Евгений Ананьев Под стальным парусом
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1963 г.
МЕСТО НА ЗЕМЛЕ
КAPТA Сибири — ее лицо, переменчивое и многообещающее. Взгляните — в ровную празелень тайги совсем недавно вписался квадратик с трубой будущего крупного комбината; у голубой жилки пустынной некогда реки примостился светлый значок электростанции; темный треугольник железной руды оседлал рыжие вершины горной гряды. Семимильными шагами идет по Сибири семилетка — щедрая, могучая, неуемная…
Почти четыре века назад начали свой долгий и трудный поход русские землепроходцы. Охотники и воины, люди «служилые и пашенные», они открыли для России обширную, богатую «мягкой рухлядью» (пушниной) «землицу». Их сегодняшние правнуки заново открывают Сибирь — несметные запасы ее недр, материнское плодородие ее целинных земель, нетерпеливую силу ее рек, новую красоту и полезность ее вековечной тайги.
Словно перекликаются над землей богатыри новых, советских былин, горделиво похваляясь делами могучих рук своих:
— Железная руда?
— Есть! — отвечают Хакассия и Нарым.
— Хлеб?
— Много! — слышится голос степного Алтая и некогда засушливой Кулунды.
— Электричество?
— Дадим! — заверяют Братск и Назарово.
— Уголь?
— Будет! — доносится ответ Кузбасса и Причулымья.
— Металл?
— Выплавим! — говорят Кузнецк и Тайшет.
— Алмазы?
— Нашли! — радостно откликается Якутия.
— Лес?
— На всех хватит! — обещают Приангарье и обской урман.
— Химия?
— Растет! — уверенно отвечают Омск и Барнаул.
— Алюминий, цветные металлы?
— Готовимся! — сообщают Красноярск и Чита.
— Машиностроение?
— Обеспечим! — солидно докладывают Новосибирск и Иркутск.
— Нефть и газ?
— Нефть?..
Молчит Сибирь. Ждет горючее для своих машин, сырье для своих химических заводов. Идут на восток по железнодорожным колеям нескончаемые вереницы маслянистых цистерн, чуть не через всю страну, на тысячи километров, тянутся ломкие линии трубопроводов.
А впрямь — неужто на самом деле нет в Сибири нефти?
…Издавна бывалые люди и ученые, совершавшие далекие путешествия по Западно-Сибирской низменности, замечали на реках и болотах многоцветные маслянистые круги, пузырчатые выходы горючего газа.
Но все эти сигналы, подаваемые самой природой, считались случайными — слишком уж глубоко въелось представление о Сибири, как о бесплодном, «каторжном» крае. Даже известный географ и путешественник В. Семенов-Тян-Шанский в обстоятельной книге «Западная Сибирь» утверждал, что этот район России «крайне беден полезными ископаемыми».
В той же книге, вышедшей в 1907 году, ученый с горечью писал: «Таким образом, в Западной Сибири, несмотря на ее относительную близость к Европе, еще долго суждено лежать втуне не эксплуатируемыми громадным земельным пространствам при наличности обширнейшей речной сети».
А жизнь шла вперед. Четверть века назад зачинатель советской нефтяной геологии академик-коммунист Иван Михайлович Губкин, с чьим именем связаны все новые нефтяные районы страны, высказывал смелые предположения о богатствах участка к востоку от Урала. «Выявляется новое нефтяное лицо Сибири, — говорил он. — Несколько лет тому назад мы даже не помышляли о сибирской нефти. Теперь имеются ее определенные признаки».
Не сразу начались разведки в этом районе. Поначалу шли изыскания «Второго Баку» в Башкирии и Поволжье. Затeм помешала война. Однако вскоре после ее окончания взоры нефтяников-разведчиков вновь обратились на восток.
Но упрямая Сибирь далеко припрятала свои подземные богатства. Огромные, почти не изученные геологами пространства, непроходимые участки сплошных болот и вековой тайги, где порой не ступала даже нога человека, суровые зимы и поздние весны с многокилометровыми разливами рек, — эти препятствия задерживали разведки, создавали небывалые трудности на пути поисковиков. И кто знает, сколько еще пришлось бы им гоняться за ускользающим «кладом», если: бы…
* * *
Есть люди, которые до старости ищут свое место в жизни. Спросишь такого: был он и токарем и пекарем, продавал трамвайные билеты и грузил арбузы на пристанях. Встречая подобных людей, Худаверди Фаталы-оглы, а попросту, по- русски, Николаи Иванович Кулиев иронически щурил свои узковатого разреза глаза, и в черных, как маслины, зрачках внимательный человек мог бы заметить оттенки сожаления: охота же всю жизнь болтаться без специальности, без главной линии, как, извините, цветок в проруби. Не то, чтобы осуждал он кочевое, бродячее житье — самому пришлось поездить столько, что дай бог каждому. Но всегда — при своем деле.
Место в жизни Худаверди выбрал, можно сказать, еще в раннем детстве. Да и вообще, кто из азербайджанцев не мечтал об этой, для многих ставшей фамильной, профессии? Голоштанным мальчуганом он уже играл со сверстниками в «нефтяников». Едва подрос — вместе с другими мальчишками бегал на соседние промыслы, часами смотрел, как равномерно качались похожие на колодезные журавли насосы, наполняя огромные баки густой маслянистой жидкостью. Кто раньше их знал о новом фонтане, о досрочно пробуренной скважине? Кто с большей завистью и любовью смотрел на возвращающихся после смены операторов и бурильщиков, усталых, не успевших снять остро пахнущую керосином одежду? Казалось, самый воздух родных мест настоен из нефти.
Разве удивительно, что уже шестнадцати лет, в 1940 году, после окончания ФЗУ он стал рабочим в одной из бакинских контop бурения? А еще через год занял, как шутили в бригаде, «самый высокий пост» верхового, который на головокружительной высоте ловко управлялся с многометровыми бурильными трубами.
В те трудные годы на востоке страны входили в строй все новые нефтяные месторождения. Но своих специалистов «Второму Баку» не хватало. На помощь, как всегда, пришел старший его собрат. В составе буровых бригад, направленных бакинцами в Башкирию, был и молодой Худаверди Кулиев. Он стал помощником бурильщика на знаменитом Туймазинском месторождении, давшем и это время стране первые мощные фонтаны древней девонской нефти. Затем опять перевод — и он уже бурильщик на промыслах Грозного. Привыкнув к переездам, новое назначение в Сибирь принял вполне спокойно. Что холостому — собрал бельишко в чемодан, и порядок. Только непонятно, что в Сибири делать: промыслов там ведь нет.
— Для того и посылаем, чтобы были, — ответили ему. — Поведете глубокое разведочное бурение.
Так азербайджанец Худаверди Фаталы-оглы Кулиев стал Николаем Ивановичем, одним из первых сибирских нефтеразведчиков. Он бурил скважины около Тюмени и в лесном городке Заводоуковском. Он учил трудному ремеслу молодых сибирских ребят, бывших лесорубов и хлебопашцев, охотников и шоферов. Учил так, что они накрепко привязывались к своему новому делу, к беспокойной и кочевой жизни разведчиков.
Одно плохо — год шел за годом, а результатов не было. Иногда керн — столбики породы, взятой с глубины скважины — слоился темными прожилками нефтяного битума, кое-где появлялись слабые признаки газа. А потом исчезали, словно злорадствуя над неудачами поисковиков. После каждой бесплодной скважины Кулиеву казалось, что он чувствует на себе укоризненные взгляды ребят — вот, мол, втравил в пустое дело. И хоть прекрасно понимал, что это зависит не от него, но чувство досады и стыда не проходило.
Все громче раздавались голоса, что разведка в южной части Западной Сибири бесперспективна, пора идти в глубину тайги, на север. Кулиев был согласен с этим. Но что ждет там буровиков? На огромнейшей площади не было ни одной глубокой скважины. Работать придется вслепую. Прежде чем искать нефть или газ, надо будет закладывать так называемые опорные скважины, по которым изучается геологическое строение всего района. Одна из первых таких скважин намечалась в далеком северном поселке Березово. Туда и вызвался поехать Кулиев вместе со всей своей сменой, или, как говорят буровики, вахтой.
Это было в мае 1952 года. Только что вырвавшись из ледового плена, могучий Иртыш залил берега и раздался вширь на много километров. По этому речному морю деловито двигался небольшой приземистый пароходик, из тех, что каждый год снуют от пристани к пристани, перевозя лес и рыбу, соль и зерно. Он тянул на буксире баржу с необычным грузом. Намертво закрепленные тросами, стояли на палубе мощные двигатели и насосы, рядом теснились какие-то металлические каркасы. В трюме грудами лежали массивные трубы разных диаметров, железные бочки с маслом и соляркой. И тут же — домашняя утварь, тщательно упакованные мотоциклы. В тесных каютах и на палубе много людей; среди них женщины и ребятишки.
