ББК 76.02
М 23
М 23 Мандрика Ю. Л. Цензура поэтики и поэтика цензуры: коллекция сведений о сибирской частной печати конца XIX — начала XX в. в жанре patchword / Юрий Мандрика. — Тюмень: Мандр и Ка, 2013. — Ч. I: Цензура поэтики и… — 300 с.

Становление института цензуры в провинциальной России конца XIX — начала XX в. происходило несколько иначе, нежели в центральных губерниях империи. В цензурном законодательстве не был предусмотрен механизм реализации надзора над печатью в тех местах, где не было даже отдельного цензора. Данная проблема надолго лишила возможности многие территории иметь местные повременные издания.

С появлением губернских ведомостей у местной власти появилась практика надзора над казенной печатью через чиновников (профессоров) образовательных учреждений. Однако даже оплата за произведенные работы не способствовала расширению репертуара провинциальных изданий: губернские власти не очень охотно шли на бесконтрольное расширение зоны гласности. И лишь с 1882 г., когда в обязанность вице-губернаторам вменили административную цензуру, что, по сути, привело к государственной политике отчуждения права собственности на право издания с соредакторством в нем представителя органа власти, в Сибири сеть частной периодики начала расширяться. Отсутствие государственного финансирования законодательных решений привело к новым денежным изъятиям у издателей, но не в виде налогов: в последнее время обнаружено несколько документальных подтверждений о содержании административных цензоров за счет редакций. Там, где это случалось, чувствовалась не только неэффективность государственных мер по противодействию вредным идеологическим течениям, но и происходила коррумпированность чиновников. О других негативных последствиях денежных отношений между цензором и изданием, таких как дозированность во всем спектре печатного слова, и говорить нечего.

Административный цензор, по сути, всегда был заложником своего чиновничьего кресла и того издателя, который, с одной стороны, оплачивал надзор над прессой, а с другой — вынужден был соблюдать законность, не забывая о читателе.


Юрий Мандрика


Цензура поэтики
и
поэтика цензуры

Коллекция сведений о сибирской частной печати
конца XIX — начала XX в. в жанре patchword

Часть I

Тюмень

Мандр и Ка

2013


Вместо посвящения

Первые уроки самоцензуры мне преподали мои родители — Мария Федоровна, имевшая полтора класса образования, и Лука Павлович, посещавший школьные занятия целых два года… Их ученость осложнена была мудростью, помогавшей нашей многодетной семье выжить в селе, через которое дважды прокатывалась линия фронта.

Ежегодно, когда вся страна готовилась к празднику Победы, жителей не только нашего села, но и всех окружающих это вроде бы и не касалось. Просто в верхах еще не определились: как относиться к тем, кто оставался под немцами. Отец, мобилизованный в отряд ополчения, на вооружении которого было три винтовки на тысячу бойцов в домашней обувке, практически в первые дни войны попал в немецкий плен вместе с сотнями себе подобных. В сорок втором к проходной лагеря, где находился будущий мой отец, пришел неизвестный гражданин, сказал, что Лука — его сын… Тому поверили без всяких документов. Так в дом моей мамы вернулся муж…

Это была запретная тема. В школе нас учили патриотизму, рассказывали о мужестве наших солдат на фронтах Великой Отечественной, говорили о подвиге Александра Матросова… А бабье радио деревенской улицы вещало совсем о другом.

Рыжий из соседнего села был немецким «выблядком». Учительницу русского и литературы ученики вообще обзывали «фашистской подстилкой», хотя и была она женой директора школы. А Иван, проходивший всю оккупацию в полицейской форме, оказался в руководящем звене колхоза: он бригадирил, демонстрируя к тому же ордена за участие в «священной». И не дай бог было попасться ему на глаза кому-нибудь из пастухов с личной коровенкой где-нибудь на лугу, начинавшемуся сразу с последним колышком домашнего огорода… Иван все время был на коне и с нагайкой в руках…

Из рассказа деда Гриши Литвиненка я узнал, что отец отбывал наказание в Севвостлаге за некий совершенно мифический проступок. А пропавшего в те же тридцатые его брата Михаила семья не искала даже в конце 60-х гг. XX века. Страх разъел генетику рассудительных отношений, существовавших между родственниками. Правила поведения никто не писал, их формулировали по ходу жизни. У каждого была своя планка чувства самосохранения…

Колхозные поля ежегодно засевались зерновыми, затем всем селом дружно собирали урожаи, чаще всего обильные. Уже третьеклассником участвовал, как и многие мои сверстники, в этой «битве» за хлеб. Но чтобы он появился в семье на столе, ходили пешком за десять километров в город и помалкивали о цене такой булки, отпускаемой в порядке живой очереди по одной в руки. И молчали. Разве что рассказывали анекдоты о королеве полей, которую так любил Никита Сергеевич…

Это случилось после гранинского «Зубра». Критик В. Бондаренко в своей статье ставил вопрос ребром: или мы чего-то не знаем о войне, или мы жертвы сталинской пропаганды. И вот тогда я срочно помчался к маме в село: «Расскажи, какая она, правда…»

Моя старшая сестра появилась в сорок третьем. Мама рожала ее дома, как и последующих моих брата и сестру, а потом и меня. Буквально на третий день после появления на свет Ольги полицейский записал двадцатидвухлетнюю Марию Федоровну в список для отправки на работу в Германию. Соседи посоветовали маме пожаловаться на его действия в городскую управу… Полицейского повесили на майдане за дискредитацию существующей власти.

…Мы с мамой дружили. И как-то в минуты откровений она рассказала про тот день, когда пришел в дом советский освободитель с автоматом в руках и пытался выпроводить единственного мужчину, чтобы тот ему не мешал… Я понимал, что мама, рассказывая эту историю, избавлялась от груза, висевшего у нее на душе всю жизнь…

Мой единокровный брат Саша, ныне покойный, буквально перед самой смертью повествовал историю возвращения наших. В их землянку ворвался солдат с гранатой в руках и забрал всю еду: «Я до сих пор помню, как орал, что сам люблю сахар». Под немцами, даже в землянке, они не знали проблем со сладким…

Все остальное о войне я, как и все мои современники, знал из учебника истории и художественной литературы. А громадный мемориал с танками и артиллерийскими пушками, выстроенный на добром десятке гектаров плодороднейшей земли, на котором бы поместилось еще одно село, был скорее памятником нашей глиняной избушке, выстроенной еще в конце войны. В одной комнате жили и отец с матерью, и нас пятеро. В другой лет пятнадцать держали зимой нашу кормилицу, корову, которая помогала пахать огород и вместо лошади таскала за собой телегу с дровишками для печи. И лишь потом эта комната стала кухней…

Обо всем, что позже услышал от мамы и брата о войне, долгое время можно было обсуждать разве что в кругу очень близких. Вряд ли это была самоцензура. Скорее всего, невозможность публичного обсуждения личного военного опыта можно назвать деревенской политкорректностью (хотите — модерацией).

А может, в таком разговоре не было нужды? Мы подрастали и видели проблему в другом: в родительском доме, окруженном бесчисленными «победительскими» памятниками, заслонившими очи власти на жизнь народа, дети чувствовали себя лишними. И старались побыстрее вырасти, чтобы выдрать свои корни, в надежде, что вместе с этим покончат с отрицательным опытом своих предков. Шла колонизация своей же страны людьми перекати-поле… А об остальном мы знали из советских газет, от чтения которых могла случиться язва желудка…

Так жила вся страна Советов, воображая себя одной большой дружной семьей… Хуже всего, что опыт такой жизни стал для многих повседневной практикой.

…Попытку разобраться с опытом публичного общения прадедов, живших при ином строе, который советские идеологи целенаправленно поносили, я и
посвящаю своим родителям…


Вместо предисловия

Данная книга почему-то напоминает мне капусту, попавшую на кухню мудрой домохозяйке. Верхние листочки, особенно те, которые поистрепались от частого прикосновения людей и разных куриц, кухарка отдаст на съедение кроликам. Целенькие — пустит на салат или покрошит в борщ. А любителям деликатесов достанется, конечно, кочерыжка. Хотя может быть и совсем по-другому. Любитель капусты, притащив домой кочан, как-то сразу поймет, что овощ не удался: не вовремя посадили, огородник плохо поливал водой, отдавая предпочтение навозу. От этого плод сгорел изнутри, засох на корню, и лучшее ему место, конечно, в помойном ведре…

Тема для автора была нова, и ее сюжетную линию он развивал по накатанной, в виде римейка фильмов, идущих на RenTV после полуночи, с нашлепкой титра «Для взрослых». Два героя — мужчина и женщина — в своей самой интереснейшей функции. А чтобы динамика сюжета не исчезала, автор разворачивал ход событий хронологически, как журналистское расследование в жанре провокации, пытаясь иногда и сам понять, не одолевают ли его параноические мысли? В процессе селекции появлялось много деталей, сложно вписывавшихся в генетику капусты. Ассоциативные связи, тянувшиеся по разным линиям, — овощ, удоборение, питательная влага, — прятались заботливо под нижние листочки. Но автор все равно боялся потерять всякую подхваченную на пути познания мелочь, которая могла стать для снобов деталью дизайна для взращиваемого растения. Хотя на кухне рачительной хозяйки, умеющей готовить бигус даже из топора, такой антураж мог выполнять роль какой-нибудь очень экзотической приправы.
Автор, человек сугубо книжный, мало знающий реальную жизнь, выбирая главное действующее лицо, решил украсть прием у мастера. В повести Лилли Промет «Кто распространяет анекдоты?» краткое нравоучительное повествование и было сквозным героем. А почему бы и мне, — решил пишущий эти строки, — не пойти тем же путем? Почему бы не позволить этой вульгарной девке, носившей долгое время обворожительное имя Цензура, не затеять любовную игру с современным читателем, особенно таким, кто не прочь пофлиртовать? Даже если легкомысленный со временем и не заметит, что эта модная особь давно трансформировалась и уже не мадемуазель, и даже не мадам. И у нее давно новое имя — Уровень Доступа[1], который всех манит к себе… Все жаждут иметь к нему хотя бы какое-то отношение, несмотря на свой возраст.

Писать книгу о трансформере — вещь неблагодарная. Приходится все время торопиться, дабы не всплывали новые подробности из жизни второстепенных героев, на фоне которых Цензура-пра-прапра… бабушка выглядит просто богиней. Во всех смыслах.

Выстраивая из большой коллекции списков архивных документов концепцию функционирования провинциальной цензуры конца XIX — начала XX века, автор этих строк понимает ее небезупречность[2], то тем не менее надеется, что читатель постарается с некоей предвзятостью отнестись к сложившемуся сюжету, найдет аппендиксы тупикового развития нарратива, подскажет пути его решения с помощью других фактов.

В следующей своей версии книга будет дополнена всеми замечаниями с обязательным указанием их авторов. Буду рад любому читателю и готов откликнуться на зов каждого pdf-файлом книги.

До встречи на мэйле: lukitsch_mandr@mail.ru

Ю. Мандрика


Часть I


Цензура поэтики
и…

Я не знаю, как делается история; но знаю, как она пишется. А пишется она так, как пишутся суздальские картины. Для моего земляка, суздальца-художника, самое важное — нарисовать главную фигуру в картине. И действительно, он блестящим образом исполняет эту главную свою задачу. На величественно-белом коне, с гордо откинутой назад головой, полной надменного сознания своей цивилизующей миссии, стоит герой среди обожающей его (что, впрочем, только предполагается) толпы, гордо указывая ей неизвестно куда (на врагов культуры, вероятно), и под ним в облаках реет и плывет зоркий орел. Остальное все легко: обмакнул художник кисть в бакан, вышли синие мундиры; обмакнул ее в сурик — красные воротнички, обмакнул в свинцовые белила — белые брюки, и т. д. Картина готова, величественная картина грандиозного экономического предприятия… то бишь грандиозная батальная картина, хотел я сказать…

[Николаев П. Ф.] Верхоленск, 18 июля
// Сибирь. 1876. 18 июля, № 29.
С. 2–3. ― П. Н. ―
Иногородние новости.



Условные сокращения

ГАИркО — Гос. арх. Иркутской обл.
ГАРФ — Гос. арх. Российской Федерации (г. Москва)
ГАСмолО — Гос. арх. Смоленской обл.
ГАТоб — Гос. арх. в г. Тобольске
ГАТомО — Гос. арх. Томской обл.
ГЛМ, ОРФ — Гос. литературный музей, отд. рукописных фондов (г. Москва)
губ. вед. — губернские ведомости[3]
ГУВС — Гл. управление Восточной Сибири (г. Иркутск)
ГУЗС — Гл. управление Западной Сибири (г. Омск)
ГУДП — Гл. управление по делам печати (г. Санкт-Петербург)
ГУЦ — Гл. управление цензуры
д-во — делопроизводство
ДП — департамент полиции
ЕИВ — Его Императорское Величество
ИДР РАН, АВ — Институт др. рукописей РАН, арх. востоковедения (г. Санкт-Петербург)
ИРГО — Императорское Русское географическое общество
ИРЛИ, ОР — Институт русской литературы, отд. рукописей (г. Санкт-Петербург)
ИсАОмскО — Ист. арх. Омской обл.
К. — картон
МВД — Министерство внутренних дел
МЦК — Московский цензурный комитет
ОЦ — особо ценное
ПСЗРИ — полн. собр. законов Российской империи
Р. — рубрикатор
РГАЛИ — Российский гос. арх. литературы и искусства (г. Москва)
РГБ, НИОР — Российская гос. б-ка, науч. — исслед. отд. рукописей (г. Москва)
РГИА — Российский гос. исторический арх. (г. Санкт-Петербург)
РНБ, ОР — Российская национальная б-ка, отд. рукописей (г. Санкт-Петербург)
РТА — Российское телеграфное агентство
СЕИВК — собственная Его Императорского Величества канцелярия
Ст. — столбец
ЦАНижегорО — Центральный арх. Нижегородской обл.
ЦИАМ — Центральный ист. арх. Москвы
ЦК — цензурный комитет



Надзор над прессой
как регулятор идеологических рисков гласности
(становление цензурных учреждений
в сибирской провинции XIX в.
[4])

…г. Ленин не только актер второстепенный, но
еще к тому же большинство ролей или испортил,
или перешаржировал…
Житель. Очерки нашей жизни //
Степной край. 1901. 4 февр.,
№ 15. — Фельетон.


Нормативные документы фиксируют слово «ценз» как «условия допущения лица к пользованию теми или иными политическими правами»[5]. Возникшая в Древнем Риме должность цензора включала в себя обязанности лишь сбора сведений об имуществе граждан в денежном эквиваленте для расчета податей. Возможно, что трансформация обязанностей фискального порядка в иные, имеющие исключительно негативный оттенок, произошла вместе с возникновением института авторских прав, основной костяк которых состоит из имущественных: реализация потенциала творческого человека не всегда помещалась в рамки, устанавливаемые законодательством, а иногда и цензором. Проявление таких ограничений было типичным посягательством на собственность, которая могла бы появиться у автора…

Сегодня цензура воспринимается в узком значении как «специальные формы государственного фильтрационного механизма, узаконенные способы информационной коррекции». Современные политические дискурсы включают в это понятие любую форму (в т. ч. и скрытую) «имитирования информационных потоков»[6]. Это не мешает некоторым авторам утверждать, что осмыслить русскую культуру «без изощренной системы цензурных препон, без их повсеместного явного или тайного вмешательства в реальное духовное бытие страны»[7] невозможно. А исчезновение цензуры свидетельствует лишь об общем кризисе культуры.

Еще в эпоху Александра II власть оправдывалась перед обществом за предъявляемые цензурные требования к литературным произведениям, которые «не препятствовали, однако, нашей литературе блистать такими именами, как Гоголь, Лермонтов и Кольцов… свобода творчества этих художников не встречала для себя стеснения, потому что ими почти ничего не было даже и написано такого, чтобы запрещено было печатать»[8]. Являясь элементом в технологии любого управленческого конструкта, цензура всегда выступала тем самым ограничителем, за которым была отчетливо видна недосягаемая территория свободы слова. Жесткое давление властных структур в России на любое проявление свободных институтов провоцировало «желание вкусить запретный плод»[9].

В предлагаемом повествовании[10] приводится ряд документальных свидетельств, впервые появляющихся в печати, которые могут несколько изменить наше представление о роли института цензуры, а вместе с ней и становлении печати в провинции. История газетно-журнального и книжного дела Сибири пока находится в плену сконструированных советскими историками революционных мифологем, выполнявших в недалеком прошлом идеологическую функцию.

§ 1. Надзор за непроснувшейся обличительной стихией

Модернизация управления на окраинных территориях России несколько отставала от европейской части империи. Всякие попытки администраций сибирских губерний иметь собственную прессу заканчивались неудачей[11]. Символично, что и первое давление цензурного режима[12] в Сибири, зафиксированное документами еще во времена действия устава 1828 г., было направлено на устную деятельность.
В октябре 1835 г. на торжественном собрании гимназии Иркутска после ученика 3-го класса А. Покровского, выступавшего с басней в стихах, взял слово старший учитель гимназии И. М. Поликсеньев[13]. Он начал читать свое сочинение, содержание которого явно шло вразрез с образовательными целями гимназии: «…вековые мнения… доказывали, что науки развращают нравы и уничтожают дух народа…человек всех времен есть тот же Прометей, употребивший во зло благотворнейший из даров неба. Светильник ведения в руках человека будет всегда или светочем истребления, или пламенником жизни.

Еще древность уподобила науки древу добра и зла, древу жизни и смерти, а мы порицателей их уподобим людям, которые, видя пламень, пожирающий города, порицают и благотворный огнь. Нет ужаснейшего яда, который не был бы полезен, и нет прекраснейшего плода, который бы не мог быть гибелен человеку. Умей пользоваться: вот закон вечной мудрости»[14].

Сегодня трудно сказать, почему столь незначительное происшествие в далекой провинции вызвало бурную реакцию у представителей губернской администрации. Скорее всего, порочная практика Российской империи «совершенствовать» законодательство под внезапно возникшие обстоятельства с помощью множества циркулярных распоряжений выработала рефлекс у исполнительной власти на местах: как бы чего не вышло…[15]

О сочинении И. М. Поликсеньева тут же было изложено в докладном письме на имя министра народного просвещения графа С. С. Уварова, в ведении которого в те времена находилось Главное управление цензуры: «…без предварительного согласия иркутского губернатора и директора училища взошел на кафедру, перебил чтение ученика Покровского и начал рассуждение свое: о влиянии вкуса на словесность и нравы; рассуждение, никем предварительно не рассмотренное…»[16].

После завершения обучения в Московской духовной академии в 1825 г. И. М. Поликсеньев прибыл в Иркутск. За время работы в гимназии был удостоен разных наград, аттестовался «весьма усердным и достойным». Бывший гражданский иркутский губернатор действительный статский советник И. Б. Цейдлер неоднократно свидетельствовал об отличной службе старшего учителя логики и риторики, обучающего и немецкому языку. В августе 1835 г. были рекомендованы к печати сочинения учеников Иркутской гимназии[17], написанные под руководством этого учителя. Данный факт свидетельствует о беспорочной службе И. М. Поликсеньева.

Учитель логики и риторики утверждал, что о своем выступлении имел предварительную договоренность с гражданским губернатором, но… чтение было приказано прекратить, а рукопись как вещественное доказательство у И. М. Поликсеньева отобрали. А поскольку он «ни в каких дурных связях и поступках не замечен и мог бы хорошо аттестоваться, если бы не оказывал иногда слабости в спиртных напитках»[18], «поступок его на акте гимназии и несообразности его сочинения единогласно приписываются не злому какому-либо умыслу». Поведение преподавателя на торжественном собрании местные чиновники объясняли ни больше ни меньше всего лишь ограниченностью его умственных способностей.

Скрыть от иркутян эту «особенность» учителю логики и риторики помогли чиновники от народного просвещения, отправив И. М. Поликсеньева па службу в Пермскую губернскую гимназию, где он в высших классах отныне мог предаваться рассуждениям перед учащимися только на латинском языке. А в свободное от работы время выполнял просьбу своих вчерашних «доброжелателей», дирекции Иркутской гимназии, — занимался распространением книги школьных сочинений вчерашних учеников, которой было отпечатано 600 экз.[19] Такой тираж некоммерческого издания по тем временам был очень большим даже для всей России.

Русская цензура со вступления на престол императора Александра I и до трагической смерти Александра II, а вместе с ней и русская печать пережили два периода. Как высказался один из остроумных исследователей рубежа веков, пытавшийся скрыть свое имя от потомков, в первый из этапов «задача цензуры была не препятствовать литературе обсуждать те вопросы, которые считаются изъятыми из ее ведения, не карать ее за нарушение указанных для нее границ, не оберегать правительственную власть от злостной критики со стороны печати, или, лучше сказать, не только препятствовать, не только оберегать, не только карать. Ее обязанность была гораздо шире, она должна «принимать меры к правильному и соответственному видам правительства направлению нашей литературы», она должна была заботиться о том, чтобы литература «содействовала развитию нравственности, благочестия и патриотизма в народе»»[20].

Французская революция 1848 г. спровоцировала создание комитета 2-го апреля (позже названного Бутурлинским), деятельность которого барон М. А. Корф определил как «род нароста в нашей администрации»[21]. Так начиналась эпоха цензурного террора, длившаяся более семи лет. Качество выполнения служебных обязанностей чиновниками особых поручений из цензурных комитетов обеих столиц отныне контролировалось таинственной организацией, созданной «для высшего надзора в нравственном и политическом отношении за духом и направлением книгопечатания»[22]. Бутурлинский комитет не был кодифицирован. Поэтому всякое наказание по инициативе «надстройки» воспринималось цензорами как противоправное, поскольку никто из привлеченных к ответственности за пропущенное к печати сочинение не знал об истинных причинах своих злоключений. Агрессивная практика работы «нароста» в течение нескольких лет даже без внесения поправок (а таковых было немало) в цензурное законодательство изменила принципы подхода к цензурованию поступающих на просмотр рукописей в сторону ужесточения, хотя устав 1828 г. предусматривал запрещение произведений словесности лишь в четырех случаях: под сомнение ставится учение православной греко-российской церкви; нарушается неприкосновенность верховной самодержавной власти; оскорбляются добрые нравы и благопристойность; происходит вторжение в жизнь любого лица обнародованием предосудительных фактов, касающихся последнего[23].

Практически на излете эпохи цензурного террора, в 1855 г. в Санкт-Петербургский цензурный комитет обратился статский советник Николай Степанов с просьбой рассмотреть произведения его покойного отца — енисейского, а затем саратовского губернатора Александра Степанова, как печатавшиеся лишь в журналах, так и выходившие отдельными изданиями, на предмет публикации в виде десятитомника в серии «Русских авторов»[24] у известного русского издателя книготорговца А. Ф. Смирдина.

Через некоторое время Н. А. Степанов вынужден был обратиться в Министерство народного просвещения, в чьем ведении были цензурные учреждения, но уже с жалобой на цензора Н. С. Ахматова, у которого принесенная стопка изданий А. П. Степанова пролежала без малого год. Согласно Уставу о цензуре для вынесения окончательного решения о судьбе книги, даже «самой обширной», нельзя было задерживать рукопись более трех месяцев. Товарищ (заместитель) министра П. А. Вяземский обратился к попечителю Санкт-Петербургского учебного округа с просьбой «поставить на вид цензору Ахматову отступление от сего узаконения, с подтверждением ему безотлагательно представить свое заключение о Полном собрании сочинений А. П. Степанова»[25].

В свое оправдание Н. С. Ахматов писал в объяснительной, что объем литературы, которую необходимо просмотреть, достаточно большой. К тому же практически все произведения А. П. Степанова были изданы в 1834–1837 гг. и поэтому требовали «неоднократного чтения и соображения с существующими постановлениями при рассмотрении упоминаемых сочинений в цензурном отношении». Добавим к этому, что, по воспоминаниям А. В. Никитенко, за годы существования комитета 2-го апреля 1848 г. у цензоров выработался страх перед наказанием за каждое напечатанное слово. У Н. С. Ахматова был даже случай, когда он приостановил печать «арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек». Цензор заподозрил в этом «умысел составителя»[26] учебника.

Все произведения А. П. Степанова были изданы после принятия цензурного устава в 1828 г., но практика внутренней жизни Российской империи была такова, что чиновнику приходилось жить подзаконными актами — постановлениями различных ведомств, а не только внутренними документами Министерства народного просвещения[27]. Разобраться в цензурных хитросплетениях было непросто. А здесь имелись целых десять томов произведений, судьбу которых начальство требовало решить в кратчайшие сроки.

Цензор Н. С. Ахматов действовал по отработанному повседневной практикой алгоритму. Вначале отметил, что по своему направлению произведения А. П. Степанова заслуживают «одобрение в основании потому, что автор выставил многие случаи из частной жизни помещиков, неблагонамеренные деяния чиновников, безнравственные поступки разных лиц, с видимою целью возбудить отвращение к пороку, выказывая между тем людей, достойных подражанию»[28].

Пересказ содержания самого знаменитого романа А. П. Степанова «Постоялый двор», выходившего в четырех томах, у «сентиментального» цензора занял лишь одну страничку: «Горянов своим умом, образованием и душевными качествами приобрел расположение всего околотка, в особенности короток с Катеневым и уважаем его милой и умной дочерью, девица Катенева разделяет склонность к ней полковника Долинского, благородного душою, крайне бедного, родом поляка, это последнее обстоятельство составляет главное препятствие к получению родительского согласия на брак с полковником, и старый генерал скорее соглашается, чтобы дочь его вовсе не выходила замуж, нежели отдать ее за Долинского. Между тем руки Катеневой ищет богатый граф Чижов, умный, но хитрый и самый безнравственный негодяй. Граф этот, видя привязанность Катеневой к отсутствующему Долинскому, успевает через поддельное письмо уверить девицу, что Долинский, возвращая ей данное слово, женится на другой. Генерал считает полученное письмо оскорбительным для чести своей дочери, отпускает сына своего гвардии капитана в Вильно наказать Долинского, но, к счастью, обман открылся. Молодой Катенев с производством получает полк, стоящий в Полоцке, где квартирует с бригадой и Долинский, произведенный в генералы; здесь Долинский личным самоотвержением успевает спасти жизнь офицера и несколько солдат молодого Катенева, бывших в опасности утонуть. Старик Катенев, тронутый этим благородным подвигом, решается отдать руку дочери Долинскому. С семейством дружна княгиня Серпуховская; дочь ее княжна Аннета при благородных и возвышенных чувствах, носит в сердце зародыш сильных страстей; наслушавшись украдчивой и опасной болтовни камергера Шебарова, перешла в мечтательность о предметах слишком чувственных, до того, что страстно влюбилась в незнакомца исполинского роста, который за преступления был сослан в Сибирь, бежал, набрал шайку разбойников, пойманный снова был бит кнутом, заклейменный опять бежал, познакомился с княжною, которая несколько дней укрывала его в беседке своего сада…»[29].

Стиль пересказа позволяет судить о квалификации цензора, пытавшегося оценить художественное произведение. Неудивительно, что Н. С. Ахматов, сославшись на изменения, внесенные в Устав о цензуре в 1842 г., а также пресловутые подзаконные акты, решил: наступило в его заключении время «но». Для классификации многочисленных «неудобных» с точки зрения действующего цензурного режима частей текста была нарисована таблица, в головке которой указывались названия произведений. Слева, в боковике, обозначена их тематика: «дворяне, отношение крепостных к помещикам», «национальность в оскорбительных выражениях» и т. д. Мест, обращающих на себя внимание цензуры и требующих редакторского вмешательства, оказалось достаточно много. Каждая из 14 строк замечаний Н. С. Ахматова отсылала в табличном сказуемом к 9-10 подборкам, имеющим довольно значительный интервальный ряд страниц, на которых были обнаружены места, непозволительные с точки зрения идеологических рисков существующего политического строя.

За рамками заключения Н. С. Ахматова, увы, остался живой русский язык произведений А. П. Степанова, страсть писателя к афоризмам. Даже в повести «Прихоть», образце русского романтизма, цензор нашел недочеты. Его не пленила Любовь Александровна Чарова, рано ставшая вдовой, но хранящая верность своей первой любви. По словам героини, покойный «был превосходнее во всех отношениях всех возможных мужей на свете…». Автор повести был уверен, что Чарова «и не думала проверять своего предположения опытом… в быту супружеском бывают такие мистические сравнения, что и чорт не всегда известен об их основаниях». Полюбив француза, героиня терзалась мыслью: «Он точно мой муж; но если бы я за него вышла, то он не был бы моим мужем…»[30].

Даже известное описание Енисейской губернии А. П. Степанова оказалось подвластно скоротечному времени. Цензор нашел, что «много данных, которые в настоящее время могли измениться как в разделении губернии на округа, народонаселении, положении дорог, почт, промышленности, торговли и административной части, полагал бы необходимым препроводить их на предварительное рассмотрение Сибирского комитета»[31].

Цензор снял с себя ответственность за принятие решения, предоставив это сделать своему непосредственному начальнику. Выступившие в качестве экспертов А. И. Фрейганг и Ю. Е. Шидловский безоговорочно согласились с мнением коллеги. Идеологические риски, имевшиеся в произведениях А. П. Степанова, вполне укладывались в формулу: «Обсуждение произведений печати в конце концов происходит не по существу его, а с точки зрения угождения начальству, что обыкновенно осложняется еще и вопросом о сохранении за собой известного оклада, присвоенного г. цензору»[32].

Писателю И. И. Лажечникову в эпоху цензурного террора (1850) запрещали переиздавать роман «Ледяной дом» якобы за изображение в нем «угнетения, разврата и невежества того времени» (РГИА. Ф. 772. Оп. 1, ч. 1. Д. 2424). И тем не менее, не успев приступить к своим обязанностям в цензурном ведомстве, в докладной записке на имя председателя комитета от 18 января 1856 г. И. И. Лажечников попробовал изменить создавшуюся ситуацию вокруг произведений бывшего енисейского губернатора. Он отметил, что о заключении цензора, рассматривавшего произведения А. П. Степанова, сообщено сыну последнего: «Издание упомянутых сочинений не может быть дозволено без исправлений некоторых мест». Однако И. И. Лажечников, согласившись с решением троих цензоров, попытался скорректировать его: «Я полагал бы дозволить печатать, исключив разные фразы и рассуждения из числа отмеченных в донесениях цензоров»[33].

Новый этап в развитии цензурного режима в Сибири начался вместе с появлением первых выразителей «местных интересов, местных потребностей, местных воззрений»[34]— губернских ведомостей и специальной записки «О гласности в печати», написанной министром народного просвещения Е. П. Ковалевским, которая легла в основу циркуляра от 3 апреля 1859 г. Между этими двумя событиями был совсем незначительный промежуток времени.

Последний документ был как бы прелюдией к изменению государственной политики в газетно-журнальном деле во времена Александра II. Согласно записке власть признавала свою заинтересованность в освещении повременными изданиями злоупотреблений, допускаемых представителями администраций разного уровня, а также существующих беспорядков[35].

Само понятие гласности было до сих пор некой terra incognita не только для читающей публики, но и для сотрудничающих с прессой: «Гласность застала нас врасплох; умы к ней были не подготовлены, а дела еще менее. Она попала к нам как бомба; беспокойство произвела всеобщее; многие приникли к земле до огласки; большинство начинает подделываться под новые идеи, хотя в сущности ведет дела по-прежнему, как было при царе Горохе»[36].

Последнее замечание касалось «Неоф. ч. Ирк. губ. вед.» разве лишь отчасти. Свою обличительную линию, которая, однако, не выходила за рамки дозволенного генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьевым[37], в издании проводили практически с первого номера. Такая политика вызывала нарекания даже у соседей. «Неоф. ч. Енис. губ. вед.» откликнулась на публикацию о спекулянте хлебом, рассказанную неким № 106 в иркутских столбцах: «Что за брань базарная!!! Ни умного, ни острого, ни справедливого нет в этой брани, неприятно, отвратительно читать! Неужели г. № 106 почитает в этой брани гласность?»[38]. Но если в первый год существования Иркутских губернских ведомостей обличительных заметок с элементами полемики было 11, а на следующий год их число возросло до 20, то в 1859 г. практически каждый номер неофициальной части содержал хотя бы одну (всего 48)[39] такого рода публикацию. Результатом их стало даже увольнение нескольких чиновников.
И пока шла дискуссия в сибирских изданиях[40], что есть гласность, высказывали свое мнение о новом правительственном веянии и в столицах. Член ГУЦ тайный советник О. А. Пржецлавский в записке «О гласности в русской журнальной литературе и о руководстве к применению в практике главных положений о цензуре» писал в начале 1860 г. об обличительной журналистике, касающейся действий власти: «Статьи эти не составляют еще собственно гласности; это лишь первый шаг на пути к ней, односторонняя жалоба, которая может быть принята в уважение и повести ко всенародному решению, но лишь в таком случае, когда будет признана уважительною теми, которые имеют право судить о том (выделено мной. — Ю. М.). До того публика не придает им никакой важности, принимая журнальные декламации лишь к сведению. Таким образом, великое множество сих статей после минутного эффекта погибает, не оставя по себе следов»[41]. Признавая право каждого истинного гражданина на добросовестный и правдивый донос (публикация в прессе рассматривалась как одна из его форм), автор записки считал, что «народный контроль не может быть допущен там, где министры не зависят от народа и не обязаны ему отчетом»[42]. Ибо в противном случае гласность лишь будет подрывать авторитет власти. К тому же всякая статья — это вынесение на суд публики действия или бездействия власти. Неразвитость журналистики, отсутствие явно осознаваемых партий, низкий уровень грамотности не позволяют ответ на обличения сделать столь же известным, как и саму обличительную статью.
По мнению тайного советника О. А. Пржецлавского, страсть к лжепопулярности и корысть мешают журналистам и писателям определить круг дозволенного в гласности. Решить такую задачу под силу лишь образованному и благонамеренному человеку. К такому же выводу приходили и авторы статей в «Неоф. ч. Енис. губ. вед.» Н. Налабардин и Л. Митропольский[43] годом раньше, считая, что гласность должна вспомнить в первую очередь о добрых делах. Более того, только администрация, «которой выпал на долю тяжкий жребий»[44], может воспользоваться гласностью, чтобы ставить «немедленно посредством печатных органов в общую известность» вопросы о различных фактах окружающей действительности.

Позиции столичной и местной властей практически совпадали. И неудивительно, что Сибирский комитет 25 марта 1860 г. обратил внимание генерал-губернаторов Восточной и Западной Сибири на содержание Иркутских губернских ведомостей, в которых «иногда помещаются такие статьи, печатание коих вообще запрещено циркулярами (выделено мной. — Ю. М.) Министерства народного просвещения и Главного управления цензуры»[45]. При этом напоминалось, что «цензурование неофициальной части губернских ведомостей в Сибири предоставлено местным начальникам губерний, которые в случае сомнений должны испрашивать разрешения тамошних генерал-губернаторов»[46]. Казалось, что чиновник, выполнявший до сих пор надзор над частной политической и литературной газетой «Амур», больше не устраивает столичную власть. Отныне предварительный просмотр издания перед выходом в свет возлагался на генерал-губернатора Восточной Сибири или, по его усмотрению, на лицо, председательствующее в совете Главного управления этого края.

В принципе, ничего не менялось, но присланный в Иркутск циркуляр из столицы говорил лишь о том, что позже, в советское время, артикулировалось как «меры приняты». Административная цензура[47], не успев как следует осознать себя в таком качестве в Азиатской России, сама почувствовала давление «вертикали» от столичной власти.

Имя одного из первых сибирских цензоров местной периодической печати известно всем. Это директор училищ Тобольской губернии, автор «Конька-Горбунка» П. П. Ершов. Под его присмотром вышли в свет всего лишь около шестидесяти номеров неоф. ч. губ. вед. Чем обусловлен столь короткий век чиновника от образования на цензорском поприще? Пока исследователи дать ответ на этот вопрос не могут. Гипотеза Н. Н. Александровой о том, что автор знаменитой сказки участвовал в работе Тоб. губ. вед.[48], пока не доказана. В противном случае можно было бы считать, что П. П. Ершов стал жертвой инструкции Меньшиковского комитета, предшествующего Бутурлинскому, которая запрещала цензорам «участвовать в редакции периодических изданий»[49]. Ряд исследователей приписывает публикации новостного характера в неофициальной части Тоб. губ. вед. начального периода издания П. П. Ершову, хотя столь категоричное заявление вряд ли уместно: большинство «местных известий» совершенно точно не может принадлежать цензору[50], т. к. авторство их установлено. В отношении же некоторых — еще предстоит исследовательская работа.

Чиновник особых поручений Я. С. Скропышев регулярно писал письма уехавшему в Калугу губернатору В. А. Арцимовичу, помогая последнему контролировать состояние дел в Тобольске. В его сообщениях нередко звучала тема губ. вед.

Из письма от 4 мая 1858 г. «Все замечания Вашего превосходительства о материалах для «местных известий» Мих[айлу] Лог[иновичу] Попову, а также отданы ему и некоторые дела, другие же остаются непереданными по неокончании докладов, но и они вскоре будут доставлены Михайлу Логиновичу.
В последнем номере губ. вед. (18) нет «местных известий», но это произошло от того, что Мих[айла] Лог[инович] был очень занят другими нужными делами. Кроме того, редакция издала небольшой номер по той причине, что три недели вся типография усиленно занималась печатанием 400 экземпляров сметы о земских повинностях, и смета эта будет окончена сегодня, 4 мая, вечером».

8 июня 1858 г. «В последних номерах губ. вед. не было «местных известий», потому что М. Л. Попов готовил статью о награждении отроков медалями и кортиками за взнос дорогой рухляди, но статья эта остановлена Петром Павловичем[51], так как в ней возбужден некоторый вопрос, касающийся ясачной подати».

12 июня 1858 г. «…по прочим же предметам по указанию Вашему можно составить такие статьи для губернских ведомостей, при всем старании никак не мог до сих пор собрать всех дел: иные из них не могут ответить, и в других имелась надобность канцелярии общего губернского управления. Многие, впрочем, дела находятся уже у Михайла Логиновича»[52].

Судя по эпистолярию автора мемуаров «Тобольская губерния в пятидесятых годах»[53] Я. С. Скропышева, тягловой лошадкой неофициальной части был Михайла Логинович Попов. Без него рубрика «Местные известия» совсем не появляется в столбцах ведомостей. То есть версия о П. П. Ершове как об одном из авторов новостей отпадает, судя по содержанию писем, особенно в тот период времени, когда М. Л. Попов подписывал официальную часть губ. вед. как секретарь (с 21 сент. 1857 г. по 17 мая 1858 г.).

В марте 1858 г., когда губернатор В. А. Арцимович прощался с Тобольском, примеряя аналогичную должность в Калуге, П. П. Ершов находился по делам службы в столице, а работу по административной цензуре, согласно законодательству, временно исполнял инспектор училищ М. И. Доброхотов. Как только председатель Тобольского губернского правления Н. П. Милордов принял на себя исполнение губернаторских обязанностей, имя его с октября того же года начало упоминаться и в выходных сведениях неофициальной части после слова «цензор». Такой надзор за казенной печатью формально вроде бы противоречил букве закона[54], но именно в этом слиянии различных функций в одном лице проявилась истинная сущность административной цензуры. Главный администратор губернии, будучи законодательно ответственным за контент местной прессы, пытался еще и формально обозначить свое участие в надзоре за печатью.

Провинциальная Россия, вступив в эпоху либеральных реформ, из-за отсутствия опыта работы у местной власти с повременными изданиями выглядела весьма архаично: еще Александр I в 1804 г. разрешал гражданским губернаторам осуществлять цензуру, но только временно. И то лишь посредством директоров народных училищ.

Смена власти в губернии быстро сказалась на местной прессе. Генерал-губернатор Западной Сибири Г. Х. Гасфорт в письме В. А. Арцимовичу уже 20 апреля 1858 г. писал: «В Тобольских губернских ведомостях менее является занимательных статей, чем при Вас. Впрочем, по квиетизму[55] г. Милордова надобно и ожидать этого»[56].

Гласность, проповедуемая в указаниях Министерства народного просвещения, на которую так уповала прогрессивная часть жителей империи, начала пробуксовывать практически с первых шагов. Чиновник Е. И. Рагозин в письме М. С. Корсакову от 3 мая 1860 г. писал: «Вся Россия с жадностью следит за полемикой и действиями на Амуре и все еще [надеется], что правительство вступит на широкий путь гласности», хотя публикации в «Северной пчеле» «уничтожают всякую надежду»[57]. И чуть далее: «Вина в распространении толков лежит в правительстве, и я знаю верное средство против зла — это приложение к делу сочувствия широкой гласности, т. е. печатание всех сведений правительством… Вступи правительство на путь гласности и открытого обсуждения всех местных вопросов с предоставлением отчета в деятельности, поверьте, всякий русский с уважением посмотрит на него и простит грехи в прошедшем. Теперь не мстят за прожитое, но просят воздуха для новой жизни»[58].
Вот в такой ситуации, обрисованной корреспондентом М. С. Корсакова, готового вот-вот стать генерал-губернатором без приставки «и. о.», и возложили контроль за соблюдением цензурного законодательства еще в одной части Сибири на администратора, который обязан был руководить не только материальными ресурсами территории, но и политически обустраивать власть. На практике это значило, что отныне гласность на страницах местных изданий зависела исключительно от ее организатора, каковым, как правило, был начальник губернии. У последнего цензурное начало не всегда довлело над здравым смыслом. Прекрасный тому пример — «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.».
В бытность гражданским губернатором А. И. Деспот-Зеновича (1863–1865), имевшего уже опыт административного цензурования «Кяхтинского листка» (см. об этом ниже), авторы местных столбцов позволяли себе выходить за законодательные рамки[59], публикуя не только критические заметки в адрес мещанского общества, но и устраивая полемические баталии казенного издания — продолжения сенатских ведомостей[60] — с «Ирбитским ярмарочным листком»[61]. Причиной такой смелости, скорее всего, были даже не генеалогические корни тобольского губернатора, а воспитание, полученное в хорошей семье, сумевшей вырастить гражданина с твердыми убеждениями: А. И. Деспот-Зенович происходил из древнего царского рода, который к XIX в. выродился. Но в его родственниках значился московский генерал-губернатор П. А. Тучков. Наверное, именно по этой причине на совете ГУДП, который в конце 1850 — начале 1860-х гг. на каждом заседании рассматривал ведомости хотя бы одной из территорий, тобольское издание ни разу не попало в обзор[62], что являлось, несомненно, признаком двойной морали имперских чиновников, о которой хорошо сказано в русской пословице: «Закон — дышло, куда захочешь, туда и воротишь»[63].

Первая частная газета Сибири «Амур» — дитя реформ («перестройки»[64] и гласности XIX в.) — стала жертвой все-таки экономической цензуры. Уже через два месяца после выхода издания в свет находившийся за границей генерал-губернатор граф Н. Н. Муравьев-Амурский, не удовлетворенный содержанием «Амура», предлагал М. С. Корсакову: «…запретить Вашей типографии печатать эту газету, если деньги не взяты вперед, а также и губернской типографии не дозволять печатание ее…редактору остается только переписывать газету через писарей;…клеветы и злобы мы не сможем допускать в газете, которая находится под моим покровительством и цензурою»[65]. Более того, поддерживавшие материально издание иркутские купцы А. А. Белоголовый, И. И. Пиленков и С. С. Попов отказались быть издателями «Амура». «Ибо, — по словам генерал-губернатора Н. Н. Муравьева-Амурского, — подписчиков оказалось очень мало и содержатели… от него отказались»[66].

Оставшись без средств для издания газеты, собственник «Амура» М. В. Загоскин вынужден был пойти на сделку с властью, которая гарантировала финансовую подпитку. Вот тогда, по словам редактора газеты, «предложено было выписать газету присутственным местам, и эта подписка составила до 1500 р. В конце года, когда этих сумм недостало на издание, выдано было 500 р. из сумм Главного управления»[67]. М. В. Загоскин в письме к М. С. Корсакову заявлял свои претензии на то, чтобы «Амур», не меняя статуса частной газеты, стал «органом Главного управления Восточной Сибири, подобно тому, как губернские ведомости служат органом губернских властей»[68].

Первая частная газета Сибири, задуманная как плацдарм для отражения атак Д. И. Завалишина, выступавшего с критикой положения дел на Амуре со страниц столичной прессы, была передана М. В. Загоскиным в собственность организованной в срочном порядке Иркутской публичной библиотеки. ГУВС «не пожалело» для вновь открытого учреждения скопившихся журналов, которые, впрочем, были «совершенно разрозненны. Так как нет ни одного полного экземпляра журнала»[69]. Не исключено, что эти действия являлись формой молчаливого удушения властью частного издания. В пользу такой версии говорит кандидатура приглашенного редактором «Амура» Б. А. Милютина[70], который заслужил от современника в письме к П. А. Валуеву убийственную характеристику: «Известен и пользуется очень дурною репутацией относительно денежных дел, казенные или частные деньги — ему все равно, он их одинаково проматывает и предоставляет желающим право искать судебным порядком… в настоящий момент не только никакого имущества нет, но он даже нуждается в приличном платье»[71]. Издание прекратило свое существование в декабре 1862 г., «оставя долги сотрудникам, типографии, почтамту и разносчикам»[72].

Судьба другой независимой газеты — «Кяхтинского листка» — еще раз подчеркнула менталитет Российской империи, где точка зрения на любой вопрос регулировалась, как и во всем государстве, скорее даже не законом и инструкциями различных министерств и ведомств, а исключительно внутренней логикой администратора. В письме из ГУЦ вместе с сообщением о дозволении еженедельной газеты сообщались мотивы такого решения. Отнюдь не гласность была здесь аргументом: выпуск «Кяхтинского листка» разрешался «с тем, чтобы сии лица не допускали в газеты ложных слухов, могущих вводить в заблуждение наших купцов, и статей, противных дружеским отношениям нашим к Китаю»[73].
На инициатора издания А. И. Деспот-Зеновича, выполнявшего в то время обязанности кяхтинского градоначальника, были возложены и функции цензора. Уже первый номер «Кяхтинского листка» вызвал нарекания у председательствующего в совете ГУВС Е. М. Жуковского. Он обнаружил «порицание речи, сказанной одним из священнослужителей при открытии Троицкосавского женского училища», а также «порицание в неприличных выражениях всех вообще лиц женского пола, назначаемых из С.-Петербурга для управления женскими институтами и гимназиями Восточной Сибири»[74]. Градоначальник ответил, что «относительно периодических изданий и вообще литературы я руководствуюсь тем взглядом, что они не должны представлять собой каких-то отвлеченных теорий, а должны идти рядом с жизнью и воспроизводить в слове житейские явления, более или менее достойные этого. Поэтому все, соприкасающееся той или другой стороною к жизни, должно найти себе место в периодическом издании, разумеется, если издатель не желает, чтобы его издание осталось безжизненным, сухим сборником каких-то отвлечений»[75]. При этом градоначальник, выполнявший административную цензуру, был уверен, что не имеет права допускать в печати освещение лишь вопросов, касающихся основ религии, а также призван не позволять публиковать статьи, порицающие государственный строй в России или призывающие к его уничтожению.

Выделив возражения цензора «Кяхтинского листка», Е. М. Жуковский[76] пытался убедить своего оппонента: «Образ суждений, обнаруживаемых градоначальником в строках, подчеркнутых красными чернилами, конечно, несложно признать правильным и согласным с существующим порядком. Руководствоваться этим образцом суждений в делах администрации градоначальнику, как полагаю, не следует»[77]. Атмосфера провинции предполагала, что у закона и мнения представителя местной власти, ориентировавшегося исключительно на сложившиеся обстоятельства, вполне могло не быть точек соприкосновения.

Непонимание, возникшее между двумя разными уровнями административной цензуры маленькой провинциальной газеты, закончилось в 1862 г. после издания 18 номеров. Со смертью редактора «Кяхтинского листка» П. Андруцкого его готов был заменить будущий томский губернатор В. И. Мерцалов. Ходатайство было удовлетворено и в ГУВС, и в столице, однако газета прекратила свое существование.

Гласность продолжала сдавать позиции не только в Сибири. Власть в своей «публичной секретности» рапортовала себе, что «прежний взгляд журналистики на прямое значение гласности и так называемого «обличения» существенно изменился к лучшему. Если в начале 1863 г. можно еще заметить следы того печального настроения нашей прессы, то уже с половины минувшего года оно почти окончательно прекратилось в сколько-нибудь серьезных изданиях. Публика потеряла вкус к таковой превратности гласности, стала относиться к ней почти с презрением, и теперь это направление терпимо еще время от времени в виде шутки, родясь и умирая в одну минуту…»[78].

Ответственность за статьи, помещаемые в подцензурных изданиях, по закону нес цензор. В марте 1863 г. начальникам губерний было разослано конфиденциальное письмо, в котором предлагалось в выходных сведениях вместо «Одобрено цензурою» писать «Дозволено цензурою»[79]. Ибо первая формулировка, как поясняли авторы директивы, вызывает у читателя ощущение, что все напечатанное — истина, не подлежащая никакому сомнению.

Столичный «Голос» сообщал, что «предсказанные газеты «Сибиряк»[80], «Забайкальский листок» и «Друг Маньчжурии» умерли в родах»[81]. Не прошло даже трех лет после выхода в свет первого номера «Амура», как сибирская гласность вновь осталась без частной прессы.

Строчки из конфиденциальной инструкции столичным цензурным комитетам, подписанной в 1865 г. П. А. Валуевым, несмотря на циркуляр от 3 апреля 1859 г., не ушедший в далекое прошлое, рисовали скорее безрадостную перспективу для провинциальных изданий. В документе говорилось, что «расширение свободы печатного слова должно быть соразмеряемо со степенью личной ответственности издателей, редакторов и сочинителей» и что «подобное соответствие не может быть установлено при исключительном господстве предупредительной цензуры, по существу которой ответственными лицами остаются цензоры, в лице же их и само правительство»[82]. Развитие отношений власти и печати шло по спирали. Выбор модели цензуры, сделанный императором Александром I в начале XIX в., между карательной и предварительной в пользу последней, не устраивал больше власть. Мнение П. А. Валуева звучало вполне в законодательном русле и являлось сигналом к преобразованиям в сторону ужесточения цензурного режима.

Эксперимент с гласностью, предпринятый на гребне реформ и кризиса крепостничества, быстро исчерпал себя. Цензура же как гарант идеологии тотальной подозрительности и контроля продолжала свое победное шествие по России, сметая робкие попытки провинциальной общественности заявить о себе в негосударственной прессе.

§ 2. «Припадок откровенности»
и ангажированная колониальная гласность

Ироничный «аноним», о котором упоминалось выше, не смог провести четкую хронологическую границу между этапами в развитии российской цензуры. Но такая демаркационная линия гипотетически существовала. Об этом в первую очередь свидетельствовали временные правила о цензуре и печати, которые устанавливали с 1 сентября 1865 г. новый порядок изготовления типографской продукции.
Отныне обязанностью цензора стало «не направлять литературу, а только предупреждать ее от совершения и карать за совершенные преступления…Цензура становится в тесную связь, а отчасти и в зависимость от суда, хотя и сохраняет во многом свое прежнее положение»[83]. Вместе с задачами изменились и подчиненность, а также кадровый состав. Вновь образованное Главное управление по делам печати стало структурным подразделением МВД: министр просвещения А. В. Головнин считал, что задачи цензуры и народного образования несовместимы. Вместо профессоров и директоров училищ право надзора над печатью империи получил чиновник.

Цензурное законодательство 1865 г. действительно попыталось вместить в себя обе идеологии, предлагаемые на выбор еще Александру I: предварительную и карательную. Процесс модернизации отношений власти и повременных изданий вступал в следующий этап своего становления. Столичная пресса, внеся денежный залог, могла по закону 1865 г. издаваться без предварительной цензуры[84]. Но отпечатанный номер все равно ложился на стол надзирающему в ожидании заключения. И здесь воспитательное действо власти могло не ограничиться лишь кнутом в виде предостережения. Т. е., по сути, «карательная цензура оказалась предварительной», что «привело к несогласованности и противоречивости в цензурном законодательстве»[85].

Для провинциальных частных изданий, которых к этому времени было не так уж и много в России, все осталось так же. «Двоякая система в делах печати», по мнению члена совета ГУДП П. Д. Стремоухова, в прошлом рязанского губернатора, привела к тому, что «столичные журналисты пользовались простором, предоставленным бесцензурной печати в пределах, законом установленных (выделено мной. — Ю. М.); губернская печать оставалась под руководством цензуры, и, вследствие невозможности снабдить цензуру точными правилами и необходимости предоставить все более или менее возражению и такту подлежащего цензора, печать эта на практике стала в полную зависимость от личности цензора»[86]. И это различие в положении между столичной и провинциальной прессой могло быть менее чувствительным лишь «при справедливости цензоров, не допускавших слишком различия между местною печатью и распространявшимся в России духом гласности», — отстаивал свое убеждение на заседании совета ГУДП бывший рязанский губернатор.

Цензурное законодательство 1865 г. сделало некоторое послабление для книжной продукции. Был определен объем издания, избавляющий книгу от предварительного надзора, в 10 листов. Но и здесь контролеры за исполнением законодательного акта не удержались от своей точки зрения. Установив, что в существующих книжных форматах длина полосы в полтора раза больше ширины, на заседании совета ГУДП 4 мая 1867 г. был установлен порядок определения количества текста в издании. Выдвигалось требование, чтобы набор был «не крупнее обыкновенного цицеро и заключал на длине одного квадрата не менее трех строк». Устанавливался и количественный их минимум для страницы разного формата: «in folio — 40»; четвертушка — 31, восьмая доля — 22, двенадцатая — 18, шестнадцатая — 15, двадцать четвертая доля — 13, тридцать вторая — 12 строк. «Типографщики и издатели, не желающие обходить прямой смысл закона, принимают за лист 16 страниц набора в 8 долю, 24 страницы в 12 и т. д.»[87].
Устанавливая новые правила игры[88], совет ГУДП вышеприведенным уточнением, по сути, попытался отменить принятое на государственном уровне решение, предоставляя возможность каждому чиновнику, со ссылкой на ведомственный акт, в любом случае совершать эквилибр между законом и подзаконным актом, предотвращая основной «идеологический риск»: потерю чиновничьего кресла. Размытость юридических формулировок, написанных на все случаи жизни, и возможность их корреляции с помощью подзаконных актов создавали широчайший зазор между законом и его истолкованием в повседневной практике. Такая действительность позволила американскому исследователю сделать вывод, что «цензура в России была скорее досадной помехой, чем барьером на пути свободного движения идей»[89].
Считавший себя первым сибирским издателем А. А. Павлов писал: «В данную минуту провинциальная печать за немногими исключениями мало представляет утешительного, да и «исключения» — одни исключения. Это зависит не от бестактности редакций, а чисто от местных условий и, кроме того, от неудовлетворительности положения провинциальной цензуры. Вся нестольная печать, как известно, подчиняется цензуре, для чего в некоторых городах есть отдельные цензоры, но их немного. Например, в Сибири нет ни одного отдельного цензора. Цензурование местных изданий поручается смотрителям училищ, директорам гимназий, членам высших присутственных мест, людям, мало специальным в деле цензуры и часто лично заинтересованным «внутренней хроникой» своего города. Если бы последствием всего этого были одни курьезы, то не беда. Например, я знаю одну захолустную газету, которая осмелилась хвалить городничего соседнего города, а о своем упорно молчала. Свой городничий осердился, и… газета подверглась известным «исключениям». При неясном разумении цензурных условий со стороны тех лиц, которым об этом ведать надлежит, затруднения в положении захолустной газеты естественны…»[90].

Ножницы были налицо. Законопослушный издатель «тосковал» по отдельному цензору, без которого не могла появиться в свет никакая печатная продукция. Хотелось, чтобы он был, как теперь говорят, в шаговой доступности. И совсем не таким, каким делал чиновника административный надзор над изданием. Возник парадокс: гласность отменялась вообще из-за отсутствия… цензора. А значит, не было и идеологических рисков.

И хотя книги сибирских авторов пока появлялись все еще в столицах, вопрос о цензурном учреждении в Сибири встал очень остро уже в средине 1860-х. В начале 1864 г. надворный советник Б. А. Милютин обратился к генерал-губернатору Восточной Сибири с докладной запиской, в которой говорилось «о дозволении ему издавать в г. Иркутске листок под названием «Известия из России», в которых будут помещаться политические и коммерческие распоряжения». Однако ходатайство ГУВС перед ГУДП было удовлетворено лишь частично. Издание разрешили, но под иным именем — «Сибирский вестник». Будущий издатель настаивал на своем, готов был «Известия из России» издавать даже в качестве приложения. Но ГУДП было неумолимо: «Что же касается особого приложения в разрешаемой газете, то я полагал бы заменить оное другим, например, «Известия из-за Урала». На документе приписка, сделанная рукой П. А. Валуева: «Нельзя допустить, чтобы Сибирь не была Россией»[91].

3 сентября 1864 г. в Иркутске вышел первый номер «Сибирского вестника». Фельетон, занимавший подвалы трех страниц, как бы продолжал разговор с читателем: «Со времени моей последней беседы с тобой, любезный читатель, прошло более года…Не знаю как тебе, но мне этот год был крайне тяжел. Во 1-х, он лишал меня насущного хлеба…мне, лишенному средств существования и жившему когда-то от крох, перепадавших от твоего стола (если допустить, что на местную газету, как она ни убога, ты жертвуешь только излишки), мне, говорю, приходилось очень жутко…с нынешнего дня… я начну опять с тобой беседу»[92]. Автор фельетона подчеркивал, что в «Сибирский вестник» пришел корреспондент из «Амура». И, как прежде, он будет вести разговор об общественной жизни Иркутска. В новом издании корреспондента очень радовало, что свежие известия отныне можно будет получать через несколько часов, а не как раньше — и на тридцатый, и на сороковой, и на шестидесятый день: в зависимости от поступления почты из столицы. «От этого мы стали чаще пробуждаться, следовательно, сделались живее, встрепаннее, впечатлительнее». Последнее и в самом деле оказалось реальностью. А вот в отношении того, что до 31 декабря 1865 г. читатель получит сто номеров повременного издания и пятьдесят приложений к нему, издатель слово не сдержал. Но еженедельные выпуски газеты заставляли своими публикациями отвлекаться от повседневной рутины не только читателя местной прессы, но и чиновников из ГУДП.

Практически с первых номеров в передовых статьях издание стремилось к самоидентификации. Редактор-издатель был уверен, что «местная газета должна стремиться не единственно к потехе» провинциальной публики. И издание вряд ли заслужит уважение читателя, если «всецело не посвятит себя вопросам текущим, насущным для той местности, в которой ей суждено действовать». Т. е. идеология провинциальной печати была сформулирована несколько раньше аналогичных идей Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина, появившихся почти на десятилетие позднее в «Камско-Волжской газете». Б. А. Милютин пытался сразу определиться с направлением издания, прекрасно понимая, что оно возможно «там только, где каждая отдельная партия в силах и средствах иметь свой отдельный печатный орган. Полемика между ними заменяет борьбу партий. Справедливо ли, спросим мы, нападать на кого-либо, зная наперед, что он не имеет способа к защите?…мы вооружились бы против какой-либо партии — и разбивали ее в нашей газете. Наше действие было бы законно, если бы мы знали, что разбиваемая нами партия может защищаться подобным же оружием, т. е. печатно. Наша борьба лично для нас была бы безопасна, а то… мы будем бить с открытым забралом, гласно. А нас — потаенным путем, из-за угла»[93].

В фельетонном монологе, изложившем концепцию неказенного издания, вскрыты истинные причины существования в 1860-е гг. лишь небольшой горстки провинциальных изданий[94]. Политических партий, стремившихся в рамках законодательного поля модернизировать жизнь гражданского общества, в России не было.

Финансовая сторона для партикулярного российского жителя, желающего завести в указанное время газетно-журнальное дело, как правило, была трудноразрешима[95]. А попытки коммерциализации прессы с помощью материалов рекламного характера пока были робкие, да и не находили практически до средины 1880-х гг. отклика у нестоличных коммерсантов. Хотя, согласно установившейся точке зрения у современных историков цензурного дела в России, именно экономическая сторона дела с развитием цензуры в Российской империи становилась главной воздействующей силой на контент: запрет розничной продажи, размещения объявлений, а также регулирование периодичности заставляли самого ершистого издателя работать в «правовом поле», формируемом цензурным режимом[96].

Но не всегда чиновник от цензуры смотрел на экономику прессы как на регулировочный винт ее содержания. Так, на одном из заседаний совета ГУДП рассматривался вопрос о разрешении А. В. Эвальду издания газеты «Всемирный телеграф», в которой предполагалось размещать только объявления. Действительный статский советник И. А. Гончаров сказал, что такие издания «предпринимаются со спекулятивною целью: но едва ли это заслуживает порицания, так как дело печати имеет также свою коммерческую сторону и продолжает конкуренцию, от которой выигрывает большинство, т. е. публика, потому что конкуренция ведет за собою понижение цен и улучшение изданий. Кроме того, торговые и промышленные объявления не могут не способствовать в некоторой степени более живому движению самой торговли, иначе объявления и рекламы не были бы в таком ходу за границею». Но при этом писатель и цензор был уверен, что серьезные периодические издания «будут иметь неоспоримый перевес полнотой всестороннего литературного содержания, и в состав которых объявления входят как прибавление». Поэтому появление «всякого нового листка газеты, мелкого и дешевого издания, способствует развитию и усовершенствованию печатного дела, которое, надо сознаться, находится у нас на степени крайне грубого и младенческого состояния». По этой причине, по мнению И. А. Гончарова, «желательно было бы предоставить как можно более льгот всяким предприятиям по делу печати, ограждая лишь интересы общества от вреда в цензурном отношении»[97].

Высочайше утвержденное мнение Государственного совета от 6 апреля 1865 г., получившее силу закона, именуемого Временными правилами о цензуре и печати, способствовало брожению в настроении провинции, поскольку открывало перспективу каждому желающему иметь повременное издание. Но перевести законодательные возможности в практическую плоскость оказалось делом непростым.
Так, в 1869 г. отставной коллежский асессор Гавриил Алексеев Калинин обратился к министру внутренних дел с просьбой разрешить под его редакторством еженедельное издание под названием «Сибиряк»: «после моей беспорочной 20-летней службы по Министерству народного просвещения… имею свидетельство вятской полиции, где я держал типографию, и таковую же теперь открываю в Томске. Для издания газеты я нарочно переехал на жительство в г. Томск как в центр западносибирской жизни и цивилизации и терпеливо ожидаю своего преднамерения»[98]. Заявитель пытался выглядеть как можно лояльней к власти, убеждая, что газета «Сибиряк» «под моим редакторством сделается органом всего доброго и полезного русскому обществу, а ее девизом будет неуклонное исполнение великих предначертаний нашего августейшего монарха». И при этом кланялся низко-низко: «Я желаю, чтобы издание было подвергнуто предварительной цензуре, почему почтительнейше имею честь просить Ваше высокопревосходительство назначить для моей газеты цензора в г. Томске».

Заявленная Г. Калининым программа ничего выдающегося не предусматривала. Планировались правительственные распоряжения по Сибири; публикация передовых статей экономического, хозяйственного, торгового и промышленного содержания; внутренние известия, «преимущественно касающиеся экономической жизни, и в особенности Сибирского края»; фельетон, в котором могли бы помещаться «легкие» беллетристические рассказы и небольшие критические статьи; торговые известия и частные публикации; предлагал издатель и «политипажи, изображающие сибирские местности, народные типы и другие замечательные предметы».

Газета «Сибиряк», по замыслу заявителя, должна была выходить по воскресеньям, с приложением одного рисунка. Подписная цена за год без доставки в Томске равнялась бы 8 рублям.

Однако Г. Калинин, сообщая, что открывает типографию в Томске, поторопился. В письме от 10 августа 1865 г.[99], адресованном губернатору, содержалось разъяснение: «Желающие завести типографию и т. п. заведение на основании ст. 2, 20 и 25 высочайше утвержденного 6 апреля сего года Государственного совета о типографиях и т. п. заведениях должны повсеместно, кроме столиц, получать на то дозволение от начальника губернии…»[100].

В письме от 21 октября 1869 года на имя генерал-губернатора Западной Сибири томский гражданский губернатор писал, что заявителю «мною было отказано без объяснения, впрочем, причин отказа, потому что, руководствуясь конфиденциальным циркуляром… министра внутренних дел от 10 августа 1865 г. за № 165 на сей случай и соображаясь с средствами полицейского надзора в г. Томске, я признавал и признаю теперь решительно невозможным дать это разрешение, так как полицейский надзор здесь весьма скудный по населению города, населению, состоящему большей частию из элементов, требующих особой бдительности полиции, что известно и Вам, а между тем она по недостаточному составу своему с большим трудом исполняет свою обязанность, сопровождаемую нередко чрез это медленностию в производстве дел ее, требующих по существу скорого исполнения»[101]. К тому же, объяснял гражданский губернатор, открытие частной типографии могло служить к возникновению финансовых затруднений уже в будущем году. Ибо из прибыли, планируемой типографией, почти 4000 руб., по распоряжению МВД, отдавалось на содержание губернского правления. К письму прилагалось представление Томского общего губернского управления № 291 от 12 августа 1868 г.

В нем рассматривалось финансовое положение типографии за последние четыре года. Все это время росли оборот и прибыль: «…оказывается, что в два последних года и 1-ю половину текущего хотя оборот типографии представляет увеличение почти в два раза более противу прежних лет, несмотря на отмену обязательной рассылки губернских ведомостей сельским церковным приходам, земским позициям и дворянским заседателям, лишившую дохода до 1000 руб., тем не менее… типография приобрела возможность без посторонней помощи, о чем ходатайствовалось без удовлетворения, выписать на свой счет новую скоропечатную машину, стоющую с провозом 3236 руб. 34 коп., и словолитню 581 руб. 15 коп., а всего 3817 руб. 49 коп., за что уже уплачены деньги»[102]. При этом губернское правление подчеркивало, что при частной конкуренции доход «объясненной типографии должен будет сократиться, несмотря на удешевленную, ныне действующую таксу на типографские работы», т. к. частный предприниматель может еще снизить плату за услуги печати «против казенной таксы и понести на первый раз убытки, с целью по ознакомлению удержать на будущее время постоянных заказчиков», особенно при работе в кредит. К тому же, по мнению губернского правления, «в частной типографии, как известно, имеются разные типографские украшения, которых казенною типографиею еще не приобретено»[103]. Но самое главное было в другом: если содержателем «частной типографии будет открыта газета, то губернская типография и в этом случае может лишиться дохода от уменьшения числа частных подписчиков по той вероятной причине, что фельетон газеты, в котором могут быть помещены статьи литературного содержания, вообще разностороннее, более привлечет к подписке на частную газету, нежели на губернские ведомости; в фельетоне, который дозволен законом, помещаются статьи только газетного содержания: исторического или статистического, «относящегося преимущественно до здешней губернии». Проанализировав цифры, губернское правление приходит к убеждению, что при существовании частной типографии нельзя будет «приобрести суммы, ассигнованной по распоряжению г. министра внутренних дел на 1869 г.»[104].

Представление завершалось просьбой: «…правление простирает со своей стороны надежду, что Вы, начальническим содействием коего начала лишь устраиваться типография, благоволите продлить ее действие без посторонней конкуренции по крайней мере на два года, пока она не окрепнет в своих средствах, не окончит работ по отливке необходимого шрифта и приобретет нужные украшения».
Ходатайство об издании газеты всегда имело шанс остаться неудовлетворенным. Для этого было достаточно любого из двух упоминаемых в конфиденциальном письме за № 165 оснований: «Выдача дозволения или отказ в оном зависят исключительно от ближайшего усмотрения подлежащей власти и должны быть в каждом отдельном случае результатом убеждения, что выдаваемое дозволение заключает в себе по возможности гарантии против возможных злоупотреблений. Такие гарантии преимущественно представляются: во 1-х, в возможности достаточного местного полицейского надзора, и во 2-х, в благонадежности лиц, коим выдается дозволение»[105].

Однако томич Г. Калинин пока не был замечен в деяниях, которые могли бы позволить на законных основаниях отказать ему в разрешении на повременное издание. И тогда в письме № 2636 от 7 ноября 1869 г. начальнику ГУДП действительный статский советник томский губернатор Н. В. Родзянко, начинавший служебную карьеру в ГУЦ, высказал мнение, что готов разрешить издание газеты «Сибиряк», но «только при Томской губернской типографии»[106].

Проект издания так и не был реализован[107]. А два года, испрашиваемые у начальника губернии на отливку шрифта и приобретение украшений, растянулись более чем на десятилетие. Лишь в 1881 г. в г. Томске появилась первая частная газета[108] — «Сибирская газета», издателем которой первое время будет П. И. Макушин, как потом его будут называть, «сибирский просветитель».

Приведенный пример достаточно типичный[109] в провинциальных бюрократических играх, многие из которых не находят логического объяснения до сих пор.

В письме А. С. Гацискому от 10 августа 1876 г. Н. М. Ядринцев сообщал, что был в Тюмени, встречался с владельцем типографии К. Н. Высоцким: «Он думает издавать справочный листок, для которого я придумываю программу. Надо изобрести такие листки, чтобы под видимо скромной программой можно было развернуть по надобности литературную газету. Это приходится умудриться»[110]. Однако прошение «об утверждении меня ответственным редактором и издателем листка и об указании мне в г. Тюмени цензуры из местной городской администрации» осталось без удовлетворения. К. Н. Высоцкий надеялся «на снисходительное принятие и разрешение… просьбы, так как и ныне в течение 10 лет я занимаюсь печатанием объявлений и местных изданий, соблюдая все правила, предписанные законами о печати, а также и ввиду того, что в Западной Сибири нет ни одного листка, удовлетворяющего торгово-промышленным нуждам края»[111]. Но согласия на издание «торгового листка «Надежда»» К. Н. Высоцкий так и не получил. «По сведениям III отд. собственной Его Императорского Величества канцелярии коллежский регистратор Константин Высоцкий не мог быть допущен к изданию и редактированию каких бы то ни было журналов и газет»[112].

Однако повторное обращение в ГУДП, подкрепленное ходатайством тобольского губернатора, изменило ситуацию. Тюменцы получили «Сибирский листок объявлений»[113], первую частную газету в Западной Сибири. Чем объяснить разные решения, принятые в МВД по ходатайству одного и того же лица? Только ли поручительством гражданского губернатора? Не исключено, что в данном случае разрешение издания стало следствием смягчения цензурного режима, предшествовавшего приходу нового министра внутренних дел М. Т. Лорис-Меликова.

Чиновники из цензурного ведомства отслеживали по контенту местной печати изменения в жизни окраин и, если возникала необходимость, пытались воздействовать на провинцию, превращая ее при этом в жалкую периферию. Будучи уверенным, что «в развитии провинциальной литературы — задаток развития самоуправления» и «что при правильном направлении своем провинциальная литература положила бы конец многим безобразиям, которые не истребишь ни ревизиями, ни контролем, ни судебными преследованиями», Б. А. Милютин свою правоту примерял «к такому краю, как наш, который удален от центров правительственной и умственной жизни и растянут на громадное протяжение»[114].

Неудивительно, что издатель откликнулся на временные правила 1865 г. «Там, где не существует обшей цензуры, где обязанность ее возложена на административных деятелей, все зависит от личности этих деятелей. За примером ходить недалеко. Давно уже, и не нами первыми, замечено, что от степени удовлетворительности состава и направления губернских ведомостей можно сделать правильную посылку к удовлетворительности и местной администрации. Чистое и светлое не боится света и откровенных суждений, и наоборот. В нашей местной юной литературе был разительный тому пример. Было время, когда наши губернские ведомости считались едва ли не лучшими в России. Зависело это столько же от личности редактора, сколько и от посторонних обстоятельств»[115].

Эту статью не оставило без внимания ГУДП. В письме от 15 июня 1865 г. на имя генерал-губернатора Восточной Сибири М. С. Корсакова сообщалось, что «тон ее, вообще неприличный, в особенности становится совсем недозволительным в том месте, где автор «крайне скорбит о том недоверии, которое оказано провинциальной литературе», зависящей «в нравственном отношении прямо от случая, от произвола, от односторонних воззрений влиятельных личностей и т. п.»[116]. Из Иркутска в северную столицу тут же отрапортовали, что цензору поставлено на вид, а газета, если повторится нечто подобное, может быть закрыта…

Но недоверие законодателей к успешности газетно-журнальной деятельности в провинции вызвало протестное поведение у Б. А. Милютина. Несмотря на нарисованную лично П. А. Валуевым перспективу для издания, редактор попытался вернуть на страницы «Сибирского вестника» полинявшую остроту декларируемой еще недавно гласности[117] с помощью призыва: «Громите, разоблачайте наши административные и общественные недостатки, осмеивайте и изобличайте смешные и несоответственные житейские распорядки, клеймите и разглашайте все то, что только нарушает благо граждан и уродует и без того эту жалкую жизнь, только не молчите, не молчите, ради Бога, сидя в захолустьях и отдаленных местечках: лучше преувеличивайте, из мухи слона делайте, а подавайте голос, откликайтесь и выставляйте на вид малейшие казусы из будничной провинциальной жизни! Вот каковыми правилами должны руководствоваться публицисты с корреспондентами, изобличающие эту жизнь, если желают содействовать правительству в его преобразованиях и, любя родину, желают ей развития и процветания. Взгляните на Англию, Бельгию и передовые страны человечества! Посмотрите, как там громят каждое ошибочное правительственное распоряжение, какому гласному контролю подвергают каждое его действие, как зло издеваются над каждым промахом местной и крупной власти, как беспощадно выставляют и даже преувеличивают малейшее зло из общественного быта и частной жизни и как вследствие этого общественного мнения и взаимного контроля власти и частных лиц хорошо живется, свободно дышится и быстро распространяется общее довольство и процветание! Да, пора уже и нам скинуть маску и называть предметы их собственными именами: пора уже не бояться света и гласности из-за каких-нибудь гнусных, своекорыстных расчетов, из-за потери теплого местечка или начальнического благоволения. Благо граждан, благо общее должно считать на первом плане, если считаем себя истинными, а не квасными мишурными патриотами»[118]. Не исключено, что такая смелость провинциального редактора была детерминирована положением его братьев[119]в государстве.
Рецидив политики неофициальной части губернских ведомостей первых лет издания, но уже в частной газете, был немедленно замечен в ГУДП. Новое письмо в адрес ГУВС за подписью министра внутренних дел из столицы вынудило иркутского гражданского губернатора К. Н. Шелашникова принимать меры. Председателя губернского суда Н. К. Эрна предупреждали: «За допущение появления в печати означенной статьи Вам как цензору объявлен строгий выговор, с тем чтобы впредь подобное допускаемо не было, а также прошу поставить в известность редактора-издателя «Сибирского вестника», что продолжение подобного направления не может быть терпимо»[120].

Д. И. Завалишин, отбывавший в свое время ссылку в Восточной Сибири, весьма иронично откликнулся на призыв «Сибирского вестника». Вспомнил то время, когда Б. А. Милютин был соредактором «Амура» «именно в ту эпоху этой несчастной газетки, когда она всеми силами отрицала и опровергала раскрываемое зло, а теперь тот же г. Борис Милютин считает должным говорить в совершенно противоположном направлении»[121]. Но автору обозрения, очевидно, показалось, что его замечание о противоречивости мировоззрения Б. А. Милютина может остаться не замеченным читателем, и Д. И. Завалишин повторил свою мысль о призыве к критике правительства: «Вот что проповедует ныне «Сиб. вестн.», издаваемый в г. Иркутске г-м Борисом Милютиным, товарищем председателя губернского суда и бывшим редактором газеты «Амур», скончавшейся под его редакцией по неимению подписчиков и неуплате типографии за печатание. Можно, конечно, желать, чтобы подобные тирады менее походили на упражнения гимназистов, но все-таки нельзя не поздравить газеты Восточной Сибири[122], что на них напал припадок откровенности» (выделено мной. — Ю. М.).

Под занавес XIX в. член совета ГУДП Ф. П. Еленев писал: «У нас, где в самом деле не существует никаких политических партий и не допускается никакая оппозиция правительству, на самом деле существовала оппозиция гораздо более обширная и деятельная, чем в каком бы то ни было конституционном государстве, оппозиция, захватывавшая в свои сети всю читающую Россию и доходившая до отрицания государственной власти и частной собственности»[123]. Цензор, отдавший более 35 лет своей жизни надзору за печатью, не только хорошо знал изнутри политическое устройство России, но и понимал сущность всех ограничений не только для печатной продукции. Именно последние, по мнению Ф. П. Еленева, способствовали вместо аналога западноевропейских партий получить оппозицию в виде изданий «Современника», «Отечественных записок», «Голоса»…

Сегодня сложно сказать, была ли партия «Сибирского вестника» в Иркутске? Десять лет спустя в обновленной «Сибири», теперь уже с В. И. Вагиным, писали: «Я предполагаю, что вы читали покойный «Сибирский вестник», хотя в последние минуты его жизни даже цензоры его не читали; все равно, мол, никто ничего не поймет; так стоит ли попусту тратить время?»[124]. Трудно вообразить, что в этом «признании» есть голос редактора «Сибири»[125].

Опубликованная в «Сибирском вестнике» статья о бедственном положении Камчатки, погибающей от повинностей и сифилиса, была перепечатана «Биржевыми ведомостями». На заседании 12 сентября 1866 г. член совета ГУДП Ф. М. Толстой подчеркнул, что «прямое назначение повременной прессы — изобличать вопиющие беспорядки, происходящие в местностях, отдаленных от центрального управления. Польза подобных изобличений не подлежит сомнению… резкие выражения, вкравшиеся в письмо корреспондента, могут быть оставлены без преследования во внимание той пользы, которую может доставить оглашение беспечности местного камчатского начальства»[126].

Но тем не менее совет усмотрел в некоторых выражениях статьи о камчадалах «возбуждение против местной администрации, которое не должно быть терпимо, особенно в подцензурном издании»[127]. Несомненно, такой вывод мог предполагать и другую участь газеты, издающейся в Иркутске. Но здесь был особый случай. Родственные связи Б. А. Милютина не позволяли даже министру наказать издание, не говоря уже о таком желании со стороны губернского начальства. 20 января 1867 г. за подписью К. Н. Шелашникова было отправлено из ГУВС письмо на имя П. А. Валуева: «…было бы удобно освободить эту газету от предварительной цензуры, с возложением издания на непосредственную ответственность редактора, так как постановления по цензурному уставу, меры взыскания с издателей газет за помещение в них статей, не соответствующих цензурным правилам, будут лучшей и действительной гарантией против замеченной неудовлетворительности — направления означенного издания.

Если же… таковое предложение мое признано будет почему-либо неудобным, в таком случае я возложу обязанности цензора издания «Сибирский вестник» на одного из чиновников особых поручений губернских присутственных мест с тем, чтобы на начальнике губернии лежала лишь обязанность следить за направлением издания…»[128]. Мысль К. Н. Шелашникова, скорее всего, была лишь калькой с «циркуляра» об ответственности редакторов, подписанного П. А. Валуевым[129], но готовность губернатора претворить в жизнь мечту министра не нашла должного понимания у последнего. Министерство ответило, что не подлежат предварительной цензуре лишь повременные издания столиц. А предлагаемое главным управлением замечание цензору вылилось в замену чиновника, выполнявшего функции надзора за местной печатью.

Этот эпизод зафиксировал новый этап отношений между ГУДП и местной печатью в решении вопроса об открытии должности отдельного цензора в Сибири. Еще в «чугунном» уставе о цензуре, в параграфе 25, говорилось: «Должность цензоров вообще, требующая постоянного внимания и сама по себе многотрудная и важная, не может быть соединена в одном лице с другою должностью»[130].

Провинция была уверена, что именно такая формулировка предполагает отдельную должность, а ввиду ее отсутствия не позволяет полноценно оплачивать труд чиновника, выполняющего административную цензуру[131]. Так, губернатор Бессарабии писал в августе 1867 г. Главному управлению по делам печати: «Без вознаграждения едва ли кто решится цензуровать неофициальную часть областных ведомостей, которые еще с 1861 г. отличаются от ведомостей многих других губерний обилием оригинальных статей»[132]. На выполнение работ по административной цензуре астраханский губернатор просил увеличить содержание хотя бы до 300 руб. в год «ввиду значительного труда его по наблюдению за частными изданиями, из коих одно выходит ежедневно, а другому разрешен выпуск 3-х номеров в неделю»[133]. Самарский губернатор не отставал от своих коллег. Он считал, что «вознаграждение установлено в 1862 г. за цензурование лишь одной неофициальной части», и оно «делается несоразмерным с ответственностью, возлагаемою на цензора»[134]. И просил увеличить оплату работы чиновника из средств губернской типографии хотя бы до тех же 300 руб., в чем ему было отказано. Советнику Тобольского губернского правления Петухову за просмотр неофициальной части платили сто рублей в год[135].

В первой половине 1869 г. в ГУВС обратился владелец первой частной в г. Иркутске типографии Никифор Синицын[136]: «С прекращением монополии Академии наук открылась частным людям возможность издавать для каждой местности по самой доступной цене календари, наиболее соответствующие местным потребностям»[137]. Этот вопрос решили задать в ГУДП. К нему приложили перечень книг, которые готовы были отпечатать в ближайшее время в частной типографии. Становившееся популярным в то время «родиноведение», отпочковавшееся от «отечествоведения»[138], определило репертуар планировавшихся изданий. Среди них значились уроки географии Б.А. Милютина, заключающие в себе описание Иркутской губернии, брошюры с описанием разных местностей, составленные разными лицами для издания в качестве приложения к «Сибирскому вестнику», справочные книги Иркутской губернии графа Ростопчина, таблицы для определения крепости вина по различным спиртометрам, подготовленные мещанином Владимировым, и т. д. Отдаленность Восточной Сибири от мест нахождения цензурных учреждений вынудила в октябре генерал-губернатора М. С. Корсакова обратиться с прошением к министру внутренних дел об открытии должности «отдельного цензора с производством ему содержания в уважение существующей здесь на все дороговизне наравне с цензором в Риге…всего 2070 р. в год. С возложением на него же рассмотрения высылаемых из-за границы книг, картин и проч…а также цензурования «Неоф. ч. Ирк. губ. вед.», взамен исполнения сего иркутским губернатором»[139].

Количество книжной продукции, выпускаемой в России, неуклонно росло. За семь лет оно выросло почти на 90 процентов и в 1869 г. составило свыше трех тысяч наименований в год[140]. Проблема, которую ставили перед ГУДП иркутяне, была остра для всей провинциальной России.

Владимирцы пошли своим путем. Они решили проконсультироваться: могут ли из губернской типографии выходить отдельными оттисками статьи, опубликованные в неофициальной части, а значит, просмотренные цензором? И. д. начальника ГУДП Н. В. Варадинов в сентябре 1872 г. письменно разъяснил, что подобный вопрос специально был вынесен на заседание совета. «По точному смыслу цензурного устава всякая перепечатка в отдельном издании рассматривается в том же порядке, что и новое, т. е. общими цензурными учреждениями. И разрешение к печати чиновником, выполняющим функции цензора местных казенных изданий, — нарушение ст. 20 Устава цензуры, на основании которой «цензура внутренняя возлагается на цензурные комитеты и отдельных цензоров»[141].

Но месяцем раньше из того же ГУДП, но только в Кострому, ушло письмо несколько иного содержания, в котором явно просматривалось преимущество мнения губернатора над законом: «На основании существующих узаконений разрешение или неразрешение печатания чего-либо в губернских ведомостях, а следовательно, и особыми оттисками, окончательно зависит от цензуры начальника губернии»[142]. Дальше уточнялось: «Все издания, выходящие вне столицы, должны быть подвергаемы рассмотрению общих цензурных установлений или лиц». Первая часть письма подавала некую надежду и… явно противоречила второй.

