Татьяна Топоркова
Снежный слон и другие истории
Сорочонок Жорка
Его принесла домой Лена — отбила у мальчишек в школьном дворе. Те хотели научить летать выпавшего из гнезда сорочонка, подбрасывая птенца вверх и ловя на лету.
— Они бы ещё с крыши его сбросили! Маленькие, а такие наглые. Я одного пацана за ухо, а он пинается, поросёнок такой! И ещё обозвали по-всякому!
Спасённый сорочонок мне не понравился: какая-то кучка жирных перьев, крылья — не понять где, и клюв грубый, как из камня выточенный. Прямо урод какой-то. А он этот свой клюв разинул и как заорёт! Звук такой резкий и неприятный, по-человечески и не повторить. Мы от стола отскочили.
Лена командует:
— Он есть хочет! Надо кормить срочно!
А чем их, таких маленьких, кормят? Юра побежал в огород — червяков копать, меня на кухню отправили, за мухами. Наташа тоже
со мной побежала, стала в кастрюли заглядывать. С обеда макароны остались, она их прямо руками в блюдечко покидала — вдруг сороки и людскую еду признают. Осторожно, двумя пальцами, Наташа опустила макаронину в разинутый клюв. А сорочонок будто и не заметил угощения. Глотнул и снова заорал. Он это проделывал, не закрывая клюва: глотал и орал, пока макароны не закончились. Тогда Лена целую поварёшку гущи из рассольника ему в клюв поскидала: и картошку, и рис, и огурцы солёные — всё съел. Прибежал Юра с червяками, стали червяков по одному скармливать — этот обжора и червяков съел, но клюв не закрывает. Я со своей жалкой добычей — четыре худосочных мухи — и не надеялась его ублажить. Но когда последняя муха исчезла в его ненасытной глотке, сорочонок клюв захлопнул, затянул глаза плёнкой и заснул.
— Ну и ну! Как мы этого обжору кормить будем? Это же круглые сутки надо ему в рот что-нибудь закидывать!
— А как мы его назовём? Давайте Борькой!
— Да какой же он Борька? Он Жорка, самый настоящий. Жорка-обжорка.
— Может, он ночью всё-таки спать будет? Надо ему какое-то гнездо устроить…
— На подоконнике в детской поставим ящик от телевизора, а туда соломы какой-нибудь, травы.
— Чур, убирать по очереди: один день Наташа убирает и кормит, другой день Лена, потом Лёнька, Юра и Таня.
— Ага, дождёшься ты, чтобы Лёнька птичий помёт убирал. Пусть он лучше крючок какой-нибудь на дверь приделает!
— Это ещё зачем?
— А ты про кошку забыла? Наша Мурзила мышек, конечно, больше уважает, но и этого урода сожрать может запросто.
— Сама ты урод!
— Тише вы, а то ещё проснётся!
Мы, оказывается, шёпотом разговаривали, чтобы Жорку не разбудить. До маминого прихода он несколько раз просыпался, глотал без разбору макароны с червяками, нагадил на стол, безропотно переселился в картонный ящик. Наташа пробовала поить его из пипетки, но ему эта процедура не понравилась. Дверь в детскую мы договорились держать закрытой. Это, в свою очередь, не понравилось Мурзиле — она уселась у порога и начала завывать по-кошачьи. Такой концерт на два голоса получился: кошка воет, Жорка орёт. Специально для папы с мамой, они как раз с работы пришли. Ну, папа у нас покладистый, он всё разрешает, а маму пришлось уговаривать. Она вздохнула и говорит:
— Ну что с вами делать? Оставляйте. Только при условии, что убирать за ним будете аккуратно. И за кошкой следить. И, когда вырастет ваш сорочонок, надо его на волю отпустить.
Да пусть себе летит, кто его держать будет? Нам бы до утра продержаться, прокормить этого обжору.
К ночи мы приготовились основательно: поставили на подоконник тарелку с пшённой кашей, жестянку с червяками, ящик марлей затянули. Сорочонок затих после сытного ужина, и мы тоже поскорее спать легли. А проснулись — ещё семи не было. Жорка орёт, Лена спросонок в него кашу закидывает, Мурзила под дверью подвывает…
В день моего дежурства Жорка совсем обнаглел: проснулся в шесть утра, съел целую булку, размоченную в молоке, но клюв не захлопнул и орёт, что есть силы. Всех разбудил. Мама говорит:
— Может быть, он пить хочет?
А как его поить? Из пипетки не получается… Я в блюдечко воды налила, подсунула ему. А он как плюхнется в воду! И давай там топтаться-брызгаться. И кричать перестал, так и заснул в блюдечке. Я его в коробку переложила и побежала корм добывать. Выхожу во двор, там мои подружки в «классики» играют. Счастливые! Мне играть некогда, мне червей в огороде надо искать. Девчонки у меня совок отобрали. Иди, говорят, домой, мы тебя червями обеспечим. С тех пор к нам в гости дети стали с червяками ходить, и уже через неделю наш сорочонок превратился в симпатичного птенца: и крылья у него обозначились, и хвост, и перья заблестели…
Я и подумать не могла, что одна нахальная птица может взять в рабство целую семью.
Как же с ними мамы-сороки управляются?
Жорка командовал нами, как хотел. Утренние свои побудки адресовал Лене: заберётся к ней на диван и кричит в самое ухо, корму требует. Наташу за ноги теребит — ставь ему тазик для купания. Меня заставлял мух ловить на окне, прямо верещал от ярости, если я замешкаюсь. А с Мурзилой и вовсе конфуз произошёл. Она улучила-таки момент, прорвалась в детскую. Жорка её как увидел — прыг на пол, крылья растопырил, клюв открыл и с победным воплем на кошку бросился. Мурзила от него под диван забилась, а потом и вовсе с такого позора из дому ушла. Поселилась на чердаке, на кухню только поесть приходила в минуты затишья.
А Жорка уже по всей квартире бегает-попрыгивает, через порожки перелетает. И вот ведь ушлый какой! Вечером, когда родители дома, вполне пристойно себя ведёт. В гостиной не гадит. Сядет на подлокотник кресла и смотрит, как у мамы в руках спицы шевелятся. Или с умильным видом на кухонном окне пристроится: не кричит, не требует, вот просто любуется на жареную картошку. И мама его угощает-похваливает:
— Умница, Жорик, молодец!
Месяц прошёл, стали мы своего прожорливого постояльца учить летать. Со стола или с подоконника он легко планировал. Потом на шкаф взлетел. Юра говорит:
— Давайте во дворе будем его учить, там места больше.
А мы не соглашаемся, причины всякие придумываем. На самом-то деле страшновато — вдруг он совсем улетит. Мы обещали его на волю отпустить, но он ведь ещё не взрослая птица. Рано ему ещё на волю. А Жорка за два дня обучился всем премудростям невысокого полёта и начал в доме безобразничать: шторы тюлевые порвал своими когтищами, вазу мамину смахнул крылом со шкафа. Мы советоваться стали:
— Скоро у мамы терпение лопнет. Мы же обещали его отпустить, когда вырастет. Что-то придумывать надо. Давайте будем его учить разговаривать, сороки ведь очень способные. А пока учим — пусть у нас живёт.
— Ага, так маме и скажем: пока Жорка своё обучение не закончит, будет здесь жить.
— А говорящую сороку разве можно на волю отпускать? Её же другие птицы заклюют!
— Ну и не будем отпускать.
Жорка в наши планы не вникал. Он нас всех за прислугу держал, только Лёньки немножко побаивался, потому что Лёнька с ним не церемонился, с кровати на пол спихивал. И судьбу свою сорочонок никому доверять не собирался — сам всё и решил.
Однажды утром мы проснулись не от птичьего, а от Лениного крика:
— Жорка пропал!
В ящике сорочонка не было. Не было на шкафах, за шторой. Побежали искать на кухне, в прихожей. Понимали, что бесполезно; ведь, будь Жорка дома, он бы всех нас уже не по разу заставил себя покормить. Куда он мог улететь? Как? Окно закрыто, но форточка… Время восемь, он к этому времени привык получать третий завтрак. Там же, на улице — кошки, собаки бродячие! И мальчишки всякие. Вдруг он живодёрам воропаевским попадётся? Открыли окно, сбегали вниз, искали в палисаднике, в огороде. Уже весь двор охрип, зазывая: «Жорка! Жорка!». Наташа расплакалась:
— Дурачок! Он же сам есть не умеет. Ни червяка добыть, ни муху поймать!
— Бессовестный, мы его кормили, выхаживали…
— Говорить учили…
— В клетку надо было сажать!
— Кого?
— Жор-рку!
Последнее слово прозвучало не совсем чисто, но для нас оно было как дар с небес, потому что произнёс его сам Жорка, спикировав на наш подоконник. Мы оторопели, онемели и замерли. Мы боялись кричать и радоваться, чтобы не спугнуть дорогого гостя. Мы боялись поверить, что он ещё и говорить научился. А Жорка прыгнул с подоконника к Лене на плечо, клюв разинул и закричал своим противным криком. И мы побежали за едой…
А потом весь день спорили, что теперь делать: держать окно открытым или закрыть навсегда, вместе с форточками. Вдруг в следующий раз Жорка не вернётся? А в неволе его держать тоже как-то нечестно… Лена всё надеялась, что сорочонок разговорится; кормит его и приговаривает: «Жор-рка», «пр-ривет», «дур-рак», «чёр-рт», но он за ней повторять не торопится, летает себе по квартире, гуляет по столу.
Вечером мама собрала семейный совет. Это когда надо что-то вместе решить, все собираются в гостиной и разговаривают по-взрослому. Мы напугались, думали, что про Жорку будем говорить, а оказалось — совсем про другое. Мама сказала, что этим летом в пионерский лагерь мы не поедем — путёвок не дали. Но можно поехать в деревню. Недалеко от города есть такая деревня — Знаменка. Там и лес, и речка. Сейчас там работает партия сейсморазведочная, и папа ей командует. И вот он предлагает всех нас забрать, чтобы мы там отдыхали, пока он работает. Как вы на это смотрите?
