперь вместе! — резко от обиды крикнул я и выбежал за дверь. Правда, через мгновенье еще громче добавил:
— Спасибо, дядя Коля!

II часть
Подарок

Да, уже через семь часов, три минуты и девять секунд мне исполнится сто лет! И кто бы мог подумать, что в это время я буду сидеть здесь и рассказывать чайкам о своей жизни! А ведь вы даже не перебиваете… Расселись вокруг и молчите. А чего молчите-то? Вот и бабушка тогда молчала. Я ей птенчика-то протянул, рассказал, как спас, как пса отогнал… Я героем себя чувствовал! А она смотрит на меня и молчит. Менька же у ног ее вьется и хвостом бьет. Что за семейство? Неужели не видят, что птице помощь нужна? Долго мы так стояли. Как вдруг дед вернулся:
— Это что за мышь у тебя серая? Ну-ка Меньке брось!
— Да не мышь, деда, а птица! Вот, погляди, — подошел я к деду с птенцом на руках, а тот весь сжался. И сидит, боится. Дед губы скривил, затылок почесал, а потом как выхватит найденыша из моих рук.
— Осторожней!!! — завопил я.
— От тебя не помер — от меня не помрет, — заважничал дед. — Ну, и кто ты, страшилка? — обратился он к птице. — Чайка, вижу. Главный друг левинградских помоек! И что мы с тобой делать будем?
— Отдай, — не унимался я, — Не видишь, он не здоров!
— Вижу! И на кой он нам? Нездоровый? И здоровый — на кой?
— Ну, пусть с нами живет! Я следить буду! А крыло…так ведь его и сделать можно!
— Как это? — сощурил глаза дед и уставился на меня. Хотя намек мой понял.
Он у меня мастером был, таким, что во всей стране, да и мире не сыскать! Самолеты собирал, машины разные. Награждали его даже за это. Медаль была! Только, как говорил я уже, пил дед частенько. Вот и забросил свое дело. Но в городе его уважали! На дни рождения ему много писем приходило с поздравлениями, даже от каких-то правителей. Я не разбирался.
Дом наш весь завален был его чертежами и моделями. А игрушки мне тоже дед сам мастерил. Таких ни у кого не было…
— Деда… Ну, я очень тебя прощу. Прям умоляю, — запаниковал я, — Оставим его? А давай так! Вот пока оставим, — придумывал я на ходу, — А как подрастет и окрепнет, отпустим или в зоопарк сдадим.
Бабуля расхохоталась так, что у меня в ушах зазвенело.
— А Меньшикова-то мы так же брали, — напомнила она, — А давайте оставим, помирает ведь на помойке один… А теперь вот, обжора какой стал, а?
— А он тебе ноги лечит, вместо грелки, между прочим! И мыша порой ловит! Так что колбасу он свою честно ест, — защитил кота дед, — А вот с чайки какой толк, не пойму…
— Да будет толк! Будет, — прошептал я.
— Значит так! Оставляй свою хромокрылку. Только смотри, сожрет его князь Меньшиков — не реви потом, — твердо сказал дед, похлопал меня по плечу и добавил: — На, забери его, почисти хорошенько, чтоб дома заразы не было. Ты б лучше что доброе принес, а то — чайка, — договорил дед уже на кухне.
Бабушка заваривала чай. Менька пошипел-пошипел на птенца и, изогнув пушистый хвост, тоже последовал за дедом.
Я показал Меньке язык. Вот ведь вредина! Нет, чтобы спросить, как дела у птицы, обнюхать, как следует, сметаной поделиться! Никакого гостеприимства. А ведь его-то я тоже не в лучшем виде нашел! На помойке, грязного, взъерошенного. Ходил он, помню, и клянчил у прохожих. Плакал. А теперь важный стал, вроде как хозяин в доме! Ну, погоди, Менька, попросишь сосиску! Категорически не дам!
В моей комнате места было много. Хоть целый зоопарк заводи. Взял я коробку из-под бабушкиных сапог, положил туда одежды всякой. Усадил птенца поудобнее. Еще воды принес и хлеба немного. Сунул малышу мякиша, а он раскрыл свой розовый рот и как схватит! Так сразу весь кусок и заглотил.
— Ну ладно, ты поспи, а я пойду про чаек что-нибудь разузнаю. Только из коробки не вылазь!
Я побежал к соседке — тете Ларисе. Раньше она в библиотеке работала. И дома у нее везде книги лежали! Я попросил тетушку подобрать мне что-нибудь про чаек. Тетя Лариса, прежде чем искать, поставила чайник на огонь. Накрыла на стол. Вытащила варенье из белого клевера. Никто такого варенья на моей памяти больше не делал. Да и не ел. А она и делала, и сама ела… И меня уговаривала. Я отказался. Тогда она мне банку целую с собой дала, чтобы я домашних угостил. А в придачу три книги: «Чайки — хранители Левинграда», «Чайки на любой вкус» и «Чайки — тоже птицы». Я поблагодарил тетю Ларису и хотел уже бежать, как вдруг она спросила:
— А как ты назовешь свою птицу?
— Какую еще птицу? — удивился я ее осведомленности. Сам-то о найденыше я ей не рассказывал.
— Ну, ту, что принес домой. Я видела, как ты спас ее от собаки. Молодец!
— А почему же я вас не видел?
— А я сверху смотрела, — рассмеялась тетя и прошептала, — Дай птенцу ложку варенья, и он поправится. Чайки любят сладенькое. А уж белый клевер точно не повредит! Ну, беги, беги! Книжки можешь не возвращать. Улетаю я завтра.
— Куда же, тетя Лариса?
— На юг! К родственникам. Здесь у меня нет никого, да и холодно. Ветры…
— А как бы вы чайку назвали? — почему-то мне вдруг захотелось еще поговорить с тетушкой. Она всегда была так добра. А вот семьи у нее и правда, не было. Зато она с бабулей моей дружила. Однажды бабушка рассказывала, что тетя Лариса, когда помоложе была, часто танцевала у нашей крепости. Разбросает хлебного мякиша, птицы к ней слетятся! Тетушка, будто окрыленная, тоже руки расправит, и кружится-кружится. Бабуля ее и спросила:
— Что это ты, Лариса, все у воды танцуешь? Простынешь ведь! Да и негоже это, люди-то что подумают?
— А ничего не подумают! Не до меня им, — рассмеялась тетушка, обняла бабушку и сказала, — Улететь бы, Маш, далеко-далеко! Туда, где только птицы!
— С ума ты сошла, Ларочка, от одиночества! Идем домой, милая, — заключила бабушка и подхватила подругу под руку. Пока шли, тетя Лариса пела на каком-то странном языке: «Кияу-кия-кия-у!» Спросила ее бабушка, что эта песня значит, но та так и не ответила.
И вот стоял я, ждал от тети Ларисы ответа. А она села передо мной на корточки, взяла меня за руки. А какие ладони у нее были холодные! Жуть!
— Доро! Назови его Доро. Это значит — «подарок». И береги его, — улыбнулась она. Больше я тетю Ларису никогда не видел. Бабушка говорила, что она обещала написать, как устроится. Но никаких вестей от тетушки мы так и не дождались.
А я тем временем вернулся домой. И вот беда! Смотрю, стоит Меньшиков у коробки с птенцом и хвостом бьет. Я хотел его шугнуть, и тут вижу, как из коробки доносится голосок: «Киау-кия-киау». Это птенец наш пищит и пританцовывает! А кот смотрит на него и понять ничего не может. Интересно ему, а морда довольная, сытая. И никакой видимой угрозы для птенца не представляет. Мой страх отступил!
— Ну, здравствуй, Доро!
— Кияу, — ответил он.
— Меня Сашей зовут, а это — Менька. Ой, простите — князь. Князь Меньшиков.
— Фрррр, пффф, — отвернулся Менька и прыгнул на кровать. И давай мять подушки лапами. Это он так свое место обозначал. А место у него было — везде!
Доро перевалился с ноги на ногу, запутался в кофтах, которые я ему подстелил, и упал. Я засмеялся. Видимо Доро это понравилось, и он сделал такую довольную птичью физиономию, что мне стало еще веселее. Но тут я понял — Доро еще слаб. И наверняка голоден. Рыбы дома не оказалось. Я вновь накрошил ему хлеба, и вдруг вспомнил о варенье из клевера, что дала тетушка.
Баночка открылась легко. Менька тут же подбежал, но принюхавшись, лишь чихнул и поморщился. Я сунул в банку указательный палец и облизнул его. Странное какое-то на вкус это варенье! Интересно, а Доро станет его есть? Я поднес свой палец к его клювику. Какая неосмотрительность! Он от голода чуть было мне его не отклевал! Попросил добавки. Я пододвинул к нему всю банку, и птенец опустил в нее свой клюв. Когда он клевал, я заметил, как по его перышком пробежал ветерок. И только этот ветерок коснулся безобразного отросточка, где могло расти крыло, как Доро запищал и вытащил голову из банки. Его глаза забегали, быстро, как секундная стрелочка! Доро икнул! А потом резво запрыгнул мне на руки и прижался головой к моей груди. Так мы с ним и просидели, пока ночь не зашторила окна своей черной занавеской.
Доро самостоятельно забрался в свою коробку, но не уснул. А деловито расхаживал взад вперед. Я подумал, что Доро просто переел и теперь ему тяжело.
В комнату вошел дед.
— Ночь уже! Чего не спите?
— Мы спим… Вон, Менька точно спит. А вот, Доро, кажется, не собирается.
— Эх, ты! Специалист по птицам! Чайки ночью не спят! Или охотятся, или семью стерегут. Тоже мне, Доро, имя-то выдумал, — расхохотался дед, — Назвал бы Петькой и ладно. Все равно помрет скоро. Чайка без крыла, что рыба без плавников.
— Деда, перестань, — нахмурился я и увидел, как Доро остановился и захлопал одним крылышком. Пожалуй, малыш был возмущен.
— Значит, так, — сказал дед, — давай-ка к школе готовься. Читать, небось, много надо. А ты тут у себя чайковую библиотеку развел! Никак, Ларка книги дала?
— Я к школе-то готов почти! А ты, деда, лучше помоги с крылом…
— Даже не думай! Все спать, живо спать! И ты, Доро-помидоро, тоже уймись! Все, покедова!
Дед погасил свет и вышел. А Доро даже не думал его слушать. Он гордо вытянул тоненькую шею и взглянул в окно. Какая полная и в ту ночь была луна! А небо фиолетовое, как бабушкино выходное бархатное платье.

