Вы не замечали, как вокруг нас много замечательных людей? Или современников сложно оценить сразу в их масштабе и уникальности? В этой книге сто современников (почти сто) рассказывают о себе, но все вместе пишут историю своего времени. Нашего времени. Интересные судьбы, крутые пути, красивые мысли, сумасшедше красивое время. Современников в этой книге объединяет Сибирь ― они в Сибири или из Сибири. Одни уже прославили себя, другим еще предстоит войти в анналы человечества. Возможно, с кем-то из них вы знакомы. Узнавая их ― больше узнаем себя. Мы можем быть счастливы только в свое время. Нам некому завидовать. Какая красивая эпоха! Позавидуем себе и будем счастливы.

КНИГА ЯМАЛА

Анатолий ОМЕЛЬЧУК

КАКАЯ КРАСИВАЯ ЭПОХА!

Вопросы бытия

Сколько пафоса!
Столкнулись два простых слова и вот! ― сколько сразу мировоззренческого пафоса. Вопросы бытия.
Надо бы быть попроще… Но и вопросы повседневного быта выводят нас на бытие.
Нехитрое дело: знай, задавай свои вопросы, слушай ответы ― по возможности внимательно и заинтересованно. Но сколько у тебя их, своих вопросов? И почему ты их задаешь? Что, самому слабо ― сам не можешь ответить? Не нашел ответа? Нет ответа? И вот с настойчивостью, достойной лучшего применения, долбишь и долбишь. Может, людям спокойно не даешь жить.
Тебя что-то мучает?
А нужен ли тебе ответ? Зачем тебе чужие ответы на свои вопросы?
Ну, когда по молодости ― это еще простительно… Но, когда с годами… Старина, успокойся!
Я не так давно сделал большое, может быть, самое значимое для себя открытие.
Оно просто.
Я живу среди великих людей. Я ― современник великих современников.
Они могут прославиться, могут не прославиться. Как сложится или как повезет. Но это не умаляет их масштаба. Великие ― не где-то: в других веках и других пространствах. Они рядом. Всегда рядом. Они и тебя делают… Ну, если не великим, то адекватным своему величию и масштабу.
А ты лишь задавал им вопросы. А когда их ответы собраны вместе ― получается такая совокупная мудрость, что просто невольно и непроизвольно ты признаешь: «Боже, какие люди! Как мудры твои современники! И какое красивое время… Если эти люди живут в это время, оно не может быть некрасивым».
Красивое время, переходящее в красивую эпоху!
У человека ведь всего одна задача: свою единственную жизнь прожить достойно, благородно и красиво. Ни на кого не обижаться и никому не завидовать: ведь Бог сделал главное ― он даровал тебе эту жизнь. Она твоя. Твоя и единственная.
Какое счастье!
В этой книге много моих друзей. Я не знал, что у меня так много друзей.
Это книга друзей, которые знают:
КАКАЯ КРАСИВАЯ ЭПОХА!


Татьяна АБРАМОВА:

Россия счастья
Она — наша.
Ей даже играть не надо ― только вышла, появилась, зритель сразу ощутил ― наша. Своя. Своя в доску. Такая же, как я. Соседка, одноклассница, знакомая. Знакомая всей России. Первый раз увидишь ― уже знаком.
Девчонка с Самотлора стартовала в Тюмени.
Но этот вечный артистический зов: в Париж ― в Париж! ― привел в Питер. Потом начала осаду столицы ― Москва пала.
Её амплуа ― всеобщая знакомая. Почти родня. Одна из нас. Как все ― но с характером.
Понятно, ее больше знают по популярным телесериалам, но не забыли и как характерную актрису театра, и выразительную певицу. Она все делает самозабвенно. Сегодня навёрстывает ― рожает. Как все.