Приведенное выше различное толкование законодательной нормы о цензуре отдельных оттисков, очевидно, попало в циркулярные письма, затем разосланные в адреса начальников губерний. Это и позволило уже в начале 1873 г. подготовить распоряжение генерал-губернатора М. С. Корсакова начальнику Иркутской губернии: «Литературные произведения в… отдельных брошюрах, приготовленные для печати, передавать на цензурование члену совета Восточной Сибири» А. М. Падерину, который выполнял функции административного надзора над начавшей издаваться П. А. Клиндером «Сибирью».
Но уже в следующий год такой номер не прошел. Полицейский представил К. Н. Шелашникову для получения разрешения «в печать» составленный нижнеудинской купчихой А. Я. Жигаревой каталог продукции для вновь открывшегося книжного магазина. Но произошла в Восточной Сибири смена генерал-губернатора. При П. А. Фредериксе предпочли отказать просителю по закону: разрешение можно было получить только через институт общей цензуры.

Снова обращается в ГУДП «типографщик» Н. Н. Синицын. Ссылаясь на отсутствие книжных магазинов, что вызывает удорожание литературы за счет пересылки из столичных магазинов на 30–40 процентов, он просит назначить кого-либо из местных чиновников МВД для административного надзора за частными неповременными изданиями[143]. Ездить в столицу или в Казань, где в те времена имелся отдельный цензор, выполнявший согласно законодательству функции общего цензурного учреждения, было затратно. Да и на дорогу уходило до трех месяцев.

Однако голос из провинции не был услышан столицей. В Казани своих проблем также хватало. Должность отдельного цензора по внутренней цензуре и восточным языкам занимал библиотекарь Императорского Казанского университета И. Ф. Готвальд.

Ранее в Казани было два цензора с жалованьем по 500 руб., но с некоторых пор остался лишь И. Ф. Готвальд: «Труд удвоился, вознаграждение осталось одиночное». Чтобы восстановить справедливость, он отказался от обязанностей цензора татарского, арабского и других восточных языков. Однако 1872 г. оказался для него весьма неудачным. «Нынче труд снова удвоился, я не могу круглый год пойти в отпуск… воспользоваться хоть одной неделей отдыха, так как для чтения двух периодических… даже чтение «Камско-Волжской газеты» не отрадно: половину того, что напечатано, я имею удовольствие читать и вычеркивать. С будущего года газета будет выходить трижды в неделю, труда еще более потребуется. Книги на мусульманских языках я без обязанности цензора читаю по привычке бывшего профессора восточных языков. Читать «Камско-Волжскую газету» я бы едва стал, если бы не обязанности цензора. Редактор оной расходится по саду с. — петербургских газет, собирает оттуда букет из разных крапив, чертополоха, репейников и проч. и угощает казанскую публику: прежде всего он тыкает цензору в ночь»[144]. Уже за первое полугодие И. Ф. Готвальд за пропуск в «Камско-Волжской газете» «тенденциозных статей» получил три строгих замечания, зафиксированных в журнале совета ГУДП. Но отказаться от его услуг столичное начальство никак не могло, т. к. «оказалось невозможным найти такое лицо, которое бы соединяло в себе полное знание цензурного дела с основательным знакомством с восточными языками»[145].

Пришедший на его место профессор Казанского университета по кафедре истории русского права С. М. Шпилевский занимался исключительно внутренней цензурой, сохранив за собой должность профессора. Книги на восточных языках отныне рассматривались в Санкт-Петербургском цензурном комитете.
В письме от 23 октября 1875 г. к Г. Н. Потанину автор множества самоучителей по кожевенному производству М. А. Рылов сообщал, что «корреспондент газ. «Сибирь» из Тюмени г. Павлов, автор «Сибир[ского] календаря на 1876 г.» (объявление которого при сем прилагаю), желает открыть книжную торговлю в Тюмени»[146].

Вот как раз под смену отдельного цензора в Казани, очевидно, и попала рукопись календаря[147]. И такой факт в жизни Андрея Арсеньевича Павлова, пожалуй, был не единственным.

В мае 1878 г. другой корреспондент Г. Н. Потанина, уже знакомый нам А. А. Павлов, писал: «В марте я предполагаю напечатать свою книгу — этнографические очерки Севера Тоб[ольской] и Томск[ой] губ[ерний], но цензура почему-то не выпускает рукопись до сих пор, с января месяца. Особенного, кажется, ничего нет. Разве обиделись за исправников, кулаков и миссионеров[148]»[149].

В Министерстве внутренних дел были недовольны новым отдельным цензором в Казани так же, как и И. Ф. Готвальдом. Профессор С. Шпилевский, «несмотря на неоднократные предписания ГУДП о доставлении в управление разного рода объяснений и сведений», оставлял их «без всякого ответа»[150]. Именно по этой причине в августе 1879 г. было принято решение «не замещать впредь должности казанского отдельного цензора». В списке оригиналов, принятых от С. М. Шпилевского[151] и не пропущенных им в печать, из сибирских авторов удалось обнаружить только рукопись учителя Ишимского приходского училища Мартирия Харламова «Руководство к детскому базару: для младшего возраста. Наглядное пособие для арифметики, с чисто практическим применением в жизни, образцы самих денег, реестры четырех лавок и ярлыки вещей, сделанных на картоне»[152].

Ближайшим к Сибири оставался ЦК обеих столиц.

В Санкт-Петербургский цензурный комитет обратился писатель Н. С. Щукин с просьбой разрешить напечатать рукопись «Александр Бестужев в Якутии». Автор 14 декабря 1825 г. «был на площади зрителем всего происшествия; а потом в 1829 году в Якутске Александр Бестужев в качестве раскаявшегося преступника рассказал о поступках своих в это роковое для него время»[153]. Однако, по мнению цензурного ведомства, рассказ сибирского писателя не совпадал с официальной версией события. И поэтому в просьбе Н. С. Щукину было отказано, а сама рукопись не возвращена: так полагалось поступать по закону со всеми запрещенными материалами. В апреле 1867 г. автор обращается уже в ГУДП, пытается доказывать, что его воспоминания имеют право на жизнь, т. к. о происшествии 14 декабря написано много, на разных языках. Все это доступно читателю России, а его произведение — не более чем пересказ уже всего опубликованного. Не останавливаясь на деталях разночтений, цензурное ведомство не изменило своего мнения, что Н. С. Щукин «в подробностях не согласный с сведениями, обнародованными правительством, и потому не одобренный к печати»[154].
Не менее странные истории происходили и с рукописями самих декабристов, которые отбывали ссылку в Сибири. В 1869 г. барон А. Е. Розен не мог и думать о публикации «Записок декабристов», показав их известному журналисту М. Н. Каткову, который после прочтения нашел их «неудобными для печати». Они были изданы в Лейпциге. По словам автора, «книжка эта, мной же извлеченная и переведенная с моего русского подлинника, разошлась быстро многими тысячами экземпляров и продавалась с дозволения цензуры»[155]. Формальный запрет на публикацию произведений государственных преступников был снят, у некоторых из них вышли книжки. Но вот барон попытался издать воспоминания в России. Газета «Голос» разместила объявление о выходе «Записок русского декабриста», в октябрьской книжке «Вестника Европы» было опубликовано подробное извлечение из них. Книгу отпечатали в типографии Н. Неклюдова в Москве тиражом 1800 экз. В предисловии издатель заявляет, что она — перевод отпечатанного в Лейпциге сочинения под названием, которое согласно Каталогу комитета цензуры иностранной позволено к обращению в России. Издатель прибавил, что «записки эти содержат в себе весьма полный, последовательный и искренний рассказ, обнимающий не только заговор и возмущение, следствие, суд и исполнение приговора, но и жизнь осужденных в каторге и на поселении, и что, относясь к людям и событиям этого замечательного эпизода нашей истории…»[156], нельзя не рассказать о них. Санкт-Петербургский комитет не нашел ничего противозаконного в издании. Однако министр внутренних дел приостанавливает распространение «Записок». Вслед за этим решением издатель А. С. Гиероглифов выставил требование о компенсации расходов, понесенных при производстве книги. Он видел в происшедшем исключительно вину цензурного учреждения: записки являлись всего лишь переводом разрешенной в России книги, в большинстве журналов были опубликованы извлечения из немецкого издания и рецензии о книге… По распоряжению министра из кассы были выданы деньги в сумме, превышающей тысячу рублей, на покупку всего тиража, который доставили на склад ГУДП. Дальнейшая судьба издания неизвестна.

Юстина Косова, дочь бывшего государственного преступника В. К. Кюхельбекера, в 1875 г. обратилась с прошением разрешить издать сочинения ее отца. Уже была попытка опубликовать некоторые его рукописи в 1873 г.: в октябрьской книжке «Русской старины» предполагалось поместить краткую биографию поэта, выдержки из его записок и переписку с А. С. Пушкиным, А. С. Грибоедовым, В. А. Жуковским и др. Однако цензура не позволила осуществить планы редакции, которая не смогла представить особенного разрешения для напечатания имени Кюхельбекера. Дочь аргументировала свое прошение тем, что «было дано наследникам Рылеева, Басаргину, Оболенскому» право публикации, а «записки Кюхельбекера имеют исключительно литературно-художественное значение и ни в чем не противоречат законам о печати»[157]. Да и редактор «Русской старины» В. И. Семевский перед попыткой публикации в журнале обращался в цензурный комитет с прошением: «Стихотворения Кюхельбекера не представляют ничего противоцензурного, кроме самого имени автора». Различный подход к одной и той же проблеме, касавшейся лиц, обвиняемых в государственном преступлении, увы, предполагал и различное решение. Иногда оно противоречило существующему законодательству. И этот факт зафиксирован цензурным делом: «Согласно учрежденною 2 ноября 1869 г. особою комиссией действующих постановлений о цензуре и печати не допускать к входу в свет сочинений лиц, признанных изгнанными из отечества, тайно покинувших его, и государственных преступников, какого бы содержания ни были эти сочинения и в каком бы виде они ни издавались, под собственными ли именами либо под какими-либо»[158]. Хотя еще в августе 1856 г. в день коронования Александр II объявил амнистию декабристам. В деле так и значилось, что «стихи Кюхельбекера находятся в одинаковых условиях с сочинениями Басаргина», уже изданного.

Трудно найти объяснение истории, произошедшей с книгой И. В. Омулевского «Шаг за шагом». Роман напечатан в журнале «Дело» (1870), на следующий год вышел отдельной книгой под названием «Светлов. Его взгляды, характер и деятельность». Но попытка издателя Н. Н. Трапезникова осуществить новое издание без каких-либо изменений текста встретила сопротивление цензуры, которая обнаружила в произведении «крайне тенденциозное направление… известное под именем нигилизм»[159]. Отвечая на заключение Петербургского цензурного комитета, издатель пытался отстаивать свою точку зрения: «Что же касается указаний в нем вскользь на некоторые недостатки, неизбежные во всякое время и во всяком обществе, то если руководиться взглядом, выраженным в сообщении ЦК, современной литературе пришлось бы ограничиться только восхвалением всего хорошего, тогда как, напротив, недавно дарованные нам более широкие права имели в виду именно противоположную цель»[160]. Но ощутимых результатов полемика с цензурным ведомством Н. Н. Трапезникову не принесла. Тираж в 2200 экз. был уничтожен «посредством обращения в массу».

Издание Н. И. Наумова «Сила солому ломит» было отпечатано в 1874 г. Цензура не высказывала претензии к сборнику рассказов, т. к. книга «по своей значительной, соответствующей…объему, продажной цене, не доступн[а] для массы читателей из простонародья»[161]. В государственной структуре, отвечающей за формирование образа верховной власти в Российской империи[162], спохватились практически через год. ГУДП со ссылкой на требование III отд. СЕИВК начали изымать из розничной торговли остатки тиража без всяких объяснений причин происходящего.

Министерство внутренних дел выказывало волнение еще и потому, что нередко в типографиях брошюруют «возмутительные» сочинения в обложки книг, дозволенных цензурой.

Столица продуцировала различные примеры взаимоотношений власти и печати. Провинция, даже не пытаясь угнаться за петербуржцами и москвичами, нисколько не отставала от них. Административного надзора вполне было достаточно, чтобы регулярно появлялись бродячие сюжеты[163] о его представителях, но сибирских сатрапов заботило отсутствие собственных цензурных учреждений.
Иркутские историки, со ссылкой на начальника Сибирского жандармского округа, считают, что мысль об отдельном цензоре возникала сама собой, когда заходила речь об открытии сибирского университета[164]. Исходя из факта, что в 1860-е гг. ни в одной из сибирских губерний, за исключением Иркутской, администрация не выходила на министра внутренних дел с ходатайством о замене административной цензуры на общую, можно предположить иную версию происходящего.

Началась капитализация прессы и в провинции, в Иркутске — несколько раньше, нежели на остальных территориях Сибири. Хотя Н. М. Ядринцев поздней осенью в письме к Д. А. Клеменцу уверенно отстаивал свой взгляд на происходящее в газетном деле: «Сибирская печать начиналась с малого, не спекулировала на подписчике, многое из средств рекламы было ей гнусно. Она не могла жить сверх средств, не бралась осуществлять… то, чему не пришло время. Посмотрите, с какими средствами началась газета «Сибирь», «Сибирская газета»… В поисках за средствами нам приходилось сохранять в то же время дорогое свое внутреннее достоинство. «Сибирь»! Мих[аил] Вас[ильевич] Загоскин объявил мне, что он прежде всего не желает потерять независимость и предпочитает быть бедным[165], но никому не обязанным, ибо за обязанностями следом явятся и требования… Мы могли начать свои издания «Сибири», «Сиб[ирской] газ[еты]», «Вост[очного] обозр[ения]» с мизером объявлений, поставив целью сделать газету орудием рынка. Масса провинциальных листков имела в виду эту афишную, уличную, бедную литературу. Она лучше удовлетворяет вкусам и не требует убеждений. Чтобы распространить подписку, добыть подписчика, [необходимо] много средств. Но что бы сказали, если бы мы с этого начинали. История газеты «Сибирь» начиналась с иными целями, воспитательными, для чего нужны были определенные убеждения, взгляды и настойчивость проводить их, несмотря на все неблагоприятные условия»[166].

Н. М. Ядринцев несколько лукавил. По истечении почти полутора веков медленно прорисовывается его участие в рейдерском захвате «Сибири»[167], затем — издание «Восточного обозрения» при активном спонсорстве вначале И. М. Сибирякова, а затем иркутского городского головы, что вызвало саркастическое замечание «Сибирского вестника ПЛОЖ»: «Честь открытия купеческих меценатов принадлежит г. Ядринцеву, обретшему себе купца Сукачева»[168]. Иркутские деньги особенно дорого обошлись «Восточному обозрению», которому пришлось за них платить репутацией издания.

Выражение журналиста Ф. Г. Мускатблита, что «в 70-х годах интеллигенция пошла в народ, в 90-х осколки ее двинулись в «акциз»», недостаточно точно для иркутян, которые одними из первых в Сибири начали понимать коммерческую составляющую гласности.

Согласно объявлению, поданному в ГУДП с 1 января 1875 г., П. А. Клиндер, сохраняя право собственности на газету, передал в аренду «Сибирь» В. И. Вагину сроком на три года. При этом новоиспеченному издателю было разрешено «производить все те изменения в газете, какие он признает нужными для успешного ее хода, с точным исполнением узаконений о печати»[169].

29 июня 1875 г. вышел первый номер обновленной «Сибири». Приступив к выполнению обязанностей редактора, В. И. Вагин чувствовал себя уверенно. Материалов хватало («видно, что Сибирь с нетерпением ждала случая высказаться и воспользовалась этим случаем»), к ноябрю вышли на 600 денежных подписчиков. Но не обошлось и без сложностей: финансовые затруднения, «недостаток рабочих рук». В письме Г. Н. Потанину от 12 ноября 1875 г. В. И. Вагин сообщал: «Я просто влюблен в газету; я день и ночь о ней думаю; едва сдам в типографию один номер, как уже составляю другой. Одним словом, живу полною жизнью»[170]. Но жаловался, что он непрактичный человек, что не ладит с цензурой: «Сам-то цензор ничего, но он действует по приказу Фредерикса, который, кажется, хочет сделать газету своим орудием…». Не нравилось В. И. Вагину, что не позволили напечатать в «Сибири» статью Г. Е. Катанаева об университете: «Было бы отлично пропустить ее через горнило Главного управления печати. Это сильно подняло бы авторитет газеты в глазах местной власти, которая вообще очень труслива, ибо не понимает дела»[171].

Подозрение Всеволода Ивановича в отношении того, что местная власть хочет сделать «Сибирь» инструментом в своих руках, явно было не лишено оснований. Отношения чиновников с газетой стали сюжетом пьесы «Золотая пшеничка»[172], популярной в начале 1880-х гг. в Иркутске. Об этом писал М. В. Загоскин в марте 1886 г. Г. Н. Потанину: «Н. Садовников… в сотрудничестве с каким-то стаканом написал на всех нас сатиру, где изобразил нас… продажными тварями, а Сукачева и Вагина смешал с грязью. Вам дана роль — Голос из Монголии — и Вы грозите пальцем с возгласом — quos ego?[173]»[174]. Герои пьесы узнаваемы и сегодня: редактор газеты «Честная сплетница» Недоноскин (в пик популярности пьесы возглавлял «Сибирь» М. В. Загоскин), влиятельный гласный Чагин (В. И. Вагин в то время был членом городской думы; кстати, в эпилоге комедии появляется старичок с внешностью Сократа и именем Всеволода Ивановича и заявляет героям пьесы, играющим на сцене: «Я себя не узнаю. Это другие меня узнали»). Есть в сатире местного адвоката, сотрудничавшего с «Сибирью», и приисковый генерал Стволов (Сукачев), который обещал купить местной газете типографию при условии, если последнего выберут городским головой[175]. Один из героев пьесы Глидерс (генерал-губернатор Восточной Сибири барон П. А. Фредерикс, лично выполнявший административную цензуру) восхищен ситуацией: «Сам теперь удивляюсь, зачем я хотел придушить эту газету, даже деньги хотел на это бросить; она так нам служит, что лучше и желать нельзя, а так как считается враждебною нам, то никто и не подозревает ее, и публика верит как оракулу всему, что мы ни пустим в ней через Чагина и Стволова»[176].

Так воспринимали отношения «Сибири» с ГУВС современники. С этой точки зрения административная цензура в руках генерал-губернатора была мощным инструментом игры, которая в конечном итоге так и не позволила М. В. Загоскину стать ответственным редактором «Сибири», оставляя его всего лишь «За редактора» на протяжении нескольких лет, до самого закрытия издания.

В октябре 1875 г. на имя министра внутренних дел ушло письмо, но уже за подписью нового генерал-губернатора Восточной Сибири П. А. Фредерикса. В нем сообщалось, что, дабы избежать потери времени на пересылку книжных изданий в цензурные учреждения столиц, разрешено печатание их под предварительною цензурою члена совета ГУВС, на которого возложено цензурирование газеты «Сибирь». ГУДП временно не возражало против такой практики, но акцентировало, что в исключение попадают календари «как предназначенные для распространения в публике и не требующие при печатании особой спешности»[177], которые должны рассматриваться в общих цензурных учреждениях.

Публикация статьи А. П. Щапова «Что такое рабочий народ в Сибири?» (1875. № 11) вызвала резкую реакцию у ГУДП, которое потребовало поручить цензурование «чиновнику, более внимательному к своим обязанностям». В ответе генерал-лейтенант П. А. Фредерикс указал на основные причины, которые способствовали смене уже четырех сотрудников: «По мнению моему, промахи, повторяющиеся в цензурном отношении в газете «Сибирь», ясно доказывают, что заниматься этим делом как побочным почти невозможно. Это обстоятельство, обратившее на себя внимание, побудило меня 10 октября м. г. за № 1209 повторить ходатайство одного из моих предшественников об учреждении в Иркутске должности отдельного цензора». Письмо также содержало просьбу: по возможности закрепить одного из сотрудников ГУДП за чиновником из Иркутска и периодически оказывать последнему помощь. Таким виделся генерал-губернатору путь в обучении лиц, занимающихся «цензурованием, к этому делу не подготовленных и исполняющих его как побочную обязанность».

Из ГУДП напоминали: генерал-губернатор Восточной Сибири сенатор Н. П. Синельников, ходатайствуя о разрешении газеты «Сибирь», ставил в известность Министерство внутренних дел, что он «не встречает препятствий к ее изданию в г. Иркутске и что цензурование ее он предполагает поручить особому чиновнику по его выбору… учреждение отдельных цензоров во всех тех провинциальных городах, в которых выходят частные повременные издания, не только было бы крайне обременительно для государственного казначейства, но и повело бы к тому, что лица эти в большинстве случаев оставались бы почти без всякого дела». Так, в Иркутске все занятия цензуры ограничивались бы рассмотрением единственной частной газеты, издающейся еженедельно в объеме одного листа малого формата. Опыт МВД подсказывал, что повременные издания в провинции «после нескольких лет выхода начинают сами по себе прекращаться. В таком случае пришлось бы должности цензоров в различных городах периодически сокращать»[178].

Вышеприведенный ответ из ГУДП позволяет сформулировать алгоритм, по которому развивалась частная печать в провинции.

Для получения разрешения на издание газеты вначале требовалось согласие начальника губернии, который при этом готов был приискать чиновника, способного выполнять дополнительные служебные обязанности — административную цензуру. На соблюдение этих двух условий, наверное, мог рассчитывать только человек, хорошо знакомый с губернатором. Последнее условие алгоритма определяло русло гласности будущего издания.

После разъяснения, полученного из министерства, иркутяне практически двадцать лет не выходили с ходатайством об учреждении у них должности отдельного цензора.

В ноябре 1881 г. вместе с отменой предварительной цензуры в губернских ведомостях[179] ответственность за цензурование частных изданий была возложена на вице-губернаторов. «Заявленная в Российской империи… гласность понемногу начинает проникать и за пределы Уральского хребта, конечно, с некоторыми изменениями и сокращениями размеров сравнительно с центральными губерниями, или, говоря слогом правоверных сибирских патриотов[180], «с метрополией». Колониальная гласность, во-первых, нетороплива, а во-вторых, неболтлива. Она о многом не только таком, о чем не дозволено говорить, но и о том, что законом поведено обнародовать, скромно умалчивает»[181], — иронизировали томичи.

Это хорошо было видно при сравнении частного и казенного провинциальных изданий. Сообщения, не попадавшие по цензурным соображениям на страницы «Сибири», появлялись в местной казенной прессе. Избитый прием, помогающий административному цензору заполнять столбцы неофициальной части.

В самом начале 1877 г. в «Ирк. губ. вед., неоф. ч.» началась публикация некоего Куйтунова, известного уже читателям по корреспонденциям из Верхнеудинска. На этот раз на страницах издания появились записки о путешествии автора «От Верхнеудинска до Баргузина, а оттуда до Кударинской степной думы». Они печатались на протяжении года, и, завершая их, Куйтунов оправдывался перед читателем: «Я ездил не со специальной целью описать Баргузин или Кудару, а потому мои записки не более как легкие заметки быстро проехавшего вояжера, не претендующего ни на какую-нибудь определенную цель»[182].

Публикация вполне вписывалась в законодательные рамки губернских ведомостей и могла претендовать на «всестороннее изучение как природы губернии, так и типических черт ее населения»[183].
Этнографический аспект публикации был налицо. Но по ходу публикации, при сообщении очередного негативного факта, который должен был насторожить губернское начальство, автор делал реверанс: мол, это явление (дело) наблюдалось лет сорок назад. Или еще поточнее: например, при генерал-губернаторе Синельникове.

В записках о путешествии по Восточной Сибири можно встретить и эпизоды с привкусом каннибализма: «…охотятся только не на беглых, а на приискателей, т. е. на рабочих, выходящих с золотых приисков. Желтая крупа… преимущественно в домах во время квартирования, когда пьянствуют до красных чертиков. Приманкою для рабочего служит какая-нибудь красавица легкого поведения» (№ 9). Тема ранней проституции отчетливо просматривается через все путешествие автора: «Молодые девушки с 12-13-летнего возраста отправляются в город для найма в прислуги. Нагулявшись, они вскоре подвергаются общей участи горничных и кухарок и нередко приносят в свое семейство сифилис. Матери, отправляя своих дочерей, хорошо знают свое будущее…» (№ 11).

Куйтунов[184] остался невысокого мнения о бурятах. Он не скрывает этого на протяжении всего повествования, скатываясь из описания обычаев в оценку происходящего. Иногда проскальзывают публицистические нотки, не вписывающиеся в законодательные рамки, очерченные для губернских ведомостей. «В домашней жизни азиатская неряшливость. Хлебопашеством почти никто не занимается. Рынка нет. Все жизненные припасы нужно покупать заблаговременно. Жители же придумывают средства, как бы сорвать с ближнего лишнюю копейку, и в ожидании этого счастливого случая с раннего утра до позднего вечера ходят из дома в дом со скрыпками или гармониками и наигрывают разную ерунду под именем «романсиков». От этого все сущие в Баргузине от мала до велика музыканты, певцы и танцоры. Они живут «яко птицы небесные» и не заботятся о будущем. Главная их забота — это встреча в сентябре месяце приискателей, к чему они готовятся заблаговременно» (№ 29).

Но и у тех, кому повезло найти заработок, жизнь несладкая. «В число рабочих на рыбные промысла нанимаются девушки и женщины, собственно для чистки рыбы. Плата за этот труд, кроме хозяйского содержания, самая ничтожная. Каких-нибудь 7-10 рублей за все время рыбалки (рыбного промысла). Часто деньги эти взяты вперед и издержаны задолго до того времени, когда должница (заборная) должна отправиться на промысел. Работница, пластуя и чистя рыбу, получает в свою пользу рыбьи внутренности, из которых вытапливается жир, и продает его или своему хозяину, или на сторону. Но главное, что влечет этих работниц на рыбные промысла, — это свободная бесконтрольная жизнь, не связанная никакими приличиями» (№ 30).

На повороте с Иркутского на Баргузинский тракт, где ширина дороги только для тройки, «с одной стороны возвышается скала, а с другой — вертикальный обрыв скалы же. Взглянешь оттуда вниз, душа замирает от ужаса! Перила по обрыву утеса местами существуют только по имени. В ином месте их заменяют положенные камни. В самой высшей точке дороги боковую скалу прорезает кварц. Но зато великолепный вид представляется с этой высоты, особенно весною, когда скалы покрыты цветущим багульником и воздух пропитан его смолистым благовонием. Внизу плещется Селеньга, за нею высятся угрюмые Итанинские горы, сверху прозрачная синева небес, а на ближних скалах птички поют свои любовные песни… На душе делается так легко, легко… Особенно если в кармане не пусто…» (№ 9). Описанная красота восхищает путешественника. Но удивляет замысел подрядчика, который строил: «Что за дикая фантазия пришла…прокладывать дорогу на боку этого утеса? Старая дорога, существовавшая через этот хребет, если ее исправить, будет далеко лучше, а главное — безопаснее. Мандрыка, сократив дорогу на несколько сажен, желал отличиться перед начальством, чего, вероятно, и достиг». Автор публикации ясно представлял, сколько «стоила бедному люду пота и крови, а может быть, и человеческих жизней» «эта египетская работа» ради удовлетворения амбиций человека, взявшего подряд. «Начальство не сильно-то дорожило жизнью серого мужичка… На память потомству дорога эта удержала лишь имя своего строителя» — мандрыкина[185] дорога, которая теперь не более чем пугало для проезжающих, которые «осеняют себя крестным знамением и идут с замиранием сердца, обещая поставить свечи всем святым, если только благополучно пройдут…».

Казалось бы, что путешественник где-то по пути все-таки встретит отрадный факт. Например, «старанием частных лиц собирается небольшая сумма, и в готовом училищном доме открывается частное училище». Конечно, для аборигенов, может, и радость, но с точки зрения жителя даже губернского города ситуация оскорбительна, ибо в этом учреждении «педагогом является какой-нибудь поселенец или бывший бурсак» (№ 35). Собранная на образовательные цели сумма в конечном итоге расходуется, и училище исчезает на неопределенное время.

Путешественнику понятно, почему так случается, что детям приходится учиться у бурсака. Одного кударинского учителя земская власть наказала розгами и посадила в «чижовку[186] с обещанием повторить операцию». Учитель не стал дожидаться аналогичной ситуации, сбежал на житие в Иркутск. Путешественник делает вывод, что такое «обращение заставляет не только родителей, но и учеников смотреть на учителя как на что-то негодное, вроде ржавого гвоздя…» и ««власть имущие» часто действуют по камертону лиц, которые к образованию молодого поколения относятся так же, как пришитый хвост к известному животному…» (№ 44).

Негатива в жизни хватает. Путешественник умело его разбавлял красотами природы, народными преданиями и легендами, кусочками истории Сибири и мест, по которым проезжал. Он восхищался по-прежнему, как и во время предыдущих, совершенных более десяти лет назад поездок, уже изрядно пощипанной природой, задавая себе риторический вопрос: «Когда сибиряк поймет, что истреблять без всякой пользы леса есть тяжкое преступление как перед потомством, так и перед собственной совестью! «На мой век хватит» — фраза, придуманная каким-то идиотом, себя любящим, въелась в плоть и кровь сибиряка; она как гвоздь сидит в его голове. Руководствуясь этой глупой философией, он с плеча истребляет лес самым варварским способом, не думая о будущем» (№ 17).

Все былички путешественника, сопровождаемые авторским «я»[187], имели претензию на гласность. Но в повседневности власть умело перекрывала все негативные явления жизни статистическими сведениями, которые чаще всего составляли писари, люди малообразованные, «умеющие обойтись с земскою властью, на что способны одни жиганы[188]», которые «любят картежную игру, а подчас едят пельмени, сваренные в шампанском» (№ 44).

В подтверждение — картинка с натуры. ««Сколько добыли такой-то рыбы?» — Старшина, почесывая за ухом, отвечает: «Да мы не считали, если начальство требует, пиши столько-то пудов. Кто ее знает, может, было и более». Писарь записывает пуды, которые потом перелагает на штуки, полагая в пуде примерно известное количество штук. Так, за исключением народонаселения, собираются все статистические сведения» (№ 13).

Обнаружить документ, в котором была бы зафиксирована реакция чиновника, цензуровавшего издание, на эту публикацию, — пока не удалось…

Сибирь готовилась к празднованию 300-летия освобождения столицы края Искер от Кучума, которое намечалось на 26 октября 1881 г. В канун этого торжества на заседании Иркутской городской думы в присутствии 24 гласных было принято обращение к министру внутренних дел: «…к концу своего 300-летия русская Сибирь живет еще теми порядками, при которых жила дореформенная Россия тридцать лет тому назад. Реформы царствования покойного государя, облагодетельствовавшие Европейскую Россию, не коснулись, за исключением городской, России азиатской»[189]. Дума решила ходатайствовать не только о прекращении «ссылки в Сибирь по суду и административным порядком, о дарении Сибири гласного судопроизводства», но и о «той доли свободы печатного слова, которою пользуется столичная пресса». По мнению гласных, все эти изменения смогут «пробудить общественные силы страны к самодеятельности». На заседании думы жаловались, что местной «Сибири» не позволяют даже перепечатывать заметки из столичной прессы.

Н. В. Варадинов, исполнявший на тот момент обязанности начальника ГУДП, отписал письмо для исполнения в хозяйственный департамент. Красноречивую ситуацию завершил не менее экзотический росчерк пера писца: «Министр внутренних дел приказал изволить отклонить ходатайство Иркутской городской думы о даровании Сибири свободы печати насколько пользуется ею столичная пресса»[190].
Если посмотреть на наличие повременных изданий в Сибири, то мы обнаружим интересную закономерность. Начиная с 1860 г., времени выхода газеты «Амур», и вплоть до 1890 г. здесь издавалось или одно частное издание на всю территорию, или по одному на Западную (начиная с 1882 г., когда было ликвидировано генерал-губернаторство, — Тобольскую и Томскую губернии) и Восточную Сибирь. Исключение составляет интервал с 1885 по 1888 г. В этот период в Томске выходили с небольшими временными перерывами «Сибирский вестник ПЛОЖ» и «Сибирская газета». По решению министра внутренних дел они приостанавливались: первая — на четыре месяца, последняя — на восемь месяцев, вторая приостановка «Сибирки» завершилась прекращением издания. Такая закономерность в распределении изданий Сибири позволяет выдвинуть гипотезу: функционирование частных газет тщательно регулировалось на государственном уровне. В ее пользу работает и переезд «Восточного обозрения» в Иркутск сразу после прекращения издания «Сибири». Н. М. Ядринцева уговорили сменить место издания, пообещав ему за это типографию для печатания газеты. Т. е. существовал этакий своеобразный бизнес-инкубатор, в котором взращивали побеги провинциальной прессы под пристальным оком власти, воспитывая ту самую ответственность, в первую очередь, у редактора, о которой говорил П. А. Валуев. Как в свое время «взращивали» неоф. часть губ. вед., тематика которой была кодифицирована до мелочей. Предусматривался в законодательном акте даже запрет на полемику и фельетон (читай — беллетристику). Очевидно, предполагалось, что низкий образовательный уровень[191] выплеснет на страницы повременных изданий множество «личных нападок, клеветы и брани»[192]. Следствием этой предусмотрительности стал запрет казенных изданий на восточной окраине России до 1857 г., хотя к этому времени практически все губернии империи имели свои печатные ведомости.
Опыт одновременного существования двух частных газет в Томске в 1880-е гг. подтвердил мнение Н. Сумцова о неготовности провинции к сосуществованию даже двух изданий в одном ареале. П. М. Головачев охарактеризовал отношения газет того времени как «крикливую улицу, с ее распущенной мыслью и речью, с ее грязью и бранью»[193].

Уже сам факт того, что «Сибирская газета», как выразился Н. М. Ядринцев, «заподрядила» находившегося в ссылке К. М. Станюковича[194] на роман из сибирской жизни, который «прежде всего взял 600 рублей, и разоряющаяся редакция дала»[195], говорит о качестве отношений между двумя частными изданиями. Читатели «Сибирской газеты» узнавали в героях романа «Не столь отдаленные места»[196], публиковавшегося за подписью Н. Томский, сотрудников «Сибирского вестника ПЛОЖ».
Тобольский журналист Виктор Костюрин пытался объяснить причину столь недружеского поведения: «Нас, сибирских органов печати, так мало, силы наши, будем говорить откровенно, так ничтожны… Бессилие печати в общественном смысле… объясняется главным образом еще и отсутствием солидарности печати как корпорации. Каждый орган печати пытается выставить свое, точно товар из лавчонки, никто не признает другого, рад всякому промаху, невольной ошибке, с торжеством выносит ее на улицу, ликуя и празднуя словно победу»[197]. На такой громадной территории, какой была Сибирь, печатные органы не умели все еще соблюдать правила общежития.

Начальник Енисейского губернского жандармского управления в политическом обзоре 1884 г. усомнился в том, что существующие периодические издания выполняют свои социальные функции: «…«Сибирь» и «Сибирская газета»…были наполнены исключительно корреспонденциями с разных мест Сибири, нередко ради литературности изложения и большего обращения на них внимания, — утрированными, в ущерб справедливости; а потому названные газеты не имеют значения беспристрастных обличителей существующих в Сибири злоупотреблений и тем подрывают доверие к сообщаемым ими фактам, которые не вызывают здесь никаких распоряжений власти о негласной проверке их»[198]. Сотрудник надзорного органа за политической атмосферой губернии не выпячивал свои заслуги, не усугублял положения ради увеличения штата, он констатировал, что гласность погибла в языковой игре корреспонденций. Даже без участия цензуры, на которую привыкли жаловаться все. К публикациям в печати, которая дискредитировала себя недостоверной информацией, не только власть не хочет прислушиваться, но и массовый читатель.

Из Сибирского жандармского управления примерно в это же время докладывали в департамент полиции, что «Сибирская газета» «нисколько не выработала форму и не представляется по духу желательной к дальнейшему существованию»[199]. Автору этой формулировки была явно неприемлема склока, организованная в Томске К. М. Станюковичем при финансовой поддержке газеты. Публикация его романа-фельетона в «Сибирке» в конечном счете способствовала перерождению газеты, идеология которой была в русле «областной печати»[200], еще в одну «Местную сплетницу»[201].
21 июня 1885 г. А. В. Адрианов обращается в ГУДП с просьбой: разрешить «Сибирской газете» выходить два раза в неделю. Конкуренция с «Сибирским вестником ПЛОЖ», дающим читателю три номера в неделю, заставляет издателя «Сибирки» делать шаги к увеличению периодичности, чтобы занять достойное место на рынке рекламных услуг. Однако ГУДП отказывает просителю, ссылаясь на то, что в городе отсутствует штатный цензор, а «просмотр двойного количества номеров несомненно затруднит губернское начальство»[202].

Томский губернатор А. Ф. Анисьин 6 мая 1886 г. сообщает столичному цензурному ведомству, что «у редакций нет достаточных для ежедневной печати и солидных литературных материалов, и денежных средств при 7-рублевой годичной плате, нет в ежедневной провинциальной газете и потребности для местной публики, которая интересуется ежедневно лишь сведениями, получаемыми по телеграфу…»[203]. При этом начальник губернии высказывает свою озабоченность состоянием цензурного дела в Томске.
Этому вопросу была посвящена специально составленная записка. В ней говорилось, что объем каждого номера обеих газет — от одного до полутора печатных листов, а в период подписки — до двух. К тому же редакции имеют привычку издавать литературное приложение без увеличения платы для подписчиков. Издатели считают, что имеют на это право, и придерживаются такой практики в течение последних двух лет. Но нынче распоряжением губернатора запрещено издавать приложения до того времени, пока из ГУДП не будет получен ответ о правомерности таких приложений.

Далее в записке излагался производственный процесс выпуска местной газеты: «…в настоящее время обоими изданиями еженедельно выпускается от 4 до 6 печатных листов. В цензуру же ввиду значительного каждый раз исключения и сокращения представляемых на просмотр статей, в особенности по «Сибирской газете», отличающейся крайней тенденциозностью, печатного материала представляется в полтора раза больше, нежели появляется в печати. Причем, хотя обе редакции имеют собственные типографии, материал этот по недостаточности личного состава редакций, отвлекаемого притом от редакционного и типографского труда другими занятиями, представляется в цензуру не в виде сформированных газетных номеров, а в невыправленных корректурных листах, сплошь переполненных опечатками, пропусками, излишними словами и фразами, нередко искажающими и затемняющими самый смысл статей до такой степени, что после пропуска цензурою некоторые статьи подвергаются не только корректурным, но и редакционным исправлениям; иногда же, хотя и не часто, статьи представляются в цензуру наполовину набранные в корректуре, наполовину же — в неразборчивых рукописях, испещренных помарками, выносками и вставками, писанными различными почерками также небрежно и неразборчиво, со всевозможными сокращениями. Самые корректуры предоставляются в цензуру не одновременно для целого номера, а по мере набора их типографиями, по частям, с настоятельными требованиями о скорейшем их пропуске»[204].

Так, «Сибирская газета» для еженедельного номера своего, выходящего в 7 часов утра в воскресенье, представляет в цензуру от 3 до 5 корректурных листов половинного формата писчей бумаги, по 3 печатных столбца[205] на каждом оттиске, в четверг, между 8 и 10 часами вечера, от 8 до 12 листов в пятницу между 8 и 10 часами вечера, и от 1 до 3 листов в субботу утром, требуя в это же время — последнее время — и возврата всех корректурных листов.

График «Сибирского вестника ПЛОЖ» был более напряженным, так как редакция требовала вернуть просмотренные оттиски «или в тот же день, а присылаемые вечером — немедленно. В дни выхода газет следующие в цензуру номера [хотят получить] вместе с билетами на выпуск газет из типографии…для цензора представляется новый, весьма кропотливый труд проверки напечатанных номеров газет с пропущенными им корректурными листами, труд, тем не менее вполне необходимый, ввиду неоднократного помещения обеими газетами статей и заметок, или вовсе не представлявшихся в цензуру, или же в измененной противу пропущенной цензором редакции, что вызывает даже перепечатку газетных номеров, не выпущенных цензором из типографии…

Столь небрежное отношение редакторов-издателей обеих томских газет к своим обязанностям усложняет занятие цензурой…усложнение это в особенности усиливается малым составом редакций обеих газет и их сотрудников, не внушающих доверия, — одни по своим политическим убеждениям, другие — по своим нравственным качествам, не соответствующим принятой ими на себя роли просветителей и руководителей общества…»[206].

«Записка о затруднениях с цензурованием частных периодических изданий в г. Томске» обозначила все болевые точки надзора над провинциальной печатью. Административная цензура была для вице-губернаторов той дорожной повинностью, воспринимавшейся крестьянами как неизбежное зло, без которого нельзя было никуда выехать из своей деревни. В Законе о цензуре и печати не был предусмотрен механизм реализации права государства на надзор за прессой в провинции. И, выполняя эту дорожную повинность, чиновник старался, чтобы вышестоящее начальство не ездило «по его ушам». Какими затратами это обходилось редакции, он не всегда успевал поинтересоваться. Усугубляла ситуацию работа «почти исключительно в ночное время. Председатель Томского губернского правления обременен массою других обязанностей, решительно не оставляющих ему времени для занятий цензурою с желаемой и необходимой для того внимательностью …но перечисление обязанностей указывает, какая масса труда и ответственности лежит на лице, занимающем эту должность… Несмотря на самое искреннее желание добросовестного отношения к цензорским обязанностям, исполняемым в силу необходимости в вечернее и ночное время несколько торопливо, употребляемые для того усилия не всегда могут достигать желаемых результатов, так как усталый за день непрерывного труда организм требует необходимого покоя»[207].

Считая деятельность административного цензора «несоразмеримым с физическими силами одного человека», губернатор привел историю с вице-губернатором Н. Н. Петуховым, который «постоянными ночными занятиями настолько ослабил зрение, что по заключению врачей [должен] если не вовсе оставить службу, [то] отказаться от ночных занятий, в противном случае потеряет зрение»[208]. И в такой ситуации цензору важно было доверие к редактору издания, чтобы последний был осмотрительнее в выборе публикуемых материалов, заботясь не только о репутации издания, но и о кресле чиновника.
Разрешавший в печать периодическое издание чиновник нес еще и ответственность за содержание частной газеты… Н. Н. Петухов «пропустил» на страницы «Сибирской газеты» заметку, в которой томичи обвинялись в скаредности.

Польская газета «Край» собрала в пользу семьи покойного сибирского поэта (И. В. Омулевского) 545 руб., Иркутск — несколько сот руб., а «черствый, помешанный на наживе Томск, несмотря на давно открытую подписку, дал, стыдно сказать, всего 36 руб. 30 коп. Здесь грош дорог, здесь за грош продадут что угодно: честь, совесть, человека, здесь и благотворительность-то проявляется только в том случае, если за отданный рубль имеется в виду сорвать четыре. Сибирь может гордиться, что не имеет более городов, подобных Томску, этому бездушному мешку с деньгами, сердце которого имеет вид медного пятака»[209]. Городская дума, ссылаясь на ст. 74 Устава о цензуре и печати, решила привлечь вице-губернатора к ответственности за оскорбление чести и достоинства граждан города. От наказания административного цензора спасло ГУДП.

Начальник Томской губернии и не возражал против увеличения периодичности «Сибирской газеты». Но в случае положительного решения в ГУДП ходатайства А. В. Адрианова предлагал перевести его газету на цензурование в другой город. Это было равносильно смерти. Сюжет с «Запиской о затруднениях с цензурованием частных периодических изданий в г. Томске» определил развитие частной печати в Сибири на ближайшие двадцать лет.

…В Томске к концу восьмидесятых остался лишь «Сибирский вестник ПЛОЖ», имевший около двух тысяч экземпляров тиража и издававшийся три раза в неделю. Фельетонист издания в одной из своих публикаций очень точно охарактеризовал положение с гласностью в прессе: «Как и все в нашем любезном отечестве, быстро привился и новый инструмент. Играть стали на нем так часто и много, что он скоро стал надоедать, и появились насмешки над страстью «предавать гласности» всякий случай, даже не имеющий никакого общественного значения. Армия репортеров, в которую добровольцами вступили почти поголовно все прохожие по улице, старательно сообщавшие в газету о всяком непорядке, стала редеть и сокращаться…»[210]. Причину такого бездействия автор фельетона Щукин видел в газетной политике триумвирата[211], которая была направлена лишь на разъяснение «высших вопросов о праве метрополии над колонией и изыскание точных признаков бесподмесного чистого сибиряка»[212]. В изданиях забыли о своей святой обязанности писать отчеты о происходящем в общественной жизни, что у гласности существует единственное ее орудие — репортер. Гласностью, по мнению фельетониста «Сибирского вестника ПЛОЖ», имевшего репутацию рептильного издания, должен заниматься профессионал. Ссыльные, даже считавшие себя политическими, сплошь и рядом зарабатывавшие на жизнь в сибирских газетах, вряд ли могли свое социальное положение выдавать за квалификацию журналиста. Судя по объяснительным чиновников, текстам таких корреспондентов необходим был терпеливый, дотошный редактор, роль которого иногда отводил себе административный цензор[213].

«Опека цензуры над провинциальными изданиями имеет, конечно, смысл и значение, если она служит для не особенно окрепшего, установившегося и уравновесившегося издания не только сдерживающей уздой, но и руководительницей, указывающей ему правильный путь, уясняющей ему его задачи, — писал исследователь провинциальной печати Н. Д. Тихомиров в конце XIX в. — Но едва ли выдерживает «предварительная цензура» критику, если ее существование мотивировать возможностью так называемого «вредного направления» провинциальных изданий, так как, по справедливому замечанию «Вестника Европы»[214], нет особенных оснований ожидать от них такого направления по причине самых условий существования провинциального издания»[215].

§ 3. Кривая провинциального законодательного дискурса

Появление сразу нескольких частных изданий в 1890-е гг. в разных городах Сибири (Омск, Тобольск, Чита, Тюмень) свидетельствовало, что власть прислушивается к предложениям, в т. ч. поступавших и от региональных жандармских управлений в департамент полиции. Становилось очевидным, что информационное пространство готово превратиться в некотором роде в саморегулирующуюся систему лишь при наличии противовесов[216].

Начинался новый этап в отношениях губернаторов с МВД. Не только агрессивная политика изданий по отношению к местной власти подталкивала последнюю поднимать вопрос об открытии должности отдельного цензора. Появление первого в регионе университета стимулировало администрацию губернии обосновывать необходимость введения должности отдельного цензора.

Томский губернатор в ноябре 1890 г. жаловался министру внутренних дел И. Н. Дурново на редактора «Сибирского вестника ПЛОЖ»: «Наглядным примером крайней нескромности в деятельности Картамышева может служить еще и масса находящихся в производстве и томского губернского, и окружного судов дел по обвинению в оскорблении в печати и публичных местах должностных лиц»[217]. Большинство из этих дел завершилось вынесением приговора, в которых В. П. Картамышев должен был понести наказания в виде ареста или денежного штрафа. Однако губернатора пугало, что ни один из этих приговоров не был приведен в исполнение. Причиной такого положения главный администратор называл страх, боязнь быть осмеянным в печати: такое редактор регулярно позволял по отношению к людям, ему неприятным. Избежать этого можно было, лишь преподнеся В. П. Картамышеву денежный дорогой подарок или предоставив ссуду. «Сибирский вестник ПЛОЖ», по мнению губернатора, приносил одни убытки, но продолжение его издания «дает известное положение в томском обществе» редактору-издателю. В письме к министру высказывалась просьба передать цензурование газеты чиновнику по усмотрению губернатора, приостановить издание по телеграфу, выселить редактора из города административным путем, восстановить доверие публики к авторитету власти. Попытка использовать все наказания сразу говорила скорее о беспомощности власти.

Уже через два дня — новое письмо, на этот раз начальнику ГУДП Е. М. Феоктистову. «Сибирский вестник ПЛОЖ» позволил рассказать о величайшей панаме[218] империи — строительстве Обь-Енисейского канала. Вопрос о нем обсуждался даже на Государственном совете, по решению которого на этот объект регулярно отпускались деньги в течение почти десятилетия. Учитывая, что работы по исследованию перспективы строительства начались еще в 1800 г., старались нигде не упоминать не только о затраченных средствах, но и о самом канале, который в конечном итоге оказался не более чем мыльным пузырем[219]. Губернатор был поставлен в неловкое положение: он вынужден был оправдываться. Публикация, объяснял он, попала на страницы издания из-за «неумелости человека совладать с цензорскими обязанностями»[220].

Уже опыт работы с «Сибирью» наглядно продемонстрировал административной цензуре, что у гласности нет альтернативы. Запретить ставить материал на полосу было опасней, нежели не заметить. «Возмутительные статьи и слухи, не пропускаемые цензурой, — сообщал шифрованной телеграммой в ГУДП генерал-губернатор Восточной Сибири, — заранее и заведомо, еще в корректурах, распространяются в обществе»[221]. И локализовать информацию, которую планировала поставить в номер редакция, администрация губернии была не в состоянии. Становилось понятным стремление местной власти добиться открытия должности отдельного цензора, появление которой само по себе снимало бы ответственность за содержание провинциального органа печати с первого лица губернии[222].
Ссылаясь на аналогичное положение с надзором за печатью у соседей — иркутян и красноярцев, а также предполагаемую публикацию различных сочинений научного, воспитательного и учебного характера, томский губернатор счел необходимым высказать мнение о целесообразности «учредить и в Сибири должность отдельного цензора с возложением на него просмотра всех издаваемых здесь периодических и прочих произведений печати»[223]. Местом нахождения штатного цензора губернатор видел исключительно Томск как центр сибирской интеллигенции. Ответ не заставил себя ждать: пересмотр штатов цензурного ведомства — дело ближайшего будущего.

Правда, с изданием брошюр вопрос был отчасти решен.

В 1891 г. енисейский губернатор Л. К. Теляковский, прибывший год назад из Пскова, где в течение четверти века был вице-губернатором и согласно своему статусу отвечал в последнее десятилетие за губернские ведомости, обратился к правителю дел ГУДП B. C. Адикаевскому с вопросом, касающимся именно местной казенной печати. Он рассказал о существующем негласном обычае работы с авторами ведомостей. Им вместо денежного вознаграждения выдавали небольшое количество отдельных оттисков, появлявшихся в свет без рассмотрения общей цензурой, что было несомненным нарушением законодательства. Губернатор, уповая на то, что губернским типографиям не по средствам оплачивать статьи авторам, просил ГУДП «в виде гонорара посылать им 50 оттисков с их статей, имеющих важное значение»[224]. После этой просьбы Л. К. Теляковский просит объяснить одну деталь, которую не смог понять из циркуляров ГУДП. В них «указывается на то, что выпуск в свет оттисков со статей, печатанных в неоф. ч. губ. вед., может последовать с разрешения цензуры, я нахожусь в затруднении, что понимать под словом «выпуск в свет»: выпуск ли оттисков в неограниченном количестве для продажи или же вообще запрещается выпуск в каком бы то ни было количестве для обращения их в кругу знакомых автора, и наконец, от какой именно цензуры — местной или общей — должно последовать разрешение выпусков в свет оттисков? Последнее сомнение является у меня потому, что статьи, помещенные в губернских ведомостях, уже были процензурованы губернатором, следовательно, казалось бы, что в новой цензуре едва ли может предстоять надобность; при этом считаю нелишним присовокупить, что по отдаленности Красноярска от Петербурга выдача авторам оттисков с их статей крайне замедлится, да для них эти статьи и потеряют интерес минуты».

Прошло чуть больше месяца, и енисейскому губернатору ушло письмо за подписью начальника ГУДП Е. М. Феоктистова: «Ограниченное количество оттисков статей из губернских ведомостей для авторов может быть печатаемо с Вашего разрешения»[225].

Содержание письма, несомненно, противоречило законодательству, но в практике ГУДП встречались случаи, когда публикация брошюр, не предназначенных к продаже (внутреннее пользование), без дозволения цензора не преследовалась. Другой вопрос, что понималось под отдельным оттиском производителем печатной продукции — воспроизведение с помощью шпека, т. е. имеющейся части набора в том же формате, в том же шрифтовом оформлении, с той же пагинацией, или же публикация в виде брошюры?

В первом номере «Сибирской газеты» за 1884 г. было опубликовано произведение Ф. В. Волховского «Ночь на Новый год», которое было издано в следующем году брошюрой за подписью Иван Брут. Билет на издание газеты выдавал председатель губернского правления Н. Н. Петухов. Перед тиражированием отдельным изданием свою разрешительную подпись поставил старший советник губернского правления А. Р. Николаев, выполнявший функции административного цензора. И лишь семь лет спустя из ГУДП поступил конфиденциальный циркуляр, в котором излагалось требование министра внутренних дел об изъятии из обращения от «офеней и ходебщиков, а равно из библиотек и читален»[226] брошюры Ивана Брута.

Герой новеллы Егор Попов был типичный сибиряк со средними способностями. Гостеприимный, без выпивки никогда из своего дома не выпускал; о выгоде своей всегда помнил и старался не упустить ее; любил угостить других и сам угоститься, но пьяным бывал редко; к образованию относился с уважением. На новое место жительства переехал недавно, а сын учился в Казани. Раньше был чиновником, держал мельницу, а теперь занимался лишь торговлей. И вот перед героем в канун Нового года, когда часы уже приближались к полуночи, остро встал вопрос: «Для чего наживаешь?».
В минуты философского раздумья герой сказки попал в несколько сложных ситуаций, которые помогли ему почувствовать свою никчемность и даже ненужность. Слабого Егор Попов не защитил, даже с револьвером; бедному переселенцу из Рязанской губернии не помог, хотя вполне было под силу и сруб поставить, и коровенку завести. А тут письмо пришло от сына, в котором тот сообщал, что узнал о некоторых нечестных делах отца при зарабатывании денег. И угроза. Мол, если ты не можешь наживать деньги иначе, то я вынужден отказаться от твоей помощи.

В полночь вместо боя часов — насмешливое, раздражающее нервы хихиканье:
Так-так, ты сам
Себе враг!
Какой срам!
Тик-так! Тик-так!

Казалось, ничего особенного, что могло бы встревожить цензурное ведомство. Но из ГУДП прислали заключение на брошюру: «По содержанию она заключает в себе революционную пропаганду. На 16 страницах этой возмутительной брошюры автор в лицах представляет читателю самый необузданный произвол власти с бессердечием зажиточных классов, с одной стороны, и совершенную беззащитность народа перед этим произволом с неправильным имущественным распределением при стеснении «всякой честной мысли» — с другой. Вообще не только с дозволения предварительной цензуры, но даже в бесцензурной печати до сих пор ничего более возмутительного не появлялось в обращении»[227]. В ГУДП располагали информацией, что сказка отпечатана тиражом 12 тыс. экз. для народного чтения. Обязательные экземпляры брошюры, предусмотренные законом, не были доставлены в столичное цензурное ведомство, что было грубым нарушением порядка надзора за печатью.

В Томске же считали, что сказка издана тиражом всего 3 тыс. экз., во всяком случае, такая цифра значилась в свидетельстве, выданном типографии А. В. Адрианова местным цензором. Брошюра была отправлена в ГУДП вместе с другими листами газеты. Замечаний по поводу публикации Ивана Брута в газете и отдельным изданием со стороны общей цензуры не было. Объяснительная указывала на основную причину случившегося недоразумения: циркуляр о порядке изготовления отдельных оттисков (при этом очень дипломатично умалчивалось о существовании свода законов о цензуре и печати, а также о том, что изготовлен тираж с коммерческой целью, а отнюдь не для выдачи автору в качестве вознаграждения) поступил слишком несвоевременно. Его получили, когда административная цензура еще не была возложена на Н. Н. Петухова, а А. Р. Николаев исходил из того, что сказка уже была разрешена другим цензором. Т. е. традиционная практика российской действительности, когда для неисполнения законодательных решений всегда находится уважительная причина, освобождающая от ответственности чиновника.

Из магазинов Михайлова и Макушина был изъят 771 экз. брошюры, Блохиной (Екатеринбург) — 10, Александрова (Омск) — 12. В Барнаульском округе удалось обнаружить еще две нереализованные брошюры[228].

Практически аналогичный случай, который зафиксирован историей книгопечатания Сибири, произошел и в Омске. В рождественском (1896) и новогоднем номере (1897) «Степного края» было опубликовано несколько святочных рассказов. О девочках-подростках из швейной мастерской (В. Соколов. Спешка), думающих в рабочее время лишь о том, заплатит ли им хозяйка за выполнение задания три рубля, а если эти деньги все-таки попадут им, то что на них можно купить? О больном деде Николе, боящемся умереть на чужбине (А. Евгешин. Сочельник в вагоне). О салоне в квартире доктора Виктора Луговского (Л. Мельшин. Недосказанная правда), в котором жена прокурора, маленькая блондиночка Мария Николаевна, искренне пытается убедить всех, что «в русском народе, чистом и кротком, по самой природе не создалось еще тех развращенных истинно-преступных элементов», какие есть в гнилом западноевропейском обществе. Наши арестанты — в большинстве случаев действительно несчастные, «продукт скорее общественных неправд и несовершенств, нежели индивидуальной порчи». Эти рассказы были изданы одной книгой (74 страницы формата, приближающегося к сегодняшнему 60x84/16).
Газета рекламировала, что рождественские рассказы «Степного края» можно приобрести в книжных магазинах А. С. Александрова в Омске, «Польза» в Тюмени и «Тернера и К0» в Барнауле. ГУДП быстро отреагировало на попытку местного издания заняться коммерческой деятельностью. Омичам было указано на «перепечатку… крайне тенденциозных рассказов, помещенных в рождественском и новогоднем номерах «Степного края» № 102 и № 1… местная цензура продолжает нарушать основные требования устава»[229].
А между тем «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» позволила издать исследование И. Я. Словцова «Еврейский вопрос и евреи в Сибири» (60 с.) с разрешения местного чиновника-цензора, вначале отпечатанное в казенной газете, редактор которой Е. В. Кузнецов сразу после публикации статьи тюменца был освобожден от занимаемой должности[230]. Типография газеты «Урал» выпустила в свет брошюру готового приступить к должности цензора «Сибирской торговой газеты» И. Я. Словцова «Природа и люди Северного Урала» (Екатеринбург, 1897. 28 с.) не только без предварительного просмотра в общей цензуре, но и без всякой отметки о цензурном дозволении. Может, потому, что деятельность цензора, по его личному усмотрению, создавала собственную конфигурацию законодательства о цензуре и печати империи[231].

Обратившийся в Санкт-Петербургский цензурный комитет Михаил Цейнер из Томска с рукописью «Стихотворения и элегии в прозе» получил разрешение на издание книги. К творчеству поэта из Красноярска Ф. Филимонова МЦК отнесся гораздо строже, хотя содержательная сторона у обоих сибиряков не могла вызвать никаких претензий. Изданные в 1890 г. «Песни сибиряка» Ф. Ф. Филимонов[232] вновь попытался издать, добавив в сборник несколько стихотворений. Однако «прибавление» было запрещено цензурой[233]. Сохранившиеся страницы рукописи заставляют согласиться с заключением цензора, который в данном случае выполнял скорее функции рецензента-редактора, нежели охранителя режима:
Нам не дают живого дела,
Мы как в тюрьме проводим дни.
Нас жизнь гнетет, среда заела,
Мы без поддержки, мы одни.
У нас давно связали крылья,
Нас истомила ночь темна…

Увы, это было не первое цензурное запрещение. В 1886 г. Санкт-Петербургский цензурный комитет рассматривал рукопись Ф. Ф. Филимонова «На заре». Вот что писал о стихах Гейне из Ирбита цензор С. И. Коссович: «Помещено 70 стихотворений. Автор сборника в крайне мрачных образах представляет внутреннее состояние России. Весь народ в угнетении. Стоны его работают всюду — на фабриках, в рудниках, на Волге. Интеллигенция — безучастна, баре живут безмятежно на счет народа, а борцы за идею гибнут. Некоторые стихотворения проникнуты отчаянием, иные — надеждою на лучшие времена, на наступление наконец часа отмщения. Таково содержание большинства стихотворений — 44 из 70.
Принимая во внимание крайне предосудительный характер большинства стихотворений сборника, цензор полагал бы необходимым не дозволять к напечатанию весь сборник целиком, так как и в остальных 26 стихотворениях кое-что отзывается, хоть глухо и едва уловимо, тот же протест, но в менее зрелой форме»[234].

Поэт намеревался издать сборник стихов «На заре» тиражом 200 экз. в одной из провинциальных типографий. Затея удалась, но несколькими месяцами позднее, и совсем с другой книгой[235]. Издали ее на его родине (поэт родом из Камышлова), в типографии «Екатеринбургской недели», еженедельника, в котором он печатал свои первые стихи. А разрешил сборник все тот же Санкт-Петербургский цензурный комитет. В книгу, несмотря на надзор, вошли «Недоконченные речи»:
Верю я, что скоро сгину
За несносный мой язык…
Перед сильными же спину
Гнуть я в жизни не привык.

Из поэтов я опальных,
Век под гнетом буду жить,
И не чаю от квартальных
Снисхожденье получить.

Я писал, а сердце билось:
Как в цензуру рифмы сдашь ―
И частенько приходилось
Видеть красный карандаш.
Но не трусишь, пишешь снова,
А цензура смотрит злей…
Успокойся — ни полслова
Не скажу тебе о ней… (С. 24–25).

Поэт вряд ли предполагал, что когда-то будет редактором и журнала, и даже ежедневной газеты в губернском городе. Что-то придавало уверенность, что в литературной промышленности еще будет «Блаженное время»:
Забывши нежности, амуры,
Далекой юности грехи,
Писать я буду без цензуры,
Но все ж цензурные стихи.
Я разведу погуще краски,
Изображу вам нашу глушь.
…А впрочем, все ведь это сказки,
И очень старые к тому ж! (С. 30).

Цензура менялась вместе с Россией. Те стихотворения, которые в 1886 г. были прообразом угнетенности народных масс и мрачной обстановки в стране, совсем по-другому рассматривались уже на рубеже веков. Даже, скорее всего, каждый чиновник имел свою точку зрения, которая не противоречила законодательным нормам.

Выпускник Лазаревского института восточных языков С. И. Уманец, пришедший в ГУДП в конце 90-х гг. XIX в., осуществлял контроль сибирской печати. Обнаружив в «Сиб. жизни» (1898. № 8.) тенденциозность в стихотворении, сообщил в докладной записке своему начальнику, в чем она заключается: «Картина полного запустения деревенской школы, где «голо, пусто и темно» и царят одни мыши, и рядом — процветание кабака». На что М. П. Соловьев на полях записки двусмысленно начеркал: «Невеликая тенденциозность, нецензурна…»[236].

Как-то П. И. Макушин в очередной раз пожаловался на томского отдельного цензора А. Н. Пятова, не дозволившего к печати стихотворение. В качестве эксперта выступил член совета ГУДП Н. И. Пантелеев. В своем заключении от 4 января 1905 г. он писал: «В настоящее время в провинциальных газетах замечается странное явление. Если в одних цензоры, очевидно, под влиянием требований разными представителями общественной жизни перемен в управлении и свободы слова, дозволяют то, что осуждается правительством даже в бесцензурной прессе, то другие цензоры положительно при просмотре газетного материала не обращают внимания на дух, смысл и требования устава о цензуре, запрещают самые безвредные статьи и заметки, часто обошедшие всю прессу, и поэтому проявляют полный произвол или, как выражается несколько мягче г. Макушин, «допускают широко личное усмотрение».

При проявлении цензорами такого произвола совершенно понятным является тот вопль авторов и редакторов и те анекдоты, которые так часто в последнее время мы видим на страницах столичных бесцензурных газет…стихотворение полно так называемой гражданской скорбью. Подобные в массе рассыпаны в нашей прессе: борьба в жизни со злом и надорванные силы. Придавать этому стихотворению политическое значение, по мнению моему, невозможно…»[237].

Трагедия Ф. Ф. Филимонова была как раз в том, что он стремился слыть поэтом гражданской скорби, не понимая, что его муза предпочитала эпиграмму, шутку, даже пародию, которая скорее всего была фонетическим римейком. И даже шаржем, очень личным, предназначенным чаще всего исключительно для альбома:
Нахален ты — ругаясь жарко,
Как Цицерон в речах велик,
Ты глуп как старая кухарка
И груб как пьяница-мужик.

Усы свои ты любишь холить.
Скажу, стесняться не любя,
Что по длине с усами спорить
Лишь могут уши у тебя[238].

За ироничность, сарказм миниатюр любил читатель сибирских газет Дедушку Фаддея…

Интересна судьба рукописи, поступившей в МЦК от преподавателя, учителя рисования Тобольской гимназии Е. Н. Маджи[239]. Он уже был составителем 16-страничной брошюры с мудреным названием «Указатель числа арифметических действий, необходимых для решения каждой задачи сборника Евтушевского братства» (Тобольск, 1895. Ч. I). На этот раз Евлампий Николаевич представил макет книги «Замечательные исторические ссыльные», содержавшей 22 биографии знаменитостей, побывавших в г. Тобольске. В рисованной рукописи было предусмотрено все, вплоть до цены сборника[240]. Среди героев рукописи были гетман Украины Многогрешный Демьян Игнатович (XVII в.), Меньшиков, Миних, Радищев, Розен, Достоевский, Чернышевский, Щапов и др. И хотя автор пытался убедить чиновников из цензурного комитета, что «материалы для настоящей статьи всецело заимствованы из историко-географического словаря, вышедшего в Париже в 1896 г. 31-м изданием», рукопись 27 января 1899 г. была запрещена МЦК к печати.

Новым распоряжением министра внутренних дел от 7 августа 1898 г. был заменен порядок определения объема книги, который влиял на подцензурность издания. Если раньше устанавливался количественный минимум строк для страниц разного формата, то отныне печатным листом считались 33 тыс. знаков. «При действии прежних правил количество букв могло быть чуть не вдвое меньше — другими словами, без цензуры могло выходить множество книг…»[241].

Очень активный обмен письмами сибирской провинции с МВД за должность отдельного цензора снова начался в начале 1890-х. Н. М. Ядринцев считал, что «Восточное обозрение» должно вырасти из формата еженедельника. Увеличение периодичности вызывается «местной потребностью». Однако председатель Иркутского губернского правления, цензуровавший издание, имел особое мнение. Если в августе 1888 г. тираж издания достигал 2300 экз., то в августе 1890 г. он составил всего лишь 1250. Анализ подписки предполагал соответствующий вывод: «Эти цифры ясно показывают, что газета вовсе не удовлетворяет «местной потребности». Да иначе и быть не может. Провинциальная публика любит газету обличительного характера»[242].

Не прошло и недели, как цензор «Восточного обозрения» вновь обращается к начальнику губернии: «…имею честь просить ходатайства Вашего превосходительства об освобождении меня (в том случае, если будет допущен усиленный выпуск «Восточного обозрения») от цензурования этого издания. Я председательствую в двух учреждениях (губ. правление и Приказ общественного призрения) и состою членом почти в десяти. Очевидно, я имею достаточно работы, чтобы иметь право просить об освобождении от новых обязанностей. В настоящее время на цензурование «Восточного обозрения» у меня уходит весь вечер четверга. Если обозрение будет выходить два или три раза в неделю, то и у меня отнимется уже два и даже три вечера в неделю. Давая так много времени цензурованию «Восточного обозрения», я лично могу допустить упущения по другим своим обязанностям»[243].
Условие, при котором в конечном итоге губернатор готов пойти на увеличение периодичности единственного в это время в Иркутске частного издания, это выход газеты в объеме не более одного печатного листа без всяких прибавлений в течение недели.

Н. М. Ядринцев жалуется министру внутренних дел, что при таком тираже газета вряд ли «может существовать на дальней окраине, где интерес к чтению слабо развит; издаю же я газету, чтобы поддержать интерес и знакомить с краем глухим и малоизвестным как правительство, так и русское общество. Всякий материальный ущерб при условиях столь трудного существования является для газеты смертельным»[244]. Идеолог провинциальной прессы в письме от 14 января 1893 г. мотивирует свою просьбу об увеличении периодичности тем, что все газеты в Сибири получили уже возможность выходить более одного раза в неделю. «Единственный орган в Иркутске теряет всякое значение, и читателей становится меньше»[245]. Н. М. Ядринцев пытается доказать, что в газете всегда имеются объявления, достигающие половины листа, которые уменьшают возможность помещать местные известия. Откладывать их из-за срочности нельзя, т. к. издание начнет терять рекламодателя. «Восточное обозрение» готово согласиться на один печатный лист, но только литературного текста, т. к. цензура объявлений — обязанность местной полиции. Но и в 1894 г. генерал-губернатор не сдался: «за неимением отдельного в Иркутске цензора только напрасную потерю времени, как мною, так и цензурующих газету чиновников»[246].

В Сибири было уже три ежедневных газеты, но добиваться увеличения периодичности «Восточного обозрения» пришлось не один год еще и И. И. Попову. В 1897 г. генерал-губернатор А. Д. Горемыкин сообщал в ГУДП, что считает прошение Попова «заслуживающим уважения, но при том условии, что для газеты будет особый цензор, действительно и строго проверяющий каждое газетное сообщение согласно требованиям цензурного устава. Ввиду ограниченности состоящих при мне чиновников я лишен возможности командировать кого-либо из них к исполнению обязанностей цензора ежедневной газеты»[247]. В конечном итоге МВД согласилось оплачивать работу наемного цензора в размере 400 руб. в год[248]. Но А. Д. Горемыкин был неумолим. Он считал, что найти человека для исполнения обязанностей «цензора с вознаграждением в 400 руб. в год не представляется возможным»[249], а совмещение приведет к тому, что чиновник будет считать: его работа оплачивается лишь частично. И постоянных ходатайств об увеличении вознаграждения за свой труд по цензуре не избежать.
Томское губернское начальство также мечтало об открытии должности отдельного цензора. Их подстегивали ежедневные газеты «Сибирский вестник ПЛОЖ» и «Сибирская жизнь», университетские издательские проекты. Но и томичи не сильно продвинулись в достижении цели. Сбор сведений в типографиях губернии о существующих периодических изданиях шел неторопливо.

В ноябре 1899 г. томский губернатор в письме к начальнику ГУДП М. П. Соловьеву не согласился с возложением обязанностей цензора на профессора университета М. Ф. Попова, т. к. последний, «обремененные сложными обязанностями по прямой своей должности, едва ли могут без ущерба делу уделять достаточно времени цензуре, требующей внимания и особой осмотрительности»[250]. А поскольку все профессора вовлечены лишь в круг своей деятельности, то, по мнению начальника губернии, они не смогут быстро понять общественную жизнь края. Более того, никто из предполагаемых цензоров не знаком не только с обилием распоряжений по делам печати, подписанных министром внутренних дел, но и «даже с общим духом и направлением существующих законоположений о печати и цензуре». Томский губернатор сослался на свой опыт, когда в 1897 г. цензором был назначен профессор Императорского Томского университета В. В. Сапожников. «Вскоре тогда выяснилась совершенная его неподготовленность к обязанностям цензора, что сказывалось постоянно, т. к. нередко им разрешались к печатанию такие статьи и заметки, которые никоим образом не должны были допущены в газете, и наоборот, не пропускались самые невинные по своему содержанию, раз они касались ведомства народного просвещения»[251]. Закончилось это тем, что В. В. Сапожников «сам осознал свою несостоятельность» и цензурование снова вернулось к вице-губернатору.
На начало 1900 г. МВД оставляло прежний порядок цензурования всех томских изданий, увеличив лишь расходы по цензуре до 500 руб. в год. При этом ГУДП сообщало, что «внесение в Государственный совет представления об учреждении в г. Томске отдельного цензора задерживается единственно вследствие неполучения…дополнительных сведений о деятельности типографий вверенной Вам губернии по печатанию непериодических изданий»[252].

В Красноярске цензурование «Енисейского справочного листка» порождало много вопросов у иркутского генерал-губернатора, но причину этого последний видел в том, что председатель губернского правления Д. Н. Давыдов, «не получив почти никакого образования и воспитания и принадлежа по рождению к низшему слою местного населения… несмотря на природный ум и служебную опытность, односторонне обращен своими симпатиями к лицам местного происхождения и по принципу недружелюбно относится ко всем прибывшим из Европейской России»[253]. По этой причине раньше и в «Восточном обозрении» «явно умышленно пропускал в цензуруемой им в Иркутске газете пасквильные статьи по адресу действительного статского советника Теляковского».

Енисейский губернатор Л. К. Теляковский имел достаточно жесткое видение функций цензора, «от которого зависит, чтобы местная печать не была дерзка, груба и распущена… Такое непонимание обязанностей и неподчинение указаниям начальства можно встретить только в Сибири вследствие необразованности здешних чиновников и присущей сибиряку косности…»[254]. Такой подход к социальной функции цензуры вполне вписывался в сформированную в конце XIX в. ««норму» цензорского соавторства»[255]. В Красноярске предпочитали достигать этой «нормы» лишь сменой чиновника, которому доверяли административную цензуру, ставя под сомнение квалификацию каждого предыдущего. И в ГУДП с этим соглашались.

После изучения полос, присланных в цензурное ведомство редактором «Енисейского справочного листка», в письме енисейскому губернатору от 20 июня 1892 г. сообщалось: «Из 191 статей, заметок и сообщений — 101 корректурных листков основательно не дозволены к напечатанию по несоответствию их программе издания… Запрещение остальных 70 номеров, т. е. 1/3 всего материала, не оправдывается ни сравнительно узкими рамками программы издания, ни тем более законом или какими-либо распоряжениями ГУДП. Но запрещения эти свидетельствуют не столько о строгости цензурующего, сколько о недостаточной компетентности его в возложенном на него деле… С большой натяжкой запрещено также пасхальное редакционное приветствие, озаглавленное «Христос Воскрес!». Если оно и не отвечало программе, представляя собой как бы передовую статью редакции, которые не разрешены, то за исключением нескольких тенденциозных строк «об угнетенности» статью все же следовало поставить в виде исключения»[256].

В июне 1903 г. был обнародован закон, согласно которому еще в семи городах России[257] были учреждены должности отдельного цензора — Владивостоке, Екатеринославе, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томске и Харькове. Но все были далеки «от мысли о возможности сравнительно широкой реформы цензурного дела в ближайшем будущем»[258].

Первым отдельным цензором в Томске был назначен Александр Николаевич Пятов[259]. С его приходом увеличилось количество жалоб «Сибирского вестника ПЛОЖ» в ГУДП. Но поводом для конфликта чаще всего был регламент работы.

Телеграмма в адрес министра внутренних дел: «цензор отказывается просматривать материал после 7 часов вечера 5 марта прекратил цензурование 7 часов 15 минут оставив непросмотренной всю местную хронику номер вышел без хроники личные объяснения невозможны письменные оставляет без ответа своевременный выход невозможен»[260].

Цензурное ведомство считает, что предельный срок предоставления в цензуру материалов — одиннадцать часов вечера. Но А. Н. Пятов, прошедший лишь краткосрочную стажировку в МЦК, отстаивал свои права на нормированность рабочего дня. Ссылаясь на неофициальное 8-е издание настольной справочной книги «Законы о печати» инспектора по надзору за типографиями и книжной торговлей в Москве З. М. Мсерианца, томский отдельный цензор доводил к сведению своего начальства, что «корректуры должны быть доставляемы не позже 7 часов вечера». И в свою защиту приводил практику цензурования в Томском губернском правлении: «Чтение ежедневных газет происходило между 3 и 6 часами, и газеты выходили исправно; из этого можно заключить, что как редакции, так и типографии не встречали в этом распоряжении никакого затруднения».

Притирка сотрудников местного издания к присланному со стороны чиновнику шла сложно. Снятие с полосы «Сибирского вестника ПЛОЖ» статьи Александра Кауфмана «К вопросу о современной хозяйственной эволюции России» вызывало недоумение даже у члена совета ГУДП Н. И. Пантелеева: «Запрещение этой статьи цензором есть плод непонятного и странного недоразумения. Она вполне цензурна и дозволительна. Присутствие в Томске неблагонадежных и склонных к демонстрациям студентов — это обстоятельство никак не вяжется с содержанием статьи. Объяснения цензора неосновательны и неуважительны»[261].

Редактор Н. Н. Соин очередной раз телеграфировал в Петербург 20 ноября 1904 г., но на этот раз лично министру внутренних дел: «…редакция сибирского вестника вынуждена просить вашей защиты относительно действий томской цензуры не пропускавшей особенно последний месяц даже перепечаток не только провинциальных изданий но и приказов официально распубликованных губернских ведомостей…оригинальные статьи и факты местной жизни встречают систематическое препятствие издание поставлено крайнее затруднение подписчики ропщут бессодержательность газеты…»[262]. Смена административной цензуры на общую в Томске привела к смене звеньев в цепи: из ежедневных рутинных отношений власти с местной печатью выпала лишь администрация губернии, да и то отчасти.

То ли подействовала жалоба, то ли еще возникли какие-то причины, но уже 29 ноября 1904 г. А. Н. Пятов был командирован в МЦК.

Прибывший в феврале 1905 г. отдельный цензор В. Фролов[263] уже через две недели сообщал в ГУДП: «…знакомясь с делами, оставшимися от цензора Пятова, я обнаружил целый ряд бумаг, из коих явствует, что последний вел сильную борьбу с резко выраженными, тенденциозными социал-демократическими идеями газеты, которые она всегда старалась излагать возможно популярнее, дабы читатель, покупая ее за 3 коп., получал все эти идеи… Цензуровавший до моего приезда чиновник особых поручений при губернаторе Васильев указал мне ряд чисто технических нарушений газетой требований цензуры…Печатались лживые известия против частных лиц, а опровержения, несмотря на требования цензора и пострадавших, не печатались, причем редакторы (фактически их несколько) не всегда даже удостаивали цензора ответом.

Циркуляры последнего времени, содержащие в себе определенные указания относительно серьезности переживания Россией политических моментов…но это ничуть не останавливало руководителей газеты, состоящих в большей части из евреев, и на цензуру почти ежедневно подавался и подается материал вредный, тенденциозный… цензору невозможно удалить все вредное, так как пришлось бы выпускать газету с одними агентскими телеграммами и небольшой долей местной хроники, что представляется неисполнимым. Остается одно — ежедневные вызовы к себе редактора… Является безмолвная личность г. Соин, никакого значения не имеющая ни в редакции, ни в издании газеты… Манифест государя императора демонстративно грубо поставлен газетой на самом последнем месте, позади агентских телеграмм»[264].

И этой игре, в которой одна сторона пыталась научить другую политической уравновешенности, самоцензуре, ответственности за сказанное слово, может, и не оптимальными методами[265], не было видно конца. Цензура со ссылками на инструкции ограничивала право на гласность. В отместку сотрудники изданий пытались своего «воспитателя» перехитрить. Казалось, октябрьский Манифест 1905 г. прекратит это противостояние. Сохранившийся в Омском архиве документ того времени свидетельствовал скорее об обратном.

11 марта 1906 г. в камере судебного следователя Омского окружного суда давал свидетельские показания по делу о публикациях в газете «Степной край» акмолинский вице-губернатор в качестве должностного лица по делам печати статский советник Г. В. Абаза: «Почти вслед за вступлением меня в цензорские обязанности, именно 5 ноября, было получено циркулярное распоряжение из Министерства внутренних дел от 19 октября, в коем лицам, цензурующим повременные издания, даны были указания, устанавливающие новое направление в их деятельности. В распоряжении между прочим было указано, что отношение цензуры к произведениям печати должно коренным образом измениться, сообразуясь с ясно и определенно выраженною в Манифесте 17 октября волею государя императора, что цензора должны сообразоваться с новыми условиями, в которые поставлена новая печать, и личным тактом и полным устранением каких-либо требований, не основанных на законе, избегать всякого рода справедливых нареканий. Так как за всем тем предварительная цензура не была отменена, то ввиду означенных указаний министерства при личном свидании я предложил г. Усову — редактору газ. «Степной край» по-прежнему доставлять в послеобеденное время ежедневно материал к номеру, имеющему выйти на другой день, причем заявил, что в силу циркуляра г. министра буду всемерно стараться в цензурном отношении делать возможно меньше стеснений, вычеркивая лишь статьи, прямо воспрещаемые законом, и даже предложил г. Усову, что в сомнительных случаях статьи, которые при прежнем порядке и действии циркуляров Главного управления по делам печати…подлежали бы исключению без всякого колебания, я буду лишь отчеркивать с надписью «не советую или не рекомендую печатать», оставляя затем помещение их [в] номер газеты на усмотрение его — г. Усова.

С отменой предварительной цензуры, другими словами — с изданием правил 24 ноября 1905 г., полученных здесь в декабре прошлого года, я ввиду возложенной на меня обязанности наблюдать за повременными изданиями просил г. Усова как редактора присылать мне, как и раньше, для удобства наблюдения материалы накануне выхода каждого номера, указав, что и для него как редактора подобный порядок может оказаться только выгодным в том отношении, что, признав содержание какого-либо номера преступным, я наложу своевременно на него арест и, предупредив таким образом преступление, избавлю его от судебной уголовной ответственности по новым правилам о повременной печати… Я даже предлагал г. Усову, что буду платить посыльному за доставку мне означенного материала»[266].
Как говорят, цензура умерла! Да здравствует цензура!

Омская газета «Степное эхо» иронизировала над состоянием общества того времени:
Чтоб несколько свободы обуздать,
Их нужно с кем-нибудь законно сочетать.
Свободу сходок — ну, с разгоном,
Свободу личности — с шпионом
(Весьма полезном в деле оном),
Свободу слова с иском и судом,
Свободу совести — с погромом над жидом[267].


§ 4. Пресса в дихотом[268] власти

Гласность и цензура в Российской империи сосуществовали. Это прекрасно прослеживается по нарративу, в котором изложена история становления цензурных учреждений в Сибири. Эволюция была быстротечна: от попытки губернатора лично дозировать гласность в столбцах губернских ведомостей до желания иметь у себя «на посылках» отдельного цензора, который бы нес все тяготы службы и ответственность за провинциальные идеологические риски, не прошло и полвека. Для Азиатской России это было время опыта общения посредством гласности, учебы функционирования частной прессы в одном сегменте с казенной, воспитания самоцензуры у журналистов.

Но уже приходилось говорить о том, что и понятие гласности приобрело более четкие очертания. Предлагалось все-таки помнить не только об общественном значении события, но и о возможности публичной артикуляции о нем.

То, что административной провинциальной цензуре авторы проекта модернизации России отводили именно воспитательные функции, на которые возлагал надежды еще министр внутренних дел П. А. Валуев, не подлежит никакому сомнению. Этому есть красноречивое документальное подтверждение. Пухлые дела сибирских газет, хранящиеся в фондах цензурного ведомства, не находят точек соприкосновения с мнением политического сыска — жандармерии — о характере этих изданий.

