Д. А. Сергеев
Одинокая женщина на пустынном пляже
ФРАНЦУЖЕНКА
Это было замечательное лето. Помимо обычных прелестей яркой солнечной поры, оно принесло ощущение свободы, ожидание значительных перемен, наступления какой-то новой, многообещающей жизни.
Коля подал документы на поступление в университет, и теперь надо было тщательно готовиться к экзаменам. Он честно пытался заниматься. Но едва спадала полуденная жара, и день начинал клониться к вечеру, его манила улица с её многочисленными соблазнами, друзьями и подружками, купаниями в пруду, пением под гитару и прочим привычным и незамысловатым времяпрепровождением. После наступления темноты в парке оживала танцплощадка, звуки которой доносились до двора Колиного дома. И Коля не выдерживал. А утром ужасно хотелось спать.
«Ты смотри, с девицами не балуй», ― назидательно говорил Коле отец, ― помни, что тебе ещё учиться надо, диплом получать». А однажды, прочитав в газете объявление о работе при университете месячных подготовительных курсов, отец стал настаивать: «Пошёл бы ты на эти курсы. Будешь при деле и с помощью университетских преподавателей как следует подготовишься к поступлению». Коля согласился.
Курсы действительно были не лишними, заодно можно было поближе познакомиться с университетом, с его большими гулкими аудиториями, с новыми людьми. Особенно понравились занятия по французскому языку.
Среди абитуриентов «французов» оказалось немного, гораздо меньше, чем «немцев» или «англичан», а потому группа у них была маленькой, и это давало возможность преподавателю работать с каждым. Но самое главное ― преподавателем была молодая девушка, наверное, недавно окончившая университет. И было что-то притягательное в её стройной со всеми округлостями, придающими женственность фигуре; в её пышных каштановых волосах, ярких от природы губах, а самое главное ― в мягком, завораживающем голосе. Звали девушку Марина Сергеевна, но абитуриенты между собой называли ее просто ― француженка.
― Сегодня мы с вами рассмотрим «proposition subordonee», ― говорила Марина Сергеевна, на слоге «сю» вытягивая губы трубочкой и мягко гроссируя звук «р». И эта выразительная артикуляция, это сюсюкающе-мурлыкающее «сюбордоне» очаровывали Колю.
Вообще Марина Сергеевна была особенной. И одевалась не так, как большинство советских девушек. У неё были модные, не продававшиеся в местных магазинах легкие летние платьица пастельных тонов, и каждое с каким-то изыском. Особенно нравилось Коле светло-сиреневое, к которому она надевала красный, заглаженный тоненькими складками (гафрированный) шарфик со скошенными краями, один из которых острым углом спадал на её чуть приоткрытую грудь.
Когда она была поблизости, Коля мог смотреть только на нее. Он смотрел на нее в аудитории, в коридоре университетского корпуса, на улице, когда она шла на занятия, и, наконец, в расположенной через дорогу кафешке, куда она заходила выпить кофе.
Она замечала, что он всё время таращится на неё, и сначала делала вид, что это её не касается. Но постепенно её безразличие стало сменяться любопытством, и при встрече их взглядов, в глазах и в уголках губ девушки появлялись признаки легкой, сдерживаемой улыбки.
Но по-настоящему она заинтересовалась юным абитуриентом после того, как он сделал несколько переводов на русский язык стихотворений Поля Верлена из поэтического сборника, который «француженка» предлагала абитуриентам читать вслух для развития техники чтения. «Это лучший из переводов, которые делали наши студенты», ― сказала она и впервые улыбнулась ему во весь рот.
После занятий он подошел к ней, якобы, уточнить одну строку в сделанном переводе, и, набравшись духу, спросил:
― У вас сегодня ещё есть занятия?
― А что? ― от неожиданности насторожилась она.
― Я получил небольшой гонорар за публикацию в журнале нескольких моих стихотворений и по этому поводу хотел бы пригласить вас в кафе, ― выпалил он заранее заготовленную и хорошо заученную фразу.
Колины стихи действительно опубликовали в областном журнале, и он на самом деле получил небольшой гонорар, но не на днях, а ещё весной. Тем не менее, у него было семнадцать рублей из разбитой утром керамической копилки.
― Вот как! ― с ещё большим любопытством посмотрела на него Марина Сергеевна. ― Ну-у… даже не знаю, ― вдруг смутилась она.
― Пожалуйста, ― попросил он.
― Хорошо, ― после короткой паузы решительно сказала она. ― Пойдёмте! А куда?..
