И. ДАВЫДОВ
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ВАЛЬС
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1958
Рассказы
СЕРЖАНТ ГОРБАЧЕВ
В гостинице темно. Внезапно погас свет, и дежурная сказала, что это — надолго. Керосиновая лампа горит тускло — видно, кончается керосин. Читать при ней невозможно. Идти никуда не хочется — на улице метель.
Лежать молча скучно, и я прошу юриста, своего соседа по номеру, рассказать что-нибудь из своей практики.
— Да что интересного расскажешь? — говорит он. — Дела-то почти все обычные — разводы, хулиганы, жулики…Хотя года четыре назад было у меня дело, не так чтоб уж очень интересное, но, по крайней мере, необычное. Один молодой папаша требовал, чтобы суд вернул ему его детей.
— Это как же? — не понял я.
— А вот так: чтобы суд признал его юридическим отцом собственных детей. Заодно он не возражал бы и против возвращения мамаши…
— Все-таки не понимаю, — признался я.
— Ну, я вам сейчас все по порядку расскажу.
Началось так: некий сержант Горбачев решил, что
в жизни ему не повезло, что он неудачник и что больше ему уже ничего хорошего ждать не приходится.
Шел этому сержанту всего двадцать второй год, и служил он в одном районном центре.
Знаете, бывает — сыплются иногда на человека неприятности одна за другой.
Вот так и случилось с Горбачевым.
Получил он однажды вместе с воскресной увольнительной в город письмо из деревни. И сообщали в этом письме, что девушка, которую он любил, вышла замуж.
С горя сержант заглянул в закусочную и выпил водки. Сколько он выпил — не знаю. Он мне потом говорил, что немного, ну, да это все равно.
Из закусочной Горбачев пошел на танцплощадку и. пригласил там какую-то девушку. Ему намекнули, что девушка «занята» и приглашать ее больше не следует.
Сержанта такая постановка вопроса возмутила, и он ответил:
— Если я ей не по нутру, она сама откажет. Вы за нее не расписывайтесь.
И он снова начал танцевать с «занятой» девушкой. А когда после танцев сержант пошел по парку, его крепко стукнули.
Горбачев этот — парень крепкий, сильный, ростом на голову выше среднего. Естественно, стерпеть такое отношение к себе он не мог. Завязалась драка, и Горбачеву основательно влетело. А когда подоспела милиция, трое парней единодушно показали, что драку начал сержант, от которого они защищали девушку. Так как от Горбачева пахло водкой, парням поверили.
Сержант отсидел, сколько ему было положено, на гауптвахте, а потом получил на комсомольском собрании строгий выговор с предупреждением.
На другой день послали его с каким-то поручением в соседнюю часть, километров за пять.
Идет он ночью по полю и думает о том, какой же он невезучий и несчастный. Любимая бросила, товарищи презирают, даже хотели из комсомола исключить, командир батальона грозился в рядовые разжаловать… Невесело, конечно… И луна на небе такая большая, печальная, как будто ей тоже не повезло в жизни…
Был по дороге мост через речушку. Идет сержант по этому мосту уже обратно, в свою часть, а на перилах девушка сидит ногами к реке и всхлипывает.
Подошел к ней Горбачев и спросил в чем дело. Странно, конечно, — сидит ночью девушка на мосту и плачет. Как тут не спросить?
Девушка ничего путного не отвечает, только отмахивается:
— Отстаньте, — говорит. — Идите своей дорогой.
— Что же вы тут делаете? — не отстает сержант.
— Ну, природой любуюсь! Что вам от меня надо?
Решил Горбачев пуститься на военную хитрость.
— Мост, — говорит, — объект, имеющий военное значение. Я обязан знать, что здесь посторонняя гражданка ночью делает.
— Не нужен мне ваш мост, — отвечает «посторонняя гражданка». — Я его взрывать не собираюсь. Я, может, здесь с жизнью прощаюсь.
«Вот это да! — подумал сержант. — Это хватила! Неужто ей хуже, чем мне?»
— Чем же, — спрашивает, — на вас жизнь так не угодила, что с ней прощаться надо?
— Всем не угодила, — отвечает девушка. — Кончено для меня все. Нечего мне больше ждать, незачем жить!..
«Вот это здорово! — подумал Горбачев. — Совсем как у меня. Такая молоденькая, а уже жизнь не мила… Может, и беда у нее та же?..»
— Вас, — говорит, — гражданочка, случайно не дружок ли бросил?
— Хуже.
— Ну, тогда, значит, строгача по комсомольской линии влепили, да?
Хоть и плакала девушка, а смешно ей стало. Рассмеялась она как-то натянуто, сухо повернулась лицом к сержанту и говорит:
— Я бы из-за этого с жизнью прощаться не стала.
— Ну, тогда не понимаю, что может быть хуже, — развел руками сержант. — У меня вот и то и другое, и все-таки живу.
— Что, и вас дружок бросил?
— Да не дружок… Девушка моя замуж вышла.
Видит сержант, что «посторонняя гражданочка» посмотрела на него сочувственно, вроде поняла, каково ему.
— Как же это? — спрашивает она.
— Да, так, — вздохнул сержант. — Написали из деревни: вышла твоя Любка замуж, свадьбу пышную сыграла. И все тут… А потом строгача вкатили… Куда уж хуже?..
Девушка расспросила, за что вкатили строгача, а потом улыбнулась печально, как будто она взрослая, а Горбачев — дитя малое.
— Бывает, — говорит, — хуже, товарищ сержант. Намного хуже.
— Что ж вы не расскажете про свою беду? — спрашивает сержант. — Или уж такая, что о ней и сказать нельзя?
— Такая, — говорит девушка. — Нечего про нее говорить. Да и не поможете вы. Идите своей дорогой!..
— Не могу я теперь вас одну оставить, — говорит Горбачев. — Вместе идемте.
— А мне некуда идти.
— Ну, тогда и я возле вас посижу, — улыбнулся Горбачев и спокойно сел рядом с девушкой на перила.