— А жить там где? И где обедать?
— Готовить кто будет?
— А в лесу ягоды есть?
— Речка как называется? Она большая?
— Можно, я туда возьму резиновую камеру от колеса? Чтобы плавать?
— Не, я лучше в городе останусь, мы с парнями и так на карьеры ходим.
— Жить там можно в палатках или в вагончиках, питаться в полевой столовой сейсмопартии. Но папа присмотрел в деревне хороший дом, там хозяйка может сдать комнату и готовить для вас согласна. У неё два сына — ваши ровесники. Дом у неё хороший, старинный, с сеновалом. А речка там называется Пышма. Она неширокая, но очень быстрая. Папа собирается всем купить надувные круги, чтобы вы плавать учились. Про ягоды не знаю, сами посмотрите.
Ур-ра! Жить в палатке или в вагончике геологическом — это же настоящее приключение! Папа давно сетовал, что мы плавать не умеем, а тут поставим палатку на берегу, и в речку, прямо с утра! Костры будем жечь, в походы ходить, с геофизиками дружить! А в столовой, наверное, миски такие, алюминиевые, из них всё вкусно есть! Так мы кричали и прыгали, а Юра уже удочку искать побежал, как вдруг Лена говорит:
— А Жорка как же?
Неужели из-за этого обжоры всё сорвется? Может быть, Лена с ним в городе останется, раз он её больше всех любит? Или… просто выпустить его, а потом окно закрыть и не пускать обратно? Такая вот плохая идея мне в голову пришла. Но мама опять всё исправила:
— Вот и возьмите его с собой. Он там у вас на воле полетает, сороки — лесные птицы. И, может, приживётся там в лесу и зимовать останется.
Стали мы рюкзаки собирать. Сначала всё обязательное, по маминому списку: кеды-тапочки, трусы-майки, штаны спортивные, куртки и туалетные принадлежности. А потом уже каждый сам паковался.
В «Детском мире» купили всем оранжевые надувные круги для плавания. Я на своём чёрнилами уточку нарисовала и тоже в рюкзак положила. Наташа взяла все свои наряды и даже босоножки на. каблуках. Лена целую стопку книг навязала. Юра с Лёнькой такие дружные стали, раскладывают по коробочкам всякие поплавки-лески, батарейки для фонарика заряжают. Ну и я взяла куклу маленькую, с платьями, которые сама нашила, а ещё сарафаны летние и купальник в горошек. Жорка тоже суетится; прилетит со своей утренней прогулки и носится по квартире, в рюкзаки заглядывает. Добрался до Юриной коробки, лески перепутал. Мы ему говорим:
— Жор-рка, поедешь с нами в дер-ревню? Там р-речка, р-рыбалка, кр-расота!
В понедельник утром пришёл за нами маленький автобус. Мы со своими рюкзаками едва в него втиснулись, там уже полно всякого груза было: ящики, приборы всякие, спальные мешки в брезентовых чехлах. Шофёр как увидел нашего Жорку, расхохотался:
— Первый раз такого пассажира везу! А не улетит он у вас?
Окна мы на всякий случай закрыли. И правильно сделали, потому что Жорка в дороге как с ума сошёл. Пока по асфальту ехали, он просто орал, а когда на лесную дорогу свернули, начал метаться и в стекла биться. Пытались мы его кормить — не ест. Впервые в жизни от еды отказался! И кричит не нахально, а жалобно как-то. Потом его по-настоящему вырвало, и он затих у Лены на руках. Мы уже боялись, что не довезём его до места, но тут автобус из леса вывернул и остановился. Мы скорей Жорку на воздух вынесли, а он уж и крылья распустил: помираю, мол, мучители вы эдакие. Мы его под навес, где полевая столовая оборудована. Посадили на лавку, послали мальчишек за водой. Повариха тётя Зина блины жарила на трёх сковородках; увидела нас, заулыбалась:
— Добро пожаловать! С утра вас поджидаем, папа на профиль выехал, опыты там проводят, но вернется скоро. Я вот блинками покормлю. Ой, а это кто ж такой будет? Сорока? Ручная?
Жорка приоткрыл один глаз, посмотрел на повариху и вяло буркнул:
— Пр-ривет…
Повариха уронила поварёшку. А Жорка расслабленной походкой прошёлся по лавке и уткнулся головой в Ленин рюкзак. С этого момента сытая жизнь была ему обеспечена. Пока тётя Зина кормила нас блинами с густой деревенской сметаной, он не подавал признаков жизни. Потом вдруг взлетел со скамейки и плюхнулся в тазик с водой. Помылся-поплескался, отряхнулся, спикировал прямо на стол и клюв разинул. Мы скормили ему два масляных блина. Тётя Зина уважительно приговаривала:
— Ай да птичка, это где же их, таких, обучают?
После обеда Жорка осоловел, затянул глаза плёнкой. Мы оставили его спать под навесом и пошли устраиваться.
Полевой отряд геофизиков расположился на краю деревни, на весёлой опушке, сразу за которой начиналась берёзовая роща. В тени берёз стояли разные машины, трактора на гусеницах и на высоких колесах. Вагончики для жилья с одной стороны, а с другой — ряд голубых палаток. Между ними был срублен деревянный навес, а под ним — полевая столовая: врытые в землю столы и скамейки, большая деревенская плита, всякие полки с посудой и продуктами и длинная поленница дров. Около вагончиков был ещё один навес — маленький. Под ним деревянная будочка и два железных рукомойника. А на самом краю опушки притулилась бревенчатая банька.
— Вот и всё наше хозяйство, — объясняла тётя Зина, — да вы не робейте, спрашивайте, чего надо. Вагончиков свободных нет, папа ваш две палатки поставил, вот эти, с краю. Мужики туда сетки кроватные принесли, устраивайтесь. Хотите, раскладушки поставим?
Не надо нам никаких раскладушек. Мы будем спать на пружинных сетках, в спальных мешках. В палатке уютно, маленькие окошки затянуты сетками от комаров. Какие умные люди геологи, что придумали спальники. Ватный мешок, а внутри — ещё один, полотняный. Сразу тебе и простыня, и пододеяльник. Ничего не надо расстилать, заправлять. Вставляешь вкладыш в мешок, сам туда аккуратненько, как толстая гусеница, залезаешь — и спи. Стали мы рюкзаки разбирать, а тут папа приехал, загорелый и очень весёлый:
— Бросайте вы это барахло, пошли купаться! Берите свои круги, никаких полотенец не надо — солнышко высушит. И босиком, все босиком, я вас научу деревню любить!
По узкой тропинке идём вдоль реки. Папа знает какое-то особое место, с тихой заводью и пологим песчаным бережком. Трава мягкая-мягкая, и кузнечики стрекочут, и пахнет медом каким-то. Пока мальчишки с папой надувают круги, мы пробуем воду. Брр-р! Холодная! Папа кричит, чтобы сразу окунались, а мы всё бродим по колено, трусим. Тогда папа на меня круг надел и как бросит в воду! Лена с Наташей сами окунулись и поплыли на своих кругах. И я поплыла! И совсем вода не холодная, а ласковая. И речка сама несёт меня, можно и совсем не грести. Но папа решительно начинает уроки плавания: заставляет нас грести против течения, ложиться на спину, нырять с открытыми глазами. Лучше всех у Лёньки получается, папа говорит, что через пару дней совсем у него круг отберёт. Потом мы на берегу зарядку делали, гусиным шагом ходили. И про полотенца даже не вспомнили.
На обратном пути папа повёл нас к той тётеньке, у которой хотел комнату снять. А зачем нам комната, если есть отличные палатки и спальники? Ну, зашли, посмотрели. Дом — настоящий деревенский. Папа нас на сеновал затащил — вот где раздолье, целый день можно играть. В доме — печка огромная, и везде половички самодельные, и пахнет хлебом. Тётя Нюра усадила нас за стол, налила молока из глиняной кринки:
— Шаньги мои попробуйте, утром напекла, но тёплые ещё. У меня картошка своя, огурцы, ягода всякая. Да вы малину-то пробовали?
Какая малина? Я таких шанег-ватрушек в жизни не едала. Краешки хрустящие, серединка мягонькая — вку-усно! Наташа уже третью ест, а Лена попросила с собой взять. Я удивилась, а она мне прошептала, что Жорку хочет угостить. Ой, мы же совсем про него забыли! Где он? С нами не увязался, мы и палатку ему не показали, как он нас найдёт?
Мы заторопились, а Юра с Лёнькой во дворе с хозяйскими сыновьями удилища выбирают и о рыбалке договариваются. Мальчишки оба белобрысые, с веснушками, одного Валеркой зовут, а другого Кольчей, по-городскому — Коля. Увидели нашу Наташу, застеснялись, она у нас та ещё воображуля. Тётя Нюра опять про малину-смородину начала, но это в другой раз, сейчас надо Жорку найти.
— Улетел он, сразу почти и улетел — вон туда, к лесу. Сначала тут всё бродил, бормотал чего-то, колбаски я ему дала, ничего, съел. А потом улетел, да так высоко летел-то. А как его не пустишь?
Повариха тётя Зина чуть не плакала. Да разве она виновата? Она добрая, колбасой этого обжору угостила. Мы искали Жорку до самого ужина, обошли все дворы деревенские. Вместе с нами тёти Нюрины мальчишки бегали. Потом ещё одна девочка подошла, спросила, кого ищем. Она не из деревни, просто в гости к бабушке приехала, зовут Лиза — будет мне подружка. Мы с Лизой до самых сенокосов добежали, но Жорка не откликался.
Вернулись к палаткам нашим, а там рабочие с профилей приехали — столько народу! К умывальникам очередь, в баню воду вёдрами тащат, дрова рубят, теннисный стол откуда-то появился. Так нам все радуются, как будто мы их собственные дети. За ужином дядька один бородатый устроил весёлое знакомство: всех нас по одному поднимал и заставлял рассказывать, кого как зовут, и что он делать умеет. Мы с Юрой застеснялись, а Наташа, прямо как артистка, и про школу рассказала, и про музыку, которая ей нравится. А Лена говорит:
— Можно, я не про себя? Я хочу про Жорку рассказать. Это сорочонок такой, он был маленький, а мы его выходили и сюда привезли. Он улетел, может, совсем не вернётся. Просто, чтобы вы знали, вдруг он прилетит и напугается. Так-то он людей не боится, но если камнем или так… Вы не прогоняйте его!
