«Вечернее такси» первая книга тюменского писателя Бориса Комарова. В его рассказах прослеживается четкая линия – борьба добра со злом. Как в обществе, так и в каждом человеке. Борис Алексеевич стремится на весы этой борьбы положить частицу своего сердца и души. И это ему удается.

БОРИС КОМАРОВ
ВЕЧЕРНЕЕ ТАКСИ
Учителю и другу Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву посвящаю.
Автор
(из записок таксиста)


Об авторе
БОРИС КОМАРОВ родился в 1950 году на станции Шеманиха Горьковской области. Окончил Арзамасский техникум механизации сельского хозяйства. В 1973 году по окончании службы в армии приехал в г. Тюмень. Здесь закончил индустриальный институт. Инженер-механик автомобильного транспорта.
Работал водителем такси, мастером, главным механиком, заместителем директора таксопарка, главным инженером.



ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
«Эта небольшая книжка родилась не за письменным столом. Ее подсказали…» Слова, принадлежащие Евгению Григорьевичу Шерману-Ананьеву здесь обрываются. Дальше нет ничего… Писатель, прекрасный добрый человек умер и я никогда не узнаю, что же он хотел сказать о книжке, которая создавалась при его непосредственном участии, что он хотел сказать об авторе, которого воспитывал каждым своим поступком, каждым своим словом в течении многих лет.
Ясно помню тот день, когда впервые увидел Ананьева. Я работал водителем такси и вот на одной из улиц Тюмени машину остановил седой бородач. Он шумно ввалился в салон.
— На вокзал!
Достал «Беломор» попросил разрешения закурить. Я сам не курю, но солидность клиента, а тем более значок участника съезда писателей на лацкане его, как потом узнал, вечнозеленого и неизнашивающегося пиджака, подействовали на меня столь ошеломляюще, что не разрешить было невозможно.
К писателям я всегда относился с большим уважением, считал их людьми недосягаемыми, неземными. Несмотря на большую разницу в нашем возрасте, он охотно отвечал на вопросы, но так как вопросов было много, а времени в обрез, он попросил меня зайти к нему домой, дал свой адрес. На другой день я пришел в дом где он жил, увидел дверь с табличкой, на которой выгравировано непривычное слово «писатель», зашел… и не пожалел об этом. С тех пор я заходил сюда в любое время суток. Я знал, если хозяин дома, а не в одной из своих вечных северных командировок, то общение с этим милым, мудрым человеком обеспечено.
Я слышал от него не только слова одобрения, не мало было и осуждающих слов. Ни один из моих рассказов не был вначале воспринят Евгением Григорьевичем положительно. Всегда наш разговор начинался с одного:
— Приготовься, Борис, сейчас я тебя буду ругать!
Говорил свои замечания по рассказу, затем давал пару
листов бумаги, исписанных своим мелким неровным почерком.
— Вот твои недостатки, дома разберись, поработай, потом заходи.
Возражений не принимал. Просто говорил:
— Я твой читатель и мне тебя читать не ин-те-рес-но! Я с тобой спорить не буду, а просто отложу в сторону твою книжку, понял!?
Я понимал и потому уходил зачастую от него ужасно опустошенным, подавленным осознанием своей бестолковости, бездарности. Шел домой, а там… все переделывал заново. Резал рассказ на куски, что-то выбрасывал, делал вставки. Захода с пятого я наконец получал высочайшее разрешение своего строгого редактора на публикацию и был счастлив. Счастлив от того, что сделал еще один маленький шажок вперед, а главное счастлив тем, что есть Учитель, друг, способный не показывая своего совершенства постепенно подтягивать меня до своего уровня.
Так была написана эта книжка. Она действительно родилась не за письменным столом. Она создавалась там, где был я — ее автор: за рулем автомобиля и во время долгих ожиданий пассажиров в аэропорту или на вокзале. Крутил ли я гайки, меняя пробитые колеса, или ехал под дождем и снегом, в грязь и в гололед, я постоянно думал о них, людях добрых и веселых в большинстве своем. У некоторых я хотел бы учиться жить, кое с кем я хотел бы поспорить, кому-то бы не подал руки при встрече. Я живу среди них и рад, что они так не похожи друг на друга.
Помог мне открыть дверь в этот удивительный мир Евгений Григорьевич Шерман-Ананьев. Дай Бог и тебе, дорогой читатель, встретить на своем жизненном пути подобного человека. А он есть, он рядом, только оглянись…
Б. Комаров.