В качестве примера приведу точку зрения начальника Омского жандармского управления. В политическом обзоре за 1895 г. он докладывал в департамент полиции, отправляя при этом копию начальнику Сибирского жандармского округа: «Местный орган печати газета «Степной край» не представляет никакого интереса в литературном значении, не имея определенного направления, существует лишь редакцией особых прибавлений «Телеграммы Российского телеграфного агентства», которыми и удовлетворяются подписчики на газету»[269]. И через пять лет мнение жандармерии о газете мало в чем изменилось. В черновом отпуске, предназначенном для отправки в департамент полиции, сообщалось: «В Омске издается газета «Степной край», убогая в литературном отношении и без всякого направления. Сотрудники и репортеры в большинстве состоят из ссыль[ных] или лиц, заинтересованных в сплетне и инсинуации… Из числа местных гражданских лиц, обращающих на себя внимание своей особой политической неблагонадежностью, — не замечено. Из состоящих под гласным и негласным надзором в этом отношении выдаются Лев Чермак, Сергей Швецов, Владимир Соколов, Ванновский, Щеголева»[270].
Невысокого мнения были в политическом сыске[271] и о «Сибирской торговой газете», приостанавливаемой по распоряжению министра внутренних дел. Хотя что это такое «противоправительственное направление»? — ответить на этот вопрос не могли даже опытные юристы того времени.

Отсутствие политических партий в империи не оставляло печатным изданиям выбора объекта критики. Поэтому нарушение любого из подзаконных актов, выпускаемых в большом количестве МВД для руководства на местах, уже предполагало «вредное направление». Осознание этого факта пришло и в цензурное ведомство.

Исполнявший обязанности правителя дел ГУДП С. И. Уманец, наблюдавший несколько лет за «Сибирским вестником ПЛОЖ» (газета приостанавливалась два раза по распоряжению министра внутренних дел), сделал в 1899 г. вывод, что издание «не носит антиправительственного характера», который удается обнаружить отдельным чиновникам, «будучи органом исключительно местной жизни, позволяющим себе иногда резкую критику местной злобы дня»[272].

Ф. Еленев очень точно подметил, что «сфера правительственного действия была у нас всеобъемлющая и… была основана на недопущении никакого вмешательства в эту сферу со стороны частных лиц»[273]. И отсюда не только нечеткость, но и невозможность определения признаков вредного направления издания. Существовало относительно печати руководящее правило: «что вредит народной нравственности или может поколебать авторитет верховной власти или общественный порядок»[274] — не имеет права появляться на страницах изданий.

Увы, придерживаться такого принципа умел не каждый редактор. Член совета ГУДП тайный советник Ф. Еленев уверен, что давать право на издание провинциальной газете необходимо не всем, о ком ходатайствовал губернатор. «Главные вдохновители и сотрудники провинциальных газет суть в большинстве случаев жалкие недоучки, нередко проходимцы и даже лица, состоящие под надзором полиции, кое-как набившие руку в борзописании и повторяющие с увлечением зады, затверженные ими в писаниях столичных корифеев нигилистической литературы»[275].

В «Степном крае» ответственным редактором был отставной майор Павел Борисов Яшеров, а издателем Иван Григорьев Сунгуров. По мнению Федора Еленева, для утверждения официального редактора был подобран человек исключительно с точки зрения благонадежности[276]. На самом деле в редакции заправлял всеми делами старший делопроизводитель канцелярии генерал-губернатора Степного края коллежский асессор К. Михайлов, впоследствии сотрудник «Восточного обозрения», издававшегося в Иркутске, и редактор петербургской «Сибири» (1897–1898). Об этом сообщает в письме к Г. Н. Потанину от 7 ноября 1894 г. и М. Н. Костюрина[277]. Это несоответствие между de jure и de facto засвидетельствовано и в документах ГУДП (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1893. Ед. 10. Л. 62) сообщением из департамента полиции.

В государстве, накрытом сетью всеобщей подозрительности, оказывалось сложным делом найти благонадежного человека, которому можно было позволить, придерживаясь законодательных норм, возглавить газету. Поэтому при получении разрешения на издание почти всегда вставала проблема с ответственным редактором.

15 февраля 1880 г. ГУДП позволило старшему советнику Блокову до окончательного утверждения редактора подписывать газету в качестве «за редактора»[278]. Однако телеграммой из ГУВС в цензурное ведомство вскоре последовал ответ: «Блоков 21 марта формально отказался редактировать газету «Сибирь» не исполнению издателем Нестеровым и главными сотрудниками его условий, обязывающих передавать ему всю корреспонденцию газеты, которые считают это почему-то неудобным и невыгодным для себя»[279]. И, может, случай не совсем показательный из-за того, что отказ страхового агента А. Блокова произошел после знаменитого пожара в типографии «Сибири», в котором «у Адрианова сгорело все дотла»[280]. Однако тогда очень остро встал вопрос: кто возглавит газету? В таком положении бывали хотя бы раз практически все сибирские газеты.

Историки советского периода не сильно утруждались проводить демаркационную линию между de jure и de facto. Нам так и неизвестны имена тех, кто находился у руля «Восточного обозрения», когда Н. М. Ядринцев отправлялся в длительные поездки[281]; кто стоял за спиной В. П. Картамышева в канун его кончины; кто на самом деле редактировал «Сибирский вестник» Б. А. Милютина, когда тот отправился в сентябре 1865 г. на несколько месяцев в Петербург[282], при этом газета выходила исправно. Именно та неразборчивость, с которой выдавались разрешения на новые издания, по мнению Ф. П. Еленева, не позволила имеющимся возможностям сильных репрессивных мер в руках администрации удержать государственность России от раскачивания.

Двойственность в управлении политической и литературной частью издания хронически наблюдалась практически во всех провинциальных газетах. Издатель нанимал редактора лишь для утверждения министром внутренних дел, а затем использовал его «для беганья в цензуру и для отбывания арестов, назначаемых судом за личные оскорбления и клевету в печати»[283].

В «Степном крае» в конце 1890-х гг. сложилась тяжелая ситуация. Умер издатель, дело продолжили опекуны наследника. У нового владельца коллектив редакции взял газету в аренду. Но в декабре 1897 г. сотрудники газеты решили покинуть редакцию в полном составе из-за невозможности «прийти на будущее время к соглашению с опекой наследника Сунгурова»[284].

В начале января 1898 г. из ГУДП пришло сообщение, что редактором утвержден Александр Демин. 14 сентября 1901 г. опекун наследника Сунгурова И. Н. Усов просит утвердить редактором Е. П. Добровольского, но получает отказ на свое ходатайство. Тогда издатель заключил частный договор с Е. П. Добровольским о передаче последнему прав редактора. Т. е. И. Усов фактически отстранил от исполнения обязанностей утвержденного МВД ответственного редактора А. Демина. Администрация Степного генерал-губернаторства решила вмешаться в ситуацию и «восстановить справедливость», рассказав эту историю в ГУДП.

Приведем ответ юриста МВД полностью: «Во многих больших газетах существуют фактические редакторы того или другого отдела газеты и даже всех отделов, самостоятельно ведущие порученное им дело и совершенно независимые от редактора, подписывающего газету и несущего на себе личную ответственность за все нарушения постановлений о печати. Договор, заключенный Усовым, конечно, фактически касается интересов г. Демина, но никаких жалоб его не имеется, а своим правом отказаться от редакторства он до сих пор не воспользовался, если же созданное ему Усовым положение затрагивает его материальные интересы, то это дело частное, в которое правительству вмешиваться нет оснований»[285].

Провинциальная печать России жила напряженной жизнью в дихотомии власти, даже не пытаясь преодолеть отторжения двух частей, подлинной и вымышленной в рамках цензурного режима. Как гласность и цензура, так сосуществовали и закон о печати, и конфиденциальные инструкции ГУДП, которыми регулировалось все, начиная от концессии (разрешительная система регистрации издания) и утверждения редактора и издателя до порядка административной цензуры. При этом бумаги вымышленной империи свидетельствовали об абсолютном порядке во всем: газеты редактировали исключительно благонадежные люди; на столбцах изданий отсутствовали сведения, порочащие определенных лиц, круг которых очень точно определил Г. Н. Потанин: «Главное затруднение при издании провинциальной газеты — не идеи, не принципы, а намеки, обличения, частные интересы. Все труднее, подивитесь, проводить статьи о каком-нибудь местном скандале, об актрисе, которая, может быть, пользуется протекцией помпадура, и пр. Выговоры, получаемые провинциальным цензором, имеют основанием оскорбленное честолюбие какой-нибудь важной особы»[286]. Цензура стремилась стать успешной в PR-компании, которая вынуждала прессу лакировать действительность. Ситуацию усугубляло отсутствие в провинции профессионально подготовленных людей для выполнения надзора за соблюдением редакциями газет закона о цензуре и печати. Но чиновники хорошо чувствовали власть, имеющуюся на кончике пера с красными чернилами. В такой ситуации провинциальная печать вынуждена была приспосабливаться, чтобы выполнять свое назначение. А корреспонденты зачастую и не понимали логику требований, предъявляемых к их журналистским материалам[287]. Направление издания, взятое редакционными коллективами, подвергалось корректировке со стороны главного редактора, каким практически всегда выступал цензор.

Сохранилось письмо из редакции омского «Степного края», которое начинается с обращения к некоему Феликсу Яковлевичу[288]: «Листки из Якутска страшно скальпируются цензором, и, вместо присланных, попадают в газету лишь жалким остатком, но как только накопится несколько рублей за редакцией, они будут высланы в Якутск. Вы спрашиваете, о чем можно писать в газету. На это никто из нас не сможет ответить, так как часто выбрасывают то, на что мы имели надежду, и пропускают вещи безнадежные, но более всего вычеркивают носящее местный характер. Запрещено писать о самоубийствах, о положении почтово-телеграфных чинов, заметок, могущих настраивать учащихся против учащих. Так, не пропускают кор[рреспонденции] о злоупотреблениях училищной администрации, а также против заводчиков и фабрикантов каких-либо заводов, а лишь фактическую сторону. Вычеркнута корреспонденция] о забастовках рабочих на одном из уральских заводов…»[289]. При такой неопределенности проводить вообще какую-либо редакционную политику не только сложно, но скорее невозможно.

Исследователь В. Е. Рудаков признавал, что историк цензуры всегда находится в незавидном положении из-за высокой репутации имен А. М. Скабичевского, М. К. Лемке, В. Н. Розенберга[290] и В. Е. Якушкина, выводы которых «не могут считаться окончательными и вполне объективными. Да и действительно, сама цензура представляла по большей части горючий материал, раздражала до бесконечности своими придирками и крайней неустойчивостью своих воззрений, из которых многие остались известными только цензорам…»[291].

Но и сто лет спустя вывод В. Е. Рудакова очень современен. Особенно когда историка надзора за печатью интересуют исключительно «методы, которые применяли редакции…газет для обхода цензурных запретов»[292]. Наверное, при нашем стремлении к свободе слова пока сложно понять, что отсутствие в обществе разнообразия в спектре политических, отнюдь не декоративных партий, невозможность формирования общественного мнения на законодательной основе, а также отсутствие механизма отставки скомпрометированного чиновника предполагают обязательное наличие цензурного элемента, явного или скрытого, который бы мешал расшатыванию устоев государственности[293].

В завершение главы хотелось бы упомянуть практику цензурных ограничений, существовавших в «толстом» литературном и общественно-политическом журнале «Современные записки», издаваемом в Париже эсерами с 1920 по 1940 г. Один из его редакторов М. Вишняк в своих воспоминаниях писал: ««Современные записки» были беспартийным журналом. Но редакторы его оставались членами партии с. р. и ни в коей мере не отказывались от идейной и организованной связанности с ней» (Вишняк М. В. «Современные записки»: воспоминания редактора. СПб.; Дюсельдорф, 1993. С. 92). Политика издания, выстраиваемая на личных мировоззренческих принципах, позволяла их носителю превращать идеологические антипатии в личностные отношения, от чего страдали рукописи, поступавшие в редакцию. «Если в советской России наличие подобного контроля определялось официальными нормативными актами, то в зарубежье проверка на политическую «благонадежность» осуществлялась, как правило, на уровне того или иного печатного органа»[294]. А это означало лишь одно: писатель, бежавший из советской России, не «волен критиковать все что ему угодно», даже большевиков. Все определялось исключительно редакционной политикой, которая могла быть не менее сложной, нежели дореволюционный цензурный режим в России.

Авейру — Порту — Тюмень
март — август 2012
Биарриц
март — апрель 2013



Цензура поэтики
(хронология проектов газетно-журнальной периодики:
1865–1905)

Мы живем в стране ссыльных и не особенно
любопытствуем насчет прежних деяний наших
сограждан, ибо отлично знаем, что тут всякие
есть.
[Николаев П. Ф.] Верхоленск,
6 октября // Сибирь. 1876. 6 окт.
С. 3. ― П. Н. ― Иногородние новости.


Пожалуй, первым среди российских исследователей покусился на революционную поэтику[295] канонизированных советской идеологией сибирских газет иркутский историк печати С. И. Гольдфарб. Назвав фамилии 33 потенциальных, фактических и «подставных» редакторов[296], которые подавали заявление в ГУДП, он попытался не только написать портрет руководителя сибирского издания, но и сделать выводы: кому при утверждении в ГУДП отдавали предпочтение столичные чиновники. Оказалось, в первую очередь претендовать на звание редактора-издателя могли лишь лица, имеющие определенный образовательный ценз.

Попробуем детализировать версию историка, даже если в в этом действии и будет замечено покушение на политкорректность. Понимая, что статистика — дело весьма скучное и достаточно приблизительное, все же надо попытаться вместе с читателем продраться через обилие проектов, существовавших в сибирской провинции последней трети XIX в. «Метрополия знает Сибирь довольно плохо, больше по книжкам, да и то значительно устаревшим, из-за чего иногда получаются нелепости», — так формулировал положение вещей в Российской империи петербургский журнал «Сибирские вопросы»[297], отстаивая свое право на существование в столице.

§ 1. На финише — только каждый пятый проект

Описанная в предыдущей главе попытка отставного коллежского асессора Гавриила Алексеева Калинина в 1869 г. получить разрешение на издание газеты «Сибиряк» в Томске была, к сожалению, не единственной в то время. Очевидно, что только плохая сохранность документов в архиве[298] не позволила Н. В. Жиляковой привести весь репертуар нереализованных проектов Томска[299]. Их намного больше. К тому же некоторые материалы, сохранившиеся в фондохранилище г. Омска (там до 1882 г. находилось ГУЗС), точнее отражают описанную уже в предыдущей главе ситуацию с «Сибиряком», нежели документы РГИА.

В преамбуле к своему прошению в ГУДП Г. А. Калинин писал: «Одна только глубокая и верноподданническая преданность Престолу и Отечеству заставила меня решиться пожертвовать собственным капиталом»[300]. И в столице готовы были удовлетворить просьбу новоявленного томича. Начальнику Главного управления нравилось, что газета предназначена «для разработки преимущественно местных экономических вопросов». Большим плюсом было и то, что кандидат на «звание» редактора-издателя в прошении даже не планировал «политического отдела». Об этом и было сообщено в жандармерию: «Имея в виду полезную цель издания и желая дать возможность г. Калинину приступить к оному своевременно…»[301]. В отзыве генерал-губернатора Западной Сибири в ГУДП на прошение отставного коллежского асессора нет детализации финансового расчета[302], показывающего «вредность» проекта Г. А. Калинина для кассы типографии губернского правления, а значит, и для его чиновников.

Ответ из III отд. СЕИВК был категоричен. Г. А. Калинин, по мнению жандармерии, «представляется такой личностью, которой не может быть дозволено издание какого бы то ни было журнала или газеты»[303].

Почти одновременно с Г. Калининым в ГУДП обратился томский купец 2-й гильдии Абрам Осип Хаймович, воспитывавшийся «в высшем учебном заведении» (л. 1)[304]. Провинциальная мода все еще не могла отказаться от привычки одевать все в одежды гласности. Вот и А. О. Хаймович, затеяв издание в Томске «Сибирского вестника», видел его как «чисто русский национальный орган»[305] (л. 3), который «будет прямым врагом всего того, что не подходит под волю и предначертания нашего великого монарха». Автор проекта верил: «никакие меры, никакие благодетельные реформы правительства не могут привести к желаемым результатам без содействия самого общества, содействия, возможного только при самой широкой гласности, олицетворяемой в печатном слове» (л. 2). Здесь же приводилась и аргументация в пользу существования частного издания: «В Сибири в настоящее время только и имеются настоящие органы в форме губернских ведомостей, но они ни по своему назначению, ни по своему объему не могут удовлетворять всем запросам общественной жизни. У нас теперь пароходство, есть надежда на рельсовый путь, а про развитие торговли, золотопромышленности, горной разработки и других отраслей государственных богатств и говорить нечего. А после этого задача «Сибирского вестника» становится сама по себе ясною» (л. 2 об.). Реализовать программу издания А. О. Хаймович предполагал в т. ч. и через отделы, существование которых в провинциальных изданиях все еще неохотно разрешало ГУДП. Таковыми были «внутренние известия и корреспонденции из всех сибирских местностей такого же характера». «Фельетон» проектируемой газеты включал в себя «небольшие беллетристические рассказы из сибирской жизни и описания чисто географические и статистические». Свои планы будущий редактор-издатель скрашивал воскресными рисунками и оценивал проект для подписчика в 18 рублей за год во всех городах империи. Если без рисунков — тогда «всего» лишь в десять.

Томский губернатор Н. В. Родзянко «препятствий не встречал», но при условии, чтоб «издание этой газеты было непременно при Томской губернской типографии, потому, соображаясь с местными условиями, мера сия представляется необходимою, в особенности для цензурного рассмотрения помянутой газеты» (л. 6). Как видим, администратор проявлял заботу о рациональном использовании времени цензора. Казалось, что проблем больше нет.

А далее последовало то, что роднило вообще все общественные процессы провинции того времени. Н. М. Ядринцев считал, черта прессы — «выставить местный интерес, и весь интерес состоит в городских сплетнях и самых пошлых известиях, рассказываемых с бойкостью прапорщика. А вы слышали, доктор Н… а вы слышали, немцы без масляницы остались, а вы слышали, жена убежала?.. Эта прихожая с лакейскими новостями помещается впереди газеты, тогда как ей место назади»[306].

Не привести вторую часть письма, которая рельефно характеризует деловые качества начальника губернии, просто грешно. За подписью последнего об А. О. Хаймовиче сообщалось: «Оказывается, что отец его еврей, назад тому лет 20 состоял в крестьянском звании, занимался в Каинском округе продажею в питейном заведении вина, потом, приехавши с семейством в г. Томск, приобрел себе недвижимую собственность, записался в гильдию и вел коммерческое дело. В 1860 г. Хаймович умер, оставив жену, 3 дочерей и 3 сыновей… Абрам Хаймович находился в Одесском лицее, а потом учился некоторое время в С.-Петербурге. Определенного занятия Хаймовичи в настоящее время не имеют, а проживают на счет своих жен, взятых из… еврейских домов. Абрам, который до сих пор холост, постоянного жительства в Томске не имеет… пробивается на счет своих братьев. Посещая притом каждую, неизвестно с какой целью, Ирбитскую ярмарку, был также несколько раз в С.-Петербурге и за границей… Не говорят в его пользу ни воспитание его, ни материальные его средства, и, наверное, ни образ его жизни. По всей вероятности, желает издавать эту газету только под своею фирмою, а главное руководство предоставить ссыльным в Томске…» (л. 6–6 об.).

Представители местной власти вроде ничего не имели против выдачи разрешения А. О. Хаймовичу на издание «Сибирского вестника», потому что тот «под судом и следствием не состоял и поведения хорошего» (л. 4). Однако сказать слово «да» мешали еврей-отец и жены братьев, взятые из еврейских семей. Чувствовалось одно: губернатор позволяет себе предоставить право ГУДП принять единственно правильное решение. Даже «людям довольно образованным, но сомнительного образа мыслей», каким был, по мнению автора письма, кандидат Московского университета Колосов, находящийся в г. Томске на «житии за политическую неблагонадежность», нельзя разрешать издание газеты. А тем более «еврею Абраму Хаймовичу» (л. 7). Проект оказался в числе неосуществленных.

П. И. Макушину также не удалось получить разрешение на издание частной газеты. Прошение от него поступило в ГУДП 23 июня 1876 г.[307] Издатель планировал начать выпуск «Томского листка» с 1 января 1877 г. Программой предусматривались правительственные телеграммы и распоряжения, телеграммы политические и торговые; статьи, касающиеся местного края в историческом, статистическом, этнографическом, торгово-промышленном и других отношениях; изящная словесность: очерки местных нравов и разные мелкие беллетристические статьи в прозе и стихах. П. И. Макушин в проекте издания за годовую подписку ежедневной газеты обозначал цену всего лишь в пять рублей.
Однако в отзыве от 20 сентября 1876 г., направленном в адрес ГУДП, томский губернатор был категоричен: «вполне благонадежный… я не имею в виду такого лица, которому могла быть поручена цензура предполагаемой г. Макушиным к изданию ежедневной газеты» (л. З)[308].

Начавший выходить в 1879 г. «Сибирский листок объявлений» вызвал отклик «Сибири», в которой автор публикации Нестор назвал издание «зарождающейся газетой на рубеже Азии» (1879. № 7. С. 5.). При этом в заметке прозвучало ироничное замечание по поводу наличия в программе «метеорологических наблюдений». Нестор вспомнил себя третьеклассником, которого учитель раз в месяц заставлял делать такие отчеты. И в этом невинном взгляде современника К. Н. Высоцкого в прошлое чувствовались границы дозволенного изданию, его незавидная участь.

Газета умерла ровно через год. Поверим Тоболяку, взявшему на себя роль историка сибирской печати и утверждавшему, что причина смерти издания — наличие цензуры, вначале в Казани, затем в Тобольске, куда приходилось посылать сверстанные полосы[309].

9 апреля 1880 г. отставной коллежский асессор Павел Мелентьевич Брусенцов обратился с ходатайством разрешить издание «Красноярского листка»[310]. Газету планировали издавать еженедельно по воскресеньям, а печатать — в типографии советника губернского правления Гоштофта. Ответственным редактором изъявлял желание стать бывший учитель русского языка Красноярской классической гимназии титулярный советник Андрей Васильевич Сасс-Тисовский, двадцати девяти лет.

Из жандармерии поступил весьма нелестный отзыв на предполагаемых издателя и редактора: «…не получили высшего образования, почему едва ли могут заниматься серьезно литературною деятельностью; причем оказалось, что оба не имеют собственных средств, достаточных для открытия и поддержания предполагаемого издания, и наконец, в нравственном отношении не пользуются хорошей репутацией» (л. 7–7 об.). ГУВС было не менее категорично. Оба сотрудничали с иркутской «Сибирью» и являлись «авторами некоторых из крайне неприличных корреспонденций, попавших в печать» (л. 10 об.). Более того, П. М. Брусенцов был всего лишь мелким губернским адвокатом, а значит — не имел значительных денежных средств, необходимых для открытия своего газетноиздательского бизнеса. Да «и по своим нравственным качествам не заслуживает одобрения». Не лучше характеризовался и А. В. Сасс-Тисовский, удаленный со службы по учебному ведомству вначале в Иркутске, а затем и Красноярске: «человек, предающийся пьянству и бывший главным источником нареканий между персоналом служащих в учебном ведомстве» (л. 10 об.). За склочный характер А. В. Сасс-Тисовского уволили с работы даже его жену, бывшую начальницу гимназии в Красноярске.

Столь единодушные характеристики со стороны департамента полиции и ГУВС могли означать лишь гибель проекта.

Губернские и областные ведомости, оказалось, были не единственной государственной заботой в области повременной печати. Неудавшийся опыт издания на «манчжурском» языке, предпринятый Н. Н. Муравьевым-Амурским еще в 1860 г., скорее всего, был забыт, когда на повестке дня встал вопрос «газеты киргизских степей»[311]. Инициатором ее был департамент полиции, который обозначил перед ГУДП задачи, стоящие в области национальной политики Российской империи.

Всплыл отчет практически пятилетней давности по осмотру учебных заведений Оренбургского учебного округа. Вот тогда министр народного просвещения и «испрашивал повеление государя взамен татарского употреблять киргизский язык во всех деловых бумагах, в коих объявляются киргизам касающиеся до них распоряжения» (л. 1). Это должно было привести к смене «татарских переводчиков в степи природными киргизами»[312]. Для столь значительных правительственных реформ киргиз Алтынсарин составил «хрестоматию на киргизском языке с русским алфавитом и начальное руководство к обучению киргизов русскому языку, а также образец газеты на киргизском языке с русским алфавитом» (л. 1 об.).

Военные губернаторы Тургайской и Уральской областей высказали мнение, что очень сложно управлять территориями, которые не имеют своих печатных органов. Предполагалось, что издаваемые областными правлениями ведомости будут иметь два отдела: «русский и на киргизском языке с русским алфавитом» (л. 2 об.).

Однако быстро сказка сказывается… Например, Совет ГУВС, вышедший в ГУДП с ходатайством о разрешении Якутских областных ведомостей в 1866 г.[313], поддержки не получил. Может быть, потому, что для их издания требовались государственные средства в размере полторы тысячи рублей в год. Первый номер местной казенной прессы жители Якутской области получили лишь через четверть века, в январе 1892 г.[314] С газетой на киргизском языке произошла примерно такая же история. Но о ней — ниже.

В деле «По изданию в Томске «Сибирской газеты»»[315] по какой-то причине не сохранилось ходатайство П. И. Макушина (такие случаи в практике ГУДП редки. — Ю. М.) о разрешении повременного издания.

Открывается дело письмом из департамента государственной полиции в ГУДП, которое производит впечатление, что проект не принадлежал потомственному гражданину. Исследователь Н. В. Жилякова[316] указывает дату обращения П. И. Макушина — июль 1880 г., но без ссылки на источник, в котором хранится данное прошение.

Поскольку в истории печати зафиксирована взаимосвязь между приостановкой «Сибири» из-за пожара в типографии и возникновением «Сибирской газеты», но не причинно-следственная, а через А. В. Адрианова, занимавшегося обустройством иркутской газеты на новом месте, попробуем еще раз проследить этап зарождения первого частного издания в Томске.

В ночь с 15 на 16 марта 1880 г. сгорела типография газеты «Сибирь»[317]. В письме от 21 апреля — 2 мая 1880 г. к Н. М. Ядринцеву Г. Н. Потанин сообщает, что в Иркутске «болтают, будто генерал Казнаков запрашивал Шелашникова, будет ли издаваться «Сибирь» после пожара, и если нет, то он разрешит газету в Томске с редактором Костровым»[318], секретарем губернского статистического комитета. Артикулирован разговор между Г. Н. Потаниным и А. М. Сибиряковым о «намерении купить газету» золотопромышленником.

Григорий Николаевич советует Н. М. Ядринцеву попросить разрешения на издание газеты в Омске или в Томске, заручившись поддержкой генерал-губернатора Г. Н. Казнакова. «Впоследствии Вы можете или испросить слияние своей газеты с «Сибирью», если последняя возобновится, или продать свое право[319] кому-нибудь из западных сибиряков». В письме из Иркутска, датированном 9 июля 1880 г., Г. Н. Потанин спрашивает у Н. М. Ядринцева: «Не имеете ли сведений о затевающейся газете в Томске? Мы здесь дали обещание поддержать ее; имя Муромова, которого здесь знают, ручается за хорошее направление»[320].

С 11 июля 1880 г. начался в инстанциях процесс рассмотрения прошения П. И. Макушина о разрешении издания «Сибирской газеты». Перебрался ли к этому времени А. В. Адрианов в Томск? Если да, то, учитывая, что губернатор В. И. Мерцалов соглашался на «Сибирь» «в виде сборника или газеты только этнографическо-статистической, отбросив совершенно публицистический отдел, фельетоны и обозрения»[321] под редакцией Н. М. Ядринцева, приезд представителя «Сибири», несомненно, ускорил ход событий[322] вокруг проекта П. И. Макушина. Мнение В. Мерцалова о «неудобстве двух газет» было известно всем.

Конфликтной «Сибири» предпочли свою газету, в издатели которой предлагал себя «человек с небольшими средствами, приобретенными честным трудом, и пользующийся солидной в городском обществе репутацией». О проектируемой газете П. И. Макушина ГУЗС сообщало, что «едва ли можно сомневаться, что предполагаемое предприятие будет благонамеренным органом гласности, рассчитанным на прочное существование, а не на эфемерный успех»[323]. Мнение департамента государственной полиции шло вразрез с пожеланиями западносибирского генерал-губернатора и томской губернской администрации: «Сведений, которые могли бы служить препятствием…не имеется, тем не менее нельзя не заметить, что при недостаточном развитии общественной жизни г. Томска в настоящее время там не встречается подобно другим городским центрам настоятельной потребности в издании повременного частного издания, которое могло вполне быть заменено развитием неофициальной части губернских ведомостей» (л. 1–1 об.). Министр внутренних дел предпочел удовлетворить ходатайство представителя сибирской власти, а не прислушаться к мнению жандармского ведомства: Г. Н. Казнаков в свое время был воспитателем цесаревича.

Вице-губернатор Томской губернии, один из первых историков печати Сибири, А. И. Дмитриев-Мамонов телеграфировал 14 января 1881 г. в ГУДП: «Из международного агентства видно, что «Сибирская газета» в Томске разрешена. Прошу уведомить меня о последовавшем разрешении, и может ли Макушин теперь же опубликовать представленную программу, открыть подписку». 5 февраля 1881 г. разрешение на издание «Сибирской газеты» было получено[324]. Первый номер вышел 1 марта этого же года, но об этом разговор в одной из последующих глав.

В феврале 1881 г. телеграфист II разряда Владивостокской телеграфной станции, 35 лет от роду, Николай Варлаамович Сологуб начал ходатайствовать об издании еженедельной политической, коммерческой и литературной газеты «Владивосток»[325], тиражирование которой планировалось в собственной типографии. В прошении указывалась предполагаемая цена подписки на год — 10 руб.
В ноябре издатель без лишних проволочек получил свидетельство на проектируемую газету и отправился в Одессу с целью приобретения типографии. Вследствие кораблекрушения Н. В. Сологуб около пятидесяти дней странствовал по африканским странам. Вернулся тогда, когда «Владивосток» попал в разряд неосуществленных изданий: в течение года после выдачи разрешения не было выпущено в свет ни одного номера газеты. Министр внутренних дел продлил установленный законом срок еще на четыре месяца. Но первый номер «Владивостока» попал к читателю лишь в 1883 г.

Исай Марков Писаревский решил издавать в г. Ялуторовске Тобольской губернии еженедельный листок. Основными его направлениями, как указывалось в ходатайстве[326], были нравоучения для евреев, основанные на Священном Писании; вооружение против нигилистов: прения, вопросы и ответы, основанные на Законе природы; нравоучение для крестьян, основанное на святом Евангелии.
«Вы соизволили сделать ныне по всей России для защиты евреев…» (л. 3), — так оценивались заслуги государя в преамбуле к ходатайству. Однако такие прошения вряд ли были в компетенции лишь МВД.
Выстраивая хронологию стоящих в очереди сибирских просителей, в качестве исключения приведу несколько уральских изданий, проектанты которых предполагали обеспечивать информационно и часть сибирской территории[327].

«Екатеринбург в настоящее время — конечный пункт Уральской железной дороги и начальный пункт гужевого сухопутного сообщения России с Сибирью, в будущем срединный пункт Камско-Тобольской железной дороги», — писала жена надворного советника Анна Петровна Савицкая в ГУДП в 1881 г., обосновывая свое желание издавать в г. Екатеринбурге «Пермско-Тюменский листок»[328] (л. 1 об.). В своем ходатайстве будущий издатель предусмотрела все подводные камни прохождения прошения по инстанциям. Образцом для политико-литературной газеты «Пермско-Тюменский листок» была выбрана программа уже дозволенного министром внутренних дел «Новгородского листка». «Приведенными соображениями я полагаю обусловить и окраску, так сказать, будущей газеты, то, что называют иногда слишком громко направлением» (л. 2).

Жена надворного советника как будто бы знала, чего не любят в ГУДП, поэтому изначально определяла для себя границы дозволенного: «…полагаю не допускать одного возбуждения надежд и пожеланий без оглядки на возможность практического осуществления их в более или менее близком будущем. Относительно описания существующих недостатков и беспорядков полагаю не прибегать к слишком поспешному обобщению фактов и к выводам из них без оглядки на условия времени, места и отдельных лиц, их виновников» (л. 2). При этом не преминула слегка укусить сотрудников издания, с которым предполагалась конкуренция: «Особый отдел — горная администрация и горная промышленность… Этот отдел менее всего развит в… газете «Екатеринбургская неделя». Будучи издаваема, редактируема, а до последнего времени и цензируема семьей горных чиновников, существующая газета не могла, может быть, объективно относиться к отрицательным сторонам существующих порядков в горной администрации казенных и частных заводов. Новой газете необходим этот отдел для уравнения условий гласности в этой области с условиями гласности в других сферах, и я думаю этим отделом оказать и обществу, и правительству самые существенные услуги. Этим соображением может быть оправдано появление в одном Екатеринбурге второй газеты» (л. 3).

Сообщив, что гипотетический издатель «по собранным сведениям, оказалось, получила весьма ограниченное образование, собственностью никакой не владеет, в нравственном и политическом отношении ни в чем предосудительном замечена не была» (л. 12 об.), пермский губернатор вынес свое заключение в отношении ходатайства: «Хотя издание в г. Екатеринбурге новой газеты не вызывается необходимостью… не встречает препятствий…».

В политической неблагонадежности не подозревались и лица, которых издатель приглашала стать редакторами: судебный пристав Пензенского окружного суда губернский секретарь Михаил Семенов Аллагулов и сын чиновника Никандр Щипанов. Однако надворный советник Иван Клементьевич Савицкий, окончивший курс на медицинском факультете университета и работавший в окружном суде, не только не пользовался уважением коллег, но за оскорбление председателя суда был подвергнут двум неделям ареста. Последний факт оказался достаточным основанием для отказа ходатаю.

Уже в марте 1882 г. заявительница вновь обращается в ГУДП. У нее для этого есть веская причина: умер один из кандидатов в редакторы — М. С. Аллагулов. Она не только просит его заменить, но и объяснить причину отказа. При этом снова возбуждает свое ходатайство об издании «Пермско-Тюменского листка» с периодичностью вначале один, а затем — два раза в неделю. Но на этот раз А. П. Савицкая сообщает в ГУДП еще и имя предполагаемого административного цензора, врача екатеринбургской тюремной больницы Константина Васильевича Сердобова, уже выполняющего надзор за «Екатеринбургской неделей». Но снова последовал отказ.

В феврале 1883 г., подавая в очередной раз прошение, А. П. Савицкая несколько меняет параметры проектируемой «справочной» газеты. «Уральский указатель известий и объявлений» планируют издавать 2 раза в неделю при подписной цене 3 рубля в год.

Пытаясь снова узнать мотивы отказа, издатель пишет: «…одинаковы мои права с правами нового издателя «Екатеринбургской недели» г. Штейфельдом… разрешить владельцу единственного существующего издания именно то, в чем я получила отказ… владелец ее не увеличивает цены издания — рассчитывает на материальную выгоду только от расширения справочного отдела, т. е. известий и объявлений, занимающих, как видно из прилагаемого номера, почти половину текста издания.

И мне кажется, что справедливость требует допустить с моей стороны конкуренцию изданию, являющемуся ныне монополистом во вред, между прочим, мне, которая начала свои ходатайства еще в конце 1881 г. и склонила мужа своего затратить деньги на типографию» (л. 28).

Очевидно, капитализация местной прессы на Урале, судя по аргументам А. П. Савицкой, как и в Сибири, началась вместе с появлением периодики. Заявительница понимала выгоду издательского бизнеса, отправив в ГУДП в качестве аргумента в защиту личного проекта 16-страничный номер «Екатеринбургской недели», в которой пять с половиной полос занимали объявления и реклама.
Свое решение чиновники цензурного ведомства направили екатеринбургскому полицмейстеру для оглашения его просителю. В нем говорилось, что в связи с неоднократным отказом А. П. Савицкой «не может быть предоставлено» право на повременное издание (л. 37). Подчеркивая одинаково строгое отношение ко всем просителям, ГУДП сообщало, что «ходатайство издателя «Екатеринбургской недели» о предоставлении ему права выпускать свою газету чаще одного раза в неделю отклонено».

В январе 1882 г. генерал-губернатор Восточной Сибири обратился к начальнику ГУДП князю П. П. Вяземскому с просьбой, которую тому адресовали местные педагоги. Возникла необходимость при «Циркуляре по Восточно-Сибирским учебным заведениям Министерства народного просвещения» издавать неофициальную часть под заглавием «Труды восточносибирских педагогов»[329].

В ГУДП принять решение без консультаций с Министерством народного просвещения не решились. Однако последнее не сильно торопилось с ответом на запрос. И лишь в марте 1883 г., после повторного обращения, в котором излагалась просьба иркутских педагогов, был направлен ответ цензурному ведомству. В нем сообщалось, что аналогичные неофициальные отделы существуют в некоторых учебных округах. В них помещают только отчеты учебных заведений. В «Трудах восточносибирских педагогов» согласно программе «будут помещаться статьи не только педагогического содержания, но и статьи по другим отраслям знаний… Главным образом содействовать ознакомлению… учителей с Сибирью в различных отношениях. При такой широкой программе отдел будет составлять самостоятельный местный орган… по своим целям и задачам далеко выходящий из области педагогической» (л. 7–8).

Вышеприведенный пример показателен: даже издания без участия частных лиц не всегда получали право на жизнь.

В письме Г. Н. Потанину от 2 февраля 1882 г. нерчинский купец И. В. Багашев сообщал, что «торговля окончательно опротивела» и он поступил «бухгалтером в контору типографии, управляемую Шумихиным». Его вполне бы устраивала и газета «Сибирь», к которой он хотел «пристроиться», но после пожара у издания было, как сообщал Багашев, «неблестящее положение ее дел, а при моем участии мог бы влиять на поддержку и успех. Причем здесь все знакомые — и родные ближе, и интересы родины»[330]. Дальше автор письма рассказывал о своих самых сокровенных планах: «У меня была и ранее идея издавать свою газету в интересах Забайкалья и Амура, на свои средства или вроде как на акциях с близкими и сочувствующими людьми; но так как Бутин тоже давно помышлял издавать газету и еще ранее все предлагал мне редакторство, то я на этот раз согласился. Дело поставим так: издатели-собственники я и Шумихин, и я — редактором. Расходы изданию рассчитываем оправдать сбором от подписки; а бумага, печатание и т. п. в кредит. Затем время покажет, насколько будет отзываться на газете давление Бутина, но в крайнем случае я могу и прекратить газету. А пока пользуемся многосторонностью дел, связей и знакомств у Бутина, вербуем сотрудников и корреспондентов, даже из Западной Европы, Америки и проч. Но, конечно, не задаемся широкими целями и просто попытаемся сделать газету интересною для края по разнообразию и занимательной для России. Как вот только цензура, кажется, придется посылать на просмотр в Читу за 280 верст…»[331].

В августе 1882 г. о планах двух нерчинских купцов, Ивана Васильева Багашева (36 лет) и Алексея Ильина Шумихина (25 лет), по изданию еженедельной газеты «Нерчинский телефон»[332] извещал ГУДП генерал-губернатор Восточной Сибири. Как уже сообщалось в письме к Г. Н. Потанину, тиражировать издание планировали в типографии «коммерции советника» Михайла Дмитриева Бутина. Программа проектируемого издания содержала и фельетон из местной жизни, и библиографический указатель. Однако право на издание получить не удалось[333].

В октябре 1883 г. томский губернатор обращается в ГУДП с ходатайством за кандидата естественных наук А. В. Адрианова, который просит «о разрешении ему издавать в Томске под его редакцией ежемесячный журнал, посвященный главным образом изучению Сибири, под названием «Сибирское обозрение»»[334] (л. 1). Местная администрация была убеждена в том, что нет никаких «оснований сомневаться в политической благонадежности просителя». Да и предполагаемый журнал «заслуживает внимания ввиду серьезного и научного характера». Более того, губернатор просил, чтобы «цензурование журнала в случае его разрешения было поручено на общем основании здешнему вице-губернатору, полагая со своей стороны, что местной администрации, как более знакомой с положением дел в Сибири, легче и удобнее следить за направлением издания, выходящего в Томске, чем цензурным учреждениям, отдаленным отсюда» (л. 1).

А. В. Адрианову явно не давала покоя идея Н. М. Ядринцева о существовании провинциального журнала, тяготеющего более к научной направленности, нежели к публицистической. В своем прошении он писал, что собралось какое-то количество «литературного материала в портфеле редакции «Сибирской газеты», приобретенной мною в собственность». И этот запас, который не находил места на страницах еженедельника, возбуждал мысль: «Небольшой сибирский журнал подобного рода был бы тем между прочим полезен, что вызвал бы всю массу сибирского читающего люда на сообщение тех своих наблюдений над природой и жизнью Сибири» (л. 2–2 об.).

В программе обращал на себя внимание отдел «беллетристики». В нем проектант видел все, «включая воспоминания, мемуары и всяческие иные произведения, не вымышленные по содержанию, но приближающиеся к беллетристике по форме». И, конечно, «сибирский патриот» никак не мог обойтись без сибиреведения. Сложно сказать, что заставило А. В. Адрианова при росте популярности «Сибирской газеты» среди читателей, на котором настаивают до сих пор историки печати, подумывать о журнале. Может, положение самого издания? Оно было весьма непростым.

В письме от 20 июня 1882 г. он жаловался Г. Н. Потанину, что «издателя нет, редактор уехал[335], а нового до сих пор не утвердили…[336] Все отозвалось, как Вы видите, на газете, и газета почти целиком легла на мои плечи. Теперь в моих руках находится вся черная работа, денежные дела, подписка и проч. и большая половина редакционной работы, объяснений с сотрудниками и проч…Нам нет другого выхода, как уломать Макушина быть редактором; он прежде не сдавался на эти просьбы, но, может быть, сдастся теперь, ввиду критич[еских] обстоятельств, или закрывай лавочку»[337].
Упоминаний о подготовке к изданию журнала «Сибирское обозрение» нет ни в письмах Г. Н. Потанина, что особенно удивительно, ни в письмах А. В. Адрианова к идеологу сибирского областничества Да и вообще за тот период их эпистолярий, если судить по опубликованным материалам, по какой-то причине или не сохранился, или пока недоступен исследователю.

2 ноября 1882 г. Александр Васильевич жаловался Григорию Николаевичу: «Газетная работа, которой я занимаюсь, ужасна; часто приходится выдумывать, что бы такое написать, потому что каждому подай откуда хочешь, ну и сидишь и выдумываешь; толк из этого, конечно, есть, но эта работа раздражает, притупляет ум, заставляет разбрасываться до самого нельзя. Писать приходится решительно обо всем, во всяких формах литературы — это беда чистая»[338]. И. мечтательное: «Хорошо, если бы Вы составили для меня план путешествий по Алтаю и вообще Западной Сибири».

Осуществлению сладких грез могло помочь лишь избавление от ситуации, в которую он попал. В письме от 18 июня 1885 г.

А. В. Адрианов сообщал: «…вот уже два года как я веду «Сибирскую газету», можно сказать, один. Нет ни одного человека, который был бы годен для этой работы и мог бы отдавать все свое время»[339]. Очевидно, в одну из минут отчаяния в 1883 г. и было решено открыть журнал.

Вопрос решался быстро. Губернатор не отказал. Департамент полиции тут же откликнулся на запрос ГУДП: «…То самое лицо, о котором бывшее 3-е отд. СЕИВ канцелярии отношением от 9 августа 1880 г. за № 5981 дало уже ГУДП отзыв о неимении препятствий к утверждению его в звании редактора газеты «Сибирь»[340].

В конце минувшего года Адрианов вследствие знакомства и совместного проживания с одним из привлеченных к дознанию о государственном преступлении успел навлечь на себя со стороны местной власти подозрение в политической неблагонадежности, которое, однако, не нашло себе подтверждения… Не представляется достаточных данных сомневаться в политической благонадежности»[341]. И 3 декабря 1883 г. в докладном списке ГУДП говорилось, что ходатайство об утверждении А. В. Адрианова ответственным редактором «Сибирской газеты» — удовлетворить. Здесь же была обозначена судьба журнала: необходимо взять «подписку о непередаче издания в другие руки без разрешения ГУДП» (л. 10). Вторым немаловажным условием для разрешения проектируемого издания называлось сокращение программы за счет исключения части отделов, которые могут создавать трудности при цензуровании. Однако в решении вопроса о журнале где-то произошел сбой…

«Сибирская газета» известила своих читателей в № 52 за 1883 г., что «Сибирское обозрение» не получило в ГУДП «добро» на свое существование[342].

В 1884 г. началась самая долгая сибирская история об открытии частного издания в Красноярске[343]. Учитель начальной школы Емельян Федорович Кудрявцев в прошении от 5 февраля писал в ГУДП, что «на отдел корреспонденций редакции газеты будет обращено самое серьезное внимание со стороны их достоверности. Редакция постарается, чтобы они подтверждались документами или подлинной фамилией автора с заверением в правдивости сообщаемого. Редакция будет помещать только такие известия от корреспондентов, в которых не будет проглядывать местная злоба, месть, а только фактическая (известия) сторона» (л. 3). Еженедельная газета «Сибирский край», по мнению Е. Кудрявцева, должна стать «органом, служащим выразителем областной жизни…а не местом для личных ссор, дрязг».
Пытаясь заранее уверить чиновников из ГУДП в своей законопослушности, Емельян Кудрявцев сообщал: «Программа «Сибирского края» за некоторыми изменениями составлена по программе «Самарской газеты», разрешенной г. министром внутренних дел 21 декабря 1883 г.». Проект включал в себя летопись сибирского края (общественные заседания и собрания); судебную хронику без обсуждения судебных решений; артистические, благотворительные и промышленно-торговые учреждения; общественные увеселения (театры, концерты, клубы). Годовая подписка планировалась в шесть рублей.

Вердикт ГУДП после поступления ходатайства был вынесен очень быстро, не прошло и месяца: «Принимая во внимание, что г. Кудрявцев еще молодой человек 23 лет, получил образование в Красноярской учительской семинарии и на литературном поприще ничем себя не зарекомендовал, а потому является лицом, не подготовленным к серьезному ведению большого периодического издания» (л. 4).
Упоминаемую екатеринбургскую издательницу А. П. Савицкую не остановил отказ ГУДП на ее ходатайство об издании «Пермско-Тюменского листка». Деньги супруга были вложены в дело, которое столичные чиновники мешали развивать. И вот в декабре 1883 г. Иосиф Францев Залесский обращается с просьбой в цензурное ведомство разрешить ему издавать в г. Екатеринбурге «Пермско-Тюменский листок»[344].
Проект предусматривал выход общественно-литературной газеты два раза в неделю с фельетоном из местной жизни, а также помещением на страницах издания корреспонденций из Пермской и Тобольской губерний. Подписная цена составляла 8 руб. в год. То, что к прошению имеет дело уже знакомая цензурному ведомству жена надворного советника, выдавало не только название издания, но и владелец типографии, в которой планировалось тиражировать газету, чиновник Савицкий.

ГУДП пыталось выполнять функции регулятора рынка, отправляя пермскому губернатору письмо с единственным вопросом: насколько ощущается потребность в новом повременном издании?
Однако департамент полиции сработал более оперативно, сообщив цензурному ведомству, что ходатайство по имеющимся неблагоприятным сведениям «о просителе не признается надлежащим удовлетворению» (л. 4).

За подписью начальника губернии в ГУДП об И. Ф. Залесском сообщалось, что тот «окончил юрфак в Киевском университете в 1867 г. С 1874 г. — нотариус в Екатеринбурге. В местном обществе уважением не пользуется как человек, постоянно ведущий большую карточную игру и наделавший много долгов… Издание газеты для г. Залесского дело новое, которое он едва ли будет в состоянии вести более или менее успешно… при существующей в г. Екатеринбурге газете…» (л. 7). «Залесский лицо подставное, и газету думает издавать под его именем все тот же Савицкий» (л. 8). Как правило, хотя бы один отрицательный отзыв об издателе или редакторе решал судьбу проекта. Как писал Е. В. Корш: «…это была гнусная, беззастенчивая травля бесправного человека, вся вина которого состояла в том, что он желал работать…»[345].

Принять решение по ходатайству Александра Васильева Митрохина об издании в г. Иркутске еженедельной литературно-общественной газеты «Окраина»[346] для Главного управления не составило вообще никакого труда. Уже заявленная программа не вписывалась в практику одобряемых ГУДП проектов: публицистика (передовые статьи); предположения и соображения о нуждах Сибири; аномалии в общественном и частном быту сибиряков; изо дня в день (хроника сибирской жизни); печатное слово о Сибири; фельетон, объявления. Без доставки издание оценивалось для подписчика в пять рублей годовых. Но даже обещание печататься в Иркутской губернской типографии не спасло проект.

Без всяких уточнений и дополнительных запросов уже на третьем листе дела об «Окраине» вынесен вердикт: «Проситель не заявил себя ничем на литературном поприще; наблюдение за цензурованием издающейся в г. Иркутске газеты «Сибирь» представляет по отдаленности значительные затруднения» (л. 3).

А у екатеринбуржцев продолжался затянувшийся «роман» с чиновниками из ГУДП. На этот раз проект именовался «Сибирско-Уральская газета»[347]. Присяжный поверенный Казанской судебной палаты Платон Владимирович Авилов, живущий на собственной даче в Екатеринбурге, в последний день 1884 г. обратился в ГУДП с просьбой разрешить ему издание газеты, «посвященной научно-промышленным и культурным интересам, общим у Пермского Урала и Западной Сибири, в особенности ввиду проведения Тюменской железной дороги и ожидаемого открытия в Екатеринбурге научно-промышленной выставки» (л. 1). Предполагалось, что издание будет выходить в свет три раза в неделю; годовая подписка обойдется в семь рублей. Ставку проектант делал на корреспонденции из городов приуральской полосы России, а также фельетон местной общественной жизни.

Отказ в удовлетворении просьбы за подписью начальника ГУДП Е. М. Феоктистова не заставил себя долго ждать. Уже 25 января 1885 г. было принято решение: «Пермский губернатор на запрос по подобному же ходатайству другого лица высказался против разрешения в г. Екатеринбурге нового периодического издания, так как при существовании в этом городе еженедельной газеты» (л. 4–4 об.) в другом местном издании «надобности не ощущается».

Очевидно, речь шла о коллежском секретаре Гавриле Гавриловиче Казанцеве, который также в последних числах ушедшего года обращался с просьбой разрешить ему издание «Екатеринбургского листка»[348], хотя в деле названной газеты мнения представителя местной администрации не имеется.

Но с решением, хоронившим идею «Сибирско-Уральской газеты», не хотел соглашаться пермский губернатор. Оказалось, что он лично знает г. Авилова «с самой лучшей стороны». «Кроме того, издание нового солидного печатного органа в г. Екатеринбурге может парализировать влияние выходящей здесь газеты «Екатеринбургская неделя», которая по своему направлению не только не может считаться полезным органом выражения нужд местного района, но и не без основания считается газетой не вполне удовлетворительною в цензурном отношении[349].

Во время встречи двух начальников — ГУДП и Пермской губернии — была достигнута «договоренность о возобновлении переписки по данному вопросу», а у представителя местной администрации появилась новая точка зрения, согласно которой П. В. Авилову можно было разрешить «Сибирско-Уральскую газету», а Г. Г. Казанцеву — «Екатеринбургский листок».

Но после дознания, проведенного местным полицмейстером, концессионное дело осложнилось. Издавать газету затеяли присяжный поверенный Авилов совместно с нотариусом Залесским и членом окружного суда Савицким. Но поскольку, по словам полицмейстера, «г. Авилов отличается не вполне благонадежным направлением», г. Савицкий «не пользуется хорошим авторитетом», а г. Казанцев «ни в чем предосудительном не замечен» (л. 13 об.), то проектанты издания и попросили последнего отправить прошение в ГУДП об издании газету. Просчитывая варианты решения их вопроса в МВД, они были уверены, что «если не будет разрешено одно издание, то, может быть, разрешится другое, которое и будут они вести солидарно».

То, что И. К. Савицкий имел в Екатеринбурге свою типографию, факт уже известный. Ее финансовое состояние могло бы поддерживать собственное издание посредством денег, поступающих за подписку, а также печатание рекламы и объявлений. (Стереотип, выработанный идеологической ангажированностью советских историков, что появление каждого нового издания — плод исключительно роста революционного движения, пока, увы, не сломан).

Экономический аспект издательского дела был существен. В этом еще в 1870-е годы Н. М. Ядринцев уверял Г. Н. Потанина: «ташкентцы[350] наедут, когда почуют, что в провинции издательское дело выгодно»[351]. Уже не в сослагательном наклонении ему вторил А. В. Адрианов: «Нечего делать, рискнули, затратили деньги подписчиков, завели свою типографию, вот уже скоро год. Работа идет хорошо; еще год-два, от долгов очистимся и подписчикам будет хорошо, да и наши семьи, мож[ет] быть, когда нас сломит жизнь, не пойдут по миру»[352]. Откровенно прагматический подход при создании провинциальных газет был очевиден[353].

Затевавшие типографское дело всячески старались, чтобы издательское ему сопутствовало. Во всяком случае, тиражирование газет не на собственной базе нередко осложняло производственный издательский процесс. П. А. Клиндер, затеяв в г. Иркутске «Сибирь», искал запасные варианты, дабы его издание не попадало в ситуации «Сибирского вестника» Б. А. Милютина, иногда не выходившего вовремя в свет якобы из-за отсутствия мощностей у штабной типографии. П. А. Клиндер, как утверждали столичные газеты, обсуждал вопрос печатания «Сибири» в Вятке, имевшей в то время только в административном центре пять типографий[354], да еще столько же на территории губернии. Внедрение новых технологий в просветительскую деятельность давало свои плоды. Н. М. Ядринцев по этому поводу — в сочувствии стране — с некоей долей ехидства заметил, что у Российской империи «голова с ее мозговой деятельностью [находится] в Вятке, сердце в Архангельской и Вологодской губерниях[355], разорванное пополам, и на долю столицы края, в Иркутске, осталась одна з[адниц]а! О чудовищный организм»[356].

Заполитизированность полиграфической деятельности, довлевшая над Российской империей, столь успешно переползла в Страну Советов, словно революции и не было. Даже политическая элита, пришедшая к власти, не могла понять, что изменилось. Практически до 90-х годов XX в. газета не могла рассматриваться даже как объект дизайна, ибо последний мог быть исключительно прерогативой отрасли промышленности, тогда как политическая власть мыслила свои «органы» чем-то отличным от желудочно-кишечного тракта, привыкшего и к обедам, и к отправлению своих низменных потребностей…
…Узнав об отведенной ему роли страховочного варианта, Г. Г. Казанцев заявил, что «нисколько не интересуется этим делом и отказывается от своего ходатайства» (л. 13 об.). Как метко заметил П. Николаев, высказываясь о российской бюрократии того времени, «единственное спасение состоит в том, чтобы путать и путать, чтобы создать благодаря неудобствам канцелярско-бумажного следствия такой клубок, в котором сам черт запутается и конца не найдет»[357]. Уральцам это пока не удавалось.
Известного юриста и публициста Г. К. Градовского, посетившего как-то начальника ГУДП М. Н. Лонгинова, привыкшего «быть вежливым с высшими», «взорвала эта чиновничья бесцеремонность в обращении с просителями и людьми, во всяком случае, привыкшими к порядочному обществу»[358] (выделено мной. — Ю. М.). Именно эта атмосфера заставляла просителей чувствовать себя в роли подозреваемых изначально. И хотя мелкая, но эпоха М. Н. Лонгинова ушла от проектантов в прошлое на целое десятилетие, страх оказаться в такой ситуации оставался. И многие ходатаи изначально шли на подлог, предоставляя возможность оказаться под подозрением всякому, кто не боялся ради заработанного рубля выполнять функцию sitz-редактора (сидящего; наверное, под арестом. — Ю. М.).
История с «Сибирско-Уральской газетой» никак не могла завершиться. Казалось, что пермский губернатор определился даже с надзором: «применить ту же меру, какая заявлена мной относительно цензурования «Екатеринбургской недели»: т. е. передовые статьи цензуровать в г. Перми, а все прочие статьи — в Екатеринбурге» (л. 14–14 об.). Но нет пределов, как говорят теперь, губернаторскому непостоянству. 3 ноября 1885 г. в ГУДП было отправлено письмо: «Хронику газеты «Екатеринбургская неделя»…возложить…на екатеринбургского полицмейстера. По возможности, в будущем, я не теряю надежды приискать в г. Екатеринбурге подходящее лицо для цензурования некоторых статей обеих газет, но в настоящее время имею в виду установить цензуру почти всех статей обеих газет в г. Перми и возложить эту обязанность на редактора «Неоф. ч. Пермских гyб. вед.»[359], директора Пермской гимназии г. Алфионова как на лицо, близко мне известное, и на что я имею уже согласие от г. попечителя Оренбургского учебного округа» (л. 16 б,16 б об.). Вопрос, заданный телеграммой с оплаченным ответом: «Разрешена ли газета?»[360] — так и остался последней страничкой дела о провинциальном издании, которое планировалось выпускать для жителей Урала и Сибири.

В апреле 1885 г. Иркутская городская дума приняла постановление об издании журнала[361], который «будет касаться только чисто городских хозяйственных вопросов» (л. 5), а в июле уже было выдано свидетельство на «Известия городской думы». Проект программы журнала предусматривал: распоряжения правительства; обязательные постановления думы; личный состав городского общественного управления и перемены в нем; доклады управы, известия подготовительных комиссий, известия о заседаниях думы и комиссий, а также протоколы их; статистические сведения; справочную информацию о ценах в г. Иркутске; о движении торговли; о санитарном состоянии города; сметы городских доходов и расходов; объявления. При двухразовом выходе в месяц подписная цена на журнал равнялась четырем рублям.
В таком виде издание просуществовало практически до конца 1898 г. «В Иркутской городской думе в настоящее время, — сообщалось в ходатайстве в ГУДП, — стоят на очереди вопросы о замощении города, об устройстве в нем водопровода, канализации и электрического освещения. Все эти предприятия по городскому благоустройству давно уже осуществлены во многих городах Европейской России — в одних путем концессий, в других — хозяйственным способом. Но которому из этих способов отдать преимущество — личный состав Иркутского городского общественного управления мог бы убедиться лишь только из целого ряда статей и сведений» (л. 20). Прошение было удовлетворено. Из хозяйственного отдела ГУДП сообщали, что «проектируемая программа «Известий» названной думы составлена применительно к утвержденной уже министром внутренних дел программе «Известий Одесской городской думы» (л. 24).

Практически в одно время с выходом в Томске первого номера «Сибирского вестника ПЛОЖ» в апреле 1885 г. пытался продолжить свой диалог с ГУДП Емельян Кудрявцев из Красноярска. В своей телеграмме, отправленной исключительно с разведывательной целью, он задает Министерству внутренних дел вопрос: «Возможно ли разрешение предполагаемой издавать Красноярске еженедельной газеты «Сибирская неделя»? Программа общая провинциальным газетам»[362].

Каждое действие чиновника Российской империи контролировал гербовый сбор[363] в 40 копеек. Без него нельзя было получить ответ ни на один поставленный вопрос. Поэтому телеграмма Е. Кудрявцева выстрелила вхолостую: «Прошение не получено Ответ возможен по рассмотрении. Феоктистов» (л. 2).
На этот раз красноярский проект был защищен именем Иннокентия Петрова Кузнецова, находящегося в возрасте Иисуса Христа и претендующего выступать в качестве издателя. Формулярный список потомственного почетного гражданина впечатлял. Два дома в Красноярске и золотоносные прииски в разных округах Енисейской и Томской губерний. Был гласным Красноярской городской думы с октября 1882 по 1 января 1885 г. «Начальный учитель» Е. Ф. Кудрявцев видел себя при этих сокровищах «в звании редактора, принимающего на себя редакционное дело и ответственность за содержание и направление газеты» (л. 3 об.).

Набор отделов в будущем издании выглядел обыденно: хроника (общественные заседания и собрания), руководящие статьи, публикации беллетристического содержания как в прозе, так и в стихах, обзор печати. Все это стоило шесть рублей в год.

Докладной список ГУДП содержал проект ответа МВД енисейскому губернатору на его ходатайство за Е. Ф. Кудрявцева, претендующего быть ответственным редактором: «Он еще молод, получил образование в Красноярской учительской семинарии и на литературном поприще ничем себя не зарекомендовал, а потому является лицом, не подготовленным к ведению серьезного периодического издания…В предполагаемом издании руководителем всего дела будет тот же учитель начальной школы. Полагал бы быть осторожным и настоящее ходатайство г. Кузнецова отклонить…» (л. 10 об.).

Иркутская «Сибирь» повествовала своим читателям, что звание ответственного редактора нашли несовместимым с обязанностями учителя. При этом редакция подивилась принципам отбора местной властью будущего идеологического руководителя газеты: «…при выдаче разрешений на практике принято, если издание и редакцию принимает на себя должностное лицо, спрашивать начальство этого лица, не имеет ли оно препятствий к этому разрешению. То, что считается совершенно ненужным для разрешения открыть кабак, считается необходимым для разрешения заняться умственным трудом»[364].

Новая попытка издавать в г. Нерчинске еженедельную литературную и общественную газету «Нерчинский листок»[365] была предпринята уже знакомым нам И. В. Багашевым в 1885 г. Проект программы содержал хронику местной жизни, корреспонденции, фельетон, смесь. Объем номера планировался от «одного до трех листов бумаги».

ГУДП приняло решение, едва получив от И. В. Багашева бумаги: «Просителю было отказано уже в 1882 г. в подобном же ходатайстве ввиду того, что Нерчинск далеко не такой центр, который нуждался бы в самостоятельном периодическом издании» (л. 5).

В. Г. Короленко, хорошо знавший провинциальную прессу XIX века, писал: «Высшая администрация того времени смотрела на провинциальную печать, как на праздную затею, совершенно излишнюю и, пожалуй, вредную… Поэтому добиться права на издание частной газеты в провинции в то время было невозможно»[366].

Попытка затеять в Благовещенске еженедельную «Амурскую газету»[367] закончилась для Павла Григорьева Артамонова неудачею. Из письма приамурского генерал-губернатора в ГУДП от 2 января 1887 г. вырисовывается портрет кандидата в издатели. До 1886 г. состоял тарским мещанином Тобольской губернии, с марта причислен в благовещенские мещане, но пребывание П. Г. Артамонова на Амуре началось намного раньше. Служил приказчиком в торговом доме «Чурин и К0», а с 1885 г. открыл там на свое имя типографию. Поведения он вполне одобрительного, в предосудительных поступках замечен не был, равно не проявлял и политической неблагонадежности. Образовательного ценза он ни высшего, ни среднего не имеет. Издание предполагаемой газеты, по отзывам того же губернатора, было бы весьма полезно для мало еще исследованного Амурского края, и затруднения в цензуровании ее не встречается. Но приамурский генерал-губернатор сомневался, чтобы газета могла быть востребована читателем настолько, чтобы компенсировать издержки производства издания. Сообщалось, что мещанин П. Г. Артамонов «запасных средств не имеет» (л. 8 об.). Все вышесказанное и позволило сделать заключение приамурскому генерал-губернатору: «Артамонов едва ли может с успехом редактировать и издавать повременное издание» (л. 9).

Дворянин Иннокентий Владимиров Мордвинов обратился к енисейскому губернатору с просьбой ходатайствовать перед ГУДП о дозволении ему издавать в г. Красноярске «Листок объявлений»[368], который будет печататься от одного до четырех раз в собственной литографии. А поскольку основным содержанием издания планировались одни объявления, издатель сообщал в ГУДП, что просматривать их будет местный полицмейстер. Главное управление на письмо губернатора ответило весьма неопределенно: «Испрашивается в порядке, предусмотренном Уставом о цензуре».

Программа «Известий Томского городского общественного управления»[369], которую решили издавать с целью ознакомления гласных и местного населения с хозяйственными вопросами городского управления, содержала широкий спектр вопросов: постановления думы и изменения в ее составе; сведения о гласных, не посетивших собрания; сметы доходов и расходов; кондиции, на каких управа предлагает отдать какую-либо оброчную статью в аренду, и сведения, на каких отдача эта состоялась; ведомости о ежемесячном движении сумм города и общественного Сибирского банка и т. д., включая объявления частных лиц. Обращаясь в ГУДП с ходатайством, городская дума давала обещание «не помещать никаких статей и замечаний полемического характера» (л. 2). Решение было принято в течение полутора месяцев, и в ноябре 1886 г. ГУДП выписало свидетельства (для редакции и типографии) на новое издание.

Приамурский генерал-губернатор прислал в ГУДП документы, предусмотренные Уставом о цензуре и печати, для начала делопроизводства о разрешении И. В. Багашеву издавать в Нерчинске «Нерчинский листок»[370]. Это была уже третья попытка купца второй гильдии заиметь собственную газету. Представленная программа была точной копией проекта 1885 г.

В сопроводительном письме из канцелярии генерал-губернатора сообщалось, что «г. Багашев до сего времени ни в чем предосудительном замечен не был и в политическом отношении совершенно благонадежен, причем польза, которую окажет для края проектируемое издание, ставит меня в необходимость просить…» (л. 2).

Очевидно, для И. В. Багашева осталась памятной на всю жизнь встреча с генерал-губернатором Восточной Сибири Д. Г. Анучиным. В 1880 г. после пожара в типографии газеты «Сибирь» был арестован А. П. Нестеров и право на издание было, скорее всего, продано И. В. Багашеву[371], вот тогда Д. Г. Анучин ему сказал: «Издавать газету можете, я бы желал, чтоб в крае была не одна, а двадцать газет, но редактором свидетельства Вам не дам; предоставляйте это лицам, кончившим курс в учебном заведении»[372].

Может, вспоминая этот эпизод, ходатай рассказывал чиновникам цензурного ведомства крохотную биографию, дабы убедить их в своих финансовых возможностях и литературных способностях: «В прежние времена управлял торговлею бывшей фирмы Багашевых, совершал торговые поездки по Амуру, в Монголию, в Иркутск, в период 1875–1881 гг. я посвящал досуги сотрудничеству в газете «Сибирь». Личные мои убеждения, которые сформировались при домашнем образовании, которое ограничилось только обучением грамоте и письму… ныне корреспондирую в газету «Владивосток»… С сентября 1881 г. служу в типографии г. Бутина, а с 1885 г. она предоставлена в мое управление» (л. 8–9). Автор проекта был уверен, что он может рассчитывать на 500 подписчиков у будущей газеты. Заключение ГУДП было весьма лаконичным: «Проситель не имеет образовательного ценза… В г. Нерчинске нет цензурного учреждения» (л. 11).

В это время в регионе было лишь три частных издания: «Сибирь», «Сибирская газета» и «Сибирский вестник ПЛОЖ». Иркутяне сообщали, что в Омске «возникла мысль издавать газету. Издателем-редактором называют г. Шестакова, бывшего одно время редактором «Сибирской газеты»[373]. Слухи так и не обросли фактами.

В декабре 1887 г. генерал-губернатор Степного края генерал от инфантерии Г. А. Колпаковский обратился к министру внутренних дел с ходатайством об издании при Акмолинских областных ведомостях особого прибавления на русском и киргизском языках[374]. Местная власть практически через десять лет после появления проекта о замене языка официальных документов на киргизский начала переходить в плоскость его реализации. Для этого были причины: 81 процент численности населения края составляли кочевые киргизы (л. 22).

Особое приложение начало издаваться в 1888 г. «Только два первых года… период некоторого оживления издания. С 1891 г. редакция начала заниматься почти исключительно печатанием сказок, часто без разбора их содержания и отступив от главной цели издания: введения в степь понятий о законах и гражданственности господствующего русского племени» (л. 27–27 об.), — писал генерал-губернатор начальнику ГУДП Е. М. Феоктистову в декабре 1893 г.

В 1900 г. военный генерал-губернатор Тургайской области обратился к министру внутренних дел с жалобой на особое прибавление, в котором киргизский язык передается арабскими буквами, что «является противным правительству о скорейшем привитии кочевникам русской грамотности» (л. 32).
С очередным ходатайством в ГУДП обратился генерал-губернатор в марте 1902 г. Он сообщал, что «Киргизская степная газета» стала заполняться псевдолитературным материалом (л. 38) и просил изменить профиль издания. С апреля 1902 г. она преобразуется в «Сельскохозяйственный листок». Очередная попытка издавать в Сибири газету на национальном языке закончилась неудачей.
5 июня 1887 г. Е. Кудрявцев вновь посылает телеграмму в ГУДП. На этот раз речь идет о разрешении издания в Красноярске газеты «Енисейский край» «по программе провинциальных газет. Осмеливаюсь спросить… возможно ли разрешение…если будут соблюдены требуемые законом условия и местные высшие власти выскажутся за своевременность местного органа..»[375].

«Наша ослица — Кудрявцев-Емельянов», как называл енисейского кандидата в редакторы В. М. Крутовский в письме к Д. А. Клеменцу, упрямо двигался к «своей памятной яме»[376]. Но чиновники из ГУДП неумолимы: «Ввиду двукратного отказа Вам… новое ходатайство не может быть удовлетворено».
В «Сибири» (1887. № 13) под видом прошения некоего Корша[377] опубликовали «выписку из секретного отношения бывшего томского губернатора И. И. Красовского в Главное управление»[378], что вызвало негативную реакцию у министра внутренних дел, который принял решение «устранить от временного редактирования газеты издателя г. Загоскина и объявить ему, что до приискания нового лица и утверждения его в звании редактора дальнейший выпуск в свет этой газеты под его временной редакцией допускаем быть не может»[379].

Подобрать кандидатуру ответственного редактора «Сибири» в г. Иркутске, которая бы устроила местную администрацию и МВД, не удавалось. Вот в такой ситуации, когда одно из сибирских изданий готово было прекратить свое существование, 5 декабря 1887 г.

В. М. Крутовский написал письмо Г. Н. Потанину, в котором выразил чаяния красноярцев заполучить иркутскую «Сибирь»: «Я и Коновалов до сих пор не могли подыскать для газеты редактора. И к кому ни обращались с этой просьбой, ото всех получили отказ. Матвеев тоже отказался быть редактором, и вот на время пришлось оставить это дело.

В настоящее время является более или менее подходящий человек, изъявляющий желание взять на себя редакторство, и было бы очень хорошо, чем хлопотать о разрешении новой газеты, перевести сюда «Сибирь»… Я просил Вас переговорить с издателем «Сибири», на каких условиях он согласился бы уступить ее нам. Вперед говорю, заплатить сколько-нибудь значительную сумму мы не можем»[380].
В. М. Крутовский, продолжая разговор с Г. Н. Потаниным, писал в другом письме: «Уговаривая Загоскина взять за газету 1000 руб., Вы, вероятно, предполагали, что средства на газету даст Матвеев. К сожалению, этого не случилось… Пытались было сунуться к другим богатым людям, но везде — отказ. Дать за «Сибирь» 1500 рублей мы не имеем возможности… Порешили так: нас пять человек: я, Коновалов, Флорианов и Кудрявцев (даже его пришлось прихватить)[381] уплатим за газету 500 руб…и обещать только по мере возможности в будущем оплачивать остальные 1000 руб. в местный литературный фонд[382]. Если на это согласны в Иркутске, то потрудитесь, Григорий Николаевич, устройте все дело и научите нас, как и кого мы должны просить о переводе газеты в Красноярск, как представлять редактора и все проч…Редактором мы думаем представить Флорианова…

Кудрявцева не боимся… он будет иметь лишь пятую часть…»[383].

Это письмо написано (предположительно) 5 декабря 1887 г.[384] А уже 13 января 1888 г. в ГУДП снова ушла из Енисейской губернии депеша за подписью Е. Ф. Кудрявцева: «Три раза безуспешно ходатайствовал о разрешении мне издавать в Красноярске местную газету. Ныне возникло ходатайство других о переносе в Красноярск издания иркутской газеты «Сибирь». Решаюсь возобновить свое ходатайство… полагая, что несправедливо было бы разрешать другим осуществлять мое давнишнее намерение»[385].

В ответ последовал за подписью Е. М. Феоктистова отказ без указания причины.

7 апреля 1888 г. В. М. Крутовский вновь жаловался Г. Н. Потанину на иркутян: «Нас крайне удивили телеграммы Нестерова[386] и Загоскина с требованием немедленной уплаты денег. Они грозят в противном случае тем, что передача газеты… не может состояться.

Что это за неуместное требование, и с какой стати мы будем платить деньги за то, что не имеем, да, может быть, иметь не будем[387].

Само собой было понятно, что мы обязаны будем уплатить 500 руб. сейчас же по уведомлении о разрешении перевода газеты в Красноярск и утверждении редактора. Другое бы было дело, если бы срок газеты не истекал так скоро. Тогда мы могли бы в случае неудачи представить нового редактора, меж тем как теперь срок на исходе и только телеграммами можно поспеть что-либо сделать.
Курьезное и мелочное напоминание в телеграмме также о том, что Загоскин не может принять на себя расходы по заключению договора. Это уже просто потеха. Ведь расходы могут простираться до 6 или 7 руб., и это обстоятельство заставляет телеграфировать и беспокоиться.

Григорий Николаевич, разъясните, пожалуйста, всю эту историю и объясните Загоскину, что за одно платоническое желание (выделено мной. — Ю. М.) иметь в Красноярске газету мы не можем платить 500 руб. Это очень дорого. Другое дело, если газета будет разрешена к переводу. Тогда деньги не будут задержаны.

Может, у газеты есть срочные платежи? Во всяком случае, мы не обязывались их платить. И это, увы, относится к заботам Нестерова и Загоскина, как их за время до 14 июля устранить»[388].

9 июня 1888 г., буквально за несколько дней до истечения срока после выхода последнего номера «Сибири», из Красноярска писали Григорию Николаевичу: «Мы хотим сделать еще одну попытку в том же духе: Матвеев, будучи в Петербурге, сам лично возбудит ходатайство о газете для Красноярска, и было бы хорошо иметь в Питере руку, при помощи которой цензурный комитет будет более мягок и снисходителен. Не знаете ли Вы кого-нибудь, и не имеет ли Николай Михайлович подходящего к этому случаю знакомого, к которому можно было бы направить Матвеева?»[389].

Различная степень строгости при рассмотрении ходатайств о разрешении права на издание частной газеты оборачивалась для ГУДП репутацией коррупционности. Так ли это было на самом деле? Ответить на этот вопрос сложно. Хотя уже рассмотренная практика только сибирских ходайств может давать повод к возникновению такой точки зрения. И в этом нам придется убедиться еще не один раз.

Красноярский городской частный маклер Иван Иванович Парфентьев, которому все-таки удалось приобрести право на издание «Сибири» у М. В. Загоскина, не получил согласия от столичной власти на редакцию газеты. 4 июня 1888 г. ГУДП своим вердиктом, по сути, экспроприировало чужую собственность. Решение было мотивировано следующим образом: «Парфентьев не представил никакого документа о полученном им образовании и не сообщил сведений о своей литературной деятельности, а также имея в виду, что в г. Красноярске цензурование газеты «Сибирь» совершенно невозможно по неимению там опытного в цензурном деле лица…»[390]. Согласно внутреннему документу Главного управления газета прекратила свое существование 16 июня 1888 г.

По этому поводу хорошо сказал публицист «Сибирских вопросов»: «Что сказать о Сибири? Здесь произвол, личное усмотрение вместо закона, самые чудовищные эксперименты над обывателем — характерные признаки деятельности представителей администрации сверху донизу. Крайнее невежество массы населения, исконная отсталость ее в культурном отношении представляют не столько благоприятную почву для расходившихся администраторов, но многие из их действий даже и внимания на себя не обращают своей незаконностью, как будто это так и быть должно»[391]. Посмотреть с такой точки зрения на всю империю автор вышеприведенных строк явно не решился по цензурным соображениям.
Над воссозданием истории иркутской «Сибири» сломано немало перьев различными исследователями, однако во все времена она рассматривалась лишь как источник информирования населения. За небольшой период своего существования (1873–1888) в ней сменилось несколько издателей. Более того, процесс перехода из рук в руки можно рассмотреть и сегодня по сохранившимся документам, в которых фигурируют деньги. По тем временам иногда очень немалые. Однако пока никто из историков не пробовал рассматривать издание провинциальной газеты как товар[392]. Хотя все предпосылки для этого есть, что свидетельствует о капитализации прессы уже на этапе ее зарождения. А переписка В. М. Крутовского с Г. Н. Потаниным[393] по поводу продажи иркутского издания добавляет лишь штрихи к характеристикам финансовой независимости М. В. Загоскина, патриотизма идеологов областничества и сибирской печати Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина… Верховенствовала во всех этих сделках борьба за собственность. Скорее всего, именно это и было причиной размолвки сотрудников «Сибири»[394].
Шел 1888 г. Репертуар сибирских изданий сжимался подобно шагреневой коже. Сама собой усохла иркутская «Сибирь», выпустив 14 июня 1887 г. последний свой номер. Согласно законодательству о цензуре и печати издание могло бы продолжить свое существование, возобнови производственный процесс в течение года… Увы…

30 апреля 1888 г. был приостановлен «Сибирский вестник ПЛОЖ» на четыре месяца за «крайне предосудительное направление», выразившееся в корреспонденции из Хабаровска (№ 31), автор которой дозволил себе высказать весьма дерзкие и совершенно непозволительные суждения о служебной деятельности приамурского генерал-губернатора барона Корфа»[395]. Через полтора месяца, 19 июля, была приостановлена на восемь месяцев «Сибирская газета». Как выяснилось позднее, теперь насовсем. Была ситуация, когда на протяжении почти двух месяцев на территории всей колонии существовало одно «Восточное обозрение», первый год издававшееся в Сибири. Казалось, сам Господь Бог[396] помогал обновленному географией ядринцевскому детищу адаптироваться в новых условиях: у подписчика не было выбора.

«Сибирский вестник ПЛОЖ» так отреагировал на первые номера теперь уже иркутского «Восточного обозрения»: «Тон газеты совсем другой, значительно пониженный. Как и подобает органу, принявшему обязательство не идти вразрез с планами и предположениями местной администрации, «Восточное обозрение» изменило свое отношение к вопросам о морском пути в Европу и о железной дороге»[397]. И то, что Н. М. Ядринцев отмолчался «по поводу открытых заявлений, что он «не смеет говорить о трапезниковских миллионах, уступленных Сукачеву городом Иркутском по мировой сделке, оспариваемой независимыми от Сукачева гласными Иркутской думы»[398], не было не замечено не только прессой региона, но и читателем, который быстро сформировал репутацию старому изданию в новых одежках.
Чуть позже, когда Г. Н. Потанин начал собирать корреспондентов вокруг «Восточного обозрения», В. Ф. Костюрин писал ему: «Лично мне кажется, что «Восточное обозрение» слишком далеко от нас, тоболяков, и мало импонирует тобольской администрации, если рассчитывать на моральное давление в этой сфере — российские газеты для нашей администрации кажутся авторитетнее и импозантнее, и к их мнениям она чувствительнее. Вот почему я лично старался и стараюсь попасть в российскую прессу — это одна сторона дела; другая — «Восточное обозрение» слишком далеко от Тобольска — 20 дней вперед, 20 дней назад, итого 40 дней пути — всякая, самая животрепещущая и сенсационная корреспонденция потеряет свою соль; в этом отношении даже «Сибирский вестник» довольно далек»[399].

О том, что сибирская провинция нуждается в увеличении количества издательских проектов, говорилось и в донесениях в департамент полиции. Так, начальник Тобольского губернского жандармского управления сообщал в Москву: «Особенно вредным оказывается скопление массы ссыльных, которые при нравственной испорченности своей поставлены в ненормальные условия жизни, последствием чего является чрезвычайное множество преступлений против собственности[400]…Как противодействие злоупотреблениям весьма желательно было бы большее распространение гласности путем печати (выделено мной. — Ю. М.)»[401].

Начальник Томского губернского жандармского управления вторил тоболякам, описывая ситуацию в «Сибирской газете»: «Отдел литературной политики внутренней и внешней вовсе неутешителен в этой провинциальной газете: толково, обстоятельно ничего не трактуется (нет мысли), и верхи являются с тенденцией тем более вредной и опасной, что нет противовеса здесь же (выделено мной. — Ю. М.). Желательно было бы видеть в составе редакции и ближайших сотрудников — местных жителей, любящих свою родину, а не пришлый люд. От этого и направление газеты приняло бы более местный характер — она стала больше выражать местные нужды и потребности»[402]. Далее автор послания сетует, что у издания нет сдерживающих рычагов в виде других органов повременной печати[403].

Летом 1888 г. в Министерство внутренних дел обратился выпускник военно-медицинской академии ветеринарный врач Иннокентий Алексеев Матвеев, желавший издавать в г. Красноярске еженедельник «Красноярский листок»[404].

Проект включал в себя коротенькую программу: телеграммы, правительственные распоряжения; хронику местной жизни; мелкие статьи, очерки, корреспонденции; юмористические рассказы, сведения из газет, русских и иностранных; справочно-торговый отдел со сведениями о ценах на хлеб. Тиражирование «Красноярского листка» предполагалось в местной типографии, которая к этому времени уже имелась у Е. Кудрявцева. Цену за годовую подписку издатель назначал в шесть рублей.

В докладном списке от 7 августа 1888 г. по поводу проекта И. А. Матвеева говорилось, что «большинство провинциальных периодических изданий не удовлетворяют своему назначению» (л. 4) и что проситель не представил доказательств своей подготовки быть руководителем печатного органа. Именно последний тезис становится доминирующим для ГУДП при принятии решений о разрешении того или иного издания.

В 1889 г. учителю рисования Томского Алексеевского реального училища Павлу Михайловичу Кошарову, 63 лет, удалось зарегистрировать необычное повременное издание: «Художественно-этнографические рисунки Сибири»[405]. Программа издания не вызвала негативной реакции ни у кого из представителей властных структур, занимавшихся рассмотрением ходатайства. Отдельный выпуск издания состоял из одного рисунка (как-то: виды, типы жилища, одежда, утварь и сцены обыкновенной жизни) «с особым к нему листом объяснительного текста или на том же рисунке, смотря от сложности описания» (л. 1). Проектировалось 24 рисунка в год. Печатать такую продукцию могли уже и в Томске. Во всяком случае, за работу бралась типолитография Макушина и Михайлова. Подписная цена без доставки и пересылки составляла всего лишь три рубля в год.

Начальник губернии А. П. Булюбаш в письме, адресованном ГУДП, так отозвался о просителе: «Как человек с нравственной стороны и как художник внушает к себе полное доверие и пользуется в среде томского общества заслуженным уважением; в течение своей одиннадцатилетней педагогической деятельности в Томске он не раз устраивал здесь с благотворительной целью выставки картин собственной работы, и выставки эти всегда охотно и не без пользы посещались жителями Томска… — При этом губернатор хотел защитить издание от влияния неблагонадежных лиц. — С непременным условием, чтобы право на издание и редактирование означенного журнала ни под каким предлогом не могло быть передано другому лицу ни фактически, ни подыменно» (л. 11–11 об.).

Инициативные красноярцы, желающие иметь собственное повременное издание, ходатайствуют о разрешении издавать журнал «Известия общества врачей Енисейской губернии»[406], мотивируя свое прошение необходимостью «органа научного характера взамен печатающихся «Протоколов очередных заседаний…» (л. 2).

На собрании общества врачей Енисейской губернии присутствовало 23 человека, среди них уже знакомые нам В. М. Крутовский, И. А. Матвеев, П. И. Окулов, Е. Ф. Кудрявцев… Последний никакого отношения к медицине не имел.

В проекте издания значился выпуск от одного до трех номеров в год тетрадками объемом от 0,5 до 3 печатных листов, в зависимости от «накопленного материала» (л. 2). Программа предусматривала в основном статьи на медицинские темы, но планировались также метеорологические наблюдения и библиография. То, что будущие издатели заботились о финансовой стороне проекта, говорил предполагаемый отдел объявлений, без которого не обходилось уже ни одно прошение в ГУДП.
В департаменте полиции были уверены, что в издании обязательно будут сотрудничать политические ссыльные. Это заключение и послужило основой для отказа в удовлетворении ходатайства.

