Книга посвящена Л.И. Ровнину (1928–2014) — легендарному геологу, с именем которого связаны открытия более 150 месторождений нефти и газа в Западной Сибири.
Выпускник Саратовского университета приехал в Тюмень в 1951 году и через два года стал участником открытия первого за Уралом газового месторождения в Березово. Затем последовала череда открытий — Шаимское, Мегионское, Усть-Балыкское, Самотлорское, Тазовское, Мамонтовское, Уренгойское…
В течение 17 лет (с 1970 по 1987 гг.) Герой Социалистического Труда, доктор геолого-минералогических наук Л.И. Ровнин стоял у руля российской геологоразведки, возглавляя Министерство геологии РСФСР.
Страницы биографии одного из самых компетентных геологов представлены на фоне непростых преобразований, происходивших в стране. Включённые в повествование воспоминания друзей, коллег, родных, архивные документы и фотографии позволяют полнее представить масштаб личности Л.И. Ровнина.
Книга адресована широкому кругу читателей, но в первую очередь она будет интересна геологам — участникам и свидетелям описываемых событий, а также тем, кто только делает первые шаги в профессии.

Ольга Буксина
Счастливый геолог




Предисловие
Жизнь геолога прожита не зря,
если удалось открыть
хотя бы одно месторождение.
Лев Ровнин



Я держу в руках книгу о человеке счастливой судьбы. В середине XX века он выбрал не самую спокойную профессию — стал геологом. Кто-то скажет — романтика, вечное стремление к поиску, неутолённая жажда открытий, песни под гитару у костра… И только первопроходцы знают: труд геолога — по-настоящему мужская работа, требующая физической выносливости, невероятной выдержки, упорства, широких знаний и решительного характера.
Всеми этими качествами обладал Лев Иванович Ровнин — один из первооткрывателей Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции.
На его профессиональном пути — от коллектора в поисковой партии до министра геологии РСФСР — было всё: досадные неудачи, борьба с косностью, непониманием, свойственные каждому думающему человеку сомнения. Но, как говорил Лев Иванович, жизнь геолога прожита не зря, если удалось открыть хотя бы одно месторождение. При непосредственном участии Ровнина было открыто более 150 нефтегазовых месторождений только в Западной Сибири, а самое первое и важное, конечно же, Березовское. Рванувший в 1953 году у таёжной речки Вогулки газовый фонтан стал предвестником будущих открытий.
За научное обоснование перспектив нефтегазоносности Западной Сибири и открытие Березовского газоносного района в 1964 году главный геолог Главтюменьгеологии Л.И. Ровнин был удостоен Ленинской премии. И уже в 1968 году ему присвоено звание Героя Социалистического Труда: такой была оценка вклада Льва Ивановича в разведку и открытие крупнейших газовых месторождений в Тюменской области. К этому времени на геологической карте появилось гигантское Уренгойское газовое месторождение.
Западно-Сибирская равнина стала для Ровнина счастливой территорией профессиональной закалки и творческих поисков.
Тюменская область притягивала и вовлекала в свою орбиту по-настоящему масштабных людей. Среди них были нефтяники, газовики, строители, учителя, врачи, водители. Но первыми шли геологи.
Я часто повторяю: создание в Западной Сибири гигантского нефтегазового комплекса — один из самых значительных подвигов нашего народа после Победы в Великой Отечественной войне! По масштабу, числу вовлечённых людей, накалу физических, моральных сил это событие не сравнимо с другими трудовыми свершениями второй половины XX века.
И надо признать, это событие подготовили геологи, которые вели поиски в экстремальных условиях, порой не имели тверди под ногами, жили в продуваемых всеми ветрами палатках и вагончиках, но дело своё знали.
Вспоминаю стихи одного местного поэта:
«В топях и болотинах просто негде сесть.
Остров невезения за Уралом есть».

Эти топи и болотины мне хорошо знакомы. В Тюмень я приехал в 1985 году, возглавив легендарный коллектив Главтюменнефтегаза. Темпы разработки нефтяных месторождений Сибири были в 2–2,5 раза выше, чем на месторождениях Поволжья. В 1988 году в стране был достигнут максимальный объём добычи «чёрного золота» — 624 млн тонн, из них западносибирское сырьё составило более 408 млн тонн.
«Остров невезения» стараниями геологов, нефтяников, строителей превратился в мощный нефтегазовый комплекс, а на бескрайних, почти безлюдных сибирских просторах выросли новые благоустроенные города и посёлки. И к этим преобразованиям, конечно же, был причастен герой книги — Лев Иванович Ровнин.
В 2018 году исполняется 70 лет тюменской геологии, и я счастлив поздравить славный коллектив сибирских первопроходцев с этой датой. Приказом министра геологии СССР И.И. Малышева 15 января 1948 года была создана Тюменская нефтеразведочная экспедиция. С этого дня началось планомерное освоение природных богатств тюменских недр, активным участником которого был Лев Иванович Ровнин. В этом юбилейном для тюменских геологов году ему бы исполнилось 90 лет.
Эта книга — о легендарном геологе и его товарищах, когда-то избравших беспокойную профессию, в которой обязательно случаются счастливые открытия.
Валерий Исаакович Грайфер,
председатель Совета директоров ПАО «ЛУКОЙЛ»,
заслуженный работник нефтяной и газовой промышленности РФ


Выражаем сердечную благодарность председателю Совета директоров ПАО «ЛУКОЙЛ»
Валерию Исааковичу Грайферу за помощь в издании книги «Счастливый геолог», посвящённой Льву Ивановичу Ровнину.
Наши слова искренней признательности Татьяне Валентиновне Фёдоровой-Шашиной, Геннадию Иосифовичу Шмалю, Владимиру Дмитриевичу Токареву, коллективу Музея истории науки и техники Зауралья имени Д.И. Менделеева (г. Тюмень) за активную поддержку и участие в подготовке и сборе материалов. Спасибо всем, кто нашёл время и возможность поделиться своими воспоминаниями о дорогом нам человеке.
Семья Ровниных-Никульшиных


Начало начал
Всё было впереди.
Я не знал, что ждёт меня…
Вениамин Каверин. «Два капитана»
…Геология, как хороший детектив: трудно угадать, чем дело закончится. Но оторваться невозможно. Её сюжетные линии сразу же пришлись ему по нраву.
Если бы случилось снова выбирать жизненные пути-дороги, пошёл бы, не задумываясь, этим же маршрутом. Шаг за шагом. Год за годом. Разгадывая подбрасываемые природой загадки, очерчивая территорию поиска, раздвигая её границы. В этих закрученных сюжетах, предчувствии открытий, угадывании непознанного, бодрящем азарте, подавляющем страх, в этом сопротивлении природе и начальственному окрику, ежедневном ощущении товарищеской подмоги, в сущности, и проходила жизнь. И всё обретало смысл и почву. А невозможность повторения только умножала ценность каждого поворота этого жизненного маршрута. Вынь из профессии геолога вот это её нутро — и всё превращается в рутину, серую обыденность, работу за жалованье. Без крыльев геологу нельзя: ничего не найдёшь, только потеряешь.
Но в 1945-м, в год окончания школы, 16-летний Лёва Ровнин ни о чём таком не думал. Только-только закончилась изнурительная война, перевернувшая привычный уклад в родном Аркадаке. Начиналась какая-то совсем другая жизнь, обещавшая каждому счастье. Но таким, каким было аркадакское мироустройство до войны, уже никогда не будет после.

От Термеза до Аркадака
Если быть точным, родина Лёвы находилась за тысячи километров от Аркадака. Родился он на пограничной заставе под Термезом. Там, в Узбекистане, на границе с Афганистаном, служил отец Иван Никанорович Ровнин. В Средней Азии с началом двадцатых годов шла борьба с басмачеством, оказывавшим яростное сопротивление советской власти. В горах бойцы Красной Армии сидели на скудном пайке, месяцами не видели бани. Военнослужащих, не привыкших к местному климату, мучила малярия. Больных и раненых или оставляли на месте без медицинской помощи, или несли в госпиталь несколько километров на носилках. Одну банду уничтожат, как из соседнего аула появляется другая. К концу двадцатых годов на границе стало поспокойнее, но всё же опасность сохранялась.
Иван Никанорович нёс службу, даже не подозревая, что девушка, с которой он познакомился на танцах в родном Аркадаке, и которой слал фотокарточку в 1927-м с трогательной подписью «Тебе, моя славная Нюра. Помни Ваню», приняла решение — во что бы то ни стало добраться до своего любимого. Анна Дмитриевна Алексеева была девушкой не из робкого десятка. На погранзаставе, крепко держа узелок с вещами, она уверенно представилась:
— Я — жена Ровнина.
И Ивану ничего не оставалось, как жениться.
2 ноября 1928 года у Ровниных родился сын, назвали Львом.
От термезского периода жизни в памяти почти ничего не осталось. Но родители рассказывали, что именно там произошёл с сыном счастливый случай.
А дело было так: 1 мая 1929 года в пограничной области Туркменистана и Ирана случилось землетрясение силой в 9 баллов. В Ашхабаде были погибшие и раненые. Рушились дома и постройки. С каждой минутой усиливался грохот от осыпей в горах. Термез тоже получил свою дозу сотрясений. В момент, когда стены стали ходить ходуном, на кроватку Лёвы рухнула печь-голландка. Отец за секунду до катастрофы, до рокового толчка, каким-то чудом успел схватить сына… Вот и не верь потом, что родился в рубашке!
Когда Лёве исполнилось два года, отец демобилизовался: с басмачами в Средней Азии было покончено, и семья вернулась на родину, в небольшой поселок Аркадак Саратовской губернии.
«Местность, окружённая горами», — так с древнетюркского переводится это название — «Аркадак». Когда-то царь Петр I пожаловал своему дяде Л.К. Нарышкину Конобеевскую волость — земли по рекам Хопёр, Аркадак, Медведица, Ворона. А в 1747 году владельцем Аркадака становится гетман Украины К.Г. Разумовский, получивший Аркадакские земли в приданое за Е.И. Нарышкиной.
К 80-м годам XVIII века Аркадак — крупное торговое село, центр скупки хлеба наряду с уездными городами губернии. Главным занятием аркадакских крестьян оставалось земледелие. Сеяли в основном «серые хлеба» — рожь, ячмень, овёс.
«Продажа хлебных, масленичных, зерновых продуктов и грызового подсолнуха в Аркадаке», — гласила одна из уличных вывесок.
В 1900 году в селе была открыта первая библиотека, в 1903-м — духовное училище. В этом же году построено здание земской больницы. К моменту провозглашения Советской власти в Аркадаке работал кирпичный и маслобойный заводы, мельница купца Епифанова, знаменитое винокуренное производство.
Советская власть помещичьи земли экспроприировала, с частной собственностью покончила, и жизнь пошла по другим рельсам. Правда, спиртзавод большевики сохранили — всё-таки стратегический ресурс.
После окончания гражданской войны в Аркадаке в 1929 году создаётся машинно-тракторная станция, а в 1930-м — первый колхоз «Смычка». Имелась в виду, конечно же, смычка города и деревни.
Довоенная пора в воспоминаниях Льва Ровнина — время счастливое. Охота, рыбалка, футбол. Любовь Льва к музыке — тоже оттуда, из аркадакского детства. Летними вечерами весь Аркадак высыпал на улицу — песни петь. Голос Ивана Никаноровича в широко разливающемся по округе многоголосье звучал особенно стройно, весомо. И не было такой ноты, которую не мог взять отец Лёвы. Иван Никанорович играл на всех струнных — балалайке, мандолине, гитаре. Этому навыку он обучит и сына.
22 июня 1941 года весь Аркадак встревоженно застыл у репродукторов, и только дети привычно галдели, счастливо носились по пыльным улицам залитого солнцем поселка, по законам детства отторгая неминуемую чашу горя, ту планиду военного лихолетья, которую каждый из стоящих под репродуктором взрослых уже мысленно представлял.
«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек», — сообщил нарком иностранных дел Молотов. И в ту же минуту жизнь Аркадака разделилась на до и после.
Посёлок в считанные дни остался без мужчин. Те в обмотках — сапог даже не выдали в военкомате — ушли один за другим на фронт под бабский рёв и детский плач. На прощание бодрили своих домашних: война ненадолго, скоро вернёмся! Знали бы они…
Ивана Никаноровича, работавшего на тот момент бухгалтером в райпотребсоюзе, в первый же день призвали в армию. Ровнин попал в пехоту, был командиром батальона, сражался в битве под Ржевом. Это было одно из наиболее длительных и ожесточённых сражений Великой Отечественной войны, сравнимое по потерям со Сталинградской битвой.
5 января 1942 года И. Сталин отдал приказ за неделю освободить Ржев от фашистов. Приказ Главнокомандующего удалось выполнить лишь через 14 месяцев. Гитлер называл Ржев трамплином на Москву и потому бросил туда свои лучшие дивизии. Наши войска вели на ржевском направлении тяжелейшие бои. Были деревни, высоты, за которые бились неделями, и гибли тысячами, десятками, сотнями тысяч.
Ржев удержали. В этой мясорубке Иван Никанорович был ранен, пуля навылет прошла в двух сантиметрах от сердца.
— Дед, покажи, где пуля была, — просили его внуки всякий раз, когда навещали Ровнина-старшего. И Иван Никанорович молча расстёгивал рубаху, указывая на место сквозного ранения.
В госпитале ему спасли жизнь: после лечения Ровнин был отправлен домой, в отпуск, а через неделю вновь как ни в чём не бывало явился на сборный пункт. Там он встретил родного брата Андрея.
Андрей Ровнин выучился на лётчика-испытателя, в 1938 году участвовал в боях с японскими захватчиками в небе Китая, а в 1939 году — в районе реки Халхин-Гол. Андреем Никаноровичем в семье гордились: Герой! Младший брат рассказывал Ивану, как в конце 1937 года его в числе большой группы лётчиков подняли по тревоге и повезли в Генштаб. Там отобрали документы и в каком-то подвале переодели в штатское. Они решили, что их собираются отправить в Испанию. Но на инструктаже в Кремле, который проводил лично Михаил Иванович Калинин, объявили, что международная ситуация осложнилась, возник новый очаг напряжённости, поэтому предстоит лететь не на запад, а на восток — в Китай, помогать братскому китайскому народу в его борьбе против японских оккупантов. Калинин предупредил: если кого-то из вас собьют, то в плену, как бы вас ни пытали, ни в коем случае не признавайтесь, что служили в Красной Армии и состояли в партии; врите, что работали в гражданской авиации, что вас уволили, и вы поехали в Китай на заработки, что вы вообще не согласны с советской властью — а уж Родина вас не забудет, непременно вытащит из плена и вернёт домой. Воевали под чужими фамилиями. Ровнин взял девичью фамилию матери, а остальные назвались кто Ленским, кто Онегиным, кто Пушкиным, кто Гоголем…
Андрей Ровнин считал себя везучим: вернулся из Китая хоть и раненый, но живой. С началом Великой Отечественной войны он командовал несколькими истребительными авиационными полками.
Увидев брата на приёмном пункте, Андрей недолго думая сказал Ивану: «Будем служить вместе». Герою громких сражений, орденоносцу никто не стал возражать. Так Иван Никанорович попал в авиационный полк. День Победы встретил в Германии. Война закончилась, а служба для Ровнина — нет.
— Он ещё два года жил в Германии, звал нас, но мы не поехали, — вспоминал Лев Иванович много позже, — Мама утверждала потом, что это я заявил: «К немцам жить не поеду!»

Война в пешей доступности
Лёва с мамой и младшим братом Володей с началом войны не поехали и в эвакуацию: не хотелось покидать родной дом. Думали, война ненадолго и фашисты до Аркадака не дойдут. Но фронт приближался. До Аркадака отчётливо доносился гром артиллерийской канонады. Немцы стояли в 60 километрах под Балашовым. В школе поместили госпиталь, но занятия продолжались, только теперь уже в Доме учителя. Лёва тогда осваивал программу шестого класса. Над посёлком пролетали немецкие самолёты бомбить Сталинград. Две бомбы упали на Аркадак. Тогда аркадакские бабы вырыли ров, в который прятались вместе с детьми во время налётов. Немецкие самолёты узнавали по звуку двигателя, он был особенный, с завыванием.
— Черти! Опять летят! — бабы отчаянно поднимали вверх кулаки, только заслышав вражеский звук сирены.
Лёвина мать в годы войны работала в нарсуде, в доме хлопотала по хозяйству бабушка — Мария Фёдоровна Левицина. Бабушка была оплотом семьи, ее сердцевиной. Прожила она, кстати, до 106 лет.
Её когда-то в семнадцать лет выдали замуж за вдовца Никанора Ефремовича Ровнина. В семье было девять детей, Иван — отец Льва — старший. В его доме Мария Фёдоровна и жила после смерти мужа, помогая поднимать внуков — Лёву и Володю.
Мария Фёдоровна была натурой незаурядной. Родные отмечали её житейский ум и тягу к прекрасному. Её родной брат Сергей Фёдорович Левицин был художником-самоучкой: стены избы украшали пейзажи. Для аркадакцев всё это было в диковинку.
Гены, видимо, дело своё знают: Лев Ровнин ещё в юности обнаружил в себе способности к рисованию.
На обрывках бумаги, в блокнотах он рисовал шаржи: у всех персонажей были длинные шеи. Получалось очень смешно.
Во время войны в Аркадаке как-то остановились военные, артиллерийская часть. Дело шло к весне, есть нечего, даже картошки в домах не осталось. Тогда солдаты постреляли всех колхозных коней и коров. Командира части хотели судить.
А много позже, когда я уже работал в Тюмени, министр геологии Сидоренко Александр Васильевич однажды мне позвонил и сказал: «Переводим тебя в Москву. Я знаю, ты из Аркадака, я там когда-то был с военной частью». Как говорится, мир тесен! Я спросил: «Как вы тогда выкрутились?» — «Да как? Командующий спас», — спустя годы вспоминал Л.И. Ровнин.
Сидоренко участвовал в обороне Сталинграда, был ранен. После лечения преподавал в 1-м Ленинградском артиллерийском училище, а затем был демобилизован и направлен в Туркменский филиал АН СССР. Вот как бывает, в военное время в посёлке Аркадак оказались два будущих министра — СССР и РСФСР! Об этом факте они потом будут с юмором вспоминать.
В шестом классе Лёва взял в руки оружие и пошёл в лес на охоту. Благодаря этому семья в годы войны не сильно голодала. Зайцы, утки, грачи — с пустыми руками домой не возвращался… Порой и ворон приносил, если день складывался неудачно для охотника.
Охотиться Льва научил отец. Первый раз они пошли в лес, когда Лёве было семь лет. От отца он научился ходить по земле, читать следы лесных зверей, ориентироваться в лесу без компаса и карты. Эта наблюдательность здорово ему поможет в работе. Он часами готов был рассматривать камни, которые его ровесники просто пинали. Бывало, найдёт на берегу Аркадачки красивый камень, и несёт домой. Мать ругала: весь дом в булыжниках! Как-то Лёве попалась книга «Занимательная минералогия» Ферсмана. Он стал внимательнее приглядываться к камням, что попадались по дороге. Оказалось, что случайно найденный гранитный валунчик — минерал ледникового происхождения, и попал он в Аркадак со скандинавского полуострова, когда сходил ледник. А кусок известняка, который недавно принёс домой и положил коробку с другими найденными камушками, состоит из древних существ, живших 500 миллионов лет назад, и называется фузулиновым известняком. Как интересно-то!
Прочитав Ферсмана, он увлёкся сбором минералов на берегах Хопра и Аркадачки. Таким образом, первая геологическая практика состоялась в школьные годы. Ещё его занимала ботаника: школьный учитель так интересно рассказывал о мире растений, что казалось, ничего важнее этого мира и существовать не может. Потом он понял, насколько геология и ботаника связаны. Так что летом 1945-го Лев Ровнин, судя по всему, точно знал, куда пойдёт учиться — на геолога.

Огни Саратова
В семье есть несколько версий, как Лев Ровнин выбирал себе профессию.
— Папа хотел всё же стать лётчиком, как дядя Андрей, как Санька Григорьев из любимой книги «Два капитана» В. Каверина, — говорит Наталья Никульшина, дочь Льва Ивановича, — Но по здоровью он не прошёл в лётное училище.
У двоюродной сестры Юлии Ивановны Богданович, с которой Лев дружил всю жизнь, своя версия:
— Мы с ним вместе приехали из Аркадака в Саратов поступать в университет. С Лёвой я дружила с детства. Моя мама и его отец — брат и сестра. Мой же отец Богданович Иван Антонович возглавлял совхоз, недалеко от Аркадака. Но в 1937 году папу арестовали. Пришла разнарядка — отыскать побольше «врагов народа». Но нашёлся честный судья, который сказал: не за что Богдановича арестовывать, у него урожаи в совхозе выше, чем по всей округе. И отца выпустили, но работы и жилья он лишился. И мы приехали в Аркадак к бабушке.
Мы с Лёвой учились в разных школах, но виделись часто. У дяди Ивана, отца Лёвы, по праздникам родня собиралась во дворе: стол стоял прямо под бузиной. У Ровниных был свой дом. Мы любили послушать, как играет Иван Никанорович на мандолине. Он был очень высокий, статный. Красавец, как и все Ровнины.
Лёва сначала хотел подать документы в институт связи. А я говорю: «Смотри, какая интересная профессия есть — геолог! Открывают месторождения, там строят новые города, жизнь меняют. Так интересно!» Мне кажется, Лёва мои слова принял к сведению.
Сама-то я давно решила: только филологический! Наш с Лёвой путь после окончания школы лежал в Саратовский университет. Сначала в теплушке до Ртищева, затем поездом до Саратова.
Ехали они точно по классику — «…к тётке, в глушь, в Саратов». Грибоедов, правда, называл Саратов «деревней», но для Льва с Юлей после одноэтажного Аркадака с вальяжно гуляющими по главной улице коровами Саратов показался каким-то городом-садом. Зелёным, праздничным, ухоженным… Чего стоит только сад «Липки», по аллеям которого так любили гулять влюблённые студенческие парочки. Среди старых лип и тополей, берёз и каштанов всегда найдётся место для уединения.
В далёком 1824 году по инициативе городской управы Саратова было принято решение посадить вокруг кафедрального собора Александра Невского сад. Летом того же года в парке мещанином М. Смирновым и крестьянином Н. Фёдоровым было высажено 1080 липок, а в 1908 году в мастерских Александровского ремесленного училища была изготовлена кованая железная ограда. На это чудо гости города приходили специально посмотреть. Воздушное кружево из чугуна стало визиткой Саратова.
Старинные купеческие и дворянские особняки отличались друг от друга затейливыми балконными ограждениями и элегантными кружевными зонтиками-навесами над входами. Ещё саратовцы очень гордились цирком братьев Никитиных — первым стационарным цирком в России, основанным в 1876 году. Саратов всегда славился театральными, музыкальными традициями. В 1803 году здесь был открыт первый городской театр, а в 1912 — консерватория, носящая сегодня имя Собинова, — это первый музыкальный вуз, учреждённый в провинции в дореволюционной России.
Словом, город открывал перед абитуриентами какие-то новые возможности. Льву и Юле нравилось всё: набережная, вдоль которой по выходным гуляют празднично одетые люди, духовой оркестр, исполнявший вальс «Дунайские волны». Дух захватывало от ощущения новой, взрослой жизни, в которой не будет войн, разрушений, голода.
На время приёмных экзаменов брат с сестрой остановились у тётки — Варвары Никаноровны, военного врача. Во время войны она беременной ушла на фронт: думала, до родов война закончится. А потом пришлось маленькую Светланку к родственникам в Аркадак привезти. Сама же Варвара вернулась на передовую.
Между тем в Саратове, культурной столице Поволжья, было неспокойно после войны. Осенью 1945 года саратовские рабочие писали в газету «Правда», что «с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день… Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается… День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует».

Банда «Чёрная кошка», выведенная в культовом фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя», действовала не только в Москве, но и в Саратове, причём саратовские бандиты ещё и гастролировали: «В г. Куйбышеве орудует 400 воров, приехавших из Саратова и Киева», — говорилось в милицейских донесениях того времени. Пик преступности пришёлся на 1948-й год. Вал криминала обуздали только к 1950 году.

Юля Богданович, как и мечтала, поступила на филологический, а Лёва Ровнин на геолого-почвенный.

Университет
Будущих геологов набралось всего лишь 19 человек, причём ректор распорядился: мальчиков принять всех, невзирая на отметки. Проучившись месяца три, Ровнин серьёзно заболел: сказалось военная голодуха. Исхудал страшно. Пришлось брать академический отпуск. Подлечившись, снова пришёл в университет.
Лёва Ровнин жил в общежитии, студенческое полуголодное существование воспринималось им и его однокурсниками как норма жизни. Главное — война закончилась, а впереди долгая счастливая жизнь.
— Чтобы сводить концы с концами, зимой по ночам разгружали вагоны с цементом или соей, — рассказывал Лев Иванович, — за ночь наломаешься, получишь свои 12 килограммов этого жмыха соевого (деньгами не платили), надо было нести его на рынок продавать. Летом из Камышкино приходили огромные баржи, полные арбузов, мы их разгружали. Платили нам и ещё арбузы с собой давали. Вот такая была жизнь.
Саратов, как и вся страна, жил продовольственными карточками. На мясные талоны в очередях давали селёдку, на сахарные — соевые конфеты. Хлеб с примесями по хлебным карточкам. Деньги на глазах обесценивались.
Василий Бгатов вспоминал, как вместе с однокурсником Львом Ровниным встретил день отмены продовольственных карточек. Это было событие, которое осталось в памяти во всех подробностях.

Из рассказа Василия Ивановича Бгатова
— Вечером 15 декабря 1947 года по радио сообщили об отмене карточек на хлеб. В то время я был студентом второго курса геологического факультета Саратовского университета. Жил в общежитии по адресу: ул. Цыганская, дом 144, ком. 42. В комнате 9 человек — студенты второго и третьего курсов физического и геологического факультетов. Жили дружно.
В ночь с 15 на 16 декабря, естественно, не спали. В шесть утра, когда начали ходить трамваи, мы отправились в город, чтобы занять очереди за хлебом сразу в нескольких магазинах. Не верилось, что в одни руки будут хлеба отпускать «сколько хочешь». Но не успели дойти до трамвайной остановки, как на ближайшем перекрёстке улиц Астраханской и Ленина, на обочине мостовой увидели чудо: на расставленных громадных брезентах — огромная гора буханок серого хлеба. А цена каждой буханки — цена трамвайного билета. И, как оказалось, так было на многих уличных перекрёстках города. Купив по три-четыре буханки, мы побежали в общежитие, поставили на электроплитку чайник, и пока вода закипала, успели с наслаждением съесть по полбуханки, а затем еще по полбуханки с кипятком. Словом, наш первый ранний студенческий завтрак «от пуза» остался в памяти на всю жизнь.
В 1947 году студенты стали получать к своей стипендии «хлебную» надбавку в размере 40 рублей. Не густо, конечно, но всё же жить стало полегче.
С Лёвой Ровниным, задушевным другом, мы по 150 рублей складывали в «общий котёл», закупали продукты на месяц и вечерами по очереди варили ужин, а на завтрак и обед ночами добывали деньги на погрузочно-разгрузочных работах на маслозаводе, что находился рядом с нашим общежитием. Словом, жизнь налаживалась…
Вслед за объявлением о денежной реформе и отмене карточной системы правительство установило предельные нормы отпуска товаров в одни руки: хлеб печёный — 2 кг; крупа, макароны — 1 кг; мясо и мясопродукты — 1 кг; колбасные изделия и копчёности — 0,5 кг; сметана — 0,5 кг; молоко — 1 л; сахар — 0,5 кг.
Ещё существовали нормы отпуска непродовольственных товаров: хлопчатобумажные ткани — 6 м; нитки на катушках — 1 катушка; чулки-носки — 2 пары; обувь кожаная, текстильная, резиновая — по 1 паре каждой; мыло хозяйственное — 1 кусок; мыло туалетное — 1 кусок; спички — 2 коробки; керосин — 2 л.
Жизнь входила в мирное русло. Изобилие не пришло, но и скудость военного времени потихоньку отступала.
Выпуск Ровнина называли «золотым». Знания, полученные на геологическом факультете Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского, стали тем прочным фундаментом, на который молодые геологи опирались в своей работе. Школа геологического факультета Саратовского университета среди профессионалов удостаивалась самой высокой оценки.
Однокурсников Льва Ровнина, внесших немалый вклад в геологическую науку и развитие минерально-сырьевой базы страны, можно было встретить по всему Советскому Союзу. Многие из них стали учёными, руководителями крупных геологических подразделений, первооткрывателями месторождений нефти, газа, цветных металлов.
Василий Бгатов, с которым Лев делил комнату в общежитии, свою жизнь связал с Сибирским научно-исследовательским институтом геологии, геофизики и минерального сырья, занимался научным обоснованием поисков месторождений полезных ископаемых в Сибири и на Дальнем Востоке. Доктор геологоминералогических наук, профессор, академик РАЕН, лауреат Государственной премии — это далеко не все регалии известного учёного.
Девять выпускников курса поехали работать на Камчатку, пятеро — на Сахалин, трое — в Якутию, двое — в Восточную Сибирь, пятеро — в Западную, шестеро — в Казахстан. Только треть выпуска осталась в Поволжье, да и то через какое-то время многие подались за Урал.
Вадим Никольский, однокурсник Ровнина, махнул на Камчатку, прошёл путь от рядового геолога до руководителя территориального геологического управления. Павел Сычёв 40 лет проработал на Сахалине, став доктором геолого-минералогических наук, замдиректора СахНИИ. Глеб Худяков создал на Дальнем Востоке свою школу геоморфологов, был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и удостоен звания лауреата Государственной премии. Семён Оксман «осел» в Якутии, он известен как первооткрыватель одного из оловоносных районов. Григорий Фрадкин стал ведущим геологом-нефтяником Восточной Сибири, доктором геолого-минералогических наук, академиком РАЕН, а его жена Антонина Фрадкина — крупнейшим палинологом Якутии.
Неутомимый Иван Миронов за 32 полевых сезона исходил с рюкзаком и молотком всю Иркутскую область. Десять лет работал заместителем гендиректора объединения Востоксибнефтегеология, он — один из первооткрывателей гигантского Ковыткинского месторождения.
Алексей Камышников стал первым главным геологом Архангельскгеологии, потом четверть века выпускник Саратовского университета проработал в Министерстве геологии СССР. Лауреатом Государственной премии, доктором наук стал Василий Шеходанов.
Леонид Назаркин более 30 лет проработал директором НИИ геологии Саратовского государственного университета, обосновал палеоклиматический контроль преимущественной нефте- и (или) газоносности осадочно-породных бассейнов. Они были, кстати, с Ровниным оппонентами в научном смысле, спорили до хрипоты, но тем не менее крепко дружили. Студенческое братство, человеческие отношения Ровнин всегда ставил выше научных разногласий. Качество редкое, ценность которого понимаешь уже в зрелом возрасте. А Ровнин как будто с этим родился.
Девиз геологов всего мира «Умом и молотком». Ум, как видим, на первом месте. Ровнин со всей горячностью молодости окунулся в учёбу. Глотал книги по геологии, жадно слушал лекции корифеев геологической науки. Факультет славился своей профессурой. Годом основания факультета считается 1931 год, но фундамент был заложен ещё в 1909 году, когда в составе единственного тогда медицинского факультета была запланирована организация кафедры минералогии. Основоположниками факультета были выдающиеся учёные: Павел Пилипенко, который в 1917 году возглавил кафедру минералогии, профессор Борис Можаровский, с 1923 года основатель палеонтологического и стратиграфического направлений, Альберт Олли, организовавший нефтяное направление в университете (в 1944 году была создана кафедра геологии нефти и газа), тектонист, заведующий кафедрой динамической геологии университета Георгий Вахрушев и др.
Геологическим факультет стал называться с 1948 года, а в 1949 году отделение геофизики стало учебным и научным подразделением геологического факультета.
Легенда факультета профессор Борис Можаровский умер, когда Лев Ровнин учился на третьем курсе. В роковом 1941-м он открыл первое в области газовое месторождение, за что был удостоен звания лауреата Сталинской премии. Именно благодаря этому открытию был введён в эксплуатацию в 1946 году важнейший газопровод Москва-Саратов, значение которого в послевоенные годы сложно переоценить. Борис Александрович не был кабинетным учёным. Можаровский исходил в экспедициях всю Саратовскую область, весь юго-восток страны, и в 1928 году из-под его пера выходит фундаментальный труд «Геологические и гидрогеологические исследования на Юге-Востоке СССР».
В 1930-х годах академик Иван Михайлович Губкин предположил наличие газовых месторождений в Саратовской и Сталинградской областях. Геологические предпосылки, указывающие на месторождения значительных запасов нефти и газа в Нижнем Поволжье, безусловно, есть, считал Можаровский и об этом писал в своих трудах. В 1939 году благодаря его усилиям в Саратовском Поволжье начинаются интенсивные поиски нефти и газа, их ведёт Нижне-Волжский геолого-разведочный трест. Активное участие в поисках приняли главный геолог треста Леонтий Гаврилович Мазыра, геолог Измаил Ибрагимович Енгуразов, заместитель начальника Главнефтегеологии Василий Михайлович Сенюков.
Студенты-геологи Саратовского университета хорошо знали эту историю: 28 октября 1941 года вечером из первой елшанской скважины хлынул газовый фонтан. Енгуразов наполнил бутылку газом и направился пешком в Саратов. Чуть свет принёс бутылку в трест. В лаборатории провели исследование и установили: в бутылке природный горючий газ метан.
Геолог со всех ног побежал в университет к профессору Можаровскому. С порога его кабинета закричал: «Борис Александрович! Получен метан! Метан!» Борис Александрович обнял Енгуразова: «Победа, Измаил! Победа!»
Каждый из студентов университета, конечно же, мечтал о такой победе.
«Жизнь геолога прожита не зря, если удалось открыть хотя бы одно месторождение», — любил повторять Лев Ровнин. Ему повезёт: он будет участвовать в открытии 150 месторождений. Конечно, об этом, будучи студентом, Лев Ровнин мог только мечтать.

Учитель Олли
Когда началась специализация, Ровнин записался на кафедру нефти и газа к профессору Альберту Ивановичу Олли. Лев Иванович Ровнин во всех интервью всегда подчёркивал: именно Олли помог ему понять, чем следует заниматься в профессии. Ещё студентом он запомнил слова профессора о том, что Западно-Сибирская низменность будет иметь большое будущее. Уверенность учёного основывалась, конечно, на мнении И.М. Губкина, который ещё в 1934 году заявил, что за Уралом «могут быть встречены структуры, благоприятные для скопления нефти».
Судьба Олли достойна отдельного рассказа. Статный, выше среднего роста, он выглядел человеком счастливой судьбы, никогда не знавшим нужды. Во всяком случае, так о нём вспоминали коллеги. Отец его был мельником, семья жила в достатке. Но в 1921 году семью Олли раскулачили, родителей арестовали, и пятнадцатилетний Альберт вынужден был с тех пор заботиться о себе сам. Он пытался поступить в Ленинградский политехнический институт, но как сыну репрессированных ему было отказано. Поехал в Казань, поступил на геолого-географическое отделение госуниверситета. В те годы абитуриентов с подпорченной биографией принимали лишь на геологический факультет. Видимо, полагали, что геологам предстоит работать в Сибири и на Крайнем Севере с классово близкими — ссыльными и заключёнными. В 1936 году А.И. Олли успешно защитил кандидатскую диссертацию, работал в Башкирии. Но наступил 1937 год. Секретарь ЦК ВКП (б) А.А. Жданов на Октябрьском пленуме Башкирского обкома объявил, что республику следует очистить от вредителей, шпионов, диверсантов, словом, от «врагов народа». Начались массовые аресты и расстрелы. В Башкирском геологическом управлении под каток репрессий попал друг и соратник Олли Э.Х. Алкснэ. Его расстреляли как «врага народа». Олли ждал, когда придут за ним, даже собрал в узел самое необходимое. Другой друг Алкснэ — Георгий Васильевич Вахрушев тоже был на волосок от ареста. Он работал в том же геологическом управлении начальником научно-исследовательского сектора и тоже был выпускником Казанского университета. Георгий Васильевич спешно выехал в Саратов, где у него были давние связи с учёными университета, и договорился о работе. Вахрушев позвал в Саратов и Олли. Тот, недолго думая, согласился. Так они спаслись от неминуемого, как им казалось, ареста и создали мощную геологическую школу в Саратове.
В Саратовском университете А.И. Олли организовал аэрогеологические и нефтепоисковые работы в Среднем и Нижнем Поволжье, а также в Якутии. В Волго-Уральском регионе был закартирован ряд структур, которые в дальнейшем оказались нефтеносными. Работы в Предверхоянской впадине, в бассейнах рек Лены и нижнего течения Алдана позволили А.И. Олли прийти к заключению о перспективности на нефть и газ мезозойских отложений. Отметим, что геологи Якутского геологоуправления считали нефтегазоносным только нижний палеозой. Он добился постановки глубокого бурения в районе устья Вилюя. Скважина, заложенная там в 1956 году, дала первый промышленный приток газа из мезозоя. Не забыл А.И. Олли и Урал, где продолжал изучать древние свиты. В 1946 году он защитил докторскую диссертацию, а в 1948 году вышел в свет его капитальный труд «Древние отложения западного склона Урала» объёмом 420 страниц, изданный Саратовским университетом. Олли обращал внимание своих студентов на Западно-Сибирскую равнину: там уже разворачивались работы. Специалисты созданной Западно-Сибирской круглогодичной экспедиции по разведке нефти и природных газов к концу 1948 года предложили план региональных работ в Западно-Сибирской низменности. Территорию всего региона планировалось покрыть геологической и аэромагнитной съёмкой, а также провести профили структурного бурения через сеть опорных скважин.
О первых самостоятельных шагах в геологии Лев Иванович вспоминал так:
— Мои профессора привили мне стремление и желание разобраться в геологическом строении, сопоставить все факты, которые характеризуют территорию. Я стал интересоваться этим более широко после того, как поработал в Куйбышевской области на практике. После третьего курса устроился коллектором в геолого-съёмочной партии, нам предстояло покрыть значительную часть Саратовской области, составив так называемый 200-тысячный лист. Шпарил на мотоцикле по 150 километров в день. Вокруг степь, поросшая ковылём! Приезжаешь на точку, описываешь её, откапываешь лопаткой выход пород, собираешь пробу в мешочек, складываешь в рюкзак, и так через каждые три километра. В НИИ геологии при университете пришлось затем обрабатывать собранные на полевой практике материалы. Эта работа многое дала: правильно определить возраст пород и отрисовать зону их выхода на геологической карте. Её потом издали…
На нефтяное месторождение попал впервые после четвёртого курса. В конторе глубокого бурения «Куйбышевнефтегазразведки» занимался исследованием скважин, отбором и описанием керна, нефтяных проб, рисовал разрезы и профили. За те четыре месяца получил хорошую закваску. И уже дипломную писал о перспективе нефтеносности бортовой части Прикаспийской впадины. Предлагали даже остаться в НИИ. Ведь, помимо всего прочего, я играл в оркестре, домра-прима, ценный кадр! Но я отказался. Наш выпуск поехал в Магадан, на Камчатку, Сахалин. Мы с женой Лидой выбрали Новосибирск.

У счастья были синие глаза
Лида… С будущей женой он познакомился в восьмом классе. Сразу же влюбился в «новенькую». Ни одна девушка до сих пор его ещё так не волновала. Когда Лида Суетнова появлялась на пороге класса, всё остальное уже не имело никакого значения. Что в ней было? Красота? Конечно, но были девчонки в классе внешностью поярче и характером побойчее.
- Если бы в наше время был бы такой титул — «мисс Обаяние», то корона была бы у Лидочки, — считает Юлия Богданович, дружившая с Лидой. — Она была очень коммуникабельной, расположенной к каждому. В неё все сразу же влюблялись, ребята бегали толпами за Лидой. Она умела гасить конфликты, выстраивать отношения. Этой способностью, видимо, была одарена с самого рождения. Моя мама отличалась строгостью нравов, порой не пускала меня в кино, но перед доводами и рассудительностью Лиды пасовала.
- Мои родители этот фильм видели. И считают, что нам уже можно такое смотреть, — легко убеждала Лида. И мы, взявшись за руки, мчались в кинотеатр на какое-нибудь трофейное кино.
С Лёвой мы были так дружны, что он делился со мной секретами. Я была в курсе его любовных переживаний. Даже стихи написала:
«Любовь пришла внезапно как гроза,
Она вошла в сиянии лучистом,
У счастья были синие глаза
И волосы с отливом золотистым».

Семья Суетновых только что приехала в Аркадак. Отца Лиды Василия Сергеевича Суетнова назначили секретарём райисполкома. В семье Василия Сергеевича и его супруги Любови Михайловны было трое детей: Лида, Клера и Виталий. Забегая вперёд скажем, все они будут заниматься геологией. Для Льва Ивановича Клера и Виталий станут не только родственниками, но и соратниками, близкими по духу людьми. Как и Льва Ровнина, Суетновых-младших занимали загадки планеты, её эволюция. Смотреть за горизонт для них было самым увлекательным занятием. Лев незаметно заразил Клеру и Виталия геологией, да так, что это стало делом их жизни. Когда Суетновы-Ровнины собирались вместе, обязательно шли страстные споры о мезозое и палеозое, о роли, например, тектоники в формировании теплового режима нефтегазоносных площадей. Постороннему человеку было не понять, из-за чего они ломают копья? С чем связан градус кипения дискуссии? Как могут вызывать шекспировские страсти какие-нибудь четвертичные отложения?
Клера Васильевна станет крупным специалистом по редким землям, будет работать в Тюмени и Саратове, возглавит специализированную партию массовых поисков «Нижневолжскгеологии», защитит кандидатскую диссертацию. Её мужа Юрия Георгиевича Серебрякова назначат главным геологом этого объединения, затем начальником Саратовской гидрогеологической экспедиции. Вице-президентом Дагестанского филиала Академии наук СССР станет Виталий Васильевич Суетнов. Защитив докторскую диссертацию, он возглавит Институт геологии Дагестанского филиала АН СССР в Махачкале, в соавторстве с Л.И. Ровниным напишет несколько статей. Лидия Суетнова станет известным в стране палинологом. Всю жизнь будет изучать споры и пыльцу, определяя по ним возраст осадочных пород. В 70 лет защитит докторскую. Работа давно уже сложилась в голове, но раньше не было ни минуты свободного времени, чтобы оформить научный труд. Коллеги стыдили: «Все думают, что вы доктор…» И она блестяще защитилась.
Суетновы-Ровнины, собираясь вместе, шутили, что при необходимости могут запросто создать свой НИИ геологии. И это не выглядело большим преувеличением.
Ровниным всегда будет интересно друг с другом. Никогда они не жаловались на скуку жизни.
— Папа был счастливым человеком, — рассказывает Наталья Никульшина, младшая дочь Льва Ивановича. — Он на всю жизнь влюбился в геологию, был ей верен, и с такой же страстью любил свою «Лидочку», мою маму, прожил с ней шесть десятилетий и на склоне лет признавался жене в любви в стихах. Это была первая и, как оказалось, последняя любовь.
Однажды в девятом классе Лидочка спросила у Лёвы: читал ли он «Два капитана» Каверина? Отец не читал. «Пока не прочитаешь — дружить не буду», — поставила она условие. Отец залпом проглотил книгу, а там как раз описаны две профессии — геолога и лётчика. В лётчики не получилось, а геология стала главным делом его жизни. Как говорится, все случайности не случайны…
Лида Суетнова тоже поступила в Саратовский университет, на медицинский факультет. Но не прошла испытание «анатомичкой», перевелась на биологический. Способную студентку пригласили в аспирантуру МГУ. А Лида возьми и откажись: едем с мужем в Сибирь!
Её даже преподаватели не понимали: как можно променять удачно складывающуюся карьеру на неизвестность в таёжном краю? И только она верила: у них с Лёвой всё получится. А неизвестность — это даже здорово. «Нам нет преград ни в море, ни на суше», — пели они на студенческих вечеринках. Теперь время пришло доказать, на что они способны. Ровнины ещё не знали, что им предстояло стать свидетелями рождения Западно-Сибирской нефтегазовой провинции…
«Всё было впереди. Я не знал, что ждёт меня. Но я твёрдо знал, что это навсегда, что Катя — моя, и я — её на всю жизнь», — эти строки из «Двух капитанов» Каверина прочно укоренились в памяти молодого Ровнина. Только не Катя, а Лида, Лидия Ровнина. С ней он готов был ехать хоть к белым медведям.

