Василий Еловских
ЕГОРКА
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1962
ЕГОРКА
Егорка живёт с матерью на окраине сибирского города в двухоконном домике с сенями и амбаром и древними покосившимися воротами.
Мать делает кирпичи на заводе, заработки у ней небольшие, но им хватает. Да и много ли тому и другому надо. Егорка всё лето ходит в стоптанных брезентовых ботинках и стареньком пиджачке. А на матери всегда одна и та же синяя кофта, которой, кажется, износу нет. Есть у них огород, на котором растут такие красные, такие сочные помидоры и всякие другие овощи. И кроме того, они получают деньги от дяди Феди.
Брат матери, дядя Федя, живёт далеко-далеко, в громадном городе Ленинграде. Деньги он высылает редко, но помногу. Мать в такие дни ходит радостная, в тысячу первый раз говорит Егорке, что дядя Федя человек учёный, что он «вышел в большие люди». Подбоченясь и строго глядя на сына, она добавляет:
— А ты как учишься? Всё тройки да четвёрки, а пятёрок нету. Смотри у меня!
Егорка ни разу не видел дядю. А три дядины фотографии — молодого в тельняшке, тридцатилетнего с сердитыми глазами и сорокатрёхлетнего, полного, важного, — висят на передней стене в. рамке. На этой же стене развешаны фотографии дядиной жены, тёти Оли, и их маленького сына Льва.
Больше никого из родных у Егорки с матерью нет на всём белом свете.
Егорка привык к мысли, что его дядя сильно занятый человек и не может приехать к мим. Но вот однажды с почты принесли телеграмму. Дядя сообщал, что проездом побывает у них.
Мать всполошилась. Нервничая, она стала торопливо прибираться в доме: мыть полы, развешивать занавески, расстилать половики. Подготовила бутыль квасу, настряпала каралек. Егорка старательно подмёл во дворе и наколол берёзовых дров — надо будет подтопить баньку, чтобы дядя мог помыться с дороги.
Он приехал утром на такси. Егорка думал, что у дяди будет много чемоданов, а он привёз с собой только портфель, большой, с блестящими металлическими пластинками по углам. В эти пластинки можно было смотреться, как в зеркало, только лицо казалось страшно широким и каким-то чужим. Сам дядя тоже выглядел не таким, каким представлял его Егорка. Мальчик ожидал очень серьёзного человека, вроде преподавателя математики в их школе, а в дом вошёл весёлый, улыбающийся мужчина. На нём был светлосерый костюм, соломенная шляпа и молочного цвета ботинки.
Мать выскочила из кухни, запричитала:
— Федюшенька ты мой, дорогой ты мой. Господи, наконец-то приехал.
Дядя обнял мать и посмеиваясь, громко сказал:
— Успокойся, успокойся, Маша. Ты же видишь, я жив и здоров.
— Как семья-то? — спросила мать, снизу вверх глядя на брата. — Ольга, Лёвушка…
— Хорошо, хорошо. Здравствуют. Передают вам привет.
О тёте Оле мать вспоминала редко. Говорила, что та «гордячка большая», даже на письма не отвечает.
Гость весело оглядел стены дома, большую русскую печь, старую мебель и сказал:
— Всё детство моё связано с этим домом. Вот по этой скамье я когда-то тащил за хвост кота Ваську. Васька не хотел, чтобы его тащили, и упирался. Мать увидела и крепко отстегала меня ремнём. А здесь, помню, деревянная кровать стояла с надломанной ножкой. Я с неё упал однажды ночью и ударился лбом. На лбу шишка вскочила и отец прикладывал к ней пятак. Кажется, всё сохранилось в памяти. Только, когда жил в Ленинграде, дом казался мне почему-то большим. А он, оказывается, вот какой маленький. И потолок совсем низкий.
— Садись, Федюша, — мать подвинула стул и обтерла сидение рукой, — Надолго ли к нам?
— Завтра надо выехать домой.
— Только одну ночку пробудешь?!