Хотя повода для этого не было. В начале 1882 г. начальник Иркутского губернского жандармского управления сообщал в департамент полиции о политической ситуации в регионе: «Интеллигентный класс, состоящий здесь из так называемых богачей, крайне равнодушно относится ко всем политическим явлениям; главная забота этого класса — выгодное помещение своих капиталов или прибыльное предприятие. Другой класс образованного общества и самый преобладающий составляет служащий элемент, в который входят как гражданские, так и военные чины. Этот класс также далек от всего политического, думает только о том, как бы свести концы с концами от получаемого скудного содержания. Вообще, где ни бываешь, наталкиваешься на служащих, жалующихся на дороговизну, особенно существующую в округах или уездах. Если в настоящее время в г. Иркутске предметы первой необходимости дешевле против прежних лет и цены на эти предметы сравнимы с ценами, существующими в уездах, зато остальные все товары, так называемые привозные, составляющие в классе служащих продукт также необходимый, продаются вдвое, а в уезде и того больше против России… дороговизна жизни заставляет служащих искать средства легкой наживы, не думая о последствиях. Отсюда — сильное развитие хищнических инстинктов; они не столько продукт нравственной распущенности, сколько явление, зависящее от экономических причин… Поведение прочих слоев общества, как-то купечества, духовенства и расположенных в губернии войск, в политическом отношении совершенно благонадежно. В положении крестьян, инородцев и ссыльных никакой перемены не произошло, и случаев политических волнений не замечалось»[407].

Якутский мещанин Митрофан Васильев Пихтин около двадцати лет вращался «с торговыми целями ленского края»[408] и сделал для себя вывод, что «положение торгово-промышленных порядков Сибири вообще и восточной ее половины в особенности крайне ненормально» (л. 1 об.), особенно своей разобщенностью. Ликвидировать ее, по его мнению, мог бы торгово-промышленный листок, подобно издающемуся в Екатеринбурге «Деловому корреспонденту», «немало способствующему торгово-промышленным интересам приуральского края» (л. 2 об.).

«Восточное обозрение», по мнению М. В. Пихтина, «выходя раз в неделю в объеме двух печатных листов, и посвященное исключительно литературной и политической жизни России и Сибири, вышеозначенным потребностям может удовлетворять лишь в самых ничтожных и совершенно неудовлетворительных размерах». Именно это обстоятельство и стимулировало сибирского купца 24 ноября 1899 г. подать в ГУДП ходатайство о разрешении ему издавать газету «Посредник» с программой, аналогичной «Деловому корреспонденту». Подписная цена с пересылкой составляла 8 руб. в год. Типографий в г. Иркутске было уже три, и М. В. Пихтин пока не решил, которой из них отдать предпочтение.

Согласно докладному списку министру внутренних дел от 4 января 1890 г. следовало, что «в г. Иркутске выходит уже еженедельная газета «Восточное обозрение»». Это давало все основания не усматривать «необходимости в издании второй газеты» (л. 6–6 об.).

Тотальный просмотр описей 776 фонда РГИА позволил выявить 42 обращения: 34 ходатайства частных лиц или представителей различных групп, а также 8 — государственных учреждений, органов власти и общественных организаций. Сюда мы не включали только ту периодику, которая выходила, минуя концессионную систему (например, труды ИРГО[409] и др.).

Шесть раз пытались получить разрешение екатеринбуржцы на проект, который должен был заняться информационным обслуживанием частично и Сибири, с пятой попытки удалось стать издателем Е. Ф. Кудрявцеву, трижды рассчитывали проскочить через концессионное сито нерчинский купец И. В. Багашев и тюменец К. Н. Высоцкий[410], трижды[411] обращался в ГУДП с ходатайством П. И. Макушин.

С 1865 по 1889 г.[412] на территории Сибири появились:
Забайкальские областные ведомости (Чита, 1865-)[413];
Акмолинские областные ведомости (Омск, 1881-);
«Сибирский листок объявлений» (Тюмень, 1879–1879);
«Сибирь» (Иркутск, 1873–1887);
«Сибирская газета» (Томск, 1881–1888);
«Владивосток» (Владивосток Приморской обл., 1883-);
«Сибирский вестник ПЛОЖ» (Томск, 1885-);
«Известия Иркутской городской думы» (Иркутск, 1886-);
«Известия Томского городского общественного управления» (Томск, 1886–1889);
«Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям»» (Омск, 1888-);
«Восточное обозрение» (Иркутск, 1888-);
«Художественно-этнографические рисунки Сибири» (Томск, 1889-);
«Справочный листок Енисейской губернии» (Красноярск, 1889-)[414].

Удовлетворено 8 ходатайств издателей частной прессы и 5 проектов — государственных учреждений, органов власти и общественных организаций, что соответственно составляет 19 % и 11,9 % от общего количества обращений. Т. е. лишь только третье обращение сибиряков в ГУДП по поводу концессии на издание на протяжении двадцати пяти лет завершалось расширением репертуара прессы региона. Если рассматривать каждую группу просителей отдельно, то результат будет совсем иной. Лишь пятое частное ходатайство удовлетворялось в МВД (одно в три года), печать государственных учреждений, органов власти и общественных организаций разрешалась в 62,5 % случаев обращений. Последняя цифра хорошо иллюстрирует мнение золотопромышленника А. М. Сибирякова: «Газету основать плевое дело. Пустяки…»[415]. Влиятельный сибиряк знал, что сила на стороне власти и денег. Более того, приведенный список издающейся периодики красноречиво свидетельствует, что до начала 1890-х гг. только губернские и областные центры были средой, в которых появлялись жизнеспособные частные издания.

Ситуация с отказами ходатаям выглядит несколько сложнее, т. к. в некоторых случаях ГУДП называло несколько причин, не позволявших реализовать тот или иной газетно-журнальный проект. Хотя в результате работы с архивными материалами было зафиксировано 42 обращения, результатом которых явилось лишь тринадцать новых наименований повременных изданий, количество причин, не позволивших реализовать проекты, несколько больше.

Попробуем разобраться в их разнообразии:
1) отсутствие образовательного ценза у ходатая — 18,37 % названных причин;
2) экономические причины (отсутствие собственных денежных средств, создание конкуренции казенному изданию); неблагонадежность просителя (характеристика губернатора или ДП); отсутствие цензурных условий — по 10,2 % названных причин (всего 30,6 %);
3) не зарекомендовал себя на литературном поприще; не подготовлен к руководству изданием; без объяснения причин — по 8,16 % названных причин (всего 24,49 %);
4) в данном населенном пункте нет необходимости в периодическом издании — 6,12 % названных причин;
5) отнимают по 4,08 % диапазона причин возрастной ценз просителя; неоднократный отказ в ходатайстве; подозрение — за спиной обратившегося «стоит» совсем иное лицо (всего 16,33 %). В последнюю цифру вошли и отказ двум ходатаям, в мотиве которого имелись признаки еврейского вопроса (национальность ответственного редактора или тематика издания). И лишь в одном случае причиной отказа была вероятность сотрудничества с изданием политических ссыльных.

Понимая субъективность данного исследования, т. к. уже на стадии подготовки к процедуре концессии заявители пытались выставлять беспроигрышные кандидатуры ответственных редакторов, тем не менее следует отметить, что даже в докладных списках министру практически не встречаются упоминания о политически неблагонадежных «родителях» проектов. Это наблюдение очень важно для понимания периода становления частной печати, а вместе с ней и цензурных учреждений Сибири.
Приведенные выше дела лишь подтверждают гипотезу, что уже в 80-е гг. XIX в. экономический аспект был весьма значительным в мотивации издателей.

§ 2. Конфликт интересов:
вначале — отдельный цензор, затем — новое издание

В критическом обзоре провинциальной прессы[416] ее развитие было разделено на три периода.

Начиналась она «в руках местного обывателя-литератора, смотревшего на печатное дело как на своего рода не то спорт, не то душеспасительное дело, не то вопрос личного самолюбия. Еще лет 25 назад возникали в разных глухих уголках страны странные издания, печатавшиеся не столько на пользу общественную, сколько для удовлетворения личных чувств издателя-редактора. Потом наступает второй период; в провинции откуда-то являются пришельцы, интеллигентные люди, своего рода варяги. Они делают провинциальную прессу серьезной, содержательной, дают ей направление, создают ей общественное мнение. Варяжское направление. Наконец, с 90-х годов начинается капиталистический период провинциальной прессы, денежные люди увидели, что издание газеты — выгодное дело, и принялись за издательство. Теперь провинциальная печать основана на материальном расчете и на том, что она попала в руки капиталистов»[417].

Не буду дискутировать с автором этих строк, которые еще раз подчеркивают, что столица имеет плохое представление о жизни окраин Российской империи. Были в Сибири и издатели, которые имели «одно платоническое желание», встречались и пришельцы, знавшие безупречно газетное дело. Но история подсказывает: те, кто не умел считать копейку, вынуждены были прекратить издательский бизнес.
Директор горного департамента направил в декабре 1891 г. в ГУДП отзыв на ходатайство инженера Вячеслава Степанова Реутовского, желавшего издавать «Вестник золотопромышленности и горного дела вообще»[418]. Ссылаясь на издание в г. Харькове «Горнозаводского листка», он считал, что полезно и желательно нечто подобное иметь и в г. Томске. Однако он выразил опасение, что такой проект «вряд ли может существовать без существенной материальной поддержки[419] со стороны какого-либо из правительственных ведомств» (л. 13 об.).

В конце 80-х гг. XIX в. в качестве приложения к «Сибирскому вестнику ПЛОЖ» нерегулярно издавалась «Золотопромышленность», прообраз будущей газеты[420]. Но, очевидно, тематический диапазон и периодичность вкладки не устраивала горных инженеров. Поэтому программа нового журнала, целью которого ставилось «удовлетворение насущных потребностей золотопромышленников «со всем новым и выдающимся»», была гораздо обширнее: общее обозрение; горное и заводское дело; прикладная минералогия, геология, геодезия; механика золотого дела и т. д.; корреспонденция, библиография, справочный отдел, объявления. Всего насчитывалось 14 отделов.

Проект предусматривал ежемесячно двухразовый выход объемом от 1 до 3 печ. листов. Годовая подписная цена составляла 7 руб.

16 декабря 1891 г. ГУДП отправило свидетельства в г. Томск.

Потомственный почетный гражданин Александр Ананьевич Сахаров и выпускник Санкт-Петербургского практического технологического института инженер-технолог Александр Антонович Серебренников в январе 1891 г. обратились с ходатайством о разрешении издавать в г. Томске газету «Сибирское слово»[421].

ГУДП поставило перед начальником Томской губернии Г. А. Тобизеном три вопроса: желательно ли издание в г. Томске второй газеты, обладает ли проситель достаточными материальными средствами и возможно ли ожидать, что проектируемая Сахаровым газета будет вполне благонамеренного направления? (л. 5).

Момент для ответа на поставленный вопрос губернатору был весьма неподходящим: ожидали «проезда государева наследника цесаревича», и в связи с этим надо было принимать решение «с особою осмотрительностью». «Сибирский вестник ПЛОЖ» потерял «всякое значение среди читающей публики», но местная власть терпит его «лишь ввиду несомненной политической благонадежности г. Картамышева. По этой причине и принимая во внимание чрезвычайно быстрое развитие за последние годы Томской губернии, которая теперь уже по складу и общественной, гражданской жизни сходна с любою губернией Европейской России, я бы признал возможным и даже своевременным существование у нас второй серьезной газеты» (л. 6 об.).

Дальше ответ строился по тому же алгоритму, который позволил местной власти похоронить проект «Сибирского вестника», о котором мечтал А. О. Хаймович в 1869 г.

Будущий издатель «служит приказчиком в кондитерской», а претендующий на должность ответственного редактора инженер-технолог хотя и «состоит членом Томской городской управы, но человек совсем еще молодой, легко увлекающийся и не обладающий той строгостью убеждений и взглядов, которые требуются от руководителя серьезной газеты» (л. 7 об.). Губернатор также был уверен, что компаньоны «не имеют собственного состояния и, по-видимому, скрывают, от кого надеются получить необходимые на издание средства; печатание «Сибирского слова» предположено в типографии Макушина, лица, имеющего здесь репутацию «сибирского сепаратиста» и направление коего, по мнению жандармского ведомства, весьма сомнительно…».

Как видим, вопрос политической благонадежности был в руках местной власти той дубинкой, которая подымалась над головой каждого, кто позволял себе мыслить и принимать самостоятельные решения. «Нахожусь вынужденным высказаться против ее разрешения», — судя по формулировке финальной фразы в деле о «Сибирском слове», губернатор, можно сказать, шел против своих убеждений. Мол, государственное дело — превыше всего.

А томичи снова беспокоили столицу. И опять с «Сибирским словом»[422]. На этот раз желающим был коллежский асессор Евфимий Михайлович Полянский. В его планах значилась еженедельная газета «с выдачей при ней прибавления до двух раз в неделю» (л. 1). Сам заявитель был пятидесяти лет от роду, имел «собственный дом, приносящий годового дохода до 550 руб., до 1881–1882 гг. состоял на государственной службе в Томском окружном суде и оставил службу по собственному желанию, образа жизни безупречного, и дел, могущих внушать сомнение в политической его благонадежности, не производилось». Единственным положительным моментом для судьбы «Сибирского слова» Е. М. Полянского было то, что газета «будет печататься в губернской типографии». Но у человека, готовившего письмо за губернатора, алгоритм недоверия ко всему новому срабатывал безупречно: «…по некоторым данным, впрочем, не объясненным начальником жандармскою управления, последний сомневается, чтобы проектируемая газета была вполне благонамеренного направления». Хотя сам начальник губернии, как жена Цезаря, старался быть вне подозрения: «Я же со своей стороны признал бы возможным…». Он понимал, что Томск — город небольшой, и никакая конфиденциальность не скроет его точку зрения, доверенную бумаге…[423] Дело закрыли, не прошло и месяца со дня поступления прошения.

Жена штабс-капитана корпуса флотских штурманов Евгения Алексеевна Панова получила разрешение на издание в г. Владивостоке газеты «Дальний Восток»[424] за пять месяцев. Ее прошение от 10 декабря 1891 г. было поддержано ходатайством приамурского генерал-губернатора. Целью издания виделась «разработка местных областных вопросов путем привлечения к тому интеллигентных сил тихоокеанской окраины». Наличие в программе фельетона, литературы азиатского региона и хроники областной жизни не встретило возражения в ГУДП.

Изначально проект предусматривал двухразовый выпуск в неделю с объемом номера от 0,5 до 2 печатных листов. Подписная цена с пересылкой издания по почте равнялась 10 руб. 2 мая 1892 г. в ГУДП выписали свидетельства. Редактором газеты был утвержден Виктор Ананьевич Панов (1854 г. р.).
«Основание в г. Омске, центральном пункте Степного генерал-губернаторства, печатного органа местных нужд и потребностей, а также экономического и интеллектуального быта на грандиозном пространстве трех областей — Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской — принесло бы несомненную пользу», — писал омский мещанин Иван Григорьевич Сунгуров в ГУДП, пытаясь загрузить свою типографию, полученную в подарок от мамы, Александры Васильевны Сунгуровой. Редактором «Степного листка»[425] соглашался стать бывший редактор «Тобольских губ. вед., неоф. ч.» Капитон Михайлович Голодников. Но из цензурного ведомства последовал отказ без объяснения причин. Скорее всего, прошение было отправлено в ГУДП без ходатайства местной власти.

В 1892 г. перед ГУДИ через департамент земледелия и сельской промышленности Министерства государственных имуществ был поставлен вопрос о разрешении издания «Ежегодника Тобольского губернского музея»[426].

Правление комитета Тобольского губернского музея, заседавшее 20 апреля 1892 г., решило, что необходимо соглашение с редакцией издающегося пятый год «Календаря Тобольской губернии», что со следующего года неофициальная часть его закрывается, а «весь наличный и имеющийся поступить материал передается всецело в распоряжение «Ежегодника»» (л. 4). Инициировали новое издание Н. А. Лыткин, С. Н. Мамеев, Е. В. Кузнецов и Л. Е. Луговской. Расходы на «Ежегодник» планировали отнести «в число ассигнованных по смете на канцелярские расходы, печатание каталогов и прочих сумм» (л. 3).

Проект предусматривал выход книжек объемом 10–15 листов тиражом 500–600 экз. (в таком количестве удавалось продавать «Календарь Тобольской губернии»). Предполагалось взамен гонорара выдавать бесплатно до 50 экз. сотрудникам в виде отдельных оттисков их статей. Шла речь также об увеличении тиража еще на 100 экземпляров: для комплектования фондов библиотеки музея, который чаще всего происходил за счет обмена с издающими организациями. «Стоимость 700 экземпляров книжки в 10–15 печатных листов определена губернской типографией в 280–380 руб., или 40–55 коп. за экземпляр на лучшей книжной бумаге (по 8 руб. 50 коп. за стопу[427]). Так как цена календаря Тобольской губернии установлена в 80 коп., с пересылкою 1 руб., то продажную цену ежегодника по сравнению с объемом календаря нельзя определить выше 50–70 коп., с пересылкою 70–90 коп. за экземпляр» (л. 4).
20 июля 1892 г. министром внутренних дел была утверждена программа «Ежегодника Тобольского губернского музея» и выданы свидетельства.

Ситуация на рынке частной прессы к этому времени несколько изменилась. В 1889 г. начал издаваться «Справочный листок Енисейской губернии» под редакцией Е. Кудрявцева, успевший за два года трансформироваться в «Енисейский справочный листок», а затем к 1892 г. избавиться от третьего слова в названии газеты, расширив при этом программу теперь уже просто «Енисейского листка». Удалось открыть газету и тоболякам. «Сибирский листок» имел репутацию солидного издания, позволявшего себе полемизировать даже с одиозным «Восточным обозрением». Т. е. каждая из четырех губерний была «одарена» одной частной газетой.

Снова Томск. Правда, новое действующее лицо и «свежее» название. Действительный статский советник Николай Николаевич Айгустов 4 декабря 1892 г. высказался письменно о своем желании издавать общественно-политическую и литературную газету «Сибирская летопись»[428], появляющуюся в свет «от двух до трех раз по мере накопления материала». Тиражировать издание планировали, конечно же, в Томской губернской типографии, на что, по мнению заявителя, «местная администрация изъявила в настоящее время согласие».

В своем прошении Н. Н. Айгустов писал, что отдал государственной службе почти сорок лет и «приучился строго и честно относиться к исполнению своих обязанностей. Тому же я буду следовать и при издании газеты, и печатное слово в моих руках не обратится в орудие каких-либо инсинуаций» (л. 2 об.).

ГУДП в письме к губернатору как бы подсказывало формулировку ответа на свой запрос: «принимая в соображение, что в настоящее время господин министр внутренних дел разрешает периодические издания в губерниях с крайней осмотрительностью и что в Томске выходит уже в свет газета «Сибирский вестник [ПЛОЖ]»…» (л. 4 об.). Имущественный ценз позволял Н. Н. Айгустову заняться издательско-полиграфическим делом. Хотя он и не мог считаться человеком обеспеченным, но имел пенсию в 1200 руб., владел небольшой недвижимостью, был вклад в банке в пять тысяч рублей под проценты. Такие средства на начальном этапе издания газеты были вполне достаточными, учитывая, что на приобретение своей типографии заявитель пока не претендовал. Губернатор радостно сообщал, что «мысль об издании в Томске новой газеты была здесь встречена сочувственно, ибо потребность в хорошем повременном издании, несомненно, ощущается, а газета «Сибирский вестник [ПЛОЖ]» по известной каждому предосудительной жизни его редактора, к тому же обладающего нечистыми побуждениями, потеряла в глазах публики всякое доверие, и она читается лишь за недостатком других источников к ознакомлению фактов местной жизни» (л. 6 об.).

Ритуал был соблюден губернской канцелярией до йоты: «при всем моем к нему уважении могу признать способным, и так как при первом уже известии о его намерении издавать газету почти все сотрудники «Сибирского вестника [ПЛОЖ]» поголовно заявили желание перейти в редакцию нового издания, то это последнее если и будет поставлено на более стойкую нравственную почву, то все же — по самому составу своей редакции должно вновь пойти под общий тип органов сибирской прессы. Между тем разрешение Айгустову издавать газету, несомненно, опять затормозит всякую попытку приступить к изданию столь необходимого, более серьезного, с общегосударственными интересами органа повременной печати» (л. 7–7 об.).

Очевидно, особая секретность письма позволила завтра же узнать его содержание заявителю. 13 марта 1893 г. Н. Н. Айгустов оправдывался в письме, адресованном Главному управлению по делам печати: «Что же касается до сотрудников, то мною были указаны только такие, которым я был намерен поручить ведение местных хроникерских отделов[429], как, например, городских происшествий, отчетов о заседаниях городской думы и судебных мест, т. е. отделов собственно так называемых репортерских. По получении же разрешения на издание я надеюсь привлечь к сотрудничеству в газете и некоторых из профессоров Томского императорского университета» (л. 13–13 об.).

Пожалуй, имя этого неосуществленного проекта, как и его автора, должно значиться в числе зачинателей частной сибирской прессы. До Н. Н. Айгустова представление об умственной жизни в Сибири можно было смело охарактеризовать словами столичного публициста П. Николаева, находившегося в ссылке в Верхоленске полтора десятилетия назад: «Общества нет, а потому нет разнородности, более или менее характерных особенностей, присущих всякому разносоставному конгломерату людей, нет общественного мнения, нет никаких проявлений общественной жизни даже в ее уродствах, потому что нет и этой самой жизни; нет даже скандалов, почти нет преступлений, а выдающихся, наверное, и нет. Одним словом, нет ничего, что дает течению жизни какой бы ни было подвижный, так сказать, драматический оттенок»[430]. Сибирь все спала и воображала, что населяют ее сплошь политические, хотя на смену им давно пришла уголовная ссылка[431]. Тактика Н. Н. Айгустова предполагала сломать концессионный стереотип, вернуть жизнь, хотя бы прессы, в законодательное русло.

6 апреля 1893 г. в ГУДП обратился присяжный поверенный Петр Степанович Чистяков, выступающий по доверенности от имени редактора-издателя проектируемой газеты «Сибирская летопись» Н. Н. Айгустова. В письме приводилась аргументация, согласно которой ходатайство просителя должно быть удовлетворено.

Аттестован Н. Н. Айгустов с точки зрения нравственной и политической благонадежности местным жандармским управлением «с самой лучшей стороны». Имеет вполне достаточный образовательный ценз — Киевский университет со степенью кандидата. Был товарищем председателя и председателем губернского суда. Еще одним веским основанием присяжный поверенный считал то, что в Западной Сибири печать почти отсутствует. «Необходимость новых органов печати в Сибири сознается даже местными газетами, так сказать конкурентами, как то видно из прилагаемого отзыва «Енисейского листка»» (л. 14 об.). Свою попытку предугадать решение ГУДП П. С. Чистяков мотивировал тем, что до Н. Н. Айгустова дошли слухи: «местное начальство, первоначально благосклонно относившееся к проекту…затем нашло, что для г. Томска довольно и одной газеты…» (л. 15).

Адвокат был уверен, что «право на издание не есть милость, зависящая от ничем не обусловленных личных воззрений, а есть гражданское право, коего могут лишить только в случаях, указанных в статье 123 Устава цензуры[432]. Единственное исключение предусмотрено в правилах об усилении охраны, по коим в интересах и обстоятельствах чрезвычайной государственной важности право издания газет и журналов может быть прекращено без всякого объяснения причин. Но г. Томск не объявлен в положении усиленной охраны».

Приложенная к письму присяжного поверенного восьми-десятикопеечная марка давала гарантию на ответ. Более того, П. С. Чистяков настаивает на этом: «Предоставление права издавать газету, как и лишение такого права, вовсе не принадлежит по закону к такого рода действиям, в которых не требуется объяснение правильности и законности состоявшегося по сему предмету распоряжения».
Следующая инстанция — руководство МВД. Присяжный поверенный в письме на имя министра внутренних дел просит объяснить причину отказа. Ссылаясь на ст. 117[433] и 123 устава, заявитель настаивает, что «просьбы о разрешении издавать газету приносятся не для того, чтобы удовлетворять или отказывать в них, а исключительно в видах регистрации и правильного надзора» (л. 20 об.). Он снова повторяет ту мысль, которую не удалось реализовать на практике целому ряду сибиряков: «Самое же право издавать газету, как право чисто гражданское, не есть дар, предоставленный по желанию, а есть достояние каждого лица, за исключением лишь…». Приведя выдержку из 123 статьи Устава о цензуре, присяжный поверенный продолжает: «Сверх этих двух случаев разрешение издавать газету может быть не предоставлено только тем лицам, коим за предшествовавшее вредное направление деятельности в качестве журналистов воспрещено быть издателями или редакторами впредь. Но и это лишение права на точном основании ст. 148 не только не принадлежность ГУДП, но даже самого министра внутренних дел, который не может сделать своей властью по сему предмету окончательного распоряжения, а таковое подлежит совокупному обсуждению» Совета четырех министров, куда входят еще представители народного просвещения, юстиции и обер-прокурор Святого Синода. Может ли ГУДП «отнимать у [просителя] чисто гражданское право, имеющее значительную имущественную ценность, как источник заработка и дохода» (л. 20 об.)?

3 мая 1893 г. из Министерства внутренних дел было отправлено заявителю решение по делу: «признать не подлежащим удовлетворению»…

В 1899 г. в департамент полиции агентурным путем попало письмо из Англии, которое через третьи руки должен был получить московский купец Н. М. Чукмалдин. Отправитель, некий Н. М. Владимиров, вложил в конверт листовку, в которой шла речь о положении английских рабочих.

Выделим из письма лишь протестный сюжет: «Многочисленные и нередко многолюдные стачки допускаются законом, лишь бы они не нарушали общественного порядка, что иногда только этим путем можно добиться от упрямого хозяина удовлетворения самых справедливых требований рабочих, и потому те не только снисходительно смотрят на стачки, но иногда относятся к ним одобрительно. С этой стороны правительство и власти верят в здравый смысл рабочих и знают, что если стачка организуется хотя и для улучшения положения рабочих, но вызвана не ими самими, то она падет сама собою… Агитация ведется деятельно, но все идет своим порядком тихо и спокойно, ни шума, ни правонарушений совсем не видно. Рабочие знают свои права и, сознают свою силу, они понимают, какое значение имеет стачка, и, когда считают ее необходимой, умеют жертвовать собой и переносить бедствия, вызываемые забастовкой. Но все это совершается спокойно и с достоинством. В этом самообладании великая сила английского рабочего»[434]. Именно по-английски Н. М. Чукмалдин-публицист объяснял происходящее в Российской империи, рассказывая о неравенстве богатых людей и бедных, анализируя причины такого положения. Спокойно, без призывов к конфронтации. Это придавало его статьям на экономическую тему[435] основательность. И это качество убеждало, что всякие изменения в стране должны происходить в русле существующего закона.

По законному пути пошел и Н. Н. Айгустов. Он не стал подбирать безупречных во всех отношениях кандидатов на «редакцию и издательство газеты», которым не смогла бы отказать местная власть, а значит, в большинстве случаев, и Министерство внутренних дел. Именно уверенность, что право на его стороне, заставила томича обратиться в 1-й департамент Правительствующего сената. Письмо от 15 мая 1893 г. имело не меньшее эмоциональное напряжение, нежели прошение министру. Присяжный поверенный писал: «…Айгустову казалось, что и маленький местный орган, не задающийся широкими вопросами, несомненно, приносит свою пользу, дает свет в тех темных участках, куда большая газета и не заглядывает» (л. 23 об.).

В справке, подготовленной к заседанию по рассмотрению жалобы П. С. Чистякова в Правительствующем сенате, за подписью министра внутренних дел И. Н. Дурново и правителя дел ГУДП В. C. Адикаевского со ссылкой на проект Устава о книгопечатании 1862 г., утверждалось, что «особою комиссией признано было необходимым предоставить правительству в лице МВД безусловное право разрешать или не разрешать издание новых повременных изданий, а равно утверждать или не утверждать то или иное лицо в звании редактора (Первоначальный проект, с. 155)» (л. 27 об.).

Обычная русская практика: написатели и исполнители законов читали их каждый по-своему. Говорят, что в этом виноват исключительно великий и могучий… Но авторы справки для Правительствующего сената были уверены, что дискреционное право[436] «сохранено было и вошло в действующее новое законодательство о печати» (л. 28). Крепость вседозволенности административного права чиновник не хотел покидать, несмотря на возникающие противоречия с законом. Указом Его Императорского Величества самодержца Всероссийского Н. Н. Айгустову было отказано в удовлетворении ходатайства об открытии газеты (л. 33). Честность деловых отношений явно не поощрялась самой вертикалью власти.
Но в этот год в Сибири все-таки появился новорожденный. Со второй половины 1893 г., практически с окончанием рассмотрения жалобы Н. Н. Айгустова в Правительствующем сенате, в г. Омске К. М. Голодников начал выпускать «Степной листок». Редактор-издатель движимого и недвижимого имущества не имел, к тому же пенсии получал всего в размере 500 руб. да «за частные занятия в Акмолинском областном правлении по 240 руб. в год». Правда, на протяжении последних 12 лет службы «состоял в должности член-секретаря Тобольского губернского статистического комитета и редактора неофициальной части»[437]. Был известен как автор нескольких книг, посвященных истории края. Этого оказалось достаточным, чтобы МВД согласилось дать разрешение К. М. Голодникову на редакцию и издательство «Степного листка», который к концу года был переименован в «Степной край». Не исключено, что еще одной территории, Акмолинской области, позволили исчерпать лимит на частную газету.

Несмотря на ироничность гипотезы, частная газета приживалась на провинциальной сибирской почве. Об этом свидетельствовало несколько изданий, появившихся за первые три года 1890-х.

Газета-журнал «Гражданин» (редактор-издатель кн. В. П. Мещерский), субсидируемая правительством, высказалась по вопросу существования провинциальной прессы. В редакционной статье последняя сравнивалась со школой, в которой «аудитория — государство, а ученики — весь народ»[438].

Рассуждая о популяризации с помощью печати «ложной в основе, но увлекательной иллюзии о равенстве, которому в природе de facto нет места», аноним считал, что «пресса только тогда может служить на благо и пользу народу и государству, когда дело редакторства и издательства будет исключительно предоставляться лицам вполне благонадежным в нравственном и политическом отношениях». В статье объяснялось, что провинциальные издатели, желающие любой ценой увеличить количество подписчиков и объявлений, «утилизируют в своих интересах людские слабости и страсти, заполняют газеты наглою ложью, клеветой и грязью». Со столичной прессой в большинстве случаев такого не происходит, поскольку та «по своей стоимости и нередко серьезному содержанию доступна интеллигентным и состоятельным лицам». «Гражданин» считал, что только провинциальные издания «всегда имеют полную возможность, ради приумножения копейки, безжалостно терроризировать местное население, угрожая всякому печатно его загрязнить и обесчестить»[439]. Сила местной печати — сродни муравьям: «неутомимая и микроскопическая работа, подтачивая фундамент, обрушивает большие здания. Умножение провинциальных газет вызывает непомерную конкуренцию и несостоятельность издателей (выделено мной. — Ю. М.), еще более роняет провинциальную прессу, ибо недостаток материальных средств вынуждает издателей довольствоваться вовсе непригодными и неподходящими сотрудниками и извлекать выгоды из унизительной эксплуатации силы и значения печатного слова». Не исключено, что выделенные выше автором данных строк слова могли стать на территории Сибири государственной политикой, которая все-таки смягчила подходы Главного управления по делам печати при концессионном отборе проектов изданий, стала чаще давать им право на жизнь. Но взгляд «Гражданина» был направлен в иную сторону. Выход виделся в реанимации губернских ведомостей, «которые могли в настоящее время вполне заменить все частные провинциальные тщедушные газетки и листки, привлечь громадное число читателей и подписчиков и всецело влиять благотворно на правильное и здоровое нравственное и умственное развитие местного населения, проводя в его среду вполне здравые, честные, правдивые и разумные принципы, идеи и понятия». Аноним утверждал, что официальной частью должна по-прежнему заведовать администрация губернии, но относиться к делу надо «более старательно, исправно и с более серьезной ответственностью», а «неофициальный отдел должен быть предоставлен университетам, а в губернских городах, где таковых нет, — гимназиям»[440].

Очевидно, такая идея давно продуцировалась вертикалью власти, ибо в 1893 г. «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» была подвергнута реформированию. Но этот процесс коснулся лишь тех сибирских губерний и областей, где практика частных изданий была нерегулярной или только вот-вот начала зарождаться. А администрация Томска, Иркутска и не помышляла создавать конкуренцию частной печати.

Версия начала издания «Томского справочного листка», который появился в свет 2 июля 1894 г., достаточно подробно изложена Н. В. Жиляковой[441]. Особых трудностей, судя по исследованию ученого, «сибирский сепаратист» при получении разрешения не испытывал. В Томске снова учились жить на одной территории два частных издания. А в Красноярске вместо «Енисейского листка» читатель стал получать просто «Енисей», владельцем которого был все тот же Е. Ф. Кудрявцев.

Главное управление казачьих войск в марте 1894 г. попросило цензурное ведомство проконсультировать по поводу предполагаемого издания войсковым хозяйственным правлением Сибирского казачьего войска войсковых ведомостей[442].

Мотивом для такого решения было наличие ведомостей у уральских казаков. Проектируя новое издание, в Главном управлении казачьих войск верили, что оно «может явиться проводником в среду казачьего населения всякого рода правительственных и административных начинаний и распространителем полезных сведений как в области нравственного и умственного самосовершенствования этого населения, так и в сфере общественного и частного его хозяйства» (л. 1). При этом авторы письма акцентировали, что имеющаяся частная газета «Степной край», которая должна выражать интересы края, не может выполнить данную задачу из-за скудости средств. Поэтому ее значение для населения и местной администрации весьма ничтожно. Акмолинские областные ведомости печатают исключительно официальную информацию и объявления, а «Киргизская степная газета» настолько мала по объему, что ее вообще нельзя считать изданием Степного края. Новый издатель явно мечтал об улучшении уровня провинциальной газеты. Однако дальше маниловщины дело не пошло, хотя автор письма в ГУДП и был уверен, что «издержки по изданию могут быть покрыты подписной ценой в 3 руб. 50 коп.» (л. 3).

Лишь в 1907 г. начал рассматриваться вопрос о создании войсковой полиграфической базы[443] с изучения экономических показателей Акмолинской областной и Уральской войсковой типографий. Первый номер «Сибирских войсковых ведомостей» вышел в свет только в октябре 1916 г.

Казак из дворян Кубанского казачьего войска Николай Васильевич Кульчицкий в 1894 г. ходатайствует о разрешении издавать «Иркутский справочный листок»[444]. По его мнению, «газета «Восточное обозрение» посвящена политике и литературе, и главным образом Востоку в научном отношении, не давая сведений, необходимых всякому местному жителю вообще, а торговому или промышленному лицу в особенности». Подписка на ежедневное издание с доставкой для городских жителей обходилась бы всего в четыре рубля, иногородних — пять. Осуществлять тиражирование предполагалось в Иркутской губернской типографии. Поскольку проситель не предоставил никаких документов, ходатайство было отклонено.

В 1895 г. Сибирь получила три новые газеты. О «Справочном листке Курганской сельскохозяйственной и кустарной выставки»[445] ходатайствовало Министерство земледелия и государственных имуществ.

Предполагалась сезонность издания: лишь во время выставки с 1 августа по 1 октября с периодичностью 1–2 раза в неделю. Редактором был назначен правительственный агроном Тобольской губернии Н. Л. Скалозубов.

Концессия была получена в рекордно короткий срок: 30 января зарегистрировано прошение, а 4 февраля 1895 г. выданы свидетельства. Вышло всего 54 номера листка.

Так же оперативно было рассмотрено в ГУДП прошение титулярного советника Александра Александровича Кордовского об издании в г. Благовещенске «Амурской газеты»[446], которую он собирался печатать в собственной типографии.

Правление Ниманской золотопромышленной компании характеризовало просителя как «человека вполне благонамеренного» (л. 8). Программу еженедельной политическо-общественной и литературной газеты с приложениями слегка подкорректировали, убрали судебный отдел и фельетон. В докладном списке говорилось, что издание разрешается при условии, что будет исключен отдел «статьи о недостатках судопроизводства и судоустройства в Сибири». Концессионный процесс занял около двух месяцев.
То, что разрешили на территории Забайкальской области (г. Чита) издавать газету «Жизнь на Восточной окраине»[447] вопреки законодательному предписанию без предварительной цензуры, пожалуй, было событием даже не года, а всей истории сибирской печати.

В ГУДП поступила от начальника Главного управления почт и телеграмм копия прошения представителя торгового дома «П. А. Бадмаев и К0» коллежского советника Петра Александровича Бадмаева «о разрешении ему издавать в г. Чите газету и брошюры без предварительной цензуры, а равно получать без цензурного просмотра поименованные в означенном прошении иностранные издания» (л. 1). На копии прошения значилось: «На подлинном рукою министра внутренних дел написано «Согласен»». В деле нет сведений, где хранится оригинал. Правда, среди архивных документов удалось обнаружить сведения, что перед тем, как уйти в отставку, министр внутренних дел сделал распоряжение о бесцензурном издании в Чите[448]. 20 августа 1895 г. П. А. Бадмаев прислал телеграмму, в которой повествовал: «Канцелярия ГУДП 23 мая 1895 г. предложила мне в дополнение к прошению о разрешении издавать в Чите без предварительной цензуры газету и брошюры на русском и монголо-бурятском и других восточных языках» (л. 4). При этом издатель просил разрешить до получения свидетельства выпустить первый номер тиражом 1000 экз.

Ответ был весьма экзотический. ГУДП просило срочно доставить сведения о названии газеты, ее программу со сроками выхода и подписной ценой. Пожалуй, примерно такими же привилегиями при получении концессии из всех сибирских издателей пользовался лишь Б. А. Милютин, издававший «Сибирский вестник».

23 октября 1895 г. были выданы свидетельства, a 11 ноября был выпущен в свет первый номер. Однако практика издания двуязычных газет пока имелась лишь у официальной прессы в Эстляндкой губернии[449], поэтому с представителями местной власти у П. А. Бадмаева практически сразу начались трения.

В конце сентября 1896 г. вице-губернатор Забайкальской области Н. О. Ницкевич жаловался в ГУДП, что в «Жизни на Восточной окраине» часто не попадает «вовсе в монгольский текст газеты статей, помещенных в русский текст, и часто [публикуется] перевод статей русского текста на монголо-бурятский, не в том же номере» (л. 37). На что П. А. Бадмаев возражал: «Очевидно, министр получил указание свыше, чтобы мне было оказано доверие… Между тем вице-губернатор…всеми силами старается вмешиваться в дела редакции со своим переводчиком, который был уволен из торгового дома…за недобросовестное отношение к вверенным ему суммам» (л. 42–42 об.). И вслед за этим обращался к новому министру внутренних дел с ходатайством, больше напоминающим требования: «Русский текст следует выпускать по прежней программе, именно — пять раз в неделю, а перевод на монголо-бурятский язык — только один раз в неделю, и выпускать на этом языке только то, что редактор-издатель найдет полезным в интересах чисто русской культурной, просветительской цели… в таком виде будут выходить переводы на китайский и тибетский языки, как только редактор-издатель будет иметь средства приступать к этому начинанию» (л. 47).

«Сибирский вестник ПЛОЖ» иронизировал в очередном фельетоне над забайкальским бурятским заступником П. А. Бадмаевым: «самозванный благодетель насадил в Забайкалье целый ряд учреждений, начиная от сельскохозяйственной опытной фермы и кончая торговыми банями и гостиницей, имевших целью облагодетельствовать местное население. При основании фермы он имел целью «снабдить жителей окраины дешевыми прдуктами». Что же оказалось? Фунт чухонского масла, и только для привилегированных служащих самого же Бадмаева. Молочные продукты приходится покупать со стороны»[450]. Все начинания П. А. Бадмаева выглядят, по мнению издания, «комически-печально».
Е. Д. Петряев о газете богатого агинского бурята сообщает, что она «сразу же приняла крайне реакционное направление, пропагандируя необходимость создания «Желтороссии», насаждения православия в Монголии и укрепления там власти «белого царя»».

В апреле 1897 г. приамурский вице-губернатор сообщал, что в «Жизни на Восточной окраине» «помещаются статьи по весьма обострившемуся в последнее время вопросу о правах забайкальских бурят на занятые ими земли, причем последовавшим по поводу этих земель правительственным актам дается толкование, расходящееся с истинным их значением»[451].

1 июля 1897 г. с № 116 выпуск газеты был приостановлен[452]. Военный губернатор Забайкальской области сообщал в ГУДП, что «для полного удовлетворения подписчиков на первое полугодие того года 1 и 5 июля были выпущены прибавления к № 116, в которых были напечатаны одни только телеграммы Российского телеграфного агентства от 24 и 29 июня, полученные в Чите 30 июня и 3 июля» (л. 55).
1 ноября 1895 г. в ГУДП обратился тридцативосьмилетний сын обер-офицера Константин Прокофьевич Михайлов, получивший воспитание в Иркутской гимназии, с прошением о разрешении ему издавать в С.-Петербурге газету «Сибирь»[453]: «Моя почти двадцатилетняя служба в правительственных установлениях Сибири и Степного генерал-губернаторства дала мне возможность достаточно ознакомиться с положением дел в этих местностях». За исследования быта крестьян Забайкальской области еще в 1885 г. удостоен серебряной медали ИРГО. Состоял редактором в Забайкальских областных ведомостях (1882/83 гг.) и «Киргизской степной газете» (1894/95 гг.). «Принимая близкое участие в делах Восточно-и Западно-Сибирского отделов Императорского Русского географического общества, — писал К. П. Михайлов, — я почти беспрерывно состоял по избранию членом распорядительных комитетов, а в Восточно-Сибирском отделе, кроме того, председателем отделения статистики. В 1889 г. по поручению г. иркутского генерал-губернатора мною был составлен «Сборник узаконений по крестьянскому управлению Восточной Сибири» с необходимыми разъяснениями и дополнениями… Ознакомившись во время моей жизни на окраине с многими вопросами, я решаюсь ныне давать в задуманном мною органе изображение жизни Сибири и сопредельных с нею местностей без особой тенденциозности и без всяких преувеличений» (л. 1).

Сообщая детали своей издательской биографии, К. П. Михайлов умолчал о том, что сотрудничал в «Восточном обозрении», редакция которого только-только перебралась в г. Иркутск. И здесь он «ослабил работу и позволил истратить на себя и семью какую-то сумму денег из кассы»[454]. Это было в 1888 г. А годом раньше в его жизни стояла проблема выбора: занять место столоначальника Томского губернского правления или стать редактором и издателем «Сибирской газеты». Последнего не случилось…

Предполагался двухразовый выпуск «Сибири» в неделю, без предварительной цензуры: столица все-таки. Программа содержала хронику местной жизни, переселенческое и школьное дело, фельетон. Однако из ГУДП сообщили, что «на удовлетворение изложенного ходатайства согласия г. министра внутренних дел не получено» (л. 11). Тогда К. П. Михайлов решил получить разрешение на издание газеты «Сибирь» в г. Омске. Здесь его не только хорошо помнили (в 1894 г. он исполнял обязанности старшего делопроизводителя генерал-губернатора Степного края), но и смели поручиться за благонамеренность проектируемого издания… В сентябре 1896 г. министр внутренних дел уже разрешил отставному коллежскому асессору Константину Михайлову перенести газету «Сибирь» из Омска в Петербург и издавать ее без предварительной цензуры.

На заседании совета ГУДП 10 декабря 1897 г. слушали доклад цензора А. А. Елагина о бесцензурной газете «Сибирь»: «Газета «Сибирь», дальнейшее существование которой при условиях сибирской подцензурности[455] на месте оказалось невозможным, выходит с января 1897 г. в Петербурге без предварительной цензуры. С первых же номеров газета усвоила резко обличительный тон, старательно подчеркивая всякие недочеты и промахи в деятельности местных, и преимущественно административных, органов Сибири. В июле текущего года газета получила первое предостережение, но строгая мера эта оказала, по-видимому, довольно мало влияния, ибо «Сибирь» по-прежнему очень бестактно и резко касается таких вопросов, обсуждение которых требовало бы сдержанности и спокойствия»[456]. После трех предостережений по решению самой редакции издание приостановили. Последним номером в подшивке за 1898 г. был десятый.

В 1896 г. бывший гласный Тюменской городской думы статский советник Николай Иванов Давыдовский начал ходатайство о разрешении ему издавать в г. Тюмени общественную и торгово-промышленную газету Приуралья и Западной Сибири «Тюменские известия»[457]. Тобольский губернатор писал в ГУДП: «Ввиду безусловной благонадежности и прекрасных нравственных качеств г. Давыдовского я признавал бы издание им газеты в г. Тюмени по представленной им программе» (л. 1).

Проект предусматривал корреспонденции из Приуралья, Западной Сибири и Степного края, фельетон, библиографию, почтовый ящик, объявления. Издатель планировал выход двух номеров в неделю, в остальные дни — «Телеграммы РТА» и собственных агентов с казенными и частными объявлениями. Тиражировать газету проситель планировал в собственной типографии. В связи с большим расстоянием до столицы губернии Н. И. Давыдовский просил «разрешить вышеупомянутое издание без предварительной цензуры». Однако в ГУДП было принято решение, что надзор за изданием будет осуществлять директор Александровского реального училища И. Я. Словцов без особого за то вознаграждения. Свидетельства на «Тюменские известия» были выписаны 2 ноября 1896 г.

«Сибирь» сообщала о новом издании в Тюмени, «редактором которого называли г. Петухова, бывшего семипалатинского вице-губернатора, или г. Кузнецова, принимавшего близкое участие в Тобольских губернских ведомостях»[458]. Однако проект осуществить не удалось. Скорее всего, причиной была болезнь Н. Н. Петухова. Именно из некролога тюменцы узнали, что бывший томский и семипалатинский вице-губернатор причастен к созданию «Тюменских известий»[459].

Юрий Гаврилович Свидерский решил издавать в г. Благовещенске политическую, общественную, литературную и золотопромышленную газету «Голос окраины»[460]. Программа издания не ограничивалась 15 отделами. Поскольку газета «будет издаваться в центре золотопромышленности Амурского края, в ней (газете. — Ю. М.) будет открыт особый нередакционный отдел для золотопромышленников под заглавием «Золотопромышленное бюро», в котором каждый может помещать свои статьи, но непременно за подписью автора, возражать против статей и корреспонденций по золотопромышленности…» (л. 2 об.). Но и этого было недостаточно проектировщику газеты: «При редакции будет открыта библиотека, состоящая исключительно из одной только литературы по горной промышленности вообще и по золотопромышленному делу, а также карты и планы золотоносных районов Амурской области» (л. 3). Громадье планов оценивалось в 7 руб. 50 коп. годовой подписки.

В докладном списке министру внутренних дел сотрудник цензурного ведомства обозначил, что «в г. Благовещенске издается «Амурская газета» по программе, совершенно одинаковой с проектированной просителем, последний, как видно из представленного им аттестата о службе, окончил лишь курс Троицкосавского уездного училища и… [обучался] в школе восточных языков» (л. 4 об.).
В 1896 г. наконец-то добился разрешения на издание в слободке Кяхта еженедельной политико-общественной и литературной газеты «Байкал»[461] купец И. В. Багашев. Спустя некоторое время сибирская пресса злословила: «Ведь на всю Россию не найдется, вероятно, второго Багашева (редактора-издателя «Байкала»), который потому только и издает якобы газету, что ему давно хотелось быть самоличным хозяином газеты»[462].

Именно эта колкость очень четко обрисовала судьбу издания, которое меняло место выхода, издателей и редакторов, среди них были и собственник «Восточного обозрения» И. И. Попов, и пытавшийся попробовать редакторского счастья Г. Н. Потанин.

Попытка владельца типографии Ивана Дмитриевича Реброва начать издание «Барнаульского листка»[463] оказалась неудачной. Навредило, скорее всего, письмо из департамента полиции, пропитанное духом подозрительности: «Имеет типографию в Барнауле и Бийске, в настоящее время ходатайствует о разрешении открыть типографию и в Змеиногорске… Ранее он издавал телеграммы Российского телеграфного агентства, но, потерпев убытки, издание прекратил… считаю необходимым довести до сведения департамента полиции, что перепечатка телеграмм РТА и газетных статей, как говорится в программе листка, а также помещение научных работ Общества любителей исследования Алтая не вызывает потребностей в самостоятельном местном органе; тем более что научные труды по исследованию Алтая издаются особым сборником, а потому, очевидно, здесь преследуются иные цели. Г. Ребров не обладает большими материальными средствами, не обладает также литературным и публицистическим талантами, а потому, желая издавать листок как содержатель типографии, для утилизации своего дела он должен заручиться дешевыми или даровыми сотрудниками для своей газеты; а так как в сибирской прессе сотрудничают преимущественно ссыльные и поднадзорные, то, естественно, в «Барнаульском листке» главными сотрудниками, а может быть, и собственниками, являются лица, компрометированные в политическом отношении, хорошо устроившиеся в Главном управлении Алтайского края, в статистическом бюро, в Обществе любителей исследования Алтая и на службе у частных лиц той местности. Допущение к участию этих лиц в подцензурном издании, казалось бы, не имеет существенного значения, но, принимая во внимание, что редакции газет и журналов, получая из разных мест и лиц через почту за бандеролью в закрытых пакетах статьи для помещения в газету или журнал, препровождают в цензуру те статьи, которые находят для себя пригодными… [могут] легко сноситься со всеми своими единомышленниками и проводить свои идеи повсеместно. Конечно, это гадательно…» (л. 9–9 об.). Писавший донесение все-таки не посмел не сообщить, что И. Д. Ребров ни в чем «предосудительном в политическом отношении не замечался», но «человек он характера слабого, легко поддающегося постороннему влиянию».

Начальника Томской губернии пугал даже журнал «Северное пчеловодство», в котором гипотетически могли сотрудничать барнаульцы, «внушающие сомнения в их политической благонадежности, и которые, весьма вероятно, примут участие в качестве сотрудников в предполагаемом издании, благодаря чему едва ли можно выразить уверенность в положительности его направления» (л. 11–11 об.). Атмосфера всеобщего недоверия загоняла губернатора в противники проекта: «Я затрудняюсь высказаться в положительном смысле по существу возбужденного [вопроса] почетным гражданином Ребровым…» (л. 11).
Сын фельдшера Тобольской губернской гимназии коллежский асессор Александр Ефимов Дудоладов в конце 1896 г. обратился в ГУДП с просьбой разрешить ему издавать в г. Бийске «Сибирский железнодорожный листок»[464]. Образовательный ценз у него был не ахти: учился в медико-хирургической академии, но курс не закончил. Как старший помощник надзирателя IX акцизного округа Западной Сибири имел жалованья 800 руб. и такую же сумму разъездных, но планировал печатать газету в собственной типографии. Проект предусматривал ежедневное издание листка (исключение составляли дни после праздников). Предусматривалась шкала подписки: годовая — 6 руб., по России — 8, за границей — 10 руб.

Управляющий акцизными сборами не возражал против такого начинания подчиненного, который к тому же «умудрился» не попасть в кондуит жандармерии.

Однако томский губернатор имел свои причины отказать просителю. В письме с грифом «секретно» сообщалось в ГУДП: «…г. Каинск лежит почти на железной дороге и легко, следовательно, может пользоваться как столичными журналами и газетами, так и местными губернскими периодическими изданиями, почему едва ли существует надобность в разрешении здесь новой газеты, что в предполагаемом издании в случае его разрешения, несомненно, примут участие в качестве сотрудников местные ссыльные, умевшие уже заявить себя с крайне неблаговидной стороны, наконец, возложение цензурования «Сибирского железнодорожного листка» на вице-губеранатора, цензурующего уже шесть изданий[465], в значительной мере обременит его, будет отвлекать, кроме того, от исполнения прямых обязанностей…» (л. 16–16 об.).

Было еще одно обстоятельство, которое мешало губернатору смириться с мыслью, что в Томске появится еще одна частная газета. Чиновнику не нравилось название газеты. Оно, по его мнению, могло ввести читателя в заблуждение: «…принимая такие сведения за официальные потому только, что они сообщаются в издании, носящем столь специальное название» (л. 17).

Быстро растущий и развивающийся Томск не уставал отстаивать свои права на издание еще одной частной газеты.

В июне 1897 г. томский губернатор в секретном донесении в ГУДП сообщал, что отставной надворный советник Николай Яковлев Беляев ходатайствует об издании «Новой Сибири»[466]. У просителя достаточно собственных средств для предполагаемой газеты.

Местная власть к тому же все четче осознает существующую потребность для жителей города в издании второй газеты. Ситуация осложнялась тем, что распоряжением министра внутренних дел приостановлен на восемь месяцев «Сибирский вестник ПЛОЖ». Если разрешить издавать Н. Я. Беляеву «Новую Сибирь», то в ней будут сотрудничать все журналисты приостановленной газеты. И, таким образом, «Сибирский вестник ПЛОЖ» избежит наказания.

Версия губернатора выглядела правдоподобно. Этому было подтверждение в отделах, которые перекочевали из приостановленного издания в проект: «Чем мы живы», письма из Иркутска, Красноярска, Томска и т. д. В качестве приложения к газете Н. Я. Беляев намеревался выпускать до двенадцати книжек в год с содержанием в пределах программы, в которых будут помещаться статьи, не подходящие по объему для газетной полосы, в нужных случаях с иллюстрациями. Более того, «Новую Сибирь» планировали тиражировать в типографии Г. В. Прейсмана.

Новый проект собирались осуществлять Н. Я. Беляев вместе с потомственным дворянином Николаем Николаевым Емельяновым.

Из письма Н. Я. Беляева томскому губернатору, копия которого была отправлена также в ГУДП, было видно, что проситель считает себя героем, спасителем «Сибирского вестника [ПЛОЖ]»: «постигшая газету участь в корне подрывает ее материальное положение и, весьма вероятно, повлечет за собой даже полное ее прекращение» (л. 4). Это тревожит Н. Я. Беляева, потому что издание Г. В. Прейсмана — необходимый для Сибири орган: «В эпоху умственной смуты, когда открыто потрясались устои русской жизни, когда одно чудовищное злодеяние сменялось другим, не менее чудовищным, когда правительство в борьбе со злоумышленниками и их ложными учениями сочло возможным призвать все элементы русского общества», возник «Сибирский вестник [ПЛОЖ]».

После этого, делая обзор существующих газет в Сибири, Н. Я. Беляев приходит к выводу, что все существующие издания «одного направления, одних взглядов». «Таким образом, вся сибирская пресса с закрытием «Сибирского вестника [ПЛОЖ]» в настоящее время находится в руках одного кружка единомыслящих людей. Взгляды, высказанные одной газетой, немедленно встречают горячую поддержку в другой, все известия тщательно подбираются в одном и том же направлении, на известные события обращается внимание подписчиков… вся читающая часть сибирского населения воспитывается печатью в одном и том же направлении» (л. 4).

Автор письма к губернатору приводит пример: в магазине купца Второва произошла стачка. «Томский листок» оказался на стороне забастовавших служащих, а «Сибирский вестник ПЛОЖ» принял сторону потерпевшего от стачки собственника магазина Только при полярности изданий у читателя появляется возможность выбора.

Из Томского губернского жандармского управления была доставлена имеющаяся информация о будущем редакторе «Новой Сибири» Николае Николаеве Емельянове (1859 г. р.).

Н. Н. Емельянов окончил курс наук в 3-й Санкт-Петербургской военной гимназии, был вольнослушателем университета по математическому факультету. В 1887 г. за государственные преступления выслан административным порядком в Енисейскую губернию под гласный надзор полиции, который был снят лишь в октябре 1890 г. За все это время ни в чем предосудительном не замечен, прекратил всякие отношения с лицами, скомпрометированными в политическом отношении, всецело предался литературному труду. В «Сибирском вестнике ПЛОЖ» «вел передовой отдел, достаточно выяснивший направление как самого издания, так и публициста» (л. 11 об.). Некоторые из его статей перепечатывали «Московские ведомости». Жандарму был симпатичен этот честный человек: «…как по рождению, так и по воспитанию не может быть солидарен с лицами известной категории, которые не имели исторически сложившихся принципов, именуя себя людьми времени, готовыми примкнуть ко всякому делу, где предвидится какой-либо прибыток, не стесняясь при этом сделками с совестью и честью…» (л. 11 об.). Более того, «приостановка «Сибирского вестника [ПЛОЖ]» последовала не по вине г. Емельянова». При этом сотрудник жандармского управления подчеркнул, что он не имеет «права давать заключение о политической благонадежности касательно тех лиц, кои состоят под негласным надзором».
Томский губернатор просит при принятии решения учесть соображения владельца «Сибирского вестника ПЛОЖ» М. Ф. Картамышевой, которая считает, что в случае разрешения «Новой Сибири» та «будет сколком моей газеты, т. е. «Сиб. вестника [ПЛОЖ]», при наличии тех же сотрудников, тех же сил, и даже печататься будет в той же типографии Прейсмана и Беляева, причем, надо полагать, и фактическое редакторство останется в руках нынешнего редактора «Сиб. вестника [ПЛОЖ]», т. е. г-на Прейсмана, а следовательно, вся тяжесть наложенной на «Сиб. вестник [ПЛОЖ]» кары падет только на одну меня как собственника газеты, при условии полной моей неповинности в ее приостановке, [газета] будет навсегда убита, а лица, виновные в ее приостановлении, будут спокойно выпускать «Новую Сибирь» под другим, так сказать, флагом» (л. 14).

Проект погиб при поиске единомышленников.

Со второй половины 1897 г. в Тюмени начала издаваться «Сибирская торговая газета». Образовательный ценз А. А. Крылова не устраивал ГУДП, но тобольский губернатор отстоял задумку провинциального корреспондента.

Снова 1897 г. На этот раз содержатель типолитографии томский мещанин Михайло Николаев Кононов просит разрешить издавать ему газету «Сибирские известия»[467]. В редакторы издатель планировал начальника отделения местной казенной палаты статского советника Константина Евтропова. Дали согласие на сотрудничество с новым изданием профессора Императорского Томского университета Д. Н. Беликов, Н. Ф. Кащенко, П. В. Буржинский, А. М. Зайцев, Р. К. Крюгер.

Томский губернатор конфиденциальным письмом от 18 ноября 1897 г. в ГУДП сообщал, что «мещанин Кононов человек малограмотный, прослужил в течение продолжительного времени приказчиком у издателя местной газеты «Сибирская жизнь» и владельца типографии Макушина и приобрел навык в типографском деле, открыл собственную типографию, в целях эксплуатации которой и предполагает [тиражировать] поименованное выше издание, руководствуясь исключительно коммерческими соображениями; ничего другого в издание вложить он не может, не имея, кроме того, и достаточных свободных средств» (л. 1 об.). Начальник губернии все еще не видел газету как бизнес в сибирском крае.

Григорий Потанин был уверен, что нестоличные издания с финансовой точки зрения твердо стоят на ногах: «…мы знаем провинциальные газеты, которые существуют при трехстах подписчиках, причем оплачивают типографские расходы и содержат издателя-редактора; конечно, подписка не может окупать этих расходов, газета существует на доход от объявлений. Если такая газета находится в руках человека, убежденного в пользе политической свободы, она будет либеральная, если же ее издатель равнодушный к программе, для него безопаснее не касаться жгучих общественных вопросов»[468]. Автор статьи считал, что именно стремление к независимости сильно изменило прессу Сибири: «Старые деятели героического периода провинциальной печати напрасно видят падение ее в том обстоятельстве, что капитал признал издание газеты выгодным делом и стал участвовать в ее издании. Кто будет отрицать, издание газеты на гроши, как это делалось при зарождении провинциальной прессы, ненормально, и что если в провинции появились богатые люди, настолько политически воспитанные, что могут руководить повременным изданием, то в этом нужно видеть выигрыш для прессы».

Наверное, начальнику губернии и не нравились эти не имеющие ни достойного образовательного ценза, ни достаточного капитала, но стремившиеся к независимости в бизнесе издатели. Поэтому будущему редактору «Сибирских известий», магистру богословия пятидесяти восьми лет от роду, в прошлом выпускнику духовной академии, а затем — учителю Томской семинарии, нашлась достойная для такого случая характеристика: «После ревизии, произведенной по распоряжению Святого Синода, вышел в отставку, затем был некоторое время учителем местной женской гимназии и, наконец, поступил на службу в качестве чиновника особых поручений в казенную палату, где продолжает таковую и в настоящее время. Не будучи, таким образом, подготовленным к литературно-публицистической деятельности и занятый служебными обязанностями, Евтропов едва ли может успешно вести сложное дело редактирования газеты, выходящей ежедневно… участие профессоров…как выяснено мной в личной беседе с попечителем Западносибирского учебного округа, является лишь номинальным, не имеющим характера постоянного сотрудничества…» (л. 1 об.-2). Отягощающим обстоятельством было то, что после приостановки «Сибирского вестника ПЛОЖ» на восемь месяцев[469] издатель с 17 января 1898 г. планировал возобновить газету. И снова губернатор иносказательно поднимал вопрос о необходимости отдельного цензора: «Появление здесь при указанных условиях третьего печатного издания я полагал бы не вызывающимся местными потребностями» (л. 2). 20 октября 1897 г. ГУДП сообщило заявителю, что ходатайство его отклонено.

Двадцатисемилетний подпоручик запаса армии Николай Михайлович Галкин, сын купца 2-й гильдии, воспитывался в Сибирском кадетском корпусе и в Военном Павловском училище, в январе 1898 г. ходатайствует об издании в г. Омске «Сибирского слова»[470]. Газету заявитель планировал тиражировать в собственной типографии. Подписную цену на издание назначил в четыре рубля за годовую.

Решение чиновники из ГУДП приняли сразу: «Отклонить по недостаточности образовательного ценза и несоответствии его назначенной цены с широкой программой проектируемой газеты».

Цена на подписку — это особый вопрос. И мы на нем чуть ниже остановимся более детально. Ибо от стоимости годовой подписки зачастую зависел и подход цензоров к публикуемым материалам. Чем выше оценивал издание его владелец, тем менее газета предназначалась массовому читателю. Запрет на розницу — это не только экономический пресс для издателя, но и ограничение доступа малоимущим.
В этом же году в ГУДП обращается Франц Фомич Одровонж-Вильконский с просьбой разрешить издавать в г. Томске еженедельную газету на польском языке «Wschod»[471]. В прошении указывается, что был редактором и издателем еженедельника, выходившего в Варшаве в 1881–1882 гг., двадцать пять лет состоял сотрудником различных польских газет и не имел при этом «никаких столкновений» с цензурою.
Уже 30 января 1898 г. вынесен вердикт: «Отклонить вследствие затруднительного цензурования польских изданий».

В октябре этого же года в ГУДП обратился с ходатайством томский мещанин Михель Абрамович Цейнер, получивший образование в местном Алексеевском реальном училище, о разрешении ему издавать по воскресеньям газету «Сибиряк»[472]. Тиражировать еженедельник планировали в типографии томского мещанина Михаила Николаевича Кононова. М. Цейнер, известный сибирский поэт, автор сборника «Стихотворения и элегии в прозе» (Томск, 1893), «принимал» редакцию на себя. Соиздателем и ответственным редактором соглашался быть присяжный поверенный Иркутской судебной палаты Трифон Иванович Никитин.

Томский губернатор отметил, что ходатаи «поведения и образа жизни хорошего. Первый из них, имея небольшую недвижимость в Томске, занимается сотрудничеством в некоторых сибирских газетах, а второй адвокатурой» (л. 13). Однако представитель местной власти не преминул подметить, что проектируемая газета «Сибиряк», судя по программе, мало чем будет отличаться от «Сибирского вестника ПЛОЖ» и «Сибирской жизни». Более того, как подчеркнул начальник губернии, «цензурование еще одной газеты увеличит как труд, так и расходы по цензуре, ныне рассчитанной только на четыре издания…». Но и это был еще не финал. Оказывается, М. Цейнер «окончил курс наук лишь в реальном училище» (заявитель, кстати, и не скрывал такой факт), а значит, это предполагало единственное решение — «отклонить настоящее ходатайство». Писарский зуд готовившего письмо в ГУДП никак не мог поставить точку: «редактирование газеты присяжным поверенным, одновременно занимающимся адвокатурой, представляется неудобным, так как при совместимости профессий редакторы особенно заинтересованы в ведении судебного отдела с целью рекламировать свою адвокатскую деятельность и оказывать давление на общественное мнение в интересах их клиентов» (л. 16 об.).

Письмо мещанина Алексея Алексеевича Михайлова поступило в ГУДП 13 ноября 1898 г. Он просил разрешения на издание в г. Таре газеты «Тарский край»[473], которую заявитель планировал выпускать в свет два раза в неделю объемом в один печатный лист, и годовая цена подписки объявлялась в размере четырех рублей с полтиной. «Редактировать буду я, и газета будет печататься у меня в типографии» (л. 1). Из отделов, непривычных для сибирской частной печати, выделялись, пожалуй, лишь сведения по переселенческому делу в Тарском округе.

Принять решение по данному прошению в ГУДП не смогли, потому что отсутствовали «засвидетельствованные копии с документов о личности и о полученном им образовании». Более того,
А. Михайлов забыл представить гербовую марку 40-копеечного достоинства. Дело было прекращено, т. к. ничего из затребованного в Главное управление так и не поступило.

Присяжный поверенный округа Иркутской судебной палаты отставной коллежский асессор Евгений Алексеевич Перфильев в конце 1898 г. затеял ежемесячный научно-литературный и общественный журнал «Сибирское обозрение» «с изъятием его от действий предварительной цензуры»[474]. Отрабатывался еще один вариант, при котором можно было обойти сложности с отсутствием нужных «мощностей» административной цензуры. Поэтому издание проектировалось в объеме от десяти до двадцати листов. И хотя понимание листа было изменено за счет определения точного количества знаков в нем, издателя, очевидно, это не пугало. Сложно сказать, предполагал ли он, что на пути к читателю свежеотпечатанный номер журнала должен был получить добро цензора.

Но ответственный редактор проектируемого журнала «Сибирское обозрение» рассчитывал на литературные силы, имеющиеся в регионе, с помощью которых можно было наполнить отделы издания беллетристикой, статьями научного и публицистического характера, новостями с Востока. Однако вряд ли это соответствовало действительности. П. М. Головачев в рецензии на книгу О. В. Фредерикс (псевдоним — О. Всеволодская) «В помощь переселенцам» (Тобольск, 1894) писал: «Литературная производительность Сибири, особенно в области изящной словесности, чрезвычайно скудна»[475].

А один из корреспондентов Г. Н. Потанина студент В. И. Анучин, известный фальсификациями писем себе от М. Горького и И. Ленина, высказывая в октябре 1899 г. свою точку зрения на литературу в Сибири, утверждал, что ее «еще нет»[476]. И в пылу полемики о традициях добавил: «Сибирь по своему хозяйственно-экономическому положению не может родить писателя-консерватора, как не может соболь родить жабу»[477].

Журнал планировали печатать в типографии купца П. И. Макушина. Вторым редактором согласился стать младший ревизор акцизного управления Восточной Сибири Николай Петрович Левин.

Но телеграмма генерал-губернатора Восточной Сибири А. Д. Горемыкина в ГУДП решила все возможные на пути журнала трудности сразу: «Перфильев и Левин как и большинство сотрудников месячных изданий не дают уверенности в правдивости сообщений предпочитают обыкновенно тенденциозные статьи отовсюду собирают и обобщают только пикантное при разрешении бесцензурного издания там будет печататься все исключенное из подцензурных газет полагаю разрешить издание только подцензурное» (л. 8).
Предельно простой и понятный текст телеграммы. Но содержание докладного списка Главного управления было гораздо масштабнее: «Образ мысли и личные качества как просителей, так и предполагаемого состава дают основание предполагать, что в журнале будут помещаться тенденциозные статьи и равно другой газетный материал, подвергшийся запрещению для местных подцензурных периодических изданий» (л. 11).

22 февраля 1899 г. правительственный агроном по Томской губернии, причисленный к Министерству земледелия и государственного имущества, дворянин Иосиф Константинович Окулич ходатайствует о разрешении ежемесячного журнала «Сибирское сельское и лесное хозяйство»[478]. Годовая подписная цена — четыре рубля с доставкой, для учителей народных школ — три рубля. Издание будет печататься в типографии П. И. Макушина.

Со стороны томского губернатора ходатайство препятствия не встречало. Проект издания вызван «действительной и настоятельной потребностью в распространении среди сибирского крестьянского населения сельскохозяйственных знаний». Главное, чтобы тексты его были вполне доступны пониманию крестьян.

В середине мая программа журнала была утверждена министром внутренних дел. Однако издание по неизвестной пока причине не было осуществлено (а может быть, просто не сохранилось или не разыскано библиографами).

27 февраля 1899 г. в ГУДП было зарегистрировано прошение барнаульского купца 2-й гильдии Михайла Васильева Вершинина, воспитывавшегося в Константиновском кадетском корпусе, о разрешении ему издавать в г. Барнауле «Алтайский листок»[479]. Издание предполагало тиражирование в типографии Ивана Дмитриевича Реброва. Редакцию издания примет на себя коллежский секретарь Николай Филиппович Зандрок, из дворян Санкт-Петербургской губернии, служивший акцизным надзирателем в акцизном управлении Астраханской губернии. Подписная плата на год — 4 руб., иногородним — 5, за границей — 8 руб.

ГУДП в своем вердикте оказалось весьма скупо на слова: «по своему образованию не удовлетворяет требованиям, предъявляемым к редакторам повременных изданий».

Удивление вызывают разные решения при прочих равных.

Поручик запаса Михаил Иванович Белунский решил издавать «Владивостокский листок объявлений»[480]. Соискатель воспитывался в военной прогимназии, окончил курс в Казанском пехотном юнкерском училище по 2 разряду. Планирует самостоятельно выступать в роли издателя и редактора. Планируется безвозмездное распространение листка.

Несмотря на все кажущиеся «но», свидетельство на издание «Владивостокский листок объявлений» было выдано.

Жена поручика Вера Ивановна Вольская своим умением декорировать предложения словесами настолько преуспела, что могла сразить кого угодно, а не только ГУДП. В ее прошении на издание в г. Томске газеты «Алтай»[481] можно было утонуть, так и не поняв бездны смыслов: «На необъятном просторе обширной части государства — Сибири литературное представительство интересов края при существующих условиях и формирующемся гражданском строе имеет особое и важное значение для государства и общества под влиянием многих факторов прогресса и реформ правительства. Страна, освободившись от векового застоя и умственного оцепенения, разрушает свои старые традиции и на обломках своей патриархальности создает новый строй жизни, стараясь примкнуть к общеевропейской культуре. Атрофированная досель грубым невежеством энергия возродилась к новой и плодотворной деятельности, почувствовалось широкое стремление к сознательному отношению к своим интересам и расширению горизонтов самодеятельности и самосовершенствования на арене всех отраслей труда и знаний» (л. 1). Песнь о насущности проектируемого издания заняла до десяти страниц, некоторые из которых просто нуждаются быть обнародованными хотя бы сегодня: «Прежняя страна ссылки, одно имя которой наводило ужас на жителей коренной России, превратилась благодаря неустанным заботам правительства в благодатную область, которая начинает привлекать внимание лучшей части литературы и возбуждает интерес всех цивилизованных центров мира… Несомненно, что здесь среди девственной природы характер того же населения должен проявляться оригинальнее, самобытнее, и верное освещение событий и фактов, серьезное изучение их, в связи с исследованиями в области этнографии, географии, гидрографии и др., разработкою обширного непочатого азиатского материала, могут давать ценный вклад в текущую литературу о Сибири, в которой ввиду недостатка популярных изданий, правда не везде, существуют смутные представления. Исполнение этой важной миссии за недостатком научных сил…» (л. 1 об.). Естественно, в такой непростой ситуации «отсутствие в Сибири органа печати, задачи которого обнимали бы собой интересы всей страны, который бы давал общую характеристику всех оттенков жизни, сконцентрировал бы все события, явления и изменения и служил бы ясным и полным отражением ее, ввиду возрастающего год от года особого интереса к краю, составляет одну из нужд его» (л. 2 об.).

Заявительнице, подавшей прошение в ГУДП в июле 1899 г., было немногим более тридцати. За плечами было частное женское училище, но в Одессе. Вера Ивановна претендовала быть ответственным редактором ежедневной политической, литературной и коммерческой газеты, в программе которой наличествовало 24 отдела. Очевидно, прочесть обоснование проекта, написанное в романтическом духе лучших времен застоя СССР, было чиновникам из цензурного ведомства непросто. Поэтому на первой странице ходатайства, редкий случай, было написано: «В реестр об отказе». Хотя докладной список в деле также имелся: «просительница, окончившая курс наук в училище I разряда, не имеет литературного ценза, могущего служить ручательством в том, что она в состоянии редактировать газету с такой широкой программой» (л. 9 об.-10).

Учитывая, что сибирские города того времени были невелики, численность людей, тяготеющих к журналистике, — ничтожна, вереница прошений в ГУДП, в особенности из г. Томска, скорее свидетельство того, что заявитель не более чем всего-навсего «поведения и образа жизни хорошего», а значит, имеет шансы получить разрешение на издание. В пользу этой версии говорит и тот факт, что большинство из просителей не только не пытались отстоять право на свою газету, но и никогда больше не появлялись в ареале функционирования прессы. Кто стоял за их спиной? Местная власть заботилась о рекламе своих деяний уже на стадии проектирования газет и журналов. Скорее всего, она нередко ошибалась. Но и в этом случае чаще всего поводом для таких выводов было «вовсе не «направление», а отдельные заметки или статьи, по которым вовсе нельзя судить об общем характере газеты»[482]. Сформировавшийся стереотип в исторической науке, что в провинции трудно было открыть свое газетно-журнальное дело, недалек от истины. Но информация, свернутая в формате «научной новизны» до скромного реферата, нуждается иногда в детальной дешифровке, пусть несколько тягомотной по своей форме и объему, но позволяющей представить размеры стихийного бедствия на ниве просвещения окраинной территории Российской империи — Сибири.

Попробуем подвести итоги последнего десятилетия XIX в.[483] Удалось зафиксировать за указанный период 31 ходатайство от частных лиц. Цифра указывает, что активность рынка издательских услуг значительно усилилась.

За период с 1890 по 1899 г. в Сибири начали выходить следующие издания:
«Сибирский листок» (Тобольск, 1890-);
«Дальний Восток» (Владивосток, 1892-);
Якутские областные ведомости (Якутск, 1892-);
«Вестник золотопромышленности и горного дела вообще» (Томск, 1892-);
«Ежегодник Тобольского губернского музея, состоящего под августейшим ЕИВ покровительством» (Тобольск, 1893-);
«Степной листок» (Омск, 1893-);
«Киргизская степная газета» (Омск, 1894-);
«Приамурские ведомости» (Хабаровск, 1894-);
«Томский справочный листок» (Томск, 1894-);
«Амурская газета» (Благовещенск-на-Амуре, 1895-);
«Жизнь на Восточной окраине» (Чита, 1895–1897);
«Справочный листок Курганской сельскохозяйственной и кустарной выставки» (Курган, 1895–1895);
«Северное пчеловодство» (Барнаул, 1896–1897);
«Байкал» (Троицкосавск, 1897-);
«Сибирская торговая газета» (Тюмень, 1897-);
«Восточный вестник» (Владивосток, 1898-);
«Амурский край» (Благовещенск-на-Амуре, 1899-);
«Дорожник по Сибири и Азиатской России» (Томск, 1899-).

Из приведенных 18 наименований более двух третей (13) — принадлежат частным лицам. Появились первые издания в негубернских населенных пунктах: Барнауле, Троицкосавске, Тюмени и Кургане. В Енисейске и Томске произошли по нескольку раз изменения в названиях газет (они в список появившихся изданий не включены), но количество их увеличилось лишь в Томске, на одну. При этом Министерством внутренних дел удовлетворено 42 процента ходатаев-частников, обратившихся с проектами новых изданий.

Поменялись приоритеты у ГУДП при отказах. В ответах 18 ходатаям за разрешением частных изданий названо тридцать причин, по которым проекты повременной печати остались неосуществленными. По 16,67 % диапазона причин заняли недостаточный образовательный ценз и предположение местной власти, что будущее издание не будет благонамеренным (всего составляют 33,33 %). Сомнения в финансовой состоятельности (судя по обоснованиям, часто весьма неубедительным) высказаны четырем заявителям (13,33 %). По 10 % занимают отсутствие необходимости еще в одном периодическом издании в данном населенном пункте, невозможность цензурования, а также неверно оформленные документы, подаваемые на концессию в ГУДП (всего 30 %). В 6,67 % отказов причина их не указывалась. Такую же долю занимают: отсутствие у заявителя какого-либо литературного ценза; вновь появившееся издание «не позволит открыть более серьезный орган печати» (всего 13,34 %). Самой экзотической причиной был отказ из-за невозможности совмещения адвокатских обязанностей с редакторскими. Последнее обоснование, значащееся в одном из докладных списков министру внутренних дел, выглядит весьма комично, но красноречиво говорит об атмосфере в обществе. Истинная причина, так и не позволившая значительно расширить репертуар повременных изданий в Иркутске и Томске, практически не прозвучала в докладных списках. Она являлась, очевидно, невидимой частью айсберга. О ней говорилось в предыдущей главе: иркутский и томский губернаторы больше не готовы были вменять своим чиновникам в качестве налоговой повинности выполнение столь серьезных обязанностей, как цензурование.
Подводя итоги последнего десятилетия XIX в., хочется отметить случай с Н. Н. Айгустовым, пожелавшим издавать газету «Сибирская летопись». Уверенность в своей правоте сподвигла просителя пройти путь от ГУДП до Правительствующего сената. И хотя он и не получил «добро» на проект, его решительность при отстаивании своего права, как видно по результатам сибирских ходатайств, принесла свои результаты (хотелось бы надеяться, что это именно так!).

§ 3. Переход в рынок «явочным» путем

15 января 1900 г. томский губернатор направляет в ГУДП ходатайство присяжного поверенного Петра Васильева Вологодского, который хотел бы издавать ежедневную общественно-литературную и политическую газету «Сибирская речь»[484].

Представитель местной власти уверен в своих ожиданиях, что издание принесет «несомненную пользу как для местных интересов, так и для правительственных целей и предначертаний. Присяжный поверенный Вологодский, рекомендованный мне председателем Томского окружного суда действительным статским советником Депп, который вполне за него ручается, — поведения и образа жизни хорошего, занимается адвокатурой, имея в г. Томске недвижимость» (л. 1).

В программе проектируемого издания — статьи по вопросам местной, русской и иностранной жизни (особое внимание будет обращаться на жизнь Востока — Китая, Кореи); корреспонденции из внутренних губерний России, местные известия, корреспонденции из различных пунктов Сибири, обозрение сибирской жизни и проч. Тиражирование предполагается в типографии томского мещанина Михаила Николаевича Кононова. Годовая подписка заявлена в пять рублей, для иногородних — в шесть. «Редакцию принимаю на себя», — значилось в прошении.

Здесь же П. В. Вологодский изложил основные этапы своей биографии: присяжный Иркутской судебной палаты, из духовного звания, товарищ семипалатинского прокурора, 32 лет от роду, образование получил в Санкт-Петербургском университете по юридическому факультету, но курс не окончил, с разрешения министра народного просвещения подвергался испытанию в юридической испытательной комиссии при Императорском Харьковском университете, удостоен диплома 2-й степени.

На запрос из ГУДП о нравственных качествах, общественном положении и прошлой литературной публицистической деятельности вице-губернатор категоричен: «вполне заслуживает предоставления ему права издания» (л. 12). Начальник Томского губернского жандармского управления уточнял некоторые детали быта П. В. Вологодского: «35 лет, холост, имеет дом, купленный за 17 тыс. руб. и состоящий в залоге в городском банке в сумме 8 тыс. Другого недвижимого имущества и капитала не имеет, живет на средства, приобретаемые своей профессией. В политическом отношении и образе жизни ничего предосудительного как в нравственном, так и в политическом отношении за ним не замечено, вообще никакими выдающимися качествами от заурядных адвокатов не отличается; круг знакомых ограниченный и преимущественно состоит из лиц, занимающихся адвокатурой…» (л. 16). Но у всякого листа есть и оборотная страница, для тех, у кого хватает силы дочитать письмо до конца: «Принимая во внимание, что издание газеты предпринимается без известного капитала, необходимого даже и для начала дела, что издаваемые здесь газеты «Сибирский вестник [ПЛОЖ]» и «Сибирская жизнь» имеют ту же программу, то издание предполагаемой газеты «Сибирская речь» не вызывается местными условиями жизни, а по недостатку подписчиков и капитала существовать не может» (л. 16 об.).

В докладном списке министру внутренних дел чиновник из ГУДП сомневался, следовало ли разрешать пункт такой-то в программу издания или нет, поскольку тот «сформулированный слишком общо и неясно, и статей по вопросам экономического развития Сибири и истории права, так как дозволять обсуждение означенных вопросов ввиду их серьезности было бы рискованно в ежедневном издании под редакцией совершенно неизвестного ни в научной, ни в публицистической литературе г. Вологодского» (л. 18).
Начальник ГУДП князь Н. В. Шаховский в поисках союзника обращается за помощью в Министерство юстиции: «Согласуется ли с видами правительства и, в частности, ведомства юстиции проводимая при участии Томской адвокатурной корпорации в далекой Сибири, где не учреждено еще специального цензурного наблюдения за органами печати, — юридическая точка зрения в применении к вопросам местной жизни и к изучению бытовых условий местного населения; равным образом, насколько удобным представляется основание в Томске органа с непременным сотрудничеством представителей местных судебных учреждений».

Но Министерство юстиции встало на стражу интересов ходатая: «По удостоверению старшего председателя и прокурора Омской судебной палаты, упомянутый Вологодский является личностью в нравственном отношении вполне благонадежною и должен быть признан одним из достойнейших представителей адвокатуры» (л. 20). На письме в ГУДП стояла дата 21 марта 1901 г. Быстрота решений, принимаемых ранее в подразделении МВД, куда-то исчезла. Пошел второй год со дня обращения в ГУДП. В Министерстве юстиции понимали, что мысль о таком издании вполне правильная. Но «нельзя не согласиться и с справедливостью указания на некоторые неудобства… ввиду отсутствия еще в крае специального наблюдения за местной печатью… вызывает серьезные сомнения самая осуществимость желания г. Вологодского сгруппировать около проектируемого издания лучшие юридические силы» (л. 20). Более того, оказывается, что из-за «малочисленности состава сибирских судебных установлений названные чины в такой мере обременены ныне выпадающей на них служебною работою, что остающийся у них от службы незначительный досуг едва ли были бы в состоянии посвятить публицистической деятельности» (л. 21).

В середине августа 1901 г. П. В. Вологодский снова обращается с письмом в ГУДП. Ему непонятно, как решился его вопрос. Очень бы хотелось начать издание с 1 января 1902 г., а значит, пора «озаботиться окончательной организацией редакционных сил». В случае отказа «я имею возможность приобрести в собственность одну из издающихся в Сибири газет, о чем я также должен озаботиться своевременно» (л. 23 об.).

