БОРИС КОМАРОВ
ВЕЧЕРНЕЕ ТАКСИ
Учителю и другу Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву посвящаю.
Автор
(из записок таксиста)
СВЕТЛАЯ ГОЛОВА
В таксопарке Ивана Друганова знали все. А как не знать? — золотые руки. Главный инженер, слова из него не выжмешь, и то говорил бывало:
— Дай бог еще парочку Другановых, глядишь и Калужских пассажирщиков за пояс заткнем, хватит им по всей России греметь. Да где взять-то, настоящих работяг…
Только скажет главный:
— Мужики, надо в боксе кран-балку установить, — а Иван, светлая голова, в ответ. — Давай нам старые рельсы от узкоколейки, двутавр номер такой-то, токаря в распоряжение, катки-ролики точить, и через пол-месяца можете новой балкон движки с тачек снимать, за милу душу.
И точно: с пол-месяца — месяц в зоне ремонта таксисты попрячут глаза от сварочных брызг и готова механизация, пользуйтесь ребята, а Ивана уже другая работа ждет.
Бывает выпадет свободная минута, так Друганов и подхалтурить мог. Выстроится очередь тачек в мастерской к сварочному цеху: крыло отпало там или в днище дыра — кулак лезет, ждать таксистам невмоготу — работать надо, вот и бегут, кто побойчее, в ОГМ «рядом же» к Ивану.
— Брат, выручай! Некогда ждать, сам понимаешь, завари!
Иван понимал: варил крылья, ставил заплаты, расчет известный — бутылка к вечеру. Другие сварные деньгами брали, все здесь на этом стоит, а Друганов деньги не брал, будто стеснялся или не понимал, что в таксопарке работает. Вечерком заглянет должник к Ивану, врежут по сотке, и все — таксисту бежать надо по своим делам, а Иван допивай… Только допил, а тут другой водила бежит — должок вернуть. Потом загрузят обоих на проходной в такси, давай, коллега, развези домой, мы тебя не обидим!
Так и катилась жизнь колесом: там стопка, здесь бутылка ждет. Не успеешь после вчерашнего отойти, уже сегодня наступило. А при больной-то голове другая гаражная механизация на ум идет — похмелиться нужно. Стала светлая Иванова голова сбои давать, руки не те стали — утром ходуном ходят, пока первую сигарету прикуришь с полдесятка спичек переломаешь.
Случалось и Виктору к Ивану обращаться по мелочам. Машина старая, не одно так другое случится. Появилась трещина — вари сразу, не жди пока она до стойки или подрамника дойдет. Друганову не надо то объяснять, он свое дело знал, и что главное — во время работы на пустую болтовню не отвлекался. Обычно слесарь или иной работяга как робит? — сначала цену себе нагоняет, — чтоб угостили, а угостившись и капитально перекурив начинает бесконечный разговор вести, как он после войны «Студобеккер» или «Захар» ремонтировал. Трудно тогда было, все на пупе таскали, а сейчас голимая лафа, запчасти у тачки как пушинка, снимай да ставь, — минутное дело. За разговорами и день пройдет, слесарю все одно время идет, а у таксиста смена пропала, заработал два рубля, да пару червонцев раздал за услуги, результат же нулевой плюс руки грязные, мылом не отмыть.
Виктор никогда к сварному с угощением не лез, просто сунет тому в карман робы пятерку, в таксопарке это запросто, и скорей на линию, некогда мол сидеть, и пить не советую, сегодня тебя все хвалят, а попадешься начальству по пьянке, никто не вступится, не кинется выручать.
Уважал Друганов вечно занятых людей, но в советах не нуждался, хватит учить-то, на это начальство есть, главное, чтобы мужики довольны были и все путем шло.
Однажды, крепко поддатый, он так и сказал Виктору, тот бежал в диспетчерскую после смены путевку сдавать.
— Я тебя, Витька, люблю… и ненавижу, понял?
— Ну, ты Иван, прямо лед и пламень, чисто Гамлет! Давай лучше завтра поговорим, пойдет? — сейчас некогда.
— А… тебе вечно некогда, шибко занятой, завтра… Ну давай завтра, — и пошел, махнув рукой.
Разговор-то пустячный с виду, потому и забылся, а время шло. Один увольнялись из парка, других увольняли, третьи устраивались сюда вновь, а Иван незаметно переходил в разряд работников ненадежных. То у него электроды кончились, хотя вчера три пачки брал, а варил совсем немного, то кабель пли шланги украли, то и вовсе с получки на работу не выйдет, вроде с сынишкой в больнице был. Любил Иван сына, один он у него, да и то поздний. И в больницу раньше всегда с ним ходил, верно. Мужики бывало смеются:
— Ты что, Иван, как баба по больницам мотаешься, пусть Галька берет Пашку одна да идет, не велика мудрость в кабинетах сидеть.
— Ладно вам, баба она баба и есть, ей там лапши на уши навешают и залечат парнишку. Что, не бывает такого? То-то…, куда я потом? Хреновый с меня производитель, это вон молодежи девок подавай. Грудь расправят, так прямо Ален Делоны, жаль сварщики некудышные.
Теперь Пашка подрос, прошлой зимой бывало прибежит в парк после школы, шмыг в цех и тыкает электродом в лист железа, высекает искры, а Иван рядом.
— Папа, одень щиток, глаза спортишь, я же варю! — кричит Пашка.
— Ничего, Паша, не боись, я не на сварку, я на тебя смотрю, молодец! Вот Кольку своего гоняю, гоняю, а толк какой? — во… на полпальца, а ты не учась так же варишь. Смотри как лист швом разрисовал! Ну что, мужики, вопросы есть? Да из ваших пяти девок одного Пашку не скроишь!