Буровая бригада нефтеразведчиков тронулась на север.
Кулиев стоял у борта судна, навалившись всем своим грузным, сильным телом на поручни палубы. Свежий ветер, заставляя зябко поеживаться — все-таки трудновато привыкать южанину к Сибири, — разметал черные смолистые волосы. Весеннее буйство воды напоминало о родном море, соленом Каспии. Берега скрыты, только гряды обнаженных берез, словно изготовившись к купанью, стояли в воде, опасливо макая вислые края ветвей. Впереди синела кромка льда — судно двигалось вслед за ледоходом.
Что ждет их там, за ледовой кромкой?.. Кулиев знал — вскоре появится молодой северный город и порт Ханты- Мансийск, где Иртыш смыкается с Обью. Еще несколько суток вниз по Оби — и Березово. Какое оно, это Березово? Бывалые люди рассказывали о щедрых сполохах северного сияния и оленьих упряжках. причудливых звериных тропах и обильных уловах осетров, о местных жителях ханты и манси, одетых в необычные одежды, живущих своей, необычной жизнью. Да, далеко от родных мест забросила Худаверди его беспокойная судьба!
Несколько дней назад на глаза ему попалась открытка. Может, и отложил бы он ее, скользнув равнодушным взглядом, но вдруг заметил подпись: «Меншиков в Березове». И уже внимательнее стал вглядываться в известную картину русского художника Сурикова, все больше проникаясь ее настроением. В сумеречном зимнем свете, едва проникающем сквозь оконце, в осунувшейся фигуре недавнего правителя России, в тоскующем лице его дочери Кулиев с такой беспощадной ясностью почувствовал обстановку тоски и заброшенности, трагического поворота в судьбе человеческой, что невольно защемило сердце: вот какое Березово, мрачный край ссылки и изгнания!
Так случается иногда — небольшой, казалось бы, эпизод заставит по-новому посмотреть на все, что делается твоими руками. Именно в эти минуты Кулиев понял, что дело не в одной — двух скважинах, пробуренных на Севере, а в том, каким огромным содержанием могут наполнить жизнь далекого северного края успешные разведки. И с особой силой захотелось, чтобы как раз здесь ему улыбнулось счастье, о котором мечтает каждый разведчик недр, — открывать новое месторождение. Еще даже не видя Березова, споря с художником, он представил себе селение, опоясанное кольцом буровых вышек, гнездами емких резервуаров, как родной прибакинский поселок. И уже другие мальчишки, в длиннополых меховых малицах, будут с восторгом и завистью встречать возвращающихся с вахты товарищей Худаверди Фаталы-оглы Кулиева.
— Что задумался, Коленька?
Он обернулся. Лицо расплылось в доброй улыбке, к уголкам рта сбежались морщинки-смешинки.
— Все удивляюсь, Клавдюша, — весело ответил он с гортанным акцентом, отчего имя жены звучало, как «Клавдуша». — Все удивляюсь — сколько пришлось по свету проехать, чтобы тебя в Тюмени встретить?..
Они согласно рассмеялись, любовно и таинственно поглядывая друг на друга.
Поездка в Березово была первым совместным путешествием молодоженов. И оттого, что к удовольствию необычной поездки примешивалась их совсем личная, радостная тайна, на душе у обоих было как-то по-особенному хорошо. Худаверди заботливо смотрел на жену, угадывая в ее статной фигуре первые признаки будущего материнства.
Березово встретило их солнечным ветреным днем. Рыбозаводский причал, где разгружалось судно, стоял на обрывистом берегу небольшой речки Вогулки, почти у самого места ее впадения в Северную Сосьву. Глухо урчала тайга, вплотную подступавшая к берегу. Здесь уже другой лес: могучие раскидистые кедры с их характерной матово-зеленой хвоей; стройные, высокие сосны; тонкие и чопорные, как старые девы, растерявшие хвою лиственницы. Из-за стены деревьев едва выглядывала верхушка маленькой вышки мелкого, колонкового бурения. Поселок отсюда не виден: вокруг или пропадающая вдалеке речная гладь, или нескончаемые зелено-серые лесные массивы. Буровики с волнением смотрели на эту величественную первозданную ширь. Казалось, убери вышку — и не останется здесь признаков человека и его труда.
Но поселок оказался невдалеке — сразу же за оврагом, в нескольких сотнях метров. Кулиев ожидал увидеть ряды чумов, между которыми бродят олени. На самом деле все было значительно проще. И дома как дома, и улицы как улицы. Только на реке множество просмоленных лодок, да около берега сушились на длинных палках готовые к горячей путине рыбацкие сети. И он в душе посмеялся над всеми страхами и сомнениями, которые старательно скрывал даже от своих ребят.
Точку для буровой геологии «выдали» неудобную — далеко от места разгрузки, да и с подвозом воды затруднения будут. Скважина опорная, она бурится не столько для поисков, сколько для изучения геологии района, от верхних слоев почвы до кристаллического фундамента. Поэтому начальник вновь организованной Березовской нефтеразведки Александр Григорьевич Быстрицкий, невысокий шумливый человек с броской шевелюрой седоватых кудрей принял самоличное решение: переместить буровую ближе к реке. Вряд ли он да и кто-либо другой мог даже подумать, какое это будет иметь значение для будущего сибирских разведок на нефть и газ…
Прежде чем начать глубокое бурение скважины, нужно завершить ее «обустройство». «Обустройство буровой» — чисто «нефтяное» выражение. Оно объединяет в себе пропасть разных дел: и расчистку площадки для бурения, и постройку жилья для себя, и монтаж сложного оборудования — насосов, двигателей, котельной, растворного узла, и воздвижение «фонаря» — самой решетчатой вышки, которая тянется вверх на сорок один метр, сразу главенствуя над окружающей тайгой.
Всем этим напористо командовал начальник вышкомонтажников Николай Драцкий, лихой и веселый парень, уже прослывший, несмотря на свои двадцать пять лет, опытным строителем. Кулиев с товарищами временно превратились из буровиков в плотников и грузчиков — народу не хватало, каждый человек был на счету.
Однажды, когда выдался редкий свободный день, Худаверди отправился осматривать поселок. Проводником была Клава. Боевая и общительная, она успела перезнакомиться со многими женщинами северного поселка. Домика Меншикова они не нашли — говорят, берег, где он стоял, подмыло водой. Зато побывали в клубе, осмотрели выложенную из красного кирпича школу, погуляли по сосновому бору около аэропорта — поселок оказался не таким маленьким и угрюмым как думалось Кулиеву.
Шли дни. Осенью, еще до того, как река покрылась льдом, начали бурение. Днем и ночью не затихал, пересиливая своим шумом вой пурги, грохот ротора на окраине Березова. К Октябрьской годовщине подошли с хорошим подарком — первые пятьсот метров труб отправились в глубь земли.
Праздник встретили у Кулиевых в маленькой комнатенке, которую они сняли на окраине Березова, около самой буровой. Заметно располневшая Клава — теперь их тайну скрывать стало уже невозможно — с увлечением потчевала гостей, подливала вино. В рюмках у мужчин был традиционный северный спирт. Зазвучали тосты:
— За нефтяников!
— За будущих березовчан! (Тут Клава краснела).
— За удачу!
Никто и не догадывался, что эта удача бродит совсем рядом, около многострадальной буровой… Дело шло туго. Трудные условия Севера всякий раз напоминали о себе: то неистовой пургой, начисто перекрывшей все дороги на буровую; то жестокими морозами, от которых леденел вязкий глинистый раствор; то неожиданными мелкими неполадками, устранение которых на обычных скважинах занимало несколько часов, а здесь растягивалось на целые недели, пока самолетом доставят за тысячу километров нужную деталь или запас горючего. Кулиев нервничал, злился на непогоду, на свою неопытность, на товарищей, словно они были виноваты в досадных задержках.
Только приходя домой, он немного успокаивался. Здесь его ждала черноглазая Людушка. Она появилась на свет точно в новый год — 1 января 1953 года. Намного суеверный, как большинство людей рисковых профессий, Худаверди увидел в этом хорошее предзнаменование. Только когда оно сбудется?..
Как бы то ни было, но работа двигалась. Долото уже сверлило землю где-то в тысяче с лишним метрах под буровой. Скважина повела себя беспокойно. Порой напор газа выдавливал тяжелый глинистый раствор, и буровиков с головы до ног окатывало тягучей жижей. И хоть такие «грязевые ванны» были не очень приятны, Кулиев с товарищами радовались — если скважина «плюется», значит, можно на что-то рассчитывать.
