БОРИС КОМАРОВ
ВЕЧЕРНЕЕ ТАКСИ
Учителю и другу Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву посвящаю.
Автор
(из записок таксиста)
ДЕНЬ КАК ДЕНЬ
— Ну вот, опять заело внутренний замок, когда его заменю? А, может, так и лучше, глядишь машину не угонят. Наконец-то…
Он распахнул ворота гаража. Включил свет, бочком протиснулся к капоту машины, приподняв его, вытянул щуп уровня масла. Нормально. Завел двигатель, чуть выждал и, тихонько пятясь, выкатил из гаража. Пусть здесь работает, прогревается. «Москвич» — не мустанг, но говорят пони — тоже кони, если приглядеться.
Ломался «Москвич» частенько, но имел и достоинство — не совсем сгнил, было к чему заплату прихватить по надобности. Все меняется, приходит в ветхость, будь то машина или что другое, да вот человек — и тот па месте не стоит. Хотя, как сказать, еще и от обстоятельств зависит.
Виктор раньше в таксопарке работал, там иначе. Витьком придешь, Витьком и уйдешь, или Витькой, ну можешь Виктором стать, а вот, чтобы Виктором Петровичем — этого нет. Некогда стариться, думать о том некогда. Все бегом, бегом, то план горит, то чаевые не выходят. Как без чаевых? Из-за них сюда и работать идут. Всем деньги нужны, от уборщицы до самого таксомоторного верха. Не ошибись, таксист, напрягай извилины, как поделиться, кому сколько дать. Этим и спасешься от разных производственных бед. Берите ради бога, лишь бы фамилия не мелькала. Не попался сегодня, ну и хорошо, пусть завтра, лишь бы не сейчас. А завтра: то подбор пассажиров, то обсчет, то ГАИ землю роет — хоть по воздуху летай, да много всего может приключиться. Живешь-то не зарплатой, на зарплату ноги протянешь с угла на угол. Говорят еще Петр I положил торгашам малую плату — остальное украдут. А что продавец, что таксист — один черт, потому Петров указ и на него действует. Но уж если попался, то отвечай перед инструкцией такой-то по всей строгости, и мы, начальники всех мастей, тебя, подлеца, больше не знаем, не желаем видеть. Шустро бежит таксист, уворачиваясь от напастей, по жизненным виткам: план, «чай», контролеры-ревизоры, гаишники — все позади. Выше и выше — вот она — вершина водительского искусства, ухватил, достиг стабильности движения, но что это… что-то с сердцем, вроде клинит, падает скорость до нуля. Прибежал брат, укачало от быстрого бега, сам не заметил. Потому, видать, и не живут таксисты долго.
Было Виктору под сорок, и немало одногодков видел он в диспетчерской таксопарка на мутных фотокарточках за стеклянной стойкой, а рядом сопроводиловка с просьбой, парой слов — окажите помощь по причине похорон. Дежурный рубль он отдавал, в суть не лез. Что неясного: не инфаркт, так язва, а не это — значит, рак. Кого то не ожидает?
Лет десять назад случилась в парке заминка с выборами головы профкома: или нужного чиновника не нашлось или по плану в народ идти полагалось, бог его знает, только позвали Виктора наверх, давай, дорогой, председательствуй, а мы тебя подучим, подправим, где надо.
Виктор прикинул и так, и этак, вроде при начальстве бу-бу, не баранку ночами крутить, доверяют так сказать, а потом переиначил. А что я там стану делать? Среди начальства раньше не терся… Смогу ли я как бывший почетный председатель до директора вприпрыжку бегать, поддакнуть вовремя или наоборот, не вякнуть? Вряд ли, тому искусству загодя учиться надо. А в руководящей компашке смогу посемейному столик сообразить? Тоже нет.
Но главное, казалось ему, в другом, то так и лезло в голову. Вот умри в парке кто, кому хоронить? Профкому. Нет, не смогу, то ж надо быть солидным, степенным мужиком, родственников успокаивать и прочее.
Отказался, но привычной роковой концовки себе ждать не хотелось и как только первые частники в Тюмени рискнули па равных с видавшими виды таксистами, не таясь, возить горожан, Виктор, изрядно поколебавшись, решил к ним присоединиться, испытать, сможет ли он, как к примеру, его нешибко грамотный дед жить маленьким, но своим хозяйством, парой вот этих рук, не прячась за широкую спину жуликоватого государственного дяди. Неужели он, без наставлений, без понуканий, без пинков ни на что дельное не способен?
Были еще вопросы острее, легко сказать — положить трудовую книжку в домашний шкафчик. Всю жизнь где-то числился, куда-то вызывали, за что-то расписывался и вдруг, как обвал — один! Как в ледяную воду провалился и не страшно там, а холодно. Таксистов увидишь, где пашешь-то, а что сказать? Соврать, ниже себя, скажешь, нигде, а у самого в груди душе тесно — а ведь точно — нигде, выскочил из привычной жизненной колеи, такой накатанной. Неужели это я встал насупротив государственной махины, господи, дай силы проснуться! А если, стучало в голове, заболею или что похуже случится, тогда как? Никак, но ты, что болеть собрался или работать, вот и работай.
Виктор выключил в гараже свет, закрыл ворота, повесил пару наружных замков. Пусть все висят, жмут прохожим на психику. В машине достал из «бардачка» потрепанный блокнот, сверил показания спидометра со вчерашними. В этом блокноте он расписывал все, что случилось за день: когда
выехал, заправлялся ли, что ломалось, сколько проехал. Хочешь — не хочешь, а без системы никуда. Техника наша известная, пробежал тыщи три — смотри, что там внизу отвалилось или вытекло, а если тысяч двенадцать — смотри тормоза, рулевые тяги. Не доглядишь — будет в пути работа. Последнее это дело — на «удавке» в гараж тащиться. Виктор спрятал блокнот, все — пора работать, погнали.
Включил передачу, подразогнался и вылетел из оврага. Мода такая на Руси — строить гаражи в оврагах. А чем их кооператив хуже других? — Ничем, центр города, а овраг вот он, настоящий, с ручейком. Сейчас хорошо наверх вылетать, а зимой? Нет, зимой, чтоб выскочить, большим кудесником надо быть. Вылетишь на половину подъема, покрутишь колесами, скользко, и назад попрешь: где же на такую горищу скорость набрать. Пошел по новой, разгоняешься… и так, туда — сюда… Но есть верно бог на небе, смотрит, смотрит на эти маневры, а потом раз… и будто подпихнет наверх, хватит мол, парень, на сегодня тренироваться, завтра продолжим.
Он проехал через грязную улочку деревянных домишек, попрыгал колесами на уложенных кое-как бетонных плитах, соединяющих «частный сектор» с широкой улицей многоэтажек, приостановился.
Порывы свежего осеннего ветра гнали желтую листву по сухому асфальту. Осень в этом году, что надо! Зиму когда ждешь? Когда грязь невмоготу. Умна природа. Бывает до того слякотью доканает, что не знаешь, куда деваться. Темнеет рано, видимости никакой, еле заметный, сквозь мутное стекло, свет фар отсвечивает от грязных луж. Вынырнет из кустов прохожий, как думаешь раньше не заметил, черт их носит в эту пору. Пусть скорее снег. Но если осенью сухо, как сейчас, то о зиме и не думаешь.
Куда поедем? А давай на автовокзал, давно там не был. Вчера не был — это точно, не пришлось, все жедэвокзал да аэропорт или что-то рядом с ними. Больше Виктор старался никуда не ездить. Называйте меня хоть как, — говорил он, — не поеду. Увидел раз синенькую брошюрку норм износа деталей таксомоторов и был поражен, — в городской суете на том же расстоянии, такси изнашивается дважды быстрее, чем другая машина. Вот и выбирай — жить тебе долго или встать на колени в городской суматохе. За город он тоже не ездил: и резина плохая, и язык не поворачивается назвать цену, что устраивала его разбитных коллег. Он им не завидовал, каждый работает, как может, но и торопливых пассажиров особо не жалел. Едут, значит, выгодней, чем стоять.
Автовокзал рядом. На стоянке такси несколько оранжевых «Волг» с шашечками. Неподалеку покуривают частники. Прибывающих автобусов нет, нет и пассажиров. Изредка забредет потрепанный мужичок или спившаяся баба неопределенного возраста.
— Шеф, есть что-нибудь?
— Что есть?
— Ну, водка есть?
— Какая водка, батя, теперь себе не купишь, дожили. Походи, поспрашивай, может, у кого найдется. Ходил, говоришь, уже? Ну, не знаю… Три червонца гони, отвезу в коммерческий, там что-нибудь есть.
У мужичонки аж голову ведет на сторону от такой помощи. Он бредет дальше по ряду машин. Виктор здесь не задержался, да, хорошего мало. Стоять в толпе водителей он не любил, что базарить, лучше б газеты читали.
Он крутнулся вокруг вокзала. Налетай — подешевело, но никто к машине с чемоданами не бежал, желанием ехать не горел. Жаль, поедем на железнодорожный, километров десять порожняка вылезет.
— Витек! — он притормозил.
К машине направлялся плечистый парень, в кожанке, такой же кепке, в руке пустая плетеная корзина. Да это же Володька, вместе раньше работали, даже как-то сменщиками были.
— Как жизнь? А то иду, вроде лицо знакомое, смотрю — ты.
— Что жизнь наша! — Виктор снял с защелки правую переднюю дверь, открыл ее — садись, игра наша жизнь! Ты прямо культурный колхозник, с корзинкой. Давно с такси ушел?
