Д. А. Сергеев

Одинокая женщина на пустынном пляже

СПЕЦИАЛИСТ

Гоша проработал на шахте около тридцати лет. Электриком. И сначала всё-то шло хорошо. Должность такая, что если вся электрика работает исправно, так можно почти весь день просидеть не напрягаясь. Но если уж что-то не ладится, тогда приходится попотеть. Впрочем, такое случалось нечасто. Зарплата была по тем временам весьма приличной. Выстояв очередь, Гоша получил в городе квартиру в новом восьмиэтажном доме, куда и переехал с женой и сыном из своего скучного шахтёрского посёлка. И всё в жизни, кажется, шло нормально. Одна беда была у Гоши. Смолоду привык он в шахтёрском коллективе к частым выпивкам. Сначала понемногу, а потом всё больше и больше. А тут ещё грянул распад Союза, всё рухнуло. Шахта стала ветшать, а денег на её реконструкцию не было. Да какая там реконструкция, если даже зарплату полностью не платили пять лет подряд. Выдадут часть, лишь бы с голоду не отощали и могли работать, да и то, чтобы получить её, надо полдня в очереди выстоять. Было Георгию уже под пятьдесят. Но на шахте все по старой привычке называли его просто Гошей. Жена у него работала на швейной фабрике, а там хотя платили не много, но более-менее регулярно, так что жить можно было. У многих других шахтёров дела были похуже.

В доме, где Гоша получил квартиру, жили преимущественно шахтёрские семьи. Одни соседи вместе с Гошей работали на потерявшей всякую рентабельность шахте, другие и вовсе без работы остались. Поэтому квартплату не платил никто. И вскоре в доме отключили воду и лифты. Так что на восьмой этаж ходили пешком, а воду носили из соседнего двора, где стояла старая колонка. Хотели и свет отключить, но шахтёры не дали. Власти поняли, что будет большая драка, и электричество оставили. Впрочем, жильцы дома предполагали, что их рано или поздно могут начать выселять, и готовились к длительной осаде. Однажды забрезжил было свет в конце тоннеля. Как раз проходили очередные выборы какого-то крупного чиновника, и на шахте всем сказали, что если шахтёры проголосуют за «правильного» кандидата, который, разумеется, был тут же назван, то шахта оплатит их долги за квартиру. А для большей достоверности вывесили в конторе список справок, которые надо представить в течение нескольких дней. И работники шахты побежали по разным учреждениям, создавая там длительные очереди и выстаивая их посменно целыми семьями. В конце концов, и все нужные справки представили, и проголосовали правильно. Только время после выборов всё шло и шло, а квартирные долги никто оплачивать не собирался. Пошли шахтёры к начальству разбираться.

― Вы что, дураки? ― спросило их начальство. ― Это же была предвыборная кампания!

И покатилась дальше унылая беспросветная жизнь. Безработные подзарабатывали кто как мог, а чаще сидели на лавках во дворе, пили самогон и травили байки. А тут ещё на заросших дикой травой газонах стали появляться маленькие бледные грибочки. Никто не знал, как они называются, и можно ли их есть, но, хорошо прожаренные, под самогон они шли за милую душу.

Стал и Гоша частенько сиживать с безработными. И начал он всерьёз спиваться. Да так, что по неделе на шахте не появлялся. Другого давно бы уже уволили, а Гоша к тому времени стал ветераном шахты, и главное — единственным специалистом, который мог наладить электрику при любой поломке. Старики в основном уже ушли на пенсию, пришедшая на смену молодёжь, выросшая в эпоху безвременья, ничего не знала, да и работать по-настоящему не спешила. К тому же всё электрическое хозяйство на шахте прогнило, проржавело и пришло в упадок. Заменить старое оборудование было нечем, и потому Гоша напридумывал разных самодельных «фиговинок», наставил всяких «жучков», и теперь зачастую только он и мог во всём этом разобраться. И было у них в шахте одно место, где почти постоянно стояла вода, а вернее, грязевая жижа по пояс. Другие спускаться туда не хотели, а Гоша запросто. За то и ценило его начальство, потому и прощало ему периодические запои. Гоша из запоя выйдет, позвонит своему непосредственному шефу, скажет только: «Петрович, это я» ― и Петрович знает, что Гоша вышел из запоя.