III часть
Чем болен дед?

С понедельника снова началась школа. Я пообещал деду, что этот год закончу без троек. Да, и такое бывало. Особенно с арифметикой! Нет, я в числах-то разбирался, но вот с учителем не ладил. Отсюда и трояки в дневнике. Но дед сказал, если плохо в этом году буду учиться, то для начала он меня ремнем! А потом запретит выходить на корабле. А у меня теплилась надежда на корабле с ним и дядей Сережей отправиться в путешествие. Дядя Сережа — капитан. Ходил он и по Балтике, и дальше. Красоты столько видел! И я хотел. В общем, пришлось мне грызть гранит всех наук. Уроки делал исправно.
Доро окреп. Бегал по дому, как торпеда, и даже Меньку гонял. Утром мы с Доро делали зарядку. Я приседал, и он приседал. Я прыгал и он. Ленивый Менька иногда приходил поглядеть на наши тренировки, но участия не принимал.
Бабушка полюбила Доро. Рыбку ему со стола бросала. А он что? Удивительно! Вот сядет бабушка за свое вязание, разбросает мотки ниток по полу, а Доро рядом сидит и наблюдает. А понадобится бабушке красный моток, он ей в клюве приносит. Понадобится синий — и его тащит! Это мы с ним еще с мячиком проходили, когда я бросал, а он за ним бегал! Как собака, ей- богу!
Из дому Доро не выходил. Опасно, вдруг кто задерет. Хотя он и сам парень не из робких был. Да Менька его изредка воспитывал, хотя и делал вид, что брезгует такой дружбой. А однажды они даже кусок рыбки делили. Вот смеху-то было. Но Доро тогда Меньке уступил, раз тот старший. Но одна беда все-таки оставалась… Тяжко птице без крыла жилось. Все взлететь хотел, а не получалось. Сидит на подоконнике и видит за окном, как другие птицы расправляют крылья и парят под облаками. И тут Доро как закричит: «Киау!!! Ау!!!» Я его с подоконника снял и дал рыбку для успокоения.
Как-то к нам в гости пришел дядя Коля, тот, что ветеринар. Увидел Доро, поздоровался. Снова пошутил насчет «сделать бы из пташки чучелко», а потом дал совет:
— Ты ему массаж поделай на этот отросток, глядишь, он им и шевелить начнет.
А я и так массаж делал, в книжке про птиц прочитал. Однажды, когда Доро одним крылом сильно забил при виде птиц, отросток у него тоже…чуть зашевелился. Почти незаметно и слабо. Но я его разминал, а дед все надо мной смеялся: «Мни, не мни, а все равно летать ему не на чем! Дурью не майся».
В тот вечер я, уставший, вернулся домой. Мы дежурили по классу. А еще совсем скоро мой день рождения. Я и рад был, и грустил. Ведь я почти вырос, а папа и мама этого так никогда и не увидят. И я их…только на фотографии. Бабушка говорила, что они разбились на машине, когда мне был всего один год. Но мне кажется, я помнил папины глаза. Они были такими же большими…как у Доро. Кстати, глаза у Доро стали меняться. И мне казалось, что со временем они посветлеют.
Бабушка сказала, что дед заболел, и мне лучше его не беспокоить. Я было послушался, но тут услышал, что из комнаты деда доносится знакомое: «Киау!» и побежал туда. Бабушка одернула меня за плечо.
— Негодник! Сказала ведь, не ходи к деду! Иди вон, Меньке сметаны дай. Я свежей принесла!
— Бабуля, но я слышал, будто там Доро…
— Что Доро? В комнате твой Доро, под кроватью целый день сидит, дуется. Снова птиц видел. Иди на кухню, говорю.
Я с недоверием поглядел на бабулю. Я был уверен, что из дедовой комнаты кричал Доро. Его кряканье-мяуканье я бы ни с чьим не перепутал!
Но послушался, пошел на кухню. Князь Меньшиков ласково терся об мои ноги. Я налил ему сметаны и вдруг услышал:
— Давай его сюда… Ну тихо, тихо. А то услышит, — шептала бабушка. Она захлопнула дверь в дедову комнату. И еле слышно направилась в мою… Странные дела! Менька — то точно все знает, только молчит. Заговор между ними, что ли?
Я сунул Меньке сметану и пулей полетел к себе. Как я и думал, бабуля уже была в комнате! Увидев меня, она ничуть не смутилась. Деловито вздернула брови. И сделала вид, будто она вытирает пыль с подоконника. Но руки ее не слушались, чуть дрожали. А подоконник я сам протирал утром, поэтому для бабули работы не нашлось. Она задернула занавеску и сказала:
— Немного прибрать хотела, да чисто у тебя, несмотря на зверинец! Шторку задерну, а то птицы мимо пролетают, а наш пернатый волнуется… — бабушка устремилась к двери, еще раз оглядела комнату на предмет чистоты и добавила:
— К деду не ходи. Простудился он. Пускай отлежится чуток.
— А если я захочу зайти?
— Ремня получишь, хоть и большой уже, — улыбнулась бабушка и закрыла за собой дверь.
Стоило ей уйти, как из-под кровати выбежал Доро. Взъерошенный какой-то. Глаза светятся. Крылом одним хлопает, лапками быстро перебирает.
— Что случилось, малыш? — спросил я.
Доро носился по комнате и пищал, но не громко, словно птичьим шепотом доверял мне какую-то тайну. Впрочем, я так тогда ничего и не понял. Погладил его по голове, взял на руки и принялся делать уроки.
Через час мы ужинали. Бабушка, князь — обжорка и Доро. Дед к столу не вышел. А бабуля преспокойно наливала какао. Поставила она на стол и фарфоровую вазу с конфетами «Мишка на Севере». В то время их только начали делать на нашей кондитерской фабрике. Крупные, шоколадные. А внутри хрустящие вафли и тающая на языке ореховая начинка! Вкус тех волшебных конфет я запомнил навсегда. И еще не раз вспомнил этот вечер, когда впервые угостил конфетой Доро. И он с радостью принялся клевать. А вот Менька отказался, ему больше нравились фантики от «Мишек». Уж так они привлекательно шелестели!
За раз я съел конфет десять, в надежде, что дедушка все-таки выйдет к столу, но он так и не появился.
Прошло два дня. Совсем скоро мой день рождения, а дед все еще хворает. Странно все это, подумал я. И вопреки наказу решил заглянуть в его комнату.
Сначала приложил свое ухо к двери. Дед явно не спал. Я отчетливо слышал, как за дверью что-то происходит. Я разобрал стук его инструментов, лязганье и шуршание. И тут из-за двери донеслось:
— Может, хватит ушами о дверь тереться? — это дед говорил, причем вполне бодрым голосом, — Сбегай-ка лучше за нашим другом-врачом.
— За каким еще врачом? — не сразу понял я.
— За Колькой беги! — выкрикнул дед.
Я вихрем выбежал из дома. Дядя Коля ничуть не удивился, когда я позвал его к нам, а только улыбнулся загадочно. И прикурил. Как же мне надоели эти недомолвки! Что они все скрывают? Я уже большой, и мне можно доверять тайны! Вот дома я так им и скажу. Так я думал, когда мы заходили в парадную. Но стоило нам подняться наверх, как дядя Коля тут же, не снимая пальто, направился в комнату деда и закрыл дверь перед моим носом. Я закричал! Забарабанил кулаками, требуя впустить меня. Но заговорщики не обращали внимания! Тогда я от обиды побежал в свою комнату, хотел нажаловаться Доро, но его…его там не оказалось! Я вновь кинулся к деду. Бабушки дома не было, а то она, конечно, меня бы остановила. И я продолжал стучать в дверь и верещать, как дикий поросенок.
Дверь открылась. Я увидел деда, сидящего за своим огромным рабочим столом. И дядю Колю, нахмурившего брови. А на столе… На столе среди многочисленных банок с клеем, лески, паяльников, красок и прочих дедовских инструментов стоял Доро! И казалось, он рад меня видеть! Но что-то в нем было не так! Крыло! У Доро появилось недостающее крыло! Такого же размера, как здоровое, только…красного цвета. Как такое возможно? В руках дед держал еще одно красное крыло — на вырост! Я с удивлением глядел на всю эту троицу и думал, что вот-вот мои глаза выпадут на пол и закатятся под кровать.
— Что все это…, - начал было я.
— Здравствуй, внук, — гордо, но в то же время сердито, — заговорил дед, — Вот ты все и испортил! Молодец! Поздравляю, так держать!
— Да что вы здесь делаете? Деда, дядя Коля! — я попытался приблизиться и забрать Доро. Он же, напротив, крутился, как модница, и глядел на новое крыло.
— Что это? — спросил я.
— Это крыло! Не видишь что ли? — невозмутимо ответил дед.
— Вижу… Но Доро, наверное, больно? — недоверчиво прошептал я, касаясь красного искусственного крыла.
— Не больно, — сказал дядя Коля, — все по-медицински точно и по-мастерски искусно! Эх ты, дурень! А не ты ли канючил: «Дедушка, помоги, помоги!» Забыл? Спасибо деду скажи. Это тебе, между прочим, подарок на день рождения! Птица чайка! Эксклюзив с авторским крылом.
Я не знал, что и сказать. Мне казалось, что я проваливаюсь сквозь землю. Меня переполняли самые разные чувства! Радость! Удивление! Стыд за свое нетерпение… Я, конечно, знал, что дедушка может все! Ведь он великий мастер! И даже в самолетах разбирается…но чтобы так!
— И теперь он будет летать? — спросил я.
— Если будешь с ним заниматься, то полетит! Вот со стола на пол он уже научился за неделю! Остальное — твое дело, — сказал дед, и обратился к Доро:
— Невоспитанный у тебя хозяин, да? Нехороший, да? Ну-ка покажи ему, как ты умеешь!
Доро сосредоточился, разбежался, прыгнул. И поддерживая себя обоими крыльями, опустился на пол, напугав Меньку, который прибежал на шум.
— Дедушка! Спасибо! Спасибо! — кричал я.
Уж как он это крыло сделал, не знаю. Секрета дед так и не раскрыл…да и не до этого потом стало. А помню только, как мы с Доро принялись осваивать полеты. Сначала дома: от стенки к стенке, с комода на пол, со стола на диван. А когда пришла весна, и на улице. Дед, Доро и я. Дедушка был уверен, что мы научим Доро летать. Он сделал ему красное крыло, чтобы не спутать его с другими чайками. Да и если честно — просто бабушка не нашла подходящей краски! А дед хотел успеть к моему дню рождения и выкрасил тем цветом, что подвернулся под руку… Но ведь красиво вышло! И Доро нравилось!