Омельчук: Чай с конфетами или с баранками любишь?
Абрамова: Люблю с сушками. Пью только холодный.
― Холодный чай ― холодные мужчины?
― Почему же? Певицам нельзя пить горячее, влияет на голосовые связки.
― Скажи, Таня Абрамова для себя непредсказуема?
― О, да! Сознательно непредсказуема. Так интересней.
― Что будешь делать завтра часов в десять, не представляешь?
― Когда не запланирован рабочий день ― нет.
― Непредсказуема для остальных?
― Я этим даже как-то славлюсь.
― И из образа выйти не могу?
― Мне это нравится: удивлять людей и самой удивляться. Мир удивительный, поэтому мне нравится быть удивительной.
― Себя понимаешь?
― Скорее ― да, чем нет.
― А мужчин понимаешь?
— Не во всех случаях.
― А мужчины тебя?
― Тем более.
― Что Татьяне Абрамовой нужно от мужчин?
― Наверное, как от любого человека ― взаимности.
― Взаимного непонимания?
― А почему нет?
― Активного взаимного непонимания?
― Чтоб была тема для разговора.
― Как глубоко мы друг друга не понимаем?
― Да, да.
― Что заставит самой понять мужчину? Мужчине понять тебя?
― О людях сужу по их поступкам. Слова для меня не важны.
Омельчук: Приходилось на жизненном пути встречать мужские поступки?
Абрамова: Редко. Но бывают динозавры, которые еще ― да, могут удивить мужским поступком.
― Последний мужской поступок?
― Может быть, рождение моего сына.
― Кто-то рискнул?
― Мужчины в этом участвуют, да. Сейчас, по-моему, рождение ребенка для мужчины поступок.
― Если бы сами рожали ― давно бы выродились?
― Точно. Перевелись бы.
― Отец ребенка не предлагал сменить фамилию?
― Только в шутку. Не более.
― Ощущение жизни ― сама бежишь или жизнь тянет?
― У нас это взаимно.
― Твои лучшие произведения?
― Скорее всего, мое исполнение разных песен на табуретке в трехлетием возрасте. Незабываемо. Очень яркое впечатление, детское. Особенно ― восторг окружающих. Есть кассета с записью, где я пою в четыре года песню Аллы Пугачевой. Второе лучшее произведение ― мечты маленькой девочки: я мечтала петь, чтобы это показывали по телевизору, сняться в кино и познакомиться с Михаилом Боярским. Мне исполнилось семнадцать лет, все это осуществилось. Третье лучшее произведение ― это мой сын Иван.
― Удался?
― На славу! Старалась. Вкладывала все, чтобы он получился таким.
― Четвертое лучшее произведение будет?
― Я плодовитая, у меня много произведений, я все люблю: дети, работа, семья, друзья.
― Твоя жизнь ― твое произведение?
― Да.
― Как насчет того, чтобы сыграть Офелию?
― Меня привлекает любая роль, которая не входит в рамки нормальной. Она же ненормальная, Офелия. Она сумасшедшая, это интересно.
― Не приняла любовь Гамлета? Или сумасшедшая, поэтому и не поняла?
― Там все сложно взаимосвязано.
― Сыграешь?
― Нет, наверное. Предложения нет, да, думаю, уже и время прошло, надо было раньше играть.
― Разве зрелая актриса не сможет сыграть юную сумасшедшую?
― Я считаю, этого делать не нужно. Каждый должен заниматься своим делом. Если тебе тридцать лет, то ты должна играть в своем радиусе.
― Уже бы не сыграла саму себя, трехлетнюю на табуретке?