Поняла девушка, что не отвязаться ей от сержанта, и пошла с ним в город.
Идут они медленно по дороге. Сержант думает: что теперь с девушкой делать? Оставить ее — еще вправду утопится. Задерживаться долго — от командира опять влетит. В часть девушку привести — свои же ребята не пропустят, засмеют. Да и не пойдет она в часть… И как тут быть?
Посмотрит на нее — идет она низенькая, толстенькая, нос картошкой… Руками косынку перебирает. На глазах слезы блестят… Жалко ее сержанту, и чувствует он, что горе у нее настоящее, большое…
— Где хоть вы работаете, девушка? — спрашивает он.
— А зачем вам?
— Да просто так…
— Я не работаю, учусь…
— Где?
— В педучилище. На последний курс перешла.
— Учительницей, значит, будете…
— Не буду.
— Почему?
— Не доживу…
— Ну, бросьте, девушка… — поморщился Горбачев. — Опять за свое… Что хоть стряслось-то у вас?
Девушка вздохнула, подумала и говорит:
— А… все равно теперь!.. Расскажу… Беременна я. Понимаете? А он приехал из Нижне-Туринска, обманул меня…
— Что ж он тут делал?
Практику проходил… Студент он. Жениться обещал. «Кончу, — говорит, — институт, и поженимся». Я, дура, и поверила… А когда я ему написала, что ребенок будет, он отвечает: я, мол, не уверен, что ребенок этот мой, и жениться не намерен. Ну, и человек!.. Мало обманул, еще и оскорбил!..
— A-а… да что теперь говорить! — перебил ее Горбачев. — Только топиться из-за этого не следует. Поезжайте к родителям, поживите у них. Они и ребеночка подержат, пока вы училище кончите.
— Нет у меня никого, — отвечает девушка. — Детдомовка я… А девчатам и сказать боюсь… Как буду людям в глаза смотреть? Куда с малышом денусь? Подумайте сами… Ей-богу, лучше кончить все разом…
Сдвинул тут Горбачев пилотку на лоб и почесал в затылке.
— Н-да, — говорит, — положеньице… Только сдается мне, паникуете вы, девушка… И с ребенком училище кончить можно — ясли ведь есть. Оно, конечно, трудно… Ну, так ведь год всего осталось. Потом работать пойдете…
— А что людям сказать? — возражает девушка. — Ведь будут за спиной шушукаться, в глаза смеяться… Как подумаю об этом — жить неохота!
— Хорошие люди не будут смеяться, — успокаивает ее сержант. — А на плохих чего смотреть? Не вы первая, не вы последняя… Конечно, хорошо б сказать, что у вас муж есть… Ну, там доучиваться уехал или в армии служит…
— А кто поверит этому? — горько усмехается девушка. — Городок маленький — все на виду. Еще больше смеяться будут…
Идет Горбачев, посматривает на девушку, а у нее ресницы хлопают, на них слезинки блестят. Всхлипывает, нос платочком вытирает — ну совсем, как ребенок. Жалко ее Горбачеву так, что в груди больно. Помочь ей, страсть хочется.
«А может, — думает сержант, — жениться на ней? Конечно она меня не любит, и семьи у нас не будет. Ну, так хоть училище кончит, на ноги встанет… А потом и развестись можно. Все равно я никому не нужен и любить после Любки никого не буду. Так хоть доброе дело сделаю…»
Ну, думал он, думал и в таком, значит, духе ей свое предложение и высказал: сердце, де, мое вам без надобности, это, мол, я понимаю, а руку — берите!..
Говорит он ей это, а у самого мысль в голове колом сидит: «Что же я, дурень, делаю? Я ж ее совсем не знаю! А впрочем, чего тут еще знать? Тут человека, даже двух, спасать надо!»
Ну, а девушка услыхала это, остановилась, опустила руки беспомощно и говорит:
— Зачем вы издеваетесь надо мной? Мне и без этого тошно.
— Я, — говорит Горбачев, — не издеваюсь. Я вам серьезно предлагаю.
Она остановилась, посмотрела на него злыми-презлыми глазами и сквозь зубы процедила:
— Какие же вы все одинаковые! Вам бы только…
Девушка не договорила, махнула рукой и пошла
дальше.
Горбачев догнал ее, взял за руку.
— Постойте, — говорит, — девушка. Вы не то про меня подумали. Мне от вас ничего не надо. Я вам только хорошего хочу. Получите брачное свидетельство, подругам покажете… А меня и видеть до развода не будете.
Она снова остановилась, побуравила его своими злыми глазками и недоверчиво спросила:
— Вы мне что же — фиктивный брак предлагаете?
Горбачев смутился, покраснел — он не знал, что такое «фиктивный», — но потом подумал, и, примерно, догадался.
— Ну да, — говорит, — вы по закону моей женой будете. Людей вам стыдиться не придется. Потом, как училище кончите, мы разведемся. А от вас мне ничего не надо. Это я только для того, чтоб вы две души не губили…
Девушка подумала и уже спокойнее спрашивает:
— Это у нас как у Веры Павловны с Лопуховым получится?
— Какой Веры Павловны? — не понял Горбачев.
— Ну, у Чернышевского, в романе «Что делать?», Вера Павловна с Лопуховым так поженились.
Горбачев «Что делать?» не читал, но о Чернышевском слыхал и понимал, что тот худого не напишет. Однако углубляться сейчас в отношения Веры Павловны и Лопухова не хотел — чувствовал здесь свою слабость. Он предпочитал говорить о деле, тем более, что времени у него в обрез было — он и так с Девушкой задержался. Как бы в части не влетело…
— Так что если вы согласны, — сказал он, — то пожалуйста.
Девушка опять недоверчиво посмотрела на него и ничего не ответила.
«Экая чудачка! — подумал Горбачев. — Одного подлеца встретила, так уж думает, все — подлецы. Не знает жизни-то, не знает… Потому и не ценит ее!»