Тут все кричать начали, что никто птицу не обидит, и пообещали завтра поиски устроить. Ужин был вкусный, картошка с тушёнкой, и как раз из моих любимых алюминиевых мисок. После ужина трактористы сели в домино играть, а молодые геофизики костёр разожгли за вагончиками и пели песни под гитару. И Наташа с ними, у неё голос очень хороший. Мне особенно понравилось, как они «Глобус» пели.
У нас дома, когда гости бывают, тоже всегда с этой песни начинают: «Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой…» И всё бы хорошо, но Жорка не вернулся. А в городе он всегда дома ночевал. Мы об этом не разговаривали, как-то боязно было: скажешь вслух про беду, она и случится. И спать ложились молча в свои мешки, и ворочались в них, приспосабливаясь. Всё-таки с подушкой и одеялом привычнее засыпать… И комары так противно зудят…
— Кар-рка! Чёр-рт!
Спросонок пытаюсь сесть на кровати, сбросить одеяло… Связали меня, что ли? Это же Жорка кричит. Где он? И где я? Ах да, это спальный мешок. А Жорка — вот он. Прыгает по Лене, как по холмику, и орёт самым голодным своим криком. Лена руки, наконец, из спальника освободила, поймала Жорку, гладит.
— Жорка, миленький, как же ты нас нашёл? Где ты шлялся целую ночь?
— А сюда как пробрался? У нас всё закрыто-застегнуто.
— Наташа, он вернулся, просыпайся же скорей!
— Да слышу я. Который час?
— Шесть скоро. Да тише ты, горлопан! Чем же тебя кормить?
— Шаньга! Ну ватрушка эта, с картошкой!
— Точно!
Отыскали в уголке вчерашний гостинец, стали по кусочку в клюв запихивать. Маловато будет на утренний аппетит. В палатку повариха заглядывает:
— Девчата, я вот картошечки принесла. До чего же птица умная! Я, главное, только дрова в печь положила, а он выскочил с-под стола и ну на меня кричать! Покормить хотела — не ест, прямо требует: подавай сюда моих девчат!
Мальчики тоже проснулись, принесли пяток жирных червяков, из тех, что вчера для рыбалки припасли. А тут и папа в палатку заглядывает, кудри пятернёй расчесывает:
— Нашлась ваша пропажа? Вот и хорошо. Теперь уж точно не заблудится, найдёт свою палатку. Берите быстренько свои круги и бегом на речку!
— Ну, пап…
— Никаких пап! Даже птица знает, что вставать пора. Тут каждый день купаться с утра будете!
А Жорка с нами полетел! Пока бежали до речки, он как в догонялки играл, а на бережку успокоился. Мы его в воду заманиваем — совсем тёплая, только сначала боязно заходить — не хочет купаться. Папа поплыл с нами на другой берег, там лилии растут. Не такая она и узенькая речка, эта Пышма. А течение и вовсе сильное: пока плывёшь через реку, тебя вон куда сносит. Делали зарядку на берегу. У папы все упражнения какие-то солдатские: раз-два-три-четыре. Мы с Наташей стали другую зарядку придумывать — танцевальнорусалочную, с лилиями. А Жорка вдруг взлетел — и прямо в лес, через речку. Пусть себе летит. Есть захочет — вернётся. А вот интересно, сам-то он умеет корм добывать? Мух ловить, червей выковыривать? Не мог же он вчера весь день голодом пролетать!
И покатилась жизнь деревенская. Папа всё хотел режим соблюдать: чтобы вставать рано, и купаться три раза в день, и в лес ходить, и тёте Нюре помогать в огороде. А мы и так встаём рано! Нас Жорка будит в шесть утра. Юра с Лёнькой вообще к тёте Нюре перебрались, спят там вместе с её мальчишками на сеновале, чтобы рыбалку свою не проспать. Купания как сосчитаешь, если весь день на реке? Лёнька с Наташей без кругов на тот берег плавают, туда и обратно. Папа днём работает, но требует, чтобы с ними кто-нибудь рядом плыл на круге. Для безопасности. А тётя Нюра на нас не нахвалится, мы уже всю малину-смородину у неё собрали, крыжовник доедаем. Она денег у папы не берёт:
— Вы мне на целый год харчей навезли. А уж за какаву я вам огурцов насолю хоть бочку.
Очень ей какао понравилось, она и не знала раньше, что это такое. Папа ей десять пачек из города привёз, она теперь каждый день его на парном молоке варит, нас на завтрак заманивает. Мы сначала у неё завтракаем, а потом у тёти Зины. Прямо как Жорка. Хотя он-то, наоборот, один раз завтракает. Прилетит рано утром, налопается, проводит нас до речки и исчезает. Где он летает, где ночует, с кем водится — ничего не знаем. Кольча тёти Нюрин видел, как он со стрижами дрался — хотел к ним в норки залезть, а они его отгоняли целой стаей. Что-то мне не верится… Наверное, Кольча просто историю такую выдумал, чтобы Лене понравиться. Их Валерка в Наташу влюбился, дарит ей цветы-букетики. А Кольча, я видела, Лене принёс целый стакан земляники. Это же потрудиться надо, чтобы целый стакан собрать. Мы, когда ходим в лес, по горсточке собираем — комары ужасно кусаются, ну прямо гонят из леса.
Я мальчишками не интересуюсь, я с Лизой дружу. Она мне показала один дом брошенный, никто там не живёт. Так странно: стол, кровати, даже занавески есть, а хозяев нет. Мы в этом доме себе хоромы устроили, кукол там поселили, и сами играем. К нам на выходные мама приезжала, очень ей эти хоромы понравились. И речка понравилась, и еда в столовой, и тётя Нюра. Только вкладыши у спальников велела поменять, и чтобы ноги на ночь мыли, раз босые ходим.
У Кольчи день рождения был, и мама привезла ему волейбольный мяч в подарок, а ещё торт с кремом. Тётя Нюра этот торт в печку поставила подогреть, розочки все и растаяли. Как она заплакала — такую-то красоту погубила! А мама растёрла масло с сахаром, сделала конвертик из бумаги и снова торт украсила разными узорами.
Тётя Нюра маму «королевишной» назвала и нас всех очень хвалила. Весёлый день рождения получился, мы даже концерт показали со всякими смешными сценками. Кольча Жорку изображал: приладил на шею валенок и требовал, чтобы в этот «клюв» ему гостинцы складывали. Мама ещё спросила, что мы насчёт Жорки решили. А мы ничего и не решали, он сам себе командир. Лето длинное, может, он ещё подружку себе найдёт.
А потом приключилась гроза. С утра солнце палило нещадно, мы весь день из воды не вылезали. Мальчишкам плавать надоело, они ушли за поворот рыбу ловить, Лена легла под ивой книгу читать, а Наташа, словно заведённая через речку плавает. Ну и я с ней, для безопасности, с кругом, как папа велел. Выхожу на берег — что такое? Круга надувного нет, висит на поясе тряпка резиновая. Когда же он сдулся? Наташа смеётся:
— Может, ты давно уже так плаваешь? Научилась, и сама об этом не знаешь?
Может быть… Я снова в речку вошла, попробовала. Плыву! И правда научилась! И хорошо плыву, по-настоящему. Ура! Мы у Лены книжку отобрали, пусть тоже пробует. И Лена плывёт! Побежали Юрку искать. Мальчишки нам не поверили, а Юра вдруг как прыгнет в реку! И поплыл. Плаваем! Все плаваем! Вот папа обрадуется! Договорились, что вечером его разыграем: вместе нырнём с берега и поплывём в разные стороны. Пока кричали и прыгали, не заметили, как туча навалилась. Ветер поднялся, деревья гнёт. Молния через всё небо сверкнула, и такой треск раздался! В деревню под дождём бежали, промокли насквозь. У меня из косичек ручейки текут, а из Лениных кос — реки!
Тётя Нюра нам велела волосы распустить и печку затопила:
— Обсыхайте пока. Я оладьи напеку, какаву сделаю.
Наташа вызвалась ей помогать, она любит готовить и оладушки тоже любит. Напекли они целый тазик румяных лепёшек, Наташа придумала к ним сметану с земляничным вареньем смешать — лучше всякого мороженого. Пока полдничали да заплетались — дождь кончился. Папа нас потерял, наверное. В деревне после дождя тихо-тихо, слышно, как капли с листьев падают, как в полевой столовой радио бормочет. Вдруг Лена остановилась:
— Слышите? Это Жорка.
— Показалось тебе. Жорка, небось, в лесу под ёлкой прячется. А вот интересно: птицы боятся дождя?
Прислушались всё-таки. Точно — Жорка, только как-то приглушённо, негромко. Побежали на крик, зовём — он откликается. Нашли его за нашими «хоромами», на куче мусора. Лежит наш Жорка на спинке, одну лапку поджал, а вторая висит на лоскутке кожи. И не кричит уже, а покрикивает тихонько. Наташа его осторожно под спинку подняла:
— Жорка, миленький, да как же тебя угораздило?
А он головку назад запрокидывает, совсем ему плохо. Мы в палатку его принесли, осторожно промыли сломанную лапку, а дальше что делать? Работяги у палатки толпятся, не знают — как помочь. Привели бородатого дядю Володю, который на гитаре играет. Тот посмотрел на Жорку и говорит:
— А знаете что? Давайте на лапу шины наложим, как при переломах делают. Вдруг срастётся? А не срастётся — костылик будет.
