И. ДАВЫДОВ
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ВАЛЬС
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1958
Рассказы
НАЧАЛЬНИК ЦЕХА
1
Домой Алексей Иванович возвращался во втором часу ночи. Жена, захмелевшая намного сильнее его, висела на руке и еле передвигала ноги. С холма, где стоял их дом, бил в лицо холодный осенний ветер. Под ногами тихо чавкала жидкая грязь, покрывавшая камни шоссе, которое вело к заводу.
Алексей Иванович шел медленно. Кажется, ему еще никогда в жизни не было так страшно идти домой, как сегодня. Обычно домой тянуло. Там был отдых, покой, дети. Там была тихая и незаметная Варя — его жена, с которой они прожили тридцать пять лет.
А сегодня дома никого не было. Дети давным-давно разъехались. Варя молча идет рядом. В комнатах сейчас темно, тихо и пусто. И даже не это страшно — они давно жили с Варей вдвоем и привыкли приходить в пустую квартиру. Страшно то, что завтра уже не нужно вставать в семь часов по заводскому гудку, не нужно торопливо пить чай и на бегу натягивать стеганку. Завтра не нужно идти на работу.
И это не отпуск, в который обычно хочется, чтобы он протянулся подольше. Это навсегда — на всю остальную жизнь. Это старость.
До сегодняшнего дня Алексей Иванович не чувствовал себя стариком — подумаешь, шестьдесят один год! Еще недели три назад он, наверно, смог бы играть пудовыми гирями не хуже молодого парня. А сейчас, пожалуй, уже не решился бы. Кто его знает — все-таки седьмой десяток… Можно и покалечиться…
Сегодня в заводском клубе стариков провожали на пенсию. Так прямо и говорили: «стариков». Парторг Аркадьев еще выражался вежливо: «наши пенсионеры». А всякие там бывшие фэзэушники резали, не стесняясь: «заслуженные старики», «пример стариков», «опыт наших стариков».
Алексей Иванович разгорячился и уже хотел было выступить и сказать, что в старики пенсионеров записывать еще рано. Но он вовремя поглядел на своих соседей и на себя. У плотника Корнеева, который сидел рядом, голова была совсем белой, а морщины на щеках такие глубокие, как будто их плугом пропахали. У плановика Филатьева мелко дрожали на коленях скрюченные ревматизмом пальцы с голубыми старческими жилками. Вахтерша Фрося Кузнецова, которую Алексей Иванович помнил еще красивой горластой молодухой, сбежавшей из картонажного цеха на «горячую работу» — к стеклодувным машинам — теперь сидела в черном старушечьем платье и вытирала слезы, катившиеся по дряблым щекам. Да и сам Алексей Иванович, если закроет один глаз и посмотрит другим вниз, увидит свои седые, порыжевшие от курева усы.
Да… Не стоит, пожалуй, с таким опровержением выступать. Засмеют, чего доброго…
А холодный ветер все дул, дул, и идти против него было все труднее и труднее.
Поднявшись на холм, Алексей Иванович остановился а поглядел вниз, на завод.
Как и прежде, ярко горели его огни. Как и прежде, шипели и ритмично вздыхали стеклодувные машины громадного стекловарного цеха. Как и прежде, вился дымок над высокой трубой заводской электростанции. Все было как прежде — завод жил, и ни на минуту не останавливалось его тяжелое дыхание. И только он, Алексей Новоселов, уже не числился в нем начальником картонажного цеха. Он уже вычеркнут из ведомостей на зарплату и из директорского «кондуита», в котором записывалось, кого и за что ругать на производственных совещаниях.
Сколько лет после войны Алексей Иванович ждал этого дня! Сколько раз он думал: «Скорей бы на пенсию! Устал до чертиков!» И вот день пришел, а радости от него нет. Может, все-таки поторопился? Может, стоило еще годик повременить? Пенсия ведь никуда не убежит…
Впрочем, теперь уже об этом думать поздно. Все оформлено… С завода стариков проводили… Одной водки, наверно, бутылок тридцать выдули! Куда уж теперь отступать?..
Алексей Иванович вздохнул, повернулся к заводу спиной и осторожно повел жену через двор к подъезду.
2
Целую неделю Алексей Иванович отдыхал, отсыпался, ремонтировал свой сарай и принципиально не показывался на завод. Потом не выдержал и пошел.
На проходной вместо Фроси стояла какая-то незнакомая женщина. Она равнодушно посмотрела на сапоги Алексея Ивановича и сказала:
— Пропуск!
Алексей Иванович сердито кашлянул: пропуска у него не спрашивали уже давно, и он часто не носил его. Но сейчас пропуск, действительный до конца года, был в кармане, и Алексей Иванович, показав его, прошел на заводской двор.
Асфальт во дворе подсыхал после вчерашнего дождя. Возле ворот к асфальту прилипли мокрые желтые листья, которые принес ветер из садика перед заводоуправлением. На листьях отчетливо отпечатался след автомашины.
По привычке Алексей Иванович заглянул в стекловарный цех, который определял всю жизнь завода. И тут он сразу понял, что завод лихорадит. Стеклянную банку с пяти крайних стеклодувных машин складывали в штабель, вместо того, чтобы упаковывать ее и отправлять на склад.
Когда появлялись штабеля, на заводе говорили: «банка пошла навалом». Это значило, что ее не во что упаковывать — не хватает ящиков из гофрированной бумаги, которые изготовляет его, картонажный цех.
В штабелях банка могла лежать долго. Даже когда ящиков хватало, некому было разбирать эти штабеля и упаковывать сложенную в них банку. Порой на целые месяцы штабеля становились мертвым капиталом завода.
Алексея Ивановича сразу же охватило привычное возбуждение напряженной работы. Раньше он смертельно уставал в те дни, когда надо было нажимать, гнать и все время ждать взбучки от директора или главного инженера. Теперь это возбуждение почему-то нравилось ему, и он почти бежал к картонажному цеху.
Еще из-за поворота он увидел, что под навесом возле цеха пусто. А обычно тут стоял суточный запас ящиков, которым Алексей Иванович очень гордился и который он поддерживал всеми силами.
В цехе все было по-прежнему. Шумели вентиляторы, гудели электромоторы, разматывающие ролевую бумагу, трещали вальцы, из которых ровной покачивающейся лентой тянулась гофрированная заготовка. Над столами возле дверей быстро мелькали руки склейщиц.
Однако привычный взгляд Алексея Ивановича быстро заметил, что не все склейщицы работают. То там, то тут они сидели возле своих столов, разговаривали, перекусывали. Так бывало всегда, когда в цехе не хватало клея.
И, действительно, на всех столах появились банки. Значит, стал второй котел, который подает клей к столам, и склейщицы бегают с банками в клееварку и носят клей от первого котла, работающего на гофрировальные вальцы.
Алексей Иванович быстро пошел к стеклянной перегородке, за которой была конторка начальника цеха. По пути он отвечал на приветствия склейщиц. Сегодня они здоровались с ним не коротко и сухо, как обычно, а с улыбкой, отрываясь от работы и провожая его взглядом.
В конторке было пусто.
— Коротков к главному инженеру пошел, — сказала Алексею Ивановичу стоявшая за ближним столом склейщица. И ехидно добавила: — Советоваться.
Коротков полтора года назад приехал на завод из института, работал в отделе главного технолога и теперь был назначен в цех вместо Алексея Ивановича. Парень он был толковый, симпатичный, но не знал многих простых истин, которым не учат в институтах и которые даются только практикой. Алексей Иванович был убежден, что Короткову не мешало бы годик, а то и два поработать мастером, а потом уже браться за цех. Когда Алексей Иванович впервые заговорил с директором о своем уходе на пенсию, он рекомендовал поставить начальником цеха мастера второй смены Леонида Тюрина, который окончил, правда, не институт, а техникум, но зато работал в цехе уже пять лет, хорошо знал производство и не раз замещал Алексея Ивановича.
Директор тогда вроде согласился с этим.
Однако уже через неделю Алексей. Иванович узнал, что в цех назначается Коротков.
Это было неожиданно, но понятно. Тюрина не любил главный инженер. Не любил за его резкость, за привычку на производственных совещаниях упрямо отстаивать свою точку зрения и зло высмеивать своих оппонентов. Однажды он беспощадно высмеял главного. Ясно, что с таким начальником цеха главному инженеру было бы нелегко. Коротков был покладистее. Это все и решило. Видимо, главному инженеру удалось убедить директора.
Алексей Иванович тогда пытался спорить, но ему дали понять, что так как Коротков кончил институт, а Тюрин — только техникум, то спорить тут бесполезно.
…От конторки начальника цеха Алексей Иванович направился в клееварку. Он шел теперь между машинами, и рабочие здоровались с ним так же приветливо и так же смотрели ему вслед, как склейщицы в первом пролете.
В клееварке стоял невыносимый шум, хотя крутился только один барабан, размалывающий силикат. Барабан второго котла стоял, но зато грохотал сам котел.
Алексей Иванович заглянул в него. Двое незнакомых ребят — видно, подсобников из другого цеха — вместе со старшим клееваром Антоновым отбивали молотками и широкими зубилами застывший на стенках котла силикат.
«Не промыл вовремя! — сердито подумал Алексей Иванович об Антонове. — А теперь весь завод из-за него мучается. Лентяй! Бездельник!»
Разбитной, бесшабашный клеевар Антонов, любивший выпить и погулять, давно уже на всех собраниях шумел, что правила технического ухода устарели, что незачем мучить клееварочные котлы бесконечными промывками и снижать тем самым их производительность. Пора-де брать от этих котлов все, что они могут дать.
Алексей Иванович понимал: промывки не нравились Антонову тем, что требовали постоянного напряжения в течение всего рабочего дня. А при обычной варке клея можно было, загрузив силикатом барабаны и котлы, по полчаса курить или шататься в цехе и задирать девчат-склейщиц, лишь изредка возвращаясь в клееварку, чтобы отрегулировать температуру.
На собраниях Алексей Иванович не спорил с Антоновым — он давно убедился, что это бесполезно. Антонов сразу же начинал кричать:
— Консерваторы! Все равно тут правды не добьешься!
Но когда подходил срок промывки котлов, Алексей
Иванович приказывал Антонову останавливать один из них и промывать. Так как дело происходило не на собрании и крик бы тут явно не помог, Антонов ворчал, но подчинялся. И котлы работали безотказно.
Как-то во время отпуска Алексея Ивановича Антонов пропустил подряд две промывки. И, конечно, котлы стали. Пришлось, как и сейчас, отбивать застывший клей вручную. Антонов тогда всем встречным говорил, что на завод привезли бракованный силикат. И хотя анализ показал, что силикат был обычный, клеевар все же считал себя правым.
И вот теперь снова!
Алексей Иванович крепко постучал кулаком по котлу. Оттуда сразу же высунулась кожаная кепочка с пуговкой, а из-под кепочки выглянуло покрытое желтоватой силикатной пылью озорное скуластое лицо Антонова.
