Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ


НОЧЬ НАПРОЛЕТ
— А вы идите в двухместный, — сказал кондуктор, роясь в своей пухлой папке, мужик уже немолодой, похоже, бурят, потому что поезд Улан-Удэ — Москва…
И они вошли в двухместное купе. Она первая, он — за ней. Пока она открывала дверь и входила, он хорошенько, с прикидкой, оглядел ее. Одета она была в заношенные джинсы и светло-коричневую блузку, на голове косынка, лентой стянутая на затылке.
Косынку она сразу же сняла, как только уселась у окна. Он сел рядом. Вещей у обоих было немного, у нее чемодан, у него — дипломат и пакет со съестным на дорогу. Все сложили в угол под столиком.
Он ждал, что она вот-вот повернется, они посмотрят друг другу в глаза, и все обозначится само собой, от одного взгляда. Но она, подперев ладонью подбородок, хоть и отрываясь иногда взглядом от окна, старалась не смотреть на него, во всяком случае, ему так казалось.
Понемножку разговорились. И вскоре познакомились, ее звали Людмилой, его — Вадимом.
— А по батюшке? — спросила она.
— А зачем?
И тут она повернула к нему лицо в улыбке, наставила голубые глаза, и от встречного его взгляда у нее слегка проступил румянец на бледном лице. И он принял это за волнение и сам заволновался, почувствовал, будто сердце поднялось в груди. Хотя про себя отметил, что она совсем не красавица, лицо скуластое, даже какое-то нездоровое, губы тонкие, шея в морщинах.
— Неужели я, Люда, выгляжу таким стариком? — проговорил он в смущении.
И они тут же выяснили, сколько кому лет: ему сорок четыре, ей — тридцать шесть.
— Да у меня муж вашего возраста, — вздохнула она, — ему столько же.
Она оживилась и стала рассказывать об экзаменах, которые она только что сдала за третий курс в Иркутском политехническом институте, даже общежитских своих подружек вспомнила. Он не перебивал, слушал, ему казалось, что они должны говорить о чем-то другом.
Он увидел за окном поляну с ярко-огненными цветами. Целые заросли в окаймлении елей и берез — красота!
— Смотрите — жарки! — тронул он ее за плечо. — Это они по-местному так зовутся, а по научному они называются купальницами. В этих сибирских краях они красные, а на Урале, я знаю, они желтые.
И он заговорил о цветах и травах, о которых кое-что знал, но она безучастно отнеслась к этому разговору, наклонила голову к столу, и непонятно было, слушает ли она его вообще. Он перестал говорить, поддался вниманию к перестуку колес, даже какая-то ритмическая музыка овладела им, он попытался определить ее и даже пропеть про себя. Затем она подняла голову и повернула к нему лицо, коротко и цепко взглянула в глаза. Он отметил, что у нее слегка зарделись скулы, подумал: "Не избежать нам близости, чует мое нутро". Встрепенулся плечами, откинулся к стене, заложив руки за шею, спросил:
— А вы, Люда, любите своего мужа?
— Он у меня самый обыкновенный, — с готовностью заговорила она. — Любитель поесть, поспать, выпивает. Работает прорабом строительства, а так ничем совершенно не интересуется, ни книг, ни газет не читает. На диване лежит перед телевизором, с подхрапом смотрит. Дочка растет, четырнадцать лет. Я даже и не задумывалась… вся жизнь в заботах да беготне по магазинам и рынкам.
И она начала также обыденно и подробно говорить о своей работе, что она — технолог станкостроительного завода, в цехе ценят, понимают, и делу она отдает все свое свободное время. Ну и учеба заочно в институте требует полной отдачи.
"Она зануда скорее всего, — подумал он, — С такой неинтересно…"
Поезд несся с большой скоростью, в окне мелькали станции и полустанки, за четыре часа сделал только одну остановку на несколько минут.
— Я думаю, Люда, пора нам перекусить, — проговорил он и начал доставать из пакета свои припасы — хлеб, кусок колбасы, яйца, помидоры.
И она выложила из сумки, которая лежала у нее за спиной, сыр, яйца, огурцы, мясо. Вадим достал из дипломата бутылку бальзама, которую купил в Якутске, распечатал, налил в складной стакан, предложил ей выпить за встречу, но она наотрез отказалась.
— Нет, я вообще не употребляю, пейте.
Он не настаивал, у него на этот счет было свое правило с женщинами — минимум настойчивости. Выпил глоток и положил бутылку на прежнее место.
Пожевали молча, и также молча попили, он кофе, она — чай. Поезд размеренно отсчитывал колесами метры и километры. Они, прибрав на столике, сосредоточенно вглядывались в мелькавшие за окном будки, избы, дома, склады, аккуратные вокзальчики с пустыми перронами — все проносилось с бешеным напором и не оставляло никаких следов в памяти.
Иногда они перебрасывались ничего не значащими фразами. Потом она заговорила о своем институтском общежитии, увлеклась и рассказала, как она с друзьями сдавала экзамены, как развлекались и проводили время.
Он слушал и не слушал, думал о своем: вот завтра утром приедет к сестре, которую не видел четыре года, — без предупреждения, без телеграммы, застать бы дома, поди, на даче копается.
Наконец солнце начало клониться к горизонту. Однажды оно, когда состав круто повернул, появилось среди мелькавших стволов — оранжевое, огромное, словно то скопление жарков на поляне. Потом долго плыло между деревьями его отражение.
Решено было ложиться спать. Постель на его верхней полке была уже заправлена. Он вышел в коридор, постоял у окна. А когда вернулся минут через семь-десять в купе, она уже лежала на своей нижней полке под простыней. Темная штора на окне опущена.
Он защелкнул дверь, разделся в темноте и подсел к ней. Несколько мгновений посидел молча, затем охрипшим шепотком произнес:
— Давай подарим друг другу, Люда, а… Разве часто в двухместном купе? Я, например, впервые. Это судьба. Ну, пожалуйста, я прошу… — и он положил ладонь на ее теплое плечо.
— Я не давала вам никакого повода. И прошу не… Уберите свою руку, а то я могу и закричать, если будете…
Он убрал ладонь с плеча, глубоко выдохнул воздух, с дрожью в груди отфукался как от чего-то скверного и неприятного, запрыгнул на верхнюю полку и улегся лицом к стене, затих.
Ночь не уснул, может быть, подремал немного. Размышлял обо всем и ни о чем, прикидывал все, как побудет дня два-три у сестры, обязательно утрами, как в детстве, сбегает на речку, по дергает пескарей — так азартно они клюют в эти июньские дни. Побродить по родным берегам, позагорать, покупаться, поваляться в траве — когда еще придется, раз сэкономилось время командировки.
И она, слышал, не спала, шуршала простыней, приглушенно откашливалась, вздыхала. Заговаривать после такого отлупа он не собирался, с затаенной злорадностью думал:
"А так тебе и надо, шкыдла бледная. Такие, как ты, насилие любят, болезненная страсть к насилию — не дождешься, подлая…"
Рано утром проводник легонько постучал в дверь. Он поблагодарил негромко, осторожно слез с полки, оделся и также осторожно, без всяких слов прощания, прикрыл за собой дверь купе.
Сошел на знакомый с детства безлюдный перрон, с восхищением оглядел небо, залитое утренним солнцем.