[image]
Евгений АНАНЬЕВ
ХОЗЯЕВА ТУНДРЫ
ОЧЕРКИ
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1953
НА НОВОМ ПЛАВЕ
[image]
Весь день бушевал шторм. Не утих он и ночью. Стремительно проносились одна за другой низкие, стального отлива тучи, заслоняя незаходящее летом солнце. Свинцово-серая, потерявшая свой голубоватый оттенок вода наступала, подгоняемая резким ветром, на берега. Шум ударов высоких, седых на гребнях волн казался грозным дыханием какого-то рассерженного великана. Трудно в такую непогоду рыбаку!
Но именно в эти часы рыба, испуганная резкими колебаниями воды, быстро идет вверх по Оби, стремясь как можно быстрее оставить тревожное место. Выйдешь сейчас на лов — можешь захватить богатый, кучный косяк, не выйдешь — пропустишь вонзевой ход, провалишь задание. Как смотреть тогда в глаза товарищам?
Едайко с трудом разомкнул слипающиеся веки, протер красные от бессонницы глаза. Он недавно вернулся с заплава, прошел на веслах против ветра и течения около десятка километров. Затем перебрал свои плавные сети, выложил в ларь на бударке небольшой улов и снова стал готовиться к отплытию.
Плавич Едайко Хороля — невысокий черноглазый крепыш, одетый в короткую малицу с темной оборкой внизу и на обшлагах рукавов. Голова его, казалось, прочно вросла в защитный капюшон, и только неугомонный ветер выбил из-под капюшона черный, как смоль, завиток волос.
Рядом, на соседней бударке, сидит худощавый, тонкий, как молодая тростинка тала, юноша в таком же наряде, как и Едайко, только капюшон его малицы отброшен за спину, а на голове торчит неведомо как попавшая к нему солдатская пилотка, стянутая резинкой у подбородка. Юноша только что приехал сюда и убирает с бударки намокший парус. Едайко знает его — это Лынгачи Салиндер из соседнего колхоза «Харп»[1], с которым они соревнуются.
— Откуда, Лынгачи? — спрашивает Едайко.
— Со старого плава, — угрюмо отвечает тот.
— Ну как, рыбы все нет?
— Нет, — отрывисто бросает Лынгачи.
— Зря там стоите. Откуда рыбе быть? Ведь который год идет она другим путем, а вы с насиженного места уйти боитесь. Привязались, как медведь к берлоге.
— Все стоят, — упрямо говорит Лынгачи, поправляя сбившуюся на затылок пилотку. Чувствуется, что Едайко затронул больной вопрос.
— Нет, не все.
— Один — два человека всего и ушли.
— А тебе сколько надо? У них-то ведь рыба лучше ловится! Ты же комсомолец, должен пример показывать Иначе нам с вашим колхозом и соревноваться неинтересно, опять отстанете.
— Погоди хвалиться, — сердито отвечает Лынгачи и, меняя свое намерение, вновь ставит парус. Надо к себе ехать, а то Едайко насмешками доймет. Через несколько минут его бударка идет вдоль берега дальше, туда, где находится неудачный колхозный плав.
Едайко глядит ему вслед, усмехаясь. Ничего, пускай посердится. Может, тогда быстрее ум найдет. Не будет сложа руки ждать рыбу, сам ей навстречу отправится.
А шторм на Хаманельской[2] Оби все бушует, разгоняя рыбацкие лодки. Вот уже кое-кто из рыбаков, послабее духом, накрепко зачалив бударки, отправился в чум пережидать непогоду.
Но не таков Едайко. На его добродушном, кирпичного румянца лице, исхлестанном жестким ветром, не найти следа уныния. Да, плохо пока ловится рыба, трудно выполнить комсомольское обязательство. Но трудно — не значит невозможно.
Да, мало рыбы попадает в сети за один плав. Значит, вместо одного нужно сделать два, три, четыре — столько плавов, чтобы все-таки добыть за день центнер рыбы — повышенное дневное задание.
— Нганутась тара![3] — говорит Едайко своему весельщику Хайво и решительно отвязывает чалку — причальный канат.
— Халя янггу[4], — сердито заявляет весельщик, и на мгновение Едайко смущается: ведь Хайво старше его на целых двенадцать лет! У ненцев полагается слушаться старших. Но через секунду он спохватывается и, не допускающим возражения тоном, командует:
— Рыба сама в сетку не пойдет. Искать ее надо. Поехали.
