Первый парень на деревне
Л. К. Иванов
ОТШЕЛЬНИК
Инвалид второй группы с целым букетом хворей Анатолий Царенко оставил пыльный город и поселился в землянке в глухом лесу, далеко от больших и малых дорог, где излечился от многих своих болезней.
Вряд ли Анатолий в свои «под пятьдесят» всерьез задумывался тогда, что крохотная полуразвалившаяся землянка на высоком берегу старицы, перемерзающей морозными зимами до самого дна, станет постоянным местом его жительства. Но выбора не было. В Тюмени тогда, как и по всей матушке России, пенсию задерживали по несколько месяцев, и его долг по квартплате вместе с начисленными пенями перевалил за сумму, равную его полугодовой пенсии.
Анатолий махнул на все рукой, продал свою квартиру, рассчитался с долгами и подался в тайгу. Это уже потом, после завершения сделки, узнал, что и за квартиру ему можно было платить по льготному тарифу вдвое меньше, и пени ему начислять тоже не имели права. Но такой уж безалаберный он человек, что никогда не вдавался в подобного рода премудрости.
Последние двадцать лет, с того времени, как болезнь скрутила всерьез, привязала к больничной койке и сделала ненужным молодой еще жене, не желавшей тратить свои лучшие годы на инвалида, жил Анатолий один-одинешенек. А бобылю решать вопросы переселения куда проще, чем обремененному семьей человеку.
С собой в лес, к новому месту жительства километрах в двадцати от ближайшей деревни, взял нехитрый, но необходимый для жизни скарб: одежду, посуду, инструменты и удочки. И, разумеется, болезни, из-за которых половину своей жизни был на пенсии.
Последние до отшельничества годы Анатолий в больнице находился больше, чем дома. Мучила язва, задыхался от астмы и не находил себе места от болей в суставах. А еще было повышенное давление и множество других незначительных, на его взгляд, болезней.
Обо всех них пришлось надолго забыть сразу же, как в середине февраля спустился в промороженную за зиму землянку. Благо, дрова на первое время были, продукты принес из города, воду топил из чистейшего снега.
Как только пришла весна и земля оттаяла, в праздник мира и труда начал реконструкцию тесного своего полусгнившего жилища. На работы по капитальному переустройству жилья ушел почти месяц. Зато сколько было радости, когда в новой половине постелил домотканые дорожки, вытянулся на поставленной к стене кровати и впервые с начала работы включил радио.
Этот маленький приемничек так и стоит на тумбочке в изголовье кровати, только по большей части молчит, потому что батарейки быстро садятся, а на новые денег зачастую не остается. Так что в основном таежную тишину нарушают только птицы да кошка Глашка, что громко мурлычет на коленях хозяина, лапой трогая за подбородок, когда он, задумавшись, перестает ее гладить.
Вообще-то Анатолий в этом глухом уголке одиноким себя не считает и всегда рад гостям. Даже пристроил на лесной дороге, по которой с трудом пробираются вездесущие «уазики», указатель-стрелку с надписью: «Хутор отшельника». Такие же указатели для заезжих разместил и на всем обжитом им пригорке, чтобы не перепутали, где тут тропинка на озеро, а где – в туалет. Можно бы еще сделать стрелку с надписью «Огород», да только он и так виден, прямо примыкает к столовой, чтобы, стоя у печурки, протянуть руку и нарвать укропа и луку.
Кроме приправы Анатолий выращивает морковь, из которой зимой заваривает чай, и практически весь набор, что найдется на даче любого горожанина. Ему с его инвалидной пенсией этот огородик, лес да озеро стали основными кормильцами. Меню состоит из того, что вырастил, насобирал да в воде поймал. Ружье Анатолий не признает принципиально. А потому к его жилью частенько забредают лоси, косули и даже осторожные козлы. Им по зиме Анатолий раскладывает соль-лизунец, развешивает заготовленные летом осиновые веники.
А еще окрест живут бобры, барсуки, ласки, бурундуки и прочие меховые грызуны, но от их соседства нередко одни только убытки. Любопытных бурундуков от дома отвадила кошка, зато подобранная в лесу раненая норка стала совсем ручной и настолько подружилась с мурлыкой Васькой, что по весне, когда начинает у котов играть кровь, увела его жить в лес. Это потом на Васькино вакантное место и появилась ласковая Глафира.
Жалко вот только ее: весной да осенью орет – кота надо, а где его тут сыщешь? – сетует Анатолий.
– А сам-то как, не орешь без женщины?
– А-а! – тянет Анатолий. – Привык уже один. Правда, мужики тут в прошлом году привозили из города одну сорокалетнюю. Первое время все ходила охала да ахала: «Красотища какая! А воздух какой чистый! А лес какой чудный! А озеро какое изумительное! Век бы отсюда не уехала!» И ведь осталась жить в землянке. А через десять дней затосковала по привычному. И комаров, говорит, тучи, и телевизора нету, и ванной, и туалета с белым унитазом... Потом еще друзья разговоры про женитьбу заводили, только я уж больше не отваживаюсь. Зачем и себя и человека травмировать?
Вообще, надо сказать, что Анатолий, живя пять лет в землянке, не опустился, как вокзальные бичи. Летом с гигиеной никаких проблем – вода – вот она, только спустись по мосточкам к старице и плещись, сколько душе угодно, а зимой каждую неделю устраивает себе «банный день», моется натопленной из снега водой. Эта талая вода, считает, избавила его и от язвы. Через два года отшельничества, когда показался своему врачу, тот не поверил, что без лекарств и оперативного вмешательства язва размером в два с половиной сантиметра смогла затянуться сама собой. Конечно, кроме талой воды, наверное, способствовало заживлению и то, что чай Анатолий пьет только собственного приготовления из сбора разных лекарственных трав, что не нервничает по пустякам, что не глотает, как было в больницах, таблетки целыми горстями.
Удивительно, но кроме язвы излечился он на природе и от многих других своих прежних недугов. По крайней мере, не напоминают они о себе острой болью. Только вот для полиартрита землянка, особенно летом, когда стоит в ней сырость, не лучшее место. И потому ноги болят часто. А ноги Анатолию в лесу ой как нужны! Хотя бы для того, чтобы выбраться раз в месяц в город за пенсией. До ближайшего селения надо идти полтора десятка километров. Это летом может быть в удовольствие, а попробуй-ка зимой при метровом слое снега!