Коля знал уютное кафе (не забегаловку вроде той, что через дорогу), расположенное за два квартала от университета. Туда они и направились. По дороге Коля говорил об истории, живописи, литературе, о французском языке, о том, что у Марины Сергеевны красивые платья, которые, как оказалось, она шила сама. Он говорил, не переставая, боясь, что как только он замолчит, она может передумать и уйти с полдороги. Но даже, когда все темы иссякли, она не ушла. А стала расспрашивать Колю о нём, о его стихотворениях, и разговор как-то наладился сам собой, продолжаясь потом и за столиком в кафе, где Марина Сергеевна наотрез отказалась от дорогих блюд, согласившись лишь на кофе и десерт. Коля боялся, что будет чувствовать себя неуверенно и выглядеть неловко. Но оказалось, что с Мариной Сергеевной было легко и свободно. Более того, её присутствие окрыляло его, делало решительнее и находчивее.
Выяснилось, что Марина Сергеевна ездила на стажировку во Францию, и могла рассказать много интересного об этой привлекательной стране, известной Коле по произведениям Дюма, Золя, Гюго и других французских классиков. Некоторые описания Парижа он помнил почти наизусть.
Они просидели вместе не меньше часа, потом она вдруг заторопилась, и Коля проводил её до самого дома. На прощанье она подала ему гладкую теплую ладошку, и он на несколько секунд задержал её в своих руках. Марина Сергеевна посмотрела на него долгим испытывающим взглядом и едва заметно, будто украдкой, улыбнулась. Наверно, он показался ей забавным. И все же, возвращаясь к себе, Коля был счастлив, как никогда.
Очередное занятие французским было через день, и после него Коля не нашел ничего лучшего, как снова пригласить Марину Сергеевну в кафе.
― Знаете, ― улыбнулась она, глядя ему прямо в глаза, ― я не думаю, что вы получили настолько большой гонорар, чтобы каждый день приглашать меня в кафе. Поэтому давайте сегодня я вас приглашу на ужин, или, точнее, на полдник.
И они направились к ней, в маленькую однокомнатную квартирку, которую она снимала недалеко от главного университетского корпуса.
Когда тихо щёлкнул ключ в замочной скважине, и дверь мягко отворилась, пропуская его в узкую, полутёмную прихожую, Коля вдруг стал страшно волноваться, его одолевала необоримая внутренняя дрожь, и язык отказывался повиноваться. Марина Сергеевна, словно чувствуя его состояние, украдкой поглядывала на него.
Её комната оказалась очень уютной. Всюду висели изящные занавески с какими-то бантиками, оборочками, всё было обустроено так ладно, аккуратно и со вкусом. На стенах расположились репродукции с известных картин французских импрессионистов, например «Кафе-терраса в Арле», поражавшая Колю своими большими, мохнатыми, как снежинки, звездами. На круглом столе стояли красные цветы в высокой тонкой вазе, и лежало несколько французских журналов, один из которых был раскрыт. В нём было много ярких фотографий с интерьерами больших красивых комнат. Другой журнал изобиловал видами Парижа. А третий открылся на странице, которую полностью занимала фотография молодой рыжеволосой женщины в кружевном белье, минимально прикрывавшем интимные места.
― Это порножурнал? ― несмело полюбопытствовал Коля, чувствуя, что краснеет.
― А женщина в трусиках ― это уже порно? ― рассмеялась Марина Сергеевна.
― Ну, не знаю. У нас таких нет.
― У нас много чего нет, ― сказала она, отодвигая журналы и ставя на стол поднос с кофейными приборами.
Они снова говорили на разные увлекательные темы, и Коле порой начинало казаться, что всего этого не может быть, что это ему только снится, и, как часто бывает, вот-вот он проснётся на самом интересном месте, чтобы окончательно убедиться, что в действительности ничего этого нет.
― Знаете, Коля, раз уж у нас с вами сложились такие… ну, приятельские, что ли, отношения, давайте будем говорить друг другу «ты», ― предложила Марина Сергеевна, когда они стали пить кофе из маленьких бордовых чашечек.
― Давайте!.. То есть давай! ― обрадовался Коля, словно давно ждал этого момента.
― Но только не в университете, ― спохватившись, добавила она.
― Конечно-конечно…
― Отметим это событие, ― полувопросительно сказала Марина и принесла из кухни бутылочку «Алиготе».
В бокалы полилась душистая жидкость цвета бледного янтаря. Они выпили, закусывая вино шоколадом и краснобокими яблоками. Коля слегка расслабился, напряжение начало понемногу проходить, и он стал говорить об импрессионистах, репродукции которых были у него перед глазами, потом об Элюаре и Верлене, потом снова об импрессионистах. Она слушала внимательно, и смотрела на него с интересом, даже с любопытством. Потом, кажется, после третьего фужера он снова стал расспрашивать её о Франции. Она сначала рассказывала сдержанно и как бы не очень охотно, но потом всё более и более увлеченно и эмоционально.