Они были первыми
Ещё в университете Ровнин имел представление, как непросто все складывалось с прогнозами на нефть в Западной Сибири. Было много скептиков. Дело в том, что в 1920-1930-е годы в нефтеносность Западной Сибири мало кто верил. Признанные авторитеты в геологической отрасли академики Н.С. Шатский, М.А. Усов отдавали, например, предпочтение Минусинской котловине как более перспективному району. Шатский утверждал, что, несмотря на огромную площадь, территория Сибири обладает «совершенно ничтожными по количеству и, за исключением Байкала, чрезвычайно слабыми по интенсивности нефтепроявлениями».
Академикам возражал И.М. Губкин. В 1932 году Иван Михайлович высказал предположение о том, что в Западной Сибири расположена впадина, в которой накапливались благоприятные для образования нефти и газа осадки. Здесь, считал ученый, могут быть найдены промышленные запасы.
«Необходимо вдоль всего восточного склона Урала произ
вести ряд разведочных работ… в первую очередь, пустить геофизику, гравиметрию, сейсмометрию… Мне думается, что эта разведка может увенчаться успехом», — предположил он. Интуиция? Да. Но ещё и глубокая аналитическая работа. И.М. Губкин сравнивал геологию Сибири с другими сходными по истории развития районами, где нефть и газ уже были найдены. После командировки в США он увидел сходство геологического строения Аппалачской впадины в Северной Америке, где уже добывали нефть, и Западной Сибири.
«Перспективы и значение разработки нефти в этих районах Западной Сибири огромны. Добыча нефти здесь может обеспечить не только потребности Урало-Кузнецкого комбината, но и всего народного хозяйства СССР», — утверждал И.М. Губкин.
Но не только И.М. Губкин пришёл к выводу о перспективности недр Западной Сибири. Есть свидетельства, что первым сказал об этом Ростислав Сергеевич Ильин, почвовед, ученик академика В.И. Вернадского. Вступление в партию эсеров поломало ему судьбу после победы советской власти. Ильин от убеждений не отказывался и честно писал в анкетах: «Эсер. Поскольку этой партии нет, политической деятельностью не занимаюсь».
Вся его жизнь превратилась в цепь арестов и ссылок. Дважды упрятывали его за решётку царские жандармы, пять раз — советская власть. Ильина сослали в Нарымский край, а в 1937 году расстреляли в Томске. Между арестами Ильин проводил исследования, будучи геологом Западно-Сибирского геологоразведочного треста, а затем начальником Чулымской геологоразведочной партии. 12 марта 1932 года он подготовил докладную записку руководству Западно-Сибирского геологоразведочного треста, в которой предлагал перенести разведочные работы на нефть в районы широтного течения Оби и низовья Иртыша. Руководство треста командировало Ильина к Губкину в Москву. Вроде бы Губкин пообещал Ильину организовать под руководством Ростислава Сергеевича экспедицию в северные районы.
На выездной сессии Академии наук в Свердловске уже 8 июня 1932 года И.М. Губкин поставил и научно обосновал гипотезу о возможности формирования на Восточном склоне Урала больших запасов углеводородного сырья. Подтверждением его гипотезы служило то, что в 1930-е годы в Геологическом комитете накопилось большое количество поступающих от местных жителей заявок о маслянистых пятнах на реках, свидетельствующих о естественном выходе нефти.
Так, в 1932 году сургутский техник Косолапов сделал заявку в «Комсеверопуть» о выходе нефти у села Юган (Поясним, что Комитет Северного морского пути «Комсеверопуть» создан в декабре 1920 для экономического развития Севера России. В 1932 передан созданному Главсевморпути). По словам местного жителя, у высокого берега каждые 15 минут «взбулькивает нефть».
На основании переданных материалов газета «Советский Север» опубликовала сообщение:
«У села Юган через каждые 15 минут на поверхность воды всплывал клубок тёмной жидкости, принимающий в первые мгновения форму выпуклого кверху полушария, затем расплывающегося по водной поверхности…».
Подобные сведения требовали детальной проверки компетентными людьми. И.М. Губкину удалось добиться развёртывания в Западной Сибири полевых нефтегеологических исследований. Летом 1934 года трест «Востокнефть» организовал экспедицию под руководством 24-летнего геолога Виктора Васильева, ученика Губкина, в районы рек Большой Юган и Белая для проверки достоверности информации о наличии месторождений нефти.
Сегодня трудно сказать: воспользовался Губкин подсказкой Ильина или учёные пришли к этому выводу самостоятельно, отдельно друг от друга. Известно только, что в 1936 году Ильин организовал экспедицию в составе четырёх человек, включая сына-подростка. На лодке под вёслами и парусом экспедиция отправилась из Томска до Обдорска. Маршрут экспедиции проходил по местам, где спустя 30 лет были сделаны крупнейшие открытия нефти и газа.
«В Западно-Сибирской низменности следует искать нефть около горных образований, которые могут быть погребены под молодыми горными породами. Такой погребенный горный кряж представляет собой Обь-Иртышский водораздел, покрытый большим Васюганским болотом. Нефть следует искать и под его обскими склонами, особенно под северным… Могут быть обнаружены и другие погребенные горные образования, выявляемые только геофизическими методами исследований… Нефтепроизводящей формацией, может быть, прежде всего, палеозой, и затем мезозой», — к таким выводам пришёл Ильин.
Перспективными Ильин считал водоразделы Ваха и Таза, Агана и Пура, Назыма и Казыма. Если бы только могли современники Ильина заглянуть за горизонт, хотя бы лет на 30 вперёд, они бы оценили прогноз учёного! Всё сбылось!
А что же экспедиция Васильева, состоявшаяся в 1934 году? Проведённые работы подтвердили естественное происхождение выходов нефти на реках Большой и Малый Юган.
О том, что дала экспедиция на Большой Юган, Васильев расскажет позже в газете «Омская правда» от 15 ноября 1934 года в статье «К вопросу о нефтеносности Обско-Иртышской области»:
«…На реке Большой Юган в 50 километрах от её устья происходит всплывание со дна реки маслянистой жидкости, которая на поверхности образует прекрасно ирризирующую плёнку, типичную для нефти. При раскапывании дна реки в данном месте выделение жидкости резко усилилось в форме массового появления пятен подобной же пленки различной величины и формы… Мы должны считать данный выход нефти выходом естественным, ибо никакой случайностью объяснить наблюдаемое явление не представляется возможным…».
Однако требовалось дальнейшее планомерное изучение территории и бурение небольших скважин для определения стратиграфии и тектоники отложений, слагающих восточные склоны Урала и Западно-Сибирской низменности. Васильев изучил и проанализировал «геологические факторы, которые являются необходимыми для промышленного скопления нефти». Партия проследила «геологический разрез правого берега реки Оби от Малого Атлыма до Сургута», далее в сторону реки Большой Юган. На Югане были отмечены «молодые современные отложения, которые совершенно скрывают… геологическое строение района, этот вывод чрезвычайно важен для положительной оценки юганского выхода нефти».
2 октября 1934 года в Остяко-Вогульске (ныне г. Ханты-Мансийск) состоялось внеочередное заседание бюро Остяко- Вогульского окружкома партии, которое рассмотрело «сообщение т. Васильева (инженера-геолога) об изыскании нефти в округе». В постановлении бюро было записано: «…Принять к сведению сообщение т. Васильева, что нефть на реке Юган есть… Просить т. Васильева максимально сократить сроки окончательной обработки всех материалов о юганской нефти и одновременно с докладом по этим материалам в «Востокнефти» сообщить свои выводы и заключение окружным организациям. Также просим т. Васильева держать окружные организации в курсе дела продвижения вопроса о нефти в центральных организациях».
Академик И.М. Губкин в интервью корреспонденту ТАСС 26 ноября 1934 года сообщил: «Если считать, что береговая фация юры — фация озер, болот, открытых лиманов, лагун — была местом накопления исходного материала, из которого потом образовался уголь, то прибрежные фации того же юрского моря могли представлять удобные места для материала сапропелитового характера, который мог послужить источником для нефти. Поэтому еще в году я говорил о необходимости поисков нефти в юрских отложениях восточного склона Урала на некотором расстоянии от выходов угля… Лично я обнаружению выходов нефти как в Сургутском, так и в Тавдинском районах и в других местах Сибири, придаю большое значение…Мы имели здесь дело с выходом природной жидкой нефти, происхождение которой совершенно не случайно, как некоторые думают…»
Губкину важно было закрепить успех Юганской экспедиции, поскольку не все разделяли его взгляды на перспективность Западной Сибири, и он пригласил выступить с докладом геолога треста «Востокнефть» В.Г. Васильева на совещании в Москве в декабре 1934 года.
А уже в феврале 1935 года в Западную Сибирь была отправлена Обь-Иртышская экспедиция, начальником которой назначили инженера-геолога треста «Востокнефть» Виктора Григорьевича Васильева.
Перед участниками экспедиции поставили цель: в зимнее время организовать в Сургутском районе возле села Юган и в Тавдинском районе на реке Белой мелкое разведочное бурение, чтобы на основе полученных результатов определить пути и методы дальнейших геологоразведочных работ.
Если место Тавдинский район, где собирались бурить, находилось в 70-ти километрах от железной дороги и в 20-ти километрах от ближайшего населённого пункта, то Юган отстоял от железной дороги более чем на тысячу километров. Поэтому около 2,5 тонн оборудования решили доставить в Юган самолётом. Ещё две тонны оборудования и рабочих отправили на лошадях. И это зимой, при низких температурах, бездорожье, огромных расстояниях.
В Тавдинском районе, чтобы разместить более 40 человек, нужно было срочно возвести жильё, подготовить помещение под лабораторию и коллекторскую, склад, походную кузницу и конюшню. В местные органы власти поступил приказ: выделить экспедиции несколько домов, чтобы можно было перевезти их к месту работы.
В этих экстремальных условиях северной зимы, неустроенности, нехватки оборудования началось разведочное бурение на реках Большой Юган и Белой…
За период работы экспедиции было пробурено до 1800 метров. Скважины бурили вручную на глубину от 10 до 75 метров. В Юганском отряде с момента начала работ до середины апреля 1935 года было пробурено 32 скважины. Из них 5 глубиной от 30 до 48 метров, остальные — 10–20 метров. Помимо этого велось и лабораторное исследование добытых в ходе бурения пород, что позволяло строить картину геологического строения района.
В результате деятельности экспедиции были получены геологические материалы, которые указывали на присутствие нефтенасыщенных пластов на исследуемой территории и подтверждали оптимистические прогнозы академика И.М. Губкина о наличии в недрах Западной Сибири нефти и газа.
Из статьи молодого инженера Родиона Гуголя в газете «Остяко-Вогульская правда» 15 июня 1935 года:
Для более детального изучения выходов нефти трестом «Востокнефть» была организована Обь-Иртышская экспедиция во главе с В.Г. Васильевым, который возглавил одновременно Тавдинский отряд. Юганский отряд (начальник Р.Ф. Гуголь) начал работу 4 марта 1935 г. Первая скважина проходила в плывуне и её бурили только до 43–45 метров. Затем была заложена скважина у горы Еут в 60 км от села Юган вверх по течению реки, до ледохода было пробурено
1210,3 метра скважин, почти в два с половиной раза больше плана. Летом проведены маршрутные исследования нефтеносности по рекам Большой и Малый Юган. Отряд подтвердил наличие естественных, глубинных выходов нефти и предложил применить здесь геофизические методы разведки, заложить глубокую скважину.
Запланированной дальнейшей широкой разведке недр Западной Сибири помешала Великая Отечественная война.
Таким образом, первые экспедиции 1930-х годов в район Среднего Приобья заложили прочную основу для будущего освоения недр Западной Сибири. И на этом фундаменте геологи, пришедшие в эти края в конце 1950-х — начале 1960-х годов, открыли богатейшие запасы нефти и газа Сибири, превратив огромную территорию за Уралом в «третье Баку». К тому времени вторая (после Баку) крупная база нефтяной промышленности СССР между Поволжьем и Уралом теряла своё лидерство. СССР после войны остро нуждался в новых нефтяных месторождениях. Имеющиеся на тот период бакинские и приволжские промыслы уже истощались, а для промышленного роста требовалось всё больше горючего.

Опорные люди
Ровнину были по душе люди, способные на прорыв. Без них геологический поиск обречён на неудачу. Что ни говори, но опираться можно лишь на людей, имеющих стержень. Таких опорных людей в геологии он встречал немало.
Об экспедиции Васильева на Большой Юган Ровнин слышал ещё на студенческой скамье.
С Виктором Григорьевичем Васильевым Ровнина сведёт судьба, когда он будет руководить всей российской геологией в должности министра, а Васильев займётся оценкой перспектив газоносности территории России, работая во ВНИИГАЗе. В кабинете Ровнина они не раз обсуждали новые проекты. Ещё в 1967-1970-х годах Васильев разрабатывал программу развития газовой отрасли до 2000 года. Все его прогнозы подтвердились. Лев Иванович ценил интеллект, смелость суждений, профессиональный кругозор Васильева.
А в Западной Сибири имя Васильева, к сожалению, оказалось на многие годы забытым, про первую экспедицию на Юган мало кто вспоминал. Но в 2000-е годы журналисты из Югры Лилия Цареградская и Валентина Патранова провели своё расследование, результатом которого стало не только восстановление исторических событий, но и установка памятника геологам-первопроходцам в 2012 году в окрестностях деревни Юган. Здесь, в 15 километрах от Югана участники Обь-Иртышской экспедиции нашли первую нефть в Западной Сибири. На стеле в виде буровой вышки выгравированы имена шести первопроходцев: Виктор Васильев, Родион Гоголь, Сарра Шустер, Аркадий Кучин, Нестор Юдин, Владимир Домбровский.
К тому времени Васильева уже не было в живых. Он умер 3 апреля 1973 года. В этот день в одном из залов Москвы проходила встреча ветеранов нефтяной и газовой промышленности. Как вспоминали очевидцы, на сцену вышел гость из Тюмени: то ли журналист, то ли писатель.
«Я только что узнал, что в этом зале находится Виктор Григорьевич Васильев, а мы в Тюмени думали, что он давно умер. Я бы хотел пригласить его на сцену и попросить рассказать о том, как он искал нефть в Западной Сибири» — с удивлением произнес гость.
На сцену, как рассказывали очевидцы, поднялся бледный седовласый мужчина. Было видно, что он очень взволнован. Произнеся первую фразу, стал медленно оседать. Устроители вечера поспешили закрыть занавес и пригласили на сцену врача. Но тот уже ничем не мог помочь, лишь констатировал смерть. Виктору Григорьевичу Васильеву было всего лишь 62 года.
Фактически на десятилетия его имя было вычеркнуто из истории освоения нефтегазового комплекса Западной Сибири, но все эти годы он активно работал, только уже в Москве. В 1945 году В.Г. Васильев побывал в служебной командировке в США. Результатом его поездки стала не только закупка оборудования для страны, но и внушительного объёма книга под названием «Разведка и бурение на газ и нефть в США». В 1946 году Виктор Григорьевич Васильев на основе материалов Обь-Иртышской экспедиции (в Западной Сибири он работал с 1934 по 1937 годы) написал книгу «Геологическое строение северо-западной части Западно-Сибирской низменности и ее нефтеносность». Автор отмечает «чрезвычайную сложность и запутанность геологического строения Западной Сибири», говорит о больших трудностях, которые стоят перед разведкой. Ещё за много лет до открытия нефтяных месторождений В.Г. Васильев писал: «Задача создания новой нефтяной базы в пределах Сибири вообще и Западно-Сибирской низменности в частности является важнейшей народно-хозяйственной проблемой…» Доктор геолого-минералогических наук, заслуженный деятель науки Якутской АССР, лауреат Государственной премии, член учёных советов ряда институтов, член редколлегий нескольких технических журналов, редактор научно-технических сборников «Геология и разведка газовых и газоконденсатных месторождений» В.Г. Васильев был награжден орденами Трудового Красного Знамени, Отечественной войны II степени, медалями.
Васильева незадолго до смерти отправили на пенсию, в министерстве газовой промышленности сменилось руководство. Для него, всегда востребованного, вдруг остаться одному, понять, что ни твой опыт, ни твои знания никому не нужны, было равносильно смерти. И она наступила — сердце не выдержало.
Ровнин знал немало подлинно героических биографий геологов, вызывавших в нём чувство гордости за людей, которые выбирают эту неспокойную профессию. Геологи по призванию — это отдельная когорта людей: немногочисленная, по-хорошему избранная. Каждый на вес золота. Чего стоит один Сенюков! Интересно, что первым, кто не только стал говорить со всех трибун о перспективности недр Западной Сибири, но и настаивать на проектировании в этих краях первых скважин, был не Губкин, а именно он, профессор В.М. Сенюков. Профессор разработал план строительства 21 опорной скважины, 3 из которых закладывались на территории Тюменской области.
«Грандиозная по площади Западно-Сибирская низменность — одна из самых перспективных геологических областей в Сибири по нефтеносности, и уже в настоящее время выделен ряд районов для разведки кайно-мезозойских и более глубоко лежащих палеозойских отложений, в которых предполагаются нефтяные залежи, до некоторой степени аналогичные нефтяным месторождениям районов «второго Баку», — писал Василий Михайлович народному комиссару топливной промышленности Лазарю Кагановичу в 1939 году.
Сенюкову удалось убедить руководство страны в необходимости бурения скважин на нефть в Западной Сибири. Судьба же самого исследователя недр складывалась драматически. В 1951-м, в год, когда Лев Ровнин приехал в Западную Сибирь после окончания университета, Василия Михайловича по личному указанию Берии сначала фактически отстранили от дел, исключили из партии, потом сняли с поста директора филиала Всероссийского нефтяного научно-исследовательского геологоразведочного института (ВНИГРИ). Далее последовал арест и приговор к высшей мере. Но когда о приговоре стало известно Сталину, он его отменил: Сенюков — дважды лауреат Сталинской премии. Выходит, генералиссимус не заметил вовремя «врага народа»? Ошибся? Так Сенюков спасся.
Великая Отечественная война помешала геологам раньше прийти в Приобье и подтвердить громкими открытиями правоту Губкина, Ильина, Васильева, Сенюкова. Созданный в 1940 году Западно-Сибирский геологический трест уже в 1943 году был ликвидирован. Но даже за этот короткий период удалось сделать невероятно много. Геологи только своим присутствием не давали усомниться в перспективности этого края.


Во глубине сибирских недр
Время подготовки скважины к испытанию
и само проведение испытания — это время
тревог и ожиданий, время большой радости,
ликования и гордости, когда видишь, что труд
нефтеразведчиков, нелегкий, титанический,
завершился успехом.
Лев Ровнин

«В Сибирь! Лида в слёзы, а я счастлив…»
Итак, Ровнин после университета получил направление в Новосибирск. Почему Новосибирск? Да очень просто: там работал геофизический трест «Запсибнефтегеология».
В декабре 1947 года по решению правительства и в соответствии с приказом министра геологии СССР в Новосибирске сначала был создан специализированный союзный сибирский геофизический трест «Союзсибгеофизтрест», а в январе 1948 года организована Центральная Западно-Сибирская нефтеразведочная экспедиция «Запсибнефтегеология». Искать нефть ей предстояло на территории всей Западной Сибири и Красноярского края. Позднее оба эти предприятия были объединены в геологическое управление. Первым руководителем геофизического треста был Н.Г. Рожок, а первым начальником «Запсибнефтегеологии» — В.М. Рябов. Уже в 1950 году нефтеразведочная экспедиция была реорганизована в Государственный союзный Западно-Сибирский трест «Запсибнефтегеология», в состав которого входили Тюменская, Минусинская экспедиции, большое количество партий и отрядов.
Одним словом, путь геолога, решившего заняться поисками сибирской нефти, лежал в Новосибирск. В семейном альбоме Ровниных сохранилось фото с подписью Льва Ивановича «Август 1951 г. Новосибирск. Через несколько часов объявят, что назначен в Тюмень. Лида в слёзы, а я счастлив».
Спустя годы он так вспоминал это назначение:
«Приехали мы в Новосибирск, а главный геолог треста «Запсибнефтегеология» говорит: «Поедешь в Тюмень, в нефтеразведочную экспедицию». Пришлось возвращаться на тысячу километров западнее, в Тюмень, о которой мы даже и не слышали раньше. А в Тюмени сказали, что местом моей работы будет Иевлевская геологоразведочная партия. Это южнее Тобольска. Чтобы туда добраться, надо было ждать, когда за нами приедет из Иевлева машина. Машина пришла только через шесть дней. И нам с Лидой пришлось всё это время ночевать в сквере около железнодорожного вокзала: денег на гостиницу к тому времени у нас уже не было, в конторе экспедиции тоже помочь не смогли, сказали, что сами на мели и посоветовали как-нибудь продержаться. Вот мы и держались — питались на последние копейки, а спали на скамейке возле вокзала. Благо на дворе стоял август. Надо сказать, что Тюмень тогда была каким-то заштатным городишком: покосившиеся старенькие домишки, грязь несусветная, улицы незаасфальтированы даже в центре города».
Они ещё не видели Иевлево. Это была худосочная обедневшая деревня, хотя в XIX веке в бывшей ямской слободе жили зажиточные селяне. Вдоль главной улицы стояли двухэтажные дома, работало много торговых лавок, а в 1860 году появилась почта. Иевлевцы выписывали газеты, повышая культурный уровень.
Когда-то через село проходил Московско-Сибирский тракт. Это уже в Иевлево Ровнины узнают, что в апреле 1918 года во время ссылки здесь останавливалась царская семья. Дом, где ночевали Романовы, сохранился, его селяне показывали приезжим геологам. «Холодно, пасмурно и ветрено, переехали Иртыш… Дорога совершенно отвратительная, сплошная замёрзшая земля, грязь, снег; вода лошадям по брюхо, страшная тряска, боль всё время… В 8.00 достигли Иевлево, где переночевали в доме, в котором был сельский магазин раньше. Мы втроём спали в одной комнате, на наших кроватях, Мария на полу — на её матрасе… Смертельная усталость, боль во всем теле. Никто не говорит нам, куда мы собираемся после Тюмени… Душевная боль растет — написать письмо детям с первым встречным ямщиком» — такую запись в своём дневнике сделала последняя императрица Александра Фёдоровна.
В начале 1950-х годов с появлением геологов жизнь в Иевлево теплилась ожиданием открытий. К сожалению, они не случились.
Л.И. Ровнин об иевлевском периоде оставил такую запись:
«В Иевлевской геологоразведочной партии меня назначили на самую низшую в геологии должность — коллектором. Наставниками были Коля Дядюк и Галя Симановская. Мне было обидно, я считал, что с моей подготовкой могу не только отбирать и описывать пробы керна. Но в целом мне было интересно, хотелось во всём разобраться, поэтому по данным бурения я рисовал структурные карты, изучал стратиграфические горизонты — я ещё в университетском НИИ полюбил рисовать геологические профили и разрезы скважин, у меня это хорошо получалось. Эти материалы очень понравились начальнику партии. Он оценил мою подготовку и, когда старшего геолога перевели куда-то, меня назначили на его место.
Бурила наша партия колонковые скважины глубиной 400–500 метров по профилям района от села Иевлево до посёлков Байкалово и Варвары, и просто по тайге, где вообще посёлков не было. Так что по буровым я ездил всегда с ружьем. На буровых частенько и ночевал.
Главный геолог экспедиции Михаил Владимирович Шалавин предполагал, что здесь крупная нефтяная структура (поднятие), но я, обрабатывая и анализируя материалы из скважин, очень в этом засомневался. Я видел, что тут ничего нет, что это бесперспективное направление и надо переходить на другую площадь. Я съездил в Тюмень, встретился с Шалавиным, высказал ему свои соображения, обосновал их. Он со мной согласился, и вскоре бурение прекратили, а в конце 1951 года партию сообща ликвидировали. Меня перевели в Покровку (на родину Гришки Распутина) старшим геологом партии, которая начинала бурение скважин на Покровском поднятии».

На родине Гришки Распутина
Жить в Покровке было негде. Ровнин устроился на квартиру к бывшему партизану, который воевал еще с белополяками. Жена Лида осталась в Иевлеве. Она преподавала в школе ботанику и химию, и её смогли отпустить к мужу только после окончания учебного года.
Лида уже была на последнем месяце беременности и только добралась до Покровки, только начала устраиваться в доме, как тут же начались роды. Но где в этой глуши найти доктора?
Молоденькая фельдшерица не хотела идти к роженице, говорила, что роды ей принимать ещё не приходилось. Тогда Лев Ровнин принял единственно возможное, как ему тогда казалось, решение. Взял ружье и сам отправился к фельдшерице. Той ничего не оставалось, как последовать за решительным Ровниным к роженице. Они вместе приняли роды. У счастливых Ровниных родилась старшая дочка Ольга. Девочка спала в корыте — другой мебели в доме не было. Зато была швейная машинка, на которой молодая мама шила дочке первые наряды.
Всё складывалось вроде бы отлично, Ровнины были молоды и счастливы, только, увы, и в Покровке за год ни в одной из четырёх глубоких поисковых скважин нефти не обнаружили.
Л.И. Ровнин об этом периоде так вспоминал:
«Я рисовал геологические разрезы скважин, структурные карты, обобщал их — где? что? как? Где какие пласты, во что они переходят, и всё больше и больше приходил к выводу, что Покровское поднятие, да и весь Тюменский юг — территория малообещающая с точки зрения нефтегазоносности. В одной скважине даже древний палеозойский кристаллический фундамент испытал. Это было впервые, в Тюменской области подобного никто никогда не делал. Я надеялся, что фундамент трещиноватый, и мы сможем посмотреть, что же скопилось в трещинах. Там мог быть и газ, и нефть. И мне это удалось. Фундамент действительно оказался трещиноватым, и когда мы его вскрыли этим моим способом, пошла вода. Я этим методом потом не раз пользовался. Кстати, первая промышленная нефть на Шаиме была получена именно этим способом — из фундамента. Этот метод получил название способа открытого забоя, потому что исследование происходит без цементирования обсадных труб на забое скважины, это и даёт возможность исследовать фундамент через трещины гранитов. (Потом этот метод многие называли методом Ровнина.) Его, кстати, тогда в Москве оценил главный геолог Главнефтеразведки Юрий Александрович Шаповалов.
Осенью 1952 года, когда Шаповалов приехал в Покровскую партию, я показал ему все свои геологические выкладки и прямо сказал, что бурить надо в районах севернее Тобольска. Именно в этом направлении идёт погружение фундамента и увеличивается мощность осадочных слоёв. За счёт этого могут появляться новые горизонты, в том числе нефтегазовые».
Ю.А. Шаповалов долго задавал вопросы, как Ровнин представляет себе геологию юго-западных районов области и какие результаты можно ожидать. Молодой геолог твердил одно и то же:
- Нужно двигаться на север! Там вести сейсморазведку!
- Молодой ещё, дерзкий, — наверное, подумал Шаповалов, — Но что-то в его доводах есть.
Трудно сегодня объяснить, насколько у первопроходцев было сильным желание найти нефть в середине прошлого века. Порой геологи принимали желаемое за действительное. Об этом не без юмора вспоминал Лев Иванович спустя годы:
«На буровой № 1 произошёл забавный случай. При испытании одного из пластов песчаников был получен фонтан минерализованной воды дебитом более 400 м3/сут без признаков нефти. Неожиданно из Новосибирска приехал Иван Петрович Карасев, главный геолог треста «Запсибгеология», которому подчинялась Тюменская нефтеразведочная экспедиция. Когда мы прибыли на буровую № 1, И.П. Карасев прежде всего, пошёл смотреть на фонтанирующую из скважины воду, протекающую по желобам, и вдруг закричал:
«Нефть! Нефть!» Это был крик радости. Осмотрев желоба, я убедился, что по поверхности воды действительно течёт нефтяная плёнка, однако засомневался в её происхождении. И.П. Карасев уже вошёл в экстаз и кричал: «Куда смотрят геологи, разве можно так работать, у вас течёт нефть, а вы не видите её или не хотите видеть!» Эти слова вызвали во мне удивление и возмущение. Мне пришлось ответить, что сначала надо разобраться, а потом делать выводы. И действительно, на мой вопрос мастеру испытания скважин Максиму Николаевичу Лукьянову получил ответ, что нефтяной плёнки раньше не было. Только вот недавно смазали ротор, может, из него капает. Так оно и было. В ротор залили жидкую смазку, которая капала на фонтанирующую воду.
Позднее, много лет спустя, встречаясь с И.П. Карасевым, мы не раз вспоминали этот случай. Подобных случаев на других покровских буровых, которые бурила бригада замечательного бурового мастера В.И. Груздова, больше не было. Правда, иногда с согласия геологов Василий Иванович допускал подливку нефти в глинистый раствор, чтобы не было прихвата бурового инструмента».
Работа в Покровской бурпартии позволила уточнить геологическое строение Покровского поднятия, убедиться в том, что это выступ рельефапалеозойского кристаллического фундамента, перекрытый осадочными породами юра и мела, причем базальный горизонт и породы юрского и частично мелового возраста постепенно выклиниваются к вершине выступа. Как оказалось, такой тип поднятий, образующийся за счёт облекания выступов фундамента и положительных тектонических движений, характерен для многих нефтегазоносных районов Тюменской области.

Из рассказа Марии Степановны Зиньковой
— В апреле 1952 года мы с мужем после окончания Дрогобычского нефтяного техникума приехали по направлению в Тюменскую геологическую экспедицию. Руководство экспедиции сразу же нас откомандировало в Покровскую буровую партию.
Там мы познакомились со старшим геологом Ровниным. Он работал всего второй год, но в нём чувствовался дотошный профессионал. Лев Иванович обрадовался нашему приезду: специалистов не хватало.
Он был одержим: обязательно будут открытия! Не может такого быть, чтобы нефти не было! Лев Иванович умел вовлекать в свою орбиту, делать людей своими единомышленниками, вселять веру. А для геолога это — залог успеха. Мы все были влюблены в Ровнина. Сутками вынюхивали признаки нефти в керне, так хотелось, чтобы усилия Льва Ивановича не были напрасными. Увы…
С той же страстью и верой в успех Ровнин организовал в селе самодеятельность. Нам казалось, что люди живут в деревне скучно, и мы обязательно должны покончить с бесцветностью их существования! Такие идеалисты были.
Лев Иванович придумал струнный оркестр: сам играл на мандолине, а мой муж на балалайке. Нашёлся и гитарист.
Я от музыки была далека, но зато читала наизусть «Евгения Онегина», чем приводила в недоумённый восторг сельских жителей. «Вот это память!», — удивлялись они. Для детей я читала «Конька-Горбунка» Ершова. Особенно Ершов полюбился даже не детям, а почему-то женщинам. Они каждый раз меня просили: «Читай про конька!»
Жена Льва Ивановича Лидия Васильевна работала в Покровке, как и в Иевлево, учителем ботаники. Она, конечно, мечтала о научной деятельности, ведь её после университета приглашали в московскую аспирантуру. Лидии Васильевне хотелось реализовать себя в качестве учёного, но откуда в деревне научные лаборатории? Её это тяготило, но ради мужа она готова была пожить и в деревне. Лев Иванович понимал, что из-за него жена не может реализовать свои собственные научные идеи. Это обстоятельство его, конечно, удручало. Но сам он в Покровке чувствовал себя на своём месте. Только всё время начальству повторял: «Надо вести поиски севернее, идти в Приобье».
Но кто его тогда слушал? Уж слишком молод был.
Когда его перевели в Тюмень, все наши плакали, а я просто навзрыд. Понимали, конечно, что у него и Лидии Васильевны там больше перспектив. Но это нас никак не могло утешить. После Ровнина нам прислали другого геолога. Ни рыба ни мясо, — так мы о нем говорили. Он был каким-то несчастным. Потерпел к тому времени личную катастрофу, семья распалась. И главное — он ни во что не верил. Не было в нём энергии Льва Ивановича, его одержимости, а геологу без этого нельзя. После него пришёл другой. Но и ему не хватало масштаба, который был у Льва Ивановича. Вскоре Покровскую геологическую партию свернули.

Ровнин тащит нас к белым медведям
В марте 1953-го Ровнина переводят в выделившуюся из новосибирского треста «Тюменьнефтегеологию» на должность начальника геологического отдела. Главный геолог «Главнефтеразведки» Шаповалов не забыл про дерзкого и одновременно компетентного геолога, выпускника Саратовского университета. А через пару месяцев следует новый приказ: назначить Ровнина главным геологом, заместителем управляющего трестом. Предшественника на этой должности Михаила Владимировича Шалавина освобождают и отправляют в Тюменскую геолого-поисковую экспедицию.
Когда Ровнину доверили фактически весь объём геологических поисков, он был и по тем временам слишком молод: 24 года. В нём трудно было разглядеть начальника: по Тюмени он гонял на мотоцикле в чёрном кожаном пальто. Байкер образца 1953 года…
Трест напрямую подчинялся Миннефтепрому СССР. Сразу навалились многочисленные проблемы поисково-разведочных работ на западной половине Тюменской области. Восточнее 72-го меридиана в Западной Сибири работало несколько буровых и сейсморазведочных партий новосибирских трестов, проводивших в основном поиски на территории Кузбасса и в Томской области. Пришлось вплотную заниматься оценкой геологогеофизических результатов бурения, опорных и поисковых скважин, сейсморазведки и структурного колонкового бурения. Опорой же для самого Ровнина был геологический отдел треста, его женский коллектив: начальник — Софья Гдальевна Белкина и старшие геологи Татьяна Максимовна Зуй (Кабакова), Марианна Петровна Ильина — техники-геологи. Лев Иванович всегда отмечал их профессионализм, был благодарен коллегам за поддержку и дружеское отношение.
Поисковые работы проводились преимущественно на юге Тюменской области, опорные скважины бурились на севере: около Ханты-Мансийска, посёлков Берёзово, Леуши, Увата.
Самой главное проблемой было правильное определение направлений поиска месторождений на последующие годы. Участие в совещаниях в Тюмени, встречи с учёными заставили Ровнина глубже вникнуть в региональное геологическое строение, в оценку перспектив нефтегазоносности южных районов Тюменской области. И в который раз он убеждался в правоте выводов, которые сделал еще в Покровке: перспективы территории южной части области от Тюмени до Тобольска и посёлка Заводоуковское, где работала Заводоуковская буровая партия, совсем невысокие.
Управляющий трестом А.К. Шиленко и его заместитель по политчасти С.Ф. Чеболтасов разъяснили молодому коллеге, что теперь он отвечает фактически за всё! За направление поисковых работ, за правильный выбор совместно с геофизиками площадей сейсморазведки, за определение точек бурения скважин, их заложения на местности, за анализ керна, геологическую отчётность, связь с наукой и за многое-многое другое.
Без разрешения главного геолога треста не могла не только ставиться ни одна глубокая скважина, но и меняться её проектная глубина, а также интервалы отбора керна, объём электрокаротажных исследований. Главный геолог треста утверждал точки бурения и правильность их выдачи на доступных участках местности с учётом удобной прокладки дорог, наличия источников водоснабжения буровых, возможности снижения стоимости обустройства и бурения скважин.
В те годы скважины глубиной 2–2,5 км стоили более миллиона рублей. Никакой просчёт геолога с рук не сойдёт, никто не позволит разбазаривать государственные деньги…
Вот так об этом вспоминал Л.И. Ровнин:
«Я сразу почувствовал, какая на меня легла ответственность. Но я был молод, и верил в свои силы… Работать приходилось в очень тяжёлых условиях: не хватало оборудования, транспорта, технических средств. А уж в каких условиях приходилось жить! Тайга, болота, до ближайшего населённого пункта ни дорог, ни транспорта. Комары, мошкара. Работали только в накомарниках, да и то это мало спасало. Надо сказать, что и само снаряжение экспедиции в какую-нибудь точку Западной Сибири, где не ступала нога человека — сложная, тяжелейшая работа: устройство людей, обеспечение их питанием, медицинским обслуживанием. А несчастные случаи часто случались — травмы всякие, да и само производство у нас повышенной опасности. Как обеспечить первую помощь? Когда ещё вертолёт прилетит… Потом уже приняли решение, чтобы поварихи, которые были в каждой партии, проходили курсы санитарок. Правда, и сами-то поварихи появились в партиях и на буровых не сразу. Первое время рабочие сами варили еду по очереди, кто как умеет. Иногда такой обед приготовят, что все голодными остаются. Только перевод продуктов. А их ведь больше взять неоткуда, в тайге в магазин не сбегаешь.
Летом техника в болотах тонет, не завезёшь оборудование, зимой на морозе 50-градусном замерзает, шины лопаются. Что делать? Приспособились всё-таки. Находили какой-нибудь островок среди болот, дожидались зимы, делали по болотам настилы, проморозку, чтобы трактора не тонули, и с точки, где скважину уже пробурили, перевозили сюда технику. Перетаскивали буровую. И она стояла до лета. А иногда и зимой уже начинали строить буровую. Людей доставляли вертолётом. Ставили вагончики, а то и палатки, особенно первое время, в них бригада жила, и каждую неделю людей меняли. Одни прилетали, другие улетали на отдых — вахтовый метод. Мы его освоили. Потом этот способ признали главным. И сейчас так работа идёт. То есть в Западной Сибири всё было впервые, всё другое и надо было найти способ искать нефть и газ в этих условиях. Я в те годы постоянно мотался по командировкам. Прилетишь на какую-нибудь точку, где строительство скважины начинается, а тут непогода, вертолёт не может прилететь, или катера нет, или ещё что-нибудь, вот и сидишь ни туда, ни сюда. До десяти дней, случалось, сидел. Палатка тесная, спали в два, а то и в три этажа, есть нечего, запасов-то всего на несколько дней. Тут и рыбу ловили, зимой зайцев стреляли, выкручивались, как придётся. Это потом у нас уже вагончики появились, уже жить можно было, а раньше палатки.
До 1950 года с геологической точки зрения Тюменская область была совершенно не изучена. Велись какие-то наблюдения по поверхности, а вглубь не заглядывали. Глубинное строение Западной Сибири пришлось изучать с самого начала. В начале 50-х годов бурились поисковые скважины на юге области, опорные скважины на севере, у поселков Уват, Леуши, Берёзово, Шаим, Кондинский, в районе Ханты-Мансийска. А дальше на Север не шли, потому что это дорого. В Москве прикидывали, сколько это будет стоить. Если на юге Тюменской области скважина обходилась примерно в миллион рублей, то севернее обойдётся уже в два. Далее. Дорог нет. Как технику и всё остальное тащить, не знали. И второе. Где искать конкретно? Общетеоретическое представление было, но территория-то огромная, где конкретно бурить, неизвестно. Тогда ещё не было детальной стратиграфии геологического разреза мезозоя Западной Сибири, не было тектонических карт. Схемы перспектив нефтегазоносности отражали личные представления отдельных исследователей. Ну и кроме того, даже если на Севере найдут нефть и газ, то как их доставить до промышленно развитых центров? Очень непросто и очень дорого. Даже в 1959-м, когда у нас уже были некоторые успехи, на совещании геологов один из работников Госплана СССР заявил: «Ровнин напрасно тащит нас к белым медведям. Если там будут открыты нефть и газ, то трубопроводы туда по болотам и тундре строить не будем, они очень дорогие». А я действительно всё время выступал за продвижение на Север, потому что как геолог видел перспективность этих мест. Ведь что такое Западная Сибирь? Низменность. Низменность между уральскими и восточносибирскими кряжами. И вся эта зона сложена осадочными породами толщиной в два-семь и более километров. Это прогиб, осложнённый тектоническими поднятиями. Чем дальше на Север, тем количество перспективных на нефть и газ горизонтов и их толщина увеличиваются.
Словом, до 1953 года не было открыто ни одного месторождения в Западной Сибири. Это укрепляло позиции тех, кто считал Западную Сибирь бесперспективным регионом. И власти всех уровней были нами недовольны. Говорили о неправомерной трате денег, требовали результата. На одном из заседаний бюро обкома партии управляющий нашего треста «Тюменьнефтегеология» Афанасий Кузьмич Шиленко получил даже выговор, за то, что «открываем воду вместо нефти». Более того! Указом Президиума Верховного Совета СССР Министерство геологии упразднялось. Москва требовала свернуть все работы на Севере. В Хатанге ликвидировали трест «Арктикморнефтеразведка», который открыл небольшие газовые месторождения и получил первую нефть из палеозоя, шесть тонн в сутки. Причём ликвидировали не просто так, а по указанию Лаврентия Берии. Нашему тресту запретили выходить с бурением глубоких скважин севернее Ханты-Мансийска, а сейсморазведочные и буровые партии, работавшие в районе Берёзово, предлагали незамедлительно перебросить в район Ханты-Мансийска. Мы тяжело переживали это решение. Чувствовали себя как бы без вины виноватыми: действительно, деньги уходят большие, а результата нет.»
Ровнин понимал: затратное это дело — геологоразведка в северных широтах. Добыча углеводородов на Крайнем Севере вылетала в копеечку. «Нам предлагали искать нефть и газ в промышленно развитых районах. По обочине железной дороги», — горько шутил Ровнин. Он отдавал себе отчёт, как непросто будет убедить руководство страны идти на Север.
К тому же всё чаще говорили наверху о необходимости строительства Нижне-Обской ГЭС около Салехарда. Огромную часть территории Западной Сибири со всеми залежами нефти и газа планировалось затопить, создав Сибирское море. Гигантский техногенный проект мог обернуться величайшей человеческий трагедией.
В этих обстоятельствах тюменские геологи могли рассчитывать только на чудо. И оно свершилось. Имя ему — Берёзовский фонтан.

Открытие века
21 сентября 1953 года, в 21 час 30 минут на скважине Р-1 Берёзовской буровой партии произошёл внезапный газо-водяной выброс. Газ вырывался из земли со страшным гулом, напугавшим жителей поселка. Бьющая из скважины струя достигала свыше 50 метров в высоту. Авария? Да, конечно. Но одновременно — открытие века! Рождение гиганта! Лев Ровнин стал очевидцем, участником и «виновником» этого открытия.
Об исторических событиях, связанных с берёзовским фонтаном, сейчас многое известно. Воспоминания очевидцев легли в основу многих очерков и книг.
Георгий Дмитриевич Добровольский, участник Великой Отечественной войны, кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны II степени, а в мирной жизни — простой учитель физики и черчения в местной Берёзовской школе, оставил бесценные свидетельства времени, хранящиеся в местном архиве. В те годы он был единственным фотографом в Берёзово…

«…Жителей просят не топить печи…»
Георгий Дмитриевич Добровольский:
«Мы сидели, ужинали, и вдруг дом содрогнулся. На улицу вышел — слышу сильное шипение. Потом по радио объявили: произошёл выброс на буровой, жителей просят не топить печи (а ночи были уже холодными). Территорию буровой оцепили, кругом стояли милиционеры. Среди тех, кто жил поближе, была уже чуть ли не паника. Одна семья быстро собрала чемоданы — и на пирс, на катер, чтобы подальше уехать. Потом люди постепенно успокоились.
На другой день позвонил Роман Ильич Самарин, начальник местного отделения МВД, спросил, исправен ли мой фотоаппарат. Подъехал на кошёвке (земля уже была припорошена снегом), и — к скважине. С этого дня мы почти целый год, не реже одного раза в неделю, бывали там. Приехали, и я стал фотографировать. Вышка была уже обледенелой. Дверь буровой сорвало, вход обледенел так, что оставалась только щель. Вот через неё я и фотографировал сам фонтан.
Шум стоял такой, что надо было затыкать уши ватой, да ещё и шапку зимнюю под подбородком завязывать. На второй-третий день, когда вышку буровой разобрали, можно было уже издали фотографировать. Снимал выброшенный из скважины 250-метровый кусок трубы, превентор, которым перекрыли ствол и усмирили газовый фонтан, обледеневшую вышку. Газ шёл сырой, и по всему Берёзову стояли обледеневшие деревья, свисали сосульки, лопались от тяжести льда провода и часто бывали аварии на электрических, радио и телефонных линиях. Рабочие пешнями, ломами скалывали лёд с вышки. Одной такой глыбой сколотого льда убило инженера Евгения Лютова.
Предприимчивые жители села этот лёд приносили домой, растапливали и делали ванны. Одна моя знакомая болела ревматизмом, на костылях ходила, а тут смотрю, идёт без подпорок, улыбается. Я спрашиваю: «Ты лечилась, что ли?» — «Так вот, — говорит, — санаторий-то у нас под боком».
Сначала всё было окружено секретностью. Я после съёмок сдавал фотоаппарат с плёнкой в райотдел. Вечером разводил дома проявитель, закрепитель, брал с собой бачок и шёл к Самарину. Проявлял прямо в его кабинете. Проявим пленку, пока она сохнет — покурим, поговорим, и сухую плёнку опять в сейф. Потом печатал фотографии размером 18x24, их посылали в Москву, а там, говорят, увеличивали до размеров человеческого роста и демонстрировали на различных совещаниях. Ну а потом, когда секретность сняли, мне все плёнки вернули. Теперь я единственный обладатель этих кадров, потому что никто больше в то время в Берёзово не фотографировал.
У меня есть фотографии этой вышки и более раннего периода, ещё до аварийного фонтана, в то время я даже и не знал, что здесь будут бурить. Я с детьми ходил в конце лета по ягоды. Выходим из лесу и вдруг видим: на поляне монтируют вышку. Я её сфотографировал, не зная, конечно, что скоро эта буровая войдет в историю. Потом ещё раз пришли — вышка уже стояла. Потом видели свезённые к буровой балки, пробное ручное оборудование.
Потом узнал всю предысторию. Оказывается, строить начали очень поздно, река уже ушла, подход к берегу был ограничен, и к опытной станции, где намечалось бурить скважину, пробраться не смогли. Вынуждены были остановиться на этом месте.
Позднее вышку с аварийной скважины, не демонтируя, тракторами вывезли к опытной станции, где сейчас аэропорт, пробурили скважину, а там ничего нет. Потом поставили вышку на Вайсовой, потом в устье реки Вогулки. Здесь же, на устье, позднее поставили газораспределительную станцию, откуда сейчас посёлок получает газ. Спустя 25 лет, в 1978 году, здесь решили поставить обелиск в честь первооткрывателей сибирского газа. По случаю закладки состоялся митинг, во время которого я опять сделал несколько снимков».
Что же произошло в далеком 1953 году? Попытаемся восстановить хронологию событий. Но сначала небольшой экскурс в историю.
20 января 1950 года в Министерстве геологии СССР собрался технический совет, принявший решение о бурении в Западной Сибири десяти опорных скважин. На открытие залежей нефти и газа никто особо не рассчитывал: целью бурения опорных скважин было изучение глубинного строения Западно-Сибирской низменности. Это должно было помочь определиться с направлением нефтепоисковых работ. До этого среднее Приобье в геологическом отношении — белое пятно на карте. Из десяти скважин в Ханты-Мансийском округе планировалось пробурить три в Ханты-Мансийске, а также вблизи сёл Леуши и Берёзово. Для проходки каждой опорной скважины создавалась отдельная буровая партия.
В Ханты-Мансийск буровую установку доставили в 1951 году, поставили, как рассказывали очевидцы, у кромки леса. Но видно злой рок преследовал буровиков: началась череда аварий. Наконец скважина была пробурена и испытана в 1954 году. Признаков нефти геологи не обнаружили, зато буровая партия открыла подземное хранилище минерализованной воды. Так в Ханты-Мансийске рядом со скважиной появилась водолечебница. Но ждали-то нефть!
На Леушской опорной скважине не заладилось с самого начала. Так совпало, что в одно и то же время — во втором квартале 1952 года — создавались две буровые партии — Леушинская и Берёзовская. Когда в тресте решали, кому отдать предпочтение в снабжении, то решение приняли в пользу Берёзовской партии — она располагалась севернее, и нужно было успеть с завозом груза по реке.
Нехватка оборудования, плохие бытовые условия, неквалифицированные кадры — всё это тормозило работу, поэтому бурение Леушинской скважины завершилось только к осени 1954 года.
И каков результат? Была вскрыта толща битуминозных пород и горючих сланцев, которая считается нефтематеринской. Составляя справку в Тюменский обком партии, управляющий трестом «Тюменьнефтегеология» Шиленко отметил, что данное обстоятельство «указывает на перспективность в нефтегазоносном отношении центральной части Западно-Сибирской низменности».
Добавим лишь, что бурение Леушинской опорной скважины первоначально предполагалось в районе села Шаим на реке Конде. Впоследствии на совместном совещании геологов треста «Запсибнефтегеология» и Сибирского геофизического треста местоположение скважины было перенесено в район села Леуши, ниже по течению реки Конды.
Сегодня можно предположить: если бы тогда не перенесли, вполне вероятно, что первая промышленная нефть была бы получена вблизи Шаима не в 1960 году, как это случилось, а на семь лет раньше. Могло такое быть? Конечно! Но, как говорится, история не имеет сослагательного наклонения, и открытия происходят по своим, не ведомым нам расписаниям.
Более удачливой из этой троицы опорных скважин оказалась Березовская.
Формирование Березовской буровой партии началось зимой 1952 года: в феврале был подписан приказ о назначении начальником партии Александра Быстрицкого, который до этого возглавлял геологоразведочную экспедицию в Молдавии.
Быстрицкий по духу — первооткрыватель. Решительный, требовательный, опытный. И еще — рисковый. В 19 лет, в 1930 году, он по путёвке комсомола приехал на работу в Донбасс, стал забойщиком на шахте. Способного парня отправили учиться на рабфак Киевского горного института. Имея за плечами лишь семилетку, он тем не менее успешно сдал экзамены и был зачислен на первый курс института. В 1937 году дипломированного горного инженера распределили в московский трест «Спецгео», а оттуда направили в одно из подразделений Средней Азии. Страна жила ожиданием войны и в ускоренном порядке готовила кадры для армии — так Александр Быстрицкий стал курсантом школы лётчиков. В годы войны летал штурманом на бомбардировщике. Каждый полёт — между жизнью и смертью, и так четыре года. Домой вернулся в звании гвардии старшего лейтенанта Военно-воздушных сил, получил два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны II степени, шесть медалей. После окончания войны министерство геологии стало отзывать свои кадры из армии, так Быстрицкий попал в геологоразведочную партию в Молдавию, а затем в Сибирь, в Берёзово.
Первоначально утверждённая по карте точка бурения Березовской скважины располагалась на территории районной базы отдыха на берегу реки Казым. Однако из-за недостаточной судоходности этой реки сначала в Новосибирске, а затем и в союзном министерстве было принято решение о переносе места бурения в село Берёзово — в ближайшее удобное для разгрузки тяжёлых барж место. Таким образом, утверждённая точка была официально перенесена более чем на 50 км на запад. Непосредственно в Берёзово точку под бурение определили представитель Берёзовского исполкома П.К. Лыжин, лесник И.А. Сморкалов и землеустроитель А.Т. Артеев. Площадка начальнику Берёзовской партии Быстрицкому не понравилась сразу, но он решил не торопиться, подождать, когда сойдёт снег, заодно изучить данные сейсморазведки. Вернувшись в Тюмень, Быстрицкий стал готовиться к навигации. В конце мая 1952-го грузы, выданные в Тюмени для разворачивания работ, поплыли в Берёзово на барже.
Когда вернулся из Тюмени, Быстрицкий вместе с геологом Гавриловым и начальником стеклозавода Сорокиным выбрал новую точку бурения. Точка располагалась не справа (если смотреть на карту) от стеклозавода и практически на территории больницы, а слева. Это было высокое сухое место в километре от берега реки Вогулка и близко от водозабора. В райкоме партии Быстрицкий объяснил возможные последствия транспортировки многотонного металлического груза по территории больницы и самого бурения глубокой скважины рядом с больничными койками. Секретарь райкома Шестаков был рад, что скважину будут бурить не на территории больницы, и Быстрицкого поддержал.
1 июля 1952 был подписан «Акт о заложении буровой скважины № Р-1 на Берёзовской площади». «Точка» была указана А.Г. Быстрицким мастеру буровой В.В. Барышеву.
10 июля 1952 года «Акт о заложении буровой скважины № Р-1 на Берёзовской площади» утвердил главный геолог треста «Запсибнефтегеология» И.П. Карасев.
«Это очень важный факт, который разрушает большинство легенд. Действительно, А.Г. Быстрицкий перенёс скважину. Но перенёс при отсутствии сейсморазведки геологически абсолютно осознано и в инженерном смысле грамотно. Перенос согласовал с партийными властями, вышестоящее начальство его утвердило. Таким образом, ни о каком «самоуправстве», упомянутом в многочисленных мемуарах, речи не может идти» — так считает сын Быстрицкого Григорий Александрович, продолживший геологическую династию. Он тоже работал на тюменском Севере, возглавлял «Ямалгеофизику». Спустя годы Быстрицкий-младший провёл собственное расследование событий далёкого 1953 года.
Бурение Берёзовской Р-1 началось 29 сентября 1952 года. На выгрузку оборудования с барж было мобилизовано население посёлка. Долго возились с двадцатитонным насосом буровой установки. На высокий берег его вытаскивали тросом. Пока возили по непролазной грязи оборудование, основательно разбили дорогу к вышке. Буровую построили по тем временам в короткий для северных условий срок — за два месяца…
Несмотря на трудности, нехватку горюче-смазочных материалов, бурили. Скважина дала немного газа, но газ быстро кончился. Таяли надежды на открытие. Наконец, в тресте «Запсибнефтегеологии» решили: скважина бесперспективна, работы необходимо прекратить.
В марте 1953 года Быстрицкому объявляют выговор за «самовольное» изменение точки заложения Р-1. До сих пор неизвестно, что же послужило причиной отстранения Быстрицкого от работы. Вполне мог стать вспыльчивый, упёртый характер Быстрицкого, его несговорчивость, если речь шла об интересах дела. А нервничать Быстрицкому было от чего.
Организуя Берёзовскую буровую партию, управляющий трестом «Запсибнефтегеология» обещал ему обеспечить партию всем необходимым. Но на деле вышло иначе: строили буровую без лебёдки, с помощью деревянного ворота. Быстрицкому пришлось, как он говорил на одном из партсобраний, «займовать» горючее в других организациях. Всё время не хватало топлива.
Тем не менее, план 1952 года партия выполнила досрочно. Итоги первого квартала 1953 года тоже были неплохие — управляющий трестом «Тюменьнефтегеология», в состав которого с 1 октября 1952 года вошла Березовская буровая партия, даже прислал поздравительную телеграмму.
И вдруг неожиданная новость: Быстрицкого переводят из Берёзово на юг области, в Покровскую партию. Начальника Покровской буровой партии сняли с работы за низкие показатели, и Быстрицкого якобы направили на укрепление. Но глубинная причина его неожиданного перевода, скорее всего, другая: Александр Григорьевич был человеком, как мы уже отмечали, вспыльчивым, возможно, иногда переходил границы дозволенного в своей требовательности. Не всем нравилась его твёрдая рука, и в трест полетели письма. Особенно усердствовал один работник экспедиции, и это бросалось людям в глаза. На одном из партийных собраний коммунисты открыто обвинили его в том, что хочет занять место начальника.
А формальным поводом увольнения Быстрицкого стало решение о переносе места бурения. Кто-то мог увидеть в этом как раз не интерес дела, а вредительство. За это можно было поплатиться головой. Позже сын Быстрицкого Григорий Александрович вспоминал, что отец ждал ареста со дня на день.
Подобного исхода не исключал, вероятно, и управляющий трестом Шиленко, который регулярно получал «сигналы» из Берёзово. Полагая, что письма могут направляться не только в трест, но и в другие инстанции, он, как можно предположить, и задумал комбинацию с переводом Быстрицкого из Берёзово в Покровское. Тот, кто больше всех жаловался, занял место начальника партии, но долго не удержался.
Незадачливого начальника вскоре сняли с работы, и его место занял новый — Сурков. При нем 21 сентября 1953 года и случилась авария на буровой, ставшая открытием.