Дядя улыбнулся и развёл руками.
— Дела, Маша. Дела требуют…
— А в баньку сходишь? Я быстро истоплю.
— Предпочитаю мыться дома в ванной. Не беспокойся. Ты извини, у меня не было времени сделать покупки. Возьми вот. — Дядя подал матери пачку денег. — Себе купи что-нибудь и Егору Дмитриевичу.
Дядя надел зелёные полосатые брюки и долго умывался, налив возле умывальника большую лужу. Потом он побрился электрической бритвой, которую Егорке до этого не приходилось видеть, побрызгался одеколоном и пошлёпал себя по лицу, назвав это массажем. Он всё время пел или насвистывал. Мать строго-настрого запрещала Егорке свистеть в доме, а дяде не сказала ни слова.
— Нельзя ли, Машенька, самоварчик организовать. Да чтобы он погромче шипел.
— Счас, счас поставим. Всё сделаем, Федя, всё.
Мать работала так быстро, что не прошло и полчаса, как на столе уже был собран завтрак. В центре стола стоял и добродушно шипел самовар.
— Самовар старик, — пробасил дядя, — он, наверное, живёт ещё с прошлого века. Я сейчас, Маша, пойду в город. Хочется пройтись по знакомым местам.
— О, город наш изменился, — радостно заговорила мать. — Особенно центральная улица. Домов сколько новых! Асфальт везде. Пойди-ка, посмотри, пойди-ка.
— Я тоже пойду сейчас в город, — сказал Егорка. — Мне надо маленьких крючков купить. На большие что-то рыба клевать перестала.
По совести говоря, у Егорки не было особой нужды в крючках, тем более, что в это лето он редко ходил рыбачить. Но так хотелось пройтись по городу с дядей.
Дядя встретил Егоркино предложение без восторга. Он даже чуть-чуть нахмурился и спросил у матери:
— У него есть другая одежда?
— Так школьный костюм куда лучше.
— Хорошо. Облачайся, синьор Егор, в школьную форму.
И вот они в центре города. Дядя шагает медленно, важно. Егорка идёт то справа, то слева от него и часто спотыкается.
— Ты что же это, Егор Дмитриевич, не выпил, а падаешь? — усмехается дядя. — У нас в Ленинграде спотыкаться запрещено. За каждое спотыкание милиционер по рублю берёт.
— Ну, да… — смеётся Егорка. Его забавляют дядины шутки. — Я на витрину смотрел. Там гармошка красивая.
— Зимой вышлю тебе денег на гармошку.
— Я на балалайке пробовал играть, и у меня ничего не выходит. Таланту нету. Я лучше себе чего-нибудь другое куплю.
— Не «таланту», а таланта. Это во-первых. А второе, всё решает труд и настойчивость. Никакого, брат, таланта на свете нет.
Они часто заходят в магазины. Дядя угощает племянника конфетами. Конфеты шоколадные и обернуты двумя бумажками — простой и серебряной. Простые бумажки Егорка выбрасывает, а серебряные кладёт в карман.
— А вы сколько зарабатываете? — спрашивает Егорка.
— Хорошо, синьор Егор. И ты учись жить. На этом свете за одного жоха двух нежохов дают.
Егорка не знал, что такое «жох», и вообще ему было непонятно дядино объяснение, но расспрашивать он не стал.
— Ещё несколько кварталов пройдём пешком, — сказал дядя, — а потом возьмём такси и проедем по городу на тихой скорости. Я, синьор Егор, не привык попусту болтаться по улицам. Время — золото, говорят деловые люди.
Егорка был не прочь прокатиться на автомашине. Он начал припоминать, где стоят такси. Кажется, их больше всего возле магазина, на витрине которого двухствольное ружьё с патронташем. Много и на Октябрьской площади, она будет через два квартала.
Егорка внезапно остановился, не успев ничего сказать. На тротуаре головой к штакетнику лежал старик, неловко согнув длинные ноги. Он вздрагивал всем телом и ударялся лицом об асфальт. С губ его капала кровь. К старику подбежали две женщины.
