Настоящий том представляет собой Ранний дневник М. М. Пришвина, охватывающий 1905–1913 гг. В отличие от хронологической структуры основного корпуса дневника писателя «Ранний дневник» выстроен тематически, сохранив при этом присущий жанру дневника стиль: записи не подвергались литературной обработке.
Публикуется впервые.

Пришвин Михаил Михайлович
Ранний дневник
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПАВЛОДАРА В КАРКАРАЛИНСК


(Сибирский дневник)

Пришвин М. М. Ранний дневник. 1905–1913. — СПб.: ООО «Изд-во “Росток”», 2007. — С. 471–580


1909.
Москва. От 29 [Июля] утро 6 ч. — по 3 августа.
Тюмень вечер 10 ч. Я вчера вечером отослал вещи на Курский вокзал и в 6 утра вышел искать извозчика. Все спит на улице: коршун плавает над Кузнецким мостом. Я подумал: в Петербурге коршуна не бывает на Невском. Извозчик о церквах: я спросил про одну, и он стал называть все. У билетной кассы артельщик: в Сибири живут чисто, калоши в сенях снимают, очень хорошо, дюже хорошо, но за границей лучше: там никаких алкоголей нету, горничная 10 р. жалования и делать совсем нечего, барыня — дите ихнее, и больше ничего. Очень хорошо, дюже хорошо… Сибирь — денежно, а грязно.
Покупаю газету, теперь последняя: жизнь будет отставать. Пейзаж московской губернии: рожь поспела, овсы зеленые. Серпухов. Ока. Копны московские маленькие, где-то блестит новь. За лугами лес… белое шоссе, полуразрушенный дом у реки… синяя даль… фабрики дымят, долина, налево лесной берег, холмики ржи, церковь белая, облака сухие, сухая синева лесов. Холмы зеленые с березами как шапки, стада в долинах. Скошенное сено у лесника. Уголок леса на поле ржи. Веточки с сухими листьями у стога сена. Цветы у воды в затоне. Пробились желтые листья на березах, как седина. Склоненная береза на поруби. Косит облог косарь, а внизу ольшаник и змеится вдаль, не видим ручья, а только цветы. Легкая прорезь началась и оборвалась навсегда. Одна между ивами серебристая проселочная дорога уходит под дубки. Холмики с откусанными зубками. Осинник, рядом поросль, бабы сено рядами, рожь и рядом березняк, и вьется дорога сухая змеей. Босоногая девочка: в одной руке бутыль с молоком, в другой ягоды. Ржаное поле, за ним зеленая копна, луга, по бокам березовая роща.
После Тулы наш пейзаж: земля почерней, тяжелей. Тяжелые копны… по черной земле… легкие и тяжелые земли.
Узловая… Заря — привечернее стадо, гуси белые на лугу… подсолнухи… Тени от подсолнухов, от копен… от телеграфных столбов, от куч досок по сторонам дороги… красный мостик на каменных столбах в поле… серебрятся осоки на солнце.
Машет косарь, за ним согнутая женщина вяжет — вечная пара! Золотятся верхушки соломенных изб, низы (стволы) лозинок, гуси розовые.
Знакомство с о. Борисом Герасимовым. Вагон киргизов с русскими, дурные разведки, верблюжий караван в 3000 человек, теперь прекратился гон, караваны оттуда сюда.
Ссыльные М. и Федоров 1-й; писал Шелгунов неверно, что близок с Чернышевским, раз встретились у Шелгунова, Чернышевский сказал: «Ну и родственник ваш! Тургеневский Базаров с него». Федоров <1 нрзб.>. Женились на казачках. Конечно, врозь… Что может быть общего?.. В связи с письмами графа Толстого: женщина — реальность, начало, вечно противоположное Христу… Толстая права… она козочка — не больше… что общего с Толстым? Почему так нападают на козочку? Не фарисейство ли? В глубине души самая идеальная связь, «облагороженная», основана на том реальном языческом… простой любви к мирским вещам… дополнение к козочке — мишура, несущественное…
Два молодца-коммерсанта о сартах: деревни — мазанки окошками во двор… публичные дома полукругом, на порогах сартянки… страстная… жар распаляет женщину… ослабляет мужчину… неудовлетворенные… путешественник в степи, лошадь пала… доплелся до деревни, повалился, амазонки явились, сартянки, груди свесились… их три… в плену у женщин, мужья едут, он убегает, сартянка с кинжалом, но убивает не его, а другого.
Рябой добряк, толстый, похож на Анзимирова, маслодел; стиль: пошто… нет, ты не учи, раз хуже скотины. Место прекрасное, жительство хлебородное, а что <3 нрзб.> так самим-то жителям есть нечего. О бродягах: девочка с красным пятном на лице, хромая, припадает, ей дали огурцов, арбуза, она поела и свернулась калачиком на лавке и была похожа на спящую нищенскую одежду. Ее разбудили… Билета нет… Откуда… не знает. Куда — не знаю. Ее высадили… где ее родители… дом и все… Так я говорю. Купец отвечает: от себя, она сама, значит, ей так лучше… вообще о бродягах: «какая у них память: прошлый год я дал рубашку, на другой он приходит и говорит: вот прошлый год ты рубашку дал…» память… положит, и делов-то ему только… Один поблагодарит, другой обманет, разные…
Вот сахалинцев распустили, оттого и все несчастья… кто церковь обокрал, кто…, etc.
Где леса перевелись, а где очень много. Насекомому жить негде, вырубили, чистота! раньше по 1 р. сажень дров были, теперь 5 р. Петербург! а то и вовсе кизяками топят. Правительство ошиблось, переселенцев пустили, а стражу сняли, они хоть и пьяницы, а леса охраняют…
Нападение китайцев… грязные, пропитанные [потом] кофты, выбрит [гладко], косы с вплетенными веревочками… курят… в дамской: красавица… на полках китайцы, вокруг косы и косы… упорство… мягкие, взрываются, злятся, потому что мягкие; если бы русские мужики (которые грязнее китайцев), но свое ближе, а чужое отвратительно… на полке горилла <1 нрзб.> нос… может, и своя горилла, но у чужих виднее… обезьяна и обезьяна… Хулиган: ругает, зачем вы нашего государя обижаете… Сибирский хулиган. Чернокосые, чернокосые! Аптекарь едет в Семипалатинск… студент вост. факультета Петр Кирилл, с женой… мать с двумя дочками… у батюшки весь поезд знакомые… какие все хорошие люди… как противно смотреть сначала, и как он хорош, сосед, как проедешь с ним и разговоришься… член суда, адвокат барон Врангель, мальчик его друга, две девочки сибирского торговца с полки глядят, и мальчики… сколько близкого между людьми, как держатся они друг другом… с чайниками… Добрый толстяк выпивал рюмку перцовки одну, завинчивал флягу, сердито развинчивал и выпивал другую, и еще, и еще…
Как пейзаж изменяется: Уфимская губерния: поля огромные и далекие, края синих гор, и оттого они кажутся еще больше, копны очень маленькие, земля опять светлая… завтра Урал.
Она высокая, глаза серые, большие, будет бить мужа, нос прямой, дикая. Я говорю с ее матерью-старушкой о китайцах, она смотрит дико, будто не хотела [знать], что я говорю, но, видимо, и хотела и некстати спрашивала: — Что, они курят опиум? — Опиум, — отвечаю я. И она смолкала и каменела. Я еще спросил что-то, она ответила. Я ей рассказал об Урале. — Ночь не спать. — Нет, спите, но я проведу ниточку и буду шептать: «усни глазок, усни другой», а на заре дерну. — Она засмеялась, сразу вспыхнула и побежала, и спряталась за вагонами… Я ей рассказал легенду о попе и свирели… Вспыхивает и каменеет. Ночь… мост через Белую… черная ночь и [кричит] перепел… кузнечики… мы глядим… под нами гудит мост, от этого даль широка… хочется сказать, и все пустяки. Своего Бога, говорю я, нельзя узнать… да, соглашается она и спросила: как бы так, чтобы не изменяться… а то завтра я буду другая. Сибирский грубый народ… Поезд наш стучит по полям… полон запахами во тьме. Безответно… Дико… Утро, река в 2 часа. Она спит. Я опять засыпаю… Выхожу: она смотрит на Урал.
Какой силы должно быть чувство, чтобы победить и утром, чтобы вместе с птицами любить!
Хмурое небо. Тучи задевают горы, курятся вершины. Урал — старые горы, невысокие. Долины зеленые со стогами сена, опираются то на березу, то на сосну… птица-хищник мокрая сидит над копной. Долины: тут будут пахать. Поезд в проломинке гор, свистит в них: смотри… Как стучат колеса в горах! Дождь… Мы закусываем… Солнца нет… Она меня спросила: что же вы, книжку обещали? я сказал: дам. И больше ничего за все утро. Я теперь хочу попросить у нее соли. Подхожу к ней и говорю: Дайте мне соли…
— Соли! — изумилась она и поглядела осторожно сверху, не понимая, что это значит… — Соли, — говорю я, — обыкновенной соли… — У вас нет соли? — У меня есть, у меня много соли… — Вынула из корзины баночку (из-под икры), я отсыпал и ушел бы… мать говорит: напрасно, поссоритесь, нельзя брать соль.
Дождь проходит, змеится поезд. Петля. Другой поезд. Дымок где-то в петле от поезда затерялся и тает. Сильней стучит поезд, отбивая какую-то песню, проникая в горы. Сибирская береза. Завал в горах. Старый козел. Ловцы-разбойники. Искатели драгоценных камней. Облава на коз. Она мне дает адрес, не в Москве, а во Владивостоке, и как вспыхнула. Поезд вовсю… Я сердит. Я с другой барышней. Как она на нее поглядела: каменный лик. Мы не хотим говорить. Вражда заводится. Злоба растет ни от чего… Я ей это сказал. Она смерила меня… Ничего не ответила.
Сейчас будет столб Европа и Азия. Продают открытки. Я выбираю. Она выбирает. Сейчас, сейчас! Открытки: Тоголай, Златоуст. Столб промелькнул [очень быстро]. — Какие у вас выбраны? — Я отдал и ушел, и возвращаюсь и слышу взрыв смеха. Вижу: она стоит вся розовая: у нее такие же открытки. Как гремит поезд в горах!
Я говорю Врангелю: поедете на Алтай, бросьте. Невозможно. Сан его… он идеальный, но… Скрытое презрение и уважение у меня к нему: гармоничный человек…
Начинается спуск от Златоуста… Горное озеро [проехали мимо] и вот, наконец, долина. Мы за Уралом, поезд стучит, но один только ритм, больше ничего. Мы с батюшкой купили тетерку. Разложили на корзине: соли нет… Я иду к ней. Она сидит бледная, апатичная… Я подхожу к ней. Она надменно сверху спрашивает: — Что Вам? — Соли, — говорю я, — у меня соли нет… — Все женщины смотрят на нас насмешливо… Я чувствую неизмеримую злобу в ней, презрение… — Со-ли! — Да, — говорю, — мне не хочется покупать, дождь. — У меня нет соли… — Вы же говорили, что у вас много. — Она далеко, завязана. — Я покупаю соли на вокзале и громко говорю батюшке: вот вам соль, я купил. Я не простился с ней. В Челябинске захожу, провожаю батюшку, она сидит в вагоне. Она удивилась, она даже встала и говорит: «Вы зачем здесь?» Бледная-бледная. «Еду во Владивосток». Не верит. «Да, еду». На площадке: «Кому же писать, Марье Моревне? — Как хотите». Она уходит. Поезд стоит целый час, но она не показывается. Мы не простились. Мы никогда не увидимся. Я забыл проститься с Врангелем, со студентом, мы забыли все друг друга. Потом вспомним, расскажем: где-то виделись, но как сон.
Недремяный сон! сказала одна простая женщина. Как это чудно: одни спят в дороге, а другие никак не могут спать, и лучше так, не спать: а то недремяный сон, хуже всего.
P.S. Станция на Урале: поезд как бы скатился… Дама из первого класса. К ночи: я ей сказал: у вас серые глаза. Камни и камни, в камнях высечена дорога, там и тут высечено.
К русскому мужику: хотел в баню, а попал в вагон, мы извозчики.
<Приписка: Бог, хлеб… земля>.
Ташкентцы рассказывают о сартах: (к грохоту поезда и жару). Батюшка знаком со всем вагоном. Сибирь велика: спрашиваю, далеко? как сказать… верст 200… 2 тысячи… про сарта: он никаких нечестивостей не знает, а пойдет куда, его обманут.
Поезда под углом сходятся и вот-вот разобьются…
«Алтай», значит, «гора». В наших полях: воспоминания о мечтах о земле обетованной. Переселенцы: в полях… как хорошо их к златым горам. Итак, Адам и Ева были изгнаны… работай в поте… земли нет. Но пока земли-то нет, до тех пор нет и спасения. Работай… пока земли нет, нет и Бога… и одна мечта о хлебе…
Урал, подъезжая к долине: озеро… молодая еловая гора, а за ними в тумане уходящие [горы]. Урал ровный… цвет хлеба и сосен… серый, холодом веет, весь Урал как одна густая бровь старика… В равнине… поезд [показался] и пошел в горы…
Европа и Азия в столбе…. Весь Урал как белый дымок паровоза, тающий на синеве лесов… однотонный. Аненково, etc…
Челябинск. Про переселенцев мужик: как птица летит весной, так и переселенцы. До осени туда, с осени до масленицы назад. С масленицы опять вперед. Назад едет, лохмотьями трясет, вшей бьет… Грязь. Добрая акушерка. Квадратный доктор Фогель-кадет. Поиск его. Случай с шапкой в конторе: кричат на меня, выгнали вон. Тут хохот. Я у них: — Где начальник? — Да вот же начальник. Кричал, что шапку не скинул. Нельзя, нужно вперед снимать… Переселенцы — масса… он… психология обратная. Психология ходоков. Колониз. движение… История… веяние нового закона… Разведки… приготовление участков… диких… движение в истории и в году (переселенцы в пути, переселенцы на месте… их мечты и пр…)
<Приписка: 1) сходятся поезда и расходятся. 2) тает дым. 3) бабушка говорит: недремяный сон. Иртыш>.
От Екатеринбурга до Тюмени. Пейзаж: раньше леса в полях, теперь поля в лесах. Случайность полей. Где жители? Брошенные поля и ни начала, ни конца, границ нет. Форма копен Сибири: торчком, и уж грачи табунятся: на каждой копне грач…
Еврей из Екатеринбурга — все знает. Культурность его: торговец… и цельность, еврейская развитость и приземленность.
Станция серая (кирпичная). С тоской смотрит на меня молодой человек, будто у него зубы болят. Лица сибирские, Большаков, и на голове зеленая шляпа с пером. Бог знает, что… Мне с ним не хочется говорить и спрашивать, кто он; неприятно, что он все время снизу глядит на меня. — Да кто же вы такой, — спрашиваю я наконец. — Я управляющий цирком! — Вот что! Интересно, разговорились. Хотел в Тюмени цирк строить. Есть отделения. Артистов 60 человек, барышни… борцы, всякие сословия: мусульмане, есть французы, немцы, сын хозяина — дрессировщик животных: 15 лошадей, два верблюда, свинки. Дело рискованное. Артисты дороги: особенно полетчик (500 р. в месяц). В России всего и есть только 4 семьи полетчиков. Скучно ездить и ездить, устраивать… — А как, — говорю я, — компания… — Не очень: я раньше думал, что пьяницы, но другой только придет, сделает свой номер и уйдет. — Отчего же вы не стали артистом? — Презрительно сжимает губы: — Мне двадцать три года, неужели я пойду в артисты… — Но ведь хорошо быть полетчиком? — Что же хорошего? — Да вот, жалование большое и… — А потом что? Вы знаете, жизнь артиста: сначала балаган, потом цирк, а годы пройдут и никуда, да еще ребра поломаны или вовсе разбился. Голова что-то болит. Станция дрянная: скверно. — Опять глядит на меня тоскливо и тяжело, и злость.
— Слушайте, — говорю я, — отчего же вы не полетчик? — Он сердится, [мне] 23 года, неужели я пойду в артисты? И зачем? Настоящий артист во время бенефиса просит разрешения убрать сетку, проделывает номер без сетки и вот тут уж и сорвет…
— Хорошо быть полетчиком! — Что ж хорошего? — Да вот, одобрение толпы. — Презрительно сжимает губы, подергивает плечом, покачивает головой и соглашается: — Да, человек рисуется своим номером вполне. — Опять молчание, опять глядит… — Слушайте, отчего же вы не полетчик? — Кровь выступает у него на щеках. — Да… для каждого дела пристрастие…
Тюмень. Приехали ночью. На вокзале. Узнаю дамскую уборную. Вспомнил два забытых имени товарищей. В Петербурге не вспомнил бы. Значит, в данном месте вспоминается и переживается по неизвестным причинам забытое; значит, есть и такое место, где можно вспомнить все… Дядя и управляющие. Разговор о новейших изобретениях и рухнувших домах. Чувствую себя неловко.
Вечером охота на уток с Ваней. Тюмень низенькая. [Улицы] узкие… запах пристани.
Вера считает уток: я буду считать, а вы стреляйте. Хлопает руками [на уток]: взлетают… Одна во тьме озарена зарей, падает через голову…
NB. Киргизка мужественная, мчится по городу верхом, волосы развеваются. О верблюдах: лошадь встретится и бежит (запрещена езда на верблюдах), и как не бояться: страшный урод, горбатый, на своих же на четырех ногах, а какой… Кто-то хотел ехать, впряг верблюда и лошадь. Сначала лошадь рвалась, потом верблюд сердился и плевал… и все разбились. Он ипохондрик… изверился… Белый красавец-верблюд…
NB. Беркуты. Архары. Верблюды. Дрофы. Золото. Кержаки. Киргизы. Степь. Поезд, герой…
5-7Авг. Тюмень, 7–9 Авг. Омск. Город: толстый киргиз на лошади. Шишка, жена капитана. Кассир: чайку убил — перестал охотиться, граммофон, две ветлы, электр. фонарь, сладкозвучие, степь, граммофон, костры.
На пароходе «Плещеев» 9-го 5 ч. дня.
Переселенческий пункт. Беседа с чиновником. Один живет на барже, другой хвалит его, Павел Иванович. Мужик — царь — Бог. 1) Движение и 2) водворение, устройство, направление движения из Петербурга — ходачество тоже направлено: запрещение ходаческого движения. Движение вне регистрации. Лучшие переселенцы едут самовольно, [селятся] на Алтае. Ходок: еду, потому что продал… Дополнить… Психология мелочей (во сколько обойдется ложка — бабы; чиновницы при переезде на дачу с детьми; Фрося при переезде на дачу).
Золотопромышленники — пионеры горной промышленности, потому что это не требует капитала.
Пассажиров мало. Мой сожитель по каюте — агент фирмы, едет по делу спирта. Господин с дочерьми. Два революционера. Выпивают… Господин: мнение об Андрееве: — Двоится; но я считаю его гениальным. — Все так писатели: Достоевского тоже ругали. — Революционер обертывается и говорит: — Мне известно, что Достоевский бранил Тургенева. — Да, в «Бесах». — А Тургенев не бранил Достоевского. — Сказал, и все замолчали. Тяжело стало. Господин: — А все-таки тяжело жить в Сибири. Когда я попадаю в Омск, мне кажется, уж такая культуpa… — Бледная женщина в бараке; чиновник: ты куда едешь? — назад. Доклад о китайской границе.
Утро 11 Августа. На лугу у берега три киргиза сидят. Две телеги, два вола, подальше верблюд медленно удаляется в кусты. Стайки уток катятся над водой… на песчаной косе стайки куликов. Шатровое утро.
За чаем рассказы о киргизах и переселенцах.
1) На реке Чар пришли поселенцы и стали жить, их стали выдворять солдаты, но они упрямились (хохлы) и потом ушли.
2) Селение Карповское, бросили свои участки и пошли в глухие места. Послали солдат их выдворять. Солдаты отказались стрелять в русских.
У) Возле Павлодара поселенцы заняли самовольно места. Киргизы прогнали табун лошадей по полям, разломали и бросили в реку караулки. Караульный пришел в деревню, сказал. Население вооружилось и двинулось к зимовщикам. Старуха-киргизка выстрелила из револьвера, эти ответили, убили одного, пятерых ранили. Киргиз успокоили, а потом хлестали длинными шестами (краше лошадей загоняют). Случай был 3-го года.
Киргизы любят «напрашиваться», хитрят вечно. Вечно торгуются: есть гривенник, дает задаток за кожу З р. — продаст за 3 р. 5 к. и нажил пятачок, переход от кочевья к торговле.
Хорошо устраиваются немцы: поселки в ряд (землянки) — он поставит землянку, живет кой-как, а поставит мельницу, и сразу видно: немцы живут.
Приходят дельные люди и живут хорошо. Пример: пришел из Самарской губернии, стал делать кадушки, день и ночь работают, посеяли хлеб, землянки сделали, жен посадили, а сами опять назад кадушки делать, потом сняли хлеб и поехали на свои участки на верблюдах и своих лошадях.
12 Августа. Утром за чаем старичок из Семипалатинска сказал: вам в Каркаралы нужно ехать не из Семипалатинска, а из Павлодара. Я сложил свои вещи и слез в Павлодаре. Весь план путешествия изменился, как обухом ударило, и я поехал в Тартарары. Павлодар сквозной, желтый песок, ни одного дерева, поднимается ветер и уносит городок в степь. Верблюд с повалившимся горбом. Киргиз в цветных штанах. Спина старого солидного киргиза в сине-зеленом халате с палкой, плавная походка, возле домов без крыши. Киргизы на лошадях — срослись — древнее… Один приехал на корове… Женщины укрылись халатами, только черные глазки. Киргизские физиономии как спелые дыни.
Моя попутчица — жена лесничего. Как похожи эти киргизы на японцев. Приезжают и уезжают куда-то в степь. Разве можно ходить по степи! Она желтая вся, и лица киргизов будто спелые дыни. Сколько в этой степи этих людей с косыми глазами? Как все это непохоже на наши места. Азия.
Опишу путь от Омска до Павлодара… Коньяк Шустова. Таратайки.
Пишу из степи: вставай, подымайся, рабочий народ.
Холод. Хмурое небо. Переселенцы у пристани. Жена пропавшего капитана прячет холодные руки. Я дал ей «Русскую Мысль», купил свечу, ташкентские фрукты, мы слушали с ней граммофон. Сладко-звуки. Две лозинки. Электр, фонарь. Степь. Мы едем по Иртышу искать капитана. Пароход где-то в степях не прошел. Публику просят сойти. Я остался в степи с женой капитана. Она и киргизы. Поезд и степь. Пароход и степь.
Степь и слияние с людьми (постепенное), все начинают мне служить.
Хутор на берегу Иртыша (рассказ о нем еврея из Тобольской губернии).
Переселенцы: у шпиля: Наталка-Полтавка в степи.
Река серая. Песчаная отмель косой… Орел на пне огромного дерева — недалеко чайки. Никого нет кругом. Желтая некошеная трава на берегу. Мелкие кулички, копны. Волна разбивается белыми птичками. Зачем мы приехали сюда? и наш след на реке, будто чьи-то тяжелые шаги по зеленому росистому полю.
13 Августа. Моя попутчица — жена помощника лесничего. Мой страх перед массой ее вещей… Переправа через Иртыш. Пароход остановил паром… Паром не дошел. Киргизы бросают скотину в воду. Обращение свободное со скотом. Один бросил корову в воду, сел на нее и погнал… другой на лошадь… все живо… цветные шаровары и халаты… малахаи… на другой стороне степь: юрты, похожие на керосиновые цистерны, дым, скот… С той стороны идут киргизы… Какая она, степь?.. Мы около степи… Вся степь… Степь — лицо…
Верст на десять луг; мелкий кустарник, высокая трава, копны, виднеются зимовки, могилы, где-то косят хищники. Птичьи стаи — дрозды-скворцы… Чайки… У моей спутницы на руках три цветочка в жестянках от печений, на коленях — с живыми цыплятами. Цыплята на ящике с вареньем… Варенье течет… Течет туда с соленьем. Мешает шляпа… Гитара… Бутылка красного вина. Сначала незаметно, а чем дальше в степь, тяжесть в ногах…
После луга другой пейзаж: голая степь, желтая, солончаковая… Соленое озеро, возле 2-го пикета Джаман-Туз… Заря малиновая… Озеро блестит светлой полосой… одно… пустынно. В озере соль… на четверть воды… Озеро охраняется… Мы располагаемся на ночевку… Она достает мешок с бараниной… Стремится к супругу… есть не хочет, чай не хочет… Смотрит на меня: — Вы, должно быть, много едите… Мой нож. — Зачем нож. Дайте мне. — Кладет под подушку. Я ложусь на шубы. Она рассказывает, что боялась ехать со мной. Я сержусь, говорю: неужели нельзя узнать. Нельзя… Принцесса какая!
Выезжаем на рассвете. Юрты киргизов-рабочих. Склад кизяку. 50 р. в год и содержание. Просыпаюсь: старуха бьет блох при свечке. Кадет и барышня. Симпатичные попутчики. Выезжаем на заре: озеро так блестит и утром так же пустынно, и такая же узенькая заря над озером… Вчера вечером к нам подъехал из степи всадник, спросил… Про что он спросил… Верблюд пропал… Сегодня опять два всадника. Про что они спрашивают. А про того же верблюда. По всей степи идет вопрос про верблюда — почта. Линия горизонта волнуется, приближается, постепенно переходит даль в горы… Как ножницами обрезали… Желтое… Показывается синий порог… Солнце… Три дрофы поднялись из степи. Я пропустил описание ночи в пустыне: — Какие у вас звезды… — Большие? — Большие… — Низкие?.. — Как фонарь… Красная звезда. Вот! Тоже Медведица… Единственное дерево… И все приезжающие вспоминают: ох, это вот где дерево.