ДЕНЬ КАК ДЕНЬ



— Ну вот, опять заело внутренний замок, когда его заменю? А, может, так и лучше, глядишь машину не угонят. Наконец-то…
Он распахнул ворота гаража. Включил свет, бочком протиснулся к капоту машины, приподняв его, вытянул щуп уровня масла. Нормально. Завел двигатель, чуть выждал и, тихонько пятясь, выкатил из гаража. Пусть здесь работает, прогревается. «Москвич» — не мустанг, но говорят пони — тоже кони, если приглядеться.
Ломался «Москвич» частенько, но имел и достоинство — не совсем сгнил, было к чему заплату прихватить по надобности. Все меняется, приходит в ветхость, будь то машина или что другое, да вот человек — и тот па месте не стоит. Хотя, как сказать, еще и от обстоятельств зависит.
Виктор раньше в таксопарке работал, там иначе. Витьком придешь, Витьком и уйдешь, или Витькой, ну можешь Виктором стать, а вот, чтобы Виктором Петровичем — этого нет. Некогда стариться, думать о том некогда. Все бегом, бегом, то план горит, то чаевые не выходят. Как без чаевых? Из-за них сюда и работать идут. Всем деньги нужны, от уборщицы до самого таксомоторного верха. Не ошибись, таксист, напрягай извилины, как поделиться, кому сколько дать. Этим и спасешься от разных производственных бед. Берите ради бога, лишь бы фамилия не мелькала. Не попался сегодня, ну и хорошо, пусть завтра, лишь бы не сейчас. А завтра: то подбор пассажиров, то обсчет, то ГАИ землю роет — хоть по воздуху летай, да много всего может приключиться. Живешь-то не зарплатой, на зарплату ноги протянешь с угла на угол. Говорят еще Петр I положил торгашам малую плату — остальное украдут. А что продавец, что таксист — один черт, потому Петров указ и на него действует. Но уж если попался, то отвечай перед инструкцией такой-то по всей строгости, и мы, начальники всех мастей, тебя, подлеца, больше не знаем, не желаем видеть. Шустро бежит таксист, уворачиваясь от напастей, по жизненным виткам: план, «чай», контролеры-ревизоры, гаишники — все позади. Выше и выше — вот она — вершина водительского искусства, ухватил, достиг стабильности движения, но что это… что-то с сердцем, вроде клинит, падает скорость до нуля. Прибежал брат, укачало от быстрого бега, сам не заметил. Потому, видать, и не живут таксисты долго.
Было Виктору под сорок, и немало одногодков видел он в диспетчерской таксопарка на мутных фотокарточках за стеклянной стойкой, а рядом сопроводиловка с просьбой, парой слов — окажите помощь по причине похорон. Дежурный рубль он отдавал, в суть не лез. Что неясного: не инфаркт, так язва, а не это — значит, рак. Кого то не ожидает?
Лет десять назад случилась в парке заминка с выборами головы профкома: или нужного чиновника не нашлось или по плану в народ идти полагалось, бог его знает, только позвали Виктора наверх, давай, дорогой, председательствуй, а мы тебя подучим, подправим, где надо.
Виктор прикинул и так, и этак, вроде при начальстве бу-бу, не баранку ночами крутить, доверяют так сказать, а потом переиначил. А что я там стану делать? Среди начальства раньше не терся… Смогу ли я как бывший почетный председатель до директора вприпрыжку бегать, поддакнуть вовремя или наоборот, не вякнуть? Вряд ли, тому искусству загодя учиться надо. А в руководящей компашке смогу посемейному столик сообразить? Тоже нет.
Но главное, казалось ему, в другом, то так и лезло в голову. Вот умри в парке кто, кому хоронить? Профкому. Нет, не смогу, то ж надо быть солидным, степенным мужиком, родственников успокаивать и прочее.
Отказался, но привычной роковой концовки себе ждать не хотелось и как только первые частники в Тюмени рискнули па равных с видавшими виды таксистами, не таясь, возить горожан, Виктор, изрядно поколебавшись, решил к ним присоединиться, испытать, сможет ли он, как к примеру, его нешибко грамотный дед жить маленьким, но своим хозяйством, парой вот этих рук, не прячась за широкую спину жуликоватого государственного дяди. Неужели он, без наставлений, без понуканий, без пинков ни на что дельное не способен?
Были еще вопросы острее, легко сказать — положить трудовую книжку в домашний шкафчик. Всю жизнь где-то числился, куда-то вызывали, за что-то расписывался и вдруг, как обвал — один! Как в ледяную воду провалился и не страшно там, а холодно. Таксистов увидишь, где пашешь-то, а что сказать? Соврать, ниже себя, скажешь, нигде, а у самого в груди душе тесно — а ведь точно — нигде, выскочил из привычной жизненной колеи, такой накатанной. Неужели это я встал насупротив государственной махины, господи, дай силы проснуться! А если, стучало в голове, заболею или что похуже случится, тогда как? Никак, но ты, что болеть собрался или работать, вот и работай.
Виктор выключил в гараже свет, закрыл ворота, повесил пару наружных замков. Пусть все висят, жмут прохожим на психику. В машине достал из «бардачка» потрепанный блокнот, сверил показания спидометра со вчерашними. В этом блокноте он расписывал все, что случилось за день: когда
выехал, заправлялся ли, что ломалось, сколько проехал. Хочешь — не хочешь, а без системы никуда. Техника наша известная, пробежал тыщи три — смотри, что там внизу отвалилось или вытекло, а если тысяч двенадцать — смотри тормоза, рулевые тяги. Не доглядишь — будет в пути работа. Последнее это дело — на «удавке» в гараж тащиться. Виктор спрятал блокнот, все — пора работать, погнали.
Включил передачу, подразогнался и вылетел из оврага. Мода такая на Руси — строить гаражи в оврагах. А чем их кооператив хуже других? — Ничем, центр города, а овраг вот он, настоящий, с ручейком. Сейчас хорошо наверх вылетать, а зимой? Нет, зимой, чтоб выскочить, большим кудесником надо быть. Вылетишь на половину подъема, покрутишь колесами, скользко, и назад попрешь: где же на такую горищу скорость набрать. Пошел по новой, разгоняешься… и так, туда — сюда… Но есть верно бог на небе, смотрит, смотрит на эти маневры, а потом раз… и будто подпихнет наверх, хватит мол, парень, на сегодня тренироваться, завтра продолжим.
Он проехал через грязную улочку деревянных домишек, попрыгал колесами на уложенных кое-как бетонных плитах, соединяющих «частный сектор» с широкой улицей многоэтажек, приостановился.
Порывы свежего осеннего ветра гнали желтую листву по сухому асфальту. Осень в этом году, что надо! Зиму когда ждешь? Когда грязь невмоготу. Умна природа. Бывает до того слякотью доканает, что не знаешь, куда деваться. Темнеет рано, видимости никакой, еле заметный, сквозь мутное стекло, свет фар отсвечивает от грязных луж. Вынырнет из кустов прохожий, как думаешь раньше не заметил, черт их носит в эту пору. Пусть скорее снег. Но если осенью сухо, как сейчас, то о зиме и не думаешь.
Куда поедем? А давай на автовокзал, давно там не был. Вчера не был — это точно, не пришлось, все жедэвокзал да аэропорт или что-то рядом с ними. Больше Виктор старался никуда не ездить. Называйте меня хоть как, — говорил он, — не поеду. Увидел раз синенькую брошюрку норм износа деталей таксомоторов и был поражен, — в городской суете на том же расстоянии, такси изнашивается дважды быстрее, чем другая машина. Вот и выбирай — жить тебе долго или встать на колени в городской суматохе. За город он тоже не ездил: и резина плохая, и язык не поворачивается назвать цену, что устраивала его разбитных коллег. Он им не завидовал, каждый работает, как может, но и торопливых пассажиров особо не жалел. Едут, значит, выгодней, чем стоять.
Автовокзал рядом. На стоянке такси несколько оранжевых «Волг» с шашечками. Неподалеку покуривают частники. Прибывающих автобусов нет, нет и пассажиров. Изредка забредет потрепанный мужичок или спившаяся баба неопределенного возраста.
— Шеф, есть что-нибудь?
— Что есть?
— Ну, водка есть?
— Какая водка, батя, теперь себе не купишь, дожили. Походи, поспрашивай, может, у кого найдется. Ходил, говоришь, уже? Ну, не знаю… Три червонца гони, отвезу в коммерческий, там что-нибудь есть.
У мужичонки аж голову ведет на сторону от такой помощи. Он бредет дальше по ряду машин. Виктор здесь не задержался, да, хорошего мало. Стоять в толпе водителей он не любил, что базарить, лучше б газеты читали.
Он крутнулся вокруг вокзала. Налетай — подешевело, но никто к машине с чемоданами не бежал, желанием ехать не горел. Жаль, поедем на железнодорожный, километров десять порожняка вылезет.
— Витек! — он притормозил.
К машине направлялся плечистый парень, в кожанке, такой же кепке, в руке пустая плетеная корзина. Да это же Володька, вместе раньше работали, даже как-то сменщиками были.
— Как жизнь? А то иду, вроде лицо знакомое, смотрю — ты.
— Что жизнь наша! — Виктор снял с защелки правую переднюю дверь, открыл ее — садись, игра наша жизнь! Ты прямо культурный колхозник, с корзинкой. Давно с такси ушел?
— Давно, года три будет, — он сел рядом, корзину бросил на заднее сиденье, — Знаешь, спина замучила. Раньше терпел, ну схожу раз в год на больничный, бог с ним, так у многих бывает, а однажды выезжаю в первую смену, сменщик со второй-то всю ночь работал. Извини, у тебя курить можно? Я помню, ты не курил раньше.
— Кури, кури, можно.
— Ну, раз можно, — он вытащил из кармана куртки пачку «Космоса», закурив, опустил стекло двери, все дыму меньше. — Пересменились мы, я сменщика отпустил, торопился он, машину через мойку прогнал, взял путевку, а стекла в салоне после мойки запотели, сам знаешь. Выезжаю из парка, видимость хреновая, ну и задним колесом свалился в смотровую яму. Пять часов утра, все машины на линию, а я им дорогу перекрыл. Пробка, из гаража не выехать. Я ни вперед — ни назад, балкой заднего моста зацепился за окантовку ямы.
Толпа хотела руками поднять, не получается колесо стенкой зажало. Короче, выехал я из гаража в седьмом часу утра. Стал в багажник трос укладывать и, знаешь, согнулся, а разогнуться никак, не могу и все… Путевку сдал диспетчеру и домой, отработал.
Жена потом говорит — бросай эту работу, что другого дела нет? Легко сказать — бросай, а где я нужен еще? Она говорит, хоть где, издыхать что-ли из-за этого, другие вон сторожем оформятся — трое суток свободных, делай что хочешь, да хоть цветы продавай. Она сама с юга, там многие цветы выращивают. Так и сделал — сторожем устроился Поехал на юг, к теще, привез цветов — здесь продавал, в Тобольск ездил. Навар есть, и спасибо говорят, не ленись только. А ты как?
— Да вот видишь, на своей езжу. В таксопарке невмоготу стало. Работа в день, да в ночь, и во сне все едешь. Получил новую машину, трехсменку, а график у нас был с пересменой в семь утра, выходные, как попало. В ночь работаешь — вся ночь твоя, а днем если — все часы пик твои. Как другие терпят — не знаю, а у меня через месяц кровь носом пошла. Не высыпаешься же! С ночи придешь, спишь часа три и все, больше не хочешь, лишь головная боль. Ну, думаю, вас к черту с такой новой машиной! Куда идти не знаю, а тут на своих стало можно работать, я «Москвичонка» подшаманил и вот — езжу. Дальше посмотрим.
— Не бухаешь? — Свобода же, делай, что хочешь.
— Нет, если пить будешь — пропал, не сможешь работать. Тут сам себе начальник, как в троллейбусе пишут — «Совесть — главный контролер». Во, это больше нам подходит. Естественный отбор. Я ведь раньше (еще на тачке) с того и курить бросил, сам заметил, уставать стал. Бывало, по двенадцать часов работали и терпимо, а тут по восемь и ничего не соображаешь — усталость. Ну, думаю, если хочешь жить, что-то бросай. Работать не бросишь, значит, бросим курить. Бывает, спишь и видишь будто куришь. Испугаешься, я же бросил вроде, а потом говоришь себе — это же во сне. Организм-то требует помимо тебя.
— Силен ты, однако. Ну, а с ремонтом как? В таксопарк не наездишься по каждой мелочи.
— Сам делаю, дешевле, чем просить кого. Эстакада рядом с гаражом, в кооперативе, а совсем холодно будет, то можно и в гараже домкратом машину вывесить. Что вдвоем делать, тормоза прокачать или тяжесть какая, сын поможет, шестнадцать лет уже. Покажешь, сообразит. Ну, а запчасти, что в таксопарке, что здесь, сам покупаешь.
— Жена не ворчит, что с таксопарка ушел?
— Наоборот, теперь все выходные дома, на глазах, так сказать, хоть в кино иди. Да ей какая разница? Что раньше была зарплата 20 числа, что сейчас столько же двадцатого отдаю. Ну, запас еще какой-то надо иметь на случай крупного ремонта. Здесь же как? Работаешь — деньги тебе идут, чуть встал — с тебя пошли — убывают. Во, экономика подгоняет, не надо начальника!
— Таксисты на частников не ворчат из-за клиентуры?
— Ну, умный таксист шуметь не будет. Ему же выгоден частник. Тот спросит до аэропорта тридцатку, так пассажир бежит к государственной тачке и сам за два червонца предлагает ехать, а там всего червонец набивает. А меж собой что нам делить, будь человеком и весь секрет.
— Не скучно одному?
— Да таксист всегда один. На линию выскочил и кто тебе нужен? — Никто. В гараже только на ремонте. Пустяки это, бог с ним, а вот ты цветы продаешь, там говорят, рекетиры, мафия… Правда, нет?
— Говорят, говорят везде она есть. У вас что нет? — Володька еще раз затянулся, посмотрел на окурок, выбросил его за опущенное стекло.
— Дефицит, заботай его комар. С мафией я здесь не встречался, может, она меня про запас держит, на десерт. Вот в Тобольск ездил со свояком, там да, было дело. Стою на рынке, торгую. Подходит парень, здоровый такой, в джинсе. Поздоровался честь по чести, а потом говорит мне — ты доход имеешь? — Имеешь! Так вот, делиться надо. Я рот открыл, растерялся, а свояк неподалеку был, нашего возраста, но крученый… Иди, говорит, не мешать работать. Свояк-то там живет, многих знает. Парень отвалил. Все может быть.
Вот я недавно ездил в Ленинград, в отпуск. Паренек там пивом торговал. Со всех по трояку брал за бутылку, а мне по рублю отдал и еще завернул в бумагу. Иду, думаю, какой день хороший — пива без скандала купил, по дешевке. Жене говорю, а она — ты что не понял? Он же тебя по «прикиду» за мафию принял. Посмотрел на себя — точно, одет-то не хреново. Вон к тебе пассажирка идет, бери, а то отвлекаю от работы, — он кивнул в сторону пожилой женщины, Которая, оставив чуть в стороне большую черную сумку, подходила к машине. Виктор приоткрыл дверь. — Куда, мать, собралась, что за беда?
— На курорт, сынок, еду, на курорт — будь он не ладен! Сколько уж времени добираюсь, — она остановилась, поправила на голове сбившийся платок, одернула ворот выцветшего, когда-то коричневого плаща, — Почитай, сутки на ногах, с под Ханты-Мансийска я, гудят ноги-то. Вот тебе и курорт, надо бы хуже, да некуда. Давай-ко, отвези, сынок, говорят, неподалеку это.
— Неподалеку? Не знаю, а может вам пансионат Оловянникова, так это далеко.
— Во-во, — обрадовалась женщина, — Мне и в Тараскуле так и сказали.
— В каком Тараскуле? — не понял Виктор. — Причем здесь Тараскуль? А… ладно, — он повернулся к своему собеседнику, — Извини, повезу тетку, — все перепутала. Корзинку не забудь.
— Да вижу, — тот взял корзинку, — Садись, бабка, отдыхай от курортов!
Виктор уложил в багажник сумку, — Едем, мать, не горюй!
Вывернули с автовокзала на путепровод. Дал бог пассажирку — пансионат этот не пришей рукав, куда потом ехать? Хорошо, хоть кто в аэропорт будет дорогой.
А вон мужик с Чемоданами на остановке. — Куда, отец, в аэропорт? Садись, а то еду не то, не се, аж голова заболела. Нормально, от пансионата до порта рукой подать.
Кольцевая дорога у заправки на выходе с микрорайонов забита машинами. Конец квартала, к колонкам не протиснуться. Длиннущий КамАЗ пытается через очередь легковушек пробиться к дизтопливу, — пустите, мать вашу… — талоны пропадают!
Да, особой свободы от былой Действительности Виктор не ощутил и поныне. Ее недовольное лицо хмурилось с пустых полок автомагазина, высовывалось из тощих кошельков пассажиров, выглядывало из-под фуражек прямых, как жезл, гаишников, уныло тянувших привычное, что с тобой они согласны, но раз не выполнил требование этого, одиноко стоящего дорожного знака, то они — люди маленькие, подневольные, штрафовать должны, просто обязаны.
Но коль сшибет тот знак темной ночью зазевавшийся водитель или снимут его за ненадобностью, то и штрафам конец на том участке дороги. И что лучше, «мафия» при дороге или дорожный инспектор — сразу не скажешь. Там машины «восьмерки-девятки» и этот на «восьмерке», а надо тебя догнать и маловата скорость покажется, так он любую машину себе остановит, но тебя, посадившего у знака «Остановка запрещена» дуру-бабу, далекую от мудрых правил, догонит, хоть жезл пополам. Стоят они иногда под знаком рядом: тетка руку тянет, ехать хочет и инспектор жезлом помахивает, ждет, кто на тетку клюнет. Хоп, готово! Тетка следующего ловит, понять не может суть нашей жизни. Если от встречи с крутыми парнями Виктор уклонялся благодаря опыту, то опыт вторых был много богаче, здесь не оторвешься. Тут тебе бац законом-дышлом по башке и лежи — не вякай, соображай. Как не штрафовать таксиста, коль разрешено, а уж частника сам бог велел, пусть знает, с кем тягаться вздумал.
— Мать, как в Тараскуле-то оказались? — Это ж километров двадцать от города, не меньше.