Испытать открытым забоем!
Сегодня можно сказать: и открытия бы не было, если бы главный геолог треста «Тюменьнефтегеология» Л.И. Ровнин не распорядился испытать скважину открытым забоем. Это стало ключевым событием берёзовской эпопеи. Более того, на долгие годы определило вектор геологического поиска.
И вот как сам Лев Иванович объяснял значение принятого им решения:
«Открытие Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции произошло в сентябре 1953 года, когда был получен мощный газоводяной фонтан из Берёзовской опорной скважины, которую завершила бурением Берёзовская буровая партия, возглавляемая вначале А.Г. Быстрицким, а затем И.Д. Сурковым и старшим геологом Г.Н. Пастуховой. Когда мы в тресте получили диаграммы электрокаротажа этой скважины и результаты их интерпретации, показалось, что в геологическом разрезе нефтегазоносные горизонты отсутствуют. Но поскольку это была опорная скважина, она подлежала опробованию, испытанию. Какие горизонты опробовать, на какую глубину спускать обсадную колонну? Эти вопросы надо было решать срочно. При рассмотрении материалов мы обратили внимание на пропласток метровой толщины, имеющий слабовыраженное повышенное электросопротивление. Он находился в слабопроницаемом пласте небольшой толщины, залегающем непосредственно на гранитах фундамента. Решили его испытать. Но встал вопрос, сумеем ли мы в обсадной колонне точно попасть при простреле перфоратором в этот маломощный пласт? Мой опыт работы в Покровской буровой партии показал, что это не всегда удается. Поэтому нами было принято решение опробовать этот пласт открытым забоем, то есть спустить обсадную колонну до кровли пласта и испытать его и заодно вскрытые граниты фундамента, рассчитывая на их трещиноватость.
На меня сразу ополчился главный инженер треста Иван Юрченко. Спускай, мол, обсадную колонну на забой и цементируй, как положено. Не подвешенная, она оборвётся. (Его опасения были мне понятны. Представляете, что такое обрыв колонны? Как надо изловчиться, чтобы эти оборванные трубы вытащить и скважину не загубить?!)
Но мне обязательно нужно было испытать этот маленький пропласток и фундамент. Нет, говорю, извини, совсем не обязательно должен быть обрыв. В Покровке же получалось! В общем, мы с ним поругались… Я доложил управляющему треста, что другого решения принимать не буду. Управляющий Афанасий Кузьмич Шиленко, видя мою уверенность, меня поддержал. Ну, тогда Иван руки вверх — согласился. Утвердили мы с ним план испытания скважины, и вдруг 21 сентября 1953-го срочная радиограмма от начальника Берёзовской буровой партии Г.Д. Суркова управляющему трестом «Тюменьнефтегеология» А.К. Шиленко:
«Выброс при подъёме инструмента. Давление в устье 75 атмосфер. Срочно ждём самолёт. Сурков».
Газовый фонтан в Берёзово! Какая это была для нас радость! Это открытие! Я, правда, за него выговор получил. Награда пришла потом, а сначала выговор от «Главнефтегазразведки» за аварийный фонтан».
А дело было так. Только разбурили цементную пробку в обсадной колонне и открыли доступ к трещиноватому горизонту гранитов, скважина как рванет! На поверхность вмиг вылетело всё бурильное оборудование — 200 метров труб. Буровики до этого не встречались с газом и не ожидали такой реакции. Вот и нарушили технологию — начали подъём бурильных труб без долива глинистого раствора в скважину и тем самым не создали должного противодавления. Скважина и «заработала» раньше времени. Струя фонтана била вверх на 60 метров. Его рёв был слышен за тридцать километров!»
Этот рёв напугал не только жителей окрестных деревень, но и самих первооткрывателей.
Из воспоминаний Ивана Ивановича Яковлева, верхового рабочего:
«Бурение скважины шло не так, как хотелось. Часто не хватало солярки для дизелей, которую возили из Ханты-Мансийска. Тогда приходилось поднимать инструмент и ждать. В тот памятный день я работал верховым и находился в «люльке». Вдруг скважина начала переливать через устье… Не помню, как соскочил с «люльки». Через несколько минут бригада была в сборе…»
Из воспоминаний Кулиева Худаверды Фатали-оглы, бурильщика:
«В то время пришлось остаться за мастера… Посмотрел на разбросанное вокруг буровой оборудование, хотя точно знал, что ни превентер, ни фонтанной арматуры нам не завезли… В пять часов вечера наступила развязка. С ровным, переходящим в свист рокотом, заговорила скважина. Фонтан выкинул все наши инструменты и, набирая силу, окутал всю буровую, поднимаясь, все выше и выше. Гул перерос в неистовый рёв, казалось, что разбуженное под землей чудовище старается отпугнуть людей, посмевших нарушить его древний покой».
Получив телеграмму от Суркова, Ровнин срочно вылетел в Берёзово вместе с главным инженером И.М. Юрченко и начальником производственного отдела треста Ю.М. Шевченко. Несмотря на сентябрь, там уже шёл снег.
«До последнего не знали, сможем ли приводниться. Наш Ан-2 на поплавках мог садиться только на воду. Фонтан и не думал замолкать. Зрелище было такое, будто наступил конец света. Местное население спешно покидало посёлок и переезжало на противоположный берег реки Северная Сосьва. Усмирение фонтана осложнялось из-за мороза. Буровая вышка превратилась в огромную ледяную пирамиду, от которой постоянно откалывались куски льда и падали внутрь вышки. К сожалению, не обошлось без жертв: ледяным куском убило инженера из главка.
Следом за нами прибыла комиссия Миннефтепрома СССР во главе с начальником «Главнефтегазразведки» Василием Ивановичем Кулявиным. Мы поняли, что аварийный фонтан может нам дорого стоить, с последующей работой где-нибудь на Колыме. Задавили фонтан только к июлю 1954-го, пришлось стащить вышку с основания тракторами, а скважину залить глинистым раствором.
Мы сделали несколько замеров и вычислили средний дебит. Он составил свыше миллиона кубометров газа и до пяти тысяч кубометров воды в сутки!
Как вычислить средний дебит, никто не знал. Ровнину с Таисьей Пастуховой, старшим геологом Берёзовской буровой партии, предстояло сделать «изобретение». В связи с аварией Таисье Никифоровне пришлось выслушать больше всех претензий от комиссии, в составе которой были люди в погонах. Но Пастухова оказалась боевой женщиной, и к тому же находчивой. Когда ударил фонтан, к скважине было не подступиться. А как измерить дебит? Приборов ведь тоже нет! И тогда Ровнин с Пастуховой решили сделать так называемую трубку Пито. Это трубка, на которую ставится манометр, точнее врезается.
«Её мы изобрели и определили: миллион кубометров газа. Какой дебит воды? Как замерить? Таисья Никифоровна придумала. Фонтан ветром относило на расположенное рядом картофельное поле стекольного завода. Мы купили около полусотни вёдер, быстро их расставили на расстоянии десяти метров… А через час слили воду, учли площадь и получили необходимую цифру. Мало кто верил в эту затею. Даже супруг Пастуховой Иван Сурков, он был начальником партии, недоверчиво брюзжал:
«Ну что ты мудришь? Кто так делает?» А можно было сделать по-другому? Никто тогда на этот вопрос ответить не мог.
Потом Таисья Никифоровна работала в нашем управлении начальником партии по подсчётам запасов. Она это делала так профессионально, что на неё молились в государственной комиссии по запасам. В общем, звание заслуженного геолога России было присвоено ей неслучайно.
Что касается берёзовской скважины, то она вскрыла приконтурную часть газовой залежи, причём большой дебит газа свидетельствовал о хорошей проницаемости газового пласта. А поскольку пласт был незначителен по толщине, у меня сразу возникло предположение, что газ содержится в трещинах гранитов фундамента. И бурение следующих скважин подтвердило это предположение — мы открыли первое крупное промышленное месторождение газа, первое в Западной Сибири! А затем последовало очень важное для нас решение: на базе Тюменской геофизической экспедиции был учреждён трест «Запсибнефтегеофизика». Одновременно из Ханты-Мансийска в Берёзовский район возвратили две сейсморазведочные партии! И уже в планах шестой пятилетки, принятых в 1956-м XX съездом КПСС, ставилась задача «усилить геолого-поисковые и разведочные работы по выявлению новых газовых месторождений, подготовить к эксплуатации Берёзовское месторождение газа, приступить к строительству газопроводов Берёзово — Свердловск».

АКТ о газоводяном фонтане на Берёзовской опорной скважине Р-1
с. Берёзово 22 сентября 1953 г.
Мы, ниже подписавшиеся: начальник партии Сурков Г.Д., и.о. ст. геолога Пастухова Т.Н., бурильщик Мельников В.Н., механик Ковтун Г.Ф. и буровая бригада в составе: Межецких, Проводников, Яковлев, Кориков, Янсуфин составили настоящий акт в том, что 21 сентября 1953 года в 21 час 30 минут на скважине № Р-1 Берёзовской буровой партии в момент подъёма инструмента, после разбуривания цементных пробок, произошёл внезапный газо-водяной выброс.
Из скважины выброшено 200 метров 5-дюймовых буртруб и пикообразное долото.
Высота струи фонтана достигает 45–50 метров. В чём и составлен настоящий акт.
Подписи: Сурков, Пастухова, Мельников, Ковтун, Межецких, Тихонюк, Проводников, Яковлев, Кориков, Янсуфин.

Берёзовский газоводяной фонтан, с одной стороны, стал «открытием века» и попал на первые страницы газет, а с другой — лишь подтвердил низкую производственную дисциплину при отсутствии твёрдой руки Быстрицкого. В августе 1953 года в результате грубого нарушения техники безопасности на скважине подорвались, затем скончались в больнице каротажник Самсонов и девятнадцатилетний помощник дизелиста Кох. Да и авария на берёзовском фонтане была связана с нарушением технологических процессов.
Во всех обстоятельствах дела на месте разбирался Ровнин. Шаг за шагом восстанавливал события того дня. В который раз он отматывал назад судьбоносные эпизоды.
Всё это время в Берёзове шли разговоры, что вот-вот в округе до 100 км все взорвётся и взлетит на воздух. Очевидцы рассказывали, что от невыносимого шума приходилось уши затыкать ватой и сверху надевать шапку. На улице из-за гула невозможно было спокойно разговаривать. Прекратились рейсы пароходов и самолётов. Народ складывал пожитки и эвакуировался. Тогда по домам пошли работники экспедиции, убеждали людей, что страшного ничего нет, всё образуется. Кто-то верил, а кто-то нет. Но панику удалось предотвратить. Ровнин в местном клубе прочёл лекцию о газе, о том, как его искать, и зачем он нужен, обрисовал перспективы развития посёлка. Успокоил местных жителей: катастрофы не произойдёт.
Вскоре жители Берёзова, оправившись от стресса, обнаружили благотворное влияние газового фонтана. Лёд, который нарос на вышке, считался целебным. Селяне откалывали глыбы, несли их домой и лечили суставы. Говорили, что помогает. Кстати, в их дома природный газ придёт только через 10 лет.
Геофизические исследования, проведённые в Берёзовском районе, к марту 1955 года полностью оконтурили Берёзовскую, Дёминскую и Алясовскую газоносные структуры. Их глубоким бурением были открыты газовые месторождения. Затем последовали открытия Пахромского, Устремского и Чуэльского месторождений. Спустя несколько лет, южнее Берёзовского месторождения, было открыто ещё несколько месторождений газа с конденсатом, ставших основой для проектирования газопровода в Свердловскую область. Самым крупным из них оказалось Пунгинское.
Такой результат стал возможен благодаря профессионализму геологических служб экспедиций, треста, их руководителей, геологов Берёзовской нефтеразведочной экспедиции Б.Э. Мургулия, А.Г. Юдина, М.Ф. Синюткина, Б.В. Савельева, Ф.Г. Потиха.
Бесспорно, это было Открытие с большой буквы. Кто-то говорит: случай помог. Ровнин так не считал. Геологи опирались на фундамент накопившихся знаний. Не будь фонтана в сентябре 1953 года, он, безусловно, ударил бы из скважины, пробуренной немного позже. В этом Ровнин был уверен на сто процентов. «Рождение гиганта» — говорил он об этом событии, имея в виду, что за первым открытием последуют другие. Западная Сибирь — и есть тот нефтегазовый гигант, о возможностях которого говорили академик Губкин на самых высоких трибунах и профессор Олли на кафедре Саратовского университета. Но очевидцем рождения этого исполина стал он, Лев Ровнин. Что тут скажешь: счастливый билет судьбы достался ему.

Берёзовское притяжение
Альберт Юдин досадовал: не успел к Березовскому фонтану. Но, заметим, не опоздал к другим открытиям, на которые в середине прошлого века так щедра оказалась тюменская земля.

Из рассказа Альберта Григорьевича Юдина
— Мы с Львом Ивановичем познакомились в Сибири, хотя оба — саратовские. Выпускники геологического факультета Саратовского университета. Но он получил диплом в 1951 году, а я на три года позже. Мы даже жили в общежитии на одном этаже, но Ровнин ходил в старшекурсниках, а я — только-только со школьной скамьи. Как выглядел Лев Ровнин в ту пору? Коренастый такой, спортивный, роста среднего. Круглолицый, открытый взгляд. Он меня, конечно, не запомнил, а я — отчётливо. В 1953 году я ещё учился в университете, а Лев Ровнин уже был главным геологом треста «Тюменьнефтегеология». После того, как случился знаменитый берёзовский фонтан, известивший мир о залежах углеводородов в Западной Сибири, Лев Иванович написал письмо нашему однокашнику Виталию Суетнову — тот был родным братом его жены Лидии. Ровнин звал свояка в Тюмень на работу, обрисовал перспективы, писал, что в Западной Сибири высокие прогнозы на нефть и газ. Давай, приезжай!
А тот не поехал. Но слова Льва Ровнина, обращённые к родственнику, как-то засели в моей голове. И когда пришло время распределяться, мы с однокурсником Славой Никоновым попросились в Западную Сибирь. Помню, очень боялись, что кто-то перехватит эти два вакантных места, которые прислали в наш университет из Тюмени. Но желающих ехать в Сибирь кроме нас не было. Вот оно счастье свалилось! Ведь как мы рассуждали: в европейской части всё уже открыто, а в Сибири поиск только начинается. Там нас ждут открытия, о которых, конечно, каждый из нас мечтал. Мы были молоды и жаждали романтики. Едем на Север! — с радостью оповестили мы всех своих друзей. Но на Крайний Север я попал уже без Славы. У него жена была топографом, а в этих специалистах остро нуждалась Тюмень. Никоновы остались в городе, меня же отправили в Берёзово.
Командировал меня туда Лев Иванович Ровнин. Когда он узнал, что я саратовский, очень обрадовался. Потом я замечал, что к выпускникам Саратовского университета он относился с чуть большей симпатией, как-то выделял их. И не только потому, что земляки. Школа геологического факультета Саратовского университета — одна из лучших в стране. Однокашников своих я потом встречал по всему Северу. Они становились высококвалифицированными специалистами, опытными руководителями, и что важно для геологов, — первооткрывателями месторождений.
— Поезжай в Берёзово, там есть работа, — сказал мне Ровнин.
Но в Берёзово надо было ещё попасть. Это сегодня сел на рейсовый самолёт — и лети себе на место ссылки Меншикова. Но в те годы добраться до Берёзово было непросто.
У меня для дальней дороги появился попутчик — выпускник нефтяного техникума, буровик. Ехал Виктор в Берёзово, как и я, по распределению. Он был из Сызрани, моего родного города. После смерти отца мы с мамой, учительницей русского языка и литературы, жили на станции Безенчук, это недалеко от Самары.
Когда в 1937 году начались репрессии, директор школы посоветовал уехать маме куда-нибудь подальше. Он считал, что скоро за ним придут и из-за него могут пострадать лучшие учителя. Так мы оказались в Сызрани, ставшей для меня родным городом.
И вот, представьте, как я обрадовался: встретить в те годы в Тюмени земляка — большая неожиданность! Вместе-то, решили мы, веселее добираться до этого Берёзова. Тем более, как выяснилось, нас ждали приключения. Работник отдела труда и зарплаты уговорил ехать вместе на его машине до Тобольска.
Потом мы поняли его хитрость: ему нужна была рабочая сила, чтобы погрузить и разгрузить ЗиС-5 в Тобольске. Сколько мы ящиков перетаскали — представить невозможно. А дальше наш путь лежал по воде: колёсный пароход неспешно доставил нас до Берёзово. Вышли на пристань. Берёзово образца августа 1954 года выглядел непрезентабельно. Мне показалось, что я попал в прошлый век. Покосившиеся амбары из тёсаных досок на пристани, деревянные мостки среди непролазной грязи. Наступаешь на один конец доски — другой поднимается. Запросто можно угодить в наполненную грязной водой канаву. Сразу вспомнилась чистая набережная Саратова, вымощенные улицы. Но вскоре научился у местных балансировать на этих мостках. А главное — окунулся в работу с головой и уже не замечал мелких неудобств.
Контора Берёзовской нефтеразведки, куда лежал мой путь, находилась на окраине Берёзова, практически рядом с той опорной скважиной, которая перевернула жизнь посёлка, да, можно сказать, всей страны. Встретил меня начальник экспедиции Александр Гаврилович Быстрицкий, личность легендарная.
Это под его руководством была заложена в 1952 году скважина Р-1, давшая в сентябре 1953 года первый фонтан берёзовского газа, который положил начало эры нефте- и газодобычи в Западной Сибири. Но о подробностях этого открытия я узнал позже. А в тот августовский день Александр Григорьевич предложил мне самому найти жильё у местных, а на завтра выйти на работу.
— Чемодан пока оставь в конторе, а как снимешь жильё — придёшь за вещами, — деловито сказал он.
И я пошёл искать пристанище. Искал недолго. Удивило меня то, что местные свои дома не запирали. Защёлка и палочка сверху — вот и весь замок. Жили открыто, друг у друга на виду.
Берёзовский фонтан был заглушён за два месяца до моего приезда. Но на месте аварии-открытия я ещё видел изогнутые в виде макарон трубы, выброшенные фонтаном. В общей сложности скважина фонтанировала девять месяцев. От газа побурела вся тайга. После высыхания минеральной воды выступала соль, этим налетом были покрыты деревья, крыши домов. Как мне рассказывали очевидцы, некогда тихий посёлок охватила паника: местные жители боялись, что вот-вот земля провалится. Начальник аэропорта погрузил свою семью в лодку и вывез на другой берег в ожидании апокалипсиса. Потом как-то всё успокоилось.
А случилось 21 сентября 1953 года вот что. Проектная глубина опорной скважины составляла около трёх тысяч метров. На этой глубине, как предполагали, должен быть кристаллический фундамент, проектный горизонт. А горизонт этот вскрыли раньше, на глубине 1344 метров. Подумали, что это и есть основной горизонт и ниже никаких осадочных пород не будет. Провели каротаж. Все «светила» науки высказались однозначно: скважина пуста, ни нефти, ни газа нет. Одним словом, неперспективная. Этими выводами учёных руководствовался и главный геолог Л.И. Ровнин.
Выводы о неперспективности скважины расхолодили бригаду. И когда стали поднимать инструмент без долива (а этого было делать нельзя), случилась авария. Когда осталось поднять 200 метров, газ вырвался наружу. Трубы выбросило мощным толчком. От горящего фонтана было светло и днём, и ночью. Когда я уже был в Берёзово, бурилась вторая скважина, причём на том самом месте, где должна была буриться знаменитая Р-1.
Что же касается второй скважины — она оказалась пустой. Испытав её, геологи получили лишь пластовую воду. Если бы эта скважина была первой, то вектор развития геологоразведочных поисков мог бы пойти совершенно по другому сценарию: геологоразведка в высоких широтах была бы свёрнута.
К тому времени в верхах было практически сформировано мнение: с разведкой на севере надо заканчивать. Некоторые даже сравнивали геологоразведочные работы в высоких широтах с экономической диверсией. Говорили: эти геологи в болото деньги закапывают. Одним словом, на Западной Сибири хотели поставить крест.
Но тюменские геологи верили в будущие открытия. Да и не только они. Американцы, кстати сказать, в 1940-е годы в экономическом обозрении включили Западную Сибирь в число перспективных регионов Земли. Сделали такой вывод они на основании того, что Западная Сибирь представляет собою глубокую впадину с мощным осадочным комплексом пород, где могут быть залежи нефти и газа.
Иван Михайлович Губкин тоже говорил о больших перспективах Западной Сибири. Но он считал, что нефть может быть открыта в юрских отложениях. Но в юре тогда ничего не нашли. Район признали бесперспективным. А нефть оказалась в нижних меловых отложениях. Берёзовская скважина Р-1 поставила всё на свои места. Поиски продолжились.
Вот в это драматичное для тюменской гелогоразведки время и началась моя профессиональная деятельность.
Моим первым учителем в геологии стал Борис Эрастович Мургулия, старший геолог. Он много работал на Кавказе, Туркмении. А в предпенсионном возрасте приехал на Север, решил заработать хорошую пенсию. К сожалению, найти нефть, о чём он мечтал, ему так и не удалось. Коллектив наш был небольшой, и к тому времени маломобильный: жена Быстрицкого работала лаборантом, одна техник-геолог была беременная, другая — кормящая мать. Мотаться по буровым пришлось мне, чему я очень благодарен, так как получил бесценный опыт. С практикой никакой университет, даже очень хороший, как наш Саратовский, не сравнится. В университете не учили как замерять глинистый раствор, вязкость, песчанистость… Я ездил на каротаж, отбор керна, на испытания скважин. По несколько суток не появлялся в Берёзово, даже бухгалтер как-то разыскивала меня, просила зарплату получить. А мне было всё некогда.
Ровнин часто приезжал в Берёзово с геологами. Однажды весной приехал в разлив. Я его возил по разным точкам:
- Как ты ориентируешься? — спрашивал он. — Карта не совпадает с тем, что есть на самом деле.
- Ничего, вода спадёт, и всё будет как на вашей карте. А пока по памяти будем точки смотреть, — отвечаю.
Льва Ивановича интересовало всё: как отбирается керн, как его описывают, сколько образцов отбирают. Бывал на испытаниях скважин.
Надо сказать, скважина № 4, которая разбуривалась после берёзовской опорной, тоже принесла сюрпризы. При оборудовании устья скважины была установлена в перфораторе задвижка, причём резьба вошла наперекосяк.
Когда Мургулия увидел газовый фонтан, то предположил:
— Наверное, миллион кубов в сутки дует!
Он-то видел уже фонтаны, а мы нет. Никто не знал, как замерить дебит скважины. Не было ни инструкций, ни оборудования. Задавить фонтан сразу не удалось: надо было приготовить раствор, оборудовать устье скважины, установить арматуру с дополнительными отводами и т. д. Скважина фонтанировала около месяца. Сделали два отвода, один на речку Вогулка. Лёд растаял, полынья образовалась, утки плавают. Посреди зимы ветки деревьев зацвели, а трава зазеленела. Мыши бегают. Весна!
Местное население уже не пугалось фонтанов, видно, привыкло. Из этой скважины много лет газом снабжался поселок.
Вскоре меня перевели в Сосьвинскую геологоразведочную партию Берёзовской комплексной геологоразведочной экспедиции Тюменского территориального геологического управления. Затем назначили главным геологом Берёзовской комплексной геологоразведочной экспедиции.
В те годы в Тюмени руководителями геологических подразделений назначали совсем молодых ребят. Я стал главным геологом Берёзовской экспедиции в 30 лет, Быстров в Тазовской — лет в 27–28, Синютин назначен главным геологом Мегионской экспедиции в этом же возрасте. Мы все закончили Саратовский университет, как и Лев Иванович, и во многом именно он определил наш профессиональный путь. Но в этом не было никакого «блата»: от Льва Ивановича скрыть какие-то огрехи было невозможно — он видел ситуацию во всем объёме и мельчайших деталях…
Берёзовский фонтан сделал своё дело: государственные органы приступили к планированию. В директивах по шестому пятилетнему плану (1956–1960 гг.) была поставлена задача подготовить к промышленной эксплуатации Берёзовское месторождение природного газа на реке Оби и приступить к строительству газопровода Берёзово — Свердловск. В 1956 году в Берёзовском районе работало около десятка различных экспедиций. Обская геофизическая экспедиция (начальник М.П. Барабанов) открыла новые структуры в районе Устрема и Полновата. В составе Берёзовской конторы разведочного бурения организована Полноватская нефтеразведка глубокого бурения (с. Полноват Берёзовского района). В с. Нахрачи (ныне Кондинское) создана Кондинская разведка структурно-поискового бурения. К концу года в районе были пробурены 23 глубоких разведочных скважины, из одиннадцати получен промышленный горючий газ в количестве (по отдельным скважинам) полтора-два миллиона кубометров в сутки. Открыты Южно-Алясовское и Северно-Алясовское газовые месторождения с запасами до 5–6 миллиардов кубометров газа.
В марте 1956 года главным геофизиком Обской экспедиции назначили тридцатилетнего Льва Цибулина, будущего Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, главного геофизика «Главтюменьгеологии». В начале лета главным геологом экспедиции стал двадцативосьмилетний Борис Савельев, будущий лауреат Ленинской премии. В те годы здесь впервые в стране применили сейсмозондирование методом отражённых волн, предложенное молодым инженером Дмитрием Тальвирским, вскоре он станет лауреатом Государственной премии СССР, крупным учёным-геологом.
В 1956 году в Берёзово приехали тринадцать выпускников институтов и университетов. Почти все они со временем стали начальниками отрядов, партий и экспедиций. Среди них были будущие лауреаты Ленинской премии и начальники отделов «Главтюменьгеологии» Геннадий Быстров, Анатолий Сторожев, Иван Гиря, а также Владимир Багаев, Владимир Галунский, Юрий Глухоедов, Юрий Кунгурцев, Милютин, Славомир Походенко, Михаил Шипичкин, Александр Шугаев, Виталий Щербинин.
На работу их принимал Ровнин. Вот как Анатолий Сторожев вспоминал первую встречу с главным геологом:
«…В августе 1955 года по прибытии в Тюмень нас, выпускников, принял главный геолог треста «Тюменьнефтегеология» Лев Иванович Ровнин — очень приятный и внимательный, молодого возраста человек. Он с каждым из нас побеседовал. Мне сначала предложил работу в лаборатории литологии и петрографии. Я ответил, что у меня слабовато зрение для работы с микроскопом, и попросил направить меня на работу в полевые условия. Лев Иванович посмотрел на меня, как мне показалось, с некоторым недоумением и укоризной и предложил мне работу в гидрогеологической партии, то есть на испытании скважин. В то время ещё не было нефтяных фонтанов, да и газовый был один — в Берёзово… Вскоре мне пришлось испытывать юрский пласт на скважине Р-28 Берёзово-Дёминской площади. Очевидцы говорили, что она фонтанировала как скважина-первооткрывательница. Нас это радовало. Но… вдруг скважина заглохла, перестала фонтанировать. Вызвать фонтан газа снова не удалось.
Между тем приехали на полевые работы сотрудники ВНИГРИ во главе с Василием Дмитриевичем Наливкиным, будущим лауреатом Ленинской премии и членом-корреспондентом АН СССР. У них были приборы, необходимые для исследования скважин, и небольшой двадцатисильный катерок «Выборжец». Теперь мы, берёзовские испытатели скважин, в какой-то мере не зависели от транспорта экспедиции и могли ездить по всем испытываемым скважинам».
Анатолий Сторожев был благодарен судьбе и Л.И. Ровнину за то боевое крещение, которое он вместе с другими новобранцами получил в Берёзово.

Из воспоминаний Бориса Савельева старшего геолога Берёзовской НРЭ треста «Тюменьнефтегеология»
«Лишь только выпал снег — начала тонуть техника. Под первый непрочный лёд проваливались тракторы, балки, сани с грузами. Помнится такой случай: трактор тащил за собой на буровую балок. В балке, тесно прижавшись друг к другу, сидела вахта — восемь рабочих. Натужно ревел мотор машины. Балок нырял в ухабах, дёргался: то резко рванет вперёд, то накренится, грозя перевернуться, то замрёт на месте. Рабочие чертыхались, но из балка никто не выходил. Как говорится, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Вдруг балок остановился и замер. Всех поразила необыкновенная тишина. Сидели молча и ждали. Наконец кто-то не выдержал и распахнул дверь. Балок одиноко стоял на заваленном снегом льду протоки. А там, где должен быть трактор, чернела тёмная полынья. Рядом с полыньёй отбивал чечётку мокрый тракторист. Трактор вытаскивали двое суток. Особенно трудно приходилось вышкомонтажникам. Лёд не хотел выдерживать тяжёлых грузов. Бригадир Козловский задумал перетащить балок на остров, где монтировалась вышка. На острове был трактор. Балок зацепили длинным тросом, трактор пошел по острову и потянул за собой балок. Козловский остался в балке. — Дверь открыта, — сказал он, — если что — успею выскочить. Но он просчитался. На середине реки лёд провалился, да так, что дверь захлопнулась. Тракторист рванул машину, пытаясь освободить балок из окружавшего его ледяного крошева. Напрасно! Балок грудил впереди себя лёд и грозил вот-вот затонуть, а трактору некуда уже было ехать дальше. Козловского вытащили через крышу. Он был белее свежевыпавшего снега. Работая в зимних условиях, геологоразведчики проявляли настоящий героизм. Бригада мастера Николая Ивановича Григорьева, будущего Героя Социалистического Труда, была на скважине № 24. Стояла морозная ночь 1957 года. При спуске колонны неожиданно ударил газоводяной фонтан. К счастью, обвалившаяся порода придавила трубу, и газ пошёл в колонну. Еще ярче сверкали зимние звёзды, ещё сильнее трещал мороз, а вокруг буровой шёл мягкий и пушистый снег. Это вода, вырвавшаяся из скважины, замерзала на лету. В несколько часов вышку завалило льдом и снегом, и она превратилась в ледяной вулкан, из которого через два кратера с рёвом рвалась распылённая вода, смешанная с газом. Необходимо было срочно убрать оборудование, убрать вышку и освободить устье скважины. В наступление на ледяной вулкан пошли тракторы и бульдозеры. Рокот машин сливался с рёвом газа. Сталь крошила лёд. Лёд расчистили за неделю, а вышку повалили. Устье скважины было свободно. Теперь оставалось навернуть на колонну фланец для навески фонтанной арматуры. Но как это сделать, когда к скважине невозможно подступиться? Водяной фонтан сшибает с ног, а намокшая одежда на сорокаградусном морозе в несколько минут превращается в глыбу льда. Завести фланец вызвались добровольцы. Были отобраны девять человек. Среди них ветераны разведки Тарасов, Петров, Фомин, Иванов, руководил ими буровой мастер Григорьев. Это был настоящий героизм… Вода сшибала с ног, рвала пуговицы, раздевала. Одной смелости оказалось мало, понадобились и опыт, и техническая сметка — качества, которых этим людям не занимать. Двое суток длилась борьба, и всё-таки фланец завели, навернули, навесили фонтанную арматуру, и «газовый бог» был усмирён. Зима ещё много раз показывала зубы. Заносы, ремонт техники на морозе без самых элементарных станков и приспособлений, бытовая неустроенность и перебои с питанием — всё было в ту зиму. Но главное — работа двигалась. Берёзовское месторождение обрастало новыми газоносными скважинами.»

На зов Сибири
Шестьдесят лет назад первооткрыватели тюменских недр не думали «о подвиге, о доблести, о славе». Просто шли в разведку по топям и болотам. Это была их линия фронта, хотя война давно отгремела.
«Мы испытывали скважины, а Сибирь испытывала нас», — говорит Владимир Токарев, считающий себя учеником Льва Ивановича Ровнина. Его линия жизни очертила 56 месторождений в Югре и на Ямале. Под руководством и при участии Токарева были открыты Губкинское, Комсомольское, Восточно-Таркосалинское, Вынгаяхинское, Вынгапуровское, Медвежье, Уренгойское, Петелинское, Правдинское, Приобское, Талинское, Приразломное, Салымское, Западно-Салымское, Северо-Казымское месторождения…
Это он, будучи главой «Хантымансийскнефтегазгеологии», удерживал отрасль в рабочем состоянии, когда в 1990-е годы на геологические поиски махнули рукой. Токарев продолжал говорить о необходимости приращивания запасов, масштабных исследованиях недр, ходил по московским кабинетам — от Хасбулатова до Гайдара, — доказывая важность сохранения отрасли… Но страна уже жила другими приоритетами. Он и сейчас никак не может смириться, что дело его жизни — геологоразведка — оказалось в упадке. Ведь нельзя поверить, что открытия месторождений земных богатств никому не нужны. Так не бывает…
А в 1957 году на четвёртом курсе Пермского университета он попал на преддипломную практику в Новосибирск, в геологическое управление. Тогда бурили скважины до 700 м, студента поставили коллектором. В тот год он побывал в районе Сургута и Нижневартовска.
«Край этот мне пришёлся по душе. Тогда-то я прослышал, что в Берёзово — месте ссылки князя Меншикова — обнаружен газ. В 1953 году, 21 сентября, там в результате аварии случился газовый фонтан. Говорили, что местное население было так напугано, что боялись печки топить — вдруг взрыв случится. Кто-то уже собирался покидать родные места: людей пугал этот нескончаемый гул, доносившийся из недр. Но вскоре страх прошёл и местные жители обнаружили перемены, которые пришли вслед за открытием газового месторождения. Улучшилось снабжение, сообщение с Большой землей, началось строительство… Да что там говорить, это было пробуждение края.»
После практики он решил поехать на работу в Западную Сибирь. Но оказалось, что выпускников Пермского университета в Тюмень не отправляли. Оренбуржье, Татария, Пермская область — пожалуйста, а в Тюмень — нет. В те годы существовала жёсткая система распределения: будь добр, отработай три года там, куда тебя направили.
«Но я был настойчив, — продолжает рассказ Токарев. — Позвонил в Новосибирск, в геологическое управление: «Возьмите на работу!» — «Хорошо. Наша геологическая партия работает сейчас в Тюмени, приезжай туда, а потом с нашими ребятами в Новосибирск», — ответили мне».
Тюмень представляла собой типичное захолустье. Грязи по колено. Токарев стал искать геологическую партию из Новосибирска по всему городу, но та, как сквозь землю провалилась. Денег у вчерашнего студента нет, ночевать негде. Пошёл на пристань загружать баржи: теплоходы тогда по полноводной Туре шли на север с мукой, сахаром, водкой… День работаешь — вечером расчёт. Удобно.
«Ночевать шёл к железнодорожному вокзалу, там меня ждала скамейка: благо, было лето. Дома осталась молодая жена: мы только-только сыграли студенческую свадьбу. Договорились так: как только устроюсь, дам знать. Она уже сидела на чемоданах. Врачи на севере всегда нужны, а жена окончила медицинский», — продолжает рассказ Токарев.
«Утром в поисках пропавшей геологической партии я наткнулся на улице Водопроводной на табличку «Тюменское геологическое управление». Зашёл. Начальника Юрия Георгиевича Эрвье не застал, он был в отпуске. А к главному геологу зашёл. Им оказался Лев Иванович Ровнин.
Я, конечно, тогда и предположить не мог, что с этим человеком меня более чем на полвека свяжет профессиональное родство, человеческая привязанность. Он совсем молодым человеком приехал в Тюмень, и многие годы определял стратегию и тактику разведки западносибирских недр. Был тем человеком, без которого никто не вправе был пробурить ни одной разведочной скважины за Уралом, а потом много лет возглавлял Министерство геологии РСФСР.
От него позже я во всех подробностях узнаю про берёзовский фонтан, с которого началась западносибирская нефтегазовая эра.
Лев Иванович тогда мне сказал, что новосибирцы где-то в Ишиме и посоветовал зайти через день-другой. Я опять пошёл грузить сахар с водкой. Наверное, в третий мой приход Лев Иванович — а ему и тридцати на ту пору не было — как-то отечески, с жалостью на меня посмотрел: «Давай-ка я тебя помбуром в Берёзово возьму. Чего ты здесь который день без толку шатаешься?»…
Оформили приказ, выдали подъёмные. И только я вышел из управления, как на улице Ленина наткнулся на новосибирских геологов.
Но мне уже перед Ровниным было неудобно, да и подъёмные возвращать не хотелось. Так я остался у тюменских геологов. Теперь думаю, уехал бы я в Новосибирск, стал бы, скорее всего, научным сотрудником, может быть, как уважаемый мною академик Иван Иванович Нестеров. Но мне суждено было стать производственником. И никогда об этом не пожалел.»
До Берёзово Токарев добирался непросто. Сначала геологи полетели в Ханты-Мансийск «на облёты». Тогда существовало представление, что глубинные строения земной коры отражаются на поверхности. Если, например, на поверхности горы — внизу будут поднятия… Но вскоре от таких методов исследования отказались.
А в Ханты-Мансийске Токарева посадили на теплоход и отправили в Берёзово.
Пока добирался, деньги закончились. Даже за общежитие не мог заплатить. Но меня всё же на ночлег пустили. Лежу на койке, а мысли о еде уснуть не дают. Вдруг распахивается дверь и на пороге шумная компания мужиков-геологов. Один подходит ко мне, спрашивает: «Ты кто, студент?»
Отвечаю: «Нет, молодой специалист».
«Всё равно студент, — говорит, — Вставай к столу…»
Я прямо ахнул: стол уже был заставлен едой, от которой шёл невероятный запах. Появилась выпивка…
Мужик этот был не кто иной, как тот самый Быстрицкий Александр Григорьевич. Ему в тот день награду какую-то вручали. Так состоялось наше знакомство.
Потом я узнал, что Александру Григорьевичу в 1952 году поручили организовать геологическую партию в Берёзово. Он выбрал место для скважины, но не там, где намечалось вышестоящим начальством. Быстрицкий здорово рисковал — за такое самовольство могли и посадить, объявив «врагом народа»… Но он отделался выговором и переводом в Покровскую буровую партию.
A 21 сентября 1953 года случился фонтан.
Не пошёл бы Быстрицкий против воли начальства, не поставил бы скважину там, где поставил, и открытие нефтегазовой провинции было бы отложено. Кстати сказать, когда три года спустя на том месте, которое отверг Быстрицкий, поставили скважину, она дала только воду».
В Берёзово трудовая биография Токарева началась с Шеркалинской геологической партии. В 1959 году в районе Шаима и Берёзово сосредоточилось 80 процентов объёма бурения Тюменского геологического управления. Таким образом, с лёгкой руки Ровнина он оказался в нужном месте.


«Как долго мы шли к этой нефти…»
Моё сердце осталось в Тюмени…
Лев Ровнин

Геологи-первопроходцы спасли страну
Центром геологического поиска становилась Тюмень. С начала шестидесятых годов о существовании некогда провинциального города уже знала вся страна.
Об этом мы говорим с членом Совета Федерации Федерального собрания РФ Николаем Ивановичем Рыжковым, возглавлявшем с 1985 по 1991 год союзное правительство.
— Я порой думаю: что же было бы с нашей родиной, если бы геологи не открыли эти масштабные залежи нефти и газа в Западной Сибири?! — задается вопросом сенатор.
Ответ этот вряд ли будет утешительным. Первопроходцы западносибирской целины, по мнению Николая Ивановича, спасли страну.

Из рассказа Николая Ивановича Рыжкова
— Познакомились мы с Львом Ивановичем не в Москве, а в Екатеринбурге, тогда ещё Свердловске, на Уралмаше. Геологи нуждались в буровых установках, а Уралмашзавод их производил. Лев Иванович приезжал из Тюмени, где он работал главным геологом Главтюменьгеологии, во всех тонкостях и деталях обсуждал с нашими инженерами конструкции буровых: в Тюмени полным ходом шло освоение месторождений нефти и газа. Ровнин заказывал на нашем заводе буровые для геологов.
На завод я пришёл в 1950 году, после окончания Краматорского машиностроительного техникума мастером цеха. Было мне тогда двадцать лет, совсем ещё юный. И не заметил, как прожил на заводе четверть века. Пять лет работал там главным инженером, в тридцать пят лет меня назначили на эту должность, и ещё пять лет — генеральным директором. Здесь прошли мои самые счастливые годы. На Уралмаше я познакомился со своей будущей женой Людмилой Сергеевной, которая в то время была студенткой Уральского политехнического института, а затем работала конструктором на заводе. Наша дочь по месту рождения — свердловчанка. На заводе работали и работают мои друзья, товарищи, с которыми я прошёл школу жизни. Благодаря заводской закалке научился последовательно решать технические и управленческие задачи. Ни одного дня не было прожито зря.
Завод выпускал самые по тем временам современные и мощные машины для нашей страны, с каждым годом расширялся ассортимент производимой продукции. Например, только в 1972 году завод изготовил десять шагающих экскаваторов ЭШ 15.90, свыше 300 карьерных экскаваторов и 370 буровых установок.
Про буровые установки хочется сказать особо. Через них я познакомился с геологами, нефтяниками Западной Сибири. Меня связывают долгие годы дружбы с Виктором Ивановичем Муравленко, легендарным начальником Главтюменьнефтегаза. Он меня брал с собой на Самотлор, когда ещё только-только там разворачивались работы.
Наверное, мало кто знает, но Уралмашзавод еще в 1944 году приступил к разработке буровых установок. Представляете, ещё идут сражения, а на заводе уже думают о будущем, разрабатывают мирную продукцию.
До войны у нас не было отечественных мощных буровых станков. В ту пору буровые установки для разведки и добычи «чёрного золота» выпускались только в Баку. Во время войны современное оборудование для проходки скважин в СССР по ленд-лизу поставляли США, и количество находящихся в эксплуатации установок было доведено до 125. Правда, почти все они были маломощными.
А в 1944 году по указанию директора Бориса Глебовича Музрукова на нашем заводе была сформирована инженерная группа, разработавшая план послевоенного развития завода. Наряду с доменным и прокатным оборудованием на заводе должны были производиться буровые установки и тяжёлые экскаваторы. Завод переходил на мирные рельсы.
В июле 1945 года Совет Министров СССР обязал Уралмашзавод начать выпуск установок для глубокого бурения скважин. Работы по созданию бурового оборудования на Уралмашзаводе велись сразу по нескольким направлениям одновременно: создавался проект буровой установки и вводился в строй цех бурового оборудования. В качестве силовых агрегатов буровых установок уралмашевцы приспособили танковые двигатели В-2, выпускавшиеся по соседству на турбомоторном заводе. И собирали узлы буровых установок там, где раньше собирали танки. «Уралмаш-1» рассчитаны были на бурение скважин глубиной 3,2 километра. В 1945 году к очередной годовщине Октябрьской революции выпустили первые три установки и отправили их в Баку.
Но вскоре на завод потоком пошли жалобы от буровиков. Было много поломок, и тогда нашим конструкторам пришлось поломать голову над модернизацией установок. Уралмашевцев торопили: страна остро нуждалась в нефти.
Напомню, что 9 февраля 1946 года Сталин, выступая в Большом театре, объявил о том, что партия намерена организовать новый мощный подъём народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем. Нам нужно добиться того, сказал он, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 500 миллионов тонн угля и до 60 миллионов тонн нефти. Для достижения этих результатов Сталин отвёл три новых пятилетки. Таким образом, к 1960 году нефтяники должны были добыть 60 миллионов тонн нефти.
Эта цифра показалась нереальной даже Н.К. Байбакову, наркому нефтяной промышленности. «До войны мы добывали 33 миллиона тонн нефти в год, чему предшествовали десятилетия развития нефтяных промыслов. Теперь же страна, обессиленная грандиозной битвой с фашизмом и потерявшая в ней многие миллионы жизней, должна была в кратчайшие сроки не только возродить разрушенные промышленные и сельскохозяйственные районы, но и довести добычу нефти с 19 до 60 миллионов тонн. Иначе говоря, за короткий срок дать почти вдвое больше, чем до войны», — позже вспоминал он. — Забегая вперёд скажу, что в конце восьмидесятых годов мы добыли 620 миллионов тонн! Невиданный объём добычи!
В 1951 году на заводе создали совершенно новую дизельную буровую установку «Уралмаш-ЗД». Её спроектировали на условную глубину бурения до пяти километров. Уралмашевские буровые действовали тогда на всех месторождениях нефти и газа, какими бы сложными они ни были. В целом в мировом нефтегазовом комплексе работают 14,5 тысяч буровых с маркой УЗТМ, среди них вписанная в книгу рекордов Гиннесса «Северянка» — буровая установка «Уралмаш-15000», пробурившая Кольскую сверхглубокую скважину, установив мировой рекорд проходки — 13,2 километров.
Уралмашевцы всегда гордились тем, что наши буровые установки сыграли решающую роль в освоении крупнейших нефтегазоносных районов СССР — Татарии, Башкирии, Средней Азии и, конечно, Западной Сибири. Все нефтяные и газовые скважины в СССР глубиной более 2500 метров бурились уралмашевскими установками. Они до сих пор составляют основу парка буровых установок России и обеспечивают добычу большей части нефти и газа.
Вспоминается наша совместная работа с геологами, нефтяниками по обустройству Самотлора — одного из крупнейших в мире месторождений нефти. Практики освоения таких месторождений не было не то, что в России, но даже в мире. Нужны были новые подходы, которые диктовала северная природа. Так появилась буровая Уралмаш-3000 ЭУК, установка для бурения скважин на нефть и газ «кустом» с одной точки искусственно насыпанного островка среди болот. Эта идея родилась у тюменских нефтяников, осознавших в условиях громадных заболоченных пространств низкую эффективность традиционной проходки одиночных скважин. Они и сделали заказ Уралмашу.
Как-то прилетает Виктор Иванович Муравленко и показывает нашим конструкторам картинку. На ней изображён механизм для передвижения буровой установки на рельсах. Говорит: нужно сделать так!
И наши специалисты сделали!
Был создан проект установки кустового бурения нового типа — с поэшелонной компоновкой оборудования. Производительность её в два раза превзошла производительность прежней кустовой установки. Разработка и внедрение проекта в производство шло в тесном сотрудничестве с промысловиками.
В то время мы выпускали 360 буровых — по одной в сутки. Часть шла геологам, в том числе Главтюменьгеологии, но львиная доля — промысловикам. Многие вопросы и с геологами, и с нефтяниками мы решали напрямую, через голову Москвы. На длительные согласования и бумажную волокиту времени у нас не было.
Поколение Ровнина, Муравленко отличалось способностью брать на себя ответственность. Рисковали, когда этого требовало дело. Я порой думаю: что же было бы с нашей родиной, если бы геологи не открыли эти масштабные залежи нефти и газа в Западной Сибири! Каждому из первопроходцев надо бы отлить памятники, не жалея бронзы. Они спасли страну!
Когда я возглавлял правительство СССР, мы встречались с Львом Ивановичем Ровниным на совещаниях, где рассматривались вопросы геологоразведки. Хотя, конечно, у меня больше было контактов с союзным министерством геологии, которое возглавлял Евгений Александрович Козловский. Но российское министерство под руководством Л.И. Ровнина в вопросах выработки стратегии, материально-технического обеспечения геологоразведочных работ всегда имело позицию и активно участвовало в принятии решений.
Знаю, что Лев Иванович Ровнин очень переживал за то, как в девяностые годы разваливалась геологоразведка.
Я эти чувства разделяю: сегодня нет государственной структуры, отвечающей за состояние геологоразведки в стране. Ликвидацию министерства геологии считаю большой ошибкой. Правительство фактически устранилось от участия в обеспечении рационального недропользования.
Последние 20 лет ухудшаются структура и качество разведанных запасов. Крупных, по-настоящему значимых открытий практически не совершается, среди вновь открываемых преобладают мелкие объекты с менее качественными запасами. Специалисты говорят: основные объёмы прироста получены на ранее открытых месторождениях. Добыча в России растёт более быстрыми темпами, чем запасы, основной прирост которых обеспечивается за счёт доразведки уже известных месторождений. Нужны новые открытия, в том числе крупных месторождений. Это возможно только за счёт проведения масштабных поисковых работ. Никакие акционерные общества, госкорпорации никогда не обеспечат должное развитие минерально-сырьевой базы, у них, как известно, другие цели. Поэтому именно за государством необходимо закрепить организацию и проведение геологических работ на поисковой стадии.