— Опять свою липовую рационализацию применил? — строго спросил Алексей Иванович.
Антонов криво усмехнулся:
— Наше хозяйство… Как можем, так и работаем.
Алексей Иванович нахмурился:
— Я вот тебе покажу «наше хозяйство»… Чем ребят мучить — давно бы раствор сделал!
Еще лет пять назад Алексей Иванович составил рецепт раствора, который позволял быстро смывать застывший в котлах клей. Однако после этого котлы нужно было вручную отмывать от раствора, а Антонов мыть их не любил.
Сейчас он, по-прежнему криво усмехаясь, стоял в котле и сверху вниз глядел на Алексея Ивановича.
— Ну, чего ждешь? — спросил Алексей Иванович. — Вылезай да раствор делай. Я уж тебе помогу!..
Не меняя позы, Антонов процедил сквозь зубы:
— А вы, собственно, почему тут, папаша, распоряжаетесь? Командуйте теперь на своем огороде…
Кровь бросилась в лицо Алексею Ивановичу. И то, что Антонов назвал его не как обычно по имени и отчеству, а «папашей», и его кривая усмешка, и самый смысл его слов — все это было оскорблением, унижением, на которое растерявшийся Алексей Иванович сейчас, сию минуту, не мог найти достойного ответа. Он только посмотрел тяжелым взглядом в нагло улыбающееся лицо Антонова, повернулся и вышел через заднюю дверь клееварки прямо во двор.
Выходя, он услышал смешок Антонова:
— То-то… папаша…
В проходной Алексей Иванович, не останавливаясь, сунул пропуск чуть ли не под нос незнакомой вахтерше и быстро зашагал вверх по холму к своему дому.
Ветер нес с холма сухие желтые листья, они ударялись о сапоги Алексея Ивановича и неслись дальше, вниз, к заводу, на котором бывшему начальнику цеха уже нечего было делать.
Дома он сердито сказал жене:
— Собирай мне вещи! Завтра поеду к Витьке!
Вечером следующего дня, не простившись ни с кем,
кроме Вари, Алексей Иванович уехал к сыну в Ленинград, твердо решив навестить после него и дочку, которая жила с мужем в маленьком белорусском городке.
Из окна поезда Алексей Иванович смотрел на уплывающий вдаль город, на трубы родного завода и убеждал себя в том, что заводские дела ему теперь безразличны. Пенсия у него хорошая, и на жизнь им со старухой вполне хватит.
3
Вернулся он через полтора месяца.
Варя встречала его в надвинутом на глаза пуховом платке, края которого заиндевели от дыхания.
Как назло, возле вокзала не было ни одного такси, и, ожидая его, Алексей Иванович замерз в своих модельных туфлях с галошами.
Подъезжая к дому, он увидел, как с холма, прямо по шоссе, катятся вниз на санках ребятишки. Когда-то, еще до войны, он запрещал делать это Витьке и Ленке, боясь, что они попадут под машину. И вот прошли годы, машин стало во много раз больше, а ребятня все такая же!..
Целый вечер он рассказывал Варе о детях и все ждал, что она сама заговорит о заводе. Но она не заговорила, и, не выдержав, Алексей Иванович спросил:
— Ну, как на заводе-то?
— Плохо, — покачала головой Варя. — Ноябрьский план еле вытянули. Теперь за годовой боятся. О прогрессивках уж никто не думает…
— Банка или ящики? — коротко спросил Алексей Иванович.
— Ящики. Уж и так, говорят, два вагона навалом отгрузили. В мешки затаривают. У горторга папиросные ящики покупают… Все равно штабеля растут…
— Н-да-а…
Алексей Иванович побарабанил пальцами по столу. Ему хотелось завтра же сходить на завод, самому разобраться, в чем дело, но он вспомнил усмешку Антонова, ехидное «папаша» и спросил себя: «Зачем? Чтобы еще раз получить пощечину?»
Ночью он долго не спал, все думал, идти или не идти? В конце концов, что такое Антонов по сравнению с заводом? Стоит ли на него обращать внимание? Да и вообще, нужно ли самому лезть в мелочи, приказывать? Ведь власти теперь на эго нет… Можно просто подсказать Короткову…
Утром, подходя к заводу, Алексей Иванович еще издали заметил, что рядом с незнакомой вахтершей в проходной стоит Фрося. Она тоже издалека увидела Новоселова и, кивнув в его сторону, что-то сказала вахтерше.
С Фросей Алексей Иванович проговорил минут десять. Она собралась на базар, не спешила и дотошно расспрашивала, как выглядят внуки и как живут дети, которым она когда-то очень давно покупала на демонстрации воздушные шарики. А потом, когда Алексей Иванович двинулся во двор, незнакомая вахтерша молча отошла в сторону и даже не взглянула на протянутый ей раскрытый пропуск.
В стекловарном цехе, уже покрытый черной пылью, стоял нетронутый октябрьский штабель банки, а рядом с ним высился еще чистый, блестящий штабель ноябрьский. У боковой стены складывали в новый штабель банку с трех крайних машин,
В этих штабелях было перевыполнение заводского плана, в них были премии, прогрессивки, в них были обновки детям рабочих, в них, наконец, была гордость завода, который всегда шел в городе первым.
Алексей Иванович понимал, что до нового года штабеля нужно ликвидировать. Тогда завод выйдет из прорыва, тогда в сотнях семей будет радость, будут новые веши, тогда где-то далеко перестанет лихорадить консервные заводы, которым сейчас наверняка не хватает банки.
И. поворачиваясь спиной к штабелям, он уже чувствовал себя чуть ли не главным виновником заводской беды, он уже понимал, что не сможет остаться в стороне, что вмешается и постарается выправить все, что еще можно выправить.
Подходя к дверям цеха, он увидел среди браковщиц первой стеклодувной машины Валентину Сизову, одну из лучших склейщиц первой смены. Она проворно снимала банки с конвейера, просматривала их на свет, выстукивала и некоторые подавала на стол упаковщиц, а некоторые сбрасывала в ящик с боем.
Это было так неожиданно, что Алексей Иванович остановился, закрыл глаза, протер их и снова открыл. Нет, глаза его не обманули — Валя Сизова работала браковщицей.
Он подошел и тронул ее за рукав:
— Валя! Здравствуй! Почему ты здесь?
— Здравствуйте, Алексей Иваныч! — Валентина повернула к нему свое румяное курносое лицо. — Ушла я из картонажного. Заработков не стало. То из-за клея стоим, то бумага мокрая — клеить нельзя, рвется… А мне ведь надо сына кормить. Я тут не в бирюльки играю. Вот и ушла. Да не я одна. Посмотрите, сколько склейщиц из нашей смены по другим цехам разбежалось… И не сосчитаешь!.. Только на второй смене цех и держится.
Валя отвернулась и снова стала проворно перебирать банки. Алексей Иванович молча стоял рядом и мрачно следил за ее быстрыми руками, которые раньше мелькали вокруг гофрированной заготовки и за минуту превращали ее в ящик.
Валя больше к Алексею Ивановичу не оборачивалась, и ему показалось, будто она считает его виноватым в том, что ей пришлось уйти из склейщиц. Тяжело вздохнув, Алексей Иванович простился и, опустив голову, пошел в картонажный цех.
Первое, что бросилось ему в глаза, едва он переступил порог цеха, были новые склейщицы. Они занимали почти треть столов и работали медленно, неуверенно, редко подносили ящики к дверям, откуда грузчики забирали их на автокары. О запасе при такой работе нечего было и думать. Прямо со столов склейщиц ящики доставлялись к стеклодувным машинам.
Пока Алексей Иванович шел к конторке начальника цеха, старые склейщицы здоровались с ним так же сухо и коротко, как и во время его работы. И ему показалось, будто они, как и Валя Сизова, за что-то осуждают его.
Коротков сидел в конторке сонный, лохматый, замученный. Почти месяц он не выходил из цеха, пока работали обе его смены, не высыпался, издергался. С громадным трудом ему удалось сохранить количественный состав рабочих, когда стали уходить опытные склейщицы. Теперь он старался как можно быстрее обучить новеньких и надеялся, что это выведет цех из прорыва.
Разговаривая с Новоселовым, он почти не поднимал от стола покрасневших, воспаленных глаз и с ожесточением вертел в руках карандаш.
— Как клееварка? — спросил Алексей Иванович. Идти туда самому не хотелось, чтобы не видеть Антонова.
— Дрянь дело с клееваркой! — Карандаш, описав замысловатую дугу, ткнулся в пухлую стопку нарядов. — Котлы выходят из строя. Антонов требует новых. Мы включили их в заявку на будущий год, но когда пришлют, никто не знает.
— Тут дело не в котлах, а в промывках, — жестко сказал Алексей Иванович. — Новые котлы — это, конечно, хорошо, но если их не промывать, а очищать молотком и зубилом, то и они скоро выйдут из строя.
Он подробно рассказал Короткову о графике промывок и об отношении Антонова к этому графику.
— Если ему потакать, — закончил Алексей Иванович, — то можно далеко зайти.
Коротков тихо признался:
— Мне это же самое Тюрин говорил. Даже просил, чтобы я разрешил делать промывку клеевару его смены.
— Ну, а вы что?
— А я побоялся. Все-таки Антонов четыре года работает, а тюринский клеевар — семь месяцев. Да и Антонов всюду шумел, что Тюрин — отсталый, что он консерватор…
— А вы и поверили? — покачал головой Алексей Иванович. — Меньше надо слушать звон — больше думать, почему он… Ну, ладно! — Новоселов вздохнул. — А что с бумагой? Почему влажная?
Коротков виновато почесал в затылке:
— Тут, кажется, я дал маху. Разрешил водопроводчикам проверить трубы отопления в складе. Ну, они и «проверили» — весь пол залили…
— А вы пожестче, пожестче, — посоветовал Алексей Иванович. — Не бойтесь и обидеть кого за свой-то цех… Ко мне они тоже приставали однажды с этой проверкой, только я их в склад не пустил. «Хотите, — говорю, — проверять — тяните проволоку по трубам из цеха и из кузницы. Где-нибудь встретитесь!» Они тогда и директору жаловались, да ничего не вышло. Пришлось тянуть. На полдня дольше провозились, зато склад сухой. И больше не просили меня…
Алексей Иванович посоветовал Короткову пустить в производство только что полученную сухую бумагу, а подмоченные рулоны перекатить поближе к батареям и подсушить.
Выходя из цеха, он твердо решил хоть через день наведываться сюда до тех пор, пока не будет ликвидирован прорыв.
4
А ликвидировать его было не так-то просто. Даже теперь, когда в производство пошла сухая бумага и Коротков строго следил за выполнением графика промывок, цех давал меньше ящиков, чем требовали шестнадцать стеклодувных машин. Сказывалась неопытность новых склейщиц. Примерно через день одна или две машины работали в штабель, и он, хоть и медленно, но продолжал расти. План отгрузки выполнялся с напряжением. А мертвый капитал завода все увеличивался.