Но маловеры, которые утверждали, что в Сибири не может быть нефти или газа, не разделяли их надежд:
— Верхние пласты дают случайный газ. Скважина бесперспективна.
Интерес к буровой заметно падал. Вначале наезжало так много представителей из институтов и учреждений, что порой трудно было работать. Но постепенно поток представителей редел, оставляя буровиков один на один с отрицательными заключениями. Кулиев, смеясь, вспоминал, как потом многие «горе-теоретики» срочно вырывали листочки из отчетов, с пеной у рта доказывая в печати и на совещаниях свою причастность к березовскому открытию. Но в те дни ему было не до смеха.
Уныние коснулось и самой бригады. Особенно досаждал буровой рабочий Степан. Это был один из тех искателей вольготной жизни и длинного рубля, которых так не любил Худаверди. На буровую вышку он попал уже в Березове — сбежал с рыбозавода, узнав про большие заработки нефтяников. А заработков в это время как раз и не было.
— Пора на другое место подаваться, — этими словами Степан начинал чуть не каждую вахту.
— Ненадежный ты человек! — со свойственной южанам горячностью возмущался Кулиев. — Плохой человек! Деньги любишь, дело не любишь. Птица такая есть у вас, как ее зовут? Ага, кукушка — гнезда не имеет.
— А чего его любить, дело-то. Были бы денежки, — нагловато отвечал Степан. И довольный тем, что разозлил бригадира, лениво принимался за работу. Уходить он все-таки не торопился. А прогнать нельзя было — людей и так не хватало.
В середине лета дошли до кристаллического фундамента — так называется участок, где на смену рыхлым осадочным породам приходят плотные, магматические. Спустили обсадную колонну, которая закрепляет стенки скважины. Но не до конца. Махнули рукой — все равно ждать нечего, Так, на весу и зацементировали. Десять человек оставили на испытании скважины, а самого Кулиева с остальной бригадой отправили в Ханты-Мансийск, на новую буровую.
Огорченный, покидал Худаверди Березово. Мечта об удаче опять уходила в будущее. Больше года жизни он отдал этой буровой — и все понапрасну.
Клаве сумрачно наказал:
— Готовь вещи. Устроюсь, за вами приеду.
Чувствуя его настроение, жена подавленно молчала. Только маленькая Людушка, свободная в эту счастливую пору от забот, с радостным смехом делала первые неуверенные шажки по комнате.
В Ханты-Мансийск отправились 29 сентября. А через три дня туда пришла телеграмма: «На буровой выброс газа тчк Положение трудное тчк Вылетайте немедленно». Короткий, взволнованный текст ничего не мог объяснить, но сразу заставил встревожиться.
Назавтра Кулиев уже был в Березове. Едва выйдя из самолета, он почувствовал что-то необычное. Поселок гудел. Нельзя было понять, откуда идет этот непрерывный, ровный гул, как бы придавивший все вокруг. Несмотря на то, что небо было чистое, а погода прохладная, шел мелкий теплый дождь.
Он спросил у первого встречного:
— Что случилось?
— Черт его знает. Что-то у нефтяников. Который день покоя нет.
Едва выбирая дорогу, не заходя домой, Худаверди побежал на буровую.
То, что он увидел там, ошеломило его. Вышка была изуродована. Покосились полати для верхового, некоторые штанги вырваны. Около буровой лежали в беспорядке перегнутые, как детские игрушки, массивные стальные трубы. Гул стал таким сильным, что нельзя было услышать даже крика рядом стоящего человека. А из скважины стремительно, мощно вырывался многометровый столб газа с водой. Ветер относил воду, и она дождем падала на поселок.
Фонтан. Настоящий газовый фонтан! Да еще такой, каких ему не приходилось видеть за всю свою более чем десятилетнюю работу!
Первым чувством, завладевшим Худаверди, была радость. Наконец-то дотянулись до сибирских кладов! Не зря пошли они на север. Все события последнего, трудного года промелькнули за мгновенье перед бурильщиком в каком-то новом свете — свете торжествующей удачи.
Незаметно для себя он снял шапку. Скупые, невольные слезы радости высветлили широкое, исхлестанное всеми северными ветрами, темное лицо.
Но странно — чем дальше, тем больше его охватывало чувство смутного беспокойства. Волнуясь, он сунул руку в карман за папиросами. И вдруг отдернул ее, словно ожегся. Как он сразу не подумал? Ведь открытый газовый фонтан — это же постоянная опасность, нависшая на буровой, над поселком! Стоит загореться спичке, стоит молнии ударить по-соседству — и займется огромный, невыразимой силы костер, способный сжечь все вокруг. Дунет ветер на поселок, — что останется тогда от Березова?
Восстановить события прошедших дней, да еще с помощью очевидцев из бригады, оказалось нетрудным. Как известно, скважина, на которую мало кто рассчитывал, была укреплена трубами не до конца, и мощный газоносный пласт остался на свободе. Постепенно активизируясь, он выдавливал глинистый раствор, обретал все большую силу. Когда начали поднимать буровой инструмент и давление снизилось, огромный столб газа вдруг вырвался наружу, разбрасывая и корежа стальные грубы. Скважина «заговорила». По самым робким подсчетам, она ежедневно давала миллион кубометров ценнейшего горючего газа. И все это богатство бесцельно уходило в воздух.
Так, рука об руку, пришли на буровую открытие и авария, заставляя одновременно и радоваться и мучиться. Кулиев понимал — вместе с другими, а, может быть, и больше других, он виноват в том, что произошло. Как мог он, опытный разведчик, даже поверив в бесплодность скважины, допустить такой опрометчивый шаг? Хотя где-то в глубине таилась мысль: а если бы скважину зацементировали до конца, не осталось ли бы под спудом на долгие годы это подземное богатство?.. Как говорится в русской поговорке: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Так или иначе, но он судил себя строже, чем других. Потому с таким, можно сказать, ожесточением принялся усмирять необузданный газовый поток.
Но фонтан не сдавался. Несколько раз пытались подвести задвижку, однако мощный столб газа с давлением в несколько десятков атмосфер отшвыривал ее, едва только заслонка появлялась над скважиной. И снова мощный гул сотрясал местность.
Тем временем подступила зима — вторая зима в Березове. Стояли холода. Часть воды, вырываясь вместе с газом яз скважины, замерзала сразу на вышке, и та казалась уродливым чудовищем с огромными ледяными наростами и многопудовыми сосульками, которые угрожающе нависали над рабочим местом буровиков. Остальная вода уже в воздухе превращалась в льдинки, мелким градом падала на сугробистые улицы поселка, стучала по крышам и окнам домов. Град зимой — что можно придумать странней и необычнее этого?..
Только в декабре с огромными трудностями поставили превентор — приспособление, которым перекрывают фонтанирующую скважину. Теперь газ уже не рвался вверх, не угрожал Березову, а по одной из боковых труб, с таким же, как и раньше, шумом уходил в тайгу. От его мертвящего дыхания хвоя деревьев желтела, опадали пожухлые иглы.
Предстояло «задавить» фонтан, лишить газоносный пласт активности, закачав в него десятки тонн тяжелого глинистого раствора.
Но прежде всего нужно было восстановить вышку, освободить ее ото льда. При одной мысли об этом Кулиев с опаской поеживался: каждый удар топором по льду грозил многотонным обвалом. Однако выбора не было.
Наутро он собрал бригаду за полкилометра от буровой — на более близком расстоянии шум фонтана заглушал человеческие голоса.
— Долгий разговор заводить не буду. Не до того. Вышку готовить надо. Лед отбивать. Что опасно — сами знаете. Кто пойдет?
В тесной комнатке стало тихо-тихо. Только стекла дребезжащим звоном отвечали на гул фонтана. Худаверди напряженно смотрел на побледневших, потупивших взгляд товарищей. Неужели среди них, с кем столько лет пришлось делить все радости и горести трудной работы, кого считал настоящими, близкими друзьями, не найдется верных людей?
— Кто пойдет? — с нажимом повторил он.
Вдруг тишину разрезал необычный, с привизгом, голос Степана:
— Нашел дураков. Мне своя шкура дорога. Сам иди!
Кулиев ответил с нескрываемым презрением:
— Тебе шкура душу заменяет. Таких и не зову, кому дело наше — плюнуть и растереть. А обо мне, — он даже удивился, что кто-то мог подумать иначе, — обо мне и разговору нет, начну первый.
— Меня пиши, Николай Иванович, — решительно, словно отбрасывая все страхи, заговорил бурильщик Александр Киршин.
— И нас, — поднялись двое невысоких худощавых людей. Тонколицые и белокурые, они очень походили друг на друга. Это были местные жители — коми Михаил и Иван Ануфриевы, пришедшие на буровую уже в Березове.