— Да кто знал-то, сама ведь нигде не была. Так со стариком ездила, а чтобы одна — не бывало такого! Он и спутал меня, бестолковую. Говорит, коль путевка в Тюмень — значит, в Тараскуль. Езжай, нечего рассуждать. Был он там прошлым летом, шибко понравилось. Своя-то грязь, говорит, не такая, там лечебная. В Тараскуль, мол, и все! Приезжаю, ан нет! Горе с нами, безголовыми. Вам, говорят, надо на другой, в город. Сбаламутил меня старый, приеду — отосплюсь на нем.
— А как он вас вообще отпустил?
— Что ж делать, — она вздохнула. — Здоровья-то нет, да еще работаю сторожем. Сам тоже робит, попросили, некому, мол, больше. Он путевку и принес, подлечись маленько, а то придется на бугорок везти, — и пояснила, — Кладбище там у нас.
— Понятно, а как работаете без здоровья?
— Ну, — удивилась она, — к чему там здоровье? Вон Лександра, соседка, за семьдесят, а контору сторожит.
— А если ветер, не дай бог, упадет же!
— Что ей падать, она идет в контору и прямо в кассу. Там телефон, дверь из железа, решетки — спи спокойнехоиько. Жулик куда лезет? — в кассу, а она оттеля возьмет, да участковому брякнет, споймают, как мух.
— Ты смотри, большого ума старушка, догадалась — в кассе спать.
Виктор любил эти обстоятельные разговоры с пассажирами. Что только не рассказывают люди в дороге?! Самому не скучно и другим повеселее.
— Мать, а у вас настоящие ханты есть?
— Как нет, есть! Я сама хант, гляди! Правда, и язык уже забыла, скажи что, не пойму. Сам-то русский у меня, после войны как приехал, так и живет. Но не обижают меня, нет, что зря говорить. И отоварку иногда дадут, и к празднику вспомянут.
— Ну вот я слышал они не стареют, а вам вон сколько. Это вчера в аэропорту смотрю на цыганок, что гадают, обычно они одеты, как попало, юбки до пят, а тут джинсовые куртки на пуху и все прочее. Что такое, девки, спрашиваю, почему в джинсовых куртках? Непорядок, форму нарушаете. А одна говорит, что пристал, с Москвы разрешили в куртках ходить, понял? не мешай работать! Верно и вам приказ пришел — долго жить. Ну, ладно смеяться — вот и санаторий. Сейчас вас сразу на зарядку, здесь строго.
— Какая зарядка, лишь бы до постели добраться.
Виктор поставил ее сумку на скамеечку у ворот санатория, ну, теперь в аэропорт.
Заморосил мелкий дождь. Кружат щетки по стеклу, торопливо стирая частые капли. Колеса ударили по рельсам переезда и полетели дальше, увлекая за собой облако водяной пыли.
Аэропорт встретил привычным гомоном приезжающе — отъезжающей толпы, пестротой цыганок, умоляющих прохожих дать несколько копеечек для голодного ребенка.
— А почему они к таксистам не подходят? — иногда думал Виктор, хотя ясно, таксиста дурить, только время терять, сам тем живет. Так, бывает, тормознут пешего, если выйдешь поразмяться. Без колес-то не определишь, таксист ты или космонавт.
На стоянке замерло с полдесятка тачек. Собравшись у одной из машин, таксисты, конечно, обсуждали вечную проблему роста стоимости проезда до Свердловска или Тобольска. Тема разговоров постоянная, меняются лишь названия городов.
— Привет, мужики, никто меня не опрашивал, с большим кошелем?
— Да кому ты нужен… хотя погоди — тут чудик ходил, в Тараскуль собрался, у нас пересмена скоро, а тебе все равно. Вон мужик, худой стоит, подойди, — показал один из таксистов в сторону очереди на городской автобус. Что-то все сегодня вокруг Тараскуля крутятся, подумал Виктор, к зиме что-ли готовятся, сил набирают.
— Отец, вам в Тараскуль?
— Да, — обрадовался тот невесть откуда свалившейся удаче. — Никто не едет, пересмена говорят, а я туда первый раз. Черт его знает, как добраться.
— Сейчас долетим, бросайте сюда сумку. Отдыхать?
— Какое отдыхать, в больницу, да думаю сеструху попроведать, в Тараскуле живет. Потому, друг, и еду.
Опять застучал по крыше утихший было дождь, рисуя мутную сетку перед машиной. Это видать надолго.
— Вот, друг, времена пошли, — пожилой собеседник верно порядком намолчался за долгую дорогу до Тюмени и был рад поговорить, — Не деньги надо теперь жалеть — здоровье! Я кому сейчас нужен? — спросил он, сам и ответил. — Ни-ко-му! Никому я, разтудыттвою мать не нужен, и леспромхозу тоже, на хрен я ему сдался, такой! А я ведь, друг, всю жизнь на валке отбухал, с 62 года пахал, и вот… — он беспомощно развел руками, — сносился, друг! Сносился вчистую, второй год не работаю.
— Все по больницам?
— Нет, только сейчас. Я же пенсию вырвал с леспромхоза — профессиональная болезнь, не шутка это. Понял? Меня с валки медицина сняла. Сейчас мне райисполком плотит? — Плотит, и райсобес плотит. Вот сколько проживу — все плотить будут. А как иначе? Третья группа у меня, — профессиональное заболевание, — он многозначительно взглянул на Виктора, не кое-как, мол, знай наших.
— А какое в лесу профзаболевание, не в шахте вроде работаешь?
— Я и сам раньше не слышал, а вот чувствую, елки-моталки, руки мерзнут. Рукавицы потеплей одену — все одно мерзнут. Вишь, какие руки у меня холодные. Холодные, да?
Он берет в свои руки ладонь Виктора. Смеется.
— Это говорят от пилы, трясет ее в руках-то, такую тяжесть. Медкомиссию проходили тогда, а врач, что по нервам, спрашивает, — мужики, жалобы есть? — Нет, говорю, только вот руки мерзнут. Это, говорит, сейчас спытаем, — иди сюда, друг! И на таз с водой показывает. А там лед плавает со снегом. Отпускай, друг, сюда руки! Я руки сунул в воду, смотрим, а пальцы-то у меня белые! Все, здесь, значит, и болит. Четверо вальщиков нас было, и всех доктор споймал. Через пару дней полетели в областную больницу — первой степени заболевание.
— И много у вас таких больных?
— Ох, много, друг! Это и у шоферей бывает, и у трактористов тоже, да ты и себя можешь спробовать тоже, сунь руки в воду со снегом, пальцы белеют? — Все, значит. Красные? — Крути баранку покамест… Я-то сейчас ворота охраняю, при гараже. А помню раньше весело было. Как мы работали! Что мороз? Едешь на работу в деляну на машине, будка-то из досок да фанеры, холодно, темень, мороз трещит, а воздух! — свежий, густой, а тебе легко… прямо душа отрывается. У тебя, друг, душа отрывается? Некогда, говоришь, отрываться, да, — это не в лесу. Навздеваешься утром, а начнешь работать — свитерок на тебе, пиджачишко и вот, — двенадцать с половиной килограмм в руках. Бегаешь, как метеор. Смотришь, вечеряет, пора домой. Бывает, лес повырубаем, за сто километров ездим, а потом сбираемся и всем поселком дальше, в чащобу, там лесу много. Я несколько раз так переезжал. Что лучше лесу есть? Не знаю, друг, такого места. Я лес люблю!
— А помните кино было «Девчата»? Там повариха обеды разносила, у вас так было?
— Что ты, друг, это кино! — там обеды таскают. У нас всухомятку, что с собой прихватишь. Видать желудок с того и начал болеть, да и руки-то вишь какие, одно к другому минусом идет. — Он помолчал. — А ведь как хорошо было!
— Чего в больницу-то?
— В онкологию, врач говорит, ты пообследуйся — ноет желудок, спасу нет. Слушай, друг, а может ничего страшного, бывает же такое. Что ты молчишь?
— Да не молчу я, отец, что вы так, может, и правда ничего.
Ну жизнь! Сам вот тоже думал — работа интересная, время быстро идет — хорошо. А теперь не пo cебе становиться, боже, как летит время. Интересно говоришь, а что было за смену, потом и не вспомнишь. Машину моешь, а в голове серый асфальт и усталость. Да и сейчас не легче, свобода — недешевое удовольствие. Ну, ладно об этом, чего на жалость давить, сам захотел — получай с верхом, узнай, что почем! Теперь узнал, понял даже, что заробить сегодня сотню — другую рублей можно, а что с них? Новая машина на «толчке» под сто тысяч тянет. Сейчас, а завтра? Чтоб их выжать, несколько «Москвичей» насмерть загнать надо. Значит, не главное побольше заработать: машину расхлестать — дело не
хитрое, деньги дешевеют, главное сейчас — ее сохранить. Вот она — истина на сегодня! Нынешняя жизнь — большой учитель. Год уже тянул Виктор лямку свободы, но плечи не натер. Изменился — это верно. У него появилась уверенность, нет, не в завтрашнем счастливом дне, а уверенность в себе. Если я смогу содержать себя сегодня, думал он, — почему же я не смогу это сделать завтра? Те же руки, голова — все то же, но сейчас есть еще опыт, а вчера-то его не было, было лишь желание, желание независимости. Встанет машина — сделаю. А развалится совсем, ну так что? Руки-то при мне, а они работы любой не боятся. Хотя рабочие дни его растянулись неимоверно, а число их увеличилось, расставаться с этой нелегкой свободой не хотел, лишь поправлял ее лямку, когда становилось невмоготу и опять вперед.
Лес раздвинулся, уступая место многоэтажкам курортного поселка. Оставшись один, Виктор долго глядел вслед уходящему пассажиру, затем, протерев забрызганное грязью лобовое стекло, подъехал к автобусной остановке. На остановке безлюдно, лишь в сторонке хмурый, усатый гражданин старательно изучал прибитую к столбу желтую фанерку с расписанием движения автобусов. Было ему на вид лет сорок, но роскошную шевелюру и пышные вислые усы уже украшала обильная седина. Красавец! Что стоит, мучается, — думал Виктор, отдал бы червонец, для приличия, все не порожняком гнать, да и двинули в город.
Усачу в конце концов надоело изучать древнее расписание. Он поправил висевшую через плечо сумку, закурил, смял пустую сигаретную пачку, с сожалением бросил в грязную урну, что стояла в углу автобусного павильончика, и стал смотреть на желтый лес. На стоящую рядом машину не глядел. Ладно, мы не гордые, сами спросим:
— В город, земляк?
Усач помедлил с ответом, вздохнул, — В город, только на автобусе, пустой я, брат…, как барабан. Езжай, до порта сам доберусь как-нибудь и в Ноябрьск. Я ей устрою рапсодию…
— Хм-м, я-то уеду, да думаю, червонец у вас найдется, чем здесь стоять. Не велики деньги…
— Червонец говоришь? Погоди, погоди, — поглядим, что у меня есть, — он пошарил в карманах ветровки, сунулся в левый карман брюк — пусто.
— А, во! Смотри где, в этом! — вытащил из правого кармана смятые пятерки. Пересчитал, расправляя на ладони.
— Поехали! — выдохнул он облегченно, — С города до порта ближе, а в порту, брат, свои…, — снял с плеча сумку, старательно пошаркал туфлями об асфальт, счищая мокрый песок. Сев в машину, долго глядел на удаляющийся поселок.
— Это ж надо, а! Приехал утром, и вот назад, отдохнул. Это же подумать страшно, страшно, брат, и обидно. Я прямо потрясен! — Усач протяжно вздохнул и уставился в окно.
Узкая серая полоска дороги бежала через лес. Мокрые деревья качались под порывами ветра, расставаясь с последней листвой, обнажая ребра голых веток. День перевалил во вторую половину. Солнце, пробившись сквозь рваные тучи, скользнуло запоздалым лучом по рыжей коре сосен, прошлось по салону, запуталось в седых усах собеседника. Он заворочался, щуря глаза.
— Во, запекло напоследок, а, может, постоит еще погодка? Хотя мне все одно назад-то пилить. Теперь без разницы.
— Что случилось?
— Ох, брат, что она натворила, ты бы только знал! Жена-шалава, она собирала сумку. Лучше бы я сам собирался, — он заскрипел зубами, покачивая головой. — Дай, брат, закурить с горя!
— Не курю, извини. Что жена-то натворила?
— Да…, наломала дров, она же, шалава, путевку-то на курорт не положила! Я здесь все карманы пересчитал, повыворачивал, сумку даже вывернул, вот так, как чулок. Нет же, все тут — путевки нет! Я к главврачу — не верят! Давай, говорят, путевку, если все без путевок поедут — в поселке ложек не хватит.
— Пошли телеграмму — пусть высылает. Что, такому орлу, стреляться из-за непутевой бабы?
— Понятно, брат, но тогда бичевать где-то надо пока. Я что в партизаны пойду? И кошелек мой не положила. У-у-ух, убью, как кота! Французы, думаешь, почему баб не любят? А я знаю — вот за такие делишки!
— Убьешь, значит?
Усач помолчал, очевидно, обдумывая предстоящее злодейство, поправил без видимой надобности свою богатейшую шевелюру и продолжал задумчиво. — Нет, брат, тут горячиться опасно. Я вот прикидываю, не хотела она моего курорта, страшно ревнивая, ужас просто…
Виктор удивился. — Но это же подлость с ее стороны, в полете крылья подрезала. Неужели так сильно любит?
— Сильно, брат, сильно!
— Трезвый поехал сюда?
— Ну, а как? Как иначе? Я же… Я же на нее понадеялся! — Он задохнулся от возмущения, так переживал. — Я ей доверил! Вот выехал, вырвался, так сказать, и… обратно кандыбаю. Беда, брат! Но все равно я поеду, я разве так оставлю это дело? Сейчас путевку возьму и назад. Я упрямый, я это дело на самотек не пущу! Я доведу до заслуженного конца.
— Да, крутой ты парень. А если она сейчас твой паспорт спрячет?
— Ну ты шо? — Усач недоверчиво поглядел на Виктора,
— Неужели до того дело дойдет, до высшей точки? Нет, не спрячет, ошибаешься, брат, глубоко ошибаешься! Теперь я контролировать буду — каждый гвоздь, каждую спичку! Я все булавки пересчитаю, учет и контроль — только так! Иначе не будет!
— Убивать не будешь?
— На кой хрен убивать ее? Мы ведь с ней живем-то хорошо. Она любит меня до изнеможения, сама так говорит. Я с работы приду, она смотрит на меня, — Вася, тебе шо? — А не шо! — говорю, дай умыться, потом вопросы. Я дома такой серьезный всегда. Не поважаю шутки шутить. Сейчас приеду, на шею кинется. Вася! А я нет, я для фасону кулаком раз… по столу! Зашибу, шалава, за такой отдых! Это же надо, как не везет. Но она не умышленно это сделала, я ей верю, она рассеянная. Ни черта не помнит, ей до лампочки все. Моя здесь вина и немалая: не проконтролировал. Я что покидал на стол, то она и положила. Путевку-то видать не кинул. Жена, ясно, и не хотела…, но она, — он опять закипел,
— Она не может мне препятствовать потому, что, если я захотел чего, для меня препятствий нет! Да я! — Усач даже сплюнул на пол от своей решительности, но тут же спохватился,
— Извини, брат, погорячился. В общем, признаюсь, здесь моя вина, я ведь перед тем поддал, как следует… так-то не поддаю, а тут был грех.
— А в самолет как сел?
— Что мне самолет, я там работаю. Своего брата всегда загрузят, на руках занесут, сумку в зубы и…
— Что ж путевку в зубы не сунули?
— Вот беда, не сунули, — он засмеялся, затем встрепенулся, — Постой, брат, не гони сильно, ну все, проехали! Дятел там был на дереве, у дороги. Здоровенный такой. Вот долбил… Давно я дятлов не видел. Да… Вот и меня также по башке жизнь тюкает. Вечно мне не везет. А может я матерюсь в Христа, в бога, так бог меня наказывает, но он еще и не такое видит. Терпит же!
— Может, терпение кончилось богово?
Машина подъезжала к городу. Виктор решил подвезти собеседника до транспортного агентства. Отсюда легче уехать автобусом в аэропорт.
— Я думаю, — продолжил мысль Виктор, — Вам надо реабилитироваться перед богом, очиститься. Надо попробовать в Маркса ругаться или в кого другого из них. Бог услышит и прощать начнет.
Пассажир заворочался на сиденье, заметно повеселел.
— Точно, теперь я на Маркса переключусь. Бог-то не дурак — может и простить. Хороша мысль, а то не везет и все! Так жить нельзя, я тебе конкретно скажу, нель-зя!
— Но вот думаю, — он помолчал, — Если жена хорошо уговорит, совсем на курорт не поеду. Куда она без меня? Курорт, брат, не главное. Все, вон мой автобус у агентства стоит. Подумаешь, курорт…
День катился к вечеру. Осенью темнота ранняя, да еще время сдвинули на час назад. Шесть часов, а уж хоть глаз коли. По темноте такая работа? Всякая шушера вылезает на асфальт, в основном-то водку ищут, да кто ее припас? Блеснет в свете фар портупея милиционера и опять катится, мигая огнями, нескончаемый поток автомобилей. Виктор свернул с Республики на Профсоюзную, здесь потише, сейчас на заправку и все, хватит на сегодня. Фары высвечивали одиноких прохожих, спешащих в подъезды домов, там было сухо и тепло от ребристых батарей. Внезапно на асфальт из придорожных кустов вынырнул взъерошенный длинноволосый парень. Выскочив на середину улицы, он сунулся на бегу к машине, махая рукой, пытаясь, очевидно, остановить. Пьяный что-ли?
Виктор и днем таким не останавливался, что искать на свою шею приключений. Так и сейчас, включив для видимости правый поворот, торможу, мол, не лезь под колеса, поравнялся с парнем, затем взял чуть левее и вперед — больше газу! Но правое заднее колесо, хватив грязи, пробуксовало, и машина двигалась медленно. Парень успел в темноте ухватиться за ручку двери и бежал, не отставая. Ну что тебя тащит под колеса? Виктор, дотянувшись до правой двери, на ходу чуть приоткрыл ее и резко толкнул ею бегущего. Тот отлетел в сторону, опустив ручку, но продолжал бежать. Что такое, вроде не пьяный, куда ж ты под колеса лезешь? Притормаживая, Виктор крикнул через опущенное стекло, — Ты что такой упрямый? Не понял что ли? Не лезь под колеса! Задыхаясь от бега, парень торопливо пытался пояснить,
— Батя, выручай, гонятся сзади, трое там, бабки требуют. Помоги, батя!
Знакомое дело, бывает ночами, а тут еще вроде вечер.
— Садись, друг, скорее!
Парнишка прыгнул в салон, тяжело дышал, — Давай, батя, гони! Отвези до дома печати! Там рядом, я забегу к себе, рассчитаюсь с вами.
— Да брось ты, какой расчет! Я тебя самого поначалу за шпану принял. Сейчас мы от них оторвемся.
Да, попал в переплет парнишка. Ладно, высадим его и на заправку. Хорошо, если там очередь не с километр. Что-то я и с обедом нынче пролетел, как фанера над Парижем. Или потому все пошло наперекосяк, что первой ту тетку посадил, Нельзя, говорят, работу с бабы начинать, масть не пойдет.
Ну что, мустанг, пора в стойло?


