Когда бабушка была маленькой
ВОСПОМИНАНИЯ 70-80-летних ЖИТЕЛЕЙ ТЮМЕНИ О СВОЁМ ДЕТСТВЕ
Людмила Геннадьевна Дрозд (Кутузова)
Игошинский двор
Правый от нашего двор называли Игошинским — по фамилии друга моего старшего брата Димы, я не помню никого из этой семьи. Наших сверстников здесь не было, но об одной семье из этого большого двухэтажного углового (с улицей Советской) дома тоже хочу рассказать. В маленькой комнатке на втором этаже жила мамина приятельница — Зельда Израилевна Гинзбург. В Тюмени она оказалась не по своей воле: мужа «забрали» перед войной, и он не вернулся никогда. Это я узнала много позже: было принято при обсуждении некоторых вопросов удалять меня из комнаты. Кто-нибудь командовал: «Милка, выйди!». Это случалось нередко. Иногда я бунтовала, но чаще — с удовольствием убегала «на улку».
Зельда Израилевна работала заведующей аптекой облбольницы, что тогда размещалась на улице Даудельной, в роще. Я бывала в аптеке — по наружной крутой железной лестнице здания, где было приемное отделение, поднималась на второй этаж и попадала в очень чистое, тесноватое помещение с сильным «больничным» запахом и множеством разных флакончиков, коробочек, пакетиков на столах и полках. Она — маленькая, пухленькая, аккуратненькая, в белоснежном накрахмаленном халате, с копной волнистых седых волос и в очках с очень толстыми стеклами, насыпала мне в ладошку несколько желтых шариков-витаминок и медлительно двигалась по своему владению, распространяя ощущение спокойствия и достоинства. Это ее заботой появлялся временами у нас дома рыбий жир, по утверждению мамы, «спасительное средство, особенно для тебя». Иногда на нем жарилась картошка, распространяя невыносимо ужасный запах! Удивительно, но картошка, в конце концов, получалась очень даже вкусной. А есть в ту пору хотелось всегда.
Однажды летом к Зельде Израилевне приехала необыкновенная красавица — дочка Шурочка с трехлетним сыном Вовкой. И вдруг нежданно-негаданно я стала няней этого Вовки. В мои обязанности входило один раз его накормить и самой поесть: что — ему, что — мне, все указывалось; потом поиграть во дворе или почитать дома книжку (я уже перешла в третий класс). Возвратившись с работы, бабушка внимательно оглядывала внука, улыбалась, доставала из стоявшего на полу под кроватью чемодана две конфеты «Кавказские», давала нам по одной и отпускала меня домой. Ничего более вкусного я и представить себе не могла! И вот с этими конфетами связан мой стыднейший проступок: я стала потаскивать их из чемодана! Через какое-то время меня спросили, я призналась, но точно воспроизвести диалог не могу — не помню. Знала ли мама? Меня это долго мучило! Сама я рассказать ей не решилась. А может быть, она так и не узнала?! Как же великодушно тогда поступила мудрая Зельда Израилевна — она очень любила маму!
Студенткой я побывала в гостях у нее в Москве проездом к брату в Калининград. Новая светлая квартира, красивые обои — большая редкость у нас в то время. Приветливое, спокойное обращение, вкусная еда — все очень понравилось! Вовка готовился к экзаменам в институт. Говорил мне что-то об Окуджаве, игре на гитаре. Кажется, даже приглашал куда-то вечером, но я была озабочена возможностью отдать в химчистку (по-быстрому — «в течение часа!») взятое специально для этой цели пальтишко. Проводив меня до химчистки, не очень скрывая разочарование в своей няньке: «На вид ничего, но — убогость желаний очевидна! Провинция, одним словом», — верно, подумал он. Но распрощались мы вполне дружелюбно и, как оказалось, навсегда. С Зельдой Израилевной тоже больше не виделась, а мама и сестра Лида не однажды бывали у нее, к взаимной теплой радости от каждой встречи, и переписывались — до последнего, печального, сообщения от Шурочки.