В это время в Томске уже идут переговоры о продаже вдовой Марией Федоровной Картамышевой «Сибирского вестника ПЛОЖ». Появившийся очередной покупатель Гутман Фишелев Флеер[485] заявил о своем желании заиметь в собственности издание. В докладном списке, утвержденном министром внутренних дел 19 апреля 1901 г., значилось, что «редактор газеты «Сибирский вестник» Прейсман из еврейской семьи, проживающий в гор. Томске, братья его и в настоящее время исповедуют Моисеев закон, хотя Прейсман и принял православие, но тем не менее склонность ко всему еврейскому проявляется весьма резко, не говоря уже о тенденции самой газеты, в редакции которой почти исключительно евреи. Флеер также еврей, не имеющий никаких занятий, и передача ему права издания газеты[486] «Сибирский вестник», по мнению губернатора, весьма нежелательна. Гутман приобретает издание этой газеты не для улучшения ее, а с целью создать благодаря средствам какое-либо общественное положение»[487]. Очевидно, на «Сибирский вестник ПЛОЖ» и имел виды П. В. Вологодский.
31 января 1902 г. помощник присяжного поверенного Марк Исаакович Бомзе под видом внесения изменения в программу снова обращается в ГУДП с просьбой разрешить издавать газету «Сибирская речь». Однако заключение ГУДП не оставляет надежд для томичей, во всяком случае, до появления должности отдельного цензора: «Принимая во внимание, что потребности населения г. Томска в местных периодических изданиях вполне удовлетворяются выходящими там газетами…в г. Томске рассматривает газеты вице-губернатор, которому при его прямых обязанностях было бы затруднительно цензуровать еще новое издание» (л. 30). П. В. Вологодский пошел по тому же пути, что и Н. Н. Айгустов, дойдя до Правительствующего сената Факт известный, но дело о рассмотрении ходатайства томича, отстаивающего свои права, пока найти не удалось.

1 февраля 1901 г. павлодарский второй гильдии купец подпоручик запаса Николай Михайлович Галкин просит разрешить издание в г. Омске литературной и политической газеты «Сибирское слово»[488], которая будет выходить четыре раза в неделю, печататься в собственной типографии, а годовая подписка составит пять рублей. У заявителя в г. Омске есть дом и до ста тысяч капитала. По данным департамента полиции, «Галкин находится всецело под влиянием отставного майора Павла Борисова Яшерова и адвоката Николая Беляева, под ближайшим руководством которого и предположено в действительности издание на средства Галкина газеты «Сибирское слово» (л. 8). А также «часто отлучается в Москву и Петербург, занимается охотой, разведением охотничьих собак и огородничеством и, кроме того, замечен, как и г. Беляев, в сношениях с проживающими в г. Омске лицами, политически неблагонадежными. Яшеров имеет в Омске дом стоимостью тысяч в пять». Постороннему читателю разобраться в стилистических нюансах изложенной в письме из ДП ситуации, что опаснее — охотничьи собаки или неблагонадежные люди, — сложно. Но чиновникам из ГУДП удалось принять решение после получения отзыва генерал-губернатора Степного края: «Галкин ни по образовательному цензу, ни по литературной опытности, ни по общественному положению не может быть признан отвечающим обязанностям издателя и ответственного редактора газеты; компания же, в которой он вращается, может оказать нежелательное влияние на направление проектируемой им газеты и создать подобие существующей уже в г. Омске неудовлетворительной газеты «Степной край»» (л. 9).

В письме от 31 июля 1902 г. иркутский губернатор сообщал в ГУДП, что томский мещанин Михаил Тимофеев Балахнин просит разрешение издавать бесплатный «Иркутский летучий листок»[489]. У автора проекта были благие намерения: «Дать возможность небогатым жителям г. Иркутска следить за развитием печатного слова, а также и за объявлениями, благодаря которым легче найти работу» (л. 2). М. Т. Балахнина настолько увлекала идея общедоступной бесплатной газеты, что он дважды повторил значение своей идеи для общества: «цель издания листка имеет дать возможность пользоваться даром хоть какой-нибудь газетой. Что, мне кажется, хоть немного будет влиять на развитие низшего класса города Иркутска…подобная даровая газета может способствовать властям, давая возможность в более обширном виде сообщать свои приказы и распоряжения» (л. 2).

Местную администрацию кандидатура будущего издателя-редактора не устраивала: «образовательного ценза не имеет и не пользуется общественным положением. Цель предполагаемого бесплатного издания — слишком сомнительна, и ничто не препятствует думать, что у Балахнина будут работать преследующие особые цели лица, которых в Иркутске много.

Кроме того, в Иркутске издаются две ежедневные газеты и листок объявлений, что вполне соответствует местным нуждам» (л. 1–1 об.).

1 ноября 1902 г. минский мещанин Иосиф Иосифович Вонсович, тридцати пяти лет, служащий счетоводом в главной бухгалтерии Сибирской железной дороги, обратился с ходатайством об издании в г. Томске ежедневного «Томского листка объявлений»[490].

В издании предполагалось помещать объявления, адреса учреждений, торгово-промышленных заведений, врачей, адвокатов и пр. Предусматривалась городская хроника, а также другие разделы, характерные для провинциальных газет. За тиражирование бралась типография Н. И. Орловой. Цена подписки составляла два рубля в год с доставкой, а цена номера — всего лишь две копейки.
Департамент полиции неблагоприятных сведений о ходатае не имел. Однако томский губернатор в письме от 14 января 1903 г. сообщал: «По собранным мною сведениям, вращается в среде лиц, политически неблагонадежных и, разделяя их взгляды, является личностью не только сомнительной, но и даже вредной в политическом отношении, а потому ходатайство — не заслуживает уважения». Мнение местной власти для ГУДП было решающим.

Николай Васильевич Яблонский-Шавровский обращается в конце 1902 г. в ГУДП с просьбой разрешить издавать в г. Томске еженедельный иллюстрированный журнал «Сибирское обозрение»[491], в котором бы печатались не только стихи, повести, рассказы и описания, но и статьи общественного, литературного, научного и политического характера, хроника Сибири и сопредельных с ней областей. О коммерческой основе предприятия говорит указание на наличие в программе проектируемого издания «объявлений».

Вместе с прошением Н. В. Яблонский-Шавровский прислал и экземпляр книги, «составленный и только что изданный мною, представляющий описание частного ЕИВ государя императора владения в Сибири, под названием «Путеводитель по Алтаю»» (л. 5), как удостоверение его склонностей к литературной деятельности[492].

Томский губернатор сообщал все имеющиеся сведения о канцелярском служащем: «Состоял в 1901 г. в числе студентов 1-го курса технологического института, в том же году принял участие в студенческих беспорядках, за что был уволен из названного института по прошению; в настоящее время состоит вольнослушателем 1 курса юридического факультета Томского университета; знакомство имеет преимущественно со студентами; к делам политического характера при Томском губернском жандармском управлении не привлекался, в образе жизни и поведении его ничего предосудительного не замечено.
На основании этих данных, а также молодости Яблонского-Шавровского (21 год) и полной невозможности судить о том, какое направление примет его будущая публицистическая деятельность, я не признаю возможным высказаться за предоставление ему права на издание и редактирование».

Главный контролер Сибирской железной дороги в ГУДП, в подчинении которого работал Н. В. Яблонский-Шавровский, несмотря на оговорки типа «не считая себя вправе давать подобные разрешения», поддерживал точку зрения губернатора: «На основании циркуляра по государственному контролю от 19 сентября 1892 г. № 46 литературные занятия чинам контроля разрешаются только в том случае, если у них остается для этого довольно свободного времени, каковым временем, однако, г. Шавровский не располагает; то поэтому он считает для себя удобным, по разрешении ему права издательства и редакторства указанного журнала, подать прошение об отставке» (л. 8). Департамент полиции добавил имеющегося в наличии компромата: «Лекции посещает редко, получает жалованье 40 руб. в месяц, иных средств не имеет» (л. 10). Судьба проекта была решена.

Мещанин Павел Петрович Плотников решил издавать в г. Бийске Томской губернии ежедневную газету «Справка»[493]. В письме, адресованном в ГУДП, он в ноябре 1902 г. сообщал, что в будущем издании хотел бы видеть «не самостоятельные статьи, а лишь дозволенные цензурным уставом выборки из всех и всяких журналов и газет как российских, так и иностранных» (л. 2 об.). Такой дайджест проектант хотел предложить читателям за три рубля в год, иногородним — за четыре. Цензурное ведомство затребовало засвидетельствованные копии документов. На этом этапе проект и умер.

Почетный гражданин Николай Аполлонович Дьячков (1874) обратился с просьбой разрешить издавание в г. Иркутске ежедневного «Иркутского листка»[494]. Автор проекта окончил Иркутское промышленное механико-техническое училище. По мнению генерал-губернатора, в «политическом отношении ни в чем предосудительном не замечен». Более того, все полиграфработы по изданию планировали проводить в типографии губернского правления.

Однако администрация губернии сомневалась в платежеспособности будущего издателя: «средствами жизни Дьячкову служит исключительно личный труд механика при магазине Полякова, где он получает кроме 60 руб. жалованья в месяц еще известный процент с прибыли торговли» (л. 9–9 об.). К тому же, затеяв открытие и содержание типографии на резиденции Бодайбо Витимской золотопромышленной системы, Н. А. Дьячков «не бывши газетным работником, не имея широкого общего образования и не обладая личными средствами, не может…иметь возможность сделаться самостоятельным руководителем и издателем местной газеты с достаточно обширною, проектируемой им программой, и газета будет находиться в посторонних руках и легко может служить целям, ничего не имеющим общего с правительственными». На этом тирада не завершалась. Местной власти хватило «Байкала» и «Иркутского листка объявлений»[495], уже прекративших свой выход. К тому же, по мнению генерал-губернатора, уже у них имеются «большая ежедневная газета[496] и ежедневно издающиеся губ. вед.» (л. 10), которые свидетельствуют, что г. Иркутск не нуждается в еще одном повременном издании.

Иркутский мещанин Давид Иванович Бауэрберг (41 год, уволен с первого курса Варшавского университета за участие в беспорядках) ходатайствует перед губернатором о разрешении ежедневного «Сибирского справочного дневника»[497], который бы состоял исключительно из справочного отдела о состоянии торговых и промышленных предприятий, а также объявлений. В виде приложения к «дневнику» один раз в год планировался сборник статей о ходе и состоянии различных отраслей торговли и промышленности в Сибири под названием «Сибирский торгово-промышленный ежегодник».

В своем отзыве, направленном в ГУДП, иркутский губернатор писал: «не обладает специальным коммерческим образованием и ничем не заявил себя в торговом деле; по профессии он бухгалтер и сотрудник газеты «Восточное обозрение»…нельзя ожидать, чтобы проектируемое им издание имело строго специальный характер, и, вероятно, при отсутствии специального образования Бауэрберг вынужден будет прибегать к содействию посторонних сил. Неимение материальных средств также вынудит издателя искать поддержки у посторонних лиц, и все это вместе взятое дает полное основание предполагать, что фактическими издателями будут другие лица» (л. 1 об.).

В г. Барнауле Иван Дмитриевич Ребров восемь лет выпускал ежедневные телеграммы РТА с помещением частных объявлений. В городе с 35-тысячным населением, при развивающейся торговле и сельском хозяйстве, отсутствовала повременная печать, в которой бы имелась местная хроника, политические новости из столичных газет, вести из Барнаульского, Бийского, Кузнецкого и Змеиногорского уездов. Все это предусматривала программа «Барнаульского листка», который И. Д. Ребров решил издавать. Об этом он и обратился с ходатайством[498] в ГУДП.

Заявитель учился шесть лет в Барнаульском уездном училище, жил во втором браке, было ему около пятидесяти лет. Все эти «мелочи» жизни, очевидно, могли понадобиться в любой момент при принятии решения в МВД, поэтому их сообщали в это учреждение всякие «заинтересованные» лица.

Мнение томского губернатора было категоричным: «Обладает весьма ограниченным образовательным цензом, поэтому едва ли может принять на себя редактирование какого-либо издания» (л. 7). И уже потом, на обратной странице листа, свои предположения в качестве обоснования столь сурового вердикта: «направление предположенной газеты будет всецело зависеть от взглядов и направления сотрудников… в Барнауле сосредоточено значительное количество лиц, внушающих сомнение в их политической благонадежности, некоторые из них несомненно войдут в состав редакции газеты, что возложение на местного уездного исправника за отсутствием другого лица цензирования упомянутой газеты в значительной мере осложнит его служебные обязанности, которыми он и без того обременен» (л. 7 об.).

3 декабря 1903 г. ему вторили из департамента полиции: «Ни в чем предосудительном не замечен, кроме пристрастия к спиртным напиткам, в материальном отношении он человек бедный и весьма слабого здоровья, что дает право предполагать, что он будет только издателем газеты, редактором же явится лицо подставное» (л. 8).

В октябре 1903 г. коллежский советник Владимир Платонович Сукачев совместно с действительным статским советником Александром Ипполитовичем Дмитриевым-Мамоновым возбудили ходатайство о разрешении издавать им в Петербурге научно-литературную еженедельную газету «Сибирское обозрение»[499] без предварительной цензуры. В проекте значились «статьи под заглавиями» (на это надо обратить особое внимание, т. к. до этого времени названия публикаций, которые, по сути, были рубриками, и определяли точность выполнения программы издания, утвержденной министром внутренних дел) по вопросам текущей сибирской жизни, фельетон, хроника явлений современной жизни Сибири, сибирская печать.

Департамент полиции дал характеристику жителю Санкт-Петербурга, претендующему стать издателем, В. П. Сукачеву: «51 год, не окончил курса университета св. Владимира. Проживая в 1880-х годах в г. Иркутске, Сукачев вращался в среде местной либеральной партии и, заручившись симпатиями ее вожаков, в 1885 г. был избран иркутским городским головою. Впоследствии, однако, Сукачев отдалился от означенной партии и стал тяготеть к лицам вполне правительственного направления, причем в течение трех четырехлетий состоял городским головой гор. Иркутска. Ныне Сукачев состоит почетным мировым судьей и председателем общества вспомоществования студентам Санкт-Петербургского университета; в материальном отношении представляется лицом весьма состоятельным» (л. 5). Но у действительного статского советника А. И. Дмитриева-Мамонова, бывшего в последнее время вице-губернатором Акмолинской области, подкачал имущественный ценз. По мнению ДП, он — «лицо с ограниченными денежными средствами».

Однако у МВД была другая, более веская причина для отказа просителям: «Издание в г. Петербурге органа печати, в котором сосредотачивались бы сведения об окраинах, представляется совершенно нежелательным, так как обыкновенно в подобных изданиях помещаются статьи большей частью обличительного характера, которые в газетах, выходящих на окраинах, не дозволяются цензурой по местным условиям. Ввиду этого и принимая во внимание, что предполагаемый к утверждению в звании редактора действительный статский советник Дмитриев-Мамонов не пользуется известностью в литературе и журналистике… ходатайство Сукачева отклонить» (л. 7).

Попавший волею судеб на о. Сахалин мировой судья 3 участка острова, кандидат прав Николай Яковлевич Новомбергский уже в июле 1902 г. задумался о выходе в ближайшее время в отставку и планировал занять место присяжного поверенного Владивостокского окружного суда. Приняв такое решение, он подумывал о том бизнесе, который будет в дальнейшем кормить его семью. С этой целью Н. Я. Новомбергский решил заняться изданием литературно-политической «Маньчжурской жизни»[500], которая будет выходить в свет по воскресеньям, средам и пятницам в размере печатного листа, включая объявления, и печататься в собственной типографии, которая «будет приобретена по получении разрешения на издание газеты» (л. 1).

В преамбуле Н. Я. Новомбергский, к тому времени известный в Сибири человек, формулировал свое желание: «Русское дело в этой стране еще не имеет определенной физиономии. Экономическая жизнь пока не обнаружила своего направления и требует, как сама по себе, так и в интересах не только ближайшего сибирского, но и русского населения, серьезного внимания и обсуждения.

До перехода на службу по Министерству юстиции я служил по Министерству внутренних дел председательствующим сперва в Тобольском, а затем в Иркутском уездном съезде крестьянских начальников. В течение моей пятилетней службы в Сибири я принимал участие в сибирских периодических изданиях, и, кроме того, у меня имеются следующие отдельные работы. «Из истории медицины в России». Труд этот удостоен золотой медали в 1896 г. на конкурсе при Варшавском университете и составляет его собственность. «Материалы к изучению быта переселенцев Тобольской губернии» — издание Тобольского губернского статистического комитета; «Волостной суд» — практическое руководство, вышло двумя изданиями в Томске у Макушина» (л. 1 об.).

Однако ни образовательный ценз, ни наличие капитала, ни литературные способности и известность не помогли просителю. Канцелярия местной властной структуры, размещавшаяся в г. Хабаровске, в письме от 17 мая 1903 г. сообщала в ГУДП: «Кандидат прав не живет в районе, подведомственном приамурскому генерал-губернатору» (л. 7). Главный инженер Китайской Восточной железной дороги от 16 сентября 1902 г. писал в столицу: «Кандидат прав Н. Я. Новомбергский мне совершенно неизвестен.

Одновременно имею честь доложить, что, по моему мнению, издание в настоящее время в Харбине газеты по приложенной программе едва ли допустимо в интересах дела. Листок объявлений и телеграмм уже имеет своего издателя» (л. 8).

В последнем квартале октября 1904 г. снова обращается в ГУДП М. Н. Кононов с просьбой разрешить ему издавать в г. Томске ежедневную газету «Сибирские известия»[501], которая будет печататься в собственной типографии. Проект предусматривает статьи и заметки по вопросам торгово-промышленной жизни Сибири; сибирскую летопись (перепечатки из разных газет); корреспонденции.

Быть в качестве ответственного редактора согласился Николай Александрович Гурьев, коллежский секретарь, помощник ревизора Томской контрольной палаты. У него за плечами были Уфимская классическая гимназия и лекции на медфаке Томского университета, с которого он был отчислен по собственному желанию.

На обе кандидатуры порочащих сведений в ДП не обнаружили. Более того, томский губернатор считал, что ходатайство заслуживает уважения, т. к. проектируемое издание «будет, по-видимому, держаться на строго легальной почве, спокойно и объективно обсуждая события общественной и преимущественно торгово-промышленной жизни Сибири» (л. 17). Однако государственный контроль «не признал возможным изъявить свое согласие на утверждение помощника ревизора в звании редактора газеты» (л. 16).
В мае 1905 г. губернатор вновь обращается с ходатайством, в котором просит утвердить ответственным редактором самого издателя — Михаила Николаевича Кононова. Лишь после этого проект получил одобрение министра внутренних дел. 24 июня 1905 г. были выданы свидетельства.

3 января 1905 г. частный поверенный Иркутской судебной палаты и Красноярского окружного суда Ф. Ф. Филимонов ходатайствует о разрешении ему издавать в г. Красноярске газету «Сибирский край»[502] с периодичностью пять раз в неделю. Проект предусматривал наличие в издании передовых статей, хроники сибирской жизни, корреспонденций, фельетона, беллетристики и стихов, судебной хроники без обсуждения приговора и решения, а также ответов редакции. Издатель планирует печатать газету в типографии губернского правления. При этом Ф. Ф. Филимонов просит разрешить издание без предварительной цензуры с небольшой оговоркой: «если же это будет найдено неудобным, то с предварительной цензурой. Редактировать буду я, издатель — также». Однако не прошло и месяца после подачи заявления, как ходатай отправляет в ГУДП телеграмму: «Имею честь заявить, что название газеты избираю «Сибирь». Филимонов» (л. 7).

При пятиразовом выходе в неделю подписная цена на «Сибирь» назначалась в пять рублей, для иногородних — в семь. Эти цифры подлежали обязательному согласованию с ГУДП. Указанная в заявлении на разрешение повременного издания стоимость годового комплекта была одним из определяющих факторов не только доступности газеты для массового читателя, но и возможности реализации программы[503]. Дело в том, что согласно статье 99 Устава о цензуре и печати повременная печать, подписная цена которой с пересылкой была не менее семи рублей в год, имела право помещать публикации о несовершенстве существующих постановлений, недостатки которых обнаружились во время их действия. Более того, при указанном ценовом пороге периодическому изданию цензор мог позволить рассуждения о недостатках и рассуждениях администрации.

Можно заметить, что на протяжении всего рассказа о неисповедимых путях концессионных кругов сотрудниками МВД всегда указывалась оценка проекта. И лишь однажды в сибирском проекте чиновники из ГУДП обратили внимание на несоответствие подписной цены широте программы, что и явилось причиной отказа.

В 1897 г. подписная цена на «Сибирский вестник ПЛОЖ» составляла девять рублей в год, что позволяло изданию освещать практически любые события, происходящие на территории Сибири. Однако соблюдение законодательных требований не всегда защищало от приостановки издание, что и произошло в очередной раз в конце 1890-х. Г. Прейсман в тот момент писал министру внутренних дел: «Постигшая меня нравственно тяжелая и материально в конце концов разоряющая кара не заслужена мною как редактором-издателем «Сибирского вестника» и представляет собой результат случайного недоразумения»[504].

Спустя некоторое время после возобновления издания владелица «Сибирского вестника ПЛОЖ» М. Ф. Картамышева обратилась в ГУДП с просьбой разрешить снижение подписной цены. Конкуренция на городском рынке полиграфических услуг обострилась после открытия новой типографии в г. Томске, ввод в действие Сибирской железной дороги значительно удешевил стоимость бумаги, которую стали выпускать на Урале, в Тюмени и Екатеринбурге. Ежедневная газета «Сибирская жизнь» выходила по цене пять рублей в год с доставкой. М. Ф. Картамышева не только перечислила причины, которые требовали кардинально изменить ценовую политику ее газеты, но и объяснила мотивы своего обращения исключительно «желанием редактора успешно конкурировать с появившимися в Сибири дешевыми изданиями и таким образом сохранить за «Сибирским вестником» принадлежавшее ему до сих пор положение среди сибирских газет»[505].

При этом владелица не хотела, чтобы издание потеряло право рассуждать о том, что было запрещено «дешевым» изданиям. Дифференцированная подписная цена предполагала, что издание по-прежнему будет иметь возможность говорить о недостатках местной администрации. Предлагалась цена по г. Томску без доставки — пять рублей, в другие города Сибири — семь, за границу — двенадцать. При такой финансовой политике газета М. Ф. Картамышевой могла иметь конкурентоспособный внутри города контент, особенно с макушинской «Сибирской жизнью», которая вряд ли могла соревноваться в популярности с «Сибирским вестником ПЛОЖ» за пределами г. Томска.

Однако Главное управление по делам печати применило экономическую меру, чаше всего используемую для давления на местную печать: «Ввиду неоднократно проявлявшегося неблагонамеренного духа, в коем ведется издание под управлением г. Прейсмана, облегчение «Сибирскому вестнику» конкуренции с «Сибирскою жизнью» и другими сибирскими газетами и распространение «Сибирского вестника» представляется нежелательным. М. П. Соловьев»[506].

Ножницы, возникающие между заявленной ценовой политикой и программой проектируемого у Ф. Ф. Филимонова издания, вряд ли смутили цензурное ведомство, занимающееся концессионными делами. Вердикт диктовала поступившая из ДП информация о том, что ходатай «привлекался при Московском губернском жандармском управлении к дознанию ввиду обнаружения у воспитанника Московского коммерческого училища Сорокина его писем, указывавших на происходивший между ними обмен изданиями преступного характера с целью пропаганды социальных идей среди народа. 8 апреля 1883 г. Филимонов был подвергнут гласному надзору полиции на 3 года»[507].

Но иркутский военный губернатор настаивает в письме министру внутренних дел от 11 апреля 1905 г., что проситель «заслуживает предоставления ему права» (л. 10). Сложившаяся ситуация — скорее всего, результат сложных отношений между ГУВС и енисейским вице-губернатором, которому предстояло цензуровать новое издание: иркутяне отстаивали право на издание в Красноярске, а не у себя дома. В этом была интрига.

Но ГУДП явно не хотело участвовать в игре ни на чьей стороне. Цензурному ведомству не нравилось, что Ф. Ф. Филимонов в 1880 г. по прошению отца уволен из пятого класса коммерческого училища. Докладной список министру был на удивление лаконичным. В нем сообщалось, что ялуторовский мещанин Ф. Ф. Филимонов, 39 лет, «по образовательному цензу своему не может считаться подготовленным к изданию проектируемой газеты общественно-литературного характера» (л. 16).

Однако Манифест 17 октября, в котором была изложена воля государя, изменил намерения ГУДП. 25 ноября 1905 г. были выданы Ф. Ф. Филимонову свидетельства на издание газеты «Сибирь» без предварительной цензуры. Декларированная свобода слова не гарантировала жизнь повременной печати. В свои права давно вступили рыночные механизмы, и их ручная регулировка с помощью ГУДП даже в провинции давно давала сбои.

Читатель увидел номера филимоновской «Сибири» только за 19 и 22 апреля 1906 г. Следующий вышел в свет лишь 18 апреля 1907 г. Чувствуется, что издатель торопился, чтобы свидетельство не было аннулировано из-за невыхода газеты в течение года. Да Ф. Ф. Филимонов и не скрывал этого. В редакционном обращении к читателям, которым открывался последний номер, уточнялась причина столь длительного отсутствия «Сибири»: «По условиям, в которые поставлена провинциальная печать, продолжать издание газеты было невозможно, и выпуск был приостановлен».

Т. е. Манифест 17 октября привнес изменения в репертуар сибирской прессы. Однако введение военного положения, учреждение временных генерал-губернаторств с почти неограниченной властью дали свои плоды. По утверждению С. И. Гольдфарба, только «дважды цензура свирепствовала по-настоящему»[508]. В период Русско-японской войны, когда надзор над прессой перешел под контроль военной цензуры, а также во время карательной экспедиции генерала П. К. Ранненкампфа[509] в Сибирь.

П. М. Головачев описывает это время как начало «злоключений сибирской печати»[510]. В конце 1905 г. были закрыты на время военного положения «Степной край», «Сибирский вестник ПЛОЖ» и «Восточное обозрение». Попытка изданий выходить в свет под другим именем была пресечена властью. «Верхнеудинский листок» был не только закрыт, три его сотрудника за литературную деятельность были приговорены к смертной казни. «Этот приговор повсюду произвел столь потрясающее впечатление, что даже дальневосточные властелины заменили его каторгой»[511].

На журнальную продукцию, очевидно, власть не обращала такого пристального внимания. Издатель красноярской «Сибири» объявлял в первых номерах своему читателю, что в свет выходит седьмой номер журнала «Фонарь». Для него у Ф. Ф. Филимонова пока находились и средства, и авторы, и…смелость.
Не менее грустная судьба у томских «Сибирских известий», разрешенных немного раньше М. Н. Кононову. С первого номера издание встретили в штыки товарищи по цеху. Впереди всех шагало, конечно, «Восточное обозрение», которое сразу предрекало крушение издания, потому что «сибирская-де публика привыкла к прогрессивной печати, на ней воспитывалась, и едва ли елейно-пошехонское направление найдет здесь много сторонников»[512]. Потом вообще газету объявили черносотенной. Фельетонист «Сибирских известий» сокрушался: «Теперь всякий издатель, собирающийся выпустить новую газету и не искусившийся на современной идейной эквилибристике, способен прийти в отчаяние перед фатальным вопросом о том, как ему потрафить «новой породе людей», не в меру расплодившейся в его любезном отечестве» (там же). Рожденное в 1905 г. издание не дотянуло даже до рождественских праздников…

Практически вслед за Ф. Ф. Филимоновым в ГУДП обратился частный поверенный при Красноярском окружном суде Александр Александрович Жалудский. Свое желание издавать ежедневную «Красноярскую газету»[513] он аргументировал очень кратко: «Будучи человеком деловым, трезвым, не увлекающимся никакими крайностями, верноподданным своего царя и искренним другом всего русского народа, я чувствую в себе достаточно сил для того, чтобы издавать такую газету» (л. 1). Испрашиваемая годовая цена для подписчика равнялась пяти рублям.

Автор проекта выдержал «надлежаще испытание в медицинском факультете Московского университета в степени аптекарского помощника. В Юрьевском университете выслушал полный курс (1890–1891) предметов, входящих в состав экзамена на звание провизора. В службу вступил помощником секретаря Красноярского окружного суда» (л. 3). Да и енисейский губернатор настаивал исключительно на положительной характеристике просителя: «Принадлежит к русскому подданству, под судом и следствием не был и ни к каким вредным сектам или ересям не принадлежит» (л. 13). Но, очевидно, наличие сразу двух ходатайств из Красноярска тормозило принятие решения в цензурном ведомстве.

А. А. Жалудский повторно обращается в ГУДП в мае 1905 г. Он начинает агитацию за свой проект: «издающаяся в Красноярске газета «Енисей», по всем данным, в непродолжительном времени прекратит свое существование.

В пользу этого предположения говорит то, что формат газеты уменьшился наполовину, что выходить она стала крайне неаккуратно, так как сотрудники ее почти все вышли из состава редакции, и наконец, то, что количество ее подписчиков и читателей понизилось до минимума…» (л. 17–17 об.). Именно это обстоятельство, по словам автора письма, «дает мне смелость просить…». Согласно докладному списку министру внутренних дел, проект «не встречает препятствий» (л. 19). Однако в г. Красноярск ушло сообщение совсем другого содержания: «…проситель, имеющий степень аптекарского помощника, по образовательному цензу своему не может считаться подготовленным к изданию и редактированию газеты по проектируемой им программе общественно-литературного характера» (л. 20). Но события октября сделали свое дело. Регистрационный характер позволил А. А. Жалудскому уже в 1906 г. выступить издателем «Енисейской мысли», которая прекратила свое существование лишь в 1915 г.

Третье заявление от сибиряков, из поданных в январе 1905 г., было написано губернским секретарем, служащим по ведомству Кабинета ЕИВ производителем работ землеустроительной партии в Алтайском округе Василием Константиновичем Штильке. Он хотел издавать в г. Барнауле ежедневную газету «Голос Алтая»[514]. Проект предполагал тиражирование в типографии Ивана Дмитриевича Реброва. Годовая подписная цена составляла пять рублей.

Учитывая, что предыдущие попытки затеять издание в г. Барнауле встречали сопротивление губернских властей, мотивировавших свое решение отсутствием возможности организовать в уездном городе надлежащий надзор над частной печатью, ходатай счел нужным упредить такую ситуацию: «Я позволю себе, если это может быть допустимо, указать на тех лиц, получивших высшее образование, которые могут исполнить обязанности местного цензора: учительский персонал Барнаульского реального училища в лице его инспектора г. Антонова и преподавателей истории Шмиловского и русского языка Моисеенко, а также местного податного инспектора г. Корнилова» (л. 2).

Родился автор проекта в 1850 г., окончил Томскую классическую гимназию, обучался в Медико-хирургической академии, но по прошению отчислен со второго курса. «На общих избирательных собраниях был избираем в гласные Барнаульской городской думы с 1894 по 1902 г.» (л. 7). В докладной записке министру внутренних дел В.К. Штильке, перечислив существующие в Сибири частные газеты, уверенно заявлял: «Такая бедность изданий, однако, не может служить показателем того, что край не нуждается в возникновении новых повременных изданий» (л. 8).

Более весомым аргументом оказалась информация, сообщенная из ДП в ГУДП (странное созвучие двух аббревиатур!), о В. К. Штильке: «Проживающий в 1880-х годах в пределах Томской губерни, замечался в сочувствии к скомпрометированным в политическом отношении лицам и в качестве товарища председателя общества попечения о начальном образовании в гор. Барнауле содействовал проникновению этих лиц в состав преподавательского состава. Затем с 1892 г. названный Штильке хотя и не оставлял некоторых компрометирующих знакомств, но ни в каких фактах не проявил политической неблагонадежности…в последние годы никаких неблагоприятных сведений о Штильке не поступало» (л. 12–12 об.). Однако из Кабинета ЕИВ письмом от 7 марта 1905 г. сообщалось, что руководство не признало «возможным дозволить издание под его (В. К Штильке. — Ю. М.) редакторством ежедневной газеты» (л. 13).

Иркутский генерал-губернатор обратился в ГУДП с прошениями коллежского асессора присяжного поверенного Валериана Александровича Харламова и иркутского мещанина Михаила Петрова Окунева о разрешении издавать им в г. Иркутске газету «Сибиряк»[515]. При этом сообщалось, что, согласно мнению иркутского губернатора, «ни у Харламова, ни у Окунева собственных средств на издание нет и что Окунев уже обращался один раз с ходатайством об издании «Иркутского листка объявлений»… что же касается до политической благонадежности, то неблагоприятных сведений о Харламове нет» (л. 1). С М. П. Окуневым дело обстояло посложнее. «Он принадлежит к лицам, политическая благонадежность которых требует особого внимания» (л. 1 об.). Отягчающим обстоятельством стало мнение губернатора, что в Иркутске уже издаются две ежедневные газеты: «Восточное обозрение» и «Иркутские губернские ведомости»…

Интересный период в истории надзора за печатью провинциальной Сибири завершился. Бесчисленное количество документов подтверждали вымышленную жизнь целого ведомства. Здесь рассматривали кандидатуры людей, о которых чаще всего изначально было известно, что к издательским проектам те не имеют и не будут иметь никакого отношения. Мотивировки отказов чаще всего вряд ли соотносились с действительностью. Пользу от массива документации почувствовали лишь исследователи истории печати, плодившие на этом материале диссертации в духе, который диктовало время. Все было как в художественном произведении: реальная жизнь была скучна и неинтересна ни современникам[516], занимающимся концессией, ни ее исследователям. Талантливая проза изредка появлялась лишь в ходатайствах да докладных списках, предназначенных министру внутренних дел.

Изданные 24 ноября 1905 г. Правила о печати гарантировали каждому жителю империи, достигшему 25-летнего возраста, возможность заниматься издательским делом. Исключение составляли лица, лишенные прав. Явочный характер регистрации изданий выпустил пар из толстых дел, оставив в архивах по одному-два листочка в качестве жалкого комментария жизни периодики. Исследовать печать Сибири начиная с 1905 г. по архивным источникам оказалось делом неперспективным. О жизни провинциальных газет можно было судить только по их содержанию. Но подшивки изданий того времени в окраинных территориях сохранили плохо. А там, где газеты вопреки всем веяниям времени все-таки остались живы, они практически недоступны исследователям из-за цены за их пользование[517]. История печати Сибири при традиционных подходах может так и остаться мифологией не первой свежести, но она устраивает всех: диссертантов, их руководителей, сотрудников ВАКа. А может, это и есть история, как ее представлял П. Николаев, строчками из которого и началось это расследование о цензуре Сибири?

Попробуем завершить мартиролог, если можно так назвать мой нарратив, на оптимистической ноте.
Присяжный поверенный Александр Борисович Виноград, обратившийся в ГУДП с ходатайством об издании в городе Иркутске газеты под названием «Сибирь»[518], основным контентом которой должна была стать иллюстрация, получил «добро» без всяких проволочек.

Ибо жизнь в рамках цензурного режима позволяла большинству его охранителей не думать о хлебе насущном.

Но, очевидно, разгром сибирской печати с помощью карательных операций П. К. Ранненкампфа и А. Н. Меллера-Закомельского сделал свое дело, и А. Б. Виноград так и не решился приступить к выпуску повременного издания.

26 октября 1906 г. первый номер «Сибири» все-таки явился к читателю, но на последней странице редактором-издателем значился М. Черниховский. Газета на протяжении своего несколько более чем десятилетнего существования меняла не один раз и редактора, и хозяина. Сотрудники издания, несмотря на свою принадлежность к партии эсеров[519], сумели рулить «Сибирью» до самой Февральской революции.

События 1905 г. были чем-то исключительным. По мнению П. М. Головачева, «сибирская печать не переживала ничего подобного даже в самые тяжелые моменты доконституционного времени»[520]. Причину этого историк видел исключительно в беспомощности государственной машины перед тайной крамолой в виде листовок, воззваний, тайных типографий. Обрушиться на легальные издания было легче и проще…
Заканчивая хронологию повременной печати, приходится сожалеть, что за гранью возможности одного человека остается желание отследить всю периодику[521] сибирской провинции за период с 1905 г. до Октябрьской революции.

Тюмень — Биарриц — Тюмень
август 2012 — май 2013



Часть власти, делегированная в другие руки…

Административная цензура как особый вид надзора за печатью
Оказалось, что я гораздо более нецензурный
писатель, чем мои товарищи Чудновский и
милый Феликс, даже кн. Кропоткин[522]. Как теперь
помню, одна моя статья (кажется, о мирских сборах)
вышла в печать состоящей из начала, ряда
точек и конца — что-то столь комическое и возмутительное,
что даже в провинциальной прессе
казалось странным…

Автобиография П. Ф. Николаева[523]


Сила инерции, имеющаяся у традиций[524], достаточно велика. Это как в первом законе Ньютона, утверждающего, что «всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние». Т. е. без пинка никак. В гуманитарных науках вечно падающее яблоко артикулируется как миф. И оно, увы, никогда не может достичь земли, а значит — и быть съеденным…

Писатель-фантаст Андрей Шмалько, один из идеологов криптоистории, в докладе на фестивале «Звездный мост — 1999» пытался выстроить алгоритм работы летописцев, которые могут «добросовестно ошибаться… поверив неточному источнику», «умалчивать», защищая свои концепции, и «сознательно солгать» под воздействием каких-то обстоятельств. Завершил свое выступление А. В. Шмалько мнением об истории, написанной в советское время, которая, «замифологизированная до полного неправдоподобия, вызывала протест у любого мыслящего и честного человека. Усилиями нескольких поколений историков КПСС и прочей интеллектуальной «обслуги» была создана до омерзения лживая «альтернативка», которую нам предлагали считать подлинной историей России»[525].

После высказывания министра культуры В. Р. Мединского о том, что проектируемый учебник истории для школьников должен заканчиваться выборами 2000 г., т. е. приходом В. В. Путина к власти, редактор журнала «GQ Style» Николай Усков высказался гораздо жестче о наших летописцах: «У русских нет истории. Мы, как первобытный народ, до сих пор живем в пространстве мифа. Напластование романтических фантазий, злонамеренной лжи, фальсификаций, собственно, и составляет сегодня российскую историю. Десятилетиями она писалась в основном с одной целью: представить торжество самостийного тоталитаризма единственным смыслом всего тысячелетнего развития страны»[526].
Немногочисленные читатели моих журналистских расследований задают один и тот же вопрос: «Ты зачем все это пишешь?» Оказывается, голый нарратив их не устраивает. Всем необходим вывод[527], без которого ни один школьный учитель не видит сочинения ученика. Хотя сегодняшние исследователи и утверждают, что всякое творчество рассчитано на сотворчество с читателем. Ибо у каждого из нас свой опыт восприятия истории. Информация, которую содержат многочисленные архивные документы, может помочь читателю с корреляцией собственных убеждений.

Составив две главы фактов из жизни печати Сибири в книгу, я могу сделать лишь одно заключение: у исследователя еще достаточно необъятное поле деятельности…

Например, в своей работе о надзоре за прессой в провинции я пока так и не смог назвать год, в котором появился в Уставе о цензуре и печати пункт о подписной цене в семь рублей, проводивший градацию читателей газет и журналов: для этих — можно, а этим — вредно…[528] Не все мне понятно и с собственностью на повременные издания: когда она подпадала под действие закона, а когда — под левый сапог министра внутренних дел. И, судя по имеющимся исследованиям русских историков, практика применения цензурного законодательства в провинции — не просто целина, а непаханная (прошу прощения за тавтологию!).

В изучении провинциальной цензуры печати конца XIX — начала XX века наметились кое-какие подвижки[529]. Научные изыскания советского периода ограничивались, как правило, констатацией репрессивных мер по отношению к изданиям, особенно в тех местностях, где не было штатных цензоров. И здесь, конечно, возникал «двойной надзор — Главного управления по делам печати и местной цензуры, назначаемой из губернских чиновников»[530], перечислялись карательные меры, применяемые к периодическим изданиям: «конфискация отдельных номеров, судебные преследования издателей, замена «неблагонадежных» редакторов, приостановка изданий на четыре и даже восемь месяцев — строжайшая из предупредительных мер — завершаются в конечном счете грубой инсценировкой «добровольного прекращения» иркутской газеты «Сибирь» и запрещением «Сибирской газеты»»[531]. Да и воспоминания о цензоре, републикуемые в последние годы, все еще грешат красными крестами, «которые он ставил в рукописях не по существу, а просто для того, чтобы показать строгость цензора и выявить свое «недреманное око», где ему чудилась крамола, колебание основ и разрушение существующего строя»[532]. И, конечно, все это вместе взятое дополнялось какой-нибудь анекдотической историей, в которой «лев не мог называться царем зверей, а носил обычный титул короля зверей»[533].

Провинциальная периодика, издававшаяся в губернских центрах, по мнению советских историков, работала «в трудных условиях двойного цензурного гнета»[534], который рассматривался исключительно как «средство борьбы «самодержавия» с «революционным движением»»[535]. Хотя такая безапелляционная точка зрения, к сожалению, встречающаяся до сих пор в некоторых работах, не всегда подтверждается документами ушедшей эпохи.

С. Гольдфарб приводит пример с газетой «Сибирь», когда приступивший к своим обязанностям редактор-издатель В. И. Вагин в знак протеста против излишних придирок цензора вынужден был обратиться к генерал-губернатору Восточной Сибири М. С. Корсакову с вопросом: «…кто мог дать цензору право выходить из указанных ему законом границ и подвергать газету стеснениям не на основании законов, а на основании соображений, посторонних закону?»[536]. Протестное поведение редактора, скорее всего, возымело свое действие. В. И. Вагин в письме от 23 января 1876 г. сообщал А. С. Гацискому: «…цензурные условия если не сделались ощутимее лучше, то по крайней мере не несносные, и так как цензура придирается по мелочам и особенно не любит сатирического тона… но я и не опасаюсь за существование газеты, по крайней мере, со стороны местной власти. Я гораздо сильнее опасаюсь Главного управления по делам печати, которое до сих пор не сделало еще газете ни одного замечания»[537].

Первым из сибирских историков попытался реабилитировать институт провинциальных цензоров С. И. Гольдфарб, очевидно, удачно избежавший деформации кафедрой истории КПСС[538]. Он сумел показать сложность отношений, складывавшихся между издателями и цензурой. Первые все-таки не всегда уважительно относились к представителям местной администрации. Как уже говорилось выше, нередко материала представлялось гораздо больше, нежели необходимо было для текущего номера: редакции таким образом страховались от радикальных действий чиновника, имевшего право вмешиваться в издательский процесс. Предполагаемые в текущий номер рукописи часто давали цензору невычитанными, стилистически не выправленными, а полосы были не сформированы[539]. По этой причине отдельные статьи подвергались редакционной обработке, что приводило к конфликтам при получении свидетельства на выпуск номера в свет.

К тому же, если учесть, что лишь в начале XX в. в Сибири появился освобожденный цензор, и только в Томске, назначенные губернатором для цензурования местных печатных изданий чиновники выполняли эти обязанности сверх своих служебных. Что могло, естественно, вызывать их негативную реакцию. Именно разнообразие в неотлаженной технологической цепочке производства провинциальной периодики порождало курьезы, которые до сих пор почему-то «в наибольшей степени вызывают интерес исследователей»[540].

Рассказанная история становления цензурных установлений Сибири позволила автору этих строк сделать вывод, что на протяжении двух глав он не всегда корректно обращался с понятием «административная цензура». Не желая вносить исправления в написанное, попробую разобраться в существовавшем явлении в Российской империи…

Согласно Указу Правительствующего сената «О перемене и дополнении действующих ныне постановлений» (6 апреля 1865 г.) от предварительной цензуры повсеместно освобождались все правительственные издания, печатная продукция университетов и ученых обществ, а также чертежи, планы и карты. В этот перечень попали и книги на древних языках, а также переводные тексты с них.

В комментариях к цензурному законодательству значилось, что хотя некоторые издания и освобождены от предварительной цензуры, «но это следует разуметь… что издания их освобождены лишь от цензуры общей, но подчинены цензуре собственной»[541]. И исполнять ее должны были вне цензурного ведомства «правительственно-административные» лица. Именно такой надзор и назывался административной цензурой.

До сих пор непонятно противопоставление в научной литературе разной степени свободы столичной и провинциальной печати, первая из которых могла издаваться и без предварительной цензуры. На самом деле бонус изданию за его «благонамеренное направление» в виде предоставления возможности внести денежный залог от 2,5 до 5 тыс. руб. за якобы свободу был со стороны МВД не более чем PR-ходом верховной власти, красивым фантиком, который на поверку оказывался конфеткой-пустышкой. Вся печать России подлежала надзору. Менялся лишь порядок действий в технологической цепочке. Газеты, которые издавались якобы без предварительного надзора над словом, следовало сдавать в цензуру одновременно с началом печати основного тиража, журналы и книги — не позднее чем за два дня до рассылки подписчикам или отгрузки в торговую сеть. За установленное законом время цензоры должны были просмотреть издание и либо разрешить его распространение, либо запретить, задержать тираж и приступить к судебному преследованию виновных.

Недостаточность законодательных формулировок была столь очевидной, что ее трудно не заметить: временные правила не уточняли порядок надзора над частной провинциальной печатью в тех местах, где не было учреждений общей цензуры. Устав 1828 г. хотя бы оговаривал цензурование периодических изданий в Остзейских, Литовских, Новороссийских губерниях и Грузии (§ 22) да признавал возможность назначать отдельных цензоров, «если будет нужно, и в других местах» (§ 26). Однако последнее обстоятельство оказалось невыполнимым из-за отсутствия денег на эти цели в казне, что стало главным сдерживающим фактором расширения репертуара нестоличных газет и журналов. Мысль возникает сама собой, что издавать в 60-70-х гг. XIX в. разрешали в провинции чаще своим людям, как это было с Б. А. Милютиным, например… И лишь после законодательного решения 1881 г. о том, что вице-губернаторам вменяют исполнение обязанностей цензора местной прессы, начал расширяться репертуар повременных изданий в Сибири.

Представители административной цензуры, как писал Н. В. Варадинов, обязаны были в своей работе «руководствоваться не только общими цензурными правилами, и следовательно, для нее обязательны все постановления цензурного устава и его продолжений, а затем особенными цензурными постановлениями, изданными исключительно для того или другого ведомства и учреждения»[542]. Т. е. административная цензура ничем не отличается от общей, кроме сферы своей деятельности. Первая была ограничена лишь рамками последней.

Н. В. Варадинов, перечисляя объекты, принадлежащие к ведению административной цензуры, не упоминает о том, что под ее наблюдением находится и периодика, издателями которой являются частные лица. Очевидно, в момент выхода комментариев к Закону о цензуре и печати в ГУДП еще имели пусть слабую, но надежду, что деньги на отдельных цензоров в отдаленных от центра губерниях министр финансов все-таки отыщет. И механизм реализации цензурного законодательства будет функционировать в правовых рамках.

В пользу такой версии говорит финансирование цензурования местных газет до 1881 г. включительно. Труд чиновников, выполнявших в дополнение к своим обязанностям функции цензора, оплачивался в сибирской провинции по-разному. Даже незначительный объем неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей», со ссылкой, что «кредит, отпускаемый по смете министерства на вознаграждения чиновников, цензурующих повременные издания, где нет общих цензурных учреждений, крайне ограничен…», все-таки позволил Главному управлению по делам печати, как уже говорилось выше, даже в 1881 г. «ассигновать»[543] советнику Тобольского губернского правления Петухову сто рублей в год.

После смены собственника газеты «Сибирь» генерал-губернатор Восточной Сибири П. А. Фредерикс в октябре 1878 г. обратился к министру внутренних дел А. Е. Тимашеву: «Поручать цензурование газеты безвозмездно я считал возможным, но с дозволения издавать ее до трех раз в неделю, и по более обширной программе возлагать этот безвозмездный труд на чиновника, исполняющего кроме того прямые свои обязанности, я считаю несправедливым и полагаю необходимым назначить за исполнение обязанностей цензора вознаграждение в размере хотя бы 600 руб. в год»[544]. Однако на 1879 г. была ассигнована лишь третья часть запрашиваемой суммы.

Чиновник А. Ф. Усольцев, выполнявший функции административного цензора «Сибири», попытался отказаться трудиться за столь незначительную доплату. «Шантаж» не удался. Сменившему его на этом посту Д. Д. Ларионову было назначено 600 р. в год, тогда как «Усольцев получал только 200. Понятно, что Усольцев бесится»[545], — писал в дневнике В. И. Вагин 16 дек. 1880 г. Сумма, назначаемая чиновнику в виде доплаты, уже достигала уровня жалованья, например, казанского отдельного цензора.

С добавлением к обязанностям вице-губернаторов надзорных функций над всей местной печатью, по сути, начался законодательный процесс разрушения понятия собственности на право издания. Инвестировал в частное издание один человек, а контент газеты или журнала определял вовсе не рубль, вложенный в дело, даже не канва законодательных решений, а администратор, знавший специфику пресловутых местных условий. Именно с этого времени над провинциальной частной печатью начало довлеть то, что с первых страниц книги автор называл административной цензурой, общаться с которой на равных было сложно, а посредством законодательных силлогизмов иногда просто невозможно. Особенно в условиях процветания дискреционного права, которое в небольших провинциальных городишках формулировалось на доступном для улицы языке: «Я начальник — ты дурак!».

Советская историческая наука, очевидно, имела полное право говорить о тройном гнете над периодикой, выходившей в негубернских городах. Надзор за ними кроме назначенного местного чиновника или полицеймейстера осуществлял отныне еще и «зоркий глаз» вице-губернатора, за спиной которого из столицы бдительно старался выполнять свои функции чиновник ГУДП. Именно на примере таких городишек, в которых «кто раньше встал да палку взял, тот и капрал»[546], хорошо видны отношения представителей власти и местной прессы. В пользу выбора автора данного текста говорит и обнаруженное в сибирских архивах толкование губернской властью такого явления, как административная цензура.

К началу 1900-х годов в Сибири лишь два негубернских города — Тюмень и Троицкосавск — имели частные газеты.

Более четверти века прошло после кончины первой в Западной Сибири частной газеты, издававшейся в Тюмени К. Н. Высоцким, пока не появился в городе переехавший из столицы губернии Тобольска А. А. Крылов. Хотя редактором-издателем мог быть и местный житель. Находившийся в ссылке вначале в Ирбите, а затем в Тюмени Ф. Ф. Филимонов давно уехал в Красноярск; корреспондировавший в сибирские и уральские газеты Л. С. Опрокиднев с некоторых пор проживал в Омске и сотрудничал в «Степном крае»; Г. Б. Баитов, будущий редактор «Сибирской жизни», предпочел насовсем перебраться в Томск. Наверное, было что-то в этом городе такое, что мешало всяческой просветительской деятельности. Не зря П. М. Головачев, преподававший в Александровском реальном училище около года историю и сбежавший затем в столицу, называл Тюмень «гнездом народного невежества»[547], убедительно, с помощью цифр и фактов, отстаивая свою точку зрения.

Вот как характеризовал город, в котором хотели создать ярмарку, альтернативную Ирбитской, один из корреспондентов: «Должна именоваться не Тюменью, а Теменью за страсть к обделыванию своих делишек ночью, в темноте… [обилием] деятелей, на мавзолее которых благодарный народ трепещущей дланью высечет надпись: «Язвило бы тебя, пятнало бы и якорило бы — андели[548] тебе в рот, от!», т. е. чисто сибирский душевный вопль»[549].

Выборы городским головою Андрея Текутьева было лучшей характеристикой уездного городишки. Издание соседей омичей откликнулось на событие публикацией за подписью некоего Славинского под рубрикой «К тюменской жизни». В ней сообщалось: «Человек он, правда, богатый и тароватый, бегом на мукомольную мельницу бегает версты за три от города.

Помилуйте, да разве может Т. быть городским головой, да еще в Тюмени, ведь он сколько раз был под судом, да и дела-то были ой какие грязные… по фальшивым-то деньгам судился и из-за этого дела до манифеста 1896 года не смел в общество носа показать; никогда до сего времени не был ни избирателем, ни гласным.

Действительно, под судом был по делу о приобретении им 9 фальшивых кредитных билетов 25 р. и двух 5 р. достоинства, которые он сбывал за настоящие в Ялуторовском округе, и по приговору бывшего Тобольского губернского суда оставлен в подозрении. За продажу же негодной к употреблению крупы отбыл по приговору суда месячное тюремное заключение… отправился к купцу Т., постоянному якобы приемщику от него и ранее краденых вещей (см. № 32 Тобольских губ. вед.), сбытом и переводом фальшивых денег занимался и купец Т., наживший таким путем крупное состояние… Т., наживший себе состояние благодаря фальшивым кредитным билетам работы Б., которые получал от него через К. Т. раз попался в Ирбитской ярмарке с фальшивыми кредитными билетами и был арестован… жен[е]… при посредстве подкупов… удалось спасти мужа…

Тюменцы искали большой денежный мешок, из которого нужные для города средства лились как из рога изобилия, или польстились тому, что будущий голова отказался от жалованья?»[550].

В прошении на имя прокурора Омского окружного суда Текутьев настаивал на своей невиновности: «Даже если бы была хоть часть правды, и в этом случае не дает права закон порицать и позорить человека ни в коем случае… заседатель Колмогоров сделал из черного белое… подана была тобольскому губернатору просьба, по которой произведено было дознание, и г. Колмогоров был отдан под суд… [муку] продавал приказчик, ответственный за лавку»[551].

Редактор газеты «Степной край» Александр Гаврилович Демин, запасной рядовой и потомственный почетный гражданин, на суде отказался назвать имя корреспондента, скрывавшегося за псевдонимом Славинский. Он был настолько уверен в правоте собранной в одной публикации и еще раз обнародованной информации об А. Текутьеве, что суд отправил дело на доследование[552]. Но оборвем на этом сюжетный тупик из прошлого Тюмени.

Первый номер ежедневной «Сибирской торговой газеты» появился 9 июля 1897 г. Редактором-издателем ее был отставной канцелярский служащий двадцати семи лет Александр Крылов. «Обучался в Тобольской духовной семинарии, но полного курса не окончил, вышел из 3 класса ее»[553]. Правда, за спиной у него был опыт сотрудничества с «Неофициальной частью Тобольских губернских ведомостей», «Екатеринбургской неделей», столичным «Вестником финансов, промышленности и торговли». А уволили со службы канцелярского служащего за сбор без разрешения губернского начальства сведений о движении переселенческих партий для статьи в «Восточном обозрении»[554]: для этих целей А. Крылов пытался выкрасть из полицейского участка документ.

Представители губернской власти волновались: хватит ли опыта у А. Крылова для осуществления издательского проекта? Был сделан официальный запрос в «Вестник финансов, промышленности и торговли». Ответ был обнадеживающий: «Состоит корреспондентом органов Министерства финансов более двух лет, причем сообщает сведения о ходе торговли на главнейших рынках Тобольской губернии: кроме того, ему обыкновенно поручается сообщать подробные сведения о ходе дела на Тюменской, Ирбитской и других ярмарках. Корреспонденции г. Крылова, который, несомненно, хорошо знаком с местной торговлею, вполне удовлетворяют требованиям редакции, что вместе с его аккуратностью может дать основание предполагать, что он справится и с газетным делом»[555].

Цензурование в Тобольске создавало большие трудности издателю и могло стать препятствием к своевременному выпуску газеты. Губернатор, получив согласие директора Тюменского Александровского реального училища И. Я. Словцова быть цензором «Сибирской торговой газеты», обратился в ГУДП с предложением. В нем также указывалось, что во время отсутствия И. Я. Словцова обязанности цензора автоматически возлагаются на инспектора того же училища г. А. Я. Силецкого. Главное управление дало отмашку, уведомив, что цензоры делают свою работу «без всякого, однако, на это вознаграждения их, как это уже допущено относительно цензирования газеты «Тюменские известия»»[556].
Но, как говорят многие представители современной науки, кто платит, тот и музыку заказывает… Так что тезис сегодняшнего дня: дело Текутьева живет и побеждает.

Более того, изданию полагались как минимум два цензора: отчеты с заседаний городской думы должен был просматривать губернатор лично. А. А. Крылов снова обращается к начальнику губернии: «Ввиду крайнего неудобства посылки отчетов с заседаний городской думы на цензуру Вашего превосходительства, что связано с большой потерей времени, так что отчеты могут потерять интерес минуты…не найдется ли возможным цензуру думских заседаний поручить местному цензору?»[557]. Губернатор сам решить такую проблему не имел права. ГУДП позволило возложить «просмотр этих отчетов на одного из представителей административной власти в г. Тюмени по вашему усмотрению»[558]. Таковым, по мнению губернатора, мог являться тюменский окружной исправник Никифор Петрович Киселев.

Уже в ноябре 1897 г. у редактора возникли первые трения с цензором, о чем не зафиксировано в документах Тобольского губернского правления. Но предположить об их существовании можно по письмам, которые начал посылать губернатору А. Крылов с просьбой «процензурировать»[559] ту или иную статью. Однако позиция губернатора была довольно жесткой. Редактора обязывают подчиниться ст. 82 Устава о цензуре и печати: предлагаемый к печати материал подлежит рассмотрению местным цензором на общем основании. При этом из канцелярии губернатора указали «обратить внимание Ваше, милостивый государь, на необходимость представления на будущее время, на основании 48 ст. Уст. о ценз., набело переписанных рукописей или корректурных листков»[560].

Интересно в данной ситуации отношение губернского начальства к цензору, ведущему на общественных началах работу в уездном городишке, каким и была Тюмень того времени. Сохранился черновой отпуск документа, подготовленного от имени губернатора директору Александровского реального училища И. Я. Словцову. Несмотря на объем письма, текст его приводится полностью, т. к. подобного рода документы пока не удавалось обнаружить:

«Конфиденциально.
Милостивый государь Иван Яковлевич!
По силе 420 ст., т. II, ч. 1-й Св. Законов цензурование всех издающихся в губерниях, где нет цензурных комитетов или отдельных цензоров, повременных изданий предоставлено губернаторам через избираемых ими для того лиц. Лица эти, облеченные таким образом как представители губернаторской власти особым доверием, являясь органами административной (а не общей) цензуры, кроме того, что обязаны руководствоваться в своей деятельности общими цензурными постановлениями во всем их объеме, должны с особым вниманием, рачительностью и, главное, осторожностью относиться к исполнению своих как цензора обязанностей, не упуская из виду, что ответственность за содержание статей в подцензурных изданиях, в некоторых предусмотренных законом статьях, падает всецело на цензора, другими словами — что лицо, которому цензурование местного повременного издания вверено губернатором, может навлечь в некоторых случаях на сего последнего доверителя формальную, фактическую ответственность за содержание пропущенной в издание статьи, не говоря уже о том, что нравственная ответственность и так уже лежит на губернаторе, как передавшем часть своей власти в другие руки.

На основании приведенных выше соображений обращаю Ваше внимание на появление в № 69/98 г. и № 109/97 г. цензируемой Вами «Сибирской торговой газеты» в отделе «Хроника» вопреки циркулярному распоряжению г. министра внутренних дел от 9 июля 1896 года заметки о предстоящих передвижениях по службе управляющего Тоб. каз. палаты С. П. Матвеева, полицейского надзирателя 4-го участка г. Тюмени Д. А. Кульмаметьева и заведующего ветеринарной частью г. Тюмени Терновского и назначении учителя Куликовского секретарем полицейского управления.

Список всех распоряжений, объявленных редакциями газет на основании ст. 140 Уст. о ценз. и печати[561] и сохраняющих обязательную силу, препровожден Вам 15 марта 1897 года № 65: имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство, в подтверждение упомянутого отношения моего от 15 марта 1897 года, неуклонно наблюдать изложенные в списке распоряжения г. министра при цензировании Вами «Сибирской торговой газеты», каковой список покорнейше прошу объявить ныне же с распиской в том редактору-издателю означенной газеты в предупреждение подобного крайне нежелательного нарушения приведенного министерского распоряжения.

Не могу умолчать, что появление на страницах местного подцензурного (административно) издания таких сообщений, в которых вопреки ст. 96 Уст. о цен. и печати[562] заключаются насмешки над целыми должностями государственной службы, должно считаться большим со стороны цензора упущением и ни в коем случае допускаемо (по крайне мере, впредь) быть не может, а между тем 1) заметка в хронике № 75 «Сиб. торг. газ.» за нынешний — (одной — о поздравителях полицейских (каких именно?), одолевших наряду с какими-то темными личностями обывателей подписными листами[563], и 2) другой в форме ответа редакции некоему г. — ву в Тюмени)[564], а в № 76 той же газеты за нынешний год и 3) другие подобные заметки и сообщения имеют указанный выше характер нарушения ст. 96 Уст. о ценз. и печати. Тем более что в данном случае нельзя рассматривать указанные заметки каждую в отдельности и нельзя не усмотреть в целом ряде их нарочитого систематического нападения на представителей полицейской власти, заключающего в себе не беспристрастное указание на тот или другой недостаток в исполнении полицейскими чинами их обязанностей, умолчание о коих в газете, конечно, нежелательно, а крайне неуместное глумление над должностными лицами, от которого последние должны быть ограждены.

В заключение имею честь также покорнейше просить Ваше превосходительство следить с особой внимательностью за отделом «судебной хроники», имея в виду 79 ст. Уст. о ценз. и печати[565] и разрешенную программу газеты, где говорится о выдающихся делах, имеющих притом отношение к торгово-промышленной жизни Сибири.

Покорнейше прошу при отобрании подписки от г. Крылова в объявлении ему списка распоряжений г. министра внутренних дел напомнить ему о данном им мне лично обещании исправить… Рекомендовать г. Крылову большую осторожность при редактировании газеты, тем более необходимо, что мною лично было обращено уже его внимание на допущенные им и формальное (98 ст. Уст. ценз.) нарушение и несправедливость по существу в отношении к бывшему чиновнику по крестьянским делам г. Абрютину в корреспонденции из г. Ялуторовска, помещенной в № 61-м «Сиб. торг. газеты» за 1897 год, где причиной оставления г. Абрютиным службы в Тоб. губернии (в действительности же перехода его на службу в Уфимскую губ. на высшую должность) выставлено чуть ли не казнокрадство.
Являясь нравственно ответственным за эту неосмотрительность г. Крылова и считая себя обязанным оградить подчиненных мне людей от подобных несправедливых и вполне незаслуженных обвинений, я был вправе требовать от г. Крылова помещения в ближайшем же номере издаваемой им газеты опровержения возведенной на г. Абрютина в корреспонденции № 61 «Сиб. торг. газеты» за 1897 год инсинуации.
Ожидал, что г. Крылов после признания, что корреспонденция об Абрютине, исходившая от малоизвестного редакции лица, была тем не менее напечатана без соответствующей содержанию ее проверки, поспешит исправить свою ошибку помещением от имени редакции опровержения. Не находя, однако, на столбцах газеты до настоящего времени ожидаемого опровержения, я покорнейше прошу Ваше превосходительство напомнить г. Крылову о данном им мне обещании и позволю себе выразить надежду, что редакция требуемого мной опровержения будет тщательно процензирована Вами, дабы ненадлежащим тоном или выражением опровержение это, имеющее притом же появиться так поздно, не усугубило только нанесенной г. Абрютину незаслуженно тяжелой обиды.

Пользуюсь случаем засвидетельствовать Вашему превосходительству искренние уважение и преданность, с коими имею честь быть Вашего превосходительства
Покорнейший слуга»[566].

Сравнивая черновой отпуск с документом, понимаешь, что у губернского начальства претензия к цензору И. Я. Словцову возникла из-за упоминания на страницах «Сибирской торговой газеты» чиновника Абрютина, репутация которого могла быть подмочена намеком на казнокрадство. А остальные случаи «нецензурных текстов» приведены для скрытия истинной причины замечаний.

Об этом красноречиво свидетельствует ответ цензора И. Я. Словцова, в котором тот уверенно возражает: «В списке распоряжений Министерства внутренних дел, объявленном на основании 140 ст. Устава о цензуре и печати, параграф 21-й[567] мной был понимаем в том смысле, что им воспрещается печатать только слухи о передвижениях по службе чиновников»[568]. Сообщение о назначении на должность — свершившийся факт. «Что касается до нижних чинов полиции, то они действительно во время пасхальных и рождественских праздников ходят иногда по обывателям с поздравлениями, а потому, считая обычай этот освященным давностью и вполне безобидным, я не придал большого значения заметке, помещенной в хронике».

С Абрютиным и вовсе вышел конфуз: «Крылов написал довольно удовлетворительное опровержение в № 88, но отпечатал в газете так бледно и неразборчиво, что не всякий решится читать»[569]. И здесь цензор перед представителем губернской власти явно пытался играть простачка, не будучи таковым.
И. Я. Словцова считался правнуком[570] П. А. Словцова[571]. Образование Иван Яковлевич получил на физико-математическом факультете Казанского университета, преподавал в Сибирской военной гимназии (г. Омск). Будучи членом Западно-Сибирского отделения Русского географического общества, опубликовал в его «Записках» ряд статей по археологии, ботанике и зоологии. Обработка данных переписи стала предметом его книги «Материалы по истории и статистике Омска».

Г. Н. Потанин писал: «В ядринцевское время не было в Омске головы, которая была бы набита ученостью так, как голова Словцова. Он следил за наукой, и о всякой ученой новости омичи лучше всего могли справиться у этого человека. Газеты напечатали, что Пржевальский на границе Монголии заболел раной от какого-то подкожного червя. И вот у Словцова на другой или третий день уже на письменном столе лежит стопочка медицинских книг с описанием этой болезни. Он объехал всех омских докторов и собрал всю литературу, какая была в Омске, и теперь он вам может прочесть целую лекцию об этом черве»[572].

В 1879 г. И. Я. Словцов назначен директором Тюменского Александровского реального училища. Уже в новом качестве участвовал в работе «Восточного обозрения»[573], «Сиб. листка». Сатирические «Письма претендента на должность городского головы», опубликованные в «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.», против авторства которых И. Я. Словцов не возражал, будут всегда выглядеть современно.
Претендент на должность головы рассказывает избирателям о своем бытии: «Торгую хлебом в лабазах, а промышляю насчет гуманных тенденций, т. е. газету издаю. Ныне это в порядке вещей: издательство газет в руках мукомолов, кабатчиков, жидов, прасолов и т. п. представителей гласности; поэтому каждая газета, за недостатком содержательности, удовлетворяет подписчиков премиями в виде романов, картин, олеографий, носовых платков и выкроек. Я же, когда же буду городским головой, преложу каждому своему подписчику в виде премии к газете полуштоф…»[574]. Таков был взгляд будущего цензора на сущность провинциальной прессы, вынужденной выживать, забывая порой о своих истинных задачах.

В истории журналистики Сибири не остался незамеченным скандал, к которому мог быть причастен И. Я. Словцов. Заглянем в этот сюжетный тупик, чтобы рельефнее увидеть лицо будущего административного цензора.

…В «Сиб. вестн. ПЛОЖ» была опубликована статья «Голос из Тюмени» за подписью Негласный. Автор ее рассказал о стремлении отдельных горожан попасть в число избирателей. Для достижения имущественного ценза надо было повысить стоимость личной недвижимости путем ее переоценки. «В числе просителей о возвышении ценза был и нынешний городской голова, который чуть ли не с уверенностью предполагает быть избранным и на будущее четырехлетие заправилой города. Шансы на такой благоприятный исход основаны на поддержке партии крупного торгового предприятия и главного воротилы эксплуатации городской недвижимостью и хозяйства»[575]. Намеку на политическую интригу сопутствовали доказательства того, что действующий состав городского общественного управления нерационально подходит к финансовым вопросам, принимая отдельные решения в угоду некоторым гласным.

Как критику в свой адрес воспринял статью инженер А. Колмогоров и немедленно выступил на страницах местной казенной прессы с опровержением всяческих домыслов в отношении его деятельности как гласного. Он заявил: «Автор фельетона скрыл свое имя под псевдонимом. Вступать в дальнейшие объяснения нелепости возводимых на меня огульных обвинений затрудняюсь из опасения иметь дело, может быть, с профессиональным шантажистом. Чтобы выяснить, с какою целью приписаны мне поступки, которых я не совершал и в большинстве даже совершить не мог, — я обращаюсь в суд»[576]. Городской голова А. Мальцев практически сразу «вычислил», что автором «Голоса из Тюмени», скорее всего, мог быть только астраханский мещанин П. С. Зайдман. Лишь ему одному из десяти обратившихся городская управа не произвела переоценку имущества. И он единственный, кто хотел сделать это с целью ее увеличения для получения избирательных прав. Повод для переоценки у него был. В 1893 г. П. С. Зайдман получил разрешение на возведение дома на месте синагоги, купленной вместе с землей по случаю банкротства ее застройщика Леонтия Борисовича Хотимского (1-й участок, по соседству с домами крестьянина Шаньгина и мещанина Бровцына). Религиозное сооружение было сломано новым его владельцем, но свой проект хозяин не завершил. И это смущало городскую думу, поскольку «дом недостроенный должен был окончательно отстроиться к весне настоящего года, но он стоит в том же виде и сейчас не приносит никакого дохода»[577].

После публикации в октябрьском номере «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» опровержений А. Мальцева и А. Колмогорова месяц спустя эти же тексты появились в «Сиб. вестн. ПЛОЖ» (5 и 11 нояб.). А буквально через неделю Г. Прейсман назвал фамилию корреспондента, скрывавшегося за псевдонимом Негласный. Им, конечно же, оказался тюменский присяжный поверенный П. С. Зайдман.

Разглашение редактором тайны псевдонима взорвало немногочисленную сибирскую прессу. Понять это было сложно, т. к. и раньше происходили аналогичные случаи[578], но протест вызвало именно решение редактора «Сиб. вестн. ПЛОЖ» Г. Прейсмана, который посчитал нужным объяснить мотивы своего поступка читателю: «Кто из нас, пишущей братии, сознательно и в своих личных видах злоупотребит печатным словом, того не укрывать надо, а открывать: это единственное разумное и радикальное средство к очищению наших же рядов от негодных элементов»[579]. Была ли реакция местных изданий только хвостом инерции всеобщей нелюбви к «Сиб. вестн. ПЛОЖ» за его противостояние «сибирским патриотам»[580]? Или современники стали свидетелями затеянной игры[581], с помощью которой пытались прикрыть истинного автора от суда за диффамацию? Такие случаи сибирской прессе того времени были известны.

Дело в том, что П. С. Зайдман действительно сотрудничал с «Сиб. вестн. ПЛОЖ», но под псевдонимом Пуд Стратилатович Задира (сравните первые буквы истинного имени и псевдонима). Более того, в 1893 г. несколько его публикаций в томском издании имели заглавие: «Письма из Тюмени». В одном из них как раз и шла речь о публикации-двойнике: «Читали в № 39 «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» в фельетоне письмо из Тюмени от 10 сентября Негласного (псевдоним?). Этот Негласный заявляет претензии на звание мэра Тюмени ввиду предстоящих выборов и рекомендует себя обладателем всех личных необходимых городскому голове качеств.

Вы, конечно, поняли, что г. Негласный шутит, выдавая за достоинство головы качества как раз обратные, и тем издевается над кандидатом… Вам нужен такой человек, который дозволил бы отчуждать городские недвижимые имущества в потомственное и долгосрочное владение таким пароходчикам, как Игнатов и ему подобные? Наконец, вам нужен человек, который надел бы на вас намордник, а сам натянул на свои руки ежовые рукавицы и держал вас же в руках так, как ловко держит в руках уважаемый наш бывший председатель своих заимодавцев?

Они обвешивали и продавцов, и покупателей, занимались сбытом цинка вместо серебра, продавали опилки медные за золото, сбывали фальшивые кредитки и проделывали массу иных коммерций, благодаря чему многие из нас, тюменцев, унаследовали крупные капиталы и недвижимость…»[582].

Тематика «Писем из Тюмени» в «Сиб. вестн. ПЛОЖ» и «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» была родственной, герои были одни и те же, хотя в томском издании от юмора Задиры исходил стойкий запах солдатских портянок[583]. И никого в «Воротах Сибири» не трогало, что пишут о них где-то там, в сибирских Афинах. Остается предполагать, что и А. Мальцева, и А. Колмогорова вывела из равновесия подпись под «Голосом из Тюмени» — Негласный.

Судя по публикациям в «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.», таковым считался директор Александровского реального училища И. Я. Словцов[584]. Читатели того времени были не менее образованны краеведа Л. Г. Беспаловой, сумевшей разгадать шараду последнего абзаца «Писем из Тюмени претендента на должность городского головы». Но, наверное, дешифровальщики «осми букв» и того, и Новейшего времени не учли одну особенность: автор мог иронизировать не только над кандидатом, но и, наверное, над читателем. Предлагая фамилию летописца[585], он, скорее всего, закрывался образом покойного историка, писавшего современную эпопею и желавшего иметь имидж опального Нестора[586].
И. Я. Словцова в Тюмени не очень любили за его отвратительный, сутяжный характер. После нескольких лет его директорства в Александровском реальном училище последнее оказалось на грани закрытия из-за личности руководителя[587], о чем сообщала местная казенная печать. Именно во время газетной эпопеи вокруг имени Негласного и томского частного издания П. М. Головачев работал в этом самом училище. Сам ли он решился встать на защиту корреспондента, чью тайну открыл редактор «Сиб. вестн. ПЛОЖ», или по просьбе директора училища, нам пока неведомо. Но П. М. Головачев, несмотря на имеющуюся недвижимость в Тюмени, стремительно уехал в столицу практически сразу после завершения перепалки с Г. Прейсманом на страницах «Сиб. листка».

В письме в редакцию под заглавием «Наши литературные нравы»[588] П. М. Головачев совершил этакий кавалерийский набег на «Сиб. вестн. ПЛОЖ» и, не пытаясь разобраться в причинах происшедшего, мотивировал виновность Г. Прейсмана лишь тем, что у издания наследственность и репутация одинаково дурные. Ответ редактора томского издания был лаконичней, ключевыми словами было категоричное: «Об инциденте моем с г. Зайдманом не считаю возможным входить в какие-либо объяснения до тех пор, пока не выскажется по этому поводу суд. Вам же, милостивый государь, дам пока добрый совет не судить о вещах, о которых вы не имеете, очевидно, никакого представления»[589].

Наверное, эта жесткость заставила П. М. Головачева еще раз вернуться к теме, взволновавшей сибирскую печать, и не только ее. Преподаватель истории, географии и русского языка пытался разобраться, что заставило Г. Прейсмана так быстро открыть тайну? Только отсутствие самообладания, храбрости и такта — таков был вывод автора «Еще по поводу наших литературных нравов». Ибо судебная практика показывает, что в жизни повременных изданий нельзя застраховаться от таких случайностей. «Смешно думать, что порядочных людей нет; привлечь их — вот задача редактора». А чтобы г. Прейсман больше никогда не «находился в трагикомическом положении неискусного волшебника», необходимо избавляться от псевдонимов. В интересах истины корреспондент должен выступать «с открытым лицом, не прячась под маску псевдонимов и инициалов, обилие которых в газете делает ее самую весьма подозрительной»[590].

Имя П. С. Зайдмана практически неизвестно тюменцам, несмотря на наличие общегородского конкурса, популяризирующего историю города. А ведь он — составитель первого «Тюменского адресного календаря»[591], отпечатанного тиражом 500 экз. в типографии И. П. Романова (г. Екатеринбург) в 1893 г. Петр Сергеевич был не только тюменским купцом 2-й гильдии (к 1896), но и брался за дела в качестве присяжного поверенного и по логике вещей (которая иногда не совладает с реальностью, увы!) вряд ли мог себе позволить воспользоваться чужим псевдонимом. В сохранившемся деле об исполнении его духовного завещания утверждается, что долгов и кредитов покойный после себя не оставил. Зато список должников купца помещается на пяти страницах. А учитывая распоряжение об израсходовании средств[592], имеющихся у П. С. Зайдмана, язык не повернется сказать, что тюменский корреспондент «Сиб. вестн. ПЛОЖ» мог забыть, что он старый городничий Пуд Стратилатович Задира.
Если это так, то у него была какая-то веская причина дать отмашку Г. Прейсману обнародовать его имя, а не фамилию истинного автора публикации. Может, П. С. Зайдман уже знал, что у него чахотка и участь его предрешена? Что ему осталось совсем немного, и это время можно посвятить защите того, кому отведено судьбой больше? Да и на ниве просвещения, о которой Павел Сергеевич так заботился в своем духовном завещании, И. Я. Словцов мог еще что-то сделать. Может, поэтому все так дружно и включились в эту игру?[593] Пытаясь убедить и представителей местной власти, и судью на предстоящем разбирательстве, что автор публикации все-таки П. Зайдман?

Сотрудничая от случая к случаю с «Сиб. вестн. ПЛОЖ», будущий издатель «Сибирского листка» В. Ф. Костюрин всегда отстаивал свою позицию, которая противоречила мнению всей сибирской прессы об издании Г. Прейсмана. И даже после очередной приостановки томской газеты он напишет теперь уже в собственном, на одну шестую, издании: «В этой публикации есть известная доля желания помочь, чем можно, поскорее стать на ноги потерпевшему в этой житейской передряге…Каковы бы ни были, впрочем, недостатки «Сибирского вестника», его положительной стороной было боевое настроение. В наше время вольного и невольного смиренномудрия за такое качество многое может быть прощено…если у кого-то из представителей сибирской прессы не будет возможности или достаточно гражданского мужества — «наше время — не время героев», чтобы взять на себя риск борьбы с местным злом, то чтобы эту борьбу брали на себя другие при более легких условиях в другом месте, не считая себя ни вправе, ни обязанными топтать первых в грязь и издеваться над ними за отсутствие геройства. Будем верить в то, что каждый дает все то, что может дать»[594].

И не из-за затеянной ли этой игры В. Ф. Костюрин в письме к Г. Н. Потанину от 1 февраля 1895 г. сообщает о Г. Прейсмане: «Он раскрыл псевдоним корреспондента, налгавшего на других, из-за личных соображений»[595]? Делал ли «утечку информации» В. Ф. Костюрин сознательно, чтобы убедить общественность через популярный источник, что П. С. Зайдман и есть Негласный? Или так оно и было на самом деле? В. Костюрин обязан был знать правду, т. к. в это время активно сотрудничал с «ТобГВ»…

На этом исследование сюжетного тупика завершается. Выяснить правду об авторстве мы вряд ли когда-нибудь сможем. Но эта история говорит об имеющемся у И. Я. Словцова непростом опыте отношений провинциальной прессы с местной властью еще до того, как он дал свое согласие быть административным цензором.

Когда-то он посмеивался над издателями газет, но теперь, уже будучи осколком местной власти, в письме губернатору честно сообщает о форме опубликованного опровержения в «Сибирской торговой газете»: «бледно, неразборчиво». Однако при этом ловко обходит вопрос о его сущности, пытаясь защитить позицию редакции.

В якобы опровержении А. Крылов еще раз повторил обвинение газеты в адрес чиновника: «Принятая система приобретения и продажи хозяйственным способом повела к различного рода злоупотреблениям, вследствие которых г. Абрютин должен был оставить свою должность». Дальше в «опровержении» сообщено, что автору статьи предложили или отказаться от этой фразы, или подтвердить ее фактами. Но ни того, ни другого в назначенный час не последовало. «Редакция приносит свое искреннейшее сожаление в том, что она по своей доверчивости впала в ошибку и причинила без всякого намерения неприятность г. Абрютину. Собранные нами сведения о В. А. Абрютине рисуют его одним из деятельнейших и симпатичных чиновников по крестьянским делам в губернии: энергичная деятельность г. Абрютина обратила на себя внимание тобольского губернатора Н. М. Богдановича, который при переводе его в Уфу дал г. Абрютину более высшее назначение»[596]. И ни слова об ошибочности позиции редакции в публикации, появившейся в № 61 за 1897 г. Опровержения, которого так ожидал губернатор, не случилось.

Защищаясь от претензий, предъявляемых ему губернской властью, цензор начинает сообщать губернатору о неправомерных действиях редактора. И здесь можно наблюдать целый арсенал дискредитации А. А. Крылова: «относится к обязанностям немного легкомысленно: иногда печатает статьи, не пропущенные цензурой, а однажды даже номер, не бывший на цензуре, выпустил с отметкой «дозволено цензурой»»; «корректуру доставляет не накануне выпуска номера газеты, а часто утром в тот же день, и притом во время, когда начинаются служебные занятия, оттиски доставляет отдельными несшитыми лоскутами, на бумаге, пропускающей чернила до того, что невозможно писать, а самое главное, руководствуясь, вероятно, ст. 55 Уст. о цензуре[597], не представляет для сличения с выпускаемым номером корректурных листов и не берет выпускных билетов»; «я ему [указал] на серьезность последствий за такое нарушение цензурного устава, но он относится к этому, как дитя»; «я немного понадеялся на порядочность редактора»[598].

В политическом обзоре Тобольской губернии за 1901 г., направленном в адрес командира отдельного корпуса жандармов, размещавшегося в Москве, сообщалось: ««Сибирская торговая газета» определенного направления не имеет, ставит своей задачей пополнять лист газеты перепечаткой торгово-промышленных сведений из других газет, а главное — заполняется местными объявлениями, преследуя лишь свою материальную выгоду. В отделе «Хроника» помещаются также факты, которые зачастую не сходятся с действительностью. Солидности, присущей серьезному печатному органу, в этой газете нет, что находится в прямой зависимости от личности редактора Крылова, совсем не подготовленного к этому делу и не обладающего для этого в достаточной степени образованием. Газета эта в политическом отношении благонадежна»[599].

У вполне благонадежной газеты разгорался конфликт с цензором. Все чаще редактор обращается к губернскому начальству с просьбой разрешить напечатать тот или другой материал, не пропущенный И. Я. Словцовым якобы по причине несоответствия программе издания. О лояльности тобольского губернатора к местной прессе сохранились воспоминания В. Костюрина: «При Князеве[600] «Сиб. листок» не держался официальной своей программы и должен был соображаться с личными взглядами Протасьева[601]»[602]. Иногда губернатор становился на сторону редактора «Сибирской торговой газеты». Но чаще Л. М. Князев поддерживал позицию И. Я. Словцова резолюцией: «Не вижу оснований к отмене распоряжений цензора».

В № 181 за 1898 г. в отделе корреспонденций была помещена заметка о самоубийстве фельдфебеля 4-й роты Тобольского резервного полка. Причиной самоубийства, по мнению газеты, стало оскорбление покойного одним из офицеров. Последний обратился в редакцию «Сибирской торговой газеты» и потребовал опубликовать опровержение. Редактор готов был выполнить требование офицера, но при условии уплаты по таксе редакции за лишние строчки опровержения, т. к. последнее по объему было больше сообщения в газете. Подлило масла в огонь Главное управление по делам печати, потребовавшее от чиновника, цензурующего газету, объяснения, почему нарушено циркулярное распоряжение министра внутренних дел, запрещающее публикацию сведений о самоубийствах.

Началось служебное расследование. Тобольский губернатор затребовал от редактора «Сибирской торговой газеты» объяснения и корректурные листки номера. И. Я. Словцов в свое оправдание писал: «Возвратившись 17 августа после лечения в Пятигорске с расстроенным девятилетнею болезнью здоровьем, я так был сильно занят в должности директора Тюменского реального училища хлопотливыми обязанностями по организации в начале года учебных занятий, что цензировать газету приходилось каждый день только ночами. На второй день после вступления в должность, 19 августа, в час ночи просматривал я корректурные листы № 181 «Сибирской торговой газеты» к 20 августа и решительно не могу в настоящее время припомнить, пропускал я или нет к печати эту маленькую в четыре строки корреспонденцию об убийстве фельдфебеля и не припомню даже, была ли она в корректурных листах. В справке с подлинными корректурными процензированными листами редакция «Сибирской торговой газеты» мне отказала за выездом из Тюмени редактора Крылова»[603].

