Д. А. Сергеев
Одинокая женщина на пустынном пляже
ЯПОНСКИЙ САКСОФОН
(эссе)
В выходной день Аркадий сидел дома один. Вечерело. Телевизор как-то надоел, тем более что несколько последних дней главные российские каналы, словно по сговору, передавали одни и те же новости.
На улице шёл сильный дождь, шум которого доносился из-за открытой балконной двери. За стеной сосед, видимо, делал ремонт, и стук его молотка не позволял Аркадию сосредоточиться на своих мыслях. Да ещё соседская собака то и дело лаяла на весь подъезд. Так что читать тоже не получалось. Да и глаза последнее время стали к вечеру уставать на типографской работе. «Хоть бы дождь прекратился, ― подумал Аркадий. ― Пошёл бы прогулялся по городу, среди людей потолкался бы. Сколько ещё осталось тёплых дней?».
И тут природа словно подслушала мысли Аркадия: дождь прекратился, серые тучи расступились, освобождая огромные участки синего неба, и из-за них выглянуло солнце. Не яркое, слепящее, как в летний полдень, а предзакатное, устало излучающее мягкий ровный розоватый свет. И так захотелось Аркадию пройтись по мокрым, поблёскивающим на солнце улицам, вдыхая ароматы уходящего лета. Он быстро надел джинсы, поверх футболки набросил ветровку и, вставив ноги в лёгкие летние туфли без шнурков, которые в этом году, может, носить уже и не придётся, вышел из квартиры.
На улице он услышал шелест и почувствовал запах уже начавшей желтеть, но всё ещё густой листвы на растущих во дворе тополях и осинах. Было свежо, но не холодно ― самое время для вечерней прогулки. Аркадий, неожиданно по-молодецки сбежав с крыльца, бодро направился к выходу со двора.
Приятно было видеть, как изменился и похорошел северный город за последние пять-семь лет. Играя бледными бликами солнца, большие стеклянные витрины манили в магазины, уличная реклама пестрила предложениями лучших товаров и услуг, тут и там перемигивались светофоры, заставляя потоки автомобилей то тормозить, то вновь дружно устремляться вперёд, а по тротуарам шли пёстро и модно одетые горожане и горожанки.
И от хорошей погоды, прекрасного настроения и бодрящего ритма окружающей жизни где-то в подсознании Аркадия всплыла давно забытая музыкальная мелодия, исполнявшаяся то ли на саксофоне, то ли на трубе ― словом, на чём-то духовом. Мелодия навевала какие-то едва уловимые ностальгические воспоминания. И Аркадию вдруг ужасно захотелось послушать её или что-то похожее.
По пути он стал заходить в тянувшиеся вдоль всей улицы магазины и киоски в надежде найти что-нибудь подходящее. Но в их витринах преобладали «попса» и рок-музыка. И хотя и то, и другое Аркадий иной раз был послушать не прочь, хотелось чего-то совершенно иного, под стать неожиданно возникшему настроению.
В музыкальном отделе, расположенном в глухом закутке одного из длинных магазинов, он увидел седого тучного продавца, сразу показавшегося ему очень знакомым. Понаблюдав за ним, Аркадий понял, кого он ему так сильно напоминает. Был у него когда-то приятель-меломан с редким именем Роберт, коллекционировавший музыку и, кажется, неплохо в ней разбиравшийся. Причём особо трепетное отношение он испытывал к духовым инструментам. Зайдёт, бывало, Аркадий к Роберту в гости, а тот сразу усадит его на диван напротив двух внушительных по размеру акустических колонок и, копошась в музыкальной сокровищнице, говорит: «Сейчас, дорогой, я поставлю тебе Фаусто Папетти ― ты будешь слушать и плакать. А потом я поставлю тебе Майкла Брекера ― и ты вообще умрёшь». И говорил он это хорошо поставленным, как у артиста, голосом, медленно и вдохновенно, словно смакуя каждое слово и делая сильный акцент на слове «умрёшь».
Подойдя к похожему на Роберта киоскёру, Аркадий неуверенно спросил:
― А есть у вас что-нибудь такое… ну, на саксофоне или на трубе?..
― А что именно вы хотите? ― оживился киоскёр, и в глазах его блеснули искорки.
― Что-нибудь трогательное, душевное.
― Вообще-то саксофон всегда трогательный и душевный, ― несколько разочарованно сказал продавец. ― А точнее можете сказать?
