Виталий Огородников
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ


ЛЮБОВЬ-ТО ГЛАВНЕЕ

Сентябрь на носу, давненько уже Ильин день, кутаясь в колючий, кое-где дырявый туман, прошагал по глади деревенской речушки, а пацанов хлебом не корми дай искупаться.
Ватага только что выскочила на берег. Трусы выжимают, трясутся от холода. Стасик по-особому выжимает, сняв их до колен и закручивая обеими руками. Дрожит — водичка-то уже кусается.
И вдруг — эта тётя с чемоданом и маленьким чемоданчиком. Откуда она только взялась? Это же их место! Никогда ещё тут такие тёти не прохаживались.
Все пацаны быстро в трусишки запрыгнули и Стасику показывают на незнакомку, а тот замешкался, у него же они между ног закручены — быстро с ними не разберёшься. Стасик так и застыл в этой неприглядной позе.
«Что делать? Но передом-то ещё хуже, — мелькнуло у него в голове, — постою так, может, отвернётся… Сейчас! Отвернётся! Она ещё и чемоданы ставит! Конечно, они же тяжеленные, а ручки-то у незнакомки такие тоненькие, — с состраданием заметил он про себя. — Убежать, спрятаться за иву или даже в иву? Тоже не получится — далековато, да и какой тут бег, когда стреножен, как жеребёнок в ночном».
При воспоминании о лошадях у Стасика дрожь прошла, и тогда он подумал: «Ну и что? Пусть любуется» и представил себя скульптурой в Летнем саду. Стасику про Летний сад рассказывал отец, когда ещё был отцом. Набор открыток, привезённый им из Ленинграда, отец надёжно припрятал. Но разве можно от Стасика утаить такое? Отец! Где сейчас и кто он сейчас — неизвестно. Известно только, как мамка плакала, когда он уходил. Ушёл и открытки с собой забрал. Мысли о Летнем саде помогли Стасику собраться и действовать. Стасик как ни в чём не бывало (в прямом и переносном смысле) решил идти от обратного — он спокойно продолжал закручивать бедные трусишки до пробуксовки рук, (эх, видела бы мать!) дескать, дело обычное. Капли падали на песок от его усердия.
«И что она так вылупилась на меня, что же дальше делать? Что делать?» — пока думал, само собой вылетело:
— Здрасьте!
С детства воспитан: со старшими первый здоровайся.
— Здравствуйте, ребята. Купаемся? — задала незнакомка вопрос-ответ, слегка покраснев.
— Здрасьте, — повторил воспитанный Стасик и тут же влюбился в неё.
Самые шустрые из ребят наперебой объясняли незнакомке, как пройти в школу, и отбирали друг у друга чемоданы, собираясь идти за ней хоть на край света, но она тактично отказалась от провожатых. Поблагодарив, взяла свою поклажу и пошла по тропинке к шаткому мостику. Стоило ей скрыться из виду, вся ватага повалилась от смеха кто в кусты, а кто-то в выжатых трусах обратно в реку. Смеялись до упаду, особенно, когда просили Стасика повторить это его «здрасьте».
Первого сентября молоденькую учительницу физики представила директриса:
— Знакомьтесь, ребята. Это Вера Павловна. Садитесь. Стасик, а ты что стоишь? Садись.
Стасик оторвал свой взгляд от окна и посмотрел на учительницу. Вера Павловна видела Стасика всего лишь раз, и то сзади, но сразу узнала его. Вот только сейчас Стасик покраснел. Но как-то быстро он умел справляться со смущением, убеждать себя, что ничего страшного, что всё так и должно быть.
«Любовь-то главнее», — всегда говорил он себе.
Места в классе были заняты в соответствии с отметками в дневнике. И так уж получилось, что Стасик сидел на последней парте в правом ряду.
«Зато у окна», — успокаивал он мать. Стасика ничуть не удручало его место в классе, напротив, он им очень дорожил и не променял бы даже на «Трёх мушкетёров», потому что из окна он мог часами напролёт любоваться речкой и огромной реликтовой ивой на берегу.
С ивой они были друзьями. Пожалуй, только ей он мог рассказать самое сокровенное: что… Ни за что! Никому! Ива походила на бабушку, маму отца, когда-то таскавшую Стасика на закорках. Ствол у основания ивы треснул и разошёлся, так что в чреве дерева можно было спрятаться, как он прятался в складках юбки своей бабули, когда был маленький. Стасик не всегда был готов к уроку, но всегда радовался, когда его спрашивали, ведь тогда надо было встать, а стоя гораздо лучше было видно всё: речку, берег, иву. Вот и сейчас ива машет ему ветвями и поёт по-птичьи песни, которые слышит только он. Отвечая на вопросы учителя, он всегда смотрел в окно, словно это был ответ не учителю и классу, а речке, берегу, иве. Сидя, видишь только затылки отличников и косы отличниц.
