Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Парткомовские миллионы
Экспонаты
Лодка, шурша песком, причалила к берегу. Пахом, деревенский сухощавый, но крепкий дедок, перешагнул через борт. Уцепившись за цепь, укрепленную в носовой части, потянул ее на себя, нога в кирзовом сапоге скользнула по чему-то плоскому. Рискуя упасть, он взбросил руки, балансируя, но удержался на ногах, чертыхнулся, в сердцах пнул под киль кормы. Из-под песка явно проступила кость невиданных размеров. Пахом невольно присмотрелся, расчистил еще большую площадь, выступил огромный мосол.
«Лошадь? — соображал рыбак, — Медведь? Не похоже. — Ухватился и почти без труда вывернул находку из песка. — Мать честная, лось, вымерший носорог, мамонт?!»
Рыбалка сегодня не задалась, поймал пару подлещиков, трах пескаришек, не возвращаться же с пустыми руками. Вот и находка! Только куда этот мосол приспособить? «Экспонат, однако», — разглядывал он желтоватую, пористую кость. Нашил палку поострее, потыкал словно пикой рядом с местом находки. Обнаружился буро-коричневый голыш, с буханку черного хлеба величиной, выкопал обмыл, долго разглядывал, смекал чего-то, взял и его.
Супруга из рыбешки уху сладила, хоть небольшой навар, но свеженькая похлебка.
Добытые экспонаты Пахом водрузил на этажерку с книгами, показывал при случае мужикам, уверял, что это кости мамонта.
На летних каникулах к старикам наведался внук-подросток из города. Заинтересовался находками деда:
— Дед, где ты их добыл? Ты понимаешь, что это?
— Думаю, это кости мамонта, а какие именно, затрудняюсь сказать, — дед взял кость, — Вот эта ровно от ноги будет, — он поставил ее вертикально, словно примеряя, — Вишь, берцовая, однако. Тазобедренная инока выглядит.
Внук оживился, подтвердил, что ровно такую он видел в краеведческом музее Тюмени.
— А это зуб мамонта. Видишь, поперечные жевательные пластины. Он представляет большую ценность для косторезов и для науки. Нужно сдать эти экспонаты в музей, либо в НИИ палеонтологии.
Внук уехал, а Пахом заразился идеей разбогатеть, сдав экспонаты в городе в нужное место.
Увернул кость в мешковину, тщательно обвязал веревкой. Зуб определил в рюкзак. Действовать решил осторожно: в городе дельцов хватает, как бы не продешевить!
В Тюмени с автовокзала перешел на городскую остановку и сел в грузопассажирское такси, намереваясь проехать в краеведческий музей на набережной. Город Пахом немного знал, потому спокойно взирал на мелькающие кварталы за окном. Вдруг в глаза ему бросилось объявление: «Скупка рогов», далее следовал номер мобильного телефона, Пахом отметил для себя этот район города.
В музее его ждала неудача: он был закрыт на санитарный день, лишь на первом этаже работала небольшая художественная выставка.
Пахом нашил-таки какого-то служителя основного зала. Скептически осмотрев кости, тот заявил, что особой ценности они не представляют, так как музей располагает полным скелетом мамонта и костями более хорошей сохранности.
Больше никто и ничего вразумительно не сказал, лишь дали визитку с адресом и телефонами музея.
Куда следовать далее, Пахом не знал. О НИИ палеонтологии никто слыхом не слыхал, пара прохожих назвала музей минералов или геологии. Ехать туда не решился. Вспомнилось объявление о рогах, и он, была-не была, отправился туда, где видел его. Простенький мобильный телефон у него был, позвонит в случае чего по тому номеру, авось рядом окажется эта скупка.
Заявленную контору он нашил довольно быстро. Оказалось это частная лавочка, приобретающая рога благородных животных: лосей, оленей, косуль. Пахом сказал о своим товаре. Приемщик — раздобревший мужичок с плутоватыми бегающими глазками лениво гонял карты по экрану монитора. Выслушав деревенского дедка, на всякий случай набрал в поисковике «зуб мамонта — купить», прочтя информацию необычайно оживился:
— А ну-ка, зуб покажи.
Пахом достал экспонат. Приемщик взвесил его на руке, покрутил, рассматривая.
— Стольник даю.