Кулиев крепко пожал добровольцам руки.
— Спасибо, друзья. Четырех хватит. Теперь давайте план делать.
Решили вначале прорубить вдоль лестницы тропу вверх, а уж оттуда скалывать лед целиком. Работать по очереди, сменяя друг друга. Риск поровну делить. Когда начинать? Завтра, сразу с утра.
Домой пришел поздно. Квартира была празднично убрана. Худаверди снял спецовку, хотел натянуть домашнюю рубашку, но Клава подала парадный костюм.
— Что это? — недовольно спросил он. — Не ко времени праздники.
Жена обиженно упрекнула:
— Подумай, что говоришь. День-то какой. Людушке сегодня…
Только тут он спохватился. За всеми волнениями на буровой забыл, что вчера встречали Новый год, что сегодня они празднуют первую годовщину рождения черноглазой дочурки.
— Извини, Клавдуша, — расстроенно обнял он жену. — Совсем замотался.
— Что поделаешь, знаю, Коленька.
Весь вечер Худаверди был с гостями, произносил витиеватые южные тосты, принимал поздравления. А перед глазами неотступно стоял зловещий ледовый нарост в центре буровой…
И ночью это видение не покидало его. Поднялся раньше обычного, велел удивленной жене приготовить новое белье. «Как на море в опасную вахту», — подумалось ему. Но когда появился на буровой, даже близко знавшие люди не могли заметить на широком приветливом лице бригадира следов волнения. Только чуть суровее, чем обычно, сжаты яркие, как у юноши, губы да на лбу, сбегаясь к горбинке у переносицы, пролегло несколько новых складок.
Наконец, посветлело. Все четверо пожали друг другу руки, обнялись и направились к вышке, издали похожей на уродливую ледяную гору. Вместе с ними пошел инженер Лютов, специально прибывший из Москвы для устранения аварии.
— Только осторожнее там, около буровой, — предупредил Кулиев.
— Да что со мной случится, — беспечно усмехнулся Лютов. — Главное, вы берегитесь.
Кулиев, как и сказал, начал первым. Убедившись, что все отошли на подходящее расстояние, он опустил топор на нижнюю ступеньку. Несильный удар отозвался в нем оглушительным эхом. Он вздрогнул — мгновенье показалось, что вышка заколыхалась, и ледяные глыбы, как переспевшие плоды, посыпались на землю. Но все было спокойно. Тогда он ударил уже увереннее, очистил место, чтобы поставить обе ноги, перешел к следующей ступеньке. Вторая, третья, пятая… Как всегда в таких случаях, ощущение опасности стерлось, и он уже автоматически вырубал ступеньку за ступенькой, пока не добрался до первого поворота лесенки.
Он разогнул спину и огляделся вокруг, дожидаясь смены. И вдруг увидел: люди бежали к вышке. Они кричали, но шум фонтана заглушал голоса. По возбужденным, взволнованным лицам и жестам бурильщик понял: произошло что-то из ряда вон выходящее. Тяжелое предчувствие сжало сердце. Он спрыгнул с вышки, побежал вслед за товарищами по ту сторону буровой. И остановился, потрясенный.
Около вышки, распластанный на снегу, лежал Лютов. Тяжелый кусок льда обрушился на него. Только несколько кровинок растеклось по снегу.
Появился врач. Но он уже ничем не мог помочь. Уродливая ледяная гора исполнила свою угрозу — неосмотрительно подойдя к вышке, чтобы зарисовать разрез, Лютов был убит наповал.
Молча, обнажив головы, стояли, буровики около тела погибшего москвича-инженера. Кулиев отошел первым. Тяжело ступая, не отрывая глаз от бездыханного тела, он снова поднялся по узким ступеням, вырубленным во льду, каждым своим шагом, каждым движением подчеркивая: все равно обуздаем злобную силу, вырвавшую жизнь товарища.
Вечером, когда они вернулись с вахты, весь поселок уже знал о случившемся. Стоя на порогах домов, собираясь группками на улицах, березовцы долго провожали взглядами носилки и идущих за ними четырех усталых людей со слипшимися от замерзшего пота волосами на непокрытых головах.
Клава встречала мужа около дома. Увидев его посеревшее, измученное лицо, она заторопилась:
— Коленька, обедать…
Но усталость и нервное напряжение взяли свое. Он только махнул рукой, едва снял спецовку и рухнул в постель.
На следующее утро все повторилось снова. Только на второй день уже не удалось скрыть от жены грозящей опасности. Уходя на буровую, Худаверди, словно прощаясь надолго, обнял ее, дочку. Когда он скрылся из виду, Клава дала волю слезам. Да, нелегка жизнь жены бурильщика! Идет он на буровую и весь день поглощен тяжелым, опасным делом. А что за это время передумает она, сколько страхов наберется, с какой жадностью ловит скупые вести обо всем, что происходит там, на окраине поселка!..
Четыре дня сбивали лед с вышки. Четыре дня, как четыре года. В тот вечер, когда Худаверди, еще не остывший от возбуждения, наконец, откровенно делился с Клавой последними событиями, она вдруг пригнула его голову к своим глазам. В волосах молодого человека, как снежная изморозь, поблескивали первые предательские сединки.
Вышка, вернувшая себе стройный и горделивый вид, стала за эти дни как-то по-особенному близкой, своей. Но работы впереди было очень много. И когда раз за разом пробовали новые приспособления, укрощающие не желавший поддаваться фонтан, когда постепенно закачивали глинистый раствор в скважину, когда, наконец, почувствовали, что газ ослабил сопротивление — они то и дело вспоминали эти четыре решающих дня, с их тревогами и надеждами, их опасностями и свершениями, их неповторимым, терпким настоем борьбы, дружбы и победы…
Только в июне 1954 года скважина была полностью усмирена. Девять месяцев напряженного труда, жертв и усилий понадобилось для того, чтобы сломить сокрушительную силу вырвавшегося на простор своевольного потока.
Так, со счастливой и трудной находки, начало свою жизнь первое в Сибири Березовское месторождение природного газа. Удивительная деталь: на запланированном вначале месте, в нескольких сотнях метров от первой буровой, газа не оказалось.
И все-таки не слепой случай столкнул разведчиков с гигантским резервуаром драгоценного топлива. Он был подготовлен всем ходом событий: и дальновидными предсказаниями геологов, и решительным размахом исследований в Сибири, и смелым походом на север, в немерянные чащобы тайги. Он был подготовлен трудами многих сотен людей, которые, даже не зная Кулиева и его товарищей, вместе с ними делали общее, нужное стране дело. Счастливое стечение обстоятельств только помогает самым упорным и отважным, самым целеустремленным и настойчивым — тем, кто ищет…
Худаверди Фаталы-оглы Кулиев и по сей день трудится в Березово. Сбылась его мечта — здесь создан первый в Сибири эксплуатационный промысел, дающий «голубое топливо» своему поселку. Возвращаясь с вахты, Кулиев, как мечталось когда-то, ловит на себе восхищенно-завистливые взгляды школьников-ханты, сменивших свои извечные «охотничьи» забавы на новую игру «в геологов». Добро улыбаясь, он думает: «Вот и нашел ты, Худаверди, свое место на земле».
Домик, в котором Кулиевы встречали первый Новый год на Крайнем Севере, давно уже переместился из окраины Березово чуть не в самый центр — к нему пристроился большой поселок разведчиков, где, неподалеку от новой улицы инженера Лютова, Худаверди получил просторную квартиру. Да и само несоизмеримо выросшее Березово стало родным и привычным. И уже бойкой десятилетней Людушке, такой же веселой и черноглазой, как отец, невдомек, что там, где она ведет свои незатейливые девчоночьи игры, стояла непроходимая сумрачная тайга, куда ее мать даже боялась ходить по ягоды.
Однажды летом Худаверди вместе со всей семьей проводил отпуск в родных краях. На обратном пути, знакомясь с Москвой, Кулиевы побывали в Третьяковской галерее.
«Меншиков в Березове». В оригинале давно полюбившаяся картина потрясала еще сильней. Не отрываясь, вглядывался Худаверди в мрачные переливы красок, в скупую строгость рисунка, всем сердцем чувствуя безысходный трагизм изломанных, угнанных за тридевять земель жизней. Но в то же время он с радостью понял, что уже не может представить за этой картиной образ прежнего Березова — настолько изменилось содержание, самый смысл существования далекого северного поселка.
И он подумал с надеждой и нетерпением: когда же сегодняшний день Березова, с его трудными и светлыми свершениями, с его ярким и ясным будущим, перейдет на полотна новых картин, в чеканные строфы стихов, на страницы увлекательнейших, еще не написанных повестей и романов!