IV часть
Черное солнце

Май так и светил, так и грел лучами солнца. Я шел по берегу Малокаменной крепости, цепляя ботинками сырой песок. Рядом бежал Доро, быстро-быстро перебирая лапками. Теперь мы каждый вечер гуляли вдоль берега! А Доро подружился с другими чайками.
Однажды мне показалось, будто они зовут его в стаю. Он даже поднялся в небо, правда, не так высоко, как остальные. Покружил, посплетничал о переменчивом ветре с какой-то жирненькой чайкой и снова вернулся ко мне.
— Доро! Брось! Ты же вовсе не голодный, — смеялся я, когда мой птенец пытался поймать рыбу. В эти минуты он становился серьезным, а его глаза зажигались желтыми огоньками. Он или не слышал меня, или прикидывался.
Помню, почует рыбешку — и мигом к воде. И ведь ловил! Принесет мне в клюве еще живую корюшку и радуется. Я его по голове поглажу, а рыбку обратно выпускаю. Зачем она нам? Пусть себе плавает…
В тот вечер чаек у воды было слишком много. Но ни одна из них не охотилась. Все, как армейские офицеры, стояли у Евы и глядели на красную тарелку заходящего солнца. Вожак — самая крупная чайка с серым хохолком — расправил тяжелые крылья и пел. Да, это была песня, слов которой я не понимал. А Доро, услышав ее, устремился к стае.
Мне не оставалось ничего другого, как пойти за ним. Доро заметили. Вожак обернулся. Глаза у него были разного цвета. Правый — желтый, а левый — красный. Он пристально смотрел на нас.
— Ау…Ау. Кия! — обратился он к Доро.
— Киау? — Доро вопросительно вытянул шею и встал в одну колонную со всеми чайками.
— Ки-ки, а! — коротко ответил вожак.
— Ки-ки-ау! Ки-ки-а! — забил крыльями Доро. Я вдруг понял, Доро, что-то просит у вожака, а тот не соглашается. Вдруг из колонны вышла маленькая пестрая чайка. Своей фигуркой она напомнила мне наш кухонный фарфоровый чайник с коротким носиком.
— Ки-и-и-и, — тихо сказала она Доро.
Но тот почему-то не унимался и как попугай повторял свое «ки-ки-а»! Я подошел еще ближе. Чайки не испугались. Даже наоборот. Вожак уверенно, я бы сказал даже нагло, запрыгнул мне на ботинок. Расправил красивые крылья и обратился к Доро:
— Ки-ау, ау!
— Киа… — кивнул Доро. И направился ко мне.
Вожак зашелестел крыльями, схватил меня
за руку и громко, что было сил, закричал, указывая крылом на почерневшее солнце. Мне всегда казалось, что закат красный, вишневый, бурый. Но то солнце было смоляным, страшным и… холодным.
Вожак с ветром поднялся в небо, а за ним и вся стая. Своими белыми крыльями на миг они закрыли черное солнце. Я мало что понял. Мы с Доро остались одни. Я взял его на руки и мы пошли домой.
Все стало ясно летом. Когда дядя Сережа сказал, что путешествие на корабле отменяется, хотя я и стал отличником. Дедушка уверял, что мы обязательно отправимся по морям, но чуть позже… А пока на нас надвигалась армия Черного солнца.
22 июня по радио объявили, что началась война. Я, конечно, не поверил! Какая еще война? Зачем война? Ведь мы точно с дедушкой решили, что этим летом пойдем на корабле, возьмем с собой Доро. А бабушка собиралась на курсы кондитеров. Дядя Коля подумывал открывать новую клинику для животных, где бы расположился и приют…
Как-то не вовремя все это… А с другой стороны, подумал я, чего бояться? У нас самая большая страна, а какие чудесные машины и самолёты дед мастерил! Самые-самые! Мы эту армию Черного солнца за один день одолеем! Быстрее, чем французов с их Наполеоном!
Но быстрее не вышло… Каждый день кто-то из соседских ребят уходил на фронт. Мишка Орлов сам захотел. А Леня Березкин упирался, плакал, мамку обнимая. И лицо у него всё опухло.
Говорили, что вождь армии Черного солнца первым делом решил стереть с лица земли Левинград. Нервный какой-то! Что значит стереть? Что мы, на бумаге нарисованы? Я негодовал, почему все так боятся этого лающего с трибун таракана… Мы — левинградцы, это наш город, и всё тут! И никто не посмеет прийти в наш дом нежданным гостем.
Да, именно так я тогда думал. Но уже 8 сентября армия Черного солнца взяла Левинград в блокаду. Нас решили взять измором.
Я тоже собирался на фронт. Но не подходил по возрасту! Деда же забрали на секретную базу, где пригодились бы его ум и мастерство. Ведь наши стали изобретать новые военные машины. И кто, как не дед, мог помочь…
Мы с бабушкой, Доро и Менькой остались дома. Но никто без дела не сидел! Я с другими мальчишками каждый день ходил на завод. Там нас научили изготавливать детали к автоматам и пулеметам. Иногда я бегал в школу. Но учиться, как раньше, не было сил.
Домой я приходил поздно и очень хотел есть. Но бабуля теперь с аптечной точностью рассчитывала наши порции. Суп становился все жиже. Менька все чаще ныл, потому что его миска уже не была такой полной. А порой и вовсе пустовала. Доро жадно клевал хлеб.
Конфеты «Мишка на Севере», которых бабушка накупила еще по весне, лежали в коробке, почти как кощеева игла. Потому что коробка эта стояла в кладовке, а кладовка была заперта бабушкой на ключ. Там же хранились разные соленья. И консервы, которые капитан дядя Сережа так часто привозил из путешествий.
Иногда хотелось взломать дверь в эту кладовку и съесть все, но бабушка говорила:
— Если бы враги не взорвали тогда Бадаевские склады со всеми съестными припасами города, я бы дала тебе еще немного. А так, терпи. Вот скоро война закончится. И тогда получишь конфеты…
Но она, эта война, все никак не кончалась. Черные ястребы (так мы называли вражеские самолеты) каждый день пролетали над городом. И просто пугали, и по-настоящему бомбили.
Мы с Доро больше не гуляли. И летал он лишь по комнатам. Злился, бился крыльями в окна. Но когда на улице разрывались снаряды, и небо становилось серым от дыма, Доро забивался под кровать. И боялся.
Невыносимо стало в декабре. Градусник отказался говорить правду и треснул. Я предполагал, что за окнами трескучие минус сорок. Зубы стучали, щеки шелушились.
Дождь и снег воевали против нас. Я простыл. Но продолжал ходить на завод. А вот бабушка заболела. Однажды она возвращалась домой и попала под вражеский обстрел. Потеряла сознание, а когда пришла в себя, оказалось, что пролежала на улице несколько часов. Такие же слабые исхудавшие тетушки довели ее до дома. Она упала на кровать без сил, закрыла лицо голубыми от холода ладонями и заплакала.
Я занялся хозяйством. Научился готовить. Бабушка совсем отчаялась и все-таки отдала мне ключ от кладовки с припасами. В ход пошли и консервы.
— Вот, это суп «героический», — гордо заявил я, протягивая бабушке серебряную ложечку, наполненную зеленоватой жижей.
— Ты лучше сам поешь, миленький, — тихо сказала бабушка и добавила, — как бы дедушка тобой гордился!
— Не вредничай, — настаивал я, — тут и есть-то почти нечего. Картошка да лук!
Бабушка улыбнулась, открыла рот и, как маленькая девочка, съела первую ложку за здоровье. Потом за дедушку, за меня. За меня три съела! За Доро и Меньку по одной. На этом наш суп и закончился.
Бабушка уснула. А мы с Доро и тощим князем Меньшиковым стали делить хлеб. Припасов оставалось все меньше. Я вел учет: десять шоколадных конфет (открыть в День победы), две банки рыбных консервов (сайра в масле), десять картофелин (одна подгнивает), мешок лука, банка черничного варенья, полмешка муки, масло закончилось… и сахара нет. Сухарей мешочка три еще. Правда, в городе нам хлеб выдавали! Мне, работающему на заводе, выделяли четыреста граммов. Как взрослому.
Так мы дожили до Нового года. Помню, как бабушка попросила достать елку. Украшали мы ее все вместе. Менька гонял по полу елочные игрушки. Доро у него их отбирал и подносил мне в клюве. А я выбирал для них место на елке.
Утром враги снова бомбили. А к полуночи мы с бабушкой, Доро и Менькой собрались за столом. Я принес одну шоколадную конфету, и мы разрезали ее на четыре крошечные части. Я попросил, чтобы каждый загадал желание. Бабушка заплакала, а Доро махом проглотил свою порцию и тут же давай летать по гостиной да кричать:
— Киау! Киау!
Я не знал, что загадал Доро. Но ему явно не хватало пускай и коротких, но свободных птичьих полетов.