― Сыграла. Это же я.
― Разве в тебе нет немножко от Офелии?
― Конечно, есть. Но надо давать дорогу молодым. Я сама была в возрасте шестнадцатилетнем, обидно, когда взрослые тетеньки забирают у тебя молодые роли. Пусть молодые играют.
― Оценила бы и приняла любовь такого мужчины, как Гамлет?
― Я бы оценила любую любовь. Чувство сильное, ни в коем случае его нельзя отвергать. Даже Гамлета.
― Учитывая твой темперамент, тюменская Дездемона придушила бы эту тряпку Отелло?
― Да, закончилось бы большим скандалом в королевстве. Отелло, думаю, просто на задних лапках тихонечко бы прыгал вокруг.
― Чего в жизни достигла и честно гордишься?
― Когда у меня не было сына, а была только профессия, я больше уделяла ей внимания, была более претенциозна. После рождения ребенка у меня все в жизни стало на свои места. Я совершенно спокойно отношусь ко всему в этом мире.
― Быть знаменитой некрасиво?
― Главное, чтоб все было мирно, хорошо, спокойно.
― Не привираешь сама себе?
― Популярной быть приятно, но иногда очень неудобно. Мне сложно совершать покупки на рынках, в магазинах, люди отвлекают, я каждый раз забываю что-нибудь купить. Это мешает.
― Забываешь заплатить?
― Могу забыть взять сдачу.
Омельчук: Кинорежиссеры ― сексуальные жеребцы?
Абрамова: Ни одного такого не встречала, слава Богу!
― Они сами о себе такие легенды распространяют или неудачливые актриски?
― Я далека от подобных историй и сплетен.
― Ни разу в переплет не попадала?
― Не посчастливилось.
― Как тебе удалось скомпрометировать примерного семьянина Игоря Крутого?
― А, это… Это было смешно. Он сам придумал.
― Почему именно тебя он избрал героиней своей придумки?
― Мы выходили из ресторана, нас было четверо ― Алла Пугачева, Киркоров, я и Крутой. Естественно, столь известных персон не заметить было сложно. Сообщили прессе. На следующий день написали, что после ужина парочки разъехались в разные стороны: Алла и Филипп ― в одну, а Таня и Игорь Крутой ― в другую. Человеку нельзя девушку подвезти на машине, это сразу же расценивается однозначно. Крутой на следующий день: «Что это такое?! Ты меня скомпрометировала!». ― «Это Вы меня скомпрометировали!»
― Таня ― крутая?
― О, да.
― Возвращаешься в Тюмень, как в родную деревеньку?
― Сейчас совсем не деревеньку. Город меняется. Я его уже не узнаю. Только по названиям улиц ориентируюсь. Город вырос за последнее время.
― Тюмень в характер что-то заложила, в темперамент? Или все ― мое, при чем тут Тюмень?
― Прежде всего, люди. А они у нас в Тюмени очень крутые, у всех ― характер, здоровье ― сибирское. Отличаются сибиряки, тюменцы от остальных ― сразу видно.
― Тюмени никогда не изменю?
― Нет. Всё, что заложили в меня Тюмень, Нижневартовск, на всю жизнь останется городом моего детства: самое теплое, родное, что связано с детством, всегда будет в этих городах. Питер потом. Хотя Питер для меня родной город. Чего не скажу о Москве.
― Однажды Вашей жизни угрожали, как пришлось бежать бесстрашной девчонке?
― Бывает всякое в жизни. Я человек смелый, меня напугать сложно. Была такая история: в Питер приехала, снимала комнату.