КАТАСТРОФА

Холодно. Печка в машине работает на полную, но стекла затягивает по верху тонким льдом. Шины скрипят. Висит легкий туман.
Напротив автовокзала, у обочины, пританцовывает паренек. Притормаживаю. Парнишка кидается к двери.
— Слушай, бать! Отвези на жедэвокзал, замерзаю!
— Садись, сынок нашелся! Что нерадостный? Прохладно?
Он поспешно захлопывает дверь. Усаживается поплотнее, стараясь согреться, натягивает шапочку на глаза.
— Ты что? Холодина такая. Тут выпили, а все равно не помогает. Я, батя, с тобой сразу рассчитаюсь, а то еще вырублюсь.
Теперь замечаю, что он навеселе. Такси вливается в общий поток машин. На автобусных остановках толпится народ.
— Во, думал один погибаю, а их сколько!
Мой пассажир сейчас почти доволен морозом.
— Откуда и куда собрался?
— Из Москвы приехал.
— Что из Москвы теперь автобусы ходят до Тюмени?
— Н-е-е-т! — удивляется он моей наивности. — Приехал на поезде, домой зашел, потом думаю, надо автовокзал проверить.
— Инспектор что-ли?
Парнишка засмеялся.
— По вину! На этом вокзале лучше. Тут выпили — парни все свои, то да се.
— А живешь где?
— Здесь, у брата. Учусь пока в училище, речном. На третьем курсе уже.
— А родители где?
— Родители? Далеко они. В Вагае. Брат у меня что надо. Не мешает. Ты, говорит, Витек, сам соображать должен!
— Ну ты соображаешь?
— А как? Вот опять сообразили. Но все равно холодно.
— Как же в Москве оказался?
— A-а, мы с мужиками бабки получили, ну и по вокзалу гуляем. Тут я говорю, поехали в Москву — там веселей. Они сначала поедем-поедем, а потом кто куда. Еще выпили. Я думаю, тогда один поеду. А Пенек, ну Пеньков короче, говорит, брось Витек! Ну меня заело. Пошел, билет купил до Москвы. Пенек провожать. Ты, говорю, не ходи, если Москву не любишь, лучше скажи — скоро приеду! Он добро значит, а сам в вагон. Тут вообще прикол вышел. Он в вагон зашел, ну проводить как следует, да и с собой еще было. Поезд пошел. Пенек спрашивает: — Куда едем-то? Дома делов столько, то да се.
Уперся как рыба в лед, домой и все. Еще выпили. Он говорит, посмотри, что в Москве есть и пошел. Я его держу. Ты чего? Все столбы до Свердловска мордой соберешь, если с поезда прыгнешь, он, добро, остаюсь. Я заспал, потом смотрю — нет его. Думаю, где-то мордой пашет по насыпи. А сегодня встречаю, живой! Переночевал па какой-то станции. Домой па другой день приехал. Все дела короче сделал.
Я не могу удержаться от смеха.
— Да, Пенек парень крутой. Десантником будет. А в Москве что делал?
— Как что? Отдыхал целый день, там такие вокзалы! Плохо наших не было. Одному не то. Еще на автобусе ездил, экскурсионном, по Москве, за два рубля. Поел два раза. Потом так ходил по вокзалу. Целый день отдыхал.
— Что в Москве хорошего?
— Да все есть. Сигареты хотя бы. Я брату три блока купил. Сам не курю, пью только. А мне что надо! Вечером в Тюмень поехал.
— Брат тебя потерял, наверное. Около трех суток дома
не был?
— Н-е-е-т, — тянет Витек. — Пенек потом ему сказал, что я поехал. Он говорит, ладно. Утром прихожу, все на работе. Он на поезде машинистом работает. Слыхал о них?
— Слыхал… А ты, значит, капитаном будешь, дальнего плавания.
— Нет, нас на рулевых только учат, на капитана не здесь.
— А…, все равно. Ну тогда рули аккуратней, а то сгоряча зарулишь свой крейсер…, в светлое будущее. Пропадем!
— Ты чего, бать! — обиделся Витек. — Я ведь не всегда пью. Просто тогда бабки получили. Вот и все.
— Подрабатываешь что ли?
— Ну, на хлебокомбинате. Да это все Пенек! Он говорит, пойдем, в ночную смену пряники делать. И бабки будут, и закуска. Работать же некому!
— То-то я думаю, чего пряники пропали? А это ты их печешь! Тогда все понятно.
Витек соглашается.
— Это да. Вот недавно тонну дали, и все брак. Плюнуть некуда — кругом пряники.
— Себе-то пряников хватает?
Он морщится.
— Я пряников не ем. Сначала ел, а сейчас смотреть не могу.
По центральной улице движемся медленно. Когда холодный туман сгущается, поток машин снижает скорость, а то и совсем останавливается.
— А что на вокзале делать собрался? Вроде в Москве отдохнул.
— Сейчас в Ишим поеду. Подруга у меня там учится, говорит на педагога. Ее проведаю, чтобы все сразу.
— Ничего подруга?
— Подруга нормальная. Вот только живет с бабкой. Дед тоже есть, но он вообще не выходит. Сидит у себя. Я его раз встретил. Говорю, здравствуй, дед, что-то я тебя не вижу нигде? А он глухой и сразу за топор. Я, кричит, покажу как обзывать старика! Думал кончит.
— Ну, а бабка?
— Бабка получше, но тоже с головой не дружит. Не ходи, ворчит, к нам и все.
— А подруга, что говорит?
— Говорит, не их ума дело. Я в Новый год к ним пришел, выпили конечно, праздник же, а бабка на лестнице стоит, гуляй, говорит, отсюда! А я чего? Я и здесь неплохо гуляю. Ну, думаю, Пенька на тебя нет, Он бы массаж устроил. А лестница узкая такая, я мимо проходил. Пошел значит, и бабку легонько задел, случайно, а она хлоп, и по лестнице вниз. Шуму было! На скорой потом увезли, ребра поломала.
— А тебе что было, массажисту?
— Потом повестку из милиции прислали. Я там говорю, как было: Новый год, самогонки выпили немного, бабка же ставит. Потом домой пошел. А ее сразу за самогонку спросили. Так бабка хоть дура дурой, а заявление на меня забрала. Ну, говорит, вас к черту.
— Значит, сейчас вроде подарка будешь?
— Бабке? Ну, а я так к подруге еду. Надо попроведать.
Временами крепко захмелевший Витек «вырубался» и тогда спрашивал:
— Я тебе, брат, заплатил, нет?
— Да заплатил, заплатил! Заколебал уже.
Вот и привокзальная площадь.
— Все! Ну, ты, батя, не в обиде?
Витек медленно выбирается из салопа и, поскользнувшись на утоптанном множеством ног снегу, падает, слегка задевая дверь. Поднимается, машет мне рукой, будь здоров значит, и бредет к вокзалу.
Мимо машины проходит покачиваясь семейная чета.
— Вот мать! — говорит мужчина дородной супруге, показывая на дверь такси. — Вот об эту дверь он и стукнулся, парень-то, прямо головой. Ты посмотри! Куда ты меня?
Она тянет его за рукав.
— Да пошли ты, опять набрался! Что он тебе? Свой такой же балбес вырос, глаза бы на вас не глядели.
Включаю передачу. Ну ее, эту работу, сколько можно по такому морозу. Стук в боковое стекло заставляет остановиться. Кто там еще? Высокий, светловолосый парень пытается что-то сказать. Дверь не открываю, кто знает, что у него на уме, всякое бывает, приопускаю стекло.
— Не понял?
Светловолосый беспомощно оглядывается и через окно громко повторяет, старательно выговаривая:
— Стоп! Такси! Ка-та-стро-фа!
Какая еще катастрофа? Чумной что ли?
— Вам куда надо?
Он опять повторяет:
— Такси. Катастрофа! — и добавляет, очевидно вспомнив, — Тюмень — Винзили. Ав-то-бус найн! Такси найн!
Ну теперь ясно, иностранец какой-то.
— Это еще, брат, не катастрофа. Ты бы сюда ночью попал! В Винзили?
Он согласно кивает:
— Я! Я!
Делает шаг к капоту машины, и на его грязной поверхности пальнем выводит сначала четверку, затем ноль. Все округляет. Сорок рублей значит.
Что делать с ним? Скоро будет темно, зима же, дни короткие. Тут и сам растеряешься, если город чужой, а иностранцу вообще беда. Куда его Девать?
— Ладно, поехали!
Сначала на заправку. Бензин в баке еще есть, но лучше подлить, не дай бог, на дороге стоять в такую погоду. Улица Запольная до самого путепровода забита машинами. Буксуя на разбитой снежной дороге пробираемся к переезду, лезем на путепровод. На заправке очередь. Черт с ним с бензином, может хватит, до Винзилей недалеко.
Мой пассажир долго смотрит в окно на бывшие когда-то добротные, а теперь скособоченные временем темные деревянные дома, почерневшие от летних дождей и придорожной грязи заборы, с выбитыми кое-где досками, на поток порожних грузовиков и пустых автобусов, спешащих по своим непонятным делам. Затем, устроившись поудобнее, открывает объемистую сумку, достает две пачки сигарет.
— Марль-бо-ро! Презент!
Я смеюсь:
— Не курю, но спасибо! Откуда к нам? Кто вы?
— Их немец, Курт! Франк-фурт, строй-ка, инженер! — и помолчав добавляет, — Аллес ката-строфа!
Ну опять заладил свое, где он нашел эту катастрофу? Жизнь как жизнь, что тут такого? Ничего, брат, поди не на один день приехал, привыкнешь у нас.
Вот и все, наконец вырвались за город. Длинная черная лента асфальта летит среди белого поля. Мелькают укрытые снегом деревья, крошечные дачные домики.
Ну и мороз нынче…


СВЕТЛАЯ ГОЛОВА
В таксопарке Ивана Друганова знали все. А как не знать? — золотые руки. Главный инженер, слова из него не выжмешь, и то говорил бывало:
— Дай бог еще парочку Другановых, глядишь и Калужских пассажирщиков за пояс заткнем, хватит им по всей России греметь. Да где взять-то, настоящих работяг…
Только скажет главный:
— Мужики, надо в боксе кран-балку установить, — а Иван, светлая голова, в ответ. — Давай нам старые рельсы от узкоколейки, двутавр номер такой-то, токаря в распоряжение, катки-ролики точить, и через пол-месяца можете новой балкон движки с тачек снимать, за милу душу.
И точно: с пол-месяца — месяц в зоне ремонта таксисты попрячут глаза от сварочных брызг и готова механизация, пользуйтесь ребята, а Ивана уже другая работа ждет.
Бывает выпадет свободная минута, так Друганов и подхалтурить мог. Выстроится очередь тачек в мастерской к сварочному цеху: крыло отпало там или в днище дыра — кулак лезет, ждать таксистам невмоготу — работать надо, вот и бегут, кто побойчее, в ОГМ «рядом же» к Ивану.
— Брат, выручай! Некогда ждать, сам понимаешь, завари!
Иван понимал: варил крылья, ставил заплаты, расчет известный — бутылка к вечеру. Другие сварные деньгами брали, все здесь на этом стоит, а Друганов деньги не брал, будто стеснялся или не понимал, что в таксопарке работает. Вечерком заглянет должник к Ивану, врежут по сотке, и все — таксисту бежать надо по своим делам, а Иван допивай… Только допил, а тут другой водила бежит — должок вернуть. Потом загрузят обоих на проходной в такси, давай, коллега, развези домой, мы тебя не обидим!
Так и катилась жизнь колесом: там стопка, здесь бутылка ждет. Не успеешь после вчерашнего отойти, уже сегодня наступило. А при больной-то голове другая гаражная механизация на ум идет — похмелиться нужно. Стала светлая Иванова голова сбои давать, руки не те стали — утром ходуном ходят, пока первую сигарету прикуришь с полдесятка спичек переломаешь.
Случалось и Виктору к Ивану обращаться по мелочам. Машина старая, не одно так другое случится. Появилась трещина — вари сразу, не жди пока она до стойки или подрамника дойдет. Друганову не надо то объяснять, он свое дело знал, и что главное — во время работы на пустую болтовню не отвлекался. Обычно слесарь или иной работяга как робит? — сначала цену себе нагоняет, — чтоб угостили, а угостившись и капитально перекурив начинает бесконечный разговор вести, как он после войны «Студобеккер» или «Захар» ремонтировал. Трудно тогда было, все на пупе таскали, а сейчас голимая лафа, запчасти у тачки как пушинка, снимай да ставь, — минутное дело. За разговорами и день пройдет, слесарю все одно время идет, а у таксиста смена пропала, заработал два рубля, да пару червонцев раздал за услуги, результат же нулевой плюс руки грязные, мылом не отмыть.
Виктор никогда к сварному с угощением не лез, просто сунет тому в карман робы пятерку, в таксопарке это запросто, и скорей на линию, некогда мол сидеть, и пить не советую, сегодня тебя все хвалят, а попадешься начальству по пьянке, никто не вступится, не кинется выручать.
Уважал Друганов вечно занятых людей, но в советах не нуждался, хватит учить-то, на это начальство есть, главное, чтобы мужики довольны были и все путем шло.
Однажды, крепко поддатый, он так и сказал Виктору, тот бежал в диспетчерскую после смены путевку сдавать.
— Я тебя, Витька, люблю… и ненавижу, понял?
— Ну, ты Иван, прямо лед и пламень, чисто Гамлет! Давай лучше завтра поговорим, пойдет? — сейчас некогда.
— А… тебе вечно некогда, шибко занятой, завтра… Ну давай завтра, — и пошел, махнув рукой.
Разговор-то пустячный с виду, потому и забылся, а время шло. Один увольнялись из парка, других увольняли, третьи устраивались сюда вновь, а Иван незаметно переходил в разряд работников ненадежных. То у него электроды кончились, хотя вчера три пачки брал, а варил совсем немного, то кабель пли шланги украли, то и вовсе с получки на работу не выйдет, вроде с сынишкой в больнице был. Любил Иван сына, один он у него, да и то поздний. И в больницу раньше всегда с ним ходил, верно. Мужики бывало смеются:
— Ты что, Иван, как баба по больницам мотаешься, пусть Галька берет Пашку одна да идет, не велика мудрость в кабинетах сидеть.
— Ладно вам, баба она баба и есть, ей там лапши на уши навешают и залечат парнишку. Что, не бывает такого? То-то…, куда я потом? Хреновый с меня производитель, это вон молодежи девок подавай. Грудь расправят, так прямо Ален Делоны, жаль сварщики некудышные.
Теперь Пашка подрос, прошлой зимой бывало прибежит в парк после школы, шмыг в цех и тыкает электродом в лист железа, высекает искры, а Иван рядом.
— Папа, одень щиток, глаза спортишь, я же варю! — кричит Пашка.
— Ничего, Паша, не боись, я не на сварку, я на тебя смотрю, молодец! Вот Кольку своего гоняю, гоняю, а толк какой? — во… на полпальца, а ты не учась так же варишь. Смотри как лист швом разрисовал! Ну что, мужики, вопросы есть? Да из ваших пяти девок одного Пашку не скроишь!
Но это было прошлой зимой. А сейчас все в гараже знали, что если нет Ивана, то не в Пашке дело. Еще летом уехала его Галина с сыном к мамаше в деревню, бросишь, говорит, пьянствовать, может и заживем как люди, а пока один попробуй, поголодай. Только что голодать, в общежитиях всему раньше научился, а вот Пашку жаль, нет Пашки… В деревне-то забудет всю сварку, хоть бы на каникулы нагрянул, что-ли… Да где там, что теща, — что жена… А может вырвется Пашка? — парень-то уж большой стал.
Как-то нет Ивана на работе. День нет, два нет, неделю, болеет наверное. Через полмесяца заведующий гаражом докладывает инженеру, — нет Ивана, верно болеет.
— Ну поболеет — выздоровеет, — отвечает тот, — Добро.
А еще полмесяца спустя прибегает в контору соседка, в бараке они жили, вот, говорит, месяц за стенкой тихо и вроде от запертых Дверей запах идет. Не сделал-ли что Иван над собой спьяну, вы уж посмотрите.
— Да, — глядит главный инженер на завгара, — дела…
В общем, давай, Константиныч, команду плотникам — пусть гроб делают, да скажи Кольке, Иванову ученику-напарнику, пусть памятник варит, а сам беги в местком, хватай председателя, по ходу звякни в милицию и вскрывайте дверь. Вот тебе и болеет…
Завертелось дело. Хоть и сошел на нет авторитет Друганова в последние годы, по в гараже его жалели, вспоминали былые золотые руки. Памятничек со звездой из нержавейки был почти готов, еще пару швов да кое-что зачистить перед покраской и все. Колька варил как мог, старался. Только повел он предпоследний шов к финишу, как чья-то нетвердая рука раз его за плечо и голос хриплый над ухом.
— Что ты, Колюха, варишь хреново, кто так памятники варит?! Это же на всю жизнь момнумент, то есть на всю смерть, а у тебя шов уехал. Разве я тебя тому учил?
— Куда надо, туда и уехал, не лезь, дядя, — сопит Колька под маской. — Лучше сможешь, так сам вари!
Сбросил Колька щиток, в горячем цехе все парии горячие, вари мол сам — умник нашелся и глазам не верит.
— Дядя Ваня, мы тебя хоронить нынче будем, верней собирались, а ты живой…
— А какой я должен быть? — удивился чуть побледневший Иван. — Хворал вот месяц, дома лежнем лежал, никто с работы даже не заглянул, яблока червивого не принес…
— Беги, дядя Ваня, домой. Константиныч с мужиками ушли к тебе дверь ломать, соседка взбаламутила — запах мол от двери.
— Да ты что говоришь! — подхватился Иван. — Запах ей курве примерещился…, какое ее бабье дело, а? Бражка там у меня в коридоре стояла, а она курва, значит, такую бучу подняла! Елки-моталки, побежал я, точно дверь вынесут!
Короче страху и смеху хватил Друганов порядочно.
— Ты тоже хорош! — кричит главный Константинычу, спишь на ходу, нет человека месяц и никому он не нужен, никто к нему домой не идет. Взяли моду, доложат и с плеч долой! Сейчас же запри памятник и гроб в малярку, пригодится для хорошего человека, а того на местком, хватит нянчиться!
Вызвали Ивана в местком за месяц прогулов, а увольнять рука не поднялась, вроде по новой человек родился. Да он и сам понимал. Все, — говорит, — мужики, хватит, вы как хотите, а я завязать должен, мне уже звонок оттуда был… Мой это памятник. Надо же — живым увидел. Я. верно, его заберу, отвезу па дачу. А чего? — пойду к главному, так и так…
Колькин труд что стоит? — да ни хрена почти, а за железо уплачу, много Ли там будет?
— Брось, Иван, — успокаивают мужики. — Городишь всякую чушь, сейчас тебя даже пуля не возьмет, ты, брат, стал заговоренный. Где твой стакан? Сейчас тебе дежурные сто грамм плеснем. Вот…, ты лошадей не гони, лучше послушай, как один таксист, то без тебя было, говорил про генетику, знаешь что это такое? Конечно нет! Так слушай: это я тебя уважаю, Петруха тебя уважает, вон, Колька тоже, а ты поэтому как бы растешь, ну вроде лучше становишься. Понял? А то засобирался, не горячись…
— Нет, мужики, надо мне пораньше сегодня. Каникулы у ребятишек, может Пашка приедет, ключ-то у меня с собой от дома.
— Да нет твоего Пашки. Ты что, первый раз его ждешь? Прибежит на работу, дорогу знает. Держи давай, вот так…, закусывай, а бабам не поддавайся! Ты мужик? — мужик, вот, — эту линию и держи.
Так бы и текла жизнь плавно, с редкими перебоями, да приняли в парк главным механиком парнишку молодого, по распределению попал.
Был он какой-то не такой, в любую щель нос совал, одним словом не Константиныч. Тот, понятно, на пенсию бабки подбивал, с мужиками не лез лишний раз в пузырь. С утра мелькнет на работе, потом пал на «жигуленка» и погнал по своим предпенсионным делам, а этот, новый, все рядом с сантехниками да сварщиками торчит. Бывает, сломается электроподъемник в зоне технического обслуживания такси и неполучается что у слесарей, то новенький копается вместе с ними, крутит гайки, сам не сидит и другим не дает, стоит над душой. Дотошный был парнишка.
И в кого такой? — думал иногда Иван, — сам не куришь, так дай другим перекурить, я же не заводной весь день вкалывать. Только не выйдет сварной после получки на работу, а механик уже у дома, в дверь стучит.
— Иван Алексеевич, что с вами, живот скрутило? Ничего, пройдет, давай собирайся, не может такой сварщик из-за ерунды дома сидеть.
Не по себе станет Ивану, вот ведь заноза какая, что ты нос суешь везде. А тому тоже не шибко нравилось по домам бегать, поиски устраивать, да что делать, назвался начальником — отвечай по полной мерке. Техника в гараже известная, когда все на работе — вроде и она не ломается, а нет электрика или сварщика — сразу что-то случится.
Однажды застряла «Волга» на подъемнике и не опускается вниз, порвалась цепь привода, всего-то надо чуть сваркой прихватить, шофер это и хотел сделать, благо сварочный аппарат поблизости стоял. Ивана, как на грех, полдня не было, а тут прибежал, кричит:
— Ты что делаешь, я к твоей машине не лезу и ты к сварке не лезь!
Таксист, пару часов проболтавшийся без Дела, не сдержался и свершил самосуд, врезал Ивану по физиономии. Иван сел с маху на грязный пол, а тут главного инженера нелегкая несет.
— Давай-ка, Иван, ко мне, что случилось рассказывай.
Никогда Иван раньше начальству не жаловался, а тут обидно стало: какой-то сопляк, без году педеля в таксопарке работает, а туда же… в морду дать норовит.
Выслушал главный сварного, зовет механика в кабинет.
— Чэ-пэ у тебя, Игорь Петрович, рабочих бьют! Вот Друганова отделали, давай таксиста, говорят твой знакомый, и будем судить, товарищеским судом.
— Да, да, — сопит сварной. — Это же производственный травматизм получается, я на больничный теперь пойду, вот…
— Какой травматизм? — не понял механик. — Никакого таксиста я не знаю, а если бы и знал, так что? Пусть и другие поучат на работу во время ходить, не все мне по домам собирать. Я так думаю: упал тебе лом на ногу — это травматизм, а если ломом по голове стукнули, пусть даже в рабочее время, это уголовщина. Иди в милицию, пиши заявление, там разберутся. Я свободен, Валерий Семенович?
Повертел главный авторучкой так и этак.
— Идите вы оба, к чертовой матери… В общем работайте, потом разберемся.
С неделю Друганов механика сторонился, придет утром, переоденется и сразу за работу, не ждал разнарядок. Ремонтная база в таксопарке большая, цехов уйма, сварному всегда дело есть, а что иное срочно надо, так Колька с цэу механика до Ивана бегал. Вот, дядя Ваня, то-то и то-то делать будем.
— Делать так делать, — бурчит Иван. — А этот щегол, механик-то наш, где? — у себя, говоришь, сидит. Бумажки писать любой сможет. Помнишь, ты мне памятник варил? Хреново да, получилось? Сойдет мол для дяди Вани, все одно не видит. Ну ладно, что покраснел? — дело прошлое. А ему и такой не сделать… начальник, молодой еще, видал я всяких, уломает жизнь и его, гонор-то сшибут, будет как Константиныч, ни уха-ни рыла.
Осень подходила. У сантехников работы морс: там теплотрасса течет, здесь надо совсем трубу менять, везде сварщики нужны. Заходит Игорь Петрович в бытовку утром, с мужиками по работе определиться, а там, господи, шкафы со спецовкой повалены, стол сломан — на боку лежит, будто Мамай прошел и все штукатуркой сверху присыпал. Слесаря стоят молча, на Кольку поглядывают, а у того синячище под глазом, аж всю щеку захватывает.
— Что случилось? — тишина. — Николай, кто тебя так?
— Да пустяки, Игорь Петрович, в шахматы вчера играли, после работы, вы не думайте плохого, — отвечает Колька.
— А мне что плохое думать, я все вижу сам. Как было дело?
— Ну, как было… — Колька опустил голову. — После работы стали мы с дядей Ваней в шахматы играть, как обычно. Я несколько раз выиграл, дядя Ваня мухлевать начал, а потом обиделся сильно, шахматы раз!.. и на пол. Я нагнулся, собираю, а он мне хлоп по башке, я пал… Потом вскочил, а мне еще летит, ну и тоже…
— Пьяные что-ли?
— Нет вроде… Так после работы же, что тут такого? Ежели в рабочее время, так конечно… оно нельзя. А так что? Я, Игорь Петрович, мигом здесь приберусь, я сейчас, а стол-то и раньше был сломан, верно, мужики? Дядя Петя, ты же видел, скажи начальству! Я, мухой, Игорь Петрович!
— Да, растет Ивану смена, нечего сказать. И куда ты такой пойдешь? Ивана-то в любом предприятии возьмут, он же работяга, а ты? Ты кому нужен, что ты умеешь? Повезло тебе, к такому сварщику попал, а научился вон чему — стакан держать. И что с вами делать — не знаю, в общем наводи порядок, шахматы я пока заберу, от греха подальше, эта игра хуже карт… Где Иван?
— Робит Иван, — зашумели сантехники. — Как пришел, так и побежал сразу, ворота варит, ночью сорвало, на одной петле болтаются. Делать надо, что сидеть-то!
Тут дверь открывается, главный инженер заходит, он всегда утречком цеха-бытовки обходил, в курс событий вникал. Посмотрел молча, послушал, а когда вышли из бытовки, говорит механику:
— Пиши докладную на обоих, а Ваньку на местком, увольнять будем, устал я от него. Так до пенсии не дотяну. Они же весь таксопарк разнесут. Ворота он варит — рожу он прячет со стыда… Каспаров нашелся. Уяснил?.. Что молчишь? К тебе же обращаюсь!..
— Ничего я не буду писать, Валерий Семенович. Вы и без докладной все знаете. Увольняйте сами, а я от него не устал.
— Ну-ну, добрый значит, пожалел… Да спился он, Ванька-то, от водки не просыхает. Ты с ним разговаривал? Ну и что понял? Там же одна извилина осталась, и та прямая. Была светлая голова, да вся вышла.
— Но это все равно не Колька, которому покажешь, что делать, а получится наоборот. Да и не в этом дело… Спился, а где раньше были? У меня вот отец слесарем работал. В гараже ему почет, а домой трезвым не приходил. Как не угостить? — первый слесарь же! Был…
— Что с ним?
— Нету, года три как уже умер. Машину ремонтировал, на яме стояла, а бак с бензином подтекал, лужа набежала, внизу же темно — не видно. Отец кардан снимал, ну и закурил, обгорел сильно, кругом же масло.
— Да, дела… Ну ладно, смотри сам. Сейчас возьми электрика, в моторном цехе кран-балка не работает, надо сходить, проверить.
Сошлась над Иваном туча клином, пошумела и растаяла. Прыти особой в работе он не проявлял, но прогулов не было. Поутих сварной, ниже стал что-ли, будто присел. Про Пашку разговор не заводил, а однажды про памятник вспомнил, вроде случайно и опять все молчком. Да что говорить-то? Хоть и весна наступила, снег почти сошел, так грязи по колено. Тачки идут с линии — стекол не видно. Таксисты по часу ждут, чтобы машину через мойку прогнать, очередь во весь двор. Сантехникам работы по горло и Иван с ними — некогда мужикам разговоры вести, в души заглядывать, на мойке не одно — так другое случится: то насосы встанут, то трубу забьет или оборвет совсем, то из всех щеток половина работает, выходит тачка с мойки, а бок грязный.
Вдруг нет на работе Ивана. Игорь Петрович берет пикапчик — старенькую «Волгу» и домой, к сварщику. Вот и его улица, но дорога так разбита, что дальше на машине не проехать. Узкий полузатопленный деревянный тротуарчик, прижимаясь к заборам полисадников темных домишек, через мутные лужи и ручьи весенней воды, стремившейся с огородов в глубокие дорожные колеи, выводит к бараку Друганова.
Дверь веранды снутри на крючок заперта, в щель видно.
Стучал, стучал — тихо. Что делать? Привык парень любое Дело до конца доводить. Взял Игорь проволочку, загнул поудобнее и крючок с проушины через щель сбросил. Дверь распахнул и отпрянул — в метре от него покачивался на тонком пластмассовом шнуре тщедушный Иван. Его серое, поросшее редкой щетиной лицо, почти сливалось с полумраком веранды. Полузакрытые глаза смотрели вниз: на давно не мытый щербатый пол, на перевернутую табуретку, отброшенную чуть в сторону.
Игорь захлопнул Дверь. Что же ты наделал Иван Алексеевич! Как же додумался? — сам себе точку поставить. Кто же надоумил, или все понемногу, все по чуть-чуть, а тебе и того хватило?
Ветер, рванув холодной рукой в лицо Игоря, зашелестел старой газетой, запутавшейся в голых кустах малинника, что притулился рядом со ступеньками крыльца. Сверху, с крыши, посыпались капли последнего стаявшего снега, простучали по стеклам окон, вспугнули с забора пару нахохлившихся воробьев. День шел к концу, скоро вечер.
Игорь, балансируя на хлюпающих досках тротуара, выбрался к машине.
— Давай, Петя, — сказал он водителю пикапчика. — Поехали поблизости телефон искать, надо милицию вызвать.
Перебрали в округе несколько сломанных телефонов, нашли исправный.
Приехал милицейский уазик, серьезный капитан расспросил Игоря, как все было, кое-что записал, затем попросил помочь, если сердце не больное, положить Ивана на кровать. У механика сердце раньше не болело, врать не стал, капитан же был роста не большого, потому встал Игорь на стул, перерезал кухонным ножом натянутый струной шнур, помог положить сухонького Ивана на смятый матрац железной кровати. Мебели другой в квартире не имелось, так… одни бутылки пустые, да бидон с недопитой мутной брагой. Прежде-то здесь все было, да говорят неделю назад приезжала Друганова жена с родственниками на машине, погрузили, что в кузов вошло, и увезли в деревню. Замуж, что ли собралась, а может что Другое задумала.
Вернулся механик в гараж и к главному, вот какое дело сотворил Иван Алексеевич, позвонил затем брату его, он в соседнем СМУ работал, помоги мол с похоронами, родным сообщи.
Похоронили Ивана в три дня, выпили на поминках и все… будто не было сварного. Кран-балки, правда, его работали, подъемники не останавливались, справно тачки поднимали, ворота на проходной открывались от кнопки, мчались такси на линию, жизнь-то не стоит на месте. Ивана уже не вспоминали, некогда — дел столько! Лишь Колька недавно высказался, когда его пьяного отстранил механик от работы. Осмелел парень от выпитого, вот и резанул:
— Это дядя Ваня из-за вас, Игорь Петрович, жизнь кончил, вы его довели, цеплялись за каждую мелочь! Верно, мужики?!
Механик нечего не сказал, а Виктор, он тогда машину ремонтировал и слышал Колькину речь, не сдержался:
— Ну и дурак же ты! Ничего, время вас научит, растолкует, кто чего стоит. А сейчас спать иди, что смотришь, не понял?!