Но вскоре всем, особенно вышестоящему руководству, это стало надоедать. Требует оно что-то исправить в электросети, а Петрович говорит: «Вот Гоша выздоровеет и сделает». И решили, в конце концов, Гошу уволить. Но Петрович вступился. А кто, говорит, тогда работать будет? Ведь таких специалистов у нас больше нет. Пусть он лучше даст нам слово не прогуливать и работать дальше как положено. Уходить из шахты Гоше не хотелось, и он, скрепя сердце, дал слово. После этого не пил целый месяц. А потом сорвался. Когда из запоя вышел, по привычке позвонил Петровичу, сказал:

― Это я.

― Да пошёл ты!.. ― ответил Петрович и положил трубку.

И Гошу уволили. От огорчения Гоша снова запил. Когда сознание его прояснялось, он сидел за стареньким письменным столом своего сына и, подперев тяжёлую голову обеими руками, тупо смотрел в окно на расположенный напротив, самый высокий в микрорайоне, двенадцатиэтажный дом. Впрочем, домом его в полном смысле этого слова назвать было нельзя. Много лет назад, когда коммунистические партийные секретари ещё не были капиталистами, началось строительство этого здания. И его почти закончили. Во многих квартирах уже и двери, и сантехнику установить успели, а потом пришёл «товарищ крах», и деньги на завершение дома закончились. Постепенно квартиры разграбили — унесли двери, ванны, унитазы, повыбили окна, и строение превратилось в дом-призрак, который смотрел на окрестные жилища своими пустыми глазницами и в тёмное время суток навевал на людей неприятные, тревожные ощущения. В доме-призраке обитали бичи, тусовались наркоманы, бегали крысы, кошки, собаки, где-то под самой крышей гнездились птицы, иногда с наступлением сумерек из окон верхних этажей вылетали летучие мыши, а на девятом этаже однажды обнаружили труп коня.

И вот в один такой тяжёлый вечер Гоша угрюмо сидел за письменным столом и, глядя на дом-призрак, постепенно начинал различать в некоторых его окнах смутное движение. Порою казалось, что где-то в глубине помещений появляется отблеск слабого дрожащего света, будто там кто-то ходил с зажжённой свечой. Гоша невольно начал думать, кто бы это мог быть. Он немного знал одного из обитавших в недострое бомжей, которого звали Коля или Вася. Во всяком случае, одни жители микрорайона почему-то называли его Колей, а другие ― Васей. Чёрт его знает, может, этот бомж уже и сам точно не помнил, как его зовут. Впрочем, это и не важно. Гоша вдруг почувствовал, что ему надо срочно посидеть в какой-нибудь тёплой компании, где его толком никто не знает, и никто не станет лезть с сочувствиями и расспросами по поводу его увольнения. И этот ужасный дом вдруг начал оказывать на старого шахтёра какое-то магическое воздействие: Гоша вдруг ощутил, что его неумолимо влечёт туда, на эти тёмные пустынные этажи.

Дома никого не было, сын куда-то умчался с дружками, а жена… Гоша мучительно пытался сообразить, куда пошла жена, и с трудом припомнил, что она собиралась после работы заехать к тёще. Георгий порылся в своих старых загашниках, нашёл последнюю закладку, прикинул: на пару бутылок хватит. Можно было пойти с самогоном, но это не то. Хотелось хоть на кого-то произвести впечатление, вызвать у кого-нибудь уважение, мол, не кто попало пришёл. Для всех ведь он теперь кто?..

Гоша быстро собрался, перед выходом из дома не удержался, заскочил на кухню, плеснул в стакан самогона, залпом выпил и, ощущая приятно растекающееся по телу и ударяющее в голову тепло, поспешил вниз по лестнице.

В тёмный дом входить было неприятно, словно в склеп, да и пахло в нём, как в подвале. В глубине души Георгию хотелось вернуться, но какая-то неведомая сила толкала его вперёд, вверх по тёмной лестнице. Кругом была такая тишина, что лёгкое позвякивание бутылок в пакете казалось колокольным звоном, и Гоша, вытащив из пакета одну из них, понёс её в руке. Это, к тому же, придавало уверенности ― всё ж не с голыми руками. Постепенно стало ясно, что изначальная тишина дома обманчива ― по мере продвижения по лестнице то сверху, то снизу до слуха начинали доноситься какие-то непонятные звуки ― то поскрипывание, то попискивание, то шуршание, а то вдруг нечто, напоминающее неразборчивые человеческие голоса. В какой-то момент он даже услыхал женский смех, но быстро понял, что это всего лишь игра воображения. На четвертом этаже что-то шумно метнулось в глубину помещения, там застучало, зашелестело. Шахтёр замер на месте, широко размахнувшись бутылкой, словно гранатой. Но шум больше не повторился. Вряд ли это был человек.