Идут они дальше. К городу уж подходят — все молчат.
Наконец, девушка говорит:
— Ладно, товарищ сержант, подумаю я. Если как у Веры Павловны с Лопуховым, так, наверно, ничего плохого тут не будет…
— Давайте как у Веры Павловны, — великодушно соглашается Горбачев. — Только надо хоть познакомиться… Меня Михаилом зовут. Фамилия Горбачев. По батюшке Степанович.
— А я Лида Костина. По батюшке Петровна.
Идут они, значит, дальше и уже улыбаются. Лида о себе рассказывает. Учится она, оказывается, на одни пятерки и надеется после окончания училища получить диплом с отличием.
— А там видно будет, — говорит. — Немного поработаю — может, и в институт поступлю…
— Конечно, поступите, — поддерживает ее Горбачев. — Обязательно даже. Только уж давайте, если в ЗАГС пойдем, на «ты» говорить. А то неловко как-то…
— Давайте, — соглашается Лида. — Если, конечно, пойдем…
Договорились они в ближайшее воскресенье встретиться, телефоны записали и разошлись…
Горбачев, бедный, всю ночь не спал — думал, что же теперь у него за личная жизнь получится. Вроде бы и женатый будет — и без жены. Родным в деревню напишешь, что женился — расспрашивать начнут: кто да что. Карточку прислать потребуют. А как Лидину карточку посылать?.. Толстая, нос картошкой. Любка по сравнению с ней красавица. Торжествовать будет… Да и не даст ему Лида своей карточки!.. Ничего не написать — еще хуже. Служить уж не так много осталось… Демобилизуют, в село приедешь — все равно родня узнает. Да еще плохое подумает… Ну, да ладно! Не отступать же теперь из-за всего этого… Как-нибудь обойдется…
На другой день взял Горбачев в библиотеке «Что делать?» Чернышевского и, так как книга оказалась толстая — до воскресенья всю не прочитать, стал ее просматривать, особенно те места, где об отношениях Веры Павловны с Лопуховым говорилось. Решил парень при следующей встрече не ударить лицом в грязь…
Вот наступило воскресенье, когда они с Лидой условились встретиться. Выпросил сержант увольнительную, хоть и не хотели ему ее давать, и побежал на свидание.
Лида уже ждет его.
— А я думала, вы не придете, — говорит.
— Ну, что вы, как можно? — отвечает Горбачев, а сам думает: «Все-таки она еще людей на кривой аршин того студента меряет».
Потом спрашивает:
— Ну, как, Лида, надумали вы в ЗАГС идти?
Лида покраснела, опустила глаза и отвечает:
— Думала я. Не хочется мне, Миша, вашей добротой пользоваться…
Но видит Горбачев, что в душе она уже согласна. Оно и понятно — деваться-то ей некуда. Ну, а когда в душе человек согласился, то и на словах его согласия добиться нетрудно.
Пошли они в ЗАГС. А там, оказалось, регистрация только до трех часов дня. Да и заявление надо заранее подать, и удостоверение личности сержанту выписать необходимо… В общем, сплошная, по мнению Горбачева, бюрократия.
Однако ничего не поделаешь. Своих правил в ЗАГСе не установишь, надо подчиняться тем, которые уже есть. Оставили они заявление и обещали в следующее воскресенье явиться.
Вышли на улицу, а расставаться с Лидой Горбачев боится: вдруг она из-за неудачи в загсе опять на реку побежит? Надо бы как-то задержать ее, успокоить…
— Давайте, — предлагает он, — в кино сходим.
— А вам не противно со мной?
— Ну, вот выдумаете тоже, — обижается сержант. — Идемте. Картина, говорят, хорошая.
Сходили они в кино, потом по парку допоздна гуляли. Горбачев Лиде все про свою деревню рассказывал, про детство свое.
Она тоже разговорилась, о себе многое рассказала, и видит Горбачев, что девчонка-то она хорошая — честная, добрая. Только вот не повезло ей…
Вернулся сержант в свою часть и по секрету сказал командиру, что собирается жениться и нужно ему удостоверение.
Командир ему удостоверение выписал, а когда отдавал, не удержался — кольнул:
— Быстро же, — говорит, — вы, Горбачев, после своей Любы утешились. И когда успели?..
Что тут сержанту отвечать? Вздохнул он и сказал только:
— Всякое, товарищ капитан, в жизни бывает… Может, и поймете меня когда…
Лида на следующее свидание нарядная пришла, в белом платье. А Горбачев где-то читал, что невестам всегда цветы дарят. Вот и он решил…
Когда проходили они мимо городского парка, попросил он Лиду подождать, сбегал в оранжерею и принес ей большущий букет. Так они и пришли в ЗАГС — как самые настоящие молодожены.
Ну, расписались они, поздравили их там и все такое, а когда вышли. — Горбачев подумал:
«Оставить ее сейчас одну — наверняка до ночи проревет. Событие-то какое — замуж вышла. У всех тут пир горой, а ей — сиди одна-одинешенька. Нет, негоже вроде ее сейчас одну оставлять.»
— Вы, — говорит, — извините меня, Лида. Может, опять в кино сходим.
А у нее даже слезы на глаза навернулись:
— Какой же вы хороший, — говорит. — Мне тоже в кино хочется, да я вас пригласить постеснялась.
Ну, а после кино предложил ей Горбачев отметить брак хотя бы бутылкой шампанского в кафе.
— Только не в кафе, — запротестовала Лида. — Там народу много и пьяные ходят. Давайте уж лучше к нам в общежитие. Девчонки все на каникулы разъехались, я в комнате одна живу.
Купили они шампанского, конфет, выпили, закусили. Все чинно, строго…
Горбачев шутит:
— И никто нам «горько» не скажет… И даже шампанское сладкое…
Лида молчит. Только стакан с янтарным вином в руках вертит, на свет его разглядывает…
Обидно стало Горбачеву, что не любят его девушки. Любка бросила… Лида тоже терпит только потому, что выхода у нее другого нет…
Собрался он уходить. Лида тоже поднялась.