Кстати, последнюю зиму Анатолий пережил трудно. Три месяца не мог выбраться за продуктами. К концу зимы питался даже корой с деревьев. Зато, когда снег по большей части сошел и открыл из затворничества выход, отшельник подверг себя новой напасти. Нагрузил съестным две здоровенных сумки, пристроил их сзади и спереди и не помнит, как дошел последний километр, как ввалился в землянку и как провел в ней в беспамятстве три недели. В таком состоянии нашли его заехавшие в глухомань знакомые рыбаки.
Врач потом объяснил это тем, что ремнями сумок передавил он кровеносные сосуды на шее, питающие кислородом мозг. Оттого и провал в памяти случился. А могло быть и еще хуже.
– Вот сейчас ты еще в силе, еще годы позволяют жить отшельником. А какой видишь жизнь лет этак через десять? – спрашиваю напрямик, без обиняков.
– Ой, да десять-то лет я и не проживу, поди. А вообще думаю, может, в какой-нибудь дом для престарелых возьмут.
– Да какой же ты престарелый?! Туда вон восьмидесятилетние в очередь годами стоят.
– Так ведь я бы еще мог и пользу приносить. Работать хоть садовником, хоть сторожем, хоть еще по какой части. Я ведь за жизнь-то свою, знаешь, сколько всего перепробовал. Только из-за болезни все не ладилось. Вот, скажи, кому нужен работник, если он месяцами в больнице лежит? Вот то-то! Только страшат меня порядки в этих интернатах для престарелых да инвалидов. Столько всякого про них наслушался, про то, как там грубо персонал обращается, что только из-за этого лучше в землянке помирать. Меня тут, правда, в прошлом году один богатый приглашал к себе на дачу садовником, но только там ни речки, ни озера рядом нет, а я без воды никак не могу. Отказался, хоть и зарплату хорошую обещал, и жилье...
Вообще к садоводству, как к книгам, у Анатолия любовь крепкая. Еще в давние времена, работая на заводе железобетонных изделий, предлагал он руководству устроить на донельзя запыленной цементом территории настоящий сад. Было, помнится, в те годы такое поветрие. Убедил, саженцы закупили, цветов разных навыписывали, да не хватило до осуществления задуманного самого малого – помощников деревья и кусты посадить. Так саженцы и раздали бесплатно своим рабочим, кто хотел. И яблони, и розы.
Вообще о розах Анатолий может рассказывать часами. Знает множество сортов и правила ухода за ними. И когда после продажи квартиры подался в отшельники, раздал на память своим прежним соседям кусты прекрасных редкостных сортов. Тут, среди сосен, выглядели бы они чуждо и нелепо.
Мы пьем под навесом настоянный на разных травах лечебный чай, отмахиваемся от туч свирепых комаров, которых не отпугивает даже дым сырых веток, специально для этого натолканных в печурку. Потом Анатолий приглашает посмотреть его жилище. У входа переобувается в тапочки, мне милостливо разрешает войти в кроссовках.
В первой комнатке, оборудованной под кухню-прихожую, в глаза бросается газовая плита, как остаток прежней, городской цивилизации, за занавесками в дверном проеме – спальня-гостиная с кроватью, тумбочкой и самодельными, из жердочек, полками и полатцами, куда сложены многочисленные книги и вещи, у кровати в матерчатых мешках висят костюм, кожаный плащ и шуба.
Анатолий указывает мне на табуретку, сам садится на кровать. Кошка Глашка тут же вспрыгивает ему на колени и начинает тереться и громко мурлыкать.
– Вот так я и живу, – Анатолий достает из кармана табакерку и бумагу и свертывает самокрутку.
– А как же астма? – спрашиваю.
– А-а, я давно уже курю, и хоть бы что! Только вот самосад и махорку не могу – кашляю. А это у меня сигаретный табак.
Затягивась, Анатолий рассказывает о своей прошлой и настоящей жизни. Я слушаю его и осматриваю помещение, задрапированное кусками плотной ткани, на которую прикреплены журнальные иллюстрации с изображенными полуголыми и совсем раздетыми красавицами, по большей части – грудастыми.
– Нередко, уединясь от общества, люди вдаются в мысли о боге, о вечности, а ты, смотрю, грудастым красавицам молишься?
– А-а, чего там о вечном? Вечное – вот оно – вокруг. Вечна только природа. Она и мысли занимает. Ну, а кроме того, и бренность бытия – тоже. Вишь, вот стена прогнила, рухнет скоро. Надо укреплять. Начал было рыть, да не могу один. У меня ведь еще кроме всего три травмы позвоночника было.
– Так чего же мы сидим? Пошли работать.
– Да не надо, – неуверенно засопротивлялся Анатолий. – Может, друзья скоро приедут, помогут отремонтировать. Чего же я чужого человека заставлять буду. Ты ведь не за тем сюда добирался.
Полдня мы с Анатолием откапывали прогнившую стену, ставили новые столбы, выстраивали новую стену из толстых жердей и снова засыпали все это сооружение землей. Так, за работой, и установились доверительные отношения. Анатолий рассказал, что в августе наезжают к нему на рыбалку и за грибами знакомые.
– Среди людей всякие бывают. Однажды вот заехал сюда один пьяный с ружьем, грозился застрелить, по землянке из обоих стволов пулями засадил. Оказалось, перепутал меня с егерем, который у него запрещенные снасти отобрал и акт составил. Мстить заехал. Ну, я его скрутил, ружье в старицу выкинул, подержал на комарах, пока не протрезвел. А те ведь хмель быстро вышибают. Через полчаса как стеклышко...
Рассказал Анатолий, как однажды зимой набрели на его землянку волки. Двое суток натужно выли, скребли мерзлую землю на крыше, а он сидел с топором в руках и ждал, что вот-вот доберутся хищники до пропрелых досок, без труда раздерут их и ввалятся к нему в комнату. К утру второй ночи, обессиленные тщетными попытками проникнуть во вкусно пахнущее жилье, ушли серые всей стаей восвояси.
Но больше пакостей было не от зверья, а от людей. Однажды вернулся Анатолий с рыбалки и нашел свою землянку разграбленной. Пришлые грибники унесли все его кастрюльки, миски, тарелки, вилки с ложками. Нашлось все это неподалеку в кустах, прикрытое ветками. Видимо, собирались воры вернуться за небогатой своей добычей.
Вообще удивительно, но, признавая, что люди в последнее время становятся все злее, скупее и все больше встречается среди них рвачей, Анатолий упорно продолжает верить в доброту.