Эрвье и Ровнин
В 50-е годы прошлого века, конечно же, никто не мог предположить, что через несколько десятилетий система управления тюменской геологоразведкой развалится как карточный домик. В середине же прошлого века она укреплялась структурно, наполнялась смыслами и профессионалами.
Рауль-Юрий Эрвье, возглавивший легендарный многотысячный коллектив Главтюменьнефтегаза, приехал в Тюмень в 1955 году. К этому времени Тюмень прославилась только одним месторождением — Березовским. К 1977 году, когда он покинет Западную Сибирь (Эрвье назначат заместителем министра геологии СССР), на территории области откроют более 250 месторождений. Самотлорское, Мамонтовское, Усть-Балыкское, Уренгойское, Медвежье, Заполярное, Ямбургское… Золотая эпоха геологии.
В октябре 1956 года управляющий трестом «Тюменьнефтегеология» Афанасий Кузьмич Шиленко, уходя на пенсию, назвал в качестве преемника своего главного инженера Юрия Георгиевича Эрвье. Требовательный, порой очень жёсткий, он был лидером, заряжавшим своей энергией и верой в открытия тех, кто был рядом.
«Тому, кого первая же трудность выбивает из колеи, нечего делать в геологии. Рано или поздно ему придётся уйти. Геолог может ошибаться. Может сомневаться в своих прежних выводах, пересматривать, переосмысливать то, что казалось бесспорным. Но всегда обязан верить в конечный успех. Может быть, даже вопреки фактам…» — эти слова Эрвье хорошо помнят тюменские геологи.
Его судьба вместила так много событий, жизненных поворотов, судьбоносных встреч, что хватило бы на несколько биографий. Сибиряк, рождённый в Грузии, имел французские корни.
Его дед Жан-Франциск Эрвье с молодой супругой Анной-Марией обосновались в России в 1850 году. Став купцом первой гильдии, Жан-Франциск в 1896 году принял российское гражданство. Он был даже представлен государю Александру Николаевичу во время поездки императора по Кавказу, имел награды за усердие в купеческом деле. Сын Георгий также легко вписался в тифлисскую знать, женившись на местной красавице Тамаре. В семье родилось пятеро детей, поднимать которых пришлось уже в большевистской стране.
Юрий-Рауль, от деда унаследовавший двойное имя, поначалу работал подмастерьем в мыловарне, затем закончил рабфак. В 1929 году попал в Мелитопольскую газовую партию, а в 1933 году с отличием закончил Высшие инженерные курсы в Киеве. И всё, с тех пор ощущал себя геологоразведчиком. Больше не было никаких метаний.
«В геологоразведку я пришёл двадцатилетним пареньком. И на всю жизнь выбрал для себя дорогу, которой нет конца, потому что никто не знает, где скрыла природа ключи от своих сокровищ», — напишет он позже.
Даже война не разлучила его с ремеслом. Юрий был командиром отдельного отряда глубокого бурения в Одессе. Водопровод был захвачен фашистами и Эрвье бурил скважины, восстанавливал колодцы, чтобы обеспечить жителей города питьевой водой.
С войны вернулся с боевыми наградами и желанием продолжать поиски природных богатств. География его не пугала: он ехал туда, где маячила перспектива открытий. Интуиция его редко подводила.
Южный Урал, где три года проработал начальником Южно-Челябинской партии нефтеразведки, результатов не дал, и Эрвье сменил место дислокации. В Западной Сибири его ждали открытия века.
«Подтвердились предположения учёных о том, что нефть нужно искать в северных районах. Из нефтедобывающих районов Татарии, Башкирии, Азербайджана в Западную Сибирь поехали специалисты, — написал он в своих воспоминаниях. — Новые масштабы поиска требовали новой стратегии. Для эффективного проведения разведки нужно было объединить разрозненные организации геологов, геофизиков и буровиков в один кулак». И это у него получилось. В первые годы катастрофически не хватало буровой техники, многотонное оборудование тащили по болотам на лошадях.
«Усилиями Ю.Г. Эрвье у нас появился собственный речной флот, вездеходная техника, вертолёты», — рассказывал Ровнин.
Эрвье не смутил тот факт, что главный геолог геологического треста так молод. В своих воспоминаниях «Сибирские горизонты» он напишет:
«Первое знакомство с Ровниным состоялось в апреле 1953 года. Он приехал в Южно-Челябинскую нефтеразведку, когда там были руководители Главка Горев и Шаповалов. Небольшого роста, упитанный, с живыми, немного навыкате глазами, быстрой походкой и такими же движениями. Мне он понравился своей задорностью, непотерянным комсомольским огоньком, скоростью суждений. За долгие годы совместной работы я смог оценить его трудолюбие и с удовольствием наблюдал его рост».
Ровнин не скрывал: отношения с Эрвье никогда не были «ровными».
«То ссорились, то ругались, — вспоминал Лев Иванович, — вообще-то с Эрвье мало кто мог ругаться. Это был очень жёсткий человек. Великолепный руководитель, грамотнейший человек! Но иногда был такой…»
Они вместе нарабатывали опыт, знания, которые были необходимы, чтобы подступиться к сложным тюменским недрам.
Л.И. Ровнин спустя годы сделал такую запись:
«Не всё, конечно, было гладко. Были и споры, и взлёты, и падения. Шёл постоянный поиск и осмысление. Были ошибки. Мешала недостаточность наших знаний и о природе нефти, и о возможных местах её скопления, об оптимальных способах её обнаружения. Можно ведь быть рядом и пройти мимо месторождения. Всё приходило с опытом. Приведу один пример. Вот поверхность структурного поднятия. Где задавать первую скважину? Раньше первую скважину бурили в центре (в своде) поднятия. А фактически там нефтяного пласта нет. Бурят — глина. А вот на крыльях тектонического поднятия — песчаная прослоечка толщиной в 5-40 метров. Задавали здесь вторую скважину, вскрывали этот песчаный пласт и — открывали месторождение. Впоследствии мы в своде поднятия не стали бурить, а сразу на крыльях, в зоне выклинивания пласта. Это ускоряло открытие месторождения и давало колоссальную экономию. Вот эту технологию мне пришлось разработать и отстаивать при выборе мест заложения первых скважин. Этим методом и сейчас пользуются.
К сожалению, у нас сначала многие специалисты не понимали геологов. Например, я принял решение пробурить скважину, полетел точку выдавать — кругом болота, болота, а нужно по всем показателям именно здесь бурить. Выискиваю среди этих болот точку посуше, говорю: «Давай тут!». На меня все буровики сразу хором: «Ты что нас в болото тащишь всё время!» Это у них излюбленное выражение было. Я их понимаю: трудно сюда технику доставить, не подойдёшь, не подъедешь. Им бы всё на суше бурить да на берегу реки. А мы-то, геологи, исходим из другого! Приходилось спорить, доказывать. Но со временем, за годы совместной работы у нас уже больше взаимопонимания стало. Хотя споры случались. Особенно, когда предлагаешь что-то новое, непривычное. Но ведь и буровики, инженеры тоже со своей стороны предлагали новшества. Учились понимать и слушать друг друга.
Очень важно, конечно, что меня как главного геолога поддерживал Юрий Георгиевич Эрвье. Мы с ним проработали в Тюмени 15 лет. Он был понимающий человек, великолепный. Но он всё-таки больше буровик, чем геолог. Ему не всегда было понятно, почему я настаиваю, что бурить надо здесь, в таком неудобном месте. Мои геологические обоснования его не всегда убеждали. У меня бывали с ним споры, особенно в начале нашей работы. Но впоследствии мы с ним дружно и хорошо работали. Мы дружно работали с сейсморазведчиками. Они первыми выявляли геофизическими методами зоны перспективных мезозойских поднятий, в которых предполагалось формирование залежей нефти и газа».
Они были очень разными — Эрвье и Ровнин — почти двадцать лет разницы в возрасте. Между прочим, в год, когда родился Лёва Ровнин в Темрезе, там уже работал на хлопкоочистительном заводе Юрий Эрвье: приехал в Узбекистан на крыше поезда. В южной стороне, казалось, лихолетье легче пережить. Молодой, рисковый, умеющий в любых обстоятельствах заработать на хлеб.
«Мой Термез — моя столица, там ишак поёт как птица», — могли бы они спеть на два голоса.
Термез был коротким фактом их биографии, с Тюменью разве сравнить? Все главные споры, победы, ошибки, непонимания, — всё было в этом тюменском водовороте, в этой воронке событий, ожиданий, разочарований, открытий. Они не были друзьями, в другой жизни, возможно, и не оказались бы рядом. И только тюменский котёл геологического поиска соединил их вместе, сделал необходимыми друг другу. Быть может, они не отдавали себе в этом отчёт.
«Организаторские способности, масштаб решения задач Эрвье соединился с багажом геологических знаний молодого Ровнина», — так говорят спустя годы коллеги о руководителях Главка.
Ровнин годился «папе Эрвье», как его называли коллеги, в сыновья. Но мальчишка Ровнин, когда речь шла о принципиальных вещах, мог оппонировать фронтовику Эрвье.
Так было и со скважиной на Малом Атлыме, которую именно Ровнин настоял испытать. Скважина не дала промышленной нефти, но стала предвестником будущих нефтяных открытий.

Малый Атлым: 300 литров счастья
После первой победы в Берёзово у тюменских геологов энтузиазм не пропал, но какая-то досада была. Газ нашли, а нефти как не было, так и нет. Она дала о себе знать в 1958 году, на Малом Атлыме. Хотя кого не спроси в Западной Сибири, все скажут: первое «чёрное золото» получили на Шаимском месторождении в 1960 году. Но Шаим открыли позднее, а первую в Западной Сибири нефть получили значительно севернее, в Малом Атлыме, в 200 км южнее поселка Берёзово.

Из интервью Л.И. Ровнина «Тюменским известиям»:
Я сам решил испытать ту скважину, а заодно и новенький вертолёт Ми-1. Там, на глубине порядка 2700 метров вскрыли тонкий прослоек песчаника юрского периода, а оттуда — тот самый запах нефти! Всё, думаю, никуда она от нас не денется. Спустили колонну, зацементировали, простреляли, начали откачивать воду и вдруг… на поверхности маслянистая капля. Потом больше и больше. У меня есть фотография, где старший геолог Семён Иванович Терёхин собирает эту нефть в бочку. Лёгкую, практически без серы. Набрали литров триста.
Я распорядился поставить её на приток. Набрали всего около двух тонн. Совсем немного, промышленного значения она не имела. Но это была наша первая, тюменская, нефть! Она убедительно доказала: мы не ошиблись в своих прогнозах.

Появилась нефть не вдруг. В конце 1950-х в Нарыкарах Октябрьского района работала геолого-разведочная экспедиция, в состав которой входили четыре геолого-разведочные партии: Нарыкарская, Шеркалинская, Большекаменская и Малоатлымская.
«…Поздним летом прошлого года к пустынному берегу Атлымки, недалеко от села Заречного, пристала баржа. Буровой мастер Владимир Владимирович Соболевский недолго осматривался на новом месте. Времени было в обрез… По шатким сходням буровики стаскивали с баржи плахи и брёвна, механизмы и оборудование; подтянули балок — передвижной вагончик на мощных полозьях», — так описывается появление нефтяников в маленьком таёжном поселке в статье корреспондента газеты «За коммунизм» Евгения Лучинецкого «Дорога к нефти». — Все были грузчиками и строителями. Вскоре к небу поднялась сорокаметровая вышка. А в один из дней ноября, когда ветер, разыгравшийся на просторе, нёс пургу, гулко заработал двигатель, и бур вошел в грунт».
Нефтеразведочная партия в поселении Малый Атлым работала около шести лет, пока не обнаружили первую нефть… На скважине работали — практически круглые сутки, в три смены — не только нефтяники, приехавшие из других городов, но и местные жители. Даже секретарь местного сельсовета Юрий Игленкин оставил работу ради того, чтоб пополнить вахту буровой новым рабочим. «Не хочу ручкой размахивать — пусть другие», — говорил он товарищам. Совсем туго приходилось зимой, в лютые сибирские морозы. Работы не прекращались даже при минус пятидесяти. Один раз даже произошёл обрыв труб в месте соединения их с концевыми кранами. Пришлось ждать лета, когда по реке на барже в цистерне привезут нефть. Она нужна была для того, чтобы ослабить давление в трубах.

Из воспоминаний журналиста Евгения Лучинецкого
«…В один из апрельских дней даже свободные от вахты люди не разошлись по домам. Они ожидали у вышки перфорации объекта. Что будет? Газ? А может быть… О ней думали все и боялись произнести это простое слово: нефть… Бурильщик Василий Чепурной, старший геолог Семён Иванович Терёхин с нетерпением следили за поднятием каротажного кабеля. И вот он появился — покрытый коричневатой, маслянистой плёнкой… Нефть! Я смотрю на бочку с первой нефтью, достойной оказаться в будущем геологическом музее Сибири, и представляю, как в апрельский день, узнав, что нефть имеет 60 процентов лёгких фракций — бензина и керосина, Семён Иванович Терехин, по его собственному признанию, «голову совсем потерял, ходил по посёлку с бутылкой и показывал людям, как горит нефть».
В тот день нефтью были измазаны все — не пожалели даже молодую радистку Нину Фёдоровну Кондакову, жительницу посёлка Заречный, работавшую в составе экспедиции.
Из воспоминаний Татьяны Алексеевны Паршуковой, подруги Нины Фёдоровны: «Я хорошо помню тот вечер. Помню, как навстречу мне шла Нина, лицо и руки были испачканы нефтью, а сама она просто светилась от счастья. Подруга сообщила мне, что на нашем месторождении показалась первая нефть».
А утром следующего дня, как вспоминали очевидцы, около скважины собрались колхозники, школьники — каждому хотелось взглянуть на первую нефть. Они протягивали нефтяникам банки, склянки, которые разведчики до краев заполняли чёрной жидкостью. На следующий день из Тюмени на самолёте прилетел Юрий Георгиевич Эрвье — начальник геологического управления. Он был счастлив, расспрашивал нефтяников, хотел узнать даже самые мельчайшие подробности. «Нефть у нас есть! — уверенно восклицал Юрий Георгиевич. — Ключ к ней в наших руках: одна скважина дала нефть, пусть немного, но это — как веха, понимаете?» Качество нефти, как показали лабораторные исследования, оказалось высоким: нефть лёгких фракций, практически не содержащая серы.
Нефтяники уже строили планы о дальнейшей разработке месторождения. Но министерство нефтяной промышленности, в ведение которого были переданы поисковые работы, посчитало нецелесообразным продолжать работы на этом месторождении. Начальство приказало вышку разобрать, а скважину, из которой всё ещё продолжала сочиться нефть, сравнять с землей бульдозером.
Отметим, что дата появления малоатлымской нефти в воспоминаниях современников указывается по-разному. Чаще — 6 апреля 1959 года, но Ровнин, определявший место для каждой скважины, в своих воспоминаниях и интервью называет апрель 1958 года. Сын Соболевского, под руководством которого бурилась скважина, говорит, что нефть на Малом Атлыме увидели, скорее всего, в декабре 1958-го.
Как бы то ни было, малоатлымская нефть была первой: до Шаимского фонтана оставались ещё месяцы тревог и ожиданий. Геологи жили предчувствием чего-то значительного, и Малый Атлым это ощущение усилил.
Ко времени появления малоатлымской нефти, правительство уже признало неперспективным дальнейшее бурение на нефть в Тюменской области. Был издан приказ о прекращении буровых работ на нефть. Все силы предлагалось переместить в район Берёзово и подготовить Берёзовское газовое месторождение к промышленной эксплуатации. В Тюмень приехал замначальника Главгеологии РСФСР Е.Я. Дмитриев и на совещании ознакомил геологов с этим решением. В этот момент поступила радиограмма о появлении Атлымской нефти. Буровые работы продолжили. Была создана Шаимская геологоразведочная экспедиция (начальник — М. Шалавин, главный инженер — В. Соболевский, главный геолог — А. Сторожен). Экспедиция вскоре открыла первое промышленное нефтяное месторождение в 280 км от Малого Атлыма. Но именно Берёзово и Малый Атлым стали двумя отправными точками в превращении тюменского региона в основную нефтегазовую провинцию страны.

Тюмень. Предчувствие большой нефти
Ровнины прожили в Тюмени почти 15 лет. Тюмень образца 1953-го сильно отличалась от того похорошевшего города, который они оставили в 1967-м году.
— Мама лежала на раскладушке посреди опустевшей квартиры (контейнер с вещами уже ушёл в Москву) и рыдала: так не хотелось ей уезжать в столицу, — вспоминала Наталья Ровнина. — Но отец получил новое назначение: ему предстояло возглавить Главное управление по поискам и разведке нефти и газа. И всё же Западная Сибирь для них останется ключевой главой в книге жизни. И эти страницы они любили вместе пролистывать…
Тюмень дала им возможность состояться в профессии, обрести единомышленников и друзей. Здесь родилась в 1959 году их младшая дочь Наташа. За эти годы Ровнины вписались в тюменский пейзаж. Проросли как деревья всей корневой системой в местную почву — попробуй, оторви.
Они были свидетелями, как пробуждался город, наполнялся новыми смыслами, идеями, да просто приехавшими со всей страны романтиками, трудягами, комсомольцами, авантюристами, журналистами…
Бесконечное броуновское движение, к которому руки приложили, конечно, они, геологи. Растормошили, заинтриговали своими прогнозами сибирский город, привыкший жить неторопливо, обстоятельно.
Ровнины часто вспоминали, какой застали Тюмень в середине прошлого века. Покосившиеся заборы, дощатые тротуары, плохонькие избушки, соседствующие с ещё крепкими, кирпичной кладки купеческими домами, украшенными резными наличниками. Провинциальная Тюмень после дождя вязла в грязи: в канавах пацаны пускали кораблики. Шаг в сторону от Дома Советов — и ты без кирзачей пропадёшь. У каждого учреждения, школы, поликлиники стояли корытца с намотанными на палки грязными тряпками. В них мыли обувь, прежде чем зайти в помещение.
Легковому транспорту посильную конкуренцию составляли лошадиные повозки. Старьёвщики под детский радостный визг заезжали во двор, щедро меняя какие-нибудь засаленные телогрейки на петушки-леденцы на палочке или забавные свистульки. Где-нибудь на завалинке одноногий фронтовик, увешанный медалями, пропустивший стопку-другую для куража воскресным вечером, играл на гармошке про то, как «враги сожгли родную хату…»
Тюмень не знала ещё своего будущего. Жила неспешно, негромко, вполне довольствуясь мирными рассветами и закатами. Не заглядывая за горизонт. Уставшая от революций, мятежей, войн и голода, она подрёмывала, окутанная метровыми сугробами зимой, отогревалась на весеннем солнышке, а летними знойными днями уходила по грибы — по ягоды. Ни село — ни город. Тюмень — столица деревень. Так оно и было.
Ровнины, ставшие тюменцами в 1953 году, эту картину принимали, но в отличие от старожилов уже знали: скоро всё изменится. Ведь в городе появились неугомонные геологи! Хотя в самой Тюмени они нашли вместо нефти пока лишь воду, пробурив в 1949 году скважину на ул. Мельникайте, горожане, несмотря на это, желали им удачи.
Масштабные работы по изучению сибирских недр возобновились в Западной Сибири всего лишь за несколько лет до приезда Ровниных в Тюмень. После войны разрушенная экономика остро нуждалась в минеральном сырье. После 1945 года в южной половине Западно-Сибирской низменности поиски нефти и газа велись лишь Уральским геологическим управлением Комитета по делам геологии в Приуральской части низменности в Сосьвинском и Камышловском районах.
14 октября 1947 году Совмин издаёт постановление, наметившее широкую программу поисково-разведочных работ. Техсовет Министерства геологии принял решение, утверждённое министром И.И. Малышевым 19 декабря 1947 года. Вот фрагмент этого исторического для тюменской нефти документа:
«… Считать первоочередным(1948 г.) бурение в Западно-Сибирской низменности следующих опорных скважин: в районе городов Тюмень, Барабинск и Колпашево. Одновременно — в 1948 году необходимо приступить… к сейсмическим исследованиям в комплексе с электроразведкой, в точках заложения последующих опорных скважин… в районе города Тобольска… на реке Васюган, в районе города Колпашево и в среднем течении реки Кеть».
15 января 1948 года министр геологии СССР Илья Малышев подписал приказ № 15 по организации Тюменской нефтеразведочной экспедиции. Что это означало? Только то, что учёные убедили руководство страны искать нефть в Западной Сибири. Интересно, что экспедицию назвали не нефтегазоразведочной, а нефтеразведочной. Видимо, на газ не очень рассчитывали.
В Тюмень на работу в основном ехали демобилизованные, в шинелях, с вещмешками за плечами. С одного фронта — на другой. Многие и понятия не имели, что такое нефть. Поэтому в Тюмени читали лекции для местного населения на тему «Откуда берётся чёрная жидкость и зачем она нужна». Эти лекции будет читать и Лев Ровнин.
В 1958 году в Западную Сибирь на передовую геологического поиска приехал из Ленинграда Николай Никитович Ростовцев. В городе на Неве он руководил отделом Всесоюзного геологического института (ВСЕГЕИ). Уже в предвоенные годы учёный серьёзно интересовался проблемами нефтегазоносности Западно-Сибирской низменности. Только в 1938 году им было опубликовано четыре статьи, посвящённые проблемам газоносности северных и южных районов Западной Сибири. Это он доказал, что самыми перспективными землями на поиски нефти и газа являются центральные и северные районы Западно-Сибирской равнины. Ранее эти перспективы связывались главным образом с её южными частями. Николай Никитич полагал, что в этих районах перспективы нефтегазоносности следует связывать не только с мезозойскими, но и с палеозойскими образованиями.
Обобщения первого этапа послевоенных исследований региона (опорное бурение, региональные геофизические работы) позволили Н.Н. Ростовцеву выполнить огромную работу по изучению геологического строения и нефтегазоносности южных районов Западной Сибири. Н.Н. Ростовцев умел сочетать разработку крупных теоретических проблем с решением практических задач большого народнохозяйственного значения.
По результатам работ возглавляемой Н.Н. Ростовцевым экспедиции ВСЕГЕИ в 1948 году был составлен генеральный план изучения и освоения Западно-Сибирской плиты, включающий бурение 26 опорных скважин по всей её территории, соединение последних региональными сейсмическими профилями с постановкой поисковых работ в районе каждой опорной скважины.
Выводы его монографической работы 1958 года были положены в основу выбора перспективных направлений поисково-разведочных работ на нефть и газ в регионе. Николай Никитич Ростовцев создал целую научную школу, работавшую на открытие нефти и газа в Западной Сибири.
В Тюмень Ростовцев переехал в 1961 году уже из Новосибирска, где руководил отделом Сибирского научно-исследовательского института геологии, геофизики и минерального сырья (СНИИГГиМС). Вместе со своим руководителем в Тюмень переехали молодые геологи Иван Нестеров, Макс Рудкевич, Юрий Брадучан, Борис Ставицкий и др.
В провинциальной Тюмени тогда решили развивать собственную науку, создав для начала филиал СНИИГГиМС. Директором назначили молодого учёного Геннадия Богомякова, который через несколько лет возглавит областную партийную организацию. Филиал института открылся незадолго до получения на Конде первой промышленной Шаимской нефти. Стало понятно: науке на тюменских просторах будет, где развернуться.
Задача-то министерством поставлена масштабная, требовалось провести «комплекс научных геолого-геофизических исследований на территории Тюменской области, направленных на выявление перспектив нефтегазоносности и разработку эффективных направлений и методов поисков и разведки нефтегазоносных залежей». К геологическому поиску привлекали даже обычных граждан, объявив в области «массовый геологический поход за полезными ископаемыми». Народ проявлял бдительность: кто нефтепроявления заметит у себя на огороде, кто камень необычный найдёт. Словом, желающих стать геологом на общественных началах было немало. Профессия геолога становилась на редкость популярной.
Летом 1964 года Тюменский филиал Сибирского научно-исследовательского института геологии, геофизики и минерального сырья был преобразован в Западно-Сибирский научно-исследовательский геологоразведочный нефтяной институт — ЗапСибНИГНИ. Николай Ростовцев, настойчиво добивавшийся этого решения, стал первым директором института.
Штаб науки, созданный Ростовцевым, в короткие сроки стал одним из крупнейших в СССР нефтяным геологическим институтом.
«Постоянное углубленное изучение геологического строения территории геологами, геофизиками нефтеразведочных экспедиций трестов объединений Тюменской области с участием специалистов Министерства геологии РСФСР, геологических институтов ВНИГРИ, СНИИГГиМС, ЗапСибНИГНИ, и особенно крупных учёных-геологов СССР: А.А. Трофимука, Н.Н. Ростовцева, В.Д. Наливкина, Н.Н. Нестерова, А.Э. Конторовича, Ф.Г. Гурари, B.C. Суркова и других, обеспечило надёжный научно обоснованный фундамент быстрого роста объёмов поисково-разведочных работ и достижения высоких результатов в разведке запасов нефти и газа. К концу 1967 года Тюменская область имела разведанные запасы нефти и газа, обеспечивающие их высокую добычу. Только природного газа на территории Тюменской области и её национальных округов было разведано более 30 триллионов кубических метров.
В 1961–1967 годы активного разворота поисково-разведочных работ в Тюменской области было открыто более 60 месторождений нефти и газа, в том числе уникальные по промышленным запасам — так обозначил роль науки в освоении тюменских недр Лев Ровнин.
В своей работе Ровнин всегда опирался на научные выводы коллектива, возглавляемого Ростовцевым, полагая, что наука и производство должны идти рука об руку. За научное обоснование перспектив нефтегазоносности Западно-Сибирской низменности и открытие Берёзовского газоносного района Н.Н. Ростовцеву вместе с Л.И. Ровниным в 1964 году присуждена Ленинская премия. Вместе с нашими героями получали в тот год эту награду Мстислав Ростропович и Майя Плисецкая.
Но до триумфального 1964 года Ровнину предстояло ещё исходить вдоль и поперёк промёрзшие земли, залезть в самое нутро непокорных сибирских болот, поломать голову над разгадкой устройства тюменских недр.

В Центральной лаборатории
Лидия Васильевна Ровнина, как только семья переехала в Тюмень, стала работать по специальности, о чём так мечтала ещё в Покровке. Она была не из тех женщин, кто реализовывался только в детях и домашнем хозяйстве, даже в мыслях не допускала такой сценарий для себя. Да будет ли потом с мужем о чём-то поговорить, кроме щей и пирогов? А им всегда было о чём.
В Тюмени она работала в палеонтологической лаборатории Центральной лаборатории и ЗапСибНИГНИ Главтюменьгеологии, а затем в Москве в течение 40 лет руководителем палинологической группы, заведующей сектором стратиграфии и палинологии в Институте геологии и разработки горючих ископаемых. Её научный интерес — разработка принципов детальной биостратиграфии и корреляции продуктивных нефтегазоносных толщ мезозоя Западной Сибири на основе палинологических данных. Темой докторской диссертации Л.В. Ровниной стала «Палинология нефтегазоносных отложений мезозоя Западной Сибири».
Часть материала она собрала, работая ещё в тюменской лаборатории.
К созданию в Тюмени Центральной лаборатории приложил усилия Л.И. Ровнин. Он писал об этом так:
«Я организовал научное сопровождение наших работ. Мы первые создали центральную научно-исследовательскую лабораторию, куда свозился керн, выполняли все необходимые анализы, причём быстро.
Раньше как было? Приезжает из Москвы или Ленинграда группа учёных из НИИ, как правило, в начале лета, отбирают образцы керна из пробуренных за прошлую зиму и осень скважин, год изучают их по своей тематике, год пишут отчёты и потом только — это сколько времени пройдёт! — присылают нам результаты анализов. Да и то не всегда. Тогда я и решил создать у себя серьёзную исследовательскую лабораторию. Меня поддержал Эрвье. Договорились с нашим Московским главком, попросил помощи, они утвердили штат лаборатории. Мы заказали оборудование, здание построили, и я уже махнул рукой на приезжих учёных. В том смысле, что мы от них в такой степени уже не зависели в нашей оперативной работе. Мы всё делали сами. Конечно, в стратегическом плане — определение направлений поисковых работ, составление тектонических, структурных карт — мы работали в контакте с учёными Москвы, Ленинграда, Новосибирска. Иначе не могло и быть: открытие месторождений — это колоссальный труд многих коллективов. По существу, нам пришлось создать новую научно-исследовательскую лабораторию российского масштаба. До этого у нас была небольшая лаборатория, которую организовал еще в 1949 году Алексей Петрович Стовбун, химик по образованию, замечательный организатор и специалист. Он и стал во главе новой лаборатории.
Моя супруга Лидия Васильевна занималась в нашей лаборатории палинологией, по спорам и пыльце древних растений определяла возраст пластов геологических пород».
Они с Львом Ивановичем оба были органики, считали, что нефть органического происхождения. В среде учёных существует две взаимоисключающие теории относительно генезиса нефти. Одни утверждают, что нефть образовалась абиогенным путём, в результате синтеза неорганических соединений в глубоких слоях земной коры — из углерода, водорода и других элементов. Другие считают, что нефть образовалась из органического вещества, из остатков растительных и животных организмов в ходе многоступенчатого, длящегося миллионы лет процесса. В XX веке явно доминировала органическая модель. Российские геологи-нефтяники (Н.Б. Вассоевич, И.М. Губкин, А.П. Архангельский и др.) доказали, что существует тесная связь между углеводородными месторождениями и осадочными породами, и это открытие стало частью общей концепции В.И. Вернадского о роли жизни в формировании геохимических циклов. Об этом Ровниным рассказывали ещё в студенческих аудиториях. Надо сказать, не все коллеги разделяли идею органического происхождения углеводородов. Даже во время домашних застолий у Ровниных шли бурные споры, научные сшибки. Но культура дискуссий была такой, что спорщики весьма уважительно относились к позиции друг друга.
Споры органиков и неоргаников продолжаются до сих пор. С развитием науки у каждой из сторон появляется всё больше аргументов в пользу выбранной концепции.

«У тюменских геологов есть привычка дерзать»
Вместе с Лидией Ровниной в лаборатории работала Тамара Семочкина. В Тюмень она приехала после окончания Саратовского университета, да так и прописалась на всю жизнь в «лучшем городе Земли» — так сегодня говорят о Тюмени горожане.

Из рассказа Тамары Григорьевны Семочкиной
- 16 октября я села в поезд, который шёл до Тюмени. Родственники в слёзы: «Ты едешь в ссылку!» Сибирь в семье ассоциировалась с каторгой, арестами, но никак не с достойной, интересной работой. Мой отец в 1937 году был репрессирован, а я собралась в Сибирь: бабушка пребывала в шоке.
«Ну, какая ссылка? Я окончила университет, биологический факультет, получила приглашение на работу», — убеждала я родственников, хотя и сама плохо представляла, что меня ждёт в этой Сибири.
В Свердловске, на вокзале отбила телеграмму в Тюмень: приезжаю, дата, поезд. Я не думала, что меня будут встречать, просто в приглашении было написано: «сообщить о дате приезда».
Когда в Тюмени вышла из вагона, увидела, как мне навстречу по перрону бегут несколько женщин.
- Вы — Семочкина? Пойдёмте, остановитесь пока у меня. В конторе вас ждёт Эрвье, — сказала та, что была чуть постарше.
Так я познакомилась с Лидией Васильевной.
Несколько дней я жила у Ровниных, на Водопроводной, пока не нашли мне жильё.
В это время у Ровниных гостила мама Льва Ивановича. Она сразу же дала мне строгий инструктаж: вечером одной не ходить, кругом хулиганы, цыгане, могут обворовать. Чувствовалось, город ей не нравится, и она была настроена к нему явно недружелюбно. Лидия Васильевна меня успокоила, она считала опасения свекрови явно преувеличенными. А Лев Иванович в это время был в командировке на Севере. Большую часть своего рабочего времени он проводил в геологических партиях, сидеть в кабинете — не его стиль.
На работу всех новичков принимал сам Эрвье. Я этому была удивлена, всё же он возглавлял всю геологию области, а кто я? Вчерашняя студентка!
- Что так долго ехала? — с порога строго спросил он.
- Так поезда ходят, — робко, волнуясь, пробормотала я в своё оправдание.
Юрий Георгиевич разговаривал со мной подробно, как с коллегой, интересовался моими планами, рассказывал про направления поиска. Пообещал жильё, и слово своё сдержал. Вскоре я пригласила коллег на новоселье.
- Работать будете в лаборатории палеонтологии. Лидия Васильевна расскажет, — подытожил он в конце разговора.
Лидия Васильевна привела меня на Минскую, в то время окраину города. Там стояла такая маленькая покосившаяся хибарка, её и звали «лабораторией».
Вошла и сразу почувствовала себя в своей среде: так знакомо пахли реактивы! Лидия Васильевна (она занимала должность старшего специалиста), стала знакомить с коллегами: Сорока, Зайцев — фамилии были как на подбор из фауны. Я этому мысленно улыбнулась и в тот же момент поняла, что здесь мне будет хорошо работать. Так оно и случилось. Через несколько лет в 1964 году мы переехали в оборудованное по последнему слову техники новое здание на Мельникайте, 96.
Наш предмет изучения — пыльца и споры. Целыми днями мы смотрели в микроскоп, изучая как в разрезе, в толще менялся растительный мир. Пыльца и споры — продукты цветения растений — обладают стойкой оболочкой, не подвергаются воздействиям ни кислот, ни щелочей, ни температур, а листья, стволы и корни под различными воздействиями разрушаются. Изучение пыльцы и спор даёт послойное отражение хода развития растений. В какой-то период, например, росли папоротники, но со временем под воздействием разных факторов превращались в полезные ископаемые. Эта информация очень важна геологам, она помогает им определиться с точками бурения: по палеонтологическим остаткам они устанавливают возраст осадочных комплексов. Тогда бурили до юрских отложений, мы обеспечивали научное обоснование геологоразведочных работ на нефть и газ, определяли возраст вскрываемых глубоким бурением горных пород и продуктивных толщ.
Лев Иванович часто заходил к нам, всё время тормошил Софью Ивановну Пуртову, возглавлявшую лабораторию: «Ну, где нам бурить? Где?» Сотрудники лаборатории занимались очень кропотливым трудом, требующим усидчивости, въедливости. Попробуйте целый день смотреть только в микроскоп! Но мы были помешаны на своей работе, ведь это так интересно!
Лаборатория работала даже тогда, когда ликвидировали Министерство геологии СССР.
Лидия Васильевна, с которой мы дружили до её ухода из жизни, была крупнейшим специалистом-палинологом, участвовала в работе союзных, международных конференций, при этом активно занималась общественной работой. Она из тех людей, которые не пройдут мимо, если кто-то испытывает трудности. Всё, что она делала, работая в профкоме, не было формальным мероприятием, галочкой в плане работ. Ей обязательно надо было кого-то опекать.
Она возглавляла детскую комиссию. При Главке работал детский садик: с четырёх месяцев можно было отдать ребёнка в ясли. Мы же все приехали молодыми в Тюмень, воспитывали детей, как правило, без бабушек-дедушек. Лидия Васильевна пробивала места в садике, путёвки в пионерлагерь, настаивала на том, чтобы увеличить места в детских учреждениях.
Вспоминается такой случай.
У нас лаборанткой работала молодая девочка Люба, была она сиротой, родители рано умерли. Случилось, что Люба забеременела, девочка была напугана и видимо решила прервать беременность. Лидия Васильевна стала уговаривать не делать этого, даже к её врачу ходила. Одновременно мы стали собирать приданое ребёнку. Родилась чудная девочка, но у Любы материнский инстинкт не сразу проснулся.
Лидия Васильевна ходила к ней, помогала, просила не сдавать ребёнка в интернат. На тот момент у Любы появился жених, поставил условие: если отдашь дочь в интернат — женюсь.
Лидия Васильевна нашла тогда нужные слова, говорила Любе, что жених скоро испарится, а дочь она потеряет на всю жизнь. Убедила. Алёну мы устроили в ясельки.
Казалось бы, зачем Лидии Васильевне эти хлопоты? У неё две дочери, муж, очень напряжённая работа, а она по вечерам ещё бежит к Любе. Но такой породы человек — помогать другим никогда не было в тягость.
Алёна, кстати, вышла замуж, уехала в Болгарию, у неё в жизни всё сложилось благополучно. Лидии Васильевне она была благодарна за то, что та сделала для их такой хрупкой семьи.
И это только один эпизод. Лидия Васильевна была как скорая помощь. Помогать — это и было сутью её натуры…
А вечером Лидия Васильевна вместе с супругой Эрвье Ксенией Васильевной, которую все с лёгкой руки Юрия Георгиевича звали Ксаной Васильевной, шли в клуб геологов: репетиции к смотру художественной самодеятельности пропускать было не принято. До ночи над Тюменью слышались звонкие голоса:
У тюменских геологов есть привычка дерзать
Голубыми фонтанами города открывать…


Шаим: так сбываются мечты
Лев Ровнин кожей чувствовал: до голубых фонтанов и городов оставались считанные месяцы. Они и так уже запаздывали с открытиями. Между двумя фонтанами — в Берёзово и Шаиме — прошли долгие семь лет.
Ещё в 1956-м тюменские геологи направили в Тюменский обком КПСС записку о необходимости форсировать нефтепоисковые, геофизические и разведочные работы.
Из письма руководителей «Запсибнефтегеофизики» и «Тюменьнефтегеологии» Тюменскому обкому КПСС — о форсировании нефтепоисковых, геофизических и разведочных работ в области
г. Тюмень, 29 июля 1956 года
С 1949 года в Тюменской области проводятся нефтепоисковые работы: геофизические — трестом «Запсибнефтегеофизика» и геологические — трестом «Тюменьнефтегеология».
Работы были начаты в обжитых, наиболее доступных южных районах, но месторождений нефти и газа здесь не найдено.
На основе полученных данных было установлено, что по мере продвижения в центральные и северные районы Тюменской области перспективы нефтегазоносности улучшаются. Выполненные в этих более перспективных районах объёмы геофизических и геологических работ крайне малы, рассредоточены отдельными небольшими участками вдоль рек Оби и Иртыша и не дают ещё основания для полной оценки нефтеперспективности огромной территории западной части Западно-Сибирской низменности…
Месторождения будут вероятнее всего сосредоточены в отдельных нефтегазоносных провинциях, расположенных в наиболее благоприятных структурно-тектонических условиях.
Мы твёрдо уверены в том, что при достаточном внимании и помощи нефтеразведочным организациям… в Тюменской области будет создана сырьевая база для строительства крупнейших в СССР объектов нефтяной и газовой и химической промышленности. Тюменским газом и нефтью должны быть полностью покрыты энергетические потребности Урала и Западной Сибири.
К сожалению, в настоящее время разведочные и особенно геофизические работы идут в совершенно неудовлетворительных масштабах и темпах.
Основным затруднением при развёртывании работ является крайняя труднодоступность огромных заболоченных и таёжных районов. Тресты не подготовлены к такого рода работам, не оснащены необходимой транспортной техникой, речным флотом, авиацией. Буквально все позиции по обеспечению работ требуют существенного улучшения и пересмотра.
…Все эти данные приводят к выводу, что необходимо коренным образом пересмотреть экономическую оценку Тюменской области как области сельскохозяйственной — в южной части, лесной и рыбной в центральной и северной её частях.
Огромные неосвоенные богатства области таят в себе неисчерпаемые подземные богатства.
Уже сейчас есть все предпосылки для строительства новых железных дорог… строительства газопровода на Урал от пос. Берёзово, разработки угольных месторождений и т. д.
Основой экономики Тюменской области в будущем должна стать нефтяная и газовая промышленность…
Управляющий трестом «Запсибнефтегеофизика»
Ю. Грачев
Главный геолог треста
А. Ракитов
Управляющий трестом «Тюменьнефтегеология»
А. Шиленко
Главный геолог треста
Л. Ровнин

В Москве начали прислушиваться к прогнозам разведчиков недр. В 1957-м при Совете министров РСФСР образовали Главное управление геологии и охраны недр. Начальник главка Сергей Васильевич Горюнов по предложению Юрия Георгиевича Эрвье, только возглавившего «Тюменьнефтегеологию», объединил в один Тюменский геологоразведочный трест два треста — геологов-нефтяников и геофизиков, передав ему также Полярно-Уральскую комплексную партию Уральского геологического управления. А уже спустя три месяца, 30 декабря 1957-го, трест преобразовали в Тюменское территориальное геологическое управление. И всё сдвинулось с мёртвой точки. В Тюмень пошли буровые установки, трубы, цемент, сейсмостанции. Усилиями Эрвье появился собственный речной флот, вездеходная техника, а затем и первые вертолёты. Поисковые работы развернули в Игриме, Нарыкарах, Шеркалах, Шаиме…
С середины 1959 года в составе территориального управления «Тюменьнефтегеология» уже работало 50 поисково-геологических и сейсморазведочных партий. Численность коллектива геологоразведчиков выросла за пять лет в три раза. После Малого Атлыма геологи ждали более убедительного открытия. А оно всё не случалось… И вот, наконец…
22 июня 1960 года от начальника Шаимской экспедиции Михаила Шалавина пришла непонятная радиограмма: «Ики юз али — уч юз!» В управлении решили: идут помехи. Но кто-то сказал, похоже, на азербайджанском! Шалавин знал азербайджанский. В переводе означает «Двести пятьдесят — триста!»
Выходит, Шаимская скважина дала 250–300 тонн в сутки! Вот она, большая нефть! Шалавин решил зашифровать новость на всякий случай, уж слишком ошеломляющей она выглядела. Но вряд ли была неожиданной.
Ещё осенью 1958 года для проведения сейсмической съёмки в Шаимскую тайгу водным путём отправилась партия под руководством В.А. Гершаника. Буксир 12 дней тащил баржу по уже застывающей Конде. На борту 70 человек, караван из 8 тракторов, 10 балков и две сейсмостанции. Кругом непролазная тайга, коварные болота. Впереди — неизвестность…
И всё же нельзя сказать, что в этих краях не ступала нога геолога. Ступала, конечно.
О том, как проходило геофизическое изучение Шаимского района, рассказал Александр Ксенофонтович Шмелёв, кандидат геолого-минералогических наук, один из основателей постановки сейсморазведочных работ в Западной Сибири: его воспоминания хранятся в фонде Музея геологии, нефти и газа в Ханты-Мансийске. Шмелёв отмечает, что первые геофизические исследования в Шаимском районе были проведены в зиму 1951–1952 годов электроразведочным отрядом Набокова из Ханты-Мансийской геофизической экспедиции. Четырёхсоткилометровый профиль вертикальных электрических зондирований от
д. Кеушки (на р. Обь) до Шаима, через тайгу и болота прошёл отряд из 12 человек на 10 лошадях, «сделали около тридцати зондирований». На каждом зонде надо было «размотать от 10 до 20 км тяжёлого провода, забить сотни заземлений до талого грунта, провести наблюдения, потом извлечь заземления, смотать провод и двигаться дальше».
В 1956 году площадь от Шаима на восток от Иртыша была исследована авиадесантной гравиметровой партией В.Ф. Блохинцева треста «Запсибнефтегеофизика»: в результате аэромагнитных, гравиметрических и электроразведочных работ район Шаима по геолого-геофизическим характеристикам был отнесён к нефтеперспективным. Третий этап геофизических исследований Шаима — сейсморазведка. Она была необходима для выявления ловушек со скоплениями нефти и газа с целью постановки поискового бурения. Надо сказать, геофизики Западной Сибири не могли использовать опыт ведения сейсморазведочных работ ни отечественный, ни зарубежный. Все сейсморазведочные работы вели только летом, вся аппаратура и оборудование смонтированы на автомашинах, на которых по тайге и болоту нет проезда ни летом, ни зимой. Однако геофизики приспособили сейсморазведочную технику для ведения работ в зимних условиях.
«Аппаратуру поставили в утеплённые вагончики-балки на тракторных санях. Кроме того, на тракторные сани смонтировали буровые станки для бурения взрывных скважин, на санной транспортной базе сделали склады взрывных материалов, взрывпункты, смоточные устройства, жилые балки», — отмечает Шмелёв. Кроме того, тюменские сейсморазведчики изобрели два новых способа сейсморазведочных работ: речную сейсморазведку и авиадесантное сейсмозондирование. При речной сейсморазведке вся аппаратура и оборудование монтируются на плавсредствах. Партия речной сейсморазведки при двух-трёх катерах и двух-трёх мотолодках способна своими силами уйти на участок работ за сотни километров от базы, отработать за сезон 400–500 км профилей и вернуться на базу. В авиадесантной сейсморазведке, так же, как и в авиадесантной гравиразведке, намечаются пункты, пригодные для посадки гидросамолётов. В партии 4–5 подготовительных бригад, каждая в составе четырёх человек — электрорадиомеханик, взрывник, бурильщик и рабочий. Грузовой самолёт доставляет бригаду на точку наблюдений и летит за следующей бригадой. Подготовительная бригада разматывает линию наблюдения, погружает заряды в грунт, на это уходит 2–3 часа. Другой самолёт, со смонтированной на нём сейсмостанцией прилетает к подготовленной точке, своими шлейфами подключается к линии наблюдения, производится грунтовой взрыв зарядов и регистрация взрыва аппаратурой. Авиадесантные сейсмозондирования, опираясь на непрерывные профили речной или наземной сейсморазведки, позволяют изучать структурное строение на площади.
Летом 1958 года партия речной сейсморазведки А.Е. Черепанова из Ханты-Мансийской геофизической экспедиции начала отрабатывать профиль по реке Конда от Шаима до Устье-Аха. Было обнаружено крупное антиклинальное поднятие осадочных пород, о чём Черепанов немедленно сообщил в экспедицию и Тюменское геологическое управление. Авиадесантная гравиметровая партия О.В. Шкутовой закрыла площадь гравиметровой съёмкой. Как вспоминал Шмелёв, авиадесантные партии установили, что антиклинальный перегиб имеет северо-восточное простирание и к северо-востоку от Конды разделяется на два обособленных перегиба. Так, летом 1958 года был открыт Шаимский вал, но для постановки глубокого поискового бурения нужны были конкретные точки под бурение, поэтому летом 1958 года туда и был направлен Гершаник.
«Зимой 1958–1959 годов были страшные морозы, температура доходила до -57 °C, — поделился воспоминаниями ветеран У райской нефтяной экспедиции Эдуард Осинцев. — Мы работали двумя бригадами: одна бурит, другая идёт впереди и обыкновенной, не механической, пилой расширяет дорогу до четырёх метров, чтобы протащить к следующей точке буровой станок на деревянных санях, будку и необходимое оборудование. Мы отбуриваем и уже по дороге второй бригады идём вперёд, опережаем их и начинаем рубить дорогу на следующие 5 километров уже для них. При этом мороз невозможный. Придёшь в будку с работы, а тебя судорога ломает». Холостякам приходилось жить в шестиместных палатках, где лишь печь «буржуйка», слой соснового лапника на снегу, а поверх него — спальные мешки. В темноте возвращались, готовили пищу по очереди. Вместо электричества — свеча. Семейные просились на постой к местным.
«Однажды даже пришлось жить на буровой. Над дизельным сараем из жердей сделали крышу, покрыли её в один слой толью. Никаких деревянных полов и стен не было. Еду готовили сами, о поварах речи не было. Жили в палатках, вода была в дефиците. Но, если бы мне сейчас представилась возможность заново прожить жизнь, я бы ни за что не поменял свой выбор», — вспоминал Эдуард Осинцев. Терпели все неудобства не зря. Наметилась структура, так называемый подземный холм, в котором могла сосредоточиться нефть. Летом 1959 года на Шаимскую землю прибыли буровики под руководством Семёна Урусова. Буровой мастер знаменитой бригады первооткрывателей в книге «Нефтяная эра Шаима» поделился воспоминаниями об этих событиях:
«До этого мы бурили в Заводоуковском районе, Викуловском, Абатском, Голышмановском, Ишимском районах. Везде вода, только её мы и открывали. А в 1959 году вызывает меня в Тюмень Эрвье. «Семён, — говорит, — надо тебе с бригадой ехать в район Шаима». — «А что там?» — «А там обязательно должна быть нефть». Безусловно, я дал согласие. Но не все согласились поехать. Вызвались помбуры, а бурильщиков — ни одного…»

Первый в Западной Сибири приток нефти дала поисковая скважина П-2, пробуренная на Мулымьинской структуре в окрестностях деревни Ушья 25 сентября 1959 года.
«25 сентября на Мулымьинской структуре, вблизи села Шаим, на глубине 1405 м был открыт нефтеносный пласт, суточный дебит которого, по предварительным данным, составляет свыше 1 т лёгкой нефти… Учитывая, что село Шаим находится на расстоянии 280 км от села Малый Атлым, где также обнаружено наличие нефти, можно рассчитывать на большие перспективы первого нефтеносного района в Сибири. Тюменская область в скором будущем может стать новым советским Баку!»
(Газета «Тюменская правда» от 4 октября 1959 г.)