Егорка схватил дядю за руку:
— Ой, что это с ним?
Дядя, как показалось Егорке, ускорил шаг и сказал тихо и грубо:
— Пошли, пошли…
Пройдя немного, он добавил:
— Без нас подберут.
Они долго молчали. Потом Егорка спросил:
— Он больной?
— Да уж не здоровый, конечно.
— А он умрёт?
— Может быть и умрет, а может быть и нет.
— Я бы в больницу сбегал или за машиной какой… — Егорка боязливо покосился на дядю. А тот сказал весело:
— Хватит болтать, синьор Егор. И попрошу тебя: избавляйся от нехороших словечек — «посюда», «потуда», «ихий». Это местные слова, неграмотные. Понял? Читай, голубчик, побольше. В библиотеку запишись. Библиотека-то близко от вас?
— Нет, далеко.
В действительности от их дома до библиотеки было минут пятнадцать ходу, но Егорка почему-то захотел возразить дяде.
— Всё равно запишись.
Возле кинотеатра было много людей. И как-то так получилось, что дядя очутился впереди, а Егорка сзади. Дядя тихо напевал весёлую песенку, а Егорка молча плёлся за его спиной. Вот две женщины оказались между ним и дядей, потом Егорку обогнал мужчина с мальчиком. Дядю уже не видно.
Егорка резко повернулся и быстро пошёл обратно, почти побежал.
По улице промчалась легковая машина с красным крестом. «Больного повезли», — решил Егорка. На том месте, где лежал старик, валялся маленький клочок бумаги. Прохожие наступали на него. Лица у прохожих были спокойные.
Вскоре успокоился и Егорка. Он глазел на витрины, легковые автомашины и на людей. Долго бродил по берегу реки и смотрел на пароходы, самоходные баржи и катера. Потом он стал соображать, у кого из ребят можно провести время до вечера: с дядей не хотелось встречаться.
Василий Еловских
ЕГОРКА
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1962
ЕГОРКА
Егорка живёт с матерью на окраине сибирского города в двухоконном домике с сенями и амбаром и древними покосившимися воротами.
Мать делает кирпичи на заводе, заработки у ней небольшие, но им хватает. Да и много ли тому и другому надо. Егорка всё лето ходит в стоптанных брезентовых ботинках и стареньком пиджачке. А на матери всегда одна и та же синяя кофта, которой, кажется, износу нет. Есть у них огород, на котором растут такие красные, такие сочные помидоры и всякие другие овощи. И кроме того, они получают деньги от дяди Феди.
Брат матери, дядя Федя, живёт далеко-далеко, в громадном городе Ленинграде. Деньги он высылает редко, но помногу. Мать в такие дни ходит радостная, в тысячу первый раз говорит Егорке, что дядя Федя человек учёный, что он «вышел в большие люди». Подбоченясь и строго глядя на сына, она добавляет:
— А ты как учишься? Всё тройки да четвёрки, а пятёрок нету. Смотри у меня!
Егорка ни разу не видел дядю. А три дядины фотографии — молодого в тельняшке, тридцатилетнего с сердитыми глазами и сорокатрёхлетнего, полного, важного, — висят на передней стене в. рамке. На этой же стене развешаны фотографии дядиной жены, тёти Оли, и их маленького сына Льва.
Больше никого из родных у Егорки с матерью нет на всём белом свете.
Егорка привык к мысли, что его дядя сильно занятый человек и не может приехать к мим. Но вот однажды с почты принесли телеграмму. Дядя сообщал, что проездом побывает у них.
Мать всполошилась. Нервничая, она стала торопливо прибираться в доме: мыть полы, развешивать занавески, расстилать половики. Подготовила бутыль квасу, настряпала каралек. Егорка старательно подмёл во дворе и наколол берёзовых дров — надо будет подтопить баньку, чтобы дядя мог помыться с дороги.