Обратные переселенцы — фура. Караваны верблюдов: сарты везут шерсть… Арбы на волах… Караван верблюдов и волов… Ночевка в степи. Верблюды у дорог под арбами спят… Скрипит арба, значит, киргиз… Азиатская упряжь — волосяная веревка, пестрая, чуть держится — все на кошемках, где на веревочках. Луна заходит за тучу (вот когда мы остановились, а не у озера), становится темно. Спутница моя рассказывает про странную сибирскую воробьиную темную ночь в мае перед грозой…
Холодно… В степи нужна шуба. Руки замерзли у попутчицы… Я беру себе цветы и сам мерзну. Она [поворачивается] спиной и свертывается на подушке, и спит… Пожалел… а сам весь сдавленный. Наивный эгоизм… Остановились на полпути… Из степи таинственные голоса… чибисы. Пищат цыплята жены лесничего…
Ай! Ай! — окрик на лошадей. — Ай, Чагатай (имя), — какой-то окрик в степи. И все это неправда…
Синий порог Баян-Аульских гор. Перекидка вещей попутчицы: мелькают красные этикетки вин. Пищат цыплята, ночью кошка забралась. Жена лесничего борется с кошкой… пищат… В холоде ночью закутывает цветы в платок… Синий порог… Белое в степи… Что это? Голова верблюда… Есть целые скелеты. Кости… Синий порог… Переселенцы обратные. Хозяин из Полтавы. «В Россию? — Нет, пошукаемся, нет ли тут какой земли…» Соль выступает на дорогу. Как снег. Я пробую землю… соленая… Казак смеется… Тени от облаков (не от горы). Солнце между горами и нами, потому горы синие. Что это на желтом… Как лось… Два рога… Верховой?.. Нет, это верблюд шагает, и сзади его арба… Юрты будто белые кули… Вот такая же жизнь на луне…
Вокруг мираж и марево, так и тут обманчивые сонные озера… Как в географическом атласе. Одинокая зимовка. Киргизов нет… выжжено… они у ручьев и колодцев… Мелкие колкие травки, другая как полынь душистая.
Не то хищники, не то дрофы, на телеграфных столбах хищники… Колесо рассыпалось… За версту искать винт и гвозди… Выдергиваем из ящиков гвозди. Находим острые камни… ужасные экипажи… все пробуем заколачивать, заклинивать, даже жена лесничего…. Связываем кошемкою и веревочкой. Казак о киргизах: все на кошемках да на веревочках… Лошади заупрямились, нейдут… киргиз ласкает… и бьет, и ласкает…
Возле станции Кара-Сор на озере шеи диких гусей и головы уток. Сворачиваем к ним. Колесо рассыпается… Жена лесничего показывает свой характер. Гуси улетают… Жена лесничего сердится окончательно… У станции я хочу чаю, она не хочет… ехать и ехать. Почему она стала мрачная? Не испугалась ли наших легкомысленных отношений… У меня обмараны цыплятами башмаки, я весь стиснут, кости болят… Злоба на жену лесничего. Перепрягают лошадей… Мрачный казак… Я сержусь на него… Мрачные сибиряки, угрюмые люди, будто вечно хмурится небо. Обращается коротко, отрывисто… лишнего не скажет… Своеобразное общение… Мрачный казак… Я не умею обращаться с сибиряками. Вспоминается прежнее, далекое странствование по Сибири из ученических времен. Жена лесничего окончательно смолкает, сердится. Ночь холодная. Луна. Резко очерченные лица и шапочки двух киргиз в кибитке. Степь — море.
Пытки: и холодно, и тесно, упираюсь ногами в варенье. Жена лесничего ругается, она ворчит… ни с того, ни с сего. Не я ли ее обидел? Хочу закурить, осторожно… ее цветы и рука… вынимаю спички. Она свертывается на подушке… Я дрожу… Через несколько часов она спрашивает: — Озябли? — Нет… — пробует мою руку… — Холодная… а моя, смотрите, какая горячая. — Я мужественно держу цветы и думаю: вот она, женская доля — эти три маленьких южных цветочка, и сколько хлопот и мук из-за них… какая упорная, стоическая сила… Решил с попутчицей… Ночь темная, воробьиная, чибисы, цыплята… Рожи в лунных облаках. Жена лесничего смягчается надо мной… Я прошу киргиза петь. Он поет одно и то же… хорошо… что-то испанское слышится в мотивах аккомпанирующего инструмента… Лунная ночь, юрты как цистерны… Жена лесничего рассказывает, как ночью пастушки поют у стада… Чья-то степь… Кто-то пользуется ей… Поют… Горы выше и выше. Ручеек между холмами, и радостна встреча с деревьями. Только один ручеек, и уже все оживает. Направо темный силуэт. Мрачно и дико. Песня киргиза в горах. Дафнис и Хлоя. Они живут именно так… Что я думаю?.. О каком-то чудесном озере. — Чудесное озеро, — говорит жена лесничего.
Такое озеро, и птицы сколько! И так хорошо: откроются эти темные горы — и какое-то озеро. И я буду здесь жить и войду внутрь этой пастушьей жизни, где люди даже хлеб не едят.
Ямщик красивый, скоро женится. Калым заплатил. Многоженство.
Жена лесничего поверяет мне свои интересные наблюдения на пароходе: один учитель бросил жену и живет со свояченицей, и еще что-то, и странно… Лесничий… Вы не знаете его: он сам доит коров.
Поиск квартиры у кондуктора. Я на почтовой станции. Я попросил шубу. Не дала. Поесть забыла дать… Я голодный… какой это черствый эгоизм, везет — цветочки… Может быть, она и с лесничим так же, как со мной, и немудрено, что он доит коров…
Как жутко… Эта степь страшная, и эти люди все практичные, и я один так зря, безумие это путешествие, у меня никакого дела… все спрашивают, зачем, я сам не знаю, зачем… Все эти переживания с обыкновенной стороны — чепуха, глупость, безумие…
На станции выпивает старичок Аким с молодым в красной рубашке. Я притворяюсь веселым… Как мне трудно рассказать о себе. Аким, верно, когда и в морду может дать…
Как тяжело! И вспоминаются слова матери станичного атамана: а было время, когда в нашей степи каждая сопочка зеленая.
Аким рассказывал: был мировым судьей, был уездным начальником. Уезд. Река Чу и тигры. Охота на тигров в юрте. Кабаны. Киргизы не боятся. Я изумляюсь: доктор за 700 верст. Страна Майн-Рида. — Ничего, ничего… все обыкновенно, — говорит Аким. — Все очень просто…
Жена лесничего тихая, смотрит на меня сбоку, поглядывает: какой я, боится. Дает мне поесть. Сама не хочет и злится.
Она пересиливает себя и смотрит, скоро ли я кончу. Я думаю: она хочет примириться, или же так: она говорила, хочет довезти кость лесничему. Я еду, победа на ее стороне. Опять молчание. Отбирает подушку… Ругается… Зажженный окурок падает в повозку. Я, перевертываясь, толкнул ее… Она беспокоится. Потом стискивает зубы и говорит: лишь бы моя шуба не загорелась.
Лошади у нас дикие. Их запрягают… Пускают сразу, и мчимся в гору. Устают — и на дорогу. Коротки постромки, особенно на дикой…
Художественная география… Земля — ковер… Я художник. Я пишу об этом ковре… Долину запомнить и изобразить…
Едем не останавливаясь. Деловой разговор с женой лесника. Она побаивается меня. Все так быстро перекидывает, что вижу только этикетку красного вина… Я опять мякну: вот эта бутылка попадет в лес, кому-то… трогательная бутылка… шляпа измялась совершенно… она же бережет баранью кость, какой эгоизм! Вся мысль вертится около попутчицы… Куры пищат смешно…
Пишу: она рассказывает, а по пути эпизоды, разговор обрывается и опять начинается, символическая попутчица… И тогда все так было, так же я чувствовал…
Спускает занавес… Холодно… Отбирает шубу. Я остаюсь на торчке… Злюсь… Она запела… все в тумане… цветы отдала казаку… Я склоняюсь к подушке… Она недовольна… Молчит… Такая злоба. И месть: лошадь остановила. Денежный расчет на последней станции… Каркаралинские горы при восходе солнца розовые… Вот они! Дико… горы… Лес маленький, большой… Жутка перспектива жить… все будущее смотреть… Это дым… Занавеска захлопывается… Она ругается… Я спрашиваю о каком-то деле: черт его знает. Вылезайте. Я давлю цветы, она ругается… Подает руку, не глядя в глаза: прощайте. Я на станции: 7 часов утра 16-го августа…
Осеннее пастбище Кузек — стричь баранов. Это происходит два раза: первый весной в июне, и второй с половины сентября до половины октября. Шерсть для кошмы, для собственного потребления у бедных. Богатые продают ее сартам, оставшимся с Куяндинской ярмарки для скупки шерсти. Встречные обозы по пути и есть сартов: караваны с шерстью направляются в Петропавловск. Весной на стойбище Джайляу (спокойствие, отдых, нет мошки, пьют кумыс, свадьба и проч.). Жизнь настоящая только в степи. Когда-то, может быть, не было вовсе зимовок. Например, старики до сих пор зимуют в юртах и говорят: я живой не хочу лезть в могилу (могилы как зимовка). Имущество кочующих (богатых) остается в селе или городе (раньше-то было меньше затей, а теперь столик, стулья).
Самое близкое место пастбища от зимовок верст 50, далеко — 200. В день проходят не более 15 в. Колодцы определяют место остановки. Пока не дошел до места, не строит юрту, а джапу — из тех же кольев — палатку. Приедут в Джайляу и свяжут жеребят для регистрации молока (иначе кумысу не будет). Джайляу главным образом по р. Нура. Джетак (лентяй) не кочует, «лежит», даже жене велит лошадь привести. Узнать подробнее о лентяях.
Такрау — местность, где в Каркаралинском уезде родится хлеб и где киргизы при помощи арычной системы переходят к оседлому быту. Быть может, было время, когда киргиз не имел представления о хлебе. Переход совершается под влиянием сношений с русскими.
Киргизы в настоящее время до сих пор на Джайляу по случаю засухи. Каркаралинский уезд, самый лучший для скотоводчества, называется «арка», что значит «хребет земли» — пуп земли.
И дал же Бог.
Вошел царь степей скромно и важно со слугой…
Легенда о Баян. В местечке «Таран» она потеряла гребень (таран — гребень). В Нар-чек (чек — кричит верблюд) потеряла верблюда. Каркыра — головной убор, здесь в горах она потеряла головной убор.
Кос-Агаш (кос — балаган — палка). Царь степей обещал показать мне все удовольствия, если только у меня найдется досуг.
Рассказ Д. о себе. Борьба с отцом. Разлом. Вне быта.
Не быть с детьми. Неизбежность культа личности. И конец этого: церковь без обрядов. Счастливцы киргизы.
17 Августа. Рассказ переселенца. Умываюсь и говорю киргизу «аман». Переселенец рад: — Вы российский. — Говоришь по-киргизски? — Нет, мы российские, из Оренбургской губернии. Большую задали начальству… переселенного и уездного сменили собственно через нас. Ходоки побывали, говорят, ручей… Мы поехали, деньги в Павлодаре взяли. Приезжаем: ручья нет. Поехали на первых колесах… Тут, вам сказать, уши развесишь. Мы бунтовать. Переселенный приехал. Пишите, говорит, бумагу на другой участок. И вот вся в этом штука, бумаги не было. Ежели бы бумага, хоть вот этакий клочок, папиросу свернуть, так… и была бумага в сундуке, да жена ушла, сундук заперт был. Эх, всю я Сибирь без малого исходил, только вот в Семиречье не бывал… Ну, мы перешли на другое место, в «заводную степь», так называется, сам удивляюсь, почему так называется. Участок был проектировочный. Мы заняли. Приезжает переселенный: долой, кричит. А мы не послушались, посеяли. Другой раз приезжает переселенный, и за ним киргизы человек 200, и тут он так ругаться, что если бы убить его, так не ответили бы. Грабьте их, бейте их, велел он киргизам. Мы тут бумагу нашли, подписали и к киргизам — потребовали подписать. После этого переселенный уехал, и приставили к нам стражу охранять урожай. Собрали, и все хорошо. Но потом разошлись, осталось 7 душ.
— Плохо, что не могли вы с землей справиться.
— Зачем, на наше место другие придут… Место хорошее. Отбились.
Все назвать: «из-за клочка бумаги».
Ночь. Ищу дом. Колотушка.
В маленьком дворце. Белый, с белыми столбиками поперек улицы… если бы губернатор, то мало: малый дворец. Доложить… Не докладывают. Выходит… седой. — Климат хороший, но… В наш город приехали, как под стену, вы… в ваши годы нельзя выжить. Климат чудесный. Тонкость личности в Сибири, и тем грубее там… Личные отношения в Сибири. А если бы вы знали, как тонко у киргиз… — Мое объяснение: считаю долгом. Ответ: посмотрим.
Киргизские названия мест:
Бас-кудяк (закопанный колодец), происхождение. Киргизы скрывали от чиновников место и закопали колодец, и стало так называться.
Кара-бидай (черный бидай — черная пшеница) и название озера. Сын родился, и его именем назвали местность. Лошадь родилась бурая, и назвали ее именем местность. Тай-коныр. «Балта-жогалган» (потерянный топор). Теперь, впрочем, все места названы. Из-за земли ведутся споры. Примеры: «Два царя» — братья поссорились, и волость разделилась на две. Землею богатых киргиз пользуются часто бедные. Надо изучить хозяйство одного аула. По виду и не узнаешь царя степей: ходит старичок в длинном халате, приглядывается и пощупывает баранов, а у самого табун 12 тысяч голов.
Вчера неудачная прогулка в горы, вернулись с полпути, но все-таки почувствовал удивительный и чистый горный воздух…
Картина города с гор: оазис и стена… Из окна почтовой станции: улица и маленький дворец.
18 Августа. Переехал на квартиру в другой части города. Татарин о религии киргиз: с усмешкой: у них свое, степное, они по-своему, дикий народ, «царь» умеет подписать только свое имя…
Четыре высоких белых стены, кухня, двое тихих супругов, портной и его жена, грустная жизнь евреев, бездетная… Счастливые люди киргизы. Почему вы не уйдете к ним? А вот надо в балаган сходить (электр. театр)… Уйти в степь… Кто-то ушел от воинской повинности. Какой-то ссыльный по своему желанию ушел на Лепсу и пропал: стал киргизом. Д-ч рассказывал вечером о себе: это его самое больное место… Как найти себя, быть убежденным… хотел не раз уйти к киргизам, но дети остановили… Ходил к Чанчикову. Город под вечер: сухие горы и лесные… Татары в разноцветных халатах. Киргизы в малахаях… одни гонят баранов, лошадей, одни стоят верхом на баране и выщипывают что-то (метки делают). В косых лучах спины овец, пыль… Для них я что-то особенное, киргиз не подаст вида, что заметит, но через 10 даже лет скажет, что встретился, в такой-то одежде, особенно если на лошади, то какая лошадь и проч…А так пустынно на улице. Торговые люди заняты. Татарки не гуляют. Глядят на меня, любопытные, из окон… И так неловко быть центром этих всех глаз.
Вечереет сразу. Застала тьма.
Сколько людей исповедовались мне на дороге. Сколько жаждущих рассказать о себе… с проезжающим человек смел, стремятся ухватиться… Кучка сосланных евреев, Мессия…
Как странно… вот я вышел к площади… на другой стороне все высыпали на балконы, сейчас говорят обо мне… а он останавливается… никто не останавливается… я кручу папироску… что он делает… все более и более любопытно… он закурил… и ушел…
Ч[анчиков] живет в маленьком домике за Каркаралинкой… речка сухая, по ней едет киргиз на арбе. Толстяк, добряк этот Дмитрий Иванович, охотник… Лошадь дома, дверь открыта, значит, дома… К нему заходят киргизы, молча садятся и молча уходят… Разговор об архаре… Стадами ходят… Показал свой маршрут, принес шкуры архара, пули. — Убьем, непременно убьем… а если мы не убьем, так Али-баба убьет… Как-то раз он потерял беркута и стал скакать в карьер по горам, а я испугался и подъехал к обрыву, сам не решился, пустил лошадь и сам скатился: все равно ничего со мной не будет… Докатился до поля, а беркут на камне сидит. А раз Али-баба стал на вершине горы и завыл по-волчьи, и со всех сторон стали стекаться волки… Если ему нужно будет мышь подозвать, он и по-мышиному может, крадется как кошка, этим живет… А дрофу, это что… — смеется толстяк… — это мы вот только выедем и убьем…
— Она невкусная, на кошку похожа…
— Ну, это как приготовить… Дрофа, черт ее возьми, такая, что ее как убил, так сейчас кишки вынь, положи ее где-нибудь у колодца, прикрой зеленым и вернись домой — мочить и мочить, и будет как курица… А хорошо с маленьким ястребком на перепелку — собака выгонит, он сидит и сидит. А соколов надо хо-ро-шей, чистой пищей кормить, если чуть что, сейчас пропадет, ему стрелять свежих птиц. Сокол утку не видя, не бьет… Если уток застигнет сокол, так бросаются на воду… А дрофу как хочет бить, они испражняются, он и не берет, такие гадкие птицы… желтые гуси и утки (ворновки)… Для архаров самое главное место — Каркаралинские горы… ходят стадами… А на р. Чу есть все: тигры и все… Туда ехать — брать запас воды, верблюды и 20 лошадей гонят…
Куланы (дикая лошадь), к ним пристают киргизские лошади и дичают…
Жизнь киргизов проста. Царь степей бродит по базару в таком же халате и не прочь другой раз сесть на барана и вырезать метки.
Как вкусны молодые жеребята! Гостеприимство и проч. Жалуется, что не зарезал барана. Когда купец разбивает палатку в степи, то ему ведут из соседнего аула лошадь и барана, если много аулов — много лошадей, это называется Ерулик (лежу, не кочую). Годны ли пули 32 калибра для архара? Как нужно одеваться охотнику степей: сапоги с кошмой, чтобы выдернуть ноги из стремян, с карманами для спичек и табаку, халат из «армяги», халат на верблюжьей шерсти… чтобы ночевать в камышах… и ничего…
Гостеприимство: ведь степь такая… прямо удивительно: спи на лошади, взял с собой только плетку и ничего больше и пропал хоть месяца на два.
— Хоть на год…
— И буду сыт, и все…
А как ни хороша природа здесь, но бедна: птицы не поют… выйдешь в лес… пролетит ворона, тетерка вылетит, хищник, и больше ничего.
Где эти звонкие леса?
Мое объяснение с Д.: надо самому, в основе безумие, для людей безумие, для себя нет… — Но нужно быть убежденным… Вот хозяин И., тот уверен — тот прямо из кирпичей складывает дом… — У меня обратное: все, живя умом, упустил в чувство; я, живя чувством, никак не могу, не стремлюсь оседлать жизнь, коня… Жизнь тоже любовь… Можно съесть любовь… съем, и кончено… но можно…
План: ядро: 1) поездка к Акаеву на неделю до 1-го сентября. 2) Поездка на архара до 7-го… В промежутках экскурсии в окрестности Каркаралинских гор. Уроки киргизского языка.
Хорошо ехать к дрофе на верблюде…
Раз я увидел у озера гусей, ползти нельзя, что делать? Али-баба взял корову и из-за коровы всех перестрелял…
Киргизы — дети.
Нет… Хитрые… Мука с ними торговать…
Обо мне знают в Голодной степи… Из географии Семенова: степная растительность борется с лесной и в лугах и долинах уступает. Ковыльная и полынная степь.
Гениальная идея. Нет, чиновничья…
Осуществление гениальной идеи: телеграммы, письма с оказией. А время проходит в хандре… И как зато хорошо стало вечером в поле, когда вырвался из этого тесного городка…
Грязная юрта у города, кости и беременная киргизка. — Вот какая чистая! Сухая степь, сопки. Кабанья щель… Озеро соленое, белый соленый прибой, белые растения, не то соль… сухие, сухие камыши, 4 утки, подстрелил ястреба… и позади желтые сухие волны… быстро темнеет… захватывает тьмой… Я иду на крик птицы — гусь, журавль, арба — и подхожу не к озеру, а к черному месту, и тут загораются огни в юртах… и звезды на небе… метнулись птицы… не видно дороги… Красная звезда как фонарь… месяц из-за сопки… он яснеет… ночь в степи… Такая светлая степная ночь… Крики киргиз…
20 [Августа]. Какое богатое солнце!
Лошади будут… В ожидании лошадей завтрак: у порога на кирпичике сидит человек, повязан белым платком: воды прошел… живет тут в избушке, пролетарий…
Все нет лошадей!
Поездка вокруг Каркаралинских гор (верст 40).
Степь, телеграф. Столбы, киргизы подъезжают, спрашивают и уезжают, поворачиваем влево, показываются красивые горы… овцы и козлы лежат на камнях, заезжаем в стада, киргизка возле юрты, сама похожа на юрту… Есть другой путь сюда, «по худым» камням, но почему-то повезли кругом. Встретились с казаком и киргизом: все на пожаре, все разъезжаются с пожара, потому что не кормят… направо и налево горы, ясно, камни, небо, ели и сосны маленькие… Пожар, дым, голубые и желтые горы… Шум пожара, огонь ползет от сосны к сосне, будто поезд шумит… озеро в камышах… стрельба уток. Поиски Егора Ильича — на пожаре. И чаю напиться нельзя… поле жнут… не заметили овес… Зять Егора Ильича, красивый казак… Едем дальше: киргизы складывают юрту: перекочевывают от пожара… услыхали — цыплята пищат… девушка-дикарка с орлиным пером в шапочке цыплят схватила, другая козла тащит за рога… Поиски колодца… Каменный колодец, неуютный под соснами… Есть русская зимовка… У скалы изба… цветы… вода. На окне самовар, пары чайные, варенье… Кумушка и хозяйка… Пьем чай… шумит пожар. Кто тушит: Семен Петров., Петр Иван., Иван Митр…. всего пять человек… Подымаемся в горы по камням… лошади приучены, добираемся до вершины, море хвойное, в середине красное дерево, несколько золотых берез (осень не сказывается)… Назад… Сидят к хвосту, думал, Лазарь Иса-евич устроил это, а это он запутался… еще киргиз, говорит по-русски, угощает… мы должны проехать… «Седло»… мчатся, пыль, хочу перегнать, и он думает перегонять… смирные тетери… пламя пожара, дым, боюсь… смело в дым, мы среди огней… огни… пни, деревья снизу… и в середине огонь над землей… будто камни горят и желтое и неожиданно голубое небо, и горы, где нет дыма… сломанное дерево горит… огонь, озеро… Пресное. Пресное… Казак пьет… он один тушил и бросил… все объяснилось тем, что дрова нужны… разрешают брать паленый лес. Господа и рабы (казаки и киргизы)… озеро… красные горы, задумчивые каменные фигуры… две сестры щеками друг к другу… далекие от мира… прекрасные, потому что не действенны… осталось одно прекрасное… Алекс. III… его шапка… еще другие все задумались… хороши эти дикие памятники… Замки на горах… стены каменные… Лепится камень по самой-то горе… Поднимаемся в гору… Сейчас откроется город… стада… Киргиз на быке… и он скачет, и бык держится за одну веревку, подхлестывая туда и сюда… Я сажусь на быка, и так мы въезжаем в город.
Нет хуже быка: упрется, и полетишь… На корове ездят…
Вечером: дети мчатся на баранах, козел — ревет… дикая любовь киргизок (не понимаю!).
21 [Августа]. Блестит соленое озеро в степи, голубое озеро (как степное облако — небо), дым наверху как облако… пожар перевалил.
Когда сарт на верблюде едет, то молится, поэтому киргизы смеются: Богу молится.
Киргизка как маленькая юрта… На голове перо совы (от порчи).
Поездка в аул Токмета.
В 5 дня. Собака Ушар — у нее дети в ауле Токмета. Наездники порют лошадей к бегу. Просторная езда. Лошади-бегунцы…
В 8 верстах озеро. Закат в степи… Косач полетел… Не успели выстрелить.
Страшное для киргиза — только поймать у него известную в городе лошадь, с поличным — ее метка… не докажешь.
С горы показался аул из 7 юрт… Самое лучшее время — вечер, стада стекаются… Щенки встречают Ушара, стараются сосать, Дружок тоже по-своему пользуется, возится, ребятишки грязные сбежались, все смотрят на собак… собирают стада… ягнят привязывают к петлям на длинной веревке голова к голове, за овцами коровы… женщины доят, доение козы, бедные осенью не доят… огромный козел посредине, похожий на А. П. Телецкого… блеяние… Другие кусты сзади… сопки… долина между холмами…
Не хочу оторваться… степь живая… только теперь понимаю ее жизнь, раньше — пустыня… Вечером зовут в юрту… Для нас очищена и приготовлена юрта (белая) только что женившегося сына… все ковры и подушки стянуты сюда… низенький столик, сундуки из мороженой жести, расписная кровать… луна вверху, как в театре Комиссаржевской… керосиновая лампа…
Выхожу опять наружу: пылает самовар, огонь из трубы, козел огромный остановился, освещенный, другие укладываются…
Талабаев приехал. Он тесть Токмета. Сам Токмет широк, усики как крысиные хвостики… Талабаев маленький… лицо узкое, похож на китайца, медно-красный… Сын Токмета и другие…
Выхожу опять… Картина: луна, стадо лежит… жует, бараны… один стонет, я протискиваюсь между животными…
Восходит с востока (немного на юг) из-за горы большая звезда… я думал, Марс, а это иначе… Если эта звезда, говорит хозяин, идет низко, то зима будет холодная, теперь поднимается высоко и скоро, зима будет хорошая… Если рано после заката — плохая зима, если поздно — хорошая. — А вы что знаете про звезду? — спросил меня хозяин… Я сказал, думая, что это Марс, что она самая близкая к земле, почти такая же, как земля, и что на ней живут люди… — И мы тоже думаем, что она такая же, как земля. Но тут появился настоящий Марс, хозяин сказал, это называется Темир-Казык — железный [кол]. А есть самая большая звезда Шолпан (та, о которой про зиму).
Есть звезда за два часа перед восходом, называется Есек-Корган — гибель ослов, предание о ней: будто сарты приняли ее за другую, думали, день, а оказалась ночь, еще два часа, и за эти два часа они заблудились — не хватило воды, и погибли. Большая Медведица — семь воров. Звезды похожи на гусей.
Подали самовар. Хозяйствует Даур-бек, слуга Д. Он замечателен тем, что украл невесту: вон там, из-за горы… привез к хозяину, и тот заплатил жениху 350 руб.
Другие сидят вокруг на коврах. Курт — хамни кислые из бараньего молока… Ырымшик — крошки желтые из вареного молока. Сары-май — масло коровье. Куйрык — масло баранье. Айран — главное кушанье. Им одним питается шесть месяцев киргиз, варится из цельного бараньего молока (как простокваша). Катык — гуще Айрана (в Айране воды). Баурсаки — плов с салом.
Пьют чай… Я опять вышел. Опять картина лунного стада… Далеко у крайней юрты фигура цыгана. Сам хозяин как старый козел в целом стаде, догадываюсь: выбирает барана… Мальчик (его сын) в полосатых штанах верхом и въезжает в юрту… Я осторожно прохожу мимо юрты, баран уже лежит… женщины у огня делают… Кровь в тазу выносят собакам.
Немного спустя в блюдечке вносят тостык (киргизский шашлык) — из бараньей грудинки с кожей, лучшее…
Кечёнь — веревка для привязи ягнят.
Разговор за чаем… Что такое арка? 4 ф. нашего мяса = 10 ф. Петропавловского; от кумыса здесь пьянеют, а там вода; мясо Петропавловское — солома, здешнее — овес.