Но это было прошлой зимой. А сейчас все в гараже знали, что если нет Ивана, то не в Пашке дело. Еще летом уехала его Галина с сыном к мамаше в деревню, бросишь, говорит, пьянствовать, может и заживем как люди, а пока один попробуй, поголодай. Только что голодать, в общежитиях всему раньше научился, а вот Пашку жаль, нет Пашки… В деревне-то забудет всю сварку, хоть бы на каникулы нагрянул, что-ли… Да где там, что теща, — что жена… А может вырвется Пашка? — парень-то уж большой стал.
Как-то нет Ивана на работе. День нет, два нет, неделю, болеет наверное. Через полмесяца заведующий гаражом докладывает инженеру, — нет Ивана, верно болеет.
— Ну поболеет — выздоровеет, — отвечает тот, — Добро.
А еще полмесяца спустя прибегает в контору соседка, в бараке они жили, вот, говорит, месяц за стенкой тихо и вроде от запертых Дверей запах идет. Не сделал-ли что Иван над собой спьяну, вы уж посмотрите.
— Да, — глядит главный инженер на завгара, — дела…
В общем, давай, Константиныч, команду плотникам — пусть гроб делают, да скажи Кольке, Иванову ученику-напарнику, пусть памятник варит, а сам беги в местком, хватай председателя, по ходу звякни в милицию и вскрывайте дверь. Вот тебе и болеет…
Завертелось дело. Хоть и сошел на нет авторитет Друганова в последние годы, по в гараже его жалели, вспоминали былые золотые руки. Памятничек со звездой из нержавейки был почти готов, еще пару швов да кое-что зачистить перед покраской и все. Колька варил как мог, старался. Только повел он предпоследний шов к финишу, как чья-то нетвердая рука раз его за плечо и голос хриплый над ухом.
— Что ты, Колюха, варишь хреново, кто так памятники варит?! Это же на всю жизнь момнумент, то есть на всю смерть, а у тебя шов уехал. Разве я тебя тому учил?
— Куда надо, туда и уехал, не лезь, дядя, — сопит Колька под маской. — Лучше сможешь, так сам вари!
Сбросил Колька щиток, в горячем цехе все парии горячие, вари мол сам — умник нашелся и глазам не верит.
— Дядя Ваня, мы тебя хоронить нынче будем, верней собирались, а ты живой…
— А какой я должен быть? — удивился чуть побледневший Иван. — Хворал вот месяц, дома лежнем лежал, никто с работы даже не заглянул, яблока червивого не принес…
— Беги, дядя Ваня, домой. Константиныч с мужиками ушли к тебе дверь ломать, соседка взбаламутила — запах мол от двери.
— Да ты что говоришь! — подхватился Иван. — Запах ей курве примерещился…, какое ее бабье дело, а? Бражка там у меня в коридоре стояла, а она курва, значит, такую бучу подняла! Елки-моталки, побежал я, точно дверь вынесут!
Короче страху и смеху хватил Друганов порядочно.
— Ты тоже хорош! — кричит главный Константинычу, спишь на ходу, нет человека месяц и никому он не нужен, никто к нему домой не идет. Взяли моду, доложат и с плеч долой! Сейчас же запри памятник и гроб в малярку, пригодится для хорошего человека, а того на местком, хватит нянчиться!
Вызвали Ивана в местком за месяц прогулов, а увольнять рука не поднялась, вроде по новой человек родился. Да он и сам понимал. Все, — говорит, — мужики, хватит, вы как хотите, а я завязать должен, мне уже звонок оттуда был… Мой это памятник. Надо же — живым увидел. Я. верно, его заберу, отвезу па дачу. А чего? — пойду к главному, так и так…
Колькин труд что стоит? — да ни хрена почти, а за железо уплачу, много Ли там будет?
— Брось, Иван, — успокаивают мужики. — Городишь всякую чушь, сейчас тебя даже пуля не возьмет, ты, брат, стал заговоренный. Где твой стакан? Сейчас тебе дежурные сто грамм плеснем. Вот…, ты лошадей не гони, лучше послушай, как один таксист, то без тебя было, говорил про генетику, знаешь что это такое? Конечно нет! Так слушай: это я тебя уважаю, Петруха тебя уважает, вон, Колька тоже, а ты поэтому как бы растешь, ну вроде лучше становишься. Понял? А то засобирался, не горячись…
— Нет, мужики, надо мне пораньше сегодня. Каникулы у ребятишек, может Пашка приедет, ключ-то у меня с собой от дома.
— Да нет твоего Пашки. Ты что, первый раз его ждешь? Прибежит на работу, дорогу знает. Держи давай, вот так…, закусывай, а бабам не поддавайся! Ты мужик? — мужик, вот, — эту линию и держи.
Так бы и текла жизнь плавно, с редкими перебоями, да приняли в парк главным механиком парнишку молодого, по распределению попал.
Был он какой-то не такой, в любую щель нос совал, одним словом не Константиныч. Тот, понятно, на пенсию бабки подбивал, с мужиками не лез лишний раз в пузырь. С утра мелькнет на работе, потом пал на «жигуленка» и погнал по своим предпенсионным делам, а этот, новый, все рядом с сантехниками да сварщиками торчит. Бывает, сломается электроподъемник в зоне технического обслуживания такси и неполучается что у слесарей, то новенький копается вместе с ними, крутит гайки, сам не сидит и другим не дает, стоит над душой. Дотошный был парнишка.