Аркадий замялся, потом набрал полные лёгкие воздуха и, медленно выдыхая его, стал вспоминать, кого он знает из саксофонистов или трубачей. Тут-то и припомнилось ему имя музыканта, слушая которого, он, по мнению Роберта, должен был плакать. И тогда Аркадий, голосом подражая Роберту, с видом человека, знающего толк в таких делах, сказал:
― Ну, что-то в стиле Фаусто Папетти.
В глазах у продавца мелькнули отблески доброго вечернего солнца, заливавшего городскую улицу, которую из закутка, где находился музыкальный киоск, видно не было.
― Папетти сейчас нет, ― сказал он, ― но!..
Продавец поднял вверх указательный палец, призывая внимательно следить за тем, что будет дальше. Потом нырнул в какие-то свои сусеки, долго скрёб там и, наконец, достав диск в пластиковом футляре, многозначительно и как-то заговорщически произнёс:
― Японский саксофон!
Аркадий машинально кивнул головой, хотя, в действительности, почти ничего не понял. Потом постоял молча, пристально вглядываясь в футляр, словно таким образом можно было постичь глубокий магический смысл произнесённого киоскёром словосочетания, и спросил:
― Ну, и кто на нём?..
Поставив перед собой руки, словно держа тот самый японский саксофон, он быстро пробежался пальцами вверх-вниз по воображаемым кнопкам. Этим своим невежеством он, кажется, окончательно разочаровал продавца, но тот уже не мог остановиться:
― Ну, как же!? ― укоризненно воскликнул он. ― Помните, когда-то по рукам ходили дефицитные виниловые пластинки, у которых на этикетках было написано только два слова «Японский саксофон» ― и больше ничего: ни названия группы, ни имени композитора, ни фамилии саксофониста?..
И тут Аркадий неожиданно для себя вспомнил: действительно, были такие пластинки. Их ещё все просили друг у друга послушать, предусмотрительно осведомляясь: «А у вас игла не царапает?». Помнится, друзья Аркадия посмеивались над окутывавшим запись инкогнито. Мол, когда опасаются подписывать какие-то тексты, это ещё можно понять. Но чтобы скрывать фамилию музыканта или композитора!.. И сразу столько приятных и тревожных воспоминаний всплыло в памяти Аркадия, словно ветер времени неожиданным порывом ворвался в ещё не покрывшийся паутиной забвения саксофон его души.
― Точно, были такие пластинки! ― оживился Аркадий. ― Даже какую-то мелодию сейчас припоминаю.
― Ну вот! ― обрадовался киоскёр. ― Так здесь собраны записи с этих пластинок!
Он открыл футляр, осторожно извлёк оттуда чёрный под цвет винила диск с маленькой кругленькой красненькой, аккуратненькой такой этикеточкой, стилизованной под те, что наклеивались на старые пластинки, и бережно вставил его в дисковод музыкального центра. Из динамиков послышалось характерное для старых дисков шипение, и уже через несколько секунд Аркадий понял, что это и в самом деле был «японский саксофон».
― Беру! ― воскликнул он.
― Ага!? ― снова обрадовался продавец. ― Задело? Что я вам говорил! Будете слушать…
«…И плакать!» ― мысленно продолжил Аркадий, но продавец вместо этого сказал: «И поминать меня добрым словом». Он уложил диск в футляр и торжественно протянул покупателю, которому в этот момент так хотелось взглянуть на этикетку ― кто же, в конце концов, этот таинственный «японский саксофон». Но в киоске было не очень светло, а Аркадий не взял с собой очки, и, скорее всего, мелкий текст на маленькой этикетке прочесть не смог бы. Поблагодарив киоскёра, он торопливо сунул покупку в карман и поспешил домой. Там с нетерпением открыл футляр. На красненькой этикетке мелким шрифтом сообщалось, что это диск для одноразовой записи и что он «made in Taipei» (то бишь, не совсем из Японии). И больше ничего. Зато к пластиковой крышке футляра внизу была приклеена зеленоватая полоска бумаги, на которой от руки аккуратным почерком тоже было написано всего два слова…
― Я-пон-ский саксофон! ― в отчаянии воскликнул Аркадий, глядя на эту полоску бумаги. ― Я так никогда и не узнаю, кто это был!
И уже успокаивающимся тоном, в предчувствии ожидавшего его музыкального очарования, добавил:
― Впрочем, это, наверное, не самое главное.
Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Саксофон вздыхал, шептал и плакал, наполняя комнату чарующими бархатистыми звуками. На улице, барабаня по железному подоконнику, снова хлестал дождь. Сосед опять что-то прибивал к смежной стене. Этажом ниже по-прежнему лаяла собака. Но всё это для Аркадия уже не имело никакого значения.