― Хочешь посмотреть виды Парижа? ― спросила она, протягивая ему журнал.
― Да, но ты мне расскажешь обо всём этом?
― Тогда садись поближе, ― сказала она, забирая журнал обратно и усаживаясь с ним на диван.
Они сидели очень близко друг к другу ― плечо к плечу, коленка к коленке, и она говорила о Париже. Он помогал ей перелистывать насыщенных цветов глянцевые страницы, каждый раз как бы невзначай касаясь её пальцев.
Когда журнал закончился, они продолжали сидеть так же близко, и её пышные каштановые волосы, едва уловимо пахнувшие какими-то цветами или травами, щекотно касались его лица.
Она, кажется, хотела как-то прервать возникшую паузу ― глубоко вздохнула, попыталась что-то сказать, но в этот миг взгляды их встретились и застыли.
― Скажи «сюбордоне», ― неожиданно попросил он.
― Зачем? ― удивилась она.
― Ну, пожалуйста. Мне так нравится, как ты это произносишь.
― Ну, хорошо: «сюбордоне».
― Не так, медленнее, ― снова попросил он.
― «Сю…» ― начала было она, собирая губы в трубочку.
В это время он быстро коснулся губами ее рта и уже не мог от него оторваться.
Сдерживавшая его ранее внутренняя преграда обрушилась, и он больше не чувствовал того стеснения и напряжения, которое возникло у него вначале. На какое-то мгновение он даже ощутил Марину, как некое продолжение самого себя, и это было странное, но очень приятное ощущение.
― Ну, вот, ― смеясь, сказала она, когда они остановились, чтобы отдышаться. ― Ты, оказывается не такой ребёнок, каким умеешь казаться. Он прильнул к её быстро высвобождаемой из одежды нежно-белой груди, и Марина, обеими руками крепко прижав его голову к себе, конвульсивно откинулась на спину. Журнал с видами Парижа, шурша страницами, полетел на пол.
― Не спеши, никто не отнимет, ― прошептала она.
С её незагорелых, покрывшихся гусиной кожей бёдер, медленно сползала невесомая ткань сиреневого платья. Пространство и время слились воедино и канули в бездну, и в Колиной памяти навсегда остались Маринины растрепанные мягкие волосы, ярко очерченный полуоткрытый рот и затуманенный синий взгляд, убегающий в никуда.
Они лежали, разбитые обездвиживающей негой, на какое-то время потерявшие ощущение реальности, и Коля, глядя на задёрнутую перед окном кремовую занавеску, на которой маячили тусклые тени раскидистых веток, думал о том, что это, наверное, и есть тот момент, который хотелось бы продлевать бесконечно. Тишину нарушило неожиданно возникшее мерное шуршание. Коля не сразу понял, откуда оно взялось.
― Дождик, ― сказала ожившая Марина, подхватившись с дивана и, не одеваясь, быстро и неслышно скользнула к окну. Слегка отодвинув штору и приоткрыв оконную раму, она посмотрела на улицу. ― Как хорошо! Свежо, и зелень так пахнет!
Девушка стояла у окна, совершенно обнаженная, и зыбкий, видимо просачивавшийся сквозь слой облаков солнечный свет, окутывал ее матово-желтой дымкой, плавно обтекая все ее выпуклости и впадинки. Глядя на Марину, Коля пожалел, что он не художник, и не может запечатлеть эту потрясающе красивую женщину на полотне, и ему оставалось только смотреть на неё, не отрываясь, чтобы навсегда в мельчайших подробностях сохранить это мгновение в своей памяти.
Потом они встречались на её квартире каждые два-три дня.
― Скажи «сюбордоне», ― просил Коля.
― Сю-бор-до-не, ― не без удовольствия, растягивая каждый слог и мило гроссируя на французский манер, говорила Марина, и они, сплетаясь в единое целое, обрушивались на жалобно поскрипывавший диван, или в большое оранжевое кресло у стены, или прямо на лежавшую посреди комнаты красную ковровую дорожку.
Это слово ― «сюбордоне» ― приобрело для них смысл, не имеющий ничего общего с его словарным переводом, и превратилось в некое заклинание, в золотой ключик, открывавший волшебную шкатулку, из которой исходило поглощавшее все вокруг магическое сияние.
Но вскоре Коля начал ощущать, что между ними происходит какое-то охлаждение. В общем, всё было как и прежде, но Марина иногда смотрела на него так, будто хотела что-то сказать и не решалась. Сначала он старался гнать от себя грустные мысли ― ведь всё было так здорово, как совсем недавно он себе даже и помыслить не мог, и ему хотелось сохранить всё, как есть. Но чутьё снова и снова подсказывало ему, что долго так продолжаться не будет.