И в кого такой? — думал иногда Иван, — сам не куришь, так дай другим перекурить, я же не заводной весь день вкалывать. Только не выйдет сварной после получки на работу, а механик уже у дома, в дверь стучит.
— Иван Алексеевич, что с вами, живот скрутило? Ничего, пройдет, давай собирайся, не может такой сварщик из-за ерунды дома сидеть.
Не по себе станет Ивану, вот ведь заноза какая, что ты нос суешь везде. А тому тоже не шибко нравилось по домам бегать, поиски устраивать, да что делать, назвался начальником — отвечай по полной мерке. Техника в гараже известная, когда все на работе — вроде и она не ломается, а нет электрика или сварщика — сразу что-то случится.
Однажды застряла «Волга» на подъемнике и не опускается вниз, порвалась цепь привода, всего-то надо чуть сваркой прихватить, шофер это и хотел сделать, благо сварочный аппарат поблизости стоял. Ивана, как на грех, полдня не было, а тут прибежал, кричит:
— Ты что делаешь, я к твоей машине не лезу и ты к сварке не лезь!
Таксист, пару часов проболтавшийся без Дела, не сдержался и свершил самосуд, врезал Ивану по физиономии. Иван сел с маху на грязный пол, а тут главного инженера нелегкая несет.
— Давай-ка, Иван, ко мне, что случилось рассказывай.
Никогда Иван раньше начальству не жаловался, а тут обидно стало: какой-то сопляк, без году педеля в таксопарке работает, а туда же… в морду дать норовит.
Выслушал главный сварного, зовет механика в кабинет.
— Чэ-пэ у тебя, Игорь Петрович, рабочих бьют! Вот Друганова отделали, давай таксиста, говорят твой знакомый, и будем судить, товарищеским судом.
— Да, да, — сопит сварной. — Это же производственный травматизм получается, я на больничный теперь пойду, вот…
— Какой травматизм? — не понял механик. — Никакого таксиста я не знаю, а если бы и знал, так что? Пусть и другие поучат на работу во время ходить, не все мне по домам собирать. Я так думаю: упал тебе лом на ногу — это травматизм, а если ломом по голове стукнули, пусть даже в рабочее время, это уголовщина. Иди в милицию, пиши заявление, там разберутся. Я свободен, Валерий Семенович?
Повертел главный авторучкой так и этак.
— Идите вы оба, к чертовой матери… В общем работайте, потом разберемся.
С неделю Друганов механика сторонился, придет утром, переоденется и сразу за работу, не ждал разнарядок. Ремонтная база в таксопарке большая, цехов уйма, сварному всегда дело есть, а что иное срочно надо, так Колька с цэу механика до Ивана бегал. Вот, дядя Ваня, то-то и то-то делать будем.
— Делать так делать, — бурчит Иван. — А этот щегол, механик-то наш, где? — у себя, говоришь, сидит. Бумажки писать любой сможет. Помнишь, ты мне памятник варил? Хреново да, получилось? Сойдет мол для дяди Вани, все одно не видит. Ну ладно, что покраснел? — дело прошлое. А ему и такой не сделать… начальник, молодой еще, видал я всяких, уломает жизнь и его, гонор-то сшибут, будет как Константиныч, ни уха-ни рыла.
Осень подходила. У сантехников работы морс: там теплотрасса течет, здесь надо совсем трубу менять, везде сварщики нужны. Заходит Игорь Петрович в бытовку утром, с мужиками по работе определиться, а там, господи, шкафы со спецовкой повалены, стол сломан — на боку лежит, будто Мамай прошел и все штукатуркой сверху присыпал. Слесаря стоят молча, на Кольку поглядывают, а у того синячище под глазом, аж всю щеку захватывает.
— Что случилось? — тишина. — Николай, кто тебя так?
— Да пустяки, Игорь Петрович, в шахматы вчера играли, после работы, вы не думайте плохого, — отвечает Колька.
— А мне что плохое думать, я все вижу сам. Как было дело?
— Ну, как было… — Колька опустил голову. — После работы стали мы с дядей Ваней в шахматы играть, как обычно. Я несколько раз выиграл, дядя Ваня мухлевать начал, а потом обиделся сильно, шахматы раз!.. и на пол. Я нагнулся, собираю, а он мне хлоп по башке, я пал… Потом вскочил, а мне еще летит, ну и тоже…
— Пьяные что-ли?
— Нет вроде… Так после работы же, что тут такого? Ежели в рабочее время, так конечно… оно нельзя. А так что? Я, Игорь Петрович, мигом здесь приберусь, я сейчас, а стол-то и раньше был сломан, верно, мужики? Дядя Петя, ты же видел, скажи начальству! Я, мухой, Игорь Петрович!
— Да, растет Ивану смена, нечего сказать. И куда ты такой пойдешь? Ивана-то в любом предприятии возьмут, он же работяга, а ты? Ты кому нужен, что ты умеешь? Повезло тебе, к такому сварщику попал, а научился вон чему — стакан держать. И что с вами делать — не знаю, в общем наводи порядок, шахматы я пока заберу, от греха подальше, эта игра хуже карт… Где Иван?
— Робит Иван, — зашумели сантехники. — Как пришел, так и побежал сразу, ворота варит, ночью сорвало, на одной петле болтаются. Делать надо, что сидеть-то!
Тут дверь открывается, главный инженер заходит, он всегда утречком цеха-бытовки обходил, в курс событий вникал. Посмотрел молча, послушал, а когда вышли из бытовки, говорит механику:
— Пиши докладную на обоих, а Ваньку на местком, увольнять будем, устал я от него. Так до пенсии не дотяну. Они же весь таксопарк разнесут. Ворота он варит — рожу он прячет со стыда… Каспаров нашелся. Уяснил?.. Что молчишь? К тебе же обращаюсь!..