Одинокая женщина на пустынном пляже
ЯПОНСКИЙ САКСОФОН
(эссе)
В выходной день Аркадий сидел дома один. Вечерело. Телевизор как-то надоел, тем более что несколько последних дней главные российские каналы, словно по сговору, передавали одни и те же новости.
На улице шёл сильный дождь, шум которого доносился из-за открытой балконной двери. За стеной сосед, видимо, делал ремонт, и стук его молотка не позволял Аркадию сосредоточиться на своих мыслях. Да ещё соседская собака то и дело лаяла на весь подъезд. Так что читать тоже не получалось. Да и глаза последнее время стали к вечеру уставать на типографской работе. «Хоть бы дождь прекратился, ― подумал Аркадий. ― Пошёл бы прогулялся по городу, среди людей потолкался бы. Сколько ещё осталось тёплых дней?».
И тут природа словно подслушала мысли Аркадия: дождь прекратился, серые тучи расступились, освобождая огромные участки синего неба, и из-за них выглянуло солнце. Не яркое, слепящее, как в летний полдень, а предзакатное, устало излучающее мягкий ровный розоватый свет. И так захотелось Аркадию пройтись по мокрым, поблёскивающим на солнце улицам, вдыхая ароматы уходящего лета. Он быстро надел джинсы, поверх футболки набросил ветровку и, вставив ноги в лёгкие летние туфли без шнурков, которые в этом году, может, носить уже и не придётся, вышел из квартиры.
На улице он услышал шелест и почувствовал запах уже начавшей желтеть, но всё ещё густой листвы на растущих во дворе тополях и осинах. Было свежо, но не холодно ― самое время для вечерней прогулки. Аркадий, неожиданно по-молодецки сбежав с крыльца, бодро направился к выходу со двора.
Приятно было видеть, как изменился и похорошел северный город за последние пять-семь лет. Играя бледными бликами солнца, большие стеклянные витрины манили в магазины, уличная реклама пестрила предложениями лучших товаров и услуг, тут и там перемигивались светофоры, заставляя потоки автомобилей то тормозить, то вновь дружно устремляться вперёд, а по тротуарам шли пёстро и модно одетые горожане и горожанки.
И от хорошей погоды, прекрасного настроения и бодрящего ритма окружающей жизни где-то в подсознании Аркадия всплыла давно забытая музыкальная мелодия, исполнявшаяся то ли на саксофоне, то ли на трубе ― словом, на чём-то духовом. Мелодия навевала какие-то едва уловимые ностальгические воспоминания. И Аркадию вдруг ужасно захотелось послушать её или что-то похожее.
По пути он стал заходить в тянувшиеся вдоль всей улицы магазины и киоски в надежде найти что-нибудь подходящее. Но в их витринах преобладали «попса» и рок-музыка. И хотя и то, и другое Аркадий иной раз был послушать не прочь, хотелось чего-то совершенно иного, под стать неожиданно возникшему настроению.
В музыкальном отделе, расположенном в глухом закутке одного из длинных магазинов, он увидел седого тучного продавца, сразу показавшегося ему очень знакомым. Понаблюдав за ним, Аркадий понял, кого он ему так сильно напоминает. Был у него когда-то приятель-меломан с редким именем Роберт, коллекционировавший музыку и, кажется, неплохо в ней разбиравшийся. Причём особо трепетное отношение он испытывал к духовым инструментам. Зайдёт, бывало, Аркадий к Роберту в гости, а тот сразу усадит его на диван напротив двух внушительных по размеру акустических колонок и, копошась в музыкальной сокровищнице, говорит: «Сейчас, дорогой, я поставлю тебе Фаусто Папетти ― ты будешь слушать и плакать. А потом я поставлю тебе Майкла Брекера ― и ты вообще умрёшь». И говорил он это хорошо поставленным, как у артиста, голосом, медленно и вдохновенно, словно смакуя каждое слово и делая сильный акцент на слове «умрёшь».
Подойдя к похожему на Роберта киоскёру, Аркадий неуверенно спросил:
― А есть у вас что-нибудь такое… ну, на саксофоне или на трубе?..
― А что именно вы хотите? ― оживился киоскёр, и в глазах его блеснули искорки.
― Что-нибудь трогательное, душевное.
― Вообще-то саксофон всегда трогательный и душевный, ― несколько разочарованно сказал продавец. ― А точнее можете сказать?