— Чего? — удивился Пахом. — За стольник иди поищи дураков, да добудь его сам. Давай сюда.
— Погоди, погоди, дед, я это так, прицениваюсь. Давай рубль и по рукам.
— Ещё хлеще! Хват ты, однако, парень! Вместо ста, рубль дашь!
— Ах, не понял ты, это так условно говорят — рубль, тысяча рублей, если быть точным.
Пахом не спешил расставаться с находкой: «Коли он так резко цену поднял, стало быть, хороших денег стоит этот зуб».
Приемщик замешку деда принял за обдумывание, поспешил:
— У тебя еще что-то есть?
— Есть, только дешевить я, парень, не собираюсь.
Воззрившись на берцовую кость мужичок присвистнул:
— Эк тебя, дед, угораздило! Где ты это добыл? Может, у тебя и бивни имеются?
— Тебе, может, и ключ от комода, где деньги лежат?
— Да ладно ты, я это так, разговор поддержать, — он быстро клацал по кнопкам клавиатуры, высматривал что-то на экране. — Давай оптом за три рубля и «дело в шляпе».
Пахом молча упаковывал кость. Мужику позвонили на мобильный телефон, он нервно забегал:
— Ну да, настоящие. Узнал. Предлагал, — отвечал обрывочными невыразительными фразами, — Пока нет, давай подъезжай, ага. Ерником! — и уже обращаясь к Пахом: — О-эр-эр, дедок, как там тебя, давай сделаем так: сейчас подъедет эксперт, установит реальную цену твоему товару и по рукам. Ты куда это собрался? Садись, в ногах правды нет, я чаек поставлю.
От Пахом не ускользнула озабоченность и суета мужика, который еще минут пять назад был ленив и спокоен, как удав. Он решил дождаться эксперта.
Очень скоро явился горячий чай, печенье, конфеты. Мужичок подмигнул:
— Или может быть, чего погорячее? — он извлёк из шкафа-пенала приземистую расчатую бутылку коньяка, рюмку, — налил до краёв, придвинул Пахому.
— А себе? — заметил тот.
— Извини, я на службе.
Пахом насторожился: «Что-то нечисто тут, небось намешано невесть что», — вслух сказал:
— Да и я не стану. Мне ещё обратно пилить, сморит в автобусе. Скоро ли твой эксперт?
— Сей момент, вот-вот будет.
Вскоре в офис, как обозвал контору приёмщик, ввалился холёный «эксперт». Из кожаного пиджака выпирал внушительный животик, на среднем пальце левой руки сверкало массивное золотое кольцо-печатка. На оплывшем лице нос картошкой, глубоко и близко посаженые глазки с белёсыми ресницами, покатый лоб, два крупных зуба, выпирающих из-под жёстких усов — истый бобёр по обличью. С приёмщиком он говорил командным тоном, начальственным взглядом оценил Пахома. Он видимо решил, что такими манерами обескуражит деревенского деда, облапошит в два счёта. Началась канитель, торг, ни торг, уловки, ухмылки.
— Ты же, дед, физическое, не юридическое лицо и лицензии на добычу подобного материала у тебя, разумеется, нет. Для тебя один вариант: скинуть всё нам.
Пахом понял, что пора смазывать лыжи. Он отклонил все предложения, сославшись на то, что учёные примут его находку на более выгодных условиях. Уже в дверях его задела брошенная напоследок фраза:
— Ну, ну, если ещё говно мамонта привезёшь, враз обогатеешь!
Пахом, было, вышел за двери, но обернулся:
— Вы в объявлении пропустили слово «копыта», комбинаторы хреновы!
Знал Пахом вес своим словам, читал Ильфа и Петрова, решил не искать больше места, куда сдать свои находки: «Такая «скотина» нужна самому!»
Благополучно вернувшись домой, отдал зуб мамонта старухе:
— Будет тебе добрый гнёт для квашеной капусты.
Недоносок
Нашлось практичное применение и для берцовой кости. Пахом приладил её подпирать похилившийся заборчик у соседского погребка.
С этим заборчиком у него в хозяйстве произошла оказия: по весне потерялась глубоко супоросная свиноматка. На пару со старухой искали они животину на поскотине, за деревней в овраге. Спрашивали в соседней деревне, всё тщетно.