― Помыкалась?
— В юном возрасте это воспринимается, как приключение. Человек как бы не осознает, что с ним происходит. Это уже взрослый оценивает ситуацию. А тут ― две женщины-алкоголички, у них собирались друзья-алкоголики, всегда сжирали мою колбасу.
― Обидно?
― Прихожу после репетиции поздно домой, колбаса съедена, кушать нечего ― ни на ужин, ни на завтрак. Они же буянили, и однажды решили, что надо меня проучить…
― …и Бог дал ноги?
― Я красиво убежала. Через окно.
― Сейчас снимаешься? В спектаклях занята?
― Я теперь в театре не играю. Закончила эпопею с театром. Работаю только в кино. Я человек независимый, не люблю, когда определяют суть моей работы.
― Не в простое?
― Снимаюсь. Картина интересная, по сценарию Тодоровского, «Его жена» ― про жену Сталина Надежду Аллилуеву. Я буду играть старшую сестру, Анну Аллилуеву.
― Хорошая сестра у жены Сталина?
― Семья неплохая.
― Любишь положительные роли или стервочек?
― Люблю разные. Честно сказать, мне, чем страшнее ― тем лучше. Не люблю играть красавиц. Очень хочу озвучивать мультики, каких-нибудь насекомых. Думаю, хорошо бы у меня вышел какой-нибудь червячок: своеобразный, лопающий все, прожорливый червячок.
― Это же крокодильчики?
― Кстати, крокодильчиков тоже, почему бы нет? Но маленьких. Красненьких. Хожу, всех упрашиваю ― возьмите меня озвучивать мультики. Но пока только обещают.
― Как червячок ― не реализована?
― Обидно.
― Какие роли на подходе?
― Я никогда ничего не планирую. У меня нет четких желаний, любая роль мне интересна и нужна. Но я не люблю, когда ломают мои планы. Очень злюсь.
― С песнями ― как с театром?
― Когда приглашают на концерты, я с удовольствием пою. Но новых песен не записываю, времени нет.
― Можно считать, что карьера певицы закончилась?
― Не знаю, может быть.
― Есть такая женская триада: киндер, кюхен, кирхен. Приемлемо?
― Нет. Мой ребенок начал со мной работать уже с 25-ти дней от роду. Вся моя семья подвижна, мобильна, дома сидеть не любим, всегда в пути.
― Кюхен?
― Я это очень люблю. С огромным удовольствием готовлю еду.
― Артисты ― придуманные люди, не очень естественные?
― Сами себя придумывают. Я сразу же ставлю диагноз этим людям.
― А Ваша подружка Алла Борисовна ― настоящая?
― Все мы где-то играем, а где-то бываем настоящими. Актер ты или слесарь-сантехник. Каждый человек играет.
― Восход солнца ― не событие?
― Очень люблю. Особенно, когда начинают петь соловьи в лесу. Люблю ездить за город с палаткой.
― Большую роль в твоей жизни сыграл тюменский музыкант Александр Кириллов?
― Безусловно. Все началось именно с нашей с ним поездки на «Утреннюю звезду», с записи его песни. Если бы этого не произошло, может, у меня в жизни все сложилось бы совершенно по-другому. Может, я стала бы больше театральной актрисой, чем эстрадной.
― Что не хватает для полного счастья?
― Мне всегда всего хватает.
Омельчук: В России возможно счастье?
Абрамова: А что, Россия какая-то другая страна? Для меня счастье вообще возможно только в России.