Когда бабушка была маленькой
ВОСПОМИНАНИЯ 70-80-летних ЖИТЕЛЕЙ ТЮМЕНИ О СВОЁМ ДЕТСТВЕ
Людмила Геннадьевна Дрозд (Кутузова)
Игошинский двор
Правый от нашего двор называли Игошинским — по фамилии друга моего старшего брата Димы, я не помню никого из этой семьи. Наших сверстников здесь не было, но об одной семье из этого большого двухэтажного углового (с улицей Советской) дома тоже хочу рассказать. В маленькой комнатке на втором этаже жила мамина приятельница — Зельда Израилевна Гинзбург. В Тюмени она оказалась не по своей воле: мужа «забрали» перед войной, и он не вернулся никогда. Это я узнала много позже: было принято при обсуждении некоторых вопросов удалять меня из комнаты. Кто-нибудь командовал: «Милка, выйди!». Это случалось нередко. Иногда я бунтовала, но чаще — с удовольствием убегала «на улку».
Зельда Израилевна работала заведующей аптекой облбольницы, что тогда размещалась на улице Даудельной, в роще. Я бывала в аптеке — по наружной крутой железной лестнице здания, где было приемное отделение, поднималась на второй этаж и попадала в очень чистое, тесноватое помещение с сильным «больничным» запахом и множеством разных флакончиков, коробочек, пакетиков на столах и полках. Она — маленькая, пухленькая, аккуратненькая, в белоснежном накрахмаленном халате, с копной волнистых седых волос и в очках с очень толстыми стеклами, насыпала мне в ладошку несколько желтых шариков-витаминок и медлительно двигалась по своему владению, распространяя ощущение спокойствия и достоинства. Это ее заботой появлялся временами у нас дома рыбий жир, по утверждению мамы, «спасительное средство, особенно для тебя». Иногда на нем жарилась картошка, распространяя невыносимо ужасный запах! Удивительно, но картошка, в конце концов, получалась очень даже вкусной. А есть в ту пору хотелось всегда.
Однажды летом к Зельде Израилевне приехала необыкновенная красавица — дочка Шурочка с трехлетним сыном Вовкой. И вдруг нежданно-негаданно я стала няней этого Вовки. В мои обязанности входило один раз его накормить и самой поесть: что — ему, что — мне, все указывалось; потом поиграть во дворе или почитать дома книжку (я уже перешла в третий класс). Возвратившись с работы, бабушка внимательно оглядывала внука, улыбалась, доставала из стоявшего на полу под кроватью чемодана две конфеты «Кавказские», давала нам по одной и отпускала меня домой. Ничего более вкусного я и представить себе не могла! И вот с этими конфетами связан мой стыднейший проступок: я стала потаскивать их из чемодана! Через какое-то время меня спросили, я призналась, но точно воспроизвести диалог не могу — не помню. Знала ли мама? Меня это долго мучило! Сама я рассказать ей не решилась. А может быть, она так и не узнала?! Как же великодушно тогда поступила мудрая Зельда Израилевна — она очень любила маму!
Студенткой я побывала в гостях у нее в Москве проездом к брату в Калининград. Новая светлая квартира, красивые обои — большая редкость у нас в то время. Приветливое, спокойное обращение, вкусная еда — все очень понравилось! Вовка готовился к экзаменам в институт. Говорил мне что-то об Окуджаве, игре на гитаре. Кажется, даже приглашал куда-то вечером, но я была озабочена возможностью отдать в химчистку (по-быстрому — «в течение часа!») взятое специально для этой цели пальтишко. Проводив меня до химчистки, не очень скрывая разочарование в своей няньке: «На вид ничего, но — убогость желаний очевидна! Провинция, одним словом», — верно, подумал он. Но распрощались мы вполне дружелюбно и, как оказалось, навсегда. С Зельдой Израилевной тоже больше не виделась, а мама и сестра Лида не однажды бывали у нее, к взаимной теплой радости от каждой встречи, и переписывались — до последнего, печального, сообщения от Шурочки.