Свиноматка нашлась на третьи сутки. Пахома осенило: заборчик-то повален видно не сам собой, а ровно пятачком подрыт прямо у подпорки. Побежал к соседям:
— Давно ли погреб открывали? — спрашивает у хозяйки.
— Да он у нас ровно открыт, — Семён картошку проверял, проветривал, воду смотрел, верховодка подпирает, приямок-то полнёхонький ноне. А ты почто спрашиваешь, Пахом Иваныч?
— Пойдём, Викторовна, посмотрим, сдаётся мне, свинка наша там загорает.
— Бог с тобой, как бы её туда угораздило?
— Пойдём, а там уж видно будет, — настаивал сосед.
Пахом сам опустился в открытый створ погребка, тихонько присвистнул:
— Эва, девка, ладно, что угадал я. А тебе тут сытно живётся, — огляделся он, — вон картошка погрызена, водичка рядом, ага? Ну, бывай, покудова за подмогою побегу.
Свинья, развалившись на боку, лежала на деревянном полке, обочь с кадушкой квашеной капусты, банки с соленьями-вареньями стояли в целости сохранности у самой стены.
Вытаскивали свиноматку втроём на вожжах, сам Пахом подначивал из погреба, направлял, подталкивал.
В этот же день свинка опоросилась преждевременно восьмью мёртвыми поросятами, а девятый вдруг зашевелился, задёргал ножками. Пахом подхватил детёныша, спрятал за пазуху. Бабка было воспротивилась:
— Куды ты с им? Толку всё одно не будет. Ох, ты беда какая, сколько урону понесли! Растудыт твою хозяина мать! Забор починить не можешь! Одне дудки да книжки у тебя на уме!
Бабка Авдотья отчасти была права: любил хозяин волю-вольную — луговой простор, речку, лесные тенистые пущи, работу свою. В домашнем же хозяйстве прореха на прорехе — не лежало сердце. Видно, всякому своё по душе.
До пенсии и дальше, пока хватало сил, Пахом пас частный крупнорогатый скот. В ремесле своём был асс. Знал он характер всякой животины, умел управлять, договариваться с ними, как с людьми. Если заводилась в стаде особо норовистая корова, бык или тёлка, находил подход, дабы стадо не баламутили. А уж коли занеможет какая скотинка, помогал ветеринару управиться — кровь ли на анализ взять, задать микстуру, обработать рану.
Упомянутые Авдотьей дудки и книги имели место в увлечениях супруга — к тем и другим пристрастился он при пастьбе. Дудки, а вернее сказать сопелки, мастерил из сухих былок борщевика, рогоза. С последними было больше мороки, приходилось выжигать сердцевину раскалённой спицей, тогда как у борщевика трубка полая.
Всякая из сопелок имела свой голос, тональность. С их помощью Пахом и руководил стадом: звал утрами на пастбище, в обед на водопой, поднимал с отдыха, вёл обратно в деревню.
К книгам пристрастился на выпасах же. Да так пристрастился, что прочёл их великое множество, в своих знаниях по литературе мог «заткнуть за пояс» местного учителя словесности.
Третьим пристрастием Пахома была рыбалка, не упомянутая бабкой. Как никак, от этого занятия в семье был прибыток, любила супружница горяченькой юшки похлебать, запечённых на сметане да в русской печи пескарей отведать.
А ещё горазд был сельский пастух на выдумку, юмором неординарным славился, рассказчиком слыл интересным.
Любили мужики хоть в сотый раз послушать, как побывал он у кумы на дне рождения. Всякий раз история обрастала новыми подробностями и версиями. Начиная повествование, Пахом обычно садился в удобную позу — закидывал нога на ногу через колено и ритмично покачивая носком сапога, заводил неспешный разговор:
— Любила кумушка, царствие небесное, по гостям ходить, к себе однако часто не зазывала. Но раз таки выгостился я у неё. Да, было такое дело! На именины, знать, пригласила нас с бабкою.