Очередным вечером их встречи лил серый прохладный дождь. Небо было тяжёлым, беспросветным, и всё это значительно усиливало дурное предчувствие. Тем вечером он был не в настроении, и Марина быстро заметила это.
― Что-нибудь случилось? ― допытывалась она.
― Нет, ничего, ― отговаривался он, вымучивая улыбку.
― Ну, я же вижу, что что-то не так.
― Я ведь сказал, что всё нормально, ― говорил он, чувствуя, как начинает деревенеть его лицо.
― Ну, вот и хорошо, расслабься. Скажи «сю-бор-до-не».
― У меня так не получится.
― А ты постарайся. Напрасно, что ли, проходят наши занятия?
― Сюбордоне, ― неуверенно сказал он…
А следующая встреча была последней. На этот раз грустное настроение было у неё, и Коле никак не удавалось его развеять. Она была задумчивой и как будто в чём-то виноватой.
― Скажи «сюбордоне», ― просил он, надеясь, что это разом решит проблему.
Она слегка улыбнулась, посмотрела ему в глаза и отрицательно покачала головой.
― Ну, пожалуйста, ― не унимался он.
И снова отрицательный жест.
― М-да, на этот раз точно что-то случилось, ― догадался он.
Она кивнула положительно.
― А что?
― Ничего особенного, просто мне пора входить замуж, рожать детей, словом, обзаводиться семьей. Я ведь уже девушка взрослая.
― Ну, вот и выходи за меня, ― вырвалось у Коли, который вдруг оторопел от им же сказанного.
Марина прыснула со смеху.
― Ну вот, сказал ― и сам испугался. Извини, Коля, но все-таки ты ещё просто мальчик. Да и ни к чему тебе это. Тебе учиться надо, оканчивать университет, получать диплом, ― полушутливым тоном сказала она, почти дословно повторяя слова, которые ему не раз говорил отец. ― Так что замуж я выйду не за тебя. Да и подготовительные курсы уже закончились…
И Коля понял, что чудесное заклинание утратило силу, и волшебная шкатулочка закрылась на замок.
Тот вечер был тихим и светлым. Коля, не спеша, шёл по улице, вдоль красноглазых от закатного зарева домов и убеждал себя, что ничего страшного не произошло. В конце концов, всего этого могло не быть вообще! А всё хорошее рано или поздно заканчивается. И потому надо не злиться, не обижаться и не грустить, а радоваться тому, что всё это было, что эти вечера, может быть, станут одной из самых ярких, самых замечательных страниц его жизни и навсегда останутся с ним в его ощущениях и воспоминаниях.
* * *
― Подготовительные курсы явно пошли тебе на пользу, ― сказал отец, когда узнал, что они закончились. ― По-моему, ты стал как-то серьёзнее, я бы даже сказал ― взрослее. А то проболтался бы бессмысленно по улице с местными пацанами и девчонками, а потом наполучал бы троек на экзаменах. А с тройками в университет не поступишь.
― Да, папа, ― согласился Коля. ― Это были очень хорошие курсы.
В университет тем летом Коля не поступил ― нужных баллов не добрал, и осенью отправился в армию. После демобилизации, став студентом первого курса, он все время надеялся встретить Марину в университете, и даже стал искать ее, сам не зная зачем. Случайно наткнулся на третьекурсницу, в которой узнал абитуриентку с тех давних подготовительных курсов. Не удержался, спросил её о Марине. Та хитро взглянула на него, словно знала что-то, чего другим знать не положено, а потом рассказала. Оказывается, у Марины в университете были проблемы из-за ее независимого характера. И на практике во Франции она позволяла себе общаться с иностранцами без разрешения ответственных лиц и высказываться могла неосторожно, и журналы сомнительного содержания предлагала студентам для перевода, и вообще всем своим внешним видом, образом жизни и манерами не соответствовала моральному облику преподавателя советского вуза. Словом, из университета ей пришлось уйти, а куда ― никто не знает. Вышла ли она тогда замуж, Коле тоже узнать не удалось.
По воле случая французский язык в Колиной группе проходил в той же аудитории. На занятии, утомлённый ночной разгрузкой вагонов на станции, где Коля с друзьями частенько подрабатывал, он, опустив голову на ладони, тихонько уснул. И под звучание французского языка привиделось ему что-то светлое, теплое и трогательное.
«Пропозисьон сюбордоне», ― прозвучало сквозь сон, и при этих словах ёкнуло в груди. Коля, встрепенувшись, посмотрел на преподавателя ― строгого вида женщину лет тридцати. Она была довольно симпатичной. Но, увы, её «сюбордоне» звучало совсем иначе. И Коля понял, что это уже совсем другое слово, в зависимости от написания означающее «подчиненный» или «подчиненная», а в грамматике ― «придаточное предложение». И ничего более.