Евгений Ананьев Под стальным парусом
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1963 г.
МЕСТО НА ЗЕМЛЕ
КAPТA Сибири — ее лицо, переменчивое и многообещающее. Взгляните — в ровную празелень тайги совсем недавно вписался квадратик с трубой будущего крупного комбината; у голубой жилки пустынной некогда реки примостился светлый значок электростанции; темный треугольник железной руды оседлал рыжие вершины горной гряды. Семимильными шагами идет по Сибири семилетка — щедрая, могучая, неуемная…
Почти четыре века назад начали свой долгий и трудный поход русские землепроходцы. Охотники и воины, люди «служилые и пашенные», они открыли для России обширную, богатую «мягкой рухлядью» (пушниной) «землицу». Их сегодняшние правнуки заново открывают Сибирь — несметные запасы ее недр, материнское плодородие ее целинных земель, нетерпеливую силу ее рек, новую красоту и полезность ее вековечной тайги.
Словно перекликаются над землей богатыри новых, советских былин, горделиво похваляясь делами могучих рук своих:
— Железная руда?
— Есть! — отвечают Хакассия и Нарым.
— Хлеб?
— Много! — слышится голос степного Алтая и некогда засушливой Кулунды.
— Электричество?
— Дадим! — заверяют Братск и Назарово.
— Уголь?
— Будет! — доносится ответ Кузбасса и Причулымья.
— Металл?
— Выплавим! — говорят Кузнецк и Тайшет.
— Алмазы?
— Нашли! — радостно откликается Якутия.
— Лес?
— На всех хватит! — обещают Приангарье и обской урман.
— Химия?
— Растет! — уверенно отвечают Омск и Барнаул.
— Алюминий, цветные металлы?
— Готовимся! — сообщают Красноярск и Чита.
— Машиностроение?
— Обеспечим! — солидно докладывают Новосибирск и Иркутск.
— Нефть и газ?
— Нефть?..
Молчит Сибирь. Ждет горючее для своих машин, сырье для своих химических заводов. Идут на восток по железнодорожным колеям нескончаемые вереницы маслянистых цистерн, чуть не через всю страну, на тысячи километров, тянутся ломкие линии трубопроводов.
А впрямь — неужто на самом деле нет в Сибири нефти?
…Издавна бывалые люди и ученые, совершавшие далекие путешествия по Западно-Сибирской низменности, замечали на реках и болотах многоцветные маслянистые круги, пузырчатые выходы горючего газа.
Но все эти сигналы, подаваемые самой природой, считались случайными — слишком уж глубоко въелось представление о Сибири, как о бесплодном, «каторжном» крае. Даже известный географ и путешественник В. Семенов-Тян-Шанский в обстоятельной книге «Западная Сибирь» утверждал, что этот район России «крайне беден полезными ископаемыми».
В той же книге, вышедшей в 1907 году, ученый с горечью писал: «Таким образом, в Западной Сибири, несмотря на ее относительную близость к Европе, еще долго суждено лежать втуне не эксплуатируемыми громадным земельным пространствам при наличности обширнейшей речной сети».
А жизнь шла вперед. Четверть века назад зачинатель советской нефтяной геологии академик-коммунист Иван Михайлович Губкин, с чьим именем связаны все новые нефтяные районы страны, высказывал смелые предположения о богатствах участка к востоку от Урала. «Выявляется новое нефтяное лицо Сибири, — говорил он. — Несколько лет тому назад мы даже не помышляли о сибирской нефти. Теперь имеются ее определенные признаки».
Не сразу начались разведки в этом районе. Поначалу шли изыскания «Второго Баку» в Башкирии и Поволжье. Затeм помешала война. Однако вскоре после ее окончания взоры нефтяников-разведчиков вновь обратились на восток.
Но упрямая Сибирь далеко припрятала свои подземные богатства. Огромные, почти не изученные геологами пространства, непроходимые участки сплошных болот и вековой тайги, где порой не ступала даже нога человека, суровые зимы и поздние весны с многокилометровыми разливами рек, — эти препятствия задерживали разведки, создавали небывалые трудности на пути поисковиков. И кто знает, сколько еще пришлось бы им гоняться за ускользающим «кладом», если: бы…
* * *
Есть люди, которые до старости ищут свое место в жизни. Спросишь такого: был он и токарем и пекарем, продавал трамвайные билеты и грузил арбузы на пристанях. Встречая подобных людей, Худаверди Фаталы-оглы, а попросту, по- русски, Николаи Иванович Кулиев иронически щурил свои узковатого разреза глаза, и в черных, как маслины, зрачках внимательный человек мог бы заметить оттенки сожаления: охота же всю жизнь болтаться без специальности, без главной линии, как, извините, цветок в проруби. Не то, чтобы осуждал он кочевое, бродячее житье — самому пришлось поездить столько, что дай бог каждому. Но всегда — при своем деле.
Место в жизни Худаверди выбрал, можно сказать, еще в раннем детстве. Да и вообще, кто из азербайджанцев не мечтал об этой, для многих ставшей фамильной, профессии? Голоштанным мальчуганом он уже играл со сверстниками в «нефтяников». Едва подрос — вместе с другими мальчишками бегал на соседние промыслы, часами смотрел, как равномерно качались похожие на колодезные журавли насосы, наполняя огромные баки густой маслянистой жидкостью. Кто раньше их знал о новом фонтане, о досрочно пробуренной скважине? Кто с большей завистью и любовью смотрел на возвращающихся после смены операторов и бурильщиков, усталых, не успевших снять остро пахнущую керосином одежду? Казалось, самый воздух родных мест настоен из нефти.
Разве удивительно, что уже шестнадцати лет, в 1940 году, после окончания ФЗУ он стал рабочим в одной из бакинских контop бурения? А еще через год занял, как шутили в бригаде, «самый высокий пост» верхового, который на головокружительной высоте ловко управлялся с многометровыми бурильными трубами.
В те трудные годы на востоке страны входили в строй все новые нефтяные месторождения. Но своих специалистов «Второму Баку» не хватало. На помощь, как всегда, пришел старший его собрат. В составе буровых бригад, направленных бакинцами в Башкирию, был и молодой Худаверди Кулиев. Он стал помощником бурильщика на знаменитом Туймазинском месторождении, давшем и это время стране первые мощные фонтаны древней девонской нефти. Затем опять перевод — и он уже бурильщик на промыслах Грозного. Привыкнув к переездам, новое назначение в Сибирь принял вполне спокойно. Что холостому — собрал бельишко в чемодан, и порядок. Только непонятно, что в Сибири делать: промыслов там ведь нет.
— Для того и посылаем, чтобы были, — ответили ему. — Поведете глубокое разведочное бурение.
Так азербайджанец Худаверди Фаталы-оглы Кулиев стал Николаем Ивановичем, одним из первых сибирских нефтеразведчиков. Он бурил скважины около Тюмени и в лесном городке Заводоуковском. Он учил трудному ремеслу молодых сибирских ребят, бывших лесорубов и хлебопашцев, охотников и шоферов. Учил так, что они накрепко привязывались к своему новому делу, к беспокойной и кочевой жизни разведчиков.
Одно плохо — год шел за годом, а результатов не было. Иногда керн — столбики породы, взятой с глубины скважины — слоился темными прожилками нефтяного битума, кое-где появлялись слабые признаки газа. А потом исчезали, словно злорадствуя над неудачами поисковиков. После каждой бесплодной скважины Кулиеву казалось, что он чувствует на себе укоризненные взгляды ребят — вот, мол, втравил в пустое дело. И хоть прекрасно понимал, что это зависит не от него, но чувство досады и стыда не проходило.
Все громче раздавались голоса, что разведка в южной части Западной Сибири бесперспективна, пора идти в глубину тайги, на север. Кулиев был согласен с этим. Но что ждет там буровиков? На огромнейшей площади не было ни одной глубокой скважины. Работать придется вслепую. Прежде чем искать нефть или газ, надо будет закладывать так называемые опорные скважины, по которым изучается геологическое строение всего района. Одна из первых таких скважин намечалась в далеком северном поселке Березово. Туда и вызвался поехать Кулиев вместе со всей своей сменой, или, как говорят буровики, вахтой.
Это было в мае 1952 года. Только что вырвавшись из ледового плена, могучий Иртыш залил берега и раздался вширь на много километров. По этому речному морю деловито двигался небольшой приземистый пароходик, из тех, что каждый год снуют от пристани к пристани, перевозя лес и рыбу, соль и зерно. Он тянул на буксире баржу с необычным грузом. Намертво закрепленные тросами, стояли на палубе мощные двигатели и насосы, рядом теснились какие-то металлические каркасы. В трюме грудами лежали массивные трубы разных диаметров, железные бочки с маслом и соляркой. И тут же — домашняя утварь, тщательно упакованные мотоциклы. В тесных каютах и на палубе много людей; среди них женщины и ребятишки.