Ага, значит, усадила за стол чин-чинарём. Стол накрыла скатёркою плюшевой с кистями — как в лучшем ресторане. Ну из закуски то, да сё, а на горячее пельмени подала. Я, брат ты мой, таких пельменей отродясь не видывал, размером с блюдце, больше четырёх и на тарелку не вмещается. Бог бы с ними, будь они вкусные, а то ведь угораздило её, то ли мясо заветренное, то ли сало прогорклое в фарш положить, опять же тесто толстое к зубам липнет. Да будь ты неладна! Раскромсал это я пельмень на четыре части, жевал, жевал, а в глотку не лезет хоть убей. Смотрю: кот на сундуке вытянулся, глазищами так и стреляет, кисточками от скатёрки шевелю, будто поиграть зову его. Спрыгнул он, забрался под стол, я ему этот пельмень и давай скармливать незаметно. Только уж больно быстро рыжий насытился, вернулся на свою лежанку и мяучит эдак лениво, чего мол манишь, не лакомый твой кусочек. Что же делать? Ну, разговоры разговариваем, ещё два пельменя я между делом в носовой платок увернул, поднялся из-за стола, сделал вид, что до ветру пошёл. На улице кобелю бросил, этот, слава богу, проглотил не смакуя. Хвостом виляет, ещё просит, стало быть. «Погоди, Тобик, вынесу» — пообещал.
Вернулся, а кумушка мне на тарелку ещё пельменей добавила, приговаривает: «Кушай, Пахом Иваныч, кушай на здоровье!» «Вот незадача», — думаю, в слух отвечаю: «Наелся я, кума, от пуза!» Смотрю, супружница моя тоже кумекает куды бы угощенье сбыть? Нашлась, однако: «Ой, кума, чтой-то у меня печень последнее время шалит, боюсь жирного много». Подхватила кума тарелки, кота зовёт. Побежал кот на хозяйкино угощение. Да куда там! Хвостом эдак нервно передёрнул, мяукнул для приличия и пошёл восвояси.
— Ты что это, Вася, захворал? — озадачилась кума.
А Вася верно думает: «Кушай сама свою стряпню, а я себе сам сметанки добуду!»
Слушатели умирали со смеху, потому как умел Пахом свой рассказ и мимикой украсить, и жестами изобразить.
Свинку ту пришлось срочно пустить на мясо — ветеринар упредил — при падении что-то повредилось в утробе — исхудает и издохнет. Поросёнка Пахом выходил-таки: кормил с соски, «домик» устроил в раструбе рукава фуфайки. Мало-помалу хрюшка начала подавать голос, высовывать из рукава пятачок.
В канун бабкиного дня рождения супруг заявил:
— Пеки пироги, приглашай старух, представление тебе устрою.
— Какое такое представление? — удивилась Авдотья.
— Там увидишь, — сказал загадочно.
В назначенный день и час пришли три старухи-сударки, чинно уселись за стол в горнице, гоняли чаи с пирогами, пили наливку за здоровье хозяйки. Затянули песню-другую. Судачили, хохотали, Пахом незаметно удалился. Вдруг из прихожей полилась незатейливая мелодия сопелки, хозяин неспешно вошёл, вслед за ним мелко-мелко цокая копытцами приплёлся поросёнчишка, пятачок «по ветру» — хозяин тут как тут вытащил бутылку с молоком, сунул питомцу.
— Подь ты бы к чёрту! — прыснули старушки со смеху.
— Рух, рух, — похрюкивал розовый недоносок — хвост крючком.
— Ох, только! — заливались гостьи. — Пахом, как же ты его потом на мясо? Он же у тебя истый дитя, а ты, старуха-повитуха, язви тебя!
— Как же на мясо, мы ещё в цирковую студию поступим, правда, Фунтик? — веселился хозяин. — Мульён по рублю заработаем!
— Это надо, и к дудке своей приучил! — удивлялась Авдотья. — Что за имечко такое — Фунтик?
— По причине маленького роста, а ещё мультик такой ребятишкам кажут. Будет он у меня производителем, новую породу выводить будем, — гордился Пахом. — Опеть же за деньги!
— Ага, с коровьим стадом простился, теперь свинотой займись, — попрекала бабка, — ты бы дыры в хозяйстве подлатал, вона Маха в погреб угодила, кабы не это, какой бы приплод был!
— Ну, завела опять свою волынку! — Пахом сгрёб поросёнка, подался вон.
Заборчик так и стоит подпёртый берцовой костью мамонта — знай наших! Ишь, ты, фирма «Рога и копыта», задарма забрать хотели!
Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Парткомовские миллионы
Экспонаты
Лодка, шурша песком, причалила к берегу. Пахом, деревенский сухощавый, но крепкий дедок, перешагнул через борт. Уцепившись за цепь, укрепленную в носовой части, потянул ее на себя, нога в кирзовом сапоге скользнула по чему-то плоскому. Рискуя упасть, он взбросил руки, балансируя, но удержался на ногах, чертыхнулся, в сердцах пнул под киль кормы. Из-под песка явно проступила кость невиданных размеров. Пахом невольно присмотрелся, расчистил еще большую площадь, выступил огромный мосол.
«Лошадь? — соображал рыбак, — Медведь? Не похоже. — Ухватился и почти без труда вывернул находку из песка. — Мать честная, лось, вымерший носорог, мамонт?!»
Рыбалка сегодня не задалась, поймал пару подлещиков, трах пескаришек, не возвращаться же с пустыми руками. Вот и находка! Только куда этот мосол приспособить? «Экспонат, однако», — разглядывал он желтоватую, пористую кость. Нашил палку поострее, потыкал словно пикой рядом с местом находки. Обнаружился буро-коричневый голыш, с буханку черного хлеба величиной, выкопал обмыл, долго разглядывал, смекал чего-то, взял и его.
Супруга из рыбешки уху сладила, хоть небольшой навар, но свеженькая похлебка.
Добытые экспонаты Пахом водрузил на этажерку с книгами, показывал при случае мужикам, уверял, что это кости мамонта.
На летних каникулах к старикам наведался внук-подросток из города. Заинтересовался находками деда:
— Дед, где ты их добыл? Ты понимаешь, что это?
— Думаю, это кости мамонта, а какие именно, затрудняюсь сказать, — дед взял кость, — Вот эта ровно от ноги будет, — он поставил ее вертикально, словно примеряя, — Вишь, берцовая, однако. Тазобедренная инока выглядит.
Внук оживился, подтвердил, что ровно такую он видел в краеведческом музее Тюмени.
— А это зуб мамонта. Видишь, поперечные жевательные пластины. Он представляет большую ценность для косторезов и для науки. Нужно сдать эти экспонаты в музей, либо в НИИ палеонтологии.
Внук уехал, а Пахом заразился идеей разбогатеть, сдав экспонаты в городе в нужное место.
Увернул кость в мешковину, тщательно обвязал веревкой. Зуб определил в рюкзак. Действовать решил осторожно: в городе дельцов хватает, как бы не продешевить!
В Тюмени с автовокзала перешел на городскую остановку и сел в грузопассажирское такси, намереваясь проехать в краеведческий музей на набережной. Город Пахом немного знал, потому спокойно взирал на мелькающие кварталы за окном. Вдруг в глаза ему бросилось объявление: «Скупка рогов», далее следовал номер мобильного телефона, Пахом отметил для себя этот район города.
В музее его ждала неудача: он был закрыт на санитарный день, лишь на первом этаже работала небольшая художественная выставка.
Пахом нашил-таки какого-то служителя основного зала. Скептически осмотрев кости, тот заявил, что особой ценности они не представляют, так как музей располагает полным скелетом мамонта и костями более хорошей сохранности.
Больше никто и ничего вразумительно не сказал, лишь дали визитку с адресом и телефонами музея.
Куда следовать далее, Пахом не знал. О НИИ палеонтологии никто слыхом не слыхал, пара прохожих назвала музей минералов или геологии. Ехать туда не решился. Вспомнилось объявление о рогах, и он, была-не была, отправился туда, где видел его. Простенький мобильный телефон у него был, позвонит в случае чего по тому номеру, авось рядом окажется эта скупка.
Заявленную контору он нашил довольно быстро. Оказалось это частная лавочка, приобретающая рога благородных животных: лосей, оленей, косуль. Пахом сказал о своим товаре. Приемщик — раздобревший мужичок с плутоватыми бегающими глазками лениво гонял карты по экрану монитора. Выслушав деревенского дедка, на всякий случай набрал в поисковике «зуб мамонта — купить», прочтя информацию необычайно оживился:
— А ну-ка, зуб покажи.
Пахом достал экспонат. Приемщик взвесил его на руке, покрутил, рассматривая.
— Стольник даю.