Настоятельные требования представить корректуру не давали результата. В ответ А. Крылов лишь утверждал, что найти их пока не удается. «Ничем не опороченной тридцатипятилетней службы» И. Я. Словцову было жаль. Зная, что факт публикации, нарушающий распоряжение министра внутренних дел, стоит у последнего на контроле, цензор делает признание губернатору, что «нести цензурный труд я не имею ни времени, ни навыка, и в особенности трудно это при редакторе, который ежедневно может подвести под ответственность. Вслед за раскаянием во всех своих грехах мне остается просить заступничества Вашего превосходительства перед министром внутренних дел о снисхождении к моей оплошности. Вместе с этим я прошу уволить меня от обязанностей цензора»[604].

Владелец типографии А. Крылов вышел из этой истории совсем сухим. Цензору И. Я. Словцову он ответил, что «корректура «С. Т. Г.» сохраняется три месяца[605]» и по закону после этого срока у него исчезает обязанность выполнять чье-либо требование об ее представлении, а губернатор получил сообщение от редактора-издателя, что «воинское начальство не правительство и непосредственная передача в местные органы печати опровержений предоставлена только исключительно начальникам губерний»[606].

Все-таки какой-то фактор существовал в отношениях между административным цензором и издателем, позволявший последнему с уверенностью в своей правоте нахально (другое слово здесь вряд ли уместно) нарушать закон. И, увы, это была повсеместная практика неуважительного отношения к работе чиновника, выполнявшего функции надзора за местной печатью.

Иркутский военный генерал-губернатор А. Д. Горемыкин в письме от 13 февраля 1900 г. жаловался министру внутренних дел Д. С. Сипягину на издателя газеты «Енисей», напечатавшей в № 13 и 14 фельетон «Победили». В нем речь шла об авторе, который написал статью о непорядках в местных учебных заведениях и понес ее в Енисейские губернские ведомости, где фактически редактором состоит вице-губернатор. «Что прикажет, то и печатают, а собственно редактор газеты — одно только название и никакой самостоятельности; вице-губернатор дает тон газете; действия его произвольны, основаны лишь на подкладке собственного усмотрения. Говорят, ему трудно угодить, в какой час придешь… иной раз и неказистую статью пропустит, а другой — и хорошую забракует…». Концепция соредакторства провинциального цензора в деталях выглядела весьма обыденно: «Бывали случаи, когда сами авторы являлись к нему на поклон, отстаивали свои произведения, и они без вивисекций печатались». Автор продолжает рассказ, в финале которого его статью возвращают обратно, но цензор не разрешает ее публикацию. Герой фельетона восклицает: «Трусы подлые… испугались тенденциозности, которой нет». Все было более чем правдиво, но к тексту без какой-либо связи с ним сделана приписка: «Ничего не бойся, даже грязи, тогда только попадешь в князи»[607].

И ничего в этом не было бы особенного, если бы надзор над изданием не осуществлял вице-губернатор князь В. П. Урусов. В последнем предложении фельетона местная власть видела оскорбление чиновника. Так и было на самом деле…

Отношения административного цензора и редакции местной газеты напоминали не действия партнеров, пытающихся соблюсти законность, а игру, в которой стороны старались перехитрить друг друга[608]. Иногда они сообща подыгрывали курсу на гласность[609], не обращая внимания, что правила игры установлены государством. Можно говорить об их недостатках. Даже в печати, особенно если это позволено теми же договоренностями между гражданином и государством, в котором тот проживает. Но соблюдения этих правил требует закон.

История с публикацией опровержения, которое должно было появиться в «Сибирской торговой газете» по требованию офицера, скорее свидетельствует о капитализации прессы в провинции: всякий стартовый капитал формируется разными путями, нередко и нечестными.

Так, в секретном рапорте тюменского окружного исправника на имя тобольского губернатора от 7 сентября 1898 г. говорилось об использовании издания для достижения коммерческих целей А. А. Крыловым: «Приезжий фокусник Сафронов печатал объявления у него, но из-за платы вышло недоразумение и печатание объявлений передано в другую типографию. Несмотря на то, что Крылов рекламировал Сафронова, как только объявления были переданы другой типографии, — появилась статья против Сафронова»[610]. Увы, таких примеров, которые затрагивают моральный облик журналиста и издателя А. А. Крылова, сохранилось немало.

В июне 1898 г. в камере мирового судьи первого участка г. Тюмени рассматривались семь дел по обвинению редактора-издателя А. А. Крылова в клевете. Выступая на одном из них в свою защиту, он заявил, что «издаваемая им газета подцензурная, что снимает с нее всякую ответственность за помещаемые статьи»[611].

В докладном списке Главного управления по делам печати министру внутренних дел говорилось: «…издатель Крылов не способен к серьезной газетной работе и наполняет тощие номера «С. Т. Г.» перепечатками из других повременных изданий без указания, однако, на источник. Всякую ложь часто совершенно незнакомых ему корреспондентов он печатает без проверки, а за возражения требует крупную плату, пользуясь незнакомством публики с законом о печати…Печатающие свои объявления в открытой им типографии рекламируются в его газете, точно так же как та же газета является орудием сведения личных счетов, и притом в крайней резкой форме, с людьми, возбудившими против себя личное неудовольствие Крыловым…»[612]. И неудивительно, что телеграммой г. министра внутренних дел от 2 мая 1899 года выпуск в свет «Сибирской торговой газеты» был приостановлен на восемь месяцев: первая остановка на пути следования издания, которое благополучно просуществовало до самой Октябрьской революции.

Именно во время затишья разразился еще один скандал. Поводом послужила брошюра «Сибирское дело о клевете в печати», тиражированная в типографии А. А. Крылова и «замаскированная» под «отдельные оттиски[613] из № «Сибирской торг. газеты» за 1899 г.». Объем ее превышал 60 страниц. К тому же у издания были разночтения с газетным текстом, что само по себе требовало разрешения учреждения общей цензуры… Более того, ГУДП узнало о таком издании[614] не от И. Я. Словцова, что он должен был сделать согласно выполняемым своим обязанностям по надзору за печатью, а от журналиста П. А. Рогозинского, требовавшего защиты своей чести и достоинства[615].

Пример выполнения обязанностей цензора И.Я. Словцовым в уздном городишке подтверждает неоднозначность позиции чиновника, выполняющего надзор над местной прессой. Извечная ситуация между молотом и наковальней заставляет образованного человека все время выбирать: власть закона или необходимость четвертой власти, без которой всегда немыслима гласность, служебное положение или потеря отношений с социумом? Новый цензор, приступивший к чтению «Сибирского листка», в приватной записке сообщал издателю В. Ф. Костюрину: «Не гневайтесь на меня, если буду черкать»[616]. Он считал, что служебные дела не должны мешать личным симпатиям…

Распробовав на вкус провинциальной цензуры, Н. М. Ядринцев решил вернуться вместе с «Восточным обозрением» в Санкт-Петербург. В феврале 1892 г. иркутский генерал-губернатор высказался против ходатайства Николая Михайловича: «Ходатайствуя о перемещении издания, редакция имеет в виду не только произвести раздражающее впечатление на местное население, но в то же время избегнуть изведанной ею неутомимо-настойчивой местной цензуры, которой только и доступны все оттенки и иносказания статей местной прессы, по преимуществу направляемых против отдельных лиц и учреждений… Никакие опровержения и поправки не изглаживают произведенного впечатления. Оно должно и может быть предотвращаемо только местною цензурою»[617]…


Abstract

Formation of censorship, as an institute, in provincial Russia (in th end of the 19th ― beginning of the 20th century) happened in a slightly different way, than in central provinces of the Empire. The censorship legislation did not stipulate a mechanism to maintain control over publishing in those locations that did not even have a censor. Because of this problem many territories did not have an opportunity to start periodical publishing.

When «gubernskiye vedomosti» (official provincial newspapers) appeared, the local government began to practice control over governmental publishing via officials (professors) of educational institutions. Nevertheless, even payment for this job did not help to extend a repertoire of provincial publishing: local government did not like uncontrolled widening in the sphere of «glasnost» (informational openness). And only since 1882, when vice- governors were bound to execute administrative censorship, which essentially led to the state policy of estrangement of ownership over publishing in editorial cooperation with a representative of official power, in Siberia the network of private periodicals started to grow. Absence of state financial well-being to execute legislative decisions led to confiscation from editors, but not in the form of taxes: recently some documentary evidence has been discovered, proving that administrative censors were paid by editors’ offices. If this occurred, inefficiency of state measures to resist harmful ideological movements as well as officials’ corruption also followed. Other negative consequences of financial relations between a censor and an editor, such as a limited character of information throughout all the spectrum of the written word, do not need to be mentioned here.

Essentially, an administrative censor was always a victim of his position as an official, and of an editor, who, on the one hand, paid for the control over publishing and, on the other hand, had to comply with legislation and care for readers.


Именной указатель

№ 106, кор. «Неоф. ч. Ирк. губ. вед.» — 24
А. Б., обозреватель журн. «Мир Божий» — 174
Абаза Г. В., вице-губернатор Акмолинской обл. (1901–1907) — 113
Абрютин В. А., чиновник по крест. делам — 254, 255, 256, 267
Аввакум, отец — 38
Авилов П. В., присяжный поверенный Казанской судебной палаты — 148, 149
Агафонов Н. Я. (1849–1908), ред. «Камско-Волжской газ.» — 64, 65
Адикаевский B. C., правитель дел ГУДП (с 1878) — 95, 185
Адрианов А. В. (1854–1920), краевед, ред. — изд. «Сиб. газ.» — 50, 51, 72, 85, 89, 97, 119, 135, 136, 143–145, 150, 233, 257
Азаров Ю. А. — 124
Айгустов Н. Н., авт. проекта «Сиб. летопись» (1892–1893) — 180–183, 185, 186, 211, 215
Александр I, император и самодержец Всероссийский (1801–1825) — 17, 30, 38, 39
Александр II, император Всероссийский, царь польский и великий князь финляндский (1855–1881) — 12, 17, 23, 34, 68
Александров А. С., владелец книжного магазина в г. Омске — 98, 100
Александрова Н. Н. — 28
Аллагулов М. С., судебный пристав Пензенского окружного суда — 140
Алтынсарин, сост. хрестоматии на киргизском языке с русским алфавитом — 134
Алфионов Я. И., директор Пермской гимназии (1884–1906) — 152
Андриевич В. К., генерал-майор, иркутский губернский воинский начальник (1885–1888), историк — 74
Андруцкий П. С., ред. «Кяхтинского листка» (1862) — 37
Анисьин А. Ф., томский губернатор (1885–1887) — 86
Анна Федоровна, великая княгиня, супруга цесаревича великого князя Константина Павловича — 265
Антонов, инспектор Барнаульского реального училища — 230
Анучин В. И. (1875–1943), этнограф — 205
Анучин Д. Г., генерал-губернатор Восточной Сибири (1879–1884) — 156, 157
Артамонов П. Г., авт. проекта «Амурская газета» (1887) — 155
Архангельский А. Г. (1889–1938), сатирик-пародист — 237
Арцимович В. А., тобольский (1854–1858) и калужский (с 1858) губернатор — 28-30
Арцыбашев М. П. (1878–1927), русский писатель — 6
Ахматов Н. С., цензор С.-Петерб. цензур. комитета (1850–1856) — 18–21 Б., см. Бельченко О. П.

Б., авт. «Воронеж. губ. вед., неоф. ч.» — 121 Б. М-н, см. Милютин Б. А.
Багашев И. В., ред. — изд. газ. «Байкал» (1897–1905) — 136, 142, 143, 145, 154–157, 171, 196
Багашевы, купцы — 157
Бадмаев П. А., издатель газ. «Жизнь на Восточной окраине» (1895–1897) — 190-192
Баитов Г. Б. (1861–1921), кор. сиб. газет — 247
Балахнин М. Т., авт. проекта «Иркутский летучий листок» (1902) — 216, 217
Басаргин Н. В. (1800–1861), декабрист, мемуарист — 68, 69
Бауэрберг Д. И., авт. проекта «Сиб. справочный дневник» (1903) — 220
Беклемищев Ф. А., чиновник ГУВС — 57
Беликов Д. Н., проф. Томского унта — 201
Белобородов В. К. (1936), краевед — 236, 247, 272
Белобородова А. А. — 11
Белоголовый А. А., заведующий иркутской конторой Амурской компании[618] (1859–1861), соизд. газ. «Амур» — 24, 33
Белунский М. И., ред. «Владивостокского листка объявлений» (1900) — 207
Бельченко О. П. — 248, 249
Беляев Н., адвокат (г. Омск)[619], участн. проекта «Сибирское слово» (1901) — 216
Беляев Н. Я., авт. проекта «Новая Сибирь» (г. Томск, 1897)[620] — 198-200
Беспалова Л. Г. (1922), краевед, литературовед — 262
Бестужев-Марлинский А. А. (1797–1837), русский писатель, декабрист — 66
Бехер Э., немецкий публицист — 99
Бисмарк, рейхсканцлер Германской империи — 106
Блоков А., страховой агент, ред. газ. «Сибирь», утвержденный министром внутренних дел — 118, 119
Блохин В. Ф. — 44, 240, 243
Блохина, владелец книжного магазина в г. Екатеринбурге — 98
Богданович Н. М. (1856–1903), тобольский, а затем уфимский губернатор (1896–1903) — 267
Бой-Кот, авт. «Степного края» — 114
Болконский И. П., сотр. «Курской газеты» — 12
Бомзе М. И., присяжный поверенный — 215
Бондаренко В. Г., критик — 3
Бонч-Бруевич Д. А., владелец типографии — 101
Бровцын [С. С. — ?], домовладелец — 259
Брусенцов П. М., авт. проекта «Красноярский листок» (1880) — 132, 133
Брут Иван, см. Волховский Ф.В.
Булюбаш А. П., томский губернатор (1888–1889) — 168
Буржинский П. В., проф. Томского ун-та — 201
Буташевич-Петрашевский М. В. (1821–1866), утопический социалист — 33
Бутин М. Д., владелец типографии — 142, 143, 157

В. Г., кор. «Сиб. вопросов» — 36, 54
Вагин В. И. (1823–1900), ред. газ. «Сибирь» (1875–1878) — 16, 35, 57, 72, 73, 85, 107, 111, 163, 242, 246
Валуев П. А. (1815–1890), министр внутренних дел (1861–1868) — 31, 35, 38, 42, 54, 59, 71, 83, 115
Ванновский В. А. (1867–1934), ссыльный, сотр. «Степного края» — 115
Варадинов Н. В. (1817–1886), член совета ГУДП — 31, 32, 36, 40, 62, 82, 118, 123, 214, 215, 225, 244, 245
Васенькин Н. В. — 136, 144, 145, 150, 257
Васильев, административный цензор (г. Томск) — 112
Вахрушев А. В. — 150
Вениамин, архиепископ — 260
Вершинин М. В., авт. проекта «Барнаульский листок» (1899) — 207
Biн, см. Полянский П. М.
Виноград А. Б., несостоявшийся изд. газ. «Сибирь» (1905) — 232, 233
Вишняк М. В., ред. журн. «Современные записки» — 123, 124
Владимиров[621], мещанин — 61
Владимиров Н. М.[622] — 184
Водовозов В. В. (1863–1933), русский публицист — 17, 39
Вологодский П. В. (1863–1925), адвокат, авт. проекта «Сиб. речь» (1900–1902), премьер-министр Временного Сибирского правительства, затем председатель Совета министров Всероссийского правительства при Верховном правителе А. В. Колчаке — 211-215
Волокитин, кор. «Голоса» — 249
Волховская С., жена Ф. В. Волховского — 71
Волховский Ф. В. (1846–1914), ссыльный, сотр. «Сиб. газ.» — 71, 96, 98, 99, 234, 259
Вольская В. И., авт. проекта «Алтай» (1899) — 207, 208
Воннегут К., американский писатель — 211
Вонсович И. И., авт. проекта «Томский листок объявлений» (1902–1903) — 217
В. С. Е., см. Ефремов B. C.
Всеволодская О., см. Фредерикс О. В.
Второв А. Ф., владелец магазина (Томск) — 200
— ву, псевдоним — 253
Высоцкий К. Н. (1836–1886), ред. — изд. первой в Западной Сибири частной газеты (1879) — 51, 52, 65, 131, 171, 247
Вяземский П. А., товарищ министра народного просвещения (1856–1858) — 18
Вяземский П. П., начальник ГУДП (1881–1883) — 141

Галкин Н. М., авт. проекта «Сиб. слово» (1898, 1901) — 203, 216
Гапоненков А. А. — 13
Гарин-Михайловский Н. Г. (1852–1906), писатель, сотрудник журн. «Мир Божий» — 83
Гасфорт Г. Х. (1794–1874), генерал-губернатор Западной Сибири (1851–1861) — 30
Гациский А. С. (1838–1893), статистик, архивист — 51, 65, 111, 155, 160, 242
Г-в Н., авт. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 192
Г. и К., автор(ы) брошюры — 161
Гейне из Ирбита, см. Филимонов Ф. Ф.
Гиероглифов А. С., изд. — 67
Гимельштейн А. В. — 23, 61, 71, 163
Гоголь Н. В. (1809–1852), русский писатель — 12, 164
Головачев П. М. (1862–1913), историк, сотр. сиб. газет, ред. «Сиб. вопросов» (1906–1908) — 83, 205, 228, 233, 247, 263
Головнин А. В. (1821–1886), министр народного просвещения (1861–1866) — 39
Голодников К. М. (1824–1906), ред. газ. «Степной листок», сотр. сиб. газет (1893–1894) — 179, 186
Голубев И. К., авт. статьи в журн. «Книговедение» (1895) — 172
Гольдфарб С. И. — 13, 125, 144, 227, 242, 243
Гончаров И. А. (1812–1891), писатель, член совета ГУДП (1865–1867) — 46
Горемыкин А. Д. (1832–1904), иркутский генерал-губернатор (1889–1900) — 51, 94, 107, 206, 270
Горький М. (1868–1934), русский писатель — 205
Готвальд И. Ф., казанский отдельный цензор — 63-65
Гоштофт, владелец типографии — 133
Градовский Г. К. (1842–1915), юрист, публицист — 151
Грибоедов А. С. (1795–1829), русский писатель — 68
Григорьев С. И. — 70, 242
Громова Л. П. — 241
Грумм-Гржимайло А. Г. — 37, 119, 121, 135, 136, 150, 157, 173, 193
Гурьев Н. А., участник проекта «Сибирские известия» — 224
Гутман В. Ф., покупатель права собственности на издание «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 214, 215
Гутцейт В., авт. «Неоф. ч. Курских губ. вед.» — 26

Давыдов Д. Н., председатель Енисейского губерн. правления (1891–1895) — 108
Давыдовский Н. И. (1839–1909), несостоявшийся изд. газ. «Тюменские известия» (1896) — 194, 195
Даль В. И. (1801–1872) — 32, 247
Дамешек И. Л. — 23, 63, 163
Дамешек Л. М. — 23, 63, 71, 163
Даниленко А. В. — 23, 63, 163
Дедушка Фаддей (Фадей), см. Филимонов Ф. Ф.
Демин А. Г. (около 1834 — после 1902), ред. газ. «Степной край» — 120, 249
Депп, председатель Томского окружного суда — 212
Деспот-Зенович А. И. (1828–1895), кяхтинский градоначальник (1859–1862), тобольский губернатор (1862–1867) — 31, 32, 36
Джаншиев Г. А. (1851–1900), юрист, публицист, историк — 34
Дмитриев-Мамонов А. И. (1847–1915), историк, председатель Томского (1877–1881), Тобольского (1881–1885) губерн. правления, акмолинский вице-губернатор (1885–1898), авт. проекта «Сибирское обозрение» — 131, 132, 137, 221, 222
Добровольский Е. П., сотр. «Степного края» — 120
Доброхотов М. И., учитель истории, инспектор народных училищ Тобольской губ. — 29
Долгоруков В. А. (1845–1912), сотр. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 182
Достоевский Ф. М. (1821–1881), русский писатель — 105
Дроздов С. — 228
Дудоладов А. Е., авт. проекта «Сиб. железнодорожный листок» (1896–1897) — 197, 198
Дулов А. В. — 24
Дурново И. Н. (1834–1903), министр внутренних дел (1889–1895)  — 93, 185
Дьячков Н. А., авт. проекта «Иркутский листок» (1903) — 219

Евгеньева А. П. — 12
Евгешин А., сотр. «Степного края» — 99
Евтропов К., участник проекта «Сиб. известия» (1897) — 201, 202
Елагин А. А., цензор С.-Петерб. цензур. комитета (1892–1906) — 194
Еленев Ф. П. (1827–1902), публицист, член совета ГУДП (1868–1896) — 56, 57, 116-119
Емельянов Н. Н., участник проекта «Новая Сибирь» (1897) — 199, 200
Ермолинский Л. Л. (1927–2003), историк печати Сибири — 241, 242
Ершов П. П. (1815–1869), русский писатель, директор гимназии и дирекции народных училищ Тобольской губ. — 28, 29
Есин В. И. — 233
Ефимов А. И., отв. ред. «Сиб. газ.» — 144
Ефремов B. C., авт. «Сиб. вопросов» — 118

Жалудский А. А., авт. проекта «Красноярская газ.» (1905) — 229, 230
Жигарева А. Я., владелица книжного магазина — 63
Жилякова Н. В. — 51, 98, 123, 126, 127, 134, 137, 145, 171, 176, 180, 182, 188, 211, 236
Жирков Г. В. — 13, 44, 238, 239
Житель, авт. «Степного края» — 11
Жуковский В. А. (1783–1852), русский поэт — 68
Жуковский Е. М. (1814–1883), председательствующий в совете ГУВС — 36

Завалишин Д. И. (1804–1892), декабрист, публицист — 33, 56
Загоскин М. В. (1830–1904), писатель, и. о. ред. газ. «Сибирь», ее издатель — 24, 33–35, 70, 71, 73–75, 119, 159-163
Задира Пуд Стратилатович, см. Зайдман П. С.
Зайдман П. С., купец, авт. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 259, 261, 262, 264-266
Зайцев А. М., проф. Томского унта — 201
Залесский И. Ф., авт. проекта «Пермско-Тюменский листок» и др. (1883, 1885) — 146, 147, 149
Зандрок Н. Ф., участник проекта «Алтайский листок» (1899) — 207
Зейдель, административный цензор (Красноярск) — 164
Знаменский М. С. (1833–1892), художник, авт. сиб. газет — 65, 235

Иванович И., авт. «Степного края» — 100
Иванчин-Писарев А. И. (1849–1916), публицист, ред. «Сиб. вопросов» (1909–1913) — 83, 150
Иванюшина И. Ю. — 12, 13
Игнатов И. И. (около 1830–1914), распорядитель и один из директоров «Товарищества Западно-Сибирского пароходства и торговли» — 261

Казанцев Г. Г., авт. проекта «Екатеринбургский листок» (1885–1886) — 148, 149, 151
Казнаков Г. Н. (1824–1885), генерал-губернатор Западной Сибири (1875–1881) — 135–137, 145
Калинин Г. А., авт. проекта «Сибиряк» (1869) — 46, 47, 50, 51, 126-128
Картамышев В. П. (1852–1894), ред. — изд. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 91, 93, 119, 177, 262
Картамышева М. Ф., изд. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 200, 214, 225, 226
Карташова Т. П. — 236
Катанаев Г. Е. (1848–1921), краевед, сотр. сиб. газет — 73
Катков М. Н. (1818–1887), ред. «Московских ведомостей» — 67, 90
Кауфман А. А., российский экономист и статистик — 110
Кащенко Н. Ф., проф. Томского унта — 201
Кириллов И., ученик Иркутской гимназии — 16
Киселев А. Г. — 23
Киселев Н. П., тюменский окружной исправник — 251
Клеменц Д. А. (1848–1914), ссыльный, этнограф, кор. сиб. газет — 71, 83, 106, 150, 158, 164, 259
Клер М. О. (1879–1966), заведующий музеем Уральского общества любителей естествознания — 257
Клиндер П. А., основатель и ред. — изд. газ. «Сибирь» (1873–1874) — 45, 51, 63, 72, 150
Князев Л. М. (1851 — после 1917), тобольский губернатор (1896–1901) — 268
Ковалевский В., переводчик — 41
Ковалевский Е. П. (1809–1868), министр народного просвещения (1858–1861) — 23
Козьмин Б. П. (1883–1958), рус. совет. историк, литературовед — 234
Козьмин Н. Н. (1872–1938), сиб. историк, этнограф — 70
Колесников А. — 235
Колмогоров А. Ф. (1859–1933), гласный Тюменской городской думы — 259, 262
Колмогоров Г. В., заседатель, сиб. литератор — 248
Колосов, ссыльный (Томск) — 130
Колосова Г. И. — 167
Колпаковский Г. А. (1819–1896), первый степной генерал-губернатор (с 1882) — 157
Колчак А. В. (1874–1920), государственный деятель (1918–1920) — 211
Кольцов А. В. (1909–1842), русский поэт — 12
Кон Ф. Я. (1864–1941), ссыльный, сотр. сиб. газет — 122
Конашев М. Б. — 12, 19, 110, 241
Коновалов П. Н. (1850–1939), врач, член Красноярского подотдела РГО — 159
Коновалова Е. Н — 132
Коновченко С. В. — 23
Кононов М. Н., владелец типографии, авт. проекта «Сиб. известия» (1897, 1904), ред. — изд. газ. «Сиб. известия» (1905) — 201, 204, 212, 223, 224, 228
Копылов В. Е., краевед (1932) — 262
Кордовский А. А., авт. проекта «Амурская газ.»[623] (1895) — 190
Корнилов, податный инспектор (г. Барнаул) — 230
Корнильевы, тобольские фабриканты — 132
Короленко В. Г. (1853–1921), русский писатель — 155
Корсаков М. С. (1826–1871), генерал-губернатор Восточной Сибири (1861–1870) — 24, 30, 31, 33, 53–55, 62, 63, 242
Корф А. Н. (1831–1893), барон, приамурский генерал-губернатор (1884–1893) — 164
Корф М. А. (1800–1893), барон, член Бутурлинского комитета — 17
Корш Е. В. (1851–1913), ссыльный, сотр. сиб. изданий — 147, 159
Косова Ю., дочь В. К. Кюхельбекера — 68
Косолапов В., ред. — изд. «Иркутского листка объявлений» (1902?) ― 219
Коссович С. И., цензор С.-Петерб. цензур. комитета (1881–1876) — 101
Костров Н. А. (1823–1881), князь, сотр. Томских губ. вед. — 50, 135, 136
Костюрин В. Ф. (1853–1919), ссыльный, сотр. сиб. изданий, изд. «Сиб. листка» — 84, 165, 265–268, 274
Костюрина М. Н. (1862–1943), сотр. сиб. изданий, ред. газ. «Сиб. листок» — 85, 118
Косых Е. Н. — 58, 167, 172, 176
Кошаров П. М., ред. — изд. «Художественно-этнографических рисунков Сибири» — 167
Красовский И. И. (1829–1885), томский губернатор (1883–1885) — 159
Кропоткин А. А. (1841–1886), сотр. «Сиб. газ.» — 36, 234
Кропоткин П. А. (1842–1921), географ, революционный деятель — 36, 234
Крутовский В. М. (1856–1938), врач, публицист, общественный деятель Сибири — 69, 158–160, 163, 168-169
Крылов А. А. (1870 — после 1918), ред. — изд. «Сиб. торг. газ.» — 201, 247, 249–251, 254, 255, 266–270, 272, 273
Крюгер Р. К., проф. Томского ун-та — 201
Кубалов Б. Г. (1879–1966), историк, декабристовед — 33
Кудрявцев Е. Ф. (1857–1916), ред. — изд. «Справочного листка Енисейской губ.» — 132, 146, 153, 154, 158–160, 166, 167, 169, 171, 180, 188
Куйтунов, см. Паршин П. И.
Кузнецов Е. В. (1848–1911), ред. «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» — 100, 179, 195
Кузнецов И. П. (1851–1916), сиб. золотопромышленник, этнограф — 153, 154, 182
Кукель Б. К. (1823–1869), начальник штаба войск Восточной Сибири — 24
Куклина Е. А. — 172
Куликовский, учитель — 252
Кульмаметьев Д. А., полицейский надзиратель — 252, 255
Кульчицкий Н. В., авт. проекта «Иркутский справочный листок» (1894) — 189
Курочкин Вл. С. (1829–1885), отв. ред. сатирического журн. «Искра» (1864–1867) — 40
Куфаев М. Н. (1888–1948), книговед — 62
Кучум, последний фактический хан Сибирского ханства — 81
Кюхельбекер В. К. (1797–1846), русский поэт — 68, 69

Л. К., авт. «Сиб. вопросов» — 126
Лаврский К. В. (1844–1917), соред. «Камско-Волжской газ.» — 65
Лажечников И. И. (1792–1869), русский писатель, цензор С.-Петерб. цензур. комитета (1856–1858) — 22
Ламин В. В. — 94
Ларионов Д. Д., секретарь губерн. статист. комитета, цензор газ. «Сибирь» — 107, 246
Лви, авт. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 196
Левин Н. П., участник проекта журн. «Сиб. обозрение» (1898) — 206
Лемке М. К. (1872–1923), историк, управляющий книжным складом у М. М. Стасюлевича — 17, 122
Ленин В. И. (1870–1924), государственный деятель — 205
Лермонтов М. Ю. (1814–1841), русский поэт — 12
Летенков Э. В. — 44, 239
Ливанов Д. В. — 235
Лисовский Н. М. (1854–1920), российский библиограф, книговед — 44
Лонгинов М. Н. (1823–1875), начальник ГУДП (1871–1874) — 151
Лорис-Меликов М. Т. (1825–1888), министр внутренних дел (1880–1881) — 53
Лохер К. Я., владелец книжного магазина в г. Томске, который был продан П. И. Макушину и В. В. Михайлову — 61
Луговской Л. Е. (1860–1898), сотр. «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» — 179, 260
Лысогорский В. А., тобольский губернатор (1878–1886) — 81
Лыткин Н. А., хранитель Тобольского губерн. музея — 179
Любимов Л. С. (1938), историк печати Сибири — 57, 58

Маджи Е. Н., учитель Тобольской гимназии — 104
Макушин Л. М. (1949–2011), историк печати — 163
Макушин П. И. (1844–1926), основатель первой частной газеты в г. Томске — 50, 51, 61, 98, 103, 130, 131, 134, 136, 137, 144, 168, 171, 177, 201, 206, 223, 236
Мальцев, протоиерей — 66
Мальцев А. А., тюменский городской голова — 259, 262
Маляревский Г. Я. (1867–1932), директор народных училищ Тобольской губ. — 104
Мамеев С. Н. (1859–1939), библиотекарь Тобольского губерн. музея — 132, 179, 264
Мандрика Ю. Л. — 14, 24, 27, 28, 32, 34, 41, 58, 69, 72, 85, 119, 122, 127, 132, 160, 163, 166, 172, 173, 185, 232, 234–238, 247, 263, 266, 272
Маркин А. — 242
Матвеев И. А., ветеринарный врач, авт. проекта «Красноярский листок» (1888) — 159, 162, 167, 169
Матвеев С. П., управл. Тоб. каз. палаты — 252, 255
Матханова Н. П. — 23, 58, 235, 236
Мачтет Г. А. (1852–1901), русский писатель — 71
Мединский В. Р. — 236
Меллер-Закомельский А. Н., барон, командир VII армейского корпуса (1904–1906) — 233
Мельшин Л., см. Якубович П. Ф.
Менделеев Д. И. (1834–1907), химик — 264
Меньшиков А. Д. (1673–1729), сподвижник и фаворит Петра I — 105
Мерцалов В. И. (1838–1916), томский губернатор (1880–1883) — 37, 136, 137
Мещерский В. П. (1845–1914), князь, ред. — изд. газ. «Гражданин» — 186
Милордов Н. П., председатель Тобольского губерн. правления (1855–1858) — 29, 30
Милютин Б. А. (1830–1886), соред. газ. «Амур», ред. — изд. газ. «Сиб. вестн.» — 34, 35, 42, 43, 53, 55–59, 61, 119, 150, 191, 240, 245
Милютин В. А. (1826–1855), юрист, проф. Петерб. ун-та — 34
Милютин Д. А. (1816–1912), военный министр — 34, 55
Милютин Н. А. (1818–1872), статистик — 34
Миних Б. К. (1683–1767), российский генерал-фельдмаршал — 105
Митропольский Л., авт. «Неоф. ч. Енисейск. губ вед.» — 25
Митрохин А. В., авт. проекта «Окраина» (1884) — 147
Михайлов А. А., авт. проекта «Тарский край» (1898) — 204, 205
Михайлов В. В., предприниматель, сподвижник П. И. Макушина — 98, 168, 236
Михайлов К. П. (1858–1903), ред. — изд. газ. «Сибирь» (Петербург, 1897–1898) — 118, 193, 194
Многогрешный Демьян Иванович, гетман малороссийский — 104-105
Моисеенко, преподаватель Барнаульского реального училища — 230
Мордвинов И. В., авт. проекта «Листок объявлений» (1886) — 155
Моторина Н. М. — 256
Мохначева М. П. — 109
Мошаров А., ученик Александровского реального училища — 263
Мсерианц З. М. (1836–1899), инспектор типографий в Москве — 110
Муравьев-Амурский Н. Н. (1809–1881), генерал-губернатор Восточной Сибири (1847–1861) — 23, 32, 33, 38, 133
Муромов И. Г. (около 1844 ― после 1914), сотр. «Сиб. газ.» — 136
Мускаблит (Мускатблит) Ф. Г. (1878–1947), публицист — 66, 70, 72

Налабардин Н., авт. «Неоф. ч. Енисейск. губ. вед.» — 25
Наумов Н. И. (1838–1901), русский писатель — 70
Невидимка, см. Прейсман Г.
Негласный, см. Словцов И. Я.
Неклюдов М. С., чиновник ГУВС — 57
Неклюдов Н., владелец типографии — 67
Нестеров А. П. (1838–1901), изд. газ. «Сибирь» (1878–1883) — 118, 157, 160-163
Нестор, см. Павлов А. А.
Нещукин, см. Картамышев В. П.
Никитенко А. В. (1804–1877), мемуарист, критик — 19
Никитин Т. И., участник проекта «Сибиряк» (1898) — 204
Николаев А. Р. (?-07.09.1899), чиновник особых поручений, административный цензор — 96, 98
Николаев П. Ф. (1844–1910), ссыльный, переводчик, сотр. газ. «Сибирь» — 9, 125, 151, 182, 232, 234
Николай I, император Всероссийский (1825–1855) ― 26
Николай II, император Всероссийский, царь польский и великий князь финляндский, последний император Российской империи (1894–1917) — 265
Ницкевич Н. О., вице-губернатор Забайкальской обл. (1894–1898) — 191
Новомбергский Н. Я. (1871–1949), публицист и историк русского права, авт. проекта «Маньчжурская жизнь» (1902–1903) — 215, 222, 223
Новопрудский С. — 242

Оболенский Е. П. (1796–1865), декабрист — 68
Одровонж-Вильконский Ф. Ф., авт. проекта «Wschod» (1898) — 203
Окулич И. К., ред. — изд. журн. «Сибирское сельское и лесное хозяйство» (неосуществл. изд.?) — 206
Окулов П. И., чиновник особых поручений Енисейского общего губерн. правления — 169
Окунев М. П., участник проекта «Сибиряк» (1905) — 231
Ольминский (Александров) М. С. (1863–1933), историк, публицист — 123
Омулевский И. В., см. Федоров И. В.
Опрокиднев Л. С., сотрудник сиб. газет — 247
Орлова Н. И., владелица типографии — 217
Отпетый, см. Милютин Б. А.
Ошурков В. А., редактор «Вост. обозрения» — 261

П. Н., см. Николаев П. Ф.
П-р-нъ, см. Паршин П. И.
Павленков Ф. Ф. (1839–1900), издатель — 131
Павлов А. А. (1850–1892), кор. сиб. газет — 41, 42, 64, 65, 131
Павлов В. А., историк печати Урала — 131, 134, 152
Падерин А. М., член совета Восточной Сибири, административный цензор — 63
Пайпс Р., специалист по истории России и СССР — 41
Панов В. А., ред. газ. «Дальний Восток» (1892) — 179
Панова Е. А., изд. газ. «Дальний Восток» — 178
Пантелеев Н. И., член совета ГУДП (1898–1915) — 103, 111
Парфентьев И. И., маклер, собственник газ. «Сибирь» (1888) — 162
Паршин П. И. (1835–1913), учитель Верхнеудинской школы, кор. сиб. газет — 77-79
Патрушева Н. Г. — 66, 110, 112, 122, 151, 202, 241
Перфильев Е. А., авт. проекта журн. «Сиб. обозр.» (1898), сотр. «Вост. обозр.» — 205, 206
Петропавловский И. Д., духовный цензор — 66
Петряев Е. Д. (1913–1987), краевед — 143, 190, 192, 258
Петухов[624], административный цензор «Тоб. губ. вед., неоф. ч.» — 61, 245
Петухов Н. Н.[625], председатель томского губерн. правления (1881–1889) и семипалатинский вице-губернатор (1889–1896) — 88, 89, 96, 98, 195
Пиленков И. И., купец, соизд. газ. «Амур» — 33
Пимен, см. Флорианов Е. Л.
Писарев М. Я. (1846–1891), врач, автор сиб. газет — 261
Писаревский И. М., авт. проекта газеты нравоучений для евреев (1881) ― 138
Пихтин М. В., авт. проекта «Посредник» (1889) — 170
Плотников П. П., авт. проекта «Справка» (1902) — 219
Покровский А., ученик 3 класса Иркутской гимназии — 14
Полиевктов Н., ред. «Вологод. губ. вед., неоф. ч.» — 77
Поликсеньев И. М., учитель словесности Иркутской гимназии — 14-16
Полонский Л. А., публицист (журн. «Северный вестн.») — 12, 44
Поляков, владелец магазина — 219
Полянский Е. М., авт. проекта «Сиб. слово» (1892) — 177, 178
Полянский П. М. (?-1889), ссыльный, фельетонист «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 72, 90, 262
Попов И. И. (1862–1942), ред. — изд. «Вост. обозр.» — 51, 107, 196
Попов М. Л., авт. «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.», ред. «Неоф. ч. Том. губ. вед.» (1859–1861) ― 28, 29
Попов М. Ф., проф. Томского ун-та — 108
Попов С. С. (1830–1896), купец, соизд. газ. «Амур» — 33
Посадсков А. Л. — 13
Потанин Г. Н. (1835–1920), путешественник, этнограф, публицист — 37, 43, 45, 64, 65, 69, 73, 74, 76, 85, 106, 118, 119, 121, 129, 135, 136, 142–145, 149–151, 157, 159–163, 165, 173, 174, 193, 196, 201, 202, 205, 257, 266
Прейсман Г. В., сотр., редактор газ. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 61, 199–201, 214, 225, 226, 260, 263-266
Пржецлавский О. А., публицист, цензор ГУЦ (1853–1863) ― 24, 25
Прозоров В. В. — 12
Прозоров Л., см. Полонский Л. А.
Протасьев Н. В., вице-губернатор Тобольской губ. — 269
Путин В. В. — 236
Пушкин А. С. (1799–1837), русский поэт — 68
Пьянков В. П., купеческий сын (Томск) — 128
Пятов А. Н., первый томский отдельный цензор — 103, 110-112

Рагозин Е. И., чиновник (Иркутск) — 30
Радищев А. Н. (1749–1802), русский писатель — 105
Ранненкампф П. К. (1854–1918), генерал-майор — 228, 233
Ранчин А. М. — 271
Распутин Г. Е. (1865–1916), фаворит императора Николая II и его жены Александры Федоровны — 190
Растопчин А. Ф. (1813–1892), граф — 61
Ребров И. Д., авт. проекта «Барнаульский листок» (1896, 1903), владелец типографии — 196, 197, 207, 220, 221, 230
Рейнгард Н. В. (1842-?), изд. «Волжского вестника» (с 1891) — 150
Реутовский B. C., ред. — изд. «Вестника золотопромышленности и горного дела вообще» — 175
Ровинский Д. А. (1824–1895), русский юрист, знаменитый как историк искусства и составитель справочников по русским портретам и гравюре XVIII–XIX вв. — 64
Рогозинский П. А., ссыльный, авт. уральских и сиб. газет — 273, 274
Рогуль, работник типографии — 128
Родзянко Н. В., томский губернатор (1868–1871) — 47, 50, 129
Розен А. Е. (1799–1884), декабрист, мемуарист — 67, 105
Розенберг В., историк цензуры — 110, 122, 123
Романов И. П., владелец типографии — 264
Романов П. С. (1884–1938), русский писатель — 237
Рубанова Т. Д. — 131
Рудаков В. Е., историк — 122, 123
Рылеев К. Ф., русский поэт — 68
Рылов М. А. (1836–1909), сотр. сиб. газет — 64

Савенко П. Г., ред. — изд. неосуществленного изд. «Забайкальский листок» (Чита, 1862) — 38
Савицкая А. П., авт. проекта «Пермско-Тюменский листок» (1881) и др. — 139–141, 146
Савицкие, супруги — 152
Савицкий И. К., владелец типографии — 140, 147, 149, 267
Садовников Н. В. (1845-?), адвокат, авт. газ. «Сибирь» — 73, 74, 84
Салтыков-Щедрин М. Е. (1826–1889), русский писатель — 149, 164, 260
Сапожников В. В., проф. Томского ун-та — 108
Сасс-Тисовский А. В., участник проекта «Красноярский листок» (1880) — 133
Сафронов, фокусник — 272
Сахаров А. А., авт. проекта «Сиб. слово» (1891) — 176, 177
Свидерский Ю. Г., авт. проекта «Голос окраины» (1896) — 195
Святловский Е. В., доктор медицины, писатель — 22
Семевский В. И. (1848–1916), журналист, общественный деятель — 33, 68
Сенина Е. А. — 71
Сергеев, наборщик — 38
Сердобов К. В., врач, административный цензор — 140
Серебренников А. А., соавт. проекта «Сиб. слово» (1891) — 176
Серебренников В., авт. «Сиб. вопросов» — 83
Сибиряков А. М., золотопромышленник — 136, 173
Сибиряков И. М., золотопромышленник — 72
Силецкий А. Я., инспектор Тюменского Александровского реального училища — 250, 271
Синельников Н. П., генерал-губернатор Восточной Сибири (1871–1874) — 75, 78, 170
Синицын Н. Н. (1827–1897), владелец типографии и первого книжного магазина в Сибири (1857) — 61, 63, 74
Сипягин Д. С. (1853–1902), министр внутренних дел (1900–1902) — 270
Скабичевский А. М. (1838–1910), критик, историк русской литературы — 122
Скалозубов Н. Л. (1861–1915), губерн. агроном, авт. сиб. газет — 104, 189
Скептик, авт. «Сиб. известий» — 91, 228
Скорняков Н. В., сотр. «Енисейского справочного листка» — 158
Скропышев Я. С., чиновник особых поручений, мемуарист — 28, 29
Славинский, авт. «Степного края» (псевдоним) — 248, 249
Словцов И. Л. (1844–1907), директор Тюменского Александровского реального училища, административный цензор — 100, 195, 250–252, 255–259, 261–263, 265-273
Словцов П. А. (1767–1843), историк — 256, 257, 262
Смирдин А. Ф. (1795–1857), книгопродавец, издатель — 18
Смит-Питер С. — 238
Соин Н. Н. (1844–1917), ред. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 111, 112
Соколов В. Д., авт. «Степного края» (псевд. Митрич) — 99, 115
Соловьев М. П., начальник ГУДП (1896–1899) — 103, 107, 226
Сологуб Н. В., ред. — изд. газ. «Владивосток» — 137, 138
Сонина Е. С. — 122
Сорокин И., воспитанник Московского коммерческого училища — 226
Сперанский М. М. (1772–1839), гос. деятель — 64, 256
Спешнев Н. А., начальник газетного стола (1857–1859) — 48
Станиславский А. О., ссыльный, сотр. «Сиб. вестн. ПЛОЖ» — 182
Станюкович К. М. (1843–1903), русский писатель — 83-85
Степанов А. П. (1781–1837), русский писатель, енисейский и саратовский губернатор — 18-22
Степанов Н. А., сын А. П. Степанова, художник-карикатурист, соиздатель журн. «Искра» — 18
Степняк-Кравчинский С. М. (1851–1895), русский писатель, публицист — 99
Стефановский В. Я., начальника Тюменского округа (с 1850) — 249
Стопановский, см. Стефановский В. Я.
Стремоухов П. Д., рязанский губернатор (1862–1866), член совета ГУДП (1868–1881) — 40
Стрижев Н. Г., изд. «Делового корреспондента» — 152
Сукачев В. П. (1849–1920), иркутский городской голова, авт. проекта «Сиб. обозрение» (1903) — 72–74, 165, 221, 222
Сулима Н. С. (1777–1840), генерал-губернатор Восточной (1833–1834) и Западной Сибири (1834–1836) — 15
Сумцов Н. Ф., историк, фольклорист — 83
Сунгуров И. Г., изд. «Степного края» — 117, 179
Сунгуров-наследник — 120
Сунгурова А. В., владелица типографии — 128, 179

Текутьев А. И., городской голова (г. Тюмень) — 248-250
Теляковский Л. К. (1833–1908), енисейский губернатор (1890–1897)  — 77, 95, 109
Терновский, зав. ветеринарной частью г. Тюмени — 252, 255
Тимашев А. Е. (1818–1893), министр внутренних дел (1868–1878)  — 70, 246
Тихомиров Н. Д., смотритель Екатеринодарского духовного училища — 92
Ткачев П. Н., публицист — 99
Тобизен Г. А. (1845–1917), томский губернатор (1890–1895) — 176
Тоболяк, см. Дмитриев-Мамонов А. Н.
Толстой Л. Н. (1828–1910), русский писатель — 66
Толстой Ф. М., муз. критик, композитор, литератор, член совета ГУДП (со второй половины 1860-х гг.) — 58
Томский Н., см. Станюкович К. М.
Трапезников Н. Н., издатель — 69, 70
Тройницкий Н. А. (1842–1913), вятский губернатор (1876–1882)  — 131
Трубин В. — 241
Тучков П. А. (1803–1864), московский военный губернатор — 32

Уваров С. С. (1786–1855), министр народного просвещения (1833–1849) — 15
Уманец С. И., чиновник особых поручений ГУДП (1896–1900) — 103, 116
Урусов В. П., вице-губернатор Енисейской губ. (1899–1900) — 271
Усков Н. — 237, 239
Усов И. Н., ред. газ. «Степной край» — 113, 114, 120
Усольцев А. Ф., межевой инспектор, поручик, цензор «Сибири» — 246

Фарафонтова Т. М., сотр. «Вост. обозр.», биограф Н. М. Ядринцева — 69
Федоров (Омулевский) И. В. (1836–1883), русский писатель — 69, 89
Феоктистов Е. М., начальник ГУДП (1883–1895) — 93, 94, 96, 148, 153, 158, 160
Филимонов Ф. Ф. (1861–1920), авт. сиб. газет, ред. — изд. журн. «Фонарь» — 101–104, 224, 226–229, 247, 260, 261
Флорианов Е. Л., поэт-фельетонист (г. Красноярск) — 159, 160, 261
Фредерикс О. В., писатель — 205
Фредерикс П. А., генерал-губернатор Восточной Сибири (1874–1879) — 63, 73–75, 246
Фрейганг А. И., цензор Петерб. цензур. комитета в 1840-1850-е гг. — 22
Фролов В., томский отдельный цензор — 112
Фукс В. Я., член ГУДП (1865–1877) — 45
Фут И. П. — 19

Хаймович А. О., томский купец 2-й гильдии, авт. проекта «Сиб. вестник» (1869) — 128–130, 177
Хаймович О., отец А. Хаймовича — 130
Харламов В. А., авт. проекта «Сибиряк» (1905) — 231
Харламов М., авт. рукописи — 66
Хотимский Л. Б., владелец винокуренного завода (г. Тюмень) — 259

Цейдлер И. Б. (1777–1853), иркутский гражданский губернатор (1821–1835) — 16
Цейнер М. А. (1867–1928), авт. проекта «Сибиряк» (1898), литератор — 100, 204

Чевкин К. В., начальник штаба горных инженеров — 15
Чекан В. Г., изд. газ. «Урал» — 100
Черепанов С. И. (1810–1884), литератор — 15
Чермак Л., ссыльный — 115
Черниховский М., ред. — изд. газ. «Сибирь» — 233
Чернышевский Н. Г. (1828–1889), русский писатель — 105
Чехов А. П. (1860–1904), русский писатель — 236
Чистяков П. С., присяжный поверенный — 182, 183, 185
Чудновский С. Л. (1849–1912), ссыльный, сотр. «Сиб. газ.» — 234
Чукмалдин Н. М. (1836–1901), купец, публицист — 66, 138, 139, 184, 185, 257

Шаньгин — 259
Шарапов С. Ф. (1855–1911), писатель, ред. — изд. «Русского труда» — 66
Шаховский Н. В. (1856–1906), начальник ГУДП (1900–1902) — 213
Швецов С. П. (1858–1930), этнограф, авт. сиб. газет — 115
Шевцов В. В. — 136, 236-239
Шевченко М. М. — 121
Шелашников К. Н. (1820–1888), иркутский губернатор (1864–1880) — 55, 59, 63, 135
Шестаков Р. С., столоначальник канцелярии томского губернатора — 157
Шидловский Ю. Е., цензор Петерб. цензур. комитета в 1840-1850-е гг. — 22
Шиловский М. В. — 33, 135, 243
Ширков В. П. — 253, 270
Шмалько А. В. — 234, 235
Шмиловский, преподаватель Барнаульского реального училища — 230
Шпилевский С. М., отдельный казанский цензор — 64, 65
Штейфельд П. К., ред. — изд. «Екатеринбургской недели» — 140, 268
Штильке В. К. (1850–1908), авт. проекта «Голос Алтая» (1905) — 230, 231
Шумихин А. И., управляющий типографией — 142

Щапов А. П. (1830–1876), историк, публицист — 75, 105
Щебальский П. К., составитель сборника документов по цензуре — 28
Щеголева, ссыльная — 115
Щипанов Н., сын чиновника — 140
Щукин, см. Полянский П. М.
Щукин Н. С. (1792–1883), писатель — 37, 66, 67, 262
Щукин Н. С. (1836–1870), писатель, сын С. С. Щукина, племянник Н. С. Щукина — 262
Щукин С. С. (около 1795–1868), директор Иркутской гимназии — 15

Эвальд А. Ф., издатель — 45
Элиасов Л. E. — 79
Эрн Н. К. (1814–1875), председатель губерн. суда, административный цензор — 55

Юферов, сотрудник МВД — 39

Яблонский-Шавровский Н. В., авт. проекта «Сиб. обозрение» (1902) — 217, 218
Ядринцев Н. М. (1842–1894), краевед, основатель «Вост. обозр.» — 43, 51, 69, 71, 72, 76, 81–85, 105, 106, 119, 129, 135, 136, 143, 149–151, 160, 162, 163, 165, 166, 236, 260, 274
Яковенко А. В. — 58, 167, 172, 176
Якубович П. Ф. (1860–1911), русский писатель — 99
Якушкин В. Е., историк, публицист — 122, 123
Яшеров П. Б., отв. ред. «Степного края» — 117, 216



Указатель изданий[626]

Акмолинские областные ведомости (1871–1917, Омск) — 157, 172, 189
Алтай (проект В. И. Вольской[627]) — 207
Алтайский листок (проект М. В. Вершинина) — 207
Амур (1860–1862, Иркутск) — 24, 27, 32, 33–35, 38, 43, 56, 82
Амурская газета (проект П. Г. Артамонова, 1887) — 155
Амурская газета (проект А. А. Кордовского, 1895) — 190
Амурская газета[628] (1895–1906, Благовещенск) — 196, 210,
Амурский край (1899–1910, Благовещенск) — 210

Байкал (1897–1906, Кяхта)[629] — 196, 210, 219
Барнаульский листок (проекты И. Д. Реброва, 1896 и 1903) — 196, 197, 221
Библиосфера — 14
Библиотека для чтения — 21
Биржевые ведомости — 58

Верхнеудинский листок (1905-? Верхнеудинск) — 228
Вестн. Воронеж. гос. ун-та. Сер.: Филология. Журалистика — 24
Вестн. Вятского земства — 131
Вестн. Европы — 29, 67, 92, 105, 209
Вестн. золотопромышленности и горного дела вообще[630] (1892–1916, Томск ― СПб.) — 175, 209
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика — 41
Вестн. Томск. ун-та — 123, 171, 238
Вестн. Тюм. гос. ун-та — 28, 160, 163, 234
Вестн. финансов, промышленности и торговли — 250
Владивосток (1883–1906, Владивосток) — 137, 138, 157, 172 Владивостокский листок объявлений (1899-? Владивосток) — 207
Волжский вестник — 150
Вопросы литературы — 67
Восточное обозрение (1882–1906, СПб. ― Иркутск) — 51, 57, 71, 72, 81, 82, 85, 90, 105–107, 109, 118, 119, 122, 164–166, 170, 172, 180, 193, 196, 220, 228, 231, 258, 260, 261, 268, 274
Восточное поморье (1865–1866, Николаевск-на-Амуре) — 56 Восточный вестник (1898–1904, Владивосток) — 210 Всемирный телеграф — 45

Голос — 35, 37, 38, 44, 57, 67, 249
Голос Алтая (проект В. К. Штильке) — 230
Голос минувшего — 33
Голос окраины (проект Ю. Г. Свидерского) — 195
Горнозаводской листок — 175
Гражданин — 186-188

Дальний Восток (1892–1917, Владивосток) — 178, 209
Дело — 69, 135
Деловой корреспондент (1886–1898, Екатеринбург) — 152, 170
Донской вестник — 121
Дорожник по Сибири и Азиатской России (1899–1906, Томск) — 210
Досуг и дело — 116
Древняя и Новая Россия — 15
Друг Маньчжурии (проект Н. Н. Муравьева-Амурского) — 37, 38, 133

Ежегодник Тобольского губернского музея, состоящего под августейшим ЕИВ покровительством (1893–1917, Тобольск) — 179, 180, 209
Екатеринбургская неделя (1879–1896, Екатеринбург) — 100–102, 139–141, 149, 152, 267-268
Екатеринбургский листок (проект Г. Г. Казанцева) — 148, 149
Енисей (1894, Красноярск), см. Справочный листок Енисейской губернии
Енисейская мысль (1906–1915, Красноярск) — 230
Енисейский край (проект Е. Ф. Кудрявцева) — 158
Енисейский листок (1892, Красноярск), см. Справочный листок Енисейской губернии
Енисейский справочный листок (1891), см. Справочный листок Енисейской губернии

Жизнь на Восточной окраине (1895–1897, Чита) — 190–192, 210
Журнал Министерства внутренних дел — 34

Забайкальские областные ведомости (1865–1916, Чита) — 172, 193
Забайкальский листок (неосуществл. изд. П. Г. Савенко) — 37, 38
Записки Сибирского отдела ИРГО (до 1864) — 171
Золото и платина (1905–1916, СПб.,), см. Вестн. золотопромышленности и горного дела вообще
Золотопромышленность (1888, Томск), см. Сибирский вестник ПЛОЖ

Изв. из России (проект Б. А. Милютина) — 42
Изв. Иркутской гор. думы (1886–1913, Иркутск) — 52, 153, 172
Изв. общества врачей Енисейской губернии (проект, г. Красноярск) — 168
Изв. Одесской гор. думы — 153
Изв. Омского гос. ист. — краевед. музея — 119, 160
Изв. Сиб. отд. ИРГО (1864–1917, Иркутск) — 170, 171
Изв. Томского гор. общественного управления (1887–1916, Иркутск) — 156, 172
Изв. УрГУ. Сер. 1: Проблемы образования, науки и культуры — 237
Из-за Урала: известия (1864–1865, Иркутск), см. «Сиб. вестник»
Ирбитский ярмарочный листок (1863–1915, Ирбит) — 31, 138
Иркутский летучий листок (проект М. Т. Балахнина) — 216
Иркутский листок (проект Н. А. Дьячкова) — 219
Иркутский листок объявлений[631] — 219
Иркутский листок объявлений (проект М. П. Окунева) — 231 Иркутский справочный листок (проект Н. В. Кульчицкого) — 189
Иркутский ярмарочный листок (1880-? Иркутск) — 220
Иртыш, превращающийся в Ипокрену — 138
Искра — 39, 40
Ист. вестн. — 147

Казанский биржевой листок — 42
Камско-Волжская газета — 43, 64, 65
Киргизская степная газета (1894–1902), см. Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям»
Край — 89
Красноярская газета (проект А. А. Жалудского) — 229
Красноярский листок (проект П. М. Брусенцова, 1880) — 132
Красноярский листок (проект И. А. Матвеева, 1888) — 167
Курская газета — 11
Кяхтинский листок (1862–1862, Кяхта) — 31, 35-37

Листок объявлений (проект И. В. Мордвинова) — 155
Литературная б-ка — 249
Лукич (1998–2003) — 52, 173, 235

Маньчжурская жизнь (проект Н. Я. Новомбергского) — 222
Мир Божий — 174
Московские ведомости — 200

Наблюдатель — 101
Надежда (проект К. Н. Высоцкого) — 52
Неделя — 69
Неоф. ч. Арханг. губ. вед.[632] — 27
Неоф. ч. Бессараб. обл. вед. — 60
Неоф. ч. Витеб. губ. вед. — 27
Неоф. ч. Вологод. губ. вед. — 27, 77
Неоф. ч. Воронеж. губ. вед. — 31, 121
Неоф. ч. Енис. губ. вед. (1857–1917, Красноярск) — 24, 25, 27, 32, 271
Неоф. ч. Ирк. губ. вед. (1857–1917, Иркутск) — 23–25, 27, 34, 57, 62, 77–81, 160, 231
Неоф. ч. Курск. губ. вед. — 26
Неоф. ч. Могилев. губ. вед. — 27
Неоф. ч. Новгород. губ. вед. — 27
Неоф. ч. Олонец. губ. вед. — 27
Неоф. ч. Перм. губ. вед. — 152
Неоф. ч. Псков. губ. вед. — 27
Неоф. ч. Самар. губ. вед. — 60
Неоф. ч. Тоб. губ. вед. (1857–1917, Тобольск) — 27–32, 61, 100, 104, 132, 138, 176, 179, 186, 188, 195, 205, 245, 250, 256, 258-266
Неоф. ч. Том. губ. вед. (1857–1917, Томск) — 48, 136, 137, 237
Неоф. ч. Эстлянд. губ. вед. — 191
Неприкосновенный запас — 271
Нерчинский листок (проекты И. В. Багашева, 1885 и 1887) — 154, 156
Нерчинский телефон (проект И. В. Багашева) — 142
Новая Сибирь (проект Н. Я. Беляева) — 198-201
Новгородский листок — 139

Окраина (проект А. В. Митрохина) — 147, 148
Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям» (1888–1893, Омск) — 158, 172, 189, 193, 210
Отечественные записки — 57
Отд. сельского хозяйства и кустарной промышленности (1896–1906, Тобольск), см. «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.»

Пермско-Тюменский листок (проект А. П. Савицкой, 1881) — 139, 140, 146
Пермско-Тюменский листок (проект И. Ф. Залесского, 1883) — 146
Подорожник — 166, 232
Посредник (проект М. В. Пихтина) — 170
Правительственный вестник — 192, 219, 240
Приамурские ведомости (1894–1918, Хабаровск) — 210
Протоколы очередных заседаний общества врачей Енисейской губернии (1887–1896, 1905, Красноярск) — 168

Русская мысль — 66, 70
Русская старина — 68
Русский труд — 66
Русское богатство — 101

Самарская газета — 146
Северная пчела — 30
Северное пчеловодство (1896–1897, Барнаул) — 197, 21
Cеверный вестн. — 44
Сельскохозяйственный листок (1892–1895, Омск), см. Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям»
Семипалатинские обл. вед. (1871–1917, Семипалатинск) — 27
Сиб. архив (1911–1916, Иркутск —  Минусинск) — 73, 74, 84
Сиб. вестн. (1864–1868, Иркутск) — 34, 35, 42–44, 53–59, 119, 150, 191
Сиб. вестн. (проект А. О. Хаймовича) — 128-130
Сиб. вестн. ПЛОЖ (1885–1905, Томск) — 61, 72, 77, 82, 84, 85, 87, 89–91, 93, 107, 110, 111, 116, 128, 132, 153, 157, 159, 164, 165, 172, 175–177, 181, 182, 192, 196, 199–204, 213–215, 225, 226, 228, 247, 258-265
Сиб. войсковые вед. (1916–1917, Омск) — 188, 189
Сиб. вопросы (1905–1913) — 36, 54–56, 83, 118, 126, 162, 163, 182, 228, 233
Сиб. газета (1881–1889[633], Томск) — 50, 51, 71, 82–87, 89, 93, 96, 98, 134–137, 143–145, 157, 164, 166, 172, 182, 193, 234, 241
Сиб. железнодорожный листок (проект А. Е. Дудоладова) — 197, 198
Сиб. жизнь (1897–1918), см. Томский справочный листок Сиб. известия (проект М. Н. Кононова, 1897) — 201, 202
Сиб. известия (1905–1905, Томск) — 91, 223, 228
Сиб. край (проект Е. Ф. Кудрявцева, 1884) — 146
Сиб. край[634] (проект Ф. Ф. Филимонова, 1905) — 224
Сиб. летопись (проект Н. Н. Айгустова) — 180, 183, 211
Сиб. листок (1890–1919, Тобольск) — 84, 180, 209, 236, 247, 248, 258, 263, 264, 268, 272
Сиб. листок объявлений (1879–1879, Тюмень) — 53, 131, 132, 172
Сиб. неделя (проект Е. Ф. Кудрявцева, 1885) — 153
Сиб. обозрение (проект А. В. Адрианова, 1883) — 143-145
Сиб. обозрение (проект Е. А. Перфильева, 1898) — 205
Сиб. обозрение (проект Н. В. Яблонского-Шавровского, 1902) — 217
Сиб. обозрение (проект В. П. Сукачева, 1903) — 221
Сиб. речь (проект П. В. Вологодского) — 211, 213, 215
Сиб. сельское и лесное хозяйство (неосуществл. изд. И. К. Окулича) — 206
Сиб. слово (проект А. А. Сахарова и А. А. Серебренникова, 1891) — 176, 177
Сиб. слово (проект Е. М. Полянского, 1892) — 177, 178
Сиб. слово (проекты Н. М. Галкина, 1898 и 1901) — 203, 216
Сиб. торг. газета (1897–1917, Тюмень) — 100, 115, 195, 201, 210, 249, 250, 252–255, 266-273
Сиб. торгово-промышленный еженедельник (проект Д. И. Бауэрберга) — 220
Сиб. — Уральская газета (проект П. В. Авилова) — 148, 149, 152
Сибирь (1873–1888, Иркутск)[635] — 45, 50, 51, 57, 63, 64, 70–75, 82, 84, 90, 94, 107, 118, 119, 125, 131, 133, 135–137, 142, 145, 148, 150, 151, 154, 156, 157,159–164, 167, 172, 241, 246, 260
Сибирь (1897–1898, СПб.) — 83, 111, 118, 193–195
Сибирь (неосуществл. изд.[636] [?] А. Б. Винограда; 1905, Иркутск) — 232
Сибирь (1906–1907, Красноярск) — 224, 227, 228
Сибирь (1906–1917, Иркутск) — 233
Сибиряк (проект Н. С. Щукина, 1863) — 37
Сибиряк (проект Г. А. Калинина, 1869) — 46, 47, 50, 126, 127
Сибиряк (проект М. А. Цейнера и Т. И. Никитина, 1898) — 204
Сибиряк (проект В. А. Харламова и М. П. Окунева, 1905) — 231
Собр. узак. и распор. правительства, издаваемое при Правительствующем сенате — 26
Современная летопись — 56
Современник — 57
Современные записки — 123, 124
Справка (проект П. П. Плотникова) — 219
Справочный листок Енисейской губернии (1889) — 45, 77, 108, 109, 164, 172, 180, 183, 188, 229, 270
Справочный листок Курганской сельскохозяйственной и кустарной выставки (1895) — 189, 210
Степное эхо (1907, Омск) — 114
Степной листок (1893–1905, Омск) — 11, 27, 35, 99, 100, 113, 115, 117, 119, 120, 122, 179, 186, 189, 210, 216, 228, 247-249
Степной край (1893–1905, Омск), см. Степной листок Тарский край (проект А. А. Михайлова) — 204

Телеграммы РТА (1895[?]-1905, Омск), см. Степной листок Томский листок (проект П. И. Макушина, 1876) — 130
Томский листок (1895–1897, Томск), см. Томский справочный листок Томский листок объявлений (проект И. И. Вонсовича) — 217
Томский справочный листок (неосуществл. изд. П. И. Макушина, 1878)  — 171
Томский справочный листок (1894–1895, Томск) — 103, 107, 122, 123, 171, 175, 188, 200, 201, 202, 204, 210, 211, 213, 225, 226, 247
Труды восточносибирских педагогов (проект, Иркутск) — 141
Тюменские известия (проект Н. И. Давыдовского) — 194, 195, Тюменские известия (1990-) — 249

Урал (1896–1908, Екатеринбург) — 100
Уральский указатель известий и объявлений (проект А. П. Савицкой) — 140

Фонарь (1906–1906, Красноярск) — 228

Художественно-этнографические рисунки Сибири (1889–1891, Томск) — 167, 168, 172

Циркуляр по Восточно-Сибирским учебным заведениям Министерства народного просвещения (1881–1909, Иркутск) — 141

Чтение для солдат — 116

Якутские областные ведомости (1892–1917) — 134, 209

GQ Style — 237

Wschod (проект Ф. Ф. Одровонж-Вильконского) — 203
www.gazeta.ru — 235, 242
www.snob.ru — 239



Примечания

1
Показателен случай, произошедший с автором данных строк в Российской национальной библиотеке. Я посещаю сие заведение с пятого курса университета. Там случилось мое первое знакомство с журналом «ЛЕФ» и романом «Санин» М. П. Арцыбашева, родившегося практически в соседней со мной деревне…
В очередной раз преодолев две с лишним тысячи верст, я прибыл в библиотеку и узнал, что происходит массовый обмен билетов на новые, с чипами. Имевшуюся в РНБ картотеку читателей, как объяснили мне у стола регистрации, выбросили. Нужны были снова справки, чтобы получить возможность читать в одном из старейших заведений страны. Документа об ученой степени с собой не оказалось. Только по этой причине я не мог больше читать книги XIX века, ради которых и преодолевал не один раз в год столь большие расстояния. Отныне на каждый томик надо было предоставлять гарантию от учреждения, которое меня командировало в книгохранилище: что я книгу не украду, не выдеру листочки и не вытру ими грязные руки после посещения буфета, расположенного по соседству с туалетами. Стиль отношений, предлагаемый учреждением, говорил о его культурном уровне, что в сочетании со словом «национальная», как мне казалось, грозил вселенской катастрофой. Но жертвой ее оказался лишь я. Поставить на читательский билет букву «К», которая давала мне право на просмотр практически любой книги, после очередного приезда, на этот раз уже с дипломом кандидата, не решался никто, включая представителей администрации. Надо было ожидать истечения срока действия документа. Некий всесильный урод понизил мне уровень доступа к дореволюционной литературе. По сути дела, для меня начало действовать пятилетнее ограничение, которое ввело учреждение, являющееся колыбелью изучения надзора за печатью в России. Будь у нас закон о цензуре, я уверен, что мог бы подать на действия РНБ в суд. Но меня убеждали в обратном: уровень доступа при управлении информационными потоками вроде бы никакого отношения к негативному явлению вчерашнего дня не имеет… Спасла меня от бессилия администрации РНБ мусорная корзина, куда пришлось выбросить билет…

2
Жанр книги помог определить крупный византинист Саша, занимающийся вместе со своим котиком домашним хозяйством в д. Емановка, что под Тюменью.

3
Неофициальная часть была по-разному встроена в губернские ведомости. В те времена, когда она издавалась отдельной тетрадкой, в данной книге обозначается как самостоятельный орган печати: «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.». Если все три части каждого номера казенного издания имели сплошную пагинацию и брошюровались в один сгиб — «Тоб. губ. вед., неоф. ч.». Когда речь идет об издании губернии или об отдельном его номере, название в тексте книги пишется без кавычек: Тоб. губ. вед.

4
Поместив в заглавии статьи словосочетание «сибирская провинция», автор вполне отдает себе отчет в том, что изучать действие механизма цензуры лишь в пределах одной территории, например, Сибири, не совсем корректно. Цензурное законодательство было едино во всей Российской империи. Опыт А. А. Белобородовой, вылившийся в книгу «Цензура в Курской губернии в конце XIX ― начале XX века» (Курск, 2009. 185 с.), вряд ли можно считать удачным. В указанных хронологических рамках Курск не имел даже отдельного цензора. Издание, по сути дела, повторяет историю цензуры России, рассказанную уже не единожды, но на этот раз несколько «сдобренную» фактажом жизни региона. Хотя провинциальный аспект цензурного режима скорее должен охватывать практику противостояния прессы как бастиона свободы слова и административного ресурса местной власти. Не думаю, что действия последней можно просчитать с помощью какого-либо алгоритма. Но история локальной печати вне рамок цензурного режима превратится в набор сведений, имеющих ничтожное отношение к жизни губернии. Повествуя историю цензуры Курской губернии, А. А. Белобородовой удалось не заметить один из оставшихся документов изучаемого ею времени, касающийся локуса: воспоминания сотрудника «Курской газеты», начавшей издаваться в 1897 г. (см.: Болконский И. П. Цензурная нецензурность: отрывки из воспоминаний литератора // В защиту слова. СПб., 1906. С. 224–234).

5
Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. М., 1984. Т. 4: С-Я. С. 639.

6
Прозоров В. В. Цензурные сети в интернет-пространстве // Цензура в России: история и современность / отв. ред. М. Б. Конашев. СПб.: РНЦ, 2011. Вып. 5. С. 57.

7
Прозоров В. В. Семантический диапазон понятия «цензура» в России // Цензура как социокультурный феномен: науч. докл. / под ред. И. Ю. Иванюшиной. Саратов: Новый ветер, 2007. С. 16.

8
Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие и отечественной журналистики за 1863 и 1864 гг. СПб., 1865. С. II.

9
Гапоненков А. А. К проблеме изучения цензурной истории в журналоведении // Цензура как социокультурный феномен: науч. докл. / под ред. И. Ю. Иванюшиной. Саратов: Новый ветер, 2007. С. 98.

10
В задачу автора публикации не входило детальное изложение цензурного законодательства царской России. Некоторые лакуны развития локальной истории, имеющиеся у читателя, можно ликвидировать, обратившись к изложению вопроса в: Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири: первая половина XIX — начало XX в. Иркутск, 2002. С. 131–162; Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв. М., 2001. 368 с.; Посадсков А. Л. Цензура // Историческая энциклопедия Сибири. Новосибирск, 2009. Т.: С-Я. С. 460–462.

11
В Иркутске уже в 1828 г. остро стоял вопрос об издании губ. вед. К созданию официальной прессы подталкивало огромное количество вакансий канцелярских чиновников в Восточной Сибири. Посредством местных столбцов власть намеревалась своевременно информировать население о разного рода мероприятиях, которые должны были способствовать поддержанию правопорядка на огромнейшей окраинной территории империи. Даже несмотря на перспективу местного финансирования проекта столица дала добро на появление губ. вед. в Иркутске лишь почти через тридцать лет после возникновения идеи создания официальной прессы. Факт, явно свидетельствующий о том, что инициаторами создания повременных изданий в сибирской провинции выступали столичные властные структуры. См. подробнее: Мандрика Ю. Л. Тайна «губернских ведомостей»: к истории первых повременных изданий российской провинции (1857–1917) // Библиосфера. 2012. № 2. С. 9–10.

12
В данной статье понятия «цензурное законодательство» и «цензурный режим» имеют различное семантическое наполнение. Последнее — гораздо шире. В него входят не только законодательные акты, но циркулярные письма с требованиями выполнения сиюминутных задач правительства, устные распоряжения вышестоящего начальства, а иногда и «скромные» пожелания самого цензора.

13
Комментарии к персоналиям см. в словаре «Деятели сибирской печати», помещенном во второй части книги.

14
РГИА. Ф. 733. Оп. 83. Д. 104. Л. 4–4 об.

15
Сохранились воспоминания об этом эпизоде, но поскольку они имеют разночтения с архивными документами, будем довольствоваться лишь упоминанием о них, но никак не выяснением обстоятельств возникновения каждой из версий.

По мнению бывшего ординарца генерал-лейтенанта Восточной Сибири Н. С. Сулимы, С. И. Черепанова, на том торжественном собрании «присутствовал генерал Чевкин[637], путешествовавший тогда в Сибири. Поликсеньев приготовился излить все свое красноречие в присутствии элитного гостя, но, к несчастию, выбрал темою подвиги Наполеона I и так увлекся им, что в половине речи его свели с кафедры, и оригинально. Директор Щукин подошел сзади и дернул за фалду, — но как оратор не почувствовал этого, то Семен Семенович потянул изо всех сил… Надобно было знать чудака Щукина, чтобы постичь вполне весь комизм этой сцены, которая стала причиной выхода в отставку. Впрочем, пенсия была уже выработана…». См.: Отрывки из воспоминаний С. И. Черепанова, напечатанные в «Древней и новой России» 1876 г. Казань, 1879. С. 42.

16
РГИА. Ф. 733. Оп. 83. Д. 104. Л. 5.

17
См.: Прозаические сочинения учеников Иркутской гимназии, писанные под руководством старшего учителя российской словесности Ивана Поликсеньева. СПб., 1836. 312 с. — В сборнике приняло участие более 30 авторов публикаций об Иркутске и близлежащих населенных пунктах (см., напр.: И. Кириллов. Поездка в Кяхту).

18
В. И. Вагин в мемуарах высказал мнение об учителе словесности менее деликатно: «Это был горький пьяница, но человек, знавший свое дело и преданный ему. Он умел внушить своим ученикам любовь к литературе». — См.: Вагин В. И. Сороковые годы в Иркутске // Записки иркутского жителя. Иркутск, 1990. С. 464.

19
РГИА. Ф. 733. Оп. 83. Д. 104. Л. 86.

20
[Водовозов В. В.] Материалы для характеристики положения русской печати. Женева, 1898. С. 2.

21
Лемке М. К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики. М., 2011. С. 207.

22
Там же. С. 204.

23
Власть и пресса. К истории правового урегулирования отношений (1700–1917): хрестоматия. М., 1999. С. 79–80.

24
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 1. — На самом деле серия называлась «Полное собрание сочинений русских авторов». За 10 лет вышло 70 томов с сочинениями 35 литераторов. Увы, среди них так и не оказалось произведений Л. П. Степанова: в 1857 г. А. Ф. Смирдина не стало. Не проявили интереса к художественным произведениям енисейского губернатора ни исследователи, ни издатели советского и последующего периодов.

25
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 2–3.

26
Никитенко А. В. Дневник: в 3 т. Л., 1955. Т. 1. С. 363.

27
С введением высочайше утвержденных 12 мая 1862 г. временных правил по цензуре (предполагалось, что они будут действовать до окончания работы комиссии по делам книгопечатания) отменялись все постановления и распоряжения, касающиеся цензурования печатной продукции, действовавшие с 1828 г. Исключение составили 22 подзаконных акта (см.: Сб. постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. СПб., 1862. С. 474–482). Однако в последующие пять лет цензурное ведомство приняло в свой документооборот более 80 циркулярных писем, по которым производителям печатной продукции приходилось ежедневно корректировать жизнь (см.: «Ничего противного закону, правительству и добронравию…»: взаимодействие органов государственного управления с печатью дореволюционной России. М., 1999. С. 93–101). См. также: Фут И. П. Циркуляры цензурного ведомства 1865–1905 гг. // Цензура в России: история и современность / отв. ред. М. Б. Конашев. СПб., 2006. Вып. 3. С. 106–132.

28
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 5.

29
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 6–6 об. — Знаки препинания оригинала сохранены.

30
Степанов А. П. Прихоть: повесть // Библиотека для чтения. 1835. Т. 10, кн. 5–6, 1 отд. С. 244–268.

31
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 11 об. Существует уже несколько переизданий. Напр., репринт: Степанов А. П. Енисейская губерния: части I, II. СПб.: Альфарет, 2009. 456 с.; 2 л. карт.

32
Святловский Е. В. Из воспоминаний провинциального журналиста // В защиту слова. СПб., 1906. С. 240.

33
РГИА. Ф. 777. Оп. 2: 1855. Д. 24. Л. 24.

34
Неоф. ч. Ирк. губ. вед. 1857. № 5. С. 3.

35
См. подробнее: Коновченко С. В., Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. М., 2004. С. 346. — Авторы отмечают: при этом в циркуляре было сказано, что «печать должна проводить идеи «неприкосновенности самодержавия и его аппарата» и отказаться от обсуждения преимуществ других форм государственного устройства».

36
Неоф. ч. Ирк. губ. вед. 1859. № 31. С. 6. — См. также ««Гласность» и борьба за нее на страницах периодической печати» в: Гимельштейн А. В. Региональная власть и общественность Сибири (XIX — начало XX в.) / А. В. Гимельштейн, Л. М. Дамешек, И. Л. Дамешек, А. В. Даниленко. Иркутск, 2007. С. 191–211.

37
Матханова Н. П. Сотрудничество политических ссыльных и общественных деятелей Восточной Сибири в Иркутских губернских ведомостях в 1857–1860 годах // Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири (XVIII — начало XX в.). Новосибирск, 1978. С. 210.

38
Неоф. ч. Енис. губ. вед. 1859. № 7. С. 36. — Ср. замечание начальника штаба войск Восточной Сибири генерал-майора Б. К. Кукеля в письме генерал-губернатору М. С. Корсакову от 3 июля 1860 г. о создавшейся ситуации в первой частной газете Сибири «Амур»: «Загоскин покончил все свои расчеты с Белоголовым и К0, с библиотекой и всеми своими корреспондентами, принадлежавшими к ватаге доносчиков и сомнительных достоинств чиновников, прикрывавшими свои пакости направлением, которое они называли только потому либеральным, что громко кричали, шумели и ругались». ЦИАМ. Ф. 864. Оп. 1. Д. 23. Л. 320 об.-321.

39
Дулов А. В. Петрашевцы в Сибири. Иркутск, 1996. С. 121.

40
См. подробнее: Мандрика Ю. Л. Первые издания Сибири: генезис провинциальной прессы, ее региональная идентичность и стратегия развития // Вестн. Воронежского гос. ун-та. Сер.: Филология. Журналистика. 2005. № 1. С. 192–194.

41
РГИА. Ф. 772. Оп. 1, ч. 1. Д. 5129. Л. 6–6 об.

42
Там же. Л. 11.

43
Налабардин Н. Несколько слов о ложном понимании и злоупотреблении гласности // Неоф. ч. Енис. губ. вед. 1859. № 7. С. 38–39; Митропольский Л. Гласность // Там же. № 17. С. 117–120; № 18. С. 121–124; № 19. С. 125–128.

44
Неоф. ч. Енис. губ. вед. 1859. № 17. С. 118.

45
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18383. Л. 3–3 об. ― Цензурование первых номеров губернских ведомостей, выходивших в Сибири, возлагалось на «одного из профессоров или училищных чиновников, определенного к тому же по определению попечителя учебного округа с утверждением министром народного просвещения». РГИА. Ф. 772. Оп. 1, ч. 1. Д. 4149. Л. 2 об.

46
Вообще с цензурой неоф. ч. губ. вед. до сих пор не все понятно. Установившаяся в исторической науке точка зрения гласит, что казенная печать провинции перестала быть предметом рассмотрения предварительной цензуры с ноября 1881 г. Высочайшим повелением, объявленным министром внутренних дел, значилось, что отныне губернские и областные ведомости должны издаваться «под ответственностью губернского начальства» (см.: Собр. узак. и распор. правительства, издаваемое при Правительствующем сенате. 1881. 17 нояб., № 117. Ст. 1896.). Чем, по существу, данное повеление отличается от предыдущих правительственных решений? Еще в своде законов «Учреждения губернские» издания 1842 г. значилось, что цензуру неофициальной части губернских ведомостей следует предоставить местным начальникам» (см.: РГИА. Ф. 1341. Оп. 101. Д. 1394. Л. 1). Не секрет, что во все времена местная печать находилась под патронатом губернской администрации.

Даже Комитет 2 апреля 1848 г., обративший внимание на публикацию В. Гутцейта «Об ископаемых Курской губернии» в № 16 и 17 «Неоф. ч. Курск. губ. вед.» за 1850 г., не изменил порядок цензурования казенных провинциальных изданий. Замечание по поводу статьи, в которой «образование нашей планеты и самое появление на свет человека изображаются и объясняются по понятиям некоторых геологов, вовсе не согласных с космогониею Моисея в его книге Бытия» (РГИА. Ф. 772. Оп. 1, ч. 1. Д. 2451. Л. 1 об.), позволило Указом ЕИВ самодержца российского и Правительствующего сената 27 апреля 1851 г. принять решение, что отныне неоф. ч. губ. вед. становятся предметом рассмотрения общей цензуры. Однако ее учреждения были в очень незначительном числе городов империи. Т. е. в большинстве из 44 губерний (там же. Л. 14), имевших казенную печать, должны были «возложить обязанность цензурования на одного из профессоров или училищных чиновников по усмотрению попечителей учебных заведений и утверждению г. министра народного просвещения, с подчинением действий этих лиц на общем основании Главному управлению цензуры» (там же. Л. 50). Такой порядок сохранялся до 1855 г., времени кончины Николая I. Об этом свидетельствуют ведомости просмотра статей, представляемых в неоф. ч. губ. вед. Архангельской, Витебской, Вологодской, Могилевской, Новгородской, Олонецкой и Псковской губерний, сохранившиеся в РГИА (там же. Д. 2721). Только начиная с 1882 г. с последних полос провинциальных казенных повременных изданий исчезло обозначение «дозволено цензурой».

Несколько лет назад во время работы над энциклопедией «Цензура» (кто ее организаторы, так и осталось неизвестным мне, как и судьба сданных в проектируемое издание материалов) автор данных строк уверенно писал статью о надзоре за неоф. ч. губ. вед. И в ней 1881 г. был тем самым водоразделом, после которого начиналась якобы новая жизнь у той части издания, стремившейся во многих губерниях вырасти в зеркальное отражение частной газеты.

Однако пришлось столкнуться с фактом, которому до сих пор не удалось найти внятное объяснение. Просмотренные номера «Ирк. губ. вед., неоф. ч.» начиная с 1890 г. на протяжении целого десятилетия выходили с пометкой «Печатать дозволено», тоболяки обозначали таким же словосочетанием действия надзора в 1898–1902 гг. Можно предположить, что это было всего лишь разрешение представителя местной власти, дающей добро на тиражирование. Но омская частная газета «Степной край» в этот же период появлялась в свет с таким же обозначением в выходных сведениях: «Печатать дозволено». «Семипалат. обл. вед., неоф. ч.» тиражировались в 1898–1901 гг. с пометкой «Дозволено цензурой». На номерах енисейского казенного издания с сентября 1901 г. оставлены такие же «следы» надзора за печатью. Никаких циркулярных писем на этот счет пока отыскать не удалось. Военного положения в указанном временном диапазоне на вышеназванных территориях (исключением мог стать Степной край, куда входила Семипалатинская область) также не было…

47
О взгляде местной власти на административную цензуру см.: Мандрика Ю. Л. Цензура в негубернском городе // Былое и мы: журналистика и культура в пространстве культуры: в 2 ч. Воронеж, 2009. Ч. 1. С. 136–138. — Данная статья в переработанном виде стала главой книги: «Часть власти, делегированная в другие руки: административная цензура как особый вид надзора за печатью» (см. с. 234–274).