— Пойдемте, — говорит. — Провожу вас немного.
По дороге Горбачев спрашивает, сам не зная почему:
— Можно, Лида, с вами еще встречаться?
— Неужели вам хочется?
«Все! — расстроился Горбачев. — Даже она отшивает. Знай, мол, свое место».
— Эх, Лида, Лида, — покачал он головой и вздохнул.
Она остановилась, посмотрела на него внимательно-внимательно и сказала, как будто ей все равно:
— Ну, если хотите, Миша, — будем с вами встречаться…
Так оно и пошло. На следующее воскресенье они опять встретились, потом опять… А месяца через два или три обнаружили они, что вообще любят друг друга, и решили вместе жить. Все равно они муж и жена. Чего же еще надо?
Юрист замолчал, придавил в пепельнице давно потухшую папиросу и закурил новую. Я решил, что история окончена, и спросил:
— Ну, а при чем же здесь этот юридический папаша?
— Погодите, и он появится. Судебное дело только начинается. Все, что я вам до сих рассказывал, это еще обстоятельства.
— А что же дальше?
— А вот слушайте. Родила Лида трех близнецов. И все здоровые. Ну, что тут пошло!.. В газетах снимки печатают, статьи пишут. Даже в «Огоньке» что-то про них было. Дали сразу Горбачевым квартиру в областном центре, со всеми удобствами, обстановку подарили. Ребятишек под наблюдение научного института взяли, медсестру вначале к ним приставили, а потом няню из детских яслей.
Сержанта нашего демобилизовали, и пошел он токарем на машиностроительный. А Лиду перевели в областное педучилище. В общем, устроили молодым полный комфорт…
Тут настоящий папаша-то и объявился. То ли квартира его соблазнила, то ли распределения в институте напугался. Только решил он к близнецам пристроиться.
Разыскал он Лиду в педучилище и стал у нее прощения просить. Ну, а Лида ему пощечину дала. Впрочем, сам он пощечину отрицает.
Пошел тогда студент в суд, попал ко мне и разрисовал все дело так, будто он жертва несчастной любви и нахального сержанта.
Сижу я, слушаю внимательно, смотрю на этого красивого парня с чеканным профилем и все-таки ничего понять не могу.
— Что же вам, — спрашиваю, — от суда-то надо?
— Чтобы суд разобрался в деле и признал, что фактическим и юридическим отцом детей являюсь я, Николай Калинкин.
— А для чего это вам?
— А это уже, товарищ судья, мое личное дело.
Смотрит на меня своими невозмутимыми голубыми
глазами, и ничего-то в этих глазах не прочтешь — ни мыслишки в них не видно. Только очень одинокая и неопытная девчонка может человека с такими пустыми глазами полюбить.
Ну, глаза глазами, а дело делом — надо разбираться…
Вызвал я к себе Горбачевых, сам у них побывал, всю историю выслушал. В один голос и Лида и Михаил просят:
— Избавьте вы нас ради бога от этого типа. Некогда нам — экзамены в педучилище на носу…
Ну, я рассмотрение дела до конца экзаменов отложил, чтоб не мешать Лиде. А Калинкину задержка, видно, нож острый.
Прибежал он как-то ко мне и просит:
— Дайте хоть справку, что у меня дети есть…
— Зачем вам?
— Распределение у нас скоро…
Понял я тут, для чего он все затеял, и отвечаю:
— Не могу я вам такой справки дать — дело еще не рассматривалось…
— А когда же вы его будете рассматривать?
— Как только Горбачева экзамены сдаст. Да и что хорошего, — говорю, — вы от суда ждете? Приказать Лиде, чтоб любила вас, суд не сможет. А без нее вас никакая справка от распределения не спасет…
— Н-да, — изрекает Калинкин и барабанит по столу длинными белыми пальцами.
И чувствую я, что теряет он последнюю надежду выкрутиться на распределении и остаться в Нижне-Туринске. И, сами понимаете, ничуть-то мне его не жалко.
А тут пришла мне в голову хорошая мысль. Перемигнулся я незаметно со студентом-практикантом, который рядом сидел, и говорю Калинкину:
— А может еще и так случиться, что вместе с этой справкой присудят вам народные заседатели алименты платить…
Он, бедняга, даже подскочил на стуле:
— Неужели и это возможно? Я ж с ней не зарегистрирован.
— Конечно, — соглашаюсь, — законного брака не было. Но случай-то особенный — вы же сами на права юридического отца претендуете… А раз права, значит, и обязанности…
Смотрит на меня Калинкин голубыми глазами, и на сей раз ясно в них страх виден: вот это, мол, влип…
А практикант мой от смеха давится — отвернулся даже. Я уж ему под столом на ногу надавил, — веди, мол, себя прилично…
Побарабанил еще Калинкин по столу, забрал из суда свое заявление и ушел. А уж мы с практикантом хохотали…
Алиментов-то ведь ему присудить все равно нельзя было. Раз законного брака нет, значит, и об алиментах речи быть не может…
Сообщил я об этом деле в комсомольскую организацию института, где Калинкин учился. Вызвали туда Лиду.
— Правда, — спрашивают, — все это?
— Правда, — говорит.
— Будем тогда обсуждать этого типа. Просим присутствовать.
— Да что вы! — отказалась она. — Некогда мне. У меня дети, экзамены… Да и вообще, я замужняя женщина, неудобно мне о таких вещах говорить…
Решили ее оставить в покое. А Калинкина по материалам суда из комсомола выгнали и вместо диплома справку об окончании института дали. Иди с ней, куда хочешь… Да и, правда, какой из него учитель?.. Думаете, круто с ним обошлись? — Ничуть! Нельзя таких прощать! Совесть не позволяет!
…Юрист снова придавил в пепельнице потухшую папиросу, задул лампу и сказал:
— А теперь давайте спать!