— Ничего я не буду писать, Валерий Семенович. Вы и без докладной все знаете. Увольняйте сами, а я от него не устал.
— Ну-ну, добрый значит, пожалел… Да спился он, Ванька-то, от водки не просыхает. Ты с ним разговаривал? Ну и что понял? Там же одна извилина осталась, и та прямая. Была светлая голова, да вся вышла.
— Но это все равно не Колька, которому покажешь, что делать, а получится наоборот. Да и не в этом дело… Спился, а где раньше были? У меня вот отец слесарем работал. В гараже ему почет, а домой трезвым не приходил. Как не угостить? — первый слесарь же! Был…
— Что с ним?
— Нету, года три как уже умер. Машину ремонтировал, на яме стояла, а бак с бензином подтекал, лужа набежала, внизу же темно — не видно. Отец кардан снимал, ну и закурил, обгорел сильно, кругом же масло.
— Да, дела… Ну ладно, смотри сам. Сейчас возьми электрика, в моторном цехе кран-балка не работает, надо сходить, проверить.
Сошлась над Иваном туча клином, пошумела и растаяла. Прыти особой в работе он не проявлял, но прогулов не было. Поутих сварной, ниже стал что-ли, будто присел. Про Пашку разговор не заводил, а однажды про памятник вспомнил, вроде случайно и опять все молчком. Да что говорить-то? Хоть и весна наступила, снег почти сошел, так грязи по колено. Тачки идут с линии — стекол не видно. Таксисты по часу ждут, чтобы машину через мойку прогнать, очередь во весь двор. Сантехникам работы по горло и Иван с ними — некогда мужикам разговоры вести, в души заглядывать, на мойке не одно — так другое случится: то насосы встанут, то трубу забьет или оборвет совсем, то из всех щеток половина работает, выходит тачка с мойки, а бок грязный.
Вдруг нет на работе Ивана. Игорь Петрович берет пикапчик — старенькую «Волгу» и домой, к сварщику. Вот и его улица, но дорога так разбита, что дальше на машине не проехать. Узкий полузатопленный деревянный тротуарчик, прижимаясь к заборам полисадников темных домишек, через мутные лужи и ручьи весенней воды, стремившейся с огородов в глубокие дорожные колеи, выводит к бараку Друганова.
Дверь веранды снутри на крючок заперта, в щель видно.
Стучал, стучал — тихо. Что делать? Привык парень любое Дело до конца доводить. Взял Игорь проволочку, загнул поудобнее и крючок с проушины через щель сбросил. Дверь распахнул и отпрянул — в метре от него покачивался на тонком пластмассовом шнуре тщедушный Иван. Его серое, поросшее редкой щетиной лицо, почти сливалось с полумраком веранды. Полузакрытые глаза смотрели вниз: на давно не мытый щербатый пол, на перевернутую табуретку, отброшенную чуть в сторону.
Игорь захлопнул Дверь. Что же ты наделал Иван Алексеевич! Как же додумался? — сам себе точку поставить. Кто же надоумил, или все понемногу, все по чуть-чуть, а тебе и того хватило?
Ветер, рванув холодной рукой в лицо Игоря, зашелестел старой газетой, запутавшейся в голых кустах малинника, что притулился рядом со ступеньками крыльца. Сверху, с крыши, посыпались капли последнего стаявшего снега, простучали по стеклам окон, вспугнули с забора пару нахохлившихся воробьев. День шел к концу, скоро вечер.
Игорь, балансируя на хлюпающих досках тротуара, выбрался к машине.
— Давай, Петя, — сказал он водителю пикапчика. — Поехали поблизости телефон искать, надо милицию вызвать.
Перебрали в округе несколько сломанных телефонов, нашли исправный.
Приехал милицейский уазик, серьезный капитан расспросил Игоря, как все было, кое-что записал, затем попросил помочь, если сердце не больное, положить Ивана на кровать. У механика сердце раньше не болело, врать не стал, капитан же был роста не большого, потому встал Игорь на стул, перерезал кухонным ножом натянутый струной шнур, помог положить сухонького Ивана на смятый матрац железной кровати. Мебели другой в квартире не имелось, так… одни бутылки пустые, да бидон с недопитой мутной брагой. Прежде-то здесь все было, да говорят неделю назад приезжала Друганова жена с родственниками на машине, погрузили, что в кузов вошло, и увезли в деревню. Замуж, что ли собралась, а может что Другое задумала.
Вернулся механик в гараж и к главному, вот какое дело сотворил Иван Алексеевич, позвонил затем брату его, он в соседнем СМУ работал, помоги мол с похоронами, родным сообщи.
Похоронили Ивана в три дня, выпили на поминках и все… будто не было сварного. Кран-балки, правда, его работали, подъемники не останавливались, справно тачки поднимали, ворота на проходной открывались от кнопки, мчались такси на линию, жизнь-то не стоит на месте. Ивана уже не вспоминали, некогда — дел столько! Лишь Колька недавно высказался, когда его пьяного отстранил механик от работы. Осмелел парень от выпитого, вот и резанул:
— Это дядя Ваня из-за вас, Игорь Петрович, жизнь кончил, вы его довели, цеплялись за каждую мелочь! Верно, мужики?!
Механик нечего не сказал, а Виктор, он тогда машину ремонтировал и слышал Колькину речь, не сдержался:
— Ну и дурак же ты! Ничего, время вас научит, растолкует, кто чего стоит. А сейчас спать иди, что смотришь, не понял?!