— Чего? — удивился Пахом. — За стольник иди поищи дураков, да добудь его сам. Давай сюда.
— Погоди, погоди, дед, я это так, прицениваюсь. Давай рубль и по рукам.
— Ещё хлеще! Хват ты, однако, парень! Вместо ста, рубль дашь!
— Ах, не понял ты, это так условно говорят — рубль, тысяча рублей, если быть точным.
Пахом не спешил расставаться с находкой: «Коли он так резко цену поднял, стало быть, хороших денег стоит этот зуб».
Приемщик замешку деда принял за обдумывание, поспешил:
— У тебя еще что-то есть?
— Есть, только дешевить я, парень, не собираюсь.
Воззрившись на берцовую кость мужичок присвистнул:
— Эк тебя, дед, угораздило! Где ты это добыл? Может, у тебя и бивни имеются?
— Тебе, может, и ключ от комода, где деньги лежат?
— Да ладно ты, я это так, разговор поддержать, — он быстро клацал по кнопкам клавиатуры, высматривал что-то на экране. — Давай оптом за три рубля и «дело в шляпе».
Пахом молча упаковывал кость. Мужику позвонили на мобильный телефон, он нервно забегал:
— Ну да, настоящие. Узнал. Предлагал, — отвечал обрывочными невыразительными фразами, — Пока нет, давай подъезжай, ага. Ерником! — и уже обращаясь к Пахом: — О-эр-эр, дедок, как там тебя, давай сделаем так: сейчас подъедет эксперт, установит реальную цену твоему товару и по рукам. Ты куда это собрался? Садись, в ногах правды нет, я чаек поставлю.
От Пахом не ускользнула озабоченность и суета мужика, который еще минут пять назад был ленив и спокоен, как удав. Он решил дождаться эксперта.
Очень скоро явился горячий чай, печенье, конфеты. Мужичок подмигнул:
— Или может быть, чего погорячее? — он извлёк из шкафа-пенала приземистую расчатую бутылку коньяка, рюмку, — налил до краёв, придвинул Пахому.
— А себе? — заметил тот.
— Извини, я на службе.
Пахом насторожился: «Что-то нечисто тут, небось намешано невесть что», — вслух сказал:
— Да и я не стану. Мне ещё обратно пилить, сморит в автобусе. Скоро ли твой эксперт?
— Сей момент, вот-вот будет.
Вскоре в офис, как обозвал контору приёмщик, ввалился холёный «эксперт». Из кожаного пиджака выпирал внушительный животик, на среднем пальце левой руки сверкало массивное золотое кольцо-печатка. На оплывшем лице нос картошкой, глубоко и близко посаженые глазки с белёсыми ресницами, покатый лоб, два крупных зуба, выпирающих из-под жёстких усов — истый бобёр по обличью. С приёмщиком он говорил командным тоном, начальственным взглядом оценил Пахома. Он видимо решил, что такими манерами обескуражит деревенского деда, облапошит в два счёта. Началась канитель, торг, ни торг, уловки, ухмылки.
— Ты же, дед, физическое, не юридическое лицо и лицензии на добычу подобного материала у тебя, разумеется, нет. Для тебя один вариант: скинуть всё нам.
Пахом понял, что пора смазывать лыжи. Он отклонил все предложения, сославшись на то, что учёные примут его находку на более выгодных условиях. Уже в дверях его задела брошенная напоследок фраза:
— Ну, ну, если ещё говно мамонта привезёшь, враз обогатеешь!
Пахом, было, вышел за двери, но обернулся:
— Вы в объявлении пропустили слово «копыта», комбинаторы хреновы!
Знал Пахом вес своим словам, читал Ильфа и Петрова, решил не искать больше места, куда сдать свои находки: «Такая «скотина» нужна самому!»
Благополучно вернувшись домой, отдал зуб мамонта старухе:
— Будет тебе добрый гнёт для квашеной капусты.
Недоносок
Нашлось практичное применение и для берцовой кости. Пахом приладил её подпирать похилившийся заборчик у соседского погребка.
С этим заборчиком у него в хозяйстве произошла оказия: по весне потерялась глубоко супоросная свиноматка. На пару со старухой искали они животину на поскотине, за деревней в овраге. Спрашивали в соседней деревне, всё тщетно.