Сам же всё и проделал. Наташа с Леной Жорку держали, чтобы не вырвался, а дядя Володя лапку сложил, с двух сторон спички прижал и примотал их лейкопластырем. Жорка не сопротивлялся, понимал, что его лечат. Мы ему гнездо соорудили в большой корзине с сеном, договорились дежурить по очереди. Ужинать не хотелось, но надо было что-нибудь для Жорки на утро взять. В столовой все про него спрашивали, утешали. Говорили, что сороки живучие. А ещё удивлялись, как птица может лапку сломать? Может, напал на неё какой-нибудь кот деревенский? Повариха тётя Зина другого мнения:
— Не иначе, Гордеич птицу покалечил.
— Какой Гордеич? Пасечник?
— Он самый. Давеча папе вашему жаловался, что Жорка у него пчёл ловит. Такой старик злобный.
— А папа что?
— Посмеялся над ним. Тебе, говорит, все вредят, ты ещё только на комаров не жаловался.
Пасечник Гордеич — злющий старикашка. Ему все мешают: трактора, песни под гитару. Когда мы в «вышибалы» играем, он из окна кричит и даже водой плещется. Но Жорка-то здесь при чём? Вряд ли он станет пчёл ловить, они же и укусить могут. Это совсем уже без ума надо быть, чтобы с ручной сорокой воевать. Нет, зря так тётя Зина думает, не бывают люди такие злые. Наверное, Жорка просто грозы испугался и свалился с дерева.
Утром мы на речку не пошли, да папа и не настаивал. Посмотрел на Жорку, повздыхал и уехал на профиль. А чего вздыхать? Наш сорочонок помирать не собирается, он уже со спины на бочок перевернулся и крылья подобрал. А что он такой нахохленный и вялый, так мы его выходим. Будем его с собой в корзине носить, чтобы он воздухом дышал и от коллектива не отрывался. Повариха Жорку творожком потчует, воркует:
— Вам, девчата, если куда надо — не стесняйтесь, ко мне приносите, пусть у меня на кухне побюллетенит. Будем с ним новые слова учить, а то он совсем в лесу одичал.
И ведь учили! Чистит тётя Зина картошку, поёт что-нибудь жалостливое, а между строк крепкие слова вставляет:
— «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую-у…» Бор-рщ! Окр-рошка! Кар-раул!.. «я привел к тебе в дом, у тебя не спроси-ив…»
Жорка быстро поправлялся: уже на следующий день выбрался из корзины, попрыгал на здоровой лапке, осторожно приступил на больную. Очень мы боялись, что он взлетит и не сможет аккуратно приземлиться, даже пытались его тренировать на аварийную посадку. Но Жорка сам сообразил, как ему управляться. Он по-хозяйски разгуливал в столовой, мог взлететь на скамейку, на стол. Когда работяги приезжали на обед, они наперебой зазывали сорочонка составить им компанию. А Жорка косолапенько так по столу переваливается, выбирает себе угощение.
Через неделю он уже вовсю летал и бесстрашно пикировал на любую поверхность. Возобновились наши утренние побудки и его ранние завтраки. Вот только надолго он теперь не отлучался. Раньше целыми днями где-то путешествовал — не дозовёшься. А сейчас стоит только крикнуть: «Жорка!», он тут же откликается с ближайшего дерева или с крыши какой-нибудь. Приходим на речку — он устраивается на вершине кривой берёзы и покрикивает оттуда противным сварливым голосом, прямо как наша завучиха на перемене. Накупавшись до посинения, мы валимся на тёплый песок. Вон на березе листик жёлтый… Августовское солнце не скупится на ласку, и мысли в голове какие-то вялые.
— Он боится далеко улетать, кто-то его здорово напугал в лесу…
— Нет, он за нами следит, у него здесь везде наблюдательные пункты.
— За собой бы лучше следил, была бы лапка целая.
— А ты заметила, что он повязку не трогает? Мурзила бы давно всё содрала, а этот понимает.
— Поменять бы повязку, пластырь грязный совсем…
— Дядя Володя сказал, что не надо пока. Приедем в город — к ветеринару сходим. Такое впечатление, что лапка совсем срослась, он почти не хромает.
— Всё-таки решили в город его забирать? Оставляйте здесь, мы за ним присмотрим.
— Он сам за кем хочешь присмотрит. Мы, Кольча, и сами не знаем, что делать. Вот и тётя Зина предлагает оставить. У них ещё два месяца полевой сезон…
— Тётя Зина его раскормит до поросячих размеров, а мы из него охотника сделаем. Жорка — фас! Лети сюда, я тебе червяка нарою!
— Кар-рка!
Приближался день отъезда, а мы так ничего и не решили. Папа предложил устроить голосование заинтересованных лиц:
— А тебе, пернатый, два голоса отдадим, голосуй обеими лапами. Можно ведь и так сделать: забрать с собой, а если заскучает он в городе, обратно сюда привезти. Сами же, небось, проситься будете в деревню.
Будем, конечно. Папа считает, что он своим режимом чудо сотворил, приучил детей к полевым условиям. Юра ни разу не чихнул — не кашлянул, Лена за столом не привередничает, Лёнька с ним на профиль ездит, какую-то косу таскает. И все плавают, как рыбы. А я ещё заметила, что мы ссориться перестали. Начнёт Наташа ко мне приставать — зачем я её ободок надела — я с ней не связываюсь, убегу к Лизе. Лиза умеет венки плести, это в сто раз красивее ободка. И Юра с Лёнькой парочкой ходят, недавно щуку поймали здоровенную, так через всю деревню вдвоём несли — хвастались.
Если сентябрь тёплый будет, можно приезжать сюда по выходным. Мальчишки тёти Нюрины подговариваются места грибные показать. Влюбились в моих сестёр, Валерка даже письма Наташе пишет. А Кольча попросил Лену его нарисовать. Она набросок сделала, карандашом, дома раскрашивать будет. Очень даже похожий получился, грустный только. Мы ещё договорились, что они тоже будут к нам в гости приезжать. Шутили, что сделаем для Жорки скворечник и будем его возить, куда пожелает. Но за день до отъезда пропал наш сорочонок.
Он не прилетел на утреннюю побудку. Мы снова бегали по деревне, звали его на разные голоса. Мальчишки переплыли речку и искали его в дальнем лесу. К обеду совсем охрипли, а Жорка не откликался. Никто уже не шутил, не придумывал нелепых объяснений, вроде сорочьей зазнобы или затянувшихся гостеваний. Я не ревела, но предчувствие чего-то плохого комом стояло к горле. И мы совсем не разговаривали — сидели на скамейке в столовой и ждали… И услышали плач. Ревела Лиза. Она шла к нам наискосок от умывальников и тащила за крыло мёртвую птицу. Никто не побежал к ней навстречу, даже встать не было сил, когда она опустила перед нами на траву свою страшную ношу…
— Я руки… руки помыть… а вода не уходит… и перья… крыло торчит… и лапка забинтована… Да как же он там очутился-а-а…
Жорка утонул. В железном корыте. Под умывальником. Я повторяла про себя эти слова, но они ничего не значили. Они не были правдой. Жорка, такой ловкий, такой боевой, в каком-то корыте? И ведь совсем недавно он был живой, весёлый — как же он может лежать тут — совсем мёртвый? Заплаканная тётя Зина тормошила меня за плечи:
— Тань, ты чего? Чего ты? Попей воды, квасу вот попей. Юрик, Наташа, да что же это такое! Вы поплачьте, поплачьте лучше, чем камнем сидеть. И кто же такое сотворил? И как у него руки не отсохли? Ну ничего, наши мужики разберутся, мало не покажется душегубу этому.
Сколько мы так сидели? Не знаю. Первой поднялась Лена. Она принесла из палатки полотенце и стала обтирать с мёртвого Жорки грязную воду. Зарокотали моторы, вернулись с работы мужчины. Они столпились вокруг нас и молчали. Потом дядя Володя быстро пошёл к дому пасечника, за ним ещё несколько человек. Растерянный папа пытался их остановить:
— Да нет его дома! Он в обед ещё в город уехал, на нашем же автобусе и уехал. Сказал — к сыну в гости. Это ещё доказать надо, прежде чем самосуд устраивать. Со старухой воевать будете?
Со старухой мужики воевать не стали. Её тоже дома не было, а, может, пряталась где-нибудь за печкой, опасаясь людского гнева. Работяги разбрелись по лужайке, курили, возбуждённо переговариваясь. Ужинать никто не шёл. Папа принёс лопату:
— Где хоронить будем?
— Мы сами, папа…
Мы похоронили Жорку на берегу Пышмы, под кривой берёзой. Положили на холмик венки и букеты из полевых цветов. И ревели. Все ревели, даже Лёнька с Валеркой. Уже смеркалось, но уйти было невозможно, равносильно предательству. Мальчишки принесли сушняка, разожгли костёр. Лена сказала:
— А помните, как он с поварихой поздоровался?
И мы наперебой стали вспоминать все Жоркины выходки, все смешные истории. Только смешные, только весёлые. Кольча притащил откуда-то молодой картошки. Мы закопали её в угли и стали говорить о серьёзных вещах. О том, что на будущий год Валерка поступит в училище, где учат на геологов, и будет хоть каждый день к нам в гости ходить. И о том, что на зимние каникулы можно приехать в деревню и построить на реке снежный городок. И о том, как бы Лизе в хоровой кружок записаться во Дворце пионеров. Наташа спросила:
— А ты такую песню слышала? — и запела: «Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой, глобус крутится, вертится, словно шар голубой…»
Мы подхватили песню, серьёзно, как взрослые, выговаривая слова. Она не только про взрослых, она и про нас:
— Знаю, есть неизвестная широта из широт, где нас дружба чудесная непременно сведёт. И узнаем мы тогда, что смело каждый брался за любое дело…
И так мы здорово пели, как будто клятву давали. Как будто каждый обещал что-то. Я лихорадочно перебирала в уме подходящие для клятвы, торжественные слова, но все они неправильные были. И я просто пообещала — про себя, простыми словами — что никогда не забуду. Не забуду этот вечер, и этот костёр, и Жорку, который лежит тут под цветами. И как мы плакали на берегу, и как пели, и как ныряли в речку с кривой берёзы, и всё это лето деревенское — никогда не забуду.
