Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
С КАПИТАЛОМ
Они вошли в кабинет… вошли как одно целое в своем опьяненном целеустремлении: на лицах — взволнованная растерянность, робость надежды. На обоих — рабочие одежды, она в зеленом пальто с овальным воротником, в серой шали, он в заношенной ватной куртке, в валенках, с ботажком.
Подошли вплотную к столу, встали рядом, сосредоточились в позах и выражении лиц, как перед венчанием или исповедью. И я невольно встал, отодвинул кресло. Им было за пятьдесят.
Начала она:
— Я вам хочу сказать… я пишу стихи, пишу много, в день но три стиха, — ее тонкий голос был на пределе волнения.
— Вот сидит и пишет, — подтвердил супруг, сморщив лицо в сияющей улыбке, и в умилении даже слегка пристукнул ботажком об пол. — Я наблюдаю, ага… и складно так…
— На работе бывает пишу. Женщинам читала в цеху, так некоторые плакали… Я техничкой на швейной фабрике, через два года пензсия мне… Можно я прочту одно?
— Пожалуйста.
— Ага, стихи, прямо, знаете, за душу берет… — пробормотал супруг, опираясь обеими руками на ботажок и уставясь взглядом в пол — приготовился слушать.
И она прочла взволнованно и четко — совершенно бузграмотный набор слов и рифм. И замерла в ожидании оценки.
— Что ж… — сказал я со вздохом. — Очень искренние стихи, но…
— И вот я говорю, так чисто…
— У меня набралось уже девяносто стихов, я уже, знаете целый месяц пишу, а до этого не думала. И что со мной случилось, не пойму.
— Кашпировский, поди, подействовал?
— Девяносто стихов — это такой нынче капитал, — подытожил супруг, поднимая руку. — Издать брошюру… прибавка нам к пенсии, а цены счас, сами знаете, кусаются…
— Мы были в редакции газеты, нас послали сюда, к вам в союз писателей.
Я знал, кто “послал” и, пользуясь тем же накатанным методом, послал их в издательство. Предупредил только, чтобы стихи, все девяносто стихов, отпечатали на машинке через два интервала, иначе их не примут там к опубликованию в брошюре.
Ушли счастливые, блаженные в своем невежестве.
А у меня до конца дня было такое чувство, как будто я совершил с добрыми людьми что-то нехорошее. А может, так и надо: блажен, кто верует. Сколько же таких верящих или поверивших в нынешнем нашем демократическом озверении?!.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
С КАПИТАЛОМ
Они вошли в кабинет… вошли как одно целое в своем опьяненном целеустремлении: на лицах — взволнованная растерянность, робость надежды. На обоих — рабочие одежды, она в зеленом пальто с овальным воротником, в серой шали, он в заношенной ватной куртке, в валенках, с ботажком.
Подошли вплотную к столу, встали рядом, сосредоточились в позах и выражении лиц, как перед венчанием или исповедью. И я невольно встал, отодвинул кресло. Им было за пятьдесят.
Начала она:
— Я вам хочу сказать… я пишу стихи, пишу много, в день но три стиха, — ее тонкий голос был на пределе волнения.
— Вот сидит и пишет, — подтвердил супруг, сморщив лицо в сияющей улыбке, и в умилении даже слегка пристукнул ботажком об пол. — Я наблюдаю, ага… и складно так…
— На работе бывает пишу. Женщинам читала в цеху, так некоторые плакали… Я техничкой на швейной фабрике, через два года пензсия мне… Можно я прочту одно?
— Пожалуйста.
— Ага, стихи, прямо, знаете, за душу берет… — пробормотал супруг, опираясь обеими руками на ботажок и уставясь взглядом в пол — приготовился слушать.
И она прочла взволнованно и четко — совершенно бузграмотный набор слов и рифм. И замерла в ожидании оценки.
— Что ж… — сказал я со вздохом. — Очень искренние стихи, но…
— И вот я говорю, так чисто…
— У меня набралось уже девяносто стихов, я уже, знаете целый месяц пишу, а до этого не думала. И что со мной случилось, не пойму.
— Кашпировский, поди, подействовал?
— Девяносто стихов — это такой нынче капитал, — подытожил супруг, поднимая руку. — Издать брошюру… прибавка нам к пенсии, а цены счас, сами знаете, кусаются…
— Мы были в редакции газеты, нас послали сюда, к вам в союз писателей.
Я знал, кто “послал” и, пользуясь тем же накатанным методом, послал их в издательство. Предупредил только, чтобы стихи, все девяносто стихов, отпечатали на машинке через два интервала, иначе их не примут там к опубликованию в брошюре.
Ушли счастливые, блаженные в своем невежестве.
А у меня до конца дня было такое чувство, как будто я совершил с добрыми людьми что-то нехорошее. А может, так и надо: блажен, кто верует. Сколько же таких верящих или поверивших в нынешнем нашем демократическом озверении?!.