Свиноматка нашлась на третьи сутки. Пахома осенило: заборчик-то повален видно не сам собой, а ровно пятачком подрыт прямо у подпорки. Побежал к соседям:
— Давно ли погреб открывали? — спрашивает у хозяйки.
— Да он у нас ровно открыт, — Семён картошку проверял, проветривал, воду смотрел, верховодка подпирает, приямок-то полнёхонький ноне. А ты почто спрашиваешь, Пахом Иваныч?
— Пойдём, Викторовна, посмотрим, сдаётся мне, свинка наша там загорает.
— Бог с тобой, как бы её туда угораздило?
— Пойдём, а там уж видно будет, — настаивал сосед.
Пахом сам опустился в открытый створ погребка, тихонько присвистнул:
— Эва, девка, ладно, что угадал я. А тебе тут сытно живётся, — огляделся он, — вон картошка погрызена, водичка рядом, ага? Ну, бывай, покудова за подмогою побегу.
Свинья, развалившись на боку, лежала на деревянном полке, обочь с кадушкой квашеной капусты, банки с соленьями-вареньями стояли в целости сохранности у самой стены.
Вытаскивали свиноматку втроём на вожжах, сам Пахом подначивал из погреба, направлял, подталкивал.
В этот же день свинка опоросилась преждевременно восьмью мёртвыми поросятами, а девятый вдруг зашевелился, задёргал ножками. Пахом подхватил детёныша, спрятал за пазуху. Бабка было воспротивилась:
— Куды ты с им? Толку всё одно не будет. Ох, ты беда какая, сколько урону понесли! Растудыт твою хозяина мать! Забор починить не можешь! Одне дудки да книжки у тебя на уме!
Бабка Авдотья отчасти была права: любил хозяин волю-вольную — луговой простор, речку, лесные тенистые пущи, работу свою. В домашнем же хозяйстве прореха на прорехе — не лежало сердце. Видно, всякому своё по душе.
До пенсии и дальше, пока хватало сил, Пахом пас частный крупнорогатый скот. В ремесле своём был асс. Знал он характер всякой животины, умел управлять, договариваться с ними, как с людьми. Если заводилась в стаде особо норовистая корова, бык или тёлка, находил подход, дабы стадо не баламутили. А уж коли занеможет какая скотинка, помогал ветеринару управиться — кровь ли на анализ взять, задать микстуру, обработать рану.
Упомянутые Авдотьей дудки и книги имели место в увлечениях супруга — к тем и другим пристрастился он при пастьбе. Дудки, а вернее сказать сопелки, мастерил из сухих былок борщевика, рогоза. С последними было больше мороки, приходилось выжигать сердцевину раскалённой спицей, тогда как у борщевика трубка полая.
Всякая из сопелок имела свой голос, тональность. С их помощью Пахом и руководил стадом: звал утрами на пастбище, в обед на водопой, поднимал с отдыха, вёл обратно в деревню.
К книгам пристрастился на выпасах же. Да так пристрастился, что прочёл их великое множество, в своих знаниях по литературе мог «заткнуть за пояс» местного учителя словесности.
Третьим пристрастием Пахома была рыбалка, не упомянутая бабкой. Как никак, от этого занятия в семье был прибыток, любила супружница горяченькой юшки похлебать, запечённых на сметане да в русской печи пескарей отведать.
А ещё горазд был сельский пастух на выдумку, юмором неординарным славился, рассказчиком слыл интересным.
Любили мужики хоть в сотый раз послушать, как побывал он у кумы на дне рождения. Всякий раз история обрастала новыми подробностями и версиями. Начиная повествование, Пахом обычно садился в удобную позу — закидывал нога на ногу через колено и ритмично покачивая носком сапога, заводил неспешный разговор:
— Любила кумушка, царствие небесное, по гостям ходить, к себе однако часто не зазывала. Но раз таки выгостился я у неё. Да, было такое дело! На именины, знать, пригласила нас с бабкою.