И снова волны несут лодку Едайко, как легкую корзинку из оленьих кож. Поперек реки закачались, то скрываясь, то показываясь вновь, поплавки выметанной сети.
Наступило время вытаскивать сеть. Что-то принесет этот заплав? Не придется ли Лынгачи подсмеиваться над Едайко?
Первые несколько метров сети ничем не обрадовали плавичей. Но затем…
— Гляди, Хайво! — обрадованно воскликнул Едайко. — Вся сеть полна рыбы!..
Сидевший за веслами Хайво Вануйто укоризненно посмотрел на молодого плавича: разве можно радоваться вслух, как женщина, пока сеть не вытащена до конца? Но восторженная радость Едайко передалась и ему. Невольная широкая улыбка осветила морщинистое лицо Хайво.
А рыба все прибывала. Со дна лодки послышались частые и гулкие, как хлопки в ладоши, удары бьющейся рыбы, во все стороны полетели от нее брызги воды. Попадался сырок, было несколько щекуров, но главным образом шел продолговатый, как огромный огурец, пыжьян — значит, начался второй подъем вонзевого хода рыбы — массовое появление пыжьяна.
— Видишь, Хайво! А ты говорил…
— Вижу, вижу, икра рыбу научила, — добродушно согласился сразу повеселевший Вануйто. — Теперь еще пару заплавов сделаем.
— А как же!..
Улов превзошел самые лучшие ожидания. Если в прошедшие дни рыбаки брали за раз по двадцать — тридцать килограммов, то этот плав принес им сразу сто килограммов. Вот когда окупились бессонные ночи Едайко! Жалко, Лынгачи на свой плав уехал, а то увидел бы такой улов и сам за ум взялся. И чего он на старом плаве, как приклеенный, стоит?
Шторм не утихал, но он уже не был препятствием. Река запестрела бударками рыбаков. Начался горячий лов.
Сделав еще пару заплавов и нагрузив лодку рыбой, Едайко и Хайво поехали на приемный плашкоут сдавать ее. Перед этим Едайко подъехал к бударкам, ждавшим очереди на заплав, поговорил со своим бригадиром Иваном Вануйто, затем собрал комсомольцев.
— Заеду в бригаду Някучи Хороля, — сообщил он им. — Что передать?
— Скажи, в шторм ловим рыбу, хорошо в сеть идет, — отозвался бойкий Хасэво Сэротэтто, поднимая, как на настоящем собрании, руку.
— Скажу. Еще что?
— Еще скажи, флажок скоро отберем у них, — задорно добавила порывистая Нерха, и ее темные глаза сверкнули.
— Этого говорить не надо. Отберем — сами увидят, — рассудительно ответил Едайко, — чего хвастаться. Но флажок отобрать надо. Вот, как работать станем?
— Будем примером для остальных колхозников, не покинем песка[5], пока идет рыба, — единодушно решили все восемь комсомольцев молодежной бригады.
«Хорошо, — удовлетворенно подумал Едайко, — теперь можно заехать к Някучи Хороля, там комсомольцам слово сказать».
…Когда Едайко избрали секретарем комсомольской организации колхоза имени Шмидта, он даже испугался. Правда, Едайко всегда был хорошим комсомольцем, выполнял все общественные поручения, справлялся с заданиями по добыче рыбы и пушнины. Но тогда он отвечал только за одного себя.
— Нет, не справиться мне, грамоты мало, — пытался отказаться Едайко.
— Поможем справиться. И учиться пошлем, — обещали в райкоме комсомола.
Твердое слово держали в райкоме. Вскоре катер увез Едайко в окружной город Салехард, в школу колхозных кадров. Там он изучал методы рыбодобычи, орудия лова, учился уходу за оленями, знакомился с новым для Севера делом — полярным овощеводством. Но главное, чему он там учился, — умению руководить коллективом.
Не узнать теперь Едайко. Полный сил, с новыми знаниями вернулся он в родной колхоз. Комсомольская организация сейчас — решающая сила в артели. Еще бы — ведь на самых ответственных участках колхозного производства стоят комсомольцы.
И вот Едайко организовал комсомольско-молодежную бригаду, которая соревнуется с большим мастером уловов — Някучи Хороля. Пока «старики» впереди идут, но недаром ненцы говорят: «Считай оленей после кочевья».