48
Александрова Н. Н. Общественная жизнь Западной Сибири в середине 50 — начале 60-х гг. XIX века (по материалам Тобольских губернских ведомостей): дис… канд. ист. наук. М., 1996. С. 155–156.

49
Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год / сост. П. К. Щебальский. СПб., 1862. С. 246.

50
Мандрика Ю. Л. От Конька-Горбунка на коньке горбатом: еще одна гипотеза о творчестве П. П. Ершова // Вестн. Тюм. гос. ун-та. 2012. № 2: История. С. 227–234.

51
Речь идет об административном цензоре П. П. Ершове.

52
ГАРФ. Ф. 815. Оп. 1. Ед. хр. 415. Л. 15, 25, 26 об.

53
Скропышев Я. С. Тобольская губерния в пятидесятых годах // Вестн. Европы. 1897. Кн. 11. С. 5–40; Кн. 12. С. 571–592.

54
В этот период административную цензуру мог выполнять только профессор или училищный чиновник (см.: Сб. постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. СПб., 1862. С. 325–326).

55
Квиетизм (от лат. quietus — спокойный) — течение в католицизме. В данном случае — пассивность, полное подчинение божественной воле, безразличие к собственному «спасению».

56
ГАРФ. Ф. 815. Оп. 1. Ед. хр. 385. Л. 114 об.

57
ЦИАМ. Ф. 864. Оп. 1. Д. 23. Л. 556 об.

58
ЦИАМ. Ф. 864. Оп. 1. Д. 23. Л. 559 об.-560, 564.

59
На заседании совета ГУДП было обращено внимание на полемику между воронежским губернатором и земскими учреждениями, вынесенную на страницы местных ведомостей (1866. № 3). Министр внутренних дел П. А. Валуев заметил по этому поводу: «Статья… не могла быть напечатана без разрешения губернатора. Если в ней нет политического свойства, то нет еще и основания предполагать, что губернатор допустит помещение статей менее удобных» (см.: Собственноручные отметки министра внутренних дел на журналах совета Главного управления по делам печати. СПб., 1868. С. 16). Еще одно свидетельство многоликости власти, лицо которой граждане государства чаще видят через одну из ипостасей — маску, представляющую якобы закон, но имеющую чаще всего абрис человека, ее надевшего.

60
В главе «Отношения сенатских изданий к другим публичным изданиям» (см.: Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт. — сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878) сказано, что губернские ведомости «назначаются для печатания подлежащих особенному сведению той губернии распоряжений правительства и местного начальства, также всякого рода объявлений, делаемых присутственными местами губерний. В сем отношении они должны представлять собою продолжение издания сенатского» (С. 201–202). С середины 1865 г., после «циркулярного» слияния трех тетрадок в одну (по сути, превращения губ. вед. в конволют), местная казенная печать в свете вышеприведенного разъяснения стала полностью продолжением сенатских ведомостей, а не только общий отдел и официальная часть местного, как было до объединения нескольких изданий.

В этой же книге Н. В. Варадинов высказывает свою точку зрения, что губ. вед. являются только официальными изданиями, но никак не «правительственными», поскольку значение понятия «правительство» не определено сводом законов (там же. С. 10).

61
Мандрика Ю. Л. Государственная и частная печать: опыт чернильных войн (на материале Тобольских губернских ведомостей) // Российская провинциальная частная печать. Тюмень, 2004. С. 240–244.

62
Исключение составляет «Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие и отечественной журналистики за 1863 и 1864 гг.». В нем отмечены «Неоф. ч. Енис. губ. вед.» как издание, допустившее «полемику между частными лицами по делам золотопромышленности», и этим самым было допущено использование казенного органа для решения проблем владельцев приисков, и «Тобольские, отозвавшиеся о чиновниках и канцеляриях присутственных мест в выражениях, решительно неуместных в официальном губернском органе» (СПб., 1865. С. 295).

63
Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1994. С. 153.

64
В эпоху написания специальной записки «О гласности в печати» такое слово мелькало на страницах не только сибирской периодики.

65
ЦИАМ. Ф. 864. Оп. 1. Д. 23. Л. 452.

66
Там же. — Цит. по: Кубалов Б. Г. Первенец частной сибирской печати газета «Амур» (1860–1862 гг.) // Зап. Иркутского обл. краевед. музея. Иркутск, 1961. Вып. 2. С. 76. — Не исключено, что такое решение было подсказано издателям самим генерал-губернатором. Вновь открывшееся обстоятельство позволяет сделать такое предположение: С. С. Попов являлся секретным агентом III отд. СЕИВК. См.: Шиловский М. В. Судьбы, связанные с Сибирью: биогр. очерки. Новосибирск, 2007. С. 231.

67
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. Ед. хр. 77. Л. 23 об. — В другом источнике говорится, что «редакции было ассигновано пособие из амурских сумм… по 800 р. в год. Таким образом «Амур» сделался субсидируемой газетой». См.: Семевский В. И. М. В. Буташевич-Петрашевский в Сибири // Голос минувшего. 1915. № 5. С. 44.

68
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. Ед. хр. 77. Л. 18.

69
Амур. 1861. 14 марта. С. 164.

70
Старшие братья Б. А. Милютина были заметными фигурами при Александре II и оставили о себе след в истории России. Дмитрий Алексеевич был военным министром (до 1881 г. включительно), Николай Милютин являлся активным участником крестьянской реформы, Владимир Алексеевич — талантливый юрист, профессор Петербургского университета. Однако во всех дореволюционных исследованиях об их четвертом брате Борисе деликатно умалчивали (см., напр., работы Г. А. Джаншиева).

Окончил юридический факультет Петербургского университета. Еще будучи студентом, опубликовал в «Журнале Министерства внутренних дел» исследование «Устройство и состояние еврейских обществ в России» (1849. Кн. 10–12; 1850. Кн. 1–3, 8. — Подпись: Б. М-н). Начал службу в канцелярии губернатора Петербурга. Однако из-за патологического пристрастия к игре в карты в 1856 г. был вынужден уехать из столицы и поступить на службу в ГУВС чиновником особых поручений, затем исполнял различные должности в губернском суде. С именем Б. А. Милютина связывают целый ряд нововведений в Иркутске. Среди них — пропаганда преимущества гласного суда во времена, когда в России его еще не было, через юридическое общество, созданное им же. Перед самым отъездом из Сибири, в 1874–1875 гг. Б. А. Милютин — управляющий Забайкальской областью. По рекомендации одного из князей, посчитавшего, что чиновника с такими знаниями и энергией полезнее иметь в столице, нежели в провинции, Б. Милютин был переведен в Петербург на должность военного обер-прокурора. Выступал с фельетонами в «Амуре» под именем «Отпетый». Псевдоним как нельзя лучше характеризовал ситуацию, в которой старшие Милютины отказались от своего четвертого брата. «Отпетые» — так называли в Иркутске «развратных и гуляк» (Ирк. губ. вед., неоф. ч. 1865. № 37. С. 8). См. также: Мандрика Ю. Л. «Сибирский вестник» Бориса Милютина в «слабой интеллектуальной конструкции» // Историк и его эпоха: вторые Даниловские чтения (20–22 апр. 2009, г. Тюмень). С. 413–417.

То, что Отпетый и Б. Милютин одно и то же лицо — смелое предположение автора данных строк. Поводом для такой версии послужили: появление псевдонима в «Амуре» одновременно с соредактором у М. В. Загоскина; исчезновение такого имени под фельетонами «Сибирского вестника» со второго полугодия 1865 г., когда редактор-издатель покинул г. Иркутск и de facto возглавлял газету В. И. Вагин; фельетон в № 1 за 1864 г.; совпадение деталей частной жизни Б. А. Милютина с семантическим наполнением слова «отпетый». В пользу этой же версии отчасти говорит и появление псевдонима Отпетый в омском «Степном крае» (1898. 12 июля, № 73). Так называл себя ведущий рубрики «По ту сторону Урала», ассоциативно связывая имена автора и приложения к «Сибирскому вестнику» Б. А. Милютина («Из-за Урала: известия»).

Мысль некоторых исследователей, высказанная автору этих строк в частной переписке, что в г. Иркутске никому больше не мог принадлежать такой псевдоним, нуждается в доказательстве. Особенно после установления имени автора пьесы «Золотая пшеничка». К слову, литераторов в Восточной Сибири того времени было не так уж и мало.

71
РНБ, ОР. Ф. 126: П. А. Валуев. Ед. хр. 25. Л. 1–3.

72
Голос. 1863. № 34.

73
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134. Л. 8.

74
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134. Л. 18–18 об.

75
В. Г. На заре сибирской печати // Сиб. вопросы. 1906. № 3. С. 93–93.

76
П. А. Кропоткин так охарактеризовал председательствующего в совете ГУВС: «…в политических делах нет закона, как проповедует Жуковский». См.: Кропоткины Петр и Александр. Переписка. М.; Л.: Academia, 1933. Т. 2: 1862–1872. С. 79.

77
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134. Л. 21. — Комментируя законодательство о печати, юрист Н. В. Варадинов, работавший почти 15 лет в ГУДП, декларировал, что существующее «противоречие между законом и практикой не есть вовсе противоречие» (СПб., 1878. С. 84).

78
«Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие и отечественной журналистики за 1863 и 1864 гг.» было издано под грифом «секретно» (СПб., 1865. С. 207–208).

79
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18383. Л. 66.

80
Речь идет о журнале, по определению Г. Н. Потанина, «сибирской беллетристики», который намеревался издавать в Иркутске Н. С. Щукин. ― См.: Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1987. Т. 1. С. 58.

81
Голос. 1863. № 34. — С ходатайством об издании статистическо-хозяйственной газеты «Забайкальский листок» выходил учитель Нерчинского уездного училища Петр Савенко. Его просьба была удовлетворена, но воспользоваться правом на издание П. Г. Савенко по неизвестной причине не сумел (см.: ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134).

Инициатором издания «Друг Маньчжурии» выступил Н. Н. Муравьев-Амурский, предложивший отцу Аввакуму 20 января 1860 г. заняться изданием газеты на русском и «манчжурском» языках. В Благовещенск были доставлены печатный станок из Петербурга, изготовленные для этих целей шрифты, подыскан наборщик — отставной унтер-офицер Сергеев. Но финал этой истории нам пока неизвестен (см.: ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 1736, ед. хр. 69: ОЦ 637).

82
РГИА. Ф. 776. Оп. 34. Д. 13. Л. 34.

83
[Водовозов В. В.] Материалы для характеристики положения русской печати. Женева, 1898. С. 5.

84
Но и этот тезис о преимуществах столичной печати перед провинциальной имел какой-то сомнительный привкус. Состоящий при МВД и откомандированный в ГУДП для написания обзора «О направлении русской периодической бесцензурной печати за 1865–1870 гг.» коллежский секретарь Юферов в рапорте от 13 января 1871 г. сообщал о неудачных попытках журнала «Искра» реализовать свое законное право внести денежный залог. «…но ГУДП отказывало им в их просьбе, так как все прошедшее журнала «Искра» было такого свойства, что она преследовала не художественную сторону сатиры, а делала нападки на отдельные личности, сословия и установленные правительством должности». Многочисленные ходатайства принесли свои результаты, но лишь к 1870 г. «…по разрешению г. Курочкину бесцензурного издания «Искры» без изменения программы, но с исключением карикатурного отдела, неблагонамеренное направление этого издания определилось еще рельефнее целым рядом стихотворений» (РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1871. Д. 38 а. Л. 57). Н. В. Варадинов писал: «Число газет и журналов, издающихся без предварительной цензуры, возрастает… В январе 1866 г… числилось таких изданий 19. С января будущего года (т. е. 1868 г.) будет выходить 27» (СПб., 1878. С. 50). На 1 января 1882 г. в столицах империи издавалось 212 газет и журналов. И лишь сотня из них сумела внести денежный залог (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1882. Д. 28. Л. 4).

85
Полусмак Т. Л. Цензурное законодательство дореволюционной России: автореф. дис… канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2003. С. 21.

86
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 5. Л. 465 об.

87
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 4. Л. 105–108.

88
Автор данной публикации понимает институт цензуры как установленные законодательно правила игры между прессой и государством (см.: Мандрика Ю. Л. Провинциальная частная печать и цензура // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10: Журналистика. 2008. № 1. С. 109). — Расплывчатость законодательных актов, позволявшая одной из сторон (даже известно какой!) в любой момент менять законодательные договоренности, к тому же всегда страдающих вариативностью их толкования, нередко порождала в их соблюдении вакханалию.

89
Пайпс Р. Россия при старом режиме / пер. с англ. В. Ковалевского. Кембридж; Массачусетс, 1981. С. 392.

90
Павлов А. А. Книжное дело в провинции: письмо I // Казанский биржевой листок. 1878. 12 окт.

91
ГАИркО. Ф. 34. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134: ОЦ 646. Л. 39 об.

92
Сиб. вестн. 1864. 3 сент., № 1.

93
Сиб. вестн. 1864. 10 сент., № 2.

94
В провинции «…с 1865 по 1870 г. число газет, без учета губернских и епархиальных ведомостей, увеличится с 28 до 36» (см.: Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв. М., 2001. С. 145). Эти же цифры со ссылкой на Н. М. Лисовского приводит В. Ф. Блохин. В книге последнего также помещена статистика, заимствованная из газеты «Голос», которая гласит, что всех повременных изданий в России в 1865 г. было 328, из них 161 принадлежало частным лицам (Блохин В. Ф. Провинция газетная: государственное управление периодической печатью и становление газетного дела в российской провинции (1830-1870-е гг.). Брянск, 2009. С. 133). По данным МВД, на 1 янв. 1879 г. только в провинции издавалось 298 газет и журналов. Через три года цифра эта увеличилась до 347 изданий (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1882. Д. 28. Л. 4). В указанное число входили губ. и епарх. вед. На 1 янв. 1882 г. их в общей сложности издавалось 118 наименований (74 губ. и 42 епарх. вед.). См.: Летенков Э. В. Губернские, областные, войсковые, епархиальные ведомости: 1838–1917. СПб., 2005. С. 136–138. Несомненно, динамика роста количества периодических изданий в России в разные годы была различной, но в начале 1880-х гг. репертуар изданий расширялся за счет провинции. Если в 1879 г. в России было 505 наименований газет и журналов, то через три года их число достигло 559.
В 1889 г. «при почти 100-миллионном населении существует всего 52 органа, посвятивших себя вопросам местной жизни». Эта цифра, по мнению ведущего рубрики «Из жизни провинциальной печати» Л. Прозорова, «до некоторой степени служит выражением умственного состояния нашего провинциального общества» (Северный вестн. 1890. № 1. С. 68). Кричащая по своей сути оценка журналистом развития местной прессы может быть лишь эхом применения массовых репрессивных мер к изданиям во второй половине 1880-х гг.

95
При рассмотрении 1 июля 1872 г. на совете ГУДП ходатайства инженера-подполковника П. А. Клиндера о разрешении издания «Сибири» в Иркутске член совета В. Я. Фукс, сославшись «на неудобство утверждения должностного лица редактором частною издания», все-таки считал необходимым «разрешить испрашиваемое издание ввиду скудности литературных средств» (РГИА Ф. 776. Оп. 2. Д. 10. Л. 549–550). Несмотря на двусмысленность мотивации, решение и сейчас воспринимается как подачка на бедность. Не зря Г. Н. Потанин предполагал, что газета «Сибирь» изначально планировалась для продажи.

96
Частной сибирской прессе не повезло с такими видами экономической цензуры. Енисейский губернатор в письме от 30 марта 1892 г. ходатайствовал перед министром внутренних дел «разрешить продажу отдельных номеров» «Енисейского листка» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1888. Д. 88. Л. 115), поскольку об этом ничего не говорится в программе газеты. Из ГУДП разъяснили, что такое право законодательно возникает у каждой газеты вместе с выдачей свидетельства на ее издание. И лишь в 1904 г. за нарушение устава о цензуре и печати, выразившееся в постоянной публикации на страницах теперь уже «Енисея» (смена названия издания произошла в 1894 г.) статей, не пропущенных чиновником, выполняющим функции надзора, было подготовлено распоряжение о воспрещении розничной продажи, которое тут же было заменено приостановкой красноярской газеты на три месяца (Там же. Оп. 12: 1894. Д. 61. Л. 231–233).

97
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 1. Л. 48 об.-50.

98
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 2–2 об.

99
РГИА. Ф. 776. Оп. 34. Д. 13. Л. 28–28 об.

100
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 8.

101
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 5–5 об.

102
Там же. Л. 6–6 об.

103
Неконкурентоспособность губернских типографий была столь очевидна, что Н. А. Спешнев сразу после вступления в должность начальника газетного стола, сравнив ценовую политику губернской и военной типографий г. Иркутска, написал в феврале 1857 г. рапорт своему начальству: «Если губернская типография останется при существующей таксе, то есть большая вероятность, что заказы частных лиц (самые выгодные для типографии) будут, как и теперь, обращаться исключительно в военной типографии» (ГАРФ. Ф. 1076. Оп. 1. Ед. хр. 1).

104
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 7–7 об.

105
Там же. Л. 8 об. — 9. — Здесь же авторы письма уточняли: «…что же касается до благонадежности лиц… надлежит наблюдать, чтобы сии лица имели хотя бы некоторое общее образование, сверх специального знания своего дела… Лица же, которые состоят или состояли под следствием и судом за политические преступления или нарушение правил книгопечатания и были признаны виновными или навлекли на себя в виновности сильное подозрение, должны быть безусловно отстраняемы от получения дозволения».

106
ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 12.

107
Возможно, что у отставного коллежского асессора и нашлись бы деньги на печатание издания в типографии губернского правления, но неожиданно из ГУДП в адрес Главного управления Западной Сибири пришло письмо: «Уже получены некоторые сведения, по коим не представляется возможным разрешить г. Калинину издание газеты, а потому имею честь покорнейше просить Вас… не давать хода вышеупомянутому моему отношению» (ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 6. Ед. хр. 8729. Л. 14).

108
Увы, наверное, и в 1881 г. этого бы не случилось. Но вдруг появился представитель редакции «Сибири», желавшей перенести издание после пожара в типографии из Иркутска в Томск. Но власть скорее всего хотела иметь газету, возглавляемую не только местным, но «своим» редактором. Когда стали называть имя редактора «Сибири», созревшей стать томским изданием, — князя Н. А. Кострова, процесс с изданием макушинского «Листка», затянувшийся на годы, ускорили. Так появилась «Сибирская газета». При этом «Сибири» было отказано в лучших традициях всех времен и народов. Исправляющий делами губернатора писал в ГУЗС: «За предположенным изданием в Томске «Сибирской газеты» (представление мое от 14 октября н. г. за № 226) и ввиду обширности возложенного на губернскую власть труда я нахожу разрешение второй газеты в Томске затруднительным в отношении цензурования» (ИсАОмскО. Ф. 3. Оп. 10. Ед. хр. 16618. Л. 7 об.). В этом же деле хранится письмо ГУЗС от 2 января 1881 г. за № 9 Иркутскому городскому полицейскому управлению, в котором автор письма считает «разрешение второй газеты в том же городе, также подлежащей цензуре, невозможным». Не надо при этом забывать, что в конечном итоге П. И. Макушин продал право на издание «Сибирской газеты» тому самому «иркутянину», приехавшему на разведку в Томск, А. В. Адрианову. Случай, практически аналогичный с «Сибирью» П. А. Клиндера и требующий современного осмысления.

109
См. главу «Неосуществленные издания Томска» в кн.: Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 215–231. — Обидно, что автор сделала упор на политическую составляющую как основную причину отказа новому изданию — мифологема историков советского периода.

Пример с Г. Калининым — не единственный, когда устранение конкурента прикрывалось неблагонадежностью просителя. О том, что столичная власть зачастую лояльно относилась к политическим, говорит факт утверждения редактором «Восточного обозрения» И. И. Попова, находившегося «в преступных сношениях с выдающимися русскими эмигрантами-революционерами в бытность свою в 1889 г. в Париже…» (РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 38. Л. 147–147 об.). Мотивировка иркутского губернатора А. Д. Горемыкина была, увы, экономической: «Местная газета необходима: по условиям издания и сотрудничества нельзя ожидать благонадежного органа. Попов затратой капитала представляет некоторую гарантию сдержанности и умеренного направления. Посему полагаю Попова утвердить под условием строгой цензуры. При подставном редакторе Попов будет более рассчитывать на безнаказанность» (там же. Л. 154).

…Свидетельства на издание имели силу лишь в течение первого года после выдачи. Если по каким-то причинам в указанный период в свет не вышло ни одного номера, газета считалась «неосуществленным изданием». Н. В. Жилякова приводит в вышеназванной главе примеры лишь проектируемых изданий…

110
ГЛМ, ОРФ. Ф. 10. Д. 251. Л. 22 об.-23.

111
РГИA. Ф. 776. Оп. 6: 1876. Д. 47. Л. 1. — Первый раз с ходатайством за «содержателя типографии Высоцкого» обратился в ГУДП начальник Тобольской губернии 19 января 1871 г. Он просил «о дозволении ему (К. Н. Высоцкому. — Ю. М.) выпускать от какого-либо дозволенного правительством телеграфного агентства телеграммы о важнейших европейских событиях и печатать их в имеемой им типографии в большем или меньшем количестве экземпляров [для] продажи или раздачи подписчикам» (РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1871. Д. 22. Л. 1). ГУДП пока придерживалось следующей практики: «Периодический выпуск в свет телеграмм соответствует периодическому изданию». Это в 90-х гг. XIX в. телеграммы могли издаваться в провинции с разрешения губернатора.

112
РГИА. Ф. 776. Оп. 6: 1876. Д. 47. Л. 6. — Через 10 лет, практически перед самой кончиной, К. Н. Высоцкий пытался получить разрешение «открыть фотографию с правом фотографировать по всей Тобольской губернии». Однако из Тобольского жандармского управления сообщали: «В прежнее время навлекал на себя подозрения в политической неблагонадежности и в прикосновенности к делу о заговоре в 60-х годах об отделении Сибири, последствием чего едва ли не было самое увольнение Высоцкого от должности учителя в г. Томске». ГАТоб. Ф. 152. Оп. 11. Д. 1. Л. 25–30, 30 об. (Опубликовано в: Лукич. 2001. Нояб., ч. 4. С. 156–158). Именно в 1864 г. К. Н. Высоцкий уезжал из Тюмени в Томск. Документов о его учительстве на новом месте жительства (Барнаул, Томск) найти пока не удалось.

113
РГИА. Ф. 776. Оп. 6: 1878. Д. 244. Л. 78.

114
Сиб. вестн. 1865. 15 июня.

115
Там же.

116
В. Г. На заре сибирской печати // Сиб. вопросы. 1906. № 3. С. 95; ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. Ед. хр. 69. Л. 46–46 об.

117
Государственный человек того времени в дневнике высказывал точку зрения на отношение общества к гласности: «В законодательном собрании сейчас снова провозглашают столь известные слова в честь свободы мысли. Под этим благопристойным покровом делаются попытки обеспечить безнаказанность всяческой политической агитации и всякого сознательного дискредитирования правительства. Ораторы, защищающие правительство, со своей стороны повторяют аргументы против двусмысленных формулировок, которые стремятся совместить понятие некоторой свободы печати с ее распущенностью, а свободу мысли со свободой использовать ее, с целью вызвать брожение в массах и опрокинуть или расшатать правительство». См.: Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел: в двух томах. М., 1961. Т. 2. С. 242.

118
Сиб. вестн. 1866. 29 марта, № 7. — Курсив редакции.

119
Б. А. Милютин позволял себе некоторые, если деликатно выразиться, вольности на службе. Так, уезжая в сентябре 1865 г. из Иркутска, он уже в дороге спохватился, что не поставил об этом в известность генерал-губернатора М. С. Корсакова. Ссылаясь на телеграмму от Дмитрия Милютина, он писал в письме: «Слово «немедленно», употребленное братом… выявило с моей стороны эту, может быть, и непочтительную поспешность…если не в нынешнем, то в будущем году я буду иметь случай представиться вашему высокопревосходительству» (РГБ, НИОР. Ф. 137. К. 103. Д. 135. Л. 1–1 об.).

120
ГАИркО. Ф. 34. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134: ОЦ 646. Л. 52 об.

121
Завалишин Д. И. Извлечение из сибирских газет // Современная летопись. 1866. № 21. С. 12–13.

122
В 1865–1866 гг. в Николаевске-на-Амуре издавалось «Восточное Поморье». Крах деятельности Амурской компании, организованной по инициативе власти для расширения торговли в новых провинциях Российской империи, позволил изданию высказаться по этому поводу: «Сожалеем, что объем нашей газеты и некоторые другие еще более уважительные причины не дозволяют нам вникнуть поглубже во всю суть, а заставляют ограничиться поверхностным взглядом» (Вост. Поморье. 1865. 19 июля, № 3. С. 15). Это сделал Д. И. Завалишин: «Управляющий делами компании полагался… на покровительство администрации и разные ее послуги… и рассчитывал на выгоду от них, а не от разумного метода и коммерческого расчета» (Завалишин Д. И. Амурская компания // Современная летопись. 1866. № 13. С. 9).

123
Еленев Ф. П. О злоупотреблениях литературы и действиях цензурного ведомства с конца пятидесятых годов по настоящее время. СПб., 1896. С. 22.

124
Сибирь. 1875. № 13. С. 8.

125
Трудно сказать, почему сложилась такая атмосфера забывчивости вокруг имени Б. А. Милютина. Несомненно, ему еще при жизни зачлось все: братья, занимавшие видное положение в империи; далеко не провинциальный уровень издания (кстати, в нем сотрудничал В. И. Вагин, по некоторым источникам — в качестве редактора; тем более удивительно вышеприведенное мнение газеты); инициативность Б. А. Милютина в общественной жизни губернии, которая регулярно, но чаще нелицеприятно для него освещалась в неоф. ч. губ. вед.; рассмотрение в судах под его председательством дел над лицами, причастными к дуэли чиновников Ф. А. Беклемищева и М. С. Неклюдова, а также над участниками Кругобайкальского бунта. Кстати, последнее событие «Сиб. вестн.» даже освещал. Правда, «Дополнительные сведения о событиях на Кругобайкальской дороге» были помещены в прибавлении к газете. Исследователи советского времени не жаловали ни издание, ни его издателя-редактора. В личном архиве профессора Иркутского гос. ун-та Л. С. Любимова есть «Список дореволюционных газет, хранящихся в фондах библиотек г. Иркутска», на 88 страницах, судя по способу печати, тиражированный в начале 1990-х гг. Согласно документу того времени видно, что владеют «Восточным обозрением» и губернскими ведомостями (пусть далеко не полными комплектами) четыре местных фондохранилища. Имеются разрозненные номера «Сибири» (1873–1887) в двух, а вот «Сибирского вестника» Б. А. Милютина в указанном списке нет.

Хороший показатель исторической памяти. Правда, в недавно вышедшем сводном указателе периодических и продолжающихся изданий наличие комплекта «Сибирского вестника», причем полного, значится. Хранителем его является научная библиотека Иркутского государственного университета. См.: Повременная печать Сибири (вторая половина XIX века — февраль 1917 г.): сводный указатель периодических и продолжающихся изданий / сост. Е. Н. Косых, А. В. Яковенко. Томск, 2011. С. 205. — Сохранившийся у профессора Л. С. Любимова список — памятник работникам университетской библиотеки, сумевшим спасти уникальное издание, даже разговор о котором содержал в советское время известные идеологические риски. У Б. А. Милютина было гораздо больше гражданского мужества (один из современных исследователей, выросших из кафедры истории КПСС, считал, что Борис Алексеевич — всего лишь психически нездоров), нежели у некоторых советских историков. Так, несмотря на критику в свой адрес со стороны местной казенной печати, у автора передовой статьи хватало душевной смелости восхищаться ею: «Иркутские губернские ведомости открыли вдруг свои столбцы для полемики — и по какому же жгучему вопросу? О дороговизне… факт поднятия вопроса об ней… считаем — говорим положительно — шагом вперед, не по отношению к редакции ведомостей, которой, по правде сказать, давно уже пора понять, что назначение ее не исчерпывается печатанием метеорологических наблюдений да корреспонденций из Забайкалья. Это пробуждение ведомостей в наших глазах служит доказательством оборота к лучшему не редакции, а вообще всего течения жизни: ибо поднять, и поднять печатно, вопрос о дороговизне есть признак такого гражданского мужества, подобие которому найдем мы разве только в древлегреческой жизни» (Сиб. вестн. 1867. 30 марта). См. подробнее: Мандрика Ю. Л. Борис Милютин — теоретик журналистики и первый историк печати Сибири // Коммуникация в современном мире: материалы Всерос. науч. — практ. конф. «Проблемы массовой коммуникации». Воронеж, 2009. Ч. 1. С. 72–75; Матханова Н. П. Высшая администрация Восточной Сибири в середине XIX в. Новосибирск, 2002. С. 175–176.

126
РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 1346 об.

127
Там же. Л. 135.

128
ГАИркО. Ф. 34. Оп. 9. К. 1739, ед. хр. 134: ОЦ 646. Л. 59 об.-60.

129
См. текст, имеющий сноску 80 (с. 38).

130
ПСЗРИ. Собр. 2. № 403.

131
Если учесть, что на прочтение неофициальной части, имеющей контент хорошей частной газеты, уходит половина рабочего дня, в год чиновник при пятидесяти двух номерах затрачивал месяц. При ходатайстве об открытии должности отдельного цензора в Иркутске была составлена смета расходов на эти цели. В ней указывалось, что в 1869 г. выполнение такой работы оценивалось правительством в Риге, Киеве, Вильне и Одессе в 980 руб., т. е. ежемесячное жалованье составляло около 82 руб. В Казани отдельный цензор получал всего лишь 686 руб. в год, совмещающий — и того меньше. См.: ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2030, ед. хр. 43. Л. 9. Т. е. доплата ста руб. в год к жалованью чиновника, выполняющего надзор над неофициальной частью, была вполне эквивалентна месячной оплате труда отдельного цензора.

132
РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 901. Л. 27.

133
Там же. Л. 31.

134
Там же. Л. 97.

135
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 8. Д. 308. Л. 2–3.

136
Н. Н. Синицын открыл свою литографию в 1858 г., при которой первым в Сибири начал книжную торговлю еще в 1867 г., опередив на несколько лет в этом деле П. И. Макушина. Г. Прейсман писал по этому поводу в открытом письме «сибирскому просветителю», широко отмечавшему двадцатипятилетие книжкой торговли в Сибири: «…забыли книжный магазин Карла Яковлевича Лохера, учителя немецкого языка в гимназии. Покойничек, как аккуратнейший немец, имел чистенький и весьма приличный по тогдашним временам магазинчик. Вы же и купили этот магазинчик, когда задумали открывать лавку, а Лохер по обстоятельствам личной жизни и службы должен был бросить дело, отдав вам его». См.: Прейсман Г. В. Чем мы живы // Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1898. 22 февр., № 41. — Невидимка.

137
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2030, ед. хр. 43. Л. 2.

138
Отечествоведение предполагало интерес к «познанию своей страны», а родиноведение «направляло свое внимание и энергию на небольшую территорию». См.: Гимельштейн А. В. Региональная власть и общественность Сибири (XIX — нач. XX в.) / А. В. Гимельштейн, Л. М. Дамешек, И. Л. Дамешек, А. В. Даниленко. Иркутск, 2007. С. 225.

139
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2030, ед. хр. 43. Л. 10-10 об.

140
Куфаев М. Н. История русской книги в XIX в. М., 2003. С. 155.

141
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1872. Д. 124. Л. 2.

142
Там же. Д. 111. Л. 1.

143
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1872. Д. 129. Л. 1 об.

144
РГИА. Ф. 776. Оп. 4. Д. 410. Л. 8-8 об.

145
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1874. Д. 1. Л. 2. — Н. Я. Агафонов в письме к Г. Н. Потанину от 10 июля 1873 г. так характеризовал И. Ф. Готвальда: «…является уже далеко не любезным человеком и обливает красными чернилами такие места, как, например, подпись под стихами — «Овидий с тоски», не говоря уже о более серьезных и резких местах в статьях о Сперанском, Ровинском и др., которые, вероятно, сильно потрясают, несмотря на мое энергичное отстаивание. Впрочем, все будет зависеть от настроения цензора в данную минуту. Строгость его не столько страшна, сколько тупость и безголовость, против которых никаких средств не существует» (ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 47).

146
ИРЛИ, ОР. Ф. 13. Д. 346. Л. 2.

147
19 января 1876 г. А. А. Павлов, отправляя изданную в типографии К. Н. Высоцкого книгу комиксов М. С. Знаменского «Обрыв» А. С. Гацискому, сообщал в записке, что «издание западносибирского календаря отклонено» (ЦАНижегорО. Ф. 765. Оп. 597. Д. 243. Л. 2 б). Вот только кем?

148
См. текст, имеющий сноску 88 (с. 42).

149
ГАИркО. Ф. 162. Оп. 1. Ед. хр. 160. Л. 3.

150
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1875. Д. 61. Л. 29.

151
24 декабря 1875 г. К. В. Лаврский в письме А. С. Гацискому сообщал о ходе работ по изданию провинциального литературного сборника «Первый шаг» (Казань, 1876). Перечисляя сроки и затраты, он вдруг переводит разговор на С. М. Шпилевского, который «мил до бесконечности — сам про себя говорил в одном месте: «Какой я цензор? Все пропускаю… Да. По-моему, все можно». Вот посмотрим, как дело дойдет до серьезных статей». ГЛМ, ОРФ. Ф. 10. Оп. 1. Д. 112. Л. 20. — Уместно привести здесь мнение ГУДП о книге: «Указывает на явную солидарность этого сборника с [«Камско-Волжской] газетою», вредное направление которой вынудило в свое время ведомство печати принять особые репрессивные меры для ее прекращения, и уже по одному этому цензуре необходимо было отнестись к сборнику «Первый шаг» с особенным вниманием и строгостию и не допускать в нем много из того, что в нем напечатано…». См.: Агафонов Н. Я. Казань и казанцы. Казань, 1906. Ч. 1. С. 56. — В последнее время история вопроса пополнилась еще одним направлением — оплата издателем выполняемой работы «своего» цензора. За это последний «снисходительнее цензуровал текст или старался защитить издание на заседании цензурного комитета». См.: Патрушева Н. Г. Цензор в государственной системе дореволюционной России (вторая половина XIX — начало XX века). СПб., 2011. С. 47–51. — Немотивированная практика применения цензурного законодательства в провинции иногда подстегивает мысль в этом же направлении. Приведу свой пример. После смерти Н. М. Чукмалдина редактор еженедельника «Русский труд» С. Ф. Шарапов выполнял просьбу протоиерея Мальцева, произнесшего речь и попросившего напечатать ее. 28 апреля 1901 г. Сергей Федорович сделал запись в дневнике: «Весь день в хлопотах по поводу речи. Был у цензора Петропавловского. Славный старик. Немедленно подписал речь, дал свои книги, обещал льготно (выделено мной. — Ю. М.) процензуровать ответ Толстому, если напишу». ГАСмолО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 7. Л. 190 об. — Как ехидно подметил один фельетонист, сказав недвусмысленно, подтвердив затем это фактами из газетной практики: «С пера по капле — цензору Pomeri-sec» (окказионализм, образованный от: Роmmеrу — одна из престижных марок шампанского; sek — единица обмена у кочевников, сохранивших первобытный строй. — Ю. М.). См.: Ф. Мускатблит. Сквозь строй // Русская мысль. 1908. Кн. 12. С. 41.

152
РГИА. Ф. 776. Оп. 20. Д. 160. Л. 16 об.

153
Там же. Оп. 3. Д. 722. Л. 5-5 об.

154
РГИА. Ф. 776. Оп. 20. Д. 160. Л. 8 об. — Рукопись опубликована в: Вопросы литературы. 1976. № 2. С. 207–217.

155
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1875. Д. 71. Л. 1 об.

156
Там же. Оп. 11: 1872. Д. 129. Л. 4-4 об.

157
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1875. Д. 35. Л. 3.

158
Там же. Л. 8.

159
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1874. Д. 70. Л. 2. — Мнение современника о книге: «Об Омулевском говорить не стоит. Это теперь, как рассказывают, «исписавшийся журналье», злоупотребляющий своей профессией и талантом. Он, говорят, даже за бутылку рома брался составлять политические хроники в «Неделе» (лучше-то не нашли). «Светловым» он только одурачил русскую журналистику». См.: Письма Николая Михайловича Ядринцева к Потанину. Красноярск, 1918. Вып. I: с 20 февраля 1872 г. по 8 апреля 1873 года. С. 88.

В недавно опубликованной статье (см.: Мандрика Ю. Л. Николай Ядринцев как миф // Изв. Омского гос. ист. — краевед. музея. Омск, 2012. № 17. С. 6–11) высказывалась гипотеза, что у ядринцевских текстов возможны соавторы, о которых принято умалчивать. Такую мысль подсказывало мнение его биографа Т. Фарафонтовой, что публикуемые письма нуждаются в основательной правке.

В переписке В. М. Крутовского с Г. Н. Потаниным удалось обнаружить информацию о ходе подготовки эпистолярия Николая Михайловича к печати: «Письма Ядринцева мы ужасно правили. Они очень интересны и, кроме того, характеризуют с очень хорошей стороны их автора. Я ведь долго и хорошо знал Николая Михайловича, и все же эти три письма много мне дали нового для обрисовки его личности» (РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 77. Л. 10).

160
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1874. Д. 70. Л. 16.

161
РГИА. Ф. 776. Оп. 11: 1874. Д. 96. Л. 98 об.

162
См.: Григорьев С. И. Придворная цензура и образ верховной власти: 1831–1917. СПб., 2007.

163
М. В. Загоскин рассказывал, что перед самой приостановкой газеты цензор свирепствовал. В одном из номеров оказалось большое количество гранок, зачеркнутых красными чернилами. Заменить снятые с полосы материалы было нечем. И тогда Михаил Васильевич «взял и составил весь номер из цитат из Библии». Но цензор оказался твердым в своих убеждениях — не выдал свидетельство на выпуск газеты. См.: Козьмин Н. Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910. С. 185. — Аналогичный сюжет можно встретить и в цитированном уже рассказе Ф. Мускатблита «Сквозь строй» (Русская мысль. 1908. Кн. 12. С. 39). Думаю, что этот ряд может продолжить каждый интересующийся историей цензуры в провинции. Ни перед кем пока не возникал закономерный вопрос: может, это один и тот же случай, но в исполнении различных повествователей?

164
Гимельштейн А. В. Образ «инородцев» на страницах сибирской периодической печати (вторая половина XIX ― начало XX в.) / А. В. Гимельштейн, Л. М. Дамешек, И. Л. Дамешек, Е. А. Сенина. Иркутск, 2007. С. 91. — Увы. забыто старое изречение одного из идеологов цензуры: «Не литература и университеты влияют на публику, а наоборот, расположение умов публики и состояние правительства объясняют направление литературы и состояние университетов». См.: Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел: в 2 т. М., 1961. Т. 1. С. 100.

165
Содержание письма Ф. В. Волховского к Г. А. Мачтету позволяет сделать вывод, что представления о бедности нашего и того времени — достаточно разные: «Вырабатываю я таким образом и получаю от казны всего в совокупности до 100 руб. в месяц и …хожу ободранный, жена — тоже, дети — тоже; да еще и долги есть. Ободранство надо понимать не в буквальном и абсолютном смысле, а, например, в таком: сейчас у жены есть хорошая шуба, зимняя шапка и муфта, у Сони тоже… у меня есть хорошее драповое пальто и два приличных, а третий не совсем приличный, костюма, но нет ни шляпы…» (РГБ, НИОР. Ф. 162. К. 2. Д. 13. Л. 2).

166
ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 9 об.-10.

167
См. подробнее: Мандрика Ю. Л. О печати Сибири и русле советской традиции // Вестн. ТюмГУ. 2009. № 7: история. С. 199–201; Мандрика Ю. Л. «Настоящее ядринцевское «Восточное обозрение»» // Петербург газетный: 1711–1917. Тюмень, 2009. С. 137–138, 146.

168
ГАТомО. Ф. 3. Оп. 49. Д. 2. Л. 16. — Это мнение фельетониста было убрано цензуровавшим газету вместе со следующими строками: «Со стороны гг. Ядринцева, Адрианова и всей компании quasi-мучеников идеи, в сущности заурядных бойцов желудка, для которой эти «патриоты» служат наружными представителями». См.: Вiнъ. Чем мы живы: в Томске // Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1888. № 54.

169
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 34-34 об.

170
ИРЛИ, ОР. Ф. 13. Д. 331. Л. 10.

171
Там же. Л. 10 об.-12 об. — На момент перехода «Сибири» к И. Вагину она имела 118 подписчиков. См.: Сибирь. 1874. 28 дек., № 78. Тираж издания при этом мог быть значительно больше.

172
[Садовников Н. В.] Золотая пшеничка // Сиб. архив. 1914. № 3–4. С. 107–153. — Авторство пьесы вводится в научный оборот впервые.

173
Кто я? (лат.)

174
ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 893.

175
В письме из Управления иркутского губернского воинского начальника от 5 марта 1886 г. на имя начальника Иркутского жандармского управления за подписью генерал-майора В. К. Андриевича сообщалось: «Знаю по опыту, что с той поры, как газета «Сибирь» сделалась органом городского головы Сукачева, купившего для редакции типографию Синицына, я не добьюсь восстановления истины при обвинениях» (ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1886. Ед. хр. 315. Л. 3). Этот сюжет прорисован и в пьесе Н. В. Садовникова, кстати, сотрудничавшего с «Сибирью».

Чагин расшифровывает невнятную речь Стволова: «Дает слово и говорит, что подарит Недоноскину типографию Синицына, на которого у него есть крупные взыскания по векселю, которые и пустит своевременно в ход, хотя бы и погубил этим старика, а он готов на всякую жертву для дела честной прессы». После этих слов герои пьесы декламируют:
«Стволов наш будет головой      Не будет более нужды.
И миром кончим все дела;      С типографией своей
Нам в типографии чужой      Утроим наши гонорары…»

[Садовников Н. В.] Золотая пшеничка // Сиб. архив. 1914. № 3–4. С. 126.
М. В. Загоскин в уже упоминаемом письме к Г. Н. Потанину от 14 марта 1886 г. сообщает: «Мы опять сделались типографщиками по случаю банкротства Синицына… уже распорядились мы выписать шрифтов; что из этого выйдет — посмотрим. По части цензуры теперь сносно; с администрацией мы что-то уж больно живем дружно, как бы не изурочить» (ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 893).

176
[Садовников Н. В.] Золотая пшеничка // Сиб. архив. 1914. № 3–4. С. 131.

177
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2030, ед. хр. 43. Л. 20-20 об.

178
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2030, ед. хр. 43. Л. 22 об.-23 об.

179
См. прим. 44 (с. 26–27).

180
Речь о Н. М. Ядринцеве, Г. Н. Потанине и др.

181
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1886. № 104.

182
Ирк. губ. вед., неоф. ч. 1877. 30 сент., № 78. — Далее по тексту будут ссылки лишь на номер издания.

183
Полиевктов Н. Руководство к собиранию сведений для корреспондентных сообщений в редакцию неофициальной части Вологодских губернских ведомостей. Вологда, 1880. С. 1. — Автор завершил свое мнение следующим образом: «Если же этого нет, то губернские ведомости в неофициальной части являются или публицистическою газетою, или же простым сборником перепечаток, связанных нередко чисто механическою, типографской связью». А это, как известно, противоречило правительственной программе продолжения сенатских ведомостей, на что часто неоднократно указывало в своих конфиденциальных письмах ГУДП начальникам губерний.

Интересно отношение к законодательному предписанию Л. К. Теляковского. На ходатайство Е. Ф. Кудрявцева в ГУДП о расширении программы «Енисейского справочного листка» губернатор заявил: «Статьи по этнографии и истории края полагаю необходимым исключить, так как никакие ограничения не охранят этого отдела от ложных сведений и преувеличений» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1888. Д. 88. Л. 95 об.).

184
По публикациям удалось установить, что автор подписывался еще и криптонимом: П-р-нъ. Подлинная фамилия его — Паршин Петр Иванович (1835–1913), учитель Верхнеудинской школы.

185
Сообщенный Куйтуновым факт с течением времени трансформировал имя собственное в нарицательное, зафиксированное словарем диалектов со значением «пешеходная, труднопроходимая тропа в глухой тайге, через крутые горы, над обрывами» (Элиасов Л. Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М.: Наука, 1880. С. 195). Здесь же приведен пример словоупотребления: «Шли по мандрыку, отвернуть некуда, с одной стороны — пропасть, с другой — огромные скалы».

186
Камера для заключенных без окон.

187
Очень любопытный подход наблюдался у цензурного ведомства к жанровым особенностям публикации. «Восточное обозрение», опубликовавшее фельетон «Наброски сибирского поэта», в котором тобольский губернатор В. Лысогорский узнал себя, получило замечание от ГУДП. Н. М. Ядринцев просветил чиновников: «Употребленное автором фельетона…выражение «мне пишут» ясно показывает, что источником сведений, им сообщаемых, служила в данном случае корреспонденция частная, а не газетная, и так как фельетон относится к разряду произведений беллетристических, то я как редактор и не мог предъявлять к нему тех требований, с какими обязан относиться к отделу «корреспонденций» в тесном смысле этого слова» (РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 37. Л. 58). Этого оказалось достаточно, чтобы редактор-издатель отмел всяческие сиюминутные претензии к частной газете.

188
Пройдоха, мошенник, опытный каторжник.

189
РГИА. Ф. 776. Оп. 20. Д. 509. Л. 3.

190
Там же. Л. 5.

191
«К 1897 г. Сибирь по относительному числу грамотных занимала место между Кавказом и Средней Азией, в ней процент грамотных ко всему населению выразился цифрою 11,5», что было почти в два раза ниже, нежели в Европейской России. — См.: Серебренников В. Грамотность в Сибири по переписи 28 января 1897 г. // Сиб. вопросы. 1907. 17 июля, № 17. С. 15.

192
Сумцов Н. Губернские ведомости как пособие при изучении русской истории и этнографии. Киев, 1888. С. 1.

193
[Головачев П. М.] Несколько мыслей о сибирской печати // Сибирь. 1897. № 73. ― L.

194
Н. М. Ядринцев обозвал его «жадным на деньги». А. И. Иванчин-Писарев в письме от 25 января 1887 г. Д. А. Клеменцу характеризовал писателя, с которым одно время входил в редакцию «Сибирской газеты», более жестко: «Станюкович — лентяй, обжора и с большими позывами опустошать редакционную кассу. Для характеристики этой кривой свиньи достаточно одного факта: Гарин хочет дать 5000 руб. на журнал, а он, пользуясь безграничной верой в литературную честность, предлагает такую комбинацию: дайте 1000 руб. деньгами, 1700 руб. векселями и 3000 мне лично, за что буду работать в журнале даром. Деньги взял, векселя учел, по всем перекресткам стал трубить «работаю даром», а в то же время — кар-кар и царапает из кассы 50-100 руб.» (ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Д. 132. Л. 27-27 об.).

195
Литературное наследство Сибири. Николай Михайлович Ядринцев. Новосибирск, 1980. Т. 5. С. 286–287.

196
Станюкович К. М. Не столь отдаленные места // Сиб. газета. 1886. № 36–48, 50, 52; 1887. № 2–3, 5, 7–8, 10, 12–13, 17; 1888. № 19, 21, 23, 25, 27, 33, 35, 37, 39, 43, 45, 47, 49–54, 56. — Первые десять глав были изданы отдельной брошюрой в начале 1887 г.

197
Сиб. листок. 1894. 13 янв.

198
ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1884. Д. 88, ч. 48. Л. 27 об.-28. В «Золотой пшеничке» Н. В. Садовников достаточно правдоподобно показал метод сбора местных новостей. Вот как рассказывает об этом процессе герой пьесы Сушков: «Я хочу попросить Санитарова и Гуфеландова, чтобы они обратились к своим многочисленным пациентам с просьбой рассказать мне, нет ли чего-нибудь интересного в полученных ими письмах, авось и набежит на несколько корреспонденций». [Садовников Н. В.] Золотая пшеничка // Сиб. архив. 1914. № 3–4. С. 116.

199
ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1884. Ед. хр. 156. Л. 33 об.

200
Идеолог сибирского областничества так понимал сущность местной печати: «Областная газета издается обыкновенно каким-нибудь местным патриотом, в большей части — в убыток себе, редактируется самим издателем; дело ведется не для спекуляции, а в видах развития умственной жизни в крае» (Потанин Г. Н. От Новочеркасска до Казани // Первый шаг: провинциальный литературный сборник. Казань, 1876. С. 315).

201
Г. Н. Потанин писал М. Н. Костюриной (1 янв. 1902): «При назначении на общественные должности не следует руководствоваться оценкой частной жизни лица» (РГАЛИ. Ф. 1637. Оп. 1. Ед. хр. 82. Л. 5). «Сибирская газета» вмешалась в частную жизнь сотрудников конкурирующего издания, некоторые из них помогали изданию делать первые шаги. Это было не только неэтично, но и противоречило принципам газеты. «Сибирка» скатилась до действий, за которые критиковала в свое время «Восточное обозрение» (см. подробнее: Мандрика Ю. Л. Межгазетная полемика как фактор, идентифицирующий политическую направленность издания // Западная Сибирь: история и современность. Тюмень, 2005. Вып. VII. С. 174). О профессиональном уровне «Сибирского вестника ПЛОЖ» высказывались с завистью и Н. М. Ядринцев, и Г. Н. Потанин, и В. И. Вагин…

202
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1880. Д. 71. Л. 161 об.

203
Там же. Л. 175.

204
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1880. Д. 71. Л. 179–179 об.

205
В каждом столбце до 65–70 строк.

206
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1880. Д. 71. Л. 180.

207
Там же. Л. 180 об.

208
Там же. Л. 181.

209
Сиб. газ. 1884. 26 апр., № 116. Ст. 279.

210
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1886. № 104. — Вместе с развитием печати менялось и представление о гласности в империи. Речь уже шла не столько о возможности обличать, а о границах дозволенного: «Было бы не только несправедливо, но и крайне неблагоразумно предоставлять льготу публичного выражения мнений нескольким десяткам лиц, пишущим статьи или издающим журналы, и оставлять во тьме или в сумраке акты политической жизни страны и ее общественные интересы. Большая или меньшая свобода и самоотверженность в выражении мнений, предоставляемая журналистам, может быть полезна лишь в той мере, в какой предоставляется организованным обществом в государстве под собственною ответственностию предавать печати свои слова и действия. Свобода мнений должна опираться на серьезной гласности, сопровождающей общественную жизнь. Без этого условия печать будет по отношению к обществу явлением фальшивым и неправильным…

Правда с вопросом о большей или меньшей свободе печати еще не решается вопрос о публичности той или иной сферы. Есть некоторые сферы государственных дел, которые лишены публичности и имеют характер приватный или тайный; и как бы ни было желательно с той или другой точки зрения распространение публичности на те сферы, которые до сих пор лишены ее, смешивать этот вопрос с вопросом о свободе печати нельзя: это два разных вопроса, которые хотя и выходят из одного источника, но в решении своем подчиняются различным воззрениям. Совещания, происходящие в государственном совете, имеют приватный характер и происходят в тайне. Посторонние лица не допускаются в залу совещаний, и о том, что происходит там, в публику проникают лишь смутные слухи. Освобожденная от предварительной цензуры печать не дает еще возможности давать гласность прениям, происходящим в государственном совете. Для того чтобы эти прения могли стать делом публичным, потребовался бы особый законодательный акт. Но есть сферы в нашей политической жизни, где гласность или допущена, или даже поставлена необходимым условием» (См.: Катков М. Н. О печати. М., 1905. С. 8–11).

211
Так называли «Сибирь», «Сибирскую газету» и «Восточное обозрение».

212
Как-то российский исследователь не приучен приводить точки зрения, противоречащие установившимся концепциям. Небезынтересно мнение обозревателя одной из томских газет по поводу «примазывающихся» к линии триумвирата: «Некоторые передовые газеты Сибирского областного союза, как именуется наша окраина в курьезном проекте, который в самый разгар неистового сочинительства «писанных» конституций был состряпан «сибирскими патриотами» купно, как говорят, с заезжими из России «иностранцами». Удивительно, как это мы, русские, бываем единодушны каждый раз, когда мы поставляем какую-нибудь забористо-радикальную резолюцию, как бы она ни была сверхобразна и сверхнелепа» (Скептик. Маленькие письма о маленьких делах: письмо II // Сиб. изв. 1905. 7 окт., № 27).

213
Жалоба редактора «Сибирского вестника ПЛОЖ» В. П. Картамышева в ГУДП на цензора, превышающего полномочия, нашла отклик. Томскому губернатору было указано, что в предъявленных корректурах «цензор подверг остракизму целые тирады речей», «дозволил себе испещрить поля поправками слога и вставками собственных выражений вместо зачеркнутых». Признавая неправомерность чиновника, выполнявшего административную цензуру, в ГУДП считали, что «отчеркнутые красным карандашом [места] (их было 9. — Ю. М.) могли бы быть дозволены к печати, если Вы со своей стороны не встретите к тому особых препятствий ввиду местных условий» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. I. С. 74–74 об.). Сама по себе цитата требует параллели, чтобы понять ситуацию, детерминированность которой определяет характер существующей власти.

В советское время, в бытность мою редактором газеты, приходилось перед сдачей каждого номера ставить разрешительную печать на оттиски полос в Комитете по охране государственных тайн в печати. Один из уравновешеннейших сотрудников, отыскав в номере очередную какую-то блоху, предлагал ее убрать. Принцип «только через мой труп» для сиюминутного явления, каким всегда были газетные публикации, никогда не актуализировался. Сложность была в другом: затягивался производственный процесс, неизбежно влекущий за собой удлинение рабочего дня типографии, — у верстальщика не исключена была переработка, которую должен был кто-то оплачивать. Именно это обстоятельство вызывало у редактора желание отстоять свою позицию. На что сотрудник комитета, ссылаясь на подпункт инструкции, оформленной в увесистый томик и присланной сверху — «по согласованию с вышестоящими органами», поднимал трубку и звонил в обком. Работа указательным пальцем продолжалась до тех пор, пока обладатель какого-либо кабинетика не говорил по телефону: «Ну, не нравится, сними». Этим всегда заканчивалось противостояние. Проще было согласиться, чем убедить цензора. «Местные условия» были одним из самых циничных обстоятельств, в котором функционировала провинциальная цензура. Даже когда последняя перестала кодифицироваться, «местные условия», увы, остались.

214
«Административные распоряжения, приостанавливающие на время выход в свет провинциальных газет, публикуются без объяснения мотивировок; но едва ли мы ошибемся, если скажем, что они вызываются большей частию вовсе не «направлением», а отдельными заметками или статьями, по которым вовсе нельзя судить об общем характере газеты. Достаточно иногда фактического сообщения, неверность которого не доказана, сколько предполагается, чтобы навлечь на газету тяжкое взыскание…» (см.: Вестник Европы. 1899. Янв. С. 358).

215
Тихомиров Н. Д. О печати вообще и провинциальной в частности. Витебск, 1899. С. 5–6.

216
ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1884. Ед. хр. 88, ч. 59. Л. 9 об. — Рассматривая направление «Сибирской газеты» в политическом обзоре Тобольской губернии, его автор сделал вывод: «…в отдаленной окраине, где она издается, нет противовеса ее влиянию в других органах повременной печати» (выделено мной. — Ю. М.).

217
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. 1. Л. 170 об.-171.

218
Панама — афера правления акционерной компании, занимавшейся строительством Панамского канала. Для скрытия хищений был подкуплен ряд французских министров, сенаторов, депутатов и редакторов газет. Крах компании разорил десятки тысяч держателей акций. В данном тексте используется в переносном смысле как крупное финансовое мошенничество.

219
Ламин В. В. Обь-Енисейский канал // Историческая энциклопедия Сибири. Новосибирск, 2009. Т.: К-P. С. 530–531.

220
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. 1. Л. 176.

221
Там же. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 141–141 об.

222
Показательны в этом отношении строки из письма начальника ГУДП Е. М. Феоктистова иркутскому генерал-губернатору А. Д. Горемыкину: «Даже, например, в царстве Польском, где существует особый цензурный режим, не подчиненный непосредственно высшей местной власти, никогда не возникало сомнения, что главный начальник упомянутого края имеет право оказывать влияние на дела, касающиеся печати…» (РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 38. Л. 13). Т. е. традиционная проблема руководства и ответственности за эту деятельность… стрелочника.

223
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. 1. Л. 178–178 об.

224
Там же. Оп. 5: 1871. Д. 45. Л. 19.

225
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1871. Д. 45. Л. 21.

226
Там же. Оп. 20. Д. 1282. Л. 2.

227
РГИА. Ф. 776. Оп. 20. Д. 1282. Л. 9–9 об.

228
Книга была уже подписана «В печать!», когда автору этих строк нечаянно удалось набрести в сети на новый журнал, издаваемый с 2012 г. Томским государственным университетом. В первом его номере опубликована статья о книжных проектах сибирских газет. См.: Жилякова Н. В. Книжные проекты редакций сибирских газет (на примере томской «Сибирской газеты», 1880-е гг.) // Текст. Книга. Книгоиздание. 2012. № 1. С. 89–97. [Электронный ресурс]. URL: http:// www.lib.tsu.ru/mminfo/000063105/0001/image/01-089.pdf (дата обращения: 02.05.2013). Есть там и сюжет о сказке Ивана Брута «Ночь на Новый год».

Описательный метод изучения явления не позволяет исследователю смоделировать процесс выхода приложений в виде, как формулирует автор статьи, «книжных изданий». Возникают вопросы, связанные, в первую очередь, с цензурованием так называемых приложений. Согласно существующему законодательству все эти издания подлежат общей цензуре. Автор упускает из виду важнейшую деталь книгопечатания того времени. Кто разрешал все приложения «Сибирской газеты» к изданию? Если только административный цензор, то почему в архивных документах не сохранилось ни одного замечания издателю газеты со стороны ГУДП за нарушение Устава о цензуре и печати? Чиновники цензурного ведомства в 1880-е еще успевали просматривать продукцию типографий, в т. ч. и провинциальных. Непонятна также позиция МВД, сумевшего рассмотреть революционность брошюры лишь через несколько лет после прекращения издания. Хотя опыт работы совета ГУДП предполагал несколько иное решение. Так, в конце 1868 г. вышла в свет книга Эрнеста Бехера «Рабочий вопрос» под ред. П. Н. Ткачева. Цензурное ведомство сочло такое издание браком в своей работе. Однако на заседании совета решили, что «начать преследовать книгу — значит, обратить на нее общее внимание и заставить прочитать ее тех читателей, которые бы никогда ее не прочли, и предать публичной гласности именно те места, которых неизвестность для публики была бы желательна» (РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 6. Л. 28 об.-29).
Более того, в 1889 г. Ф. В. Волховский бежит из ссылки через Владивосток и Японию в Канаду. Летом 1890 г. он получает приглашение С. М. Степняка-Кравчинского, бывшего соратника по «процессу 193-х», и переезжает в столицу Великобритании.

Изложенные выше факты ставят под сомнение необходимость такой шумной кампании по изъятию брошюры. Умерла газета, автор уехал за границу, цензор сменился, брошюра практически вся продана (во всяком случае, не менее двух третей тиража). Но за решением судьбы изданной сказки стоит сам министр внутренних дел. Кому понадобился миф о революционности Ф. В. Волховского, учитывая отсутствие такого мотива в самой брошюре Ивана Брута?..

…Увы, исследователь не понимает разницы между издателем и редакцией, относя на заслуги последней то, что принадлежит инвестору. Вот только кто им на самом деле был? Непонятно читателю и противопоставление исследователем приложения его же форме — брошюре.

229
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1893. Д. 10. Л. 94 об.

230
Не исключено, что события просто случайно совпали по времени.

231
«С нового года канул в Лету еще один чистоплотный провинциальный орган «Екатеринбургская неделя»; взамен ее народилась Ванькина литература. Некий г. Чекан издает теперь ежедневную газету «Урал». Литературное прошлое г. Чекана совершенно неизвестно уральскому читателю; но зато хорошо его знает пишущий люд как ex-цензора той же покойной памяти «Екатеринбургской недели» (Иванович И. Ванькина литература // Степной край. 1897. 2 апр., № 34). — Достаточно убедительный пример рейдерского захвата рыночного сектора, занятого благополучным с экономической точки зрения предприятием, который контролировал чиновник, исполняющий функции административного цензора.

232
Филимонов Ф. Песни сибиряка: 1880–1890. М.: Типолитогр. Д. А. Бонч-Бруевича, 1890. 72 с. — В аннотации говорилось: «Все стихи, помещенные в этой книжке, в разное время были напечатаны в «Русском богатстве», «Наблюдателе», «Екатеринбургской неделе» и др. изданиях. В настоящее время, собрав все написанное мной под общим заглавием «Песни сибиряка», я отдаюсь на суд публики и критики». Книга была дозволена МЦК в августе 1889 г.

233
ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 2. Д. 1104.

234
РГИА. Ф. 777. Оп. 3: 1886. Д. 108. Л. 3.

235
[Филимонов Ф. Ф.] Шутки и пародии: стихотворения. Екатеринбург, 1886. 76 с. — Гейне из Ирбита.

236
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1894. Д. 26, ч. I. Л. 141–141 об.

237
Там же. Л. 62.

238
[Филимонов Ф. Ф.] Шутки и пародии: стихотворения. Екатеринбург, 1886. С. 18. — Гейне из Ирбита.

239
В письме от 10 мая 1909 г. из г. Скобелева (ныне г. Фергана) он писал губернскому агроному Н. Л. Скалозубову: «…вероятно, вы не забыли меня, бывшего учителя рисования Тобольской гимназии… В 1900 г. я перевелся на службу в Фергану, чтобы в жарком и сухом ее климате вылечиться от ревматизма, схваченного мной в холодном и болотистом Тобольске» (ГАТоб. Ф. 147. Оп. 1. Д. 55. Л. 545–545 об.). Вместе с Г. Я. Маляревским учитель рисования выступал соучредителем общества трезвости. В 1893 г. на открывающуюся С.-Петербургскую гигиеническую выставку отправили альбом «планов и рисунков зданий и классной мебели гимназии», рисованных преподавателем Е. Н. Маджи и некоторыми из воспитанников гимназии» (Неоф. ч. Тоб. губ. вед. 1893. 21 апр., № 16. С. 244).

240
ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 2. Д. 398.

241
Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1899. Янв. С. 355.

242
ГАИркО. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 2249: ОЦ. 216. Л. 17–17 об.

243
ГАИркО. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 2249: ОЦ. 216. Л. 18–18 об.

244
Там же. Л. 72.

245
Там же. Л. 123. — Мировоззрение Н. М. Ядринцева менялось катастрофически. Всего лишь семь лет назад в письме к Д. А. Клеменцу он утверждал: «Для выражения взглядов для статей воспитательных всего более соответствовали газеты «еженедельные». Писать советы здесь удобнее… Ежедневная газета полна мелких новостей: когда и где она воспитывала читателя?…Ежедневная пресса существует в столицах, где есть ежедневно важный политический интерес, масса любопытных ежедневных новостей, а что должны писать провинциальные газеты такого рода. Вырезками из столичных газет, перемалыванием того, что болеет Бисмарк, или писать: «Наши предсказания относительно болгарского вопроса сбылись»…» (ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 9 об.-10 об.). Куда девалось мнение идеолога провинциальной печати о контенте местной газеты: «Наша местная жизнь, общественная провинциальная деятельность, право провинции и не достигало дальше права строить фонари, мосты и бить собак»? См.: Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. Красноярск, 1918. С. 219–228.

246
ГАИркО. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 2249: ОЦ. 216. Л. 133.
247
Там же. Л. 197.

248
«Ларионову за цензурование «Сибири» назначили из сумм 4 отд. ГУВС 600 р. в год», — писал в дневнике В. И. Вагин 16 декабря 1880 г. (ГАИркО. Ф. 162. Оп. 1. Ед. хр. 116. Л. 35). Но это было, увы, до правительственного решения о возложении обязанностей по цензурованию местной прессы на вице-губернатора без какой-либо оплаты.

249
ГАИркО. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 2249: ОЦ. 216. Л. 214.

250
ГАТомО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 4253. Л. 132.

251
Там же. 132 об.

252
Там же. Д. 4709. Л. 12–12 об. — Не исключено, что в это время уже существовали должности отдельных цензоров, но они еще не были утверждены законодательно. Так, 4 февраля 1900 г. из ГУДП было отправлено письмо в адрес и.о. харьковского отдельного цензора (см. РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1881. Д. 52, ч. III. Л. 233). Только этим можно объяснить увеличение денежного довольствия.

253
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1888. Ед. хр. 88. Л. 102.

254
Там же. Л. 117 об.-118.

255
Мохначева М. П. Журналистика в контексте наукотворчества в России XVIII–XIX вв. М., 1998. С. 130.

256
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1888. Ед. хр. 88. Л. 135–137 об.

257
До этого должности отдельного цензора существовали в Ревеле, Лодзи, Митаве, Юрьеве, Казани, Риге, Киеве, Вильно и Одессе.

258
Розенберг В. Летопись русской печати (1907–1914). М., 1914. С. 173.

259
Патрушева Н. Г. Организация новых цензурных учреждений во Владивостоке, Екатеринославе, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томске и Харькове в начале XX века // Цензура в России: история и современность / отв. ред. М. Б. Конашев. СПб., 2006. Вып. 3. С. 312.

260
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 181–187.

261
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 206 об.

262
Там же. Л. 220. — Очевидно, вопрос отношений с цензором был немаловажным для издателя. После издания первого тома «Сборника газеты «Сибирь»» (СПб., 1876. 484 с.) В. И. Вагин писал А. С. Гацискому: «В Питере с меня взяли немыслимо дорого и прокопались немыслимо долго. Думаю со вторым томом, если он состоится, забраться в Казань, да боюсь цензуры. Правда, цензура там теперь добра, но ведь все зависит от лица. Да кроме того, она может быть добра со своим и вовсе не такова с чужим. Как Вы посоветуете…» (ГЛМ, ОРФ. Ф. 10. Оп. 1. Д. 56. Л. 16–16 об.).

263
В. Фролов вообще не попал в список, составленный Н. Г. Патрушевой в упоминаемой уже работе «Организация новых цензурных учреждений во Владивостоке…», скорее всего, потому, что в июле этого же года отдельный цензор покинул г. Томск.

264
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 244–244 об.

265
Пожалуй, здесь уместно сравнение с попытками научить водителей на российских дорогах не ездить на уже загоревшийся красный свет. Наверное, для успешности такой затеи должно быть больше дорог.

266
ИсАОмскО. Ф. 10. Оп. 1. Ед. хр. 292. Л. 24–24 об.

267
Бой-Кот. Год свободы: трагедия в 6 актах // Степное эхо. 1907. № 8.

268
Деление целого на части.

269
ИсАОмскО. Ф. 270. Оп. 1. Ед. хр. 44. Л. 2.

270
Там же. Ед. хр. 48. Л. 2 об.-З.

271
Вероятно, что несовпадающие точки зрения — плод исключительно профессиональной деформации сотрудников двух разных подразделений одного ведомства. Предпосылкой к этому являлся, несомненно, уровень образования. Так, в дополнительном штабе губернских жандармских управлений Сибирского жандармского округа, находившегося в г. Омске, на 1 января 1877 г. из 21 чел. личного состава лишь девять были выпускниками кадетских корпусов и военных училищ. Ни один человек из руководящего состава не учился в университете, духовной академии или учебном заведении 1-го разряда.
Автор «Общего очерка службы и занятий…» докладывал столичному начальству: «Умственное образование унтер-офицеров дополнительного штаба — удовлетворительно, все пишут и читают, но рассказать прочитанное могут немногие, знают общеупотребительные молитвы и титулование особ императорской фамилии, а равно: чины, должности и имена своих начальников, и ознакомлены с обязанностями и правами своими, и с правилами дисциплинарного устава. Большинство из них читают все, что подходит под уровень умственного развития; я счел, однако же, необходимым предложить, как и в прошлых годах, ближайшим начальникам наблюдать, чтобы подведомственные им нижние чины не только не читали книг, могущих принести вред, но и таких, которые не приносят пользы» (ГАРФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 5013. Л. 144–144 об). «Для чтения унтер-офицеров дополнительного штаба выписывались следующие журналы: «Досуг и дело», «Чтение для солдат» и мелкие рассказы из боевой жизни русской армии» (там же. Л. 14).

И еще один штрих к портрету жандармерии того времени: «Части эти комплектуются новобранцами и молодыми солдатами большей частью малограмотными или даже безграмотными. Вследствие отправляемых ими обязанностей грамотность увеличивается довольно медленно» (ГАРФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 5559. Л. 2 об).

272
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 50 об.

273
Еленев Ф. П. О злоупотреблениях литературы и действиях цензурного ведомства с конца пятидесятых годов по настоящее время. СПб., 1896. С. 7. — Учитывая, что книга напечатана по решению ГУДП (РГИА. Ф. 776. Оп. 21, ч. I. Д. 73), издание ее, скорее всего, не более нежели PR-акция, направленная па улучшение образа цензуры.

274
Еленев Ф. П. О злоупотреблениях литературы и действиях цензурного ведомства с конца пятидесятых годов по настоящее время. СПб., 1896. С. 15.

275
Там же. С. 31–32. — Ср.: «Ликвидация освободительного движения захватила и выбросила за борт массу самой разнокалиберной интеллигенции. Двери чуть не всех поприщ перед нею захлопнулись, и ежедневно приходится стучаться в единственную приоткрытую, идти в газету, а при недостатке места — создавать новые газеты, часто не имея понятия ни о газетной технике, ни о газетной морали. Но круг читателей до сих пор в Сибири невелик, и их приходится отвоевывать у старых, уже окрепших газет. К сожалению, самая причина перепроизводства газет исключает нормальные способы конкуренции путем лучшего подбора сотрудников, большей осведомленности и т. п.: для этого нет, по общему правилу, средств. И начинается отвратительная грызня, взаимное оплевывание, клевета, донос, а местами и шантаж. Таков общий фон, но он варьируется в зависимости от побочных обстоятельств и нравственных качеств лиц, стоящих во главе газет» (В. С. Е. Из газетных нравов Сибири // Сиб. вопросы. 1911. № 26–27. С. 33–45).

276
Еленев Ф. П. О злоупотреблениях литературы и действиях цензурного ведомства с конца пятидесятых годов по настоящее время. СПб., 1896. С. 33.

277
ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 1284.

278
Н. В. Варадинов комментировал ситуацию следующим образом: «Временных редакторов закон не знает; нет постановления, которое так или иначе предвидело их… ГУДП склонялось на назначение временного редактора (обыкновенно три месяца), то вовсе не назначая срока» (Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт. — сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 33).

279
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 158–159. — Было ли это решение А. Блокова или ГУВС, сказать сложно…

280
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 181.

281
См.: Мандрика Ю. Л. Николай Ядринцев как миф // Изв. Омского гос. ист.-краевед. музея. Омск, 2012. № 17. С. 6–11.

282
См. прим. 117 (с. 55).

283
Еленев Ф. П. О злоупотреблениях литературы и действиях цензурного ведомства с конца пятидесятых годов по настоящее время. СПб., 1896. С. 21. — На подписывавшего несколько лет подряд за редактора газету «Сибирь» М. В. Загоскина было заведено Правительствующим сенатом уголовное дело, в котором он обвинялся по ст. 1039 и 1040 уложения о наказаниях (см.: РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 249–249 об.): оскорбительный отзыв в печати о частном и должностном лице или установлении, заключающий в себе злословие или брань, но без указания определенного позорящего обстоятельства. Дело пока не удалось обнаружить.

284
Степной край. 1897. 14 дек., № 140.

285
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1893. Д. 10. Л. 177.

286
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1987. Т. 1. С. 157. — Как писал некто Б. в «Воронежских губ. вед., неоф. ч.» (1870. 25 февр., № 15), рассуждая о провинциальной печати: «Если допустить, что газета есть общественное поприще, что газета есть орган общественного лица или общественной партии, то спрашивается, каким манером цензура могла бы помешать общественнной деятельности какого-нибудь лица или какой-нибудь партии. Не в ее это власти. Я вовсе не принадлежу к числу защитников цензуры, потому я именно и скажу, что главный недостаток цензуры есть полнейшая невозможность, полнейшая несостоятельность в преследовании того, что она должна преследовать. По этому самому я никогда не поверю, что «Донской вестник», если он только был средством к общественной деятельности, а не бесполезным сбором всяких курьезов и ненормальностей, не мог прекратиться по милости цензуры». На заседании совета ГУДП сочли, что «подобный отзыв о цензуре в официальном органе» непозволителен (РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 105 об.).

287
Ср.: «Растущая по мере развития печати запутанность и противоречивость цензурных правил фактически лишали «пишущий класс» твердых законодательных гарантий, зачастую затрудняли самих цензоров. Им приходилось пристально следить за переменами настроений в верхах, угадывать начальственную реакцию на тот или иной случай» (Шевченко М. М. Конец одного Величия: власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М., 2003. С. 53).

288
Не исключено, что письмо адресовано Ф. Я. Кону. Ф. Я. Кон (1864–1941) — общественный и политический деятель, историк, этнограф, публицист. Неоднократно арестовывался, содержался в тюрьмах. С 1890 по 1895 г. — в ссылке в Якутии, с 1895 г. — на вольном поселении в Иркутске. Сотрудничал с «Сибирской жизнью», «Степным краем», «Восточным обозрением».

289
ГАИркО. Ф. 480. Оп. 1. Ед. хр. 421. Л. 1–2.

290
Есть подозрение, что авторитет названных имен скоро может стать более чем скромным. Так, у знаменитой таблицы Вл. Розенберга «Годы наложения административных взысканий» (Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. Статьи Вл. Розенберга и В. Якушкина. М., 1905. С. 194–225) появился новый автор. Впервые это отмечено пишущим данные строки в книге: Петербург газетный: 1711–1917 / сост. Е. Сонина и Ю. Мандрика. Тюмень, 2009. С. 182–199. О том, что публикуемая таблица заимствована у Вл. Розенберга, нигде не прозвучало. В справочном издании «Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг.» (сост. Н. Г. Патрушева. СПб., 2011) история повторилась. На с. 7 составитель сообщает, что «Розенбергом была составлена таблица административных взысканий», а вот на с. 291–309, где «разграфка» сделана по образцу известного историка печати, об этом ни слова.

291
Рудаков В. Е. Последние дни цензуры в Министерстве народного просвещения. СПб., 1911. С. 3.

292
Жилякова Н. В. Цензурная история газеты «Сибирская жизнь» (1894–1919, г. Томск) // Вестн. Томск. ун-та. Сер.: Филология. 2009. № 3. С. 102. — Здесь надо вспомнить реплику М. Ольминского, которая и сегодня звучит очень свежо: «Стеснения печати были необычайны — этим банальным выводом почти исчерпывается результат исторических исследований» (см.: Ольминский М. С. О печати. Л., 1926. С. 7).

293
«Цензура есть государственное учреждение, имеющее обязанностью охранять, в пределах печати, существующий на основании законов государственный строй». См.: Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт. — сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 1.

294
Азаров Ю. А. Цензура в эмиграции: из литературной жизни «русского Парижа» // Литературное зарубежье. Лица. Книги. Проблемы. М., 2008. С. 138.

295
В настоящей главе данное слово не более чем ирония по отношению к подходам некоторых исследователей советского периода, рассматривавших нарушение цензурного законодательства не как административный проступок, а как характеристику издания, способного стать маркером революционного движения в Российской империи.

296
Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири: первая половина XIX — начало XX в. Иркутск, 2002. С. 187–191.

297
Л. К. Очерки сибирской жизни // Сиб. вопросы. 1910. 9 нояб., № 40–41. С. 37. Цит. по: РГИА. Ф. 776. Оп. 9. Д. 1330. Л. 289.

298
Судя по тому, как отбирают в современные хранилища документы, скорее всего, такая практика нарабатывалась десятилетиями.

Сегодня для открытия личного фонда необходимо решение за подписью начальника губернии. Мой опыт подсказывает, что этим не ограничивается забота местной власти о своем имидже перед будущим. Среди сданных на хранение документов почившей в бозе организации «СофтДизайн» (Тюмень, 1994–1998) было около сотни листов личной переписки одного из совладельцев издательства с налоговой инспекцией по поводу разного понимания налоговой инструкции (обратите внимание: не закона!). Фискальное учреждение согласилось с точкой зрения владельца «СофтДизайна» лишь через два года после разорения организации. До этого момента издательство терроризировали люди с автоматами, представлявшие интересы власти, приходившие без суда выгребать кассу в счет якобы неуплаченных налогов. И вот документы об этом процессе, характерном для предпринимательства, как выясняется теперь, не только 90-х гг. XX в., оказались современному местному архиву просто неинтересны. Происходит процесс фильтрации документов, адресованных будущим историкам.

А теперь вспомним, что до революции 1917 г. также работали губернские архивные комиссии, многие их руководители — весьма известные, почитаемые всеми люди. Думаю, они были озабочены не только сохранностью древних рукописей и своих личных архивов, доступных и сегодня исследователям, но выполняли и другие поставленные перед ними задачи.

299
См.: Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 215–231. Сложно сказать, почему в книгу не попало даже упоминание о заявленном Г. Калининым «Сибиряке»? Если дело не сохранилось в фондах ГАТомО, то о его сущности, во всяком случае, есть публикация, которая должна была снять акцент Н. В. Жиляковой с тезиса, что причиной гибели большинства газетно-журнальных проектов была лишь неблагонадежность просителя. См.: Мандрика Ю. Л. На пути к первым частным газетам в Сибири // Коммуникация в современном мире: материалы Всерос. науч.-практ. конф. «Проблемы массовой коммуникации». 11–12 мая 2005 г. Воронеж, 2005. С. 72–75; Мандрика Ю. Л. Заметки об одном рецидиве любви к «политической ссылке» // Вестн. ТюмГУ. 2013. № 2: История. С. 204–206.

300
РГИА. Ф. 776. Оп. 4. Д. 346. Л. 1.

301
Там же. Л. 9–9 об. — На заседании совета ГУДП вердикт был более категоричный: «…разрешить… если генерал-губернатор Западной Сибири не встретит к тому препятствий» (РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 6. Л. 227 об.).

302
Из-за возможности возникновения конкуренции на рынке полиграфуслуг было также отказано владелице типографии и литографии из Перми А. В. Сунгуровой, пытавшейся в 1867 г. открыть аналогичное заведение в Томске (ГАТомО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 1174). Заключение губернского правления на ходатайство В. П. Пьянкова разрешить частную литографию в г. Томске было столь же откровенным: «Что касается до влияния в денежном отношении второй литографии на губернскую типографию, то в последней заказы, само собой разумеется, должны уменьшиться, к сокращению ее барышей, приращение которых желательно ввиду того, что типография нанимает насчет частных заказов одного мастера для бесплатного печатания журналов здешней городской думы и производит на сей предмет, тоже без всякого вознаграждения, расходы на краску и другие принадлежности типографского дела» (Там же. Д. 1460. Л. 3 об.-4). Более того, в губернском правлении побаивались, что в частную литографию уведут мастера «из сосланных на житье, Рогуля, промышляющего ныне своим делом при Томской губернской типографии». Если это случится, появится ли возможность найти ему замену?

303
РГИА. Ф. 776. Оп. 4. Д. 346. Л. 10–10 об.

304
Там же. Д. 345. Здесь и далее после ссылки на архивное дело проекта повременного издания указывается в основном тексте в круглых скобках порядковый номер листа.

305
Как видим, декларация «Сибирского вестника ПЛОЖ» о своем назначении не содержала ничего нового. О русском органе в славном городе Томске мечтали и пятнадцатью годами раньше. И, наверное, видели в своих целях нечто иное, нежели удалось узреть представителям сибирских патриотов в семантическом изгибе, сделанном газетным «триумвиратом».

306
Письма Николая Михайловича Ядринцева к Потанину. Красноярск, 1918. Вып. I: с 20 февраля 1872 г. по 8 апреля 1873 года. С. 195.

307
РГИА. Ф. 776. Оп. 6: 1876. Д. 78.

308
Была ли в этой формулировке «утонченная» форма отказа или отражение действительного положения вещей? Такие ответы практиковались начальниками и других губерний. Так, желание купцов издавать «Вестник Вятского земства», в котором планировали сделать редакционным секретарем ссыльного Ф. Ф. Павленкова, встретило сопротивление губернатора: «При такой обстановке редакции «Вестника» я признаю в высшей степени неудобным цензурование его на месте, — писал Н. А. Тройницкий в ГУДП, — так как противопоставить в лице цензора редакции лица настолько развитого, как, например, Павленков, я решительно не имею возможности, по неимению в моем распоряжении таких чиновников, свободных от других занятий (выделено мной. — Ю. М.)». Цит. по: Павлов В. А. Очерки истории журналистики Урала. Екатеринбург, 1995. Т. 2, кн. 1: 1860 — начало 1880-х гг. С. 97. — Исследователи, приводящие мнение губернатора в качестве доказательства несостоятельности местных чиновников выполнять административную цензуру (см., например: Рубанова Т. Д. Земская периодика Урала и цензура // Региональные проблемы истории книжного дела: материалы II Всерос. науч. конф. Челябинск, 2011. С. 48–59), почему-то не замечают слова, выделенные автором данных строк.

309
Тоболяк. Столетие сибирской печати // Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1889. № 148, прибавл. — Доказательств надзора за «Сиб. листком объявлений» не удалось обнаружить ни в Казани, ни в Тобольске. Скорее всего, Тоболяка (под этим именем мог скрываться А. И. Дмитриев-Мамонов; предположить это позволяют сноски в статье: Мамеев С. Н. Тобольские фабриканты Корнильевы // Тобольские губернские ведомости. Сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. Кн. 1 / сост. Ю. Л. Мандрика. Тюмень, 2004. С. 328, сн. 40; с. 330, сн. 48; с. 331, сн. 52. Мне приходилось высказывать иное предположение об авторстве статьи, опубликованной в нескольких номерах «Сиб. вестн. ПЛОЖ». См.: Мандрика Ю. Л. Цокольный этаж печати Сибири постепенно строится // Информационное пространство Тюменской области. Тюмень, 2005. Вып. 3. С. 150–155. — Рец. на кн.: Любимов Л. С. История сибирской печати XVIII — нач. XX вв.: хрестоматия. Иркутск, 2004) подвела память.

Развитие темы цензурования «Сибирского листка объявлений» произошло благодаря Е. Н. Коноваловой, которая рассказала о работе его сотрудников: «Они энергично собирали материалы литературного и специального характера. Пытались в газете печатать и обличительные статьи, но предварительная цензура не пропускала их» (см.: Коновалова Е. Н. Книгоиздание Тобольской губернии. Тюмень, 2002. С. 60). Источник, позволивший привести в тексте подобное утверждение, к сожалению, не указан. Скорее всего, это диссертационная идеологема, которая должна доказывать существование проблемы и необходимость ее научного решения. К сожалению, с цензурованием листков в провинции поступали несколько иначе: над ним осуществляла надзор местная полиция. См. прим. 117 на с. 171. Попытки же ставить в полосы повременного издания материалы, которые выходят за рамки программы, всегда жестоко пресекались. Об одной из таких попыток сообщал енисейский губернатор в ГУДП в письме от 24 июля 1891 г.: «Жалоба г. Кудрявцева вытекает главнейшим образом из недостаточного усвоения им программы издаваемого им листка, он, по-видимому, мнит видеть в своем издании газету, тогда как это издание не более как справочный листок» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1888. Ед. хр. 88. Л. 89 об.).