Приезжают к нему в эти непуганые места многие. Один молодой человек заехал пару лет назад, назвался корреспондентом местной газеты, все о жизни выспрашивал, а сам из машины выйти не удосужился, окрест походить, своими глазами на все посмотреть. Анатолий ему по доверчивости своей душевной признался, что давно уже ведет записи своих наблюдений за природой, за животными. При его среднем образовании не ахти какие для науки существенные, но все же ценные своей фактурой. Тот выпросил, обещая опубликовать. Вместе с тетрадками не погнушался и гостинцем. Так эти записи и пропали…
Бывают тут на казенных вездеходах и таможенники, и налоговые полицейские, и милиция, и рубоповцы. Отшельник всех их называет друзьями, но из разговора понимаешь, что дружба-то по большей части не бескорыстная.
Иногда, приезжая в эти заповедные места расслабиться, добывая сетями по сотне-две килограммов карася, привозя и оставляя ему пару булок хлеба, увозят «друзья» и немалую часть заготовленной на зиму соленой и сушеной рыбы. Помогает он некоторым гостям добраться до удивительно грибных мест, где за пару часов набирают целую машину белых грибов на продажу, зачастую не потрудившись сказать за помощь даже элементарных слов благодарности.
Рассказывает, как, загружая в машину собранные Анатолием ягоды, один «друг» обещал через неделю завезти ему на крышу землянки толстое железо. Ходил вокруг жилья с рулеткой, делал замеры, да так больше и не появился. Может, к новому урожаю подъедет снова отовариться и по новой замеры сделать? Так же обещаниями остаются и дрова. Таскать на себе сушняк Анатолию просто не под силу, а на долгую морозную зиму требуется его немало.
Все эти годы мечтает отшельник о бане. Опять надеется на помощь друзей. Может, и помогут, ведь не столько для Анатолия, сколько для собственного удовольствия ее ладить будут, чтобы, приехав, было где для пущего расслабления березовым веничком попариться.
Когда под вечер, закончив основные работы по реконструкции землянки, мы сели попить чайку, Анатолий до отвала накормил жареной рыбой, пойманной в старице незадолго до моего приезда, и сокрушался, что не успел попотчевать настоящей ухой по собственным рецептам. Мне было уже пора собираться в обратный путь. Анатолий подошел осмотреть невиданную раньше машину. Зная толк в технике, он заявил, что «уазик» все же по проходимости лучше заморского «джипа», неповоротливостью своей не рассчитанного на таежное бездорожье. Однако из вежливости похвалил удобный и просторный салон, вместительный отсек багажника и вдруг спохватился:
– Слушай, ты же меня в парадной одежде не сфотографировал. Я у тебя на всех снимках как последний бичара выгляжу. Ну, да ладно! Времени надо много – бриться, переодеваться. Может, еще когда заедешь, потом сфотографируешь.
Так и остался Анатолий на пленке моего фотоаппарата только в своем рабочем одеянии. Но обещал по приезде в город обязательно позвонить и зайти в гости. Заодно и в хорошем костюме сфотографироваться.
Но после моей к нему поездки Анатолий пропал надолго, хотя наверняка не раз приезжал в город за пенсией. И вот однажды в телефонной трубке раздался сдавленный, едва слышный голос: «Выручай! Это тот самый отшельник Анатолий Царенко, которого ты окрестил на страницах газеты Робинзоном Степановичем».
Этот год стал для Анатолия очень тяжелым. Когда я написал о нем в «Труде», в редакцию пошли письма от сердобольных наших российских женщин со всех концов страны. Письма эти из Москвы переслали мне для вручения адресату, но поскольку он не объявлялся, а я все никак не мог выкроить день, чтобы съездить на пристанище отшельника, хранил неврученную почту в ящике письменного стола.
Анатолий звонил из города, я пригласил его с ответным визитом в «свою землянку» на девятом этаже, чтобы передать нераспечатанные письма. Он вскрыл конверты и, пока я наскоро готовил обед, сразу же углубился в чтение. Потом протянул пачку посланий мне:
– На вот, почитай, может, что присоветуешь.
В основном в письмах были приглашения от одиноких женщин оставить землянку и переехать жить в человеческих условиях. Долго тогда думал по поводу этих предложений Анатолий. Не баловала его судьба человеческим теплом и участием. Еще когда был совсем молодым, но проводил большую часть времени по больницам, где пытались его избавить от непокорной докторам астмы, ушла жена. Так с тех пор он не виделся ни с ней, ни с дочерью.
Одно из полученных через нашу редакцию писем особенно тронуло Анатолия. Отправил он ответ по указанному адресу. И началась с Галиной душевная переписка. А потом поехал он на смотрины в далекий от Сибири город Ярославль. Приоделся по такому случаю в костюмчик, что уже который год без надобности аккуратно висел на плечиках в землянке, тщательно побрился и даже дешевеньким одеколоном побрызгался. Но только весь этот марафет мог ввести в заблуждение кого угодно, кроме бдительной милиции. Она бичей за версту чует. И хотя Анатолий, имевший свое приусадебное хозяйство, кошку Глашку с котенком, теплую землянку и настоящий советский паспорт, к этой категории населения себя не причислял, у сотрудников правопорядка на сей счет мнение оказалось другим.
Отшельника с его документом старого образца и отсутствием регистрации (как будто кто-то согласился бы указать в паспорте местом постоянного жительства землянку в тайге) из поезда высадили. И три недели томился тюменский робинзон в камере в славном городе Серове Свердловской области. А условия в камерах, известно, не санаторные. От духоты, сырости да зловонных запахов началось обострение отступивших было болезней. Из милиции отправили его, полуживого, в местную городскую больницу, где и провел он целых два месяца.
На этом попытки сватовства отшельника закончились. Небогатые доктора наскребли неудачливому жениху денег на обратную дорогу, посадили на поезд и дали вместе с рецептами добрые советы по поддержанию хилого здоровья.
История заставила мужика взяться за оформление документов. Но и обменять паспорт, да еще получить без прописки страховой медицинский полис, оказалось делом тяжким. Только при помощи депутата Государственной Думы, до помощников которого удалось достучаться, документы свои Анатолий таки выправил и стал полноправным гражданином России.
Но нервотрепка с документами не прошла даром. Забарахлил у Анатолия чуть ли не весь его организм. Сам бы он этому и значения не придал, да нечаянно судьба забросила к нему в компании рыбаков главного врача больницы расположенного неподалеку поселка. Доктор сразу обратил внимание на опухшие ноги хозяина заимки, поспрашивал о том, о сем – и в результате оказался отшельник в больнице.
Теперь ему с паспортом да полисом от ворот поворот не указывали. Тем более что поступил он по рекомендации главного врача. Тут уж не смотрели на его невысокое социальное положение, а лечили как следует.