Штабеля волновали всех. О них говорили на производственных совещаниях у директора, на всех собраниях и на заседаниях партбюро, даже посвященных совсем не производственным вопросам. Так или иначе судьба плана, честь громадного заводского коллектива, зависела от этих штабелей.
Думал о них и бывший начальник картонажного цеха.
Приходя на завод, Алексей Иванович подолгу стоял перед штабелями, хмурил лохматые седые брови и последними словами ругал себя за то, что поторопился и ушел на пенсию до конца года. «Подумаешь, проводы, — досадовал он. — Проводы и в январе можно было устроить… Водка — это штука такая… Ее когда угодно пить можно…»
Как-то возле штабелей он встретил задумавшегося плановика Филатьева. Филатьев смотрел на почерневшие, мутные банки, шевелил губами и по очереди загибал свои скрюченные стариковские пальцы с набухшими голубыми жилками.
— Что, Степаныч, не спится на печке? — улыбаясь, спросил Алексей Иванович. — Штабеля снятся?
— Сорок пар рабочих рук, — неожиданно ответил ему Филатьев, кивнув на штабель. — Сорок работников могли бы до нового года склеить для этих банок ящики, упаковать их и отгрузить к вагонам. Я уже все подсчитал. Совершенно точно. Если начинать завтра, — ровно сорок человек.
— Слушай, старина, а это идея! — обрадовался Алексей Иванович. — Ведь нас-то, стариков, ушло на пенсию тридцать восемь… Если всем двинуться, а?
— Я думал об этом, — печально сказал Филатьев. — Но ведь это старики… Их трудно собрать… Они уже не подчиняются приказам директора…
— Вот что, Степаныч, — медленно, как бы решаясь на что-то, проговорил Алексей Иванович. — Пойдем-ка мы к ним сами, безо всякого директора. Пойдем и приведем на завод.
Филатьев печально улыбнулся и отрицательно покачал головой:
— Это авантюра! Куда мы их поставим? Без директора, без планового отдела — это авантюра.
Алексей Иванович задумался, потом твердо сказал:
— Нет, Степаныч, это не авантюра. В картонажном цехе можно временно создать третью смену. Не из стариков, конечно, из молодых. А стариков поставить в первую. Потом, когда ящики будут готовы, — перевести их сюда. Это не авантюра. Так идем по домам, а? Прямо сейчас.
Филатьев снова отрицательно покачал головой.
— Я сначала иду в плановый отдел. А потом — куда угодно.
— Хорошо! — Алексей Иванович взял его под руку и повернул к выходу. — Идем! Ты к своим счетам, а я пока — к Аркадьеву. Это надо делать быстро.
5
Через день Алексей Иванович встал по гудку, обжигая губы о край стакана, пил горячий чай и уже почти в дверях натягивал стеганку. Он шел к заводу, четко печатая сапогами следы на свежем снегу, и чувствовал себя так, как чувствуют люди, выходя на первомайскую демонстрацию.
Внизу шумел завод, дымили трубы, и казалось, будто ничто не изменилось — просто кончился очередной отпуск, и начальник цеха снова идет на работу.
Да, сегодня он по существу был начальником цеха. Коротков даже не пришел с утра, очевидно, чтобы не напоминать о себе, не стеснять Алексея Ивановича. Да и зачем он сегодня был нужен? Все было решено вчера. Еще вчера всех опытных склейщиц, разбежавшихся по другим цехам, снова собрали в картонажный и показали им, что условия для работы теперь есть. Еще вчера из этих склейщиц и стариков-пенсионеров была создана новая смена, которой руководил Алексей Иванович. Еще вчера пенсионеры, которым предстояло обслуживать размоточные машины и гофрировальные вальцы, долго стояли возле рабочих и смотрели, что и как надо делать.
В общем, вчера казалось, что все будет довольно просто. А сегодня с утра почему-то все не ладилось.
Плотник Корнеев и плановик Филатьев долго возились с подъемным механизмом, пока им удалось установить рулоны бумаги на размоточные машины. Фрося Кузнецова, за многие годы отвыкшая от работы на гофрировальных вальцах, никак не могла с ними справиться, они капризничали, рвали заготовку. И это беспокоило Алексея Ивановича больше всего. Он видел, с какой быстротой таял запас заготовок под руками опытных склейщиц, и понимал, что часа через три заготовок будет не хватать, и многим склейщицам придется прекратить работу.
Стоя возле конторки, он несколько раз обвел глазами цех, отыскивая, кого бы можно было подбросить на помощь Кузнецовой. Но ни одного человека нельзя было снять с места. И тогда Алексей Иванович решился. Твердым шагом он направился через весь цех в клееварку, хотя еще вчера дал себе слово не заглядывать туда и не разговаривать с Антоновым. Но теперь другого выхода он не видел. Возле вальцов нужен был человек, и этим человеком мог быть только Антонов, который неплохо знал технологию изготовления ящиков.
Как и ожидал Алексей Иванович, Антонов сидел на пороге возле закрытых дверей и курил. Он, видимо, тоже решил не показываться в цех, чтобы не попадаться на глаза Новоселову. Промывка одного из котлов была проведена вчера, другой котел по графику надо было промывать послезавтра, и у Антонова была полная возможность курить вволю.
— Ну, как дела? — спросил Алексей Иванович. — Покуриваешь… сынок?
Он сделал на последнем слове ударение, так как до сих пор не мог забыть антоновского «папашу».
Антонов медленно повернул голову и поднял глаза на стоящего над ним Новоселова.
— Покуриваю… — Он замялся и тихо добавил: — Алексей Иваныч.
«Струсил! — довольно отметил про себя Алексей Иванович. — Сейчас-то ты меня, голубчик, папашей не назовешь! Сейчас я тебе какое-никакое, а все начальство».
Он привычно осмотрел клееварку, проверил, все ля в порядке, и, как бы отвечая на вопросительный взгляд Антонова, произнес:
— Чем дымить — пошел бы лучше на вальцах помог. Трудно Кузнецовой. Старуха ведь…
Антонов продолжал курить и ничего не отвечал.
Цех скоро может стать, — добавил Алексей Иванович. — Заготовки не хватит…
Антонов выпустил изо рта дым и окутал им свое лицо. Из-за дыма донеслось:
— Я только клеевар… Мое дело — сторона…
Алексей Иванович вытянулся и поглядел прямо в лицо Антонову.
— А если прогрессивку за перевыполнение будут давать, ты тоже в сторону отойдешь?
Антонов стряхивал с папиросы пепел на пол и молчал.
— Так я тебе обещаю… — Алексей Иванович старался говорить тихо, но сквозь грохот барабанов его все равно было слышно. — Я тебе обещаю, что если и будет на заводе прогрессивка, ты ее не получишь.
Он одним рывком распахнул дверь и вышел из клееварки в цех. Возле конторки Новоселова задержал кладовщик — надо было подписать требование на бумагу. Затем Алексей Иванович направился к выходу, надеясь попросить подсобника в механическом цехе.
Уже у дверей он обернулся и увидел, что Антонов стоит возле гофрировальных вальцов и рассматривает рваную заготовку. Еще через минуту он начал осторожно регулировать вальцы, объясняя что-то на ухо Кузнецовой. Алексей Иванович посмотрел на них, повернулся и молча пошел обратно в конторку, где давно трезвонил телефон.
А минут через двадцать вальцы начали давать нормальную заготовку.
Положение в цехе выравнивалось.
Первые результаты работы своей смены Алексей Иванович увидел лишь на следующее утро. Когда он по дороге к себе зашел в стекловарный цех, горки новеньких ящиков стояли возле всех шестнадцати машин. Ни одна из них не работала в штабель. Мертвый капитал завода перестал расти.
Но и это было еще не все. Под навесом возле своего цеха Алексей Иванович увидел первые горки ящиков, которые ночная смена, руководимая Тюриным, смогла отложить в запас. И этот запас теперь понемногу увеличивался во время работы всех трех смен. Через день под навесом лежал суточный запас ящиков, а через три дня ящики уже стало невозможно класть под навес — все было забито. Специально выделенные директором резервные автокары свозили теперь запасные картонные ящики прямо в стекловарный цех. Начиналась подготовка к ликвидации штабелей.
Во вторник вечером Алексей Иванович и Филатьев сидели в пустом плановом отделе и, как полководцы перед битвой, подсчитывали свои силы. Завтра утром Алексей Иванович должен был докладывать директору и главному инженеру.
В большой комнате отдела почти вплотную друг к другу стояли столы. Между ними оставались извилистые, как в лабиринте, проходы. В этих проходах целыми днями толпились учетчики, плановики цехов и мастера, которые сдавали наряды плановику по труду и зарплате Маркову. Алексей Иванович привык к тому, что в плановом отделе всегда тесно, шумно и до синевы накурено. Поэтому сейчас ему казалось, что здесь непривычно просторно, как в квартире, из которой вынесли мебель. Так же, как в пустой квартире, голос становился здесь неестественно гулким, и Алексей Иванович невольно старался говорить тихо, чуть ли не шепотом.
— Ты, Степаныч, впритирку считаешь, а так нельзя, — убеждал он Филатьева. — Резерв времени надо. Вдруг что сорвется? Как же можно без резерва?
— Я считаю так, чтобы ликвидировать все штабеля до последней банки, — оправдывался Филатьев. — Лучше иметь резерв ящиков, чем резерв времени. Если мы начнем переключать людей обратно на склейку ящиков, мы потеряем больше.
Алексей Иванович был не согласен и с раздражением смотрел на бочку, в которой стоял громадный, до потолка, фикус. В тени под фикусом белели окурки. Некоторые из них торчали из земли, как грибы без шляпки. «Теснотища, — недовольно подумал Алексей Иванович, — а они тут эту… пепельницу поставили. Удивительный народ канцеляристы! Друг на друге будут сидеть, а фикус на полкомнаты ни за что не выкинут».
В конце концов он уступил Филатьеву. За много лет он убедился, что Филатьев в расчетах никогда не ошибается. Упаковку банки из штабелей решено было начать в воскресенье, 28 декабря. Опытных склейщиц договорились оставить в цехе, а новеньких и стариков перевести на упаковку.
Выходной в картонажном цехе шел «по скользящему графику», и поэтому начинать в воскресенье можно было с таким же успехом, как и в любой другой день. Правда, Алексей Иванович надеялся, что в воскресенье на помощь придут многие работники заводоуправления и механического цеха, который отдыхал в общий выходной. Но Филатьев уверял, что и без них до нового года банка будет упакована и отгружена полностью.
6
В воскресенье мороз был такой, что воздух стал почти ощутимым. Рано утром, еще в темноте, Алексей Иванович спускался к ярко освещенному заводу, и ему казалось, будто он рассекает лицом какую-то тугую, холодную резину, которая упорно сопротивляется и сдирает кожу с лица.