1956
И. ДАВЫДОВ
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ВАЛЬС
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1958
Рассказы
СЕРЖАНТ ГОРБАЧЕВ
В гостинице темно. Внезапно погас свет, и дежурная сказала, что это — надолго. Керосиновая лампа горит тускло — видно, кончается керосин. Читать при ней невозможно. Идти никуда не хочется — на улице метель.
Лежать молча скучно, и я прошу юриста, своего соседа по номеру, рассказать что-нибудь из своей практики.
— Да что интересного расскажешь? — говорит он. — Дела-то почти все обычные — разводы, хулиганы, жулики…Хотя года четыре назад было у меня дело, не так чтоб уж очень интересное, но, по крайней мере, необычное. Один молодой папаша требовал, чтобы суд вернул ему его детей.
— Это как же? — не понял я.
— А вот так: чтобы суд признал его юридическим отцом собственных детей. Заодно он не возражал бы и против возвращения мамаши…
— Все-таки не понимаю, — признался я.
— Ну, я вам сейчас все по порядку расскажу.
Началось так: некий сержант Горбачев решил, что
в жизни ему не повезло, что он неудачник и что больше ему уже ничего хорошего ждать не приходится.
Шел этому сержанту всего двадцать второй год, и служил он в одном районном центре.
Знаете, бывает — сыплются иногда на человека неприятности одна за другой.
Вот так и случилось с Горбачевым.
Получил он однажды вместе с воскресной увольнительной в город письмо из деревни. И сообщали в этом письме, что девушка, которую он любил, вышла замуж.
С горя сержант заглянул в закусочную и выпил водки. Сколько он выпил — не знаю. Он мне потом говорил, что немного, ну, да это все равно.
Из закусочной Горбачев пошел на танцплощадку и. пригласил там какую-то девушку. Ему намекнули, что девушка «занята» и приглашать ее больше не следует.
Сержанта такая постановка вопроса возмутила, и он ответил:
— Если я ей не по нутру, она сама откажет. Вы за нее не расписывайтесь.
И он снова начал танцевать с «занятой» девушкой. А когда после танцев сержант пошел по парку, его крепко стукнули.
Горбачев этот — парень крепкий, сильный, ростом на голову выше среднего. Естественно, стерпеть такое отношение к себе он не мог. Завязалась драка, и Горбачеву основательно влетело. А когда подоспела милиция, трое парней единодушно показали, что драку начал сержант, от которого они защищали девушку. Так как от Горбачева пахло водкой, парням поверили.
Сержант отсидел, сколько ему было положено, на гауптвахте, а потом получил на комсомольском собрании строгий выговор с предупреждением.
На другой день послали его с каким-то поручением в соседнюю часть, километров за пять.
Идет он ночью по полю и думает о том, какой же он невезучий и несчастный. Любимая бросила, товарищи презирают, даже хотели из комсомола исключить, командир батальона грозился в рядовые разжаловать… Невесело, конечно… И луна на небе такая большая, печальная, как будто ей тоже не повезло в жизни…
Был по дороге мост через речушку. Идет сержант по этому мосту уже обратно, в свою часть, а на перилах девушка сидит ногами к реке и всхлипывает.
Подошел к ней Горбачев и спросил в чем дело. Странно, конечно, — сидит ночью девушка на мосту и плачет. Как тут не спросить?
Девушка ничего путного не отвечает, только отмахивается:
— Отстаньте, — говорит. — Идите своей дорогой.
— Что же вы тут делаете? — не отстает сержант.
— Ну, природой любуюсь! Что вам от меня надо?
Решил Горбачев пуститься на военную хитрость.
— Мост, — говорит, — объект, имеющий военное значение. Я обязан знать, что здесь посторонняя гражданка ночью делает.
— Не нужен мне ваш мост, — отвечает «посторонняя гражданка». — Я его взрывать не собираюсь. Я, может, здесь с жизнью прощаюсь.
«Вот это да! — подумал сержант. — Это хватила! Неужто ей хуже, чем мне?»
— Чем же, — спрашивает, — на вас жизнь так не угодила, что с ней прощаться надо?
— Всем не угодила, — отвечает девушка. — Кончено для меня все. Нечего мне больше ждать, незачем жить!..
«Вот это здорово! — подумал Горбачев. — Совсем как у меня. Такая молоденькая, а уже жизнь не мила… Может, и беда у нее та же?..»
— Вас, — говорит, — гражданочка, случайно не дружок ли бросил?
— Хуже.
— Ну, тогда, значит, строгача по комсомольской линии влепили, да?
Хоть и плакала девушка, а смешно ей стало. Рассмеялась она как-то натянуто, сухо повернулась лицом к сержанту и говорит:
— Я бы из-за этого с жизнью прощаться не стала.
— Ну, тогда не понимаю, что может быть хуже, — развел руками сержант. — У меня вот и то и другое, и все-таки живу.
— Что, и вас дружок бросил?
— Да не дружок… Девушка моя замуж вышла.
Видит сержант, что «посторонняя гражданочка» посмотрела на него сочувственно, вроде поняла, каково ему.
— Как же это? — спрашивает она.
— Да, так, — вздохнул сержант. — Написали из деревни: вышла твоя Любка замуж, свадьбу пышную сыграла. И все тут… А потом строгача вкатили… Куда уж хуже?..
Девушка расспросила, за что вкатили строгача, а потом улыбнулась печально, как будто она взрослая, а Горбачев — дитя малое.
— Бывает, — говорит, — хуже, товарищ сержант. Намного хуже.
— Что ж вы не расскажете про свою беду? — спрашивает сержант. — Или уж такая, что о ней и сказать нельзя?
— Такая, — говорит девушка. — Нечего про нее говорить. Да и не поможете вы. Идите своей дорогой!..
— Не могу я теперь вас одну оставить, — говорит Горбачев. — Вместе идемте.
— А мне некуда идти.
— Ну, тогда и я возле вас посижу, — улыбнулся Горбачев и спокойно сел рядом с девушкой на перила.