Он приехал утром на такси. Егорка думал, что у дяди будет много чемоданов, а он привёз с собой только портфель, большой, с блестящими металлическими пластинками по углам. В эти пластинки можно было смотреться, как в зеркало, только лицо казалось страшно широким и каким-то чужим. Сам дядя тоже выглядел не таким, каким представлял его Егорка. Мальчик ожидал очень серьёзного человека, вроде преподавателя математики в их школе, а в дом вошёл весёлый, улыбающийся мужчина. На нём был светлосерый костюм, соломенная шляпа и молочного цвета ботинки.
Мать выскочила из кухни, запричитала:
— Федюшенька ты мой, дорогой ты мой. Господи, наконец-то приехал.
Дядя обнял мать и посмеиваясь, громко сказал:
— Успокойся, успокойся, Маша. Ты же видишь, я жив и здоров.
— Как семья-то? — спросила мать, снизу вверх глядя на брата. — Ольга, Лёвушка…
— Хорошо, хорошо. Здравствуют. Передают вам привет.
О тёте Оле мать вспоминала редко. Говорила, что та «гордячка большая», даже на письма не отвечает.
Гость весело оглядел стены дома, большую русскую печь, старую мебель и сказал:
— Всё детство моё связано с этим домом. Вот по этой скамье я когда-то тащил за хвост кота Ваську. Васька не хотел, чтобы его тащили, и упирался. Мать увидела и крепко отстегала меня ремнём. А здесь, помню, деревянная кровать стояла с надломанной ножкой. Я с неё упал однажды ночью и ударился лбом. На лбу шишка вскочила и отец прикладывал к ней пятак. Кажется, всё сохранилось в памяти. Только, когда жил в Ленинграде, дом казался мне почему-то большим. А он, оказывается, вот какой маленький. И потолок совсем низкий.
— Садись, Федюша, — мать подвинула стул и обтерла сидение рукой, — Надолго ли к нам?
— Завтра надо выехать домой.
— Только одну ночку пробудешь?!
Дядя улыбнулся и развёл руками.
— Дела, Маша. Дела требуют…
— А в баньку сходишь? Я быстро истоплю.
— Предпочитаю мыться дома в ванной. Не беспокойся. Ты извини, у меня не было времени сделать покупки. Возьми вот. — Дядя подал матери пачку денег. — Себе купи что-нибудь и Егору Дмитриевичу.
Дядя надел зелёные полосатые брюки и долго умывался, налив возле умывальника большую лужу. Потом он побрился электрической бритвой, которую Егорке до этого не приходилось видеть, побрызгался одеколоном и пошлёпал себя по лицу, назвав это массажем. Он всё время пел или насвистывал. Мать строго-настрого запрещала Егорке свистеть в доме, а дяде не сказала ни слова.
— Нельзя ли, Машенька, самоварчик организовать. Да чтобы он погромче шипел.
— Счас, счас поставим. Всё сделаем, Федя, всё.
Мать работала так быстро, что не прошло и полчаса, как на столе уже был собран завтрак. В центре стола стоял и добродушно шипел самовар.
— Самовар старик, — пробасил дядя, — он, наверное, живёт ещё с прошлого века. Я сейчас, Маша, пойду в город. Хочется пройтись по знакомым местам.
— О, город наш изменился, — радостно заговорила мать. — Особенно центральная улица. Домов сколько новых! Асфальт везде. Пойди-ка, посмотри, пойди-ка.
— Я тоже пойду сейчас в город, — сказал Егорка. — Мне надо маленьких крючков купить. На большие что-то рыба клевать перестала.
По совести говоря, у Егорки не было особой нужды в крючках, тем более, что в это лето он редко ходил рыбачить. Но так хотелось пройтись по городу с дядей.
Дядя встретил Егоркино предложение без восторга. Он даже чуть-чуть нахмурился и спросил у матери:
— У него есть другая одежда?
— Так школьный костюм куда лучше.
— Хорошо. Облачайся, синьор Егор, в школьную форму.