Меня знакомят: я ученый. Доказательство: география Семенова. Узнают тысяцкого. Спрашивают только, где же его трубка, он всегда с трубкой. Узнают другого, третьего… Меня признают за ученого. По шапкам и по лицам… Перекачевка (рисунок, верблюды) — мелкий рисунок, но узнают: не наш уезд: шапки и лица не такие…
— Не такие?!
— Даль-озе — точно так.
В ожидании ужина рассказы охотника.
1. Токмет о том, что было с отцом Талабаева. Вышел… Где снег, где снега не было. Собака залаяла… Медведь. Не видно. В норе… две собаки убежали, одна собака повела к берлоге (вот какая собака!). Медведь в берлогу, собака за ним. Темно, сучья… стал собирать сухие… сильный ветер был. Против берлоги сложил сучья, оставил дырку для собаки, все остальное закрыл… сухая трава… спичек не было, выстрелил, зажег травку… протянул руку в берлогу, вытащил за заднюю ногу собаку… поджег огонь, медведь рявкнул.
Пожарище — оторвалась собака, у меня обгорело лицо… ехать — лошадь не идет, когда лошадь устанет, под гору не может идти… опять выстрелил… рычание… с топором. Словно дрова от жару свалились и закрыли отверстие… камень от жару… обухом топора отверстие, собака… внутрь на медведя… за собакой… большая берлога 8 аршин, пощупал — нога медведя, он влез под камень, спасался от огня, мертвый, а собака объедает уши. Шкура медведя оказалась 9 четвертей.
2. Рассказ Талабаева.
Семь волков съели лошадь… Хозяин просил отомстить.
Стал выслеживать, оказалось 7 следов… возле места, где ловят беркутов, увидел волка: то выскочит, то спрячется. Это волк его выслеживал… Есть другая объездная дорога… выход на высокую гору: три лежат, один большой, два маленьких, и с той стороны четыре и 1 на карауле… Можно стрелять, но подождал, когда вместе… Три пошли на мох (любят отдыхать на солнце)… Дожидаюсь, когда дойдут до пня… Когда поравнялись, большой впереди, два маленьких сзади… Когда поравнялись, я засвистел, они остановились… Большой назад, маленький вперед, еще раз выстрелил, застрелил маленького, а те четыре на прежнее место, ищут большого, два легли, а три глядят, сидят на задних лапах. Один, маленький, начинает выть — звать того… Потом я завыл, один ко мне, остановился, остановился около маленького и стал оглядывать, застрелил, а четыре сидят, воют, я вою, не идут долго, не утерпел… спустился, я увидел: те лежат, они пошли ко мне, и мы встретились… Я испугался и на камень, один оглянулся, я застрелил, а те три убежали.
3. Рассказ. Перед Покровом выпал снег. 12 волков вышли к горе… играют… вижу кровь, значит, съели, значит, сытые, обрезки, след… на вершине следа не оказалось… привязал лошадь, иду пешком… спят, некоторые приподняли головы… один спокойный, я подумал, убитый (бывает, волки дерутся и убивают друг друга), головы ко мне, я выстрелил под ухо, хвостом вильнул (значит, жив). Три ко мне (1-й раз испугался в жизни). А это они от испуга выскочили на камень, на стену и убежали.
Горностая подзываю, лисица лежит в рытвине из боязни беркута, и, когда я подозвал Горностая, она выходит…
Стало холодеть в юрте… Надели шубы и стали толстые…
Собака залаяла, испугала. Вышел старик: два волка подходили…
Ужинать… Скатерть, засаленная — гордость: много мяса едят… Блюдо с бараном. Печень… острые ножички… дочиста… еда соленая, соль руками… без хлеба… голо… кости дочиста… и кости чистые, как в степи, и снаружи сало, и фыркают, и всё… Мытье рук. Хозяин поливает, хоть гость 10-летний мальчик. Поели, отодвинулись и спать (без церемонии). Ночь… Рядом со мной Д. Вот: один брат в степи, а другой тут и завидует, и мучит, что развил другие потребности. Лошадь трет задом о юрту… Пукает… Льется… Внизу чувствуется земля. Зажег спичку: в юрте один Талабаев. Луна… покой… Опять дремлю.
Проснулся… дверцы открыты. Талабаева нет, и такое солнце! Талабаев сидит высоко на сопке на камне, как истукан серый, глядит по сторонам… В кустики… Умывание… стада нет… до чая пройтись… с камня видно: разбросано стадо. Земля казачья. Скота Д. 10 верст в длину, 5 верст в ширину.
К обеду: мне дали баранье ухо… что с ним делать… Потом выпотрошили голову и тоже мне в чашку… (потом осталась голова, и я вспомнил о костях в степи), после барана суп в общей чашке.
На охоту!
Тазы за веревочки. Ружья за плечами. Выехали: уполномоченный… портной на лошади… Ширь… Месяц молодой. Вот она, полная жизни степь, когда сядешь на лошадь. Гость уезжает выгонять зайцев, я с собаками наверху… выше и выше горы, видел лесной пожар… Возле зимовки косачи… много их, сидят возле «зубов», громадные… я распугивая, не видя других, боюсь выстрелить… Съезжаемся возле зимовки… Первый заяц (обходили местечко), стреляю… заяц в норе горной… Съезжаемся все у норы, рассуждаем, бородачи… глядят и сверху чуть-чуть не поймают, серый сверху в кусты, упускает… живая сцена… выстрелы… портной с колотушкой в степи… Путаница… степь… У аула стреляем ястреба, обед и сбор на архара.
Талабаев упирается. Прижать Токмета. Политика Д. Решено, едем. Какую лошадь на архара: такую, чтобы могла спорить с архаром, выдержанную, не горячую. Разница архара от домашнего барана то, что у архара хвост как у козла… Но лучше всего снять юрту…
Коммерческий альтруизм.
Гроза в степи… Девочки юрты укрепляют. Ветер, песок в дверь на вертушку… Даур-бек протягивает руку к вертушке. Рука Даур-бека. Мальчик на кровати (цвет лица, глаза), ноги черные, лошадь льет за юртой… Сборы на архара: сколько хлеба, какие винтовки, одежда. Самое лучшее время… Сентябрь… холодно, спускаемся в долину… Мальчик кивает головой издали, девочка, любопытная, бежит от горы к горе, глядит, я кивал и ей… На озере… Уток стрелять на перелете… Окружили озеро. В камышах до 1-го выстрела… Выстрелили… Взвивается утка к облакам: нет другого озера, облака синие, закат в степи… Табун в 400 голов у озера… Пьют воду… Д. узнает лошадей: эту, эту я продал… Вечереет: между горами звезда. Пожар утихает.
Наши собаки ночевали с нами на левой стороне юрты… в дверь заглядывал козел.
Монетки звенят на косе девушки. 4 хозяина, четыре сына, и одна дочь, значит, 4 колыма получит одна.
24 Августа. В лавке Д. встретил всех вчерашних киргизов… Здороваясь, спрашивают: — Когда видел? — Вчера… — Все радостно хохочут… Насколько они чувствительны к шутке… Насколько тоньше наших мужиков… Д. говорит, что у него много друзей, которые готовы умереть за него, как в романах пишут о неграх и т. п. Познакомил с каркаралинским интеллигентом Абаба [Карим] Курмановым… Рассказал поэму о Баян в лавке.
Карабай и Сарабай выехали на охоту, увидали беременную (самку), хотели застрелить, но один пожалел: меня, говорит, беременная жена, и другой говорит — у меня беременная жена, и просватали неродившихся. Родились сын и дочь…
Карабай назвал Козы-Корпеш, а Сарабай — Баян-Сулу. Карабай умер, и Козы-Корпеш стал искать свою невесту. Конец: она попросила пить, он нагнулся к колодцу, она убила. На этом месте выросла трава Ткен (колючка), в которой разъединяющий дух К.
Возле Марса есть две звезды, называется одна «белая лошадь», другая «серая» — в связи с поверьем о Большой Медведице и семи ворах.
Поверье о Шолпан (звезда Венера) в связи с ненавистью к сартам: сарты (конкурирующая народность), сарты хотели ехать в ночь, приняли «гибель ослов» за Шолпан, но утром хватил мороз, и они все погибли.
Беседа с Д. И. об архаре: сборы. Вечер у Лазаря. Торговля в степи. Караваны с калымом. Акын (импровизатор), сленги (певцы).
25, 26, 27 Августа. Поездка с Исаком Инотовым.
Переводчик. Спор с портным: он говорит: потерся Исак между русскими, потому и хорош, был проводником у англичан… рудоискателей, служил у Поповой на заводе, ездил в Петербург. Исак похож на Земляка. Татарский тип в русском человеке: дух товарищества, общительности, семейственности. Лазарь о киргизах: у меня есть люди из киргиз, которые готовы умереть за друга, ловкость их, смышленость, политичность. (Портной… Раз поверил в друга — конец.)
Мы едем в долину р. Джусалы, плодороднейшую, где теперь множество аулов, к Джаиму, у него два сына Абзал и Абубакыр. Заедем к султану (торе) Махмуду. Выехали в 9 утра.
Баранта — свой суд; барантал — понятой исполнитель.
Боязно к незнакомым.
— Ничего, — говорит Исак, — раз мы их лошадь не задеваем, раз мы не трогаем, то какое им дело.
Радость: со мной человек, можно обо всем пытать. Название сопок…
Юрты возле города, не аул. Дети кизяк собирают. Кладбище. Отец Исака похоронен за сопкой. Поклонение могилам. Сына похоронят, где отец. Могилы в степи: с крышами и без крыш. Собрать материал поверий о могилах.
Поднялись на гору: видел г. Джаман-Тас (вид города, значит «худые камни»).
Опять о могилах: пятница-воскресенье. Через 8 дней начнется Ураза-айта (Рождество). Курбан-айт (Пасха) 12 Дек. В праздник палят барана. Пивоваренный завод, встреча. Кошемная почта. Киргизка едет в гости в город, гонят баранов, везут дрова? Карагай — [ель]. [Кайын] — береза. Тополь — терек. Черемуха — маш.
Чья-то собака привязалась за нами и бежит, и бежит…
Время, когда все киргизы съезжаются к зимовкам.
Показалась высокая гора Мырза — форменная гора, налево все видно. Кабаний шиш. Аул из одной юрты. Переночевали. Дымит лесной пожар. Который уж день пожар?
В юрте трое мужчин, женщина с широким лицом, среднего типа киргизка, ребенок голый, шоколадно-чугунного цвета, лежит возле юрты на песке, он — маленькое животное, как собака, как кошка, гложет кость. Гора Мырза, значит «форменная гора». Попоили лошадь в колодце: маленький пруд и глубокая яма, куда стекает вода, все окружено тальником.
В юрте: мать ушла доить коров, мы с детьми, дети сами живут: один валяется, другой ползет к столу, третий старший, нянчит, он хозяин. Заболеет — пропал: для большого придет доктор, для маленького нет… Напились чаю, хозяйка потихоньку спрятала мои обсосанные кусочки сахара. Я сказал на прощанье: кош (прощай), размет (благодарю). Исак сказал: — Сейчас я скажу «кош». — Открыл кошму на юрте и сказал «кош».
Вьется зеленая змея… Это сухая речка перед долиной Джарлы. Так и называется — Кургак-Озен — сухая речка.
Думали, близко Мырза, а она все впереди. Доехали до Мырзы, открылась долина Джарлы. Впереди возле Мырзы человек едет на верблюде и кланяется, как на молитве… утомительно смотреть даже, как наказанный Богом вечно качается.
Долина окружена синими горами, синими разделенными грядами. — Отчего так сине? — Дым, лес горит, дым собрался у гор. — А там у них? — Это всадник пылит. — ' А там три дрофы? — Нет, это три куста чия. — А это черное пятно? — Это скот ходит. Много одиноких могил.
— Киргизы усердно молятся Богу. — У вас десять пальцев ровные? — Нет. — Ну и киргизы неровные. Могила у дороги низкая, решили посмотреть.
— Нет, там есть хорошая могила, с крышей.
Посередине долины острая сопка. Аулы… Зимовка…
Могилы… В долине кругом сторожа-горы.
— Где Джаим? — Перекочевал… Там… — Это близко? — Долина… знаешь, как в долине: вот близко и посчитай… — Речку-то переедем? — Да, переедем (обыкновенно так отвечал, его стиль). — Спросим у пастуха, где бараны… Да, спросим у пастуха, где бараны.
Пылит перед нами стадо баранов и козлов. Рога козлов как засохшие листья полевых лилий, серебром отливают толстые курдюки… бараны.
Пастуха зовем… — Большое стадо баранов? 500 будет? — Да, с лишком будет…
Стадо движется за пастухом или пастух за стадом? Бараны, наклоненные головы, козлы тянутся вверх, обрывают листики чия… Маленький вихрь по дороге… Женщина ходит по степи, чий дергает для юрт.
Сбились с дороги… едем по кочкам… На дне долины…
Подъехали. Остановились среди аула. Вышел Абдулла в турецкой феске… Вышел полоумный старик. Отца нет. Много других… один глупый парень, глаза подо лбом. Все переспрашивают и при молчании — «гм» — и поглядывают… А там юрту приготовляют… Я себя обрек на растерзание… Приглашают в юрту. Какая чистота! Новая кошма, новое одеяло, новый ковер и чистые подушки… Я на ковре около подушек, рядом со мною Абдулла… Дерзкие, ожесточенные вопросы… Спасет ли книга? Нет, не хочет смотреть. Спасет ли Баян?.. Нет, не спасет… Уехать, но куда?.. Глупые парни… Учитель мулла-юноша, два мальчика: Оспан — живой, огонь в смуглых щеках, в глазах лукавство, и вот-вот взорвет… Утомленный Абдулла засыпает на своей и моей подушке… А старика все нет… И жутко: переводчик не интеллигентный (а старика все нет). Входит старик: седая борода, острые черты, широкие штаны, продранные от верховой езды и сзади заплатаны красным (красиво), чистая рубаха на виду: чистый бешмет (найти слова!), рука к сердцу: я не могу, тяжело по-русски… Опять допрос… Опять Баян… Мне стыдно за Баян… Спрашивают: — Ягненка или козленка? — Мой ответ… — Молодого барана или старого?.. — Я в затруднении… — Молодые бараны сухие нынешний год, а старые жирнее… — Молодого…
Вечереет… Отлегло от сердца… Выхожу свободный… Сходятся стада… Вяжут ягнят и козлят… Табун остался в поле… Кобыл пригонят завтра… и привяжут жеребят, подождут немного и будут доить… Ягнята день на привязи, день в поле с матерями. Ягнят соединяют с матерями: красиво. А. мчится на двух баранах. Серке — самый высокий козел. Ешкы — коза. Старик бродит по стадам. Дальше все табуны и синие горы… вечереет в долине… Как красив этот белый старик… Бодаются козлы… Как дети кричат… Подъехал рабочий на баране и говорит: бата? Исак благословляет… Барана уводят в соседнюю юрту (исчезает за кошмой). Загораются звезды, знакомые теперь хорошо под конец, и в Петербурге так же: Ак Бузат — белая лошадь, падающая звезда. Толпан — утренняя звезда. Гибель ослов — Корган — вечерняя, сарты приняли звезду за утреннюю и потому погибли.
За бараном… Еда быстрая… Подальше от стола пастухи и работники…
Аул состоит из 1) юрта старика, 2) юрта сына, 3) второго сына, 4) два брата, 5) пастухи лошадей, 6) пастухи баранов. Коровы пасутся сами. Хозяева ничего не делают обыкновенно, присматривают, ездят в гости. Но ввиду близости города сыновья торгуют: лес.
Сожрав барана, старик берет горсть объедков и сует в горсть сидящему в ожидании, как собака, другому кость… Они, как собаки, в углах жуют, идиллия!
Начинается мирная беседа. Старик спрашивает, знаю ли я законы… Киргизов обижают… Подать царю, как подать царю жалобу? Или в Сенат. Я объясняю: в Думу. В Думе мало киргизов. Я говорю: — За отобранные места выдают новые. — Да, это правда, выдают, но те обижаются: земля других…
Еще: есть ли в Петербурге бараны, какие? Я говорю: сухие, потому что ягнятся два раза в лето, и без курдюков, и с козлиными хвостиками. Весь аул хохочет… А сколько в Петербурге домов? А сколько людей… Приносят кумыс… и особенно торжественно: какое мое состояние? Удивляются богатству. Я объясняю: квартира 50 р. Опять о Баян: у них этого нет. Я объясняю: здесь они потеряли перо, там верблюда, еще кое-что — и все рады, и интересно, вполне сближаемся. Хозяин завтра едет на свадьбу: отпущу ли я его? Я отпускаю. Он благодарит и говорит жене (старой, у него есть молодая), что гость отпускает, та благодарит… Я стесняюсь, говорю Исаку, а он: не для тебя, а для Лазаря.
Волки приближаются. Депутация пастухов просит меня сделать два выстрела. Отгоняют стадо… Под звездами в тишине выстрелы. И всю ночь слышал беспокойный окрик пастуха: «ай», свист и другие звуки… В юрте много отверстий: как звезды… Вся юрта похожа на воздушный шар. Закрыли вверху. Мы летим где-то по небу… Опять просыпаюсь, мы на земле, открыта дверь юрты, лунный свет, стада, старика нет… Старик бродит между стадами, дальше и дальше… Звезды при лунном свете особенно зеленые, и какие-то зеленые волны, и впадины, и звезды во впадине… Открыта дверь: холодно. Исак затворяет. Нельзя: старик вернется. Старик вернулся и запел песню… хорошо… как-то особенно… Исак смеется: голос хороший, хорошо поет… старик не вовремя смеется… все не вовремя. Откуда песня… Что она значит, в ней и аккомпанементе… и все… просвет от старика куда-то, он ухватил часть степной, истинной жизни, и вот, когда все спят, поет…
Утро… Дверь открыта… Кобылиц пригнали… Вообще и вчера один в юрте, а в дверь видно: то кобыла пробежала, то козел, то промчался киргиз, и синие горы видны…
Мне чудилось ночью: волк схватил ягненка, и жалобный крик ближе, вокруг юрты, и дальше, и дальше, и где-то замер… и крик, и топот табуна и пастухов.
И так и не знаю, что это значило: может быть, просто пастух ударил собаку, и она с воем бежала… Кобыл прогнали. Привязали жеребят… Бараны ушли, остались привязанные ягнята.
Чаепитие… Старик опять отправляется в гости. Оспан и другие мальчики берут книги, садятся против двери и поют, чистые мальчики… Так славно… Старик так любовно поглаживает… Киргизы вообще любят детей… Старик похож на большого козла… Вчера, когда он пошел в стадо, я ему сказал: вы царь, лучше царя, тот сидит в пыльных стенах, а в степи хорошо… Старик просто спросил: почему я живу не в степи? И мне вдруг показалось: как ему объяснить?
А. принимает роль хозяина: он оказывается прямой и хороший, но грубоватый парень. Дети всё читают, к ним третьим учитель. Учитель содержит несколько аулов, и платят скотом. Старик хохочет…
Прощание… Приятно остановиться… Кумыс на дорогу. (Есть киргизу — барана и выпить три ведра кумысу.) Я предлагаю деньги детям. Отказываются.
Женщины кизяк собирают… Нам дают проводника до Махмуда.
Едем дальше… Степь… Трава ошаган, вроде акаций. Зимовка, набитая сеном. А скот и зимой в поле. — Нехорошо зимой! — Очень неприятно, но все-таки живут. — Киргизы большею частью грамотные? — Есть грамотные, есть неграмотные. — Но каких больше? — Как можно знать, из 10 душ кто грамотный?
Марево: между юртами, будто пожар, дым, марево…
Приехали на озеро Копча. Воды не видно, одни тростники. Сколько тут, верно, гусей и уток. Раздолье охотнику. Оглобли подняли, сделали палатку от солнца. Закусили. Исак занят чаем. Я пошел искать гусей. Заблудился в тростниках… нет ли волка. Птиц нет: гуси вывели и улетели. Страшно. Держался могилы направо, потерял могилу. Вышел к зимовке. Там дети, и за дверью черные глаза. Почему так рано на зимовке. Детям по три копейки. Убежали, тащат за рукава: раньше дети боялись русских, а теперь, поди вот! Русскими пугают детей… Меня ведут через сени во двор, в комнату, еще в комнату, сияющая татарка на кошме возле подушек. Она, узнал я потом, молодая (вторая) жена татарина, а пара глаз — дочь от 1-й жены…
Я объясняю: Исак! Показываю рукой… Приезжает черный всадник: брат. Отдает лошадь мальчику, ставят самовар. Исак является. Я у подушек. Пара глаз. Исак заводит речь о Петербурге: бежит народ, если заденешь, назовут невежа. Если крикнешь знакомому на другую сторону — нельзя. Все приговаривают: трудно жить в Петербурге…
Переехали так рано на зимовку, потому что приготовили избу для сына уездного начальника: охота.
Едем дальше… Молодая татарка вышла на крыльцо и машет рукой и платком, и все время машет, пока я не скрылся.
Выше долины Джарлы… мало аулов… Подъезжая к ферме: грачи. Не грачи, а косачи. Сторож. Стреляю. Один присел. Подхожу к кусту… подполз… Пастух заметил меня, пустил в карьер: спросить, кто я. Спугнул тетерева. Я в лес… Потерял калошу. Убил тетерку. Ужин есть. На радость, барина, на радость Исака…
У Исака юрта убрана вся различной шерстью, чием… Жена… Мать… Дочь 6 лет (переговоры о сватовстве, хороший киргиз копит калым для приданого… плохой хозяин пользуется калымом).
Маленькая дочь: Биби-гайя… больна… красная… в жару… для маленьких не зовут доктора… в юрте холодно… страшно за детей… Стихия…
Исак моет ноги… Я вдруг вижу его чистую ногу. Исак молится на восток.
Звезды в юрте… Постоянные окрики: ай! и слышу. И вдруг в юрте: ай! Мать выскочила из кровати и пустилась. Что это? Только утром: четыре коровы чуть не на смерть забили ее корову…
Ночь: юрта похожа на воздушный шар… Просыпаюсь: люк открыт, мы на земле… Объяснение ночных происшествий: коровы бодали. У меня возле подушки: голова тетерки…
Самое главное: вечером Исак готовил тетерку, она старая, добыл масла, много возни, наконец, она на тарелке, пахнет жарким… Мы едим с Исаком… Нет, горло не резано… Мрак. Как мы близки были с ним, и вот чужие… как разъединяет религия… Он поклоняется чему-то прошлому, он несвободен… Молится чему-то прошлому… Какое отвращение по поводу этого к человеку: между нами нерезаная курица.
Лазарь Исаевич об этом: фанатики, отвратительные люди, мерзавцы… Отец его: сам зарежет барана, осмотрит его легкие и так съест… Отвращение еврея к религии…
Попил чая у подушек, кошка из-под стола мешает… Брысь! И у них брысь… Тпру… И у них тпру… Но! Нет: чу! Думал: сколько у нас татарского… Объяснял, почему у нас общие слова: когда-то татары господствовали, мы получили от них эти слова… теперь русские: самовар и прочее…
Что получили они от русских?
Каркаралинский уезд — образованные и богатые киргизы. Не настоящие — степные киргизы. У Д., напр., дети занимаются и торговлей… Исак: — Куда лучше, в Петербург или в степь? — В степь. Но уже не вернуться. — Почему? — Потому что не могу жить без баурсаков… — Баурсак! вот что отделяет Исака от степи.
Старуха все приговаривает: Аппак-менын. Забыл: по приезде к Исаку возле подушек: устал! Исак удивляется: привыкнешь.
Едем на охоту возле фермы на тетеревей. Запрягая лошадь, говорит: телом не жирный, не сухой, масть саврасая — чистые слова… другой скажет — вот моя лошадь, а я такой привычки не имею.
На охоте в ущельях гор: березки и сосны… Ясная осень: невредимые мрачные утесы и сосны, и только по березке можно узнать про осень. И те мгновения охотника, когда схватываешь всю природу: чистый воздух, и скалы, и все… Стрелял тетерку… Исак ловит сзади живую. Думает, я убил, и спешит резать горло… Он фанатик резанья… Подстрелил зайца: режет. Другого, большого… закружился в трех шагах и бежать… Я пожалел заряд… Исак бежал за ним. Возвращается назад: забился в нору. Просит меня прийти помочь с другой стороны… Лазарь: и хорошо сделал заяц, что ушел в нору. Фанатик зайца. И заяц свободный, и хорошо; написать и обдумать спасающегося зайца! Обиделся… те же подушки… И как все-таки хорошо: то, что Исак должен работать без рабов, делает его человечным, и жена, и семья делает его похожим на рабочего, он не киргиз…
Возвращаемся: озеро большое… утки… чайки…
Гора желтая, отороченная соснами, похожа на киргизскую шапку, отороченную мехом…
Лисица живая для шапки дочери… драка с собакой.
Мрачные Каркаралинские горы… Курганы (круг и полукруг).
Жизнь городка в горах…
Возвращение… Тучи собираются: не едут на охоту на архара… Струсили… Телеграмма: «документ выслан». Ура!
Степь широкая… Лазарь — практик, энергичный, человек между степью и культурой. Дм. Ив. — охотник, между <1нрзб.> (человек с браунингом) и степью, жена татарка, настал час: лишь бы до пенсии, и потом приволье!
И ручные лошади пристают иногда к диким.
28 [Августа]. Сборы на архара: пекут тукачи, селитра для архара, варенье. Доставать сапоги киргизские… (узнать название), пули на архара… мешок сухарей… Вторая телеграмма… третья… Надзор полиции. Радость… Ошиблись: радость Лазаря… Жажда людей у него… Мне дают штаны и сапоги — узнать их название. Разговор с Лазарем о «человеке со звездами» и о «паровозе»… Паровоз сам по себе, а вы… Я ему объясняю, как далек я от жизни, что такое мечта, как люди мучаются этим… и как похожа мечта на поезд в Сибири… Он определенно… не понимает колебаний… не понимает дикой любви…
Я еду в край степей… Пусть я [чужой] человек, но часть моя, которой я лечу в степи, чужда корыстных целей, я далек от них и близок им, я [часть] их жизни, как они встречают меня… И вот направо и налево располагаются злые и Добрые силы… Одни помогают, другие препятствуют… Кто препятствует? Второй после Лазаря помощник Яков. Вас. Он содержит семью, а сам холостяк, безумно любит сестру… Хочет найти в горах семью березок, выкопать и посадить в своем саду.
29 [Августа]. Прогулка на Чертово озеро… Яков. Вас. и портной в горах. Налево местность называется Боголы, тут есть Тугулукова гора. Некий Тугулуков постоянно молился на этой горе, а другие говорят, воровал: там есть естественный погреб, куда складывают мясо ворованных лошадей. Рассказ Як. Вас.: как здесь считается опасным ехать в Мекку: не вертаются.