БОРИС КОМАРОВ
ВЕЧЕРНЕЕ ТАКСИ
Учителю и другу Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву посвящаю.
Автор
(из записок таксиста)
СВЕТЛАЯ ГОЛОВА
В таксопарке Ивана Друганова знали все. А как не знать? — золотые руки. Главный инженер, слова из него не выжмешь, и то говорил бывало:
— Дай бог еще парочку Другановых, глядишь и Калужских пассажирщиков за пояс заткнем, хватит им по всей России греметь. Да где взять-то, настоящих работяг…
Только скажет главный:
— Мужики, надо в боксе кран-балку установить, — а Иван, светлая голова, в ответ. — Давай нам старые рельсы от узкоколейки, двутавр номер такой-то, токаря в распоряжение, катки-ролики точить, и через пол-месяца можете новой балкон движки с тачек снимать, за милу душу.
И точно: с пол-месяца — месяц в зоне ремонта таксисты попрячут глаза от сварочных брызг и готова механизация, пользуйтесь ребята, а Ивана уже другая работа ждет.
Бывает выпадет свободная минута, так Друганов и подхалтурить мог. Выстроится очередь тачек в мастерской к сварочному цеху: крыло отпало там или в днище дыра — кулак лезет, ждать таксистам невмоготу — работать надо, вот и бегут, кто побойчее, в ОГМ «рядом же» к Ивану.
— Брат, выручай! Некогда ждать, сам понимаешь, завари!
Иван понимал: варил крылья, ставил заплаты, расчет известный — бутылка к вечеру. Другие сварные деньгами брали, все здесь на этом стоит, а Друганов деньги не брал, будто стеснялся или не понимал, что в таксопарке работает. Вечерком заглянет должник к Ивану, врежут по сотке, и все — таксисту бежать надо по своим делам, а Иван допивай… Только допил, а тут другой водила бежит — должок вернуть. Потом загрузят обоих на проходной в такси, давай, коллега, развези домой, мы тебя не обидим!
Так и катилась жизнь колесом: там стопка, здесь бутылка ждет. Не успеешь после вчерашнего отойти, уже сегодня наступило. А при больной-то голове другая гаражная механизация на ум идет — похмелиться нужно. Стала светлая Иванова голова сбои давать, руки не те стали — утром ходуном ходят, пока первую сигарету прикуришь с полдесятка спичек переломаешь.
Случалось и Виктору к Ивану обращаться по мелочам. Машина старая, не одно так другое случится. Появилась трещина — вари сразу, не жди пока она до стойки или подрамника дойдет. Друганову не надо то объяснять, он свое дело знал, и что главное — во время работы на пустую болтовню не отвлекался. Обычно слесарь или иной работяга как робит? — сначала цену себе нагоняет, — чтоб угостили, а угостившись и капитально перекурив начинает бесконечный разговор вести, как он после войны «Студобеккер» или «Захар» ремонтировал. Трудно тогда было, все на пупе таскали, а сейчас голимая лафа, запчасти у тачки как пушинка, снимай да ставь, — минутное дело. За разговорами и день пройдет, слесарю все одно время идет, а у таксиста смена пропала, заработал два рубля, да пару червонцев раздал за услуги, результат же нулевой плюс руки грязные, мылом не отмыть.
Виктор никогда к сварному с угощением не лез, просто сунет тому в карман робы пятерку, в таксопарке это запросто, и скорей на линию, некогда мол сидеть, и пить не советую, сегодня тебя все хвалят, а попадешься начальству по пьянке, никто не вступится, не кинется выручать.
Уважал Друганов вечно занятых людей, но в советах не нуждался, хватит учить-то, на это начальство есть, главное, чтобы мужики довольны были и все путем шло.
Однажды, крепко поддатый, он так и сказал Виктору, тот бежал в диспетчерскую после смены путевку сдавать.
— Я тебя, Витька, люблю… и ненавижу, понял?
— Ну, ты Иван, прямо лед и пламень, чисто Гамлет! Давай лучше завтра поговорим, пойдет? — сейчас некогда.
— А… тебе вечно некогда, шибко занятой, завтра… Ну давай завтра, — и пошел, махнув рукой.
Разговор-то пустячный с виду, потому и забылся, а время шло. Один увольнялись из парка, других увольняли, третьи устраивались сюда вновь, а Иван незаметно переходил в разряд работников ненадежных. То у него электроды кончились, хотя вчера три пачки брал, а варил совсем немного, то кабель пли шланги украли, то и вовсе с получки на работу не выйдет, вроде с сынишкой в больнице был. Любил Иван сына, один он у него, да и то поздний. И в больницу раньше всегда с ним ходил, верно. Мужики бывало смеются:
— Ты что, Иван, как баба по больницам мотаешься, пусть Галька берет Пашку одна да идет, не велика мудрость в кабинетах сидеть.
— Ладно вам, баба она баба и есть, ей там лапши на уши навешают и залечат парнишку. Что, не бывает такого? То-то…, куда я потом? Хреновый с меня производитель, это вон молодежи девок подавай. Грудь расправят, так прямо Ален Делоны, жаль сварщики некудышные.
Теперь Пашка подрос, прошлой зимой бывало прибежит в парк после школы, шмыг в цех и тыкает электродом в лист железа, высекает искры, а Иван рядом.
— Папа, одень щиток, глаза спортишь, я же варю! — кричит Пашка.
— Ничего, Паша, не боись, я не на сварку, я на тебя смотрю, молодец! Вот Кольку своего гоняю, гоняю, а толк какой? — во… на полпальца, а ты не учась так же варишь. Смотри как лист швом разрисовал! Ну что, мужики, вопросы есть? Да из ваших пяти девок одного Пашку не скроишь!