Участник тех событий, старший инженер Геннадий Махалин об открытии Шаимской нефти вспоминал так:
«Первая скважина дала нефть. Правда, небольшую — лишь полторы тонны в сутки. Начальник Шаимской экспедиции Михаил Шалавин спрашивал у опытных рабочих: «Как должен выглядеть фонтан?» Те что-то объясняли, но никто точно не знал как: фонтанов в глаза ещё не видели. Работали-то с эксплуатационными скважинами, а это разведочная. Прилетело начальство из Тюменского обкома партии. Видно было, что результаты их разочаровали. Хотелось побыстрее партии и правительству доложить об открытии месторождения, а тут нефти с гулькин нос.
Для исследования Мулымьинской площади бригада начала бурить следующую скважину — № 7».

АКТ о заложении разведочной скважины № 6-пр на Мулымьинской площади от 10 сентября 1959 г.
1. Скважина № 6-пр закладывается на Мулымьинской площади на северо-восточном погружении Шаимского вала на палеозойский горизонт, в соответствии с планом разведки на 1959 г., утверждённым начальником производственно-геологического управления по Сибири Г.Л. Гришиным от 17 июля 1959 г.
2. Задачи, возлагаемые на скважину: выявление и оконтуривание нефтяной залежи в валанжино-палеозойских отложениях, уточнение стратиграфии и тектоники района работ.
3. Скважина 6-пр находится на расстоянии 6 км на восток от пос. Мулымья и в 700 м на юго-запад от озера Немого на правом берегу р. Конды.
4. Местоположение скважины № 6-пр указано комиссией в составе главного геолога экспедиции М.М. Бинштока, старшего геолога буровой партии А.В. Завьялова, техника-геодезиста Л.И. Михеева.
«Точка» в натуре сдана для сооружения вышки.
Начальник Ханты-Мансийской КГРЭ И.М. Жук
Главный геолог М.М. Биншток
Старший геолог Шаимской буровой партии А.В. Завьялов
«Акт утверждаю»
Главный геолог Тюменского геологического управления Л.И. Ровнин

К концу марта скважину удалось довести до проектной глубины 1 тыс. 436 м. 29 марта 1960 г. был взят очередной пробный керн, и в трещинах породы была обнаружена нефть. Прошло ещё три недели и скважина начала фонтанировать.
Начальник Тюменского территориального геологического управления Ю.Г. Эрвье, главный геолог Л.И. Ровнин, главный геофизик В.В. Ансимов и начальник Шаимской экспедиции М.В. Шалавин телеграфировали в Тюменский обком КПСС:
«Докладываем вам, что из скважины № 7 Мулымьинской площади 25 апреля 1960 года впервые в Тюменской области получена промышленная нефть. Суточный дебит нефти составляет 10–12 тонн. Скважина поставлена на приток и дальнейшее изучение».
Обе скважины, пробуренные на Мулымьинской площади, вскрыли кристаллические породы палеозоя. Поиски промышленной нефти продолжились. Большая надежда возлагалась на скважину Р-6, бурение которой должна была начать бригада Урусова. Контроль за работами осуществлялся постоянно. Результаты по Р-6 ежедневно сообщались в Тюмень. В начале июня 1960 года был вскрыт 12-метровый пласт нефтяного песчаника. Каротажные диаграммы и керн начальник Шаимской экспедиции Михаил Шалавин вместе с геофизиком Виктором Ирбэ лично отвезли в Тюмень и положили прямо на стол начальника Тюменского территориального геологического управления Юрию Эрвье. Тогда решение на спуск обсадной колонны принималось только в Тюмени. 13 июня 1960 года бурение скважины Р-6 было закончено. Проходку на глубину 1523 метра совершили за 18 дней. 17 июня началась перфорация, 18 июня скважина зафонтанировала. А потом пришла та самая знаменитая радиограмма «Ики юз али — уч юз».
Махалин рассказывал, что дебит был в разы больше. Но Шалавин после предыдущих испытаний побоялся сообщить о реальных объёмах и на всякий случай уменьшил показатели. Могли ведь и с работы снять, если что не так…
«Когда открыли задвижку, вздрогнула труба, и мощный поток нефти и газа хлынул в вырытый амбар, превратившийся вскоре в нефтяное озеро. Вот тогда мы поняли, что такое фонтан», — вспоминали очевидцы.
«Первая сибирская нефть получена!» — рапортовали все газеты с фотографиями умывающихся нефтью первопроходцев на первых полосах. Сейчас трудно представить, но тогда местное население из ближайших деревень в одном порыве устремилось к месту нефтяного фонтана, кто на лодках, кто пешком. Всем хотелось увидеть эту нефть. На Р-6 вылетел академик А.А. Трофимук, директор Института геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР.
— В тяжелейших условиях сибирской тайги эти люди творят чудеса, — сказал он тогда корреспонденту «Тюменской правды».

Из рассказа Льва Ивановича Ровнина
— Первую промышленную нефть получили в Шаиме. Я настоял, чтобы провели сейсморазведку в Шаимской зоне. К лету 1959 года в верховьях реки Конда наша Ханты-Мансийская сейсморазведочная экспедиция выявила Мулымьинское поднятие. В навигацию сюда с большим трудом затащили по Конде две буровые установки, необходимые материалы. Для бурения первой скважины Юрий Георгиевич Эрвье направил в Шаим лучшего бурового мастера Семёна Никитича Урусова, его бригада имела большой опыт скоростного бурения глубоких скважин. Пробурили скважину. И вдруг мне сообщают (я как раз был в Ханты-Мансийске), что Эрвье дал команду скважину не испытывать, а станок перетащить на следующую точку, поскольку, мол, по керну и каротажным диаграммам интересных объектов в ней нет. Я так тогда возмутился, даже поссорился с Эрвье и потребовал, чтобы буровой станок вернули. Опробовали скважину. Тем же испытанным методом открытого забоя в необсаженной колонне (как в Берёзово, Покровке и других местах). И получили семь тонн нефти в сутки! Семь тонн из пород палеозойского фундамента!
Я утвердил здесь, на Шаимском поднятии ещё несколько скважин. В мае 1960-го бригада Урусова забурила скважину № 6, а в июне 22-го, в Тюмень, в геологическое управление пришла радиограмма, что скважина выдала фонтан нефти под 600 тонн в сутки! Каково?! Мы получили в Шаиме (теперь там построен город Урай) первую промышленную нефть. Это был успех! Ему радовались все. К нам в геологическое управление приходило много телеграмм с поздравлениями. На скважине № 6 побывало руководство разных уровней, академик Андрей Алексеевич Трофимук, начальник Главгеологии РСФСР Сергей Васильевич Горюнов. Все понимали, что Тюменская область вышла на прямой путь к созданию новой нефтяной базы страны.
После сообщения об открытии первой западносибирской нефти Совет министров СССР 20 марта 1960 г. принял постановление «О неотложных мерах по усилению строительства в районе Западно-Сибирского нефтегазового комплекса». В нём были намечены основные направления широкомасштабного промышленного освоения Западно-Сибирского региона.
В своих воспоминаниях Юрий Эрвье так описал впечатления от посещения этой буровой: «Набираем пробу. Прекрасная зеленовато-коричневая с золотистой пеной ароматическая жидкость. Разве могут сравниться для нефтяника с запахом нефти любые самые дорогие духи! Нет, их запах в сравнении с нефтью — ничто. Берём на ладонь, растираем, нюхаем. Хочется даже попробовать на вкус. Радость, большая радость. Ведь это первая сибирская нефть».
«Это первая большая нефть Сибири, имеющая промышленное значение… До сего времени среди геологов ещё были скептики, которые не верили в перспективность наших районов. Теперь от споров все перейдут к действиям…» — слова директора Института геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР академика Андрея Трофимука, посетившего буровую площадку, для Льва Ровнина прозвучали как напутствие к подготовке новых площадок поиска. Нефть есть, её не может не быть!

Мегион: продолжение следует
Геологам сопутствовал успех. В 1960 году территориальное управление «Тюменьнефтегеология» по объёму буровых работ вдвое превзошло показатели 1955 года. А 1961-й стал ещё «урожайнее» на впечатляющие события в истории нефтяной промышленности региона. Сказало своё слово Среднее Приобье. В тот год мощно прозвучало слово «Мегион».
«Посёлок, лежащий в устье протоки, огибающий материк», — такую запись в 1810 году оставил исследователь Сибири А.А. Дунин-Горкавич в своих дневниках. Это было первое упоминание о Мегионе. В эти глухие таёжные места, богатые на медведя, соболя, глухаря, и забрели вездесущие геологи. 13 сентября 1957 года на Сургутскую землю высадился первый десант геологоразведчиков из Кузбасса под руководством молодого геолога Фармана Салманова. Народ энергичный, бесстрашный. Средний возраст — 28 лет.
Убедившись, что нефти в Кузбассе не предвидится, Салманов погрузил незамысловатый скарб геологов на несколько барж и уехал вести разведывательные работы под Сургутом.
Это событие за многие годы обросло многочисленными версиями и интерпретациями. Кто-то говорит: это был дерзкий поступок Фармана Салманова, который рогом упёрся, поверив в перспективность Среднего Приобья: «У меня слишком большое желание отыскать нефть. И мы обязательно найдём её под сургутскими болотами». Начальство же возмущалось: «Средства отпущены на разведку в Кузбассе, а будут расходоваться в другой области!»
Другие исследователи считают, что никакого самоуправства в том поступке не было: перебазировка была разрешена Новосибирским территориальным геологическим управлением. Только получив положительный ответ о выделении земли под Грязненскую нефтеразведку в Сургуте, Салманов приступил к подготовке переезда из Кузбасса. Даже смета была выделена под переезд, что исключает версию о единоличном принятии решения Салмановым. Правда, сроки перебазировки Салманов решил форсировать.
Как бы там ни было, в апреле 1958 года организуется Сургутская нефтеразведка глубокого бурения под руководством Салманова.
С Салмановым приехал Евграф Тепляков, назначенный главным геологом Сургутской экспедиции. На новом месте приходилось всё начинать с нуля. Не хватало жилья, складов, кадров. Всё везли за сотни километров. Буровая поднималась до обидного медленно. Наконец, начали бурение. Буровые мастера Виктор Лагутин и Николай Багдасарьянц приступили к проходке первых метров.
Евграф Тепляков в это время ни на час не покидал буровую. Но, увы, фонтана не получилось. Недра не отдавали своё содержимое. Как тут не впасть в отчаянье?
И всё же усилий геологи не оставляли. Монтировали буровые вышки, испытывали скважины, изучали материалы геофизических сезонов. Но скважины с упорством, достойным лучшего применения, отдавали лишь минеральную воду.
«Только Мегион! Обнаружим там нефть — дело пойдёт!», — сказал на одном из совещаний Фарман Салманов. «Поезжай на Баграс, Граня!» — напутствовал он Теплякова.
«Наши взоры всё время обращались к центральной части Западно-Сибирской низменности, — вспоминал Ровнин, — по нашим представлениям и мнению учёных Н.Н. Ростовцева, А.А. Трофимука, А.А. Бакирова, В.Д. Наливкина, центральная часть низменности обладала всеми геологическими условиями, необходимыми для формирования месторождений нефти. Поэтому поиск, набирая темпы, продолжался. В восточной половине Тюменской области работало Новосибирское геологическое управление, возглавляемое Ю.П. Номикосовым, Ю.К. Мироновым и В.М. Злобиным. Его Сургутская нефтеразведка, вошедшая в конце 1959 года по решению руководителей Тюменской области в состав Тюменского территориального геологического управления, бурила скважины на Сургутской, Пимской, Мегионской площадях.
Летом 1960 года я побывал на скважине № 1 Мегионской площади. Техник-геолог, фамилию которого не помню, потерявший на войне руку, показал мне поднятый из скважины керн. При внимательном осмотре оказалось, что трёхметровый прослой песчаников на глубине 2175–2178 метров в аргиллитах валанжина издаёт запах нефти! Его мы и простреляли при опробовании скважины. Перед тем как определить интервал первого объекта перфорации обсадной колонны, мы получили заключение интерпретаторов электрокаротажа. Они не обнаружили в скважине ни одного нефтяного пласта. Испытание первого интервала принесло существенный результат: скважина зафонтанировала чистой нефтью с дебитом более 100 тонн в сутки. Сразу же возникло предположение, что работает какой-то другой пласт. Ниже интервала испытания хороших проницаемых пластов по каротажной диаграмме не было. А выше, по оценке интерпретаторов, залегает 20-метровый пласт водоносных песчаников. Тогда я дал указание прострелять его. После этого дебит нефти возрос до 240 тонн в сутки. Так был открыт ставший теперь знаменитым пласт Б8, открыто Мегионское месторождение нефти — предвестник уникального по запасам Самотлорского месторождения. В это открытие много энергии вложили руководители Сургутской экспедиции Ф.К. Салманов, Б.В. Савельев, А.Т. Горский, бригада бурового мастера Г.И. Норкина.»
21 марта 1961 года из Мегиона пришла долгожданная радиограмма: «Салманову. Скважина фонтанирует. Идёт вода с нефтью. Скважину закрыли. Как быть? Тепляков».
«Откройте скважину, проводите отвод на озеро. Утром прилечу», — сообщает в ответной телеграмме Салманов.
Утром Салманов самолетом АН-2 вылетел на буровую. Проваливаясь в глубоком мартовском снегу, Тепляков с Салмановым бежали к скважине:
— Открывай задвижку! — крикнул Тепляков буровому мастеру Григорию Норкину, стоявшему возле скважины.
Тот открыл и, как описывали в своих репортажах журналисты, «тугая струя нефти вырвалась наружу подобно джинну из кувшина. Все стали мазать лица друг друга чёрной жидкостью».
Дата 21 марта 1961 года теперь уже ни за что не затеряется в победном списке геологов. Мегион взят. Освоению сибирских месторождений очень шла военная терминология.
В этот же день в Тюмень и Москву направили телеграммы: «В Мегионе получен фонтан нефти дебитом свыше пятисот тонн».
Мегион стал пионером большой сибирской нефти. В 1962 году, когда была организована нефтеразведочная экспедиция, здесь стояли баржи и вагончики. Как писали газеты того времени, адрес экспедиции был коротким: «Нижневартовский район, посёлок Мегион. Тайга».
Новое месторождение получило название Мегионское. Возглавившему Мегионскую нефтеразведочную экспедицию Владимиру Абазарову вскоре поручат непростое дело — взять штурмом Самотлор. Но к тому рывку надо было ещё подготовиться…
Что ни первооткрыватель — то характер. В Абазарове руководство Главка было уверено на все сто: уж он-то не подведёт.
Абазаров приехал на Север накануне громких открытий нефти. После окончания Грозненского нефтяного института в 1954 году Владимир работал в «Черноморнефти», а затем буровым мастером «Сталинграднефти». Опыт был, а открытий не было. Но в тридцать лет просто работа за зарплату его не устраивала. Он искал способ испытать себя. В начале 1959 года написал письмо в Тюменское геологическое управление и вскоре получил ответ от начальника Главка Юрия Эрвье с приглашением поработать на Севере. Его не отпускали, буровой мастер такого класса встречается не часто. На попытку уволиться «по закону» пригрозили даже статьёй. Абазаров проявил упорство, уехал без трудовой.
— Взял отпуск и уехал, не уволившись, — беспечно рассказывал он потом.
Он никогда не жалел об этом поступке. В Среднем Приобье ему будет сопутствовать удача. Геологу чтобы быть счастливым, важно сделать хотя бы одно открытие, а у него их — целое созвездие, и самый главный бриллиант — Самотлор — шестое по величине в мире месторождение.
В 1962 году он возглавит Мегионскую геологоразведочную партию, но сначала поработает в Ханты-Мансийской и Березовской геологоразведочных экспедициях. Приехав с юга, Абазаров не обладал опытом организации работ в северных широтах. Как завезти тонны оборудования в условиях бездорожья, весенней распутицы, сибирских морозов? Как расселить на голом месте рабочих экспедиции? — вопросы, вопросы…
- Около недели мы добирались на катере «Академик Губкин» от Берёзова до Мегиона, — рассказывал Абазаров своему другу Владимиру Салмину, бывшему первому секретарю окружкома комсомола. — Выйдя на высокий берег Меги, я увидел более десятка срубов домов без крыш, около сотни палаток вдоль берега и кучи пней, разбросанных по всей прилегающей территории. Вдали от берега стояли два навеса: под одним — электростанция, под другим — труборезный станок и монтирующая котельная. И всё. Таким предстал передо мной будущий город Мегион.
- Предшественник Абазарова Михаил Владимирович Шалавин, пробыв в должности начальника экспедиции около полумесяца, с началом навигации «сбежал», — рассказывал Сергей Великопольский, возглавлявший Нижневартовскую партийную организацию, — На него было заведено уголовное дело «за варварскую вырубку кедрового бора на берегу Меги». На тот момент, в 1961 году, экспедицией было открыто лишь одно Мегионское нефтяное месторождение, на котором были пройдены три скважины, в бурении находилась четвёртая.
Первоочередной задачей Абазаров поставил наращивание темпов разведки и подготовки запасов нефти, прежде всего на Мегионском месторождении. К лету 1963-го года экспедиция вышла в число лучших предприятий с объёмом более тридцати тысяч метров бурения в год. Таких темпов в области ещё не знали.

Усть-Балык: пахнет нефтишкой
15 октября 1961 года из скважины Р-62 на Усть-Балыкской площади был получен первый в Сургутском районе нефтяной фонтан с дебитом около 300 тонн в сутки. Работы проводились Сургутской нефтеразведочной экспедицией под руководством Фармана Салманова. Этому громкому событию предшествовал ряд обстоятельств.
В один из жарких дней июля 1961 на берег Юганской Оби близ Усть-Балыкских юрт высадился отряд геологоразведчиков, возглавляемый Михаилом Ветровым, с бригадой плотников под руководством Карла Иванченко. Бригаде строителей было поручено построить жильё для геологов и буровиков. Первую улицу в посёлке назвали в честь Юрия Гагарина — первопроходца космоса. До первого фонтана Усть-Балыка оставалось несколько месяцев.
Ещё в зиму 1960-го было сейсморазведчиками обнаружено крупное поднятие — Усть-Балыкское.
«Нашим сейсморазведчикам здесь опять пришлось применить смекалку и отступить от общепринятых норм, — рассказывал Ровнин. — В чём это заключалось? Сейсморазведка обычно работает так: бурят мелкую скважину. Семьдесят-сто пятьдесят метров, опускают в неё снаряд, взрывают его и записывают сейсмоприёмниками длины отражённых волн, другие показатели. А в Усть-Балыке заряд подвешивали на палочках. На поверхности. И производили взрыв без бурения скважины».
По словам Льва Ивановича, не от хорошей жизни сделали они это — просто не было техники, и они нашли такой выход из безвыходной ситуации. Но самое интересное: таким способом было детализировано Усть-Балыкское крупное поднятие на южном склоне Пимского вала.
«У нас был катер, и весной мы с Эрвье поплыли от Ханты-Мансийска в Сургут, — вспоминал Ровнин, — зашли на катере в Юганскую Обь, на Усть-Балыкскую площадь. Посмотрел я на берег и говорю: «Юрий Георгиевич, сам Бог велел задать здесь 62 скважину». А он: «Валяй! Берег хороший, не заболоченный». Когда пробурили скважину, я осмотрел керн: «Ребята, что-то пахнет-то нефтишкой». А они мне: «Так это мы керн мыли в нефтяном ведре, так вот он и пахнет». Я отругал их, конечно, но не очень поверил, понял, что они хотят как-то оправдаться, и дал команду сделать каротаж. Сделали каротаж, электромагнитные диаграммы, я посмотрел на них: «Ёлки зелёные! Какие сопротивления пород! Здесь точно что-то будет! Или нефть или газ. Так оно и вышло!»
В той поездке вместе с Эрвье и Ровниным были Евграф Тепляков и Борис Савельев. Вместе смотрели первый нефтяной керн — поднятую из скважины породу.
«Его запах принёс много радости. Ведь это был первый в Сургутском Приобье нефтяной керн, говорящий о больших перспективах. Как все геологи, мы прикинули запасы нефти по этому пласту. Получалась внушительная цифра. Тут же Евграф Тепляков начал мечтать о нефтепромысле. А когда мы, возбуждённые, радостные, добрались до гидросамолёта, где нас поджидал лётчик Михаил Иванович Медведев, и, смеясь, сказали ему, что на том месте, где он стоит, будет большой причал, от которого пойдёт большая нефть, Медведев тоже обрадованно сказал: «Доброе дело сделаете», — рассказывал спустя годы Лев Иванович.
«Доброе дело» готовили как подарок очередному XXII партийному съезду.
Накануне первый секретарь Тюменского обкома партии Борис Евдокимович Щербина пригласил Эрьве и Ровнина в обком партии.
- Чем же тюменские геологи встретят XXII съезд КПСС? — спросил первый секретарь Тюменского обкома партии Борис Евдокимович Щербина.
— К началу работы съезда откроем не менее двух месторождений нефти, и одно Усть-Балык, — заверили они.
О возможном подарке геологов съезду тут же доложили в министерство, а Ровнина командировали руководить работами.
Позже он рассказывал:
«Прилетел в Сургут, поселился на квартире у Фармана Салманова, он был начальником Сургутской экспедиции, с его квартиры вместе с ним и командовали. Была налажена хорошая связь с буровой № 62. Там находились начальник партии по испытанию Марк Моисеевич Биншток и старший геолог Усть-Балыкской партии Евграф Артемьевич Тепляков.
Наметил испытать три перспективных горизонта. Простреляли самый нижний, из которого был получен нефтяной керн. Пять дней напряжённой работы — и в результате получили… воду. Это была серьёзная неудача. Но мы не очень расстраивались, у нас ещё в запасе было два нефтяных пласта. Дали на буровую указание водоносный горизонт залить цементом и приступить к испытанию следующего пласта. Однако когда стали готовиться к заливке цемента, оказалось, что на буровой не хватает насосно-компрессорных труб. Взять их, кроме как в Сургуте, негде. А до Сургута сто тридцать километров. Причём навигация давно закончилась. По Оби и её притоку Большому Югану — ледяные забереги, обстановочных огней нет. Что делать? На Севере я много встречал смелых и даже рисковых людей. И среди геологов, и среди лётчиков, и среди речников. И сейчас нашёлся капитан катера, имени его я, к сожалению, не запомнил, который вызвался провезти нам трубы. И действительно, к утру трубы были доставлены. Но на этом наши злоключения не кончились. Не буду о них рассказывать, скажу только, что несколько дней буровая бригада работала просто героически.
Случилось так, что перед самым началом испытания из бригады ушёл буровой мастер. Руководство бригадой было поручено бурильщику Г.П. Жумажанову. Недосыпая, в начавшуюся октябрьскую стужу поистине героически трудились люди. Во что бы то ни стало получить нефть, ведь в этих краях её ещё не было, — вот чем жили все они эти дни.
Наконец, настал день 15 октября 1961 года. К утру закончили прострел скважины против предполагаемого нефтяного объекта и начали спуск труб. В полдень из скважины стали откачивать первые порции воды для возбуждения пласта. Уровень снижался не быстро: сто, двести, пятьсот метров. Никакого фонтана нет. Шестьсот метров — всё спокойно. Глубина уже превышала предел, после которого редко бывают нефтяные фонтаны. Невесёлые мысли проносились в это время у меня, у Салманова да и у всех, кто жил эти дни в тревожном ожидании. Мы молча сидели на рации, обдумывая, что же могло случиться? Почему нет фонтана? И вдруг Жданов схватился за наушники и закричал: «Фонтан!» Кажется, мы вначале даже усомнились в этом. Не поверили. Но вот на телеграфном бланке появились долгожданные, такие дорогие сейчас слова: «Сургут. Ровнину. Салманову. Скважина начала фонтанировать нефтью. Длина струи десять метров. Тепляков. Ветров».
Нашу радость невозможно выразить словами! Как долго мы шли к этой нефти!»
Так 15 октября 1961 года открыли Усть-Балыкское месторождение. Позже, на месте посёлка геологов Усть-Балык был построен город Нефтеюганск.
Усть-Балыкское месторождение оказалось многопластовым — 16 залежей нефти, с запасами более 350 млн т.
В тот же день, 15 октября 1961 года, за два дня до открытия съезда, Шаимская нефтеразведочная экспедиция открыла Мортымьинское месторождение нефти. Такой двойной подарок к съезду получился.
«Это была гордость за геологов, буровиков, геофизиков — за всех, кто вложил частицу своих мыслей и жизни в новое открытие — первый фонтан на Усть-Балыке. Особенно близка и понятна она тем, кто, начиная с 1949 года, в поисках нефти измерял труднодоступную тюменскую землю, кто терпел неудачу за неудачей долгие, нелёгкие годы», — спустя годы говорил Ровнин.
В тот же день в Кремль, в президиум XXII съезда, на имя делегации от Тюменской областной партийной организации была послана телеграмма. В ответ была получена поздравительная правительственная — с пожеланиями больших успехов и дальнейших открытий. На партийном съезде была поставлена задача — к 1980 году в шесть раз увеличить объём промышленной продукции, а для этого добычу нефти и газа в стране необходимо было увеличить где-то в пятнадцать раз.
В журнале «Геология и геофизика» (№ 10, 1961) опубликована статья «Западно-Сибирская низменность — новая база нефтегазодобычи СССР. Её авторы — Ф.Г. Гурари, В.П. Казаринов, М.В. Касьянов, Ю.К. Миронов, И.И. Нестеров, Н.Н. Ростовцев, Л.И. Ровнин, М.Я. Руткевич, А.А. Трофимук, Ю.Г. Эрвье, основываясь на открытии высокопродуктивных нефтяных месторождений в Шаиме и Мегионе, оценили перспективную площадь нефтегазоносности Западно-Сибирской низменности в 1,5 млн км2 (при общей площади 3,4 млн км2).
«Сейчас уже, — отмечают авторы, — достаточно отчётливо проступают контуры новой Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции, содержащей в своих недрах громадные запасы нефти и газа, которые, очевидно, превысят запасы даже таких основных нефтегазодобывающих районов СССР, как Волго-Уральская область. В статье публикуется первая схематическая карта прогнозов нефтегазоносности Западно-Сибирской низменности, составленная большим коллективом сотрудников научных и производственных организаций. 19 мая 1962 года Совет министров СССР принял постановление «О мерах по усилению геолого-разведочных работ на нефть и газ в районах Западной Сибири», в котором, в частности, была поставлена задача подготовить к разработке основные горизонты Усть-Балыкского, Мегионского и Шаимского месторождений.
Затем были новые фонтаны, а 18 декабря 1962 года Усть-Балыкское месторождение окончательно подтвердило, что запасы его богатейшие. Из скважины № 63 ударил фонтан с суточным дебитом нефти 800 тонн. Таких в Тюменской области ещё не было. О богатейших запасах Усть-Балыка заговорили на всю страну. Месторождение хотели назвать Партсъездовским, впрочем, так первоначально планировали назвать рабочий посёлок.
В книге «Главный геолог», посвящённой Юрию Эрвье, Лилия Немёнова рассказывает, как возникло это название Нефтеюганск:
«В ту весну 61-го года стояла большая вода. Протоки Оби, обычно мелководные, стали тёмными и глубокими, по ним свободно проходили катера. Эрвье, Ровнин, Салманов и Биншток плыли на катере по одной из проток. Они побывали на Пимской скважине. Несколько южнее выявили крупную Усть-Балыкскую структуру. Нужно было детально осмотреть точки, где проектировался разворот работ. Уточнить место для будущего посёлка нефтеразведчиков, прикинуть, где удобнее разместить базу…
Весенняя ночь черна, как сажа. Катер остановился на ночлег.
Спать не хотелось. Эрвье работал. Ровнин сидел на скамье и усмешливо слушал, как спорят Салманов и Биншток. По темпераменту они, пожалуй, не уступали друг другу, только Салманов, выкатив чёрные глазищи, шёл напролом, как танк, а Биншток наступал и отступал, как мушкетёр в дуэлях на шпагах. Они готовы были спорить обо всём на свете и очень удивлялись, когда оказывалось, что стоят, в сущности, на одних позициях. Наступала минута молчания, а затем лениво-небрежная реплика Ровнина снова подливала масла в огонь.
Эрвье нравились их пыл, упорство, остроумие. Но за иллюминатором дышала такая счастливо-тревожная весенняя ночь и так хотелось её запомнить отдельно, по-особому, что он вдруг прервал расходившихся спорщиков и предложил подумать над названием посёлка.
Наступила тишина. Каждому представилось: вот мы назовем посёлок, который потом превратится в большой город, и нас уже не будет, а он станет расти и расти… Посыпались предложения: Геолог, Нефтегорск, Нефтеобск… Всё это было близко, но не то. Потом сообразили, что находятся на Юганской Оби, и посёлок, значит, Нефтеюганск.
Название понравилось. Позже его закрепил облисполком.
А 23 марта 1964 года было открыто Южно-Балыкское месторождение. В этот день начальник Усть-Балыкской конторы бурения И.Г. Шаповалов направил главному геологу Тюменского геологического управления Л.И. Ровнину радиограмму о фонтанировании скважины Р-91.
И уже через два месяца, 26 мая 1964 года с временного причала на Юганской Оби весь посёлок наблюдал за первой отгрузкой нефти с Усть-Балыкского месторождения. Нефтяной караван отправился на Омский нефтеперерабатывающий завод».
Очевидец тех событий, активный участник преобразований, происходивших на югорской земле, Виктор Редикульцев довольно подробно описал, как это было:
«К отправке первой нефти готовились как к торжественному моменту. Готовились все в Нефтеюганске, Сургуте и даже области, хотя к периоду отправки усть-балыкской нефти 22 мая 1964 года была отправлена первая нефть Шаима. Произошло это раньше на четыре дня. К ускоренной отправке одинаково стремились оба района, но кондинцы опередили только лишь потому, что Конда и Иртыш вскрываются ото льда на неделю раньше, чем излучина Оби от Нижневартовска до Ханты-Мансийска. Там, в Шаиме, это мероприятие прошло тихо и скромно.
Из сообщений окружного радио мы узнали, что представителями из области на отправке нефти были Л. Ровнин — главный геолог «Геологоуправления» и А. Ботаногов — начальник Тюменского линейного пароходства. Газеты по этому поводу пока молчали.
В Нефтеюганске руководство экспедиции в эти майские дни вообще не знало покоя. Геологи с представителями нефтяников открывали и закрывали задвижки на скважинах, заполняли нефтью резервуары…
К назначенному сроку 26 мая 1964 года всё было готово. Утром ждали вертолёт из Сургута с гостями. Было известно, что в шесть часов утра из Сургута отплыла трюмная баржа с самодеятельными артистами.
Главным фактором, определяющим начало митинга, естественно, было прибытие наливного парохода и несамоходных судов.
Площадь на берегу реки для проведения митинга была готова. Собралось почти всё население Нефтеюганска. Майский день был тёплый, светлый, солнечный. Река Юганская Обь мирно несла свои воды, поблёскивала мелкой рябью в лучах весеннего солнца. В небе изредка пролетали с настороженными криками небольшие группы водоплавающей птицы.
Жители Нефтеюганска предвкушали очередную радость большой победы. Они, кучкуясь, вели разговор о предстоящем событии, приближающейся красоте наступающего очередного лета и ласкающем солнце, полчищах комаров и оводов, которые будут назойливо досаждать всё лето.
На вертолёте прибыли первый секретарь промышленного обкома КПСС А. Протозанов с несколькими ответственными работниками. Прибыли также первый секретарь окружкома КПСС С. Соловьев с группой руководителей окружных организаций, секретарь райкома партии В. Бахилов и председатель райисполкома А. Григорьева с руководителями районных организаций. На сутки раньше приехали руководители геологического управления Ю. Эрвье и Л. Ровнин со своей группой. Была делегация Нижневартовского района. Прибыли работники телевидения, кинохроники, корреспонденты центральных, областных, окружных и районных газет.
На одном из резервуаров большими буквами было написано: «Усть-Балыкскую нефть — Родине!» Невдалеке на скважине Р-80 был помещён щит: «Скважину бурила буровая бригада Б. Блинова в 1962 г.» Возле трибуны было много транспарантов. На одном из них написано: «Честь и слава монтажникам Петру Зацаренко, Николаю Горбачёву, Александру Кислицину, Геннадию Крысину, Василию Петрову за самоотверженный труд на сооружении объектов пробной эксплуатации!» Был транспарант с призывом: «Товарищи монтажники! Закончим прокладку нефтепровода по постоянной схеме добычи нефти к 1 апреля 1965 года». Геологи и их бригады в свою честь здравиц и приветствий не написали, поскромничали. Проход на причал к нефтеналиву был перегорожен красной лентой. Перед ним была задвижка, позволяющая переливать нефть в танкер. Далее за ней шёл гофрированный шланг на нефтеналив.
И вот пароход «Капитан» под командованием капитана Н. Лукина подвёл первую нефтеналивную баржу НС-1 к причалу, а вторую — к необустроенному берегу. Команда выполнила их швартовку. Затем швартовался сам пароход. Н. Лукин сошёл на берег и, как положено в таких случаях, отдал рапорт первому секретарю обкома КПСС А. Протозанову…На митинге официально было заявлено всей стране и всему миру, что на Среднем Приобье родился новый нефтяной район».

Добавить скорости!
Итак, в 1964 году Государственная комиссия, ознакомившись с состоянием дел на месторождениях, приняла решение начать промышленную добычу нефти. Был дан старт пробной эксплуатация Шаимского, Усть-Балыкского и Мегионского месторождений. Но скептики, по-прежнему считавшие невыгодной добычу на Тюменском Севере, продолжали доказывать, что для страны, добывающей ежегодно более двухсот миллионов тонн нефти, тюменские десятки тысяч тонн ничего не значат.
— Многие утверждали, что бурение в Западной Сибири будет очень дорогим, — рассказывал спустя годы председатель Госплана Н.К. Байбаков. На деле же оказалось, что стоимость глубокого бурения здесь дешевле, чем в других нефтяных районах Российской Федерации, в среднем на треть, а скорость бурения выше почти вдвое. Отмечу, что в мировой практике ещё не было примера такого размаха работ по освоению нефтяных и газовых месторождений в условиях вечной мерзлоты. Американцы, например, в то время в таких условиях почти не работали.
В короткие сроки геофизические исследования охватили территорию Западной Сибири до самого Карского моря. В результате были выявлены многочисленные структуры — возможные вместилища нефти и газа.
Лев Иванович Ровнин был одним из тех, кто придал ускорение геологоразведочным работам на Севере. Если бы на выявленных структурах скважины бурили, как и раньше, через небольшие расстояния, то многие месторождения Сибири были бы открыты с большим опозданием.
«Увеличение «шага» опорного бурения сработало. Было предложено бурить по скважине на каждой выявленной структуре. И в короткий срок представление о строении огромной территории Западной Сибири было получено, после чего разработали поисковые критерии», — об этом спустя годы говорил Н.К. Байбаков, поддержавший тюменских геологов. Страна, говорил он, не может ждать десятилетия, пока весь район будет детально изучен; никаких средств не хватит. Вот почему было решено «прострелять» Западную Сибирь с юга на север через большие расстояния.
Об этом ускоренном методе геологоразведки вспоминал и Лев Иванович Ровнин:
— Раньше Государственная комиссия по запасам требовала, чтобы на месторождении для выяснения всех его характеристик было пробурено не менее десяти-двенадцати скважин. А мы заметили: пласты-то одни и те же, и они здесь почти не изменяются. И тогда возник резонный вопрос: зачем бурить столько скважин? Прежде ведь по инструкции бурили скважины через каждые полтора-два километра. А я вышел с предложением бурить только через каждые четыре. В министерстве сказали: что ж, делай, если докажешь целесообразность метода. С тех пор эти стандартные четыре километра так и остались нормой. А на Уренгое я решил бурить скважины аж через пятнадцать километров! Небывалое дело!
Словом, мы, геологи, вели постоянный поиск оптимальных решений. Нас поддержал и начальник «Главтюменнефтегаза» Виктор Иванович Муравленко: «С вами можно иметь дело», — сказал он. И мы стали бурить столько скважин, чтобы обеспечить, с одной стороны, себе, геологам, прирост разведанных запасов, а с другой — быстрее передавать Муравленко месторождения для обустройства и ввода в эксплуатацию. Дошли до того, что стали бурить шесть скважин — и передавали месторождение «Главтюменнефтегазу».
«В моей практике были случаи, когда полностью просчитанная вероятность крупной находки оказывалась незначительной. В связи с этим пришлось пересмотреть технологии научной обоснованности выбора перспективных площадей и внести серьёзные поправки в методику работ. Благодаря этому удалось доказать крупность запасов ряда нефтегазовых месторождений путём бурения скважины между удалёнными соседними поднятиями, у которых абсолютные отметки водонефтяного контакта были одинаковыми.
Трудной проблемой была реализация обоснованного мною в 1957 году в изданном научном труде доказательства того, что территория Ямало-Ненецкого автономного округа имеет положительные геологические факторы для формирования уникальных и крупных месторождений газа в песчаной толще сеноманского яруса верхнего мела.
Мои предложения не находили поддержки специалистов в Мингео РСФСР, ссылавшихся на то, что песчаники сеноманского яруса везде водоносны.
Только после моего жёсткого выступления на совещании геологических организаций Мингео РСФСР в 1959 году в Новосибирске вопрос о бурении скважины у посёлка Тазовское был решён положительно. Впоследствии из этой скважины был получен мощный фонтан природного газа», — вспоминал Ровнин.

Самотлор: как заговорило «мёртвое озеро»
Поиск продолжался. Настала очередь Самотлора.
Когда открыли Мегионское месторождение, рядом обнаружили ряд перспективных структур: Белозёрное, Мартовское, Солнечное, Новогоднее, Самотлорское… Все в болотах. Как к ним подступиться?
Ровнин сидел над картой стотысячного масштаба и всё думал: Мегионскую экспедицию создали, а куда идти? И помог случай. Утвердил главный геолог скважину на Белозёрной структуре. Когда пробурили её, получили нефть.
А дальше интересен сам мыслительный процесс поиска, который происходит в голове геолога.
Вот как об этом рассказывал Лев Иванович:
«Я сравнил отметки нефтяного горизонта Мегионской и Белозёрной структур, и оказалось, что контакт нефть-вода на одной глубинной абсолютной отметке. Естественно, я задумался. Раз отметка контакта одинаковая, то возможно, что и между структурами может быть нефть, хотя по данным сейсморазведки там искать нечего. Но одинаковая отметка контакта нефть-вода на двух соседних поднятиях мне, как геологу, говорила о многом. Поэтому на других поднятиях бурить скважины не разрешал, а решил пробурить скважину в прогибе, между структурами в надежде вскрыть там нефтяной пласт. В Министерстве геологии РСФСР сразу на меня набросились: «Ровнин, ты сдурел, что ли? Меж структур буришь!» Да и Фарман Салманов засомневался: на кой это надо?! Пришлось сказать ему: «Сиди, молчи!» Пробурили скважину, поехали с Владимиром Абазаровым, начальником Мегионской экспедиции, на её испытания и получили… фонтан! Тысячу тонн нефти в сутки! У меня на снимке этот фонтан есть.
Рассуждаю далее: раз меж структур оказалась нефть, то вполне вероятно, что все окружающие прогибы — это единый тектонический свод, его структуры — это одно целое месторождение. Опубликовал научную статью, заявил, что это будущая перспективная зона — большой Самотлор. Показал свои выкладки Фарману Салманову, он согласился: «Это возможно, конечно, но надо бурить». Ну, так бури, говорю!»
В 1962 году сейсмическая партия № 25 Сургутской нефтеразведочной экспедиции приступила к работе на территории Нижневартовского района. Возглавлял сейсмопартию 27-летний инженер-геофизик Леонид Кабаев.
Район работ сейсмопартии — полторы тысячи квадратных километров. Почти безлюдная территория, усеянная озёрами.
«Самотлор» в переводе с языка хантов означает «мёртвое озеро». Здесь не водилась живность, а вода была отвратительной на вкус. Местные жители избегали этих мест, но геологи решили попытать счастье именно здесь. В 1960-х годах началась прицельная разведка.
Впервые геологи оказались в этих местах еще в 1947 году: партия из Новосибирска проводила здесь геологическую съёмку. В 1954 году в Нижневартовском районе завершилось бурение Покурской опорной скважины, проходка которой велась по заданию Министерства геологии СССР с целью выявления глубинного строения земных недр, а также поиска углеводородов. И хотя нефть в тот раз не обнаружили, зато получили информацию о геологическом разрезе территории.
Зимой 1956–1957 года здесь работала аэромагнитная экспедиция треста «Сибнефтегеофизика» из Новосибирска. А летом 1957-го проводилась гравиметрическая съёмка по маршруту от Сургута до реки Вах. С 1957 по 1959 год действовали две сейсмопартии, а в сезон 1959–1960 гг. — гравиметрическая партия.
Базовым для сейсмопартии № 25 стал небольшой посёлок Нижневартовский — будущая столица Самотлора.
В отчёте сейсмопартии, составленном по итогам полевого сезона, были даны параметры Самотлорской структуры — 60–70 км2. Также геофизики обнаружили «незначительную площадь» — 2,5 на 5 км, названную Мало-Самотлорской структурой.
Чудо-озеро в топких сибирских болотах удивило мир своими щедротами. Ещё бы! Полученный в мае 1965 года бригадой по испытанию мастера Петра Безродного фонтан в тысячу тонн в сутки возвестил миру об открытии нового нефтяного гиганта. Кто бы мог подумать, что «мёртвое озеро» заговорит.
…Никому ещё не удавалось бурить на болотах. Бездорожье, зыбкие почвы, для которых ещё не придумали технологии, позволяющей «распечатывать» недра. С таким-то багажом «отягчающих обстоятельств» «ввязаться в драку» могли позволить себе только люди убеждённые, и уж точно — увлечённые. Как бы сегодня сказали, имеющие «драйв».
Брать Самотлор руководство Главка поручило Владимиру Абазарову, начальнику Мегионской экспедиции.
«Мне посчастливилось готовить кухню для самой первой скважины на Самотлоре и увидеть здесь первый громоподобный фейерверк нефти», — рассказывал спустя годы Владимир Алексеевич.
В конце навигации 1963 года, получив готовую карту Самотлорской площади, Абазаров со своей командой решил тащить станок на Самотлор из Мегиона. Но высадившись на озере в глубокий по пояс снег, поняли, что станок ставить нельзя, пришлось дислоцироваться на берегу.
«Бог создал Землю, а дьявол — Самотлор», — так шутили первооткрыватели. Лёгкие вездеходы уходили под лёд — болота не промерзали. Тракторы вязли. Порой из воды приходилось вытаскивать и самих покорителей нефтяной целины. Зимник восстановили только во второй половине февраля 1964 года. Двадцать с лишним километров шли почти 25 суток. Обстановка сродни военной. Озеро напоминало поле боя. Неслучайно осваивать Самотлор приехали бывшие фронтовики.
Первую самотлорскую скважину бурила бригада участника Великой Отечественной войны Григория Ивановича Норкина. Григорий Норкин ушёл на фронт летом 1941-го. Брал Берлин, освобождал Прагу. Был дважды ранен. И каждый раз из госпиталя возвращался на фронт. Он рассказывал, что геологом решил стать ещё во время войны, пообщавшись с однополчанами из Саратова, которые уже вкусили этот азарт геологического поиска. Так танкист и бывший председатель колхоза «Красный промысловик» Норкин ещё задолго до окончания войны выбрал себе новую профессию и никогда об этом не жалел.
Обучившись премудростям бурения, проработав несколько лет в «Саратовнефти», он в 1959 году приехал в Сибирь, как только почувствовал, какой масштаб работ там открывается перед геологами.
Норкин, безусловно, из плеяды победителей. Он и выглядел соответствующе.
«Могучее телосложение, высокий рост, открытое лицо со следами прожитых лет и трудной судьбы в сочетании с мягким характером не могли не вызывать искренней симпатии и доверия. Но я видел Норкина и другим. Когда в процессе бурения возникали сложности или допускались аварии, он был жёстким, не терпящим возражений, а в особо тяжёлых случаях и жестоким. Его преданность делу не могла подменяться никакими отношениями. Иногда во время тяжёлых аварий, стоя за тормозом, рисковал собственной жизнью. Его команда и действия были чёткими, взвешенными, быстрыми и единственно верными в данной ситуации. Никакого панибратства Норкин не терпел, никому серьёзных ошибок или разгильдяйства не прощал», — вспоминал о нём начальник Мегионской экспедиции Абазаров.
Норкину сопутствовала удача: он стал первооткрывателем двенадцати нефтяных и газовых месторождений. Среди них: Аганское, Варьеганское, Нижневартовское, Ермаковское, Белозёрское, Северопокурское… Но главной победой считал Самотлор.
Условия были тяжёлые, на буровой — один вагончик с железной печкой и рацией на столе. Буровики после смены уходили в посёлок на отдых. А Норкин оставался. Спал прямо на буровой, боялся пропустить самое важное.
«Скважина какая-то всё время живая», — докладывал Норкин начальству. И не ошибся.

Радиограмма начальника Мегионской нефтеразведочной экспедиции В.А. Абазарова начальнику Тюменского геологического управления Ю.Г. Эрвье
29 мая 1965 года
На скважине Р1 Самотлора в интервале 2123–2130 метров получен нефтяной фонтан.
Визуальный дебит более 300 кубометров в сутки.
22 июня 1965 года
На Р1 Самотлора после дострела всей мощности пласта в интервале 1693–1736 метров получен фонтан безводной нефти с визуальным суточным дебитом более 1000 кубометров.
Это была победа!

Бригада Норкина пробурила на Самотлоре ещё десять поисковых скважин, давших промышленную нефть. Один из самых опытных буровых мастеров Норкин прекрасно владел технологией безаварийной проводки стволов скважин.
«Мы побывали на всех окраинах Самотлорского месторождения, бурили на юге и на севере, на востоке и на западе, зимой и летом. Всегда Самотлор встречал нас приветливо, и, уезжая с пробуренной скважины, мы прощались с ним только до следующей встречи», — писал в своих воспоминаниях легендарный мастер.
Когда летом 1965 года, уже после получения фонтана на Р-1, Абазаров показал каротажную диаграмму председателю Российского ВСНХ Степану Ивановичу Кувакину, геологу по специальности, тот в восторге воскликнул: «Ребятушки, да я ещё не видывал такого в своей жизни!»
С началом поиска границы месторождения постепенно раздвигались. Тридцать километров с запада на восток и пятьдесят километров с юга на север — такого гигантского месторождения геологи ещё не видели. Специалисты оценили геологические запасы Самотлора в семь с лишним миллиардов тонн нефти, извлекаемые почти в три миллиарда. По мере набора информации о строении Самотлора на месторождении происходили всё новые открытия. Оказалось, что выявленный вначале продуктивный слой на глубине около 1700 м мощностью 200 м — только «вступление» в кладовые месторождения. Вскоре был обнаружен главный купол Самотлора, уходящий вглубь на 3000 м и занимающий площадь около 1500 км2.
Опыта эксплуатации таких месторождений в мировой практике ещё не было. Рассматривались два варианта: осушить озеро-болото или построить на нём эстакады и бурить с площадок, как на морских нефтепромыслах в Баку. Первый вариант был отвергнут из-за опасности пожара, так как сухой торф мог вспыхнуть, как порох. Второй — из-за длительности строительных работ. Наконец, был найден третий вариант: промысел решили создавать прямо на озере, отсыпая искусственные острова для буровых вышек. Начальник «Главтюменнефтегаза» Виктор Муравленко подписал приказ о вводе Самотлора в эксплуатацию в 1969 году.
Самотлор во многом определил вектор развития СССР. Сибирская нефть оказалась самой дешёвой. Самотлорское месторождение стало испытательной площадкой нефтедобывающей отрасли. Здесь разрабатывались новые технологии и ставились трудовые рекорды.
Наступило время промышленного освоения Самотлора.
А геологи уже шли дальше на Север.