Георгий поднялся ещё на этаж. В пустом дверном проёме квартиры ему почудился женский силуэт. Гоша поспешил отвернуться, списав его на очередную игру воображения, но ощущение постороннего присутствия только усилилось. Он посмотрел снова и на фоне видневшегося в глубине квартиры окна, теперь уже довольно определённо рассмотрел женские очертания.

― Кто ты, женщина? ― как можно спокойнее спросил он.

― Я твоя смерть, ― тихо, но очень внятно сказала она и стала беззвучно приближаться.

Внутри у Георгия что-то оборвалось, тело одеревенело, и к горлу подступил твёрдый ком.

― Не-е… ― прохрипел он.

В это время в глубине квартиры раздался хохот и послышались молодые голоса.

― Кончай пугать, ― сказал кто-то, а то мужика кондрашка хватит.

Гоша вдруг рассвирепел:

― Развлекаетесь?! Не хрен делать, что ли?!

― Ой, мальчики, он скандалить хочет, ― пожаловалась смерть, и в проёме чётко обозначилось ещё несколько силуэтов.

― Э, а что у тебя в руке? ― спросил мужской голос.

― Что бы ни было, у меня не отнимешь, ― ответил шахтёр, крепко сжимая горлышко бутылки.

― Что ты хочешь этим сказать?

― Да гоните вы его, ― пропищал совсем молоденький, почти девичий голосок из квартиры.

― Слыхал, мужик? ― пробасил мужской голос. ― Давай, вали отсюда!

― Нужны вы мне, ― пробормотал Гоша и стал подниматься выше.

И чем выше он поднимался, тем больше ощущал неприятный гниловатый запах заброшенных помещений и, возможно, какой-то сдохшей живности. Ещё через пару этажей впереди забрезжил слабый колышущийся свет — всё верно, не показалось это ему из окна. Но едва Гоша вошёл в пределы бомжевских владений, как огонь погас, погрузив всё вокруг в кромешную тьму.

― Мужики! ― тихо позвал Гоша, осторожно продвигаясь на ощупь. ― Мужики!

― Чего тебе надо? ― спросила тьма простуженным голосом.

― А где Коля? ― вопросом на вопрос ответил Гоша.

― Какой Коля тебе нужен? ― спросила тьма.

― Ну… ― шахтёр замялся, ― тот, что Вася.

― А-а, ― понимающе протянул голос из мрака. ― Витёк, это к тебе. Ты его знаешь?

― Щас поглядим, ― сказал голос, видимо, принадлежавший многоимённому бомжу.

Во тьме долго щёлкала зажигалка и сверкали искры. Наконец, появился огонёк, вырвавший из тьмы три страшноватые, небритые физиономии. Самая большая и сердитая, как выяснилось, принадлежала простуженному голосу, средняя, в обрамлении длинных спутавшихся волос, ― знакомому бомжу с разными именами, а измождённая, с большими грустными глазами, ― ещё одному бомжу по имени Борис. Типа с простуженным голосом звали Тормоз.

― Да это шахтёр Гоша из соседнего дома, ― с каким-то облегчением в голосе сказал знакомый бомж, державший на уровне лица толстый огарок свечи. ― А чего пришёл-то?

― Помнишь, ты сказал: заходи, мол, мы здесь ошиваемся?..

― Может, и сказал, чёрт меня знает. Проходи, раз пришёл.

В свете свечи смутно проявились ободранные стены, прогорелый в центре комнаты пол, перевёрнутая вверх дном обшарпанная ванна, заменявшая стол, и стоявшие вокруг неё деревянные ящики. На эти ящики все и уселись. Наступила тишина.

― Вот, захотелось в хорошей компании посидеть, ― начал Гоша.

― Это у нас, ― подтвердил Витёк, ― только выпить нечего.

― Ну, у меня-то есть!

И Гоша с видом благодетеля одну за другой выставил на стол обе бутылки.

― О-о-о! ― оживились бомжи.

У них обнаружились настоящие чашки, хлеб и солёная рыба.

― Так как же тебя всё-таки зовут? ― спросил шахтёр старого знакомого, разливая водку.

― А ты не спрашивай, ― ответил тот. ― Разливай и всё. Кому какая разница, как меня зовут. Кто как хочет, тот так и называет. Нет у меня имени, понимаешь?

― Не понимаю, ― признался Гоша.

― Ну, и ладно, ― махнул рукой Витёк. ― Это не существенно.

Первая бутылка ушла мгновенно.