Еремей АЙПИН:

Вселенная человека
Нобелевский номинант.
Много в мире писателей. Но нобелевский лауреат ― всего один в год. Да и нобелевских номинантов немного. По Сибири, кроме него, не припомню. Его роман «Божья Матерь в кровавых снегах» в Нобелевский комитет представили Союзы писателей Венгрии, Финляндии, Эстонии. И, если действует правило: с первой попытки Нобелевскую премию не дают, у Еремея Айпина есть все шансы. Он ― писатель, активно действующий.
Он, кстати, представляет не только себя. Невероятный феномен. Малочисленные народы Севера получили свои письменности только в первой трети века двадцатого, но сразу же создали мощную литературу. Он из этой гвардии, где вершины ― Юрий Рытхеу, Петр Киле, Николай Вылка, Огдо Аксёнова, Анна Неркаги, Юван Шесталов. Очень сильная когорта. Сегодня он ― лидер пишущих творящих северян. Задумайся, Нобелевский комитет! Не просто голос Еремея ― голос народов, которые, приотстав от неразумного человечества, не утратили самого главного: природной жизни, священного понимания, что человек ― не царь, а живая частичка живой природы. Это ― голос из далёка, из прекрасного человеческого времени.

Омельчук: Айпины ― род шаманский?
Айпин: Естественно.
― Почему ― естественно?
― Если бы не шаманский, думаю, никогда бы не стал писателем.
― Надо понимать, истинный поэт ― родись он в Англии, в Китае, в Венесуэле ― это всегда немножко шаман?
― Уверен.
― Пушкин ― шаман?
― Шаман.
― Толстой?
― Шаман.
― Шекспир ― великий шаман?
― Естественно.
― И даже Антон Павлович Чехов в очках ― всё равно?
― Было и у него шаманское начало.
― Нет шаманского начала ― нет истинного творца?
― Шаман всегда разговаривает с Богом.
― Задает ему неудобные вопросы?
― Возможно. Творцу это позволительно.
― Вы ― потомственный рыбак?
― Охотник.
― «Звезда утренней зари» ― Ваша большая вещь ― это гимн даже не ремеслу охотника, а мировоззрению охотника?
― Пожалуй. Каждую книгу пишешь, будто идешь по звериной тропке.
― Обязательно подстерегает какая-нибудь опасность?
― Каждый поворот, каждая речушка, каждый ручеек, горка ― небезопасная тропка.
― На звериную тропу потомственный охотник Еремей Айпин выходит? Или все реже?
― В естественной жизни редко приходится выходить на тропу. В большей степени для восстановления ощущения природы, восстановления связей, которыми обладали предки. Обострить свои чувства. Чтобы оставаться профессионалом, надо каждый день ходить по тропе.
― Дерево, трава ― живые?
― Дыхание жизни ― чувствую дыхание листвы, травы, земли, песчинок.
― У медведя и охотника Еремея ― одни Боги?
― Да, мы ведь близкие родственники. У нас общий Отец, создатель, значит, мы родственники.
― Еремей Айпин, который живет на берегу Пима, Агана, Иртыша, не забыл традиционные способы ловли рыбы?
― Я их помню с детства, они остаются до конца жизни в человеке, в лесу обеспечу себя какой-нибудь птицей, зверем, нарыбачу при необходимости. То есть с голоду я не должен умереть в лесу. Не пропаду.
― Вы же некоторое время жили в Москве?
― Москва притупляет мировосприятие, восприятие природы, охотничьей тропы, убивает ощущение большого озера, большой реки. Долго после Москвы отходил, приходил в себя. Тайга помогла. Река.
― Еремей Данилович, в народных обычаях Вам что более всего симпатично?
― Первая вещь — человек чувствует неразрывную связь с землей, с небом, с деревьями, с травами. Мы сумели это сберечь. Думаю, это важно не только для меня, для ханты, для манси ― вообще для многих людей.
Омельчук: С землей понятно, с деревом понятно. Кровная связь с небом?
Айпин: Это еще проще. На небе живет наш верховный Отец, у него там, говоря современным языком, свое хозяйство, все расписано, все разложено по полкам, он живет и управляет, мы ежедневно ощущаем его жизнь.
― Скажите, есть народный рецепт хантыйского счастья?
― Конечно. С рождения каждый ханты и манси чувствует: он является центром Вселенной. Я живу, весь мир вращается вокруг меня. Звезды, Солнце, Луна ― это все для одного человека. Только для меня. Я являюсь центром Вселенной. Это ощущение у каждого ханты, который ведет традиционный образ жизни, сохранил этнические традиционные ценности. В этом заключается счастье коренных жителей. Как только я ухожу из этого мира, для меня исчезают Солнце, Луна, деревья, травы ― это четко, кстати, проделывается в наших обрядах ухода человека из жизни. Когда мой отец ушел из жизни в преклонном возрасте, он взял с собой свое Солнце, образ своего Солнца, образ Луны. Всё взял с собой.