Направо гора Ак-Тас (белый камень), дорога пылит, свернули в лес на слепую тропинку… Что тут шиповнику! и на нем шпанские мухи бывают… А то бывает серый мох, красивый, и цветы… Налево вытянута Боголы, и тут-то в ней Мухтаров ключ, направо собственно Каркаралы и вскоре «Угол» (горы сходятся в ущелье, и конец им).
Сухо… Спичку уронишь, и весь лес вспыхнет… А когда лето смешанное (дождь и солнце), то благодать.
Як. Вас. ищет березку пересадить себе в сад, его пленяют кучки березок: четыре вместе! и сам кормит четыре сестры. Светлый березняк, ангелы крыльями машут.
Зеленые пни! Когда-то был тут огромный сосновый лес, сгорел, выросли березы. Взбираемся выше и выше… — 1000 ф. над уровнем моря! — восклицает Яков. Вас. Чертово озеро… два диких утеса, на одном прежде был крест… Между могил сверкал… Губернатор не нашел ничего остроумнее, [чем] воскликнуть при виде Чертова озера: настоящая Швейцария, а архиерей — освятить освещенное озеро. Тысяцкий говорит: я открыл его — марал бежал, я преследовал, смотрю — стоит в воде…
Готовят кувардак… Я скалами — к Кресту. Ущелье в елях. Два замка наверху… китайская стена, находят медные трубки, стена от Оренбурга до Китая… через Акмолинск… Березки сгорают от осени… Сосны на плотах сложенные… много таких. Стрекозы припадают к камням. Одинокие птички пищат… Белые бабочки над лесами… Шумят леса, то на той, то на другой стороне… Одному прийти. Одному жутко… Зовут — шашлык поспел… Мчусь по камням. Остынет.
— Как барыня? — Ничего… — А барышни все уезжают, остаются немногие… танцуют, и не так, чтобы очень… остаются тут немногие… плохо танцуют, и как-то у них все не ладится.
Счастливые люди только киргизы!
— Да, — говорит Як. Вас… — но у них только плохо одно — джут (бескормица): каждый год гололед, но страшно весной, очень подтощают стада, при каком-то ветре держится дней 20–30, и стада гибнут: подрезают ноги, бараны лежат. Из табунов в 2000 голов остается по 300 штук…
Посреди самого города голые горы, а раньше (по полям) был лес…
Вечером в клуб. Знакомство с С. (мировым судьей)… Киргизы хитрецы… Настоящих смотреть на Балхаш или к Китайской границе.
Еда барана: съедают и кости в грязных тряпках отсылают жене…
Родится ребенок: для крепости соленой водой смазывают, маслами, прогревают на огне и завертывают в баранью шерсть…
Кабаны на Балхаш просто ходят…
Я не ем баранов: принесут немного, остальное отсылаю женам… Злятся…
Акаев вор! Табуны, ворованные…
Осадок: ничего нет у киргизов… плоскость…
Не религиозны… Обряды… есть, а жрецов нет…
Мировой судья — холостяк, знает все подробности о местных людях, детище — клуб… фельетон… Шерсть — джабагы.
30 [Августа]. У Филиппова (переселенский начальник). Случай на р. Чу: киргизы едут… Верхом… 50 верст в День… опасно: в буране кто-то погиб… Филиппов заказал окорочек дикого кабана и тигровую шкуру…
Радуются моему избавлению… Дома: приход Дебогана и послание от уездного начальника… От губернатора приказ: я Хлестаков… день-то не почтовый, значит, просто начальник привез документ.
Так и есть. Инженер Алек. Влад. Миронов. Его поведение. Рассказ о переселении. Знакомство с лесничим, я вместе с уездным пью чай: со мной любезны…
31[Августа]. Нанял Исака в Семипалатинске за 30 руб. — Задаток тебе. — Да, задаток… — Но ведь я не обману. — И я тоже так. — Начинается… как же быть? — Можно и оставить после…
Мы выедем 14 или 15-го… Приедем в Семипалатинск 22-23-го.
Уличные сцены: киргизы на корточках возле баранов, кругом их малахаи и лобастые широкие бараньи головы… Три мальчика с бронзовыми лицами на лошади верхом — все тянут ее в разные стороны: прямо статуя. Вечером, когда я, утомленный, засыпаю, мне рисуются в глазах с поразительной точностью бараны, киргизы вокруг на корточках, кто-то старый, похожий на козла, и в середине щупает барана под хвостом… всадники в малахае.
Сегодня к лавке подъехали три всадника, широкие, привязали лошадей к столбам, вошли, поздоровались и сели на пол на копчик, поджали ноги под себя. Это наши охотники, приехали справиться об охоте. Нужно взять картечи. Дмитрий Иванович отливает пули…
Киргизы в поле останавливаются и вместо воды отирают ноги землей.
Вчерашний вечер: лесничий, жена скучает и шутит с телеграфисткой… уездный начальник ухаживается, а сам только что посылал за мной полицейского… инженер и учитель русско-киргизской школы…
О переселенцах: устройство киргиз: не будет ли это то же землеустройство: не считаясь с народом — 10–15 десят. земли — будь земледельцем…
Как трудно понять солончаковые почвы и климат степей: заморозки возле Петрова дня…
Розовые дрозды… Выпь…
Апофеоз: охота на архара окончилась, с тревогой жду, что встретила в городе бумага…
— Как ваши руки, как ваши ноги, как поживают овцы, скот, бараны…
Лесничий рассказывал о киргизской песне, где степь сравнивается с юртой.
О фламинго розовом и сером…
В этом краю мало птиц, но те, которые прилетают, всегда интересны: отзвуки Аральского моря. Найти в Семипалатинске. Резниченко (фотограф), справиться о нем в подотделе у Троицкого. Найти художника Белослюдова…
Мировой судья прислал мне аксакала Касым Бижанова для поездки с ним на Балхаш. Я принялся его расспрашивать о том крае…
По Такрау киргизы занимаются земледелием… Хороший хозяин получает от выборного начальника арыка (Тогам-бастыгы) пай из р. Такрау на десятину, и хозяин засевает ее пшеницей, собирает 5–6 лет урожай и берет новую десятину, поручая ухаживать за ней рабочему; сам хозяин кочует, как обыкновенный киргиз. Из пшеницы приготовляют Бидай (жареная пшеница)… Исключительно земледелием занимаются беднейшие киргизы «джета-ки». Там до сих пор есть старики, которые не строят зимовок, у них и скота больше, и скот лучше, потому что скот возле юрты, и он не поручается пастуху.
Аксакал — судья обычного права, зажиточный и хороший человек (белая борода)… Может ли он неправильно рассудить? Нет, тогда он не аксакал, а боксакал (говенная борода). Бий — ставленник [рода]…
Остановился человек у моей зимовки и стравил траву, я тогда угоняю его скот (барымта: свой суд)… Из-за этого, только из-за этого и случаются убийства.
Посылают ли женщине кости? Да, это называется саркыт, но не только кости, а и мясо. Вот откуда у чиновника привычка: съесть немного барана и отослать остальное жене.
Балхаш с этой стороны на версту, на две до берега в камышах, величиной с дом… потом песчаный берег и на нем небольшие кустарники аксаула… Птицы там всякой видимо-невидимо…
Только к зиме подкочевывает народ к Балхашу и даже зимой на льду, на острове. Если бы в это время учинить охоту (очень удобную с загонка) на кабанов, то можно бы убить тысячи.
За тигровую шкуру отдают верблюда (40–50 р.). Молодых ловить просто: идут по следу, пока старые, спасаясь сами, не оставят молодых. Маленьких тигров пришпиливают вилами и завертывают в кошму.
Есть в Балхаше распевающие стихи о Баян… Думал о юморе киргиз… Как близко это русским… Как похож Исак на Земляка! Сколько в нас татарского…
1 сентября. Алекс. Иванов. Троицкий.
Сидит на пороге, точит пилу. Продолжает точить, предлагает чаю… Отказываюсь. Заводит речь о Чертовом озере. Как освящалось озеро. Открыли казаки, собаки марала гнали: вверху лают и внизу лают, а озера нет… Нашли, убили, освежевали, найти не могут… собаки привели. Даже и при освящении были признаки: телегу с дьяконом завезло… архиерей заблудился… услыхал, кулик кричит: значит, озеро. Туды-сюды — нет озера. Архиерей верхом — по сану нельзя, а тут…
Да вы что от чаю-то отказываетесь, почаевничаем!
Старик ставит самовар: все сам…
На кресте было написано: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Благодатию Божией освящено озеро сие и наречено бысть "Святое". Силою креста Твоего, Господи, в бегство да претворится все супротивное бесовское действо».
Описание: когда молебен — лес шумит и буран, но невредимо стояли, а когда кончился молебен, то все стало спокойно.
Земли по Такрау превосходные, киргизы пользуются арыками прежних времен.
Да, вот он, арык! Под окнами канавка из гор — была пашня и затоплялась. Эти земли были дарованы Екатериной султану: Джаман-той.
Нет ни одного светлого кристалла в горах, где бы не было работано «теми» (джунгарами) — шахты на тех местах. Все теперешние. Есть верстах в 12 пещера и синяя полоска, и я добрался туда, искал марала и увидал, что вся пещера «теми» сделана маленьким зубильцем. Век был медный: находят медные кирки…
Охота… Бывает, марал убежит, нельзя собак бросать, идешь… переночуешь как есть, у костра…
И так это завидно: может человек справиться, и переночевать, и ничего не бояться…
Вздохи: а вот теперь… Да, я не для себя живу: травы от кровотечения… травы от зубной боли, от лихорадки… от живота — только маслом помазать… доктор… даже по почте отправляю…
Мы настоящие, Омские…
Охота: выше, ниже брать — на охоте руки сами работают…
Пещера Бехтау-Атау у Балхаша (там холодный родник: мясо резаных лошадей берегут).
Охота с беркутом: киргиз наверху горы с орлом… Лисица, выгнанная, готовится к бою с беркутом. С беркута колпачок снимают, он глядит и все замечает верст на 5. Иной раз «слепо» пускают… и волк… с волками не всегда справится… Он падает с шумом, как гроза, бьет в голову лапой… лисица, бывает, откусывает… другой в хребет… и сгибает… заяц увертывается… промахнется беркут и сядет поодаль, подождут, он опять на руку летит.
Красивая охота с ястребом… Быстрая лошадь мчится к озеру… утка поднимается, а он из-под низу, и это так у них бывает, но только в момент он наверху, утка внизу… Сядет на берегу… Отнимать нельзя.
Осторожно дают клюнуть, и он освобождает лапу… еще раз дадут и, прикрывая полой, прячут утку.
С белым соколом иначе: он бьет, одну убьет — бросит, Другую, третью…
Беркут взлетает кверху, чтобы броситься саженей на 200.
У соседей девицу украли. 5-й день… Хозяйка встретила на базаре мать, кумушки укрывают… Прошел год, вернулся из Мекки отец ее и умер, осталось две жены — старая и молодая, молодая вышла замуж и очень почитает старую.
Говорят, дня через два калым — коров и лошадей приведут и поладят.
У хозяев 3-го Сентября Новый год, готовятся к встрече, чистят… 12-го будет Страшный суд… У Лазаря… Ехать в Новый год. Бежим от Нового года. Завтра поедем в аул Кали…У Якова Васильевича… О Лазаре: между братьями… планы яркие сменяются мрачными…
О путешествиях в Мекку: перерезанные арабы — 5000 человек… Расспрашивают киргиза о путешествиях в Мекку.
Украденная невеста красила в красное ногти, потому что отец ее был в Мекке.
2 Сентября. Опять не удалось выехать в Кызыл-Тау… Помешал еврейский Новый год. Явился полицейский: к уездному! Не уходит.
— Уходите, я сам приду.
Я хорошо знаю, что зовут меня, потому что получена бумага из Семипалатинска, но как передать это отвратительное чувство, когда зовут в полицию!
Во дворце. Начальник и помощник.
— Получите пакет. Какую вы сделали неосторожность, что не запаслись бумагами!
— Я не мог…
— Ведь вы не представили никаких бумаг…
— Я явился сам, и если бы мне можно было объясниться, я доказал бы… — Молчание…
— Я надеюсь, что вы оправдаете…
— Чем же могу быть опасен в политическом отношении: возмущать киргиз против переселенного чиновника? Но ведь у меня же в кармане телеграмма самого Козлова…
— Как?..
— Да…
— Вы оставите ее у нас? Паспорт ваш полежит в канцелярии…
В общем, осталось впечатление, что и боятся меня как литератора, и боятся оставить так… кошка прячет свои коготки. И все очень смешно…
Лазарь, напуганный, прибежал домой и догадался, что я в участке… Стали думать: не лучше было сначала остановиться у Акимова… или вовсе не показываться, первое ставило бы меня в тяжелые условия, второе — невыполнимо: в первый же вечер весь город знал о моем приезде (не забыть это блуждание по городу, когда все смотрят из окон).
План занятий…
3–13. Кызыл-Тау. Видеть всю охоту. Расспросить Дм. Ив. Побывать на пересел, пунктах. 15-го выехать в Семипалатинск, побывать у А. и приехать туда 22–28. Пробыть там три дня, выехать в Омск 26–27-го… 10-го или к 15 октября быть в Петербурге.
Население встречает Уразу. Евреи — Новый год…
Скука… Столько задержек… И все некогда: некогда в горы сходить…
Я буду описывать мое путешествие так: не определяя точно города, местности или называя переведенными с киргизского языка именами.
На пароходе мне встретился агент с машинами Зингера и советует ехать в глухой степной городок в горах… Я не мог сразу запомнить его название, в переводе оно значит: «Черное перо». Баян. Рассказали мне: потеряла в горах черное перо — головной убор, и место в честь нее назвали «Черное перо»…
И вот я попал в этот город… Добрые силы начали мне служить, злые — мешать…
Верблюд похож на… собирает в горбы материал.
Кто видел звезды из аула, того они будут всегда сопровождать. Когда-нибудь и по Невскому проспекту я увижу те же звезды и скажу: «Вот Семь Воров, вот Гибель Ослов, Шолпан…»
Я путешествую, изучаю, записываю, но как жалки эти собранные факты в сравнении с теми случайными впечатлениями…
Я, собираясь куда-то идти, случайно бросил взгляд в окно: какая-то полуразрушенная избушка, и спокойный поворот головы верблюда, и желтая сопка позади его… Гонят стадо баранов, один киргиз на лошади, другой на верблюде, третий на быке…
На корточках сидят возле баранов киргизы и щупают баранов… Широкая и спокойная фигура в белом, такие длинные рукава, так просторно висит одежда… встречается, спрашивает: «Откуда ты?»
Банщик, сторож при полицейском управлении, смотрит на меня и говорит: — У тебя карактера мало… я вижу…
— Как мало!..
— Мало, а у уездного начальника много!
А эти врезанные в небо черные утесы и желтые тлеющие березы в угрюмой синеве сосен в ясный день!
И тоска по родным полям и саду… Ничего нет лучше и глубже весны в родном краю…
Какая тишина! Непрерывно воют собаки у костей: тут недалеко бойня, и эти дурно пахнущие грязные юрты киргизов… Знаю, что над всем этим висят такие большие звезды… Заблудишься в этом городе, и всю ночь можно не встретить человека… шел на звук колотушки, и она все дальше и дальше… Какой же во всем этом смысл? (Городок — Россия, киргизы — русские).
Лесничий сказал: «Мне что, я могу жить лесом и охотой, а вот жена…» И женщины здесь какие-то заморенные, как эти горные лесные березки. Спросить — пожалуй, станет защищаться: у нас есть люди, вот лесничий — хороший человек, мировой судья… какие-то вехи… Вехи: два мировых судьи, Дебоган, Дмитрий Иванович… вехи, а вокруг-то них голая степь, и люди совсем особенные…
Сначала я подумал об уездном начальнике: какой же изверг он в семье! Но оказывается, семья прекрасная, сын с глубокими глазами, дочь — труженица, в доме, вероятно, хорошо. Может быть, это так понятый долг? Слуга закона… Какая это ослиность: ехать ради исполнения закона в голодную степь, где труп убитого давно сгнил… Какая нелепость делать столько зла людям, ради какого-то долга, и мечтать: вырастут дети, им дать образование… Какие они тут странные, эти люди, получающие право на жизнь в этой степи откуда-то со стороны… Этот долг — последнее убежище в конец забитым людям… И вот они тут цари, вот утеха! Насколько здесь тоньше простые люди: как понимают и ценят хорошее обращение. Как говорят об этих барышнях-топографах, делившихся с проводниками пищей.
Иногда страшно подумать в пути: за это время, быть может, умерла мать, дети… Ведь так оторваться, как я, — значит уметь разорвать со всеми, значит объявить весь мир без родственников, значит, с другой стороны, в каждом встречном человеке видеть частицу мира, опираться на них, делать постоянные открытия…
Я совсем один, и я со всеми… Путешествие — это особый пост, «ураза» на все привычное… Нужно, чтобы каждый так постился… Нужно сделать, чтобы путешествие было без определенного дела и без каких-нибудь грубых непосредственных потребностей… Оборвал привычки, знакомства, привычную природу… Лопнул канат… И вот все живое в тебе ищет восстановить это нарушенное равновесие, хватается за людей, всяких, за новые деревья, камни… пройдет время и… связи восстановлены, привычки найдены… верблюд не останавливает внимания… горы, лес… все обыкновенно… Но смысл пережитого остался… остался какой-то налет, колорит жизни, и вот, право, не знаю, что это значит: какое имеет значение — география или роман…
Какая скука выдумывать повести в кабинете, когда стоит только предпринять пост на родственников и привычки — и каждый человек рассказывает повесть, каждый лист и камень… И как они все хватаются, тянутся ко мне, Боже мой, ищут меня…
3 Сентября. Такой светлый день, горы и степь такие близкие, и все-таки почему-то никто не ходит в горы… и трудно туда собраться.
Снилась мне Анна Харлампьевна, «Жучка». Нужно было сделать усилие, без этого усилия нет смысла, нет женщины… И Варвара Петровна (то же), там даже было все… стоило сделать шаг, и моя навек, но нет… не было силы?.. Не было желания… Она была тут, возле, в кресле, вся… я хотел другого, и самое скверное: смешивал то, другое, с этим и трепетал…
И так мне теперь все это ясно кажется, как просто счастье, как легко это сделать, но нет… Любить звезду, потому что она далеко… Любить и искать то, чего вовсе нет, оно одно здесь, оно самое возле, и любить не это, а отражение его на небе… Это бессмыслица полная, это безумие… И такая тоска за свою такую нелепицу… чего-то ищу, ищу, еще мгновенье, другое — и вот что-то хорошее… я уже думаю о своем путешествии, комбинирую и нахожу что-то фактическое, ощутимое… но это пришло из того…
Степь… То же самое: люди живут тут, вот она, жизнь под звездами в приволье степей, а звезды прекрасны, значит, нужно жить… И почему непременно так думать: прекрасно, значит, для испытания его… нужно пожить, почему непременно жизнь — мерило прекрасного, его корректив, какое утилитарное и грубое отношение к красоте…
Как бы ни строилась юрта, как бы ни загибались ее деревянные крючки и ни поднимался свод — все-таки это жалкое подобие… И так ясно: не удалось устроиться самому, войти внутрь жизни — и вот, куда ни пойдешь, везде кажется не так, непохоже на то и далеко от него… нужно пахнуть теми же запахами, чтобы их не замечать… И это бесполезно и бессмысленно — искать в жизни, в быту соответствия тому, что уже в самом своем источнике разделилось как небо и земля…
Новый год… Евреи такие скучные… чтобы пойти в этот день в горы… Портной брюзжит, что нужно одеваться. А еще портной… Сибиряки любят приволье, а когда станешь допытываться, что же это такое за приволье, скажут: здесь не нужно крахмальных воротничков носить.
3 Сентября. В ожидании поездки на архара в горы. Ясный день… Камень-гриб — в нем сосна, будто стрела…
Светлые сосны… За зайцем в ущелье к козам… Козы в горах: жуют, фыркают, громадный камень поддерживает сосны… Поездка колеблется: Лазаря не пускают. Тащат к старику… Новый год — степь — Талмуд… к старику пристают с мясом и проч…. он сердится, день сотворения мира: пожалуйста, кушайте… Современные люди всегда были… и т. д.
Выехали: речонки и кустики… Стрельба тетеревей… Рождение месяца видели… в долине над горой. Звезды… Чистота… Купанье. Темно; спрашиваем киргиза, а где аул Кали… Киргиз отвечает головой… челюстью, что далеко: под челюстью киргиза сарт может проехать два дня… Показывается во тьме аул, издали освещенные юрты похожи на низкую звезду, вблизи фонарь светится… Вечер у Кали: у архаров зубы плохие, скоро съедаются о камни, едят черный мох… Кололи барана: связали, благословили, и будто самовар вылили…
Паление головы: женщина железным прутом опалила, выжгла железом и вымыла дочиста. Даур-бек делит части барана, все чередом: чередом подходили к варению… кизяки в два аршина диаметром. Дм. Ив. закусывает курицей: курица на закуску… — Съедаете барана? — С половинкой управляюсь. — Еда молчаливая… Козлоногий мальчик в шкуре. Раздевание при женщинах: стеление постелей… Надо уйти! небо сентябрьское со звездами над головой… закройте небо (люк), закрывают палкой и веревкой… Костра не тушат: ураза, решили они не спать до рассвета (утренней пищи), по случаю уразы съесть остатки барана.
О чем мы разговаривали в этот вечер: о том, что из турпаков делают детям шапочки… об архарах и т. д.
Картина общей еды: в разных местах грызут кости: ураза.
Из разговоров: в соседнем ауле жених отказался от невесты, а она за нового, всё по соглашению. Даур-бек смеется надо мной… насмешливость киргиз.
4 Сентября. Утром… Вечером мы ехали и говорили: — Вот озеро… вот другое озеро… — а утром оно белое, сухое. Из разговора вчера: завтра надеялся убить дрофу…
Как ловить орлов, ястребов и беркутов, на верху горы сесть (ниже…) Приручение: на веревку садят, колпачок и спать не дают, и есть не дают, потом дают вареное мясо… Привязывают на веревку и шевелят, манят…
Утро, сухое белое озеро, верблюд ест соль, аул, который вчера светился, козы отправляются в степь, за ними бараны, коз всегда в стадо, чтобы лучше ходили овцы. Фиолетовые (страшные) края соленого озера. Верблюд будто пьет…
Вчера всё думал: как слово «да»? и решил кивнуть головой и промычать: э…
Едем с Лазарем, впереди Дм. Ив. Лазарь едет к богачу Турсунову, он подарил ему граммофон, и тот вот уже сколько времени зовет Лазаря побывать у себя, получить подарок, жена Лазаря посоветовала взять хорошую выездную лошадь: это называется состоять в тамырстве (та-мыр — подарок).
Долина с верблюдами… Марево в долине Джарлы. Лазарь раз принял телеграфные столбы за караван верблюдов (идет как марево)…
Как вчера ночью мальчик всю ночь кричал на волков.
Буран в степи пыльный: Дм. Ив. пылит — это не Дм. Ив., а буран. Пройдет лошадь по дороге, и буран… впереди.
Перекати-поле… После долины Джарлы: местность, где с поля глядят сфинксы…
Каждый камень можно принять за аул… Да ведь это аул. И мы свернули к аулу…
На меня указывают пальцем: петербургский архар. Дали лошадей…
Верблюды… Буран (верблюд в степи несется как зверь). Буран вырывает котелок у уполномоченного и шест…
Утром на небе были такие маленькие облачка, одна светлая гряда, и из нее все…
Вечер без звезд… Дождь будет… Остановились… Далеко аул. Дм. Ив.: «Аул близко, а дороги нет… ха, ха, ха…» Д. И. удаляется в тьму… Ищут — не находят. Едем куда-то… Там звезды… Или огонь? Нет, это волчишка бегает… Ложимся на землю, слышим лай собак… Кали не хочет ехать никуда: устал, ураза… Чудятся во тьме огни и огни… Вместо чая фруктовая вода и ляжки барана, освещение кизяком… искать воду — не нашли, а зимовка возле, но там блохи… К тому же показались две звезды… ночевать в степи, и видны две сходящиеся горы… Кали режет кости… Ложимся между арбами… Звезды… Думаю: вот жизнь охотника, можно же ночевать в степи… Раздеваемся, как следует… Дождь. Думаю, ничего… Д. И. подобрался и захрапел… Кали, распростертый на камне… Под телегой Д. И. Под другую телегу… Капает. Не спал всю ночь… Лошади отдохнули, их спутали и пустили.
5 Сентября. Утро. Зимовка: 10 зимовок… обогреться и обсушиться, поиски воды… Вода, молоко, цедим чай на кизяке. Ну, слава Богу, мало-мало отжил… Дым… зимовка… Как курил Д. И. под дождем в одной рубашке… Сначала лошадей привязали сзади (нельзя кормить сразу), и они нам мешали…
Вожжами достали воды…
Саптама-етык — теплые сапоги. Купы — теплый халат на верблюжьей шерсти.
Необходимость калош для приличия у киргиз.
Джаман-Тас. Едешь и смотришь на камни, и вдруг вспомнишь — с сентября, теперь у нас, у террасы астры холодные…
Когда подъезжали к аулу Кали, то небо было как раскинутая карта…
Наши охотники бросили уразу… Выехали уже под вечер…
В долине около Джаман-Таса путь наш пересекли три киргиза… Ловля лошади на холме, в долине… Канитель. Поймали маленькую, серую.
Буран налетел, снежный, с облаками… С облаков будто стреляют: полетит и ударит… Темные полосы, бледные, будто волосы, спущенные над долиной… Доехали до аула промерзшие…Кызыл-Tay видно в 7 верстах… красный камень… Много архаров… Верблюдов много и скота, но лошади нет… едят жареную пшеницу… полна юрта голодных ртов, глядят… Хозяин не может нас пустить, потому что и сам пойдет в другую юрту, если только проедем туда.
Молодухи… одна в платке, значит, 1-й год замужем, потом наденет, как другие, белый головной убор: киймишек, в других местах убор сложнее: называется джаулык.
6 Сентября. Хотели встать с рассветом, когда они едят. Но не проснулись — весь аул проспал. Есть хочется… Идем с Кали уток стрелять на речке, заросшей тальником… Увидели: утки как поплавки… ползли… Кали ползет. Подстрелили, одна кружится… та, которая кружится, поднимается на воздух (Кали чуть-чуть не схватил с берега), и в воздухе круги, и исчезает… Дупель…
Едем… Белый значок топографов. Белые палатки… Свернули в горы… тут расписано красными осинами и березками. Тип тетеревей. Вот охотничье место. Охотничий день, серый… хорошо… Для охотника нет выбора в погоде, мы хозяева погоды… Выбор места: у воды, у деревьев — после нам оказалось нехорошо: нужно подальше от леса, а то нападают лисицы…
Качается, кланяется что-то, вижу круг… Это верблюд, нагруженный юртой, едет старик на верблюде… Это Лазарь нанял, а сам ночевал в ближайшем ауле, привез барана… Поставили юрту в ¾ часа: человек с палкой держит круг, другие вставляют, я привязал одну палочку, поставили чий, обтянули кошмой, сверху накинули кошму — и готово… Верблюду: Шок-чек, и он лег.