310
Там же. Оп. 12: 1880. Д. 46.

311
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1880. Д. 13.

312
Эта история выглядит несколько иначе в кн.: Павлов В. А. Очерки истории журналистики Урала. Екатеринбург, 1995. Т. 2, кн. 1: 1860 — начало 1880-х гг. С. 94–95. Автор считает, что речь шла лишь о замене татарского языка киргизским.

313
РГИА. Ф. 776. Оп. 3. Д. 186.

314
Там же. Оп. 12: 1892. Д. 12.

315
Там же. Оп. 12: 1880. Д. 71.

316
Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 128.

317
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 180. Последний сохранившийся выпуск «Сибири» за 1880 г. в подшивках РНБ — № 11. Тот самый, которого отпечатали 200 экз. для городских подписчиков (РГИА. Ф. 777. Оп. 25: 1881. Д. 943. Л. 16).

Автор данных строк уже ставил под сомнение некоторые эпизоды из истории сибирской печати, прозвучавшие в изложении Г. Н. Потанина. Однако, к сожалению, пока мы вынуждены реконструировать событие лишь по эпистолярию идеолога областничества. По мнению М. В. Шиловского, «сам Г. Н. Потанин много сделал для обеспечения историков тем, что они называют источниковой базой» (см.: Шиловский М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке». Г. Н. Потанин: биографический очерк. Новосибирск, 2004. С. 7). В приведенной фразе историка из Новосибирска чувствуется ирония сродни той, которую трудно не заметить в безупречном алиби явного преступника. (Прошу прощения за столь дерзкое сравнение. — Ю. М.).

318
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 187. Скорее всего, фамилия Н. А. Кострова — плод досужих вымыслов обывателей. К тому времени у князя уже сформировался имидж исписавшегося литератора. На одну из его публикаций столичный журнал отозвался весьма в издевательском тоне: «замолчали и другие чиновные сибирские сочинители, вроде кн. Кострова. Мы думали, что они уже завершили по старости лет свою литературную карьеру…подвигов ихних плоды имеют довольно курьезный особый букетец навозный!» А на следующей странице: «Кн. Костров подробно (хотя уже в сотый раз, кажется) рассказывает о «женщине у инородцев Томской губернии», — тут все есть: и о «свадебном деле у остяков», и о штанах самоедки, и т. д.». (См.: Дело. 1876. № 3. С. 409–410).

Историки Новейшего времени уже успели сочинить дифирамб творчеству Н. А. Кострова, переводившего тексты с классических языков. Правда, в исследовании так и не прозвучало мнение о степени достоверности статистических работ князя. См.: Шевцов В. В. «Томские губернские ведомости» (1857–1917 гг.) в социокультурном и информационном пространстве Сибири. Томск, 2012. С. 143–174.

319
Быстрой капитализации прессы способствовали сложности с получением разрешения на издание, которое само по себе стоило не более гербового сбора. Устремление к получению денежной выгоды, в случае положительного решения ходатайства, явно прослеживается.

320
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 192.

321
Адрианов А. В. «Дорогой Григорий Николаевич…»: письма Г. Н. Потанину / сост., публ. Н. В. Васенькин. Томск, 2007. С. 11.

322
См. прим. 106 на с. 50–51. — Несомненно, И. В. Багашев активизировал процесс создания «Сиб. газеты», обратившись в ГУДП с просьбой о переносе «Сибири» в Томск. Письмо издатель написал 28 июня 1880 г. и передал его через Г. Н. Казнакова, но было оно почему-то зарегистрировано лишь 2 августа (РГИА. Ф. 776. Оп. 5. Д. 78. Л. 172).

323
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1880. Д. 71. Л. 3 об.

324
Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 129–130.

325
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1881. Д. 26.

326
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1881. Д. 42.

327
Не так давно мне предложили написать о «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» как факте литературы для одной из энциклопедий Урала. И вот тогда мне довелось узнать, что «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» — выдающееся явление уральской журналистики. Логику создателям справочного издания диктовало современное административное деление: Тюменская область входит в УрФО. Не исключен заказ такого действа с дальним ориентиром на геополитику.

Еще Н. М. Чукмалдин писал в «Ирбитском ярмарочном листке» (1896. 15 февр., № 22. С. 100.): «Я не знаю даже, почему Сибирь считается в уме обывателя по ее административному делению с Тюмени, когда она по географическому положению, т. е. по ее природным условиям, которых ничто изменить не может, начинается с В[осточных] склонов Урала? Почему Ирбит — город Европейской России, а не сибирский, когда он своей природою точная копия любого сибирского города? Мне кажется, нам, русским, пора бы изменить всякое название, несогласное с природою, пора термины приноравливать к природе, а не природу приноравливать к терминам. Это ведь всегда и вернее, и естественнее» (см.: Чукмалдин Н. М. Письма из Москвы: вырезки из очень старых газет. Тюмень, 2011. С. 172).

328
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1881. Д. 76.

329
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1882. Д. 18.

330
ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 122 об.-123.

331
Там же. Р. 123–123 об.

332
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1882. Д. 25.

333
Но в 1882 г. И. В. Багашев «начал выпускать петербургские телеграммы в виде периодического бюллетеня» (см.: Петряев Е. Д. Впереди — огни: очерк культурного прошлого Забайкалья. Иркутск, 1968. С. 271).

334
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1883. Д. 100.

335
Ефимов Александр Иванович, учитель Томского реального училища, исполнявший обязанности ответственного редактора, был переведен на службу в г. Тюмень.

336
О редакторской чехарде см.: Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири: первая половина XIX — начало XX в. Иркутск, 2002. С. 192–195.

337
Адрианов А. В. «Дорогой Григорий Николаевич…»: письма Г. Н. Потанину / сост., публ. Н. В. Васенькин. Томск, 2007. С. 41–43.

338
Там же. С. 53.

339
Адрианов А. В. «Дорогой Григорий Николаевич…»: письма Г. Н. Потанину / сост., публ. Н. В. Васенькин. Томск, 2007. С. 56.

340
Речь идет об уже упоминаемом письме в ГУДП от 31 июня 1880 г., в котором издатель И. В. Багашев просит утвердить редактором «Сибири» кандидата Петербургского университета Александра Адрианова. Документы последнего представлены почтой через генерал-губернатора Г. Н. Казнакова (РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 170).

341
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1883. Д. 100. Л. 7–8.

342
Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 319–320.

343
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1884. Д. 22.

344
Там же. Д. 15.

345
Корш Е. В. Восемь лет в Сибири // Ист. вестн. 1910. Т. 120, № 5 (май). С. 439.

346
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1884. Д. 33.

347
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1884. Д. 67.

348
Там же. Оп. 12: 1885. Д. 27.

349
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1884. Д. 67. Л. 7 об.

350
Слово пошло гулять с легкой руки М. Е. Салтыкова-Щедрина в последней трети XIX в., и все употреблявшие его использовали исключительно как ругательное. Под ним подразумевали хищников, кормящихся на государственный или общественный счет, выжимающих выгоду из всего, что попадается под руку.

351
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 2. С. 262.

352
Адрианов А. В. «Дорогой Григорий Николаевич…»: письма Г. Н. Потанину / сост., публ. Н. В. Васенькин. Томск, 2007. С. 41–43.

353
А. И. Иванчин-Писарев писал Д. А. Клеменцу 21 февраля 1893 г. «Ты знаешь, что я заведывал в Казани «Волж[ским] вестником». Дела шли прекрасно. Я никогда не бросил бы этой газеты, если бы не наткнулся на проявление дурной душонки издателя ее, присяжного поверенного Рейнгарда. Этот «Карманыч Тартарыч» очень охотно жил не по средствам, делал долги и в одном случае хвалил своих кредиторов, а в других — охранял их от всяких газетных нападок. На почве защиты независимого печатного органа я имел с ним немало столкновений и в конце концов решил на него плюнуть. 6 августа я оставил «Волж. веста.»» (ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Д. 132. Л. 27). Грешили этим и сибирские издатели, считавшие, что газета — это в первую очередь бизнес, и почти никогда не задумывались о репутации последнего.

354
См.: Вахрушев А. В. Просветительская миссия печати и литературы в провинциальной России (на материале Вятской губернии XVII — качала XX века). Ижевск, 2011. С. 55–57.

355
Очевидно, речь идет о месте политической ссылки.

356
Письма Николая Михайловича Ядринцева к Потанину. Красноярск, 1918. Вып. I: с 20 февраля 1872 г. по 8 апреля 1873 года. С. 144.

357
Николаев П. Верхоленск, 6 октября 1876 // Сибирь. 1876. 6 окт. С. 3. — Подпись: П. Н.

358
Градовский Г. К. Из истории русской печати // Цензура в России в конце XIX — начале XX века: сб. воспоминаний / сост. Н. Г. Патрушева. СПб., 2003. С. 105.

359
Так в оригинале. На самом деле оба отдела издавались одной тетрадкой. Согласно принятому в данной книге обозначению должно быть: «Пермск. губ. вед., неоф. ч.».

360
Однако история имела продолжение. В апреле 1886 г. Н. Г. Стрижев, двоюродный брат городского головы, получил разрешение на издание «Делового корреспондента». Как считали в местной жандармерии, редактор-издатель был «подставлен» Савицкими. См. подробнее: Павлов В. А. Очерки истории журналистики Урала. Екатеринбург, 1997. Т. 2, кн. 2: 1880-1890-е гг. С. 57–69.

361
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 43.

362
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 30.

363
Гербовым сбором оплачивалась не только дозволительная подпись на рукописи сборника (РНБ, ОР. Ф. 831. Ед. хр. 34), но всякое действие чиновника, требующее письменного ответа заявителю.

364
Сибирь. 1885. № 29.

365
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1886. Д. 69.

366
Короленко В. Г. Из истории областной печати // Сборник в память Александра Серафимовича Гациского. Н. Новгород, 1897. С. 15.

367
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1886. Д. 17.

368
Там же. Д. 28.

369
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1886. Д. 65. — Последний номер «Известий» вышел 2 марта 1889 г., затем это издание было временно приостановлено городской думой в связи с сокращением расходов. Решение о возобновлении журнала принято министром внутренних дел 3 мая 1891 г.

370
Там же. Оп. 12: 1887. Д. 62.

371
2 февраля 1882 г. И. В. Багашев писал Г. Н. Потанину: «Спасибо Нестерову. Он по получении страховой суммы уплатит мне долг 400 руб.» (ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 122 об.). Не связана ли эта сумма с передачей права на издание снова А. П. Нестерову?

372
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 192.

373
Сибирь. 1887. № 1. С. 10.

374
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1881. Д. 87.

375
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 30. Л. 17.

376
ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Д. 173. Из Енисейской губернии сообщали в ГУДП: «…г. Скорняков в действительности уже не первый год является главным сотрудником и руководителем принадлежащего Кудрявцеву издания газеты» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1894. Д. 61. Л. 151 об.).

377
Один из идеологов «Сибирского вестника ПЛОЖ», против которого ополчился газетный «триумвират».

378
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 246.

379
Там же. Оп. 12: 1885. Д. 30. Л. 17.

380
РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 77. Л. 1–1 об.

381
Скорее всего, здесь не счетная ошибка. Судя по участию в процессе перевода газеты в Красноярск, не исключено, что Г. Н. Потанин был одним из пятерых претендентов на приобретение издания. Если планы об артельных началах в «Сибири», о которых писал Н. М. Ядринцев в письме к А. С. Гацискому от 14 сент. 1876 г. (опубликовано в: Изв. Омского гос. ист. — краевед. музея. Омск, 2012. № 17. С. 16–17), осуществились (см. также: Мандрика Ю. Л. О печати Сибири и русле советской традиции // Вестн. Тюм. гос. ун-та. 2009. № 7: История. С. 200), то Г. Н. Потанин был уже совладельцем иркутской газеты, независимо от того, кому продавали на этот раз оставшиеся паи.

382
Непонятная реалия для автора этих строк.

383
ТомГУ, науч. б-ка, отд. редких книг и рукописей. Архив Г. Н. Потанина. Р. 349–349 об.

384
См.: Дом Е. Ф. Кудрявцева [Электронный ресурс]. URL: http:// www.krasplace.ru/dom-e-f-kudryavceva (дата обращения: 25.01.2013). В указанной публикации есть ссылка на фонд Потанина, сформированный в Красноярском краевом краеведческом музее. Т. е. мы имеем два одинаковых письма в разных хранилищах. Факт, заслуживающий отдельного расследования.

385
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 30. Л. 19.

386
Непонятно появление в данном контексте А. П. Нестерова. Он, согласно документам, отдал свое издание за долг в 800 руб. М. В. Загоскину еще в 1883 г. через доверенное лицо, редактора «Ирк. губ. вед., неоф. ч.» (РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 206–210).

Учитывая это обстоятельство, можно предполагать, что артельные начала в редакции все-таки существовали, и А. П. Нестеров оставался все время пайщиком издания, переоформляя по необходимости собственность, исключительно лишь de jure, чтобы власть знала…

387
После нотариальной сделки извещение о продаже издания направлялось в ГУДП, и если министр внутренних дел утверждал нового редактора, процесс передачи газеты завершался. Что случалось в противном случае, если факт купли-продажи уже зафиксирован нотариусом, а утверждения в МВД кандидатуры ответственного редактора не последовало? Автору этих строк неизвестны исследования о возникновении прав собственности на повременное издание того времени при его купле-продаже… Современники иркутской «Сибири» так комментировали создавшуюся ситуацию: «При переходе повременного издания от одного издателя к другому Главное управление должно быть своевременно о том уведомлено, и об утверждении же новых прав издателя со стороны министерства в законе вовсе и не упоминается, из чего ясно вытекает то заключение, что на переход права собственности на повременное издание по действующим законам никакого разрешения не требуется и что акт перехода этой собственности от несогласия министра своей силы не теряет» (Г. и К. Страницы из истории провинциальной печати. СПб., 1886. С. 25).

388
РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 77. Л. 3–4 об.

389
Там же. Л. 5–5 об.

390
РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1872. Д. 78. Л. 259–259 об.

391
Очерки сибирской жизни // Сибирские вопросы. 1912. 14 авг., № 21. С. 46. Цит. по: РГИА. Ф. 776. Оп. 9. Д. 1330. Л. 459.

392
См. на эту тему: Макушин Л. М. Газета как товар в истории российской журналистики: лекции по курсу «Экономика СМИ». Екатеринбург, 1999. 26 с.

393
Сюжет из пяти писем опубликован. См.: Мандрика Ю. Л. Иркутская «Сибирь» как предмет торга: письма В. М. Крутовского к Г. Н. Потанину // Вестн. Тюм. гос. ун-та. 2013. № 2: История. С. 177–183.

394
О размолвке, которая началась еще во время перехода газеты от В. И. Вагина к А. П. Нестерову, подробнее см.: Гимельштейн А. В. Региональная власть и общественность Сибири (XIX — начало XX в.) // А. В. Гимельштейн, Л. М. Дамешек, И. Л. Дамешек, А. В. Даниленко. Иркутск, 2007. С. 204–211. — Азиатская Россия.

395
РГИА. Ф. 776. Оп. 12. 1885. Д. 19, ч. I. Л. 121.

396
В ГУДП жаловались на действия административной цензуры не только Томска, но и Красноярска. Сотрудники местных редакций были недовольны: «Восточному обозрению» позволяли критиковать своих коллег. Ядринцевскую газету и ее сотрудников от замечаний со стороны коллег защищали цензоры. Так, коллежским секретарем Зейделем были убраны из гранок «Енисейского листка» несколько строк, посвященных фельетонисту «Восточного обозрения»: «Гоголь и Щедрин, благодарите смерть, что она похитила вас с земли, иначе вам, гениям остроумия, тяжело было бы уступать пальму первенства фельетонисту «Восточного обозрения»!

Клянусь туфлей Магомета, что, имей я собственную газету, обязательно пел бы ее в духе «Восточного обозрения», для чего, конечно, со дна моря достал бы собственного Клеменца и даже не остановился бы перед миллионными затратами, чтобы похитить у «Восточного обозрения» этого фельетониста. Ах, как он пишет, как он пишет! Бездна остроумия, горы красноречия, целые лучи стилистических красок брызжут мириадами чистейших бриллиантов, радугой рассыпая вокруг блеск и прелесть. И даст же судьба такой талант одному человеку… «Восточное обозрение» видит теперь, что нельзя дурачить своих читателей так, как оно делало до сих пор, сегодня доказывая, например, необходимость для Сибири железной дороги, а завтра, благодаря тому, что редактор встанет левой ногой с постели, — польза железной дороги безусловно отрицается; сегодня «Восточное обозрение» стоит за судебную реформу, а завтра жена редактора дала к чаю неудачные шанежки — и к черту судебную реформу…» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12. 1888. Д. 18. Л. б/№ между л. 146 и 146 а; л. 146 а. Неудивительно, что гранки «Сиб. вестн. ПЛОЖ», содержавшие описание путешествия по Алтаю Н. М. Ядринцева, не пощадила рука чиновника, осуществлявшего надзор. Ибо в тексте шла речь о «чиновнике с казенной подорожной, с кокардой, со встречами заседателей и с казенным проводником» (ГАТомО. Ф. 3. Оп. 47. Д. 3. Л. 49). Образ Н. М. Ядринцева, мало знакомый историкам советского периода.

397
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1888. № 9.

398
Там же. № 93.

399
«Не упускать ни одного случая… выносить на улицу свои изорванные в боях знамена…»: два письма В. Ф. Костюрина к Г. Н. Потанину / публ., вст. ст., коммент. Ю. Л. Мандрики // Подорожник. Тюмень, 2012. Вып. 13. С. 67.

400
ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1884. Ед. хр. 88, ч. 59. Л. 9 об. См. также прим. 214 на с. 93 наст. книги.

401
Там же. Л. 14.

402
Там же. Ф. 102 (1886). Ед. хр. 701. Л. 29.

403
Иногда об этом вспоминали и в ГУДП. Попытка Е. Ф. Кудрявцева в очередной раз расширить программу своей газеты вызвала положительную реакцию ГУДП. Письмо иркутскому генерал-губернатору напоминало о нелучшей ситуации в отношениях между частной прессой и властью: «…направление «Восточного обозрения»», особенно в прежнее время, весьма небезупречно. Газета эта вызывала справедливые жалобы и даже подвергалась административным карам, но как издатель Ядринцев, так и некоторые из его сотрудников обладают и образованием, и литературной опытностью: борьба с ними едва ли будет по силам г. Кудрявцеву. Конечно, было бы желательно, чтобы в противовес «Восточному обозрению» возникло в Сибири другое издание, вполне благонадежное, поставившее себе задачей сообразоваться с намерениями правительства, но необходимо, чтобы для этого нашлись люди, которые сумели бы сообщить ему серьезное значение и интерес…» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12. 1888. Д. 18. Л. 153 об.-154).

404
Там же. Д. 54. Становится понятна стратегия ветеринарного врача, отказавшегося помочь группе красноярцев выкупить в собственность газету «Сибирь».

405
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1889. Д. 10. — Всего вышло 24 номера (см.: Повременная печать Сибири (вторая половина XIX века — февраль 1917 г.): сводный указатель периодических и продолжающихся изданий / сост. Е. Н. Косых, А. В. Яковенко. Томск, 2011. С. 129). Издание прекращено по неизвестной причине в 1891 г. Недавно опубликована статья Г. И. Колосовой «Художник П. М. Кошаров — автор и издатель своих литографических работ» // Текст. Книга. Книгоиздание. 2012. № 1. С. 80–88. [Электронный ресурс]. URL: http://http:/ /www.lib.tsu.ru/mminfo/000063105/0001/image/01-080.pdf (дата обращения: 02.05.2013). Автор утверждает, что «выпущено 48 листов размером 31x40 см, где были изображения в основном 16x23 см» (с. 85).

Два автора приводят разные цифры, хотя оба представляют томские учреждения, являющиеся держателями полной коллекции издания «Художественно-этнографические рисунки Сибири» (областная библиотека и государственный университет). О разночтениях ли идет речь? Если у факта обнаруживаются различные количественные характеристики, обычно оговаривают причину такого положения вещей.

406
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1889. Д. 52.

407
ГАРФ. Ф. 102: 3 д-во. 1882. Д. 706. Л. 18–20.

408
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1889. Д. 84. Л. 1.

409
В 1871 г. иркутяне обратились в ГУДП по поводу издания «Известий Сибирского отдела Императорского Русского географического общества» (РГИА. Ф. 776. Оп. 5: 1871. Д. 77). В адрес генерал-губернатора Н. П. Синельникова было отправлено разъяснение, что выходившие до 1864 г. «Записки Сибирского отдела ИРГО» были приостановлены согласно Временным правилам о цензуре и печати издания (не издавались в течение года, а потому считались прекратившимися), но «высочайше утвержденным уставом ИРГО его отделам предоставлено право издавать свои труды» (л. 2–3).

410
О мытарствах издателя первой в Западной Сибири газеты было рассказано в предыдущей главе.

411
Автор данных строк не смог получить в РГИА дело о ходатайстве П. И. Макушина по поводу разрешения издания «Томского справочного листка» (РГИА. Ф. 776. Оп. 1: 1878. Д. 20). По этой причине упоминания о нем нет в нарративе о печати Сибири.

Недавно опубликованная статья Н. В. Жиляковой «К истории замысла газет П. И. Макушина «Томский листок» и «Томский справочный листок» (см.: Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология. 2013. № 2. С. 111–117. [Электронный ресурс]. URL: http://sun.tsu.ru/mminfo/ 000063105/fil/22/image/22-111.pdf (дата обращения: 03.05.2013) поможет ликвидировать этот пробел.

В апреле 1878 г. на повторное ходатайство П. И. Макушин получил ответ за подписью начальника ГУДП: «Принимая в соображение, что для рассмотрения «Справочного листка» нет надобности назначать особого цензора, так как все входящие в программу этого издания сведения могут быть печатаемы с разрешения местной полиции, я полагал бы возможным удовлетворить настоящее издание Макушина» (цит. по: Там же. С 114). Однако «сибирский просветитель» так и не приступил к изданию газеты. Скорее всего, его не устраивала утвержденная министром внутренних дел программа. Этому, по мнению Н. В. Жиляковой, существует подтверждение в деле. Регионалистике должен быть интересен факт одновременного (оба раза) обращения в ГУДП К. Н. Высоцкого и П. И. Макушина с ходатайством…

412
Период для изучения активности региона, направленной на создание местной прессы, выбран произвольно, но начало его совпадает с моментом перехода цензурных учреждений под юрисдикцию МВД. В целом вышеопубликованная подборка архивных материалов охватывает четверть века.

413
В круглых скобках указаны место и время, с которого находилось издание в данном населенном пункте; отсутствие второй даты свидетельствует, что газета (журнал) продолжала выходить и после завершения рассматриваемого автором данной книги периода.

414
Постоянно меняющееся административное деление России предполагает уточнение: какую территорию охватывает в данной публикации топоним «Сибирь»? Мной частично был заимствован подход, позволивший составить список изданий, выходивших в 1895 г. (Сибирская периодическая печать / сост. И. К. Голубев. М., 1895. 12 с.) В книге, которую держишь в руках, читатель, сибирской признана периодика Дальнего Востока, но исключены издания Средней Азии (Семипалатинск и Семиреченск). В итоговый перечень не вошли епархиальные издания, а также те, дела которых, увы! — пока не обнаружены в фондах не только РГИА.

См. также: Куклина Е. А. Летопись сибирской периодики: 1857–1916 гг. // Традиции и тенденции развития литературной критики Сибири: сб. науч. ст. Новосибирск, 1989. С. 214–231; Повременная печать Сибири (вторая половина XIX века — февраль 1917 г.): сводный указатель периодических и продолжающихся изданий / сост. Е. Н. Косых, А. В. Яковенко. Томск, 2011. 375 с. Последнее издание, на мой взгляд, вышло в свет в достаточно сыром виде, содержит бесчисленное количество ошибок и может восприниматься исключительно как словник, нуждающийся в серьезных авторах для разработки заявленных заглавий (см.: Мандрика Ю. Л. Ревизия библиотечных полок со старыми изданиями // Библиография. 2012. № 6. С. 90–96.). Более того, составители позволили себе воспользоваться какой-то частью чужого труда без ссылки на него. В последнее время такая практика становится настолько привычной, что с ней никто даже и не спорит. Еще об одном случае кражи интеллектуальной собственности у умершего см.: Мандрика Ю. Л. Последний «Лукич» как «Последний герой» // Лукич. 2003. дек., № 3. С. 231–234.

415
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 3. С. 187.

416
А. Б. Критический обзор // Мир Божий. 1902, нояб.

417
Цит. по: Потанин Г. Н. Недоразумение у столичной прессы с провинциальной // Сиб. жизнь. 1903. 18 янв., № 14.

418
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1891. Д. 69.

419
В 1892–1893 гг. количество подписчиков достигало 500, но уже в следующем году оно уменьшилось практически на треть. Если в первый год издания убытки достигали лишь 156 руб., то в 1892–1893 гг. увеличились практически в восемь раз. С 25 ноября 1905 г. журнал выходит под именем «Золото и платина».

420
Комплекты «Сибирского вестника ПЛОЖ» в РГБ хранят двух-, четырехстраничные выпуски «Золотопромышленности». Указываю лишь имеющиеся в подшивках последние номера приложения за соответствующий год: 1888 — № 8; 1889 — № 5; 1890 — № 1. В подзаголовке «Справочного листка «Сибирского вестника»» значатся еще два уточнения: 1) Сведения о приисках, зачисленных в казну и подлежащих заявке. Торги на приисках; 2) Распоряжения и объявления начальства, касающиеся золотого промысла. С 1889 г. приложение имело не только свой порядковый, но и номер «Сибирского вестника ПЛОЖ», с которым выходило в свет.

В сводном указателе периодических и продолжающихся изданий, составленном Е. Н. Косых и А. В. Яковенко, «Золотопромышленность» не значится. Очевидно, названное приложение не только не сохранилось в провинции, но еще и не попало в поле зрения исследователей. В противном случае оно бы «заслужило» в томском библиографическом указателе отдельной записи, как это случилось с «Отделом сельского хозяйства и кустарной промышленности», приложением к Тоб. губ. вед. Хотя статус названных страниц достаточно четко был определен еще при жизни ведомостей: «Вероятно, газета выиграла бы, если была самостоятельным органом, а не приложением к губ. вед., которые частными лицами редко выписываются «за непригодностью к чтению», по выражению одного корреспондента» («Оф. ч. Тоб. губ. вед.». 1904. № 13. — Прилож. «Отдел сельского хозяйства и кустарной промышленности». № 3).

421
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1891. Д. 16. См. подробное описание этого дела по документам ГАТомО в: Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 216–220.

422
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1892. Д. 1.

423
Последняя фраза — еще одна попытка автора данного текста трезво оценить перспективу своей работы. Т. е. сколько бы мы ни анализировали причины отказов ходатаям по вопросу новых изданий, сегодня вряд ли почувствуем те подводные камни, которые и в свое время, наверное, были не всегда видны, но стали истинными мотивами массовых похорон проектов, завуалированных в пристойную для того времени форму слова «нет!». И все-таки, несмотря на однообразие текста, есть необходимость изложить хотя бы те данные, которые удалось выловить из огромнейшего множества аналогичных дел, хранящихся в РГИА. Прошу прощения у читателя за обилие однотипной информации, но попробуем на данных примерах продолжить наблюдение за «ростом революционного сознания» в Сибири, о котором говорят до сих пор сведущие в том историки.

424
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1892. Д. 18. С 28 ноября 1893 г. газета стала выходить три раза в неделю, а в сентябре 1898 г. издатель ходатайствовал о выпуске пяти номеров в неделю.

425
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1892. Д. 20.

426
Там же. Д. 30.

427
Стопа содержит 480 листов бумаги. Из этого количества не более 4,3 % уходило в брак при транспортировке.

428
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1892. Д. 66. См. версию этого дела, изложенную по документам ГАТомО в: Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 221–222.

429
В прошении к губернатору были названы сотрудники «Сибирского вестника ПЛОЖ» А. О. Станиславский, И. П. Кузнецов и В. А. Долгоруков. См.: Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 221–222.

430
Сибирь. 1876. 21 марта.

431
Как точно выразился публицист из «Сибирских вопросов»: «Полиция «перемазала» их из хулиганов в революционеры» (1908. № 7. С. 122). Такая практика в империи началась гораздо раньше. В сохранившихся корректурных гранках первого номера «Сибирской газеты» высказано мнение в том же духе: «Минувший 80 год, так тяжело отразившийся на русской жизни всевозможными подозрениями и репрессиями, ознаменовался «гульным обвинением кого ни попало в социализме»» (РГИА. Ф. 777. Оп. 25: 1881. Д. 943. Л. 15).

432
«123. Звание ответственного редактора утрачивается, если носящий оное: 1) подвергается лишению или ограничению прав состояния, или же отдаче под надзор полиции по судебному приговору; 2) лишится общей гражданской правоспособности вследствие каких-либо причин; 3) выедет за границу без уведомления Главного управления, или не возвратится по приглашению сего управления или же другой власти».

433
«117. Каждый желающий выдавать в свет новое повременное издание в виде газеты, журнала или сборника обязан испросить на то разрешение министра внутренних дел, от которого зависит дозволить выпуск в свет такого издания или без цензуры, или под условием предварительной цензуры».

434
ГАРФ. Ф. 63. Оп. 2.: 1883. Ед. хр. 329. Л. 8 об.- 9.

435
См.: Мандрика Ю. Л. Провинциальная частная печать. Тюмень, 2007. С. 86–94.

436
Право должностного лица, представляющего государственный орган, действовать по своему усмотрению.

437
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1893. Д. 10. Л. 10.

438
Заметки по поводу школы и провинциальной прессы // Гражданин. 1893.14 сент., № 253.

439
Там же. 15 сент., № 254.

440
Заметки по поводу школы и провинциальной прессы // Гражданин. 1893. 15 сент., № 254.

441
Жилякова Н. В. Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие. Томск, 2011. С. 231–234.

442
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1894. Д. 21.

443
ИсАОмскО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 1.

444
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1894. Д. 65.

445
Там же. Оп. 12: 1895. Д. 16.

446
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1895. Д. 25.

447
Там же. Д. 77.

448
П. А. Бадмаев был известный придворный «тибетский» врачеватель (Петряев Е. Д. Впереди — огни: очерк культурного прошлого Забайкалья. Иркутск, 1968. С. 272). Высказывается мнение, что среди его клиентов был и Григорий Распутин.

449
3 августа 1871 г. на заседании совета ГУДП обсуждали вопрос об Эстляндских губ. вед., перешедших на двуязычный выпуск: немецкий и русский. Однако было подмечено, что порядок этот нарушается, «в газете помещаются не переводы, а статьи с различным текстом… без перевода статей с одного языка на другой». Поскольку издание официальной прессы по программе предусмотрено лишь на одном языке, то члены совета сочли, что двуязычие в издании необходимо лишь в том случае, если «есть в губернии люди, которым совсем неизвестен русский язык, то статьи на этом языке остаются для него непонятными…» (РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 8. Л. 11 об.-13.) Не делая окончательных выводов, на совете все-таки было высказано мнение, что издание в таком виде вряд ли можно считать двуязычным.

450
Г-въ Н. По городам и весям // Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1898. 26 апр., № 89.

451
Петряев Е. Д. Впереди — огни: очерк культурного прошлого Забайкалья. Иркутск, 1968. С. 272–273.

452
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 47, ч. I. Л. 324. Объявление об этом напечатано в: Прав. вестн. 1899. 16 февр.

453
РГИА. Ф. 776. Оп. 8. Д. 952.

454
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло и др. Иркутск, 1989. Т. 4. С. 354.

455
Сложно сказать, о чем идет речь. Неизвестен ни один номер «Сибири», выходившей в г. Омске того времени. Возможно, в качестве предлога для переноса издания в северную столицу была использована невозможность местными силами цензуровать сразу две частные газеты.

456
РГИА. Ф. 777. Оп. 4: 1896. Д. 135. Л. 6.

457
Там же. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 56.

458
Обзор сибирской жизни за 1897 год // Сибирь. 1898. № 5, прил.

459
Сиб. торг. газ. 1898. 20 дек., № 276.

460
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 85.

461
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 135.

462
Лви. Еще о сибирских газетах: заметки старого газетчика // Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1898. № 117, 4 июня.

463
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 136.

464
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 147.

465
Скорее всего, даже не количество изданий стало основной причиной отказа Александру Ефимову Дудоладову. Губернская власть начала доказывать МВД, что без учреждения должности отдельного цензора в Томске уже не обойтись.

466
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1897. Д. 96.

467
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1897. Д. 157.

468
Потанин Г. Н. Недоразумение у столичной прессы с провинциальной // Сиб. жизнь. 1903. 17 янв., № 13.

469
См.: Периодическая печать и цензура Российской империи в 1865–1905 гг. Система административных взысканий: справочное издание / сост. и авт. вступ. ст. Н. Г. Патрушева. СПб., 2011. С. 277, 305. В названной книге допущена неточность. 8 месяцев истекали только в январе 1898 г. Однако в ГУДП обращается томский губернатор с ходатайством о сокращении срока приостановки, так как заканчивается подписка на издание. Представитель местной власти убеждал столичных чиновников, что «со стороны моей не встречалось бы к тому никаких препятствий». «Сибирскому вестнику ПЛОЖ» разрешили возобновить издание с 17 декабря 1897 г. РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. 1. Л. 483.

470
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1898. Д. 17.

471
Там же. Д. 18.

472
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1898. Д. 126.

473
Там же. Д. 149.

474
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1898. Д. 150. 475.

475
Неоф. ч. Тоб. губ. вед. 1894. № 39. С. 801.

476
РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 2а. Л. 64.

477
РГАЛИ. Ф. 381. Оп. 1. Ед. хр. 2а. С. 65.

478
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1899. Д. 26.

479
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1899. Д. 27.

480
Там же. Д. 29.

481
Там же. Д. 90.

482
Вестник Европы. 1899. Янв. С. 358.

483
См. итоги предыдущего периода на с. 171–174 наст. изд.

484
РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1900. Д. 16. — Удивительная вещь, но одна из сторон жизни, неизвестных до сих пор, соредактора газеты «Сибирская жизнь», известного общественного деятеля, возглавлявшего Временное сибирское правительство, бывшего членом Совета министров России и его председателем под руководством А. В. Колчака (увы, но не политический ссыльный!), оказалась невозможной в контексте монографии Н. В. Жиляковой «Журналистика города Томска (XIX — начало XX века): становление и развитие» (Томск, 2011), изданной под защиту докторской. Тема неосуществленного проекта П. В. Вологодского в книге так и не прозвучала. Еще один ракурс, позволяющий увидеть разницу между историей как таковой и историей, которая лишь в виде квалификационной работы вынуждена пройти горнило ВАКа. Хотя наука, прячущаяся под покровом любой идеологии, тем более умершей, напоминает затхлую паутину с иллюстрации Курта Воннегута к своему роману «Завтрак для чемпионов».

485
Где здесь имя, а где фамилия — так и не смогли разобраться в цензурном ведомстве. В документах РГИА потенциальный покупатель значился то как Флеер, то как Гутман.

486
Юрист, доктор права и философии, чиновник особых поручений при министре внутренних дел, член ГУДП (1865–1883), временами исправлявший должность начальника цензурного ведомства, Н. В. Варадинов так комментировал подобную ситуацию: «На перемену издателей или на переход издания от одного лица к другому, т. е. на переход прав собственности на повременное издание, ничьего разрешения не требуется. С одной стороны, это узаконение вполне соответствует законам нашим о праве собственности, о неограниченном распоряжении полною собственностью; но с другой — ведет к злоупотреблениям и, так сказать, к обходу закона… тут явно нарушается закон, предоставляющий министру внутренних дел власть разрешать новые повременные издания… Очевидно, закон этот требует некоторых ограничений, подобных ограничению других видов собственности, распоряжение которыми обусловливается теми или другими изъятиями в видах общественной пользы и безопасности… Главное управление по делам печати и, по докладу его, министр внутренних дел не могут остановить никакой передачи права на повременное издание, коль скоро передача совершена нотариальным порядком… Говорят, что в последнее время ГУДП, с целью остановить передачу права на повременное издание в обход закона, требует теперь при разрешении повременного издания от просителя обязательства не передавать этого права другому без ведома и согласия Главного управления, и под условием этого только обязательства просителю дается разрешение на новое периодическое издание. Желательно, чтобы эта практика ГУДП была обращена в закон для поддержания силы закона и власти министра внутренних дел, основанной также на законе…». См.: Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт.-сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 25–26.

Устав о цензуре и печати 1900 года издания не проясняет данный вопрос. Хотя 28 марта 1897 г. Комитетом министров было выработано положение, согласно которому переход права на периодическое издание от одного лица к другому зависел исключительно от разрешения министра внутренних дел. См.: Новомбергский Н. Освобождение печати во Франции, Германии, Англии и России. СПб., 1906. С. 227.

487
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 89 об.-90.

488
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1901. Д. 21.
489
Там же. Оп. 14: 1902. Д. 100.

490
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1902. Д. 166.

491
Там же. Д. 180.

492
Яблонский Н. Путеводитель по Алтаю. Томск, 1902. 148 с. + реклама.

493
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1902. Д. 181.

494
Там же. Оп. 14: 1903. Д. 60.

495
Архивное дело такого издания в РГИА обнаружить не удалось, хотя упоминание о нем есть (см. второй абзац сверху на с. 217 наст. книги). В «Правительственном вестнике» (1903. 1 авг.) было опубликовано объявление, что «Иркутский листок объявлений», разрешенный сыну коллежского советника Валентину Косолапову, «признан окончательно прекратившимся». См.: РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 47, ч. II. Л. 61. Нет информации о таком издании и в крупных фондохранилищах России.

Есть упоминание еще об одной исчезнувшей газете в неизданном указателе сохранившихся дореволюционных изданий в г. Иркутске (см. примечание 123 на с. 57–58). Обвалившийся угол здания областной библиотеки похоронил помещение, в котором хранилась часть периодики, а вместе с ним и подшивку «Иркутского ярмарочного листка» (1880. № 2-23).

496
Речь идет о «Восточном обозрении».

497
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1903. Д. 124.

498
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1903. Д. 126.

499
Там же. Оп. 8. Д. 195.

500
РГИА. Ф. 776. Оп 14; 1902. Д. 95.

501
РГИА. Ф. 776. Оп. 14: 1904. Д. 227.

502
РГИА. Ф. 776. Оп. 15: 1905. Д. 13.

503
Позволю себе еще раз сослаться на комментарий Н. В. Варадинова: «…по своей цене, не будучи доступны распространению в массе малообразованных читателей, не могут с удобством служить орудием вредной пропаганды». См.: Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт.-сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 58.

504
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. I. Л. 442 об.

505
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. II. Л. 5 об.

506
Там же. Л. 5.

507
Там же. Оп. 15: 1905. Д. 13. Л. 8–8 об.

508
Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): автореф. дис… д-ра ист. наук. Иркутск, 2003. 38.

509
Сегодняшняя версия выглядит так: «Наступает революция 1905 г. И тут генерал, на фоне общей нерешительности и растерянности, проявляет непреклонную волю и неустанную энергию. В короткий срок он усмиряет и приводит в порядок обширные области. Естественно, он становится врагом всей «революционной общественности»». См.: Дроздов С. Ранненкампф, трагедия генерала [Электронный ресурс]. URL: http: //.proza.ru/2010/07/13/476 (дата обращения: 28.04.2013).

510
[Головачев П. М.] Разгром сибирской печати // Сиб. вопросы. 1906. № 2. С. 88. ― L.

511
Там же. С. 89.

512
Скептик. Маленькие письма о маленьких делах: письмо II // Сиб. изв. 1905. 7 окт., № 27.

513
РГИА. Ф. 776. Оп. 15: 1905. Д. 14.

514
РГИА. Ф. 776. Оп. 15: 1905. Д. 15.

515
РГИА. Ф. 776. Оп. 15: 1905. Д. 24.

516
Хотя проблеск интереса на протяжении повествования проскальзывал. И имя у него, наверное, звучало иначе, нежели Pomeri-sec!

517
Коммерческая деятельность Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника зашла так далеко, что даже желающим подарить книгу библиотеке приходится частично оплачивать свое деяние в виде покупки билета за вход. Проблема нехватки помещений для хранения экспонатов решена таким образом кардинально. Технология зарабатывания денег победила культуру. Бывшие хранители и научные сотрудники теперь изредка выступают только в качестве гостей музея. См.: Мандрика Ю. Л. «Площадь предоставляется»: заметки по поводу краеведческих журналов // Подорожник. Тюмень, 2012. Вып. 13. С. 176–178.

518
РГИА. Ф. 776. Оп. 15: 1905. Д. 219.

519
Адрианов А. В. Периодическая печать Сибири. [Томск, 1919]. С. 29.

520
[Головачев П. М.] Разгром сибирской печати // Сиб. вопросы. 1906. № 2. C. 91. ― L.

521
Автор учебников по истории российской дореволюционной печати Б. И. Есин как-то поведал пишущему эти строки небезынтересную историю. В конце 1950-х гг. канализационными водами затопило большую коллекцию газет, хранившуюся в библиотеке МГУ. Под угрозой гибели оказались издания того самого периода, за который не очень охотно берутся до сих пор исследователи. Надо было спасать (вытаскивать из воды, сушить и т. д.) разрозненные номера газет, которые не сохранились больше нигде. Но свободного времени не было: молодость, учебная нагрузка, желание что-то сделать в науке. Кабинетный ученый предпочел пожертвовать будущим истории печати…

522
Речь идет о том времени, когда П. Ф. Николаев отбывал ссылку в г. Томске, а его коллегами по «Сибирской газете» были Феликс Волховский и князь Александр Кропоткин, «человек образованный и серьезный ученый», брат знаменитого путешественника и анархиста Петра Кропоткина.

523
РГБ, НИОР. Ф. 520: Б. П. Козьмин. К. 12. Д. 2. Л. 29.

524
Мандрика Ю. Л. О печати Сибири и русле советской традиции // Вестн. Тюм. гос. ун-та. 2009. № 7: История. С. 196–204.

525
Шмалько А. А. Нечто о сущности криптоистории, или Незабываемый 1938-й [Электронный ресурс]. URL: http://www.rusf.ru/star/doklad/1999/crypt.htm (дата обращения: 13.03.2013).
На конференции в Барнауле автор этих строк, выступая с сообщением, задал вопрос залу: что мешает публикации документов местных архивов, которые должны помочь потеснить мифологемы советского времени на обочину науки? См.: Мандрика Ю. Л. История печати Сибири — от ритуала к мифу // Девятые Макушинские чтения: материалы науч. конф. (15–16 мая 2012 г., г. Барнаул) С. 34–35. Ответ зав. сектором СО РАН поразил беззастенчивой эластичностью позвоночника: «А вы напечатайте их вначале в Москве».

Если провинциальная наука зависит от вертикали власти, значит, не может даже называться таковой. Становится понятной позиция министра образования и науки Дмитрия Ливанова, о котором обозреватель писал: «Если академия наук возбудилась до такой степени, что потребовала отставки министра, — значит, в болото впервые за долгие десятилетия упал камень…В эпоху застоя расшевелить лужицу, вторгнуться в священный союз политической лояльности, псевдонаучной глупости и академического обмана — это дорогого стоит… Сдача Ливанова, если она состоится, того стоит. Он заложил фундамент даже не реформы образования и науки. Он просто обратил внимание на вранье». См.: Колесников А. Он хотя бы попробовал [Электронный ресурс]. URL: http://www.gazeta.ru/comments/column/kolesnikov/5276625.shtml (дата обращения: 11.05.2013). Установившиеся точки зрения, зачастую опровергаемые существующими документами, журналист попросту назвал враньем.

Когда же исследователь истории умалчивает о факте, явлении, а когда сознательно лжет? Т. е. участвует в коррекции информации?

В книге Н. П. Матхановой «Сибирская мемуаристика XIX века» (Новосибирск, 2010. С. 325, 326) в числе неопубликованных воспоминаний значатся два текста тоболяка М. С. Знаменского («Дневник за 1862–1863 гг.» и «Пятидесятые годы в Тобольске»), появившиеся почти десять лет назад в журнале «Лукич» (2002. Ч. I и 2000. Ч. I соответственно). Я не только обсуждал эти документы с сотрудником СО РАН, более того, слышал из ее уст с трибуны Макушинских чтений похвалу в адрес краеведческого издания, возвращающего перемещенные ценности на родину автора. Что же заставило Н. П. Матханову скрыть факт публикации рукописей художника? Научная недобросовестность или всего лишь желание монополизировать изучение вопроса? А может, такая забывчивость маркирует стареющую академию, способную помнить лишь свои заслуги?

Могу понять Н. В. Жилякову, которая в историографическом обзоре, помещенном в обильно цитируемой мной монографии о печати г. Томска, не упоминает «Сибирский листок» — пятитомное избранное из тобольской газеты (1890–1919). Не знать об этом издании автор не могла: лично один том ей дарил. Но купюра, сделанная диссертантом в истории изучения вопроса, должна была повысить статус не только исследования-монографии под докторскую, но и томской научной школы. В пользу такой гипотезы говорит ложь Н. В. Жиляковой о П. И. Макушине, который вместе с В. В. Михайловым открыл якобы «первый в Сибири книжный магазин» (с. 36, 243). То, что сообщает читателю ложь, автор знала. Знала в самом начале монографии, цитируя слова Н. М. Ядринцева о единственном сибирском книжном магазине в г. Иркутске (с. 70). Мифологема о П. И. Макушине — конек томской исторической школы, используемый для PR-кампании местных научных исследований. Мол, знай наши корни! В недавно опубликованных тезисах выступления главного библиотекаря госуниверситета — тот же лейтмотив: первый сибирский — в Томске. См.: Карташова Т. П. П. И. Макушин и томское книгоиздание XIX — начала XX в.: нерешенные проблемы // Девятые Макушинские чтения: материалы науч. конф. (15–16 мая 2012 г., г. Барнаул). С. 11.

А. П. Чехов, побывав в г. Томске, очевидно, генетически там наследил. Теперь здесь все пробуют в жанре детали. Н. В. Жилякова — не исключение. Три строчки о факте, обнаруженном Ю. Мандрикой (с. 158), скорее всего, символизирующие вклад последнего в изучение истории печати Сибири, автор монографии могла бы смело заменить сведениями о реализованном тюменцами проекте «Сибирского листка» объемом около 300 листов с несколькими сотнями атрибутированных имен сибирских корреспондентов (благодаря В. К. Белобородову), некоторых — впервые. Будем милосердны к матери троих детей: оценим эту фигуру умолчания в исследовании, претендующем на научную новизну, не как ложь, а всего лишь как троп… Еще об одном сибиряке, занимающемся историей печати. На вопрос, можно ли считать губернские ведомости газетой, В. В. Шевцов с высоты томской научной школы покровительственно отвечает без всяких оговорок своему оппоненту: «безусловно, являлись газетой». См.: Шевцов В. В. «Томские губернские ведомости» (1857–1917 гг.) в социокультурном и информационном пространстве Сибири. Томск, 2012. С. 83. Нет чтобы объяснить популярно дураку из Тюмени: смотря что считать газетой? Для крестьянина любой запечатанный свернутый вчетверо лист, принесенный почтальоном, является таковой. А если кто-то решается заниматься вдруг научными проблемами, то и с губернскими ведомостями могут возникнуть проблемы. Вопрос самоидентификации интересовал сотрудников издания еще в XIX в. Неофициальную часть, которую во всей империи пытались сделать клоном частной газеты, в течение десятилетия в Томске, Иркутске и Красноярске подписывал делопроизводитель или его помощник. Тогда уже понимали, что контент издания определяет его тип. Красноречивый факт, которому не нашлось места в монографии В. В. Шевцова. Что это? Неумение историка увидеть явление или ложь во имя тех симулякров, о которых предлагает молчать негласная цензура корпоративным мнением научной общественности?

Утверждая, что региональные казенные органы печати являются единым целым, книжка В. В. Шевцова тем не менее посвящена лишь неофициальной части. А это говорит о составных губернских ведомостей как различных типах издания. Отрицая точку зрения оппонента (что нормально при условии хотя бы мало-мальской аргументации), В. Шевцов ссылается на рукопись, каковой является автореферат диссертации Ю. Мандрики, хотя опубликована сравнительно недавно статья «Губернские ведомости в научной парадигме» (см.: Изв. УрГУ. Сер. 1: Проблемы образования, науки и культуры. 2010. № 3. 168–176), уточняющая позицию тюменца. Характеризуя ситуацию, сложно говорить о научной недобросовестности автора монографии. Но то, что в его фигуре умолчания есть черты цензуры научным синдикатом, определяющим цену слова па рынке диссертационных технологий, несомненно. В названной выше статье Ю. Мандрики поименно перечислены авторы симулякров, выросших на ниве изучения губернских ведомостей. Смелость будущего доктора наук, смеющего не подать за столом академику бутерброд с колбасой, потому что остался только с сыром, сменяется дилеммой: «Неужели кто-нибудь перед защитой узнает, что я читал о той проклятой парадигме?» Все прямо как в пародии А. Г. Архангельского на прозу Пантелеймона Романова «Проблемы пола»: «Когда профессор узнал, что жене известно, что он знает, что у нее семь любовников, он забеспокоился, чтоб она не подумала, что он из-за этого мучается, и что ему нужно изложить ей свой взгляд на подобную ситуацию. Отодвинув в сторону свой научный труд о половой жизни инфузорий, профессор прошел в спальню жены…». Последнее действие героя пародии соискателю хочется предотвратить… Особенно когда в жены взята наука, в любовниках которой ходит не один хлыщ… Избирательность В. В. Шевцова в выборе объекта критики удивительно точна. Возражая оппонентам, работающим вне учебных и научных учреждений, томич здесь воистину смел: ведь за критикуемым нет никаких научных сообществ, которые могут возразить. Ибо если это случится — на защите диссертации могут быть проблемы. Детерминированность посвящением в докторский клуб зачастую определяет мнение автора монографии. Не соглашаясь с точкой зрения Ю. Мандрики, что губернские ведомости объединяют как минимум два типологически разных издания, В. В. Шевцов забывает упомянуть имя еще одного исследователя, доктора философии из городского университета Нью-Йорка (См.: С. Смит-Питер. Истоки губернских ведомостей: 1831 — начало 1850-х гг. // Провинциальная журналистика и жизнь Российской империи в XIX — начале XX в.: сб. науч. ст. Петрозаводск, 2008. С. 28). Сьюзан Смит-Питер сообщала русским исследователям: «В Положении 1837 г., по которому учреждались губернские ведомости, речь шла уже о двух отдельных изданиях, и подписчики имели возможность получать только неофициальную часть». Историк из Томска упоминает вскользь об этой работе С. Смит-Питер (с. 15), не вникая в детали исследования. А ведь именно упоминаемый американским ученым документ, несмотря на метаморфозы имперского законодательства, помог во многих губерниях оформиться неофициальной части в отдельное издание, выходившее не в один день с официальными.

Удивительно, что критика оппонента В. Шевцовым, рассчитанная не более чем на эффект смелости, имеющейся в наше непростое время у диссертанта, нашла поддержку. Рефлексия рецензента Г. В. Жиркова выразилась в бездоказательной оценке педагогом, который заранее знает все: «Мало сказано об официальной части ведомостей, хотя автор справедливо возражает против мнения, что эта часть — отдельная газета» (Жирков Г. В. Первая монография о губернских ведомостях // Вестн. Томск. гос. ун-та: История. 2013. № 1. С. 215). Во-первых, Ю. Мандрика настаивал, что официальные части скорее можно отнести к бюллетеням; во-вторых, мне уже приходилось иронизировать над точкой зрения Г. В. Жиркова о рукописи, которая прошла «редактуру издательств и даже апробацию на уровне докторской» (см.: Жирков Г. В. Журналистика: исторические этюды и портреты. СПб., 2008. С. 11), а значит, может считаться первоисточником. Прямо как в очередном постановлении ЦК КПСС «О вреде законодательных решений царской России на развитие современной исторической науки в СССР» (имя придумано автором этих строк, но оно калькировано с названия реально существовавшей, пусть и непродолжительное время, Комиссии по противодействию фальсификации истории в ущерб интересам России).

И пусть успокоится В. В. Шевцов: мои возражения против его технологических нюансов изготовления монографии напечатаны в книжке, изданной суперраритетным тиражом (недоступен широкому кругу читателей). Ведь мощный залп двух рецензентов в одном из ВАКовских журналов, пусть и принадлежащих вузу, в котором работает соискатель докторской, говорит лишь о том, что процесс отбора в клуб, носящий имя популярнейшего в России колбасного изделия, завершен. Хотя рефлексии рецензентов и не хватило на дискуссию, на постановку спорных вопросов, вызванных чтением монографии. На мой взгляд, оценочные суждения должны подтвердить, что оба рецензента — Г. В. Жирков и Э. В. Летенков — пока знают больше В. В. Шевцова. И открытия у книги последнего не случилось. А такой факт — смерть для подающего надежды молодого ученого… Приношу читателю извинения за общетеоретический спор, который имеет отношение исключительно к пишущему эти строки, не оставляя последнего безучастным к критике собственных точек зрения… Но столь длинное примечание позволяет на современных примерах просматривать порождение механизма цензуры при отсутствии явно выраженных внешних условий и некодифицированности явления в российском законодательстве.

526
Усков Н. Конец истории. [Электронный ресурс]. URL: http:// www.snob.ru/selected/entry/61791 (дата обращения: 20.06.2013).

527
Начало первой главы предназначалось для сборника (с. 11–38 наст. книги), который собирал книговед из Новосибирска. Он и завершил мое повествование чудным пассажем о «гребне реформ и кризисе крепостничества» (вариант редакционной политики или цензуры?). Чтобы такое сформулировать, мне никаких университетов не хватит. Наверное, от отсутствия специального образования я несколько по-иному воспринимаю знаковое событие 1861 г., удивительную смесь чубайсовских ваучеров с олигархатом, выросшим из комсомольских штанишек. На мой взгляд, недостаток всех наших гуманитарных научных школ в том, что их руководители заранее знают, какой вывод должен сделать в завершение своей работы ученик.

В знак благодарности автору за подаренные несколько уникальных строк я сохранил их в тексте как памятник целой эпохе исследователей, результат работы которых известен уже на старте. Только это и сподвигло меня продолжить изучение новой для меня темы. Сказанное выше — не ирония и не злой умысел. Таланту неназванного книговеда ладить с людьми, поддерживать их в трудную минуту (что он делал регулярно по отношению ко мне) я низко кланяюсь… Просто он — человек своей эпохи…

528
Именно незнание этого законодательного положения плодит у исследователей истории цензуры страсть к коллекционированию «забавных» историй. Как говорилось в предыдущей главе, именно подписная цена была частью программы издания, а значит, и лакмусовой бумажкой для цензора. Опубликованный в «Правительственном вестнике» материал вполне мог быть забракован цензором при попытке перепечатать его в какой-нибудь дешевой (речь о подписной цене) томской «Сибирской жизни». См., например: Блохин В. Ф. Провинция газетная: государственное управление периодической печатью и становление газетного дела в российской провинции (1830- 1870-е гг.). Брянск, 2009. С. 227–229.

529
См.: Патрушева Н. Г. Исследования по истории дореволюционной цензуры в России, опубликованные в 1999–2009 гг.: библиографический обзор // Цензура в России: история и современность / отв. ред. М. Б. Конашев. СПб.: РНЦ, 2011. Вып. 5. С. 358–376.

530
Ермолинский Л. Л. Сибирская печать и царская цензура (1875–1886 гг.) // Журналистика в Сибири. Иркутск, 1967. Т. 52, вып. 1. С. 33.

531
Там же. С. 34.

532
Цензура в России в конце XIX — начале XX века: сб. воспоминаний / сост. Н. Г. Патрушева. СПб., 2003. С. 270.

533
История русской журналистики XVIII–XIX веков: учебник / под. ред. Л. П. Громовой. СПб., 2003. С. 647. — Иронизировать над чиновником XIX в. у нас смелости хоть отбавляй. Сложнее это делать с непосредственным начальником. Ср: «…во Владимире. Там директор департамента по культуре областной администрации Владимир Трубин на репетиции концерта во Дворце культуры и искусств возмутился, что дирижер стоит спиной к зрителям. «А что это вы, Артем Эдуардович, ж**ой (это цитата — прости, Роскомнадзор!) к залу стоите? Вас ведь первые лица области слушать будут», — заявил он дирижеру и композитору Артему Маркину, настоятельно предложив товарищу повернуться спиной к музыкантам и лицом к залу». См.: Новопрудский С. К народу задом [Электронный ресурс]. URL: http: // http://www.gazeta.ru/comments/column/novoprudsky/5388145.shtml  (дата обращения: 22.06.2013).

534
Ермолинский Л. Л. Сибирская печать и царская цензура (1875–1886 гг.) // Журналистика в Сибири. Иркутск, 1967. Т. 52, вып. 1. С. 39.

535
См.: Григорьев С. И. Придворная цензура и образ верховной власти: 1831–1917. СПб., 2007. С. 23.

536
Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири: первая половина XIX — начало XX века. Иркутск, 2002. С. 151–153.

537
ГЛМ, ОРФ. Ф. 10. Оп. 1. Д. 56. Л. 11–11 об.

538
Шиловский М. В. Специфика формирования исторического сообщества в Западной Сибири в послевоенный период // Вторые Даниловские чтения. Тюмень, 2009. С. 395–399.

539
Гольдфарб С. И. Газетное дело в Сибири: первая половина XIX — начало XX века. Иркутск, 2002. С. 136.

540
Блохин В. Ф. Провинция газетная: государственное управление периодической печатью и становление газетного дела в российской провинции (1830-1870-е гг.). Брянск, 2009. С. 222.

541
Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт.-сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 191.

542
Сб. узакон. и распор. правительства по делам печати / авт.-сост. Н. В. Варадинов. СПб., 1878. С. 192.

543
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 8. Д. 308. Л. 2–3.

544
ГАИркО. Ф. 24. Оп. 9. К. 2053, ед. хр. 505. Л. 5.

545
Там же. Ф. 162. Оп. 1. Ед. хр. 116. Л. 35.

546
Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1994. С. 155.

547
Головачев П. М. Тюмень как гнездо народного невежества // Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. К. Белобородов и Ю. Л. Мандрика. Тюмень, 2003. С. 556–562.

548
Морские птицы, которых часто путают с чайками.

549
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1886. № 63.

550
Степной край. 1899. 12 февр., № 19. См. также: [Дело о подделке и сбыте фальшивых денег] // Сибирский листок: 1895–1900. Тюмень, 2003. С. 12–93.

551
ИсАОмскО. Ф. 10. Оп. 1. Ед. хр. 167. Л. 14 об.-15.

552
Точку в описанном деле поставил суд истории. Сегодняшняя власть увековечила бывшего городского голову, почетного гражданина г. Тюмени А. И. Текутьева. Парламентская газета назвала скульптуру на месте «реконструированной» под пешеходные асфальтированные дорожки части Текутьевского кладбища «памятником взятке» (Тюм. изв. 2009. № 106), намекая на миф о строительстве сибирской железнодорожной ветки через Тюмень благодаря силе мошны городского головы.

Народная молва гласит, что «великий меценат» увековечен на центральной улице города по веской причине: один из нынешних крупных чиновников, имеющий право распоряжаться бюджетными средствами, является совладельцем завода по изготовлению памятников. А предприятие всегда нуждается в заказах на бронзовые изделия… «Умственное» движение вокруг предстоящего эпохального события началось гораздо раньше появления на авансцене А. И. Текутьева. Еще в 60-е гг. XIX в. «Голос» опубликовал частное мнение о целесообразности строительства сибирской железной дороги через Тюмень. Статью на такую тему г. Стопановскому (очевидно искаженная — сознательно? — фамилия В. Я. Стефановского, исправлявшего должность начальника Тюменского округа с 1850 г.) заказал тюменский городской голова. Был найден подрядчик г. Волокитин, которому было обещано за публикацию в столичной печати вознаграждение в 25 руб., однако г. Стопановский автору публикации в «Голосе» «дал только 16» (см.: Литературная б-ка. 1867. Авг. Кн. 1 и 2. С. 200–203). Г. Волокитин обратился в суд с жалобой на тюменца.

Мифология вокруг А. И. Текутьева продолжает обрастать мясом. Одна из тюменских научных лабораторий получила заказ на проведение конференции, посвященной юбилею почетного гражданина г. Тюмени. Новых фактов из жизни бывшего городского головы не выявлено. Не исследована даже информация о том, что тот участвовал в процессе уничтожения главного свидетеля по делу о фальшивых деньгах — О. П. Бельченко, которого живого сварили в бане.

553
ГАТоб. Ф. 329. Оп. 2. Д. 301. Л. 1 об.

554
Там же. Ф. 479. Оп. 2. Д. 28. Л. 4.

555
Там же. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 7.

556
Там же. Л. 16.

557
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 23.

558
Там же. Л. 25.

559
Слова «цензирование», «цензурирование» и «цензурование» в одинаковой мере встречаются в документах того времени. В книге при цитировании архивных материалов автором употребляется, как правило, только последняя из перечисленных в примечании форма.

560
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 36–36 об.

561
Статья 140. Если по соображениям высшего правительства найдено будет неудобным оглашение или обсуждение в печати в течение некоторого времени какого-либо вопроса государственной важности, то редакторы изъятых от предварительной цензуры повременных изданий поставляются о том в известность через Главное управление по делам печати по распоряжению министра внутренних дел. — Все статьи цитируются в данной книге по «Уставу о цензуре и печати», опубликованному В. П. Ширковым (СПб., 1900).

562
Статья 96. Не допускаются к печати статьи: 1) в которых возбуждается неприязнь и ненависть одного сословия к другому; 2) в которых заключаются оскорбительные насмешки над целыми сословиями или должностями государственной и общественной службы.

563
См. текст из «Хроники»: «Перед праздниками обывателей положительно одолели разные поздравители с подписками, начиная с полицейских и кончая темными личностями, сующими подписные листы». — Сиб. торг. газ. 1898. № 75.

564
См. текст из «Ответов редакции»: «Тюмень. — ву. Вы пишете, что исправник сердится на нас за наши заметки… Спасибо за сочувствие. Помните пословицу «Сердится, да не силен»… это русская, а есть и римская: «Юпитер, ты сердишься — значит, не прав». Заметка ваша пойдет».

565
Статья 79. Разбор и обсуждение судебных решений… допускается только в юридических журналах и в тех повременных изданиях, в которых будет особый отдел юридической хроники, но при этом должно быть строго соблюдаемо должное уважение к судебному становлению, постановившему решение, и к чинам оного.

566
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 37–39 об. — Любопытен окончательный вариант документа. В нем нет преамбулы с разъяснением И. Я. Словцову о делегировании кусочка власти: «В № 69-м «Сибирской торговой газеты» от 27 марта с. г. в отделе «Хроника» между прочим помещено два сообщения: 1-е, о переводе управляющего Тобольскою казенною палатою С. П. Матвеева на Кавказ, и 2-е, об увольнении от должности полицейского надзирателя 4-го участка гор. Тюмени Д. А. Кульмаметьева и о назначении вместо него заведующего ветеринарною частию гор. Тюмени Терновского. Между тем мною 15-го марта 1897 года за № 65 препровожден Вам для сведения и руководства список распоряжений господина министра внутренних дел, объявленных редакциям газет на основании ст. 140 Устава о цензуре и печати и сохраняющих обязательную силу, из которого видно, что на основании циркулярного предложения сего Министерства от 9 июня 1896 г. воспрещается печатать в периодических изданиях слухи о различных назначениях и перемещениях по государственной службе, так что пропущенные Вами сообщения относительно гг. Матвеева, Кульмаметьева и Терновского совершенно противоречат означенному распоряжению.

Вследствие сего имею честь просить Ваше превосходительство на будущее время относиться с особенным вниманием ко всем распоряжениям Министерства внутренних дел, относящихся до лиц, цензурующих периодические издания. Губернатор (подпись)». — ГАТоб. Ф. 152. О. 36. Д. 40. Л. 40–41.

567
Очевидно, нумерация списка цензурных распоряжений, издаваемых Министерством внутренних дел, проводилась параграфами. О содержании данного документа мы можем только предполагать из контекста.

568
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 49.

569
Там же. Л. 49–50.

570
См.: Неоф. ч. Тоб. губ. вед. 1893. 7 апр., № 14. С. 216. — Краевед Н. М. Моторина отстаивает точку зрения, что оба Словцовы были не более чем однофамильцы.

571
Словцов Петр Андреевич (1767–1843) — сибирский историк. Родом из Верхотурского уезда, из духовенства; учился в Александро-Невской духовной семинарии (обучался вместе с М. М. Сперанским). Учительствовал в Тобольской духовной семинарии, где заявил о себе как проповедник. За критику нравов в обществе петербургских сановников был выслан в Валаамский монастырь. Около 1795 г. он был определен учителем Александро-Невской семинарии, в 1797 г. переведен в канцелярию генерал-прокурора, затем в канцелярию Государственного совета, а оттуда в департамент Министерства коммерции. В 1808 г. по подозрению во взяточничестве Словцов был заключен под стражу и затем отправлен на службу в штат Тобольской канцелярии сибирского генерал-губернатора. Оставаясь на службе в Сибири до 1830 г., Словцов долго был директором народных училищ Иркутской губернии и успел много сделать для поднятия местного народного образования. Главный его труд — «Историческое обозрение Сибири». Первая часть его, охватывающая 1588–1742 гг., вышла в 1838 г., а вторая — до 1823 г. — в 1844 г.

572
Литературное наследство Сибири. Т. 7: Григорий Николаевич Потанин. Воспоминания. Новосибирск, 1986. С. 36. — А. В. Адрианов, которого попросили написать биографию ученого, в письме Г. Н. Потанину высказывал свою точку зрения на И. Я. Словцова: «…это форменный негодяй». Через пару месяцев характеристика дополнилась деталями: «…вскрыли поганое нутро этого человека, что я боюсь, согласится ли вдова на издание такой «биографии». Из переписки, сообщенной мне сестрой, Словцов рисуется музейным вором; он ограбил Тюмень, присвоив себе коллекции при реальном училище и продав их Чукмалдину, заведующий музеем Уральского общ<ест>ва Клер при посещениях музея Словцовым расставлял сторожей со специальным наказом, а своим сотрудникам объяснял свое поведение тем, что после посещения разных музеев Словцовым всегда исчезали ценные предметы. Но о Словцове как ученом и исследователе Сиязов весьма невысокого мнения». См.: Адрианов А. В. «Дорогой Григорий Николаевич…»: письма Г. Н. Потанину / сост., публ. Н. В. Васенькин. Томск, 2007. С. 211, 214.

573
Петряев Е. Д. Сотрудники «Восточного обозрения» и «Сибирских сборников» (1882–1906). Киров, 1987. С. 43.

574
Словцов И. Я. Из старого портфеля // Литературные фантомы. Тюмень, 1997. С. 16–17.

575
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1894. 4 авг., № 89.

576
Неоф. ч. Тоб. губ. вед. 1894. 9 окт., № 41. С. 845–846.

577
ГАТоб. Ф. 158. Оп. 15. Д. 2. Л. 22. Здание могло находиться по Иркутской ул., 24 (Максимовской, кв. 74). Разночтение в документах…

578
В письме от 7 июня 1889 г. Ф. В. Волховский рассказывал Д. А. Клеменцу, как была раскрыта тайна псевдонима другим редактором: «Архиерей (Вениамин) привез или послал графу № «В[осточного] об[озрения]» с некрологом Салтыкова, в котором подчеркнул много мест и, указывая на меня как на автора некролога, заметил, что вот-де госуд. преступники и совратители юношества уже в литературу проникли! Граф призвал на исповедь Ядринцева, а тот первым делом наклал компота в штаны и, отысповедовавшись, содрогнулся пред ужасами моего сотрудничества». ИДР РАН, АВ. Ф. 28. Оп. 2. Ед. хр. 62. Л. 1.

579
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1895. 8 февр.

580
В «Маленькой историко-библиографической справке», подготовленной Л. Е. Луговским, была опубликована подборка газетных откликов на политику «Сиб. вестн. ПЛОЖ». Озвучим пару цитат, которые говорят о страстях, бушевавших вокруг издания. «Омский уроженец и старожил» высказался в «Сибири»: «…Мы, омичи, охотно верим, что «Сиб. вестн. <ПЛОЖ>» — клика уголовных подонков русского общества». «…Вы в каждом № бранились, и самым площадным образом, вы издевались над «сибирским патриотизмом», показывая его «квасным» и рисуясь своими принципами размазывания горчицей чужих физиономий; вы драпировались в не приставшие вам одежды честности… Мы, сибиряки, ничего другого, кроме искреннего презрения, не можем питать к такому смрадному органу…» (Сибирь. 1887. № 14–15). Составитель подборки завершает свою публикацию так: «Не правда ли, интересной репутацией пользовался «Сиб. вестн. <ПЛОЖ>» еще в 1887 году?» (см. Неоф. ч. Тоб. губ. вед. 1893. № 47. С. 785). Риторический вопрос, наверное, предполагал динамику в репутации томского издания к моменту публикации «Маленькой историко-библиографической справки».

581
Попытка чиновников из ГУДП разобраться, кто скрывается под именем Дедушка Фаддей, не дала результата. «Автором фельетонов «Сиб. вестн. <ПЛОЖ>» является состоявший под гласным надзором полиции по обвинению в политической неблагонадежности ялуторовский мещанин Филимонов, который, однако, отрицает принадлежность ему этих фельетонов; под псевдонимом же «Пимена», которым подписаны статьи «Восточного обозрения», скрывается, по предположению енисейского губернатора, титулярный советник Флорианов, а может быть, и тот же Филимонов. От редактора Ошуркова пришла телеграмма, в которой он извещает, что указанная ему статья составлена проживающим в Иркутске врачом Михаилом Яковлевичем Писаревым, постоянным сотрудником газеты» (РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1885. Д. 19, ч. 1. Л. 223–223 об.). Да и указанный чиновникам автор соглашался с такой версией. Однако департамент полиции сумел разобраться в играх газетчиков из провинции: «Писарев в то время не проживал в Красноярске…» (там же. Л. 224).

582
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1893. 6 нояб.

583
П. С. Зайдман (1828-20.10.1896) — отставной фельдфебель (ГАТоб. Ф. 158. Оп. 15. Д. 2. Л. 41). Начал печататься в «Сиб. вестн. ПЛОЖ» с заметками тюменского отставного старого городничего Пуда Стратилатовича Задиры в апреле 1890 г. В практически ежемесячных публикациях, как правило, речь шла о недостатках, имеющихся в городском хозяйстве. Вот типичный образчик его газетного творчества: «Улицы грязны, тротуары никуда не годны, освещения города нет даже в самые темные ночи; кражи, пьянство, мошенничество в полном ходу. Перекупщиков развелось столько, что вы ничего из первых рук приобрести не можете и все необходимое покупаете из третьих, четвертых рук, переплачиваете не копейки, а рубли… Обокрали 3-ю полицейскую часть, приказчичьий клуб, на железной дороге воруют. И не только ночью…» (Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1893. 6 нояб.).

584
См. подробнее: Копылов В. Е. И. Я. Словцов — директор реального училища // Ежегодник Тобольского областного краеведческого музея. Тюмень, 1992. С. 21–61.

585
Текст «Писем претендента на должность…» завершался шарадой: «Слагатай сия человек не гласный, отчина ж его познавается от осми букв: сторицею сугубою начинается и единою же сугубо ер скончавается; прочая же шесть-трехчисленная десятерица, с десятирицею семичисленною и вторицею, пока сторица девятичисленная с тою же семичисленною десятерицею и вторицею». Вспомним, что Щукин и Нещукин были популярными псевдонимами в сибирских газетах после смерти писателей — дяди и племянника — Н. С. Щукиных.

586
П. А. Словцов.

587
См., например, архивные материалы (ГАТомО. Ф. 125. Оп. 2. Д. 743), опубликованные под названием «Дело об исключении Мошарова» в: Тобольские губернские ведомости. Сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. / сост. Ю. Л. Мандрика. Тюмень, 2004. С. 438–468.

588
Сиб. листок. 1895. 26 янв.

589
Сиб. вестн. ПЛОЖ. 1895. 8 февр.

590
Сиб. листок. 1895. 26 марта.

591
См.: Материалы для библиографии Сибири: указ. изданий, вышедших в 1893 г. / сост. С. Н. Мамеев. Тобольск, 1893. С. 2. — Кстати, удалось обнаружить лишь ксерокопию «Тюменского адресного календаря» в областной научной библиотеке им. Д. И. Менделеева.

592
«Из наличных же принадлежащих мне денег 850 рублей жертвую в пользу Тюменской местной прогимназии триста пятьдесят рублей; и пятьсот рублей в пользу общества начального образования с тем, что означенные деньги моими душеприказчиками должны быть внесены в прогимназию и общество начального образования наличными деньгами, которые указанные учреждения должны на эти деньги или приобрести выгодные государственные бумаги, или же положить их в какое-либо кредитное учреждение на предмет приращения капитала в течение ста лет. В период этого времени капитал этот должен возрасти до миллионного состояния, почему по истечении ста лет означенные учреждения, если только не будут переименованы в другой тип, должны устроить прогимназию на сто учащихся пансионерок, а затем общество начального образования должно устроить ремесленное училище со всеми техническими приспособлениями тоже на сто человек. Наименования сказанных учреждений должно быть таким: прогимназия императрицы Александры Федоровны, ремесленное училище императора Николая Второго, построенные на средства, завещанные отставным фельдфебелем, тюменским 2-й гильдии купцом Павлом Сергеевичем Зайдманом». ГАТоб. Ф. 158. Оп. 15. Д. 2. Л. 49–49 об.

593
На фоне всеобщего осуждения «Сиб. вестника ПЛОЖ» тобольская казенная печать не забыла и о якобы виновнике ЧП регионального масштаба. Цитируя томичей, не желавших, «чтобы в Тюмени продолжали считать г. Зайдмана» их сотрудником, «Неоф. ч. Тоб. губ. вед.» почему-то вдруг становится в общий строй: «Разделяем вполне и со своей стороны этот симпатичный отзыв, радуясь, что нам удалось в свое время отклонить предложение г. Зайдманом литературных услуг» (1894. 4 дек., № 50). Хотя г. Прейсман и был уверен, что «до сих пор, по крайней мере, я не имел основания подозревать его в недобросовестном отношении его к газетной работе, а следовательно, и устранять его от таковой». И эта оговорка зачеркивает все обвинения в корыстных побуждениях тюменского сотрудника газеты.

594
Сиб. листок. 1897. 4 дек.

595
«Не упускать ни одного случая… выносить на улицу свои изорванные в боях знамена…»: два письма В. Ф. Костюрина к Г. Н. Потанину / публ., вст. ст., коммент. Ю. Л. Мандрики // Подорожник. Тюмень, 2012. Вып. 13. С. 69.

596
Сиб. торг. газ. 1898. 22 апр., № 88.

597
Статья 55. Одобренные цензурою в рукописи или корректуре периодические сочинения, составляющие не более одного печатного листа и требующие поспешной выдачи, могут быть отпускаемы из типографии до получения позволительного билета со строжайшей ответственностью начальства или содержателя оной, что листы сии в точности напечатаны по одобренной цензором рукописи или корректуре.

598
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 49–50. — Честен ли своем в признании И. Я. Словцов? Или все-таки законодательное решение вменить вице-губернаторам в обязанности надзор за местной печатью, который стремительно переполз к одному из чиновников администрации губернии, породило зависимость между цензором и издателем периодического издания? И. Савицкий писал, что в подцензурной «Екатеринбургской неделе» «тут и брань, тут и возбуждение к драке, тут и злословие на газеты… за брань — значило бы тянуть к ответу цензора — несчастного человека, обязанного копаться в грязи этой газеты за сотню рублей в год, выплачиваемую ему г. Штейнфельдом» (см.: Восточное обозрение. 1883. № 50. С. 15). Об единичных фактах таких отношений между административным цензором и издателем уже приходилось читать в исследованиях русских историков. Но насколько поборы за выполнение правоустанавливающих норм чиновником были системными? Законодатель, установив правила игры, забыл предусмотреть механизм их реализации. При этом исполнительная власть предлагала налогоплательщику еще раз оплатить из своего кармана желание государственного механизма наблюдать за печатным словом. Не такой ли доплатой покупалось доверие цензора к издателю?

599
ГАРФ. Ф. 102 (ДП). 3 д-во: 1902, оп. 100. Ед. хр. 1, ч. 51, л. А. Л. 14 об. — Представитель местной жандармерии, очевидно, ленился писать новые обзоры, повторяя их из года в год. Настолько была стабильная ситуация.

600
Князев Леонид Михайлович, тобольский губернатор, с июля 1906 г. — иркутский генерал-губернатор.

601
Николай Васильевич Протасьев, вице-губернатор, действительный статский советник.

602
ГЛМ, ОРФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 585. Л. 1 об.

603
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 78.

604
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 80.

605
Здесь И. Я. Словцов приводит объяснение издателя, но никак не формулировку документа. В рапоряжении по типографиям (1880) говорится: «Сами корректуры, следующие к каждому номеру газеты, должны быть сшиты в особую тетрадь, скреплены должностным лицом типографии по листам, перенумерованы, припечатаны печатью и в течение года храниться в типографии». См.: Устав о цензуре и печати / сост. В. П. Ширков. СПб., 1900. С. 32.

606
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 91–92.

607
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1894. Д. 61. Л. 116–117.

608
См. о русском менталитете: «Налоги не любят платить нигде. Тем не менее на Западе уклонение от их уплаты считается одним из самых серьезных преступлений. В России же… уклонение от этой обязанности трактовалось прежде всего… как свидетельство неэффективности самой налоговой системы». (Ранчин А. М. Мифологии: о некоторых стереотипах современного российского либерального сознания // Неприкосновенный запас. 2008. № 1. С. 71.

609
В рапорте Тюменского окружного исправника на имя тобольского губернатора, жалующегося на уничижительное отношение «Сибирской торговой газеты» к любым действиям полиции, сказано: «…статьи описываемого характера пропускались лишь г. Словцовым, в отсутствие же его, при цензуре г. Силецким, ничего подобного не бывает» (ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 110 об.). — Журналист И. Я. Словцов регулярно побеждал цензора И. Я. Словцова, продляя жизнь газете уездного городка.

610
ГАТоб. Ф. 152. Оп. 36. Д. 40. Л. 110 об.

611
Сибирский листок: 1895–1900 / сост. В. Белобородов и Ю. Мандрика. Тюмень, 2003. С. 449.

612
РГИА. Ф. 776. Оп. 12: 1896. Д. 103. Л. 27–27 об.

613
Отдельный оттиск должен были тиражироваться шпеком из соответствующего номера периодического издания. Брошюрование со своей пагинацией было нарушением законодательства о печати, требовавшего на такое издание разрешения общей цензуры. Да и автор жалобы был уверен в том, что книга «вовсе не составляет отдельный оттиск, а самостоятельную перепечатку с различными изменениями и даже вставками, вовсе не заключающимися в тексте статей, напечатанных в газете» (РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1899. Л. 2). К тому же тираж книги, по утверждению П. А. Рогозинского, составлял 250 экз.

614
А. Я. Силецкий, выполнявший функции административного цензора в отсутствие И. Я. Словцова, писал в Тюменское уездное полицейское управление: «Из представленных своевременно Крыловым брошюр две цензурой были отправлены в силу требований цензурного устава в ГУДП, откуда до сих пор не получено никаких замечаний по ним» (РГИА. Ф. 776. Оп. 13: 1899. Л. 21 об.).

615
В «Сиб. торг. газете» уголовного ссыльного П. А. Рогозинского, некоторое время сотрудничавшего с изданием А. А. Крылова, назвали «Торговый дом поселенец Рогозинский и Ко (специальная торговля честью и совестью оптом и в розницу)» (см.: Сибирское дело о клевете в печати. Тюмень, 1899. С. 4 [1-я пагинация]).

616
РГАЛИ. Ф. 1627. Оп. 1. Ед. хр. 75. Л. 17.

617
РГИА. Ф. 776. Оп. 8: 1881. Д. 38. Л. 104.

618
Уточнение статуса объясняет некоторые события, происходящие вокруг первой частной газеты Сибири.

619
Беляев Н. и Беляев Н. Я. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

620
Беляев Н. и Беляев Н. Я. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

621
Владимиров и Владимиров Н. М. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

622
Владимиров и Владимиров Н. М. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

623
Издание было разрешено, но ред. — изд. значился Н. Сажин.

624
Петухов и Петухов Н. Н. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

625
Петухов и Петухов Н. Н. — не исключено, что речь идет об одном и том же лице.

626
В дореволюционных сибирских изданиях указаны крайние даты выхода в свет, а также место нахождения редакции. Если проект не был утвержден министром внутренних дел, то указан лишь его автор. В тех случаях, когда имена проектов совпадают, обозначен также год регистрации их в ГУДП. Одобренные в МВД проекты, но не реализованные издателем, обозначены в данном указатели как неосуществленные.
Все упоминания о приложениях отсылают читателя к выпускающему их изданию. Исключение
составляет «Особое прибавление к «Акмолинским областным ведомостям»», которое, скорее всего, судя по его целевой аудитории, могло иметь отдельную подписку.

627
Данная фамилия указана в заявлении, адресованном в ГУДП. Реально автором проекта мог быть совсем другой человек. Так обстоит дело со всем репертуаром сибирских проектов.

628
Издателем был Н. Сажин.

629
Случаи приостановки издания, независимо от их продолжительности и причины, в данном указателе не обозначены.

630
Все газеты и журналы, менявшие свое название в процессе издания, имеют ссылки на заголовок, с которым они дебютировали.

631
Издание, о котором идет речь в документе РГИА, пока не удалось обнаружить ни в одном из хранилищ (справочников).

632
Чтобы не увеличивать объем настоящего указателя, все упоминания о той или иной части губ. вед. обозначены как неоф. ч. Исключение составляют областные ведомости, которые расположены в алфавитном порядке по названию издающей административной единицы Российской империи.

633
Последний номер был издан в 1888 г., а решение о прекращении издания было принято в январе 1889 г.

634
Когда ходатайство издателя было зарегистрировано в ГУДП, Ф. Ф. Филимонов обратился с просьбой поменять имя газете. Разрешение было получено на повременное издание «Сибирь».

635
Последний номер был издан в 1887, но была прекращена в 1888 г.

636
26 октября 1906 г. первый номер «Сибири» все-таки явился к читателю, но на последней странице редактором-издателем значился М. Черниховский.

637
Чевкин Константин Владимирович (1802–1875) участвовал в подавлении восстания в Польше, в 1831 г. за штурм Варшавы произведен в генерал-майоры, в 1834 г. его назначили начальником штаба горных инженеров. С 1853 по 1862 г. К. В. Чевкин — главный управляющий путей сообщения и публичными зданиями, с его именем связано начало развития сети русских железных дорог. При нем было допущено курение в особых вагонах и окончательно отменено требование паспортов от пассажиров, путешествующих внутри империи.