«Рыба снова пошла, не спи, рыбак», — поет Едайко, плывя по широкому плесу успокоившейся наконец Оби.
Вот он проезжает мимо того самого старого, неуловистого песка, насчет которого они спорили недавно с Лынгачи. Здесь стоит несколько чумов. У одного из них, около красно-желтых гроздьев юрка[6] готовится к новому заплаву и сам Лынгачи. Он окликает Едайко. Видимо, обида уже прошла.
— Как рыбу ловишь, Едайко?
— Сава![7] Пыжьян пошел! — отвечает Едайко, показывая на серебристую горку в лодке. И добавляет: — А ты все здесь бьешься?
Лодка плывет дальше. Лынгачи машет рукой.
— Сейчас тоже искать рыбу поеду!
После прошлого неприятного разговора с Едайко Лынгачи еще раз съездил на старый плав, но рыбы привез мало, будто удочкой ловил. Даже юрким ребятишкам, как мошкара облепившим лодку, стыдно показать полупустой ящик. Ведь на комсомольском собрании он дал слово выловить за месяц тридцать центнеров — два месячных плана. Десяток центнеров у него есть, остальное добыть надо. Слово комсомольца — тверже самого твердого камня на далеких Уральских горах, где пасутся олени колхоза.
«Разве один Едайко богатые уловы брать может? А ты?» — упрекает себя Лынгачи. Наконец он решается все- таки попытать счастья на другом песке, дальше от стойбища. Там в позапрошлом году, когда он в первый раз сменил детскую лодчонку на настоящую бударку, хорошо ловился пыжьян. А по словам Едайко, ход пыжьяна начался.
Уже лежат в лодке специальные сети с грузом на подборах: пыжьян идет глубоко по дну. Уже сидит, прилаживаясь к гребям[8], весельщик. А Лынгачи стоит на берегу и размышляет:
«Все рыбаки колхоза стоят на старом песке. И Василий Тадибя, опытный рыбак, и Семен Елескин ждут здесь рыбу. Ладно ли он, Лынгачи, делает?»
«А Никита Елескин поехал новое место искать, он-то уж знает дело! А Ани Окотэтто, комсомольский запевала из колхоза имени Ворошилова, тоже пример показывает. Нет, по-новому ловить надо! Нечего на одном месте стоять», — окончательно решает Лынгачи.
Путь до нового песка неблизкий. Лынгачи поднимает передвижную мачту, затягивает шкот, и распахнувшийся треугольник паруса начинает быстро тянуть бударку против течения.
Погода, как это часто бывает на Севере, резко изменилась. Река стала спокойной, легкий южный ветерок набрал, кажется, лишь столько сил, чтобы гнать вперед бударку. Далеко на горизонте виднеется черная опояска берегов.
Хорошо в такие минуты на Оби! Хочется мечтать о чем-то большом и интересном… Мечтает и Лынгачи, молодой ненец с приветливым взглядом слегка раскосых глаз, с длинными светлокаштановыми волосами, падающими на белесые, выгоревшие от солнца брови.
О чем мечтает Лынгачи?
…Если ехать катером два дня (а для здешних мест двухдневная поездка — пустяковая прогулка), очутишься в Салехарде — «городе на мысу». В этом городе большие дома, как три чума один на одном, в этом городе много молодых ненцев, они учатся там и узнают жизнь.
Снова поезжай вверх по Оби, затем по Иртышу — и увидишь другой город, еще больше Салехарда — Тобольск, куда едут нынче в ремесленное училище несколько ребят из стойбища.
А еще дальше, куда езды больше, чем до самого дальнего чума у океана, там, где и летом и зимой бывает день, где растут красные, как закат, цветы, есть большой каменный город Москва. Там людей столько, сколько в тундре травинок, там под землей едут чумы на колесах и называются они «метро». Много рассказывал об этом городе старший брат — фронтовик Васакуэ Салиндер.
И Лынгачи мечтает побывать всюду: и в Салехарде, и в Тобольске, и в далекой красивой Москве, где похоронен Ленин, чей портрет на его комсомольском билете, где жил и работал любимый Сталин.