И вот они в центре города. Дядя шагает медленно, важно. Егорка идёт то справа, то слева от него и часто спотыкается.
— Ты что же это, Егор Дмитриевич, не выпил, а падаешь? — усмехается дядя. — У нас в Ленинграде спотыкаться запрещено. За каждое спотыкание милиционер по рублю берёт.
— Ну, да… — смеётся Егорка. Его забавляют дядины шутки. — Я на витрину смотрел. Там гармошка красивая.
— Зимой вышлю тебе денег на гармошку.
— Я на балалайке пробовал играть, и у меня ничего не выходит. Таланту нету. Я лучше себе чего-нибудь другое куплю.
— Не «таланту», а таланта. Это во-первых. А второе, всё решает труд и настойчивость. Никакого, брат, таланта на свете нет.
Они часто заходят в магазины. Дядя угощает племянника конфетами. Конфеты шоколадные и обернуты двумя бумажками — простой и серебряной. Простые бумажки Егорка выбрасывает, а серебряные кладёт в карман.
— А вы сколько зарабатываете? — спрашивает Егорка.
— Хорошо, синьор Егор. И ты учись жить. На этом свете за одного жоха двух нежохов дают.
Егорка не знал, что такое «жох», и вообще ему было непонятно дядино объяснение, но расспрашивать он не стал.
— Ещё несколько кварталов пройдём пешком, — сказал дядя, — а потом возьмём такси и проедем по городу на тихой скорости. Я, синьор Егор, не привык попусту болтаться по улицам. Время — золото, говорят деловые люди.
Егорка был не прочь прокатиться на автомашине. Он начал припоминать, где стоят такси. Кажется, их больше всего возле магазина, на витрине которого двухствольное ружьё с патронташем. Много и на Октябрьской площади, она будет через два квартала.
Егорка внезапно остановился, не успев ничего сказать. На тротуаре головой к штакетнику лежал старик, неловко согнув длинные ноги. Он вздрагивал всем телом и ударялся лицом об асфальт. С губ его капала кровь. К старику подбежали две женщины.
Егорка схватил дядю за руку:
— Ой, что это с ним?
Дядя, как показалось Егорке, ускорил шаг и сказал тихо и грубо:
— Пошли, пошли…
Пройдя немного, он добавил:
— Без нас подберут.
Они долго молчали. Потом Егорка спросил:
— Он больной?
— Да уж не здоровый, конечно.
— А он умрёт?
— Может быть и умрет, а может быть и нет.
— Я бы в больницу сбегал или за машиной какой… — Егорка боязливо покосился на дядю. А тот сказал весело:
— Хватит болтать, синьор Егор. И попрошу тебя: избавляйся от нехороших словечек — «посюда», «потуда», «ихий». Это местные слова, неграмотные. Понял? Читай, голубчик, побольше. В библиотеку запишись. Библиотека-то близко от вас?
— Нет, далеко.
В действительности от их дома до библиотеки было минут пятнадцать ходу, но Егорка почему-то захотел возразить дяде.
— Всё равно запишись.
Возле кинотеатра было много людей. И как-то так получилось, что дядя очутился впереди, а Егорка сзади. Дядя тихо напевал весёлую песенку, а Егорка молча плёлся за его спиной. Вот две женщины оказались между ним и дядей, потом Егорку обогнал мужчина с мальчиком. Дядю уже не видно.
Егорка резко повернулся и быстро пошёл обратно, почти побежал.
По улице промчалась легковая машина с красным крестом. «Больного повезли», — решил Егорка. На том месте, где лежал старик, валялся маленький клочок бумаги. Прохожие наступали на него. Лица у прохожих были спокойные.
Вскоре успокоился и Егорка. Он глазел на витрины, легковые автомашины и на людей. Долго бродил по берегу реки и смотрел на пароходы, самоходные баржи и катера. Потом он стал соображать, у кого из ребят можно провести время до вечера: с дядей не хотелось встречаться.