Но это было прошлой зимой. А сейчас все в гараже знали, что если нет Ивана, то не в Пашке дело. Еще летом уехала его Галина с сыном к мамаше в деревню, бросишь, говорит, пьянствовать, может и заживем как люди, а пока один попробуй, поголодай. Только что голодать, в общежитиях всему раньше научился, а вот Пашку жаль, нет Пашки… В деревне-то забудет всю сварку, хоть бы на каникулы нагрянул, что-ли… Да где там, что теща, — что жена… А может вырвется Пашка? — парень-то уж большой стал.
Как-то нет Ивана на работе. День нет, два нет, неделю, болеет наверное. Через полмесяца заведующий гаражом докладывает инженеру, — нет Ивана, верно болеет.
— Ну поболеет — выздоровеет, — отвечает тот, — Добро.
А еще полмесяца спустя прибегает в контору соседка, в бараке они жили, вот, говорит, месяц за стенкой тихо и вроде от запертых Дверей запах идет. Не сделал-ли что Иван над собой спьяну, вы уж посмотрите.
— Да, — глядит главный инженер на завгара, — дела…
В общем, давай, Константиныч, команду плотникам — пусть гроб делают, да скажи Кольке, Иванову ученику-напарнику, пусть памятник варит, а сам беги в местком, хватай председателя, по ходу звякни в милицию и вскрывайте дверь. Вот тебе и болеет…
Завертелось дело. Хоть и сошел на нет авторитет Друганова в последние годы, по в гараже его жалели, вспоминали былые золотые руки. Памятничек со звездой из нержавейки был почти готов, еще пару швов да кое-что зачистить перед покраской и все. Колька варил как мог, старался. Только повел он предпоследний шов к финишу, как чья-то нетвердая рука раз его за плечо и голос хриплый над ухом.
— Что ты, Колюха, варишь хреново, кто так памятники варит?! Это же на всю жизнь момнумент, то есть на всю смерть, а у тебя шов уехал. Разве я тебя тому учил?
— Куда надо, туда и уехал, не лезь, дядя, — сопит Колька под маской. — Лучше сможешь, так сам вари!
Сбросил Колька щиток, в горячем цехе все парии горячие, вари мол сам — умник нашелся и глазам не верит.
— Дядя Ваня, мы тебя хоронить нынче будем, верней собирались, а ты живой…
— А какой я должен быть? — удивился чуть побледневший Иван. — Хворал вот месяц, дома лежнем лежал, никто с работы даже не заглянул, яблока червивого не принес…
— Беги, дядя Ваня, домой. Константиныч с мужиками ушли к тебе дверь ломать, соседка взбаламутила — запах мол от двери.
— Да ты что говоришь! — подхватился Иван. — Запах ей курве примерещился…, какое ее бабье дело, а? Бражка там у меня в коридоре стояла, а она курва, значит, такую бучу подняла! Елки-моталки, побежал я, точно дверь вынесут!
Короче страху и смеху хватил Друганов порядочно.
— Ты тоже хорош! — кричит главный Константинычу, спишь на ходу, нет человека месяц и никому он не нужен, никто к нему домой не идет. Взяли моду, доложат и с плеч долой! Сейчас же запри памятник и гроб в малярку, пригодится для хорошего человека, а того на местком, хватит нянчиться!
Вызвали Ивана в местком за месяц прогулов, а увольнять рука не поднялась, вроде по новой человек родился. Да он и сам понимал. Все, — говорит, — мужики, хватит, вы как хотите, а я завязать должен, мне уже звонок оттуда был… Мой это памятник. Надо же — живым увидел. Я. верно, его заберу, отвезу па дачу. А чего? — пойду к главному, так и так…
Колькин труд что стоит? — да ни хрена почти, а за железо уплачу, много Ли там будет?
— Брось, Иван, — успокаивают мужики. — Городишь всякую чушь, сейчас тебя даже пуля не возьмет, ты, брат, стал заговоренный. Где твой стакан? Сейчас тебе дежурные сто грамм плеснем. Вот…, ты лошадей не гони, лучше послушай, как один таксист, то без тебя было, говорил про генетику, знаешь что это такое? Конечно нет! Так слушай: это я тебя уважаю, Петруха тебя уважает, вон, Колька тоже, а ты поэтому как бы растешь, ну вроде лучше становишься. Понял? А то засобирался, не горячись…
— Нет, мужики, надо мне пораньше сегодня. Каникулы у ребятишек, может Пашка приедет, ключ-то у меня с собой от дома.
— Да нет твоего Пашки. Ты что, первый раз его ждешь? Прибежит на работу, дорогу знает. Держи давай, вот так…, закусывай, а бабам не поддавайся! Ты мужик? — мужик, вот, — эту линию и держи.
Так бы и текла жизнь плавно, с редкими перебоями, да приняли в парк главным механиком парнишку молодого, по распределению попал.
Был он какой-то не такой, в любую щель нос совал, одним словом не Константиныч. Тот, понятно, на пенсию бабки подбивал, с мужиками не лез лишний раз в пузырь. С утра мелькнет на работе, потом пал на «жигуленка» и погнал по своим предпенсионным делам, а этот, новый, все рядом с сантехниками да сварщиками торчит. Бывает, сломается электроподъемник в зоне технического обслуживания такси и неполучается что у слесарей, то новенький копается вместе с ними, крутит гайки, сам не сидит и другим не дает, стоит над душой. Дотошный был парнишка.