V часть
Опасный полет

Это было первое письмо от дедушки! Все измятое, на желтой бумаге. Дедушка поздравлял нас с наступившим Новым годом и писал, что скоро вернется домой! Что вот-вот они с другими мастерами изобретут чудо-машину, которую направят против врага. И тогда армии Черного солнца придет конец! Он просил нас набраться терпения и не покидать Левинград, как то сделали сотни детей и взрослых. Дедушка уверял, что враг не пройдет, а еще вот что он писал:
«Солдаты армии Черного солнца и днем и ночью думают, как пробраться в город. Берегитесь, они пустили по тайным ходам своих стальных крыс. Те несут болезни. Но сами враги не могут попасть в Левинград. Как только они начинают сбрасывать на город свои бомбы, в небо поднимаются громадные перьевые облака. Солдаты говорят, будто это тысячи чаек собираются в стаю и закрывают своими крыльями Левинград. Враг попросту не видит, куда целится. А когда снаряд все-таки прорывает эту птичью завесу, чайки так сильно кричат, что это оглушает вражеских бойцов. У Пулковских холмов серебристые чайки тоже образовали купол. У фортов Красная горка и Серая лошадь собрались чайки сизые. Тоже обороняют. И тем самым дают нам время закончить работу над нашей машиной. Они помогают и солдатам. Не знаю, верить в это или нет… Но, мои родные, берегите Доро! Не выпускайте его из дому, ведь если все это правда, он непременно присоединится к стае! Обнимаю вас. Держитесь! Ваш дедушка».
Прочитав письмо, бабушка упала в обморок. Доро принес из кухни воды, чтобы привести ее в чувства. Бабушка подумала, что дед сошел с ума и придумывает разные небылицы. Но я верил каждому его слову. Помнил, как Доро просился в стаю тогда, у Малокаменной крепости. Но почему-то его оставили здесь…
Мои размышления прервал крик. Это был Доро. Он чем-то гремел в моей комнате и, кажется, безумно радовался. Мы с Менькой устремились туда. Уж не знаю где, но Доро отыскал банку с вареньем из клевера, тем самым, что мне подарила тетя Лариса. Варенья там было ложки четыре. Как раз на каждого! Помню, как оно тогда помогло Доро, так может, и бабушке пригодится. Ведь после своей простуды она так и не выходила из дома. И все кашляла.
Бабушка поморщила нос. Она никогда не любила это лакомство. Но съела ложечку. Утром она уже не кашляла. И щеки у нее порозовели.
— Где же наша тетя Лариса… С этой войной точно письма от нее не ждать, — вздыхала бабушка.
Доро слушал очень внимательно, переминаясь с ноги на ногу. После ложки варенья он тоже воспрянул. И еще сильнее стал биться в окна.
Пришла весна. Левинград по-прежнему выживал в блокадном кольце. Я больше не ходил в школу, да и на завод не всегда получалось. Сильно болел. Похудел до самых косточек, так, что вся одежда на мне висела. И бабушка достала из комода мои старенькие штанишки и рубахи, которые сберегла. Почти вся еда дома закончились. Хлебный паек получала и бабушка. К тому времени она уже выздоровела и работала в госпитале. Раненых и больных туда привозили каждую минуту.
Я все думал, где раздобыть какой-нибудь приличный кусок пищи. И тут решил — буду ловить рыбу! В Еве ее всегда хватало. Нашел дедовскую удочку и направился к реке. Сидел час, другой, наживки-то хорошей не было. Ловил на фантик. И тут началась бомбежка! Я свернулся в клубок, выронил удочку, закрыл ладонями уши. Снаряд разорвался в нескольких метрах от меня. Земля разлетелась в стороны, и меня накрыло влажными комьями. Тишина… Я потерял сознание.
Очнулся от знакомого крика и шелеста крыльев. Этого не может быть, подумал я. Наверное, я умер! И вокруг меня копошатся ангелы, не знаю, что же делать? Но нет! Я не верил своим глазам, это Доро! Он кружил надо мной и будто спрашивал: «Сколько можно валяться и бездельничать?»
Я огляделся. Никак не мог понять, что здесь делает Доро? Я привстал. Потер макушку, прокашлялся и тут же увидел свою фуражку. Пыльная и помятая, она лежала у моих ног, а в ней… а в ней от возмущения бились только что пойманные рыбешки! Я потянулся к ним, одна хлестанула меня хвостом. Тут я осознал, что не умер и не сплю. Но сколько их? Пять, шесть, семь… Да их десяток! И кажется, Доро несет еще одну!
Он деловито опустился на землю и бросил добычу в фуражку.
— Ки-киа! — сказал он и клюнул меня. Я поднялся на ноги, поняв, что Доро призывает пойти домой и заняться ужином. Причем по быстрее, пока враг снова не стал бомбить.
Я взял Доро на руки. Поцеловал в лоб, отчего тот тряхнул головой. И мы побежали домой. Я хромал. Но это было не так важно в сравнении с тем, что мы знали: сегодня вечером ужин нам обеспечен!
Впрочем… Обеспечен мне был и ремонт окна, которое Доро все-таки разбил, вылетев из дома.
— Я не успела его остановить, — рассказывала бабушка, — Сначала раздался страшный взрыв. Я поняла, что это где-то неподалеку. И тут Доро начал биться в стекло. Обычно-то он под кровать прятался! А тут расхрабрился, и как ударит! Я в комнату забежала, а он раз! И вылетел! Я было за ним, но его и след простыл!
В тот вечер Доро досталась самая большая рыбка. А Менька подошел к нему и по-братски лизнул в крылышко. Всю ночь наш кот охранял Доро и мурлыкал. Так он благодарил за ужин. Давно Менька не ел рыбу. Все больше мышей ловил, но и те со временем перевелись!
— Эх, Доро! Ты настоящий герой, — думал я, — почувствовал же, что в меня снаряд мог прилететь. Бросился на помощь! Да еще как! Но если бы с ним что-нибудь случилось дурное, я бы винил только себя… Это был очень опасный полет! К тому же Доро никогда один не летал к реке, а все со мной, или дедом. Да…знал бы дед!
Что ж, теперь в нашем доме, кроме хлеба и лука, завелась рыба. Немного, но нашей семье этого хватало, чтобы не умереть с голоду.