Еще мечтает Лынгачи учиться дальше. Правда, старики считают, что он и так грамотей, кончил четыре класса. Однако не уговорят его упрямые старики. Лынгачи хочет еще учиться. Он знает — мудрость приносят не только годы, но и ученье. В сентябре он поедет в окружную культпросветшколу, откуда вернется в родной колхоз знающим человеком, может быть, даже учителем.
И когда придут к нему соседи, когда он поклонится старшим и раздаст подарки родителям, подойдет тогда Лынгачи в одной, чьи косы чернее полярной ночи и нежнее меха самого молодого олешка, подойдет и скажет:
— Ань торова[9], Таня… Ждала?..
Лынгачи мечтает о черноглазой и смешливой рыбачке Тане, о будущей жизни… Да мало ли о чем может мечтать юноша, полный неуемных сил и жажды знаний!
Однако пора забрасывать сеть. Много наловит Лынгачи рыбы, сдержит комсомольское слово — с поднятой головой учиться поедет.
Выглянувшее солнце зажгло ласковые огоньки на лице юноши, сотнями золотых пятен легло на воду. Лынгачи забросил сеть.
Три раза выметывал он ее и все три раза брал хорошие уловы. С большой добычей возвратился Салиндер в стойбище.
На другой день по его почину вся бригада ловила рыбу на новом, богатом песке. А Лынчаги, увидев в следующий раз Едайко, подошел к нему, крепко пожал руку и сказал:
— Спасибо, друг. Крепко помог тогда. Если бы не ты, может, и сейчас на старом плаве стояли.
И потом, смеясь, добавил, поправляя пилотку:
— Однако хвалиться брось. Еще перегоним вас, увидишь.
Песок Индосато.
[image]
Примечания
1
Харп — северное сияние (ненецк.).
2
Хаманельская Обь — один из рукавов в дельте Оби.
3
Нганутась тара — ехать надо (ненецк.).
4
Халя янггу — рыбы нет (ненецк.).
5
Песок — угодье, где ведется промысловый лов рыбы.
6
Юрок — название национального ненецкого блюла из рыбы, которая сначала вялится, потом поджаривается и коптится над огнем.
7
Сава — хорошо (ненецк.).
8
Греби — в рыбацком обиходе название весел.
9
Ань торова — здравствуй (ненецк.).
Евгений АНАНЬЕВ
ХОЗЯЕВА ТУНДРЫ
ОЧЕРКИ
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1953
НА НОВОМ ПЛАВЕ
[image]
Весь день бушевал шторм. Не утих он и ночью. Стремительно проносились одна за другой низкие, стального отлива тучи, заслоняя незаходящее летом солнце. Свинцово-серая, потерявшая свой голубоватый оттенок вода наступала, подгоняемая резким ветром, на берега. Шум ударов высоких, седых на гребнях волн казался грозным дыханием какого-то рассерженного великана. Трудно в такую непогоду рыбаку!
Но именно в эти часы рыба, испуганная резкими колебаниями воды, быстро идет вверх по Оби, стремясь как можно быстрее оставить тревожное место. Выйдешь сейчас на лов — можешь захватить богатый, кучный косяк, не выйдешь — пропустишь вонзевой ход, провалишь задание. Как смотреть тогда в глаза товарищам?
Едайко с трудом разомкнул слипающиеся веки, протер красные от бессонницы глаза. Он недавно вернулся с заплава, прошел на веслах против ветра и течения около десятка километров. Затем перебрал свои плавные сети, выложил в ларь на бударке небольшой улов и снова стал готовиться к отплытию.
Плавич Едайко Хороля — невысокий черноглазый крепыш, одетый в короткую малицу с темной оборкой внизу и на обшлагах рукавов. Голова его, казалось, прочно вросла в защитный капюшон, и только неугомонный ветер выбил из-под капюшона черный, как смоль, завиток волос.
Рядом, на соседней бударке, сидит худощавый, тонкий, как молодая тростинка тала, юноша в таком же наряде, как и Едайко, только капюшон его малицы отброшен за спину, а на голове торчит неведомо как попавшая к нему солдатская пилотка, стянутая резинкой у подбородка. Юноша только что приехал сюда и убирает с бударки намокший парус. Едайко знает его — это Лынгачи Салиндер из соседнего колхоза «Харп»[1], с которым они соревнуются.
— Откуда, Лынгачи? — спрашивает Едайко.
— Со старого плава, — угрюмо отвечает тот.