Своя юрта. Радость… Д. И. повесил хомут и вожжи как хозяин у ковра, и выпил здорово… Закололи барана… Д. И.: глядите, мясо шевелится… Объяснение: раз волк заел козленка, тоже мясо шевелилось; мулла разрешил есть: плохо зарезано, кровь… Все мясо шевелится… Теперь не будет. Д. И.: нет, шевелится. Д. И. задумался и смотрит… Стали говорить: есть не будем. Он сконфузился: съедим, если оно и прыгать будет… Лазарь натягивает мясо на вилы, расправляет и обжаривает шерсть. Теперь не будет.
Кали прямо по приезде залег на вершину горы и сидит как камень. Труба подзорная не годилась.
Архары.
На скалах, за деревьями, смотрю: вижу, склоненная голова и темная точка. Группа киргиз с ружьями… На коней! Кали с Дм. Ив. подъезжали кругами… В ущелье Лазарь с Т. Я на гору с лесничим: он каждую сопку знает… Позади… Выстрел… Мечется коричневое, падает, бежит, еще выстрелы, под ногой выстрел с эхом…
Едет… Держит за рога… кровь из бока, пробитого насквозь пулей, голова, глаза, какие глаза… так и остались — и гордые, и, как горы, дикие… Так… посадка головы… радость охотников. Дм. Ив.: славные окорока. Сытые… Молоко бежит… Освежевали… Развесили туши… Голова так и осталась такою же… Мое скверное настроение: от вида убитого животного или оттого, что устал.
Под вечер ездили ставить сеть на беркутов. Смотрел архаров… Горы с дырами… Дикое место с башнями и уснувшими дворцами… Тут поставили сеть конусом… вырубили шесть кольев для этого, внутрь сердце и печень архара… орел не может сразу подняться, и потому сверху открыто… хорошо бы поймать сороку: будто бы клюет печень… Киргизы рыли чеснок… Старик какой-то присоседился к нам: он молился на камнях перед закатом солнца… Потом до вечера в долине у воды и березняка, и тальника, и на лугу, и на степи искали следов архара… видели… Дикое место: не коснулись… Заглянули в темную зимовку… Башни, будто тех народов… Ехали в ущелье в тишине: молчите, архары. Нашли кости архара… Когда ставили сеть: лошадей пустили, тумаки сбросили…
Вечером Лазарь и Дм. Ив. окончательно и безнадежно отдались киргизам…
Л.: — Я бы тут жил и жил.
Дм. Ив.: — Дня три еще могу, а больше нет.
Лазарь становится охотником… Можно ли сделаться охотником… Д. И. плохо стреляет, а все-таки охотник… Решили на утро разделиться. Я хочу с Калием.
7 Сентября. Я с Калием. Выслеживание: поднимаемся на лошади по горе. У меня маленькая серая, у него рыжая… Бросаем лошадей: они никуда не уйдут… Хватаемся за холодные камни, лужицы от снега: кружки с водой, от них дыры, лошади пьют отсюда, ветер сдувает с горы; горы, грибы, на самом верху пастушьи заметки: принимаешь за естественные… Мало звуков, тишина, беркут махнул над долиной, внизу узоры березок… Раз выглянули: архар бежит… Дм. Ив. испугался… Он бежит, что-то желтоватое и белое… и скрылся в горах… Другой раз выглянули сверху, а близко внизу один архар, мгновенье и другое мгновенье… Мы за ним… к другой горе: не видно… Это архар. Камень… К третьей… Костюм Кали: бешмет [стеганый], шапка архарья, лежит как камень, оглядывается… Не я ли испугал? Нет, Дм. Иван. Кали: архар спать хочет. Полдень: архары поднимаются в горы и спят, не увидишь, сторожкие, когда спят. В аул ехать. Наша юрта стала называться аулом.
Дома в обед: Дм. Ив. все про убитого архара. — Я хотел его в лоб, но взял повыше… Как только из дому выедешь, так заусеницы: режет заусеницы… У киргиз никогда не бывает заусениц, потому что руками едят, смазывают салом руки…
Как прошел этот вечер… Кажется, опять все вместе, или нет: мы с Кали вместе… но предварительно будим Дм. Ив. — Ну ладно, все-таки не дома. Славно.
Заехали в дикие горы… Каковы они при луне? Пепельные… Блестит слюда… Дм. Ив. с лесничим отдельно. Страшные пропасти: мосты железнодорожные… Иногда держусь за <1 нрзб.>, чтобы не упасть… Заехали наверх… Кали скрылся… В ожидании разглядываю камни, вытаскиваем плиты, топаз, [плиты] мрамора. Долго ждали. Кали вернулся, усталый. Сердится. Токмет пристал. Для скорости спуск. Бий-джан… Я впереди, бешмет развевается, я в чепчике, чтобы архары не видели. По этому спуску когда-то Дм. Ив. по снегу съехал… только камни. Суворовский перевал.
Вечер: добродушный смех… Раньше я начал протестовать: смеются, что не умею зауздить лошадь, что сажусь с правой стороны… спорю: Лазарь сердится…
Вечер: три черные камня, окорок для крестьянского начальника, блестит серебром стаканчик Дм. Ив-ча. Киргизы говорят хорошее про меня…
Кто-то сказал: чай жидок. Кали ответил: — Кайнаткан суда каснет бар — в вареной воде есть особая сила духа.
Лазарь говорит: — Он никогда не забывался так, как сегодня.
8 Сентября. Кали встал ночью, и, как молотилка, упорно: — Вставай, Дмитр. Иванович… — раз сто, — чай готов… Аида, ребята, пойдем архар стрелять… Дмитр. Иванович!
Дм. Ив. поднимается: вторая стадия. Теперь нужно еще угреть…
Дм. Ив. пробуждается: тумак в головах, бешмет и [штаны] — одет, под ним кошма и одеяло…
Он просит гребенку: пока не почешется, все в голове что-то копается… Умывается из чайника. Вот удивительно!
Вчера на ночь говорили пословицы:
1. Пост и моление хороши при сытости, а чалма чересчур фанатичного муллы лежит в говне.
2. Щука сплела вершины сосен (т. е. такая нелепица).
3. Когда есть у тебя конь-иноходец, езди, узнавай страны, земли; когда есть чем угостить, угощай народ.
4. Кто много ездил, тот знает, что далеко и [что] близко; кто много пережил, тот знает, что сладко и что горько.
Выезжаем рано по расчету: архары утром должны спускаться в долины, и их захватить.
Вчера вечером при свече: Дм. Ив., голый, ищет клещи: один, а сколько хлопот наделал. Другой… Клещ… Клещи попали, у меня ноги в пятнах… Бараньи клещи. Неудачно выбранное место…
Система Кали — удрать от компании, я заметил это и удираю. Он говорит: — Дм. Ив. испугал архар, они в горах… — Едем туда.
При бесплодных поисках похоже, будто ищешь квартиру в Петербурге… Вдруг Кали попятился… архар! К другой горе, к третьей… Архар… не камень. У ручья плоская гора, на ней что-то темное… Предварительно я все принимаю за архара… Нахожу темное… Спит! Сколько времени лежим! Не боимся, что кто-нибудь спугнет: никого нет… В природе все само собой, медленно, проснется — медленно пойдет к воде… Изучение местности. Степь желтая, на ней синие далекие горы: Нарчокуль… и близкие… какой же архар? Кали: голову наклонил… Спит… Не иначе как из-за того камня… пойдет из-за того камня и сюда побежит — стреляй, свисти… и он остановится… Уходит… шаги по камням, молчание… не видно, где прошел: за нашей горой… за лесом, и вдруг появился… я к нему: камень.
Как показалась лисица на горе, метнулась, остановилась, оглядела и опять исчезла… Тетерев смирный на дереве и на скале… Нет архара… Видели орлиное гнездо: прутья между тремя громадными китайскими болванами.
Я не ориентируюсь в местности, Кали — сразу… но я схватываю ее сущность.
Я и Кали. К архару-камню: направо камни окружены березками, внизу пепельный остров долины… горизонт — синее и желтое, и колеблющееся в волнах море желтое.
Токмет пристал. Едут два всадника… Переводчик… Потом мы замечаем еще две лошади… Для Кали важно: а ведь это не те две лошади.
В этих диких скалах так хочется остаться одному, но если приедешь один, то пустыня задавит дух, и только так кажется, что один что-то важное сделаешь: все дробит на мелкие части.
Выслеживание Кали: сколько он лежит на камнях, как не утомляет однообразие подъема, его выслеживание по закону природы, так должно быть (у него и поговорка есть такая)… так же медленно и архары, покормившись, уйдут в горы спать.
Интересно, как оставляют лошадь в горах и не боятся, что уйдет.
Не то арба скрипит, не то ребенок плачет, а это баба едет на верблюде… в нашем ауле постоянно гости кормятся… Вечер: едим голову архара: как называется смесь лука, мозгов, уха (головное), это Дм. Ив. ест прямо горстями… потом этими же руками чистит сбрую лошади, одной рукой, другой ловит жир.
Опять я вспоминаю: для охотника нет погоды… есть природа, то же и для путешественника…
Вечером ездил с Лазарем к фазану в степь… Палатка… Нет дыма. Инстинкт подсказывает! Анализ: я постоял в поле и [увидел] путь…
Характер мой и Лазаря… Поселки: Картытюлькю и Булькульдак.
Кулиджа — самец архар. Какпек-кулиджа — трехлетний архар… Актамак (белое горло) — самый крупный и хороший кулиджа.
Бий-джамбасы — название нашего аула — басы — пещера-бессмертие.
Могилы большей частью у дорог, чтобы проезжие молились.
5. Горы и камни портит ветер, племя Адама портят слова (плохие).
6. У меня в ауле круг, и все рассказывают мне изречения, как в древние времена: обычай сказать что-нибудь, последний не мог сказать, ему смертная казнь, он говорит: «многие рты уничтожают один рот». Ему на это: если ты это мог сказать, то, значит, не уничтожают — и помиловали.
7. Невиданное место имеет много углублений и ям (для того, кто не видел).
9 Сентября. Лазарь уезжает, вернется завтра вечером. Я к студентам. По степи верхом… Виднеются на воздухе два человека, а два кругом ходят: бурата. Разговор с ними: земля хорошая, воды нет, арыками поливать. Ник. Вас.: три разряда земель: 1) люцерна, корочанник, желтые; 2) ковыль (шильник): хлебопашество и выпас; 3) солончаки и редкий ковыль.
В трех участках около 14 тыс. десятин. По названиям киргиз может судить о местности. Хлеб в Семиречье 20 к., в Каркаралинске 1.70 к.
У второго студента…
Кудай берген — Бог пошлет (архара).
Дома: ищу глазами шкуру… нет… Убит второй архар, освежеван, показывают на мясо. Убит наповал в горло…
Чиновничий [переселенческий] пункт: вопят богатые киргизы и бедные, нуждающиеся в хлебе… урожай дается в это лето сам-пять…
Украден филей. Кали вопит: настоящий киргиз. Даур-бек приносит: лесничий украл. Больше нет разговоров. Ковыль — куде. Полынь — джусан.
1 °Cентября. Буженье Д. Ив-ча. Звезды… Рассвет: золотые горы, потом черные… Едем… Мороз… руки в рукава… Трава в алмазах: думал, роса, а это льдинки… Д. Ив. отъехал в сторону плавно по долине… Мы видим свежий след по росяной траве… Кали упал с лошади, крадется, выглядывает… Д. И. испуган: появляются на долине. Через тальник движутся… хочу стрелять… не дает… остановились, я стреляю… отпрыгнули и еще остановились… убегают далеко, и тут Дм. Ив. — бух.
Мы сердимся. Д. И. надувается и весь красный: — Вы испугали!
Мы идем по следам на песку… Сколько следов! Кали упал… Подкрадывается бегом… По долине идут архары, много… Покушали, идут спокойно в горы спать, одни останавливаются, покушают и дальше идут… Какая чистота… в долине сколько… Как не хочется стрелять… Стреляю: мимо, бегут, на камнях пригорок, останавливаются, глядят оттуда… еще раз стреляю… еще бегут… и тут Дм. Ив. — бух! бух!
Дм. Ив. лежит на камне, веселый: душа поэта не стерпела… Возле него лужа… Покурить!
Повыше взял.
Дальше… Д. И. опять в долину, мы в горы… Нашли место, где спал кулиджа — на песке в камнях, за ветром, наверху видно ему далеко…
Живут эти звери такой чистою жизнью, никому не обязаны…
Сколько мы изъездили гор с Кали: кулиджи нет…
Показался Д. И., машет рукой, думали — архар, он смеется, просит следовать за собой: «тут есть архары», а это зимовка с водой и травой, садится, курит, кони пасутся… хочет нас оставить до вечера, ложится и храпит…
— Ты уезжай с Кали домой…
Завтра мы уедем… а Дм. Ив. спит и будет спать…
Вчера: Т. выследил архаров, стрелял на 50 шагов и промахнулся.
Выпили чаю… А Дм. Ив. все спит в поле… Поехали с Кали… к орлиной сети. Увидели свежий след… Мне мелькнуло между горами: архары спокойные движутся… Кали. Привязать лошадь к ползучей сосне… Еще далеко… и другой… Кулиджа есть! Пасутся… Один кажется такой большой… Кали долго целится… Все бегут… от нас… одна к нам… Останавливается: я пустил пулю, взял выше: пыль на степи. Одна самка идет на нас… Кали пускает пули… Издали из-за кустов смотрит небольшой ягненок… а она все бежит на нас, безумная… Я стреляю в того ягненка…
Какое двойственное отношение: невероятно жалко, и стреляю… Она падает… Она останавливается… голова ее… падает… видно белое… падает у камней и куста… Ранена в середину… Молодец Кали… Самка сытая, молоко бежит… А Дм. Ив. все спит… Приехали, говорит, он крался к этим архарам…
Теперь вся юрта увешена красными телами… Вверху коптят окорока для крестьянского начальника…
Убита в 1/2 пятого, когда к вечеру архары спускаются в долины…
8. Лесник опять украл филей… Есть пословица: красноречие принадлежит всем, дело рук охотника пополам…
Бывает, убьет охотник лисицу, берет аксакал, а охотнику только лапка.
Я стараюсь изгладить свое неудовольствие этой пословицей, а у меня отвинтили часть подзорной трубы. Приносят. Если бы я был один, меня бы обворовали и довели до жареной пшеницы.
9. Молодая сноха хотя и бедная, но должна быть счастливой, а пастух хотя и худой, лишь бы стадо его было цело.
10. Если хороший гость, с хорошими пожеланиями, то овца принесет двух ягнят, если с худыми, последнюю задавит волк.
Какой теплый вечер после такого дня охоты… Ночь окружает юрту… Черная рама гор со всех сторон… На черной горе показалась звезда, и другая, и на небе звезды, луна… впадины гор блестят… топор заблестел и оглобли, в темноте лошадь, оседланная. — Карауль всю ночь, завтра поедем… — Сидим все кружком перед юртой… тени яснее и длиннее… большая тишина… Кони жуют и жуют. Какой тонкий Кали… Добрый Дм. Ив., равный даже с человеком, питающимся жареной пшеницей (растяпой).
Светится уже нам аул в долине Бий-джан. Человек из соседнего аула, вернувшийся из Мекки: прихлебатель.
Вчера долина, когда выезжали — позади черная кайма, впереди лунные горы.
А как теперь в тех диких горах?
Дм. Ив. просит свою лошадь. Тут она и ест, и так ездят, сена дадут, а в бору ни х… с позволения сказать.
Приехал Лазарь, привез Турсунова и с ним человека. Сын Турсунова, счастливый (счастье: лошадь и красивая жена), уселся, молчит… Тупой топот. Токмет схватывает ружье: волк гонит табун… Женские голоса, барышни приехали… Их на три почетные места: возле Дм. Ив. и Лазаря, дальше Турсунов и все другие; красные степные лица, красные кровяные тела архаров, черный Кали с 1 диаметра винтовкой: кровь и огонь… и ребра юрты, и звезды вверху.
У вас юрта без звезд! Как хорош огонь!
Съедание архара руками… Вычищение костей ножом… Едят, фыркают… Кусочки лука… Соленый бульон… Дорвались до мяса…
Первобытная жизнь.
Да, наш аул соединен не родственным, а охотничьим чувством — настоящая семья…
Кали хорош. Даур-бек хлопочет…
Барышня Соколова и Лазарь… У него мало общего с женой… дети соединяют… надеется, что детей устроит и бросит… а если такая барышня…
Уезжают… Всадник без головы…
11 Сентября. Не выспался… Кали: — Спать не надо! Едем убить кулиджу. — Ветер в горах… с высоты степь — море… синие волны… и тут взмах — и черное, и останавливается, в желтом и синем что-то волнуется. Приехали к орлиному гнезду… Взяли сеть. Есть в горах коленопреклоненная женщина с молитвенником в руках, есть тут дворец с башнями, есть морж, есть распростертый Мефистофель и есть лягушка с раскрытым ртом, есть клюв орла…
Лазарь рассказывал о барынте: ехал вчера, вверху человек 50 киргиз, внизу у реки тоже… Верхние в месть (их человека сослали за воровство, он вернулся и взбудоражил) порезали лошадей, поели и сами готовы на уступки, все с ружьями — барынта.
К вчерашнему вечеру: стулья из бешмета для барышней, у двери человек с пшеницей и горец — два типа: степной и горный, землепашец и кочевник.
Наши лошади: чубарая (пятна по белому — пестрая)… мухартая карая (гнедая), гнедо-карая (красная), саврасая (кремовая)… Вчера скопился целый табун: 18 лошадей… Связь с аулом… путы украли… верблюд, бык.
Сцена с путами… Конец: следы замести. Награда сухарями…
Долгие сборы: Дм. Ив. выбивает кошму, пыль летит. Трясет одеяла… Как он ночью ловил клещей… Блоха — это француз…
А старик с сыном вынули ковер, дернули за шнурок, порыв ветра открыл решетку, оказалось внутри белое… чайник, тумак, скатали чий, сложили и скатали кошму…
Горные и степные лошади по подковам — горные и степные киргизы. Лошадь убежала… Ловля лошади общими силами… Кали <J нрзб.> и ловит… Верблюд все время жевал… Обмотали кошмы вокруг горбов направо и налево… Бык поднялся… Старик сел на быка, верблюд закачался. И остались на [дне] долины Бий-джана только горные камни, подстреленная сорока и чистые кости архара. Верблюд закричал, но старик, недовольный, не поднялся. Человек-бык Д. И.: не красна изба углами, а красна пирогами.
Перевалили горы и в этот день только успели добраться до аула Джатаки… Мы пили чай… Раскрытые рты окружили нас… Лазарь: клянусь, что каждый украдет… (Если мы захотим женщину, то нужно сказать старой Куста… (недопис.) Собачье… Проклятие купца: мошенничество. Шалбары — теплые штаны…
— Не лучше ли в клубе? — Нет, черт их возьми, [вино] и карты. Обыграют, еще и не проспишься, день ходишь сонный, а на охоту сходил — придешь свеженький.
— А лучше всего книжку прочитать (Лазарь).
— Хорошо себя чувствую; жиру убавилось… Назвать истукана Турулова, мамырхан.
Тяжело, когда охотник начинает мушку терять, не разбирать. Дм. Ив. нарочно три раза в день стреляет из окна в камень перед домом.
Д. И. — все добродушие выливается (переполняется) смешком.
Ночью буран снежный.
12 Сентября, Утро: белая снежная степь, белые горы… В дверях лежит голова верблюда на земле, горб в снегу… и думает думу… отдельную… такую далекую от всего этого аула…
Хорошо, что вчера закрыли архаров, а то собаки бы съели.
Я при стрельбе кулиджи вспомнил слова Д. И.: «под шерсточку брать»…
Какие грациозные головы… Какая чистая долина и такие чудесные глаза… И хочется мне сказать: ничего, я вдуну бессмертную душу… я чувствую, что я что-то создам из всего этого… Это жертва для моей работы… И сомнение: что ценнее — жизнь этого прекрасного животного или мое описание… Пусть оно будет прекрасное, но разве смоет зло, кровь?
Едем… в долине Бий-джан. Токмет бунчит… Киргиз всегда сочиняет, быть может, воспевает всю нашу охоту на архара? Рассказывает поэму о Баян.
Показывает на гору — Иман-Кара и Кара в 30 верстах друг от друга. На первой… стояли киргизы, на второй калмыки. Калмыцкий <1 нрзб.> увидал, на горе (за 30 верст) стоит девушка с распущенными волосами… А девушка: там стоит казак со впалыми глазами и горбоносый… Девушка велела подоить молока, плеснула им и ушла. А калмык говорит: это не девушка, это орел прилетел и испражнился. Киргизы порезали калмыков.
Наши спутники Кали и Токмет стыдятся заехать в аул: не держат уразу, просят есть в степи. Собираем кизяк… Послал за водой, привозят на веревке два ведра два верховых… На оглобле чайник на кизяке, чашки обкладываем кизяком, из других оглобель палатки…
Холодно. Белые мухи летят… сколько мяса… Киргиз подъехал. Гость. Он султан, уселся на корточках у огня, греет руки, глядит как волк, как мы едим. Что ему надо? Просит хлеба взять с собой (ураза).
Кашаган ат — лошадь, которая не дается ловить.
Курук — палка для ловли лошади.
11. Если товарищ твой кривой, ты старайся поджимать глаз, чтобы быть с ним под пару.
Аулы у горы Бехтау-атау: пещера темная наверху с водой, если переплыть, то занавес каменный, а там другая комната, забраться можно, а вернуться нельзя, там ночуют бесплодные женщины.
Доедем ли мы сегодня до Каркаралов? Нет… Дм. Ив. захотел горячего барана, и заехали в аул Куладжак. Сено-пашни, грабли, двор для скота. Аксакал встречает, зовет…
Открыто живет султан: жена, дети в [юрте], хотят пить чай… Лазарь их просит пить вперед, потому что у них ураза. Беркут у дверей без головы… колпачок… Пищит, как детская игрушка… Для него корм: мясо в ковше… Кормят: открывают колпачок… Лучшие беркуты уральские…
Лазарю подарили орла и вороного коня. Орел называется Ак-ыик — белоплечий, он утащил 12 козлят, охотник прицелился в сайгу, в это время упал орел, промахнулся и, ошеломленный, лежит, охотник бросил сайгу и покрыл орла башлыком, завязалась борьба, охотник был ранен…
Вся степь говорит: Лазарь везет подарки от Турсунова. Турсунов поможет Лазарю получить долги кожами за проданные товары. Степное дело… ситцы и проч. дешевле, потом дороже — на кожи, кожа в Семипалатинске. Скупка скота для ярмарки. Мясное дело: свои табуны и подряды.
Аакын — поэт.
Султан учит детей русскому языку. Старший сын для хозяйства, но султан будет учить. А если уйдет? — Нечего делать. Возвращение невозможно. Студент ставил отдельную юрту… Несогласия при покупке кожи и проч….
Большая юрта султана. Лазарь вошел — как в зале, палки, как корсет: хорошо поставлены, сундуки и ковры и проч….
Джайляу у киргиз общее…
Дм. Ив.: причесывается, вот привычка, а не причешется — рук из головы не выпустит…
Утреннее едение в уразу называется «саресы», утром человек едет по аулу и будит: «Саресы булды».
Вечером Ауз ашар (рот раскрывать, разговеться).
Султан — что-то переходное. Настроение — спокойная мудрость… и спокойные переходы…
13 Сентября. Морозное снежное утро… Озеро со множеством уток. Дм. Ив. в камыши (желтый). Кали ползет как кошка в красном колпачке. Дм. Ив. сидит… стреляют… Кали объезжает озеро, гонит уток на Дм. Ив…. утки пролетели над тем местом, где сидел Дм. Ив., и покатились по воде, будто табуны, будто бегут по воде… всплеснули и сели. А Дм. Ив. запел: Матрешкина мать собиралась умирать, умереть не умерла, только время провела.
14 Сентября. Писание. Местность недалеко от Кар-каралов: Алтын-тарак. Баян оставила золотой гребень. Все приметы по дороге.
Теперь архары-самцы в неприступных ущельях спят… Потом перейдут к стаду… По две, по три в семье… У них семьи… Горный мох… Гололедица на архаров…
15 Сентября. Сборы по отъезду: у уездного. Вечер у Лазаря. Чтение поэмы о Баян («Нива» 1839 г., приложение, февр.).
16 Сентября. Перед самым отъездом Як. Вас. (не забыть прислать ему немецкую грамматику) передал письмо от Фроси. И нужно же… Несколько писем от журнала привело меня в дурное настроение. За городом встречает Кали… Что-то лепечет, смущен… Следует ему все-таки выслать обещанное. Возле 1-й станции у телеграфного столба заметили цепу, собрали и остановились полдничать. Лошадей привязали постоять. Поставили телегу на подветренную сторону… Как это хорошо опять становится — быть хозяином своего путешествия на протяжении… Холодно… Журавлиный бисер на горизонте… над нами строятся ряды: учат молодых; жизнь в воздухе и внизу: киргизы кочуют на зимовки. — По-нашему журавля не стреляют: не едят, значит, нельзя. — Расстилают скатерть. Моем руки… Молятся на халате на журавлей… Исак режет… «Кто режет, любой кусок выбирает»… Свой треножник для чайника… У речки Кобчик — метнулся за птичкой и помчался вверх и скрылся, преследуя… Воробьи поселились… Все время кричат журавли. Приходит в голову: все эти Каркаралинские переживания по существу те же, что и в саду маркизы: люди в кривом зеркале, и кто любит то, тот вряд ли может любить людей… Лошади попаслись… Попили воды… Им привязали к мордам мешки с овсом. Из-за ковыля видно, как Исак молится, хватаясь за бороду…
Едем мы 8 верст в час той деловой ездой, которой ездят киргизы.
Свернули с тракта в долину, ту самую, которая ведет к самодуровцам, к горе, за которой они живут: солонцы, аул, степь… Дрофы три, мы подъезжаем, они уходят, разбегаются и летят.
Почему это у Робинзона начало жития кажется так красиво и интересно, а тут не ожидаешь… Четырьмя ровными колеями змеится впереди сухая дорога.
Показались горы Кутай (Кутайская волость).