― Надо бы растянуть, ― сказал Боря, поглаживая ладонью оставшуюся. ― Спешить-то нам некуда и незачем, ибо пространство и время относительны.

― Ничего себе! ― обалдел от неожиданности Гоша.

― Да, брат, ты его тут послушаешь ― профессором станешь, ― сказал Витёк. ― А вообще всё это фигня, потому что время не относительно. Его просто нет. Вообще!

― У меня от вас голова болит, ― сказал Тормоз. ― Кончайте умничать. Жрите молча!

Наступила долгая пауза.

― У вас здесь молодёжь гуляет, ― вспомнил Гоша.

― Да, мы друг другу не мешаем, ― ответил Борис, вытаскивая изо рта рыбью кость и тщательно обсасывая её.

― Это они что ли бегают? ― спросил шахтёр, заслышав приближавшийся топот.

Но бомжи вдруг сделали испуганные лица и задули свечу. Топот послышался совсем близко, в отблесках фонарей замелькали фрагменты форменной одежды, и начался какой-то бедлам, который Гоша потом не смог определить иначе как «полный абстракционизм».

― Стоять! Сидеть! Лежать! Молчать! Ноги туда! Руки сюда! Мордой вниз! ― Бац! Бац!

― Мужики! Мужики! Мужики! ― только и успевал повторять Гоша, стремясь хоть как-то охладить пыл милиционеров.

Но поскольку шахтёр был и с виду, и фактически здоровее своих новых собутыльников, то именно ему больше всех и досталось.

― Где деньги на водку взяли?! Быстро! Отвечай? Ну?!

― Да это я дома взял! ― пытался объяснить Гоша.

― Что ты гонишь! Откуда у тебя дом?! Так, давай в машину всех!

― А что это за вонь у вас здесь? ― спросил один милиционер.

― Точно, ― подтвердил другой, ― и на лестничной площадке тоже.

― Слушайте, определённо мертвечиной несёт, ― сказал ещё один.

― Вы что не чувствуете? ― спросил он задержанных.

― Чёрт его знает, ― ответил Борис, ― мы всё время здесь. Принюхались, наверно.

― Да как же они почувствуют? От них от самих почти так же воняет, ― зло сказал третий милиционер.

― Этажом ниже труп в квартире, ― доложил, входя, ещё один охранник правопорядка.

― Так, ― почти крикнул старший, поворачиваясь к задержанным. ― Ну-ка, быстро: чей труп?! Кто первый ответит ― тому явка с повинной!

― Да вы что! Это вообще не по нашей части! ― взмолился безымянный.

― Разберёмся! Всех в машину!

Спустя двадцать минут Гоша сидел в отделении милиции в окружении разношёрстной и в основном неприятной публики. У него взяли анкетные данные, потом как-то там у себя проверили их. Вскоре бомжей увезли, а он остался сидеть на лавке и ждать своей участи. Казалось, о нём все забыли.

― Ну, что я такого сделал? Отпустите меня, пожалуйста, ― просил Гоша дежурного.

― И нас тоже! ― вторили ему две молодые, вульгарно накрашенные особы с лицами алкоголичек.

Но в отделении стоял шум, и происходила какая-то толкотня: кого-то привозили, увозили, усмиряли, и всё это было похоже на сумасшедший дом, поэтому дежурный попросту не слышал Гошиных увещеваний.

― Я старый шахтёр! ― бил себя кулаком в грудь Гоша.

― А мы молодые балерины! ― кричали девушки-алкоголички и противно хихикали.

«Неужели я действительно похож на бомжа?» ― притихнув, подумал Гоша, и эта мысль вдруг поразила его. Потом он долго давал показания, подписывал какой-то протокол, и уже думал, что выберется не скоро.

Однако часам к двум ночи всё как-то утряслось, и его отпустили. Кстати, труп оказался давним.

Было совсем темно. Улица в пределах видимости освещалась одним мигающим фонарём и редкими огоньками ещё не потухших окон. Моросил мелкий прохладный дождь. Гоша остановился, задрал голову и подставил дождю лицо. Как хорошо-о! Много ли надо для радости? Только чтобы тебя не били, не заставляли сидеть, стоять или лежать, когда тебе этого не хочется, и чтобы можно было идти, куда душе угодно ― например, пойти домой и лечь спать. Или стоять вот так посреди этой мрачной пустынной улицы, подставив лицо моросящему дождю, и чтобы никому до этого не было никакого дела.

Невдалеке послышалась какая-то возня. Шагах в двадцати от Гоши что-то периодически поднималось над асфальтом, а потом снова опускалось на землю. Гоша осторожно подошёл.