— Ну как, рыбы все нет?
— Нет, — отрывисто бросает Лынгачи.
— Зря там стоите. Откуда рыбе быть? Ведь который год идет она другим путем, а вы с насиженного места уйти боитесь. Привязались, как медведь к берлоге.
— Все стоят, — упрямо говорит Лынгачи, поправляя сбившуюся на затылок пилотку. Чувствуется, что Едайко затронул больной вопрос.
— Нет, не все.
— Один — два человека всего и ушли.
— А тебе сколько надо? У них-то ведь рыба лучше ловится! Ты же комсомолец, должен пример показывать Иначе нам с вашим колхозом и соревноваться неинтересно, опять отстанете.
— Погоди хвалиться, — сердито отвечает Лынгачи и, меняя свое намерение, вновь ставит парус. Надо к себе ехать, а то Едайко насмешками доймет. Через несколько минут его бударка идет вдоль берега дальше, туда, где находится неудачный колхозный плав.
Едайко глядит ему вслед, усмехаясь. Ничего, пускай посердится. Может, тогда быстрее ум найдет. Не будет сложа руки ждать рыбу, сам ей навстречу отправится.
А шторм на Хаманельской[2] Оби все бушует, разгоняя рыбацкие лодки. Вот уже кое-кто из рыбаков, послабее духом, накрепко зачалив бударки, отправился в чум пережидать непогоду.
Но не таков Едайко. На его добродушном, кирпичного румянца лице, исхлестанном жестким ветром, не найти следа уныния. Да, плохо пока ловится рыба, трудно выполнить комсомольское обязательство. Но трудно — не значит невозможно.
Да, мало рыбы попадает в сети за один плав. Значит, вместо одного нужно сделать два, три, четыре — столько плавов, чтобы все-таки добыть за день центнер рыбы — повышенное дневное задание.
— Нганутась тара![3] — говорит Едайко своему весельщику Хайво и решительно отвязывает чалку — причальный канат.
— Халя янггу[4], — сердито заявляет весельщик, и на мгновение Едайко смущается: ведь Хайво старше его на целых двенадцать лет! У ненцев полагается слушаться старших. Но через секунду он спохватывается и, не допускающим возражения тоном, командует:
— Рыба сама в сетку не пойдет. Искать ее надо. Поехали.
И снова волны несут лодку Едайко, как легкую корзинку из оленьих кож. Поперек реки закачались, то скрываясь, то показываясь вновь, поплавки выметанной сети.
Наступило время вытаскивать сеть. Что-то принесет этот заплав? Не придется ли Лынгачи подсмеиваться над Едайко?
Первые несколько метров сети ничем не обрадовали плавичей. Но затем…
— Гляди, Хайво! — обрадованно воскликнул Едайко. — Вся сеть полна рыбы!..
Сидевший за веслами Хайво Вануйто укоризненно посмотрел на молодого плавича: разве можно радоваться вслух, как женщина, пока сеть не вытащена до конца? Но восторженная радость Едайко передалась и ему. Невольная широкая улыбка осветила морщинистое лицо Хайво.
А рыба все прибывала. Со дна лодки послышались частые и гулкие, как хлопки в ладоши, удары бьющейся рыбы, во все стороны полетели от нее брызги воды. Попадался сырок, было несколько щекуров, но главным образом шел продолговатый, как огромный огурец, пыжьян — значит, начался второй подъем вонзевого хода рыбы — массовое появление пыжьяна.
— Видишь, Хайво! А ты говорил…
— Вижу, вижу, икра рыбу научила, — добродушно согласился сразу повеселевший Вануйто. — Теперь еще пару заплавов сделаем.
— А как же!..
Улов превзошел самые лучшие ожидания. Если в прошедшие дни рыбаки брали за раз по двадцать — тридцать килограммов, то этот плав принес им сразу сто килограммов. Вот когда окупились бессонные ночи Едайко! Жалко, Лынгачи на свой плав уехал, а то увидел бы такой улов и сам за ум взялся. И чего он на старом плаве, как приклеенный, стоит?
Шторм не утихал, но он уже не был препятствием. Река запестрела бударками рыбаков. Начался горячий лов.
Сделав еще пару заплавов и нагрузив лодку рыбой, Едайко и Хайво поехали на приемный плашкоут сдавать ее. Перед этим Едайко подъехал к бударкам, ждавшим очереди на заплав, поговорил со своим бригадиром Иваном Вануйто, затем собрал комсомольцев.