Буровая бригада нефтеразведчиков тронулась на север.
Кулиев стоял у борта судна, навалившись всем своим грузным, сильным телом на поручни палубы. Свежий ветер, заставляя зябко поеживаться — все-таки трудновато привыкать южанину к Сибири, — разметал черные смолистые волосы. Весеннее буйство воды напоминало о родном море, соленом Каспии. Берега скрыты, только гряды обнаженных берез, словно изготовившись к купанью, стояли в воде, опасливо макая вислые края ветвей. Впереди синела кромка льда — судно двигалось вслед за ледоходом.
Что ждет их там, за ледовой кромкой?.. Кулиев знал — вскоре появится молодой северный город и порт Ханты- Мансийск, где Иртыш смыкается с Обью. Еще несколько суток вниз по Оби — и Березово. Какое оно, это Березово? Бывалые люди рассказывали о щедрых сполохах северного сияния и оленьих упряжках. причудливых звериных тропах и обильных уловах осетров, о местных жителях ханты и манси, одетых в необычные одежды, живущих своей, необычной жизнью. Да, далеко от родных мест забросила Худаверди его беспокойная судьба!
Несколько дней назад на глаза ему попалась открытка. Может, и отложил бы он ее, скользнув равнодушным взглядом, но вдруг заметил подпись: «Меншиков в Березове». И уже внимательнее стал вглядываться в известную картину русского художника Сурикова, все больше проникаясь ее настроением. В сумеречном зимнем свете, едва проникающем сквозь оконце, в осунувшейся фигуре недавнего правителя России, в тоскующем лице его дочери Кулиев с такой беспощадной ясностью почувствовал обстановку тоски и заброшенности, трагического поворота в судьбе человеческой, что невольно защемило сердце: вот какое Березово, мрачный край ссылки и изгнания!
Так случается иногда — небольшой, казалось бы, эпизод заставит по-новому посмотреть на все, что делается твоими руками. Именно в эти минуты Кулиев понял, что дело не в одной — двух скважинах, пробуренных на Севере, а в том, каким огромным содержанием могут наполнить жизнь далекого северного края успешные разведки. И с особой силой захотелось, чтобы как раз здесь ему улыбнулось счастье, о котором мечтает каждый разведчик недр, — открывать новое месторождение. Еще даже не видя Березова, споря с художником, он представил себе селение, опоясанное кольцом буровых вышек, гнездами емких резервуаров, как родной прибакинский поселок. И уже другие мальчишки, в длиннополых меховых малицах, будут с восторгом и завистью встречать возвращающихся с вахты товарищей Худаверди Фаталы-оглы Кулиева.
— Что задумался, Коленька?
Он обернулся. Лицо расплылось в доброй улыбке, к уголкам рта сбежались морщинки-смешинки.
— Все удивляюсь, Клавдюша, — весело ответил он с гортанным акцентом, отчего имя жены звучало, как «Клавдуша». — Все удивляюсь — сколько пришлось по свету проехать, чтобы тебя в Тюмени встретить?..
Они согласно рассмеялись, любовно и таинственно поглядывая друг на друга.
Поездка в Березово была первым совместным путешествием молодоженов. И оттого, что к удовольствию необычной поездки примешивалась их совсем личная, радостная тайна, на душе у обоих было как-то по-особенному хорошо. Худаверди заботливо смотрел на жену, угадывая в ее статной фигуре первые признаки будущего материнства.
Березово встретило их солнечным ветреным днем. Рыбозаводский причал, где разгружалось судно, стоял на обрывистом берегу небольшой речки Вогулки, почти у самого места ее впадения в Северную Сосьву. Глухо урчала тайга, вплотную подступавшая к берегу. Здесь уже другой лес: могучие раскидистые кедры с их характерной матово-зеленой хвоей; стройные, высокие сосны; тонкие и чопорные, как старые девы, растерявшие хвою лиственницы. Из-за стены деревьев едва выглядывала верхушка маленькой вышки мелкого, колонкового бурения. Поселок отсюда не виден: вокруг или пропадающая вдалеке речная гладь, или нескончаемые зелено-серые лесные массивы. Буровики с волнением смотрели на эту величественную первозданную ширь. Казалось, убери вышку — и не останется здесь признаков человека и его труда.
Но поселок оказался невдалеке — сразу же за оврагом, в нескольких сотнях метров. Кулиев ожидал увидеть ряды чумов, между которыми бродят олени. На самом деле все было значительно проще. И дома как дома, и улицы как улицы. Только на реке множество просмоленных лодок, да около берега сушились на длинных палках готовые к горячей путине рыбацкие сети. И он в душе посмеялся над всеми страхами и сомнениями, которые старательно скрывал даже от своих ребят.
Точку для буровой геологии «выдали» неудобную — далеко от места разгрузки, да и с подвозом воды затруднения будут. Скважина опорная, она бурится не столько для поисков, сколько для изучения геологии района, от верхних слоев почвы до кристаллического фундамента. Поэтому начальник вновь организованной Березовской нефтеразведки Александр Григорьевич Быстрицкий, невысокий шумливый человек с броской шевелюрой седоватых кудрей принял самоличное решение: переместить буровую ближе к реке. Вряд ли он да и кто-либо другой мог даже подумать, какое это будет иметь значение для будущего сибирских разведок на нефть и газ…
Прежде чем начать глубокое бурение скважины, нужно завершить ее «обустройство». «Обустройство буровой» — чисто «нефтяное» выражение. Оно объединяет в себе пропасть разных дел: и расчистку площадки для бурения, и постройку жилья для себя, и монтаж сложного оборудования — насосов, двигателей, котельной, растворного узла, и воздвижение «фонаря» — самой решетчатой вышки, которая тянется вверх на сорок один метр, сразу главенствуя над окружающей тайгой.
Всем этим напористо командовал начальник вышкомонтажников Николай Драцкий, лихой и веселый парень, уже прослывший, несмотря на свои двадцать пять лет, опытным строителем. Кулиев с товарищами временно превратились из буровиков в плотников и грузчиков — народу не хватало, каждый человек был на счету.
Однажды, когда выдался редкий свободный день, Худаверди отправился осматривать поселок. Проводником была Клава. Боевая и общительная, она успела перезнакомиться со многими женщинами северного поселка. Домика Меншикова они не нашли — говорят, берег, где он стоял, подмыло водой. Зато побывали в клубе, осмотрели выложенную из красного кирпича школу, погуляли по сосновому бору около аэропорта — поселок оказался не таким маленьким и угрюмым как думалось Кулиеву.
Шли дни. Осенью, еще до того, как река покрылась льдом, начали бурение. Днем и ночью не затихал, пересиливая своим шумом вой пурги, грохот ротора на окраине Березова. К Октябрьской годовщине подошли с хорошим подарком — первые пятьсот метров труб отправились в глубь земли.
Праздник встретили у Кулиевых в маленькой комнатенке, которую они сняли на окраине Березова, около самой буровой. Заметно располневшая Клава — теперь их тайну скрывать стало уже невозможно — с увлечением потчевала гостей, подливала вино. В рюмках у мужчин был традиционный северный спирт. Зазвучали тосты:
— За нефтяников!
— За будущих березовчан! (Тут Клава краснела).
— За удачу!
Никто и не догадывался, что эта удача бродит совсем рядом, около многострадальной буровой… Дело шло туго. Трудные условия Севера всякий раз напоминали о себе: то неистовой пургой, начисто перекрывшей все дороги на буровую; то жестокими морозами, от которых леденел вязкий глинистый раствор; то неожиданными мелкими неполадками, устранение которых на обычных скважинах занимало несколько часов, а здесь растягивалось на целые недели, пока самолетом доставят за тысячу километров нужную деталь или запас горючего. Кулиев нервничал, злился на непогоду, на свою неопытность, на товарищей, словно они были виноваты в досадных задержках.
Только приходя домой, он немного успокаивался. Здесь его ждала черноглазая Людушка. Она появилась на свет точно в новый год — 1 января 1953 года. Намного суеверный, как большинство людей рисковых профессий, Худаверди увидел в этом хорошее предзнаменование. Только когда оно сбудется?..
Как бы то ни было, но работа двигалась. Долото уже сверлило землю где-то в тысяче с лишним метрах под буровой. Скважина повела себя беспокойно. Порой напор газа выдавливал тяжелый глинистый раствор, и буровиков с головы до ног окатывало тягучей жижей. И хоть такие «грязевые ванны» были не очень приятны, Кулиев с товарищами радовались — если скважина «плюется», значит, можно на что-то рассчитывать.