В проходной Алексей Иванович увидел Аркадьева, который разговаривал с вахтершей. Вопреки обыкновению, Аркадьев был не в своем красивом темно-синем пальто с каракулевым воротником, а в таком же, как у Алексея Ивановича, ватнике и в таких же солдатских кирзовых сапогах.
«Видно, собрался в составной цех», — подумал Алексей Иванович. Составной цех изготовлял шихту для варки стекла и считался на заводе самым пыльным цехом. Ходить по нему в хорошей одежде было невозможно.
— Доброе утро, Алексей Иванович! — окликнул Новоселова Аркадьев. — Подожди меня — вместе пойдем.
Алексей Иванович остановился и слышал, как Аркадьев сказал вахтерше:
— Так значит, если пойдут, — пропускайте всех без разбора. Чужие сегодня не придут.
Цокнув подковками сапог о каменный порог проходной, Алексей Иванович и Аркадьев вышли на заводской двор.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросил Аркадьев. — Как перед боем?
— Примерно, — улыбнулся Алексей Иванович.
— Ночью-то сегодня спалось?
— Плохо.
— И мне — плохо. — Аркадьев приложил варежку к замерзшему уху. — Все думал — хватит ли вагонов. Мы договорились, что сегодня подадут пять штук сверх нормы.
— Хватит! — махнул рукой Алексей Иванович. — Еще останется. Больше трех нам уж никак не погрузить.
— А мне сдается — не хватит, — очень серьезно сказал Аркадьев
— Ну, ты переоцениваешь наши стариковские силы.
— А ты, хоть и старый коммунист, но недооцениваешь наших людей, — улыбнулся Аркадьев и распахнул перед Алексеем Ивановичем дверь стекловарного цеха.
Возле штабелей уже стояли раздвижные лестницы и столы для упаковщиков. Перед каждым столом был один из новеньких резервных автокаров. В проходах собирались рабочие, разговаривали, и Алексей Иванович пошел прямо к ним.
Началось все довольно обычно — девушки поднялись на лестницы и стали передавать банки вниз. Старики упаковывали их и грузили на автокары.
Уже через полчаса обнаружилось узкое место — к столам не успевали подносить ящики, и упаковщики простаивали. Алексей Иванович перебросил на подноску ящиков по одному упаковщику с каждого стола. Но теперь вынуждены были работать медленнее девушки на лестницах. Они подолгу держали в руках банки и ждали, пока их примут снизу.
Для нормального ритма работы людей не хватало. Алексей Иванович видел это и досадовал: «Так, пожалуй, и двух вагонов за день не погрузишь». Он уже прикидывал, что получится, если всех рабочих с крайнего стола распределить по остальным группам. Будет ли от этого общий выигрыш? Но потом решил немного подождать — может, разработаются люди…
Неожиданно на первом столе, который был ближе всего к дверям цеха, дело пошло быстрее. Чаще отходил от этого стола тяжело нагруженный автокар, не скучали девушки, подававшие банку с самого верха штабеля, и даже на середине лестниц появились работницы, которые передавали банку вниз.
Алексей Иванович подошел к столу и сразу же увидел свою Варю, которая несла стопку пустых ящиков. Вместе с ней ящики подносили жены Филатьева, Корнеева и других пенсионеров. Алексей Иванович даже не знал, что они собирались придти. Варя об этом ни словом не обмолвилась. Но он отлично видел первые же результаты их работы — край высокого штабеля таял прямо на глазах.
А часам к десяти люди начали приходить в стекловарный цех. В ватниках, в стареньких куртках и пальто, в потрепанных шинелях шли в цех токари и снабженцы, плановики и бухгалтеры, инженеры, начальники цехов и отделов заводоуправления и их жены, и даже дети.
Алексей Иванович едва успевал расставлять их по местам, и парторг Аркадьев, который уже больше часа наравне с грузчиками работал на автокарах, стал помогать Новоселову.
Скоро народу собралось столько, что возле штабелей удалось создать живые конвейеры. Из рук в руки на столы шли банки, передавались пустые ящики.
Алексей Иванович ходил от стола к столу, переставлял, если было нужно, людей, бегал ругаться на склад готовой продукции, когда там задерживали автокары, и, возвращаясь в цех, каждый раз видел, что людей становилось все больше и больше.
От снизившегося октябрьского штабеля он убрал лестницы и, так как столов уже не хватало, организовал упаковку банок прямо на низких сторонах штабеля.
Торопливо расставляя здесь людей, он не успевал разглядывать их и только считал:
— Сюда — пятеро! Раз, два, три, четыре, последний! — Он хлопнул последнего по плечу. — Остальные рядом! — И Алексей Иванович указал новый участок.
— Можно мне с ними? — жалобно попросил его женский голос.
Алексей Иванович поднял глаза. Перед ним стояла в старенькой, почти вытертой, беличьей шубке совсем еще молоденькая жена директора завода и показывала на пятерку, которую Алексей Иванович только что отсчитал. Последним в этой пятерке был директор. Он озабоченно подворачивал края своих новеньких, видимо, слишком высоких черных валенок и, казалось, ничего больше не замечал.
— Ну, что ж! В виде исключения, — улыбнулся Алексей Иванович и протянул жене директора подвернувшийся под руку пустой картонный ящик.
Когда она отошла, Алексей Иванович подумал о директоре: «Наломал дров с Коротковым, а теперь в глаза не глядит. Чем банку таскать, лучше бы поставил начальником Тюрина…»
Немного спустя, отсчитывая следующую пятерку, Алексей Иванович увидел в ней клеевара Антонова, у которого сегодня был выходной. Жил Антонов за несколько километров от поселка, в самом центре города, и то, что он сегодня приехал, удивило и обрадовало Алексея Ивановича. Но он не показал этого Антонову и подумал: «Стыдно было не приехать…» Затем глуховато, так же, как всем остальным, скомандовал:
— На этот край! — Он показал край штабеля. — Ящики сносите ко второму столу!
Часов в двенадцать Алексей Иванович заметил, что возле столов быстро растут горки ящиков с банкой, и автокары не успевают их вывозить. Никакого выхода он не видел. Машине ни здесь, ни в складе готовой продукции не развернуться, а автокаров — он знал это точно — больше в запасе не было. Между тем горки упакованной банки уже начинали мешать работать.
Просить, чтобы люди носили банку в склад на руках, Алексей Иванович не решился. О военных годах, когда это порою делалось из-за отсутствия автокаров или из-за грязи в тогда еще незаасфальтированном заводском дворе, вспоминали на заводе как о чем-то далеком и неприятном. Но ничего другого Алексей Иванович придумать не мог, а делать что-то надо было сейчас же. И, надев варежки, он молча взял на руки три ящика с банкой и понес их на склад.
Новоселов чувствовал, что кто-то вслед за ним сделал то же самое и несет сейчас ящики за его спиной. Но оглянуться он не мог, и только в складе готовых изделий, опустив ящики возле транспортера, он повернулся назад и увидел, что возле него стоит с тяжелой ношей вспотевший, несмотря на сильный мороз, Аркадьев. А вслед за ним ящики уже несли все новые и новые люди и выстраивались в очередь, чтобы опустить свою ношу возле транспортера.
Возможно, тяжелые ящики с банкой пришлось бы носить на руках целый день, но выручили мальчишки. Уже через полчаса в цехе появились самодельные тележки на шарикоподшипниках, которые были почти у всех в поселке и на которых возили с базара картошку. И как только отходил от стола автокар, на его место торжественно подкатывал свою тележку какой-нибудь мальчишка, а потом гордо вез ее, уже нагруженную, в склад. Тележек было так много, что отгрузка банки на склад скоро совсем перестала волновать Алексея Ивановича.
К трем часам дня в цехе исчез октябрьский штабель и был на добрые две трети отгружен самый большой из штабелей — ноябрьский. В половине четвертого со склада позвонили и сказали, что все вагоны загружены и склад может принять не больше трех тысяч ящиков. Это было мало, ничтожно мало, и Алексей Иванович впервые за день приуныл. Он прекрасно понимал, что теперь уже все равно судьба плана решена, что самое позднее послезавтра штабелей в цехе не станет, и все-таки ему было обидно. Люди сегодня шли в цех, как на праздник, шли потому, что любили свой завод, хотели ему помочь, хотели одним крутым рывком вывести его из прорыва. И вот завод не может принять всей этой помощи…
Мeдленно, усталой походкой подошел к Алексею Ивановичу Филатьев. Руки у него мелко дрожали, глаза были полузакрыты.
— А я, Алексей Иваныч, больше не могу, — тихо сказал он.
— Посиди-ка вот тут. — Алексей Иванович поднялся со стула возле телефона. — Отдохни малость. А потом иди домой.
— Да, лучше домой, — согласился Филатьев, — чем сидеть на виду у всех без дела.
Он положил руку на столик и опустил на нее голову. Потом медленно поднял ее и внимательно посмотрел на Новоселова.
— Ты что-то тоже скис, Алексей Иванович. Утомился?
— Да нет! — Новоселов сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке. — Тут другое… Вагоны загружены, склад берет всего три тысячи ящиков… Хоть останавливай работу…
— Зачем останавливать? — удивился Филатьев. — Пусть складывают горки упакованных ящиков вот здесь. — Он показал на место, где еще недавно был октябрьский штабель. — А вывезти их к вагонам — это же пустяк! Это мы сделаем завтра.
Алексей Иванович подумал, согласился и пошел распорядиться.
…В конце дня, когда люди, сделав свое дело, ушли из стекловарного цеха, Алексею Ивановичу показалось, что в нем стало пусто, хотя по-прежнему тяжело вздыхали стеклодувные машины, суетились возле них операторы И звенели битой банкой браковщицы. На месте громадных штабелей банки стояли аккуратные горки серых упакованных ящиков.
Алексей Иванович вышел во двор. На улице было уже темно. С холма, где стоял его дом, по-прежнему остервенело дул холодный ветер и бил в лицо маленькими твердыми снежинками.
Под навесом возле картонажного цеха было пусто. Весь запас ящиков забрали подчистую — Филатьев, действительно, рассчитал точно. «Надо бы задержать стариков до нового года и снова создать суточный запас, — подумал Алексей Иванович. — Иначе штабеля опять могут появиться».
Возле заводских ворот и на стенах заводоуправления он долго искал объявления о воскреснике, которых почему-то не заметил ни вчера, ни сегодня утром. Объявлений нигде не было.
Лишь на доске приказов он увидел маленький белый листок и на всякий случай осветил его карманным фонариком. Но это было не объявление. Это был приказ директора о том, что с нового года начальником картонажного цеха назначается Тюрин, а Коротков переводится на должность мастера второй смены.
Приказ был помечен вчерашним числом.
Алексей Иванович погасил фонарик и облегченно вздохнул: теперь старикам нечего думать о запасе. Теперь обойдутся и без них.