VI часть
Крысы

Я плохо спал. Всю ночь мне снились кошмарные сны. Будто город заполонили толстые черные крысы. Будто они пожирают все на своем пути. Несутся по улицам и дышат, как паровозы. А из ноздрей у них вырывается пар. Дедушка писал о каких-то тварях в своем письме, но ни на улицах, ни на заводе ничего подобного я не видел. Дома тоже.
В Левинград пришли белые ночи. Это время я любил больше всего на свете. Но не сейчас, в это лето, они казались мне долгими и беспощадными. Они растягивали и без того тяжелые и страшные дни. И вот не выспавшийся, с чумной головой и красными глазами, я поплелся на завод. Ведь в любую минуту нас могли начать бомбить. И тогда я мог не попасть на завод. А работы там было много.
Гришка тоже выглядел неважнецки. Тер глаза и зевал. Я поднес к станку деревянную подставку, чтобы забраться на нее и приступить к делу, но руки меня не слушались, и подставка брякнулась на пол.
— Сашка, не греми! — хриплым голосом сказал Гришка, — Вид у тебя…
— Как и у тебя, — хмыкнул я и наконец-то встал за станок.
— Не спал я, — отчеканил Гришка. — Крысы эти — просто жуть!
— Какие крысы? — разволновался я.
— Вот, — прошептал Гриша, показывая мне огромную царапину на правой руке. Судя по ее размерам, Гришку атаковала не просто крыса, а сухопутная акула!
— Ты ее убил? — разглядывая рану, спросил я.
— Их было слишком много! Одну убил, кажется. Они хотели сожрать наш хлеб, а самая крупная с красными глазами накинулась на Кешку… и…
— Нет… — прошептал я, представляя всегда задорного волнистого попугая Иннокентия, — Нет же!
— Она съела нашего Кешу!!! — сквозь слезы говорил Гришка.
И вот тут мне действительно стало страшно. Гришка жил недалеко от меня. И я подумал, что если крысы забрались к нему в дом, то им ничто не помешает нагрянуть и к нам. А там Доро и Менька совсем одни!
— Сгонял бы ты домой, — вдруг вырвалось у Гришки, — Бабушка твоя в госпитале круглые сутки, а кто за домом уследит?
Я машинально кивнул. Пообещал, что вскоре вернусь, и припустил домой. На бегу схватил подвернувшуюся под руку лопату.
Не успел я приблизиться к парадной, как услышал писк и рычание. Это Менька защищался!
Я вбежал в гостиную, приготовив к бою лопату, и увидел такую картину: дверь в кладовку распахнута, веревки с сушеной рыбой сброшены на пол, Менька распушил хвост, скалится. И так орет! А перед ним десятки черных грязных комков пищат и огрызаются. Над ними нависает Доро. Он бьет крыльями и метит клювом в крысиного вожака, но тот уворачивается, прячась за мелкоту.
Я закричал и бросился на крыс. Ударил лопатой об пол. Крысы разбежались. Но вмиг снова собрались в строй. И уставились на меня своими горящими глазами, напоминающими красный мигающий сигнал светофора. И тут вожак — этот вонючий коротколапый толстяк, прыгнул! Своими кривыми зубами он целился мне прямо в шею. Но Доро мастерски перехватил его в воздухе. Началась борьба. Вожак пытался вырваться из крепкого клюва Доро. Бороздил когтями по его красному крылу. Но Доро не чувствовал боли. Он еще сильнее сжимал крысиное горло. Он взлетел под потолок и со всей мощью бросил врага в толпу грызунов. Так, что тот от удара испустил дух! Другие крысы запищали и в страхе выбежали в коридор. Одна, правда, успела ухватить сушеную рыбку… Вот так и закончилась та битва за еду.
Мы втроем опустились на пол. Я прижал к груди Доро и кота. И качаясь из стороны в сторону, как китайский болванчик, заплакал. Я прекрасно понимал, что, хотя крысиный вожак умер, его армия все еще орудует в городе. И Доро не сможет также разделаться со всеми.
Ночью я снова не спал. Я писал письмо деду. Бодрствовал и Доро. Он сидел у окна и, как завороженный, смотрел на Луну. А князь Меньшиков нес караул у кладовой. Я боялся, что крысы вернутся, чтобы отомстить за своего вожака. Мне кажется, мои друзья тоже думали об этом.
— Ки-ки-ау! — сказал Доро, постучавшись в оконное стекло.
— Ты ведь не собираешься его снова разбить? — вздохнул я, гладя птицу по голове.
— Ки-ки-ау, — еще громче повторил Доро и посмотрел на меня.
— Нет, не выпущу, — твердо сказал я.
Тогда Доро принялся стучать по стеклу настырнее и громче.
— Бабушку разбудишь! Она и так по три часа спит! Прекрати, — зашипел я.
— Ки-ки-а-а-а! — заорал Доро.
Я схватил его и попытался закрыть его клюв ладонью. Но мой дружок неожиданно клюнул меня и снова закричал. Вот тогда я сильно разозлился и настежь распахнул окно.
— Ну, лети! Что не летишь? — крикнул я.
Доро подошел ко мне. Уткнулся клювом в мой нос. Взглянул в мои сонные глаза. Так и стоял, не моргая! И вдруг зашелестел крыльями и вылетел из окна.
Я не сразу осознал, что натворил! Я стал кричать, звать его, выбежал на улицу. Разбудил бабушку. Она в ночной рубашке кинулась за мной. А Доро поднялся высоко-высоко, почти к самой Луне. И я увидел, как на его зов слетаются другие чайки. Как их становится все больше, а Луна от взмахов их крыльев, превращается в белую пушистую подушку. Ее будто взбивают на ночь невидимые руки. Как же чайки громко кричат, встретившись под ее покровом.
Я залюбовался этим чудом, но над нами вновь пролетел вражеский истребитель, и как бахнуло! Раз, два! Еще! Бабушка схватила меня за руки и потянула домой, но я не хотел бежать. Я старался докричаться до Доро! Но он не откликнулся…
Оставшуюся ночь я провел у открытого окна. Менька сидел рядом и зализывал рану на лапе. Ее он получил в подарок от крысы, когда оборонял кладовку.
…Утром на заводе я прочел объявление, где большими синими буквами написали: «Жители Левинграда. Сегодня ночью крысиная чума отступила. Будем благодарны птицам!»
— Что это? — спросил я у Гришки, предчувствуя ответ.
— Это чайки… Не знаю, откуда они взялись. Помнишь, как в начале войны они все улетели из города? А этой ночью (я сам не видел, но мне дед рассказал, он как раз дежурил), полчища крыс собрались у хлебозавода. Дед приготовил ружье, но их было так много! И только крысы кинулись внутрь, как деда оглушили птичьи крики. Десятки чаек, словно ангелы, спустились с неба и просто заклевали крыс! Это значит, что сегодня мы получим свой хлеб… Ведь крысам не удалось взять ни кусочка!
— А там была чайка с красным крылом? — в надежде спросил я.
— А разве Доро не дома? — переспросил Гриша.
— Не дома…
— Эх, брат, не знаю. Дед только про одну чайку особо упомянул.
— Про какую еще? — оживился я.
— С хохолком серым. Вроде их командира.
— А что с ним?
— Убит. Героически погиб в схватке с крысами. Ладно болтать, работай давай, — вдруг завернул разговор Гришка.
— Погоди ты! А где теперь тот с серым хохолком?
— Почем я знаю? У хлебозавода, наверное, лежит, — пожал плечами Гришка.
Я мигом понесся к хлебозаводу. Мысли в голове путались! Это как же так! Это что, все Доро устроил? Позвал на помощь своих братьев. А они героически перебили всех крыс! Все ясно, птичий купол над городом стал не таким плотным, ведь некоторые чайки отправились на хлебозавод. И вот тут-то враги решили бомбить. А когда чайки разобрались с крысами и вновь вернулись на свой пост — бомбежка закончилась! Черт побери, но где Доро? Как же мне стыдно за то, что я не отпускал его… Ведь тот с первых дней рвался на фронт! Но я не мог расстаться с ним, ведь он мой! Как это эгоистично и глупо звучит — «Он мой». Может быть, Доро думал иначе. Скорее он оберегал меня, а не я его! Нам порой только кажется, что животные ничего без нас не могут… А что на деле? Но если бы не эти крысы! Если бы я не разозлился на Доро! Он просто, как обычно, стучался в окно! Зачем я распахнул его? Где теперь Доро? Может быть, он нездоров…
С такими мыслями я добежал до хлебозавода. Там висело такое же благодарственное объявление, что и у нас. Я пристал к сторожу, сменившему Гришкиного деда. К пекарям, уборщикам. Но никто ничего не слышал про крупную чайку с серым хохолком. Про чайку с красным крылом тоже.
Опустошенный, я побрел домой. Бежать не мог. Да и не хотел. Мне было все равно… Решат бомбить? Пускай! Так и хотелось, чтобы на голову мне свалилось что-то тяжелое! Но вдруг я услышал хрипловатое и знакомое «Ки-ки-ки».
Звуки доносились из мусорного бака. Я принялся разгребать горы кульков, щепок и коробок. В одном из бумажных свертков оказался наш герой с серым хохолком. Тот самый командир стаи чаек, что не взял Доро в отряд.
Живой! Поцарапанный, с оборванным крылом и хвостом, он пытался мне что-то сказать. Я взял его на руки. Постарался разобрать его птичью азбуку, то не понял ни писка. Тогда командир, сморщившись от боли, указал своим здоровым крылом на крыло раненое, а после еле-еле затряс хохолком. И так три раза. Чтобы я понял. Тогда я с дрожью в голосе переспросил:
— Теперь Доро… командир?
Он кивнул. Бездонные глаза чайки наполнились слезами. Он прижался ко мне, словно птенец и простонал:
— Ки-ки-ау-у.
— Прощай! Ты — герой… — ответил я, вздрогнув, когда его сердце в секунду остановилось, — Высокого тебе полета.
Я отнес командира к Малокаменной крепости. Вот здесь, где мы с вами сидим, он и уснул навсегда.