— Давно, года три будет, — он сел рядом, корзину бросил на заднее сиденье, — Знаешь, спина замучила. Раньше терпел, ну схожу раз в год на больничный, бог с ним, так у многих бывает, а однажды выезжаю в первую смену, сменщик со второй-то всю ночь работал. Извини, у тебя курить можно? Я помню, ты не курил раньше.
— Кури, кури, можно.
— Ну, раз можно, — он вытащил из кармана куртки пачку «Космоса», закурив, опустил стекло двери, все дыму меньше. — Пересменились мы, я сменщика отпустил, торопился он, машину через мойку прогнал, взял путевку, а стекла в салоне после мойки запотели, сам знаешь. Выезжаю из парка, видимость хреновая, ну и задним колесом свалился в смотровую яму. Пять часов утра, все машины на линию, а я им дорогу перекрыл. Пробка, из гаража не выехать. Я ни вперед — ни назад, балкой заднего моста зацепился за окантовку ямы.
Толпа хотела руками поднять, не получается колесо стенкой зажало. Короче, выехал я из гаража в седьмом часу утра. Стал в багажник трос укладывать и, знаешь, согнулся, а разогнуться никак, не могу и все… Путевку сдал диспетчеру и домой, отработал.
Жена потом говорит — бросай эту работу, что другого дела нет? Легко сказать — бросай, а где я нужен еще? Она говорит, хоть где, издыхать что-ли из-за этого, другие вон сторожем оформятся — трое суток свободных, делай что хочешь, да хоть цветы продавай. Она сама с юга, там многие цветы выращивают. Так и сделал — сторожем устроился Поехал на юг, к теще, привез цветов — здесь продавал, в Тобольск ездил. Навар есть, и спасибо говорят, не ленись только. А ты как?
— Да вот видишь, на своей езжу. В таксопарке невмоготу стало. Работа в день, да в ночь, и во сне все едешь. Получил новую машину, трехсменку, а график у нас был с пересменой в семь утра, выходные, как попало. В ночь работаешь — вся ночь твоя, а днем если — все часы пик твои. Как другие терпят — не знаю, а у меня через месяц кровь носом пошла. Не высыпаешься же! С ночи придешь, спишь часа три и все, больше не хочешь, лишь головная боль. Ну, думаю, вас к черту с такой новой машиной! Куда идти не знаю, а тут на своих стало можно работать, я «Москвичонка» подшаманил и вот — езжу. Дальше посмотрим.
— Не бухаешь? — Свобода же, делай, что хочешь.
— Нет, если пить будешь — пропал, не сможешь работать. Тут сам себе начальник, как в троллейбусе пишут — «Совесть — главный контролер». Во, это больше нам подходит. Естественный отбор. Я ведь раньше (еще на тачке) с того и курить бросил, сам заметил, уставать стал. Бывало, по двенадцать часов работали и терпимо, а тут по восемь и ничего не соображаешь — усталость. Ну, думаю, если хочешь жить, что-то бросай. Работать не бросишь, значит, бросим курить. Бывает, спишь и видишь будто куришь. Испугаешься, я же бросил вроде, а потом говоришь себе — это же во сне. Организм-то требует помимо тебя.
— Силен ты, однако. Ну, а с ремонтом как? В таксопарк не наездишься по каждой мелочи.
— Сам делаю, дешевле, чем просить кого. Эстакада рядом с гаражом, в кооперативе, а совсем холодно будет, то можно и в гараже домкратом машину вывесить. Что вдвоем делать, тормоза прокачать или тяжесть какая, сын поможет, шестнадцать лет уже. Покажешь, сообразит. Ну, а запчасти, что в таксопарке, что здесь, сам покупаешь.
— Жена не ворчит, что с таксопарка ушел?
— Наоборот, теперь все выходные дома, на глазах, так сказать, хоть в кино иди. Да ей какая разница? Что раньше была зарплата 20 числа, что сейчас столько же двадцатого отдаю. Ну, запас еще какой-то надо иметь на случай крупного ремонта. Здесь же как? Работаешь — деньги тебе идут, чуть встал — с тебя пошли — убывают. Во, экономика подгоняет, не надо начальника!
— Таксисты на частников не ворчат из-за клиентуры?
— Ну, умный таксист шуметь не будет. Ему же выгоден частник. Тот спросит до аэропорта тридцатку, так пассажир бежит к государственной тачке и сам за два червонца предлагает ехать, а там всего червонец набивает. А меж собой что нам делить, будь человеком и весь секрет.
— Не скучно одному?
— Да таксист всегда один. На линию выскочил и кто тебе нужен? — Никто. В гараже только на ремонте. Пустяки это, бог с ним, а вот ты цветы продаешь, там говорят, рекетиры, мафия… Правда, нет?
— Говорят, говорят везде она есть. У вас что нет? — Володька еще раз затянулся, посмотрел на окурок, выбросил его за опущенное стекло.
— Дефицит, заботай его комар. С мафией я здесь не встречался, может, она меня про запас держит, на десерт. Вот в Тобольск ездил со свояком, там да, было дело. Стою на рынке, торгую. Подходит парень, здоровый такой, в джинсе. Поздоровался честь по чести, а потом говорит мне — ты доход имеешь? — Имеешь! Так вот, делиться надо. Я рот открыл, растерялся, а свояк неподалеку был, нашего возраста, но крученый… Иди, говорит, не мешать работать. Свояк-то там живет, многих знает. Парень отвалил. Все может быть.
Вот я недавно ездил в Ленинград, в отпуск. Паренек там пивом торговал. Со всех по трояку брал за бутылку, а мне по рублю отдал и еще завернул в бумагу. Иду, думаю, какой день хороший — пива без скандала купил, по дешевке. Жене говорю, а она — ты что не понял? Он же тебя по «прикиду» за мафию принял. Посмотрел на себя — точно, одет-то не хреново. Вон к тебе пассажирка идет, бери, а то отвлекаю от работы, — он кивнул в сторону пожилой женщины, Которая, оставив чуть в стороне большую черную сумку, подходила к машине. Виктор приоткрыл дверь. — Куда, мать, собралась, что за беда?
— На курорт, сынок, еду, на курорт — будь он не ладен! Сколько уж времени добираюсь, — она остановилась, поправила на голове сбившийся платок, одернула ворот выцветшего, когда-то коричневого плаща, — Почитай, сутки на ногах, с под Ханты-Мансийска я, гудят ноги-то. Вот тебе и курорт, надо бы хуже, да некуда. Давай-ко, отвези, сынок, говорят, неподалеку это.
— Неподалеку? Не знаю, а может вам пансионат Оловянникова, так это далеко.
— Во-во, — обрадовалась женщина, — Мне и в Тараскуле так и сказали.
— В каком Тараскуле? — не понял Виктор. — Причем здесь Тараскуль? А… ладно, — он повернулся к своему собеседнику, — Извини, повезу тетку, — все перепутала. Корзинку не забудь.
— Да вижу, — тот взял корзинку, — Садись, бабка, отдыхай от курортов!
Виктор уложил в багажник сумку, — Едем, мать, не горюй!
Вывернули с автовокзала на путепровод. Дал бог пассажирку — пансионат этот не пришей рукав, куда потом ехать? Хорошо, хоть кто в аэропорт будет дорогой.
А вон мужик с Чемоданами на остановке. — Куда, отец, в аэропорт? Садись, а то еду не то, не се, аж голова заболела. Нормально, от пансионата до порта рукой подать.
Кольцевая дорога у заправки на выходе с микрорайонов забита машинами. Конец квартала, к колонкам не протиснуться. Длиннущий КамАЗ пытается через очередь легковушек пробиться к дизтопливу, — пустите, мать вашу… — талоны пропадают!
Да, особой свободы от былой Действительности Виктор не ощутил и поныне. Ее недовольное лицо хмурилось с пустых полок автомагазина, высовывалось из тощих кошельков пассажиров, выглядывало из-под фуражек прямых, как жезл, гаишников, уныло тянувших привычное, что с тобой они согласны, но раз не выполнил требование этого, одиноко стоящего дорожного знака, то они — люди маленькие, подневольные, штрафовать должны, просто обязаны.
Но коль сшибет тот знак темной ночью зазевавшийся водитель или снимут его за ненадобностью, то и штрафам конец на том участке дороги. И что лучше, «мафия» при дороге или дорожный инспектор — сразу не скажешь. Там машины «восьмерки-девятки» и этот на «восьмерке», а надо тебя догнать и маловата скорость покажется, так он любую машину себе остановит, но тебя, посадившего у знака «Остановка запрещена» дуру-бабу, далекую от мудрых правил, догонит, хоть жезл пополам. Стоят они иногда под знаком рядом: тетка руку тянет, ехать хочет и инспектор жезлом помахивает, ждет, кто на тетку клюнет. Хоп, готово! Тетка следующего ловит, понять не может суть нашей жизни. Если от встречи с крутыми парнями Виктор уклонялся благодаря опыту, то опыт вторых был много богаче, здесь не оторвешься. Тут тебе бац законом-дышлом по башке и лежи — не вякай, соображай. Как не штрафовать таксиста, коль разрешено, а уж частника сам бог велел, пусть знает, с кем тягаться вздумал.
— Мать, как в Тараскуле-то оказались? — Это ж километров двадцать от города, не меньше.
— Да кто знал-то, сама ведь нигде не была. Так со стариком ездила, а чтобы одна — не бывало такого! Он и спутал меня, бестолковую. Говорит, коль путевка в Тюмень — значит, в Тараскуль. Езжай, нечего рассуждать. Был он там прошлым летом, шибко понравилось. Своя-то грязь, говорит, не такая, там лечебная. В Тараскуль, мол, и все! Приезжаю, ан нет! Горе с нами, безголовыми. Вам, говорят, надо на другой, в город. Сбаламутил меня старый, приеду — отосплюсь на нем.