Одинокая женщина на пустынном пляже
ФРАНЦУЖЕНКА
Это было замечательное лето. Помимо обычных прелестей яркой солнечной поры, оно принесло ощущение свободы, ожидание значительных перемен, наступления какой-то новой, многообещающей жизни.
Коля подал документы на поступление в университет, и теперь надо было тщательно готовиться к экзаменам. Он честно пытался заниматься. Но едва спадала полуденная жара, и день начинал клониться к вечеру, его манила улица с её многочисленными соблазнами, друзьями и подружками, купаниями в пруду, пением под гитару и прочим привычным и незамысловатым времяпрепровождением. После наступления темноты в парке оживала танцплощадка, звуки которой доносились до двора Колиного дома. И Коля не выдерживал. А утром ужасно хотелось спать.
«Ты смотри, с девицами не балуй», ― назидательно говорил Коле отец, ― помни, что тебе ещё учиться надо, диплом получать». А однажды, прочитав в газете объявление о работе при университете месячных подготовительных курсов, отец стал настаивать: «Пошёл бы ты на эти курсы. Будешь при деле и с помощью университетских преподавателей как следует подготовишься к поступлению». Коля согласился.
Курсы действительно были не лишними, заодно можно было поближе познакомиться с университетом, с его большими гулкими аудиториями, с новыми людьми. Особенно понравились занятия по французскому языку.
Среди абитуриентов «французов» оказалось немного, гораздо меньше, чем «немцев» или «англичан», а потому группа у них была маленькой, и это давало возможность преподавателю работать с каждым. Но самое главное ― преподавателем была молодая девушка, наверное, недавно окончившая университет. И было что-то притягательное в её стройной со всеми округлостями, придающими женственность фигуре; в её пышных каштановых волосах, ярких от природы губах, а самое главное ― в мягком, завораживающем голосе. Звали девушку Марина Сергеевна, но абитуриенты между собой называли ее просто ― француженка.
― Сегодня мы с вами рассмотрим «proposition subordonee», ― говорила Марина Сергеевна, на слоге «сю» вытягивая губы трубочкой и мягко гроссируя звук «р». И эта выразительная артикуляция, это сюсюкающе-мурлыкающее «сюбордоне» очаровывали Колю.
Вообще Марина Сергеевна была особенной. И одевалась не так, как большинство советских девушек. У неё были модные, не продававшиеся в местных магазинах легкие летние платьица пастельных тонов, и каждое с каким-то изыском. Особенно нравилось Коле светло-сиреневое, к которому она надевала красный, заглаженный тоненькими складками (гафрированный) шарфик со скошенными краями, один из которых острым углом спадал на её чуть приоткрытую грудь.
Когда она была поблизости, Коля мог смотреть только на нее. Он смотрел на нее в аудитории, в коридоре университетского корпуса, на улице, когда она шла на занятия, и, наконец, в расположенной через дорогу кафешке, куда она заходила выпить кофе.
Она замечала, что он всё время таращится на неё, и сначала делала вид, что это её не касается. Но постепенно её безразличие стало сменяться любопытством, и при встрече их взглядов, в глазах и в уголках губ девушки появлялись признаки легкой, сдерживаемой улыбки.
Но по-настоящему она заинтересовалась юным абитуриентом после того, как он сделал несколько переводов на русский язык стихотворений Поля Верлена из поэтического сборника, который «француженка» предлагала абитуриентам читать вслух для развития техники чтения. «Это лучший из переводов, которые делали наши студенты», ― сказала она и впервые улыбнулась ему во весь рот.
После занятий он подошел к ней, якобы, уточнить одну строку в сделанном переводе, и, набравшись духу, спросил:
― У вас сегодня ещё есть занятия?
― А что? ― от неожиданности насторожилась она.
― Я получил небольшой гонорар за публикацию в журнале нескольких моих стихотворений и по этому поводу хотел бы пригласить вас в кафе, ― выпалил он заранее заготовленную и хорошо заученную фразу.
Колины стихи действительно опубликовали в областном журнале, и он на самом деле получил небольшой гонорар, но не на днях, а ещё весной. Тем не менее, у него было семнадцать рублей из разбитой утром керамической копилки.
― Вот как! ― с ещё большим любопытством посмотрела на него Марина Сергеевна. ― Ну-у… даже не знаю, ― вдруг смутилась она.
― Пожалуйста, ― попросил он.
― Хорошо, ― после короткой паузы решительно сказала она. ― Пойдёмте! А куда?..