ВЕСНА

На стоянке такси несколько машин. Чуть поодаль частники. Водители в машинах. Март, не разгуляешься, да и о чем говорить, все известно наперед.
Из пассажиров никого, лишь в стороне мальчонка лет двенадцати. Джинсовая куртка навырост, спортивные брюки и вязаная шапочка петушок над веснушчатой физиономией не задерживают водительский взгляд. Несолидный клиент.
Завидев меня, он бросается навстречу.
— Дяденька, отвезите до училища, на соревнования опаздываю!
— Дорого на такси, мальчик.
— Ну и что, дорого, у меня деньги есть, вот!
Он показывает зажатые в кулаке трехрублевые бумажки.
— Ты смотри, какой богатый! Как зовут-то?
— Коля!
— Не Коля, а Николай, раз такой самостоятельный, А чего к ним не подходишь? — киваю в сторону машин.
— Они не едут. Иди, говорят, на автобус, а на автобусе я опоздаю.
Николай глядит на удаляющуюся стоянку.
— У меня папаня тоже на машине, но так никогда не сидит. Папаня все что-то делает, делает, а эти…
Он махнул рукой и отвернулся к окну.
— Часто на такси ездишь?
— Деньги есть, так почему не ездить, можно ездить. У меня полная копилка денег!
— А кто в копилку кладет?
— Сам. Я же работаю!
— Работаешь? — с сомнением гляжу на его щупленькую фигурку.
— А сколько тебе лет?
— Тринадцать уже. Вы не смотрите, что я маленький, папаня тоже небольшой. Он говорит, морда на деньги не влияет. Я не совсем, чтобы работаю, подрабатываю, а так учусь, в восьмом классе.
— Силен парень! И где подрабатываешь?
— В трех местах. В этом, как его… в бракоделочном что-ли цехе на комбинате, и у мамани, на складе, грузчиком. У нее целый склад лекарств. А из школы прихожу со второй смены так бегу в контору к папане, полы мыть. Там у них линолеум. Воды притащишь, лентяйкой раз-два и все. Быстро получается.
— Что платят?
— У папани восемьдесят, у мамани рублей тридцать, а на комбинате меньше, рублей двадцать, там работы для меня мало. Но если в выходные работаю, то больше выходит, в двойном. Сейчас уже целая тыща в копилке, и еще двадцать пять рублей есть. Я как работать начал? Пришел к Петьке, друган мой, у них видик отец купил. Фильмы классные, драки там и все такое. Папане говорю, а он, ты, Колька, угорел малость, такие деньги. Он не совсем жадный, да видик больше семи тыщь стоит. Наши-то дешевле, только ломаются часто. Я, говорит, в твое время уже отцу помогал, так что давай вместе. Папаня сам-то на уазике директора возит, а раньше на кавзике работал, и на рафике тоже. Директор не хотел меня брать, маленький говорит, попадет за тебя. Папаня еле уговорил. Потом директор, через полгода что-ли, мне от конторы ключи дал, совсем. На, говорит, пусть эти у тебя всегда будут, чтобы сторожа не искать. Вот они у меня с собой!
Он потряс ключами, нанизанными на большое медное кольцо.
— A y мамани на склад без разговоров взяли, и на комбинат без разговоров. Соседка там каким-то начальником работает. Мамане говорит, пусть приходит, у меня еще два парня работают, постарше немного, веселей будет.
Еще брат денег малость дает в копилку. Он еще в училище учится, ну куда едем, на втором курсе. Работает тоже у папани сварщиком, в самой первой бригаде.
— А тебе тяжело работать, не устаешь?
— Иногда малость устаю, а так привык уже.
— Молодец. Учишься как?
— Нормально. Тройки редко, все четверки, пятерки бывают, а двоек нет — папаня и отлупасить может. Да я все успеваю, рядом живу, в третьем микрорайоне. С работы вечером прибегу, часов в восемь, в ванну и за уроки. Девять классов закончу по новой программе, в училище тоже пойду на сварщика или автослесаря. А потом на север, а может здесь останусь.
Солнце стремительно бежит навстречу машине, отражается от черного влажного асфальта, заглядывает в салон. Разлетается под колесами, сверкая мелкими искрами, первая лужица. Оранжевая снегоуборочная машина, неспешно жуя гребни грязно-белого снега; движется вдоль обочины. Следом пятится самосвал, подставляя кузов под бесконечный снежный поток. Тарахтит грейдер.
— Вот училище-то в этом доме! Чуть не проехали, я думал, уже забыли. Вы деньги возьмите, мне бежать надо!
— Погоди, мальчик, — я отстраняю его руку с деньгами, — они тебе пригодятся самому, быстрее видик купишь. Лучше, если не совсем опаздываешь, с тобой еще поговорю. Я такого парня ни разу не видел, всяких видел, а такого нет. Считай, что расплатился.
Он глядит на часы.
— Немного посижу тогда. У вас тоже работа тяжелая. Я раньше шофером хотел, да папаня говорит, на автослесаря выучись сначала, потом не будешь на дороге с машиной загорать, как фофан. Слесаря все в машинах знают, больше шоферов. А сегодня я за школу в баскетбол играю, в защите, там и маленькому можно.
— Правильно, и невысокие чемпионами бывают, я знаю. А вот как, Коля, соседи, ребята о тебе говорят?
— Соседи хвалят, а парни смеются, вот, говорят, работяга идет. Им лишь поспать, да побегать.
— Но ведь и ты хочешь и побегать, и поспать.
— Я на работе бегаю, а по утрам меня брат будит, если не встаю. Вставай, говорит, Колька, а я сплю, сплю, тогда он водой из ковшика к-а-а-к обольет, ну, если опять не встаю — за шкирку поднимает.
— А если и за шкирку не встаешь?
— Тогда схватит хлопушку и даст, как следует, но это редко. Его самого-то маманя будит.
— Тебе друзья завидуют?
— Некоторые завидуют, говорят, много денег получает, а самим побегать хочется. Зато я взял и на такси поехал. Они тоже смогут поехать, если соврут матери, что мороженое по три рубля или еще чего. А мне зачем врать? Я сам все покупаю, если одежду какую, мамане денег даю, скажу, что надо, и она купит. Вот эту куртку мне сеструха сшила. Нормальная куртка, правда? Маманя говорит, Танька с первого класса шить начала. А в три года уже за хлебом в магазин сама ходила. Дождь — не дождь, все равно идет. Бывало, упадет, булка же тяжелая, а маманя грязь с хлеба смоет и высушит его. Сейчас Танька замуж собирается. Папаня ей сразу сказал, чтобы жених был не под два метра, не дело папане рядом с ним, двухметровым, стоять.
— А родители тебе покупают что на их деньги?
— Н-е-е-т, так-то они мне только кассету купили к магу. Я его раньше купил, кассетник. Брат себе тоже купил, но бабинник. Еще помню купили мне ботинки, да брюки что-ли…
— Ну, а если бы отец сказал, буду тебе деньги давать на кино, на мороженое, покупать все, ты бы бросил работать?
— Наверно нет… Нет, не бросил! Тут интерес появляется, что сам работаешь, гордишься.
— Гордишься, значит?
— Ну, малость, конечно. Я бы мамане денег давал, да она говорит, видик скорей покупай, смотреть будем.
— Ладно, я тебя задерживать не буду. Дай руку! Если меня увидишь, подходи сразу, бесплатно отвезу.
— Совсем бесплатно я не поеду, работаю, что меня так возить!
— Ну, тогда я тебя без очереди отвезу, договорились?
Он выскакивает из машины, старательно прикрывает дверку и бежит к выплеснувшейся из училища разноголосой толпе подростков.
Зарываясь колесами в ноздреватый снег, выбираюсь на асфальт. Что за день сегодня, теплый такой, солнечный. Весенний день! Хотя пора, март идет.


ПРОСЬБА

— Брат! Погоди, брат! Да погоди ты!
Я повернул голову. От областной автоинспекции бежал молодой цыган.
— Выручай, брат! Уйдет милиция на обед — пропал! Машину на учет не поставлю, а еще до Свердловска ехать!
Цыган как цыган. Черный, зубы золотые. Только одет в ватник. Не видал я ихнего брата в ватниках.
— Горит что ли? — спрашиваю, открывая ему дверь такси.
— Полчаса осталось, а квитанции не на того выписаны. Беги, говорят, в сберкассу, переписывай. Я бы на своей машине мог, да нельзя сейчас.
В его глазах такая доверчивая беспомощность, что отказать просто грешно.
— Да, дела. Ну сел, так поехали.
Выруливаю на Одесскую, сберкасса неподалеку, можно успеть.
— Брат, — не унимается цыган. — А ручка у тебя есть?
— Ручка? Есть ручка.
Киваю в сторону воткнутой в панель ручки.
— Тогда напиши сам. Тут, понимаешь, утром мужика в сберкассе попросил, а он неправильно написал. Ты вот на эту фамилию напиши.
Он протянул мне клочок бумаги с написанной там женской фамилией, На мой недоуменный взгляд торопливо проясняет.
— Машина-то на бабке записана, а я по доверенности ездить буду.
— А сам что не пишешь? Почерк плохой?
— Да все хорошо, только беда, писать не умею.
— Ну даешь! А читать?
— И читать.
— Ну деньги-то хоть считаешь?
Он засмеялся.
— Если деньги не считать, тогда совсем хана!
— А как на машине ездишь? На права учиться надо!
— Какие права? Сам учился, у братьев. Они старше меня, все ездят. Я тоже с тринадцати лет езжу.
— А сейчас что сам в сберкассу не поехал?
— Нельзя сейчас, — ответил он серьезно.
— Я техпаспорт в милицию отдал, вот только квитанции не те.
— Так ты выходит по техпаспорту ездишь?
— А как еще? Без него милиция остановит, скажут чью-то машину угнал. А так я его покажу, скажу права дома забыл. Штраф дадут и все.
— Часто штрафуют?
— Не-е-т! Всего два раза было. Я правила не нарушаю. Десятый год за рулем.
— Ну ты мастер! Десять лет и всего два нарушения! Да меня за год раз пять останавливают. Завидую.
Подъехали к сберкассе. Я быстро заполнил на другую фамилию три бланка квитанций, заботливо приготовленные моим попутчиком. Кассир, пожилая, солидная женщина, переписывая в отдельную тетрадь паши старые испорченные квитанции, поворчала, как положено, на неумных клиентов, которые дают другим работу.
— Я, — обращается она к цыгану, — тебя с утра еще помню, путаника, как знала, что назад придешь!
Я ей поддакиваю.
— Ну, мать, и глаз у Вас, наверное, много таких клиентов непутевых?
— Хватает. Вот целая тетрадь. Только бланки переводят.
— Тогда без работы не останетесь.
Цыган не обижается, обещает писать всегда правильно, и мы едем обратно.
— А что раньше не учился?
— Я бы учился, да отец не дал. Говорит, ни к чему это, баловство. Дома дел столько. Лошадей надо пасти. Нас пятеро братьев, те учились, а я младший. Отцу помогал. Лошадей у нас раньше много было, а шестнадцати лет женился. Двое ребятишек уже.
— А отец умеет читать?
Цыган удивился.
— Да ты что? Он же кочевник! Всю жизнь при лошадях.
А теперь говорит старый стал. Раньше надо было.
— А если тебе письмо написать или заявление куда? Разное в жизни бывает.
— У меня жена грамотная. Скажу, напишет.
И, вспомнив что-то, машет рукой.
— Не переспоришь. Сейчас с ребятишками сидит. Подрастут, говорит, в школу отдам. А я что? Сам понимаю.
— А чем занимаешься?
— В кооперативе работаю, по мрамору. Памятники делаем. Деньги хорошие. Только работай.
— Ну, сделай мне памятник. В полный рост. Сможешь?
Он окидывает меня взглядом, смеется.
— Умрешь — сделаем! Приходи. Живым пока не выходит.
— Ну да бог с ним, с памятником. Вот ответь мне тогда, как цыган может работать в цеху? Там четыре стены, мраморная крошка, пыль, а вы — народ вольный. На свободу не тянет?
— Двое детей у меня, какая свобода? Сейчас растить надо.
— Ну, а дальше что? Все равно учиться придется!
— Да я сам знаю. Вот скоро в бригаде договорюсь, чтобы только в день работать, а по вечерам буду в школу ходить. Потом на курсы шоферов поступлю. Мне говорят, что ты права купить не можешь? Другие покупают. А я не хочу. Что я, сам не сумею? Столько лет езжу!
Вот и автоинспекция.
— Беги, опоздаешь, пять минут осталось.
Что-то его удерживает, но вот цыган встает, протягивает на прощанье руку.
— Ладно, брат, выручил ты меня! Потом еще за доверенностью ехать. Вот делов сколько!