1957
И. ДАВЫДОВ
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ВАЛЬС
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1958
Рассказы
НАЧАЛЬНИК ЦЕХА
1
Домой Алексей Иванович возвращался во втором часу ночи. Жена, захмелевшая намного сильнее его, висела на руке и еле передвигала ноги. С холма, где стоял их дом, бил в лицо холодный осенний ветер. Под ногами тихо чавкала жидкая грязь, покрывавшая камни шоссе, которое вело к заводу.
Алексей Иванович шел медленно. Кажется, ему еще никогда в жизни не было так страшно идти домой, как сегодня. Обычно домой тянуло. Там был отдых, покой, дети. Там была тихая и незаметная Варя — его жена, с которой они прожили тридцать пять лет.
А сегодня дома никого не было. Дети давным-давно разъехались. Варя молча идет рядом. В комнатах сейчас темно, тихо и пусто. И даже не это страшно — они давно жили с Варей вдвоем и привыкли приходить в пустую квартиру. Страшно то, что завтра уже не нужно вставать в семь часов по заводскому гудку, не нужно торопливо пить чай и на бегу натягивать стеганку. Завтра не нужно идти на работу.
И это не отпуск, в который обычно хочется, чтобы он протянулся подольше. Это навсегда — на всю остальную жизнь. Это старость.
До сегодняшнего дня Алексей Иванович не чувствовал себя стариком — подумаешь, шестьдесят один год! Еще недели три назад он, наверно, смог бы играть пудовыми гирями не хуже молодого парня. А сейчас, пожалуй, уже не решился бы. Кто его знает — все-таки седьмой десяток… Можно и покалечиться…
Сегодня в заводском клубе стариков провожали на пенсию. Так прямо и говорили: «стариков». Парторг Аркадьев еще выражался вежливо: «наши пенсионеры». А всякие там бывшие фэзэушники резали, не стесняясь: «заслуженные старики», «пример стариков», «опыт наших стариков».
Алексей Иванович разгорячился и уже хотел было выступить и сказать, что в старики пенсионеров записывать еще рано. Но он вовремя поглядел на своих соседей и на себя. У плотника Корнеева, который сидел рядом, голова была совсем белой, а морщины на щеках такие глубокие, как будто их плугом пропахали. У плановика Филатьева мелко дрожали на коленях скрюченные ревматизмом пальцы с голубыми старческими жилками. Вахтерша Фрося Кузнецова, которую Алексей Иванович помнил еще красивой горластой молодухой, сбежавшей из картонажного цеха на «горячую работу» — к стеклодувным машинам — теперь сидела в черном старушечьем платье и вытирала слезы, катившиеся по дряблым щекам. Да и сам Алексей Иванович, если закроет один глаз и посмотрит другим вниз, увидит свои седые, порыжевшие от курева усы.
Да… Не стоит, пожалуй, с таким опровержением выступать. Засмеют, чего доброго…
А холодный ветер все дул, дул, и идти против него было все труднее и труднее.
Поднявшись на холм, Алексей Иванович остановился а поглядел вниз, на завод.
Как и прежде, ярко горели его огни. Как и прежде, шипели и ритмично вздыхали стеклодувные машины громадного стекловарного цеха. Как и прежде, вился дымок над высокой трубой заводской электростанции. Все было как прежде — завод жил, и ни на минуту не останавливалось его тяжелое дыхание. И только он, Алексей Новоселов, уже не числился в нем начальником картонажного цеха. Он уже вычеркнут из ведомостей на зарплату и из директорского «кондуита», в котором записывалось, кого и за что ругать на производственных совещаниях.
Сколько лет после войны Алексей Иванович ждал этого дня! Сколько раз он думал: «Скорей бы на пенсию! Устал до чертиков!» И вот день пришел, а радости от него нет. Может, все-таки поторопился? Может, стоило еще годик повременить? Пенсия ведь никуда не убежит…
Впрочем, теперь уже об этом думать поздно. Все оформлено… С завода стариков проводили… Одной водки, наверно, бутылок тридцать выдули! Куда уж теперь отступать?..
Алексей Иванович вздохнул, повернулся к заводу спиной и осторожно повел жену через двор к подъезду.
2
Целую неделю Алексей Иванович отдыхал, отсыпался, ремонтировал свой сарай и принципиально не показывался на завод. Потом не выдержал и пошел.
На проходной вместо Фроси стояла какая-то незнакомая женщина. Она равнодушно посмотрела на сапоги Алексея Ивановича и сказала:
— Пропуск!
Алексей Иванович сердито кашлянул: пропуска у него не спрашивали уже давно, и он часто не носил его. Но сейчас пропуск, действительный до конца года, был в кармане, и Алексей Иванович, показав его, прошел на заводской двор.
Асфальт во дворе подсыхал после вчерашнего дождя. Возле ворот к асфальту прилипли мокрые желтые листья, которые принес ветер из садика перед заводоуправлением. На листьях отчетливо отпечатался след автомашины.
По привычке Алексей Иванович заглянул в стекловарный цех, который определял всю жизнь завода. И тут он сразу понял, что завод лихорадит. Стеклянную банку с пяти крайних стеклодувных машин складывали в штабель, вместо того, чтобы упаковывать ее и отправлять на склад.
Когда появлялись штабеля, на заводе говорили: «банка пошла навалом». Это значило, что ее не во что упаковывать — не хватает ящиков из гофрированной бумаги, которые изготовляет его, картонажный цех.
В штабелях банка могла лежать долго. Даже когда ящиков хватало, некому было разбирать эти штабеля и упаковывать сложенную в них банку. Порой на целые месяцы штабеля становились мертвым капиталом завода.
Алексея Ивановича сразу же охватило привычное возбуждение напряженной работы. Раньше он смертельно уставал в те дни, когда надо было нажимать, гнать и все время ждать взбучки от директора или главного инженера. Теперь это возбуждение почему-то нравилось ему, и он почти бежал к картонажному цеху.
Еще из-за поворота он увидел, что под навесом возле цеха пусто. А обычно тут стоял суточный запас ящиков, которым Алексей Иванович очень гордился и который он поддерживал всеми силами.
В цехе все было по-прежнему. Шумели вентиляторы, гудели электромоторы, разматывающие ролевую бумагу, трещали вальцы, из которых ровной покачивающейся лентой тянулась гофрированная заготовка. Над столами возле дверей быстро мелькали руки склейщиц.
Однако привычный взгляд Алексея Ивановича быстро заметил, что не все склейщицы работают. То там, то тут они сидели возле своих столов, разговаривали, перекусывали. Так бывало всегда, когда в цехе не хватало клея.
И, действительно, на всех столах появились банки. Значит, стал второй котел, который подает клей к столам, и склейщицы бегают с банками в клееварку и носят клей от первого котла, работающего на гофрировальные вальцы.
Алексей Иванович быстро пошел к стеклянной перегородке, за которой была конторка начальника цеха. По пути он отвечал на приветствия склейщиц. Сегодня они здоровались с ним не коротко и сухо, как обычно, а с улыбкой, отрываясь от работы и провожая его взглядом.
В конторке было пусто.
— Коротков к главному инженеру пошел, — сказала Алексею Ивановичу стоявшая за ближним столом склейщица. И ехидно добавила: — Советоваться.
Коротков полтора года назад приехал на завод из института, работал в отделе главного технолога и теперь был назначен в цех вместо Алексея Ивановича. Парень он был толковый, симпатичный, но не знал многих простых истин, которым не учат в институтах и которые даются только практикой. Алексей Иванович был убежден, что Короткову не мешало бы годик, а то и два поработать мастером, а потом уже браться за цех. Когда Алексей Иванович впервые заговорил с директором о своем уходе на пенсию, он рекомендовал поставить начальником цеха мастера второй смены Леонида Тюрина, который окончил, правда, не институт, а техникум, но зато работал в цехе уже пять лет, хорошо знал производство и не раз замещал Алексея Ивановича.
Директор тогда вроде согласился с этим.
Однако уже через неделю Алексей. Иванович узнал, что в цех назначается Коротков.
Это было неожиданно, но понятно. Тюрина не любил главный инженер. Не любил за его резкость, за привычку на производственных совещаниях упрямо отстаивать свою точку зрения и зло высмеивать своих оппонентов. Однажды он беспощадно высмеял главного. Ясно, что с таким начальником цеха главному инженеру было бы нелегко. Коротков был покладистее. Это все и решило. Видимо, главному инженеру удалось убедить директора.
Алексей Иванович тогда пытался спорить, но ему дали понять, что так как Коротков кончил институт, а Тюрин — только техникум, то спорить тут бесполезно.
…От конторки начальника цеха Алексей Иванович направился в клееварку. Он шел теперь между машинами, и рабочие здоровались с ним так же приветливо и так же смотрели ему вслед, как склейщицы в первом пролете.
В клееварке стоял невыносимый шум, хотя крутился только один барабан, размалывающий силикат. Барабан второго котла стоял, но зато грохотал сам котел.
Алексей Иванович заглянул в него. Двое незнакомых ребят — видно, подсобников из другого цеха — вместе со старшим клееваром Антоновым отбивали молотками и широкими зубилами застывший на стенках котла силикат.
«Не промыл вовремя! — сердито подумал Алексей Иванович об Антонове. — А теперь весь завод из-за него мучается. Лентяй! Бездельник!»
Разбитной, бесшабашный клеевар Антонов, любивший выпить и погулять, давно уже на всех собраниях шумел, что правила технического ухода устарели, что незачем мучить клееварочные котлы бесконечными промывками и снижать тем самым их производительность. Пора-де брать от этих котлов все, что они могут дать.
Алексей Иванович понимал: промывки не нравились Антонову тем, что требовали постоянного напряжения в течение всего рабочего дня. А при обычной варке клея можно было, загрузив силикатом барабаны и котлы, по полчаса курить или шататься в цехе и задирать девчат-склейщиц, лишь изредка возвращаясь в клееварку, чтобы отрегулировать температуру.
На собраниях Алексей Иванович не спорил с Антоновым — он давно убедился, что это бесполезно. Антонов сразу же начинал кричать:
— Консерваторы! Все равно тут правды не добьешься!
Но когда подходил срок промывки котлов, Алексей
Иванович приказывал Антонову останавливать один из них и промывать. Так как дело происходило не на собрании и крик бы тут явно не помог, Антонов ворчал, но подчинялся. И котлы работали безотказно.
Как-то во время отпуска Алексея Ивановича Антонов пропустил подряд две промывки. И, конечно, котлы стали. Пришлось, как и сейчас, отбивать застывший клей вручную. Антонов тогда всем встречным говорил, что на завод привезли бракованный силикат. И хотя анализ показал, что силикат был обычный, клеевар все же считал себя правым.
И вот теперь снова!
Алексей Иванович крепко постучал кулаком по котлу. Оттуда сразу же высунулась кожаная кепочка с пуговкой, а из-под кепочки выглянуло покрытое желтоватой силикатной пылью озорное скуластое лицо Антонова.