Сибирское море: как геологи остановили авантюру
Самотлор вместе с Шаимом и Усть-Балыком стал веским аргументом в споре с теми, кто проталкивал проект строительства Нижнеобской ГЭС, реализация которого, намеченная на 1970 год, могла привести к затоплению огромной территории.
Катастрофу XX века удалось предотвратить. И здесь надо отдать должное тюменским геологам, которые первыми забили тревогу по поводу строительства Нижнеобской ГЭС. Их сопротивление продолжалось фактически десятилетие. Среди тех, кто воспротивился идее затопления, был Л.И. Ровнин.
В письме руководителей трестов «Запсибнефтегеофизика» и «Тюменьнефтегеология» в адрес Тюменского обкома КПСС в июле 1956 года (это письмо уже упоминалось) было предложено поставить перед ЦК КПСС вопрос «о консервации или пересмотре проектов строительства Нижнеобской ГЭС и других очередей Обского каскада гидроэлектростанций». Под письмом стояла подпись и главного геолога треста Л.И. Ровнина. В письме, в частности говорилось о том, что «…территории проектируемых водохранилищ захватывают нефтегазоносные земли центральной и северной частей Тюменской области». По мнению управляющих и главных геологов трестов, вопрос о строительстве ГЭС следовало «…оставить открытым до завершения нефтепоисковых исследований на затопляемых территориях».
История с Нижнеобской ГЭС не была короткой, она потребовала от геологов предъявить самые убедительные аргументы. И они нашлись. Но обо всём по порядку.
Разработкой проекта Нижнеобской ГЭС занимался институт «Гидропроект» Министерства электростанций СССР. По его проектам уже было построено несколько гидроэлектростанций, в частности Красноярская и Братская ГЭС. При этом каждая последующая станция была мощнее предыдущей. Взор разработчиков в какой-то момент упал на Обь. Вот где можно было бы развернуться!
— Сегодня кажется фантастикой решение о строительстве ГЭС возле Салехарда, а в пятидесятые это был вполне реалистичный проект, — говорит член-корреспондент РАН Иван Иванович Нестеров. — Как рассуждало высокое начальство? Стране не хватает энергетических ресурсов, а в Тюменской области главными энергетическими ресурсами признаны водные ресурсы Оби. Вот и решили построить гидроэлектростанцию.
Аргументы у авторов идеи строительства ГЭС выглядели на первый взгляд убедительно. Территория севера Тюменской области почти безлюдная. Болота да вечная мерзлота — всё её богатство. Ни дорог, ни промышленных производств. В пятидесятые годы о нефтеносности сибирских недр говорили только большие оптимисты. Между тем, разворачиванию индустриализации в Западной Сибири, утверждали сторонники строительства ГЭС, мешает дефицит энергоресурсов, без них страна просто задыхается. Дошло до того, что на юге области предприятия вынуждены порой работать в полсмены: не хватает электричества. Пора, пора заставить мощную Обь поработать на благо советского человека! Ей это под силу: по площади бассейна Обь занимала первое место среди крупнейших рек СССР. Даже череда открытий нефтяных месторождений в районе проектируемого водохранилища в начале 1960-х годов не остановила пыл сотрудников «Гидропроекта», лоббировавших строительство ГЭС вблизи Салехарда.
В 1962 году «Гидропроект» представил «Соображения об инженерной защите, разработке и эксплуатации нефтяных и газовых месторождений в пределах Нижнеобского водохранилища». По мнению авторов документа, разработка месторождений в условиях водохранилища позволит снизить себестоимость нефти и газа. Они доказывали, что это выгодно в конечном счёте, если месторождения окажутся под водой. «Гидропроект» предложил использовать для продолжения разведочного бурения плавучие буровые установки.
Среди оппонентов проекта оказался писатель Сергей Залыгин, в своё время работавший гидрологом, начальником гидрографических работ по Западной Сибири.
— Я работал в створе Ангальского мыса (Салехард), в котором намечалось строить ГЭС, и зрительно, как наяву, представлял себе, что натворит в природе великой низменности водохранилище площадью 132 тыс. км2, а что — в режиме Карского моря, которое не зря называют «кухней погоды» — рассказывал Сергей Павлович.
Деятели «Гидропроекта», по словам писателя, только-только вылезли к тому времени из генеральских погон, которые навешивал на них Берия, привычки же остались у них прежние. «Костерили меня как врага народа», — вспоминал Залыгин.
«Литературная газета» в 1962 году напечатала три статьи Сергея Залыгина против проекта строительства Нижнеобской ГЭС.
В Институте географии Академии наук СССР в Москве эта проблема обсуждалась с участием писателя и главного инженера «Гидропроекта» Чемина.
Чтобы понимать суть спора, приведём записи Сергея Залыгина:
«Чемин утверждал: затопленные нефть и газ добывать при затоплении будет ещё проще — намоем острова, с островов будем бурить и по подводным нефтепроводам перегонять нефть.
В чём тут заключалась простота — понять невозможно. Водохранилище, безусловно, понизило бы температуру и ледовитость Карского моря.
Чемин. Не понизит, а повысит!
Водохранилище — 132 ООО км2, столько же подтопление по притокам — ничего подобного в мире никогда не было, опять-опять абсурд!
Чемин. Эти земли нынче бросовые, а мы рыбы из водохранилища больше возьмём! (До предела загрязнённого нефтью? Непроточного?)
Затапливается столько торфа, что, если сжигать его в котлах ТЭЦ, хватит на 550 лет.
Чемин. Торф надо добывать, а ГЭС построим — никаких забот. Даровая энергия.
ГЭС и линии электропередачи не оправдаются и за сто лет. Строить при глубине Оби в 35 м. Такого в практике нет!
Чемин. Нам важно получить энергию как можно скорее, решить проблему скорее. Не оправдается — взорвём плотину.
И т. д., и т. д.!
Глупость по своим размерам, прав Залыгин, может превысить здравый смысл.
«И я вряд ли победил бы эту глупость, если бы у меня не было союзников», — говорил Залыгин.
Этими союзниками были тюменские геологоразведчики. Они-то знали, какие страна потерпит убытки в связи с затоплением…
В решающий момент, когда обсуждали судьбу проекта в высоких московских кабинетах, геологи проявили себя, по словам писателя, неожиданным образом.
«Они, геологи, человек что-то около десяти, встали в гостинице рано и отправились в газетные киоски ещё до открытия. Киоски открылись, они купили «Литгазету» с моей последней статьёй (значит, знали о ней заранее?), экземпляров около ста, пошли в Госплан, развесили «Литературку» на спинки стульев зала заседаний. Когда собрались все участники заседания (кажется, был и Косыгин), на них это произвело впечатление: кто велел развесить газету? А вдруг — высокое начальство? Так или иначе, но на том заседании ТЭО было отклонено, а на нашей тюменской встрече я впервые узнал, как было дело, и мы с Богомяковым обнимались».
И сегодня Г.П. Богомяков, почти восемнадцать лет стоявший во главе Тюменской области, одним из главных своих личных достижений считает тот факт, что удалось побороть идею строительства Нижнеобской гидроэлектростанции.
«Она должна была стать самой крупной на нашей планете. Правда, её водохранилище затопило бы 150 тыс. км2. Тюменский совнархоз к идее отнёсся спокойно. Не возражал и только назначенный первым секретарём Тюменского обкома КПСС Борис Щербина (при нём в Иркутской области, где он работал, построили ГЭС в десять раз меньшей мощности). Лишь Александр Протозанов, возглавивший вновь созданный промышленный обком КПСС, решительно поддержал нашу борьбу против возведения ГЭС», — вспоминал Богомяков.
В случае затопления Западной Сибири строительство скважин на насыпных островах обошлось бы минимум вдвое дороже. Затраты кратно превысили бы полученный доход от произведённой энергии. Подводная добыча на многих месторождениях, считает Богомяков, оказалась бы просто нерентабельной. Страна могла понести многомиллиардный ущерб, а тюменцы оказались бы на берегу разливанного моря.
Богомяков знает, о чём говорит: сам делал расчёты, доказывая нецелесообразность проекта. Прежде чем уйти на партийную работу, он в 1960–1964 годах возглавлял Тюменский филиал СНИИГГиМС, а в 1964–1967 годах работал заместителем директора по научной работе Западно-Сибирского НИИ геологии.
Борьба сторонников и противников строительства ГЭС продолжалась.
Комиссия Совета по изучению производительных сил (СОПС) при Госплане СССР в феврале 1963 года подготовила специальное заключение о возможных последствиях сооружения Нижнеобской ГЭС. Специалисты СОПСа признали негативные последствия, вызванные затоплением обширной территории. В частности, отмечали они, водохранилище значительно осложнит разведку и эксплуатацию нефтяных и газовых месторождений, погубит обширные лесные массивы и земли, освоенные в долине Оби и её притоков, масштаб ущерба от строительства Нижнеобской ГЭС окажется намного большим, чем «обещал» «Гидропроект».
Но когда маховик запущен, его трудно остановить. Проект не отменили, комиссия предложила начать строительство гидроэлектростанции с отметки нормального подпорного горизонта НПГ в 30 м и только затем, после выработки в зоне водохранилища нефтегазовых месторождений и проведения лесосводки, предусмотреть её достройку до отметки в 37 м.
Таким образом, геологи получили отсрочку. Им необходимо было время, чтобы форсировать геолого-поисковые работы в районах Нижней Оби, сосредоточив усилия на участке Ханты-Мансийск-Берёзово. Не найдут ничего — «Гидропроект» вернётся к строительству Нижнеобской ГЭС, превратив огромную территорию в Сибирское море.
Геологов и учёных поддержал, как уже было сказано, Тюменский промышленный обком КПСС, возглавляемый А.К. Протозановым. Александр Константинович обратился лично к председателю Госплана СССР П.Ф. Ломако. У него были серьёзные возражения по проекту постановления Совета Министров СССР «О составлении основных положений комплексного проектного задания по Нижнеобской ГЭС на р. Оби и размещению предприятий и объектов капитального строительства в зоне будущего водохранилища». Он считал строительство ГЭС нецелесообразным. На территории, подлежащей затоплению, утверждал он, ссылаясь на данные геологов, залегает 330 млрд м3 газа и 2,7 млрд т нефти. А к 1970 году, намеченному сроку создания водохранилища, геологи, несомненно, разведают ещё: поиск в Тюменской области ведётся интенсивно.
Совет министров СССР признал необходимость перехода к подготовке пробной эксплуатации нефтяных месторождений в Тюменской области, а затем к промышленной добыче нефти. Этот курс отразило принятое в декабре 1963 года правительственное постановление «Об организации подготовительных работ по промышленному освоению открытых нефтяных и газовых месторождений и о дальнейшем развитии геологоразведочных работ в Тюменской области». Но идею строительства Нижнеобской ГЭС, как отмечалось выше, окончательно не отклонили. В одном из пунктов постановления, предписывалось осуществление строительства нефтегазовых объектов в районе Среднего Приобья «с отметкой не ниже 30 м».
— Геологи же продолжали стоять на своём: из-за строительства будут затоплены все к этому времени открытые нефтегазовые месторождения, — продолжает рассказ Иван Иванович Нестеров, — но, на мой взгляд, окончательно решило спор эмоциональное выступление писателя Константина Лагунова на совещании, если не ошибаюсь, в Сургуте. Он тогда сказал так: конечно, вы построите ГЭС, денег хватит, страна большая. Воздвигните острова, с которых научитесь добывать нефть. Только помните: малые народы Севера — ханты, манси, ненцы живут вдоль рек, а вы загоните людей в болота. Они погибнут там. И это будет преступление перед человечеством…
Я и сейчас считаю, что эти слова задели за живое тех, кто принимал окончательное решение. И, конечно, геологи не подкачали: месторождения пошли как грибы, а про ГЭС вскоре забыли.
А писатель Сергей Залыгин ту эпопею с обским водохранилищем считал в своей судьбе, быть может, самой важной вехой.
«Десятилетия прошли и вот теперь-то мне, если есть чем гордиться, хотя бы есть что противопоставить своим творческим неудачам, произведениям посредственным, никак меня не удовлетворяющим, так это — те самые годы 1961–1964, Нижняя Обь и повесть «На Иртыше», — на склоне лет написал он.
Ровнин считал, что геологи, поддержанные руководством области и творческой интеллигенцией, своими знаниями, упорством, принципиальностью отстояли в той схватке с косностью, узковедомственными интересами вектор развития Тюменской области.
Теперь важно было на деле доказать свою правоту. Значит, надо идти на Север.

Дальше на Север!
«На Крайний Север нас долго не пускали, — рассказывал Л.И. Ровнин, — На совещании геологов в 1959 году я выступил очень жёстко, обвинил министерство, что оно тормозит проведение работ. Предложил заложить хотя бы Тазовскую опорную скважину. Предложил с задней мыслью: если оборудование завезём, то там оно уже и останется. В ту же зиму вышли туда с сейсморазведкой. Сразу выявили Тазовское куполовидное поднятие. Опорную скважину с превеликим боем заложили в 1961-м. Начали бурить. Испытываем юрскую толщу и меловую — пусто. И вдруг в сентябре 1962-го получаем от Вадима Бованенко, начальника Ямало-Ненецкой экспедиции, радиограмму:
«…Вчера, 21 сентября, в 14.15 на скважине Р-1 Тазовской внезапно возник газоводяной фонтан большой силы, непрерывно вылетают куски породы, разрушают вышку. Жертв нет».
Оказалось, что скважину не зацементировали, и потому «заиграл» аварийный фонтан. Вышка разрушилась, но это не было катастрофой. Ведь основной причиной, вызвавшей газоводяной выброс, явилось, как сказано в акте о газоводяном фонтане на Тазовской опорной Р-1, «вскрытие скважиной газоносного горизонта с высоким пластовым давлением». Выходит, главное-то случилось — гипотеза о том, что под километровой глиняной покрышкой может быть газ, подтвердилась.
На следующий день на буровую близ Тазовского прилетел Ю.Г. Эрвье.
«Фонтан поднимался на высоту более двухсот метров. Постепенно расширяясь, образовал вверху огромное облако, которое ветер сносил в сторону, и оно шлейфом тянулось от фонтана, клочьями отрываясь за километр от него.
…Пришли к буровой. На пути приходилось обходить потоки воды, стекавшей с крутого берега р. Таз. Из скважины белым, расширяющимся наверху столбом стремительно вырывался газ с водой. Через неравные промежутки времени он становился грязно-белым, и вместе с водой и газом вверх со страшной силой летели большие куски породы…», — написал в своих воспоминаниях Ю.Г. Эрвье.
Ликвидировать аварию был направлен инженер управления Николай Михайлович Морозов. Борьба с фонтаном оказалась нелёгкой. Дело осложнили наступившие морозы и безветрие. Поднятая на большую высоту распылённая вода падала на землю белыми хлопьями. За короткое время образовалась, как рассказывали очевидцы, снежная гора высотой 20 метров. Она скрыла оборудование, загромоздила подходы к скважине.
Особый героизм и упорство проявили помбуры Василий Тырин, Анатолий Лобазов и Юрий Бышевой. Они по 10 часов не отходили от скважины. Дни стояли морозные, температура — минус сорок. Фонтан обрушивал на них горы влажного снега. Вода застывала в воздухе, превращаясь в лёд. В какой-то момент снежная гора рухнула, погребая под собой Лобазова и Бышевого. Тырин успел отскочить, ему придавило только ноги. Минутное замешательство и бригада бросается откапывать товарищей… Живы!
22 октября снегопад прекратился. Прошедшим огонь и воду, смертельно уставшим от многодневной борьбы со стихией помбурам удалось в какой-то момент набросить на горловину скважины арматуру. Фонтан, наконец, перекрыли.
Газовый фонтан был задавлен, но буровую вышку, как рассказывал Ровнин, спасти не удалось.
В 1963 году сюда из Ханты-Мансийского округа срочно перебрасывают Василия Подшибякина, он становится начальником Тазовской нефтеразведочной экспедиции.
«Сейчас многим кажется, что нам сопутствовал сплошной гром победы, Ленинские премии, Золотые Звёзды Героев, статьи в газетах и журналах. Нет! Открытия давались тяжелейшим трудом. Мы платили за них молодостью, здоровьем, кровью. Были непреодолимые препятствия, растерянность и каждодневная борьба. Борьба с жестокой природой, борьба за право продолжать работы и даже за право на уважение. Открытия нефти и газа на Ямале, на Самотлоре, на Уренгое давались тяжёлым трудом. Погибли Женя Сутормин, Вадим Бованенко… Люди не выдерживали, многие уезжали. И я их за это не осуждаю. Были нечеловеческие трудности. Мне, например, довелось увидеть свой первый фонтан после пяти лет бесконечных невзгод и разочарований», — вспоминал Подшибякин.
Этот фонтан случился в декабре 1963 года. В тот год завезли четыре буровых станка и пробурили вторую скважину.
При сорокоградусных морозах испытали самый нижний пласт — вода. Второй — тоже вода. Откуда же взялся газ в первой скважине? Ровнин считал, что газ залегает неглубоко, в сеномане. Он неоднократно на совещаниях высказывал мысль, что под километровой глиняной покрышкой, где залегают четыре сотни метров песчаного горизонта, в сеномане, может быть газ.
Ровнин вылетел в Тазовское. О той поездке он часто вспоминал:
«Настроение на буровой было у всех мрачноватое. Слышал, как рабочие говорили: «Начальство приехало газ из пустой скважины выжимать». Евгений Ананьев, журналист, работавший тогда помощником бурильщика, сказал мне:
- Газа в этой скважине нет. Таково мнение рабочих.
- Газ есть, — ответил я.
Ананьев продолжал спорить и предложил пари на ящик коньяка. Я согласился.
Мы с начальником экспедиции Василием Тихоновичем Подшибякиным и главным геологом Геннадием Быстровым обсудили ситуацию. Оказывается, они ожидали получить газ из нижней части скважины, а о верхней и не думали. Мы выдали новое задание на буровую. И вот, наконец, ударил мощный фонтан. Из отложений сеномана! Моя гипотеза подтвердилась.
Ну что, я выиграл! Коньяк, правда, Ананьев не поставил — где его было взять в экспедиции?!
Но праздновали, конечно, все. Обмывали открытие. Радовались, что вы! Это такое событие! Такое воодушевление, подъём. Шампанского тоже не было. И водки не было. Пили спирт. Пили за открытие, поздравляли друг друга, а разговоры за кружкой, споры шли вокруг того, какая величина запасов, крупное ли месторождение открыли. День-два праздновали. Мне-то дольше нельзя было, меня в других местах ждут. А в экспедиции, конечно, праздновали по полной.»
Было что праздновать! С сеноманской глубины 1128 м получен фонтан газа дебитом до одного миллиона кубометров! Так была поставлена точка о наличии в сеноманских отложениях газа.
Открытие Тазовского месторождения газа, первого в Заполярье Западной Сибири, стало эпохальным событием. «Уникальная нефтегазоносная провинция с гигантскими запасами, супергигантскими», — так говорили о Тюменской области.
Но каждый шаг на Север был сопряжён с неимоверными трудностями. За каждым фонтаном — упорство первооткрывателей.
«Строили «номер 12» на Тазовской площади. Это было героическое строительство. Люди по пояс находились в тундровой няше. На себе всю буровую перенесли, без тракторов и механизмов. Ни один вид транспорта не ходил, а буровую, однако, сделали. Никто не ушёл. Восьмую буровую так же строили, сейчас двадцать пятую заполярную — то же самое. Несведущий человек скажет, что нельзя так работать. А наши ребята работают и не ноют.
Сейсмические партии работают — то же самое. Полярная ночь, стужа, а они работают, и планы перевыполняют, и качество дают», — рассказывал Подшибякин о том, как с товарищами шёл в Заполярье.
За Тазовским месторождением последовали Новопортовское, Заполярное, Уренгойское, Медвежье — целая россыпь гигантов…
Чего стоит только открытие 18 октября 1965 года Заполярного газоконденсатного месторождения. Триллионник! Фантастика! Эрвье сначала даже не поверил, что такое может быть.
Но через два года, летом 1967 года, по Заполярному провели выездную сессию Государственной комиссии по запасам. Их утвердили в объёме 1,7 трлн м3 газа.
Заполярное, открытое в 1965 году, становится первым «триллионником» среди ямальских месторождений. Это было только начало! Уренгойский гигант с его запасами в 16 трлн м3 газа, открытый в 1966 году, приведёт в замешательство самых оптимистичных экспертов. Именно открытие триллионных газовых месторождений Ямала стало толчком для утверждения правительством Дня геолога 1 апреля 1966 года.
Участником открытия целого созвездия ямальских месторождений стал Анатолий Брехунцов. Сегодня доктор геолого-минералогических наук, лауреат Государственной премии СССР в области науки и техники, действительный член Академии горных наук, заслуженный геолог РФ Анатолий Михайлович Брехунцов возглавляет Сибирский научно-аналитический центр — продолжатель славных традиций Главтюменьгеологии.

Из рассказа Анатолия Михайловича Брехунцова
- Лев Иванович Ровнин многое определил в моей профессиональной судьбе. В 1958 году после окончания школы я поступил в Томский политехнический институт имени Кирова на специальность «Поиски и разведка нефтяных и газовых месторождений». Приехал в Томск из родной Покатиловки, что на границе с Китаем в Казахстане, в старинный сибирский город и стал учиться в самом известном вузе за Уралом. В 1963 году получил диплом геолога. И закрутилось…
Всё время пытаюсь понять, как бы повернулась моя жизнь, если бы не попал в Сибирь? Может быть, была бы другая судьба. Но, как известно, история не имеет сослагательного наклонения.
В 1962 году я приехал в Тюмень на преддипломную практику, хотелось попробовать свои силы на передовой геологического поиска. К тому времени в Западной Сибири были открыты уже Шаимское, Мегионское месторождения, а самое первое — это, конечно же, Берёзовский газовый фонтан, случившийся в сентябре 1953 года. Тюмень меня не впечатлила: разглядеть будущую столицу нефтяного края в этой глуши не представлялось возможным. Деревянные дома, по главной улице куры гуляют, по пыльной дороге неспешно курсирует один автобус.
Геологическое управление размещалось на Водопроводной улице. Там я и познакомился с Львом Ивановичем Ровниным. Я это сейчас понимаю: как молод он ещё был, всего-то 34 года! Но тогда мне, студенту, главный геолог показался вполне зрелым. Лев Иванович занимался геологией всей области, был погружён во все этапы поиска, решал масштабные задачи, но при этом нашёл время и для студентов. Главный геолог управления с каждым практикантом разговаривал лично, расспрашивал о планах, присматривался, видимо, прикидывая в уме, где лучше всего раскроется ещё зелёный студент, где наберётся опыта.
Поезжай в Сургутскую нефтеразведочную экспедицию, — сказал он, по сути, определив мою дальнейшую профессиональную биографию.
Сургут так Сургут. Прибыв по месту назначения, я в Сургуте только переночевал в конторе, на письменном столе, а на утро меня отправили в Усть-Балык, в партию глубокого бурения.
Старшим геологом партии был тогда Евграф Тепляков, тоже выпускник нашего университета, ставший моим первым наставником. Он меня отправил на буровую № 69, где я замещал геолога. Самое яркое впечатление навсегда осталось в памяти: подняли керновую трубку и с неё потекла нефть! Для геолога — это главная награда!
Практика закончилась, я уехал в Томск защищать диплом, но уже точно знал, что вернусь обратно. Так оно и случилось: через год приехал по распределению в тюменское управление и попросился снова в Усть-Балык. Лев Иванович не возражал.
Главным геологом нефтеразведочной экспедиции был Фарман Салманов. Я многому у него научился, он стал моим вторым наставником.
В Усть-Балыке я прошёл путь от простого техника-геолога до старшего геолога нефтеразведочной экспедиции. На Севере жизнь кипела, на одном месте не засидишься. Народ молодой, энергичный. Про карьеру мы не думали, но она как-то сама собою шла вверх: так работала система. Конечно, выкладывались на все сто.
Вскоре я оказался на Ямале, там была создана Ново-Портовская экспедиция, в 25 лет стал главным геологом экспедиции. Сейчас в таком возрасте все ещё в мальчишках ходят. А мы быстро взрослели.
Помню, как защищали открытое в 1965 году Заполярное месторождение. Триллион кубометров газа! Мы сами не могли поверить, что такое может быть!
Когда ударил фонтан уренгойского газа, состоялось выездное заседание ГКЗ и один эксперт говорит: «Я командировочное удостоверение не отдам в бухгалтерию, оставлю на память, буду вспоминать, как топтал землю редчайшего в мире Уренгойского месторождения!» Понимаете, как люди трепетно относились к этим открытиям!
А трудностей хватало. Система финансирования зависела не от прироста запасов, а от пробуренного метра. Чтобы получить деньги на дальнейшие работы, надо было много бурить, и не всегда это делали эффективно и порой открытия случались так, потому что невозможно было доставить станок на нужную точку.
Как-то тащили на проектируемую точку по Уренгойской площади буровую: за зиму не успели доставить в отведённое ей место, а весной — паводок.
Начальник Уренгойской экспедиции просит разрешение у Главка бурить на том месте, куда станок удалось затащить. Дали разрешение. И случился фонтан. А когда стали смотреть материалы, никак не можем определить: где ловушка! Непонятно, откуда нефть. Так и назвали месторождение — «Непонятное». Открыто месторождение было в 1984-м, я в тот год возглавил «Уренгойнефтегазгеологию».
С Львом Ивановичем мы встречались и в тот период, когда он возглавил Министерство геологии РСФСР. Мы вместе с Салмановым приезжали в Москву защищать запасы. Ровнин с Салмановым профессионально очень хорошо друг друга понимали. У них была, к тому же ещё и общая боль — развал «Главтюменьгеологии»: Главку они отдали самые плодотворные годы своей жизни. А затем последовал ещё один удар: была уничтожена геологическая отрасль, внезапно оказалось, что геология стране не нужна. Сначала не стало Министерства РСФСР, которое возглавлял Л.И. Ровнин, а затем было ликвидировано и Министерство геологии СССР, в котором Фарман Салманов работал заместителем министра СССР.
На глазах легендарных геологов рушилось дело всей их жизни. Сегодня мы живём за счёт того, что было сделано в советские годы. Мы проедаем своё прошлое. В Западной Сибири эксплуатируют те месторождения, которые были открыты Ровниным, Салмановым, Эрьве, многотысячным коллективом «Главтюменьгеологии».
Как-то мы посчитали: за 10 лет с 1960 по 1970 годы в Тюменской области было открыто месторождений с суммарными запасами около 12 млрд т нефти и более 25 трлн м3 газа. И всё это было сделано в условиях отсутствия какой-либо инфраструктуры, в болотных топях. Вместо компьютеров — логарифмическая линейка. Оборудование, тракторы, технологии — наши, отечественные. И всё получилось, благодаря таким одержимым поиском профессионалам, какими были Ровнин, Эрвье, Салманов…

Как укрощали Пяко-Пур
…Но вернёмся в шестидесятые годы. Не пропустить бы историю с укрощением Пяко-Пура.
В геологии, как в детективе, порой события развиваются по сценарию, который трудно было предвидеть. В 1964 году, на основании геофизических данных на Пурпейской площади, на берегу реки Пяко-Пур в 80 км от города Тарко-Сале была заложена разведочная скважина Р-101 проектной глубиной 3,2 тыс. м. В январе 1965 года началось бурение. Но что-то пошло не так. После достижения отметки в 700 метров дежурная вахта начала подъём бурильной колонны с целью замены сработанного долота. И тут — открытый фонтан! Да какой! Газ фонтанировал на 50 м выше буровой вышки, из скважины вылетали куски породы, стоял страшный рёв, высота огня достигала 200 м. Уже через десять минут огонь разрушил буровую, а в образовавшемся кратере исчезло всё оборудование.
Факел Пяко-Пура служил для штурманов гражданской и военной авиации, которые пришли на помощь геологам, своеобразным ориентиром. Его всполохи легко заменяли им навигационные приборы. Начальником Тарко-Салинской нефтеразведочной экспедиции был назначен Владимир Токарев, он должен был сформировать экспедицию, ликвидировать фонтан и одновременно резко увеличить объёмы поисково-разведочных работ.
— Про то, как безумствовал берёзовский фонтан, я знал по рассказам Льва Ивановича Ровнина, — рассказывает Токарев, — но спустя годы на собственном опыте убедился, как непросто укрощать открытый фонтан. В 1965 году Эрвье направляет меня на Ямал для организации Тарко-Салинской экспедиции. Мне ещё и тридцати не было, но начальник Главка не боялся доверять ответственные участки молодым. Я взял время подумать. Встречаю Ксению Васильевну, жену Эрвье. Она у нас в управлении работала. Спрашивает, что, мол, такой удручённый. Говорю: «Так ваш Юрий Георгиевич отправляет меня на Ямал, а я пока не решил…»
«Значит, поедешь, этот бульдог от тебя не отстанет». — Она так и сказала — «бульдог».
И я поехал. Как выяснилось, на передовую. Ни жилья, ни конторы. Только баржи с материалами шли по воде. Всё предстояло построить. Но, главное, — потушить газовый факел, ознаменовавший собой открытие Губкинского месторождения. 11 февраля 1965 года на 101-й Пурпейской скважине произошёл внезапный выброс газа, вспыхнув гигантским факелом. Через несколько часов небольшое устье скважины превратилось в кратер диаметром в пятьсот метров, поглотивший буровую. К счастью, люди успели убежать с буровой, и никто тогда не пострадал. Скважина выбрасывала около 10 миллионов кубометров газа в сутки. Уже к концу февраля кратер вырос настолько, что вплотную подошёл к реке Пур, и в него хлынула вода, которая тут же закипала. В тундре — минус 50, а в районе аварии — весна. На карликовых берёзках появились листочки. Ликвидаторы даже купались в тёплой реке. Фонтан удалось потушить через шесть с половиной месяцев. Столько лет прошло, а те события помнятся в мельчайших подробностях. Это был один из самых разрушительных открытых фонтанов в истории геологоразведки. Но люди, которые сутками не спали, оказались сильнее этого смерча. Победили…
Прибывшие на место аварии пожарные и геологи были потрясены размахом стихии. Ликвидаторы предложили пробурить наклонную скважину, чтобы схватить фонтан ещё в глубине недр. Лётчики полярной авиации и вертолётчики доставили из Салехарда в Тарко-Сале почти две тысячи тонн оборудования и грузов. 24 апреля бригада Николая Григорьева начала бурение оценочной скважины для того, чтобы понять, на какой глубине располагается газовый горизонт. Затем забурили наклонную скважину. 7 августа в скважину закачали 100 кубометров глинистого раствора, но из-за последующей закачки воды он был вымыт, и фонтан вновь ожил. Григорьев распорядился закачать весь имеющийся буровой раствор в скважину, только тогда фонтан затих.
28 августа 1965 года Пурпейский газовый фонтан был ликвидирован. Герой Социалистического труда Николай Григорьев позже создал в Тюменской области крупнейшую в стране военизированную часть, устранял аварии по всему северу. Примечательно, что ни один человек из его команды в борьбе с огнём не погиб.
А что касается фонтана на Пурпейской площади, то информация по этой аварии тогда была засекречена, газеты сообщили только об открытии нового месторождения газа.

На Уренгой
А геологи уже шли дальше на Север. Не может быть, что ближе к Ледовитому океану недра были бы бесплодны. Особо обращала на себя внимание зона так называемого междуречья, недоступная и заболоченная. Именно там, пока ещё только на сейсмопрофилях и структурных картах, Ровнин видел уренгойскую «аномалию» протяжённостью 200 км. Лев Иванович рассказывал, что ему страшно стало, когда он прикинул, сколько там будет газа. А в том, что на севере возможны уникальные месторождения, он, как геолог, не сомневался.
К взятию Уренгоя готовились загодя. Знойным летом
1964 года небольшой катер причалил к высокому песчаному берегу р. Пур, где стоял посёлок Уренгой. На берег сошли пять человек. Это был первый десант, положивший начало разведке уренгойской площади. Вместе с сейсмоотрядом, возглавляемым Владимиром Цыбенко, на Крайний Север прибыли его жена с двухлетним сыном. Остановка была вынужденной: летом Пур обмелел совсем, превратился в цепочку озёр, и сплав оказался невозможным. Было принято вполне авантюристическое решение — начать работы на месте остановки. «Слепили отряд», — говорил Цыбенко. — Два буровых станка, пять балков, один трактор — вот и всё имущество той экспедиции…
«А ведь нужны были горючее, взрывчатка, продукты, да мало ли что ещё нужно было для нормальной работы? Тот же гвоздь. Где его взять, когда до базы экспедиции, до Салехарда, 600 км авиатранспортом? Да и какая была тогда авиация? Поэтому некоторые руководящие товарищи расценили наше предложение как авантюру. Сколько приходилось кипятиться, доказывать, что в таких условиях можно кое-что сделать!..» — рассказывал Цыбенко.
Под руководством Владимира Цыбенко провели разведку недр от посёлка Уренгой в сторону Ныды. С первых дней
1965 года точно вдоль оси бывшей железной дороги был заложен первый профиль длиной 139 км. Среди негромкой северной природы натужно загремели взрывы. Сейсмоотряд обнаружил мощное куполовидное поднятие осадочных пород, а весной 1966 года в семи километрах от посёлка Уренгой появилась первая буровая.
— После ликвидации аварийного фонтана я поехал в посёлок Уренгой познакомиться с сейсмопартией, изучить полученные геофизические материалы, подобрать место для бурения скважины и продумать, каким образом затащить буровые станки на намечавшуюся Уренгойскую структуру, — продолжает рассказ Владимир Токарев. — Сам посёлок Уренгой представлял собой несколько тёмных от времени бараков. Часть сохранившихся бараков занимала сейсмопартия. Раньше здесь жила администрация лагеря заключённых, которые строили железную дорогу Игарка-Салехард. Сам лагерь находился в пяти километрах от п. Уренгой и в 1965 году от него остались караульные вышки и площадь земли, обнесённая колючей проволокой. В посёлке кроме работников сейсмопартии жило восемь человек, которые занимали должности в линейнотехническом узле связи (ЛТУ), метеостанции, пекарне, магазине».
Уренгой от п. Тарко-Сале отделяло сто с небольшим километров, а климат значительно суровее, деревья чахлые, вечная мерзлота. На Уренгойском месторождении она достигала 350 метров, на Губкинском — 175 м. У сейсмопартии было мало тракторов, не было производственной базы, однако за полевой сезон они сумели выявить намечающееся куполовидное поднятие.
После тщательного изучения сейсмического материала и местности скважина № 2 был заложена на трассе планируемой дороги Салехард — Игарка, в своде намечавшегося куполовидного поднятия.
«Местоположение планируемой первой скважины № 2 на Уренгойской площади я сообщил главному геологу «Главтюменьгеологии» Л.И. Ровнину и получил согласие на строительство и бурение», — рассказывал Токарев.
Поисковая скважина дала хороший фонтан метанового газа. Ровнин сделал предварительный подсчёт запасов газа, в 2,5 трлн м3 газа. Первоначально ему даже не верилось: вот это масштаб! На их разведку по существующим требованиям Государственной комиссии по запасам СССР (ГКЗ СССР) понадобилось бы 60 скважин. Бурение этих скважин заняло бы много сил и средств. Тогда у Ровнина возникла идея разведать месторождение редкой сетью скважин.

Из рассказа Льва Ивановича Ровнина
— Уренгой — это самое главное открытие. Уренгой привлекал меня давно. Я видел: здесь будет мощнейшее месторождение в стране. Потом оказалось, что оно не только крупнейшее в стране, но и в мире.
А сначала, когда я высказывал это своё предположение, в том числе и в ЦК, мне не верили, а некоторые даже крутили пальцем у виска, с ума-де он сошёл, что ли?! Но я продолжал твердить своё. Район Уренгоя долго не закрывали съёмкой. Я возмущался, геофизиков укорял, что они тянут с исследованием этого района. И когда, наконец, эту разведку провели, оказалось, что Уренгойская аномалия явно просвечивала на гравитационной карте, протягиваясь на 200 км. Представляете себе месторождение протяжённостью в 200 км?! А я его тогда вычислил и предложил пробурить первую скважину, не дожидаясь оконтуривания сейсморазведкой всего поднятия. Если уж откровенно говорить, то и Эрвье не хотел сюда идти. Говорил, зачем ты меня сюда тащишь, сколько будет стоить доставка оборудования?! А я настаивал. Причём резко так настаивал.
После долгих споров буровой станок мы всё-таки завезли, вскрыли пласт. Где-то на глубине 1100 м глинистая толща кончается и начинается песчаник, сеноман. Простреляли — громадный фонтан газа! Я сам выдал вторую скважину, потом ещё одну, бурили их тогда через каждые четыре километра. И все дали газ из сеномана!
К этому времени сейсморазведчики поспели уже со средней частью аномалии. Посмотрел я данные и сказал: братцы, да здесь, в пределах южной части огромного Уренгойского вала, не меньше шести триллионов кубометров газа! Не верили, особенно специалисты в министерстве.
Пробурили две скважины в средней части аномалии, а потом я выдал: «А третью бурите вот здесь, в 15 км от первых на север. К центру аномалии». Они опять: «Ты что?!» Надо сказать, что когда-то скважины бурили через 2,5 км, потом я доказал, что целесообразнее бурить через четыре. Теперь в специфических условиях Уренгоя нам нужно заложить скважину в 15 км от пробуренных. Прежде чем пробурить эту скважину, мне пришлось ехать в Москву доказывать свою правоту. Это было летом 1966-го. «Главнефтегазразведка» и только образованное Министерство геологии РСФСР резко против: кто это, когда бурил через такие расстояния? Государственная комиссия по запасам СССР тоже возражает: как считать запасы? Хорошо, если тут и тут окажутся песчаники, а если между ними лежит другая порода? И вообще, кто гарантирует, что пористость и проницаемость песчаников на протяжении всех 15 км не меняются?
Но я был уверен, и отступать не собирался, пришлось идти дальше, в ЦК КПСС, к Ивану Павловичу Ястребову, заместителю заведующего промышленным отделом. Высказал ему все свои соображения — и что мы сократим расходы в три-четыре раза, и что выиграем во времени, и что получим крупнейшее месторождение газа. Он выслушал, посмотрел на меня пристально: «А ты уверен? Ну, тогда давай, делай! Под твою ответственность. И скажи всем, что я согласен». А со мной был представитель министерства, тому он сказал: «Не мешайте!» Наконец мне развязали руки — больше препятствий не чинили. Между тем, работы на Уренгойском месторождении развивались и вширь и вглубь. На помощь к геологоразведчикам пришла авиация: без неё не было бы таких быстрых успехов в открытии нефтяных и газовых месторождений.

Из рассказа Владимира Дмитриевича Токарева
— Принято было решение перебросить установку из п. Тарко-Сале на скважину № 2 Уренгойскую вертолётом Ми-6. Расстояние — сто с лишним километров. После того как вертолётная площадка на буровой была готова, в вертолёт загрузили семь тонн груза. Это был пробный, технический рейс. Я летел вместе с экипажем и сидел на ящике между левым и правым лётчиком. Холода тогда стояли жуткие, — 56 °C с небольшим ветерком. Это было в феврале 1966 года. Вертолёт стал взлетать и почему-то летел на стоящий трактор. Мне из кабины это было хорошо видно, и я не понимал, почему он не «отворачивает». Но в последний миг вертолёт вильнул вправо, и мы миновали трактор. После прилёта в п. Тарко-Сале, я сказал командиру вертолёта капитану Горбунову: «Ну, ты и циркач, капитан, чуть-чуть не врезались в трактор». Он мне ответил, что зря я его ругаю, у него от волнения кожаная куртка мокрая, мы чуть не упали, так как гидросистема, позволяющая управлять вертолётом, стала замерзать, и мы еле долетели до аэродрома в Тарко-Сале и чем меня ругать лучше пойдём и выпьем граммов по сто за спасение. Мы пошли и выпили по пятьсот граммов водки. Изучили наставление, а там сказано, что военным вертолётам Ми-6 ниже -40 °C нельзя летать…
В начале 1966 года в Уренгой начала перебазироваться возглавляемая Иваном Гирей Нарыкарская нефтеразведочная экспедиция из посёлка Нижние Нарыкары Ханты-Мансийского округа. Буровую весом в 150 т, в разобранном виде, самолётами забросили в Тарко-Сале, оттуда вертолётами доставляли на точку. После переезда в п. Уренгой экспедиция была переименована в Уренгойскую нефтеразведочную экспедицию, и Токарев передал ей все буровые станки, что были на Уренгое.
Вот уж не предполагал будущий лауреат Ленинской премии и кавалер орденов Трудового Красного Знамени и Знака Почёта Иван Гиря, что высадившись на голое место, в заброшенный лагерь заключённых, строивших железную дорогу Салехард-Игарка, он выиграет свой лотерейный билет. Но так получилось: всё самое важное в его профессиональной судьбе случится здесь, в Приполярье.
Виктор Акуляшин работал в Нарыкарской нефтегазоразведочной экспедиции, база которой находилась на берегу Оби, между посёлками Берёзово и Октябрьский. Он рассказывал, как вылетел в Уренгой вместе с Иваном Яковлевичем Гирей на Ан-2, чтобы осмотреть место будущей базировки.
— На территории посёлка ещё оставались объекты от бывшей 501-й стройки ГУЛАГа. Отобрали пять домов барачного типа, более-менее пригодных для дальнейшей эксплуатации, — рассказал Виктор Иванович в интервью «Тюменской правде».
В начале февраля 1966 года в Уренгой были направлены бригады вышкомонтажников, транспортников, плотников во главе с прорабом И.Н. Баталовым для проведения ремонтно-строительных работ на объектах, оставшихся от 501-й стройки.
В ту пору в посёлке базировалась сейсмопартия, которой руководил Владимир Лаврентьевич Цыбенко. Её коллектив помогал нашей экспедиции в период обустройства на новом месте. Именно эта сейсмопартия выдала нашим буровикам структуру под бурение поисково-разведочных скважин на Уренгойском месторождении.
На общем собрании коллектива экспедиции в Нижних Нарыкарах Иван Яковлевич Гиря сказал: «Обманывать не буду, поначалу придётся нелегко. Но, люди добрые, верьте моему слову, в скором времени обещаю обеспечить вас жильем, откроем магазин, другие объекты соцкультбыта. К 1 сентября планируем запустить школу».
Ему поверили, большинство дало согласие на переезд в Уренгой. Кстати, слово своё Иван Яковлевич сдержал — пусть на неделю позже первого сентября, но ребятишки пошли в школу.
И вот началось «великое переселение» тех, кто согласился на переезд. Их нехитрые домашние пожитки грузили в трюмы сухогрузных лихтеров и переправляли рекой. В летнюю навигацию прибыла в Уренгой и основная часть работников и членов их семей, а кого-то перевозили на вертолётах Ми-4 и самолётах Ан-2.
По реке завозили технику, оборудование, материалы, вагон-дома, горючее, продукты питания — всё необходимое для обустройства и жизнедеятельности экспедиции на новом, необжитом месте.
К приезду людей бригада плотников успела отремонтировать пять бараков, где сразу же были открыты магазин, столовая, общежитие, а часть домов отдали под жильё приезжающим. Первый построенный в сентябре двухэтажный жилой дом отдали под жильё буровой бригаде мастера Е.В. Шаляпина.
В это же время началось строительство взлётно-посадочной полосы. Из поступивших в навигацию вагон-домов скомплектовали два жилых массива, один из которых назвали Черёмушками. В каждый вагончик на первое время заселяли по две семьи, тесновато было, но наступала зима, и люди радовались даже такому жилью.
Вскоре в посёлке уже работали почта, сберкасса, магазин; была налажена телефонная связь. Построили котельную, электростанцию, открыли баню. Вагон-дома отапливались углём. Отдел рабочего снабжения (ОРС) старался обеспечить жителей посёлка всеми продуктами питания, самыми популярными у людей в то время были тушёнка, макароны, сгущёное молоко, колбасный фарш, сухая картошка.
В первый же год были пробурены четыре скважины, которые окончательно подтвердили уникальные по объёмам запасы Уренгойского месторождения.
Сегодня спустя годы глава Сибнаца Анатолий Брехунцов говорит, что Уренгойское месторождение могло быть открыто лет на пятнадцать раньше, если бы железную дорогу Салехард-Игарка достроили. Но случилось, как случилось.
В мае скважина № 2 была пробурена, в начале июня 1966 года испытана. Мастер Владимир Полупанов, руководивший буровой бригадой, вспоминал: «Очень трудно бурили скважину Р-2 на новом месторождении, не зная о нём почти ничего и не рассчитывая ни на какую помощь. Всё зависело от нас самих. Но бурильщики были опытные, и на них была вся надежда. Всё постигали на ходу: к примеру, пробурить вечную мерзлоту оказалось не так-то просто, с ней столкнулись впервые и преодолели этот барьер. Потом уже научились проходить мерзлотные слои, а в первый раз пришлось немного поломать голову. А ещё было великое нервное напряжение — я всё время опасался газового фонтана, прислушивался к каждому звуку на буровой, всё время был, как говориться, наготове».
О своих переживаниях рассказывал и начальник экспедиции Иван Гиря:
«Третьего мая пошёл бур. Большой радости я от этого, честно говоря, не испытывал. Скорее, злость. С началом проходки опоздали, да вдруг ещё окажется скважина пустой? И так — двадцать суток ожидания. Наконец, начальник ПТО экспедиции Немолодышев, который всё время дежурил на буровой, безвыездно, передал: «Есть проектная глубина — 1300 м!» Ждём результатов испытания. По каротажу уже знаем: газовая скважина. Но одно дело — каротаж, другое, увидеть и услышать фонтан… И вот он ударил!.. Разве такое забудешь! Нигде в мире в земных недрах нет такого сосредоточения высококачественного углеводородного сырья на одном квадратном километре, какое есть на Уренгое!»
Иван Яковлевич Гиря рассказывал, что когда газ «достали» и сделали геофизические исследования, им не поверили. За сутки скважина «выдала» 6,5 млн м3 газа! Руководитель каротажников решил, что приборы, начавшие «писать» трёхсотметровый продуктивный пласт, неисправны, и послал на базу радиограмму, с просьбой прислать новые. Никто не мог даже предположить, что такой газовый горизонт возможен. Но все данные подтвердились.
В недрах северного гиганта, уникального по структуре и запасам, геологи обнаружили все виды углеводородного сырья: газ, нефть, газовый конденсат.
К этому открытию главный геолог «Главтюменьгеологии» Ровнин готовился, может быть, всю свою жизнь…
17 июня 1966 года за успешное выполнение заданий семилетнего плана по приросту разведанных запасов нефти и газа новой сырьевой базы в Западной Сибири Тюменское территориальное геологическое управление было награждено орденом Ленина.
В июле 1966 года постановлением Совета Министров СССР на базе Тюменского территориального геологического управления создаётся Главное тюменское производственное геологическое управление («Главтюменьгеология»), начальником которого стал Ю.Г. Эрвье, главным инженером Н.М. Морозов (затем Г.А. Махалин), главным геологом Л.И. Ровнин, главным геофизиком Л.Г. Цибулин, заместителем начальника А.Г. Быстрицкий.
…На VII сессии Международного нефтяного конгресса, состоявшемся в Мехико в 1967 году, академик А.А. Трофимук докладывал о новых нефтегазоносных провинциях СССР. Говоря о Западно-Сибирской нефтегазовой провинции, он заявил, что её нефтегазовый потенциал превышает (в нефтяном эквиваленте) 100 млрд т. Эта оценка, как рассказывал сам Трофимук, привела участников конгресса в состояние, близкое к шоку. Докладчику посыпались вопросы с просьбой подтвердить названную цифру прогнозной оценки. Тогда он мелом написал эту цифру на доске. Сомнения были рассеяны: Западно-Сибирская нефтегазовая провинция — самый богатый не только в СССР, но и в мире нефтегазовый район. Геологи ликовали.
Главный геолог «Главтюменьгеологии» разделял эту радость победы. Начиная с 1953 года, он был на передовой самых ожесточённых сражений за тюменские недра. От Берёзово до Уренгоя дорога не была гладкой.
«Благодаря творческой, умелой организации работ в 1967 году мы завершили оценку разведанных запасов газа Тазовского, Заполярного, и южной половины Уренгойского месторождений. Они были значительными. Направив сиротствующие материалы подсчёта запасов в ГКЗ СССР, мы предложили провести их утверждение на выездной сессии ГКЗ в построенном базовом посёлке Тазовской экспедиции — Газ-Сале.
Председатель ГКЗ И.И. Малышев и министр геологии РСФСР С.В. Горюнов дали согласие. Выездное заседание комиссии проходило два дня. Прибывшие на заседание И.И. Малышев, С.В. Горюнов, начальник управления нефти и газа Министерства геологии СССР В.В. Семенович, члены и эксперты ГКЗ внимательно, кропотливо осматривали подготовленные нами подсчёты запасов, их обоснования полученными геологическими материалами глубокого бурения скважин. Мне и работникам партии, занимавшимся подсчётами запасов, задавали множество вопросов по принятым параметрам. Накал страстей доходил до неприличия. Мы защищались всем комплексом наших знаний, имевшимися геологическими данными. И мы победили. Комиссия по запасам полезных ископаемых утвердила запасы газа, частично уменьшив их.
В сумме на конец 1967 года они составили 7 трлн м3. В этот год весь СССР имел 4,5 трлн м3 разведанных запасов газа, а в сумме с тюменскими запасами получилось, что страна имеет 11 трлн м3 и выходит на первое место в мире по разведанным запасам. Это было начало…» — рассказывал Ровнин.
Через несколько лет в 1970 году Министерством геологии СССР было учреждено звание «Первооткрыватель месторождения». В 1974 году за открытие Уренгойского месторождения это звание присвоили Льву Ивановичу Ровнину. Из всех наград, пожалуй, он ею больше всего дорожил.