ДЕТУШКА

— Что, тетка, в милицию собралась, сдаваться?
— Какая я тетка, не старше тебя! Давай рули, дожили, кроме такси уехать не на чем! Свяжешься с мужиками, потом ходи по милициям. Забирать поехала, детушку!
— Детушка-то в милиции сидит?
— Ну сидеть ему рано, двенадцать лет. Участковый приходил, говорит, езжайте в Тюмень, в детприемнике он. Сейчас все и узнаю, как было, неделю ищем.
— Boт те на, довоспитывались!
— Наплевала я на этого детушку, на фиг. Шестнадцать лет стукнет и отправлю на все четыре стороны. Пусть идет куда хочет, хоть к своей матери. Та в тюрьме сидит, а я с се недоумком маюсь, по русски сказать.
— А его отец, значит, с вами живет?
— Отец-то со мной, они давно развелись. Мужик, главное, хороший: все в руках горит, а вот на тебе, ногу сломал. Езжай, говорит, куда деваться, забирай Петьку, вези домой в Ирбит. И что на Петьку нашло, ведь не бывало с ним такого!
— В школу ходит?
— Ходит, конечно, правда, учится, — она замялась, — худенько.
— Худенько, говорите, а сколько это — худенько?
Женщина смеется. Зря я ее кажется теткой назвал, какая она тетка, лет тридцать не больше.
— Две двойки, остальные тройки. Сейчас на второй год не оставляют, с тремя двойками переводят. Чтобы больше говорят инженеров было, а какой он инженер к черту, фамилию-то с ошибками пишем.
— Фамилия хорошая? А то бывает ругательская, да еще он с ошибкой напишет… Не бойтесь, я никому не скажу.
— Нет, фамилия хорошая — Воронин. Не обижались мы на фамилию, и ему грех.
— Неплохая фамилия, верно. Да вы сильно не убивайтесь, нашелся же. Возраст у них такой, чуть что и обиделся, а может друг какой подбил путешествовать.
Детский приемник на окраине, в тихой заснеженной улочке. Путь неблизкий, через весь город.
— Он что у вас хулиган?
— Нет, какой он хулиган, так, подраться, конечно, любит. Думаю здесь ему вливание милиция сделает, ума прибавят. Дома нотацию прочитаем и все, а тут чикаться с ним не будут.
— Вот детушка сбежал, так и Тюмень увидели, а еще сбежит, то и в Москву попадете, не все в Ирбите сидеть.
Она опять смеется и видит, наверное, Петьку.
— В Москву, даст бог, не поеду, больше не сбежит, хулиган что-ли… Помню отец-то гараж строил, так все ребятишки с ним были. Темно станет на улице, они спать бегут, а Петька нет. Пока отец не соберется, он тоже не идет домой.
— А где он денег взял на дорогу, не украл?
— Слава богу, не вор, что зря говорить, есть совесть еще. Деньги у него были свои. Я, понимаешь, бутылок лимонадных наготовила сдавать, рублей на сорок стояло на балконе. Он их все до одной сдал. Честный какой нашелся, в шкафу деньги лежали, не взял. За весь год у меня бутылки стояли, все недосуг было сдавать, а он не поленился, сдал да уехал.
— Смех и горе. Опасно, оказывается, пустые бутылки дома держать. Петька, наверное, думал, спасибо, маманя, я на твоих бутылках до Москвы доеду. А сколько всего детей у вас?
— Он, до фига! Пять штук, да ладно бы только свои. Мужик без детей пришел, с ним троих нажили, а двоих забирать пришлось, когда первую жену посадили, запилась совсем.
— Это вам как сюрприз, значит, вроде к Первому мая.
— К Новому году! Не к этому, правда, к тому еще Новому году. Не дай бог таких подарков когда-нибудь, собирай потом по Тюменям разным.
— Да, если сынок так помогать будет, тяжело придется.
— Что вы… — она всплеснула руками, а может я что не так сделала, бывает, конечно, покричу на них, так пятеро ведь. Чужой-то ясно шибче чувствует, чем свой, да вроде я со всеми одинаково. А по-другому если взять, — она поди отдыхает в тюрьме-то от нашей жизни. Как тут не сорвешься — один другого меньше, и каждый в рот тебе смотрит.
Женщина задумчиво глядела на мелькающие за окном деревянные домишки городской окраины. В своем-то доме с такой оравой может и полегче управиться, огород рядом да и земли побольше. Глядишь бы ребятишки и возились там поутру, чем собак гонять по подъездам. Дача далеко, каждый день не наездишь. Петька старшой, да какая с него помощь. Этот помощник вместе с бутылками и банки посдавал. Конечно, банки-то с радостью примут, они всем нужны, а сами как? Дача поспеет, солить-мариновать в чем? Помощничек… Ох, господи, что это всякая пустячина лезет в голову. Надо бы в магазины здесь зайти, посмотреть что ребятишкам, сапоги там…, а может, еще что выкинут, да где тут сходишь… До того ли, в милицию-то не знаешь, как появиться — стыдоба. Тоже, как этот таксист, скажут, — довоспитывалась. Расскажи-ка нам, как парнишку довела до побега. А что я его доводила? Я его всего год и видела. Слова с него не вытянешь. Хорошо хоть еще младших не обижает. Когда ему обижать— все на улице носится. Вечером придет — где был? — Молчит. Охота ему мачеху слушать. Отцу сказала, так еще хуже вышло. Дал Петьке подзатыльник, а тот потом к бабке убежал. Всю ночь дома не был. Пришлось самой за ним идти, уговаривать. Отцу опять некогда было. А вот бы бросил все дела, да и шел за ним. По дороге-то вспомянешь, что не так сделал.
Оторвавшись от раздумий, женщина продолжила:
— Талонов-от надают в ЖЕКЕ, чисто скатерть домой несешь. А в магазине не то что товаров, даже мух нет, с голоду поиздыхали что-ли или улетели вон… к американцам.
— Да, трудно американцам сейчас. Столько мух — свои да наши. А мы к ним еще мышей пришлем, покончим с капиталистами.
— Не говори, сами-то шибче мышей побежим скоро.
Петька тоже хорош! Совесть у него есть — какая там совесть! С двенадцати лет по милициям мотаться — куда уж хуже? Да еще поди украли что-нибудь — вот и попались. Езжай теперь, забирай, красней за него. А мать-то не видит, ей что краснеть!
Узкая лента машин скользила в коридоре покосившихся заборов, иногда, споткнувшись на редком в этих улочках светофоре, замирала, а затем, разбрызгивая взявшиеся невесть откуда редкие лужицы, катилась дальше, извиваясь вместе с дорогой.
Вот из переулка выскочила лохматая собачонка, сунулась было одолеть в три прыжка эту черную полоску, но остановилась и, помедлив, рванула назад, — многовато нынче машин, не стоит тягаться.
Рыхлый грязно-белый снег сугробом обочины нависал над влажным асфальтом, сужая и без того неширокую проезжую часть. Легкий туман, как субботний дым деревенских бань, висел в воздухе. Дело к весне… Скоро сугробы начнут осаживаться под теплеющими лучами и с асфальта ни в один проулок лучше не заезжать. А съедешь если, то буксовать тебе долго — пока случайный вездеход не вытащит к шумной дороге.
Женщина отогнула чуть рукав серого пальто, взглянула на часы — одиннадцать скоро. Вот дела, думала она, сегодня поди за день и не управишься здесь, да и толк какой от этих поездок. Не мне, а отцу ехать надо было за Петькой. Ногу сломал… а тут вот голову свихнешь, — как объясняться в милиции.
Молодец какой, оставил тогда детей с пьяницей, он, что, когда уходил, не видел ребятишек-то? Не видел, с кем оставляет? Видел! Все видел… Может, если бы их сразу взять, так и не было всего, что сейчас творится. Вот бы и послушал в милиции, подумал, где раньше промашка вышла. Что я одна слушать буду? Привезу домой и опять все то же?! Я ему жену-пьяницу не выбирала, сам решал — сам видел. Езжай теперь, красней за нее. Она не видит, ей-то что, а отец родной дома ждет, потом опять подзатыльники и все что-ли?! Нет, пусть бы и отца повоспитывали, послушали его. Так верно и сделаю, прости меня грешную…
— Слушай, парень, — она помолчала, затем вздохнула, —
я уж тут все передумала, прямо не знаю, правильно ли делаю. В общем, поворачивай давай назад. Этим же автобусом и вернусь домой. Дня через три снимут у отца гипс с ноги, вместе и приедем. Пусть сам послушает. Больше пользы будет и ему, и Петьке. А Петька в решетки посмотрит, так глядишь, вода-то дома слаще покажется.
Вертай, парень!




САМАЯ ДРЕВНЕЙШАЯ…

Увертываясь от огромных грязно-белых куч снега, что за день нагреб, кашляя и задыхаясь, пятнистый от подтеков масла бульдозер, я проехал вдоль привокзальной площади и остановился вблизи камеры хранения.
Бульдозер тарахтел рядом. Теперь, покончив со снегом, он отыскал на площади участок сплошного льда, накатанного колесами автобусов, и принялся крутиться на нем блестящими гусеницами, пытаясь взрыхлить до обломков. Затем опустил с грохотом нож, зацепил им эту ледяную кашу, подгреб к краю площади и заглох, — все, хватит на сегодня, уже вечер.
Шумная днем площадь, сейчас была безлюдна. Лишь иногда редкий прохожий прошмыгнет до урчащего на остановке автобуса и все, опять никого…
Около меня стояло еще несколько тачек. От долгого ожидания пассажиров они покрылись слоем изредка падавшего сухого снега. Тоска зеленая, днем нет у таксистов работы, а вечером тем более — откуда она появится? Не ездят люди на поездах, не по карману, выгоднее теперь дома сидеть. Постоит, постоит таксист на вокзале, да и прет пустым в город.
А что делать? — хоть в неделе и семь дней, вроде некуда спешить, да план-то на каждый день дается, думай, как его выполнить. Изменились времена, шарахается нынче пассажир от такси, как черт от ладана, хоть выходи из машины, раскланивайся, пожалуйте, мол, братцы, в салон, повезу по высшему классу без нудных подсадок, пустых разговоров и черт с ним! — даже по гостарифу, подскочившему сейчас так, что и бывалых водителей оторопь взяла. Что делать? — Бежать из таксопарка? — А куда? — А может не спешить, подождать, может утрясется все, изобилие пережили — глядишь и разруху переживем! Может, кончится нищета и опять чаевые косяком пойдут? А пока… хоть бы мороз что-ли ударил покрепче, сразу бросит народ упрямиться, забудет о ценах, как миленький в машину полезет.
Стук в стекло заставил вздрогнуть. С улицы на меня смотрело девичье лицо. Девушка пыталась открыть дверь, по застывший на холоде замок не поддавался. Ну, беда… Я открыл дверь изнутри, садись быстрее, сколько можно стоять, хоть живи на вокзале. Она села рядом. Устроившись поудобнее, сняла серую норковую шапку, рукой стряхнула с нее снег, влажной от таявших снежинок, ладонью поправила короткую прическу. Было ей лет двадцать с чем-нибудь, хотя кто женщин знает, иная сделает стрижку покороче, чуть тронет лицо косметикой, да не будет скрывать богом данной энергии, светящейся в глазах, и тогда легко ошибешься в возрасте лет на десять.
— Куда едем, девушка? — я вопросительно глядел на нее. Но пассажирка, кажется, не спешила ехать.
— Погоди ты! — чуть помедлив, заговорила она и засмеялась, как будто виновато. — Не торопись, трудяга какой! У меня дело поинтересней: любовью не хочешь заняться?
— Любовью? — откровенно говоря, к такому повороту событий я был не готов. Я не растерялся, нет, чем таксиста удивишь, всякие киногоны попадаются. Просто последние годы я получил редкую возможность не выезжать на линию поздними вечерами, а тем более ночью и совсем забыл о подобных дорожных встречах,
— Ты что, — продолжила девушка, — не слышал, чем парни с девками занимаются? Не бойся, научу, мы не таксисты, жалоб не бывает.
Стараясь скрыть обычную в начале подобных встреч неловкость, она говорила нарочито возбужденно, хотя было заметно, слова даются нелегко. Но я видел — с каждым мгновением она чувствовала себя увереннее, в отличие от меня. Я то думал, ей ехать надо, и так полсмены потерял, а оно ври что… Не было печали… Какой же болезнью ты меня наградишь за такую любовь? И на хрена мне это нужно! Хватит того, что было раньше, больше не хочу. Околачивать пороги вендиспансера — занятие не самое приятное. Ну тебя, к черту, девка, ты очень красивая, но, как говорит мой сменщик, я с тобой не справлюсь. Поговорить можно, мне даже жаль, если она сейчас уйдет. Что же я, совсем не мужчина…
— Слышал, дорогая, и про парней, и про девок, а откуда ты взялась, не пойму… Вроде всех вокзальных проституток знаю, не здешняя?
— Угадал, я проездом, в Омск еду. Сейчас-то в отпуске, в Велижаны с подругой моталась, к ее тетке. Отдохнула с неделю, хватит думаю, а Катька осталась, у нее халтура: иконы старые по деревням ищет. У меня деньги-то были, да здесь мужичонка по вокзалу путался, золотое кольцо предлагал за пятьсот рублей…, может, ворованное. Оно же две тысячи стоит теперь, проба есть, все нормально. Кольцо взяла и осталась без денег. Могла бы и бесплатно уехать, все же проводником работаю на поездах, но просить не люблю, лучше так заработаю. Дома-то часто приходится с мужиками спать, проводники ведь копейки получают, сам знаешь… Куришь?
— Это можно, — я достал сигареты, для гостей найдется. А в остальном — моя улыбка была смущенной. Как не крутись — а отвечать за свой немужской поступок надо — Даже не знаю… А если подхвачу что, потом куда? Потом смотри па пего как в телевизор, так?
— Да нет, что ты? — она на мгновение замялась. — Я, если по-честному, дней двадцать ни с кем не трахалась. Все нормально… А иначе… Разве бы я пошла тогда?
— Ну-ну-ну, — …так уж бы и не пошла, — тут я не верил. Ей же все равно, какой я буду: больной или здоровый. Чихала она на меня с высокой колокольни. Уедет сейчас, а я что, потом ее разыскивать начну?
— Что, не веришь? — она недовольно поморщилась, прикурив, опустила стекла, выгнала ладонью дым из салона.
— А бывало, что болела?
— Ни разу!
— Ну вообще… Тебя наверно бог любит или Чумак зарядил, от всех болезней сразу. Не заряжал? Тогда не знаю… Наши проститутки обычно пару недель работают, потом пропадают месяца на три: может лечатся, а может — на курорт ездят, от перегрузок отдыхать. У тебя не так?
— Фома неверующий, правду говорю! я в мужиках разборчива! Мужика надо видеть — это раз! Потом — я не сплю как обычно, а делаю по-другому, ты знаешь как — это два!
— А как обычно можешь удовлетворить?
Интересно, что она ответит. Чтобы зарабатывать этим хорошие деньги надо делать все, что потребуется, а если она не делает, что тогда? — Значит, пыль в глаза пускает. А сама пытается стать проституткой, но не может привыкнуть к этой роли или решилась подработать именно сейчас, наслышавшись от подруг о легких деньгах. Наверное, так и есть…
— Так можешь или нет?
— Конечно, могу, — она чуть помедлила, — хоть па сто процентов, но не буду — здоровье дороже!
— Чье, клиента?
— Зачем клиента? Свое! Мужиков много, о себе надо думать. Понял?
Да, далеко тебе до настоящих проституток, они о таких вещах не рассуждают, но и ты немало знаешь.
— А с пассажирами в поезде знакомишься? Там же все проще, знай себе, совмещай приятное с полезным.
— Нет! В поезде только так: чаю попить, поболтать. А спать — нет, боже упаси, свои, с бригады узнают, с работы выгонят.
— Боишься, значит. Но пассажиры ведь предлагают?
— Бывает, я на рожу не жалуюсь, да и остальное все при мне, видишь? — она повела грудью и засмеялась. — Ну как?
— Да, грех жаловаться, бог не обидел. Девка классная!
— Меня свои еще и защищают. Думают я такая честная, верная мужу… его люблю и больше никого.
— Но тебе же необязательно собой торговать! У проводников много способов деньги заработать: и пассажиров провозят, и водку сдают, а сейчас водки нет, так самогонку толкают, подешевле, но все равно без навара не сидят. Занималась бы этим…
— Это мелочевка, я все знаю, но пойми: я с мужиками еще раньше спала. А на поезд ушла, чтобы дома не сидеть, от мужиков не зависеть. Теперь я хозяйка себе, на работе мне ничего не надо, чай раздала и все!
— Пусть будет, как говоришь, допустим, но ведь это тяжело! — дома с мужиками спать, а на работе только чай разносить и всем говорить, что мужа любишь.
— Каждому свое. У меня вообще все двойное. По гороскопу я — близнец, поэтому ничего удивительного.
— Ну-у, тогда понятно… А скажи, душа у тебя на месте? Говорят, если много знаешь, то всегда покоя нет. Когда спать ложишься, что душа-то говорит? Все нормально или матом кроет?
Она удивленно посмотрела на меня, воспитатель нашелся, сам-то кто, а туда же… мораль читаешь.
— Слушай, что ты привязался? — рука девушки потянулась к двери, еще мгновение, и она уйдет в темноту — там такие вопросы не задают, но уступать, видно, было не ее правилом. — Что тебе до моей души? Ты посмотри, как девчонки живут? Ходят в золоте, это не то, что у других баб — одно колечко от свадьбы до самой смерти! Тряпки — хоть за границу езжай! Не отличишь — Манька это или Марлен идет. Машины — иномарки, иная девка посмотрит — аж всхлипывает от зависти. Ей сейчас эту… как ее… еще гладиатором звали, вспомнила — ей «Запорожец» не купить, а ты мне про душу рассказываешь! Насчет души можно не только со мной говорить. Вот бери на улице любого, останавливай и спрашивай — где у него душа, на месте или нет?! Что, проститутки Россию до ручки довели? Да брось ты… Проституция, если хочешь знать, — самая древнейшая профессия. Во всем мире она есть, а вот такого бардака нет нигде. Где ты у нас честных найдешь? Вот Катька, например, она иконы по деревням скупает и сдает за валюту. Я, говорит, Лариска, не как ты, собой не торгую! Что если человек иконы толкает за границу, он честный? Она едет в глухую деревню и берет за бесценок, самое большее за шестьсот рублей, а навар имеет до тысячи долларов с иконы. Бывает, старуха вцепится в икону, ревом ревет, так она ей продукты даст, в деревне же голодуха. Той куда деваться? Бывает, конечно, иная бабка упрется насмерть, не отдает и все. Но это редкость.
Катька, говорю, не жалко тебе этих старух? — а она смеется. Какой дурак от голимых денег отказывается! Скажет бабке, что икона в музей идет, та и верит. А пройдет лет двадцать, наши дураки поумнеют, хватятся, а икон-то нет. Их честная Катька за границу спихнула, за валюту, ей рубли не нужны. Что на них купишь? А ты мне про душу говоришь. Все мы одинаковые в этом борделе.
— Да успокойся ты, лучше закури, черт с ним, с душой! И у нас всего хватает: таксисты и водку продают и сводней занимаются… А ты к любому таксисту подходишь?
— Нет! Я вообще к любому не подхожу, особенно к молодым. Я пацанов не люблю. Там смотреть не на что, одна извилина. Пока молчит, так вроде ничего, не зря говорят — молчание оружие дурака. А заговорит — боже мой! Откуда это чудо появилось: походка вразвалку, пальцы веером. Крутой, значит, а сам колхозник-колхозником из-под Крюково. Его деревню-то давно снесли, а он сюда сбежал.
— А почему колхозники не нравятся? Колхозник же дитя природы, чем он плох?
Она замялась.
— Даже не знаю, как тебе объяснить. Я просто не привыкла общаться с чистым колхозником…
— Это ты зря, откуда у нас чистый колхозник? Он давно умер, с голоду, а если живой, — значит, нечистый, каждый хоть маленько да ворует. Спи с ним смело, помогай сельскому хозяйству. Тебе еще спасибо скажут… А ты не боишься, что ко мне подошла, а местные шлюхи обидятся, мол, хлеб их отнимаешь?
— Бывает такое, но я сначала посмотрела кругом, никого, только две бичужки ходят. Эти думаю не в счет, рожи не те, наверно другим промышляют.
— Может быть…, а если в твоем городе новая проститутка появится и будет рядом работать, обидишься?
— Девчонки обижаются, а я — нет! — Лариса говорила теперь охотно, может давно молчала, кому нужны ее рассуждения? — Если девка работает лучше меня, то чего обижаться?
— Ты сейчас так говоришь, — не согласился я, — Пока молодая! А через несколько лет, что скажешь? Вот придет красивая девка, помоложе и заберет твоих клиентов…
— Все бывает…
— А кто девок учит с мужиками спать?
— Да никто: сами учатся, природа учит… У меня знакомая есть: она на рожу мужика не смотрит, ей все равно с кем трахаться. Она при этом сама удовольствие получает.
— Счастливый человек наверное?
— Как сказать. Она голову с мужиком теряет, а так можно и без денег остаться. Мужики всякие бывают тоже, иногда обманывают. У нас свои хитрости.
— Вот не знал. А ты получаешь удовольствие?
— Я? — Нет! Я кончаю только с мужем, у меня с другими такой мысли нет. Я к нему привыкла…
— Что за олух твой муж? Тебя все знают, а он неужели не догадывается?
— Конечно, нет, ты что! Откуда ему знать!
Ну, девка, подумал я, это уже сказки, особенно про мужа. Они для того, чтобы больше верили. Замужем, значит, небольная, долой сомнения.
— А если найдется, кто ему скажет про тебя?
— Не скажут. Да он и не поверит, а если будут шантажировать, я им хорошо заплачу, деньги же все делают.
— А если он купит эти сведения?
— Нет, что ты… Он дома-то редко бывает, все в разъездах, на своей машине. Зачем ему по вокзалу лазить. У него свои пацаны. Я с ними однажды чуть не сгорела. Как-то сижу с мужиками в тачке, курю. Мужики колются на заднем сиденье. Это элементарно, я сама многих колола. Они дуреют, а мне что до этого? Смотрю Витька идет. Он всегда с мужем крутится, тоже при деньгах. Меня увидел, привет, говорит, что здесь делаешь? Да ничего, курю просто, сейчас в ресторан поеду, обедать. Еле от него отвязалась.
— А вообще многие девчонки завидуют проституткам?
— Конечно, многие. Кто сейчас шикарной жизни не завидует?
— Я думаю, они завидуют пока не занимаются этим, так? Если по-честному?
— Да, здесь ты прав, это очень тяжело… Представь себе: девка постоянно ждет, что позвонят или подъедут. Вот она потрахалась, все дела сделала. Пять-шесть соток имеет. Клиент нормальный был, в кабак сходили. Приходит домой, помылась, спать бы лечь, отоспаться и вдруг хлоп — опять звонок. Отказать нельзя, у них же все запутано.
Желтые лучи вспыхнувших фонарей, разорвав темноту вечера залили ровным светом привокзальную площадь, запорошенные снегом «Волги», выхватили из мрака огромные снежные кучи и с десяток автобусов, собравшихся в дальнем углу площади для отстоя. Время от времени какой-то из автобусов покидал своих собратьев, забирал с остановки очередную порцию пассажиров и исчезал в темноте.
Лицо моей собеседницы, скрытое полумраком салона, было Почти не видно, лишь изредка оно озарялось огоньком сигареты.
— А сначала бы хотела жизнь начать? Девка ты развитая, ума палата, даже завидую…
— Спасибо за комплимент. Только все непросто. У нас сначала не начинают, тяжело это, с нуля-то… Смотрю я на девчонок, которые на мужиках зарабатывать хотят и жалко мне их. А с другой стороны — пусть и они жизнь посмотрят, пусть оденутся получше, в кабаки походят. Себе цену узнают, а где ее узнаешь, как не там? Там такие девки работают — закачаешься. Лицо, фигура — все от бога!
Глаза моей собеседницы сейчас сияли. Хотя она часто противоречила себе, было видно ее восхищение предприимчивыми подругами.
— А как они на этот путь встают, интересно знать. Я ведь тоже не таксистом родился, а потом стал им…
Она помолчала.
— Все по-разному начинают. Одну изнасиловали, а потом дали деньги, чтобы молчала. Она подумала, подумала и согласилась. Ну, заявит в милицию, а дальше что? Все о ней узнают и от шпаны одни угрозы пойдут, а тут деньги дают, и все тихо. Она деньги берет и видит, господи — это же верный заработок!
Другая переспала — понравилось. Пошла дальше, переспала со вторым, третьим. Вроде не ради денег… они потом сами появились. Иной сразу понравилось, что деньги дали. У меня все не так было.
Я в институт пошла. Училась неплохо, голова работала. Парни за мной бегали, но мы с девками решили — замуж выходить по уму! Чтобы у мужика все было, чтобы обеспечивал всем! Чтобы пожить в свое удовольствие, а не сидеть в конторе за гроши или вкалывать на заводе как лошадь. Решили с девками так, да вот беда, не знали одного. Мужик при деньгах ставит условие, хоть и не говорит его — я тебя обеспечу, но ты никуда не лезь! Сиди, короче, и не вякай! Где он, с кем он — дело не твое. Деньги даром не даются. Я такого парня нашла. Все при нем: и квартира, и машина. Сам всегда в командировках. Институт я бросила, думаю, поживу для себя, а потом, коль надо, восстановлюсь. Деньги делают все.
Родилась дочь. Чуть подросла, стали мои предки к себе ее брать. На пенсии они, чего делать-то? — а с внучкой интереснее. Я одна, скучно, муж в разъездах, а может любовницу завел, что бы он тогда по месяцу дома не был. Одно развлечение — иногда с подругой в кабак схожу. Выпьем чуть, потанцуем, да и домой. Ленка как-то говорит — плащи выкинули кожаные, если надо — бери. Я плащ прикинула — нормально, а денег нет. Муж в командировке, что делать? Вечером пошли в кабак Ленкин плащ обмывать. Вдруг подходит к нашему столику мужик, интеллигентный такой, видный мужик. Приглашает меня потанцевать. Танцуем с ним, я молчу, а он мне толкует — красивая, мол, а потом предложил с ним переспать за тысячу рублей. Живет в гостинице, номер отдельный, здесь проездом. Я его бросила среди зала, села за свой столик, а Ленка спрашивает.
— Ты что такая красная, что он тебе сказал?
— Тысячу предложил за ночь, вот что сказал, а ты что думаешь, хорошее скажет?
— И ты отказалась? Ну и дура! Ты посмотри, кто здесь сидит! Они не откажутся от денег, нет, но им не предлагают. Посмотри, как все одеты, чем ты хуже их? Ничем, а на плащ денег не найдешь. Подумай, Ларка, а мало тысячи? — Проси больше. Сейчас я его позову.
Я сказать ничего не успела, а она уже махнула ему рукой (столики-то почти рядом наши стояли) и ушла, будто в туалет. Мужик рад, шампанское притащил… Короче, догнала я ему до трех штук и согласилась, грех не велик, а деньги немалые…
Потом мне Ленка говорит, ты себе цену узнала — три штуки и меньше не соглашайся. Такая телка денег стоит!
За шмотки я рассчиталась и поняла: вот как жить можно! Да и девки говорят, где ты такие бабки возьмешь? Нигде. Ты посмотри на себя, с такой фигурой больше нас иметь будешь, а у тебя дочь растет, одеть-обуть надо, чтоб не хуже других была. Владька много ли денег дает, вот и прикинь.
Короче, появились у меня свои деньги. Но скажу честно, если мужик не по мне, хоть двадцать штук давай — с ним не лягу! У меня были свои клиенты: солидные мужики, предприниматели. Приезжают в город по делам, а отдохнуть-то любому надо. К тому же знают, что здесь их не обуют, не разденут, можно спать спокойно и вздрагивать.
Познакомилась с таксистами. Телефон мой не все знают. Ты что! Начнут звонить, дома скандал… зачем мне это? У мужа свое дело, у меня свое. Кому я нужна — тот найдет, я в кабаке часто бываю.
Везет таксист мужика, а тому девка нужна. Как они договариваются — их дело, а у меня расчет свой. Я сама возьму, сколько мне надо, тысячу, а может сотню. Я так хочу и все, какое дело всем до меня? Мне кассиры не нужны. Главное — держаться на расстоянии.
— Интересно рассказываешь, но думаю, все не так весело, как говоришь. Я это по себе знаю. Только начнут таксистов ругать, я сразу их защищать кидаюсь. И ночи они не спят, и в напряжении всегда, и не живут долго, и…, все выскажу, а спросят, что меня там держит — тоже знаю, что сказать. Да еще такое присочиню, что самому завидно станет. Вот так и у тебя… А на самом деле — мало хорошего. Знаю я таксистов, всякие дураки попадаются, особенно, если подвыпьют… Они тебя не обижают?
— Нет, у нас не обижают, — улыбка ее в этот момент погасла, но лишь на мгновение, затем она вновь оживилась. — А что там страшного? У меня своя работа. Допустим, я с таксистом в паре, он ищет мне клиентов, продает меня. Что он один будет делать? Ничего, я ему нужна. Он мой адрес знает, я его знаю. Тут нормально. В больнице меня знают, там все повязано. Если подхвачу какую заразу — неделя не пройдет и опять чистая.
— Прямо рай! А дочери пожелаешь такое занятие?
Моя собеседница задумалась, потом устало сказала:
— Нет, так пусть трахается, с кем хочет, а что б зарабатывала этим — нет, не хочу! Золото, шмотки — это хорошо, если люди платят, значит, есть за что. Страшно другое — когда ждешь: вот позвонят тебе, вот приедут. Тебя нет — они доход теряют. Девка — себе не хозяйка. Это дочке не желаю. Вот у меня все по-другому: устроилась проводницей и что хочу, то и делаю. В городе меня не ищут — всегда в разъездах. А время есть — с мужиками сплю.
— Согласен с тем, что говоришь, а вот про мужа не верится. Ты, наверное, про него рассказываешь так… для солидности, верно?
Она рассмеялась.
— Ты как милиционер: все расскажи да покажи! Ладно, что мне тебе врать, ты же в Омск не поедешь рассказывать, скажу правду: с ним я теперь не живу, но не хочу, чтобы обо мне много болтали. Зачем ему знать? — Да и дочь растет…
Девки мне еще раньше говорили, что Владьку в городе видят, когда он в командировках. Мне Скажет, что в Ригу едет, а сам здесь. Я думала, что его путают с кем, если бы с любовницей жил, так другое врать научился, поумнее.
Как-то сидим в кабаке. Вдруг таксист подходит — есть клиент, в накладе не будешь. Гостиница рядом. Ладно, едем. Смотрю, в вестибюле парнишка крутится, тот, Витька, знакомый мужа. Какого думаю, черта он здесь трется? Делаю вид, что не вижу и бегом на верх, номер-то на седьмом этаже. Бегу и будто кто меня держит. Если, думаю, парнишка этот здесь, то вдруг и Владька рядом? Нет, ну его к лешему, зачем искать приключений, их и так хватает… и назад по лестнице. Таксист еще внизу. Как говорю фамилия у мужика. Он на меня, что, мол, дергаешься — нормальный мужик, и говорит фамилию. Я за голову — это же Владька, у нас фамилии-то разные! И как я не залетела? Давай, говорю отсюда, скорей, чуть не влипла. И понимаешь, что-то на меня нашло. Целую ночь не могла дома уснуть, даже к балкону подходила. Грохнусь, думаю, сейчас с пятого этажа и все хрен, на нее, жизнь собачью. Иду к балкону, дома никого, а будто слышу дочкин голос: — Мама, ты куда собралась? Одень пальто, замерзнешь. Мам, ты куда? — кинулась к выключателю, смотрю — нет никого. Лягу в постель и опять слышу: — Спи, мама, мне бабушка говорит, поспишь и все пройдет. — Прямо наваждение какое-то, слышу голос и все.
— А потом что? — я завел двигатель машины, чтобы прогреть замерзший салон. — Что дальше было?
— Он пришел на другой день, я спрашиваю, как Рига? Нормально, говорит, а что? Да тебя, отвечаю, здесь в гостинице видели в эти дни… Он на меня, какое, мол, дело до этого. Ну я все и высказала… Хватит, говорю меня за куклу держать, работать пойду, а ты делай, что хочешь! Он дверью хлоп! Ну, думаю, хрен с тобой, иди! На другой день прислал Витьку, вещи говорит отдай кой-какие… Прибежит еще и сам потом. Куда денется?
— Так все и было? Что это за фофан такой, вроде деловой, а ничего не видел. Ты, получается, его даже выгнать умудрилась?
— Ну, так получается, я что врать-то буду, мне ж не доплачивают за это!
— Кто знает, может, и доплачивают. Поезд твой во сколько идет? Смотри опоздаешь…
Моя несостоявшаяся пассажирка подняла руку к свету, взглянула на часы.
— Ух ты, точно, так и опоздать можно. Как же мне быть-то? — она задумалась. — Мне всего-то надо рублей тридцать. Помоги, а, поговори с таксистами, глядишь, кто согласится. Вон дядька в крайней машине сидит, вроде хороший на вид, мне подходить неудобно, а ты его знаешь — тебе проще…
— Ну ты даешь! — такой просьбы я от нее не ожидал. — Не пойму я тебя, то три тысячи цена, то пять соток хорошо, а то тридцатке рада, да еще клиента найди. Совсем я с тобой запутался… ну это еще бог с ним, только как я пойду к тому мужику, подумай сама. Меня здесь каждый знает, завтра весь гараж будет говорить, как я бабу предлагал… Давай лучше так сделаем: я тебе эту
тридцатку подарю, пойдет? — Мне так дешевле выйдет. Хотя нет, погоди. Я не то говорю, я же иначе думаю. Понимаешь, если я тебя предложу кому, то потом себя уважать не буду. Должна же быть у человека черта, ниже которой он опуститься не может? У тебя она есть, пусть и у меня будет, позволишь такую роскошь? Позволишь, значит давай забудем этот длинный разговор, сделаем вид, что ты мне все сочинила… для понту, так? А я буду просто знать, что помог хорошему человеку. Такое пойдет?
— Нет, за так все равно не возьму, — отказалась она, грустно улыбаясь. — Что я совсем доходная? Давай лучше такое сделаем: ты мне дашь в долг! Я через неделю буду в Тюмени, надо помочь Катьке до Омска добраться. Ты подъедь на вокзал в пятницу в шесть вечера, я тебя найду и рассчитаюсь. Вот так согласна.
— Ну, ладно! Вот тридцать рублей и, — привет Омску. Возьми сигареты на дорогу, там еще остались.
Я подал деньги. Чуть помедлив, она спрятала их в кармам куртки, достала носовой платок, смахнула невесть откуда взявшуюся на глазу снежинку, долго складывала его, прежде чем убрать.
— Ладно, я пойду тогда, опаздываю. Только не забудь — в шесть вечера!
Стукнула закрываемая дверь. Девичья фигурка медленно растворялась в желтом свете фонарей, в хлопьях густого снега, который падал теперь не переставая. Заметно потеплело.
Интересно, придет она в пятницу или нет, наверное, нет… Хотя, кто его знает, всякое может быть.


ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ

И по кой черт я родился, грешный… Что может быть хуже работы в такую погоду? Ранняя весна, снег почти кругом, а дождь — как летом. И ладно бы шел, а то моросит, не переставая. Включишь щетки, раза два пройдут — вроде стекло чистое, выключишь — опять ничего не видно. Нудное это дело — работать по весне. А может просто устал? Бывает же такое: до того все надоест, смотреть на машину не хочется, а куда бежать — не знаешь. Всю ночь едешь, всматриваешься в черные лужи до слез в глазах, выйдешь по утру из машины, аж покачивает и домой, спать. А днем какой сон, часа через три вскочишь, голова трещит, сам как чумной, спать бы еще надо, а не можешь.
Хорошо бы так было: устал за рулем сидеть, ну невмоготу больше — иди в любой цех ремонтной мастерской, занимайся другим делом. Отдохнул душою — садись за руль, считан километры. Но нет, в жизни иначе, какой начальник без скандала от себя работягу отпустит? Или совсем уходи, или вкалывай, пока ноги носят…
Машина ползет еле-еле. Где ж сейчас план сделаешь? По лужам не разгонишься, сразу в яму угодишь, под водой-то ничего не видно. Едешь вроде бы осторожно, а колесо, тебя не спросясь, — хлоп в выбоину на асфальте, и уже какой-то пешеход долго, чертыхаясь, смотрит тебе вслед, тщетно стараясь запомнить номер, стряхивает с брюк брызги грязной весенней воды. Сейчас бы за город рвануть — милое дело, да где ж такого пассажира взять? На вокзал что-ли съездить…
Привокзальная площадь заполнена автобусами. Здесь у них отстой, попросту водительский перекур. Откурил свое — к автобусной остановке и опять в город.
Стоянка такси пустая, в окошко будочки контролера, как из скворечника, выглядывает женщина средних лет. Она наблюдает за стоянкой и что-то вяжет, чуть прикрывшись от прохожих газетой — на работе все-таки. Дождик вроде перестал и потому окошко распахнуто настежь. Николай остановился рядом, подошел к контролерше.
— Клава, привет! Спишь что-ли? Где пассажиры?
— Чего это я сплю? — обиделась слегка та. — Работа такая, садись рядом, узнаешь. Тут до тебя такая толпа была, что ой-е-ей, не знала как отбиться, куда спрятаться. Подавай им такси и все… Ты в какую сторону едешь?
— Да хоть куда, лишь бы не в город, там грязь, не проехать.
— A-а, ну ладно, мне-то поблизости, на обед пора… Подожду, может, кто еще подъедет. Стой рядом отдыхай!
— Да я что отдыхать буду? Несильно устал, полдня без толку проболтался по городу. Давай хоть дохлого какого-нибудь, схвачу да поеду!
— Вот привязался! — Клава вздохнула и отложила вязанье в сторону, прикрыла газетой поплотнее. — Тут мужики днями стоят, лясы точат и то ничего, а у тебя загорелось. Подойди, если хочешь к двум солдатикам, они у автобусной остановки стоят. Полчаса тут терлись, а к машинам не подходили. Да вот они, снова идут, смотри! Иди к ним, а то опять встали, дерганые какие-то. Видишь?
Метрах в пяти от такси переминались с ноги на ногу два солдата: ефрейтор и рядовой. Ефрейтор был в короткой, выше сапог, шинели, голенища сапог щегольски собраны гармошкой, на голове отглаженная прямоугольная шапка («дед» поди). Шинель рядового солдатика была длинной и мятой, шапка засалена, неопределенного цвета, сбита на левое ухо — стройбат, наверное…
— Подойди сам, — предложила Клава. — Что они не шьют — не порют?
— Эй, мужики! — Николай подошел к машине. — Куда собрались, что молчим?
— Да мы не молчим, — ответил ефрейтор неуверенно. — Только подошли… Поехали за город, здесь недалеко. Хорошо заплатим.
— Куда недалеко-то?
— До части и обратно. Полста рублей хватит?
Николай присвистнул.
— Смотря что делать…
— Пару ящиков привезем! Да и какая тебе разница, мы же платим.
— Есть, ребята, разница, может вы украли что, а меня потом по городу ловить будут. Бывает такое?
Рядовой дернул ефрейтора за рукав шипели.
— Пойдем отсюда!
Ефрейтор повернулся к нему, перебросившись парой слов, они торопливо пошли от стоянки.
— Что не захотел? — участливо спросила Николая добродушная контролерша. — Вези, какая тебе разница, деньга идет и ладно. Чем их напугал?
Ладно, подойду, подумал Николай, а то простою и совсем без чаевых останусь. Он подошел к солдатам, стоявшим неподалеку, на автобусной остановке.
— Что, мужики, передумали?
— Да нет, — заговорил торопливо ефрейтор. — Не передумали, только ты базар какой-то ведешь, нехороший, как мент. Свяжешься с тобой…
— Какой я мент? Такой же как и вы, — успокоил Николай встревоженных солдат. — Садись, поехали, полтинник тоже деньги.
Солдаты, вроде успокоившись, пошептались между собой и направились к машине.
— Вот другое дело, а то испугались. Я так шучу, шуток не понимаете что-ли! Что в ящиках-то?
— Сигареты, — ответил, помедлив, ефрейтор, устраиваясь на переднем сиденье, рядовой сел сзади.
— A-а, вон что, — протянул Николай, трогая машину с места. — Дефицит, значит, да, это опасно сейчас, в таких количествах. Шутка-то верной оказалась, а? В тон попала, значит. То-то я смотрю вам невесело стало…
— Да, в тон попала, — подтвердил ефрейтор. Сейчас он заметно оживился. — А то прямо в жар бросило. Надо же, думаю, только дело начали и сразу нарвались на мента!
— Удачно я пошутил, удачно… Сразу в часть ехать?
— Нет, надо сначала на рынок заскочить, взять женщину, потом в часть, грузим сигареты и отвезешь ее обратно, в город.
— Ну, ладно, — Николай заезды не любил, время теряешь, какому таксисту это нравится? Но если недолго, то можно и подождать, раз так случилось.
— В стройбате что-ли служите?
— Ну, где же еще…
— Тогда понятно. Что, в стройбате сигареты некуда девать?
— Некуда…, а вам надо что-ли? Можем дать.
— Сколько?
— Да хоть ящик! Хоть шесть. Хочешь, мяса продадим? — Свинина, говядина, чего надо?
Николай рассмеялся.
— Деловые вы люди, оказывается… Когда слышишь про ящик, хочется просить два! Но это так… к слову, зачем мне сигареты? Я не курю, а продавать — дело не для меня. Сигареты через магазин идут?
— Ну из части…
— С продавцом в доле, значит?
— Так выходит.
Вот и рынок. У автобусной остановки, что напротив, толпа людей. Автобусов что ль не хватает? — По весне всегда так.
Николаи проехал чуть подальше и остановился рядом с кучкой парней, очевидно, пытающихся безуспешно поймать такси. Один из них подбежал к машине.
— Батя, брось до «Востока»!
— Нет, нет, ребята, дальше еду, только солдатик на рынок забежит. А ты, — обратился Николай к ефрейтору. — Давай быстрей, ищи свою тетку. Здесь нельзя стоять, пассажиры заклюют — всем ехать надо.
Солдат торопливо идет в сторону рынка. Оставшийся озирается по сторонам, молчит. Да, непростая служба у вас, ребята. А что за женщину они откопали? — Ящиками берет.
— Мясо-то почем?
Рядовой оказался более разговорчив, чем его командир.
— Недорого, дешевле, чем на рынке. У нас же хозвзвод, все свое, даже свиней держим. А то брал бы сигареты, нам даже лучше, сдать да и все, чем с бабами возиться. Считай сам: в ящике семьсот штук, мы тебе по рублю даем, а ты загонишь по трояку пачка! Нештяк? «Астру» любой купит.
— Ну вы прямо орлы! Если сейчас так соображаете, то что дальше будет, после службы? А? Что у вас, свиней-то не считают, если продавать можно?
— Считают, пока по двору бегают, а как забьем, кто усмотрит… Федька, ну, который ушел, у поросенка середку вырубит и в сторону — это паше. Живых-те не вешают, кто знает, сколько мяса будет, не в длину же их мерять? Гражданским сдаем, те рады, где мяса купишь?
— Ясно, а говядина откуда?
— У Федьки повар земляк, с под Воронежа тоже, через него. На дембель скоро им, деньги нужны.
— А тебе не нужны?
— Да мне и так хватает, батька иногда высылает, на курево. Еще полтора года осталось пахать…
— Зажимают «деды», нет?
— Не возникаешь, так нормально. Вы только ему не говорите, что я сказал, ладно?
На дороге от рынка показался ефрейтор, с ним цыганка в длинной, не по размеру, обтрепанной шубе, цветастой юбке. Кутаясь в шубе, она что-то возбужденно говорила ему, тот возражал. Да, подумал Николай, только цыган мне не хватало, если с ним свяжешься, то всю смену потеряешь, и еще мозги высушат. У них одно на уме: туда заедем, сюда заедем, время идет, а толку нету.
Бывает, правда, и хорошо получается, но это редкость. Нет, сейчас я ему все скажу, пусть другое такси ищут.
— Слушай, старшой, ты чего с цыганками связался? Тогда я не играю! Я думал ты с простой русской бабой договорился… Эта же умней тебя… Потом я ни вас, мужики, не найду, ни цыганок. Кто платить будет?
Цыганка, не слушая Николая, говорила ефрейтору:
— Сейчас, братишка, едем к нам, в поселок, там договоримся.
— Какой поселок? — не понял солдат. — Сейчас едем в часть, заберем сигареты, ты платишь бабки, как договорились, таксист тебя увозит в город. Так?
— Нет, ты не понял, — возразила цыганка. — Нет у меня сейчас денег. Я думала ты с товаром придешь, отвезем в поселок и там рассчитаемся. Давай так сделаем! Езжайте за сигаретами, а потом к нам. Ну что думаешь, солдатик?
Видя, что ефрейтор колеблется и смотрит на таксиста, цыганка повернулась к Николаю.
— Шофер, ну, что тебе стоит, съездите за сигаретами, я тебе тоже заплачу.
— Хитро получается, — не согласился ефрейтор. — Не верю, что у тебя денег с собой нет! Какой мне резон туда-сюда ездить? А вдруг ты потом деньги не отдашь?
Цыганка, опешившая на мгновение, разразилась длинной тирадой:
— Ой, ты что, братишка, думаешь! Смотри, у меня полные карманы сигарет! — Она тряхнула шубой. — Ты пощупай! Мы же их продаем! Смотри, видишь у меня не шуба, а целый склад под подкладкой, сюда пол-ящика входит, во… пощупай, сам, понял? То-то… Вот также покупаем и никого ни разу не обманули! Я каждый день на базаре, меня все знают. Если я тебя обману, ты меня можешь здесь зарезать, кто тебя остановит? Верь мне парень, счастье тебе будет! Смотри, мне таксист уже верит, а он постарше тебя. Подумай, парень…
— Ну, ладно, — сдались, наконец, и солдаты. — Сейчас мы приедем, ждите.
— Конечно, братишка, мы на том же месте, где семечки продают. Деньги те же, я рассчитаюсь, ты не думай. Давай друг!
— Ну, что? — Николай обратился к ефрейтору. — Едем? Ну ладно, — машина тронулась. — Это же сколько с вас получается? Дорога-то в два раза увеличилась.
— Братан, все по счету будет, все как надо.
— Ну, сколько будет-то?
— Она бабки отдает и с тобой рассчитываемся. У меня только семьдесят рэ с собой. Нормально будет.
— Ну вы, ребята, даете… я с вами последние полдня прокатаюсь и не знаю за что, так?
— Ну сотни хватит тебе? Это же весь план будет.
— Ладно, едем. Вы сильно-то не дуйтесь, мне тоже шкурные вопросы решать приходится, иначе без штанов останусь.
— Да мы не дуемся, просто с ней друг друга не поняли, когда утром договаривались.
— Понятно, но вы их не бойтесь, не обманут, им деньги тоже надо делать. Но цыганка не дура, сразу видно, не хочет с вами ехать — попадайтесь, мол, сами.
— Это я понял, только в части все заметано, должно нештяк получиться.
— Но, — Николай, смирившийся с создавшейся ситуацией, с одним все равно был не согласен. — В табор я заезжать потом не буду, к нему подъеду и остановлюсь. Боюсь я туда ехать. Там цыганят! — Как муравьев! Они, если машину облепят, так она прямо на глазах расползается. Один зеркало откручивает, другой в багажник лезет, третий колпаки с колес снимает. Ужас…, я там был раз, больше не хочу! Вы там сами разбирайтесь.
Настоявшись в городских пробках, выбрались на окраину. Солдаты молчали. Николай изредка бросал взгляд в их сторону. Ты смотри, какие конспираторы, лишнего не скажут. Договорились поди с продавщицей, что толкнут сигареты в городе подороже, а та и рада, глядишь и ей немало перепадет, но видать не впервой уже, чувствуется опыт. Интересно, как они ящики из части вытаскивать будут?
Дорога выскочила из города, пошел лес. Мелкие зеленые сосенки выглядывали из воронок подтаявшего снега, чередовались с чахлыми голыми березками. Снегу около них было побольше. Кое-где чернели проталинами лесные полянки. Надо же, кого не спроси, все, до последней старушонки, твердят, что мы самые богатые лесом, а того не видят, что в лесу у нас, кроме стволов-огрызков да мусорного хлама, ничего нет.
Правда, если с дороги свернешь, да проедешь с полкилометра, вроде погуще будет и, конечно, пустых бутылок поубавится, не каждый ханыга в чащу полезет. Вот за границей лес стоит! — закачаешься: дуб, бук и многое такое еще, что и в глаза-то не видел. Прямо у дороги стоят, почти в городе, и никто их не трогает. У нас говорят лесу совсем нет, а это что, не лес? — спрашивал Николай (он был раз там туристом). Нет, говорят, это не лес, это просто так стоит, чтобы дышалось лучше. Вот те на…, им дышать надо, а нам лишь ломать да рубить.
Николай повернулся к солдатам.
— Что, мужики, долго еще ехать?
— Нет, рядом. Давай сейчас налево, а потом, — солдаты переглянулись. — Метров через двести остановись, вон у той развилки. Ты постоишь, а мы вдвоем смотаемся.
Лесная грунтовая дорога, давно сменившая асфальт, была основательно разбита огромными колесами армейских машин, но «Волга» шла хорошо, земля оттаяла только сверху, и колея была неглубокой. Вот и развилка, остановились.
— Бать, мы мухой слетаем через лесочек, ты постой здесь!
— А где я вас потом искать буду? — Николай недоверчиво посмотрел на ефрейтора. — Всякое бывает, ты старший, давай военный билет, так мне спокойней будет, и вперед, а без этого нет, ребята вы шустрые.
— Ты что не веришь? Ну ладно, — ефрейтор нехотя полез за отворот шинели за билетом. — Зря ты, батя, нам самим невыгодно тебя дурить. Минут через десять-пятнадцать будем.
Солдаты скрылись в лесу. Туда вела малозаметная тропинка. Очевидно, она служила надежной дорогой хозвзводу в постоянные самоволки. В лесу было тихо. Но вот послышался шум приближающейся машины. На дороге, со стороны города, показался грузовик защитного цвета. Николай поднял капот машины — вроде что-то с двигателем случилось, не может же такси в лесу просто так стоять, дураку понятно.
Грузовик, обдав «Волгу» грязью, натужно урча, проскочил обочиной мимо. В кабине его, кроме водителя, сидел офицер. Когда они скрылись за поворотом, на тропинке показались солдаты. Очевидно, они тоже заметили грузовик, переждали его и сейчас торопливо бежали из лесу. Ящики были тяжелые, один из них лопнул и уже у самой машины оттуда посыпались пачки сигарет.
— Давай, мужики, быстрее, а то еще кто не дай бог поедет, засекут вас.
— Да понятно, — солдаты задыхались от бега. — Батя, помоги подобрать, на зарядку-то не ходим, вот и тяжело бегать. Сам понимаешь! Ух ты, вон «Урал» показался, видно с города прет, точно поди наш взводный, засекет, тогда мне конец!
Ефрейтор подбирал рассыпанные пачки, они опять падали в грязь, выскальзывая из дрожащих рук.
— Ты, батя, пойми, мне дисбат горит за старое! Витьке-то, салаге, губа, а мне точно врежут на полную. Все, прыгаем в машину! Давай, батя, не подведи!
«Волга» взревела и, вырвавшись из грязи, полетела по дороге в глубь леса. Николай еле успевал крутить баранку, уворачиваясь от набегающих сосен. Он недовольно поглядывал на солдат. Да, мужики, дорого мне ваша сотня обходится! Детектив да и только. Ну вот, оторвались, теперь найти бы полянку посуше и в сторону, пусть «Урал» проскочит. Вылетели на пригорок, здесь сухо, можно уйти в бок. Все, встали, дальше некуда. «Урал» медленно прошел рядом, шум его двигателя стал затихать, и, наконец, пропал совсем. Слава бегу, видать совсем тачку не видели, а то бы хрен оторвались. Это в кино от погони уходят. От вездехода по грязи не уйдешь!
— Давай, батя, покурим и в город, бабы ждут. Точно там взводный ехал, — ефрейтор был напуган не на шутку, но понемногу отходил. — Он за мной давно секет, шнурок! Ладно, дембель будет — я ему сделаю козу! Витька, тебе, салага, что, а мне залетать нельзя, сам знаешь…
Развернулись, выбрались на дорогу. Еще немного грязи и асфальт, а там до города рукой подать. На асфальте время быстро наверстаем. Но что это? — вот тебе и асфальт, у поста ГАИ стоял зеленый бортовой «Зил». Рядом офицер, держа в руке полосатый жезл, он, щурясь от весеннего солнца всматривался в приближающуюся «Волгу».
— Ложись, мужики, патруль! — Николай повернулся к солдатам. — Если вас не заметят, то проскочим. Что это сегодня все ополчились?
Солдаты испуганно попадали на сиденья, но, когда такси поравнялось с патрулем, офицер равнодушно отвернулся от дороги и принялся что-то объяснять водителю грузовика, который шел с ведром к огромной луже у обочины, собираясь, очевидно, мыть машину.
— Вставай, орлы, проскочили, у них своих дел по горло. Тяжело деньги достаются? — то-то…
Пролетели городом, рынок. Ефрейтор ушел и вскоре вернулся с двумя цыганками. Они сели на заднее сиденье, потеснив солдата. Один из ящиков (в багажник он не поместился) пришлось взять на колени. Ящик был большой и маленькие цыганки почти скрылись за ним, были видны лишь их головы. В отличие от настороженных солдат они были веселы, смеялись, переговаривались между собой по-цыгански.
— Как дела, девки? — Николаю порядком надоели угрюмые солдаты. — Давайте по-русски говорить, а то скучно ехать.
— Давай, — согласилась цыганка помоложе. — Хороши наши дела, да никто не завидует.
— Не может быть, спрос на сигареты есть?
— Есть, конечно. Да надоело уже… Это же надо! — Все сигаретами пропахло, голова уже стала совсем, как чугунок, вся болит, прямо как пьяный становишься!
Николай засмеялся.
— Как наркоман что-ли?
— Наверное, ведь каждый день по сто-двести штук сдаем. И так пахнет сигаретами, что невозможно… Если бы сама не курила, точно бы с ума сошла!
— Вам еще за вредность надо приплачивать… А может скоро другой дефицит объявится, с полезным запахом, может, лекарство какое, так лучше будет, а?
— Конечно, лучше. Все равно же торговать будем всегда, деньги-то нужны. Как без денег? Дети большие, тому надо, этому надо, все дорого стало.
— А муж чем занимается?
— Дома сидит.
— Так сиднем и сидит.
— Ну, а как еще, такой мужик попался!
— Вот зараза какая, и так всю жизнь?
— Нет, — цыганка смеялась за ящиком, совсем видно не обижалась на своего мужа. Врала поди напрополую. — Раньше еще и не так делал, обманывал. Уйдет с утра, как бы на работу, а вечером придет домой, устал, говорит, шибко. А теперь не обманывает, честный стал, никуда не идет и все. Я, говорит, на пенсии, хватит работать.
— Молодец, сам, значит, себе пенсию сделал. А дети работают?
— Конечно, в кооперативах сварщики они, не как мы. Раньше кооперативов не было, так они крыши крыли. Милиционер как-то спрашивает, где муж работает, а я, — цыганка опять не удержалась от смеха. — Говорю в СМУ-15. Ребята у нас дома до этого сидели и говорили про СМУ-15, я и запомнила. Наши честно работают, правду говорю, все время не будешь обманывать?
— Мужики-то пьют?
— Редко, и то дома… Ну, раз в месяц соберутся, а так просто — нет.
— Надо же! А наши мужики наоборот. Домой только поддавши приходят разбираться, а дома нет, не пьют. Что смеетесь, не верите?
— Верим, дядя, верим, ты правильно говоришь. А вот скажи, кукуруз зимой растет?
— Ты что, девка, — удивился Николай. — Какая зимой кукуруза! А зачем она тебе?
— Есть будем! На рынке говорили нынче, что муки не будет. Скоро все станем кукуруз есть, понял? Вот и спрашиваю. Хорошая у тебя машина, все есть, и чехолы даже есть.
— Не чехолы, а чехлы! Ты, наверное, и ругаешься неправильно? Что смеетесь, так или не так?
— Нет, дядя, ругаюсь правильно. Я на мужика говорю дурак, а не дура. Бывает и мужики говорят бабе, что она — он, честное слово, чтоб мне провалиться, отвечаю за свои слова! Сегодня один грузин так прямо и сказал. Я вот ей говорю, — цыганка показала на свою улыбающуюся товарку. — Ты, сучка! Правильно я сказала? Вот, а грузин ей сказал — оно, сучка!
— Ну, девки, уморили, вы только мне солдат смехом не напугайте! Что, мужики, притихли?
Ефрейтор хмуро посмотрел на Николая.
— Чего базарить-то? Сначала сделать надо… — отвернулся к окну. — Если так будем плестись, то и до темноты не доберемся.
— Доберемся, здесь на мосту всегда пробки. Где милиция стоит, там всегда затор. Видишь мента, вот потому и стоим, при нем правила не нарушишь!
Колонна машин, ползущая в заречную часть города, вблизи моста совсем замедлила движение. Споткнувшись об пост ГАИ, она будто неохотно влезла на мост, затем, скрывшись от бдительного милицейского взгляда, постепенно набирая скорость, растворялась в тумане весеннего дня.
— Дядя, — прервала молчание говорливая цыганка, обращаясь к таксисту. — У тебя навару много бывает?
— Ну, кто ж тебе расскажет про навар, — Николай замялся. — Вы же про себя не скажете?
— Почему не скажем? — удивилась цыганка. — Скажем, вот если мы вшестером возьмем девятьсот рублей, значит, каждой по сто пятьдесят будет. А вчера только по тринадцать рублей заработали, совсем мало…, сигареты не в счет.
— А почему по тринадцать?
— Не было дураков! Один только был, честное слово! Мне он дал восемнадцать рублей трояками, ей шесть рублей. Потом ему говорю, давай мне в долг. Он говорит, на тебе двадцать пять и отстань. Я тому дураку даже не гадала, просто такой попался. Денег у него море было. А одного мужика обманули, так он с ножом за нами бегал. Мы у него нож отобрали и выбросили, может, он убил кого этим ножом. Мы его простили.
— А где интересней, на работе или дома?
— Дома неинтересно, стираешь, варишь весь день. Мужику подчиняться надо… Дядя, продай машину!
— Ты что, девка, куда я без машины? Да она и не моя еще, вы лучше мне погадайте.
Цыганки переглянулись.
— Нельзя, дядя, мы только приезжим гадаем, с Севера.
— А кому легче гадать, какому человеку?
Цыганка засмеялась.
— Вот ей все равно кому гадать, а мне нет. Я больших мужиков люблю, а еще бородатые нравятся. Маленьких не люблю, они завистливые и жадные. Большие лучше…
— Старые гадалки меньше зарабатывают?
Цыганка чуть помолчала и заговорила смеясь, очевидно, что-то вспомнив.
— Бывает. Но скажу так: если баба деловая, то это с малых лет и до старости. Ей больше верят и старой, она больше знает. Лишь бы она с ума не сошла. Моя бабушка три инфаркта пережила, думали умрет, все, баста! Ан нет, хрена, смотрю, гадает еще так, что только шуба заворачивается.
— А в какую погоду вам легче работать, в хорошую или плохую?
— В плохую хуже, хотя нет, в дождик тоже хорошо, тогда милиция на улицу не идет. Ой, дядя, заболтались мы с тобой, давай, сворачивай направо, вот туда, правильно. Мы от милиции убегаем. Боимся, а может просто быстрее их бегаем, свое ведь спасаем, а они чужое… Раньше-то еще шустрее были, ребятишек схватим и прямо между машинами бежим — пусть давят, лишь бы не попасться. Теперь полегче стало, свободнее… Да сейчас все делают что хотят, не только цыгане. Торгуют чем попало, похлеще нас. Да и сколько можно цыган гонять? Нас в стране-то всего три миллиона, разве в нас дело, что ничего кругом нет? Конечно, не в нас. Вчера в таборе омоновцы были, посмотрели на нашу грязь и уехали… А что смотреть-то? Избушки-то — плюнь, развалятся, стоят в болоте. Всю жизнь на Нахаловках живем, кто нас в город строиться пустит?
— Да, девки, тут с вами спорить трудно, самую правду режете. А как на пенсию-то пойдете? Поди и книжек трудовых нет?
— Нормально пойдем, не горюй за нас. Какая пенсия, если сердце бьется? А перестанет? — так галоши оденем и пойдем: хоть на пенсию, хоть еще куда… Вот, дядя, давай теперь налево, в проулок, здесь проедешь, не бойся, наши же ездят!
— Ваши домой ездят, а я куда? Мне труднее.
Боже мой, как они выползают в город отсюда? Чтоб через эту грязь пролезти, надо из дому пораньше выходить, затемно. Машины-то здесь ходят посезонно: зимой да летом.
Такси занесло и развернуло почти поперек проулка. Хорошо, что к столбу не прижало, тогда хана, зови народ, оттаскивай руками свою телегу. Так, так, вроде едем.
— Смотри-ка, девки, здесь еще люди ходят!
— Ходят, дядя, ходят, как иначе… Барона нашего видели, нет? Вон идет.
По другой стороне улицы, узеньким разбитым тротуарчиком шли два цыгана. Впереди пожилой, бородатый, лицо темное. Высокие хромовые сапоги его, не смотря на грязь кругом, блестели. Видать, далеко не ходит, есть кому без него по лужам прыгать. Черный добротный полушубок был растегнут. Вот он остановился, опершись на узловатую палку, свободной рукой сдвинул на затылок серую каракулевую шапку, проводил тяжелым взглядом машину.
— К моему поди пошел… Все, стой, дядя, тут, приехали.
Николай, выбрав напротив покосившейся избушки место
посуше, остановил машину. Стены и крыша избенки были обшиты рубероидом. Двора не было, домик у дороги да и все. Зачем цыгану огород? Рынок кормит, да голова.
Цыганки, пошептавшись меж собой, вышли из такси и скрылись в избушке. Солдаты, молчавшие всю дорогу от рынка до табора, терпеливо ждали их. Повстречавшиеся на улице цыгане подходили к машине. Второй цыган был много моложе. Он что-то возбужденно говорил пожилому, тот лишь кивал головой, потом поднял руку, все, хватит. Остановились. Барон обошел такси кругом, заглянул в открытое окно.
— Твоя, брат, машина?
— Государственная, а что?
— Хорошая машина, продаешь? Не обидим…
— Да нет, отец, что вы! Я-то на чем ездить буду? В следующий раз как-нибудь…
— Ну-ну, — согласился цыган. — Понятно.
Поглядев еще раз на машину, барон крикнул что-то по-своему ребятне, сбегавшейся со всех сторон к такси. Те замерли теперь метрах в десяти и ближе подходить не решались. Сам скрылся в избушке, плотно прикрыв болтающуюся на одной петле дверь в крошечный коридорчик. Второй цыган торопливо пошел дальше, не обращая внимания на лужи. Он перешел улицу и исчез среди домов.
Наконец, появилась разговорчивая цыганка. Подойдя к машине, она обратилась к ефрейтору:
— Пойдем, друг, в дом, поговорим.
Солдаты встрепенулись.
— Зачем в дом? — голос старшего был настороженным. — Бабки давайте, берите сигареты да и все. В дом не пойду!
— Не бойся, друг, — зачастила цыганка, — хозяин в дом просит, там и деньги отдаст, что ты какой..?
— Что делать-то? — ефрейтор глядел на Николая.
— Да сходи, поди не съедят тебя. Цену наверное сбросить хотят, смотри сам по ходу, что делать.
Ефрейтор, нехотя поднимается с сиденья, открыл дверь такси.
— Ладно, Витька, — обратился он к рядовому. — Смотри, если что… — и пошел в дом. Цыганка семенила за ним.
Пробыл он там недолго. Вот хлопнула внутри домика дверь, распахнулась наружная. Взъерошенный солдат выскочил на крыльцо. Рукой, в которой были зажаты две пачки денег, он махал своему другу, давай, мол, товар.
Витька поспешно стал вылезать из машины, таща за собой ящик, из распоротого бока которого опять посыпались пачки сигарет. Торопливо пихая их обратно, он, наконец, выволок его из салона и, согнувшись от тяжести, побежал в дом. Ефрейтор бросился к багажнику машины, вытащил оттуда второй ящик и тоже кинулся к дому. Через минуту они оба выскочили наружу.
— Поехали, братан, опаздываем, — ефрейтор тяжело дышал. — Во, мужики, цыганище там живет, здоровенный. Морда — две моих! Посмотрел на меня, цену, говорит, сбавишь? Нет, говорю! Больше он ничего не сказал, а как деньги начал считать, так я, верите, нет, смотреть за его руками не успевал, прямо автомат… Живут они нештяк… Ковры кругом, диван большущий. Видик стоит…
Наконец, отдышавшись, он повернулся назад.
— Витька, пусть у тебя одна пачка будет пока, в части разберемся, что к чему… — Братан, успеем минут за сорок? — время в обрез, сам знаешь.
— Да поди успеем, — Николай взглянул на часы. — Мне самому скорей надо. Не знал я, что с вами столько проваландаюсь, а то бы разве согласился ехать…
— Ничего, братан, не обидим! — к ефрейтору теперь пришла обычная уверенность. Он успокоился, дело было провернуто классно. Бабки на кармане, скоро в казарме, взводный, конечно, не хватится, куда ему, олуху, до его, дембеля. Ладно, главное — меньше базарить. Он взглянул на Витьку, понял, салага, как жить надо, отвернувшись к окну, стал рассматривать дорогу.
Николаю тоже было не до разговоров. Быстрее бы их довезти, да и все, хватит машину трепать из-за двух сопляков, дельцы, мать твою так… Вас бы в пехоту, тогда б узнали службу. Хотя, что я волнуюсь, да хрен с ними, какая таксисту разница кого возить. Крути, Никола, баранку, за все уплачено будет. А как еще водила деньги сделает? Только так.
Долго ехали городскими улицами, постепенно приближаясь к окраине. За день асфальт подсох и на участках дороги, где он был совсем чистым, грязная машина казалась Николаю нелепой, неуместной. Он прижался к обочине, где была лужа побольше, и остановился. Солдаты вопросительно глядели на него, что случилось. Не боись, служивые, протру стекло и дальше поедем, что-то я с вами совсем грязным стал с ног до головы.
Сухая тряпка плохо брала грязь на стекле. Николай достал ведро, зачерпнул воды из лужи, вылил на лобовое стекло. Пустой бачок омывателя наливать не стал, слишком вода грязная. Включил щетки. Размазывая грязь, они ползали взад-вперед, постепенно рисуя на стекле два сектора. Ладно, пусть так будет, в гараже на мойке все смоет, сейчас сойдет… Бросил ведро в багажник, едем дальше.
Вот и лес. Разбитая грунтовка вяло скользила под машиной, нехотя расставаясь с рубчатой резиной колес. Проскочили тропинку, по которой солдаты бежали с сигаретами, еще километр пути, и впереди показался зеленый забор. Дорога упиралась в ворота, сваренные из прутьев арматурной стали. Посредине каждой из створок были приварены грубо вырезанные из листового железа огромные красные звезды.
— Постой, братан, не подъезжай совсем близко, вот бабки! — ефрейтор сунул Николаю в руки мятые пятерки. — Все нештяк, понял? Витька, давай быстрей!
Солдаты торопливо выскочили из машины. Рядовой чуть замешкался, путаясь в длинной шинели, и догнал старшего уже у ворот. Навстречу им с той стороны шел солдат, очевидно часовой. Ворота распахнулись. Часовой выслушал ефрейтора, быстро сунул что-то в карман, пропустил солдат внутрь, закрыл опять ворота и пошел в крохотную караулку, приткнувшуюся к забору. Солдаты быстро пошли в глубь части, затем побежали и вскоре пропали между приземистыми зелеными строениями.
Николай посмотрел на мятые пятерки, стал считать, расправляя их на ладони. Что это? Пятерок было только семнадцать. Он пересчитал еще раз, точно семнадцать. Это же только восемьдесят пять рублей, а не сотня… Ну хитры ребята, далеко пойдете! Убил с вами столько времени, а вы еще и надуть умудрились, то-то побежали, как ошпаренные. И почему я деньги раньше не спросил, когда еще к части подъезжали? Неудобно видите ли, зато обманывать удобно.
Глядя на ворота, будто запоминая, чуть постоял, потом развернулся и медленно поехал от воинской части. Отъехав метров триста, почему-то остановился, вышел из машины.
Огромные сосны, раскачиваясь под холодеющим к вечеру ветром, шумели узловатыми кронами, роняли сухие, невесть как державшиеся до этого прошлогодние расшеперившиеся шишки. Мелкие деревца стояли молча, не шевелясь. Ветер шел верхом, до них не опускался, — некогда ему видать понизу путаться, есть дела поважнее.
Весна все-таки, черт возьми! Подними голову, таксист, что ты из-за ерунды нос повесил. Вспомни цыган — тяжело, а они смеются. Оденем, говорят, галоши да и пойдем на пенсию, когда сердце откажет. Вот так надо…, или ты пенсионером родился? Нет? Тогда смотри веселей! Жизнь, брат, штука хорошая…


ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ УБИЙЦА

На заправке очередь. Ладно бы легковые стояли, а то ведь «Зилы» да «Уралы». Пока они баки зальют, посинеть можно. А вот автобус подваливает… тот вообще без очереди лезет. Автобусный парк рядом, их и заправляют первыми, вроде своя заправка. Так бы такси пропускали, да где там… Не дано людям понять, что у таксистов все по минутам рассчитано, он даже в аэропорту спит и то с глубоким смыслом: пассажира ждет.
Николай глянул на машины у колонок, вроде везде одинаково… Куда встать? Конечно, туда, где автобусы меньше лезут. К средней, здесь подъезд с одной стороны, да еще с поворотом, автобусу не заехать. Встали, теперь полчасика выкинь из жизни. Ну дела… Надо бы пока стекла протереть, хоть какая-то польза от безделья будет.
— Земляк, эй, земляк!
Николай обернулся. К такси подходили двое: пожилой
мужик и парень лет двадцати. У машины они остановились. Старший был одет в поношенную синюю стеганку, серые мятые брюки заправлены в заляпанные весенней грязью кирзовые сапоги. На голове потрепанная цыгейковая шапка с порыжевшим верхом. Через плечо мешок, в котором повизгивал поросенок. У парня такой же шевелящийся мешок. Чтобы не испачкать черную кожаную куртку он держал его в опущенной руке. Сапоги также были в грязи.
— Довез бы нас до «Маяка», милый, замучились со свиньями, мать их в душу!
Мужик снял с плеча мешок, выбрав место посуше, поставил его на землю, беззлобно подпнув при этом. Поросенок завизжал, забрыкался, пытаясь выбраться наружу.
— Сиди, гад, всю спину протыкал, вредюга! Жрать поди хочет, а того не знает, что до дому ехать да ехать еще…
— Я, отец, заправляться буду, ждать придется!
— Ничего, подождем, — мужик переглянулся с парнем, тот согласно кивнул. — Бросим живоглотов в багажник, пусть себе хрюкают, да посидим в машине. Весна вроде, а ветер-то ой как задувает… так и бьет по морде, гляди сшибет. Петрухе что, он молодой, а я уж находился, хватит! Почитай с утра бродим.
— Давайте их сюда, — Николай открыл багажник. — Где брали?
— В совхозе, язви их в душу! — мужик похлопал сапогами, сшибая грязь. — Петруха, елки-моталки, очищай ноги и так полная машина грязи. Сколько нас за день пройдет… шофер лопатой не выгребет. Племяшь мой, — пояснил он устраиваясь, кряхтя и вздыхая, на переднем сиденьи. — У него, понимаешь, друг есть, а у друга дядя в совхозе робит, через дядю того и взяли, во как! Просто так ничего не возмешь. Блат он выше всех, через кума, свата…
— Понятно… почем поросята? — Николай завел машину, очередь понемногу продвигалась.
— По десятке за килограмм, живым весом, но это только своим так, чужим-то дороже выходит… Вот считай сколько стоит, потом еще вырастить надо, да ладно бы вырастить, а ведь и подохнуть могут. В прошлом году тоже двоих брал, так один сразу сдох… не знаю, что с ним случилось, вроде хороший бегал, а потом копыта кверху и все, не буду больше жить, хрен вам не мясо. Второй-то поумней был, так ничего, вырастили. Всю зиму с мясом были, еще и сыну хватило. Он у меня шоферит, отходы от ресторанов возит, слона можно прокормить… Петруха, знаешь где слоны продаются? Что молчишь, замерз? — ничего, терпи, ты молодой — мяса много надо.
Мужик засмеялся.
— Давно, земляк, на машине ездишь?
— Лет двадцать будет.
— О, стаж есть! А эта тачка сколько набегала?
— Шестой круг… больше пятисот тысяч значит.
— Ясно, что ты меня учишь, — обиделся мужик. — Сам шоферил, 24 года отбухал. Бросил, не стал работать. Сейчас ведь не ты, так тебя трахнут… не водители, а душманы какие-то, прямо летают на машинах.
— А вы не летали?
— Куда там летать… я еле ползал, да и то бог наказал. Но это особливый разговор. — мужик замолчал ненадолго, потом опять заговорил: — Я на всех машинах езживал: и на рухляди, и на новых доводилось. На «Волге» правда не пришлось, врать не буду.
— А не хочется попробовать?
— Что ты, парень, бог с тобой! — мужик даже испуганно отодвинулся от Николая к двери. — Нельзя мне за руль, стреляй не сяду, нельзя! Ежель я сяду, то Хана: и тебе, и машине… Верно что-нибудь получится. Я Давно от руля дальше держусь.
— Случилось что-нибудь?
— Ох, земляк, все не расскажешь… Подъезжай, колонка освободилась. Верно ты сделал, что сюда встал, смотри как быстро двигаемся. Учись, Петруха!
Бак залит под завязку, теперь можно спокойно работать дальше.
— Все, отец, поехали!
— Ну и хорошо, скоро дома будем. Ты вот скажи, земляк, у вас в гараже воруют?
— Как не воровать? — воруют, конечно. Каких запчастей на складе нет, те и тащат с других машин, главное рот не разевай. У вас так же?
— Ну… у нас ворье наоборот, в склад лезет. Тут один деревенский парнишка залез на склад, — мужик повернулся к племяннику. — Помнишь, Петруха, того парня? Худой, падло, а все замки срезал подчистую, как ножницами. Поддал с дружками, ну и полез… А на складе одни стулья для клуба были. Он этих стульев-то понабрал… связал кучей за ноги и идет, как ежик. А калитка узкая, он упахтался весь, припотел, вылезти не может. Бросить жалко, сам понимаешь. Пока барахтался охрана проснулась. Если б не нажрался, то всю деревню к празднику стульями завалил. Деревенские-то утром приходили, пустите, говорят, хороший парняга. А этот хороший еще охраннику заехал по носу. Они все хорошие, пока спят зубами к стенке… Все, увезли в кэпэзовку. Теперь знать будет, на какой склад можно лазить, а на какой нельзя. Недавно еще «Муравья» угнали, мотороллер такой, с кузовком. Без номеров еще стоял, получить не успели. У «Муравья» же никаких противоугонов нету. Я вон с соседом на работу езжу на мотоцикле, так тот, если куда идет, хоть цепь с замком на руль накидывает, для вида.
— А где так грабят-то?
— Как где? — в аэропорту!
— Ну, вообще… а если у вас самолет угонят?
— Угонят, — согласился мужик. — Почему не угонят? — если можно. Я вчера говорил про это охраннику. Крупов, говорю, ты одевайся на работу похуже, смотри уснешь, а одежонку заныкают, баба потом домой не пустит…
— А он что? — Николай засмеялся. — Обиделся?
— Куда там, молчит, падло, только рожу красную в сторону воротит. А «Муравья»-то нашли, в Винзилях. Его же совсем захлопали, гады, и бросили. Три дня на нем зажигали… Я говорю, ну охрана! А им все равно. Смотри, земляк, сколько воды, сразу видно — по Тюмени едем!
Огромная лужа нехотя пропускала машины наполовину заливая колеса. Ярко зеленый «Москвич», хватив двигателем воды, заглох и стоял посредине дороги. Водитель, не решаясь ступить в лужу, сидел в салоне с тоской поглядывая на проезжающие мимо машины.
— Вот как в туфлишках из дому выезжать, — осудил мужик хозяина «Москвича». — В болотниках или кирзачах давно бы вышел посмотреть, что с движком случилось. Теперь сиди, загорай… Гляди, гляди как «Запорожец» ползет, вот разбойник косолапый! Этого не остановишь, чисто броневик, рыло в землю и прет себе.
Действительно, серенький горбатый «Запорожец», тарахтя и захлебываясь дымом, лихо шлепал по луже. Вот он поравнялся с «Москвичем», обогнул его и заторопился дальше.
— Поросят-то у нас не зальет? — забеспокоился пассажир. — Нет? Ну и ладно. Наведут поди порядок у нас, как думаешь? — обратился он к Николаю и сам ответил: — Конечно наведут, жаль нас уже не будет. Особливо меня. На Червишевском кладбище хорошо с благоустройством: сухо, березки растут. Хотя нет, — мужик обернулся к племяннику. — Проследи, Петруха, что б меня на Плехановское кладбище отвезли, к отцу-матери…
— Что ты, дядя Иван, — племянник досадливо поморщился. — Вас еще оглоблей не сшибешь. Сейчас приедем, бабка Галя похмелит и все хоккей будет.
— Она похмелит, как же, жди только… — Иван снял шапку, почесал задумчиво затылок, пригладил редкие седые волосы. — Хотя леший его знает, может еще осталось от вчерашнего.
Затем помолчал и пояснил глядя на Николая:
— Сосед, Васька Чирик, вчера дрова привез, пластались весь вечер, пилили, ну и сам понимаешь…
— Понятно. Интересная фамилия — Чирик.
— Не фамилия, — поправил Иван. — Зовут так. Раньше водка червонец стоила, что привезет кому на машине — давай чирик! Вот и прозвали. Только с Васькой за стол сели, другой сосед идет, а он на халяву выпить просто заводной… Любит на халяву-то. Утром встаю, башка аж звенит, хорошо не на работу — отгул у меня. Аэропорт не убежит, а поросят разберут.
— Чего в порту делаете?
— Работаю, автослесарем.
— Почему не на машине? — там у шоферов посменная работа: сутки дежуришь — трое дома, хоть десять свиней держи — времени хватит.
— Нельзя мне, земляк, на машине, сказал же. — мужик раздраженно отвернулся к окну.
— Со зрением что-нибудь? Или права забрали за это дело, да? — Николай звонко щелкнул по горлу. — Это бывает, у нас за это многие в слесаря идут. Я знаю…
— Дурной ты, парень, что ты знаешь? Видишь-то меня впервой, — обиделся Иван. — За это дело, за это дело…
— Ну-у, тогда не знаю… — Николай посигналил дородной тетке, вяло пересекающей дорогу на пешеходном переходе: забыла поди, что у нас не Бродвей, бегать надо, поэнергичней ногами шевелить.
Тетка погрозила такси пустой хозяйственной сумкой, но скорости не прибавила, а наоборот остановилась. Что-то бормоча, она показывала сумкой на дорожный знак с изображением пешехода.
— Вот, корова, — удивился мужик. — Стоит и не уходит! Ее бы матюкнуть слегка, что б потом сутки бегала, вроде поползла… Ох, поматерил я их когда на машине робил, было дело под Полтавой!
— За это и права забрали, да? — Николай тронул машину с места, поехали дальше быстро нагоняя уходящую колонну.
— Нет, земляк, целы мои права, что зря говорить. Как бы тебе втолковать-то… — мужик замялся, подыскивая слова. — Я ведь, парень, троих на машине задавил, насмерть, понял?
Николай присвистнул от удивления.
— Вот так да! Сразу?
— Нет, не сразу, поочередно, как по графику получилось…
— Так вы, значит, специалист в этом деле, профессиональный убийца!
— Вроде того, прямо спец… Мне следователь на третьем-то разе также сказал.
— Дядя Иван, — подал голос племянник. — Ты же не виноват был, все разы.
— Знамо дело, не виноват! — мужик чуть приободрился. — Но вишь как оно получается: все на мне клином сходится,
— Снятся, наверно, ночами?
Мужик достал помятую пачку «Беломора», порывшись в ней нашел несломанную папиросу.
— Закурю?
Прикурив долго кашлял.
— Во как дерет, всю душу выворачивает. Раньше-то «Беломор» только директора курили, лучше кислорода был, а дошло до нас, шушеры, так хуже махры стал, — помолчав продолжил. — Снились, как не снились, особенно по началу, а теперь нет, сколько можно… Первый-то пацаненок был, лет десяти… Я тогда на лесовозе работал, шустрый был. Прилетел на обед домой, времени в обрез, обратно еду, смотрю у остановки, у «Маяка», ребятня бегает, автобус стоит. Я мимо автобуса лечу, а пацан, стервец, выскочил из-за него… Машину пропустил, а прицеп не заметил, дышло-то тонкое, из трубы. Слышу, кричат на остановке, я по тормозам, да где там, разве такую дуру сразу остановишь, так и прет. Выпрыгнул из кабины, кинулся к пацаненку, на руки его и в больницу, рядом она там, ты таксист, знаешь ее. Даже дверку в кабину закрыть не успел, так нарастапашку и оставил. Легкий он был, бараний вес… Милиция приехала. Шофер-то автобуса вызвал ее и сам тут был, не уехал. Тертый видать в этих делах, дай бог ему здоровья. Он все гаишникам и рассказал. Что, говорю, теперь будет мне? А они, езжай, мол, потом вызовем.
— Вызывали?
— Как не вызывали, умер пацан-то. Я еще к его матери ездил. Делай, говорю, что хошь со мной… а она только ревом ревет и все. Права мне потом отдали, самопроизвольное убийство, говорят, вроде невиновен. Во как было…
— Да… а второй раз как получилось?
— Перевернулся, мать твою в душу, вместе с машиной. Но тоже не виноват был. Как получилось-то?! Свояченица, сеструха жены, говорит, поехали, да поехали за навозом! Ну, поехали в субботу в деревню, за Каменку надо было. У них там родня живет. Ладно, едем, покидали навозу. Они там выпили еще, свояченица-то чуть-чуть, а мужик крепко хватил: что не пить, если дают? Едем обратно, ребятишек еще взяли, они в кабине со мной, а свояченица значит и мужик ее пьяный в кузове, на навозе. Только отъехали, а из кустов на асфальт мотоцикл выскочил и прямо под рыло. Парень с девкой, что они там делали в кустах, не знаю… Не куда мне деваться, раздавлю, думаю, их вместе с мотоциклом. Я в сторону крутанул и пошло меня ворочать. Навоз на дорогу вывалило, а машина, сука, на колеса опять встала и стоит. Смотрю: свояченицу трезвую насмерть придавило, она за борт держалась, а мужик, пьяный в дымину, живой. Отлетел метров на десять и все, ни одной царапины.
— А если бы не крутанул в сторону, свояченица жива осталась?
— Конешно, но тогда раздавлю парня с девкой… посадили бы меня сразу, не обеспечил безопасность движения. А дальше как было, слушай! За вечер-то навоз на дороге замерз, а ночью ехал капитан, следователь с милиции, пьяный, на мотоцикле. Да еще без свету видать гнал, ну и в кучу врезался, сразу насмерть. Вызвали меня в милицию, а майор, такая будка, кричит мне: — Ты что натворил: убил свояченицу свою и нашего сотрудника! Я, говорю ему, за свояченицу головой отвечаю, а за твоего сотрудника, хоть к стенке ставь, отвечать не буду. Он там, в деревне, мне уже мужики сказали, водку жрал, а потом погнал ночью в город. Что, говорю, куча навозу — булавка или коробок спичек? Он налил шары, а я отвечай?!
Дали мне четыре года условно, а мотоциклисту три года строгого режима. Четыре года я в рот пива не брал, иначе посадили бы… Да, еще было от детей свояченицы заявление, чтоб меня не судить. В милиции-то мне сразу сказали, твое дело похоронить. Но это и козе понятно, все равно бы похоронил, родня ведь. Ты, земляк, остановись вот тут, у моста-то, Петруха выйдет. Ну давай, Петруха, будь здоров, не кашляй!
Николай принял чуть вправо и остановил машину перед путепроводом. Парень забрал в багажнике свой мешок и пошел в сторону крепкого деревянного дома, стоявшего рядом с дорогой.
Колонна машин медленно взбиралась на мост, то и дело надолго останавливаясь. Здесь всегда так, один остановится и все… сразу пробка.
— И после этого ушли с машины?
— Нет, не ушел. Я же говорю троих похоронил, а милиционера не считаю, он сам в кучу заехал… я его туда не пихал. Последний раз я бича сшиб. Насмерть-то одного, а так их трое на дороге шарашилось.
В командировке я был, в Омске, неделю. В Тюмень приехал мочью. И вот, почитай рядом с домом, поторопился, начал «КамАЗ» обгонять, что-то он как дохлый полз, или мне показалось… А его, перед этим, обогнала другая машина — значит впереди, слева, никого нет. Темища была — хоть глаз коли, ни одной лампочки на улице не горит. Я на обгон пошел, а бичи впереди на улицу возьми да вылези. Я тормозить… Двух в сторону отбросило, а по третьему проехал.
— Быстро ехали?
— Да где там, быстро… Как я это увидел, как посмотрел на это, все, думаю, хана мне теперь. Трое суток меня в КПЗ держали, говорят, чтобы руки на себя не наложил, такой вид был… Дернул же меня черт тогда домой ехать, гараж-то рядом был, мог бы и туда поставить машину, нет, решил домой заехать, заночевать, а утром в гараж. Ну, теперь, думаю, верная тюрьма… Сколько меня терпеть за все убийства будут? Потом слышу: два бича живы остались, в больнице лежат. У одного нога сломана, у другого ключица. Пошел к ним, поговорил. Они сами-то воровством жили, нигде не работали, долгов, говорят, у нас много. Я им две тыщи дал, а они бумагу написали, что претензий не имеют. Через три месяца суд был. Пять лет мне дали «химии». Здесь и работал, но за руль больше не садился — боюсь машины. Не дай бог чего случится — руки на себя наложу! А деньги? Есть у меня на похороны и ладно. Куда больше? Да и сын похоронит, если сдохну.
Свернули с асфальта в грязный переулок. Буксуя в разбитой колее подъехали к опрятному домику, голубые ставни открыты, крепкая высокая ограда.
— Отец, а почему на вас эти смерти клином сошлись?
— Кто знает?! Может, дурак потому что… Машина-то едет быстрей, чем голова соображает. Надо бы наоборот, да не получается, тяму не хватает. От того, видать, и беды наши…
Он расплатился с Николаем, взял свой мешок и пошел к дому. Наглухо забранная досками калитка была закрыта изнутри. Мужик заматерился, принялся бухать сапогом в калитку. В окне мелькнуло женское лицо. Он опустил мешок на землю и принялся долбить в дверь еще сильнее:
— Расселась, стерва, нет чтобы старика на улице встретить, мешок взять. Открывай, зараза!