И в кого такой? — думал иногда Иван, — сам не куришь, так дай другим перекурить, я же не заводной весь день вкалывать. Только не выйдет сварной после получки на работу, а механик уже у дома, в дверь стучит.
— Иван Алексеевич, что с вами, живот скрутило? Ничего, пройдет, давай собирайся, не может такой сварщик из-за ерунды дома сидеть.
Не по себе станет Ивану, вот ведь заноза какая, что ты нос суешь везде. А тому тоже не шибко нравилось по домам бегать, поиски устраивать, да что делать, назвался начальником — отвечай по полной мерке. Техника в гараже известная, когда все на работе — вроде и она не ломается, а нет электрика или сварщика — сразу что-то случится.
Однажды застряла «Волга» на подъемнике и не опускается вниз, порвалась цепь привода, всего-то надо чуть сваркой прихватить, шофер это и хотел сделать, благо сварочный аппарат поблизости стоял. Ивана, как на грех, полдня не было, а тут прибежал, кричит:
— Ты что делаешь, я к твоей машине не лезу и ты к сварке не лезь!
Таксист, пару часов проболтавшийся без Дела, не сдержался и свершил самосуд, врезал Ивану по физиономии. Иван сел с маху на грязный пол, а тут главного инженера нелегкая несет.
— Давай-ка, Иван, ко мне, что случилось рассказывай.
Никогда Иван раньше начальству не жаловался, а тут обидно стало: какой-то сопляк, без году педеля в таксопарке работает, а туда же… в морду дать норовит.
Выслушал главный сварного, зовет механика в кабинет.
— Чэ-пэ у тебя, Игорь Петрович, рабочих бьют! Вот Друганова отделали, давай таксиста, говорят твой знакомый, и будем судить, товарищеским судом.
— Да, да, — сопит сварной. — Это же производственный травматизм получается, я на больничный теперь пойду, вот…
— Какой травматизм? — не понял механик. — Никакого таксиста я не знаю, а если бы и знал, так что? Пусть и другие поучат на работу во время ходить, не все мне по домам собирать. Я так думаю: упал тебе лом на ногу — это травматизм, а если ломом по голове стукнули, пусть даже в рабочее время, это уголовщина. Иди в милицию, пиши заявление, там разберутся. Я свободен, Валерий Семенович?
Повертел главный авторучкой так и этак.
— Идите вы оба, к чертовой матери… В общем работайте, потом разберемся.
С неделю Друганов механика сторонился, придет утром, переоденется и сразу за работу, не ждал разнарядок. Ремонтная база в таксопарке большая, цехов уйма, сварному всегда дело есть, а что иное срочно надо, так Колька с цэу механика до Ивана бегал. Вот, дядя Ваня, то-то и то-то делать будем.
— Делать так делать, — бурчит Иван. — А этот щегол, механик-то наш, где? — у себя, говоришь, сидит. Бумажки писать любой сможет. Помнишь, ты мне памятник варил? Хреново да, получилось? Сойдет мол для дяди Вани, все одно не видит. Ну ладно, что покраснел? — дело прошлое. А ему и такой не сделать… начальник, молодой еще, видал я всяких, уломает жизнь и его, гонор-то сшибут, будет как Константиныч, ни уха-ни рыла.
Осень подходила. У сантехников работы морс: там теплотрасса течет, здесь надо совсем трубу менять, везде сварщики нужны. Заходит Игорь Петрович в бытовку утром, с мужиками по работе определиться, а там, господи, шкафы со спецовкой повалены, стол сломан — на боку лежит, будто Мамай прошел и все штукатуркой сверху присыпал. Слесаря стоят молча, на Кольку поглядывают, а у того синячище под глазом, аж всю щеку захватывает.
— Что случилось? — тишина. — Николай, кто тебя так?
— Да пустяки, Игорь Петрович, в шахматы вчера играли, после работы, вы не думайте плохого, — отвечает Колька.
— А мне что плохое думать, я все вижу сам. Как было дело?
— Ну, как было… — Колька опустил голову. — После работы стали мы с дядей Ваней в шахматы играть, как обычно. Я несколько раз выиграл, дядя Ваня мухлевать начал, а потом обиделся сильно, шахматы раз!.. и на пол. Я нагнулся, собираю, а он мне хлоп по башке, я пал… Потом вскочил, а мне еще летит, ну и тоже…
— Пьяные что-ли?
— Нет вроде… Так после работы же, что тут такого? Ежели в рабочее время, так конечно… оно нельзя. А так что? Я, Игорь Петрович, мигом здесь приберусь, я сейчас, а стол-то и раньше был сломан, верно, мужики? Дядя Петя, ты же видел, скажи начальству! Я, мухой, Игорь Петрович!
— Да, растет Ивану смена, нечего сказать. И куда ты такой пойдешь? Ивана-то в любом предприятии возьмут, он же работяга, а ты? Ты кому нужен, что ты умеешь? Повезло тебе, к такому сварщику попал, а научился вон чему — стакан держать. И что с вами делать — не знаю, в общем наводи порядок, шахматы я пока заберу, от греха подальше, эта игра хуже карт… Где Иван?
— Робит Иван, — зашумели сантехники. — Как пришел, так и побежал сразу, ворота варит, ночью сорвало, на одной петле болтаются. Делать надо, что сидеть-то!
Тут дверь открывается, главный инженер заходит, он всегда утречком цеха-бытовки обходил, в курс событий вникал. Посмотрел молча, послушал, а когда вышли из бытовки, говорит механику:
— Пиши докладную на обоих, а Ваньку на местком, увольнять будем, устал я от него. Так до пенсии не дотяну. Они же весь таксопарк разнесут. Ворота он варит — рожу он прячет со стыда… Каспаров нашелся. Уяснил?.. Что молчишь? К тебе же обращаюсь!..