VII часть
Конфета на праздник

«Здравствуйте, мои хорошие! Скоро, совсем скоро война закончится. И я увижу вас, мои дорогие! Как вы? Как ведут себя Доро и князь Меньшиков? Я был удивлен, когда узнал о подвиге Доро! Хотя в ловле рыбы чайки просто асы! Передавайте ему привет! И крепкое крылопожатие. Мы с мастерами закончили свое изобретение, и вот уже через неделю боевая машина «Екатерина Первая» приступит к сражению с врагами. Вы даже не представляете всей ее мощи! Ее ракеты — быстрее ветра, ее удары — как тысяча землетрясений! Еще немного — и мы победим! Держитесь, мои родные». Так писал дедушка. Я был рад, бескрайне рад его письму. Но вера, что война скоро закончится, постепенно покидала и меня, и бабушку.
В Левинграде началась эвакуация. Детей и тех, кто выжил после страшного голода, вывозили из города по Дороге жизни в другие районы. Туда, где было безопасней. Уехало больше полумиллиона человек.
— Сашка, может и нам уехать? Исхудал ты, есть нечего, болеем. Страшно, — вздыхала бабушка, разрезая крохотный кусочек хлеба на три части.
— Не можем мы, — твердо отвечал я, — дед сказал, война скоро закончится.
— Он так в каждом письме обещает… А ведь и сам не знает, когда все это прекратится.
— Все равно не можем мы бежать! Вдруг Доро вернется, а нас нет!
— Если жив наш Доро…, - прошептала бабушка. — Хоть все эти дни и меньше бомбят, но я боюсь, что где-нибудь да разорвет его снарядом…
— Да перестать ты! Он сильный! Я верю! И ты верь!
Каждый день я ждал Доро у окна, искал его у Малокаменной крепости, ходил к хлебозаводу. Писал письма дяде Сереже на Красную горку. Может, моряки где Доро заметили… Но все бесполезно.
На заводе я работал пуще прежнего. Иногда до потери сознания. Все, чтобы не думать о голоде и умирающих людях! Нас здесь осталось немного. Гришка с семьей уехали по Дороге жизни. И оставшимся ребятам приходилось работать за двоих, а то и за троих.
Снова наступила зима. Ее ждешь только, когда совсем маленький, и снег кажется волшебным и пушистым. Из него можно накатать снежков и налепить снеговиков. Да и на коньках я любил кататься до красных щек… Но когда хочется есть, одежда изношена, постоянно стреляют, зима превращается в злую старуху. Ее больше не ждешь. И боишься. Как дети боятся Бабу Ягу.
Снег хрустел под ногами. Я шел домой, согревая ладони своим дыханием. Думал о Доро, о дедушке, о бабушке… Смотрел на Луну. Она была красивой, нарядной. Ведь ей не до войны. Ее задача светить нам каждую ночь и дарить добрые сны. И любая война Луне не помеха.
Вдруг я увидел чаек. Давно их столько не встречал! С тех пор, как улетел Доро. Они направлялись на запад, не издавая ни звука. Их вел…да, их вел мой Доро! Это точно был он. Его красное крыло я бы ни с чем никогда не спутал!
— Доро! — закричал я, — Я здесь, брат!
Чайка зависла в воздухе.
— Ки-и-и-киау! — раздалось в ответ. И птица продолжила путь, ведя за собой остальных.
Почему он не спустился ко мне? Неужели все еще держит обиду за ту ночь, когда я кричал? Когда распахнул ему окна?
— Пожалуйста, возвращайся, — прошептал я. И мой шепот эхом растворился в морозном воздухе.
Той ночью я спал спокойно. Мне снилось, как мы с дядей Сережей и дедом выходим в море. Только я — капитан, а они так, за компанию. А на плече моем сидит Доро в фуражке и говорит: «Мы победили! Все вместе мы победили!»
— Сашка, проснись! Мы победили! — словно сквозь туман услышал я голос бабушки.
— Доро…, - прошептал я, пытаясь разлепить глаза.
— Да не Доро я! Сашка, миленький! Наши солдаты прорвали блокаду, — говорила сквозь слезы бабушка.
— Знаю… — пролепетал я.
— Откуда это?
— Доро сказал…
— Ясно… Поднимайся. На завод опоздаешь! Сегодня мы съедим с тобой конфету! Отпразднуем! Но сначала на завод!
Солнце щекотало мой нос. Менька потягивался на подоконнике. И мурлыкал. Я побежал на завод. Улицы Левинграда больше не казались мне такими печальными. И даже разрушенные войной дома улыбались прохожим. Может быть, и сама война скоро закончится? И все вернутся домой! И дедушка. И Доро!
Да, дед приехал с первыми зелеными листьями. Словно и не уходил! В его серых глазах играли задорные юношеские огоньки. Он обнимал меня и бабушку. Тискал Меньку и хохотал… А вот его голова сияла от седины. Лоб изрезали новые глубокие морщины. Об исчезновении Доро он у меня не выпытывал. Как будто и сам все знал.
До конца войны оставался год!