— Опять свою липовую рационализацию применил? — строго спросил Алексей Иванович.
Антонов криво усмехнулся:
— Наше хозяйство… Как можем, так и работаем.
Алексей Иванович нахмурился:
— Я вот тебе покажу «наше хозяйство»… Чем ребят мучить — давно бы раствор сделал!
Еще лет пять назад Алексей Иванович составил рецепт раствора, который позволял быстро смывать застывший в котлах клей. Однако после этого котлы нужно было вручную отмывать от раствора, а Антонов мыть их не любил.
Сейчас он, по-прежнему криво усмехаясь, стоял в котле и сверху вниз глядел на Алексея Ивановича.
— Ну, чего ждешь? — спросил Алексей Иванович. — Вылезай да раствор делай. Я уж тебе помогу!..
Не меняя позы, Антонов процедил сквозь зубы:
— А вы, собственно, почему тут, папаша, распоряжаетесь? Командуйте теперь на своем огороде…
Кровь бросилась в лицо Алексею Ивановичу. И то, что Антонов назвал его не как обычно по имени и отчеству, а «папашей», и его кривая усмешка, и самый смысл его слов — все это было оскорблением, унижением, на которое растерявшийся Алексей Иванович сейчас, сию минуту, не мог найти достойного ответа. Он только посмотрел тяжелым взглядом в нагло улыбающееся лицо Антонова, повернулся и вышел через заднюю дверь клееварки прямо во двор.
Выходя, он услышал смешок Антонова:
— То-то… папаша…
В проходной Алексей Иванович, не останавливаясь, сунул пропуск чуть ли не под нос незнакомой вахтерше и быстро зашагал вверх по холму к своему дому.
Ветер нес с холма сухие желтые листья, они ударялись о сапоги Алексея Ивановича и неслись дальше, вниз, к заводу, на котором бывшему начальнику цеха уже нечего было делать.
Дома он сердито сказал жене:
— Собирай мне вещи! Завтра поеду к Витьке!
Вечером следующего дня, не простившись ни с кем,
кроме Вари, Алексей Иванович уехал к сыну в Ленинград, твердо решив навестить после него и дочку, которая жила с мужем в маленьком белорусском городке.
Из окна поезда Алексей Иванович смотрел на уплывающий вдаль город, на трубы родного завода и убеждал себя в том, что заводские дела ему теперь безразличны. Пенсия у него хорошая, и на жизнь им со старухой вполне хватит.
3
Вернулся он через полтора месяца.
Варя встречала его в надвинутом на глаза пуховом платке, края которого заиндевели от дыхания.
Как назло, возле вокзала не было ни одного такси, и, ожидая его, Алексей Иванович замерз в своих модельных туфлях с галошами.
Подъезжая к дому, он увидел, как с холма, прямо по шоссе, катятся вниз на санках ребятишки. Когда-то, еще до войны, он запрещал делать это Витьке и Ленке, боясь, что они попадут под машину. И вот прошли годы, машин стало во много раз больше, а ребятня все такая же!..
Целый вечер он рассказывал Варе о детях и все ждал, что она сама заговорит о заводе. Но она не заговорила, и, не выдержав, Алексей Иванович спросил:
— Ну, как на заводе-то?
— Плохо, — покачала головой Варя. — Ноябрьский план еле вытянули. Теперь за годовой боятся. О прогрессивках уж никто не думает…
— Банка или ящики? — коротко спросил Алексей Иванович.
— Ящики. Уж и так, говорят, два вагона навалом отгрузили. В мешки затаривают. У горторга папиросные ящики покупают… Все равно штабеля растут…
— Н-да-а…
Алексей Иванович побарабанил пальцами по столу. Ему хотелось завтра же сходить на завод, самому разобраться, в чем дело, но он вспомнил усмешку Антонова, ехидное «папаша» и спросил себя: «Зачем? Чтобы еще раз получить пощечину?»
Ночью он долго не спал, все думал, идти или не идти? В конце концов, что такое Антонов по сравнению с заводом? Стоит ли на него обращать внимание? Да и вообще, нужно ли самому лезть в мелочи, приказывать? Ведь власти теперь на эго нет… Можно просто подсказать Короткову…
Утром, подходя к заводу, Алексей Иванович еще издали заметил, что рядом с незнакомой вахтершей в проходной стоит Фрося. Она тоже издалека увидела Новоселова и, кивнув в его сторону, что-то сказала вахтерше.
С Фросей Алексей Иванович проговорил минут десять. Она собралась на базар, не спешила и дотошно расспрашивала, как выглядят внуки и как живут дети, которым она когда-то очень давно покупала на демонстрации воздушные шарики. А потом, когда Алексей Иванович двинулся во двор, незнакомая вахтерша молча отошла в сторону и даже не взглянула на протянутый ей раскрытый пропуск.
В стекловарном цехе, уже покрытый черной пылью, стоял нетронутый октябрьский штабель банки, а рядом с ним высился еще чистый, блестящий штабель ноябрьский. У боковой стены складывали в новый штабель банку с трех крайних машин,
В этих штабелях было перевыполнение заводского плана, в них были премии, прогрессивки, в них были обновки детям рабочих, в них, наконец, была гордость завода, который всегда шел в городе первым.
Алексей Иванович понимал, что до нового года штабеля нужно ликвидировать. Тогда завод выйдет из прорыва, тогда в сотнях семей будет радость, будут новые веши, тогда где-то далеко перестанет лихорадить консервные заводы, которым сейчас наверняка не хватает банки.
И. поворачиваясь спиной к штабелям, он уже чувствовал себя чуть ли не главным виновником заводской беды, он уже понимал, что не сможет остаться в стороне, что вмешается и постарается выправить все, что еще можно выправить.
Подходя к дверям цеха, он увидел среди браковщиц первой стеклодувной машины Валентину Сизову, одну из лучших склейщиц первой смены. Она проворно снимала банки с конвейера, просматривала их на свет, выстукивала и некоторые подавала на стол упаковщиц, а некоторые сбрасывала в ящик с боем.
Это было так неожиданно, что Алексей Иванович остановился, закрыл глаза, протер их и снова открыл. Нет, глаза его не обманули — Валя Сизова работала браковщицей.
Он подошел и тронул ее за рукав:
— Валя! Здравствуй! Почему ты здесь?
— Здравствуйте, Алексей Иваныч! — Валентина повернула к нему свое румяное курносое лицо. — Ушла я из картонажного. Заработков не стало. То из-за клея стоим, то бумага мокрая — клеить нельзя, рвется… А мне ведь надо сына кормить. Я тут не в бирюльки играю. Вот и ушла. Да не я одна. Посмотрите, сколько склейщиц из нашей смены по другим цехам разбежалось… И не сосчитаешь!.. Только на второй смене цех и держится.
Валя отвернулась и снова стала проворно перебирать банки. Алексей Иванович молча стоял рядом и мрачно следил за ее быстрыми руками, которые раньше мелькали вокруг гофрированной заготовки и за минуту превращали ее в ящик.
Валя больше к Алексею Ивановичу не оборачивалась, и ему показалось, будто она считает его виноватым в том, что ей пришлось уйти из склейщиц. Тяжело вздохнув, Алексей Иванович простился и, опустив голову, пошел в картонажный цех.
Первое, что бросилось ему в глаза, едва он переступил порог цеха, были новые склейщицы. Они занимали почти треть столов и работали медленно, неуверенно, редко подносили ящики к дверям, откуда грузчики забирали их на автокары. О запасе при такой работе нечего было и думать. Прямо со столов склейщиц ящики доставлялись к стеклодувным машинам.
Пока Алексей Иванович шел к конторке начальника цеха, старые склейщицы здоровались с ним так же сухо и коротко, как и во время его работы. И ему показалось, будто они, как и Валя Сизова, за что-то осуждают его.
Коротков сидел в конторке сонный, лохматый, замученный. Почти месяц он не выходил из цеха, пока работали обе его смены, не высыпался, издергался. С громадным трудом ему удалось сохранить количественный состав рабочих, когда стали уходить опытные склейщицы. Теперь он старался как можно быстрее обучить новеньких и надеялся, что это выведет цех из прорыва.
Разговаривая с Новоселовым, он почти не поднимал от стола покрасневших, воспаленных глаз и с ожесточением вертел в руках карандаш.
— Как клееварка? — спросил Алексей Иванович. Идти туда самому не хотелось, чтобы не видеть Антонова.
— Дрянь дело с клееваркой! — Карандаш, описав замысловатую дугу, ткнулся в пухлую стопку нарядов. — Котлы выходят из строя. Антонов требует новых. Мы включили их в заявку на будущий год, но когда пришлют, никто не знает.
— Тут дело не в котлах, а в промывках, — жестко сказал Алексей Иванович. — Новые котлы — это, конечно, хорошо, но если их не промывать, а очищать молотком и зубилом, то и они скоро выйдут из строя.
Он подробно рассказал Короткову о графике промывок и об отношении Антонова к этому графику.
— Если ему потакать, — закончил Алексей Иванович, — то можно далеко зайти.
Коротков тихо признался:
— Мне это же самое Тюрин говорил. Даже просил, чтобы я разрешил делать промывку клеевару его смены.
— Ну, а вы что?
— А я побоялся. Все-таки Антонов четыре года работает, а тюринский клеевар — семь месяцев. Да и Антонов всюду шумел, что Тюрин — отсталый, что он консерватор…
— А вы и поверили? — покачал головой Алексей Иванович. — Меньше надо слушать звон — больше думать, почему он… Ну, ладно! — Новоселов вздохнул. — А что с бумагой? Почему влажная?
Коротков виновато почесал в затылке:
— Тут, кажется, я дал маху. Разрешил водопроводчикам проверить трубы отопления в складе. Ну, они и «проверили» — весь пол залили…
— А вы пожестче, пожестче, — посоветовал Алексей Иванович. — Не бойтесь и обидеть кого за свой-то цех… Ко мне они тоже приставали однажды с этой проверкой, только я их в склад не пустил. «Хотите, — говорю, — проверять — тяните проволоку по трубам из цеха и из кузницы. Где-нибудь встретитесь!» Они тогда и директору жаловались, да ничего не вышло. Пришлось тянуть. На полдня дольше провозились, зато склад сухой. И больше не просили меня…
Алексей Иванович посоветовал Короткову пустить в производство только что полученную сухую бумагу, а подмоченные рулоны перекатить поближе к батареям и подсушить.
Выходя из цеха, он твердо решил хоть через день наведываться сюда до тех пор, пока не будет ликвидирован прорыв.
4
А ликвидировать его было не так-то просто. Даже теперь, когда в производство пошла сухая бумага и Коротков строго следил за выполнением графика промывок, цех давал меньше ящиков, чем требовали шестнадцать стеклодувных машин. Сказывалась неопытность новых склейщиц. Примерно через день одна или две машины работали в штабель, и он, хоть и медленно, но продолжал расти. План отгрузки выполнялся с напряжением. А мертвый капитал завода все увеличивался.