Коля знал уютное кафе (не забегаловку вроде той, что через дорогу), расположенное за два квартала от университета. Туда они и направились. По дороге Коля говорил об истории, живописи, литературе, о французском языке, о том, что у Марины Сергеевны красивые платья, которые, как оказалось, она шила сама. Он говорил, не переставая, боясь, что как только он замолчит, она может передумать и уйти с полдороги. Но даже, когда все темы иссякли, она не ушла. А стала расспрашивать Колю о нём, о его стихотворениях, и разговор как-то наладился сам собой, продолжаясь потом и за столиком в кафе, где Марина Сергеевна наотрез отказалась от дорогих блюд, согласившись лишь на кофе и десерт. Коля боялся, что будет чувствовать себя неуверенно и выглядеть неловко. Но оказалось, что с Мариной Сергеевной было легко и свободно. Более того, её присутствие окрыляло его, делало решительнее и находчивее.
Выяснилось, что Марина Сергеевна ездила на стажировку во Францию, и могла рассказать много интересного об этой привлекательной стране, известной Коле по произведениям Дюма, Золя, Гюго и других французских классиков. Некоторые описания Парижа он помнил почти наизусть.
Они просидели вместе не меньше часа, потом она вдруг заторопилась, и Коля проводил её до самого дома. На прощанье она подала ему гладкую теплую ладошку, и он на несколько секунд задержал её в своих руках. Марина Сергеевна посмотрела на него долгим испытывающим взглядом и едва заметно, будто украдкой, улыбнулась. Наверно, он показался ей забавным. И все же, возвращаясь к себе, Коля был счастлив, как никогда.
Очередное занятие французским было через день, и после него Коля не нашел ничего лучшего, как снова пригласить Марину Сергеевну в кафе.
― Знаете, ― улыбнулась она, глядя ему прямо в глаза, ― я не думаю, что вы получили настолько большой гонорар, чтобы каждый день приглашать меня в кафе. Поэтому давайте сегодня я вас приглашу на ужин, или, точнее, на полдник.
И они направились к ней, в маленькую однокомнатную квартирку, которую она снимала недалеко от главного университетского корпуса.
Когда тихо щёлкнул ключ в замочной скважине, и дверь мягко отворилась, пропуская его в узкую, полутёмную прихожую, Коля вдруг стал страшно волноваться, его одолевала необоримая внутренняя дрожь, и язык отказывался повиноваться. Марина Сергеевна, словно чувствуя его состояние, украдкой поглядывала на него.
Её комната оказалась очень уютной. Всюду висели изящные занавески с какими-то бантиками, оборочками, всё было обустроено так ладно, аккуратно и со вкусом. На стенах расположились репродукции с известных картин французских импрессионистов, например «Кафе-терраса в Арле», поражавшая Колю своими большими, мохнатыми, как снежинки, звездами. На круглом столе стояли красные цветы в высокой тонкой вазе, и лежало несколько французских журналов, один из которых был раскрыт. В нём было много ярких фотографий с интерьерами больших красивых комнат. Другой журнал изобиловал видами Парижа. А третий открылся на странице, которую полностью занимала фотография молодой рыжеволосой женщины в кружевном белье, минимально прикрывавшем интимные места.
― Это порножурнал? ― несмело полюбопытствовал Коля, чувствуя, что краснеет.
― А женщина в трусиках ― это уже порно? ― рассмеялась Марина Сергеевна.
― Ну, не знаю. У нас таких нет.
― У нас много чего нет, ― сказала она, отодвигая журналы и ставя на стол поднос с кофейными приборами.
Они снова говорили на разные увлекательные темы, и Коле порой начинало казаться, что всего этого не может быть, что это ему только снится, и, как часто бывает, вот-вот он проснётся на самом интересном месте, чтобы окончательно убедиться, что в действительности ничего этого нет.
― Знаете, Коля, раз уж у нас с вами сложились такие… ну, приятельские, что ли, отношения, давайте будем говорить друг другу «ты», ― предложила Марина Сергеевна, когда они стали пить кофе из маленьких бордовых чашечек.
― Давайте!.. То есть давай! ― обрадовался Коля, словно давно ждал этого момента.
― Но только не в университете, ― спохватившись, добавила она.
― Конечно-конечно…
― Отметим это событие, ― полувопросительно сказала Марина и принесла из кухни бутылочку «Алиготе».
В бокалы полилась душистая жидкость цвета бледного янтаря. Они выпили, закусывая вино шоколадом и краснобокими яблоками. Коля слегка расслабился, напряжение начало понемногу проходить, и он стал говорить об импрессионистах, репродукции которых были у него перед глазами, потом об Элюаре и Верлене, потом снова об импрессионистах. Она слушала внимательно, и смотрела на него с интересом, даже с любопытством. Потом, кажется, после третьего фужера он снова стал расспрашивать её о Франции. Она сначала рассказывала сдержанно и как бы не очень охотно, но потом всё более и более увлеченно и эмоционально.