Закат в степи: зеленые тени в черных горах, синим подчеркнуты горы Кутай, синее — это озеро Балык-куль (рыбное озеро).
На сцену выступает выражение Исака: «кочующая дорога».
Просят войти в землянку, и на небе в долине повисла звезда большая…
17 Сентября. Ясное холодное утро. Морозно: земля стучит.
Происхождение озера Балык-куль: киргиз копал колодец, прочистил, и вот из него побежала вода.
Воры Акаева. Один из них провожает нас на верблюде рысью: как танцует верблюд, особенно задняя нога. Хотели стрелять турпанов с верблюда (турпаны гуляют на берегу), но они улетают. Начинают попадаться один из акаевских приближенных…
Три всадника приближаются. Спрашивают, рады. К аулу… Хозяин высылает аксакалов с приглашением… Отворяет кошму поэт. Кошемная дверь. Хозяин сидит по правую сторону коврика. Сзади него хозяйка в белом платке. Я замечаю возле нее масло и швейную машинку…
Долго сидим в ожидании переводчика… Хозяин указывает на печь железную вместо костра — усовершенствование; черная шапочка на седеющей голове, свесившиеся усы, полузакрытые глаза будто спящие, на самом деле спокойно и хитро думающие. [Странно], хозяин будто спит, а на самом деле распоряжается… Входят поэт и переводчик, учитель и дети… Обмениваются приветствиями, как иностранные короли… Чай с печеньем кондитерским, царская карамель, красные жамки. О переселении: желание, чтоб все оставалось по-старому, страх перед тем, чтобы киргизы не селились поселками. Он уходит. Переводчик объясняет: три юрты хозяина: старшей жены, молодой жены и матери, одна наша, для гостей, и 10 юрт для служащих… Младшая жена (быть может, старшая годами) досталась хозяину после смерти старшего брата. С родственниками живет отдельно из-за пастбища: не хватает всем.
Не угодно ли выйти? Вечереет… Со всех сторон сходятся стада и гости: прослышали, что приехали гости, значит, будут угощать… Старики (аксакалы) собрались в кружок… Серг. Иванович уводит меня к себе в юрту. Он на положении дальнего родственника, был учителем при том же ауле, у него было 40 мальчишек, но нашли «Биржевые Ведомости» и уничтожили школу, теперь торгует… Раньше выпахивал 5 га земли… теперь ни одного. Приглашают к ужину. Вечер… Луна… Стадо лежит между юртами, все юрты кругом вокруг стада, три юрты хозяина отдельно, стадо шумит, как река, как поезд… шу-шу-шу-шу… Одна молодая овца встала, почесалась и опять легла… — А козлы всю ночь будут стоять? — Нет, к утру все будут спать. — Как каменные глыбы лежат верблюды… Ночью от волков стерегут женщины и девушки… Ночью они часто поют…
Полна юрта гостей… Сидят все вокруг. Мое место возле хозяина. Рядом со мной, еще почетнее, два муллы, один в чалме, очень важный… Хозяин спокойно возле громадной деревянной чаши большой ложкой разливает кумыс, то и дело подают ему деревянные чаши, руки хозяина не знают усталости. Сзади него черной кучкой с белой головой сидит маленькая хозяйка, молчит… незаметно распоряжается…
У костра на корточках поэт и переводчик… После кумыс… — Вот сколько гостей принимает хозяин! — сказал переводчик. И так каждый день. Ежедневно доится 40 кобылиц, и все двадцать ведер кумыса выпивается. К управителю сегодня много народу. Мне предлагают сходить в другую юрту — матери. И там то же. Здороваюсь со старухой за руку, сажусь рядом, вижу возле себя ее ноги в сапогах. Пью целую чашку кумыса. Радуются. Никто много так не мог: ни мировой, ни другие чиновники русские. — Ах, если бы мой муж-старик был жив, — сказала старуха. Я ответил: — Вряд ли было бы лучше, чем теперь, лучше нельзя. — Это произвело шумное удовольствие. Перехожу назад… Там все поют и готовятся ужинать… Вот так ураза! — А как же так, — спрашиваю я, — где солнце не заходит… — поднимается долгий и оживленный спор… Я спрашиваю: — Мулла сказал, этого не может быть! — Другой сказал: — Не может быть, но нам разрешается. — Не может быть, это против шариата… — Шариат неправ, — сказал хозяин просвещенный, и все засмеялись… — Ну, как же? — спрашивал я, — решим? Один сказал, не может быть, и поверил, другой сказал, разрешается. Баран поспел! Ежедневно режется две скотины. Поэт дает умываться хозяину. Еще кто-то — мулле, начиная с них, поднесли и ко мне таз и полотенце. Хозяин усаживается за отдельным столом с семьей, детьми и табунщиками. Без табунщиков пиршества не обходятся. Перед нами горы мяса… Поливается соленым бульоном с луком… Двое режут…
От кумыса разлилась приятная теплота и дрема, самое благодушное и спокойное состояние… Голова совершенно прошла: лучше фенацитина.
Едят: шум от ртов, мелких костей и кусков, и необычайная быстрота еды…
Обряд омовения… Опять [начиная] с того, кто умылся перед едой…
Я забыл, как меня расспрашивали о Петербурге: видел ли я царя, как их всех интересовали мои простые рассказы о Петергофе и Царском Селе.
После еды расходятся., я в палатке… Матрац покрыт простыней… Завтра ехать с беркутом, сегодня такой царский отдых!
18 Сентября. Утром будит С. Светлое утро, морозное, ясное. Беркут спит. Умывание чудесное на воздухе. Стада под предводительством козлов вышли и осыпали склоны… Морозные склоны… Искры блестят. Кобылиц привязывают, т. е. жеребят, доить часа через два… Еще во сне слышал, как колотят… это кошму делают из шерсти, разбивают ее палками, как цепами.
Как вчера после кумыса ночью лунной дети умчались в степь играть…
Чубарый козленок, который раз уже напрасно пытается проникнуть ко мне в палатку. На беркуте надета «то-мага» — колпак, на колпаке «тумар» — заклинание от лисицы и волка.
Выхожу на гору: табуны пьют воду… стада… аулы и аулы… довольно сложное хозяйство.
Чаепитие у хозяина… Меня одевают: горностаевый легкий бешмет, сверху халат, саптома етык, пояс туго у самой груди, хозяин вручает нагайку, я иду не в ту сторону… дверь. Хозяин хохочет… Замечательная способность киргиза не церемониться насчет смеха… Хозяин подвязывает к колесу сумочку для бумаг, облицованную серебром, хотя там бумаг никаких нет… Утром, я заметил, пришел человек с синяком у глаза и разбитым носом, сидел, поджав ноги, у юрты хозяина, с жалобой: хотели украсть лошадей и побили… Второй беркут появился, более светлого цвета и меньшего размера. Первый, молодой, коричневый и больной, воспитан птенцом, поэтому его будут приучать брать волка. У меня вороной конь. У хозяина белый. Беркуты начинают прыгать, чувствуя приближение охоты… С вторым беркутом охотник — молодой, худой, славный парень… Другой охотник держит на веревке… Собаки лают, беркуты кричат… Машут громадными крыльями, срываются с рук и падают вниз, и охотник одним ловким Движением ставит их на место… В размер крыльев, держит на правой руке. Переводчик с нами… Всего нас пока 5 человек.
Лошадь степного царя: десять верст… Царское спокойствие.
Перед отъездом я ездил посмотреть, как доят кобыл. Мужчина, охватывая ногу, доит сзади, но предварительно дав пососать жеребенку… Молоко как сбитые сливки.
По пути только что перекочевавший аул, еще не одеты юрты и беркут… Взяли его… Другой аул навстречу кочует, и возле этого аула всадник с ружьем и беркутом на руке… Ему что-то сказали, он ответил: «Джарайт» — и скоро нас догнал.
Я еду и приглядываюсь на картину. Какая тонкая собака, как пружинка… особенно хвост — свернула, как сухой сучок. Царский беркут сердится, ему дают клевать серебряный наконечник нагайки… Приехал к аулу дядя Акаева… Он народный судья, толстый-претолстый, представился и сел возле юрты в степи… Тут ему два беркута… один, привязанный, раскачивается и танцует, переступая, другой — раскрывая крылья, все пищат, с одного снимают колпачок и не могут надеть, завязывается долгая борьба… Подъезжает молодой сын бея с кобчиком на руке, он горбоносый, смуглолицый, румянец пробивает через смуглоту… Едем все… И народный судья едет. У него нет беркута, неужели он будет выгонять зайцев? Из этих двух берет одного. Все 4 беркута… Процессия двигается в горы… Загонщик вниз, мы вверх… «Поднятие на Монблан!» — говорит С. Мы расстанавливаемся… Снимают колпачки: глаза пронзительны, смирно смотрит вниз, клюнет и пронзит землю, глядит, блестит коричневый глаз, вдруг сорвется, может быть, увидел, его на место. Колпачок надевают и на следующее место… Дикий крик. Коян! Далеко бежал заяц между сопками, за ним собака, мелькнули за другую сопку, по равнине вниз кто-то на лошади мчится… в заросли… Для орлов слишком далеко, собаки взяли. Передвигаемся опять… Ястребок вырвался и сел неподалеку. Его поманили… он сел на руку. Коян! близко… Пустили орла, он нехотя замахал крыльями и сел возле… Другой тоже… Раздался выстрел, свистнуло что-то, и заяц упал у наших ног… Сочетание охоты орлиной с собаками и ружьем. Поехали вниз к брату Акаева. Уселись возле юрт у кизяка… Брат слушал доклад брата.
Поднимаемся к скале. Рассаживаемся между камнями. Даль направо… Налево: сопка, вокруг нее бежит заяц… на нас… Орел слетает… спокойно над долиной, меньше и меньше, похож на коршуна, и падает колом и садится, другой, третий орел… все садятся… Заяц в нору… Живо поймают. Каменная нора: нет. Поднимаемся на другую гору… Заяц в долине… За ним полетели орлы…. Я — скакать на сопку… Один орел летит налево, другой сидит на склоне… Его осторожно подзывают… «Уста, Уста», — показывают кусок мяса… Он долго не соглашается… Охотник нарочно не идет к нему… Поднимается и летит к другому… Тот скорее наклонился и увернулся…
Охотники собрались внизу… Опять заяц в норе. Бьют киркой… долго, нора большая — показались задние ноги… как он бьется… его душат… он кричит. С. ломает ногу… Проводник внизу в тальнике, заяц скачет… я возле… орел… страшно… он спокойно над зайцем и вдруг как молния — и какой вид! — запрокинув голову назад, торжество, гордость, всхохлилась голова, когти на голове зайца, кровь струится… заяц все тише и тише кричит… Орлу показывают мясо, он глядит… не выпуская когтей, пока глядит осторожно, режут зайцу горло под лапами орла, он вдруг махнет крыльями и поднимается за мясом, и зайца берут…
Едем к брату Акаева…
Кувардак из лошад. мяса: похоже на дичь. (Как молились охотники).
Плеяда — Уркер; испуганные овцы — испуганные овцы собираются в кучу.
Темир-Казык — железный кол.
Кус жол — птичий путь.
Аулы: там сыч видит, что будет. Вера в них: когда были язычники, то праведники спасались в этих горах. Приснилось богатство — будешь богат. Бехтау-Атау — лучшее аулье (у Балхаша).
Лошадиное мясо… Выехали ночью при луне… — Вон белый конь, вон серый! — сказал С.
Впереди едет ст[арый] царь, походка его лошади, взмах крыльев орла при луне — <1 нрзб.> лошади, особенно часто у молодого джигита… Засверкали звезды на степи… Шу-шу — шумит ковыль в ритм шага, все кучкой едут, то молчат, то песня, и тоже в ритм — шу-шу. Красота тесной группы на лошадях… Моя лошадь не поспевает шагом: то отстану, то перегоню. Лошадь мчится. Отставать неприлично. Вдруг Акаев останавливается, и все останавливаются сразу и слушают: где-то собака лает; направление или привычка при воровстве коней… Я пристал к отдельной кучке и быстро с ними. Устал… Наш аул?.. Такой же, но не узнаю; расположение другое и эти каменные горы-верблюды… Остановились… Догнал Акаев… Отдали беркутов… и дальше… Наш аул (кругом)… В палатке полно гостей: из Мекки.
Дикий крик в соседнем ауле, все поднялись: волк! Рассказ, как волка ободрали и пустили… Гостей выгнали. Улеглись, а они опять собрались… За ночь решить вопрос: ехать в Павлодар или Семипалатинск; Уткин сказал, что пароходы не ходят из Семипалатинска. Воспоминания.
Поездка по Джайляу: впереди богатые в экипажах.
Как маленький ястреб птичку ловит: ударил, промахнулся, и птичка утекать — тут не догнать, и пускают ястреба: взяв его горстью… «Ка! Ка!» и он просто взлетает и садится… как вырвался у С. и вместе с веревками улетел.
Когда ночью при луне ехал я и думал: неужели это все только декорация? Неужели связана жизнь этих звезд с жизнью этих людей как-нибудь так, что значение их не потухает…
Как в начале охоты в юрте с орла сняли колпачок, и сначала он, шутя, начал кусать и выбрасывать мясо, и как вдруг разыгрался, и дико засверкали глаза, и стало страшно, и скорей надевать колпачок, но не так легко, и вот долгая борьба… Как и с колпачком [на] охоте и по привычке выглядывает… Как хохлятся перья на голове, когда овладел зайцем… и весь всхохлился… Как ему наскучит сидеть под колпаком, он встрепыхнется, и вдруг такая масса перьев, как на француженке. Как лошадь копытом землю роет, скачет, и хозяин дает серебряный наконечник нагайки… Хотели поймать волка и лисицу, видеть борьбу, но все проделали на зайце… Он летит над долиной просто, и кажется, будто это мальчики змей пускали.
19 Сентября. Ехать в Павлодар! Заботы и переговоры с Исаком… Его согласие: не брошу. Чай у Акаева с Уткиным… Рассказ Уткина о воровстве… Человек с разбитой физиономией… Акаев пишет пропуск. Уткин вынимает коробку из-под печений и оттуда бумагу и перо, наклоняется к плечу и пишет. Вон юрта: заседание возле <2 нрзб.> (суд). Кони на склонах, овцы, аулы… Уткин говорит, меня побаиваются, моя нетактичность… Поэт все время возле меня: очевидно, хочет что-то попросить… Обед для меня: (вот, вот) говядина. Вид вареной говядины на блюде… Прощание с хозяйкой. Хозяин отказывается: проводят… Выезжаем часа в 3 дня… Поэт провожает верхом… Предлагает токая. Я не могу дать денег, скажет, обманул. Я даю ему 70 к.
К вечеру мы приезжаем к дяде Исака — Архарубай. Дома только женщины, гладят меня по голове: кара, кара. Контраст: чайник на кизяке и айран… Солнце садится. Исак молится и молится… Тут возле зимовки <1 нрзб.>, а видеть не хочется, и не готово. Мальчик гонит телят с горы и поет и кричит: ой, ла, ла, ла… Спать… Ложусь в тележку: внизу кошма, потом сверху шуба и опять кошма, юрта, захочу глядеть — надеваю шапку и курю (сапоги всегда в ногах, штаны в головах)… Звезда. Я говорю: Шолпан пак. Женщина: нет, Есек-Корган.
Я думаю: в этом народе личность не создалась, разложившийся родовой строй дал на одной стороне воровство, на другой — гостеприимство.
Земля, по-видимому, не очень прочно связана с личностью…
Морозно. Звезды по степи…
Ночью будит бык: трется о тележку, я ему кричу: чу, чу!
А луна все подвигается… Выглянешь, и все не так на небе… Бык! Чу, чу!
Опять выглянул: какие громадные желтые звезды догнали луну, распахнулись в золотой одежде низко-прениз-ко, и если бы мальчик ловил звезды сачком, как бабочек, то непременно бы поймал эту распахнувшуюся звезду.
Бык все трется. Чу! Чу!
Ахнули собаки все сразу. Сразу выглянул я: волк, где-нибудь волк, быть может, я увижу его, таинственного, и вижу на сопке, серебряная спина исчезла в тени, темная спина за ним, и другая опять серебряная спина… Скрученный крик женщин, выбежал весь аул…
Своим глазом видел волка.
Еще раз выглянул: висит хвост Медведицы, опрокинулась кастрюля, месяц теперь на этой стороне, весь небесный свод передвинулся… Все двигалось… И Есек-корган, и Шолпан передо мной.
В последний раз: солнце позади залило горы, тысячи звезд в степи, бледная, обессиленная луна, впереди оборвался неоконченный [концерт], брошен инструмент, курятся… Исак ловит лошадей… далеко блестит его ведро.
Вчера: хорошо бы проехать сегодня 80 верст, и он говорит: сорву, а потом… Спор… Он по-своему… Его езда 50, самое большее 60 верст в час.
Могилы — черная степная корона.
Схема времени: журавли на юг, киргиз в зимовки, передвигается медленно…
К утру: киргиз кричит что-то киргизу, тот не слышит… о!.. Услыхал друга: э-э!
Показалась в дверях женщина: на ней белый [головной] убор… а на ногах грязные рваные штаны… Как она вчера вошла молодая и стала, и глаза движутся во все стороны…
Как докладывал вчера Исак о женщинах: какое изумление на лицах…
Контраст: черный чайник на кизяках и звездная юрта (дырявая).
Я странный человек… или ненужный: как все располагается вокруг меня — доброе и злое.
2 °Cентября. Едем в Б. Архар-бей провожает. Эта любезность очень полезная: с каждым шагом открываются вершины, и по ним все время рассказывает о пути. По долине сухой — желтая трава у пересохшей реки с деревом посередине… Называется «долина о 5 осинах». Потеряли дорогу: размыло водой. Какая-то видна [тропинка] к зимовке… Тут гуляют «саджа» — похоже на голубей. Стреляю, улетают: ум-мо-лю-лю… Зимовка богатого киргиза. Прохожу из комнаты в комнату, из стойла в стойло: рисую картину: казак, [сидящий] поджав ноги.
Выхожу… в степь. Большая могила Шоша-бейыт (могила стогом) — почетная. Две точки в степи… Караван… Движутся… Два верховых… Сколько времени проходит: долго. За это время Исак рассказывает, как роют могилы — сверху отверстие — человеку стать, горизонтально только положить тело, завернутое в Ахрет-мата (саван). Верховые оказались две арбы на быках, оглобли привязали веревками к седлу. Едут сено возить в зимовку… Мы пропустили дорогу. Нужно проехать около сухого дерева… Из сухой травы вылетает утка. Объясняется: один рассказывает быстро, другой э-э-э! и [снова] э-э-э… о-о-о-о! — и наконец болдык — понял. Показывает нам: Берыкел, Бе-рыкел! А мы: джарайт, джарайт…
Долина, по которой мы едем, все поднималась к Кызыл-Тау <1 нрзб.> (долина о 5 осинах)… Последняя сухая осина от пересохшей речки и больше ничего. Нет: желтый тальничек… И Исак мурлыкал о долине в 5 осин и тальнике. Поднимаемся выше… Хорошая дорога пересекает наш путь. Исак называет нашу дорогу: кочующая дорога (я понимаю: ее смывает). По настоящей кочующей дороге два киргиза, и баба верхом гонят трех баранов: отстали от каравана, кочующего… догоняют.
Ехали, ехали всё в гору. Киргиз едет… Исак кричит: — Эй, бергелегэт (поди сюда). — Он не слушается… 100 раз кричит Исак, тот улепетывает и издали оглядывается. Русских боится… Это киргиз, лошадь которого останавливается при встрече. Наши лошади карат (вороной) и кулат (саврасый). Если б это около <1 нрзб.> мне от Хасана и Исака, то назвал бы: Хасан-карат и Исак-кулат.
Выехали на гору, и сразу аул на границе Каркаралинского и Б. уезда. Женщина в рваных штанах бьет кошму. Сказали, тут возле — закрытый колодец. Привязали лошадей, расположились возле колодца. Попоили лошадей и сами пошли к воде (не знаю, где, догадываюсь). Решили ехать до заката и остановиться, где есть вода, а лучше завтра пораньше выехать; когда ночуешь в степи, а не в ауле, то всегда раньше выедешь. Озеро показалось. Кызыл-Тау и аул правителя. Кызыл-Тау теперь небольшая гора, потому что стоит высоко… Правители все живут у гор, потому что Ныстау тут на горах не так заметается снегом, как в долинах…
Вечереет… Исак молится на коленях, и закат, и озеро… Отдых на молитве: по сторонам глядеть. Тишина… Песня пастуха: динь, динь… вроде струн. Мы не остановились в ауле, но все видно… Тишина. Исак едет за водой с ведром, визжат ручки ведра на всю долину… Пастух замолкает. Тихо идут бараны… Чу!.. Вдруг за аулом между горами над табуном повисла звезда. Озеро розовое: соленое или пресное…
Гам в ауле: волк пойман… Он за курдюки хватает… Волки… Их психология… Архары и волки — противоположности. Символы моих переживаний в городке… Уездный: волк и мельник, и жаль: семья — и волка жаль ободрать…
Человек долга. Долг не им выдуман… глупый долг, но нужно служить… что глупее долга ехать на Чу, но нужно… и человек, весь пепельный, делает зло, ненавидит [службу], но долг и семья.
Спанье: телега с подветренной стороны, она служит и поддувалом. Кошма на степь, сверху шуба. Исак на другой стороне, против лошадей… боится, украдут… если украдут, аул ответит… ответит, даже если <1 нрзб.> приведет к аулу…
Степь и волки…
21 Сентября. Легкая прозрачная наволочь, то, что ночью на небе — как пятна выжженной степи… Оранжевая кисея при восходе солнца. Не очень рано в такой холод поднимаются в ауле. Первыми двинулись верблюды… Окружили водопой у горы… Киргиз <2 нрзб.> в аулы, но там стада с козлами во главе… Наши лошади не отошли далеко, трава хорошая…
Смешная сцена к Дм. Ив-чу: он заснул в тележке, баба привязала верблюда, утром верблюд увез Д. Ив. — мы искать Дм. Ив., а баба — верблюда и тележку. Даур-бек.
Проснулись в ауле: закурилась юрта, другая…
Не забыть: ночью у аулов стадо обыкновенно караулит девица с песней.
Как гаснут Плеяды при выходе луны (все позднее и позднее восходит луна) — когда слабо — Плеяды видны. Луны нет, небо все в звездах, но наш костер из кизяка заслоняет все небо. Напились чаю… вымыли руки, отвязали лошадей, костер погас, и сразу все небо открылось… и как постепенно светало в долине, хотя не видно луны за горой, и когда она взошла — погасли Плеяды.
Сегодня вода в ведре замерзла, оттаивали глинистую, ночью тушили костер ледяшками.
Вечерние думы… У Лазаря и у всех и в природе все есть, но все это так проходит, но в соприкосновении со мной все светится, вспыхивает какая-то особенная жизнь, и эта жизнь есть жизнь сознания. Но мой личный труд в области сознания: я — такой же, как и они — я; мой труд скучный для других, а результат особенный.
Ночью: но волки кричат скрученным горлом, пронзительно.
Купить немецк. грамматику Якову Васильевичу, очки Дм. Ив-чу.
Опять кочующая дорога… Забрели в заросшую илом речку. Зимовка, возле зимовки две черных юрты… Есть мужчины? — Джок, — глухой ответ женщин… Поговорили еще: мужчины дома спят; боятся русских. Русскими пугают детей. Едем [дальше]. На горе пастух старик длинной палкой гонит стадо… Он рассказывал о дороге: едем неверно; тут будут тау и тас — гора и камень, надо ехать долинной дорогой. Обещает нам доехать к Б. в 4 дня.
Встретился обоз кочующих киргиз. Впереди мужчина на корове. За ним арба, прикрытая кошмой. Потом женщина на лошади. Потом много женщин в арбе и сзади верблюд, и по бокам верблюда в корзинках детские головы, потом молодой верблюд и старый желтый и старый белый, потом арба, прикрытая кошмой, и в ней множество ребят, всё [окружено] скотом. А впереди мы видели, как подготовляют зимовку, окна вставляют, трещины замазывают, копают лопатами, выметают, топят.
Еще человек встретился с мукой из Павлодара; к вечеру доехали до Б.
Остановились возле пустой зимовки в камнях… в виду Б. горы. Их кудрявые синие шишки были видны еще с Кызыл-Тау, но мы не знали, думали, это видны горы «Смерть калмыкам» (Калмактарга олим).
Исак говорит: степь зеленеет, осенью всегда опять зеленеет степь. Опять зовет одного киргиза, и он опять улепетывает: Бер сосын кет (дай и уйди), раздается напрасный зов Исака…
И все ближе и ближе синяя палатка за желтою степью… Большая синяя палатка и возле [степи] синие маленькие палатки: аул Баян.
— Доедем засветло?
Нужно непременно засветло доехать.
— Может быть!..
Меня раздражало это «может быть», мне непременно нужно доехать, а то я опять не увижу Баян… Но Исаку некуда торопиться, он жалеет лошадей, ему еще нужно будет везти муку из Павлодара.
Красавица Баян — и вот тут Исак с мукой… Вот звезды загораются… Исак все трусит… У них непременно ссора. Необыкновенно отчетливо мелькает мысль: все эти — в руках Исака делают мое же дело, я делаю чье-то дело, но ни мне, ни Исаку не достанутся плоды наших рук. И мы — поглядеть на нас, тоже такие неинтересные, а интересные над нами звезды, ковры зеленые под ними, покрыт зеленый ковер, и мы под ними как чудовища земляные, прочно спрятаны и кого-то услаждаем.
Виден уже стан. Видно, как [ровным] кругом лежит озеро, окруженное синими горами и лесом… Первые деревья… Лес в синих горах <2 нрзб.> подвигается и закрывает… спустились за сопку… все скрылось, опять показалось… как дико…
Такие <3 нрзб.> утки близко плавают… Озеро — круговая линия, [синие] горы вокруг, как палатки.
Иду к переселенч. чиновнику: Ник. Александр. Михайловский… Поручение от него: послать Бутурлину <1 нрзб.>, спросить, сазда ли это? Если они, то он сообщит…
Из-за охоты приехал, а охота промысловая. Охотник-декадент: правильную охоту желает… Что есть «правильная»? — По-моему, все правильно, что соответствует жизни людей и природе.
Недоволен степью: однообразие. Но он не живет ею… Если бы жил: разнообразие… Половина переселенцев. Картина: переселенцы, Уткин и Акаев.
О непригодности киргизских лошадей.
Из-за куска пахотной земли приходится захватывать громадную массу сопок.
Киргизы ковыряют землю, и русские потом за ними [распахивают].
Земли — тонкие слои, скоро выпахиваются, лет на 5 хватит.
Колодцы: пересыхают и делаются солеными.
Если завтра хорошая погода — еду в гору, плохая — дальше.