Аркадий замялся, потом набрал полные лёгкие воздуха и, медленно выдыхая его, стал вспоминать, кого он знает из саксофонистов или трубачей. Тут-то и припомнилось ему имя музыканта, слушая которого, он, по мнению Роберта, должен был плакать. И тогда Аркадий, голосом подражая Роберту, с видом человека, знающего толк в таких делах, сказал:
― Ну, что-то в стиле Фаусто Папетти.
В глазах у продавца мелькнули отблески доброго вечернего солнца, заливавшего городскую улицу, которую из закутка, где находился музыкальный киоск, видно не было.
― Папетти сейчас нет, ― сказал он, ― но!..
Продавец поднял вверх указательный палец, призывая внимательно следить за тем, что будет дальше. Потом нырнул в какие-то свои сусеки, долго скрёб там и, наконец, достав диск в пластиковом футляре, многозначительно и как-то заговорщически произнёс:
― Японский саксофон!
Аркадий машинально кивнул головой, хотя, в действительности, почти ничего не понял. Потом постоял молча, пристально вглядываясь в футляр, словно таким образом можно было постичь глубокий магический смысл произнесённого киоскёром словосочетания, и спросил:
― Ну, и кто на нём?..
Поставив перед собой руки, словно держа тот самый японский саксофон, он быстро пробежался пальцами вверх-вниз по воображаемым кнопкам. Этим своим невежеством он, кажется, окончательно разочаровал продавца, но тот уже не мог остановиться:
― Ну, как же!? ― укоризненно воскликнул он. ― Помните, когда-то по рукам ходили дефицитные виниловые пластинки, у которых на этикетках было написано только два слова «Японский саксофон» ― и больше ничего: ни названия группы, ни имени композитора, ни фамилии саксофониста?..
И тут Аркадий неожиданно для себя вспомнил: действительно, были такие пластинки. Их ещё все просили друг у друга послушать, предусмотрительно осведомляясь: «А у вас игла не царапает?». Помнится, друзья Аркадия посмеивались над окутывавшим запись инкогнито. Мол, когда опасаются подписывать какие-то тексты, это ещё можно понять. Но чтобы скрывать фамилию музыканта или композитора!.. И сразу столько приятных и тревожных воспоминаний всплыло в памяти Аркадия, словно ветер времени неожиданным порывом ворвался в ещё не покрывшийся паутиной забвения саксофон его души.
― Точно, были такие пластинки! ― оживился Аркадий. ― Даже какую-то мелодию сейчас припоминаю.
― Ну вот! ― обрадовался киоскёр. ― Так здесь собраны записи с этих пластинок!
Он открыл футляр, осторожно извлёк оттуда чёрный под цвет винила диск с маленькой кругленькой красненькой, аккуратненькой такой этикеточкой, стилизованной под те, что наклеивались на старые пластинки, и бережно вставил его в дисковод музыкального центра. Из динамиков послышалось характерное для старых дисков шипение, и уже через несколько секунд Аркадий понял, что это и в самом деле был «японский саксофон».
― Беру! ― воскликнул он.
― Ага!? ― снова обрадовался продавец. ― Задело? Что я вам говорил! Будете слушать…
«…И плакать!» ― мысленно продолжил Аркадий, но продавец вместо этого сказал: «И поминать меня добрым словом». Он уложил диск в футляр и торжественно протянул покупателю, которому в этот момент так хотелось взглянуть на этикетку ― кто же, в конце концов, этот таинственный «японский саксофон». Но в киоске было не очень светло, а Аркадий не взял с собой очки, и, скорее всего, мелкий текст на маленькой этикетке прочесть не смог бы. Поблагодарив киоскёра, он торопливо сунул покупку в карман и поспешил домой. Там с нетерпением открыл футляр. На красненькой этикетке мелким шрифтом сообщалось, что это диск для одноразовой записи и что он «made in Taipei» (то бишь, не совсем из Японии). И больше ничего. Зато к пластиковой крышке футляра внизу была приклеена зеленоватая полоска бумаги, на которой от руки аккуратным почерком тоже было написано всего два слова…
― Я-пон-ский саксофон! ― в отчаянии воскликнул Аркадий, глядя на эту полоску бумаги. ― Я так никогда и не узнаю, кто это был!
И уже успокаивающимся тоном, в предчувствии ожидавшего его музыкального очарования, добавил:
― Впрочем, это, наверное, не самое главное.
Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Саксофон вздыхал, шептал и плакал, наполняя комнату чарующими бархатистыми звуками. На улице, барабаня по железному подоконнику, снова хлестал дождь. Сосед опять что-то прибивал к смежной стене. Этажом ниже по-прежнему лаяла собака. Но всё это для Аркадия уже не имело никакого значения.