Другие горизонты
Геология — и профессия, и образ жизни, где всё наполнено и
романтикой, и деловитостью, различными прогнозами
и научными исследованиями.
Лев Ровнин
В Министерстве РСФСР
Чем увлечённее Ровнин занимался работой, тем заманчивее перспективы открывались.
После Уренгойской сенсации, казалось бы, чем же ещё могут удивить недра? Всё шло к тому, что скоро геологи займутся дном морским. А это совсем иное направление поиска, такому даже в институте не учили. Но неизвестное затягивает посильнее тюменских зыбких болот. Он, как никто другой, про это знал всё.
И вдруг — новое назначение. В конце 1967 года Ровнина перевели в Москву, в Министерство геологии РСФСР на должность начальника Главного управления по поискам и разведке нефти и газа. Министр геологии СССР А.В. Сидоренко, тот самый, что в военные годы стоял в Аркадаке с военной частью, а также министр геологии РСФСР С.В. Горюнов, наблюдавший за талантливым геологом ещё с Покровки, пригласили главного геолога «Главтюменьгеологии» поработать в масштабах Российской Федерации.
Этому назначению он не обрадовался, и даже хотел отказаться: проработав столько лет в центре самых важных открытий, ему совсем не хотелось уходить на административную работу. Про тюменские недра, не уставая, пишет зарубежная пресса, здесь открытия за открытиями — только успевай разворачиваться, а что в столице? Аппаратная работа, заседания-совещания. После Тюмени — скука смертная. Так он рассуждал.
Ещё больше переезду внутренне сопротивлялась Лидия Васильевна, которая заведовала лабораторией. У неё в Тюмени всё сложилось самым удачным образом: работа, семья, родственники, друзья, профсоюзная работа, прекрасная квартира в центре города, в конце концов. Москва не входила в её планы.
Но Ровниным объяснили, что перевод в Москву — это не просто предложение, а свидетельство высокого доверия партии, и от таких «ангажементов» не принято отказываться.
Вскоре Лидии Васильевне пришлось в который раз паковать чемоданы.
«…В Тюмени осталось моё сердце, там я состоялся как геолог, там работала моя команда, геологический отдел, созданный нашими совместными усилиями, люди знающие, проверенные совместной работой», — с грустью говорил о своём расставании с Тюменью Л.И. Ровнин. Ещё бы! Он был уверен, что цепочка месторождений в Тюменской области будет прирастать новыми звеньями. Так и случилось: открытия следовали за открытиями и в 1970-е, и в 1980-е годы… Однако самые крупные из них были сделаны при его участии. Ровнин был счастлив тем, что его знания и настойчивость способствовали этим открытиям.
В Москве же география для Ровнина расширилась далеко за пределы границ Тюменской области. В Западной Сибири он знал каждую болотную кочку, теперь же Ровнину предстояло осваивать геологическое строение и перспективы нефтегазоносности всей территории России. От Камчатки до Калининграда…
При этом Западная Сибирь всегда оставалась его особой любовью. Геологи, приезжавшие из Тюмени, обязательно заглядывали в кабинет Ровнина. Тот подробно расспрашивал, как идут дела в экспедициях, как чувствует себя Самотлор, каковы перспективы на Ямале? Западная Сибирь оставалась для страны главным нефтегазоносным регионом.
«Но это совсем не означало, что мы ходили в «любимчиках», и нам какие-то дополнительные финансовые потоки из министерства шли по старой дружбе. Кумовство — не в его характере. Всё должно быть по-честному — такой подход всегда был у Ровнина», — рассказывает Евграф Артемьевич Тепляков.
У него был ещё один стимул лишний раз зайти в министерство, и очень веский.
С назначением министром Ровнина в вестибюле министерства появились два почётных списка: с левой стороны — заслуженные геологи РСФСР, а с правой — лауреаты Ленинской и Государственной премий.
«Моя фамилия значилась и на правой, и на левой стороне. Тюменских имён там было много. Не скрою, видеть такое приятно», — рассказывает легендарный Тепляков.
Выступая на совещаниях, Ровнин, и правда, всякий раз подчёркивал: «Главная роль в обеспечении нашей страны нефтью и газом принадлежит Западной Сибири, ведущее положение которой сохранится на многие годы. В то же время, учитывая необходимость комплексного развития этих районов, ЦК КПСС, Совет Министров СССР последовательно принимают решения по ускорению открытия, разведки и освоения месторождений нефти, природного газа и конденсата на Европейском Севере страны, в Прикаспии и Восточной Сибири».
Ровнин хорошо понимал: без новых запасов удержать объёмы добычи будет затруднительно.
И ему многое удалось сделать на посту сначала начальника Главного управления по поискам и разведке нефти и газа, а затем и министра.
За короткий срок, к началу 1970 года, открыт ряд крупных месторождений нефти в Коми АССР, газа в Оренбургской, Астраханской, Томской областях, в Красноярском крае.
По просьбе В.И. Долгих — директора Норильского горнометаллургического комбината им. А.П. Завенягина, энергетика которого обеспечивалась добычей и использованием каменного угля в сложных заполярных условиях, и по поручению Министерства геологии РСФСР Ровнин вылетел в Норильск. На встрече с Долгих было принято решение провести поиски газовых месторождений в Таймырской части округа. В случае обнаружения запасов газа и его использования комбинат увеличивал производительность и выпуск товарной продукции при сокращении нескольких тысяч работников на добыче угля.
«Посещение комбината оставило у меня, с одной стороны, приятные впечатления от его промышленной мощи, с другой — озабоченность трудными условиями поиска месторождений газа», — вспоминал Ровнин. Однако созданный в составе «Главтюменьгеологии» трест «Норильскнефтегазразведка» в короткий срок умело провёл работы и обеспечил в 1969 году открытие и разведку Соленинской группы и других месторождений природного газа, которые снабжают комбинат и город Норильск дешёвым топливом.
В марте 1970 года Л.И. Ровнина назначают министром РСФСР.
«Назначение министром геологии РСФСР для меня было неожиданным. Как начальник «Главнефтегазразведки», занимающийся в основном поисками нефтегазовых месторождений, я не имел достаточного опыта работы в области расширения минерально-сырьевой базы для цветной металлургии», — вспоминал Ровнин.
Министерство выполняло 70–75 % объёма поисково-разведочных работ Министерства геологии СССР. Ответственность колоссальная. Ровнин подчёркивал: справиться с таким объёмом ему помогла поддержка главы Совета Министров РСФСР М.С. Соломенцева, а также его заместителей В.И. Воротникова, В.А. Демченко, уделявшим большое внимание развитию российской промышленности и геологоразведочного дела.
Ровнин особенно ценил нестандартное мышление, поиски неожиданных эффективных решений, способствующих ускорению открытия месторождения. Этот принцип, считал он, проявлялся в каждой геологической организации, когда требовалось в короткие сроки, в условиях смены годовых периодов, задержки завоза бурового оборудования, труб, горюче-смазочных материалов, изменчивой погоды и отсутствия дорог обеспечить выполнение геологических заданий в плановые сроки. Такие трудности заставляли находить нестандартные решения и выполнять плановые задания.
В Министерстве геологии РСФСР, возглавляемом Ровниным, например, придавали огромное значение авиации в геологоразведке. Её использование возросло с 399 тысяч лётных часов в 1970 году до 745 тысяч в 1987 году. В сутки работало более 220 самолётов, 1380 вертолётов.
Роль авиации в освоении месторождений Ровнин хорошо представлял ещё с периода освоения Западной Сибири, когда разведчикам недр приходилось летом работать на зыбких болотах в отсутствии дорог. Без авиации скорости не хватало, неслучайно министр геологии СССР А.В. Сидоренко с началом освоения тюменских месторождений договорился с Генштабом вооруженных сил СССР о работе военной авиации в Тюменской области. А 7 февраля 1967 года министр гражданской авиации СССР Евгений Логинов подписал приказ об организации Тюменского управления гражданской авиации: Ан-12, Ан-24, вертолёты Ми-2, Ми-6, Ми-8 пришли на помощь геологам. Самолётный и вертолётный парк всего Тюменского управления гражданской авиации к концу 1967 года насчитывал 297 летательных аппаратов. Вот тогда стал возможным новый метод поиска углеводородов — авиасейсмозондирование. Авиация была первым помощником геологоразведчиков в Тюменской области: этот опыт Ровнин внедрял в масштабах страны.
С самого начала работы на новом посту Лев Иванович взял курс на развёртывание поисков и разведки крупных месторождений нефти, газа, цветных и черных металлов, золота, алмазов. В короткий срок удалось решить проблему выявления и разведки запасов крупных месторождений нефти — Усинского, Возейского, Ярегского — в Коми АССР, Харьягинского, Варандей-Адзьвинской нефтеносной зоны в Ненецком национальном округе Архангельской области. Особенно крупными оказались газовое Астраханское месторождение в Астраханской области, нефтегазоконденсатное Юрубченское — в Красноярском крае, нефтяное Верхнечонское — в Иркутской области, газовые Талаканское и Среднеботуобинское — в Якутии, открытие, разведка и освоение которых увеличили экономическую мощь страны и ускорили развитие производства. Возросли объёмы работ по расширению сырьевой базы добычи золота, алмазов, серебра, олова в Якутской АССР, в Магаданской области, в том числе в Чукотском национальном округе, на Камчатке и Дальнем Востоке. Большую работу геологи провели в нечернозёмной зоне России по разведке пресных вод, торфа для производства удобрений, строительных материалов.
Для обеспечения роста объёмов геологоразведочных работ и создания условий для расширения минерально-сырьевых баз были созданы новые геологоразведочные объединения «Архангельскгеология», «Нижневолжскгеология» в г. Саратове, «Волгокамскгеология» в г. Ярославле, «Енисейнефтегазгеология» в г. Красноярске, «Енисейнефтегеофизика» в г. Енисейске, «Ленанефтегазгеология» в Якутской АССР, «Полярноуралгеология» в г. Лабытнанги Тюменской области, «Камчатгеология», «Хантымансийскнефтегазгеология» и другие организации экспедиционного назначения.
Эти организации понадобились для реализации разработанных программ расширения геологоразведочных и научно-исследовательских работ, предусматривавших создание новых минерально-сырьевых баз крупных центров добычи золота, алмазов, цветных металлов, нефти и газа и дальнейшее развитие экономики СССР путём освоения её Восточно-Сибирской и Дальневосточной частей.
Особое внимание уделялось выполнению принятой коллегиями министерств геологии СССР и РСФСР программы проведения активных поисково-разведочных работ в 200-километровой зоне вдоль строящейся трассы Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Были созданы новые геологоразведочные экспедиции и партии, открывшие немало месторождений полезных ископаемых, в том числе железных руд, бурого угля, золота, серебра, олова и других. У многих геологов, связанных со строительством Байкало-Амурской магистрали, осталось от тех лет в памяти ощущение причастности к огромному и нужному для страны делу.
Вот как об этом вспоминал Лев Исаакович Красный — крупнейший геолог, член-корреспондент РАН, лауреат Ленинской и Государственной премий:
— С начала 70-х годов настойчиво внедрялось в общественное сознание, что одного Транссиба мало. Надо строить к северу параллельный железнодорожный путь: через Иркутскую, Читинскую и Амурскую области и Хабаровский край проложить дорогу, открывающую доступ к крупным минеральным и лесным ресурсам. Имелось в виду и стратегическое значение этой дороги.
Благовещенск, Чульман, Улан-Удэ, Комсомольск-на-Амуре — города, где по-деловому обсуждались текущие и долгосрочные проекты геологоразведочных работ в районах, тяготеющих к БАМу. Министры геологии СССР и РСФСР Александр Васильевич Сидоренко, Евгений Александрович Козловский, а также Лев Иванович Ровнин и его заместитель Фёдор Мефодьевич Морозов живо интересовались и по возможности участвовали в работе Совета по координации научно- исследовательских и тематических работ в районе Байкало-Амурской магистрали…
Этот Совет, вошедший в историю как «Совет КНИР БАМ», возглавляемый все эти годы Львом Красным, создал Атлас карт геологического содержания, двухтомную монографию и несколько тематических сборников. Всеми этими материалами широко пользуются и в наши дни.
Лев Иванович часто вспоминал, какими усилиями и нервами запускали Астраханское газоконденсатное месторождение.
Запасы природного газа в Астраханской области открыли только в начале 1950-х годов. Но к середине 70-х они истощились. Регион нуждался в промышленном газе, и поиски новых газовых кладовых давали надежду на перспективы развития экономики.
Однако геология Прикаспийской нефтегазовой провинции оказалась весьма сложной: земная толща на много километров сложена осадочными породами разного возраста. Серединную часть занимают мощные соляные отложения, проходка которых таит немало сюрпризов. К тому же и газ имел крайне специфические свойства.
В открытом в 1976 году Астраханском месторождении, запасы которого оцениваются в 2,5 трлн м3 газа и 400 млн т конденсата, газовая смесь из земных недр содержала помимо 53 % метана ещё и около 23 % сероводорода — крайне ядовитого газа. Члены Государственной комиссии по запасам, приехавшие на месторождение, в полном составе отравились сероводородом. Лев Иванович был тогда госпитализирован в больницу.
Сероводород, представляющий огромную экологическую опасность, разъедал всё на своём пути. Потребовалось специальное оборудование, устойчивое к сероводородной коррозии. В СССР такого оборудования не производилось и тогда, как рассказывал Ровнин, пришлось стучаться в ЦК КПСС, подключать к этой работе все профильные министерства, чтобы обеспечить предприятие французским оборудованием. И это, по словам Льва Ивановича, удалось сделать в самые сжатые сроки. Через пять лет для разработки месторождения создали Астраханский газовый комплекс, центром которого стал Астраханский газоперерабатывающий завод.
— Лев Иванович Ровнин собрал когорту толковых заместителей. Но я оказался самым молодым, поэтому коллеги постарше подсказывали, что и как делать, куда направить главные усилия. И всем, с кем работал, я всегда был признателен за такое доброжелательное отношение, — вспоминал В.Б. Мазур, назначенный в августе 1981 года заместителем министра геологии РСФСР. Он отвечал за бурение нефтяных и газовых скважин. — В Министерстве геологии РСФСР сложился очень хороший коллектив. Благодаря работе коллегии и министра был увеличен темп проходки скважин, скорость и технические показатели, был создан российский буровой институт в «Главтюменьгеологии». Этот комплекс позволил бурить значительное количество глубоких скважин, вследствие чего увеличился охват территории, а это привело к новым открытиям. Тот период, 60-80-е годы, мы с гордостью называли «золотым веком» геологии. Сложности в такой интересной работе были, но они преодолевались нашим трудом, знаниями, целеустремлённостью. Много было командировок, ведь мы не кабинетные люди, мы все прошли производственную практику и поэтому то, что нам давали наши учителя, мы старались передать молодому поколению.

Из рассказа Евгения Александровича Козловского, министра геологии СССР
— Говоря о личности Льва Ивановича Ровнина, я бы на первое место поставил исключительную интеллигентность этого человека, его воспитанность. Я даже больше скажу: в геологии порядочнее человека, чем Ровнин, не встречал. Всегда понимающий самую суть предмета, он никогда не говорил о том, о чём не имел представления. Компетентность — яркая характеристика Ровнина. Лев Иванович настолько был аккуратен в поведении, что могло создаться впечатление о его нерешительности. Мне порой казалось, что ему не хватает личных амбиций, какого-то напора. Но, видимо, его дело интересовало больше, чем признание собственных заслуг.
В последние годы, перед самым распадом СССР, в геологии появлялись люди, называвшие себя первопроходцами. На самом деле это были самозванцы. Они приписывали себе открытия сотен месторождений. И в этом наступившем хаосе, на мой взгляд, была принижена роль Льва Ивановича Ровнина. Между тем, будучи главным геологом «Главтюменьгеологии», именно он подписывал технические задания на заложение скважин, а это, между прочим, рискованное дело: каждая ошибка дорого стоит. Лев Иванович не боялся ответственности, для руководителя это — наиважнейшее качество.
С именем Льва Ивановича Ровнина связаны открытия самых крупных месторождений в Западной Сибири, начиная с Березовского фонтана, случившегося в 1953 году.
Эти сибирские месторождения и сегодня кормят страну.
Лев Иванович был чувствителен к субординации. На протяжении нашего общения никаких конфликтов у нас не было: мы с огромным уважением относились друг другу. А ведь так получилось, что когда Лев Иванович возглавил Министерство РСФСР, я был начальником его Технического управления. Через какое-то время меня назначили министром СССР, и наши роли в какой-то степени поменялись. Но Лев Иванович при любых обстоятельствах всегда держался достойно — такая редкая порода людей.
Был момент, когда я, будучи министром геологии СССР, предложил перевести Ю.Г. Эрвье, начальника «Главтюменьгеологии», из Тюмени в Москву, заместителем министра к Ровнину. Мне передали, что Лев Иванович против. Я этот отказ отнёс к высокой степени порядочности министра геологии РСФСР. Он глубоко уважал Эрвье, и испытывал понятную неловкость от того, что бывший его начальник станет у него заместителем. Испытывать неловкость, согласитесь, — свойство глубоко порядочного, тонко чувствующего человека.
Я эту ситуацию так и расценил, пригласив Юрия Георгиевича к себе в заместители. И никогда, замечу, об этом не жалел.
После ликвидации Министерства РСФСР, которая произошла в силу необходимости изменить систему управления, мы встречались с Львом Ивановичем нечасто. Я знал, что он читает лекции в Российском университете нефти и газа имени И.М. Губкина. Думаю, у него это получалось великолепно: он умел содержательно передавать материал любой сложности. К тому же, тот уникальный багаж знаний, которым обладал Лев Иванович, требовал выхода.
В 1989 году я покинул министерство: не хотелось больше наблюдать, как рушатся сами основы геологоразведки. Стране, вступившей в эпоху перемен, геология оказалась не нужна. И это тревожило и меня, и Льва Ивановича. Стратегия исследования недр — одна из заслуг советского государства. В своё время был чёткий подход: если извлекается тонна нефти, железа или олова, то геологи должны обеспечить прирост запасов минимум в 1,2–1,5 раза к добытому уровню. Это и создавало прочную систему нашей геологической обеспеченности. Сегодня добыча полезных ископаемых не компенсируется новыми открытиями.
Если другие отрасли можно поправить, то геологию наскоком отрегулировать невозможно, потому что геолог — это человек опыта, а молодёжь сегодня не идёт в геологию, профессия стала непрестижной.
И всё же надо понять раз и навсегда: Россия жила минеральными ресурсами, живёт и будет этим жить. Это её огромное преимущество, основа для финансирования технологических преобразований и перспектив экономического развития. Сегодня перспективы минерально-сырьевого комплекса крайне низки. Произошло разрушение геологической службы страны — главного стержня стратегического исследования недр, научного уровня обеспечения поиска. Материальная база геологии подорвана, распались региональные геологические организации, многие из них непродуманно переориентированы и, как результат, снизился уровень кадровой подготовки.
Сегодня, чтобы принимать серьёзные, дальновидные решения нужна чёткая стратегия, надо заглядывать на 25–30 лет вперёд! Так, как это умел делать в геологии Лев Иванович Ровнин.

Бурить ракетами!
Ровнин из всех литературно-художественных жанров предпочитал фантастику. Всё же геологи — большие любители заглянуть за горизонт. Однажды — было это в 1960-е годы — он сам написал фантастический рассказ, его опубликовали в тюменском журнале. Речь там шла об атомных платформах, с помощью которых по воздуху переносят буровые вышки по Западной Сибири. Ровнин был уверен, что в Западной Сибири и через сто лет не перестанут добывать углеводороды, человечество от них не откажется.
Способность придумывать новое — для него была яркой характеристикой человека. Он и сам имел три патента на изобретения. Они были связаны с повышением эффективности испытания пластов и бурения.
Будучи министром, в 1970-е годы, Лев Иванович увлёкся ракетным бурением.
Ровнину не давала покоя идея, придуманная еще в 1948 году советским инженером Михаилом Ивановичем Циферовым. Тот разработал подземный реактивный снаряд (ПРС) — устройство для скоростной проходки скважин в грунтах и скальных породах различной плотности со скоростью до одного метра в секунду при помощи реактивных струй.
Изобретению Циферова несколько статей посвятил популярный в Советском Союзе журнал «Техника — Молодёжи».
Как сообщал журнал, прототипом первой версии подземного реактивного снаряда послужило артиллерийское орудие, ствол которого был закрыт заглушкой с круглыми отверстиями. При выстреле пороховые газы, вырывавшиеся из отверстий под давлением до 3000 атм, легко разрушали образцы горных пород. По результатам этих экспериментов проект постепенно трансформировался в автономный снаряд с буровой головкой, приводимой во вращение пороховыми газами. Надо сказать, изобретатель своё устройство всё время совершенствовал. В 1968 году Михаилом Циферовым был создан подземный реактивный снаряд. Подземная ракета устанавливалась носом вниз, горючая смесь поджигалась расположенным в хвостовой части электрозапальным устройством, и сверхзвуковая струя раскалённых газов, вырываясь из направленных вниз сопел, разрушала грунт под снарядом, а сопла среднего яруса, направленные вбок, расширяли скважину. За несколько секунд снаряд Циферова проделывал скважину глубиной в десятки метров и диаметром 250-1000 мм в зависимости от характера грунта.
Циферов считал, что реактивное бурение обещает в эффективности превзойти обычное во много раз. Подземные ракеты Циферова при первых испытаниях «летали», но недалеко: ныряли в землю всего на 20 м, однако в этом «виновен», считал изобретатель, двигатель на твёрдом топливе, работающий не больше 5-20 с. А вот когда ПРС зарядят жидким топливом, то время его «полёта» увеличится до десятков минут, а в будущем и до нескольких часов.
К идее М. Циферова с большим вниманием отнеслись академики Кириллин, Зельдович, Котельников, Шейндлин, Тихонов, Ишлинский, Жуков, Трофимук. Кроме того, работу подземных ракетчиков весьма положительно оценили председатель Государственного комитета по делам изобретений и открытий СССР Ю. Максарев, заместитель председателя Государственного комитета науки и техники СССР Г. Алексенко. Со всей страны на имя Циферова шли письма: геологи, горняки, строители настойчиво спрашивали у изобретателя, где можно получить его ракеты, когда начнётся их серийное производство?
«Предложение Циферова способно совершить революцию в средствах проникновения в недра земли», — говорили в научных кругах. Ровнин понимал, что ПРС по всем статьям превосходит традиционные способы глубинного бурения, позволяет геологоразведчикам экономить время и облегчает их работу.
Словом, когда к Ровнину пришёл профессор Г.И. Покровский из Военно-воздушной инженерной академии им. И.Е. Жуковского с предложением вместе поработать над проектом, Лев Иванович твёрдо решил: министерство будет этим заниматься.
Вскоре Лев Иванович пригласил в Москву для обстоятельного разговора соратника по сибирскому периоду жизни директора ЗапСибНИГНИ Ивана Нестерова из Тюмени:
— Есть отличная идея, — сказал ему Ровнин, как только Нестеров появился в его рабочем кабинете.
Нестерова и сегодня считают фантазёром, большим придумщиком. Впрочем, так было всегда.
Однажды министр геологии СССР Сидоренко на одном из совещаний так и сказал: «Первым на трибуну выпустим нашего фантазёра».
Он имел в виду, конечно, Ивана Нестерова. А потом добавил: «Но он, в отличие от вас, на 50 процентов уже реализовал свои идеи…»
Когда сегодня разговариваешь с Иваном Ивановичем Нестеровым, понимаешь: только таким и может быть по-настоящему крупный учёный. Безудержным, непонятным в своих замыслах нам, обывателям. Безрассудным, дерзким в гипотезах. Когда другие смотрят себе под ноги, он занят переустройством мира. Масштаб гения, но кто-то говорит: «Иван Иванович чудит».
В свои 85 лет Нестеров проводит ревизию Периодической таблицы Менделеева, работает над методами лечения нефтью, оживлением обводнённых месторождений, изобретает новые законы физики, пишет письма руководству страны о том, в чём наука может поспособствовать развитию державы. Его именем назвали одно из месторождений в Югре.
Член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой геологии нефти и газа Тюменского индустриального университета, внёсший значительный вклад в научное обоснование и открытие Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции считает, что если ты способен что-то изобрести, то открытия сделаешь в разных областях. К этому выводу его подвела геология, которой он занимается седьмой десяток лет. Сорок лет доказывает, что в глинах есть нефть, обещает высокие перспективы нефтеносности знаменитой баженовской свиты…
Ровнину на ракетное бурение и нужен был такой увлекающийся, бесшабашный и одновременно очень глубокий учёный.
О годах, когда пришлось заниматься ракетным бурением, сегодня Иван Иванович вспоминает с улыбкой:
— Это Ровнин меня уговорил заняться ракетным бурением. Будучи директором ЗапСибНИГНИ, я организовал в Москве филиал нашего института именно по ракетному бурению. Такого ещё не было: столичные институты, конечно, создавали филиалы в регионах, но чтобы наоборот! Года три-четыре мы так работали.
В Александрове, что находится в 120 км от Москвы по Ярославскому направлению, мы создали полигон, нам выделили 40 га земли в заброшенной деревушке. Ещё один полигон, где собственно проводили испытания, был в Саратове: там в студенческие годы учился Ровнин.
Для испытания мы брали списанные ракеты. Ровнин придумал испытывать ими скважины. У меня даже фото такое было: на снимке мощный газовый фонтан, образовавшийся после того, как скважина была испытана снарядом. За минуту у нас получилось то, на что раньше требовалась целая неделя. Фонтан был неуправляемый, однако мы с ним быстро справились.
Но был такой случай: одна испытуемая ракета наткнулась на валун на глубине пяти метров, вылезла наверх, на поверхность земли, и полетела в сторону Саратова. В ходе испытаний, как говорится в таких случаях, никто не пострадал.
Правда, на следующий день в одной немецкой газете был опубликован снимок, на котором была видна несущаяся в сторону Саратова ракета! Ровнин мне показал фото. Видимо, за нашими испытаниями всё же наблюдали!
Министр геологии СССР Е.А. Козловский вынес мне выговор, а спустя какое-то время наши работы запретил, сказав, что он как буровик понимает, что ракетное бурение — неперспективное направление.
Об этом министр доложил В.И. Долгих, который, будучи секретарем ЦК КПСС, курировал вопросы энергетики, и, видимо, тот поддержал министра Козловского.
Ровнин, конечно же, переживал. Испытания наши показали, что перспективы есть, надо только продолжать работы в этом направлении.
В 1976 году в журнале «Разведка и охрана недр» появилась статья Ровнина «Реактивное бурение — новый высокоэффективный метод устройства скважин в грунте», написанная в соавторстве с Г.И. Покровским, И.А. Борисенковым и А.Т. Ивашковым.
«Некоторое время назад Научный совет по проблеме «Создание и использование тактики реактивного действия в горной промышленности» Госкомитета Совета Министров СССР по науке и технике рассмотрел результаты двухлетних работ по созданию, эксплуатации, исследованию и полевым испытаниям буровых реактивных аппаратов, предложенных инженером М.И. Циферовым, — сообщалось в статье. — Накопленные данные дают основание для того, чтобы определить результативность этого метода бурения, направление дальнейших работ и областей его применения».
В статье описывался принцип действия реактивного бурения.
«Вырабатываемый в камере газ вытекает из сопел рабочего органа сверхзвуковыми струями, которые разрабатывают породу. Они же очищают забой и выносят разрушенную породу на поверхность. Аппарат не касается стенок и забоя скважины и висит в газогрунтовой смеси… Аппарат очень прост по конструкции и состоит из двигателя и рабочего органа», — отмечалось в публикации. На базе изобретения инженера Циферова, как писали авторы, было изготовлено в металле три типа буровых ракетных аппаратов (БРА). Испытания аппарата проводились в 1973–1974 годах в полевых условиях Подмосковья и Саратовской области в различных грунтах: песках, твёрдых суглинках и шоколадных глинах. Все опытные аппараты оказались работоспособными и дали положительные результаты.
«Испытатели и Научный совет в целом положительно оценивают результата БРА и считают, что этот метод бурения, являясь принципиально новым в практике бурения, обладает многими преимуществами и может найти применение в различных областях народного хозяйства», — утверждалось в статье. По мнению авторов, метод даёт возможность механизировать процесс бурения скважин с отбором и без отбора проб грунта в любых, в том числе труднодоступных и удалённых районах, не имеющих источников энергоснабжения, и выполнить эти работы в весьма короткие сроки. По сравнению с существующими способами бурения этот метод, предполагали авторы статьи, позволит увеличить скорость бурения в осадочных породах в 100–200 раз и может найти применение в сейсморазведке, гидромелиоративном строительстве для устройства колодцев, строительстве свайных фундаментов, а также в геологии для устройства разного рода шурфов и скважин. Как отмечали авторы, объёмы этих работ огромны, а степень их механизации пока на недостаточном уровне. Так, ежегодный объём шурфопроходческих работ по управлениям геологии РСФСР порядка 330 тыс. м, 90 % этих работ частично или полностью производится вручную… Вместе с тем, указывали авторы, в исследовании этого метода бурения сделаны лишь первые шаги и найдены далеко не самые оптимальные конструктивные решения созданных аппаратов. Испытаны только образцы твёрдотопливных БРА, по существу не начато изучение аппаратов на других видах топлива, не ведётся разработка технологии бурения с помощью БРА для различных областей их возможного применения.
Статья призывала продолжить экспериментальные работы, но как уже отмечалось, работы в этом направлении свернули.
Добавим, что одним из тех, кто поддержал Цыферова, помимо Ровнина, был Сенюков, тот самый, кто предложил пробурить в стране 21 опорную скважину. Он, как и Циферов, бурлил идеями. Занимался искусственной нефтью, считал, что то, что родила природа, может воспроизвести и человек. Последним «увлечением» В.М. Сенюкова стала прокладка беструбных тоннелепроводов в осадочных породах на основе изобретённой М.И. Циферовым подземной ракеты.
«Мы решили в своё время первую часть задачи — нашли нефть в Сибири. Теперь, благодаря тебе, решим вторую: доставим её сюда не по трубам, а подземным тоннелем!» — подбадривал он Циферова. Василий Михайлович опыты по прокладыванию беструбных тоннелепроводов проводил сначала в Подмосковье, а потом в Тюменской области, на берегу Оби, в 11 км от станции Лабытнанги. Учёный считал возможным построить беструбный газопровод в условиях вечной мерзлоты (глинистые породы под воздействием подземной ракеты должны обжигаться подобно кирпичу). В августе 1975 года во время взрыва он получил серьёзную травму и вскоре скончался…
Казалось, про ракетное бурение все забыли. Но Нестеров не забыл. И сегодня спустя 40 лет после эксперимента под Саратовым, он говорит:
— Я сейчас занимаюсь мини-ракетным бурением горизонтальных стволов, основанном на тех же принципах, которые мы обкатывали вместе с Ровниным. Это обходится в три раза дешевле, чем просто горизонтальное бурение. За ракетным бурением — будущее.

Орлов и Ровнин
Геологи, прошедшие полевую школу, редко идут в начальники. Не по нутру им кабинетная работа. Лётчик бредит небом, а геолог — поиском. Ему бы составить прогноз лет на 20 вперёд — вот задача, над которой стоит поломать голову.
Геологи — это «элитные войска», белая кость, особая порода, «мозг» поиска и разведки. Так всегда было. Инженеры, привыкшие решать более конкретные задачи, обычно возглавляют тресты, главки, министерства, а геологам подавай свободу интеллектуальной мысли, научного поиска.
Но исключения бывают. Такое случилось с Львом Ивановичем Ровниным, главным геологом «Главтюменьгеологии», возглавившим Министерство геологии РСФСР в 1970 году.
Таким исключением стал и Виктор Петрович Орлов, пришедший в руководство геологической отрасли в сложное, переломное время девяностых годов и в каком-то смысле подхвативший эстафету из рук Ровнина.
Их судьбы во много похожи. Оба прошли путь от рабочего геологической партии до министра. Оба — первопроходцы. Оба защитили докторские диссертации.
Ровнин во многом определил вектор биографии молодого сибирского геолога из Горной Шории. А дело было так.

Из рассказа Виктора Петровича Орлова
— В 1970-х годах я работал в крупной геологоразведочной партии в Западной Сибири. Если точнее, был начальником Шерегешевской геологоразведочной партии Шалымской геологоразведочной экспедиции Западно-Сибирского геологического управления. Партия не маленькая, человек пятьсот, двенадцать буровых установок и т. д. Работали не на нефть, а на твёрдые полезные ископаемые, в основном на железную руду. Партия занималась ещё и поисками золота, полиметаллов, вела геологическую съёмку пяти-пятидесятитысячных листов.
Тогда периодически подводились итоги социалистического соревнования, выявлялись победители, их награждали государственными наградами.
Поскольку наше объединение заняло в тот год первое место по Союзу, то получило право выдвинуть из своих рядов кандидатуру на присвоение звания Героя Социалистического Труда. В объединении лучшей по итогам соцсоревнования оказалась Шалымская экспедиция, а в экспедиции наша партия, и поэтому кандидата на звание Героя Соцтруда выдвигали мы.
Я на счёт кандидата недолго думал. Был у нас буровой мастер, очень опытный, к тому же фронтовик — Рушешников Николай Прокопьевич. И мы его представили к награде. Николай Прокопьевич ездил в Москву, в Кремле ему в торжественной обстановке вручили Золотую звезду Героя Соцтруда.
Но победа одна не приходит. Ещё несколько человек из наших были представлены к наградам. Их в Москву уже не приглашали, министр геологии РСФСР сам к нам приехал. Это был Лев Иванович Ровнин.
Наш посёлок стоял в 30 км от базы экспедиции. Как бывает в таких случаях, показал министру и его сопровождающим как мы живём. Условия не из лёгких: горно-таёжная местность, высокая заболоченность, тяжелейшая проходимость. Министр интересовался всем: и производством, и снабжением. Лев Иванович производил впечатление обстоятельного, взвешенного человека. Я много на своём веку повидал функционеров, он к ним уж точно не относился. «Человек дела», — подумал я тогда о министре.
Награды вручили, речи сказали, разлили, как водится, по сто граммов за победу. Сидим в столовой, разговариваем. И тут один из помощников Льва Ивановича наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
- А ты что ничего у министра не просишь? Другой-то возможности не будет. Тебе ничего не надо что ли?
- Да как же не надо? Но начальник экспедиции уже наверняка доложил министру о наших трудностях, просьбы, думаю, передал.
- Так он о себе говорил, об экспедиции. О твоей партии — ни слова. А ведь это Героя и орденоносцев ваша партия выдала. Не скромничай! Проси!
И вот тогда я встал из-за стола, ещё раз поблагодарил за высокую оценку нашего труда, и говорю:
- Лев Иванович, вы видели наши условия, но мы не жалуемся, прирост запасов идёт, будут и открытия… Только вот техники катастрофически не хватает.
- Какой? — спрашивает Ровнин.
- Тяжёлых бульдозеров.
- Сколько?
- Ну хотя бы пять-шесть.
На этих словах Лев Иванович с большим удивлением посмотрел на меня. И выдержав паузу, обращаясь к присутствующим, произнёс:
- Обычно в таких ситуациях просят автомобиль «Волгу», если это город, или «уазик», если в тайге. Начальство хлопочет, понятное дело, для себя. А этому бульдозеры подавай!
Вздохнул как-то тяжело и продолжил:
- С «Волгой» и «уазиком» мне бы проще было решить. Но бульдозеров нет! Дефицит! Почти 85 процентов лимита, сами знаете, идёт на нефть и газ в Западную Сибирь, остатки в Магадан, на золото. А вам, рудникам, уже ничего не остается. Такая ситуация…
- Но дороги и площадки под буровые как делать? — вступаю опять я. — Тонны взрывчатки и много времени тратим на переброску станков.
- Обещать ничего не могу.
Я как-то сник. А помощник мне, прощаясь, говорит:
- Не огорчайся, всё равно что-нибудь найдёт. Поверь.
Проходит время. И, представьте себе, выделяют в Москве
нам два бульдозера. Один, правда, экспедиция себе «зажала», но другой дошёл до нас. Видно, министр помнил мою просьбу и сделал всё, что смог. Это была моя первая встреча с Львом Ивановичем Ровниным.
А через несколько лет моя жизнь резко изменилась. Мне было тридцать с небольшим, я уже в своём Томском университете защитил кандидатскую, и видимо кто-то во мне увидел перспективного то ли геолога, то ли управленца.
Меня перевели в Москву, в объединение «Центргеология», которым руководил в течение 20 лет Владимир Николаевич Силаков. Они, кстати, с Львом Ивановичем были дружны. Я стал заместителем начальника геологического отдела объединения. А через какое-то время начальник Управления минеральных ресурсов и член коллегии Министерства геологии РСФСР А.И. Лисицын пригласил меня своим заместителем на работу в Министерство геологии РСФСР. Лев Иванович Ровнин как министр его в этом поддержал: либо он меня помнил, либо «положил глаз», когда приезжал к нам в Горную Шорию.
Два года я отработал в министерстве непосредственно под руководством Льва Ивановича. А в 1984 году меня внезапно отправляют на учёбу в Академию народного хозяйства СССР. Направление подписывал Ровнин, но утверждали кандидатов в ЦК КПСС. Я на тот момент с семьёй был в отпуске в Горной Шории, меня срочно вызвали в Москву и на два года посадили за парту. Это было дневное отделение. Никаких скидок на то, что ты вроде бы взрослый мужчина, с высшим образованием, руководитель, не было. Грызли гранит науки на общих основаниях.
Это было время, когда в воздухе витали идеи радикальных хозяйственных преобразований, по всему чувствовалось: перемены не за горами. В академии нам давали такой массив информации, который вряд ли бы мы нашли самостоятельно. Перед нами открывался пласт знаний, находящийся ещё под запретом. Про экономику, историю, политику нам рассказывали профессора так, что о каждом из них можно было сказать — вольнодумец! Ещё не было в стране персональных компьютеров, а в академии они закреплялись за каждым. Это был шок и прорыв одновременно! Готовили высший состав руководителей страны. «Академия Генштаба Правительства» — так мы называли альма-матер между собой. Мы все — сто человек слушателей — передружились и, кстати, это потом здорово помогало в работе. Среди нас были будущие генеральные директоры, замминистры, министры…
Большинство училось по-настоящему. Моя дипломная работа была рекомендована Учёным советом академии и в качестве докторской диссертации.
После учёбы я снова вернулся в министерство, но уже на должность заместителя начальника производственного управления. Это насторожило, явно готовили на должность руководителя.
А через несколько месяцев вызывает министр.
- Вы хорошо знаете Силакова? — спрашивает меня Лев Иванович.
- Конечно, Владимир Николаевич меня пригласил на работу в «Центргеологию».
- Ну и отлично. Готовься его сменить.
Я опешил. Силаков — мой учитель. Опытный, профессиональный человек. И ещё не в том возрасте, чтобы уходить на пенсию.
- Понимаете, переходим на новые условия хозяйствования, — говорит Лев Иванович. — В России начинают внедрять рыночные основы экономики. В министерстве эту работу решено начать экспериментом с «Центргеологии» и ещё нескольких объединений.
Я всё понимал: под новые задачи решили назначить нового директора, обученного и молодого из кадрового резерва. И всё же неловкость ситуации ощущал.
- Что-то побаиваюсь, — признался я Льву Ивановичу. — В руководстве объединения, сами знаете, зубры сидят. Туда со всей страны лучшие кадры стягивались. Я для них мальчишка.
— Вот и хорошо. Наберётесь у них опыта. Кто же нас сменит, если не такие, как вы? Готовьтесь!
Разговор был закончен, и вскоре я возглавил объединение.
Пару раз в месяц обязательно забегал к Льву Ивановичу, докладывал, как обстоят дела.
К нему всегда можно было зайти в кабинет. Никто не маялся часами в приёмной. Это был такой стиль управления, утраченный многими нынешними руководителями, — открытость.
Именно так и нужно работать: руководитель должен быть доступен для оперативного решения всех вопросов. К чему городить заборы?
Мне кажется, эта открытость, демократичность присущи, прежде всего, полевым геологам. Нет в них напыщенности, ареола недоступности. Полжизни проработав в поле, бок о бок с рабочими, в нечеловеческих порой условиях, каждый день преодолевая природные, бытовые трудности, они «в мирной жизни» не бронзовеют. Кабинетный стиль управления был не по душе, я знаю, Льву Ивановичу. Будучи на высокой должности, он оставался всё тем же полевым геологом. Хорошим, порядочным человеком. Нам было с кого брать пример.
И нам всегда было что обсудить с Львом Ивановичем. В объединении, которое так неожиданно возглавил я, действительно начались перемены. Суть экономического эксперимента состояла в том, что основными экономическими показателями, характеризующими деятельность предприятия, становились полученные им доход, прибыль, рентабельность производства. При этом руководители и коллективы предприятий получали большую самостоятельность. Появилась возможность по собственному усмотрению заключать договора на проведение геологоразведочных работ, тем самым отключаясь от стопроцентной бюджетной «подпитки». Сняты были реальные ограничения на рост оплаты труда. Она стала зависеть, в первую очередь, от объёма реализации, прибыли, производительности труда.
«Центргеология» проводила весь комплекс геологоразведочных работ на территории 20 областей и 5 автономных республик, в которых было сосредоточено около половины промышленных предприятий и треть населения Российской Федерации.
Здесь решались важнейшие проблемы разведки самого крупного в мире железнорудного бассейна — Курской магнитной аномалии, готовилась сырьевая база для производства алюминия, никеля, фосфатов. Огромный объём работ выполнялся по разведке строительных материалов, подземных вод, геологической, геофизической и инженерно-геоэкологической съёмке, по поискам золота, алмазов и других полезных ископаемых. Ежегодно действовало более тысячи проектов, ежедневно работало около тысячи единиц техники, свыше 150 буровых установок. А чего стоило одно инженерно-геологическое обеспечение Москвы и московского метро; бурить приходилось даже в Кремле. Мне приходилось согласовывать свою работу, помимо руководства отрасли, с руководителями всех 25 регионов. По существу, объединение по масштабам соответствовало крупному главку, который исполнял функции министерства в центральных районах страны.
В состав ПГО «Центргеология» к моменту моего назначения генеральным директором входило около 30 предприятий численностью почти в 10 тыс. человек, в том числе 3,5 тыс. инженеров и техников, свыше 100 кандидатов и несколько докторов наук.
Экономический эксперимент, в котором предстояло принять участие объединению, был начат с января 1987 года, хотя подготовка к нему велась в течение года.
Первым моим стратегическим шагом, как генерального директора был анализ положения, в котором находилось объединение, и определение основных направлений его деятельности. В течение месяца по каждому из направлений был дан анализ состояния дел и поставлены конкретные задачи.
Я понимал, что преобразования только тогда могут стать успешными, когда станут личным делом каждого. Ведь шла, по существу, разведка боем. Рассчитывать на успех можно было, если удастся включить в процесс преобразований основную массу многотысячного коллектива объединения.
Многое надо было менять и, прежде всего, в механизме геологоразведочного производства. Надо было найти и показать наличие резервов, определить направление «главного удара».
Использовавшийся ранее затратный принцип, когда перед руководителями объединения, его экспедиций и партий стояла задача «освоить» выделенные средства привёл к тому, что геологоразведочные работы нередко проводились в объёмах, значительно превосходивших действительно необходимые. Из-за недостаточного использования интеллектуальных и инновационных механизмов, в частности методов геологического прогнозирования, процент впустую пробуренных скважин иногда достигал 50 %. Поощрялось бурение скважин большого диаметра, в то время как, практически, всю геологическую информацию можно было получить при менее затратных малых диаметрах скважины.
Многие поисковые проекты завершались отрицательным результатом в связи с их недостаточным научным обоснованием. Да и сам геологоразведочный процесс оброс этапами, стадиями, подстадиями, растягивавшими процесс открытия и разведки месторождения на многие годы. Прилагались огромные усилия, чтобы повысить производительность труда на первые проценты в том же бурении, в то время как буквально на поверхности лежали резервы в десятки процентов, если производительность измерять по конечному результату, в частности — по открытию месторождения и приросту запасов.
Но это всех устраивало. Ведь засчитывался объём проведённых работ. И чем он был больше, тем выше были показатели, по которым оценивалась деятельность геологического производства. Главные задачи — открытие месторождений и прирост запасов полезных ископаемых отходили на второй план, поскольку оплачивался объём работ, а не конечный результат.
Необходимые для геологического производства ресурсы: финансовые средства, оборудование, трубы и т. д. закладывались в объёмах, существенно превосходивших требовавшиеся в действительности. Доходило до смешного. Заказанное и доставленное оборудование забирать было некому, а значит, реальной необходимости в том, что заказали, не было. Совершенно не использовались возможности прямых заказов других отраслей и сторонних организаций. Почему-то считалось, что всё это мы должны выполнять за счёт выделяемых на геологию бюджетных средств.
Затратный принцип становился одной из причин отставания многих отраслей народного хозяйства.
Заговорили о прибыльности и рентабельности. Ведь раньше экономь, не экономь, всё равно получишь ровно столько, сколько получил бы, если б этой экономии, принесшей к тому же кому-то дополнительную головную боль, не было. С Перестройкой, как бы сегодня ни ругали её экономическую стратегию, а она, между прочим, во многом повторяла китайский опыт, впервые появилась возможность перейти к более здравым принципам хозяйственной деятельности.
Оказалось, что деньги можно не только выбивать, но и зарабатывать! К моему уходу из «Центргеологии» почти 50 % объёмов работ выполнялись по сторонним заказам, а около половины бюджетных заказов — по безстадийной этапно-модульной технологии, высокорисковой, но менее затратной, чем обычная.
В объединении мы даже ввели специальную систему обучения новым методам хозяйствования. Много специалистов из разных регионов России прошли «обкатку».
Первые заработанные и немалые деньги направлялись на строительство жилья, на бесплатное содержание 3,5 тыс. детей в дошкольных учреждениях и, что очень важно, на поиски новых для центра России полезных ископаемых, которые мы считали перспективными.
За ходом эксперимента следило министерство, партийные органы. Его результатов ждали сотни других организаций отрасли.
Стоявшие перед ПГО «Центргеология» проблемы были масштабны, нестандартны и едины для отрасли. Нужно было действовать последовательно, но запаздывали, а то и отвергались необходимые изменения в политической системе.
К тому же огорчало, что эксперимент в объединении начался на фоне ликвидации Министерства геологии РСФСР.
Это была огромная ошибка тех, кто её задумывал, и личная глубокая трагедия для Льва Ивановича, который 17 лет руководил российской геологией.
«Бей своих, чтоб чужие боялись», — так мне представляется эта операция по уничтожению министерства. Надо понимать масштаб деятельности этого «штаба»: российское министерство выполняло 70 % от объёма общесоюзных работ. Остальные 30 % приходились на министерства и главки союзных республик. Их сохраняли, а Россию по привычке ущемляли. Там считали, что после ликвидации Мингео России доверие республик к союзному министерству будет больше. На самом деле получилось наоборот. Теперь Мингео СССР считали российским, а финансирование геологии союзных республик крайне недостаточным. Всем хотелось больше.
Лев Иванович, покинув пост министра, сосредоточился на преподавательской работе в университете нефти и газа имени И.М. Губкина. Мы встречались на семинарах, конференциях. Он был в курсе происходящих в отрасли событий.
В феврале 1990 г. я обратился в Совет Министров СССР, представил анализ возможного вклада геологии в возрождение центральных районов. На тот момент геологическая изученность России была в три раза ниже, чем геологическая изученность любой другой союзной республики. Геологическими съёмками крупного масштаба было покрыто всего 15 % центра России, кое-где даже ниже 4 %, в то время, как в других республиках ими было покрыто не ниже 39 %. Финансирование геологоразведочных работ в центре России на один квадратный километр территории оказалось в пять раз ниже, чем в среднем по СССР.
В записке содержались предложения и по реорганизации российской геологии, и системы управления ею: во главе должна быть своя структура. Другое дело, что новый орган — не копия бывшего министерства, а скорее республиканский комитет с планово-координационными функциями. Должно быть разработано и принято законодательство о недрах, регламентирующее их статус в условиях различных форм собственности.
Когда в 1990 году Верховный Совет России принял решение о формировании Государственного Комитета по геологии и использованию топливно-энергетических и минеральных ресурсов (Госкомгеологии России), то первый его председатель и член правительства Д.Л. Фёдоров пригласил меня на должность первого заместителя.
Во вновь созданном Комитете вначале было всего несколько штатных единиц и ни одного геологического предприятия, с трудом отвоёванные две комнаты в здании министерства и один телефон. В то же время в министерстве — мощнейший управленческий аппарат, почти тысяча сотрудников, сотни подчинённых предприятий, отлаженная служба, не желающая уступать ни прав, ни необходимой для работы информации, ни сотрудников, ни условий работы…
Но новый Комитет все же состоялся. Через девять месяцев В.П. Орлову предстояло стать руководителем геологической службы новой России, представить в 1991 году в Верховный Совет РСФСР и успешно защитить в феврале 1992 года закон «О недрах», действующий и в наше время, выдержать четыре её реорганизации, создать на её основе Министерство природных ресурсов, быть шесть раз переназначенным на высшую государственную должность (трижды — председателем Комитета и трижды — министром). В 1991 году, как и Лев Иванович, в возрасте 59 лет, он был отправлен в отставку, а позднее, с 2001 по 2011 год представлял в Совете Федерации Камчатку в ранге первого заместителя, а с 2004 года — председателя Комитета по природным ресурсам и охране окружающей среды.
В эти годы Орлов и Ровнин встречались на геологических конгрессах, конференциях. Лев Иванович, как отмечал Орлов, хорошо был осведомлён о том, что происходит в отрасли.