Поняла девушка, что не отвязаться ей от сержанта, и пошла с ним в город.
Идут они медленно по дороге. Сержант думает: что теперь с девушкой делать? Оставить ее — еще вправду утопится. Задерживаться долго — от командира опять влетит. В часть девушку привести — свои же ребята не пропустят, засмеют. Да и не пойдет она в часть… И как тут быть?
Посмотрит на нее — идет она низенькая, толстенькая, нос картошкой… Руками косынку перебирает. На глазах слезы блестят… Жалко ее сержанту, и чувствует он, что горе у нее настоящее, большое…
— Где хоть вы работаете, девушка? — спрашивает он.
— А зачем вам?
— Да просто так…
— Я не работаю, учусь…
— Где?
— В педучилище. На последний курс перешла.
— Учительницей, значит, будете…
— Не буду.
— Почему?
— Не доживу…
— Ну, бросьте, девушка… — поморщился Горбачев. — Опять за свое… Что хоть стряслось-то у вас?
Девушка вздохнула, подумала и говорит:
— А… все равно теперь!.. Расскажу… Беременна я. Понимаете? А он приехал из Нижне-Туринска, обманул меня…
— Что ж он тут делал?
Практику проходил… Студент он. Жениться обещал. «Кончу, — говорит, — институт, и поженимся». Я, дура, и поверила… А когда я ему написала, что ребенок будет, он отвечает: я, мол, не уверен, что ребенок этот мой, и жениться не намерен. Ну, и человек!.. Мало обманул, еще и оскорбил!..
— A-а… да что теперь говорить! — перебил ее Горбачев. — Только топиться из-за этого не следует. Поезжайте к родителям, поживите у них. Они и ребеночка подержат, пока вы училище кончите.
— Нет у меня никого, — отвечает девушка. — Детдомовка я… А девчатам и сказать боюсь… Как буду людям в глаза смотреть? Куда с малышом денусь? Подумайте сами… Ей-богу, лучше кончить все разом…
Сдвинул тут Горбачев пилотку на лоб и почесал в затылке.
— Н-да, — говорит, — положеньице… Только сдается мне, паникуете вы, девушка… И с ребенком училище кончить можно — ясли ведь есть. Оно, конечно, трудно… Ну, так ведь год всего осталось. Потом работать пойдете…
— А что людям сказать? — возражает девушка. — Ведь будут за спиной шушукаться, в глаза смеяться… Как подумаю об этом — жить неохота!
— Хорошие люди не будут смеяться, — успокаивает ее сержант. — А на плохих чего смотреть? Не вы первая, не вы последняя… Конечно, хорошо б сказать, что у вас муж есть… Ну, там доучиваться уехал или в армии служит…
— А кто поверит этому? — горько усмехается девушка. — Городок маленький — все на виду. Еще больше смеяться будут…
Идет Горбачев, посматривает на девушку, а у нее ресницы хлопают, на них слезинки блестят. Всхлипывает, нос платочком вытирает — ну совсем, как ребенок. Жалко ее Горбачеву так, что в груди больно. Помочь ей, страсть хочется.
«А может, — думает сержант, — жениться на ней? Конечно она меня не любит, и семьи у нас не будет. Ну, так хоть училище кончит, на ноги встанет… А потом и развестись можно. Все равно я никому не нужен и любить после Любки никого не буду. Так хоть доброе дело сделаю…»
Ну, думал он, думал и в таком, значит, духе ей свое предложение и высказал: сердце, де, мое вам без надобности, это, мол, я понимаю, а руку — берите!..
Говорит он ей это, а у самого мысль в голове колом сидит: «Что же я, дурень, делаю? Я ж ее совсем не знаю! А впрочем, чего тут еще знать? Тут человека, даже двух, спасать надо!»
Ну, а девушка услыхала это, остановилась, опустила руки беспомощно и говорит:
— Зачем вы издеваетесь надо мной? Мне и без этого тошно.
— Я, — говорит Горбачев, — не издеваюсь. Я вам серьезно предлагаю.
Она остановилась, посмотрела на него злыми-презлыми глазами и сквозь зубы процедила:
— Какие же вы все одинаковые! Вам бы только…
Девушка не договорила, махнула рукой и пошла
дальше.
Горбачев догнал ее, взял за руку.
— Постойте, — говорит, — девушка. Вы не то про меня подумали. Мне от вас ничего не надо. Я вам только хорошего хочу. Получите брачное свидетельство, подругам покажете… А меня и видеть до развода не будете.
Она снова остановилась, побуравила его своими злыми глазками и недоверчиво спросила:
— Вы мне что же — фиктивный брак предлагаете?
Горбачев смутился, покраснел — он не знал, что такое «фиктивный», — но потом подумал, и, примерно, догадался.
— Ну да, — говорит, — вы по закону моей женой будете. Людей вам стыдиться не придется. Потом, как училище кончите, мы разведемся. А от вас мне ничего не надо. Это я только для того, чтоб вы две души не губили…
Девушка подумала и уже спокойнее спрашивает:
— Это у нас как у Веры Павловны с Лопуховым получится?
— Какой Веры Павловны? — не понял Горбачев.
— Ну, у Чернышевского, в романе «Что делать?», Вера Павловна с Лопуховым так поженились.
Горбачев «Что делать?» не читал, но о Чернышевском слыхал и понимал, что тот худого не напишет. Однако углубляться сейчас в отношения Веры Павловны и Лопухова не хотел — чувствовал здесь свою слабость. Он предпочитал говорить о деле, тем более, что времени у него в обрез было — он и так с Девушкой задержался. Как бы в части не влетело…
— Так что если вы согласны, — сказал он, — то пожалуйста.
Девушка опять недоверчиво посмотрела на него и ничего не ответила.
«Экая чудачка! — подумал Горбачев. — Одного подлеца встретила, так уж думает, все — подлецы. Не знает жизни-то, не знает… Потому и не ценит ее!»