— Заеду в бригаду Някучи Хороля, — сообщил он им. — Что передать?
— Скажи, в шторм ловим рыбу, хорошо в сеть идет, — отозвался бойкий Хасэво Сэротэтто, поднимая, как на настоящем собрании, руку.
— Скажу. Еще что?
— Еще скажи, флажок скоро отберем у них, — задорно добавила порывистая Нерха, и ее темные глаза сверкнули.
— Этого говорить не надо. Отберем — сами увидят, — рассудительно ответил Едайко, — чего хвастаться. Но флажок отобрать надо. Вот, как работать станем?
— Будем примером для остальных колхозников, не покинем песка[5], пока идет рыба, — единодушно решили все восемь комсомольцев молодежной бригады.
«Хорошо, — удовлетворенно подумал Едайко, — теперь можно заехать к Някучи Хороля, там комсомольцам слово сказать».
…Когда Едайко избрали секретарем комсомольской организации колхоза имени Шмидта, он даже испугался. Правда, Едайко всегда был хорошим комсомольцем, выполнял все общественные поручения, справлялся с заданиями по добыче рыбы и пушнины. Но тогда он отвечал только за одного себя.
— Нет, не справиться мне, грамоты мало, — пытался отказаться Едайко.
— Поможем справиться. И учиться пошлем, — обещали в райкоме комсомола.
Твердое слово держали в райкоме. Вскоре катер увез Едайко в окружной город Салехард, в школу колхозных кадров. Там он изучал методы рыбодобычи, орудия лова, учился уходу за оленями, знакомился с новым для Севера делом — полярным овощеводством. Но главное, чему он там учился, — умению руководить коллективом.
Не узнать теперь Едайко. Полный сил, с новыми знаниями вернулся он в родной колхоз. Комсомольская организация сейчас — решающая сила в артели. Еще бы — ведь на самых ответственных участках колхозного производства стоят комсомольцы.
И вот Едайко организовал комсомольско-молодежную бригаду, которая соревнуется с большим мастером уловов — Някучи Хороля. Пока «старики» впереди идут, но недаром ненцы говорят: «Считай оленей после кочевья».
«Рыба снова пошла, не спи, рыбак», — поет Едайко, плывя по широкому плесу успокоившейся наконец Оби.
Вот он проезжает мимо того самого старого, неуловистого песка, насчет которого они спорили недавно с Лынгачи. Здесь стоит несколько чумов. У одного из них, около красно-желтых гроздьев юрка[6] готовится к новому заплаву и сам Лынгачи. Он окликает Едайко. Видимо, обида уже прошла.
— Как рыбу ловишь, Едайко?
— Сава![7] Пыжьян пошел! — отвечает Едайко, показывая на серебристую горку в лодке. И добавляет: — А ты все здесь бьешься?
Лодка плывет дальше. Лынгачи машет рукой.
— Сейчас тоже искать рыбу поеду!
После прошлого неприятного разговора с Едайко Лынгачи еще раз съездил на старый плав, но рыбы привез мало, будто удочкой ловил. Даже юрким ребятишкам, как мошкара облепившим лодку, стыдно показать полупустой ящик. Ведь на комсомольском собрании он дал слово выловить за месяц тридцать центнеров — два месячных плана. Десяток центнеров у него есть, остальное добыть надо. Слово комсомольца — тверже самого твердого камня на далеких Уральских горах, где пасутся олени колхоза.
«Разве один Едайко богатые уловы брать может? А ты?» — упрекает себя Лынгачи. Наконец он решается все- таки попытать счастья на другом песке, дальше от стойбища. Там в позапрошлом году, когда он в первый раз сменил детскую лодчонку на настоящую бударку, хорошо ловился пыжьян. А по словам Едайко, ход пыжьяна начался.
Уже лежат в лодке специальные сети с грузом на подборах: пыжьян идет глубоко по дну. Уже сидит, прилаживаясь к гребям[8], весельщик. А Лынгачи стоит на берегу и размышляет:
«Все рыбаки колхоза стоят на старом песке. И Василий Тадибя, опытный рыбак, и Семен Елескин ждут здесь рыбу. Ладно ли он, Лынгачи, делает?»