— А как он вас вообще отпустил?
— Что ж делать, — она вздохнула. — Здоровья-то нет, да еще работаю сторожем. Сам тоже робит, попросили, некому, мол, больше. Он путевку и принес, подлечись маленько, а то придется на бугорок везти, — и пояснила, — Кладбище там у нас.
— Понятно, а как работаете без здоровья?
— Ну, — удивилась она, — к чему там здоровье? Вон Лександра, соседка, за семьдесят, а контору сторожит.
— А если ветер, не дай бог, упадет же!
— Что ей падать, она идет в контору и прямо в кассу. Там телефон, дверь из железа, решетки — спи спокойнехоиько. Жулик куда лезет? — в кассу, а она оттеля возьмет, да участковому брякнет, споймают, как мух.
— Ты смотри, большого ума старушка, догадалась — в кассе спать.
Виктор любил эти обстоятельные разговоры с пассажирами. Что только не рассказывают люди в дороге?! Самому не скучно и другим повеселее.
— Мать, а у вас настоящие ханты есть?
— Как нет, есть! Я сама хант, гляди! Правда, и язык уже забыла, скажи что, не пойму. Сам-то русский у меня, после войны как приехал, так и живет. Но не обижают меня, нет, что зря говорить. И отоварку иногда дадут, и к празднику вспомянут.
— Ну вот я слышал они не стареют, а вам вон сколько. Это вчера в аэропорту смотрю на цыганок, что гадают, обычно они одеты, как попало, юбки до пят, а тут джинсовые куртки на пуху и все прочее. Что такое, девки, спрашиваю, почему в джинсовых куртках? Непорядок, форму нарушаете. А одна говорит, что пристал, с Москвы разрешили в куртках ходить, понял? не мешай работать! Верно и вам приказ пришел — долго жить. Ну, ладно смеяться — вот и санаторий. Сейчас вас сразу на зарядку, здесь строго.
— Какая зарядка, лишь бы до постели добраться.
Виктор поставил ее сумку на скамеечку у ворот санатория, ну, теперь в аэропорт.
Заморосил мелкий дождь. Кружат щетки по стеклу, торопливо стирая частые капли. Колеса ударили по рельсам переезда и полетели дальше, увлекая за собой облако водяной пыли.
Аэропорт встретил привычным гомоном приезжающе — отъезжающей толпы, пестротой цыганок, умоляющих прохожих дать несколько копеечек для голодного ребенка.
— А почему они к таксистам не подходят? — иногда думал Виктор, хотя ясно, таксиста дурить, только время терять, сам тем живет. Так, бывает, тормознут пешего, если выйдешь поразмяться. Без колес-то не определишь, таксист ты или космонавт.
На стоянке замерло с полдесятка тачек. Собравшись у одной из машин, таксисты, конечно, обсуждали вечную проблему роста стоимости проезда до Свердловска или Тобольска. Тема разговоров постоянная, меняются лишь названия городов.
— Привет, мужики, никто меня не опрашивал, с большим кошелем?
— Да кому ты нужен… хотя погоди — тут чудик ходил, в Тараскуль собрался, у нас пересмена скоро, а тебе все равно. Вон мужик, худой стоит, подойди, — показал один из таксистов в сторону очереди на городской автобус. Что-то все сегодня вокруг Тараскуля крутятся, подумал Виктор, к зиме что-ли готовятся, сил набирают.
— Отец, вам в Тараскуль?
— Да, — обрадовался тот невесть откуда свалившейся удаче. — Никто не едет, пересмена говорят, а я туда первый раз. Черт его знает, как добраться.
— Сейчас долетим, бросайте сюда сумку. Отдыхать?
— Какое отдыхать, в больницу, да думаю сеструху попроведать, в Тараскуле живет. Потому, друг, и еду.
Опять застучал по крыше утихший было дождь, рисуя мутную сетку перед машиной. Это видать надолго.
— Вот, друг, времена пошли, — пожилой собеседник верно порядком намолчался за долгую дорогу до Тюмени и был рад поговорить, — Не деньги надо теперь жалеть — здоровье! Я кому сейчас нужен? — спросил он, сам и ответил. — Ни-ко-му! Никому я, разтудыттвою мать не нужен, и леспромхозу тоже, на хрен я ему сдался, такой! А я ведь, друг, всю жизнь на валке отбухал, с 62 года пахал, и вот… — он беспомощно развел руками, — сносился, друг! Сносился вчистую, второй год не работаю.
— Все по больницам?
— Нет, только сейчас. Я же пенсию вырвал с леспромхоза — профессиональная болезнь, не шутка это. Понял? Меня с валки медицина сняла. Сейчас мне райисполком плотит? — Плотит, и райсобес плотит. Вот сколько проживу — все плотить будут. А как иначе? Третья группа у меня, — профессиональное заболевание, — он многозначительно взглянул на Виктора, не кое-как, мол, знай наших.
— А какое в лесу профзаболевание, не в шахте вроде работаешь?
— Я и сам раньше не слышал, а вот чувствую, елки-моталки, руки мерзнут. Рукавицы потеплей одену — все одно мерзнут. Вишь, какие руки у меня холодные. Холодные, да?
Он берет в свои руки ладонь Виктора. Смеется.
— Это говорят от пилы, трясет ее в руках-то, такую тяжесть. Медкомиссию проходили тогда, а врач, что по нервам, спрашивает, — мужики, жалобы есть? — Нет, говорю, только вот руки мерзнут. Это, говорит, сейчас спытаем, — иди сюда, друг! И на таз с водой показывает. А там лед плавает со снегом. Отпускай, друг, сюда руки! Я руки сунул в воду, смотрим, а пальцы-то у меня белые! Все, здесь, значит, и болит. Четверо вальщиков нас было, и всех доктор споймал. Через пару дней полетели в областную больницу — первой степени заболевание.
— И много у вас таких больных?
— Ох, много, друг! Это и у шоферей бывает, и у трактористов тоже, да ты и себя можешь спробовать тоже, сунь руки в воду со снегом, пальцы белеют? — Все, значит. Красные? — Крути баранку покамест… Я-то сейчас ворота охраняю, при гараже. А помню раньше весело было. Как мы работали! Что мороз? Едешь на работу в деляну на машине, будка-то из досок да фанеры, холодно, темень, мороз трещит, а воздух! — свежий, густой, а тебе легко… прямо душа отрывается. У тебя, друг, душа отрывается? Некогда, говоришь, отрываться, да, — это не в лесу. Навздеваешься утром, а начнешь работать — свитерок на тебе, пиджачишко и вот, — двенадцать с половиной килограмм в руках. Бегаешь, как метеор. Смотришь, вечеряет, пора домой. Бывает, лес повырубаем, за сто километров ездим, а потом сбираемся и всем поселком дальше, в чащобу, там лесу много. Я несколько раз так переезжал. Что лучше лесу есть? Не знаю, друг, такого места. Я лес люблю!
— А помните кино было «Девчата»? Там повариха обеды разносила, у вас так было?
— Что ты, друг, это кино! — там обеды таскают. У нас всухомятку, что с собой прихватишь. Видать желудок с того и начал болеть, да и руки-то вишь какие, одно к другому минусом идет. — Он помолчал. — А ведь как хорошо было!
— Чего в больницу-то?
— В онкологию, врач говорит, ты пообследуйся — ноет желудок, спасу нет. Слушай, друг, а может ничего страшного, бывает же такое. Что ты молчишь?
— Да не молчу я, отец, что вы так, может, и правда ничего.
Ну жизнь! Сам вот тоже думал — работа интересная, время быстро идет — хорошо. А теперь не пo cебе становиться, боже, как летит время. Интересно говоришь, а что было за смену, потом и не вспомнишь. Машину моешь, а в голове серый асфальт и усталость. Да и сейчас не легче, свобода — недешевое удовольствие. Ну, ладно об этом, чего на жалость давить, сам захотел — получай с верхом, узнай, что почем! Теперь узнал, понял даже, что заробить сегодня сотню — другую рублей можно, а что с них? Новая машина на «толчке» под сто тысяч тянет. Сейчас, а завтра? Чтоб их выжать, несколько «Москвичей» насмерть загнать надо. Значит, не главное побольше заработать: машину расхлестать — дело не
хитрое, деньги дешевеют, главное сейчас — ее сохранить. Вот она — истина на сегодня! Нынешняя жизнь — большой учитель. Год уже тянул Виктор лямку свободы, но плечи не натер. Изменился — это верно. У него появилась уверенность, нет, не в завтрашнем счастливом дне, а уверенность в себе. Если я смогу содержать себя сегодня, думал он, — почему же я не смогу это сделать завтра? Те же руки, голова — все то же, но сейчас есть еще опыт, а вчера-то его не было, было лишь желание, желание независимости. Встанет машина — сделаю. А развалится совсем, ну так что? Руки-то при мне, а они работы любой не боятся. Хотя рабочие дни его растянулись неимоверно, а число их увеличилось, расставаться с этой нелегкой свободой не хотел, лишь поправлял ее лямку, когда становилось невмоготу и опять вперед.
Лес раздвинулся, уступая место многоэтажкам курортного поселка. Оставшись один, Виктор долго глядел вслед уходящему пассажиру, затем, протерев забрызганное грязью лобовое стекло, подъехал к автобусной остановке. На остановке безлюдно, лишь в сторонке хмурый, усатый гражданин старательно изучал прибитую к столбу желтую фанерку с расписанием движения автобусов. Было ему на вид лет сорок, но роскошную шевелюру и пышные вислые усы уже украшала обильная седина. Красавец! Что стоит, мучается, — думал Виктор, отдал бы червонец, для приличия, все не порожняком гнать, да и двинули в город.