Но маловеры, которые утверждали, что в Сибири не может быть нефти или газа, не разделяли их надежд:
— Верхние пласты дают случайный газ. Скважина бесперспективна.
Интерес к буровой заметно падал. Вначале наезжало так много представителей из институтов и учреждений, что порой трудно было работать. Но постепенно поток представителей редел, оставляя буровиков один на один с отрицательными заключениями. Кулиев, смеясь, вспоминал, как потом многие «горе-теоретики» срочно вырывали листочки из отчетов, с пеной у рта доказывая в печати и на совещаниях свою причастность к березовскому открытию. Но в те дни ему было не до смеха.
Уныние коснулось и самой бригады. Особенно досаждал буровой рабочий Степан. Это был один из тех искателей вольготной жизни и длинного рубля, которых так не любил Худаверди. На буровую вышку он попал уже в Березове — сбежал с рыбозавода, узнав про большие заработки нефтяников. А заработков в это время как раз и не было.
— Пора на другое место подаваться, — этими словами Степан начинал чуть не каждую вахту.
— Ненадежный ты человек! — со свойственной южанам горячностью возмущался Кулиев. — Плохой человек! Деньги любишь, дело не любишь. Птица такая есть у вас, как ее зовут? Ага, кукушка — гнезда не имеет.
— А чего его любить, дело-то. Были бы денежки, — нагловато отвечал Степан. И довольный тем, что разозлил бригадира, лениво принимался за работу. Уходить он все-таки не торопился. А прогнать нельзя было — людей и так не хватало.
В середине лета дошли до кристаллического фундамента — так называется участок, где на смену рыхлым осадочным породам приходят плотные, магматические. Спустили обсадную колонну, которая закрепляет стенки скважины. Но не до конца. Махнули рукой — все равно ждать нечего, Так, на весу и зацементировали. Десять человек оставили на испытании скважины, а самого Кулиева с остальной бригадой отправили в Ханты-Мансийск, на новую буровую.
Огорченный, покидал Худаверди Березово. Мечта об удаче опять уходила в будущее. Больше года жизни он отдал этой буровой — и все понапрасну.
Клаве сумрачно наказал:
— Готовь вещи. Устроюсь, за вами приеду.
Чувствуя его настроение, жена подавленно молчала. Только маленькая Людушка, свободная в эту счастливую пору от забот, с радостным смехом делала первые неуверенные шажки по комнате.
В Ханты-Мансийск отправились 29 сентября. А через три дня туда пришла телеграмма: «На буровой выброс газа тчк Положение трудное тчк Вылетайте немедленно». Короткий, взволнованный текст ничего не мог объяснить, но сразу заставил встревожиться.
Назавтра Кулиев уже был в Березове. Едва выйдя из самолета, он почувствовал что-то необычное. Поселок гудел. Нельзя было понять, откуда идет этот непрерывный, ровный гул, как бы придавивший все вокруг. Несмотря на то, что небо было чистое, а погода прохладная, шел мелкий теплый дождь.
Он спросил у первого встречного:
— Что случилось?
— Черт его знает. Что-то у нефтяников. Который день покоя нет.
Едва выбирая дорогу, не заходя домой, Худаверди побежал на буровую.
То, что он увидел там, ошеломило его. Вышка была изуродована. Покосились полати для верхового, некоторые штанги вырваны. Около буровой лежали в беспорядке перегнутые, как детские игрушки, массивные стальные трубы. Гул стал таким сильным, что нельзя было услышать даже крика рядом стоящего человека. А из скважины стремительно, мощно вырывался многометровый столб газа с водой. Ветер относил воду, и она дождем падала на поселок.
Фонтан. Настоящий газовый фонтан! Да еще такой, каких ему не приходилось видеть за всю свою более чем десятилетнюю работу!
Первым чувством, завладевшим Худаверди, была радость. Наконец-то дотянулись до сибирских кладов! Не зря пошли они на север. Все события последнего, трудного года промелькнули за мгновенье перед бурильщиком в каком-то новом свете — свете торжествующей удачи.
Незаметно для себя он снял шапку. Скупые, невольные слезы радости высветлили широкое, исхлестанное всеми северными ветрами, темное лицо.
Но странно — чем дальше, тем больше его охватывало чувство смутного беспокойства. Волнуясь, он сунул руку в карман за папиросами. И вдруг отдернул ее, словно ожегся. Как он сразу не подумал? Ведь открытый газовый фонтан — это же постоянная опасность, нависшая на буровой, над поселком! Стоит загореться спичке, стоит молнии ударить по-соседству — и займется огромный, невыразимой силы костер, способный сжечь все вокруг. Дунет ветер на поселок, — что останется тогда от Березова?
Восстановить события прошедших дней, да еще с помощью очевидцев из бригады, оказалось нетрудным. Как известно, скважина, на которую мало кто рассчитывал, была укреплена трубами не до конца, и мощный газоносный пласт остался на свободе. Постепенно активизируясь, он выдавливал глинистый раствор, обретал все большую силу. Когда начали поднимать буровой инструмент и давление снизилось, огромный столб газа вдруг вырвался наружу, разбрасывая и корежа стальные грубы. Скважина «заговорила». По самым робким подсчетам, она ежедневно давала миллион кубометров ценнейшего горючего газа. И все это богатство бесцельно уходило в воздух.
Так, рука об руку, пришли на буровую открытие и авария, заставляя одновременно и радоваться и мучиться. Кулиев понимал — вместе с другими, а, может быть, и больше других, он виноват в том, что произошло. Как мог он, опытный разведчик, даже поверив в бесплодность скважины, допустить такой опрометчивый шаг? Хотя где-то в глубине таилась мысль: а если бы скважину зацементировали до конца, не осталось ли бы под спудом на долгие годы это подземное богатство?.. Как говорится в русской поговорке: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Так или иначе, но он судил себя строже, чем других. Потому с таким, можно сказать, ожесточением принялся усмирять необузданный газовый поток.
Но фонтан не сдавался. Несколько раз пытались подвести задвижку, однако мощный столб газа с давлением в несколько десятков атмосфер отшвыривал ее, едва только заслонка появлялась над скважиной. И снова мощный гул сотрясал местность.
Тем временем подступила зима — вторая зима в Березове. Стояли холода. Часть воды, вырываясь вместе с газом яз скважины, замерзала сразу на вышке, и та казалась уродливым чудовищем с огромными ледяными наростами и многопудовыми сосульками, которые угрожающе нависали над рабочим местом буровиков. Остальная вода уже в воздухе превращалась в льдинки, мелким градом падала на сугробистые улицы поселка, стучала по крышам и окнам домов. Град зимой — что можно придумать странней и необычнее этого?..
Только в декабре с огромными трудностями поставили превентор — приспособление, которым перекрывают фонтанирующую скважину. Теперь газ уже не рвался вверх, не угрожал Березову, а по одной из боковых труб, с таким же, как и раньше, шумом уходил в тайгу. От его мертвящего дыхания хвоя деревьев желтела, опадали пожухлые иглы.
Предстояло «задавить» фонтан, лишить газоносный пласт активности, закачав в него десятки тонн тяжелого глинистого раствора.
Но прежде всего нужно было восстановить вышку, освободить ее ото льда. При одной мысли об этом Кулиев с опаской поеживался: каждый удар топором по льду грозил многотонным обвалом. Однако выбора не было.
Наутро он собрал бригаду за полкилометра от буровой — на более близком расстоянии шум фонтана заглушал человеческие голоса.
— Долгий разговор заводить не буду. Не до того. Вышку готовить надо. Лед отбивать. Что опасно — сами знаете. Кто пойдет?
В тесной комнатке стало тихо-тихо. Только стекла дребезжащим звоном отвечали на гул фонтана. Худаверди напряженно смотрел на побледневших, потупивших взгляд товарищей. Неужели среди них, с кем столько лет пришлось делить все радости и горести трудной работы, кого считал настоящими, близкими друзьями, не найдется верных людей?
— Кто пойдет? — с нажимом повторил он.
Вдруг тишину разрезал необычный, с привизгом, голос Степана:
— Нашел дураков. Мне своя шкура дорога. Сам иди!
Кулиев ответил с нескрываемым презрением:
— Тебе шкура душу заменяет. Таких и не зову, кому дело наше — плюнуть и растереть. А обо мне, — он даже удивился, что кто-то мог подумать иначе, — обо мне и разговору нет, начну первый.
— Меня пиши, Николай Иванович, — решительно, словно отбрасывая все страхи, заговорил бурильщик Александр Киршин.
— И нас, — поднялись двое невысоких худощавых людей. Тонколицые и белокурые, они очень походили друг на друга. Это были местные жители — коми Михаил и Иван Ануфриевы, пришедшие на буровую уже в Березове.