Ликвидация министерства
Ровнин проработал министром геологии РСФСР 17 лет. Лев Иванович особенно гордился тем, что за годы его руководства министерством были приняты важные решения, обеспечившие рост объёмов производства геологоразведочных работ, создание новых минерально-сырьевых баз, развитие страны, строительство сотен крупных посёлков в малообжитых районах Сибири и Дальнего Востока.
В 1970–1985 годах ассигнования Министерства геологии РСФСР на геолого-разведочные работы возросли с 937 млн до 4 млрд рублей, в том числе капитальные вложения — до 2,20 млрд рублей. Объём научно-исследовательских работ возрос с 1,1 до 8,9 млн рублей.
В результате годовая проходка глубоких скважин возросла с 1058 до 3560 тыс. м, сейсморазведочные работы — с 82 до 438 млн рублей в год. Министерство геологии РСФСР достигло невиданных прежде темпов роста объёмов геологоразведочных работ.
Все эти годы вместе с Львом Ивановичем работала Ирина Павловна Чепкасова, секретарь коллегии Министерства геологии РСФСР.

Из рассказа Ирины Павловны Чепкасовой
- Лев Иванович в работе проявлял требовательность. Он не любил расхлябанности в подготовке документов, поэтому все формулировки его были предельно точными, исключающими двусмысленности. Этому министр придавал особое значение. И зная об этом, все документы на коллегию я просматривала, можно сказать, «под лупой».
Но были и забавные казусы, о которых спустя годы мы вспоминали не без смеха.
Как-то звонит инструктор Отдела тяжёлой промышленности ЦК КПСС В.А. Низьев и очень сурово меня спрашивает:
- Вы читаете постановления, которые подписывает ваш министр? Посмотрите документ…
Я быстро нашла то постановление. Работая с Л.И. Ровниным, требовавшим порядок во всём, у меня сформировался профессиональный навык: за пять минут находить нужный документ. Мы ещё не видели компьютеров, документооборот был колоссальный, поэтому так важно было быстро в нём ориентироваться.
Достаю нужное постановление. А Низьев мне уже в трубку подсказывает:
- Видите, у вас ЦК КПСС с маленькой буквы? Это же политическая ошибка! Что вы будете с этим делать?
Смотрю и, правда, с маленькой. Ниночка, наша машинистка, печатающая километры документов, досадную оплошность допустила.
- Ну что с этим делать, Василий Иванович, — говорю, — сейчас возьму ручку и поправлю.
Низьев бросает трубку. Я предупреждаю Льва Ивановича, сейчас будут из ЦК звонить.
Не успела я фразу закончить и точно звонок.
Лев Иванович берёт трубку и в ответ на негодование Низьева по поводу маленькой буквы говорит:
- Да, Василий Иванович, мы уже с утра предприняли самые строгие меры, наказали виновных с тем, чтобы подобное не повторялось…
В тот момент я заметила, Лев Иванович говорил сурово, под стать Низьеву, а глаза его смеялись.
Он не любил, когда его отвлекали пустяками от по-настоящему важных дел, но система работала так, и приходилось порой играть по правилам, при этом чувство здравого смысла Льву Ивановичу никогда не изменяло.
Он был очень чуток к людям, всегда пытался помочь, если это было возможно.
Признаюсь, я знала о натянутых отношениях Льва Ивановича и Юрия Георгиевича Эрвье. И когда с сыном Эрвье случилась беда, и потом после серьёзной болезни ему нужно было продолжить работу, то именно Лев Иванович помог с трудоустройством, никак это не афишируя.
Я была свидетелем самого драматичного, может быть, периода жизни Льва Ивановича, когда ликвидировали Министерство геологии РСФСР, которое мешало, судя по всему, Министерству геологии СССР.
21 ноября 1987 года была сформирована комиссия по ликвидации министерства, и в кресло Льва Ивановича сел Мазур, возглавивший её. Я хорошо запомнила дату — это случилось в день моего 55-летия. Меня хотели включить в ту комиссию по ликвидации, я отказалась:
- В этой траурной комиссии я участвовать не буду! Ухожу на пенсию, — резко ответила я на предложение…
Настроение у всех присутствовавших и, правда, было траурным. Мы прощались с каким-то очень насыщенным, наполненным смыслом и реальными делами периодом нашей жизни.
Лев Иванович провёл последнюю коллегию, поблагодарил за работу всех, кто был с ним эти годы, и покинул свой кабинет навсегда.
Было очень горько…

Он разрешил думать по-новому
Покинув пост министра, Лев Иванович сделал всё, чтобы все его сотрудники, вплоть до уборщицы, после ликвидации министерства не остались без работы.
Он продолжал жить геологическими заботами. Не мог не видеть, на какой зыбкой почве новому руководству отрасли приходится удерживать геологию в рабочем состоянии.
При прежнем способе хозяйствования развитие геологии было прогнозируемым на достаточно длительный период времени, но с конца 1980-х никто не мог предсказать, что будет уже через полгода.
Хотелось думать, что произошедшие в стране преобразования обеспечат экономический подъём, приход инвестиций, однако резкое сокращение государственного финансирования геологического производства при отсутствии инвестиционных механизмов, приватизация, при которой владельцами становились не первооткрыватели месторождений, а лишь те, кто занимался их эксплуатацией, не позволяли строить оптимистические сценарии.
Лев Иванович сокрушался: он привык работать на дальнюю перспективу, но по всему выходило, заглядывать за горизонт в наступившие времена никто не собирается. Разведанных в прежние годы запасов сырья хватит на 10–15 лет вперед, а после нас, как говорят в таких случаях, хоть потоп. Он не был согласен с Егором Гайдаром, который считал, что рынок всё отрегулирует. Стратегию геологического поиска должно выстраивать государство на многие годы вперёд — в этом был уверен Ровнин. Геология, как стратегическая отрасль развития добычи природных ископаемых такой огромной страны как Россия, не может быть в частных руках.
Воспроизводство минерально-сырьевой базы страны… Этим Лев Иванович был занят всю свою профессиональную жизнь. Для геолога — это почти религия. Вместо эксплуатируемых месторождений должны открываться новые. Истощаются одни — рождаются другие. Обычный жизненный цикл. Нарушишь этот закон недропользования — и покатится в пропасть дело жизни. Чтобы открыть и подготовить месторождение к разработке требуется от семи до пятнадцати лет. Простой в геологической цепочке может аукнуться промышленным спадом. Потом не наверстать…
Или вот ещё вопрос: как найти средства, необходимые для сохранения геологических производств, науки, отдалённых от Большой Земли посёлков, в которых жили геологи? Заброшенные посёлки, заброшенная геология — как с этим смириться?
Он по-прежнему мыслил в государственных масштабах, хотя, казалось, в 1990-е годы это уже никому не было нужно. Страна бурлила новыми глобальными идеями, в которых не осталось, казалось, места его заботам.
После ликвидации министерства Ровнина пригласил к себе советником В.И. Воротников, возглавлявший Верховный Совет РСФСР. Они были хорошо знакомы: Лев Иванович, будучи министром, не раз избирался депутатом Верховного Совета РСФСР. Ровнин согласился. Может быть на законодательном уровне, думал он, удастся остановить запущенный механизм разрушения отрасли. Ровнин всё же надеялся сберечь геологоразведку, которой служил.
В 1992 году он создал Общероссийскую организацию ветеранов-геологов и стал её первым руководителем. Ровнин считал, что те, кто посвятил себя геологии, достойны всенародного уважения. Геологи-ветераны нескольких поколений создали уникальную минерально-сырьевую базу, обеспечивающую могущество страны, поставившую Россию в число богатейших стран мира. Благодаря им возникли новые индустриальные районы в Западной и Восточной Сибири, на Урале, Кузбассе, в Якутии, на Таймыре, в Приморье и на Чукотке. А в девяностые годы случалось так, что и похоронить первооткрывателя было не на что. И это чувство несправедливости не давало покоя Ровнину. Созданный им «Ветеран-геологоразведчик» и сегодня помогает в трудных житейских ситуациях пенсионерам-геологам, издаёт книги воспоминаний первопроходцев.
Много лет Лев Иванович оставался главным редактором журнала «Геология нефти и газа», в сложный период жизни журнал стал его отдушиной. Там, в редакции, в 1990-е годы познакомилась с Львом Ивановичем Ровниным и Антонина Ступакова.
Сегодня Антонина Васильевна возглавляет кафедру геологии и геохимии горючих ископаемых геологического факультета МГУ, доктор геолого-минералогических наук, профессор, а тогда, в девяностые, была молодым учёным. В 1985 году окончила геологический факультет МГУ, вскоре написала кандидатскую и готовила докторскую по Арктике. Для оформления докторской диссертации ей нужна была публикация в журнале.
Но идея, которая была изложена в статье, уже вызвала бурную реакцию в академической среде.
Вот почему Антонина Ступакова с большим волнением ждала реакции известного геолога, бывшего министра.
Ровнина она ещё ни разу не видела, только читала его монографии, но в доме это имя звучало часто.
О Льве Ивановиче она слышала от отца Василия Ступакова и его друга Виктора Васильева, того самого, отправившегося в 1934 году на Большой Юган, чтобы подтвердить догадку Губкина о нефтеносности Западной Сибири. Ступаков и Васильев вместе разрабатывали в 1970 году долгосрочную программу развития сырьевой базы добычи газа. И, конечно, встречались с Ровниным, советовались, обсуждали перспективы.
В доме о Льве Ивановиче говорили как о крупном учёном, имевшем практический опыт, и, что важно, как о хорошем, порядочном человеке.

Из рассказа Антонины Васильевны Ступаковой
- Если говорить о самой сути, новизна моей работы заключалась в том, что я предположила — впервые — возможную связь Западно-Сибирского и Баренцевоморского бассейнов. Я связала эти регионы через нашу Карскую впадину и Новую Землю.
Сейчас это уже не новость, геологическое сообщество идею приняло, но тогда она вызывала очень много критики. Я получала негативные отзывы от многих наших выдающихся учёных, академиков, которые меня просили отказаться от этой мысли. «Ты спокойно защитишь диссертацию, не увязывая Западную Сибирь с Баренцевым морем», — говорили они.
В то время Баренцево море связывали больше всего с Тимано-Печорским бассейном, Волго-Уральской провинцией, но никак не с Западной Сибирью.
Чего опасались мои оппоненты? Есть в геологии, впрочем как и в любой науке, определённые устоявшиеся теории. И когда кто-то — особенно молодой человек — предлагает новую, достаточно дерзкую идею, ещё не апробированную, это вызывает негодование, непонимание. Но когда идея уже витает в научных кругах, то люди вдруг начинают задумываться: а может в этом что-то есть? Это, собственно, и двигает науку.
Но тогда я всё же боялась, что эту статью в журнале просто не примут. Лев Иванович сказал: «Хорошо, я её посмотрю и поговорим».
Вскоре он пригласил меня на разговор. Я приехала с чувством беспокойства, не знала, какой будет реакция. Лев Иванович встретил меня строго, но дружелюбно. Он сделал какие-то замечания, попросил немного доработать, но я услышала самое важное:
- Идею можете оставить.
Лев Иванович дал положительный отзыв. Без его поддержки я никогда бы не смогла опубликовать статью. И не было бы докторской диссертации.
Я не знаю, совпали ли тогда его взгляды на изложенную проблему с моими. Главное — не в этом. Он не стал отвергать новую идею. «Почему бы и нет? Эта гипотеза тоже имеет право на существование», — такова была его позиция. Это характеризует его как человека, который никогда не шёл по узкой дороге, мыслил широко. Рассматривал все возможности, которые могли бы быть. И это, я думаю, позволило ему так высоко подняться в геологической отрасли. Он понимал, что у нас много неизведанного, и оттого широко смотрел на весь мир, на геологию страны. Новые представления его не пугали. И даже не обязательно, что он их разделял. Он разрешил думать по-новому. В науке такие люди встречаются крайне редко.
После этого мы стали иногда встречаться, обсуждать научные идеи.
Как-то, в самом начале 2000-х, в наших разговорах возникла арктическая тема. Льва Ивановича всё время тянуло в новые непознанные регионы. Искать надо там, где ещё не изведано — так он считал. Любому геологу хочется открыть большие крупные месторождения, а они остались только на севере. Поиск месторождений на больших глубинах — вот что интересовало Льва Ивановича. Неслучайно в 2004 году он приступил к работе на кафедре освоения морских нефтегазовых месторождений Российского государственного университета нефти и газа имени И.М. Губкина. Я бывала у него, порой звонила, чтобы что-то обсудить.
До последних дней жизни он был в научном поиске, его изыскания были чётко привязаны к задачам отрасли.
Мне запомнилось, как он рассказывал про Тикси — форпост Северного морского пути. Тикси в советские годы был процветающим посёлком, работал на Арктику, но в последние годы просто зачах. Такая же судьба постигла Хатангу. Лев Иванович говорил, что если бы геологоразведчики продолжили там работу, то сумели бы поддержать инфраструктуру этого региона. Он верил, что совсем скоро оживет Северный морской путь, и, безусловно, возникнет потребность в инфраструктурно развитых портах. Но начинать придется с нуля…

«Росшельф»
Для Льва Ивановича Арктический шельф таил много научных загадок, решать которые ему всегда было интересно. Поэтому он принял предложение стать советником в «Росшельфе».
Идея освоения Арктического шельфа, надо сказать, родилась в недрах Курчатовского института. Её продвигал президент Российского научного центра «Курчатовский институт» академик Евгений Велихов.
Как рассказывал Евгений Павлович, в начале 1990-х годов к нему обратились руководители «Севмаша». С этим предприятием, кстати сказать, у Велихова связана семейная история. В конце 1930-х годов отец Велихова Павел Павлович был главным строителем завода «Севмаш» в Северодвинске, тогда — Молотовске. «На этот завод он попал в 1938 году. Самый крупный тогда цех в мире отец смонтировал за 25 дней, в условиях полярной ночи. Если бы он не справился, то попал бы по другую сторону колючей проволоки, она там была натянута», — рассказывал Евгений Павлович Велихов.
В конце 1980-х завод начинало лихорадить. Выполнение государственного оборонного заказа — основное направление деятельности северодвинской верфи, но заказы практически престали поступать. Само существование «Севмаша» оказалось под угрозой: рабочим нечем было выплачивать зарплату. Крупнейшему в мире производству атомного судостроения предлагалось по конверсии наладить массовый выпуск изделий бытового назначения!
Велихов и раньше думал о том, как соединить потенциал «Севмаша» с освоением Арктики, и даже об этом говорил с министром обороны Устиновым. Но в 1970-е годы от этой идеи отмахнулись. Но может быть сейчас, в девяностые, получится? Шельфы Карского, Баренцева морей содержат огромные запасы углеводородов, пора силами подводного атомного кораблестроения приступать к их освоению. Для севмашевцев, уже почувствовавших чем грозит исчезновение государственного оборонного заказа, Арктический шельф был светом в конце тоннеля…
…Велихов видел выход в другом: необходимо выйти на новое — нефтегазовое — направление. А это, прежде всего, строительство платформ. Их создание во многом схоже со строительством атомных подводных лодок.
К тому времени в Северном Ледовитом океане уже были открыты уникальные месторождения углеводородов — Штокмановское, Приразломное, Ленинградское, Русановское и другие, а это 200 млрд тонн условного топлива.
Велихов сумел донести до президента России идею объединения потенциала отечественного оборонного судостроения и российских недр. Президент Борис Ельцин Велихова поддержал и поручил Егору Гайдару, возглавлявшему правительство, подготовить проект распоряжения о создании компании «Росшельф».
Глава «Газпрома» Виктор Черномырдин также понимал важность арктического проекта для газового концерна и был готов вложить деньги в необходимую реконструкцию «Севмаша». Словом, всё складывалось в пользу нового проекта; в апреле 1992 года вышло распоряжение правительства и в мае 1992 года в Курчатовском институте состоялось учредительное собрание компании «Росшельф».
Основными акционерами новой компании стали «Севмаш», «Газпром», Череповецкий металлургический комбинат и крупнейшее геологоразведочное предприятие страны «Архангельскгеология». Всего в новой компании было девятнадцать акционеров. Велихов был избран председателем Совета директоров «Росшельфа». Первым генеральным директором стал Юрий Гречков из «Севмаша». Важнейшую роль в создании и развёртывании деятельности «Росшельфа» сыграли директора крупнейших северодвинских заводов: «Севмаша» — Давид Пашаев и «Звёздочки» — Николай Калистратов. Головным предприятием по строительству морских инженерных сооружений для освоения этих месторождений был назначен «Севмаш» — и это было принципиально важно. Через год, в 1993 году президент Ельцин подписал указ о выдаче «Росшельфу» лицензий на освоение Штокмановского газоконденсатного и Приразломного нефтяного месторождений. В декабре 1995 года на стапеле завода была заложена морская ледостойкая стационарная платформа «Приразломная» с плановым сроком строительства 36 месяцев. Однако построена платформа была только через 15 лет.
Начались неплатежи, смена акционеров, финансовые и организационные сбои. В 2001 году Е.П. Велихов покинул пост председателя Совета директоров «Росшельфа». Тем не менее, Приразломный проект было осуществлён, как и предполагалось, на российские деньги силами отечественной промышленности. И этим Велихов не перестаёт гордиться:
«Я настоял на том, что разрабатывать Штокмановское газоконденсатное месторождение должны мы, а не западные компании. Пусть это вначале обошлось бы дороже, но мы поддержим тысячи высококвалифицированных рабочих мест. Мы подняли «Севмаш», в стапельном цехе которого мог бы поместиться храм Христа Спасителя. Северодвинск ожил, воспрянул, а ведь в 1990-х там детей кормили в заводских столовых».
Эту позицию «Росшельфа» — строить платформу силами отечественных промышленников разделял Лев Иванович Ровнин. Он, ещё будучи министром, бывал на «Севмаше», знал потенциал предприятия и верил в перспективность идеи Велихова.

Из рассказа Вячеслава Петровича Кузнецова, помощника Е. П. Велихова
— Где-то в 1993 году в «Росшельфе» появился Лев Иванович Ровнин. Тогда уже сменился генеральный директор «Росшельфа», и вместо Юрия Гречкова «Газпром» поставил Б.А. Никитина, представлявшего газовый концерн. С ним Льва Ивановича связывали долгие годы профессионального общения.
Никитин пригласил Ровнина в качестве советника.
И вот тогда началось плотное общение Евгения Велихова и Льва Ровнина. В этом общении чувствовалась глубокая взаимная симпатия и взаимное уважение двух крупномасштабных личностей. Каждый из них вроде бы заходил на чужое поле, но они могли оценить степень компетентности и творческий потенциал друг друга, и от этого их общение приобретало особое значение. Было видно: у обоих — вкус к крупномасштабной работе.
Многие тогда удивлялись: Велихов — академик, физик мирового масштаба и вдруг создаёт компанию по Арктическому шельфу. С чего вдруг? Но надо знать Велихова.
Например, Велихов занимается лазерами, и в Шатуре появляется производство промышленных линий на основе лазерных технологий.
Велихов занимается информатикой, и в Переславле-Залесском (там у него дом в деревне) открывается предприятие по производству суперкомпьютеров.
Велихова интересуют низкие частоты, и Военно-Морской Флот принимает на вооружении систему «Зевс» для сверхдальней связи с подводными лодками.
Дело жизни Велихова — термояд, и на юге Франции строится Международный экспериментальный термоядерный реактор — тоже его идея.
Велихов заинтересовался шельфом, и в Баренцевом море работает первая в России морская ледостойкая стационарная платформа, сделанная на русском заводе на русские деньги.
И вот что ещё важно: Велихова с Ровниным объединяли общие ценностные понятия.
Коммерческая составляющая в том арктическом проекте — не главное. Величина прибыли от добычи нефти и газа на Арктическом шельфе, как это не покажется странным, не была определяющей. Задача ставилась куда глобальнее. Велихов всегда повторял: «Освоение углеводородных запасов должно идти параллельно с развитием отечественной науки и промышленности».
Поэтому когда у кого-то возникала мысль отдать зарубежным компаниям реализацию Приразломного проекта, Велихов ожесточённо сопротивлялся.
Ровнин разделял эти взгляды, о чём свидетельствует и программа по освоению месторождений нефти газа на Арктическом шельфе, которую подготовил Лев Иванович в «Росшельфе».
«Соответствующая программа освоения Арктического шельфа была разработана «Росшельфом» в 1996 году под руководством Льва Ровнина, знаменитого российского геолога, в бытность которого в течение 17 лет министром геологии РСФСР происходило освоение Западной Сибири — сегодняшнего центра российской нефтегазодобычи. Программа была утверждена «Газпромом» и должна была стать основой для практической работы «Росшельфа» и связанных с ним геологических, нефтегазовых и промышленных структур», — так говорил Велихов о роли Ровнина в подготовке проекта.
Как считал Ровнин, Арктика, Арктический шельф — необъятное поле для реальных инновационных и модернизационных процессов. В программе он изложил идеи, в которых отразилось его представление о том, как России в XXI веке следует прирастать Арктикой. Эти мысли уже давно были подготовлены всем профессиональным опытом геолога, управленца, учёного.
Он отмечал, что проблемы освоения углеводородных ресурсов Арктики практически решаются только в Западной Арктике. На остальной части шельфа, кроме научных исследований, работы по поиску и подготовке месторождений к освоению не проводятся, в то время как потребность в крупных промышленных проектах на побережье Арктики огромна.
Из-за отсутствия местных источников нехватку в топливно-энергетических ресурсах испытывают горно-металлургические комбинаты Мурманской области, производящие медь, никель, кобальт и другие металлы, крупные города и посёлки, расположенные на побережье морей Арктики (Мурманск, Амдерма, Хатанга, Тикси, Яна, Чокурдах, Черский, Певек, мыс Шмидта, Анадырь). Поэтому поиску и освоению крупных газовых и нефтяных месторождений на Арктическом шельфе в начале XXI века, несомненно, будет придано, считал Л.И. Ровнин, важное значение, ибо без топливных ресурсов разработка на севере многочисленных, важных для России, месторождений благородных и цветных металлов невозможна.
Одной из основных задач энергетической политики страны является увеличение доли природного газа в суммарном производстве энергетических ресурсов. В этой связи, как указывалось в программе, совершенно необходимо резко увеличить на Арктическом шельфе объёмы геолого-геофизических и поисково-разведочных работ преимущественно на газ — как на дешёвое, экологическое, транспортабельное топливо, не требующее глубокой переработки.
Экономическое развитие северных территорий Чукотского автономного округа, Республики Саха (Якутия), Красноярского края, Мурманской и Архангельской областей и всего Севера России в ближайшей перспективе, как считал Ровнин, неизбежно потребует комплексного освоения минеральных богатств арктического Севера.
Ровнин выполнил анализ перспектив открытия и освоения первоочередных месторождений природного газа на Арктическом шельфе. Он показал, что в первые 15 лет XXI века можно создать пять основных газодобывающих баз:
1. Разведанное газоконденсатное Штокмановское месторождение, способное обеспечить топливные нужды всего Северо-Запада России.
2. Бованенковское и Харасавейское месторождения — для газоснабжения европейской части России.
3. Русановское и Ленинградское месторождения на шельфе п-ова Ямал — для экспорта газа.
4. На шельфе моря Лаптевых и в дельте р. Лена, где известны крупное Трофимовское и другие поднятия, перспективные на газ. Разведку Трофимовского поднятия можно начать на суше в дельте р. Лена и затем постепенно продолжить на шельфе.
5. В береговой и шельфовой зонах Тастахского и Усть-Анюйского прогибов, имеющих глубину прогибания 2–4 км. Они заполнены мезокайнозойскими отложениями, в которых по данным геолого-геофизических исследований известны крупные поднятия.
Газ открытых и осваиваемых месторождений можно подавать к местам потребления, используя перевозки предварительно сжиженного природного газа (СПГ) танкерами или по газопроводу. Можно также осуществить строительство на газовых месторождениях мощных комбинированных МГД — газотурбинных электростанций, разработанных РНЦ «Курчатовский институт» и другими организациями, а также установку энергопоездов, работающих на газе. Все способы реализуются при условии экономической выгоды.
Обеспечение энергетических нужд регионов Севера России в XXI веке за счёт открытия и освоения крупных месторождений газа на шельфе и побережье арктических морей позволит поднять промышленность цветной металлургии, улучшить транспортные связи и социально-бытовые условия проживания населения, вдохнуть новую жизнь в регионы, богатые минерально-сырьевыми ресурсами…
Этими арктическими знаниями Л.И. Ровнин щедро делился со своими студентами и аспирантами. В 1998 году в Российском государственном университете нефти и газа имени И.М. Губкина была создана кафедра освоения морских нефтегазовых месторождений, которую возглавил доктор технических наук Б.А. Никитин. Он и пригласил Льва Ивановича читать лекции по морской геологии и современным методам морской сейсморазведки и геофизических исследований.
Об арктических направлениях геологического поиска Лев Иванович говорил и на конференции «Освоение шельфа арктических морей России», которая по инициативе «Росшельфа» была впервые проведена в 1993 году в Институте Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, а потом стала регулярной. Ежегодно, в соответствии с распоряжением правительства России, в северной столице встречаются специалисты в области морской нефте- и газодобычи, представители науки, крупных фирм и компаний из Норвегии, США, Великобритании, Финляндии, Франции, Дании, Германии, Канады и других стран, чтобы обсудить совместные проекты и планы по освоению Арктики. Участие в конференции для Л.И. Ровнина всегда было важным событием, а его доклады неизменно вызывали интерес участников дискуссий.
…Не всё получилось так, как задумывалось изначально. Но морская ледостойкая нефтяная платформа «Приразломная» появилась в Баренцевом море. Когда платформа встала на «точку» в 2013 году, Лев Иванович нисколько не сомневался: беспокойные геологи, выйдя в море, непременно найдут новые месторождения. Подтвердят открытиями, что его желание ещё в далёкие 1950-е годы идти к белым медведям не было причудой взбалмошного геолога.
Геологический поиск — он всегда об этом знал — длиннее человеческой жизни. В нём будто бы заложен ген бессмертия — дорога без начала и конца. И Ровнин счастливо шёл по этому пути в отведённое судьбой время. Он знал, всё будет, как в песне его любимого Высоцкого:
Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд,
Пройдут тобой не пройденный маршрут.




Дорогой мой человек

Из рассказа Натальи Львовны Никульшиной, дочери Л. И. Ровнина
Папа хотел жить долго, до 106 лет: столько прожила его бабушка. Я была уверена, что так и будет. Если папа обещал, он всегда выполнял: такой характер. Я его не помню растерянным, угрюмым, замкнутым в себе, обиженным на весь мир. Он был большим оптимистом. Геолог только таким и может быть — заряженным на победу, мыслящим на перспективу. Самые драматичные периоды жизни папа переживал с большим достоинством.
В детстве мы с сестрой Олей папу видели до обидного мало, зато редкие часы, проведённые с ним, были всегда счастливые, не пустые. В Тюмени папа ездил на мотоцикле в кожаном пальто и в лётных очках. Это было, как сказали бы сегодня мои внучки, круто! Зимой мы ждали, когда папа прилетит на вертолёте с севера, и поведёт нас в воскресенье в городской сад кататься с ледяной горки. Или лепить снеговика во дворе! Или в кино и обязательно с мороженым! Я не помню, чтобы он с нами сюсюкался, папа говорил всегда на равных, как с взрослыми. Отец рано научил меня читать научно-популярные журналы. Их всегда было много в доме — «Техника — Молодёжи», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Вокруг света»…
Когда мы ходили вместе в лес, он нам с сестрой объяснял, как ориентироваться в чаще, проводил с нами курс «школы выживания». И мы всё запоминали. Я потом эту папину методику воспитания перенесла на собственного сына Ваню, а затем и на внучек.
Папа был замечательным дедом и прадедом. Мастерил внукам качели, шалаши, стругал «волшебные палочки». Зимой ходил с ними на лыжах, летом на рыбалку, учил собирать берёзовый сок. Он умел ладить с детьми, это не каждому взрослому дано.
…Отчётливо помню, как папа стал министром. Когда он пришёл с работы, они с мамой о чём-то долго говорили на кухне, а потом мама как-то торжественно сказала:
— Девочки, сегодня папу назначили министром.
А я тут же выдала:
Мистер Твистер,
Бывший министр,
Мистер Твистер,
Делец и банкир,
Владелец заводов,
Газет, пароходов…

Отец долго смеялся.
Папа, будучи министром, принадлежал к советской номенклатуре, но жили мы всегда скромно: какие там заводы-пароходы! Зато в доме была огромная библиотека и папина коллекция редких минералов, которую он собирал всю жизнь. Родители всегда помогали собственным родителям и родственникам, поэтому на излишества просто не было денег.
Когда папу перевели в Москву и дали квартиру, родители полгода спали на полу, так как контейнер из Тюмени застрял по дороге. Хорошо, что вскоре приехал дядя Виталий из Дагестана и заставил отца купить мебель, одолжив необходимую сумму. Эта мебель так и прожила с родителями полвека.
В нашем доме никогда не было домработниц, помощниц по хозяйству. Папа всегда старался помочь маме, сам натирал паркет, любил мыть окна, а ещё варить картошку и сливную пшённую кашу — это такая вкуснятина! На мой день рождения мама всегда пекла наш «фирменный» ореховый торт. Папа крутил на мясорубке орехи и взбивал крем. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала! Первый раз мама испекла торт и убежала рожать меня в роддом. Это было под Новый, 1959-й год. Последний торт родители испекли мне на 50 лет.
В семье долго не было телевизора. И на дачу (папе как министру полагалась ведомственная дача в Архангельском) нас с сестрой можно было заманить исключительно возможностью посмотреть чёрно-белый телевизор. А цветной в нашей московской квартире появился только тогда, когда папа уже ушёл из министерства. Он получил премию за открытие месторождения в Тимано-Печорской провинции и сделал такую роскошную покупку.
На служебной даче нам полагалась горничная, но мои родители стеснялись её эксплуатировать и многое делали сами. Горничная лишь пылесосила комнаты к нашему приезду и, конечно, очень радовалась, что ей повезло с такими непритязательными жильцами.
В поведении родителей не было и налёта снобизма, они не допускали панибратства, но и в высокомерии их трудно заподозрить. Папин водитель Александр Косик, проработавший с ним 18 лет, каждый раз, как влюблялся, спрашивал мнение моей мамы по поводу новой избранницы. И мама находила всегда нужные слова для Саши. Она к нему относилась по-матерински, а отец брал на рыбалку.
Свободного времени у папы не было, но как появлялось «окно», он мчался на охоту, если это был сезон. На новогоднем столе у нас всегда была дичь: так было и в Тюмени, когда в нашем доме собиралась половина геологического управления, так было и в Москве.
Как-то отец даже уговорил поохотиться на кабана народного артиста СССР Евгения Леонова. Они познакомились в поезде «Москва-Рига», оказались в одном купе СВ. Всю ночь, как рассказывал отец, проговорили. И через несколько лет неожиданно снова встретились при тех же обстоятельствах. Заходит отец в купе поезда «Москва-Рига», а там уже сидит Евгений Леонов. Бывает же такое! Вот тогда они и договорились съездить в Завидово, но вскоре пришла печальная весть: Евгения Павловича не стало.
Папа дружил ещё с тюменских времен с поэтом Львом Ошаниным (тёзки, оба Льва Ивановича), приезжавшим в составе творческой экспедиции на север. Тогда частыми гостями геологов стали Ян Френкель, Роберт Рождественский, Александра Пахмутова, Николай Добронравов, совсем юная Алла Пугачева, которая, как говорили, была влюблена в Эрвье.
В нашей семье самая любимая песня — «Солнечный круг», её дети распевали на всех семейных праздниках: и в Тюмени, и в Москве. Песню написал Лев Ошанин вместе с композитором Аркадием Островским. Ошанин сочинил и эти всем известные строчки:
Говорят, геологи романтики,
Только это, право, ерунда.
Вы её попробуйте, достаньте-ка,
Догадайтесь, где она, руда…

Папа, кстати, считал себя романтиком, да, по сути, и был им, несмотря на свои аналитические способности. Сухие прагматики в нашем деле не приживаются — их сама профессия отторгает. Он очень любил стихи, выписывал их в тетрадку.
У родителей было очень много друзей: коллеги, бывшие одноклассники, соседи по дому. Однажды мама в Тюмени встретила в автобусе свою одноклассницу из Аркадака Тамару Безрукову, и с того момента наши семьи крепко подружились, помогали друг другу в любых житейских ситуациях.
В нашем доме постоянно кто-то подолгу останавливался, и я в детстве думала, что по-другому и не бывает. Впрочем, ничего не изменилось и с переездом в Москву. Геологи из Тюмени, мамины и папины аспиранты, однокурсники, одноклассники всегда находили в нашем доме тёплый приём.
Сколько себя помню, в доме звучали песни Высоцкого. Однажды в Тюмени родители с друзьями слушали его записи на катушечном магнитофоне, и вдруг почти до дыр заигранная плёнка порвалась. Все расстроились, а я, ещё ребёнок, как ни в чём не бывало, продолжила петь знакомый репертуар: и про «чудо-юдо», и про «баньку по-чёрному», и про «канатчикову дачу». Гости были поражены тем, что ребёнок ни в одном слове и ноте не ошибся. Послушали бы они столько, сколько мне довелось!
Геологи, кстати, считают Высоцкого «своим». Поэт написал очень точные строчки про тюменскую нефть:
Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов!
Откуда нефть — когда кругом тайга?..»

Отцу эта ситуация была хорошо знакома. Сколько недоверия и непонимания по отношению к его позиции было в самом начале пути. И где теперь те скептики?
Папа был хорошо знаком с космонавтами Леоновым, Николаевым, Севастьяновым. Тогда только зарождалась космогеология, и им было о чём поговорить. Геологи и космонавты — родственные души. Масштаб непознанного — их жизненный драйв.
Отец много лет общался с будущим патриархом Алексием. Когда они познакомились, тот был ещё митрополитом Ленинградским и Новгородским. Папа не был верующим человеком, агностик, но он был совершенно очарован митрополитом Алексием, его кругозором, интеллектом, мировоззрением. Отец понимал: люди такой глубокой веры, живущие по высоким моральным канонам, дают опору тем, кто рядом с ними. Так случилось, что будущий патриарх Московский и всея Руси Алексий и министр геологии РСФСР были избраны вице-президентами Общества советско-индийской дружбы, встречались с Индирой Ганди.
Я сейчас думаю: папа так был поглощён геологией, что казалось ни для чего другого в его жизни просто не осталось места. Нет, осталось. Он ведь и депутатом Верховного Совета РСФСР был настоящим, помогал с больницами, с жильём. Позже создал организацию ветеранов геологоразведки и пока были силы отстаивал интересы ушедших на пенсию геологов, находил деньги, чтобы оказать материальную помощь особо нуждавшимся. Он был чрезвычайно чутким человеком. У меня до сих пор хранятся письма геологов с благодарностью за поддержку: кому-то он помог с работой, кому-то с деньгами.
…Когда я на втором курсе влюбилась и собралась замуж за однокурсника, мама была против: уж слишком молоды мы были.
«Надо сначала образование получить!», — так рассуждает большинство родителей.
Но только не папа.
Он спросил меня:
- Хочешь замуж?
- Хочу!!! Очень!!!
- Тогда выходи. Я маму пять лет добивался.
Он не хотел, чтобы я испытала те страдания, которые испытывал он. Вероятно, градус их был слишком высок.
На всех фотографиях, где родители вместе, видно, как папа влюблён. И время здесь ничего не изменило: и в 20 лет, и в 80 он был счастлив быть рядом со своей Лидочкой.
Они сохраняли романтизм в повседневности: это редко у кого получается. В отпуск родители ездили только вдвоём, отправляя нас с сестрой на каникулы к бабушкам и дедушкам или в пионерский лагерь.
Папа всегда дарил маме цветы, в советское время их надо было ещё найти, особенно зимой.
А вот обручальное кольцо у мамы появилось только после 45 лет. Она сама попросила папу его купить, говорила, перед коллегами неудобно. Папа же кольцо никогда не носил, считал это излишеством. Зато мама ему на 50-летие подарила медаль с надписью «За любовь и верность». Как сказал один из гостей, не каждый такой чести удостаивается. Когда они, торжественные, по приглашению Правительства Москвы пришли в ЗАГС, чтобы засвидетельствовать 50-летие совместной жизни, юные молодожёны на них смотрели с любопытством: чего эти-то здесь делают? Мне же казалось, что в тот день не было счастливей пары Ровниных! Они смотрели друг на друга так, как будто не было этих 50 лет!
Им всегда было интересно друг с другом — в семейной жизни это многое определяет. Мама, погружённая в свою палинологию, расспрашивала отца о том, что ей было непонятно в геологии. А он так просто объяснял, почему его всё время тянуло на Север. «Западная Сибирь — говорил он, — это такой тазик с осадочными породами, наклонённый к северу, там и спрятаны все богатства».
Мама подвигла отца написать кандидатскую диссертацию, которую во время защиты оценили как докторскую.
С его диссертацией связана забавная история. Помню как папа вышел на балкон с кипой листов, чтобы ещё раз отредактировать свой текст. Жили мы тогда на последнем этаже 12-этажного дома в районе Проспекта Мира. Но вдруг подул сильный ветер, и папина диссертация разлетелась отдельными страницами по крышам соседних пятиэтажек. Драматизм ситуации сегодня трудно осознать, а тогда это была настоящая трагедия. Странички-то рукописные, в единственном экземпляре, компьютеров-то ещё не было. Отец сам лазал по крышам домов, собирая в единое целое свои научные тезисы. Такая была история…
Отец очень гордился, что профессия геолога в нашей большой семье стала династийной. Папа был первым геологом в роду Ровниных, а в какой-то момент мы посчитали и сами удивились: в нашем разросшемся семейном клане 19 геологов: мы с сестрой, наши мужья, наши дети, дяди, тёти, племянники… Папа всех вовлёк в свою орбиту. Пожалуй, только папин брат дядя Володя, рано ушедший из жизни, выбрал другой путь: он много лет возглавлял в райкоме отдел сельского хозяйства. У нас же с сестрой даже не было шанса выбрать что-то другое. Родители так счастливо жили в своей профессии, так были увлечены, что, как говорится, от добра добра не ищут. Мы и не искали.
Моего мужа Андрея отец считал самым настоящим геологом, поскольку он много работал в «поле», отец просил его из всех экспедиций привозить минералы. Иногда их приходилось везти из Африки через несколько границ. С отцом Андрея Михаилом Ивановичем Никульшиным, генеральным директором «Зарубежгеологии», папа с удовольствием подолгу общался: оба геологи, оба охотники. Профессия геолога каждому из нашей большой семьи подарила насыщенную событиями жизнь. Мама была человеком, который никогда не позволил бы отцу забронзоветь: основания-то были для этого! Отец — Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии. Среди его наград два ордена Ленина, два ордена Трудового Красного Знамени, орден Почёта… Мама ценила папин талант, работоспособность, но не давала возможности почувствовать себя «звездой», она всегда иронично относилась к регалиям.
Хотя «звёздной» жизни папе всё же предстояло вкусить. В 2004 году на фасаде здания Музея геологии, нефти и газа в Ханты-Мансийске «зажглась» звезда почётного гражданина Югры Л.И. Ровнина. Руководство Ханты-Мансийского автономного округа, где папа начинал свои первые геологические поиски, в тот год приняло решение открыть мемориал «Звёзды Югры» в знак признательности заслуг тех, кто стоял у истоков освоения сибирских недр. В первой пятерке оказались Эрвье, Ровнин, Щербина, Муравленко, Салманов. Каждое имя — легенда. Папе довелось стать участником той церемонии. Я думаю, что это тоже были счастливые мгновения его жизни, которые он до самой смерти удерживал в памяти.
…Когда в 2010 году не стало мамы, отец словно потерял опору. И всё же он продолжал работать: преподавал, занимался ветеранскими делами, давал многочисленные интервью, готовил книгу своих воспоминаний, задумался об учебнике по морской геологии, участвовал в работе Западно-Сибирского землячества.
Его поддерживали коллеги и старые друзья Владимир Дмитриевич Токарев, Борис Александрович Никитин, Анатолий Васильевич Григорьев, Александр Михайлович Затеев, Павел Павлович Бородин, Геннадий Иосифович Шмаль. Отца навещали члены Западно-Сибирского землячества Людмила Алексеевна Бялковская и Лидия Владимировна Уланова, рассказывали тюменские новости. Сибиряки порой приносили муксуна — это любимая папина рыба еще с тюменской поры. В разговорах с друзьями, коллегами отец продолжал мыслить на перспективу — по-другому он не умел.
И этим своим настроем жить, он давал нам надежду…
Папа ушёл из жизни 29 октября 2014 года. Смерть всегда несправедлива, трудно с ней примириться, но человеческая жизнь имеет пределы. Я так и понимаю его уход: папа всё самое важное сделал на этой Земле и ушёл к новым горизонтам по неведомому ещё маршруту.

Вместо послесловия

Геннадий Шмаль, президент Союза нефтегазопромышленников РФ
Книга о Льве Ивановиче Ровнине — попытка воздать должное человеку, стоявшему у истоков самых громких открытий нефтяных и газовых месторождений в Тюменской области.
Так случилось, что заслуги Льва Ровнина оказались не то чтобы забыты, но в какой-то степени принижены на фоне других легендарных имен тюменской геологоразведки — Юрия Георгиевича Эрвье и Фармана Курбановича Салманова, о которых журналисты неустанно рассказывали и рассказывают в своих очерках, книгах, телесюжетах. И Эрвье, и Салманов — личности яркие, харизматичные, азартные, афористичные в своих высказываниях, смелые в поступках, фанатично преданные геологии. Они и сами оставили после себя книги воспоминаний, живо иллюстрирующие страницы истории освоения сибирских месторождений. Эпоха открытий навсегда связана с их именами.
И всё же не будем забывать: геолог Ровнин в Западной Сибири оказался раньше. В 1951 году в Тюменской области ещё не было ни одного месторождения, а Ровнин уже вёл поиски в Покровке. В 1953 году именно он, будучи главным геологом треста, распорядился испытать берёзовскую скважину открытым забоем. Газовый фонтан известил тогда об открытии века: это была первая победа геологов Западной Сибири. Лев Иванович рассказывал, какая колоссальная ответственность легла на его плечи: главный геолог треста, а потом и «Главтюменьгеологии» отвечал за направление поисковых работ, утверждал точки бурения. Ровнин был очень грамотным геологом, сочетавшим глубокие знания, полученные в Саратовском университете, с неустанной работой в «поле». Неслучайно в 1967 году главного геолога «Главтюменьгеологии» Л.И. Ровнина забрали в Москву, в Министерство геологии РСФСР. Столице потребовались знания и опыт сибирского геолога-первопроходца. И 17 лет Лев Иванович стоял у руля российской геологоразведки. Масштаб работ в министерстве несопоставим даже с огромной Тюменской областью: вся страна от Калининграда до Сахалина! И только отношение к делу оставалось прежним — вдумчивым и ответственным. Таким помнили Ровнина в Тюмени, таким же он оставался в высоких московских кабинетах.
Как-то начальника «Главтюменьгеологии» Юрия Эрвье спросили: «Скажите, кто все же является главным первооткрывателем тюменской нефти?». Он ответил: «Вы знаете, проще всего было бы назвать фамилию бурового мастера, который пробурил первую скважину. Но это будет неправильно, потому что его задача была пробурить, а где пробурить — это ему указал главный геолог главка или треста и т. д., а прежде чем указать, он должен был изучить все документы, материалы, которые есть у геофизиков. Поэтому первооткрывателем тюменской нефти является большой славный коллектив, который называется «тюменские геологи».
Благодаря усилиям этого славного коллектива масштабы поисков нефти и газа росли высокими темпами. Уже в 1957 году их объём увеличился по сравнению с 1955 годом — в два раза, а через год, в 1958 году — превысил уровень 1957 года ещё в полтора раза. За короткие сроки геофизические исследования охватили территорию Западной Сибири до самого Карского моря. В Западной Сибири творилась история. Это было время смелых неординарных решений, к которым был причастен Лев Иванович Ровнин. К концу мая 1964 года первые баржи с нефтью Шаимского, Мегионского и Усть-Балыкского месторождений были направлены на Омский нефтеперерабатывающий завод. За короткий срок этот суровый край стал крупнейшим центром нефтедобычи страны. Уже к 1970-му году на территории Тюменской области было открыто более 80 нефтяных, газовых и нефтегазовых месторождений, к 1991 году — 550 месторождений нефти, газа и газоконденсата. Невиданный в мировой практике эффект освоения! Сегодня здесь новые города и современные посёлки. Уникальные нефте- и газопроводы. Железная дорога, тысячи километров автомагистралей, современные аэропорты. Всё это стало реальностью благодаря подвигу тех, кто шаг за шагом завоёвывал суровые пространства Западной Сибири.
И среди первых был, конечно же, Лев Иванович Ровнин.
К сожалению, триумф отечественной геологии остался в прошлом. Сегодня мы про космос знаем больше, чем про то, что у нас находится под ногами на глубине 2,5–3 тыс. м.
Я недавно посмотрел Положения о Министерстве природных ресурсов и экологии, а также Роснедр и Росгеологии. И с удивлением для себя обнаружил, что ни одно ведомство не отвечает за прирост запасов. Но в прежние времена в Положении о Министерстве геологии СССР первым пунктом было записано, что это геологическое ведомство отвечает за обеспечение народного хозяйства Советского Союза всеми полезными ископаемыми. Сегодня на новых месторождениях открываем лишь 15–20 % запасов, всё остальное — на старых, за счёт эксплуатационного бурения. Когда-то в Тюмени бурили более 3 млн м разведочных скважин в год, а по всей стране — 7–7,5 миллионов. Нынче таких объёмов и в помине нет.
На эти темы мы часто беседовали с Львом Ивановичем Ровниным. Сердце его болело за состояние дел в родной геологии. И всё же он не терял веры в то, что геология возродится.
И как все геологи вспоминал эти строчки из песни Пахмутовой:
А путь и далёк, и долог,
И нельзя повернуть назад.
Держись, геолог, крепись, геолог,
Ты ветра и солнца брат.

В память о Льве Ивановиче Ровнине тюменцы назвали один из городских скверов именем известного первопроходца. Это так справедливо: предчувствие большой нефти испытал молодой геолог именно там, в Тюмени, и не ошибся в своих догадках и прогнозах. Зашелестит весной ровнинский сквер молодой зелёной листвой, подрастут, окрепнут хрупкие деревца, высаженные в сибирской земле, как напоминание всем нам: жизнь, наполненная смыслом и делом, не обрывается с уходом человека, прорастает новыми побегами. И всё продолжается…