Не забыла…
Татьяна Топоркова
Снежный слон и другие истории
Сорочонок Жорка
Его принесла домой Лена — отбила у мальчишек в школьном дворе. Те хотели научить летать выпавшего из гнезда сорочонка, подбрасывая птенца вверх и ловя на лету.
— Они бы ещё с крыши его сбросили! Маленькие, а такие наглые. Я одного пацана за ухо, а он пинается, поросёнок такой! И ещё обозвали по-всякому!
Спасённый сорочонок мне не понравился: какая-то кучка жирных перьев, крылья — не понять где, и клюв грубый, как из камня выточенный. Прямо урод какой-то. А он этот свой клюв разинул и как заорёт! Звук такой резкий и неприятный, по-человечески и не повторить. Мы от стола отскочили.
Лена командует:
— Он есть хочет! Надо кормить срочно!
А чем их, таких маленьких, кормят? Юра побежал в огород — червяков копать, меня на кухню отправили, за мухами. Наташа тоже
со мной побежала, стала в кастрюли заглядывать. С обеда макароны остались, она их прямо руками в блюдечко покидала — вдруг сороки и людскую еду признают. Осторожно, двумя пальцами, Наташа опустила макаронину в разинутый клюв. А сорочонок будто и не заметил угощения. Глотнул и снова заорал. Он это проделывал, не закрывая клюва: глотал и орал, пока макароны не закончились. Тогда Лена целую поварёшку гущи из рассольника ему в клюв поскидала: и картошку, и рис, и огурцы солёные — всё съел. Прибежал Юра с червяками, стали червяков по одному скармливать — этот обжора и червяков съел, но клюв не закрывает. Я со своей жалкой добычей — четыре худосочных мухи — и не надеялась его ублажить. Но когда последняя муха исчезла в его ненасытной глотке, сорочонок клюв захлопнул, затянул глаза плёнкой и заснул.
— Ну и ну! Как мы этого обжору кормить будем? Это же круглые сутки надо ему в рот что-нибудь закидывать!
— А как мы его назовём? Давайте Борькой!
— Да какой же он Борька? Он Жорка, самый настоящий. Жорка-обжорка.
— Может, он ночью всё-таки спать будет? Надо ему какое-то гнездо устроить…
— На подоконнике в детской поставим ящик от телевизора, а туда соломы какой-нибудь, травы.
— Чур, убирать по очереди: один день Наташа убирает и кормит, другой день Лена, потом Лёнька, Юра и Таня.
— Ага, дождёшься ты, чтобы Лёнька птичий помёт убирал. Пусть он лучше крючок какой-нибудь на дверь приделает!
— Это ещё зачем?
— А ты про кошку забыла? Наша Мурзила мышек, конечно, больше уважает, но и этого урода сожрать может запросто.
— Сама ты урод!
— Тише вы, а то ещё проснётся!
Мы, оказывается, шёпотом разговаривали, чтобы Жорку не разбудить. До маминого прихода он несколько раз просыпался, глотал без разбору макароны с червяками, нагадил на стол, безропотно переселился в картонный ящик. Наташа пробовала поить его из пипетки, но ему эта процедура не понравилась. Дверь в детскую мы договорились держать закрытой. Это, в свою очередь, не понравилось Мурзиле — она уселась у порога и начала завывать по-кошачьи. Такой концерт на два голоса получился: кошка воет, Жорка орёт. Специально для папы с мамой, они как раз с работы пришли. Ну, папа у нас покладистый, он всё разрешает, а маму пришлось уговаривать. Она вздохнула и говорит:
— Ну что с вами делать? Оставляйте. Только при условии, что убирать за ним будете аккуратно. И за кошкой следить. И, когда вырастет ваш сорочонок, надо его на волю отпустить.
Да пусть себе летит, кто его держать будет? Нам бы до утра продержаться, прокормить этого обжору.
К ночи мы приготовились основательно: поставили на подоконник тарелку с пшённой кашей, жестянку с червяками, ящик марлей затянули. Сорочонок затих после сытного ужина, и мы тоже поскорее спать легли. А проснулись — ещё семи не было. Жорка орёт, Лена спросонок в него кашу закидывает, Мурзила под дверью подвывает…
В день моего дежурства Жорка совсем обнаглел: проснулся в шесть утра, съел целую булку, размоченную в молоке, но клюв не захлопнул и орёт, что есть силы. Всех разбудил. Мама говорит:
— Может быть, он пить хочет?
А как его поить? Из пипетки не получается… Я в блюдечко воды налила, подсунула ему. А он как плюхнется в воду! И давай там топтаться-брызгаться. И кричать перестал, так и заснул в блюдечке. Я его в коробку переложила и побежала корм добывать. Выхожу во двор, там мои подружки в «классики» играют. Счастливые! Мне играть некогда, мне червей в огороде надо искать. Девчонки у меня совок отобрали. Иди, говорят, домой, мы тебя червями обеспечим. С тех пор к нам в гости дети стали с червяками ходить, и уже через неделю наш сорочонок превратился в симпатичного птенца: и крылья у него обозначились, и хвост, и перья заблестели…
Я и подумать не могла, что одна нахальная птица может взять в рабство целую семью.
Как же с ними мамы-сороки управляются?
Жорка командовал нами, как хотел. Утренние свои побудки адресовал Лене: заберётся к ней на диван и кричит в самое ухо, корму требует. Наташу за ноги теребит — ставь ему тазик для купания. Меня заставлял мух ловить на окне, прямо верещал от ярости, если я замешкаюсь. А с Мурзилой и вовсе конфуз произошёл. Она улучила-таки момент, прорвалась в детскую. Жорка её как увидел — прыг на пол, крылья растопырил, клюв открыл и с победным воплем на кошку бросился. Мурзила от него под диван забилась, а потом и вовсе с такого позора из дому ушла. Поселилась на чердаке, на кухню только поесть приходила в минуты затишья.
А Жорка уже по всей квартире бегает-попрыгивает, через порожки перелетает. И вот ведь ушлый какой! Вечером, когда родители дома, вполне пристойно себя ведёт. В гостиной не гадит. Сядет на подлокотник кресла и смотрит, как у мамы в руках спицы шевелятся. Или с умильным видом на кухонном окне пристроится: не кричит, не требует, вот просто любуется на жареную картошку. И мама его угощает-похваливает:
— Умница, Жорик, молодец!
Месяц прошёл, стали мы своего прожорливого постояльца учить летать. Со стола или с подоконника он легко планировал. Потом на шкаф взлетел. Юра говорит:
— Давайте во дворе будем его учить, там места больше.
А мы не соглашаемся, причины всякие придумываем. На самом-то деле страшновато — вдруг он совсем улетит. Мы обещали его на волю отпустить, но он ведь ещё не взрослая птица. Рано ему ещё на волю. А Жорка за два дня обучился всем премудростям невысокого полёта и начал в доме безобразничать: шторы тюлевые порвал своими когтищами, вазу мамину смахнул крылом со шкафа. Мы советоваться стали:
— Скоро у мамы терпение лопнет. Мы же обещали его отпустить, когда вырастет. Что-то придумывать надо. Давайте будем его учить разговаривать, сороки ведь очень способные. А пока учим — пусть у нас живёт.
— Ага, так маме и скажем: пока Жорка своё обучение не закончит, будет здесь жить.
— А говорящую сороку разве можно на волю отпускать? Её же другие птицы заклюют!
— Ну и не будем отпускать.
Жорка в наши планы не вникал. Он нас всех за прислугу держал, только Лёньки немножко побаивался, потому что Лёнька с ним не церемонился, с кровати на пол спихивал. И судьбу свою сорочонок никому доверять не собирался — сам всё и решил.
Однажды утром мы проснулись не от птичьего, а от Лениного крика:
— Жорка пропал!
В ящике сорочонка не было. Не было на шкафах, за шторой. Побежали искать на кухне, в прихожей. Понимали, что бесполезно; ведь, будь Жорка дома, он бы всех нас уже не по разу заставил себя покормить. Куда он мог улететь? Как? Окно закрыто, но форточка… Время восемь, он к этому времени привык получать третий завтрак. Там же, на улице — кошки, собаки бродячие! И мальчишки всякие. Вдруг он живодёрам воропаевским попадётся? Открыли окно, сбегали вниз, искали в палисаднике, в огороде. Уже весь двор охрип, зазывая: «Жорка! Жорка!». Наташа расплакалась:
— Дурачок! Он же сам есть не умеет. Ни червяка добыть, ни муху поймать!
— Бессовестный, мы его кормили, выхаживали…
— Говорить учили…
— В клетку надо было сажать!
— Кого?
— Жор-рку!
Последнее слово прозвучало не совсем чисто, но для нас оно было как дар с небес, потому что произнёс его сам Жорка, спикировав на наш подоконник. Мы оторопели, онемели и замерли. Мы боялись кричать и радоваться, чтобы не спугнуть дорогого гостя. Мы боялись поверить, что он ещё и говорить научился. А Жорка прыгнул с подоконника к Лене на плечо, клюв разинул и закричал своим противным криком. И мы побежали за едой…
А потом весь день спорили, что теперь делать: держать окно открытым или закрыть навсегда, вместе с форточками. Вдруг в следующий раз Жорка не вернётся? А в неволе его держать тоже как-то нечестно… Лена всё надеялась, что сорочонок разговорится; кормит его и приговаривает: «Жор-рка», «пр-ривет», «дур-рак», «чёр-рт», но он за ней повторять не торопится, летает себе по квартире, гуляет по столу.
Вечером мама собрала семейный совет. Это когда надо что-то вместе решить, все собираются в гостиной и разговаривают по-взрослому. Мы напугались, думали, что про Жорку будем говорить, а оказалось — совсем про другое. Мама сказала, что этим летом в пионерский лагерь мы не поедем — путёвок не дали. Но можно поехать в деревню. Недалеко от города есть такая деревня — Знаменка. Там и лес, и речка. Сейчас там работает партия сейсморазведочная, и папа ей командует. И вот он предлагает всех нас забрать, чтобы мы там отдыхали, пока он работает. Как вы на это смотрите?