Усачу в конце концов надоело изучать древнее расписание. Он поправил висевшую через плечо сумку, закурил, смял пустую сигаретную пачку, с сожалением бросил в грязную урну, что стояла в углу автобусного павильончика, и стал смотреть на желтый лес. На стоящую рядом машину не глядел. Ладно, мы не гордые, сами спросим:
— В город, земляк?
Усач помедлил с ответом, вздохнул, — В город, только на автобусе, пустой я, брат…, как барабан. Езжай, до порта сам доберусь как-нибудь и в Ноябрьск. Я ей устрою рапсодию…
— Хм-м, я-то уеду, да думаю, червонец у вас найдется, чем здесь стоять. Не велики деньги…
— Червонец говоришь? Погоди, погоди, — поглядим, что у меня есть, — он пошарил в карманах ветровки, сунулся в левый карман брюк — пусто.
— А, во! Смотри где, в этом! — вытащил из правого кармана смятые пятерки. Пересчитал, расправляя на ладони.
— Поехали! — выдохнул он облегченно, — С города до порта ближе, а в порту, брат, свои…, — снял с плеча сумку, старательно пошаркал туфлями об асфальт, счищая мокрый песок. Сев в машину, долго глядел на удаляющийся поселок.
— Это ж надо, а! Приехал утром, и вот назад, отдохнул. Это же подумать страшно, страшно, брат, и обидно. Я прямо потрясен! — Усач протяжно вздохнул и уставился в окно.
Узкая серая полоска дороги бежала через лес. Мокрые деревья качались под порывами ветра, расставаясь с последней листвой, обнажая ребра голых веток. День перевалил во вторую половину. Солнце, пробившись сквозь рваные тучи, скользнуло запоздалым лучом по рыжей коре сосен, прошлось по салону, запуталось в седых усах собеседника. Он заворочался, щуря глаза.
— Во, запекло напоследок, а, может, постоит еще погодка? Хотя мне все одно назад-то пилить. Теперь без разницы.
— Что случилось?
— Ох, брат, что она натворила, ты бы только знал! Жена-шалава, она собирала сумку. Лучше бы я сам собирался, — он заскрипел зубами, покачивая головой. — Дай, брат, закурить с горя!
— Не курю, извини. Что жена-то натворила?
— Да…, наломала дров, она же, шалава, путевку-то на курорт не положила! Я здесь все карманы пересчитал, повыворачивал, сумку даже вывернул, вот так, как чулок. Нет же, все тут — путевки нет! Я к главврачу — не верят! Давай, говорят, путевку, если все без путевок поедут — в поселке ложек не хватит.
— Пошли телеграмму — пусть высылает. Что, такому орлу, стреляться из-за непутевой бабы?
— Понятно, брат, но тогда бичевать где-то надо пока. Я что в партизаны пойду? И кошелек мой не положила. У-у-ух, убью, как кота! Французы, думаешь, почему баб не любят? А я знаю — вот за такие делишки!
— Убьешь, значит?
Усач помолчал, очевидно, обдумывая предстоящее злодейство, поправил без видимой надобности свою богатейшую шевелюру и продолжал задумчиво. — Нет, брат, тут горячиться опасно. Я вот прикидываю, не хотела она моего курорта, страшно ревнивая, ужас просто…
Виктор удивился. — Но это же подлость с ее стороны, в полете крылья подрезала. Неужели так сильно любит?
— Сильно, брат, сильно!
— Трезвый поехал сюда?
— Ну, а как? Как иначе? Я же… Я же на нее понадеялся! — Он задохнулся от возмущения, так переживал. — Я ей доверил! Вот выехал, вырвался, так сказать, и… обратно кандыбаю. Беда, брат! Но все равно я поеду, я разве так оставлю это дело? Сейчас путевку возьму и назад. Я упрямый, я это дело на самотек не пущу! Я доведу до заслуженного конца.
— Да, крутой ты парень. А если она сейчас твой паспорт спрячет?
— Ну ты шо? — Усач недоверчиво поглядел на Виктора,
— Неужели до того дело дойдет, до высшей точки? Нет, не спрячет, ошибаешься, брат, глубоко ошибаешься! Теперь я контролировать буду — каждый гвоздь, каждую спичку! Я все булавки пересчитаю, учет и контроль — только так! Иначе не будет!
— Убивать не будешь?
— На кой хрен убивать ее? Мы ведь с ней живем-то хорошо. Она любит меня до изнеможения, сама так говорит. Я с работы приду, она смотрит на меня, — Вася, тебе шо? — А не шо! — говорю, дай умыться, потом вопросы. Я дома такой серьезный всегда. Не поважаю шутки шутить. Сейчас приеду, на шею кинется. Вася! А я нет, я для фасону кулаком раз… по столу! Зашибу, шалава, за такой отдых! Это же надо, как не везет. Но она не умышленно это сделала, я ей верю, она рассеянная. Ни черта не помнит, ей до лампочки все. Моя здесь вина и немалая: не проконтролировал. Я что покидал на стол, то она и положила. Путевку-то видать не кинул. Жена, ясно, и не хотела…, но она, — он опять закипел,
— Она не может мне препятствовать потому, что, если я захотел чего, для меня препятствий нет! Да я! — Усач даже сплюнул на пол от своей решительности, но тут же спохватился,
— Извини, брат, погорячился. В общем, признаюсь, здесь моя вина, я ведь перед тем поддал, как следует… так-то не поддаю, а тут был грех.
— А в самолет как сел?
— Что мне самолет, я там работаю. Своего брата всегда загрузят, на руках занесут, сумку в зубы и…
— Что ж путевку в зубы не сунули?
— Вот беда, не сунули, — он засмеялся, затем встрепенулся, — Постой, брат, не гони сильно, ну все, проехали! Дятел там был на дереве, у дороги. Здоровенный такой. Вот долбил… Давно я дятлов не видел. Да… Вот и меня также по башке жизнь тюкает. Вечно мне не везет. А может я матерюсь в Христа, в бога, так бог меня наказывает, но он еще и не такое видит. Терпит же!
— Может, терпение кончилось богово?
Машина подъезжала к городу. Виктор решил подвезти собеседника до транспортного агентства. Отсюда легче уехать автобусом в аэропорт.
— Я думаю, — продолжил мысль Виктор, — Вам надо реабилитироваться перед богом, очиститься. Надо попробовать в Маркса ругаться или в кого другого из них. Бог услышит и прощать начнет.
Пассажир заворочался на сиденье, заметно повеселел.
— Точно, теперь я на Маркса переключусь. Бог-то не дурак — может и простить. Хороша мысль, а то не везет и все! Так жить нельзя, я тебе конкретно скажу, нель-зя!
— Но вот думаю, — он помолчал, — Если жена хорошо уговорит, совсем на курорт не поеду. Куда она без меня? Курорт, брат, не главное. Все, вон мой автобус у агентства стоит. Подумаешь, курорт…
День катился к вечеру. Осенью темнота ранняя, да еще время сдвинули на час назад. Шесть часов, а уж хоть глаз коли. По темноте такая работа? Всякая шушера вылезает на асфальт, в основном-то водку ищут, да кто ее припас? Блеснет в свете фар портупея милиционера и опять катится, мигая огнями, нескончаемый поток автомобилей. Виктор свернул с Республики на Профсоюзную, здесь потише, сейчас на заправку и все, хватит на сегодня. Фары высвечивали одиноких прохожих, спешащих в подъезды домов, там было сухо и тепло от ребристых батарей. Внезапно на асфальт из придорожных кустов вынырнул взъерошенный длинноволосый парень. Выскочив на середину улицы, он сунулся на бегу к машине, махая рукой, пытаясь, очевидно, остановить. Пьяный что-ли?
Виктор и днем таким не останавливался, что искать на свою шею приключений. Так и сейчас, включив для видимости правый поворот, торможу, мол, не лезь под колеса, поравнялся с парнем, затем взял чуть левее и вперед — больше газу! Но правое заднее колесо, хватив грязи, пробуксовало, и машина двигалась медленно. Парень успел в темноте ухватиться за ручку двери и бежал, не отставая. Ну что тебя тащит под колеса? Виктор, дотянувшись до правой двери, на ходу чуть приоткрыл ее и резко толкнул ею бегущего. Тот отлетел в сторону, опустив ручку, но продолжал бежать. Что такое, вроде не пьяный, куда ж ты под колеса лезешь? Притормаживая, Виктор крикнул через опущенное стекло, — Ты что такой упрямый? Не понял что ли? Не лезь под колеса! Задыхаясь от бега, парень торопливо пытался пояснить,
— Батя, выручай, гонятся сзади, трое там, бабки требуют. Помоги, батя!
Знакомое дело, бывает ночами, а тут еще вроде вечер.
— Садись, друг, скорее!
Парнишка прыгнул в салон, тяжело дышал, — Давай, батя, гони! Отвези до дома печати! Там рядом, я забегу к себе, рассчитаюсь с вами.
— Да брось ты, какой расчет! Я тебя самого поначалу за шпану принял. Сейчас мы от них оторвемся.
Да, попал в переплет парнишка. Ладно, высадим его и на заправку. Хорошо, если там очередь не с километр. Что-то я и с обедом нынче пролетел, как фанера над Парижем. Или потому все пошло наперекосяк, что первой ту тетку посадил, Нельзя, говорят, работу с бабы начинать, масть не пойдет.
Ну что, мустанг, пора в стойло?