― Хочешь посмотреть виды Парижа? ― спросила она, протягивая ему журнал.
― Да, но ты мне расскажешь обо всём этом?
― Тогда садись поближе, ― сказала она, забирая журнал обратно и усаживаясь с ним на диван.
Они сидели очень близко друг к другу ― плечо к плечу, коленка к коленке, и она говорила о Париже. Он помогал ей перелистывать насыщенных цветов глянцевые страницы, каждый раз как бы невзначай касаясь её пальцев.
Когда журнал закончился, они продолжали сидеть так же близко, и её пышные каштановые волосы, едва уловимо пахнувшие какими-то цветами или травами, щекотно касались его лица.
Она, кажется, хотела как-то прервать возникшую паузу ― глубоко вздохнула, попыталась что-то сказать, но в этот миг взгляды их встретились и застыли.
― Скажи «сюбордоне», ― неожиданно попросил он.
― Зачем? ― удивилась она.
― Ну, пожалуйста. Мне так нравится, как ты это произносишь.
― Ну, хорошо: «сюбордоне».
― Не так, медленнее, ― снова попросил он.
― «Сю…» ― начала было она, собирая губы в трубочку.
В это время он быстро коснулся губами ее рта и уже не мог от него оторваться.
Сдерживавшая его ранее внутренняя преграда обрушилась, и он больше не чувствовал того стеснения и напряжения, которое возникло у него вначале. На какое-то мгновение он даже ощутил Марину, как некое продолжение самого себя, и это было странное, но очень приятное ощущение.
― Ну, вот, ― смеясь, сказала она, когда они остановились, чтобы отдышаться. ― Ты, оказывается не такой ребёнок, каким умеешь казаться. Он прильнул к её быстро высвобождаемой из одежды нежно-белой груди, и Марина, обеими руками крепко прижав его голову к себе, конвульсивно откинулась на спину. Журнал с видами Парижа, шурша страницами, полетел на пол.
― Не спеши, никто не отнимет, ― прошептала она.
С её незагорелых, покрывшихся гусиной кожей бёдер, медленно сползала невесомая ткань сиреневого платья. Пространство и время слились воедино и канули в бездну, и в Колиной памяти навсегда остались Маринины растрепанные мягкие волосы, ярко очерченный полуоткрытый рот и затуманенный синий взгляд, убегающий в никуда.
Они лежали, разбитые обездвиживающей негой, на какое-то время потерявшие ощущение реальности, и Коля, глядя на задёрнутую перед окном кремовую занавеску, на которой маячили тусклые тени раскидистых веток, думал о том, что это, наверное, и есть тот момент, который хотелось бы продлевать бесконечно. Тишину нарушило неожиданно возникшее мерное шуршание. Коля не сразу понял, откуда оно взялось.
― Дождик, ― сказала ожившая Марина, подхватившись с дивана и, не одеваясь, быстро и неслышно скользнула к окну. Слегка отодвинув штору и приоткрыв оконную раму, она посмотрела на улицу. ― Как хорошо! Свежо, и зелень так пахнет!
Девушка стояла у окна, совершенно обнаженная, и зыбкий, видимо просачивавшийся сквозь слой облаков солнечный свет, окутывал ее матово-желтой дымкой, плавно обтекая все ее выпуклости и впадинки. Глядя на Марину, Коля пожалел, что он не художник, и не может запечатлеть эту потрясающе красивую женщину на полотне, и ему оставалось только смотреть на неё, не отрываясь, чтобы навсегда в мельчайших подробностях сохранить это мгновение в своей памяти.
Потом они встречались на её квартире каждые два-три дня.
― Скажи «сюбордоне», ― просил Коля.
― Сю-бор-до-не, ― не без удовольствия, растягивая каждый слог и мило гроссируя на французский манер, говорила Марина, и они, сплетаясь в единое целое, обрушивались на жалобно поскрипывавший диван, или в большое оранжевое кресло у стены, или прямо на лежавшую посреди комнаты красную ковровую дорожку.
Это слово ― «сюбордоне» ― приобрело для них смысл, не имеющий ничего общего с его словарным переводом, и превратилось в некое заклинание, в золотой ключик, открывавший волшебную шкатулку, из которой исходило поглощавшее все вокруг магическое сияние.
Но вскоре Коля начал ощущать, что между ними происходит какое-то охлаждение. В общем, всё было как и прежде, но Марина иногда смотрела на него так, будто хотела что-то сказать и не решалась. Сначала он старался гнать от себя грустные мысли ― ведь всё было так здорово, как совсем недавно он себе даже и помыслить не мог, и ему хотелось сохранить всё, как есть. Но чутьё снова и снова подсказывало ему, что долго так продолжаться не будет.