— А жить там где? И где обедать?
— Готовить кто будет?
— А в лесу ягоды есть?
— Речка как называется? Она большая?
— Можно, я туда возьму резиновую камеру от колеса? Чтобы плавать?
— Не, я лучше в городе останусь, мы с парнями и так на карьеры ходим.
— Жить там можно в палатках или в вагончиках, питаться в полевой столовой сейсмопартии. Но папа присмотрел в деревне хороший дом, там хозяйка может сдать комнату и готовить для вас согласна. У неё два сына — ваши ровесники. Дом у неё хороший, старинный, с сеновалом. А речка там называется Пышма. Она неширокая, но очень быстрая. Папа собирается всем купить надувные круги, чтобы вы плавать учились. Про ягоды не знаю, сами посмотрите.
Ур-ра! Жить в палатке или в вагончике геологическом — это же настоящее приключение! Папа давно сетовал, что мы плавать не умеем, а тут поставим палатку на берегу, и в речку, прямо с утра! Костры будем жечь, в походы ходить, с геофизиками дружить! А в столовой, наверное, миски такие, алюминиевые, из них всё вкусно есть! Так мы кричали и прыгали, а Юра уже удочку искать побежал, как вдруг Лена говорит:
— А Жорка как же?
Неужели из-за этого обжоры всё сорвется? Может быть, Лена с ним в городе останется, раз он её больше всех любит? Или… просто выпустить его, а потом окно закрыть и не пускать обратно? Такая вот плохая идея мне в голову пришла. Но мама опять всё исправила:
— Вот и возьмите его с собой. Он там у вас на воле полетает, сороки — лесные птицы. И, может, приживётся там в лесу и зимовать останется.
Стали мы рюкзаки собирать. Сначала всё обязательное, по маминому списку: кеды-тапочки, трусы-майки, штаны спортивные, куртки и туалетные принадлежности. А потом уже каждый сам паковался.
В «Детском мире» купили всем оранжевые надувные круги для плавания. Я на своём чёрнилами уточку нарисовала и тоже в рюкзак положила. Наташа взяла все свои наряды и даже босоножки на. каблуках. Лена целую стопку книг навязала. Юра с Лёнькой такие дружные стали, раскладывают по коробочкам всякие поплавки-лески, батарейки для фонарика заряжают. Ну и я взяла куклу маленькую, с платьями, которые сама нашила, а ещё сарафаны летние и купальник в горошек. Жорка тоже суетится; прилетит со своей утренней прогулки и носится по квартире, в рюкзаки заглядывает. Добрался до Юриной коробки, лески перепутал. Мы ему говорим:
— Жор-рка, поедешь с нами в дер-ревню? Там р-речка, р-рыбалка, кр-расота!
В понедельник утром пришёл за нами маленький автобус. Мы со своими рюкзаками едва в него втиснулись, там уже полно всякого груза было: ящики, приборы всякие, спальные мешки в брезентовых чехлах. Шофёр как увидел нашего Жорку, расхохотался:
— Первый раз такого пассажира везу! А не улетит он у вас?
Окна мы на всякий случай закрыли. И правильно сделали, потому что Жорка в дороге как с ума сошёл. Пока по асфальту ехали, он просто орал, а когда на лесную дорогу свернули, начал метаться и в стекла биться. Пытались мы его кормить — не ест. Впервые в жизни от еды отказался! И кричит не нахально, а жалобно как-то. Потом его по-настоящему вырвало, и он затих у Лены на руках. Мы уже боялись, что не довезём его до места, но тут автобус из леса вывернул и остановился. Мы скорей Жорку на воздух вынесли, а он уж и крылья распустил: помираю, мол, мучители вы эдакие. Мы его под навес, где полевая столовая оборудована. Посадили на лавку, послали мальчишек за водой. Повариха тётя Зина блины жарила на трёх сковородках; увидела нас, заулыбалась:
— Добро пожаловать! С утра вас поджидаем, папа на профиль выехал, опыты там проводят, но вернется скоро. Я вот блинками покормлю. Ой, а это кто ж такой будет? Сорока? Ручная?
Жорка приоткрыл один глаз, посмотрел на повариху и вяло буркнул:
— Пр-ривет…
Повариха уронила поварёшку. А Жорка расслабленной походкой прошёлся по лавке и уткнулся головой в Ленин рюкзак. С этого момента сытая жизнь была ему обеспечена. Пока тётя Зина кормила нас блинами с густой деревенской сметаной, он не подавал признаков жизни. Потом вдруг взлетел со скамейки и плюхнулся в тазик с водой. Помылся-поплескался, отряхнулся, спикировал прямо на стол и клюв разинул. Мы скормили ему два масляных блина. Тётя Зина уважительно приговаривала:
— Ай да птичка, это где же их, таких, обучают?
После обеда Жорка осоловел, затянул глаза плёнкой. Мы оставили его спать под навесом и пошли устраиваться.
Полевой отряд геофизиков расположился на краю деревни, на весёлой опушке, сразу за которой начиналась берёзовая роща. В тени берёз стояли разные машины, трактора на гусеницах и на высоких колесах. Вагончики для жилья с одной стороны, а с другой — ряд голубых палаток. Между ними был срублен деревянный навес, а под ним — полевая столовая: врытые в землю столы и скамейки, большая деревенская плита, всякие полки с посудой и продуктами и длинная поленница дров. Около вагончиков был ещё один навес — маленький. Под ним деревянная будочка и два железных рукомойника. А на самом краю опушки притулилась бревенчатая банька.
— Вот и всё наше хозяйство, — объясняла тётя Зина, — да вы не робейте, спрашивайте, чего надо. Вагончиков свободных нет, папа ваш две палатки поставил, вот эти, с краю. Мужики туда сетки кроватные принесли, устраивайтесь. Хотите, раскладушки поставим?
Не надо нам никаких раскладушек. Мы будем спать на пружинных сетках, в спальных мешках. В палатке уютно, маленькие окошки затянуты сетками от комаров. Какие умные люди геологи, что придумали спальники. Ватный мешок, а внутри — ещё один, полотняный. Сразу тебе и простыня, и пододеяльник. Ничего не надо расстилать, заправлять. Вставляешь вкладыш в мешок, сам туда аккуратненько, как толстая гусеница, залезаешь — и спи. Стали мы рюкзаки разбирать, а тут папа приехал, загорелый и очень весёлый:
— Бросайте вы это барахло, пошли купаться! Берите свои круги, никаких полотенец не надо — солнышко высушит. И босиком, все босиком, я вас научу деревню любить!
По узкой тропинке идём вдоль реки. Папа знает какое-то особое место, с тихой заводью и пологим песчаным бережком. Трава мягкая-мягкая, и кузнечики стрекочут, и пахнет медом каким-то. Пока мальчишки с папой надувают круги, мы пробуем воду. Брр-р! Холодная! Папа кричит, чтобы сразу окунались, а мы всё бродим по колено, трусим. Тогда папа на меня круг надел и как бросит в воду! Лена с Наташей сами окунулись и поплыли на своих кругах. И я поплыла! И совсем вода не холодная, а ласковая. И речка сама несёт меня, можно и совсем не грести. Но папа решительно начинает уроки плавания: заставляет нас грести против течения, ложиться на спину, нырять с открытыми глазами. Лучше всех у Лёньки получается, папа говорит, что через пару дней совсем у него круг отберёт. Потом мы на берегу зарядку делали, гусиным шагом ходили. И про полотенца даже не вспомнили.
На обратном пути папа повёл нас к той тётеньке, у которой хотел комнату снять. А зачем нам комната, если есть отличные палатки и спальники? Ну, зашли, посмотрели. Дом — настоящий деревенский. Папа нас на сеновал затащил — вот где раздолье, целый день можно играть. В доме — печка огромная, и везде половички самодельные, и пахнет хлебом. Тётя Нюра усадила нас за стол, налила молока из глиняной кринки:
— Шаньги мои попробуйте, утром напекла, но тёплые ещё. У меня картошка своя, огурцы, ягода всякая. Да вы малину-то пробовали?
Какая малина? Я таких шанег-ватрушек в жизни не едала. Краешки хрустящие, серединка мягонькая — вку-усно! Наташа уже третью ест, а Лена попросила с собой взять. Я удивилась, а она мне прошептала, что Жорку хочет угостить. Ой, мы же совсем про него забыли! Где он? С нами не увязался, мы и палатку ему не показали, как он нас найдёт?
Мы заторопились, а Юра с Лёнькой во дворе с хозяйскими сыновьями удилища выбирают и о рыбалке договариваются. Мальчишки оба белобрысые, с веснушками, одного Валеркой зовут, а другого Кольчей, по-городскому — Коля. Увидели нашу Наташу, застеснялись, она у нас та ещё воображуля. Тётя Нюра опять про малину-смородину начала, но это в другой раз, сейчас надо Жорку найти.
— Улетел он, сразу почти и улетел — вон туда, к лесу. Сначала тут всё бродил, бормотал чего-то, колбаски я ему дала, ничего, съел. А потом улетел, да так высоко летел-то. А как его не пустишь?
Повариха тётя Зина чуть не плакала. Да разве она виновата? Она добрая, колбасой этого обжору угостила. Мы искали Жорку до самого ужина, обошли все дворы деревенские. Вместе с нами тёти Нюрины мальчишки бегали. Потом ещё одна девочка подошла, спросила, кого ищем. Она не из деревни, просто в гости к бабушке приехала, зовут Лиза — будет мне подружка. Мы с Лизой до самых сенокосов добежали, но Жорка не откликался.
Вернулись к палаткам нашим, а там рабочие с профилей приехали — столько народу! К умывальникам очередь, в баню воду вёдрами тащат, дрова рубят, теннисный стол откуда-то появился. Так нам все радуются, как будто мы их собственные дети. За ужином дядька один бородатый устроил весёлое знакомство: всех нас по одному поднимал и заставлял рассказывать, кого как зовут, и что он делать умеет. Мы с Юрой застеснялись, а Наташа, прямо как артистка, и про школу рассказала, и про музыку, которая ей нравится. А Лена говорит:
— Можно, я не про себя? Я хочу про Жорку рассказать. Это сорочонок такой, он был маленький, а мы его выходили и сюда привезли. Он улетел, может, совсем не вернётся. Просто, чтобы вы знали, вдруг он прилетит и напугается. Так-то он людей не боится, но если камнем или так… Вы не прогоняйте его!