БОРИС КОМАРОВ
ВЕЧЕРНЕЕ ТАКСИ
Учителю и другу Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву посвящаю.
Автор
(из записок таксиста)
ДЕНЬ КАК ДЕНЬ
— Ну вот, опять заело внутренний замок, когда его заменю? А, может, так и лучше, глядишь машину не угонят. Наконец-то…
Он распахнул ворота гаража. Включил свет, бочком протиснулся к капоту машины, приподняв его, вытянул щуп уровня масла. Нормально. Завел двигатель, чуть выждал и, тихонько пятясь, выкатил из гаража. Пусть здесь работает, прогревается. «Москвич» — не мустанг, но говорят пони — тоже кони, если приглядеться.
Ломался «Москвич» частенько, но имел и достоинство — не совсем сгнил, было к чему заплату прихватить по надобности. Все меняется, приходит в ветхость, будь то машина или что другое, да вот человек — и тот па месте не стоит. Хотя, как сказать, еще и от обстоятельств зависит.
Виктор раньше в таксопарке работал, там иначе. Витьком придешь, Витьком и уйдешь, или Витькой, ну можешь Виктором стать, а вот, чтобы Виктором Петровичем — этого нет. Некогда стариться, думать о том некогда. Все бегом, бегом, то план горит, то чаевые не выходят. Как без чаевых? Из-за них сюда и работать идут. Всем деньги нужны, от уборщицы до самого таксомоторного верха. Не ошибись, таксист, напрягай извилины, как поделиться, кому сколько дать. Этим и спасешься от разных производственных бед. Берите ради бога, лишь бы фамилия не мелькала. Не попался сегодня, ну и хорошо, пусть завтра, лишь бы не сейчас. А завтра: то подбор пассажиров, то обсчет, то ГАИ землю роет — хоть по воздуху летай, да много всего может приключиться. Живешь-то не зарплатой, на зарплату ноги протянешь с угла на угол. Говорят еще Петр I положил торгашам малую плату — остальное украдут. А что продавец, что таксист — один черт, потому Петров указ и на него действует. Но уж если попался, то отвечай перед инструкцией такой-то по всей строгости, и мы, начальники всех мастей, тебя, подлеца, больше не знаем, не желаем видеть. Шустро бежит таксист, уворачиваясь от напастей, по жизненным виткам: план, «чай», контролеры-ревизоры, гаишники — все позади. Выше и выше — вот она — вершина водительского искусства, ухватил, достиг стабильности движения, но что это… что-то с сердцем, вроде клинит, падает скорость до нуля. Прибежал брат, укачало от быстрого бега, сам не заметил. Потому, видать, и не живут таксисты долго.
Было Виктору под сорок, и немало одногодков видел он в диспетчерской таксопарка на мутных фотокарточках за стеклянной стойкой, а рядом сопроводиловка с просьбой, парой слов — окажите помощь по причине похорон. Дежурный рубль он отдавал, в суть не лез. Что неясного: не инфаркт, так язва, а не это — значит, рак. Кого то не ожидает?
Лет десять назад случилась в парке заминка с выборами головы профкома: или нужного чиновника не нашлось или по плану в народ идти полагалось, бог его знает, только позвали Виктора наверх, давай, дорогой, председательствуй, а мы тебя подучим, подправим, где надо.
Виктор прикинул и так, и этак, вроде при начальстве бу-бу, не баранку ночами крутить, доверяют так сказать, а потом переиначил. А что я там стану делать? Среди начальства раньше не терся… Смогу ли я как бывший почетный председатель до директора вприпрыжку бегать, поддакнуть вовремя или наоборот, не вякнуть? Вряд ли, тому искусству загодя учиться надо. А в руководящей компашке смогу посемейному столик сообразить? Тоже нет.
Но главное, казалось ему, в другом, то так и лезло в голову. Вот умри в парке кто, кому хоронить? Профкому. Нет, не смогу, то ж надо быть солидным, степенным мужиком, родственников успокаивать и прочее.
Отказался, но привычной роковой концовки себе ждать не хотелось и как только первые частники в Тюмени рискнули па равных с видавшими виды таксистами, не таясь, возить горожан, Виктор, изрядно поколебавшись, решил к ним присоединиться, испытать, сможет ли он, как к примеру, его нешибко грамотный дед жить маленьким, но своим хозяйством, парой вот этих рук, не прячась за широкую спину жуликоватого государственного дяди. Неужели он, без наставлений, без понуканий, без пинков ни на что дельное не способен?
Были еще вопросы острее, легко сказать — положить трудовую книжку в домашний шкафчик. Всю жизнь где-то числился, куда-то вызывали, за что-то расписывался и вдруг, как обвал — один! Как в ледяную воду провалился и не страшно там, а холодно. Таксистов увидишь, где пашешь-то, а что сказать? Соврать, ниже себя, скажешь, нигде, а у самого в груди душе тесно — а ведь точно — нигде, выскочил из привычной жизненной колеи, такой накатанной. Неужели это я встал насупротив государственной махины, господи, дай силы проснуться! А если, стучало в голове, заболею или что похуже случится, тогда как? Никак, но ты, что болеть собрался или работать, вот и работай.
Виктор выключил в гараже свет, закрыл ворота, повесил пару наружных замков. Пусть все висят, жмут прохожим на психику. В машине достал из «бардачка» потрепанный блокнот, сверил показания спидометра со вчерашними. В этом блокноте он расписывал все, что случилось за день: когда
выехал, заправлялся ли, что ломалось, сколько проехал. Хочешь — не хочешь, а без системы никуда. Техника наша известная, пробежал тыщи три — смотри, что там внизу отвалилось или вытекло, а если тысяч двенадцать — смотри тормоза, рулевые тяги. Не доглядишь — будет в пути работа. Последнее это дело — на «удавке» в гараж тащиться. Виктор спрятал блокнот, все — пора работать, погнали.
Включил передачу, подразогнался и вылетел из оврага. Мода такая на Руси — строить гаражи в оврагах. А чем их кооператив хуже других? — Ничем, центр города, а овраг вот он, настоящий, с ручейком. Сейчас хорошо наверх вылетать, а зимой? Нет, зимой, чтоб выскочить, большим кудесником надо быть. Вылетишь на половину подъема, покрутишь колесами, скользко, и назад попрешь: где же на такую горищу скорость набрать. Пошел по новой, разгоняешься… и так, туда — сюда… Но есть верно бог на небе, смотрит, смотрит на эти маневры, а потом раз… и будто подпихнет наверх, хватит мол, парень, на сегодня тренироваться, завтра продолжим.
Он проехал через грязную улочку деревянных домишек, попрыгал колесами на уложенных кое-как бетонных плитах, соединяющих «частный сектор» с широкой улицей многоэтажек, приостановился.
Порывы свежего осеннего ветра гнали желтую листву по сухому асфальту. Осень в этом году, что надо! Зиму когда ждешь? Когда грязь невмоготу. Умна природа. Бывает до того слякотью доканает, что не знаешь, куда деваться. Темнеет рано, видимости никакой, еле заметный, сквозь мутное стекло, свет фар отсвечивает от грязных луж. Вынырнет из кустов прохожий, как думаешь раньше не заметил, черт их носит в эту пору. Пусть скорее снег. Но если осенью сухо, как сейчас, то о зиме и не думаешь.
Куда поедем? А давай на автовокзал, давно там не был. Вчера не был — это точно, не пришлось, все жедэвокзал да аэропорт или что-то рядом с ними. Больше Виктор старался никуда не ездить. Называйте меня хоть как, — говорил он, — не поеду. Увидел раз синенькую брошюрку норм износа деталей таксомоторов и был поражен, — в городской суете на том же расстоянии, такси изнашивается дважды быстрее, чем другая машина. Вот и выбирай — жить тебе долго или встать на колени в городской суматохе. За город он тоже не ездил: и резина плохая, и язык не поворачивается назвать цену, что устраивала его разбитных коллег. Он им не завидовал, каждый работает, как может, но и торопливых пассажиров особо не жалел. Едут, значит, выгодней, чем стоять.
Автовокзал рядом. На стоянке такси несколько оранжевых «Волг» с шашечками. Неподалеку покуривают частники. Прибывающих автобусов нет, нет и пассажиров. Изредка забредет потрепанный мужичок или спившаяся баба неопределенного возраста.
— Шеф, есть что-нибудь?
— Что есть?
— Ну, водка есть?
— Какая водка, батя, теперь себе не купишь, дожили. Походи, поспрашивай, может, у кого найдется. Ходил, говоришь, уже? Ну, не знаю… Три червонца гони, отвезу в коммерческий, там что-нибудь есть.
У мужичонки аж голову ведет на сторону от такой помощи. Он бредет дальше по ряду машин. Виктор здесь не задержался, да, хорошего мало. Стоять в толпе водителей он не любил, что базарить, лучше б газеты читали.
Он крутнулся вокруг вокзала. Налетай — подешевело, но никто к машине с чемоданами не бежал, желанием ехать не горел. Жаль, поедем на железнодорожный, километров десять порожняка вылезет.
— Витек! — он притормозил.
К машине направлялся плечистый парень, в кожанке, такой же кепке, в руке пустая плетеная корзина. Да это же Володька, вместе раньше работали, даже как-то сменщиками были.
— Как жизнь? А то иду, вроде лицо знакомое, смотрю — ты.
— Что жизнь наша! — Виктор снял с защелки правую переднюю дверь, открыл ее — садись, игра наша жизнь! Ты прямо культурный колхозник, с корзинкой. Давно с такси ушел?