Ага, значит, усадила за стол чин-чинарём. Стол накрыла скатёркою плюшевой с кистями — как в лучшем ресторане. Ну из закуски то, да сё, а на горячее пельмени подала. Я, брат ты мой, таких пельменей отродясь не видывал, размером с блюдце, больше четырёх и на тарелку не вмещается. Бог бы с ними, будь они вкусные, а то ведь угораздило её, то ли мясо заветренное, то ли сало прогорклое в фарш положить, опять же тесто толстое к зубам липнет. Да будь ты неладна! Раскромсал это я пельмень на четыре части, жевал, жевал, а в глотку не лезет хоть убей. Смотрю: кот на сундуке вытянулся, глазищами так и стреляет, кисточками от скатёрки шевелю, будто поиграть зову его. Спрыгнул он, забрался под стол, я ему этот пельмень и давай скармливать незаметно. Только уж больно быстро рыжий насытился, вернулся на свою лежанку и мяучит эдак лениво, чего мол манишь, не лакомый твой кусочек. Что же делать? Ну, разговоры разговариваем, ещё два пельменя я между делом в носовой платок увернул, поднялся из-за стола, сделал вид, что до ветру пошёл. На улице кобелю бросил, этот, слава богу, проглотил не смакуя. Хвостом виляет, ещё просит, стало быть. «Погоди, Тобик, вынесу» — пообещал.
Вернулся, а кумушка мне на тарелку ещё пельменей добавила, приговаривает: «Кушай, Пахом Иваныч, кушай на здоровье!» «Вот незадача», — думаю, в слух отвечаю: «Наелся я, кума, от пуза!» Смотрю, супружница моя тоже кумекает куды бы угощенье сбыть? Нашлась, однако: «Ой, кума, чтой-то у меня печень последнее время шалит, боюсь жирного много». Подхватила кума тарелки, кота зовёт. Побежал кот на хозяйкино угощение. Да куда там! Хвостом эдак нервно передёрнул, мяукнул для приличия и пошёл восвояси.
— Ты что это, Вася, захворал? — озадачилась кума.
А Вася верно думает: «Кушай сама свою стряпню, а я себе сам сметанки добуду!»
Слушатели умирали со смеху, потому как умел Пахом свой рассказ и мимикой украсить, и жестами изобразить.
Свинку ту пришлось срочно пустить на мясо — ветеринар упредил — при падении что-то повредилось в утробе — исхудает и издохнет. Поросёнка Пахом выходил-таки: кормил с соски, «домик» устроил в раструбе рукава фуфайки. Мало-помалу хрюшка начала подавать голос, высовывать из рукава пятачок.
В канун бабкиного дня рождения супруг заявил:
— Пеки пироги, приглашай старух, представление тебе устрою.
— Какое такое представление? — удивилась Авдотья.
— Там увидишь, — сказал загадочно.
В назначенный день и час пришли три старухи-сударки, чинно уселись за стол в горнице, гоняли чаи с пирогами, пили наливку за здоровье хозяйки. Затянули песню-другую. Судачили, хохотали, Пахом незаметно удалился. Вдруг из прихожей полилась незатейливая мелодия сопелки, хозяин неспешно вошёл, вслед за ним мелко-мелко цокая копытцами приплёлся поросёнчишка, пятачок «по ветру» — хозяин тут как тут вытащил бутылку с молоком, сунул питомцу.
— Подь ты бы к чёрту! — прыснули старушки со смеху.
— Рух, рух, — похрюкивал розовый недоносок — хвост крючком.
— Ох, только! — заливались гостьи. — Пахом, как же ты его потом на мясо? Он же у тебя истый дитя, а ты, старуха-повитуха, язви тебя!
— Как же на мясо, мы ещё в цирковую студию поступим, правда, Фунтик? — веселился хозяин. — Мульён по рублю заработаем!
— Это надо, и к дудке своей приучил! — удивлялась Авдотья. — Что за имечко такое — Фунтик?
— По причине маленького роста, а ещё мультик такой ребятишкам кажут. Будет он у меня производителем, новую породу выводить будем, — гордился Пахом. — Опеть же за деньги!
— Ага, с коровьим стадом простился, теперь свинотой займись, — попрекала бабка, — ты бы дыры в хозяйстве подлатал, вона Маха в погреб угодила, кабы не это, какой бы приплод был!
— Ну, завела опять свою волынку! — Пахом сгрёб поросёнка, подался вон.
Заборчик так и стоит подпёртый берцовой костью мамонта — знай наших! Ишь, ты, фирма «Рога и копыта», задарма забрать хотели!