― Подожди, земляк, ― сказал он пытавшемуся безуспешно подняться с земли молодому, вдрызг пьяному парню.

― Сейчас помогу. Давай, вот так. Ты где живёшь? Слышь? Живёшь где?

Парень вдруг, словно очнувшись, испуганно посмотрел на Гошу вытаращенными глазами, изо всех сил въехал ему кулаком в глаз и бросился бежать.

― Да я ж тебя… ― только и успел сказать Гоша.

Парень упал на мокрый асфальт, крякнул от боли, вскочил. Снова побежал и снова шумно упал.

― Не беги, дурак, убьёшься! ― крикнул вслед ему Гоша, но тот, кажется, ничего не слышал.

― Ну что за чёрт?! ― с досадой сказал шахтёр, растирая ладонью ушибленный глаз. ― Тьфу, блин!

Дверь в подъезд была на замке. Собирать с жильцов деньги на домофон ― занятие бесполезное, а оставлять на ночь подъезд незакрытым ― опасное. Потому к входной двери приделали обычный замок, который где-то к полуночи закрывали на ключ. Ключи изначально были не у всех, а потом многие их ещё и потеряли, так что в итоге на восемь этажей их осталось всего-то штук пять. И если кто без ключа пришёл поздно ночью, то ему надо было бить в дверь ногой до тех пор, пока не проснётся кто-нибудь из тех, у кого есть ключ, и не поленится впустить запоздалого жильца. Но это если тебя никто не ждёт. А Гошу уже давно ждала жена. Так что стучать долго не пришлось.

Утром, или это уже был полдень, Гоша долго сидел перед зеркалом и внимательно смотрел на свои сильно поседевшие волосы, на тяжёлые мешки под глазами, на отчётливо проступивший синяк под глазом. «Вот так, ― наконец назидательно сказал он своему отражению. ― Если выпил ― сиди дома». Он так и сделал ― достал из кухонного стола бутылёк дозревшего самогона и, не выходя из дома, ушёл в параллельный мир, который начинался то ли сразу за краем дивана, то ли где-то между прихожей и спальней.

Сны, видения, грёзы и реальность ― всё перемешалось в Гошиной голове, и уже непонятно было, действительно ли приезжал брат и просил денег взаймы, правда ли жена ощипывала гуся и обещала приготовить его с яблоками, взаправду ли ночью был пожар в соседнем доме, на самом ли деле… Ну, нет, что огненно-рыжие обезьяны прыгали по стенам, матерились, дрались на шпагах и крушили мебель в квартире, это, конечно сон ― мебель-то на месте. Когда же, наконец, Гоша окончательно вернулся в вязкое трёхмерное пространство реального бытия, в большой комнате слышались чьи-то голоса ― кого-то в гости принесло. На пороге спальни стояла жена.

― Ты как? Ожил? ― спросила она и посмотрела на него таким пронзительным взглядом, от которого у Гоши зажгло в груди, и стало ему как-то не по себе.

― Что-то я совсем… ― пробормотал он. ― Пора завязывать.

Впрочем, нечто подобное он говорил каждый раз, выходя из запоя. Но о каком-то лечении от алкоголизма даже слышать не хотел, ибо точно знал, что и сам может завязать, как только надумает.

В большой комнате сидел Петрович и ещё один инженер с шахты, фамилию которого Гоша никогда не мог запомнить.

― Выручай, брат, ― сказал Петрович. ― Совсем у нас дело плохо, а на молодых оболтусов надежды никакой.

― Да ты что, Петрович?! Я ж не в форме! Гляди… ― И Гоша выставил перед собой сильно трясущиеся руки.

― Предусмотрено! ― подбадривающе усмехнулся Петрович и вытащил из портфеля бутылку водки. ― Поехали, родной, мы тебя и туда отвезём, и обратно привезём, и заплатим хорошо. Давай стакан-то!

Гоша тяжело вздохнул, выпил полстакана и поехал. Обратно вернулся со светящимся от радости лицом.

― Ты знаешь, как меня там встречали?! ― восторженно сказал он жене. ― Нет, ты даже не представляешь, как они меня там встречали!

― Ну, и как же они тебя там встречали? ― саркастически усмехнувшись, спросила жена.

― Как… ― Гоша задумался, пытаясь подобрать подходящее сравнение. ― Как кинозвезду! И деньги дали сразу, без какой-то очереди ― во!

По этому поводу Гоша сходил в магазин и ушёл в запой.