— Ничего я не буду писать, Валерий Семенович. Вы и без докладной все знаете. Увольняйте сами, а я от него не устал.
— Ну-ну, добрый значит, пожалел… Да спился он, Ванька-то, от водки не просыхает. Ты с ним разговаривал? Ну и что понял? Там же одна извилина осталась, и та прямая. Была светлая голова, да вся вышла.
— Но это все равно не Колька, которому покажешь, что делать, а получится наоборот. Да и не в этом дело… Спился, а где раньше были? У меня вот отец слесарем работал. В гараже ему почет, а домой трезвым не приходил. Как не угостить? — первый слесарь же! Был…
— Что с ним?
— Нету, года три как уже умер. Машину ремонтировал, на яме стояла, а бак с бензином подтекал, лужа набежала, внизу же темно — не видно. Отец кардан снимал, ну и закурил, обгорел сильно, кругом же масло.
— Да, дела… Ну ладно, смотри сам. Сейчас возьми электрика, в моторном цехе кран-балка не работает, надо сходить, проверить.
Сошлась над Иваном туча клином, пошумела и растаяла. Прыти особой в работе он не проявлял, но прогулов не было. Поутих сварной, ниже стал что-ли, будто присел. Про Пашку разговор не заводил, а однажды про памятник вспомнил, вроде случайно и опять все молчком. Да что говорить-то? Хоть и весна наступила, снег почти сошел, так грязи по колено. Тачки идут с линии — стекол не видно. Таксисты по часу ждут, чтобы машину через мойку прогнать, очередь во весь двор. Сантехникам работы по горло и Иван с ними — некогда мужикам разговоры вести, в души заглядывать, на мойке не одно — так другое случится: то насосы встанут, то трубу забьет или оборвет совсем, то из всех щеток половина работает, выходит тачка с мойки, а бок грязный.
Вдруг нет на работе Ивана. Игорь Петрович берет пикапчик — старенькую «Волгу» и домой, к сварщику. Вот и его улица, но дорога так разбита, что дальше на машине не проехать. Узкий полузатопленный деревянный тротуарчик, прижимаясь к заборам полисадников темных домишек, через мутные лужи и ручьи весенней воды, стремившейся с огородов в глубокие дорожные колеи, выводит к бараку Друганова.
Дверь веранды снутри на крючок заперта, в щель видно.
Стучал, стучал — тихо. Что делать? Привык парень любое Дело до конца доводить. Взял Игорь проволочку, загнул поудобнее и крючок с проушины через щель сбросил. Дверь распахнул и отпрянул — в метре от него покачивался на тонком пластмассовом шнуре тщедушный Иван. Его серое, поросшее редкой щетиной лицо, почти сливалось с полумраком веранды. Полузакрытые глаза смотрели вниз: на давно не мытый щербатый пол, на перевернутую табуретку, отброшенную чуть в сторону.
Игорь захлопнул Дверь. Что же ты наделал Иван Алексеевич! Как же додумался? — сам себе точку поставить. Кто же надоумил, или все понемногу, все по чуть-чуть, а тебе и того хватило?
Ветер, рванув холодной рукой в лицо Игоря, зашелестел старой газетой, запутавшейся в голых кустах малинника, что притулился рядом со ступеньками крыльца. Сверху, с крыши, посыпались капли последнего стаявшего снега, простучали по стеклам окон, вспугнули с забора пару нахохлившихся воробьев. День шел к концу, скоро вечер.
Игорь, балансируя на хлюпающих досках тротуара, выбрался к машине.
— Давай, Петя, — сказал он водителю пикапчика. — Поехали поблизости телефон искать, надо милицию вызвать.
Перебрали в округе несколько сломанных телефонов, нашли исправный.
Приехал милицейский уазик, серьезный капитан расспросил Игоря, как все было, кое-что записал, затем попросил помочь, если сердце не больное, положить Ивана на кровать. У механика сердце раньше не болело, врать не стал, капитан же был роста не большого, потому встал Игорь на стул, перерезал кухонным ножом натянутый струной шнур, помог положить сухонького Ивана на смятый матрац железной кровати. Мебели другой в квартире не имелось, так… одни бутылки пустые, да бидон с недопитой мутной брагой. Прежде-то здесь все было, да говорят неделю назад приезжала Друганова жена с родственниками на машине, погрузили, что в кузов вошло, и увезли в деревню. Замуж, что ли собралась, а может что Другое задумала.
Вернулся механик в гараж и к главному, вот какое дело сотворил Иван Алексеевич, позвонил затем брату его, он в соседнем СМУ работал, помоги мол с похоронами, родным сообщи.
Похоронили Ивана в три дня, выпили на поминках и все… будто не было сварного. Кран-балки, правда, его работали, подъемники не останавливались, справно тачки поднимали, ворота на проходной открывались от кнопки, мчались такси на линию, жизнь-то не стоит на месте. Ивана уже не вспоминали, некогда — дел столько! Лишь Колька недавно высказался, когда его пьяного отстранил механик от работы. Осмелел парень от выпитого, вот и резанул:
— Это дядя Ваня из-за вас, Игорь Петрович, жизнь кончил, вы его довели, цеплялись за каждую мелочь! Верно, мужики?!
Механик нечего не сказал, а Виктор, он тогда машину ремонтировал и слышал Колькину речь, не сдержался:
— Ну и дурак же ты! Ничего, время вас научит, растолкует, кто чего стоит. А сейчас спать иди, что смотришь, не понял?!