VIII часть
Птица с красным крылом

И не спрашивайте, беззаботные птахи, как я, старик, все это помню… и дни, и природу, и запахи до и после войны! Вот что вчера было, уже не помню. Наверное, это для меня не так уж важно. Последние лет пятьдесят так не запомнились, как те, военные, четыре года.
Впрочем, проясняется! Пришел я сюда… вчера, а наступило уже сегодня! Говорю вот с вами, говорю! А вы все не улетаете… Хлеба больше нет, не ждите! Сколько там времени-то? A-а! Через один час и семь минут мне стукнет целый век! Птицы столько не живут, разве что гигантские попугаи! А домашние меня не потеряли, нет. Они привыкли к моим прогулкам в одиночестве… Только вот запамятовал — сказал ли я им на сей раз, куда именно пошел? Или нет? А вдруг ищут? Хотя…кому нужен дряхлый зануда-старик! Разве что вам, прожорливые мордахи!
Да…армия Черного солнца была разбита раз и навсегда! А ее главнокомандующий — тот самый человечишка с тараканьим лицом — испарился! Кто-то говорил, что он переоделся в нищего и прячется по городам и странам, но у деда была другая версия:
— Шел последний бой. Наши солдаты, исхудавшие, но бравые, приготовили для атаки «Екатерину Первую». Не машина, красавица, — причмокнул дед. — Враги притаились, и тут наши отрыли огонь. Черноармейцы повыбегали из укрытий, собираясь дать отпор. И вдруг им сообщили, что их главнокомандующий бежал. Он будто бы предвидел конец и бросился в укрытие на самую высокую башню. Семь дней и ночей наши солдаты пытались добраться до него. А он, этот таракан, стоял на каменной верхушке и хохотал. Прямо как сумасшедший, — дед одновременно иллюстрировал свой рассказ на бумаге, изображая вражеского главаря жуком с тонкими ручками и ножками.
— Наша армия столпилась внизу. Пошли на таран, чтобы вынести железные ворота. Тогда тараканище схватил гранату и, закинув руку назад, прицелился в ребят… И тут услышал странные крики. Обернулся… К нему стремительно приближалась стая чаек. Птицы сбили его с ног и принялись клевать. Тогда он выдернул чеку и взорвал и себя, и птиц. Кто успел — разлетелись, но многие чайки тогда были ранены и даже погибли…
— А…
— Был ли там Доро? — предупредил мое любопытство дед, — Возможно. Никто не видел. Не до этого было. Так, ну ладно! Бабушка уже зовет. Ты приоделся?
— Зачем? — равнодушно спросил я.
— Ну, здрасьте! Сегодня же праздник! Год, как война кончилась! Идем на парад. Ну, идем же, — дед легонько подтолкнул меня в бок, переложил с дивана на пол вновь располневшего Меньку и отправился за своим выходным костюмом с медалями.
А парад и впрямь был красивый! На улице все одновременно смеялись и плакали. А я все думал, когда же снова увижу Доро? На всякий случай я взял с собой немного хлеба и конфету. Доро любил шоколадные. И пока дедушка с бабушкой смотрели парад, я решил прогуляться.
Вокруг пахло булочками и цветами. Я закрыл глаза и сильнее вдохнул все эти запахи. И вдруг услышал:
-  Он красным крылом заслонил нашу жизнь,
От страшных и грязных врагов,
Бок о бок с солдатами птицы дрались —
За город, друзей и любовь…

Эти строчки собственного сочинения читала худенькая девочка, больше похожая на трясогузку, чем на человека. А стрижечка модная у нее была — под «каре». Но черт с ней, с поэтессой! Другое дело, что она читала! Кто ей там и что заслонил красным крылом? Я побежал к площади. Оказалось, здесь устроили детский конкурс стихов о войне и победе! Вот девочка и решила выступить!
Я еле пробрался сквозь толпу хлопающих и ликующих и по-хулигански стащил чтицу со сцены. Она вытаращила свои большие карие глазенки и принялась отмахиваться от меня, как от мухи.
— Да не дерись ты, спросить надо, — настаивал я.
— Чего тебе, дурак? — она забавно наморщила нос. Вытерла слезы (наверное, вызванные столь эмоциональным чтением того короткого стиха)…
— Кто та птица с красным крылом… о которой ты стих написала?
— А твое какое дело? Уходи. Это мой стих. И мой герой, — она хотела убежать, но я скрутил ей руки, за что потом мне стало очень стыдно.
— Скажи — и отпущу!
— Хам! Хулиган! — она пнула меня по коленке, и я скорчился от боли. Но не отпустил.
— Ну, скажи, пожалуйста… — уже спокойнее спросил я.
Девочка тяжело вздохнула и опустила глаза.
— Это чайка. Не просто там какая-то. Это — Капитан. Таким, как ты, не понять. Все, теперь пусти.
— Нет, теперь точно не пущу! Где он?
— Кто?
— Доро!!!
— Да не кричи ты! Какой еще Доро? — заплакала она. И тогда я разомкнул руки, и девочка попятилась назад. Однако не ушла. Встала, как оловянный солдатик, и заплакала! Я испугался! Это так страшно, когда девчонки плачут… Я почувствовал себя гадким и беспомощным.
— Извини… Но его зовут Доро. Это моя чайка, — прошептал я.
— Говорю же… дурак. Это — Капитан. Я его так назвала. Это моя чайка…
— Где он? Где Доро? — снова вспылил я, разозлившись на ее упрямство.
— Нет его! У меня его больше нет, — сильнее прежнего зарыдала девочка и… побежала прочь.
Мне было стыдно за свое поведение. Но я решил не останавливаться. И бросился за ней. Почувствовав это, она припустила еще быстрее. Со стороны выглядело так, будто мы просто играем в догонялки. Вокруг шло веселье, в воздух взлетали шары, начищенные лошади деловито фыркали, люди обнимались и целовались, а я бежал за ней и думал: «Лучше всего на свете я могу — вспугнуть и обидеть! Вот ведь, бестолочь. Теперь придется догонять!»
Но она сама остановилась. Запыхалась. А потом и вовсе закашлялась. В это время я на бегу вырвал из клумбы охапку рыжих бархатцев и, тяжело дыша, подошел к ней.
— Вот, с Днем Победы тебя, — протянул я цветы.
— Зачем сорвал? — неодобрительно спросила она. Я пожал плечами и попытался улыбнуться. Придурковато вышло. Незнакомка взяла «чудо-букет», прижала его к груди и направилась к клумбе. Ей захотелось вернуть цветы на прежнее место! И пока она легонько укладывала корни в землю, я вновь спросил:
— Откуда ты знаешь про чайку?
— Опять завел, — вздохнула она, но тон ее на этот раз был спокойнее, — Мой папа брал вражескую крепость. Когда главарь армии Черного солнца забрался на башню, никто не мог до него добраться. А потом откуда ни возьмись, явились чайки. На башне началась возня, крики, а потом…
— Рвануло!
— Ну, рвануло…, - нахмурилась она, — Потом наши солдаты вынесли ворота и все-таки оказались наверху. Среди руин и птичьих перьев лежали десятки раненых чаек. Все они погибли! А Капитан выжил. Отец принес его домой, с оторванным крылом, одноглазого, с перебитой лапой… Мы с мамой сначала долго обнимали папку. А потом все вместе стали лечить нашу чайку. Папа сказал, что во время войны, в самые тяжелые моменты, чайки были рядом. А тот, с красным крылом, в последний год возглавлял их отряд. Наши солдаты прозвали этот отряд «кричащими ангелами».
— А что потом? — я сам не заметил, как помогал ей садить сорванные мной цветы.
— А потом…Ничего. Он не мог летать. Целым оставалось только это странное красное крыло. Он на него опирался. Как птенец, шатался по комнате, падал. Мы так и не смогли вылечить ему глаз. Но, в общем, через полгода наш герой поправился. Я выносила его на улицу. А он все что-то говорил, говорил. Как котята мяукают, так и он говорил. А я ничего не понимала.
— Ки-ки? — попытался изобразить я.
— Ага, — улыбнулась она, — Ки-ки… Но вскоре его не стало…
— Как не стало? Да не реви ты… Что случилось?
— Однажды мы с папой поехали в порт… Папины друзья, Курочкины, уезжали на Юг. Навсегда. И он хотел попрощаться. Купили торт, цветы. А я взяла с собой Капитана. Дома он сидеть не любил, а как начал выздоравливать, давай сильнее капризничать. До окна допрыгнуть не может и бесится, кричит… Так вот, взяла я его с собой. Прощались с Курочкиными на корабле. Я Капитана на палубу поставила. Только обняла тетю Аню, смотрю… а его уже нет! Бросилась на поиски. Кричу. Все без толку.
— Получается, он от тебя удрал?
— И не удрал вовсе… Мы с папой везде искали, просили корабль задержать, а у них, видите ли, расписание! Стал корабль отходить. Мы на берег сбежали. Я плакала. А потом смотрю кораблю вслед и вижу… — тут моя незнакомка как заревет! — Капитан наш там сидит у бортика, кричит и крылом мне машет.
— Ну, дела… — загрустил я, но тут же захохотал. — Вот ведь чертяга, вот дуралей!
— Чего ты смеешься? — обиделась девочка.
— Да не смеюсь… — попытался оправдаться я. — Просто друг у нас с тобой общий оказался. Хочешь, я тебе тоже кое-то про него расскажу? Ты только не плачь.
— Хочу…
— Тебя как зовут-то?
— Алиса.
И вот я начал свой рассказ. Сначала Алиса не верила мне, потом долго смеялась, затем плакала, и опять смеялась… И это был самый чудесный смех на свете.
С тех пор мы с Алисой не расставались. Я пообещал ей, что однажды найду Доро. Вместе мы звали его Капитан Доро. Мы отправляли письма семье Курочкиных. Возможно, они могли видеть Доро на корабле. Мы надеялись, что какая-то весточка да появится.
Шло время. Я и сам стал капитаном чудесного корабля. А Алиса — моей женой. Я много путешествовал. Встречал на своем пути сотни разных чаек: сизых, белых и даже
китайских. Видел и серебристых, как Доро… Но его — нашего капитана — среди них не было.