После увлекательного урока учительница спросила:
— Вопросы есть?
Стасик поднял руку.
— Что, Стасик?
— А вы пойдёте сегодня купаться?
Весь класс захихикал. История получила огласку, несмотря на семижильные клятвы, данные на берегу. Стасик окинул всех взглядом, и все смешливые вжались в стулья.
Учительница слегка смутилась:
— Нет-нет. Холодно, ведь уже осень.
— У нас тёплая речка. Сами увидите, пойдёмте. Там ещё ива добрая всех ждёт. А у вас река тёплая?
— Ещё вопросы, ребята?
— А вы откуда к нам приехали? — это снова Стасик спросил.
— Издалека. Урок окончен.
«Кажется, она меня тоже любит, — с мечтательной улыбкой подумал Стасик, — по имени сегодня назвала. Никого больше по имени, всех по фамилии», — старался подтвердить он свои догадки. Чего только ни придумывал в пользу своих соображений: и называет-то она его по имени, и звонить-то чаще других просит.
Звонком в школе служил поддужный колокольчик, и не всякий ученик удостаивался чести позвонить с урока или на урок. Когда эта честь выпадала Стасику, радости его не было предела. Он бежал по коридорам сам, как колокольчик, и трудно было понять, кто из них так трезвонит. Вся школа знала, что колокольчик этот снят с дуги свадебной тройки их директрисы. Вся школа знала, что директриса всё ещё ждёт своего Петеньку с войны, которая проникла в каждый дом, в школу, в каждый уголок их светлой деревни.
Вера Павловна была хорошим преподавателем, но не всем эта физика давалась легко, и как-то в конце занятий она сказала:
— Все свободны. Стасик, а ты останься, пожалуйста, я объясню тебе про этот угол падения.
Стасик с охотой воспринял это предложение и гордо посмотрел вслед уходящему классу.
Вера Павловна поставила его у зеркала в учительской немного в стороне и спросила:
— Ты себя видишь?
Стасик начал вытягивать шею, как жираф, — увидеть-то хотелось.
— Э, дружок! Стой на месте, а почему не видишь? Как ты считаешь?
Стасик подумал: «Всё равно увижу» и снова принялся вытягивать шею.
— Вот видишь, себя ты не видишь, а меня ты видишь?
Стасик выпрямил шею и с улыбкой, стараясь придать своему голосу чувства, округлил:
— Да! Вижу!
— А как ты думаешь, твоё отражение в зеркале есть?
— Нека.
— Как это «нека»? Я-то тебя вижу. Значит, твоё отражение в зеркале есть. А моё отражение в зеркале есть?
— Так вон оно, — кивнул довольный Стасик. — Мы там, значит, оба есть!
И тут он расплылся такой улыбкой, что даже зеркалу стало смешно.
Про эту осень говорили: «Бабье лето вернулось».
Было тепло, и Стасик всё свободное время проводил на берегу. Ива уже пожелтела, но так же внимательно слушала своего друга. Стасик говорил ей, что любовь — это его тайна, это его девушка. Он представлял, как несёт её на руках, и огромная реликтовая ива смотрит на них и удивляется: «Какой ты, Стасик, сильный!».
— Я с ней и на тебя смогу залезть, — говорил он иве.
Иногда он залезал на эту рассохшуюся добрую иву и смотрел в воду. Отражение своё он видел, а иногда поворачивал голову так, что и её отражение было тут же. Да вот оно! Всё в солнечных бликах, но где же она сама?
Он закрывал глаза и представлял себя с ней на этом дереве. «Как бы мы с ней здесь лежали! — мечтал он. — Смотрели бы друг на друга всю жизнь! И дружком она меня называет так нежно. Правда, на собаку похоже».
Сейчас же он смотрел на Веру Павловну, даже когда его не спрашивали. Стасик был на верху блаженства, когда она ему что-нибудь поручала. Тогда радости было выше потрёпанной ветрами крыши сельской школы.
«И тетради сегодня меня попросила собрать, а эта Ольга давай кривляться, размахивать тетрадью перед носом, дескать, а ну-ка отбери».
Стасик тогда изловчился и выхватил тетрадь, едва не сделав из неё две полутетради. Ольга знала, что нравится почти всем мальчишкам. Вот именно, почти. «И что они в ней нашли? — думал Стасик. — Нос картошкой, щёки… Щёки, правда, красивые».