Очередным вечером их встречи лил серый прохладный дождь. Небо было тяжёлым, беспросветным, и всё это значительно усиливало дурное предчувствие. Тем вечером он был не в настроении, и Марина быстро заметила это.
― Что-нибудь случилось? ― допытывалась она.
― Нет, ничего, ― отговаривался он, вымучивая улыбку.
― Ну, я же вижу, что что-то не так.
― Я ведь сказал, что всё нормально, ― говорил он, чувствуя, как начинает деревенеть его лицо.
― Ну, вот и хорошо, расслабься. Скажи «сю-бор-до-не».
― У меня так не получится.
― А ты постарайся. Напрасно, что ли, проходят наши занятия?
― Сюбордоне, ― неуверенно сказал он…
А следующая встреча была последней. На этот раз грустное настроение было у неё, и Коле никак не удавалось его развеять. Она была задумчивой и как будто в чём-то виноватой.
― Скажи «сюбордоне», ― просил он, надеясь, что это разом решит проблему.
Она слегка улыбнулась, посмотрела ему в глаза и отрицательно покачала головой.
― Ну, пожалуйста, ― не унимался он.
И снова отрицательный жест.
― М-да, на этот раз точно что-то случилось, ― догадался он.
Она кивнула положительно.
― А что?
― Ничего особенного, просто мне пора входить замуж, рожать детей, словом, обзаводиться семьей. Я ведь уже девушка взрослая.
― Ну, вот и выходи за меня, ― вырвалось у Коли, который вдруг оторопел от им же сказанного.
Марина прыснула со смеху.
― Ну вот, сказал ― и сам испугался. Извини, Коля, но все-таки ты ещё просто мальчик. Да и ни к чему тебе это. Тебе учиться надо, оканчивать университет, получать диплом, ― полушутливым тоном сказала она, почти дословно повторяя слова, которые ему не раз говорил отец. ― Так что замуж я выйду не за тебя. Да и подготовительные курсы уже закончились…
И Коля понял, что чудесное заклинание утратило силу, и волшебная шкатулочка закрылась на замок.
Тот вечер был тихим и светлым. Коля, не спеша, шёл по улице, вдоль красноглазых от закатного зарева домов и убеждал себя, что ничего страшного не произошло. В конце концов, всего этого могло не быть вообще! А всё хорошее рано или поздно заканчивается. И потому надо не злиться, не обижаться и не грустить, а радоваться тому, что всё это было, что эти вечера, может быть, станут одной из самых ярких, самых замечательных страниц его жизни и навсегда останутся с ним в его ощущениях и воспоминаниях.
* * *
― Подготовительные курсы явно пошли тебе на пользу, ― сказал отец, когда узнал, что они закончились. ― По-моему, ты стал как-то серьёзнее, я бы даже сказал ― взрослее. А то проболтался бы бессмысленно по улице с местными пацанами и девчонками, а потом наполучал бы троек на экзаменах. А с тройками в университет не поступишь.
― Да, папа, ― согласился Коля. ― Это были очень хорошие курсы.
В университет тем летом Коля не поступил ― нужных баллов не добрал, и осенью отправился в армию. После демобилизации, став студентом первого курса, он все время надеялся встретить Марину в университете, и даже стал искать ее, сам не зная зачем. Случайно наткнулся на третьекурсницу, в которой узнал абитуриентку с тех давних подготовительных курсов. Не удержался, спросил её о Марине. Та хитро взглянула на него, словно знала что-то, чего другим знать не положено, а потом рассказала. Оказывается, у Марины в университете были проблемы из-за ее независимого характера. И на практике во Франции она позволяла себе общаться с иностранцами без разрешения ответственных лиц и высказываться могла неосторожно, и журналы сомнительного содержания предлагала студентам для перевода, и вообще всем своим внешним видом, образом жизни и манерами не соответствовала моральному облику преподавателя советского вуза. Словом, из университета ей пришлось уйти, а куда ― никто не знает. Вышла ли она тогда замуж, Коле тоже узнать не удалось.
По воле случая французский язык в Колиной группе проходил в той же аудитории. На занятии, утомлённый ночной разгрузкой вагонов на станции, где Коля с друзьями частенько подрабатывал, он, опустив голову на ладони, тихонько уснул. И под звучание французского языка привиделось ему что-то светлое, теплое и трогательное.
«Пропозисьон сюбордоне», ― прозвучало сквозь сон, и при этих словах ёкнуло в груди. Коля, встрепенувшись, посмотрел на преподавателя ― строгого вида женщину лет тридцати. Она была довольно симпатичной. Но, увы, её «сюбордоне» звучало совсем иначе. И Коля понял, что это уже совсем другое слово, в зависимости от написания означающее «подчиненный» или «подчиненная», а в грамматике ― «придаточное предложение». И ничего более.