Вернулся Царенко в свою землянку капитально отремонтированным. А там еще один сюрприз ждал. Говорят, прознал про мыкающего злую долю раба Божьего Анатолия местный батюшка и благословил мужиков на богоугодное дело – дом человеку срубить. Ибо негоже человеку, аки червю, под землей жить. Мужики расстарались, и вскоре рядом с землянкой вырос крепкий сруб.
Но потом начались с этим домом проблемы. Стали наезжать на урочище разные инспектора, интересоваться, где лес на сруб взял. Оказалось, строители по благословению батюшки сруб-то сладили, да только из ворованного леса. Тут бы беды не миновать, но благо дом этот у Анатолия не числится в собственности. Он вообще как бы ничей оказался.
Зато деревенские мужики принялись по два-три раза в неделю в гости наезжать, вдали от жен водочки попить. Поскольку сам Анатолий в последнее время спиртное на дух не переносит, потому что оно для него смерти подобно, пришлось ему при каждой такой пирушке уходить в свою старую землянку. Одним словом, спокойная жизнь у отшельника кончилась.
Гости, правда, у него и раньше бывали – из Тюмени разные люди наезжали, но не часто. Кто по осени – на рыбалку, кто летом – по грибы-ягоды. Для них же, чтобы не плутали в нетрезвом виде на его хуторе, он смастерил указатели – ибо хоть лес и бескрайний, а порядок нужен.
А так по большей части жил в мире да покое в тиши соснового леса на своем высоком пригорке. Вроде как совсем с природой слился. Даже зверье стало своим признавать.
Так, лосенок к Анатолию в гости ходить привадился. Подойдет к землянке и принюхивается к незнакомым запахам. Робинзон его начал солью потчевать, веток осиновых на лакомство приносить. И стал сохатый как домой приходить. Даже ночевать частенько оставался в сколоченном из жердей сарайчике.
Потом Анатолий нашел на обочине лесовозной дороги подстреленного енота. Принес в мешке, сделал операцию, вынул застрявшую под кожей пулю, которой саданул зверька кто-то из пьяных охотников, и стал выхаживать. Вскоре обезноженный хищник радостно подпрыгивал вокруг своего кормильца и спасителя и просил лакомство. Странным показалось Анатолию, что енот очень быстро сдружился с лосенком, зато к кошке Глашке ревновал дико и злым фырканьем отгонял ее от хозяина.
Прознали про лесных обитателей Анатолия наезжавшие к нему рыбаки. Не раз предлагали лосенка пустить на мясо. Даже деньги предлагали. И понял отшельник, что надо, от греха подальше, избавляться от прикормленного животного, пока лихие люди не подстрелили его возле урочища. Со слезами на глазах прогонял Анатолий лосенка, пока тот, не понимающий причины такого поворота судьбы, не спустился с пригорка и не шагнул в воду. На другом берегу реки подросший сохатый вышел на сушу, отряхнулся, печально посмотрел на оставленный пригорок с его обитателями и гордо удалился в лес.
Но вконец расстроился Анатолий, когда увидел, что и спасенный им енот, быстро семеня лапками, тоже побежал, к берегу и устремился по воде следом за лосем. Вот какой крепкой оказалась дружба двух лесных обитателей. Анатолий потом даже рассказ об этой звериной дружбе написал.
Робинзон звонил мне несколько раз в год, когда приезжал в ближайший от него поселок или в Тюмень за пенсией и продуктами. Потом долгое время его не было слышно. Оказалось, что это и было как раз время его чуть ли не постоянного пребывания в разных лечебницах.
Потом он позвонил мне из лучшей больницы области. Лучшей по техническому оснащению, по возможностям сделать самый точный анализ и провести необходимое лечение его изношенного сердца и совсем одряхлевших легких. Только вот отношение персонала не всегда отвечает обстановке. В тот день, когда я навестил Анатолия, он как раз из реанимации перешел в общую палату на троих. Не жаловался ни на сестер, ни на врачей, только посетовал, что иногда бывают они с пациентами грубоваты. Особенно с немощными стариками да такими, как он, безродными и безденежными.
Когда я попытался деликатно попенять на персонал заведующему отделением, тот в ответ выложил мне про строптивость несчастного пациента, его несносный характер. Мол, и требования лечащего врача он не соблюдает, и, хотя его буквально с того света вытащили, продолжает курить, из палаты интенсивной терапии в общую вернулся самовольно.
Наверное, действительно у издерганных сестричек накопилось к вольнолюбивому пациенту немало претензий. Но уж долю такую они себе выбрали – быть терпимыми, внимательными да участливыми. Ведь известно, что эти душевные качества лечат лучше всяких дорогих лекарств, на которые у Анатолия все равно нет денег.
Скорее, из-за боязни косых взглядов да окриков он не соглашается и на переселение из землянки в какой-нибудь интернат, где мог быть не просто приживалой, а хорошим помощником персоналу. Когда мы прощались в больнице, он крепко пожал руку и сказал, что доктора пророчат ему целый месяц сил набираться, после чего он, дескать, еще и с сестричкой или сердечницей какой из соседней палаты поближе познакомиться сможет.
Но знакомство его состоялось не в Тюмени, а опять же в одном из небольших городов Центральной России. Поддался он на уговоры тамошней дамочки в полном расцвете сил и сделал еще одну попытку обзавестись семьей. Помог я ему с билетом и пожелал на перроне долгих лет счастливой семейной жизни.
Но и на этот раз не сладилось у Анатолия. Дамочке, как оказалось, был нужен муж лишь в качестве помощника по дому. Сама она занималась бизнесом, а на собственное хозяйство времени выкроить не могла. Хозяйство же было немалое. Огород в пятнадцать соток, теплицы, двухэтажный дом, в котором надо было прибираться чуть ли не ежедневно. И сделала дамочка из Анатолия мальчика на побегушках с обязанностями садовода и домработницы.
Правда, сразу же приодела его, чтобы не стыдно было на люди выйти, только отвык отшельник от такой одежды, да и внешности был не завидной, поэтому в гости гражданская жена ходила одна. А он как жил одиноким в своей землянке, так и тут поговорить оказалось не с кем. Только работы было много больше, чем на своем урочище. Да еще постоянные упреки, что сделано то или иное не так, как видела это хозяйка.
Затосковал Анатолий, а потом однажды взял да и уехал к себе в лес доживать свой век среди дикой природы, которая стала самым хорошим лекарем и другом. Там, в своей землянке, после очередной выписки из больницы и встретил он свою последнюю в его безрадостной жизни ночь.