Кулиев крепко пожал добровольцам руки.
— Спасибо, друзья. Четырех хватит. Теперь давайте план делать.
Решили вначале прорубить вдоль лестницы тропу вверх, а уж оттуда скалывать лед целиком. Работать по очереди, сменяя друг друга. Риск поровну делить. Когда начинать? Завтра, сразу с утра.
Домой пришел поздно. Квартира была празднично убрана. Худаверди снял спецовку, хотел натянуть домашнюю рубашку, но Клава подала парадный костюм.
— Что это? — недовольно спросил он. — Не ко времени праздники.
Жена обиженно упрекнула:
— Подумай, что говоришь. День-то какой. Людушке сегодня…
Только тут он спохватился. За всеми волнениями на буровой забыл, что вчера встречали Новый год, что сегодня они празднуют первую годовщину рождения черноглазой дочурки.
— Извини, Клавдуша, — расстроенно обнял он жену. — Совсем замотался.
— Что поделаешь, знаю, Коленька.
Весь вечер Худаверди был с гостями, произносил витиеватые южные тосты, принимал поздравления. А перед глазами неотступно стоял зловещий ледовый нарост в центре буровой…
И ночью это видение не покидало его. Поднялся раньше обычного, велел удивленной жене приготовить новое белье. «Как на море в опасную вахту», — подумалось ему. Но когда появился на буровой, даже близко знавшие люди не могли заметить на широком приветливом лице бригадира следов волнения. Только чуть суровее, чем обычно, сжаты яркие, как у юноши, губы да на лбу, сбегаясь к горбинке у переносицы, пролегло несколько новых складок.
Наконец, посветлело. Все четверо пожали друг другу руки, обнялись и направились к вышке, издали похожей на уродливую ледяную гору. Вместе с ними пошел инженер Лютов, специально прибывший из Москвы для устранения аварии.
— Только осторожнее там, около буровой, — предупредил Кулиев.
— Да что со мной случится, — беспечно усмехнулся Лютов. — Главное, вы берегитесь.
Кулиев, как и сказал, начал первым. Убедившись, что все отошли на подходящее расстояние, он опустил топор на нижнюю ступеньку. Несильный удар отозвался в нем оглушительным эхом. Он вздрогнул — мгновенье показалось, что вышка заколыхалась, и ледяные глыбы, как переспевшие плоды, посыпались на землю. Но все было спокойно. Тогда он ударил уже увереннее, очистил место, чтобы поставить обе ноги, перешел к следующей ступеньке. Вторая, третья, пятая… Как всегда в таких случаях, ощущение опасности стерлось, и он уже автоматически вырубал ступеньку за ступенькой, пока не добрался до первого поворота лесенки.
Он разогнул спину и огляделся вокруг, дожидаясь смены. И вдруг увидел: люди бежали к вышке. Они кричали, но шум фонтана заглушал голоса. По возбужденным, взволнованным лицам и жестам бурильщик понял: произошло что-то из ряда вон выходящее. Тяжелое предчувствие сжало сердце. Он спрыгнул с вышки, побежал вслед за товарищами по ту сторону буровой. И остановился, потрясенный.
Около вышки, распластанный на снегу, лежал Лютов. Тяжелый кусок льда обрушился на него. Только несколько кровинок растеклось по снегу.
Появился врач. Но он уже ничем не мог помочь. Уродливая ледяная гора исполнила свою угрозу — неосмотрительно подойдя к вышке, чтобы зарисовать разрез, Лютов был убит наповал.
Молча, обнажив головы, стояли, буровики около тела погибшего москвича-инженера. Кулиев отошел первым. Тяжело ступая, не отрывая глаз от бездыханного тела, он снова поднялся по узким ступеням, вырубленным во льду, каждым своим шагом, каждым движением подчеркивая: все равно обуздаем злобную силу, вырвавшую жизнь товарища.
Вечером, когда они вернулись с вахты, весь поселок уже знал о случившемся. Стоя на порогах домов, собираясь группками на улицах, березовцы долго провожали взглядами носилки и идущих за ними четырех усталых людей со слипшимися от замерзшего пота волосами на непокрытых головах.
Клава встречала мужа около дома. Увидев его посеревшее, измученное лицо, она заторопилась:
— Коленька, обедать…
Но усталость и нервное напряжение взяли свое. Он только махнул рукой, едва снял спецовку и рухнул в постель.
На следующее утро все повторилось снова. Только на второй день уже не удалось скрыть от жены грозящей опасности. Уходя на буровую, Худаверди, словно прощаясь надолго, обнял ее, дочку. Когда он скрылся из виду, Клава дала волю слезам. Да, нелегка жизнь жены бурильщика! Идет он на буровую и весь день поглощен тяжелым, опасным делом. А что за это время передумает она, сколько страхов наберется, с какой жадностью ловит скупые вести обо всем, что происходит там, на окраине поселка!..
Четыре дня сбивали лед с вышки. Четыре дня, как четыре года. В тот вечер, когда Худаверди, еще не остывший от возбуждения, наконец, откровенно делился с Клавой последними событиями, она вдруг пригнула его голову к своим глазам. В волосах молодого человека, как снежная изморозь, поблескивали первые предательские сединки.
Вышка, вернувшая себе стройный и горделивый вид, стала за эти дни как-то по-особенному близкой, своей. Но работы впереди было очень много. И когда раз за разом пробовали новые приспособления, укрощающие не желавший поддаваться фонтан, когда постепенно закачивали глинистый раствор в скважину, когда, наконец, почувствовали, что газ ослабил сопротивление — они то и дело вспоминали эти четыре решающих дня, с их тревогами и надеждами, их опасностями и свершениями, их неповторимым, терпким настоем борьбы, дружбы и победы…
Только в июне 1954 года скважина была полностью усмирена. Девять месяцев напряженного труда, жертв и усилий понадобилось для того, чтобы сломить сокрушительную силу вырвавшегося на простор своевольного потока.
Так, со счастливой и трудной находки, начало свою жизнь первое в Сибири Березовское месторождение природного газа. Удивительная деталь: на запланированном вначале месте, в нескольких сотнях метров от первой буровой, газа не оказалось.
И все-таки не слепой случай столкнул разведчиков с гигантским резервуаром драгоценного топлива. Он был подготовлен всем ходом событий: и дальновидными предсказаниями геологов, и решительным размахом исследований в Сибири, и смелым походом на север, в немерянные чащобы тайги. Он был подготовлен трудами многих сотен людей, которые, даже не зная Кулиева и его товарищей, вместе с ними делали общее, нужное стране дело. Счастливое стечение обстоятельств только помогает самым упорным и отважным, самым целеустремленным и настойчивым — тем, кто ищет…
Худаверди Фаталы-оглы Кулиев и по сей день трудится в Березово. Сбылась его мечта — здесь создан первый в Сибири эксплуатационный промысел, дающий «голубое топливо» своему поселку. Возвращаясь с вахты, Кулиев, как мечталось когда-то, ловит на себе восхищенно-завистливые взгляды школьников-ханты, сменивших свои извечные «охотничьи» забавы на новую игру «в геологов». Добро улыбаясь, он думает: «Вот и нашел ты, Худаверди, свое место на земле».
Домик, в котором Кулиевы встречали первый Новый год на Крайнем Севере, давно уже переместился из окраины Березово чуть не в самый центр — к нему пристроился большой поселок разведчиков, где, неподалеку от новой улицы инженера Лютова, Худаверди получил просторную квартиру. Да и само несоизмеримо выросшее Березово стало родным и привычным. И уже бойкой десятилетней Людушке, такой же веселой и черноглазой, как отец, невдомек, что там, где она ведет свои незатейливые девчоночьи игры, стояла непроходимая сумрачная тайга, куда ее мать даже боялась ходить по ягоды.
Однажды летом Худаверди вместе со всей семьей проводил отпуск в родных краях. На обратном пути, знакомясь с Москвой, Кулиевы побывали в Третьяковской галерее.
«Меншиков в Березове». В оригинале давно полюбившаяся картина потрясала еще сильней. Не отрываясь, вглядывался Худаверди в мрачные переливы красок, в скупую строгость рисунка, всем сердцем чувствуя безысходный трагизм изломанных, угнанных за тридевять земель жизней. Но в то же время он с радостью понял, что уже не может представить за этой картиной образ прежнего Березова — настолько изменилось содержание, самый смысл существования далекого северного поселка.
И он подумал с надеждой и нетерпением: когда же сегодняшний день Березова, с его трудными и светлыми свершениями, с его ярким и ясным будущим, перейдет на полотна новых картин, в чеканные строфы стихов, на страницы увлекательнейших, еще не написанных повестей и романов!