IX часть
Сто лет для Доро

— Деда Саша! Деда! Э-э-эй, вот ты где! — это кричит мой правнук. Его тоже Сашкой зовут. Значит, все-таки потеряло семейство своего деда! Ух, как несется, аж пар из ноздрей! А как на меня похож! А вы не улетайте, не улетайте… Сейчас я вас с ним познакомлю!
— Ну, как ты так? Ушел, ничего не сказал, где тебя искать, — Сашка деловито подбоченился и топнул ногой.
— А ты не шуми, — ответил я, пытаясь подняться на ноги. Сколько часов сидел не вставая! Ног не чувствовал. Пошатнулся.
— Да осторожней ты! Давай-ка руку, — подхватил меня правнук. Помог отряхнуться от песка.
— Вот… Знакомься, мои друзья. Весь хлеб сожрали, как еще меня не заклевали, не пойму, — засмеялся я, указывая фуражкой в сторону разыгравшихся чаек.
— Здрасьте, — придуриваясь, сказал Сашка и изогнулся в девчачьем реверансе. — Деда! Ну, как ты себя ведешь! Дома тебя все ждут! Торт скоро привезут! Гостей позвали! Будто праздник не у тебя, а у нас!
— Так и есть… Мне-то что за праздник? Сто лет! Я дряхлый, старый, на ногах вот не стою!
— Да ну тебя, воображаешь! Еще как стоишь, пойдем-ка домой!
— А мне здесь побыть хочется. Солнце золотое-золотое. Подожду еще, ну хоть до обеда!
— Чего подождешь? — нахмурился мальчишка и вдруг скоро полез в карман. Потом в другой. Он что-то искал, но все никак не мог выудить. Но наконец, достал из-за пазухи пожелтевший конверт, — Вот, письмо тебе пришло! Только- только получили!
— Какое еще письмо? — удивился я и трясущимися руками взял хрупкий конверт. Сердце забилось с такой прытью, к горлу подступил комок, глаза мои задрожали. Этого просто не может быть! Письмо от тети Ларисы! То самое, что она обещала написать еще перед отъездом… А потом эта война! «Марии и Алексею Перовым. Но больше другу моему — Саньке. Левинград. Улица Куйбышева, 28»… Постойте, что значит, улица Куйбышева!? Когда тетя Лариса жила здесь, наша улица называлась улицей Деревенской бедноты! Откуда она знает, что ее переименовали!? Странно…
— Ну, открывай же, — потрепал меня за рукав Сашка.
— Да, да, — мешкал я. Отчего — то боялся распечатывать конверт, и в то же время хотел скорее сделать это!
И вот пальцы беспощадно расправились с бумагой. Я развернул письмо.
— Вот, принес тебе очки, — шепнул Сашка.
Я в знак благодарности кивнул и без слов надел на свой нос широкие увеличительные стекла, и в эту же секунду голова моя закружилась. Буквы моментально выстроились в слова, а те в предложения, и мне показалось, что сама тетя Лариса читает мне:
«Я приветствую вас, милые мои Машенька и Алексей. Да, я знаю, что вас уже давно нет на этом свете. Но это не значит, что я не могу выразить вам своего почтения. Вы самые добрые и восхитительные люди из тех, кого я встречала. Но позвольте мне обратиться к Сашке. Мой добрый друг! Для меня ты и в свои сто лет останешься Сашкой! Ведь по-прежнему делаешь глупости и убегаешь из дому. Не так ли? Я ошибаюсь, или сегодня тебе действительно исполнился век? Если нет, я закончу письмо…» — на этой фразе текст обрывался…
Я перебрал листы, но все они опустели от букв. Что за чертовщина? И тогда я прошептал:
— Да, сегодня мне исполнилось сто лет, — стоило только произнести это, как троеточие ожило, и буквы вновь превратились в слова и побежали по строчкам. Тетя Лариса продолжала: «Доро приплыл ко мне на корабле. Он всегда был самым сильным и смышленым из своей семьи. Хоть и без крыла! Он без труда нашел меня. Побитый войной, непохожий на себя… Он, словно кот, забрался ко мне на колени и уснул. Я накормила его клеверным вареньем, и через три дня Доро засиял. Больной глаз снова стал зрячим. И наш дружок принялся разминать свои лапы и крыло. То, красное, что для него смастерил Алексей, крепко держалось, а вот родное, видишь ли, подвело. Когда он и вовсе поправился, стал проситься к тебе… Не думай, что он забыл своего Сашку. Но ведь в то время он был тебе совсем не нужен… Ведь так?» — и тут слова снова испарились.
— Нет, не так, — закричал я, — Я искал его! Мы с Алисой вместе искали его!
Буквы проявились и побежали еще быстрее, тетя Лариса писала:
«Ты не был одинок. Ты нашел свое счастье, у вас родились дети, ты стал капитаном корабля. Да, ты искал его…но ведь он не был тебе нужен так, как в тот день — в блокаду, когда над твоей головой разорвался снаряд!»
Мои уставшие, тусклые глаза наполнились слезами, а тетушка не унималась:
«Доро появился в твоей жизни не случайно. Это я принесла его на берег. Показала его дикому псу, чтобы ты спас чайку от смерти и почувствовал себя героем. И, конечно, помог Доро обрести крыло! Как позже и он помог тебе, спасая от голодной смерти. Птицы появляются в жизни светлых людей, тех, кто способен любить и сострадать. И ты был таким! Другой бы прошел мимо, а ты спас Доро… Не испугался пса. Я долго не могла отправить его к тебе… Не была уверена, жив ли ты… Время, знаешь ли, властно над смертными. Но ночью ко мне постучалась раскормленная сизая чайка и рассказала о старичке, что сидит в окружении ее братьев и сестер, и говорит с ними по-доброму. Шутит и кормит хлебом. И конечно же, она сказала, что ты все-все рассказал им о Доро… Знаешь… Доро тоже скучал по тебе… Он тоже ждал. Он, словно гигантский попугай, прожил много-много лет. И конечно, я бы отпустила его к тебе… Но разве может Доро преодолеть такое расстояние с одним крылом? Это был бы самый опасный и, возможно, последний его полет…»
На этом все… Она лишь добавила: «Обнимаю. Твоя тетя Лариса — Чайка». А ниже рецепт варенья из белого клевера, для поддержания здоровья.
Мое сердце чуть было не остановилось! Бабушка всегда называла тетушку «чайкой», но я никогда не придавал этому значения! Да, мой дружочек Доро! Это для тебя слишком опасный полет! Да и старые мы с тобой стали! Прости меня, Доро, что не стал для тебя хорошим хозяином! Прости меня, герой!
Я закрыл глаза, присел на колени. Сашка обхватил меня за плечи и стал тормошить. А я мял в руках письмо и старался досыта надышаться чистым осенним воздухом. Ветер пах корюшкой и лавровым листом. Голова кружилась еще сильнее.
Я убрал письмо в карман. А Сашка помог мне встать. Солнце слепило глаза. Мы отвернулись он него и пошли прочь.
Ветер толкнул меня в спину, поднял в воздух бурый песок. И тут я услышал знакомые крики! Это невероятно! Они становятся все ближе и громче. Еще секунда — и они перерастут в оглушительный хор!
Я оборачиваюсь! И вижу: от купола солнца в нашу сторону летят десятки белых птиц. Их рылья, сильные и широкие, будоражат сонное небо. А громче всех кричит он! Да, это Доро! Как такое возможно!?

Доро парит на одном крыле!? Да нет же, он просто красиво изображает полет! Словно артист! А на самом деле его несут на своих крыльях две крепкие серебристые чайки. Другие летят позади, следят, чтобы мой друг не сорвался!
— Ки-ки-яу! — зовет Доро.
И я бегу ему на встречу, словно мне всего 13 лет! Я расправляю руки и кричу, что есть сил:
— Ки-ки-яу, брат! Ки-ки-яу!
Сашка смотрит на нас и смеется. Теперь он знает, как выглядит тот, о ком я так часто ему говорил! Срывая с головы красную кепку, он подбрасывает ее в небо, размахивает руками и вторит:
— Ки-ки-яу, Доро! Наконец-то ты снова дома!

(Все герои вымышлены, любое совпадение случайно. Ки-ки-яу!)