Л. К. Иванов
ОТШЕЛЬНИК
Инвалид второй группы с целым букетом хворей Анатолий Царенко оставил пыльный город и поселился в землянке в глухом лесу, далеко от больших и малых дорог, где излечился от многих своих болезней.
Вряд ли Анатолий в свои «под пятьдесят» всерьез задумывался тогда, что крохотная полуразвалившаяся землянка на высоком берегу старицы, перемерзающей морозными зимами до самого дна, станет постоянным местом его жительства. Но выбора не было. В Тюмени тогда, как и по всей матушке России, пенсию задерживали по несколько месяцев, и его долг по квартплате вместе с начисленными пенями перевалил за сумму, равную его полугодовой пенсии.
Анатолий махнул на все рукой, продал свою квартиру, рассчитался с долгами и подался в тайгу. Это уже потом, после завершения сделки, узнал, что и за квартиру ему можно было платить по льготному тарифу вдвое меньше, и пени ему начислять тоже не имели права. Но такой уж безалаберный он человек, что никогда не вдавался в подобного рода премудрости.
Последние двадцать лет, с того времени, как болезнь скрутила всерьез, привязала к больничной койке и сделала ненужным молодой еще жене, не желавшей тратить свои лучшие годы на инвалида, жил Анатолий один-одинешенек. А бобылю решать вопросы переселения куда проще, чем обремененному семьей человеку.
С собой в лес, к новому месту жительства километрах в двадцати от ближайшей деревни, взял нехитрый, но необходимый для жизни скарб: одежду, посуду, инструменты и удочки. И, разумеется, болезни, из-за которых половину своей жизни был на пенсии.
Последние до отшельничества годы Анатолий в больнице находился больше, чем дома. Мучила язва, задыхался от астмы и не находил себе места от болей в суставах. А еще было повышенное давление и множество других незначительных, на его взгляд, болезней.
Обо всех них пришлось надолго забыть сразу же, как в середине февраля спустился в промороженную за зиму землянку. Благо, дрова на первое время были, продукты принес из города, воду топил из чистейшего снега.
Как только пришла весна и земля оттаяла, в праздник мира и труда начал реконструкцию тесного своего полусгнившего жилища. На работы по капитальному переустройству жилья ушел почти месяц. Зато сколько было радости, когда в новой половине постелил домотканые дорожки, вытянулся на поставленной к стене кровати и впервые с начала работы включил радио.
Этот маленький приемничек так и стоит на тумбочке в изголовье кровати, только по большей части молчит, потому что батарейки быстро садятся, а на новые денег зачастую не остается. Так что в основном таежную тишину нарушают только птицы да кошка Глашка, что громко мурлычет на коленях хозяина, лапой трогая за подбородок, когда он, задумавшись, перестает ее гладить.
Вообще-то Анатолий в этом глухом уголке одиноким себя не считает и всегда рад гостям. Даже пристроил на лесной дороге, по которой с трудом пробираются вездесущие «уазики», указатель-стрелку с надписью: «Хутор отшельника». Такие же указатели для заезжих разместил и на всем обжитом им пригорке, чтобы не перепутали, где тут тропинка на озеро, а где – в туалет. Можно бы еще сделать стрелку с надписью «Огород», да только он и так виден, прямо примыкает к столовой, чтобы, стоя у печурки, протянуть руку и нарвать укропа и луку.
Кроме приправы Анатолий выращивает морковь, из которой зимой заваривает чай, и практически весь набор, что найдется на даче любого горожанина. Ему с его инвалидной пенсией этот огородик, лес да озеро стали основными кормильцами. Меню состоит из того, что вырастил, насобирал да в воде поймал. Ружье Анатолий не признает принципиально. А потому к его жилью частенько забредают лоси, косули и даже осторожные козлы. Им по зиме Анатолий раскладывает соль-лизунец, развешивает заготовленные летом осиновые веники.
А еще окрест живут бобры, барсуки, ласки, бурундуки и прочие меховые грызуны, но от их соседства нередко одни только убытки. Любопытных бурундуков от дома отвадила кошка, зато подобранная в лесу раненая норка стала совсем ручной и настолько подружилась с мурлыкой Васькой, что по весне, когда начинает у котов играть кровь, увела его жить в лес. Это потом на Васькино вакантное место и появилась ласковая Глафира.
Жалко вот только ее: весной да осенью орет – кота надо, а где его тут сыщешь? – сетует Анатолий.
– А сам-то как, не орешь без женщины?
– А-а! – тянет Анатолий. – Привык уже один. Правда, мужики тут в прошлом году привозили из города одну сорокалетнюю. Первое время все ходила охала да ахала: «Красотища какая! А воздух какой чистый! А лес какой чудный! А озеро какое изумительное! Век бы отсюда не уехала!» И ведь осталась жить в землянке. А через десять дней затосковала по привычному. И комаров, говорит, тучи, и телевизора нету, и ванной, и туалета с белым унитазом... Потом еще друзья разговоры про женитьбу заводили, только я уж больше не отваживаюсь. Зачем и себя и человека травмировать?
Вообще, надо сказать, что Анатолий, живя пять лет в землянке, не опустился, как вокзальные бичи. Летом с гигиеной никаких проблем – вода – вот она, только спустись по мосточкам к старице и плещись, сколько душе угодно, а зимой каждую неделю устраивает себе «банный день», моется натопленной из снега водой. Эта талая вода, считает, избавила его и от язвы. Через два года отшельничества, когда показался своему врачу, тот не поверил, что без лекарств и оперативного вмешательства язва размером в два с половиной сантиметра смогла затянуться сама собой. Конечно, кроме талой воды, наверное, способствовало заживлению и то, что чай Анатолий пьет только собственного приготовления из сбора разных лекарственных трав, что не нервничает по пустякам, что не глотает, как было в больницах, таблетки целыми горстями.
Удивительно, но кроме язвы излечился он на природе и от многих других своих прежних недугов. По крайней мере, не напоминают они о себе острой болью. Только вот для полиартрита землянка, особенно летом, когда стоит в ней сырость, не лучшее место. И потому ноги болят часто. А ноги Анатолию в лесу ой как нужны! Хотя бы для того, чтобы выбраться раз в месяц в город за пенсией. До ближайшего селения надо идти полтора десятка километров. Это летом может быть в удовольствие, а попробуй-ка зимой при метровом слое снега!