— Давно, года три будет, — он сел рядом, корзину бросил на заднее сиденье, — Знаешь, спина замучила. Раньше терпел, ну схожу раз в год на больничный, бог с ним, так у многих бывает, а однажды выезжаю в первую смену, сменщик со второй-то всю ночь работал. Извини, у тебя курить можно? Я помню, ты не курил раньше.
— Кури, кури, можно.
— Ну, раз можно, — он вытащил из кармана куртки пачку «Космоса», закурив, опустил стекло двери, все дыму меньше. — Пересменились мы, я сменщика отпустил, торопился он, машину через мойку прогнал, взял путевку, а стекла в салоне после мойки запотели, сам знаешь. Выезжаю из парка, видимость хреновая, ну и задним колесом свалился в смотровую яму. Пять часов утра, все машины на линию, а я им дорогу перекрыл. Пробка, из гаража не выехать. Я ни вперед — ни назад, балкой заднего моста зацепился за окантовку ямы.
Толпа хотела руками поднять, не получается колесо стенкой зажало. Короче, выехал я из гаража в седьмом часу утра. Стал в багажник трос укладывать и, знаешь, согнулся, а разогнуться никак, не могу и все… Путевку сдал диспетчеру и домой, отработал.
Жена потом говорит — бросай эту работу, что другого дела нет? Легко сказать — бросай, а где я нужен еще? Она говорит, хоть где, издыхать что-ли из-за этого, другие вон сторожем оформятся — трое суток свободных, делай что хочешь, да хоть цветы продавай. Она сама с юга, там многие цветы выращивают. Так и сделал — сторожем устроился Поехал на юг, к теще, привез цветов — здесь продавал, в Тобольск ездил. Навар есть, и спасибо говорят, не ленись только. А ты как?
— Да вот видишь, на своей езжу. В таксопарке невмоготу стало. Работа в день, да в ночь, и во сне все едешь. Получил новую машину, трехсменку, а график у нас был с пересменой в семь утра, выходные, как попало. В ночь работаешь — вся ночь твоя, а днем если — все часы пик твои. Как другие терпят — не знаю, а у меня через месяц кровь носом пошла. Не высыпаешься же! С ночи придешь, спишь часа три и все, больше не хочешь, лишь головная боль. Ну, думаю, вас к черту с такой новой машиной! Куда идти не знаю, а тут на своих стало можно работать, я «Москвичонка» подшаманил и вот — езжу. Дальше посмотрим.
— Не бухаешь? — Свобода же, делай, что хочешь.
— Нет, если пить будешь — пропал, не сможешь работать. Тут сам себе начальник, как в троллейбусе пишут — «Совесть — главный контролер». Во, это больше нам подходит. Естественный отбор. Я ведь раньше (еще на тачке) с того и курить бросил, сам заметил, уставать стал. Бывало, по двенадцать часов работали и терпимо, а тут по восемь и ничего не соображаешь — усталость. Ну, думаю, если хочешь жить, что-то бросай. Работать не бросишь, значит, бросим курить. Бывает, спишь и видишь будто куришь. Испугаешься, я же бросил вроде, а потом говоришь себе — это же во сне. Организм-то требует помимо тебя.
— Силен ты, однако. Ну, а с ремонтом как? В таксопарк не наездишься по каждой мелочи.
— Сам делаю, дешевле, чем просить кого. Эстакада рядом с гаражом, в кооперативе, а совсем холодно будет, то можно и в гараже домкратом машину вывесить. Что вдвоем делать, тормоза прокачать или тяжесть какая, сын поможет, шестнадцать лет уже. Покажешь, сообразит. Ну, а запчасти, что в таксопарке, что здесь, сам покупаешь.
— Жена не ворчит, что с таксопарка ушел?
— Наоборот, теперь все выходные дома, на глазах, так сказать, хоть в кино иди. Да ей какая разница? Что раньше была зарплата 20 числа, что сейчас столько же двадцатого отдаю. Ну, запас еще какой-то надо иметь на случай крупного ремонта. Здесь же как? Работаешь — деньги тебе идут, чуть встал — с тебя пошли — убывают. Во, экономика подгоняет, не надо начальника!
— Таксисты на частников не ворчат из-за клиентуры?
— Ну, умный таксист шуметь не будет. Ему же выгоден частник. Тот спросит до аэропорта тридцатку, так пассажир бежит к государственной тачке и сам за два червонца предлагает ехать, а там всего червонец набивает. А меж собой что нам делить, будь человеком и весь секрет.
— Не скучно одному?
— Да таксист всегда один. На линию выскочил и кто тебе нужен? — Никто. В гараже только на ремонте. Пустяки это, бог с ним, а вот ты цветы продаешь, там говорят, рекетиры, мафия… Правда, нет?
— Говорят, говорят везде она есть. У вас что нет? — Володька еще раз затянулся, посмотрел на окурок, выбросил его за опущенное стекло.
— Дефицит, заботай его комар. С мафией я здесь не встречался, может, она меня про запас держит, на десерт. Вот в Тобольск ездил со свояком, там да, было дело. Стою на рынке, торгую. Подходит парень, здоровый такой, в джинсе. Поздоровался честь по чести, а потом говорит мне — ты доход имеешь? — Имеешь! Так вот, делиться надо. Я рот открыл, растерялся, а свояк неподалеку был, нашего возраста, но крученый… Иди, говорит, не мешать работать. Свояк-то там живет, многих знает. Парень отвалил. Все может быть.
Вот я недавно ездил в Ленинград, в отпуск. Паренек там пивом торговал. Со всех по трояку брал за бутылку, а мне по рублю отдал и еще завернул в бумагу. Иду, думаю, какой день хороший — пива без скандала купил, по дешевке. Жене говорю, а она — ты что не понял? Он же тебя по «прикиду» за мафию принял. Посмотрел на себя — точно, одет-то не хреново. Вон к тебе пассажирка идет, бери, а то отвлекаю от работы, — он кивнул в сторону пожилой женщины, Которая, оставив чуть в стороне большую черную сумку, подходила к машине. Виктор приоткрыл дверь. — Куда, мать, собралась, что за беда?
— На курорт, сынок, еду, на курорт — будь он не ладен! Сколько уж времени добираюсь, — она остановилась, поправила на голове сбившийся платок, одернула ворот выцветшего, когда-то коричневого плаща, — Почитай, сутки на ногах, с под Ханты-Мансийска я, гудят ноги-то. Вот тебе и курорт, надо бы хуже, да некуда. Давай-ко, отвези, сынок, говорят, неподалеку это.
— Неподалеку? Не знаю, а может вам пансионат Оловянникова, так это далеко.
— Во-во, — обрадовалась женщина, — Мне и в Тараскуле так и сказали.
— В каком Тараскуле? — не понял Виктор. — Причем здесь Тараскуль? А… ладно, — он повернулся к своему собеседнику, — Извини, повезу тетку, — все перепутала. Корзинку не забудь.
— Да вижу, — тот взял корзинку, — Садись, бабка, отдыхай от курортов!
Виктор уложил в багажник сумку, — Едем, мать, не горюй!
Вывернули с автовокзала на путепровод. Дал бог пассажирку — пансионат этот не пришей рукав, куда потом ехать? Хорошо, хоть кто в аэропорт будет дорогой.
А вон мужик с Чемоданами на остановке. — Куда, отец, в аэропорт? Садись, а то еду не то, не се, аж голова заболела. Нормально, от пансионата до порта рукой подать.
Кольцевая дорога у заправки на выходе с микрорайонов забита машинами. Конец квартала, к колонкам не протиснуться. Длиннущий КамАЗ пытается через очередь легковушек пробиться к дизтопливу, — пустите, мать вашу… — талоны пропадают!
Да, особой свободы от былой Действительности Виктор не ощутил и поныне. Ее недовольное лицо хмурилось с пустых полок автомагазина, высовывалось из тощих кошельков пассажиров, выглядывало из-под фуражек прямых, как жезл, гаишников, уныло тянувших привычное, что с тобой они согласны, но раз не выполнил требование этого, одиноко стоящего дорожного знака, то они — люди маленькие, подневольные, штрафовать должны, просто обязаны.
Но коль сшибет тот знак темной ночью зазевавшийся водитель или снимут его за ненадобностью, то и штрафам конец на том участке дороги. И что лучше, «мафия» при дороге или дорожный инспектор — сразу не скажешь. Там машины «восьмерки-девятки» и этот на «восьмерке», а надо тебя догнать и маловата скорость покажется, так он любую машину себе остановит, но тебя, посадившего у знака «Остановка запрещена» дуру-бабу, далекую от мудрых правил, догонит, хоть жезл пополам. Стоят они иногда под знаком рядом: тетка руку тянет, ехать хочет и инспектор жезлом помахивает, ждет, кто на тетку клюнет. Хоп, готово! Тетка следующего ловит, понять не может суть нашей жизни. Если от встречи с крутыми парнями Виктор уклонялся благодаря опыту, то опыт вторых был много богаче, здесь не оторвешься. Тут тебе бац законом-дышлом по башке и лежи — не вякай, соображай. Как не штрафовать таксиста, коль разрешено, а уж частника сам бог велел, пусть знает, с кем тягаться вздумал.
— Мать, как в Тараскуле-то оказались? — Это ж километров двадцать от города, не меньше.
— Да кто знал-то, сама ведь нигде не была. Так со стариком ездила, а чтобы одна — не бывало такого! Он и спутал меня, бестолковую. Говорит, коль путевка в Тюмень — значит, в Тараскуль. Езжай, нечего рассуждать. Был он там прошлым летом, шибко понравилось. Своя-то грязь, говорит, не такая, там лечебная. В Тараскуль, мол, и все! Приезжаю, ан нет! Горе с нами, безголовыми. Вам, говорят, надо на другой, в город. Сбаламутил меня старый, приеду — отосплюсь на нем.