22 Сентября. Ночью воет буран. Утро — небо в ярусах, грядами темное серебро нависло, озеро зеленое плещется в черных горах. У дороги могила: прошлый год татарин умер, тут и похоронили…
Ехать три или четыре дня по голой ровной степи, смотреть на могилы и считать телеграфные столбы!..
Всадник с белой головой мчится… Женщина-джигитка, как она держится на седле… Спрашивает… Что она спрашивает? Потеряла мальчика… Мчится дальше…
У Исака все свое: потихонечку поедем. И ехали очень долго верст 30… Среди степи брошенная арба: это бросила та женщина, которая потеряла мальчика.
Обоз останавливается: торговцы, едущие на Баянскую ярмарку. Один [торговец]: — Бычишка красный лысенький пристал, будут спрашивать — скажите. — А где же бычок? — Съели. — Проходит время. Показывается другой караван, и там лысенький бычок… И проходит еще время — мчится всадник: не видали ли красно-лысенького быка?
Первая станция от Баян. Останавливаемся почему-то в зимовке [глиняной], возле станции степь [желтая]. В зимовке молодой киргиз трещины заделывает… Конура… Теперь так понятна радость людей, которые выберутся вон из конуры, понятно, почему они и мясо любят, и хлеб едят с аппетитом, у них как в природе, необыкновенно проста их жизнь… И еще мы как в природе, и Исак такой, как в природе: Бог даст, проедем, если ничего не случится, проедем, может быть, помаленечку, 30 верст [доедем засветло] может быть. Быть в тепле нужно, и вот ради [тепла] зимовка. И когда снова стало тепло, сбросили как скорлупу эту глиняную зимовку, и со стадом в луга… и будут резать баранов, глодать косточки и радоваться.
Сцена вчера: из юрты одна женщина с белой [головой], другая, третья, четвертая, пятая, и выносят [верблюжьи, овечьи мотки] приготовлять кошму.
Буран снежный: думал, лошадь на верху горы, потом <3 нрзб.> и этот куст вырос там и трепещется.
Буран… Мы замерзаем… Вечером… Появились хозяева. Старик певун — веселый и скверный внутри… Сам хозяин глядит мрачно, обдумывает и подсказывает подлости… Девиц с синими [губами] заставили петь… Мучают Исака.
23 Сентября. Тепло после бурана… <2 нрзб.> полусвет… Это сарт в чалме едет на верблюде. Это баба едет, и там далеко другие.
Что это бежит, мчится… Исак! Собака бежит… Прямо к нам… Велика степь… Одна бежит, отстала от хозяев, и так уже верст за 20… их [невозможно] догнать… Без надежды бежит… Последняя надежда — мы. Но мы не хозяева… Она останавливается, черная с белыми пятнами, худая, и воет… Мы едем, она воет и глядит туда и к нам. Мы не можем помочь, пусто. Она все воет… Повернула к нам: нечего делать. Побежала рядом.
Я сказал: на! на! Она опять отстала и опять принялась выть… Мы [медленно] едем… Она опять к нам, и бесповоротно и безнадежно бежит…
— Аулов мало, все на зимовке…
– [Совсем мало] аулов!
А вот тут все останавливаются, может быть, и есть тут вода… Да… вот колодец хороший, но кругом все стравлено, так что все останавливаются. Мы догадались: дорога такая ровная, что привязали ведра с водой [к арбе], сверху опрокинули деревянную чашку, и вода не расплескивается… Я уже привык иногда писать карандашом.
Степь ровная, как море, желтая… Исак согласен — он видел море. <3 нрзб.> от однообразия.
— Исак, похоже на море?
— Может быть.
Телеграфные столбы все подрублены: зимой останавливаются, нечем топить.
Чтобы любить степь, нужно быть кочевником, нужно ездить верхом, сидеть зиму в зимовке, любить скот… Как [сильно] нравится теперь мне трава, потому что я в ней понимаю, а раньше — желтая щетка.
Любовь к природе, как к родине человека, везде одинакова: и в голод степь будет тянуть, [если] в ней родишься… А другая любовь, но другие основания: любовь проходящая мимолетных людей. Две любви.
Степь осенью… Писать о степи осенью… Что тут красивого? (Губернатор: как Швейцария!), но есть две природы: одна похожа на Швейцарию, другая — на березку…
Темнеет… Темная масса с огнем… Спрашиваем: — Есть вода? — Есть вот там, где дерево (то дерево).
Я подхожу к темной массе. Две тени загораживают костер, одна поддувает костер, другая загораживает [ветер], и скот [ходит], и женщины у костра сидят. Я спрашиваю: руки, ноги здоровы?
Какое пастбище. Мы разводим костер… Два костра… Киргиз у того костра приподнялся и в молчаньи глядит сюда, а Исак на него… Женщина и мальчик подходят. Исак пьет. Дает чашку ей выпить, дает сахару кусочек… Женщина уносит кусочек и, видно при костре, дает мужу. Слышно, как тот грызет… Он отправляется смотреть за лошадью, она засыпает… Спит… Тише… Пламя у них тоже угасло. Брызнуло небо… Когда месяц взойдет, так уедут.
Такой теплый вечер после бурана… Арбы скрипят, будто множество собак погрызлось… Это те едут, которые порожние стояли.
Скота ходит (выражение Исака).
Мясо варим… Освещаем лучиной кизяк.
Будто завод работает, а это так телеграфный столб гудит. Какая-то птица редко: у-у, и еще через минуту: у-у-у… кругом; она, должно быть, большая, я ищу ее на звездах, большую, черную. Лежу в тележке… Вспоминается жизнерадостный лесничий и неизбежное превращение его в чиновника, т. е. гибель физическая и духовная… И думается: как-то непременно надо погибнуть, чтобы жить вечно, так ясно видны два человека в себе, и так понятна эта духовная личность, объявившая смерть плотской личности.
— Лошади далеко?
— Нет… вон.
— Соседи еще здесь?
— Здесь…
Делаем выстрелы для волка.
Соседи уехали… Напились чаю и уехали. Хвост Медведицы загнулся вниз, луна на той стороне — скоро рассвет…
554
Не забыть: вкус баранины в степи, вместе с нею глотаешь и воздух, свежий, как в море.
Матово-розовый рассвет обнаружил озеро Джамантуз (худая соль) и ту единственную березу, где бежит ключ и где Исак брал воду, там все пастбище сбито: там много останавливаются. Для кого эта желтая степь пустая, для кого — чудное пастбище…
Я думал о том небе, которому поклоняются в пустынях со звездами, где нет людей, и только дикие козы перебегают по оазисам.
Какими словами мы [выразим] относительность] природы и людей, как это было видно из моих [впечатлений].
Смутно, как Млечный путь, проносится надо мной какая-то чистая отдельная жизнь у звезд, и так ясно, что кто любит ту жизнь, тот не должен любить людей. И так ясно спрашивается: кто же был Христос, не Он ли соединил это… увел людей к тому звездному миру… который во мне, как Млечный путь… и мы теперь не можем вернуться на землю.
24 Сентября. Не забыть вид тележки, освещенной кострами, с опущенными оглоблями…
Караваны воду в бочонках везут…
Пролетела высоко стая степных скворцов, увидала внизу на дороге своих и с криком спустилась, и другая, и третья, тысячи птиц на дороге (Каратургай).
Дрофа или гриф уселась на [желтую березу]… близко… на другую, на третью…
Неудачные выстрелы.
— Сколько отъехали?
— Не знаю, степь и степь, если бы часы.
Зимовка или обоз? Караван… Тут вода, вероятно, огонь раскладывали. Вода… Варят мясо и чай.
Пробую писать: эти [дорожные впечатления].
Караван из 20 верблюдов… Арба скрипит или верблюд? Киргиз увидел нас. Вода?
Остановились… Арбы скрипнули, верблюды [крикнули] и замерли. Хвосты так и остались в воздухе: которые повыше, которые пониже… Они совсем похожи на дроф, на больших степных птиц, остановились, опустив головы, поднялись опять и зажевали клювами.
Караван идет, ветер бросает, будто пыль, множество птиц, и они собираются стаями. Я подстрелил одну… Один киргиз караван догнал и взял в <1 нрзб.>. У них считается за грех бить несъедобную птицу. Они безжалостны для съедобных животных, а чувство жалости остается к другим… Взяли воды, поехали. Остановились где-то ночевать… Спали до 3-х часов… В 4 ночи при луне выехали, я заснул, проснулся на лугу Иртыша, в виду Павлодар.
25 Сентября. Таким роскошным кажется этот луг после степи и лесов на равнине. Какая радость… Чай у реки… Церкви… Поселки.
Целый день стояли у Иртыша, дожидаясь парома. Азиатская переправа: корову столкнули и проч.
Пароход! Прямо на пароход… как в рай! Знакомство со Степ. Ник. Верещагиным и Антониной Львовной. Их рассказы: как возили маралов на плоту, как они ехали на [паровозе]… Торгуют дикими зверьми…
Киргизы считают перья филина талисманом, ощипят его и голым пустят. Скачущий филин в степи.
Медведя я за человека считаю, это не зверь…
Как ловят тигра: человек в кошме, а другие за ним. [Тигра] увозят в кошме, и все бросаются, душат и бьют…
Вечером: писарь почтовой станции Жарков. Писарь: — Я Вам писал письмо от… — Почему же вы сами не написали? — Не обладаю такой способностью, чтобы написать письмо и [отправить] по моей инициативе.
26 Сентября. Блаженство на пароходе.
Входит девушка, нескладная, развинченная походка, длинная, высокий лоб, белокурая… Какая нескладная! — подумал я. Она подходит ко мне и говорит: — Я одно знаю, что нужна вера и что нужно жить как Толстой, помогать людям.
Я изумлен…
— Кто вы?
— Мой отец служит у Любимова, я перед ним виновата, обманула его…. Но я знаю, у меня есть вера, и что за меня молятся…
— А вы?..
— Нормальна ли? Нормальна и чувствую себя нормальной теперь, но только прежде чем начать что-нибудь, нужно физически поправиться… Мне нужно…
Какая развинченность!..
— Мне лучше бы уединиться в монастырь… Но это надо обдумать… У меня это год тому назад началось, я много читала, а способности у меня слабые… Теперь 26-е число. Вот как раз год, началось 26-го числа того же месяца… Я шесть классов гимназии кончила… Надо как-нибудь помогать людям… А то что же жить так и жить, без толку как-то…
Сказала и исчезла.
Иван Тимоф. Деев (охотник, чучело), (послать почт. <1 нрзб.> через Пржевальского). Баба завопила и пошла.
27-го вечером — Омск.
28-го 5 в. из Омска.
2 октября в 3 д. Москва.
3 октября. Москва. 1-й экземпляр книги «Невидимый град».
4-го Петербург. День отдыха.
И как все усложняется сравнительно со степью.
5-го. Чувствую, что есть материал. Куча писем. Ответы.
Стоимость путешествия:
1 августа в Москве 418 р.
5 октября в Петербурге 150р.
Истрачено 268
+ 100р. от дяди 100
Истрачено 368
Из них послано Фросе 80
Итого на путеш. 288 р.
140 р. в месяц.
Общий план описания:
Душа охотника. Степь — Баян.
Охотники — чиновники и пастухи.
Описание: охотнич. стиль… каждое встречное животное.
Например:
6 Октября.
1 глава. Степь. Как я попал сюда… Рассказ… Конец: я вру… я видел двух женщин, из них легенда, содержатель просыпается (я писал ночь). Рассвет на соленом озере. Чай и его рассказ (М.).
2 глава. На [охоте] с Исаком. Я охотник. От охоты к поэме о Баян…
3 глава. В городе охотники. Приткнуть в 1-ю главу после рассказа: я как член географического общества… легенда и, как председатель, сам пользуюсь и т. д. (то, что писал Мирович)…
Дворец. Прогулки по городу, татары, <2 нрзб.>, тьма. Страх: обо мне узнали по кошемной почте.
Жизнь в городке: непрерывно солнце… Природа на каждый день и лесной пожар и степной — непременно в форме записок в связи с людьми… Например: лесной пожар дал повод усилить надзор (я опишу) — и то, что я проехал на быке.
7 Октября. Вчера вычитал: народная поэзия у киргиз как во времена Гомера. Это мне много даст… Душевные провалы и воробьиная ночь.
8 Октября. Жена помощника лесничего здесь… Серые глаза красавицы Баян… Поиски Баян…
Звезды тут еще низки, а у нас они выше, а когда-то были так низки, что мальчики сачками, как бабочек, ловили…
Поэзия и жизнь: здесь так это ярко видел — противоположность…
Из причитаний: тоскует, как верблюдица по пропавшему верблюжонку.
Заклевали, как хищные птицы отставших от матери куланов (глаза выклевывают).
Капает молоко из сосцов кобылицы, потерявшей жеребенка.
1) Соленое озеро. 2) Как показалось у Дженаса. 3) У Диван-баши уездн. начальник. 4) За мною (смыслом) уезжают охотники — охота.
Городок — Россия. Я — смысл… И почему я не могу себя так вообразить. Одиссей так откровенно называл себя героем.
Изобразить кошемную почту. Степь… Два всадника встретились, то проехал горбоносый на серой лошади… всю степь… Как это давно… теперь я содержатель соленого озера… Вот оно лежит передо мной [соленое озеро]. Повторение: у них сломалось колесо и т. д. Но довольно, кто же я-то?.. Я — содержатель соленого озера.
Психология убийства: нельзя не стрелять. Киргизы на зимовке — осень (символ), а журавли на юг.
Почему в новой природе я плодотворно работаю, в старой — нет. Почему-то в новой по-новому живешь и ковер земной видишь во всем значении, в родных местах все перепуталось и все смешалось… Тут — в новых местах — смотришь по-новому на старую вещь и только успеваешь говорить: так вот это что, так вот это что!
Сколько в городе проходит забываемых впечатлений, потому что одни вытеснены другими. Вот в саду женщина в черном спит, осенние листья слетают, дети будят — и разбудят!
Соленое озеро.
Назад, вперед — четыре гладких колеи. Вокруг ровное желтое море. Как снег из-под короткой травы — соль. Пустынная степь.
— Ой, Алла!
Молятся Богу, кланяются — сарты там? Нет, караваны верблюдов, киргизы калым везут… Кланяется один, кланяется другой, третий, четвертый, пятый, шестой. Караван идет через степь. Идет к озеру, ой алла!
Нет, это не караваны, это телеграфные столбы качаются в мареве. А озеро?.. Мираж?..
Да нет же, не мираж. Вот уже солнце склоняется. Вот исчезла река, водопад, телеграфные столбы стали прямые, а озеро цело… Но странно — нет камышей, нет черных <1 нрзб.> караваном мест. Никто не отдыхает у озера. Птицы нет на фиолетовых странных берегах. Это соленое озеро, и не вода блестит, а соль… Соленое озеро! Ой, Алла!
Я живу в маленьком доме из глинобитного кирпича у самого этого озера. Я имею штатную должность. Озеро принадлежит казне. Каждый год я доставляю 1000 т. пудов соли. Я — содержатель соленого озера. Ой, Алла! — выучился я приговаривать у проезжих сарт и киргиз… Ой, Алла!
Жизнь моя у этого озера однообразна, как телеграфные столбы, как покачивания верблюжьих горбов в перевале… Но какие чудесные миражи я вижу у этого соленого озера. Я вижу мою родину, покрытую садами, рощами. Вижу ручьи… Вижу полную жизни равнину… И так странно подумать, что вся эта родина прямо переходит в эту пустыню… Вот этот розовый закат. Эти странные фиолетовые края, эти травы у реки, похожие на большую губку…
Ой, Алла!
Я — содержатель соленого озера, я занимаю штатную должность… Я [добываю] там соль и соль. Меня, как цепную собаку, привязали сюда… Но никто не [понимает] мою мысль, никто не понимает… описать свою жизнь: как я попал сюда, на это соленое озеро в фиолетовых красках. Я ехал в Сибирь искать лучшей [жизни]…
И все это вранье! Нет, все это правда, это даже больше правды. Я не содержатель соленого озера, я случайный проезжий человек… Но все остальное правда. Я ехал через Урал, он мелькнул передо мной, как седая бровь старика. Видел девушку с серыми глазами… Она мелькнула, как виденье, и исчезла. Потом я встретил жену помощника лесничего. Она завалила меня вещами. Я от нее убежал и, выжидая новых попутчиков, поселился у содержателя соленого озера. Было скучно и странно жить у этого озера, от нечего делать я из моей девушки и из жены помощника сделал этот рассказ. Вот он просыпается, настоящий содержатель соленого озера…
— Вы все пишете, что вы пишете?
— Я описал вашу жизнь.
Он смеется. Ставит самовар. Присаживаемся к чаю. Я читаю ему. Он смеется и говорит…
— Очень хорошо выписано. Ой, Алла!
Боже мой, как рад я ему, этому мужчине…
Рассказывает про толстую купчиху…
Я бросил почтовую тройку.
Куда я еду… Я еду в степь… Я хочу ее искать, узнать, что это такое… хочу ее изобразить… Я художник в душе, но не верил краскам. И все это я выдумал. Я страстный охотник, когда я охочусь, я сближаюсь с людьми и животными, забываю и потом вспоминаю, и записываю… И так получается картина природы. Как охотник я совсем другой человек, и мне не стыдно делать из себя героя, потому что не себя я описываю, а тот мир, который открывается мне как охотнику… который открыт всякому охотнику, если он только захочет описывать свои [переживания], свои ощущения… У настоящего охотника нет слуг… Каждый встречный человек, если он только понимает меня, мне дорог одинаково… Я уж издали узнаю, охотник или нет, если не охотник, то все равно…
Вот, например, Исак, мой переводчик и [проводник] на просторах…
Как охотнику мне мир людей есть продолжение мира животных.
Как охотник… я вырос, но еще [есть] другие места, и так весь мир есть продолжение моей родины. Как охотник я говорю слова из самой глубины природы. Для меня нет дождливых дней… Серые угрюмые дни мне дороже и т. д.
Я хочу изобразить степь… Попробую…
Фью-Чу. Фью-Чу!
Земля — ковер… Чудовища.
Родина хороша… Но лучше путешествия. Тут не спутаны впечатления.
11 Октября. Содержатель соленого озера — в Каркаралинск.
Степь. Какая она? Какая-нибудь она да есть. Я отдаюсь ей… Отдаюсь свободно… Но там я не свободен. Я не знаю, куда направит судьба. Свободен я и не свободен в целом.
Переправа через Иртыш.
Ветер задержал «самолет» на той стороне Иртыша. Здесь скопилось много верблюдов и баранов, и быков…
«Самолет» задержал руль парохода у самого берега.
12 Октября. Переправа: по поводу слова «брысь».
Ветер задержал «самолет» на той стороне. Бараны, козлы, лошади, верблюды, всадники все в халатах, на быках, на верблюдах, на [лошадях], черные глаза из-под [малахая]…
— Подождем еще немного, Исак!
— Подождем еще немного, — ответил он.
Стадо быков окружает нас. Старик верхом сидит на баране и щиплет у него на голове шерсть — мотки делает. Верблюд улегся на дороге: у него между горбами на той и другой стороне две корзинки с [маленькими] детьми. Дальше ехать некуда.
— Тпру!
— Как, и у вас тпру?..
— И у них, тоже «тпру», — ответил Исак.
— Вот что…
— Вот что.
«Самолет» подходит к берегу. Масса скота с плота движется на нас. Мы на них… Сзади верблюд, сбоку бык — все напирают… Верблюды плюются — вспомнил я из географии, что если он на меня плюнет…
— Скорей, скорей… Эй вы, но!
— Чу! — стегает лошадей Исак.
— Ах, у вас говорят «чу».
— Да, у нас говорят «чу».
Быки, бараны двинулись… Наших лошадей, повозку оттерли на бок. Меня [задело] нагайкой, Исака с козел спихнул бык. Козел зачем-то залез ко мне на подножку.
— Ай, ай! — кричат дикие степные голоса.
— Ай, ай, Джамантай!
— Исак! мы не попадем.
— Может быть, — отвечает он.
— И еще ждать полдня?
— Может быть.
— Как «может быть»! — кипячусь и злюсь я… Что мне делать. Я не могу ждать… Пусть он тут остается, а я переплыву на ту сторону. Там степь… Вон курится аул на том берегу. Я пойду в аул, буду смотреть, спрашивать, буду трогать и копать эту незнакомую мне землю, разглядывать травы, там есть кусты, похожу в кустах с ружьем… А он пусть стоит…
Я осторожно пробираюсь на плот. Выбираю себе свободное место у руля…
— Ай, ай, — кричат на меня, не то на верблюда и с грохотом вкатывают повозку. Я отбегаю… Две коровы мчатся на меня, я опять отбегаю… Потом быки окружили меня, еще повозка, верблюд, баран. Что-то давит меня в спине… Бык чешет рога об меня. Корова хвостом сбила шляпу, и верблюд… А там с возков люди с красными хвостиками вместо усов хохочут мне прямо в лицо…
— Исак!
Он стоит между двумя горбами верблюда. Корова шлепнула в воду.
— Ха, ха, ха… Плывет… Верблюд бухнул…
— Ай, ай, ай! Джамантай.
«Азия!» — в отчаянии шепчу я про себя. Азия!
И вдруг что-то знакомое, такое знакомое узнаю я в этих спокойных фигурах… во всем…
В чем это знакомое?..
В том, что эти люди так спокойно <3 нрзб.>… В этих [черных] глазах на желтом лице столько иронии… Что-то неуловимое… Халат, халат… Халатность. Плывущая корова… Вся эта дикая переправа… отчаянные крики и спокойный смех и… Да, это что-то знакомое…
Киргизская степь <1 нрзб.> в Сибири… Средняя <1 нрзб.> и что-то такое близкое. Что это?..
По арбе я подхожу к тем двум, которые смеялись надо мной. Они мне что-то говорят… Перелезаю через быка…
Перелезаю через верблюда… И вот наконец в своей повозке, нет, мимо… Кошка на моем месте… Откуда эта кошка?
— Брысь! — кричит Исак…
. — Как! — изумляюсь я. — И у вас тоже «брысь», — Да, и у нас тоже «брысь».
— Вот что!
— Вот что.
И вдруг я понимаю все… То знакомое и близкое я теперь понимаю… Не школьные знания о том, что когда-то кочевники окружили славян, что Русь была под игом монголов четыреста лет, что все эти слова заимствованы от них… Нет… Все эти [школьные] сведения я теряю в пути. Я смотрю на все вновь… Не то… А так я понимаю… Я узнаю знакомые черты своих товарищей в тех лицах… Я узнаю всю ту загадочную половину русской жизни…
А корова все плывет…
Пристали на лодке… Между нами и берегом вода… Не теряются «ой! ой!». Кто-то спихивает корову в воду, швыряет баранов, тащит лошадей…
Седлают корову… Верблюд [с корзинкой]. Седлают быка, лошадей. Мужчина на корове, женщина на коне, дети на верблюде…
Чу! Чу!
Пыльные дороги… Сверкают [спины] баранов на солнце, серебряные….
И так подгоняют их всадники в халатах, в шапочках, похожих на детские капоры…
Степь. Не та, знакомая нам, Гоголева и [Толстого] степь с высокими ковылями… Нет, эта степь-пустыня желтая-прежелтая… Быки окружили меня… Как мне быть… Я чувствую, я весь в их распоряжении… Я чувствую себя скованным по рукам и ногам. Негодую… И со смехом вспоминаю, как я смотрел с парохода сюда… в эту степь…
Я смотрел на эти фигуры всадников, отраженных в воде Иртыша. Пароход тронулся. Я видел, как [плывут] к берегу лебеди… Как беркут [поднимается] с песка. Как весь какой-то чистый пейзаж словно омыла волна парохода. Эти верблюды, овцы на берегу. И вспомнились мне Дафнис и Хлоя, и та природа, которая омывается волной. И вот я теперь тут. Степь передо мной…
Да, и тут моя родина… Боже мой, как необъятно все ее пространство… Есть ли в этом пространстве одна душа, прошел ли по ней…
Четырьмя колеями вьется степная дорога…
— Исак, это похоже на море…
— Может быть! — ответил он.
Путь… Мы подъезжаем к воде…
— Вода?..
Это соленое озеро… Это блестит соль… Как странно <1 нрзб.>. Закат на соленом озере с фиолетовыми краями…
Это казенное озеро… В том маленьком черном домике живет содержатель соленого озера — штатная должность…
— Я содержатель соленого озера, — сказал нам хозяин…
— Есть такая должность?
— Есть, штатная…
Два киргиза встречают нас.
13 Октября. Сколько препятствий на пути к звездам…
Что же такое это стремление к природе? Вот пройдет несколько недель, и воспоминания, как птицы, крыльями зашумят вокруг меня… Эти будничные разъединения… переживания у земли, каждое из них будет тянуться к смыслу, искать своего места в целом…
Было когда-то время, о котором мы теперь с такою болью вспоминаем и называем его золотым веком… Люди жили в раю… Но ведь это никогда не было… Это только воспоминания.
И большая низкая звезда — это только воспоминания… Когда-то в этой пустыне была такая кипучая жизнь… Потом все это умерло… И один свидетель этой жизни остался и разбросал по небу эти свои воспоминания…
И все народы, все люди думают, что такое звезды. Все хотят приблизиться к ним, понять их… Но это невозможно… И безумно… Будем лишь обращаться за советом к этим покойникам…
Нужно трудиться… В поте лица нужно копать землю… И когда устанешь, когда сломается лопата и руки повиснут… то мелкие, мелкие звезды, как булибульки со дна стакана, медленно поплывут к небу… Мелкие, мелкие… А потом будут проходить века, они будут все крупнеть и крупнеть…
Новые люди по-новому будут копать землю. И новые будут [думать]… И горе тому, кто живой и сильный перестанет копать эту землю… и поднимет глаза с вопросом о жизни туда, к этим свидетелям неба…
Вот они, эти застывшие фигуры, эти женщины с молитвенником, этот повернутый Мефистофель… эти склоненные сестры.
Да, я понимаю, отчего в пустыне звезды большие, низкие, будто провешенные на нитях лампады…
К звездам, к звездам поднимается эта старая земля… А может быть, звезды спускаются к ней… Это здесь уже… а там, дальше, в совсем голодной пустыне… Там, где только дикие кони спешат перебежать от оазиса к оазису… Туда поднимается земля. Туда опускается небо… И, может быть, где-нибудь в самой дали, где и коней нету и только песок желтый-желтый и воздух чистый-чистый и тишина… И там в особые минуты, в полночь звезды спускаются к самой земле… И там, может быть, совсем маленькие чистые дети бегают с сачком в руках и ловят эти звезды и опять пускают… Ловят и пускают… И так до утра…
Нужно копать и копать.