Кстати, последнюю зиму Анатолий пережил трудно. Три месяца не мог выбраться за продуктами. К концу зимы питался даже корой с деревьев. Зато, когда снег по большей части сошел и открыл из затворничества выход, отшельник подверг себя новой напасти. Нагрузил съестным две здоровенных сумки, пристроил их сзади и спереди и не помнит, как дошел последний километр, как ввалился в землянку и как провел в ней в беспамятстве три недели. В таком состоянии нашли его заехавшие в глухомань знакомые рыбаки.
Врач потом объяснил это тем, что ремнями сумок передавил он кровеносные сосуды на шее, питающие кислородом мозг. Оттого и провал в памяти случился. А могло быть и еще хуже.
– Вот сейчас ты еще в силе, еще годы позволяют жить отшельником. А какой видишь жизнь лет этак через десять? – спрашиваю напрямик, без обиняков.
– Ой, да десять-то лет я и не проживу, поди. А вообще думаю, может, в какой-нибудь дом для престарелых возьмут.
– Да какой же ты престарелый?! Туда вон восьмидесятилетние в очередь годами стоят.
– Так ведь я бы еще мог и пользу приносить. Работать хоть садовником, хоть сторожем, хоть еще по какой части. Я ведь за жизнь-то свою, знаешь, сколько всего перепробовал. Только из-за болезни все не ладилось. Вот, скажи, кому нужен работник, если он месяцами в больнице лежит? Вот то-то! Только страшат меня порядки в этих интернатах для престарелых да инвалидов. Столько всякого про них наслушался, про то, как там грубо персонал обращается, что только из-за этого лучше в землянке помирать. Меня тут, правда, в прошлом году один богатый приглашал к себе на дачу садовником, но только там ни речки, ни озера рядом нет, а я без воды никак не могу. Отказался, хоть и зарплату хорошую обещал, и жилье...
Вообще к садоводству, как к книгам, у Анатолия любовь крепкая. Еще в давние времена, работая на заводе железобетонных изделий, предлагал он руководству устроить на донельзя запыленной цементом территории настоящий сад. Было, помнится, в те годы такое поветрие. Убедил, саженцы закупили, цветов разных навыписывали, да не хватило до осуществления задуманного самого малого – помощников деревья и кусты посадить. Так саженцы и раздали бесплатно своим рабочим, кто хотел. И яблони, и розы.
Вообще о розах Анатолий может рассказывать часами. Знает множество сортов и правила ухода за ними. И когда после продажи квартиры подался в отшельники, раздал на память своим прежним соседям кусты прекрасных редкостных сортов. Тут, среди сосен, выглядели бы они чуждо и нелепо.
Мы пьем под навесом настоянный на разных травах лечебный чай, отмахиваемся от туч свирепых комаров, которых не отпугивает даже дым сырых веток, специально для этого натолканных в печурку. Потом Анатолий приглашает посмотреть его жилище. У входа переобувается в тапочки, мне милостливо разрешает войти в кроссовках.
В первой комнатке, оборудованной под кухню-прихожую, в глаза бросается газовая плита, как остаток прежней, городской цивилизации, за занавесками в дверном проеме – спальня-гостиная с кроватью, тумбочкой и самодельными, из жердочек, полками и полатцами, куда сложены многочисленные книги и вещи, у кровати в матерчатых мешках висят костюм, кожаный плащ и шуба.
Анатолий указывает мне на табуретку, сам садится на кровать. Кошка Глашка тут же вспрыгивает ему на колени и начинает тереться и громко мурлыкать.
– Вот так я и живу, – Анатолий достает из кармана табакерку и бумагу и свертывает самокрутку.
– А как же астма? – спрашиваю.
– А-а, я давно уже курю, и хоть бы что! Только вот самосад и махорку не могу – кашляю. А это у меня сигаретный табак.
Затягивась, Анатолий рассказывает о своей прошлой и настоящей жизни. Я слушаю его и осматриваю помещение, задрапированное кусками плотной ткани, на которую прикреплены журнальные иллюстрации с изображенными полуголыми и совсем раздетыми красавицами, по большей части – грудастыми.
– Нередко, уединясь от общества, люди вдаются в мысли о боге, о вечности, а ты, смотрю, грудастым красавицам молишься?
– А-а, чего там о вечном? Вечное – вот оно – вокруг. Вечна только природа. Она и мысли занимает. Ну, а кроме того, и бренность бытия – тоже. Вишь, вот стена прогнила, рухнет скоро. Надо укреплять. Начал было рыть, да не могу один. У меня ведь еще кроме всего три травмы позвоночника было.
– Так чего же мы сидим? Пошли работать.
– Да не надо, – неуверенно засопротивлялся Анатолий. – Может, друзья скоро приедут, помогут отремонтировать. Чего же я чужого человека заставлять буду. Ты ведь не за тем сюда добирался.
Полдня мы с Анатолием откапывали прогнившую стену, ставили новые столбы, выстраивали новую стену из толстых жердей и снова засыпали все это сооружение землей. Так, за работой, и установились доверительные отношения. Анатолий рассказал, что в августе наезжают к нему на рыбалку и за грибами знакомые.
– Среди людей всякие бывают. Однажды вот заехал сюда один пьяный с ружьем, грозился застрелить, по землянке из обоих стволов пулями засадил. Оказалось, перепутал меня с егерем, который у него запрещенные снасти отобрал и акт составил. Мстить заехал. Ну, я его скрутил, ружье в старицу выкинул, подержал на комарах, пока не протрезвел. А те ведь хмель быстро вышибают. Через полчаса как стеклышко...
Рассказал Анатолий, как однажды зимой набрели на его землянку волки. Двое суток натужно выли, скребли мерзлую землю на крыше, а он сидел с топором в руках и ждал, что вот-вот доберутся хищники до пропрелых досок, без труда раздерут их и ввалятся к нему в комнату. К утру второй ночи, обессиленные тщетными попытками проникнуть во вкусно пахнущее жилье, ушли серые всей стаей восвояси.
Но больше пакостей было не от зверья, а от людей. Однажды вернулся Анатолий с рыбалки и нашел свою землянку разграбленной. Пришлые грибники унесли все его кастрюльки, миски, тарелки, вилки с ложками. Нашлось все это неподалеку в кустах, прикрытое ветками. Видимо, собирались воры вернуться за небогатой своей добычей.
Вообще удивительно, но, признавая, что люди в последнее время становятся все злее, скупее и все больше встречается среди них рвачей, Анатолий упорно продолжает верить в доброту.