— А как он вас вообще отпустил?
— Что ж делать, — она вздохнула. — Здоровья-то нет, да еще работаю сторожем. Сам тоже робит, попросили, некому, мол, больше. Он путевку и принес, подлечись маленько, а то придется на бугорок везти, — и пояснила, — Кладбище там у нас.
— Понятно, а как работаете без здоровья?
— Ну, — удивилась она, — к чему там здоровье? Вон Лександра, соседка, за семьдесят, а контору сторожит.
— А если ветер, не дай бог, упадет же!
— Что ей падать, она идет в контору и прямо в кассу. Там телефон, дверь из железа, решетки — спи спокойнехоиько. Жулик куда лезет? — в кассу, а она оттеля возьмет, да участковому брякнет, споймают, как мух.
— Ты смотри, большого ума старушка, догадалась — в кассе спать.
Виктор любил эти обстоятельные разговоры с пассажирами. Что только не рассказывают люди в дороге?! Самому не скучно и другим повеселее.
— Мать, а у вас настоящие ханты есть?
— Как нет, есть! Я сама хант, гляди! Правда, и язык уже забыла, скажи что, не пойму. Сам-то русский у меня, после войны как приехал, так и живет. Но не обижают меня, нет, что зря говорить. И отоварку иногда дадут, и к празднику вспомянут.
— Ну вот я слышал они не стареют, а вам вон сколько. Это вчера в аэропорту смотрю на цыганок, что гадают, обычно они одеты, как попало, юбки до пят, а тут джинсовые куртки на пуху и все прочее. Что такое, девки, спрашиваю, почему в джинсовых куртках? Непорядок, форму нарушаете. А одна говорит, что пристал, с Москвы разрешили в куртках ходить, понял? не мешай работать! Верно и вам приказ пришел — долго жить. Ну, ладно смеяться — вот и санаторий. Сейчас вас сразу на зарядку, здесь строго.
— Какая зарядка, лишь бы до постели добраться.
Виктор поставил ее сумку на скамеечку у ворот санатория, ну, теперь в аэропорт.
Заморосил мелкий дождь. Кружат щетки по стеклу, торопливо стирая частые капли. Колеса ударили по рельсам переезда и полетели дальше, увлекая за собой облако водяной пыли.
Аэропорт встретил привычным гомоном приезжающе — отъезжающей толпы, пестротой цыганок, умоляющих прохожих дать несколько копеечек для голодного ребенка.
— А почему они к таксистам не подходят? — иногда думал Виктор, хотя ясно, таксиста дурить, только время терять, сам тем живет. Так, бывает, тормознут пешего, если выйдешь поразмяться. Без колес-то не определишь, таксист ты или космонавт.
На стоянке замерло с полдесятка тачек. Собравшись у одной из машин, таксисты, конечно, обсуждали вечную проблему роста стоимости проезда до Свердловска или Тобольска. Тема разговоров постоянная, меняются лишь названия городов.
— Привет, мужики, никто меня не опрашивал, с большим кошелем?
— Да кому ты нужен… хотя погоди — тут чудик ходил, в Тараскуль собрался, у нас пересмена скоро, а тебе все равно. Вон мужик, худой стоит, подойди, — показал один из таксистов в сторону очереди на городской автобус. Что-то все сегодня вокруг Тараскуля крутятся, подумал Виктор, к зиме что-ли готовятся, сил набирают.
— Отец, вам в Тараскуль?
— Да, — обрадовался тот невесть откуда свалившейся удаче. — Никто не едет, пересмена говорят, а я туда первый раз. Черт его знает, как добраться.
— Сейчас долетим, бросайте сюда сумку. Отдыхать?
— Какое отдыхать, в больницу, да думаю сеструху попроведать, в Тараскуле живет. Потому, друг, и еду.
Опять застучал по крыше утихший было дождь, рисуя мутную сетку перед машиной. Это видать надолго.
— Вот, друг, времена пошли, — пожилой собеседник верно порядком намолчался за долгую дорогу до Тюмени и был рад поговорить, — Не деньги надо теперь жалеть — здоровье! Я кому сейчас нужен? — спросил он, сам и ответил. — Ни-ко-му! Никому я, разтудыттвою мать не нужен, и леспромхозу тоже, на хрен я ему сдался, такой! А я ведь, друг, всю жизнь на валке отбухал, с 62 года пахал, и вот… — он беспомощно развел руками, — сносился, друг! Сносился вчистую, второй год не работаю.
— Все по больницам?
— Нет, только сейчас. Я же пенсию вырвал с леспромхоза — профессиональная болезнь, не шутка это. Понял? Меня с валки медицина сняла. Сейчас мне райисполком плотит? — Плотит, и райсобес плотит. Вот сколько проживу — все плотить будут. А как иначе? Третья группа у меня, — профессиональное заболевание, — он многозначительно взглянул на Виктора, не кое-как, мол, знай наших.
— А какое в лесу профзаболевание, не в шахте вроде работаешь?
— Я и сам раньше не слышал, а вот чувствую, елки-моталки, руки мерзнут. Рукавицы потеплей одену — все одно мерзнут. Вишь, какие руки у меня холодные. Холодные, да?
Он берет в свои руки ладонь Виктора. Смеется.
— Это говорят от пилы, трясет ее в руках-то, такую тяжесть. Медкомиссию проходили тогда, а врач, что по нервам, спрашивает, — мужики, жалобы есть? — Нет, говорю, только вот руки мерзнут. Это, говорит, сейчас спытаем, — иди сюда, друг! И на таз с водой показывает. А там лед плавает со снегом. Отпускай, друг, сюда руки! Я руки сунул в воду, смотрим, а пальцы-то у меня белые! Все, здесь, значит, и болит. Четверо вальщиков нас было, и всех доктор споймал. Через пару дней полетели в областную больницу — первой степени заболевание.
— И много у вас таких больных?
— Ох, много, друг! Это и у шоферей бывает, и у трактористов тоже, да ты и себя можешь спробовать тоже, сунь руки в воду со снегом, пальцы белеют? — Все, значит. Красные? — Крути баранку покамест… Я-то сейчас ворота охраняю, при гараже. А помню раньше весело было. Как мы работали! Что мороз? Едешь на работу в деляну на машине, будка-то из досок да фанеры, холодно, темень, мороз трещит, а воздух! — свежий, густой, а тебе легко… прямо душа отрывается. У тебя, друг, душа отрывается? Некогда, говоришь, отрываться, да, — это не в лесу. Навздеваешься утром, а начнешь работать — свитерок на тебе, пиджачишко и вот, — двенадцать с половиной килограмм в руках. Бегаешь, как метеор. Смотришь, вечеряет, пора домой. Бывает, лес повырубаем, за сто километров ездим, а потом сбираемся и всем поселком дальше, в чащобу, там лесу много. Я несколько раз так переезжал. Что лучше лесу есть? Не знаю, друг, такого места. Я лес люблю!
— А помните кино было «Девчата»? Там повариха обеды разносила, у вас так было?
— Что ты, друг, это кино! — там обеды таскают. У нас всухомятку, что с собой прихватишь. Видать желудок с того и начал болеть, да и руки-то вишь какие, одно к другому минусом идет. — Он помолчал. — А ведь как хорошо было!
— Чего в больницу-то?
— В онкологию, врач говорит, ты пообследуйся — ноет желудок, спасу нет. Слушай, друг, а может ничего страшного, бывает же такое. Что ты молчишь?
— Да не молчу я, отец, что вы так, может, и правда ничего.
Ну жизнь! Сам вот тоже думал — работа интересная, время быстро идет — хорошо. А теперь не пo cебе становиться, боже, как летит время. Интересно говоришь, а что было за смену, потом и не вспомнишь. Машину моешь, а в голове серый асфальт и усталость. Да и сейчас не легче, свобода — недешевое удовольствие. Ну, ладно об этом, чего на жалость давить, сам захотел — получай с верхом, узнай, что почем! Теперь узнал, понял даже, что заробить сегодня сотню — другую рублей можно, а что с них? Новая машина на «толчке» под сто тысяч тянет. Сейчас, а завтра? Чтоб их выжать, несколько «Москвичей» насмерть загнать надо. Значит, не главное побольше заработать: машину расхлестать — дело не
хитрое, деньги дешевеют, главное сейчас — ее сохранить. Вот она — истина на сегодня! Нынешняя жизнь — большой учитель. Год уже тянул Виктор лямку свободы, но плечи не натер. Изменился — это верно. У него появилась уверенность, нет, не в завтрашнем счастливом дне, а уверенность в себе. Если я смогу содержать себя сегодня, думал он, — почему же я не смогу это сделать завтра? Те же руки, голова — все то же, но сейчас есть еще опыт, а вчера-то его не было, было лишь желание, желание независимости. Встанет машина — сделаю. А развалится совсем, ну так что? Руки-то при мне, а они работы любой не боятся. Хотя рабочие дни его растянулись неимоверно, а число их увеличилось, расставаться с этой нелегкой свободой не хотел, лишь поправлял ее лямку, когда становилось невмоготу и опять вперед.
Лес раздвинулся, уступая место многоэтажкам курортного поселка. Оставшись один, Виктор долго глядел вслед уходящему пассажиру, затем, протерев забрызганное грязью лобовое стекло, подъехал к автобусной остановке. На остановке безлюдно, лишь в сторонке хмурый, усатый гражданин старательно изучал прибитую к столбу желтую фанерку с расписанием движения автобусов. Было ему на вид лет сорок, но роскошную шевелюру и пышные вислые усы уже украшала обильная седина. Красавец! Что стоит, мучается, — думал Виктор, отдал бы червонец, для приличия, все не порожняком гнать, да и двинули в город.