На переменке Ольга подозвала Стасика со снисходительной улыбкой и прошептала на ушко:
— Тебе что, физичка нравится?
— Никакая она не физичка, а Вера Павловна.
Однажды он сам остался после уроков, делая вид, что портфель никак не хочет собираться и идти домой.
Когда все вышли из класса, он тихонько спросил:
— А вы в Летнем саду были когда-нибудь?
— Я родилась там.
Стасик вскрикнул восторженно:
— Вы! В Летнем саду?!
— Рядышком, — поправила Вера Павловна.
— Значит, видели там статуи? — спросил Стасик, отвернувшись.
— Конечно! Они все мои друзья, — восторженно произнесла Вера Павловна, чем несказанно обрадовала собеседника, который тоже считал, что он ей друг, а может, и побольше.
Ему так понравилось оставаться после уроков, ведь он узнал о Неве, Балтийском море, Петропавловке и атлантах.
Счастливый, он пришёл на берег и спросил:
— Ива, а ты кем хочешь стать?
И ему казалось, что она отвечала ему: «Птицей».
— А я, наверно, учителем, ведь если я буду учителем, я смогу жениться на Вере Павловне, — и Стасик обнимал гладкий от ветров ствол векового дерева, снова напомнившего ему бабушку.
«Точно она меня любит, просто ей неудобно признаться», — утешал себя Стасик. Он продолжал проводить время на иве, и в мечтах своих забывал обо всём на свете.
Вода в реке уже была холодной. И вот один раз, когда он сидел на иве, на берег вышла Вера Павловна. Стасик затаил дыхание и прижался к стволу. «Хоть бы не это», — мелькнуло у него в голове, но она, внимательно оглядевшись по сторонам, скинула через голову платьице и предстала своему отражению в купальнике. Зоркий глаз Стасика всё разглядел за эти доли секунды, которые она входила в воду. Поплавав, она вышла, вытерлась полотенцем и потянулась за платьем, и тут ветка ивы хрустнула — всё-таки выдала Стасика.
— Я не следил, — сказал Стасик, слезая с дерева, — не подглядывал, я тут сам по себе, Вера… (на «Павловну» язык почему-то никак не поворачивался.
— А, Стасик, это ты! — засмеялась учительница. — Проверила вашу контрольную, а сейчас проверяю вашу речку. Вода и правда тёплая.
— Я же говорил вам, что тёплая. А вы лучше всех статуй Летнего сада! — сказал Стасик, стараясь казаться выше, чем он есть.
Вера Павловна накинула платье, погладила его вихры и ответила:
— Ты ещё маленький, дружок, у тебя ещё всё впереди. Ты хорошо подготовился к урокам? — и, не дожидаясь ответа, ушла, оставив Стасика в раздумьях о силе женских прикосновений.
К зиме явился певец Летних садов с виноватым видом и сумкой, забитой тушёнкой и шоколадом. Стасик, нацепив лыжи, поспешил на берег реки — там была лыжня и горки. Ива стояла беззащитная и одинокая. Ни одного листочка на таком дереве. Стасик заглянул в иву — никого.
Постояв рядом, он сказал иве:
— Батя вернулся.
Стасик знал, что иве это небезразлично. Она что-то говорила, но слов он разобрать не мог из-за сильного ветра. Он помахал ей рукавицей и, скатившись с берега, побежал по речке, где плавал летом.
Потом он покатался по берегу, скатывался на лёд. Десять раз возвращался на то место у мостика, где впервые увидел Веру Павловну. Ну да, вот здесь она и стояла со своими чемоданами, а сейчас снегу полметра, поэтому чемоданы как бы в воздухе висели. Холодно, но кофта на нём непродуваемая, связана тёплыми руками матери.
Темнеет зимой рано, и он не хотел, чтобы мать волновалась, вернулся и тихонько прошёл в свою комнату.
Родители разговаривали шёпотом, но Стасик слышал, как мать хвалила:
— Сына-то как подменили.
— Что с ним? — тревожно спросил отец.
— Ведь с двойки на тройку перебивался, а тут пятёрку принёс и две четвёрки. Я ему новую кофту связала.
Так тепло стало Стасику от этих слов. Мамка радуется, батя снова дома. Стасик улыбался, и ему виделась не кофта, а красивая, красными чернилами выведенная пятёрка в его дневнике с подписью Веры Павловны.
«Она меня старше, ну и пусть, я ведь её скоро догоню, а ростом-то и перегоню, сейчас почти с неё, — думал он, засыпая. — Конечно, догоню. Подумаешь, возраст. Любовь-то главнее».