«А Никита Елескин поехал новое место искать, он-то уж знает дело! А Ани Окотэтто, комсомольский запевала из колхоза имени Ворошилова, тоже пример показывает. Нет, по-новому ловить надо! Нечего на одном месте стоять», — окончательно решает Лынгачи.
Путь до нового песка неблизкий. Лынгачи поднимает передвижную мачту, затягивает шкот, и распахнувшийся треугольник паруса начинает быстро тянуть бударку против течения.
Погода, как это часто бывает на Севере, резко изменилась. Река стала спокойной, легкий южный ветерок набрал, кажется, лишь столько сил, чтобы гнать вперед бударку. Далеко на горизонте виднеется черная опояска берегов.
Хорошо в такие минуты на Оби! Хочется мечтать о чем-то большом и интересном… Мечтает и Лынгачи, молодой ненец с приветливым взглядом слегка раскосых глаз, с длинными светлокаштановыми волосами, падающими на белесые, выгоревшие от солнца брови.
О чем мечтает Лынгачи?
…Если ехать катером два дня (а для здешних мест двухдневная поездка — пустяковая прогулка), очутишься в Салехарде — «городе на мысу». В этом городе большие дома, как три чума один на одном, в этом городе много молодых ненцев, они учатся там и узнают жизнь.
Снова поезжай вверх по Оби, затем по Иртышу — и увидишь другой город, еще больше Салехарда — Тобольск, куда едут нынче в ремесленное училище несколько ребят из стойбища.
А еще дальше, куда езды больше, чем до самого дальнего чума у океана, там, где и летом и зимой бывает день, где растут красные, как закат, цветы, есть большой каменный город Москва. Там людей столько, сколько в тундре травинок, там под землей едут чумы на колесах и называются они «метро». Много рассказывал об этом городе старший брат — фронтовик Васакуэ Салиндер.
И Лынгачи мечтает побывать всюду: и в Салехарде, и в Тобольске, и в далекой красивой Москве, где похоронен Ленин, чей портрет на его комсомольском билете, где жил и работал любимый Сталин.
Еще мечтает Лынгачи учиться дальше. Правда, старики считают, что он и так грамотей, кончил четыре класса. Однако не уговорят его упрямые старики. Лынгачи хочет еще учиться. Он знает — мудрость приносят не только годы, но и ученье. В сентябре он поедет в окружную культпросветшколу, откуда вернется в родной колхоз знающим человеком, может быть, даже учителем.
И когда придут к нему соседи, когда он поклонится старшим и раздаст подарки родителям, подойдет тогда Лынгачи в одной, чьи косы чернее полярной ночи и нежнее меха самого молодого олешка, подойдет и скажет:
— Ань торова[9], Таня… Ждала?..
Лынгачи мечтает о черноглазой и смешливой рыбачке Тане, о будущей жизни… Да мало ли о чем может мечтать юноша, полный неуемных сил и жажды знаний!
Однако пора забрасывать сеть. Много наловит Лынгачи рыбы, сдержит комсомольское слово — с поднятой головой учиться поедет.
Выглянувшее солнце зажгло ласковые огоньки на лице юноши, сотнями золотых пятен легло на воду. Лынгачи забросил сеть.
Три раза выметывал он ее и все три раза брал хорошие уловы. С большой добычей возвратился Салиндер в стойбище.
На другой день по его почину вся бригада ловила рыбу на новом, богатом песке. А Лынчаги, увидев в следующий раз Едайко, подошел к нему, крепко пожал руку и сказал:
— Спасибо, друг. Крепко помог тогда. Если бы не ты, может, и сейчас на старом плаве стояли.
И потом, смеясь, добавил, поправляя пилотку:
— Однако хвалиться брось. Еще перегоним вас, увидишь.
Песок Индосато.
[image]
Примечания
1
Харп — северное сияние (ненецк.).
2
Хаманельская Обь — один из рукавов в дельте Оби.
3
Нганутась тара — ехать надо (ненецк.).
4
Халя янггу — рыбы нет (ненецк.).
5
Песок — угодье, где ведется промысловый лов рыбы.
6
Юрок — название национального ненецкого блюла из рыбы, которая сначала вялится, потом поджаривается и коптится над огнем.
7
Сава — хорошо (ненецк.).
8
Греби — в рыбацком обиходе название весел.
9
Ань торова — здравствуй (ненецк.).