Идут они дальше. К городу уж подходят — все молчат.
Наконец, девушка говорит:
— Ладно, товарищ сержант, подумаю я. Если как у Веры Павловны с Лопуховым, так, наверно, ничего плохого тут не будет…
— Давайте как у Веры Павловны, — великодушно соглашается Горбачев. — Только надо хоть познакомиться… Меня Михаилом зовут. Фамилия Горбачев. По батюшке Степанович.
— А я Лида Костина. По батюшке Петровна.
Идут они, значит, дальше и уже улыбаются. Лида о себе рассказывает. Учится она, оказывается, на одни пятерки и надеется после окончания училища получить диплом с отличием.
— А там видно будет, — говорит. — Немного поработаю — может, и в институт поступлю…
— Конечно, поступите, — поддерживает ее Горбачев. — Обязательно даже. Только уж давайте, если в ЗАГС пойдем, на «ты» говорить. А то неловко как-то…
— Давайте, — соглашается Лида. — Если, конечно, пойдем…
Договорились они в ближайшее воскресенье встретиться, телефоны записали и разошлись…
Горбачев, бедный, всю ночь не спал — думал, что же теперь у него за личная жизнь получится. Вроде бы и женатый будет — и без жены. Родным в деревню напишешь, что женился — расспрашивать начнут: кто да что. Карточку прислать потребуют. А как Лидину карточку посылать?.. Толстая, нос картошкой. Любка по сравнению с ней красавица. Торжествовать будет… Да и не даст ему Лида своей карточки!.. Ничего не написать — еще хуже. Служить уж не так много осталось… Демобилизуют, в село приедешь — все равно родня узнает. Да еще плохое подумает… Ну, да ладно! Не отступать же теперь из-за всего этого… Как-нибудь обойдется…
На другой день взял Горбачев в библиотеке «Что делать?» Чернышевского и, так как книга оказалась толстая — до воскресенья всю не прочитать, стал ее просматривать, особенно те места, где об отношениях Веры Павловны с Лопуховым говорилось. Решил парень при следующей встрече не ударить лицом в грязь…
Вот наступило воскресенье, когда они с Лидой условились встретиться. Выпросил сержант увольнительную, хоть и не хотели ему ее давать, и побежал на свидание.
Лида уже ждет его.
— А я думала, вы не придете, — говорит.
— Ну, что вы, как можно? — отвечает Горбачев, а сам думает: «Все-таки она еще людей на кривой аршин того студента меряет».
Потом спрашивает:
— Ну, как, Лида, надумали вы в ЗАГС идти?
Лида покраснела, опустила глаза и отвечает:
— Думала я. Не хочется мне, Миша, вашей добротой пользоваться…
Но видит Горбачев, что в душе она уже согласна. Оно и понятно — деваться-то ей некуда. Ну, а когда в душе человек согласился, то и на словах его согласия добиться нетрудно.
Пошли они в ЗАГС. А там, оказалось, регистрация только до трех часов дня. Да и заявление надо заранее подать, и удостоверение личности сержанту выписать необходимо… В общем, сплошная, по мнению Горбачева, бюрократия.
Однако ничего не поделаешь. Своих правил в ЗАГСе не установишь, надо подчиняться тем, которые уже есть. Оставили они заявление и обещали в следующее воскресенье явиться.
Вышли на улицу, а расставаться с Лидой Горбачев боится: вдруг она из-за неудачи в загсе опять на реку побежит? Надо бы как-то задержать ее, успокоить…
— Давайте, — предлагает он, — в кино сходим.
— А вам не противно со мной?
— Ну, вот выдумаете тоже, — обижается сержант. — Идемте. Картина, говорят, хорошая.
Сходили они в кино, потом по парку допоздна гуляли. Горбачев Лиде все про свою деревню рассказывал, про детство свое.
Она тоже разговорилась, о себе многое рассказала, и видит Горбачев, что девчонка-то она хорошая — честная, добрая. Только вот не повезло ей…
Вернулся сержант в свою часть и по секрету сказал командиру, что собирается жениться и нужно ему удостоверение.
Командир ему удостоверение выписал, а когда отдавал, не удержался — кольнул:
— Быстро же, — говорит, — вы, Горбачев, после своей Любы утешились. И когда успели?..
Что тут сержанту отвечать? Вздохнул он и сказал только:
— Всякое, товарищ капитан, в жизни бывает… Может, и поймете меня когда…
Лида на следующее свидание нарядная пришла, в белом платье. А Горбачев где-то читал, что невестам всегда цветы дарят. Вот и он решил…
Когда проходили они мимо городского парка, попросил он Лиду подождать, сбегал в оранжерею и принес ей большущий букет. Так они и пришли в ЗАГС — как самые настоящие молодожены.
Ну, расписались они, поздравили их там и все такое, а когда вышли. — Горбачев подумал:
«Оставить ее сейчас одну — наверняка до ночи проревет. Событие-то какое — замуж вышла. У всех тут пир горой, а ей — сиди одна-одинешенька. Нет, негоже вроде ее сейчас одну оставлять.»
— Вы, — говорит, — извините меня, Лида. Может, опять в кино сходим.
А у нее даже слезы на глаза навернулись:
— Какой же вы хороший, — говорит. — Мне тоже в кино хочется, да я вас пригласить постеснялась.
Ну, а после кино предложил ей Горбачев отметить брак хотя бы бутылкой шампанского в кафе.
— Только не в кафе, — запротестовала Лида. — Там народу много и пьяные ходят. Давайте уж лучше к нам в общежитие. Девчонки все на каникулы разъехались, я в комнате одна живу.
Купили они шампанского, конфет, выпили, закусили. Все чинно, строго…
Горбачев шутит:
— И никто нам «горько» не скажет… И даже шампанское сладкое…
Лида молчит. Только стакан с янтарным вином в руках вертит, на свет его разглядывает…
Обидно стало Горбачеву, что не любят его девушки. Любка бросила… Лида тоже терпит только потому, что выхода у нее другого нет…
Собрался он уходить. Лида тоже поднялась.