Приезжают к нему в эти непуганые места многие. Один молодой человек заехал пару лет назад, назвался корреспондентом местной газеты, все о жизни выспрашивал, а сам из машины выйти не удосужился, окрест походить, своими глазами на все посмотреть. Анатолий ему по доверчивости своей душевной признался, что давно уже ведет записи своих наблюдений за природой, за животными. При его среднем образовании не ахти какие для науки существенные, но все же ценные своей фактурой. Тот выпросил, обещая опубликовать. Вместе с тетрадками не погнушался и гостинцем. Так эти записи и пропали…
Бывают тут на казенных вездеходах и таможенники, и налоговые полицейские, и милиция, и рубоповцы. Отшельник всех их называет друзьями, но из разговора понимаешь, что дружба-то по большей части не бескорыстная.
Иногда, приезжая в эти заповедные места расслабиться, добывая сетями по сотне-две килограммов карася, привозя и оставляя ему пару булок хлеба, увозят «друзья» и немалую часть заготовленной на зиму соленой и сушеной рыбы. Помогает он некоторым гостям добраться до удивительно грибных мест, где за пару часов набирают целую машину белых грибов на продажу, зачастую не потрудившись сказать за помощь даже элементарных слов благодарности.
Рассказывает, как, загружая в машину собранные Анатолием ягоды, один «друг» обещал через неделю завезти ему на крышу землянки толстое железо. Ходил вокруг жилья с рулеткой, делал замеры, да так больше и не появился. Может, к новому урожаю подъедет снова отовариться и по новой замеры сделать? Так же обещаниями остаются и дрова. Таскать на себе сушняк Анатолию просто не под силу, а на долгую морозную зиму требуется его немало.
Все эти годы мечтает отшельник о бане. Опять надеется на помощь друзей. Может, и помогут, ведь не столько для Анатолия, сколько для собственного удовольствия ее ладить будут, чтобы, приехав, было где для пущего расслабления березовым веничком попариться.
Когда под вечер, закончив основные работы по реконструкции землянки, мы сели попить чайку, Анатолий до отвала накормил жареной рыбой, пойманной в старице незадолго до моего приезда, и сокрушался, что не успел попотчевать настоящей ухой по собственным рецептам. Мне было уже пора собираться в обратный путь. Анатолий подошел осмотреть невиданную раньше машину. Зная толк в технике, он заявил, что «уазик» все же по проходимости лучше заморского «джипа», неповоротливостью своей не рассчитанного на таежное бездорожье. Однако из вежливости похвалил удобный и просторный салон, вместительный отсек багажника и вдруг спохватился:
– Слушай, ты же меня в парадной одежде не сфотографировал. Я у тебя на всех снимках как последний бичара выгляжу. Ну, да ладно! Времени надо много – бриться, переодеваться. Может, еще когда заедешь, потом сфотографируешь.
Так и остался Анатолий на пленке моего фотоаппарата только в своем рабочем одеянии. Но обещал по приезде в город обязательно позвонить и зайти в гости. Заодно и в хорошем костюме сфотографироваться.
Но после моей к нему поездки Анатолий пропал надолго, хотя наверняка не раз приезжал в город за пенсией. И вот однажды в телефонной трубке раздался сдавленный, едва слышный голос: «Выручай! Это тот самый отшельник Анатолий Царенко, которого ты окрестил на страницах газеты Робинзоном Степановичем».
Этот год стал для Анатолия очень тяжелым. Когда я написал о нем в «Труде», в редакцию пошли письма от сердобольных наших российских женщин со всех концов страны. Письма эти из Москвы переслали мне для вручения адресату, но поскольку он не объявлялся, а я все никак не мог выкроить день, чтобы съездить на пристанище отшельника, хранил неврученную почту в ящике письменного стола.
Анатолий звонил из города, я пригласил его с ответным визитом в «свою землянку» на девятом этаже, чтобы передать нераспечатанные письма. Он вскрыл конверты и, пока я наскоро готовил обед, сразу же углубился в чтение. Потом протянул пачку посланий мне:
– На вот, почитай, может, что присоветуешь.
В основном в письмах были приглашения от одиноких женщин оставить землянку и переехать жить в человеческих условиях. Долго тогда думал по поводу этих предложений Анатолий. Не баловала его судьба человеческим теплом и участием. Еще когда был совсем молодым, но проводил большую часть времени по больницам, где пытались его избавить от непокорной докторам астмы, ушла жена. Так с тех пор он не виделся ни с ней, ни с дочерью.
Одно из полученных через нашу редакцию писем особенно тронуло Анатолия. Отправил он ответ по указанному адресу. И началась с Галиной душевная переписка. А потом поехал он на смотрины в далекий от Сибири город Ярославль. Приоделся по такому случаю в костюмчик, что уже который год без надобности аккуратно висел на плечиках в землянке, тщательно побрился и даже дешевеньким одеколоном побрызгался. Но только весь этот марафет мог ввести в заблуждение кого угодно, кроме бдительной милиции. Она бичей за версту чует. И хотя Анатолий, имевший свое приусадебное хозяйство, кошку Глашку с котенком, теплую землянку и настоящий советский паспорт, к этой категории населения себя не причислял, у сотрудников правопорядка на сей счет мнение оказалось другим.
Отшельника с его документом старого образца и отсутствием регистрации (как будто кто-то согласился бы указать в паспорте местом постоянного жительства землянку в тайге) из поезда высадили. И три недели томился тюменский робинзон в камере в славном городе Серове Свердловской области. А условия в камерах, известно, не санаторные. От духоты, сырости да зловонных запахов началось обострение отступивших было болезней. Из милиции отправили его, полуживого, в местную городскую больницу, где и провел он целых два месяца.
На этом попытки сватовства отшельника закончились. Небогатые доктора наскребли неудачливому жениху денег на обратную дорогу, посадили на поезд и дали вместе с рецептами добрые советы по поддержанию хилого здоровья.
История заставила мужика взяться за оформление документов. Но и обменять паспорт, да еще получить без прописки страховой медицинский полис, оказалось делом тяжким. Только при помощи депутата Государственной Думы, до помощников которого удалось достучаться, документы свои Анатолий таки выправил и стал полноправным гражданином России.
Но нервотрепка с документами не прошла даром. Забарахлил у Анатолия чуть ли не весь его организм. Сам бы он этому и значения не придал, да нечаянно судьба забросила к нему в компании рыбаков главного врача больницы расположенного неподалеку поселка. Доктор сразу обратил внимание на опухшие ноги хозяина заимки, поспрашивал о том, о сем – и в результате оказался отшельник в больнице.
Теперь ему с паспортом да полисом от ворот поворот не указывали. Тем более что поступил он по рекомендации главного врача. Тут уж не смотрели на его невысокое социальное положение, а лечили как следует.