Тут все кричать начали, что никто птицу не обидит, и пообещали завтра поиски устроить. Ужин был вкусный, картошка с тушёнкой, и как раз из моих любимых алюминиевых мисок. После ужина трактористы сели в домино играть, а молодые геофизики костёр разожгли за вагончиками и пели песни под гитару. И Наташа с ними, у неё голос очень хороший. Мне особенно понравилось, как они «Глобус» пели.
У нас дома, когда гости бывают, тоже всегда с этой песни начинают: «Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой…» И всё бы хорошо, но Жорка не вернулся. А в городе он всегда дома ночевал. Мы об этом не разговаривали, как-то боязно было: скажешь вслух про беду, она и случится. И спать ложились молча в свои мешки, и ворочались в них, приспосабливаясь. Всё-таки с подушкой и одеялом привычнее засыпать… И комары так противно зудят…
— Кар-рка! Чёр-рт!
Спросонок пытаюсь сесть на кровати, сбросить одеяло… Связали меня, что ли? Это же Жорка кричит. Где он? И где я? Ах да, это спальный мешок. А Жорка — вот он. Прыгает по Лене, как по холмику, и орёт самым голодным своим криком. Лена руки, наконец, из спальника освободила, поймала Жорку, гладит.
— Жорка, миленький, как же ты нас нашёл? Где ты шлялся целую ночь?
— А сюда как пробрался? У нас всё закрыто-застегнуто.
— Наташа, он вернулся, просыпайся же скорей!
— Да слышу я. Который час?
— Шесть скоро. Да тише ты, горлопан! Чем же тебя кормить?
— Шаньга! Ну ватрушка эта, с картошкой!
— Точно!
Отыскали в уголке вчерашний гостинец, стали по кусочку в клюв запихивать. Маловато будет на утренний аппетит. В палатку повариха заглядывает:
— Девчата, я вот картошечки принесла. До чего же птица умная! Я, главное, только дрова в печь положила, а он выскочил с-под стола и ну на меня кричать! Покормить хотела — не ест, прямо требует: подавай сюда моих девчат!
Мальчики тоже проснулись, принесли пяток жирных червяков, из тех, что вчера для рыбалки припасли. А тут и папа в палатку заглядывает, кудри пятернёй расчесывает:
— Нашлась ваша пропажа? Вот и хорошо. Теперь уж точно не заблудится, найдёт свою палатку. Берите быстренько свои круги и бегом на речку!
— Ну, пап…
— Никаких пап! Даже птица знает, что вставать пора. Тут каждый день купаться с утра будете!
А Жорка с нами полетел! Пока бежали до речки, он как в догонялки играл, а на бережку успокоился. Мы его в воду заманиваем — совсем тёплая, только сначала боязно заходить — не хочет купаться. Папа поплыл с нами на другой берег, там лилии растут. Не такая она и узенькая речка, эта Пышма. А течение и вовсе сильное: пока плывёшь через реку, тебя вон куда сносит. Делали зарядку на берегу. У папы все упражнения какие-то солдатские: раз-два-три-четыре. Мы с Наташей стали другую зарядку придумывать — танцевальнорусалочную, с лилиями. А Жорка вдруг взлетел — и прямо в лес, через речку. Пусть себе летит. Есть захочет — вернётся. А вот интересно, сам-то он умеет корм добывать? Мух ловить, червей выковыривать? Не мог же он вчера весь день голодом пролетать!
И покатилась жизнь деревенская. Папа всё хотел режим соблюдать: чтобы вставать рано, и купаться три раза в день, и в лес ходить, и тёте Нюре помогать в огороде. А мы и так встаём рано! Нас Жорка будит в шесть утра. Юра с Лёнькой вообще к тёте Нюре перебрались, спят там вместе с её мальчишками на сеновале, чтобы рыбалку свою не проспать. Купания как сосчитаешь, если весь день на реке? Лёнька с Наташей без кругов на тот берег плавают, туда и обратно. Папа днём работает, но требует, чтобы с ними кто-нибудь рядом плыл на круге. Для безопасности. А тётя Нюра на нас не нахвалится, мы уже всю малину-смородину у неё собрали, крыжовник доедаем. Она денег у папы не берёт:
— Вы мне на целый год харчей навезли. А уж за какаву я вам огурцов насолю хоть бочку.
Очень ей какао понравилось, она и не знала раньше, что это такое. Папа ей десять пачек из города привёз, она теперь каждый день его на парном молоке варит, нас на завтрак заманивает. Мы сначала у неё завтракаем, а потом у тёти Зины. Прямо как Жорка. Хотя он-то, наоборот, один раз завтракает. Прилетит рано утром, налопается, проводит нас до речки и исчезает. Где он летает, где ночует, с кем водится — ничего не знаем. Кольча тёти Нюрин видел, как он со стрижами дрался — хотел к ним в норки залезть, а они его отгоняли целой стаей. Что-то мне не верится… Наверное, Кольча просто историю такую выдумал, чтобы Лене понравиться. Их Валерка в Наташу влюбился, дарит ей цветы-букетики. А Кольча, я видела, Лене принёс целый стакан земляники. Это же потрудиться надо, чтобы целый стакан собрать. Мы, когда ходим в лес, по горсточке собираем — комары ужасно кусаются, ну прямо гонят из леса.
Я мальчишками не интересуюсь, я с Лизой дружу. Она мне показала один дом брошенный, никто там не живёт. Так странно: стол, кровати, даже занавески есть, а хозяев нет. Мы в этом доме себе хоромы устроили, кукол там поселили, и сами играем. К нам на выходные мама приезжала, очень ей эти хоромы понравились. И речка понравилась, и еда в столовой, и тётя Нюра. Только вкладыши у спальников велела поменять, и чтобы ноги на ночь мыли, раз босые ходим.
У Кольчи день рождения был, и мама привезла ему волейбольный мяч в подарок, а ещё торт с кремом. Тётя Нюра этот торт в печку поставила подогреть, розочки все и растаяли. Как она заплакала — такую-то красоту погубила! А мама растёрла масло с сахаром, сделала конвертик из бумаги и снова торт украсила разными узорами.
Тётя Нюра маму «королевишной» назвала и нас всех очень хвалила. Весёлый день рождения получился, мы даже концерт показали со всякими смешными сценками. Кольча Жорку изображал: приладил на шею валенок и требовал, чтобы в этот «клюв» ему гостинцы складывали. Мама ещё спросила, что мы насчёт Жорки решили. А мы ничего и не решали, он сам себе командир. Лето длинное, может, он ещё подружку себе найдёт.
А потом приключилась гроза. С утра солнце палило нещадно, мы весь день из воды не вылезали. Мальчишкам плавать надоело, они ушли за поворот рыбу ловить, Лена легла под ивой книгу читать, а Наташа, словно заведённая через речку плавает. Ну и я с ней, для безопасности, с кругом, как папа велел. Выхожу на берег — что такое? Круга надувного нет, висит на поясе тряпка резиновая. Когда же он сдулся? Наташа смеётся:
— Может, ты давно уже так плаваешь? Научилась, и сама об этом не знаешь?
Может быть… Я снова в речку вошла, попробовала. Плыву! И правда научилась! И хорошо плыву, по-настоящему. Ура! Мы у Лены книжку отобрали, пусть тоже пробует. И Лена плывёт! Побежали Юрку искать. Мальчишки нам не поверили, а Юра вдруг как прыгнет в реку! И поплыл. Плаваем! Все плаваем! Вот папа обрадуется! Договорились, что вечером его разыграем: вместе нырнём с берега и поплывём в разные стороны. Пока кричали и прыгали, не заметили, как туча навалилась. Ветер поднялся, деревья гнёт. Молния через всё небо сверкнула, и такой треск раздался! В деревню под дождём бежали, промокли насквозь. У меня из косичек ручейки текут, а из Лениных кос — реки!
Тётя Нюра нам велела волосы распустить и печку затопила:
— Обсыхайте пока. Я оладьи напеку, какаву сделаю.
Наташа вызвалась ей помогать, она любит готовить и оладушки тоже любит. Напекли они целый тазик румяных лепёшек, Наташа придумала к ним сметану с земляничным вареньем смешать — лучше всякого мороженого. Пока полдничали да заплетались — дождь кончился. Папа нас потерял, наверное. В деревне после дождя тихо-тихо, слышно, как капли с листьев падают, как в полевой столовой радио бормочет. Вдруг Лена остановилась:
— Слышите? Это Жорка.
— Показалось тебе. Жорка, небось, в лесу под ёлкой прячется. А вот интересно: птицы боятся дождя?
Прислушались всё-таки. Точно — Жорка, только как-то приглушённо, негромко. Побежали на крик, зовём — он откликается. Нашли его за нашими «хоромами», на куче мусора. Лежит наш Жорка на спинке, одну лапку поджал, а вторая висит на лоскутке кожи. И не кричит уже, а покрикивает тихонько. Наташа его осторожно под спинку подняла:
— Жорка, миленький, да как же тебя угораздило?
А он головку назад запрокидывает, совсем ему плохо. Мы в палатку его принесли, осторожно промыли сломанную лапку, а дальше что делать? Работяги у палатки толпятся, не знают — как помочь. Привели бородатого дядю Володю, который на гитаре играет. Тот посмотрел на Жорку и говорит:
— А знаете что? Давайте на лапу шины наложим, как при переломах делают. Вдруг срастётся? А не срастётся — костылик будет.