Усачу в конце концов надоело изучать древнее расписание. Он поправил висевшую через плечо сумку, закурил, смял пустую сигаретную пачку, с сожалением бросил в грязную урну, что стояла в углу автобусного павильончика, и стал смотреть на желтый лес. На стоящую рядом машину не глядел. Ладно, мы не гордые, сами спросим:
— В город, земляк?
Усач помедлил с ответом, вздохнул, — В город, только на автобусе, пустой я, брат…, как барабан. Езжай, до порта сам доберусь как-нибудь и в Ноябрьск. Я ей устрою рапсодию…
— Хм-м, я-то уеду, да думаю, червонец у вас найдется, чем здесь стоять. Не велики деньги…
— Червонец говоришь? Погоди, погоди, — поглядим, что у меня есть, — он пошарил в карманах ветровки, сунулся в левый карман брюк — пусто.
— А, во! Смотри где, в этом! — вытащил из правого кармана смятые пятерки. Пересчитал, расправляя на ладони.
— Поехали! — выдохнул он облегченно, — С города до порта ближе, а в порту, брат, свои…, — снял с плеча сумку, старательно пошаркал туфлями об асфальт, счищая мокрый песок. Сев в машину, долго глядел на удаляющийся поселок.
— Это ж надо, а! Приехал утром, и вот назад, отдохнул. Это же подумать страшно, страшно, брат, и обидно. Я прямо потрясен! — Усач протяжно вздохнул и уставился в окно.
Узкая серая полоска дороги бежала через лес. Мокрые деревья качались под порывами ветра, расставаясь с последней листвой, обнажая ребра голых веток. День перевалил во вторую половину. Солнце, пробившись сквозь рваные тучи, скользнуло запоздалым лучом по рыжей коре сосен, прошлось по салону, запуталось в седых усах собеседника. Он заворочался, щуря глаза.
— Во, запекло напоследок, а, может, постоит еще погодка? Хотя мне все одно назад-то пилить. Теперь без разницы.
— Что случилось?
— Ох, брат, что она натворила, ты бы только знал! Жена-шалава, она собирала сумку. Лучше бы я сам собирался, — он заскрипел зубами, покачивая головой. — Дай, брат, закурить с горя!
— Не курю, извини. Что жена-то натворила?
— Да…, наломала дров, она же, шалава, путевку-то на курорт не положила! Я здесь все карманы пересчитал, повыворачивал, сумку даже вывернул, вот так, как чулок. Нет же, все тут — путевки нет! Я к главврачу — не верят! Давай, говорят, путевку, если все без путевок поедут — в поселке ложек не хватит.
— Пошли телеграмму — пусть высылает. Что, такому орлу, стреляться из-за непутевой бабы?
— Понятно, брат, но тогда бичевать где-то надо пока. Я что в партизаны пойду? И кошелек мой не положила. У-у-ух, убью, как кота! Французы, думаешь, почему баб не любят? А я знаю — вот за такие делишки!
— Убьешь, значит?
Усач помолчал, очевидно, обдумывая предстоящее злодейство, поправил без видимой надобности свою богатейшую шевелюру и продолжал задумчиво. — Нет, брат, тут горячиться опасно. Я вот прикидываю, не хотела она моего курорта, страшно ревнивая, ужас просто…
Виктор удивился. — Но это же подлость с ее стороны, в полете крылья подрезала. Неужели так сильно любит?
— Сильно, брат, сильно!
— Трезвый поехал сюда?
— Ну, а как? Как иначе? Я же… Я же на нее понадеялся! — Он задохнулся от возмущения, так переживал. — Я ей доверил! Вот выехал, вырвался, так сказать, и… обратно кандыбаю. Беда, брат! Но все равно я поеду, я разве так оставлю это дело? Сейчас путевку возьму и назад. Я упрямый, я это дело на самотек не пущу! Я доведу до заслуженного конца.
— Да, крутой ты парень. А если она сейчас твой паспорт спрячет?
— Ну ты шо? — Усач недоверчиво поглядел на Виктора,
— Неужели до того дело дойдет, до высшей точки? Нет, не спрячет, ошибаешься, брат, глубоко ошибаешься! Теперь я контролировать буду — каждый гвоздь, каждую спичку! Я все булавки пересчитаю, учет и контроль — только так! Иначе не будет!
— Убивать не будешь?
— На кой хрен убивать ее? Мы ведь с ней живем-то хорошо. Она любит меня до изнеможения, сама так говорит. Я с работы приду, она смотрит на меня, — Вася, тебе шо? — А не шо! — говорю, дай умыться, потом вопросы. Я дома такой серьезный всегда. Не поважаю шутки шутить. Сейчас приеду, на шею кинется. Вася! А я нет, я для фасону кулаком раз… по столу! Зашибу, шалава, за такой отдых! Это же надо, как не везет. Но она не умышленно это сделала, я ей верю, она рассеянная. Ни черта не помнит, ей до лампочки все. Моя здесь вина и немалая: не проконтролировал. Я что покидал на стол, то она и положила. Путевку-то видать не кинул. Жена, ясно, и не хотела…, но она, — он опять закипел,
— Она не может мне препятствовать потому, что, если я захотел чего, для меня препятствий нет! Да я! — Усач даже сплюнул на пол от своей решительности, но тут же спохватился,
— Извини, брат, погорячился. В общем, признаюсь, здесь моя вина, я ведь перед тем поддал, как следует… так-то не поддаю, а тут был грех.
— А в самолет как сел?
— Что мне самолет, я там работаю. Своего брата всегда загрузят, на руках занесут, сумку в зубы и…
— Что ж путевку в зубы не сунули?
— Вот беда, не сунули, — он засмеялся, затем встрепенулся, — Постой, брат, не гони сильно, ну все, проехали! Дятел там был на дереве, у дороги. Здоровенный такой. Вот долбил… Давно я дятлов не видел. Да… Вот и меня также по башке жизнь тюкает. Вечно мне не везет. А может я матерюсь в Христа, в бога, так бог меня наказывает, но он еще и не такое видит. Терпит же!
— Может, терпение кончилось богово?
Машина подъезжала к городу. Виктор решил подвезти собеседника до транспортного агентства. Отсюда легче уехать автобусом в аэропорт.
— Я думаю, — продолжил мысль Виктор, — Вам надо реабилитироваться перед богом, очиститься. Надо попробовать в Маркса ругаться или в кого другого из них. Бог услышит и прощать начнет.
Пассажир заворочался на сиденье, заметно повеселел.
— Точно, теперь я на Маркса переключусь. Бог-то не дурак — может и простить. Хороша мысль, а то не везет и все! Так жить нельзя, я тебе конкретно скажу, нель-зя!
— Но вот думаю, — он помолчал, — Если жена хорошо уговорит, совсем на курорт не поеду. Куда она без меня? Курорт, брат, не главное. Все, вон мой автобус у агентства стоит. Подумаешь, курорт…
День катился к вечеру. Осенью темнота ранняя, да еще время сдвинули на час назад. Шесть часов, а уж хоть глаз коли. По темноте такая работа? Всякая шушера вылезает на асфальт, в основном-то водку ищут, да кто ее припас? Блеснет в свете фар портупея милиционера и опять катится, мигая огнями, нескончаемый поток автомобилей. Виктор свернул с Республики на Профсоюзную, здесь потише, сейчас на заправку и все, хватит на сегодня. Фары высвечивали одиноких прохожих, спешащих в подъезды домов, там было сухо и тепло от ребристых батарей. Внезапно на асфальт из придорожных кустов вынырнул взъерошенный длинноволосый парень. Выскочив на середину улицы, он сунулся на бегу к машине, махая рукой, пытаясь, очевидно, остановить. Пьяный что-ли?
Виктор и днем таким не останавливался, что искать на свою шею приключений. Так и сейчас, включив для видимости правый поворот, торможу, мол, не лезь под колеса, поравнялся с парнем, затем взял чуть левее и вперед — больше газу! Но правое заднее колесо, хватив грязи, пробуксовало, и машина двигалась медленно. Парень успел в темноте ухватиться за ручку двери и бежал, не отставая. Ну что тебя тащит под колеса? Виктор, дотянувшись до правой двери, на ходу чуть приоткрыл ее и резко толкнул ею бегущего. Тот отлетел в сторону, опустив ручку, но продолжал бежать. Что такое, вроде не пьяный, куда ж ты под колеса лезешь? Притормаживая, Виктор крикнул через опущенное стекло, — Ты что такой упрямый? Не понял что ли? Не лезь под колеса! Задыхаясь от бега, парень торопливо пытался пояснить,
— Батя, выручай, гонятся сзади, трое там, бабки требуют. Помоги, батя!
Знакомое дело, бывает ночами, а тут еще вроде вечер.
— Садись, друг, скорее!
Парнишка прыгнул в салон, тяжело дышал, — Давай, батя, гони! Отвези до дома печати! Там рядом, я забегу к себе, рассчитаюсь с вами.
— Да брось ты, какой расчет! Я тебя самого поначалу за шпану принял. Сейчас мы от них оторвемся.
Да, попал в переплет парнишка. Ладно, высадим его и на заправку. Хорошо, если там очередь не с километр. Что-то я и с обедом нынче пролетел, как фанера над Парижем. Или потому все пошло наперекосяк, что первой ту тетку посадил, Нельзя, говорят, работу с бабы начинать, масть не пойдет.
Ну что, мустанг, пора в стойло?