Штабеля волновали всех. О них говорили на производственных совещаниях у директора, на всех собраниях и на заседаниях партбюро, даже посвященных совсем не производственным вопросам. Так или иначе судьба плана, честь громадного заводского коллектива, зависела от этих штабелей.
Думал о них и бывший начальник картонажного цеха.
Приходя на завод, Алексей Иванович подолгу стоял перед штабелями, хмурил лохматые седые брови и последними словами ругал себя за то, что поторопился и ушел на пенсию до конца года. «Подумаешь, проводы, — досадовал он. — Проводы и в январе можно было устроить… Водка — это штука такая… Ее когда угодно пить можно…»
Как-то возле штабелей он встретил задумавшегося плановика Филатьева. Филатьев смотрел на почерневшие, мутные банки, шевелил губами и по очереди загибал свои скрюченные стариковские пальцы с набухшими голубыми жилками.
— Что, Степаныч, не спится на печке? — улыбаясь, спросил Алексей Иванович. — Штабеля снятся?
— Сорок пар рабочих рук, — неожиданно ответил ему Филатьев, кивнув на штабель. — Сорок работников могли бы до нового года склеить для этих банок ящики, упаковать их и отгрузить к вагонам. Я уже все подсчитал. Совершенно точно. Если начинать завтра, — ровно сорок человек.
— Слушай, старина, а это идея! — обрадовался Алексей Иванович. — Ведь нас-то, стариков, ушло на пенсию тридцать восемь… Если всем двинуться, а?
— Я думал об этом, — печально сказал Филатьев. — Но ведь это старики… Их трудно собрать… Они уже не подчиняются приказам директора…
— Вот что, Степаныч, — медленно, как бы решаясь на что-то, проговорил Алексей Иванович. — Пойдем-ка мы к ним сами, безо всякого директора. Пойдем и приведем на завод.
Филатьев печально улыбнулся и отрицательно покачал головой:
— Это авантюра! Куда мы их поставим? Без директора, без планового отдела — это авантюра.
Алексей Иванович задумался, потом твердо сказал:
— Нет, Степаныч, это не авантюра. В картонажном цехе можно временно создать третью смену. Не из стариков, конечно, из молодых. А стариков поставить в первую. Потом, когда ящики будут готовы, — перевести их сюда. Это не авантюра. Так идем по домам, а? Прямо сейчас.
Филатьев снова отрицательно покачал головой.
— Я сначала иду в плановый отдел. А потом — куда угодно.
— Хорошо! — Алексей Иванович взял его под руку и повернул к выходу. — Идем! Ты к своим счетам, а я пока — к Аркадьеву. Это надо делать быстро.
5
Через день Алексей Иванович встал по гудку, обжигая губы о край стакана, пил горячий чай и уже почти в дверях натягивал стеганку. Он шел к заводу, четко печатая сапогами следы на свежем снегу, и чувствовал себя так, как чувствуют люди, выходя на первомайскую демонстрацию.
Внизу шумел завод, дымили трубы, и казалось, будто ничто не изменилось — просто кончился очередной отпуск, и начальник цеха снова идет на работу.
Да, сегодня он по существу был начальником цеха. Коротков даже не пришел с утра, очевидно, чтобы не напоминать о себе, не стеснять Алексея Ивановича. Да и зачем он сегодня был нужен? Все было решено вчера. Еще вчера всех опытных склейщиц, разбежавшихся по другим цехам, снова собрали в картонажный и показали им, что условия для работы теперь есть. Еще вчера из этих склейщиц и стариков-пенсионеров была создана новая смена, которой руководил Алексей Иванович. Еще вчера пенсионеры, которым предстояло обслуживать размоточные машины и гофрировальные вальцы, долго стояли возле рабочих и смотрели, что и как надо делать.
В общем, вчера казалось, что все будет довольно просто. А сегодня с утра почему-то все не ладилось.
Плотник Корнеев и плановик Филатьев долго возились с подъемным механизмом, пока им удалось установить рулоны бумаги на размоточные машины. Фрося Кузнецова, за многие годы отвыкшая от работы на гофрировальных вальцах, никак не могла с ними справиться, они капризничали, рвали заготовку. И это беспокоило Алексея Ивановича больше всего. Он видел, с какой быстротой таял запас заготовок под руками опытных склейщиц, и понимал, что часа через три заготовок будет не хватать, и многим склейщицам придется прекратить работу.
Стоя возле конторки, он несколько раз обвел глазами цех, отыскивая, кого бы можно было подбросить на помощь Кузнецовой. Но ни одного человека нельзя было снять с места. И тогда Алексей Иванович решился. Твердым шагом он направился через весь цех в клееварку, хотя еще вчера дал себе слово не заглядывать туда и не разговаривать с Антоновым. Но теперь другого выхода он не видел. Возле вальцов нужен был человек, и этим человеком мог быть только Антонов, который неплохо знал технологию изготовления ящиков.
Как и ожидал Алексей Иванович, Антонов сидел на пороге возле закрытых дверей и курил. Он, видимо, тоже решил не показываться в цех, чтобы не попадаться на глаза Новоселову. Промывка одного из котлов была проведена вчера, другой котел по графику надо было промывать послезавтра, и у Антонова была полная возможность курить вволю.
— Ну, как дела? — спросил Алексей Иванович. — Покуриваешь… сынок?
Он сделал на последнем слове ударение, так как до сих пор не мог забыть антоновского «папашу».
Антонов медленно повернул голову и поднял глаза на стоящего над ним Новоселова.
— Покуриваю… — Он замялся и тихо добавил: — Алексей Иваныч.
«Струсил! — довольно отметил про себя Алексей Иванович. — Сейчас-то ты меня, голубчик, папашей не назовешь! Сейчас я тебе какое-никакое, а все начальство».
Он привычно осмотрел клееварку, проверил, все ля в порядке, и, как бы отвечая на вопросительный взгляд Антонова, произнес:
— Чем дымить — пошел бы лучше на вальцах помог. Трудно Кузнецовой. Старуха ведь…
Антонов продолжал курить и ничего не отвечал.
Цех скоро может стать, — добавил Алексей Иванович. — Заготовки не хватит…
Антонов выпустил изо рта дым и окутал им свое лицо. Из-за дыма донеслось:
— Я только клеевар… Мое дело — сторона…
Алексей Иванович вытянулся и поглядел прямо в лицо Антонову.
— А если прогрессивку за перевыполнение будут давать, ты тоже в сторону отойдешь?
Антонов стряхивал с папиросы пепел на пол и молчал.
— Так я тебе обещаю… — Алексей Иванович старался говорить тихо, но сквозь грохот барабанов его все равно было слышно. — Я тебе обещаю, что если и будет на заводе прогрессивка, ты ее не получишь.
Он одним рывком распахнул дверь и вышел из клееварки в цех. Возле конторки Новоселова задержал кладовщик — надо было подписать требование на бумагу. Затем Алексей Иванович направился к выходу, надеясь попросить подсобника в механическом цехе.
Уже у дверей он обернулся и увидел, что Антонов стоит возле гофрировальных вальцов и рассматривает рваную заготовку. Еще через минуту он начал осторожно регулировать вальцы, объясняя что-то на ухо Кузнецовой. Алексей Иванович посмотрел на них, повернулся и молча пошел обратно в конторку, где давно трезвонил телефон.
А минут через двадцать вальцы начали давать нормальную заготовку.
Положение в цехе выравнивалось.
Первые результаты работы своей смены Алексей Иванович увидел лишь на следующее утро. Когда он по дороге к себе зашел в стекловарный цех, горки новеньких ящиков стояли возле всех шестнадцати машин. Ни одна из них не работала в штабель. Мертвый капитал завода перестал расти.
Но и это было еще не все. Под навесом возле своего цеха Алексей Иванович увидел первые горки ящиков, которые ночная смена, руководимая Тюриным, смогла отложить в запас. И этот запас теперь понемногу увеличивался во время работы всех трех смен. Через день под навесом лежал суточный запас ящиков, а через три дня ящики уже стало невозможно класть под навес — все было забито. Специально выделенные директором резервные автокары свозили теперь запасные картонные ящики прямо в стекловарный цех. Начиналась подготовка к ликвидации штабелей.
Во вторник вечером Алексей Иванович и Филатьев сидели в пустом плановом отделе и, как полководцы перед битвой, подсчитывали свои силы. Завтра утром Алексей Иванович должен был докладывать директору и главному инженеру.
В большой комнате отдела почти вплотную друг к другу стояли столы. Между ними оставались извилистые, как в лабиринте, проходы. В этих проходах целыми днями толпились учетчики, плановики цехов и мастера, которые сдавали наряды плановику по труду и зарплате Маркову. Алексей Иванович привык к тому, что в плановом отделе всегда тесно, шумно и до синевы накурено. Поэтому сейчас ему казалось, что здесь непривычно просторно, как в квартире, из которой вынесли мебель. Так же, как в пустой квартире, голос становился здесь неестественно гулким, и Алексей Иванович невольно старался говорить тихо, чуть ли не шепотом.
— Ты, Степаныч, впритирку считаешь, а так нельзя, — убеждал он Филатьева. — Резерв времени надо. Вдруг что сорвется? Как же можно без резерва?
— Я считаю так, чтобы ликвидировать все штабеля до последней банки, — оправдывался Филатьев. — Лучше иметь резерв ящиков, чем резерв времени. Если мы начнем переключать людей обратно на склейку ящиков, мы потеряем больше.
Алексей Иванович был не согласен и с раздражением смотрел на бочку, в которой стоял громадный, до потолка, фикус. В тени под фикусом белели окурки. Некоторые из них торчали из земли, как грибы без шляпки. «Теснотища, — недовольно подумал Алексей Иванович, — а они тут эту… пепельницу поставили. Удивительный народ канцеляристы! Друг на друге будут сидеть, а фикус на полкомнаты ни за что не выкинут».
В конце концов он уступил Филатьеву. За много лет он убедился, что Филатьев в расчетах никогда не ошибается. Упаковку банки из штабелей решено было начать в воскресенье, 28 декабря. Опытных склейщиц договорились оставить в цехе, а новеньких и стариков перевести на упаковку.
Выходной в картонажном цехе шел «по скользящему графику», и поэтому начинать в воскресенье можно было с таким же успехом, как и в любой другой день. Правда, Алексей Иванович надеялся, что в воскресенье на помощь придут многие работники заводоуправления и механического цеха, который отдыхал в общий выходной. Но Филатьев уверял, что и без них до нового года банка будет упакована и отгружена полностью.
6
В воскресенье мороз был такой, что воздух стал почти ощутимым. Рано утром, еще в темноте, Алексей Иванович спускался к ярко освещенному заводу, и ему казалось, будто он рассекает лицом какую-то тугую, холодную резину, которая упорно сопротивляется и сдирает кожу с лица.