Сам же всё и проделал. Наташа с Леной Жорку держали, чтобы не вырвался, а дядя Володя лапку сложил, с двух сторон спички прижал и примотал их лейкопластырем. Жорка не сопротивлялся, понимал, что его лечат. Мы ему гнездо соорудили в большой корзине с сеном, договорились дежурить по очереди. Ужинать не хотелось, но надо было что-нибудь для Жорки на утро взять. В столовой все про него спрашивали, утешали. Говорили, что сороки живучие. А ещё удивлялись, как птица может лапку сломать? Может, напал на неё какой-нибудь кот деревенский? Повариха тётя Зина другого мнения:
— Не иначе, Гордеич птицу покалечил.
— Какой Гордеич? Пасечник?
— Он самый. Давеча папе вашему жаловался, что Жорка у него пчёл ловит. Такой старик злобный.
— А папа что?
— Посмеялся над ним. Тебе, говорит, все вредят, ты ещё только на комаров не жаловался.
Пасечник Гордеич — злющий старикашка. Ему все мешают: трактора, песни под гитару. Когда мы в «вышибалы» играем, он из окна кричит и даже водой плещется. Но Жорка-то здесь при чём? Вряд ли он станет пчёл ловить, они же и укусить могут. Это совсем уже без ума надо быть, чтобы с ручной сорокой воевать. Нет, зря так тётя Зина думает, не бывают люди такие злые. Наверное, Жорка просто грозы испугался и свалился с дерева.
Утром мы на речку не пошли, да папа и не настаивал. Посмотрел на Жорку, повздыхал и уехал на профиль. А чего вздыхать? Наш сорочонок помирать не собирается, он уже со спины на бочок перевернулся и крылья подобрал. А что он такой нахохленный и вялый, так мы его выходим. Будем его с собой в корзине носить, чтобы он воздухом дышал и от коллектива не отрывался. Повариха Жорку творожком потчует, воркует:
— Вам, девчата, если куда надо — не стесняйтесь, ко мне приносите, пусть у меня на кухне побюллетенит. Будем с ним новые слова учить, а то он совсем в лесу одичал.
И ведь учили! Чистит тётя Зина картошку, поёт что-нибудь жалостливое, а между строк крепкие слова вставляет:
— «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую-у…» Бор-рщ! Окр-рошка! Кар-раул!.. «я привел к тебе в дом, у тебя не спроси-ив…»
Жорка быстро поправлялся: уже на следующий день выбрался из корзины, попрыгал на здоровой лапке, осторожно приступил на больную. Очень мы боялись, что он взлетит и не сможет аккуратно приземлиться, даже пытались его тренировать на аварийную посадку. Но Жорка сам сообразил, как ему управляться. Он по-хозяйски разгуливал в столовой, мог взлететь на скамейку, на стол. Когда работяги приезжали на обед, они наперебой зазывали сорочонка составить им компанию. А Жорка косолапенько так по столу переваливается, выбирает себе угощение.
Через неделю он уже вовсю летал и бесстрашно пикировал на любую поверхность. Возобновились наши утренние побудки и его ранние завтраки. Вот только надолго он теперь не отлучался. Раньше целыми днями где-то путешествовал — не дозовёшься. А сейчас стоит только крикнуть: «Жорка!», он тут же откликается с ближайшего дерева или с крыши какой-нибудь. Приходим на речку — он устраивается на вершине кривой берёзы и покрикивает оттуда противным сварливым голосом, прямо как наша завучиха на перемене. Накупавшись до посинения, мы валимся на тёплый песок. Вон на березе листик жёлтый… Августовское солнце не скупится на ласку, и мысли в голове какие-то вялые.
— Он боится далеко улетать, кто-то его здорово напугал в лесу…
— Нет, он за нами следит, у него здесь везде наблюдательные пункты.
— За собой бы лучше следил, была бы лапка целая.
— А ты заметила, что он повязку не трогает? Мурзила бы давно всё содрала, а этот понимает.
— Поменять бы повязку, пластырь грязный совсем…
— Дядя Володя сказал, что не надо пока. Приедем в город — к ветеринару сходим. Такое впечатление, что лапка совсем срослась, он почти не хромает.
— Всё-таки решили в город его забирать? Оставляйте здесь, мы за ним присмотрим.
— Он сам за кем хочешь присмотрит. Мы, Кольча, и сами не знаем, что делать. Вот и тётя Зина предлагает оставить. У них ещё два месяца полевой сезон…
— Тётя Зина его раскормит до поросячих размеров, а мы из него охотника сделаем. Жорка — фас! Лети сюда, я тебе червяка нарою!
— Кар-рка!
Приближался день отъезда, а мы так ничего и не решили. Папа предложил устроить голосование заинтересованных лиц:
— А тебе, пернатый, два голоса отдадим, голосуй обеими лапами. Можно ведь и так сделать: забрать с собой, а если заскучает он в городе, обратно сюда привезти. Сами же, небось, проситься будете в деревню.
Будем, конечно. Папа считает, что он своим режимом чудо сотворил, приучил детей к полевым условиям. Юра ни разу не чихнул — не кашлянул, Лена за столом не привередничает, Лёнька с ним на профиль ездит, какую-то косу таскает. И все плавают, как рыбы. А я ещё заметила, что мы ссориться перестали. Начнёт Наташа ко мне приставать — зачем я её ободок надела — я с ней не связываюсь, убегу к Лизе. Лиза умеет венки плести, это в сто раз красивее ободка. И Юра с Лёнькой парочкой ходят, недавно щуку поймали здоровенную, так через всю деревню вдвоём несли — хвастались.
Если сентябрь тёплый будет, можно приезжать сюда по выходным. Мальчишки тёти Нюрины подговариваются места грибные показать. Влюбились в моих сестёр, Валерка даже письма Наташе пишет. А Кольча попросил Лену его нарисовать. Она набросок сделала, карандашом, дома раскрашивать будет. Очень даже похожий получился, грустный только. Мы ещё договорились, что они тоже будут к нам в гости приезжать. Шутили, что сделаем для Жорки скворечник и будем его возить, куда пожелает. Но за день до отъезда пропал наш сорочонок.
Он не прилетел на утреннюю побудку. Мы снова бегали по деревне, звали его на разные голоса. Мальчишки переплыли речку и искали его в дальнем лесу. К обеду совсем охрипли, а Жорка не откликался. Никто уже не шутил, не придумывал нелепых объяснений, вроде сорочьей зазнобы или затянувшихся гостеваний. Я не ревела, но предчувствие чего-то плохого комом стояло к горле. И мы совсем не разговаривали — сидели на скамейке в столовой и ждали… И услышали плач. Ревела Лиза. Она шла к нам наискосок от умывальников и тащила за крыло мёртвую птицу. Никто не побежал к ней навстречу, даже встать не было сил, когда она опустила перед нами на траву свою страшную ношу…
— Я руки… руки помыть… а вода не уходит… и перья… крыло торчит… и лапка забинтована… Да как же он там очутился-а-а…
Жорка утонул. В железном корыте. Под умывальником. Я повторяла про себя эти слова, но они ничего не значили. Они не были правдой. Жорка, такой ловкий, такой боевой, в каком-то корыте? И ведь совсем недавно он был живой, весёлый — как же он может лежать тут — совсем мёртвый? Заплаканная тётя Зина тормошила меня за плечи:
— Тань, ты чего? Чего ты? Попей воды, квасу вот попей. Юрик, Наташа, да что же это такое! Вы поплачьте, поплачьте лучше, чем камнем сидеть. И кто же такое сотворил? И как у него руки не отсохли? Ну ничего, наши мужики разберутся, мало не покажется душегубу этому.
Сколько мы так сидели? Не знаю. Первой поднялась Лена. Она принесла из палатки полотенце и стала обтирать с мёртвого Жорки грязную воду. Зарокотали моторы, вернулись с работы мужчины. Они столпились вокруг нас и молчали. Потом дядя Володя быстро пошёл к дому пасечника, за ним ещё несколько человек. Растерянный папа пытался их остановить:
— Да нет его дома! Он в обед ещё в город уехал, на нашем же автобусе и уехал. Сказал — к сыну в гости. Это ещё доказать надо, прежде чем самосуд устраивать. Со старухой воевать будете?
Со старухой мужики воевать не стали. Её тоже дома не было, а, может, пряталась где-нибудь за печкой, опасаясь людского гнева. Работяги разбрелись по лужайке, курили, возбуждённо переговариваясь. Ужинать никто не шёл. Папа принёс лопату:
— Где хоронить будем?
— Мы сами, папа…
Мы похоронили Жорку на берегу Пышмы, под кривой берёзой. Положили на холмик венки и букеты из полевых цветов. И ревели. Все ревели, даже Лёнька с Валеркой. Уже смеркалось, но уйти было невозможно, равносильно предательству. Мальчишки принесли сушняка, разожгли костёр. Лена сказала:
— А помните, как он с поварихой поздоровался?
И мы наперебой стали вспоминать все Жоркины выходки, все смешные истории. Только смешные, только весёлые. Кольча притащил откуда-то молодой картошки. Мы закопали её в угли и стали говорить о серьёзных вещах. О том, что на будущий год Валерка поступит в училище, где учат на геологов, и будет хоть каждый день к нам в гости ходить. И о том, что на зимние каникулы можно приехать в деревню и построить на реке снежный городок. И о том, как бы Лизе в хоровой кружок записаться во Дворце пионеров. Наташа спросила:
— А ты такую песню слышала? — и запела: «Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой, глобус крутится, вертится, словно шар голубой…»
Мы подхватили песню, серьёзно, как взрослые, выговаривая слова. Она не только про взрослых, она и про нас:
— Знаю, есть неизвестная широта из широт, где нас дружба чудесная непременно сведёт. И узнаем мы тогда, что смело каждый брался за любое дело…
И так мы здорово пели, как будто клятву давали. Как будто каждый обещал что-то. Я лихорадочно перебирала в уме подходящие для клятвы, торжественные слова, но все они неправильные были. И я просто пообещала — про себя, простыми словами — что никогда не забуду. Не забуду этот вечер, и этот костёр, и Жорку, который лежит тут под цветами. И как мы плакали на берегу, и как пели, и как ныряли в речку с кривой берёзы, и всё это лето деревенское — никогда не забуду.
Не забыла…