— Пойдемте, — говорит. — Провожу вас немного.
По дороге Горбачев спрашивает, сам не зная почему:
— Можно, Лида, с вами еще встречаться?
— Неужели вам хочется?
«Все! — расстроился Горбачев. — Даже она отшивает. Знай, мол, свое место».
— Эх, Лида, Лида, — покачал он головой и вздохнул.
Она остановилась, посмотрела на него внимательно-внимательно и сказала, как будто ей все равно:
— Ну, если хотите, Миша, — будем с вами встречаться…
Так оно и пошло. На следующее воскресенье они опять встретились, потом опять… А месяца через два или три обнаружили они, что вообще любят друг друга, и решили вместе жить. Все равно они муж и жена. Чего же еще надо?
Юрист замолчал, придавил в пепельнице давно потухшую папиросу и закурил новую. Я решил, что история окончена, и спросил:
— Ну, а при чем же здесь этот юридический папаша?
— Погодите, и он появится. Судебное дело только начинается. Все, что я вам до сих рассказывал, это еще обстоятельства.
— А что же дальше?
— А вот слушайте. Родила Лида трех близнецов. И все здоровые. Ну, что тут пошло!.. В газетах снимки печатают, статьи пишут. Даже в «Огоньке» что-то про них было. Дали сразу Горбачевым квартиру в областном центре, со всеми удобствами, обстановку подарили. Ребятишек под наблюдение научного института взяли, медсестру вначале к ним приставили, а потом няню из детских яслей.
Сержанта нашего демобилизовали, и пошел он токарем на машиностроительный. А Лиду перевели в областное педучилище. В общем, устроили молодым полный комфорт…
Тут настоящий папаша-то и объявился. То ли квартира его соблазнила, то ли распределения в институте напугался. Только решил он к близнецам пристроиться.
Разыскал он Лиду в педучилище и стал у нее прощения просить. Ну, а Лида ему пощечину дала. Впрочем, сам он пощечину отрицает.
Пошел тогда студент в суд, попал ко мне и разрисовал все дело так, будто он жертва несчастной любви и нахального сержанта.
Сижу я, слушаю внимательно, смотрю на этого красивого парня с чеканным профилем и все-таки ничего понять не могу.
— Что же вам, — спрашиваю, — от суда-то надо?
— Чтобы суд разобрался в деле и признал, что фактическим и юридическим отцом детей являюсь я, Николай Калинкин.
— А для чего это вам?
— А это уже, товарищ судья, мое личное дело.
Смотрит на меня своими невозмутимыми голубыми
глазами, и ничего-то в этих глазах не прочтешь — ни мыслишки в них не видно. Только очень одинокая и неопытная девчонка может человека с такими пустыми глазами полюбить.
Ну, глаза глазами, а дело делом — надо разбираться…
Вызвал я к себе Горбачевых, сам у них побывал, всю историю выслушал. В один голос и Лида и Михаил просят:
— Избавьте вы нас ради бога от этого типа. Некогда нам — экзамены в педучилище на носу…
Ну, я рассмотрение дела до конца экзаменов отложил, чтоб не мешать Лиде. А Калинкину задержка, видно, нож острый.
Прибежал он как-то ко мне и просит:
— Дайте хоть справку, что у меня дети есть…
— Зачем вам?
— Распределение у нас скоро…
Понял я тут, для чего он все затеял, и отвечаю:
— Не могу я вам такой справки дать — дело еще не рассматривалось…
— А когда же вы его будете рассматривать?
— Как только Горбачева экзамены сдаст. Да и что хорошего, — говорю, — вы от суда ждете? Приказать Лиде, чтоб любила вас, суд не сможет. А без нее вас никакая справка от распределения не спасет…
— Н-да, — изрекает Калинкин и барабанит по столу длинными белыми пальцами.
И чувствую я, что теряет он последнюю надежду выкрутиться на распределении и остаться в Нижне-Туринске. И, сами понимаете, ничуть-то мне его не жалко.
А тут пришла мне в голову хорошая мысль. Перемигнулся я незаметно со студентом-практикантом, который рядом сидел, и говорю Калинкину:
— А может еще и так случиться, что вместе с этой справкой присудят вам народные заседатели алименты платить…
Он, бедняга, даже подскочил на стуле:
— Неужели и это возможно? Я ж с ней не зарегистрирован.
— Конечно, — соглашаюсь, — законного брака не было. Но случай-то особенный — вы же сами на права юридического отца претендуете… А раз права, значит, и обязанности…
Смотрит на меня Калинкин голубыми глазами, и на сей раз ясно в них страх виден: вот это, мол, влип…
А практикант мой от смеха давится — отвернулся даже. Я уж ему под столом на ногу надавил, — веди, мол, себя прилично…
Побарабанил еще Калинкин по столу, забрал из суда свое заявление и ушел. А уж мы с практикантом хохотали…
Алиментов-то ведь ему присудить все равно нельзя было. Раз законного брака нет, значит, и об алиментах речи быть не может…
Сообщил я об этом деле в комсомольскую организацию института, где Калинкин учился. Вызвали туда Лиду.
— Правда, — спрашивают, — все это?
— Правда, — говорит.
— Будем тогда обсуждать этого типа. Просим присутствовать.
— Да что вы! — отказалась она. — Некогда мне. У меня дети, экзамены… Да и вообще, я замужняя женщина, неудобно мне о таких вещах говорить…
Решили ее оставить в покое. А Калинкина по материалам суда из комсомола выгнали и вместо диплома справку об окончании института дали. Иди с ней, куда хочешь… Да и, правда, какой из него учитель?.. Думаете, круто с ним обошлись? — Ничуть! Нельзя таких прощать! Совесть не позволяет!
…Юрист снова придавил в пепельнице потухшую папиросу, задул лампу и сказал:
— А теперь давайте спать!
1956