Вернулся Царенко в свою землянку капитально отремонтированным. А там еще один сюрприз ждал. Говорят, прознал про мыкающего злую долю раба Божьего Анатолия местный батюшка и благословил мужиков на богоугодное дело – дом человеку срубить. Ибо негоже человеку, аки червю, под землей жить. Мужики расстарались, и вскоре рядом с землянкой вырос крепкий сруб.
Но потом начались с этим домом проблемы. Стали наезжать на урочище разные инспектора, интересоваться, где лес на сруб взял. Оказалось, строители по благословению батюшки сруб-то сладили, да только из ворованного леса. Тут бы беды не миновать, но благо дом этот у Анатолия не числится в собственности. Он вообще как бы ничей оказался.
Зато деревенские мужики принялись по два-три раза в неделю в гости наезжать, вдали от жен водочки попить. Поскольку сам Анатолий в последнее время спиртное на дух не переносит, потому что оно для него смерти подобно, пришлось ему при каждой такой пирушке уходить в свою старую землянку. Одним словом, спокойная жизнь у отшельника кончилась.
Гости, правда, у него и раньше бывали – из Тюмени разные люди наезжали, но не часто. Кто по осени – на рыбалку, кто летом – по грибы-ягоды. Для них же, чтобы не плутали в нетрезвом виде на его хуторе, он смастерил указатели – ибо хоть лес и бескрайний, а порядок нужен.
А так по большей части жил в мире да покое в тиши соснового леса на своем высоком пригорке. Вроде как совсем с природой слился. Даже зверье стало своим признавать.
Так, лосенок к Анатолию в гости ходить привадился. Подойдет к землянке и принюхивается к незнакомым запахам. Робинзон его начал солью потчевать, веток осиновых на лакомство приносить. И стал сохатый как домой приходить. Даже ночевать частенько оставался в сколоченном из жердей сарайчике.
Потом Анатолий нашел на обочине лесовозной дороги подстреленного енота. Принес в мешке, сделал операцию, вынул застрявшую под кожей пулю, которой саданул зверька кто-то из пьяных охотников, и стал выхаживать. Вскоре обезноженный хищник радостно подпрыгивал вокруг своего кормильца и спасителя и просил лакомство. Странным показалось Анатолию, что енот очень быстро сдружился с лосенком, зато к кошке Глашке ревновал дико и злым фырканьем отгонял ее от хозяина.
Прознали про лесных обитателей Анатолия наезжавшие к нему рыбаки. Не раз предлагали лосенка пустить на мясо. Даже деньги предлагали. И понял отшельник, что надо, от греха подальше, избавляться от прикормленного животного, пока лихие люди не подстрелили его возле урочища. Со слезами на глазах прогонял Анатолий лосенка, пока тот, не понимающий причины такого поворота судьбы, не спустился с пригорка и не шагнул в воду. На другом берегу реки подросший сохатый вышел на сушу, отряхнулся, печально посмотрел на оставленный пригорок с его обитателями и гордо удалился в лес.
Но вконец расстроился Анатолий, когда увидел, что и спасенный им енот, быстро семеня лапками, тоже побежал, к берегу и устремился по воде следом за лосем. Вот какой крепкой оказалась дружба двух лесных обитателей. Анатолий потом даже рассказ об этой звериной дружбе написал.
Робинзон звонил мне несколько раз в год, когда приезжал в ближайший от него поселок или в Тюмень за пенсией и продуктами. Потом долгое время его не было слышно. Оказалось, что это и было как раз время его чуть ли не постоянного пребывания в разных лечебницах.
Потом он позвонил мне из лучшей больницы области. Лучшей по техническому оснащению, по возможностям сделать самый точный анализ и провести необходимое лечение его изношенного сердца и совсем одряхлевших легких. Только вот отношение персонала не всегда отвечает обстановке. В тот день, когда я навестил Анатолия, он как раз из реанимации перешел в общую палату на троих. Не жаловался ни на сестер, ни на врачей, только посетовал, что иногда бывают они с пациентами грубоваты. Особенно с немощными стариками да такими, как он, безродными и безденежными.
Когда я попытался деликатно попенять на персонал заведующему отделением, тот в ответ выложил мне про строптивость несчастного пациента, его несносный характер. Мол, и требования лечащего врача он не соблюдает, и, хотя его буквально с того света вытащили, продолжает курить, из палаты интенсивной терапии в общую вернулся самовольно.
Наверное, действительно у издерганных сестричек накопилось к вольнолюбивому пациенту немало претензий. Но уж долю такую они себе выбрали – быть терпимыми, внимательными да участливыми. Ведь известно, что эти душевные качества лечат лучше всяких дорогих лекарств, на которые у Анатолия все равно нет денег.
Скорее, из-за боязни косых взглядов да окриков он не соглашается и на переселение из землянки в какой-нибудь интернат, где мог быть не просто приживалой, а хорошим помощником персоналу. Когда мы прощались в больнице, он крепко пожал руку и сказал, что доктора пророчат ему целый месяц сил набираться, после чего он, дескать, еще и с сестричкой или сердечницей какой из соседней палаты поближе познакомиться сможет.
Но знакомство его состоялось не в Тюмени, а опять же в одном из небольших городов Центральной России. Поддался он на уговоры тамошней дамочки в полном расцвете сил и сделал еще одну попытку обзавестись семьей. Помог я ему с билетом и пожелал на перроне долгих лет счастливой семейной жизни.
Но и на этот раз не сладилось у Анатолия. Дамочке, как оказалось, был нужен муж лишь в качестве помощника по дому. Сама она занималась бизнесом, а на собственное хозяйство времени выкроить не могла. Хозяйство же было немалое. Огород в пятнадцать соток, теплицы, двухэтажный дом, в котором надо было прибираться чуть ли не ежедневно. И сделала дамочка из Анатолия мальчика на побегушках с обязанностями садовода и домработницы.
Правда, сразу же приодела его, чтобы не стыдно было на люди выйти, только отвык отшельник от такой одежды, да и внешности был не завидной, поэтому в гости гражданская жена ходила одна. А он как жил одиноким в своей землянке, так и тут поговорить оказалось не с кем. Только работы было много больше, чем на своем урочище. Да еще постоянные упреки, что сделано то или иное не так, как видела это хозяйка.
Затосковал Анатолий, а потом однажды взял да и уехал к себе в лес доживать свой век среди дикой природы, которая стала самым хорошим лекарем и другом. Там, в своей землянке, после очередной выписки из больницы и встретил он свою последнюю в его безрадостной жизни ночь.