Что я еще думал в пустыне…
Неизбежно погибнуть… И то, что Христос собрал людей и повел не сюда, не к земле, а от земли к звездам…
Мне временами было так ясно, все понятно, эти пути… Нужно как-то страшно сжаться, вот как эта окаменевшая лисица в ожидании беркута, и будет страшная боль… Тогда нужно еще сильнее стеснить себя, и вот уже боли не будет и откроется прямой путь к звездам. Нужно умереть от себя… Как-то насильно…
Христиане — это люди, влюбленные в звезды, и уходят они туда по своей воле. Но я только не знаю, как они там устраиваются.
Да, я чувствую, как над этим рядом моих бесцельных переживаний, воспоминаний строится какой-то [большой] шатер, купол воздвигается… И вот она построена, моя собственная юрта… И большие старые звезды глядят на меня в отверстие вверху…
Свое собственное небо… Но звезды в нем мелки… Я оставляю, иду под настоящее небо, большое, большое… И так странно — оглядываюсь на эту темную юрту… Кто-нибудь зайдет в нее… Отдохнет… обогреется и тоже увидит в [отверстии вверху] большие блестящие звезды и уйдет… И тоже оглянется…
Маленькая темная юрта под звездами… Нужно запомнить это местечко… Сказать кому… Эта юрта в долине Бий-джана, возле кустарника, у ручья.
И еще вот что: от земли к звездам хорошо, но от звезды к земле — нет путей. И потому самые большие и низкие звезды живут по пустыням…
И потому нужно дорожить жизнью: звезда придет.
План. Пейзаж на Иртыше. Публика… Неприятно, но усилие — и они начинают служить… И даже как-то странно: вот сейчас я так отграничивался… А теперь все, все одинаково добрые люди… Служат мне… Киргиз рассказывает поэму о Баян… Оборвал рассказ на том месте, где Баян оставляла приметы, а купец стал искать ее.
Публика высаживается… Я охочусь… Сцена у озера К. и знакомство с Исаком… Он ищет, где красавица Баян потеряла черное перо… Глаза татарки. Можно из <1 нрзб.> сцену с книгой Девриена… Баян, Баян, все знают, но разгадать не могут… Я дополню из Дафниса и Хлои… Потом переливчатое: о пустыне… Тревожно-искательное недопонимание, пока не приехали в горы, где Баян потеряла черное перо.
Часть 2-я. В городке поиски Баян: стремление вырваться в степь. Часть 3-я — вырвались на свободу: поиски Баян и охота. Быть может, в 1-й части ни слова об охоте и анализ охоты только с 3-й части. То же и быт киргиз.
Пафос трех частей: 1) Пространство, 2) Жизнь, 3) Жизнь и звезды.
1) Пространство: поездка с Исаком, намеки на мое охотничество, степь; 2) Жизнь; 3) Охота, звезды, природа, киргизы…
Я этнограф. А сюжет? Хочу понять жизнь степи и ищу вторую часть поэмы о Баян… Мои поиски символизируют 1) тягу в степь, 2) мы и степь и т. д. Описываю краешками, не [по самой] сути.
Можно у К. в избушке, после моей охоты встречу с женой помощника лесничего. Раньше она там на пароходе и говорила про Баян… Теперь мы идем с ней. Переправа-Пейзаж степи и соленого озера… Соленое озеро… Мы одни с Исаком. Очарование… А в городе враг: он жандармск. уездн. начальник: он всех нас опишет.
Книга будет такая же, как «Колобок», но цельная, выдержанная. Избежать ошибки «Колобка»: невыдержанность и провалы в этнографию. Избежать ошибок «Невидимого града»: подчинение художественного голой идее.
Если там хорошо с природой, почему же так тянет домой. Откуда эта обычная фальшь любителей природы?.. Возвращаясь, я чувствую прежде всего чисто животные потребности… женщина, еда, чистота и, сквозь эти грубые зовы, страстное желание видеть что-то, сделать что-то, вступить в общение с другими, рассказать о себе… Тут на первых порах ощущается необычайный прилив сил: кажется, горы сдвинешь. И при первом удовлетворении страшная усталость, все эти обманом заявленные силы земли исчезают. Потом равновесие и работа… В результате: частичка жизни — прожито.
Способ работы. Выписывать материалы с подробностями по намеченному плану.
16 Октября. Соленое озеро. Черная избушка на берегу соленого озера… Кто тут может жить?..
— Содержатель соленого озера, — отвечают мне. — Человек добрый, первый во всем уезде, хороший, прямо хороший человек… У него переночуете.
И вот он сам… Этот человек со степным закрытым лицом, с мечтательными глазами…
Есть штатная казенная должность, узнал я, содержатель соленого озера…
— Не может быть!..
— Есть… Это озеро с лучшею солью… [добывают соли] до 1000 т. пудов… А я содержатель…
— Как же вы стали содержателем соленого озера…
— Постепенно… Простите… Вот у меня есть записки. — Содержатель соленого озера дал мне записки. Я стал рассеянно читать, поглядывая на малиновые стрелы заката над соленым озером… и фиолетовые странные края его… Но потом забыл озеро. Все смешно и грустно в этом маленьком рассказе, как грустна и смешна сама должность содержателя соленого озера… Вот выдержка из длинного рассказа: «Тогда я говорю ей: сударыня, не извольте беспокоиться…»
Россия! Родина, дорогая, дорогая моя. Никогда я не… Тут только, на фиолетовых берегах соленого озера, понял я, что люблю тебя, что ты прекрасна…
Тут соленое озеро, а там теперь первые желтые грозди повисли на зеленых березках… И не знаю, что сказать…
Осень — золотое время… Березки… Ручьи… [Осенние желтые] скверы… Астры холодные на балконе… Музыка падающих листьев… Люблю север… Тут нет ничего… Россия!
Я ей говорю: и здесь в пустыне хорошо, посмотрите, какие здесь звезды… Звезды здесь, говорю я ей…
— Большие, — ответила она… — Низкие?
— Да, низкие они… как фонарь… Вот звезда красная, как фонарь. Видите?..
— Да…
Она моя попутчица… Свела нас судьба просто и грубо, бросила в один тарантас, переполненный вещами… Тут была гитара, шляпа, ящик с цыплятами, тут была бутылка с красным вином, ящик с южными цветами. Она положила гитару между нами, шляпу мне за спину, на руки дала мне цыплят, в ноги положила корзинку и бутылку красного
вина, под сиденье свои шубы, голова моя приткнулась к верху повозки, ноги согнулись кольцом, меня стиснула.
— Вас не беспокоят вещи? — спрашивает она меня.
— Не извольте беспокоиться — отвечаю я ей… А сам думаю: что же это такое… выдержу так, а если не выдержу… если взбунтуюсь… Нельзя… женщина…
Так я терпел до ночи… Остановились на пикете… ночевать… Спрашиваю ее:
— Сударыня, будьте добры, достаньте мне немного соли…
— Соли? — говорит она… — Как же это вы не захватили.
— У меня она далеко…
И так это меня обидело, возмутило, но сказать ничего не сказал, отрезал кусочек баранины, съел без соли. Она смотрит на мой ножик и говорит:
— Почему у вас такой большой ножик? Дайте мне его. — И положила к себе под подушку. И взяла меня досада:
— Сударыня, — спрашиваю я, — за кого вы меня считаете?
— Ни за кого… Так себе… Какой же вы человек, что в дорогу солью не запаслись и ножик отдаете…
И заснула… А я заснуть не могу: такую загадку мне задала, испытать ли хотела, или прямо злобная женщина…
Ночью кошка подкралась к цыплятам, запищали… Она кричит с гневом: прогоните, прогоните кошку. Я повиновался… И опять думаю: за кого она меня считает, за лакея что ли своего… Сударыня, говорю я, вы извольте сами заботиться о своих вещах… Как это вы смеете, кричит она на меня… Вы не забывайте, сударь, я женщина… Я и прикусил язык… Утром я встаю… Она чай пьет… Едем день — молчит. У меня ноги вспухли. Она меня спрашивает, заговаривает, я молчу и молчу или отвечаю односложно. Ночь наступает… Холодная, степная… Чибисы кричат, и так странно пищат цыплята попутчицы… Луна взошла… Какие-то рожи глядят с неба… [Цыплята] орут… Холод… Посмотрел я на нее искоса… Она вся горит, трясется, руки дрожат, а в руках все те же три южные цветочка, прикрытые платком…
Вдруг у меня что-то мягкое, мягкое, теплое пробежало по сердцу: вот эта степь-пустыня [желтая], эта старая земля с мертвенно-солеными озерами. И как это странно всё: эти три цветка, и вот уж как третьи сутки… Кому-то везет же она эти цветы, ради кого-то…
И вот эти цветы меня погубили…
Я протянул руку к цветам… Они как-то сами попали мне на колени… Она так и упала назад на подушку…
Помню, что меня грело… Я не чувствовал холода… хотя зубы стучали…
— Вам холодно? — спрашивает меня… И берет за руку… — Какая холодная!.. — Нет, — отвечаю, — теплая… — И опять едем…
Какая-то птица [кричит]. И звезда, всегда черная, летит…
Ложитесь, говорит, и вы на подушку… А как же, спрашиваю, цветы? Ложитесь, говорит… И я ложусь… Голова к голове… И так это странно: враги — лежим на одной подушке… — Здесь большие звезды, — говорит она. — Большие, — отвечаю я… — И низкие… — Как фонари.
Я женился. Я стал искать место. Одно, другое, третье… И вот теперь стал содержателем соленого озера…
И все это вранье!.. Содержатель соленого озера мне не рассказывал этого… А просто, пока этот одинокий и страшно добрый человек… Я сочинил этот маленький рассказ. Основание этого рассказа, впрочем, верное. У моей попутчицы были [гитара, шляпа], были и цыплята, и цветы…
— Бывает, это бывает, — сказал он… — И со мною тоже было, со многими бывало.
Она мне говорила: у меня муж больной… а какой он мужчина… Едемте, говорит, и для вас лучше, и для меня… Я и согласился тоже, как и все, по неопытности. Сначала не замечает, думал, обойдется, обижается. Тоже чего-чего в ней не было. Но думаю: как-нибудь доеду, как-нибудь [вытерплю]. А она мне и говорит: вы чего ворочаетесь!.. Думаю: не обидеть бы человека, то же самое… я начинаю ворочаться, она — кричать. Говорю осторожно: переложить бы следует. Вот, говорит, буду я для вас перекладываться.
Я ей отвечал: я думал, как вы более или менее порядочная: так тоже не хотите, как со мной поступаете… в таком случае, кричит… И начинает такую бузу. Доезжаем до [станции]. По прибытии туда она, даже [не глядя в глаза, подает руку: прощайте], какой вы невежа, прямо до [невозможности].
Яков Басил, сказал: — Ну, смотрите, голубчик, как бы вам беды не нажить… Бумаги у вас в порядке? — Я сказал: — У меня есть паспорт. — Это мало, — сказал Яков Васильевич.
Свежо… Чистый воздух. Желтая, желтая степь… Мы едем с Яков Басил. Едем день и ночь, еще день и ночь… Степь… Луна-Верблюд… Степь волнуется… [Легенда о] Баян… Соленое озеро… И вот горы… Тут Баян потеряла черное перо…
— Красиво?..
— Дико…
Вот дом уездного начальника: вы были там… История этого городка. Жизнь в нем… Экскурсия в степь…
18 Октября. Рассуждение об ободранном волке. Я, христианин, умываю руки, пусть киргизы обдерут волка, я <1нрзб.> приручил волка.
Плот: [трещит], а все-таки не рассыпается. Россия.
Что теряют люди, переходя к оседлому быту: ну и лежи.
Есть где-то в Туркестане такая природа, что человек и [не видал].
Остались три обожженные камня и кости животных: человек был.
19 Октября. Я буду описывать осень в степи…
Мои грубые переживания в этой грубой природе как-то сгущаются в большие задумчивые звезды. И вот они здесь висят над этой желтой [землей] и сожженной травой, над этим соленым мертвым озером со странными фиолетовыми краями.
Звезды — это воспоминания чего-то. Они прекрасны. Прекрасны тоже мои воспоминания…
Я люблю, когда после грозы в майский день капли, капая с листьев, собираются в большие и снова падают до тех пор, пока самые-самые большие задумчиво не повиснут на ветках на целый день… Тогда конец грозе… И большие спокойные капли вспоминают на ветках как непонятно сдвигались тучи на небе и огонь, и вода и земля непонятно и грозно объяснялись… О чем?.. Что они хотели сказать? — спрашивают спокойные задумчивые капли после грозы.
И еще светлее, и глубже, чем капли на ветках, — звезды на небе в пустыне…
Глаза верблюда… Как уродлив, как нелеп его вид, похожий на птицу… Но почему-то, встречаясь с верблюдом в пустыне, долго не можешь оторвать от него глаз… В этих отрешенных от жизни глазах чудится какой-то сознательный и, главное, давно-давно взятый крест на себя… Что-то бесконечно более глубокое и сильное, но дикое… Нелепость природы и глубочайшее сознание этой нелепости… И вечный укор красивому и упрек…
Мне хочется плакать, когда смотрю на верблюда… Мне хочется думать: нет того… И вот оно есть, когда я гляжу в эти старые глаза… Оно есть, оно неизбежно… Они открывают желтые сопки… холмы степные, тысячи лет лежавшие и ожившие…
У меня есть приятель, похожий на верблюда…
Древняя фигура в горах расплывается, как облако… когда едешь на лошади… Когда лежишь, она остается, и вот коленопреклоненная женщина с молитвенником в руке. А вот она стала Мефистофелем, распростертым на земле… Сколько тогда волнений! Эти склоненные сестры, а одна большая <3 нрзб.> я ее видел вчера где-то… Все это напрасные волнения… Не люблю я смотреть на облака… когда каждая фигура говорит — все это неправда, какая это бумажная жизнь в облаках, какая-то карточная здесь.
Странные эти светлые открытые дни в степи… День, два, три — все одинаковые… И открытые ночи… Север никогда не глянет вовсю… А здесь днем весь день с утра полным глазом глядит солнце… Ночью — полным глазом луна…
Поэма о Козы Корпеш.
1. Черный скворец. 2. Предсказатели о судьбе новорожденных: несчастье, если они когда-нибудь сочетаются браком. Карабай стал колебаться. Ажа-бай, дядя Сары, бай говорит: клятвопреступление — страшный грех, и Бог по вине твоей покарает и сына. Карабай изменяет обещанию. Ажа-бай решает содействовать. 3. Семья Баян: беден калым, Кудар-Кул. Он становится женихом Баян, согласно желанию матери. Ажа-бай уговаривает ее ждать жениха. Предсказатели говорят, что он придет, когда у него вырастет золотая коса… На месте своих кочевок он оставляет Алтын Таран (золотой гребень) и т. д. А Кудар-Кулу дает поручения: когда он выполнит их, тогда она и выйдет замуж: 1) сосчитать бесчисленный скот; 2) во всех местах безводной степи выкопать колодцы; 3) в низменном месте <3 нрзб.> чтобы стало озеро обозом в кожаных мехах в течение данного года, а берег обложить солью. И теперь есть озеро Тапсын.
Смерть Карабая. Игра в бабки: попал прямо в веретено и разорвал пряжу своей бабушки. Она обругала: не лучше бы тебе, большому, разыскать невесту! Выпытывает у матери, курмач горячий зажал в руку матери… Мать: брак-несчастье. — Я должен исправить грех отца… — А богатырь Кудар-Кул. Лучшего коня. Вооруженый гайзой (пикой) и клычом (саблей)… Мать и бабушка напустили колдуна. Дикой верблюдицей. Не испугался. Убежал. Бурная река. Бросился прямо в нее, и река исчезла. Ночь, лес на пути, и стал рубить лес клычом, только ударил — лес пропал, [погнался за] лисицей — и в нору… Стреляет в нору. Нагайка золотая… оружие, стремена, [колчан] стрел, когда ничего не осталось, опустил в нору свою косу
— золотая. Потом лисица выбежала, но он не стал за ней гнаться — не соблазнила.
Приехал к Баян — аул. Тут сорной травой заросло. Кизяк… костер… Старик идет. — Откуда, бабай? (дедушка).
— Али-бай — выгнанный Кудар-кулом. Повторил… спрашивает, покажи косу. Приметы… рассказал и умер.
Табунщиком…
Табунщик назвался Катур-Тази… Баян у небольшого стада и расспрашивает о женихе. Он стал заигрывать, она не обижалась… Раз коза сломала ногу. Упреки… Табунщик в объятия. Она ударила, и голова и шапка упали… глаза открылись, вздохнул, приподнялся и сел… Три дня и три ночи прожили неразлучно жених с невестой. В конце третьего дня обнял подругу и в объятиях ее умер.
Баян. Велела готовить «ас» (поминальный обед) — для него сорок верблюдиц без верблюжат, сорок кабанов без жеребят, сорок коров без ягнят… и народ туда и ожидать ее в степи у колодца — она приедет с телом. Труп заделали в толстый войлок и ковер. По приезде туда притворилась больной… Выздоровеет, когда молодой джигит достанет из колодца воду… по косе Баян… кто спустится, за того замуж… Обрезала. Эта шутка та же, которую ты сыграла с моим женихом, сказала Баян; чтобы смерть пришла скорее, приказала закидать отверстие лесом и сверху насыпать курган. Велела рыть могилу для нее и жениха.
Поэма о Баян: аксакал возле арбы в степи ночью… Или наверху Каркаралинских гор у Чертова озера на пикни-
Як бы трошки землицы в Полтаве, так я б в ту бисову землю не поихала.
Развитие впечатлений.
Последний день охоты: ветер, сверху горы видны — взмахи черные окаменелых волн, а там дальше сухой океан, еще дальше в нем синий взмах волн, и еще дальше какая-то жизнь: там океан волнуется, а еще не засох…
23 Октября. Слова из Даля.
Многоязычная толпа. Многополосные халаты. Шапки невиданного покроя. Сухое море — степь. Продетый в носовой хрящ шерстяной аркан, привязывают за хвост предшествующего верблюда… хозяева товаров, подобрав ноги… Ощупывают курдюки. Б. в синем чекмене с позументом по косому вороту, с остроконечной тюбетейкой набекрень. А девка, сидя на земле… основа из верблюжьего гаруса на самоцветную армячину… поправила бархатную, стеклярусом и перьями украшенную шапочку, а старуха [держит] в одеревенелых руках своих жесткую, черствую сыромять, вымоченную в молоке, прокопченную в дыме…
Подобно таволге и ковылю, прирос он к пустыне.
Ага — старший брат…
Жених берет невесту (за калым), и влюбленный получает, бывает, только завернутую в бумажку алую шелковинку, немного гвоздики и два, три совиных перышка…
Коннорожденный народ.
Подготовляют, подморовывают, подъяровывают степных лошадей.
Девка, в алом бархатном [платье] под золотою стежкою, в трехцветных бухарских сапогах из чешуйчатой ослиной кожи, в острой конической бархатной шапочке, унизанной бисером и украшенной Селезневыми и совиными перышками и темно-зеленым, искусно набранным висячим пером, длинными [плетеными] сетками, кистями и плетешками, из разноцветного бисера и стекляруса, — нету кречета на эту [красоту].
Бирге бол! держись.
И она плела, шила, скребла, вязала уздечки, ткала армячину, чинила платье и сбрую отца и братьев, выделывала жеребячьи шкуры на [сапоги] и дохи — вымачивала их в квашеном молоке, привешивала, смазывала бараньим салом: коптила и вышивала их руками — и дождь не промокал ее работы; и она копала и собирала марену и красила козловую замшу и овечьи шкуры; вьючила верблюдов, ставила и сымала кибитку, седлала и подводила отцу и братьям коней; мужчины холятся, валяются на кошмах и коврах, пьют кумыс и спят. Она рядилась при перекочевке в лучшие платья свои, убиралась ожерельями и запястьями, выпрашивала у отца и братьев бойкого скакуна…
Вьючные верблюды, коровы и лошади медленно и задумчиво ставили копыта свои в [следы] друг друга.
Тау, агаш, орман, туйе (гора, дерево, вода, лес, верблюд).
Саба моя полна кумысу, баран всегда найдется для гостей и ковер на подстилку.
Степь — дорога немереная.
В огненное лето пристал я к аулу киргизскому, на скале расположенному.
Из Аничкова — к стилю.
Ехал я на иноходце четырехлетнем… Где теперь сыскать долину для выхода. Нечаянно я попал в пропасть. Брат мой — сабля из лучшей стали. Свитый из лыка русский аркан сильно врезался мне в икры, и на [ноги] надели колодки. Хотя ты (о русский!) и враг мой — завязывай послабее: очень больно, душа моя.
Бекет! не езди ты, душа моя.
Я стонал и надрывался в темнице, как горюет верблюдица по своему верблюжонку.
Лежа поперек арбы, я пел, расшевеливая свое горе.
Я был один от Серик-бая, и хотя один, да герой. Сделавшись главою пятисот воинов и [подняв] белое знамя с черным верхом.
Как ушел ты, Бекет, душа моя, аул мой остался без господина. Подобно матке, у которой пал жеребенок, я пришла к тебе с невысосанными сосцами.
Если пуститься бежать вприпрыжку, то нет никого быстрее зайца. Хочу его поймать, — нет у него хвоста.
Описать Ас (поминки).
Изв. общ. Арх[еология], Ист[ория] и Этногр[афия] <2 нрзб.> Т. XIV, г. 1898–1899, стр. 210–211.
Байга — скачки.
Певцов поощряют: «ходда».
Байга: конец ее — кутерьма.
9-й месяц лунного года. Рамазан (пост).
Рай и ад до сотворения мира. В аду из огня Бог создал джинна Мараджи, и из ребра его — жену Мараджи… Они родили сына Азазиль. Он так [огромен], что в аду даже в ладонь не осталось места ни на [что].
Создал этот миф про Адама и Еву, Азазиль отказался повиноваться, потому что она из глины, а он из огня. Азазиль был изгнан и назван: шайтан.
Джеты-каракши (семь воров). Две лошади вращались вокруг Кола. 7 воров не могут приблизиться, а все вертятся.
Плеяды: Уркер. Один из джиннов — Каракма — похитил одну звезду из Уркер себе, младшую сестру, девицу Уркер. Все это видно на небе с древних времен.
Одна птичка моя в одно дыхание долетает до рая, и в одно мгновение до фарыза — мечты.
27 Октября. Наша компания идет караванным составом — рассказ. Шу-шу-шу — овцы… Поездка лунною ночью с орлами… Я отстаю… А они вместе… Озеро и птицы… Караван плывет по пустыне… Верблюд за верблюдом… ближе и ближе…
И это вовсе не верблюды, а телеграфные столбы [колыхались] в мареве.
Песня неразрывна с киргизом: учение детей. Импровизация: Исак и 5 осин.
Есть момент ощущения природы: я <1 нрзб.> и свое… Из себя выйдешь, издали из умершего, и вот природа тогда — декорация: висит луна, звезды все эти блестят и т. д. (когда ехали с орлами) — не есть ли этот момент высшего развития личности…
Русский пейзаж средней России — это какой-то полупейзаж. Любящее сердце открывает в нем свое, милое… Но есть человек… как человек, ставший посторонним, увидит полунамеки, полудогадки… И наскучит, и спросишь себя: когда же, когда наконец я увижу… И вот это соленое озеро: нет!
А с другой стороны: разве везде одинаковы звезды и месяц? Как глядит теперь месяц над Невским проспектом… Или Шолпан… И кто просто скажет: это тот же Шолпан.
И когда потухает свое <3 нрзб.>, декорацией кажется то… Сахарная звезда… Сахарный месяц…
8 Ноября. Рассказал Ремизову о своем арабе, о содержателе соленого озера и т. д. Он сказал: вот хорошо, пишите
«Степной оборотень» — рассказы, связанные одним фоном природы: степи.
Итак, решено: я степной оборотень.
I. Содержатель соленого озера.
Женщина в ауле: ей снился араб из Мекки.
После белых ночей первая электрическая лампочка встретилась с месяцем. Показались звезды, пока белые. Каждый день надвигалась ночь. Месяц глупел. Лампочки все ярче горели… Месяц постарел, телеграфные проволоки перерезали его, как глубокие морщины. Лампочка, довольная, завела вокруг себя маленькое освещенное хозяйство… Ночь осела над городом. Прощай, электрическая лампочка и телеграфный столб с белой чашечкой, и петух не кричит, и все…
Поезд тоже, вероятно, имел когда-то роман…
28 Ноября. Использовать следующее: картина запечатанных киргизов в зимовке… Журавли летят над ними и строятся… Как они строятся. Ведь тут-то мы видим, все уже готово, они летят треугольником, и… Да, [недавно] я видел над Каменноостровским проспектом летели лебеди… Я подумал, значит, они и над Невским летели… Рассказываю это на днях одному орнитологу, а он мне тоже рассказывает: не только лебеди, а и всякие птицы летят над Петербургом; отворю, говорит, иногда форточку вечером и слышу по крику, вот сегодня кулики летят, или вальдшнепы, или утки. Да, а в степи, там все это начинается. Журавлей тьма! Строятся они наверху, учат молодых… Ведь молодые еще не умеют летать… Какая там наверху жизнь! А киргизы… Ведь я хочу рассказать, сколько потеряло человечество, оседая… Киргизы запечатываются в зимовки…
29 Декабря. Если бы когда-нибудь звезды спустились с неба на землю, как скучно бы нам стало, как тяжело…

[1910?]

12 Января. Основное зло нашей жизни состоит в том, что мы стали невнимательны к каждому отдельному человеку.
579

Ученые больше других страдают этим грехом.
2 Апреля.
Архары (из путешествия в Сибирь).
1. Без открытого листа.
Без открытого листа у нас нельзя путешествовать, но в Сибири, я думал, этого не нужно: рисовалась она в моем воображении слишком просторною для таких мелочей. Не было и времени выправлять бумагу, и я поехал без открытого листа в киргизскую степь по Алтаю.
Страхи в Омске (распоряжение степного генерал-губернатора): Сибирь не такая просторная. Дальнейшее мое повествование будет о том, как постепенно необъятное понятие Сибири в одном из маленьких степных городков сузилось до микроскопических размеров.
2. Архары.
Я уже себе выработал прием наблюдений природы в [новом месте]. Для того чтобы получить всестороннее впечатление от [места], нужно найти себе какую-нибудь очень твердую цель, случай, по пути заинтересовавший. В этот раз [моя цель была] в виде добычи рогов архара, горного барана, обитающего в недрах Алтая. Все [пароходы] пошли по Иртышу. И вдруг все страхи. Спрашиваю: ни в каком случае. Как быть. Дебоган — жениться. Рыжие архары стадами. Я не доехал до Алтая и поехал в город N.
Михаил Михайлович Пришвин.
Спб. (Санкт-Петербург), Ропшинская, 30 А, кв. 16.