В проходной Алексей Иванович увидел Аркадьева, который разговаривал с вахтершей. Вопреки обыкновению, Аркадьев был не в своем красивом темно-синем пальто с каракулевым воротником, а в таком же, как у Алексея Ивановича, ватнике и в таких же солдатских кирзовых сапогах.
«Видно, собрался в составной цех», — подумал Алексей Иванович. Составной цех изготовлял шихту для варки стекла и считался на заводе самым пыльным цехом. Ходить по нему в хорошей одежде было невозможно.
— Доброе утро, Алексей Иванович! — окликнул Новоселова Аркадьев. — Подожди меня — вместе пойдем.
Алексей Иванович остановился и слышал, как Аркадьев сказал вахтерше:
— Так значит, если пойдут, — пропускайте всех без разбора. Чужие сегодня не придут.
Цокнув подковками сапог о каменный порог проходной, Алексей Иванович и Аркадьев вышли на заводской двор.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросил Аркадьев. — Как перед боем?
— Примерно, — улыбнулся Алексей Иванович.
— Ночью-то сегодня спалось?
— Плохо.
— И мне — плохо. — Аркадьев приложил варежку к замерзшему уху. — Все думал — хватит ли вагонов. Мы договорились, что сегодня подадут пять штук сверх нормы.
— Хватит! — махнул рукой Алексей Иванович. — Еще останется. Больше трех нам уж никак не погрузить.
— А мне сдается — не хватит, — очень серьезно сказал Аркадьев
— Ну, ты переоцениваешь наши стариковские силы.
— А ты, хоть и старый коммунист, но недооцениваешь наших людей, — улыбнулся Аркадьев и распахнул перед Алексеем Ивановичем дверь стекловарного цеха.
Возле штабелей уже стояли раздвижные лестницы и столы для упаковщиков. Перед каждым столом был один из новеньких резервных автокаров. В проходах собирались рабочие, разговаривали, и Алексей Иванович пошел прямо к ним.
Началось все довольно обычно — девушки поднялись на лестницы и стали передавать банки вниз. Старики упаковывали их и грузили на автокары.
Уже через полчаса обнаружилось узкое место — к столам не успевали подносить ящики, и упаковщики простаивали. Алексей Иванович перебросил на подноску ящиков по одному упаковщику с каждого стола. Но теперь вынуждены были работать медленнее девушки на лестницах. Они подолгу держали в руках банки и ждали, пока их примут снизу.
Для нормального ритма работы людей не хватало. Алексей Иванович видел это и досадовал: «Так, пожалуй, и двух вагонов за день не погрузишь». Он уже прикидывал, что получится, если всех рабочих с крайнего стола распределить по остальным группам. Будет ли от этого общий выигрыш? Но потом решил немного подождать — может, разработаются люди…
Неожиданно на первом столе, который был ближе всего к дверям цеха, дело пошло быстрее. Чаще отходил от этого стола тяжело нагруженный автокар, не скучали девушки, подававшие банку с самого верха штабеля, и даже на середине лестниц появились работницы, которые передавали банку вниз.
Алексей Иванович подошел к столу и сразу же увидел свою Варю, которая несла стопку пустых ящиков. Вместе с ней ящики подносили жены Филатьева, Корнеева и других пенсионеров. Алексей Иванович даже не знал, что они собирались придти. Варя об этом ни словом не обмолвилась. Но он отлично видел первые же результаты их работы — край высокого штабеля таял прямо на глазах.
А часам к десяти люди начали приходить в стекловарный цех. В ватниках, в стареньких куртках и пальто, в потрепанных шинелях шли в цех токари и снабженцы, плановики и бухгалтеры, инженеры, начальники цехов и отделов заводоуправления и их жены, и даже дети.
Алексей Иванович едва успевал расставлять их по местам, и парторг Аркадьев, который уже больше часа наравне с грузчиками работал на автокарах, стал помогать Новоселову.
Скоро народу собралось столько, что возле штабелей удалось создать живые конвейеры. Из рук в руки на столы шли банки, передавались пустые ящики.
Алексей Иванович ходил от стола к столу, переставлял, если было нужно, людей, бегал ругаться на склад готовой продукции, когда там задерживали автокары, и, возвращаясь в цех, каждый раз видел, что людей становилось все больше и больше.
От снизившегося октябрьского штабеля он убрал лестницы и, так как столов уже не хватало, организовал упаковку банок прямо на низких сторонах штабеля.
Торопливо расставляя здесь людей, он не успевал разглядывать их и только считал:
— Сюда — пятеро! Раз, два, три, четыре, последний! — Он хлопнул последнего по плечу. — Остальные рядом! — И Алексей Иванович указал новый участок.
— Можно мне с ними? — жалобно попросил его женский голос.
Алексей Иванович поднял глаза. Перед ним стояла в старенькой, почти вытертой, беличьей шубке совсем еще молоденькая жена директора завода и показывала на пятерку, которую Алексей Иванович только что отсчитал. Последним в этой пятерке был директор. Он озабоченно подворачивал края своих новеньких, видимо, слишком высоких черных валенок и, казалось, ничего больше не замечал.
— Ну, что ж! В виде исключения, — улыбнулся Алексей Иванович и протянул жене директора подвернувшийся под руку пустой картонный ящик.
Когда она отошла, Алексей Иванович подумал о директоре: «Наломал дров с Коротковым, а теперь в глаза не глядит. Чем банку таскать, лучше бы поставил начальником Тюрина…»
Немного спустя, отсчитывая следующую пятерку, Алексей Иванович увидел в ней клеевара Антонова, у которого сегодня был выходной. Жил Антонов за несколько километров от поселка, в самом центре города, и то, что он сегодня приехал, удивило и обрадовало Алексея Ивановича. Но он не показал этого Антонову и подумал: «Стыдно было не приехать…» Затем глуховато, так же, как всем остальным, скомандовал:
— На этот край! — Он показал край штабеля. — Ящики сносите ко второму столу!
Часов в двенадцать Алексей Иванович заметил, что возле столов быстро растут горки ящиков с банкой, и автокары не успевают их вывозить. Никакого выхода он не видел. Машине ни здесь, ни в складе готовой продукции не развернуться, а автокаров — он знал это точно — больше в запасе не было. Между тем горки упакованной банки уже начинали мешать работать.
Просить, чтобы люди носили банку в склад на руках, Алексей Иванович не решился. О военных годах, когда это порою делалось из-за отсутствия автокаров или из-за грязи в тогда еще незаасфальтированном заводском дворе, вспоминали на заводе как о чем-то далеком и неприятном. Но ничего другого Алексей Иванович придумать не мог, а делать что-то надо было сейчас же. И, надев варежки, он молча взял на руки три ящика с банкой и понес их на склад.
Новоселов чувствовал, что кто-то вслед за ним сделал то же самое и несет сейчас ящики за его спиной. Но оглянуться он не мог, и только в складе готовых изделий, опустив ящики возле транспортера, он повернулся назад и увидел, что возле него стоит с тяжелой ношей вспотевший, несмотря на сильный мороз, Аркадьев. А вслед за ним ящики уже несли все новые и новые люди и выстраивались в очередь, чтобы опустить свою ношу возле транспортера.
Возможно, тяжелые ящики с банкой пришлось бы носить на руках целый день, но выручили мальчишки. Уже через полчаса в цехе появились самодельные тележки на шарикоподшипниках, которые были почти у всех в поселке и на которых возили с базара картошку. И как только отходил от стола автокар, на его место торжественно подкатывал свою тележку какой-нибудь мальчишка, а потом гордо вез ее, уже нагруженную, в склад. Тележек было так много, что отгрузка банки на склад скоро совсем перестала волновать Алексея Ивановича.
К трем часам дня в цехе исчез октябрьский штабель и был на добрые две трети отгружен самый большой из штабелей — ноябрьский. В половине четвертого со склада позвонили и сказали, что все вагоны загружены и склад может принять не больше трех тысяч ящиков. Это было мало, ничтожно мало, и Алексей Иванович впервые за день приуныл. Он прекрасно понимал, что теперь уже все равно судьба плана решена, что самое позднее послезавтра штабелей в цехе не станет, и все-таки ему было обидно. Люди сегодня шли в цех, как на праздник, шли потому, что любили свой завод, хотели ему помочь, хотели одним крутым рывком вывести его из прорыва. И вот завод не может принять всей этой помощи…
Мeдленно, усталой походкой подошел к Алексею Ивановичу Филатьев. Руки у него мелко дрожали, глаза были полузакрыты.
— А я, Алексей Иваныч, больше не могу, — тихо сказал он.
— Посиди-ка вот тут. — Алексей Иванович поднялся со стула возле телефона. — Отдохни малость. А потом иди домой.
— Да, лучше домой, — согласился Филатьев, — чем сидеть на виду у всех без дела.
Он положил руку на столик и опустил на нее голову. Потом медленно поднял ее и внимательно посмотрел на Новоселова.
— Ты что-то тоже скис, Алексей Иванович. Утомился?
— Да нет! — Новоселов сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке. — Тут другое… Вагоны загружены, склад берет всего три тысячи ящиков… Хоть останавливай работу…
— Зачем останавливать? — удивился Филатьев. — Пусть складывают горки упакованных ящиков вот здесь. — Он показал на место, где еще недавно был октябрьский штабель. — А вывезти их к вагонам — это же пустяк! Это мы сделаем завтра.
Алексей Иванович подумал, согласился и пошел распорядиться.
…В конце дня, когда люди, сделав свое дело, ушли из стекловарного цеха, Алексею Ивановичу показалось, что в нем стало пусто, хотя по-прежнему тяжело вздыхали стеклодувные машины, суетились возле них операторы И звенели битой банкой браковщицы. На месте громадных штабелей банки стояли аккуратные горки серых упакованных ящиков.
Алексей Иванович вышел во двор. На улице было уже темно. С холма, где стоял его дом, по-прежнему остервенело дул холодный ветер и бил в лицо маленькими твердыми снежинками.
Под навесом возле картонажного цеха было пусто. Весь запас ящиков забрали подчистую — Филатьев, действительно, рассчитал точно. «Надо бы задержать стариков до нового года и снова создать суточный запас, — подумал Алексей Иванович. — Иначе штабеля опять могут появиться».
Возле заводских ворот и на стенах заводоуправления он долго искал объявления о воскреснике, которых почему-то не заметил ни вчера, ни сегодня утром. Объявлений нигде не было.
Лишь на доске приказов он увидел маленький белый листок и на всякий случай осветил его карманным фонариком. Но это было не объявление. Это был приказ директора о том, что с нового года начальником картонажного цеха назначается Тюрин, а Коротков переводится на должность мастера второй смены.
Приказ был помечен вчерашним числом.
Алексей Иванович погасил фонарик и облегченно вздохнул: теперь старикам нечего думать о запасе. Теперь обойдутся и без них.
1957