― Человек должен жить долго?
― Я думаю, что человек должен жить с ощущением, что жизнь его коротка. Когда коротко живешь ― успеваешь сделать много дел. Надо не стать обузой для другого человека. Важно, чтобы я не стал обузой для своего народа, для страны.
― Живешь коротко ― живешь долго?
― Я бы сказал не долго ― а насыщенной жизнью. Я ― песчинка, каждый человек в мировом пространстве ― песчинка по отношению к течению времени. Человек не должен растягивать время ― дни, часы, минуты ― он должен их концентрировать.
― Вы уже, честно сказать, написали свою главную книгу?
― Конечно, не написал. Я закончил роман «Божья Матерь в кровавых снегах». Когда писал, думал: это ― моя главная книга. Теперь понимаю, что главная книга впереди. Она не написана.
― Любой писатель не умирает, пока не напишет свою главную книгу?
― Да, в общем-то.
― Потомственный охотник ощущает порох в пороховницах еще надолго?
― На следующую главную книгу мне пороха еще вполне. Хотя, хотя… Как только закончилась одна книга, начинают вырисовываться картинки другой, накапливается определенное количество пороха.
― Предназначение писателя: написать книгу, а там, хоть трава не расти?
― Главное предназначение — воздействовать книгами на своих читателей. Они очень разные. Меня, может, как политика, знают в большей степени, чем писателя. Но каждый что-то, да вспомнит из моих книг, расскажет какую-то строчку или какую-то историю. Это меня всегда радует, чувствую, что моя книга живет, прошла по той или иной деревне. Еще очень приятно ― приезжаю в глубинку, вхожу в дом и вижу свою книгу. Оказывается, я здесь живу!? В этом доме. Во множестве домов. Люди прочитали книгу, на полке стоит, всегда возникают вопросы. Уточняют, куда, к чему и как, скажем, движется мое творчество.
― Вас издали в Америке. Почему американскому читателю интересно, что написал далекий, сибирский таежник Еремей Айпин?
― И своего американского читателя я чувствую. Это, прежде всего, молодежь, студенты. Когда моя книга вышла, я выступал в Северном Огайо в университете. Им интересно, что происходит за океаном. Вторая группа ― мои друзья и индейские писатели, образ жизни у нас примерно одинаковый. История индейцев, опыт мировосприятия у нас один. В Америке я почувствовал интерес к русской литературе, к России, к Югре. Моя читательская интеллигенция считает, что Россия накопила большой духовный потенциал. В третьем тысячелетии этот духовный потенциал должен сыграть большую роль в развитии человечества. Сами американцы считают, что они в духовном плане отстают от нас. Материально живут хорошо, а в духовном плане считают себя почти нищими.
Омельчук: Ваши зарубежные читатели ― экзотические интересы или, все-таки, мировоззренческие?
Айпин: Есть интерес и мировоззренческий. Первые книги мои издавались в России ― даже в округе, в области, интерес был чисто экзотический. Сейчас идет процесс углубленный, больше интересуют наш опыт выживания в экстремальных климатических условиях, наш философский опыт, наше восприятие мира, ведь мы сохранили древнейшие ценности отношений между людьми, отношения человека с природой. То, что утрачено другими народами.
― Пишите на русском?
― Я пишу на двух языках. Первые книги выпустил на хантыйском языке. Сейчас выпускаю на хантыйском и на русском. Последние книги писал на русском языке.
― Еремей Данилович, у Вас, представителя малого северного народа, есть свои счеты с Советской властью? Когда она потихоньку уходит в прошлое, вдруг оказывается, что это была едва ли не самая ласковая власть?
― Вопрос… Однозначно не ответишь. Советская власть дала возможность выучиться целому поколению ханты, манси, ненцев. Существенный момент. Было стремление к социальной справедливости, это отложилось в моем сознании. Много положительных вещей. Но, естественно, советская власть жестоко подавляла всякое инакомыслие, нанесла невосполнимый урон. Чем меньше народ, тем больше урон от конфликтов, войн, восстаний, репрессий. В этом отношении советская власть была совершенно безжалостна к своим народам.
― На Ваш взгляд, мир не лицемерит, когда речь касается северных аборигенов планеты Земля? Искренне.
― Я много ездил по северным странам, чувствую, что отношение стран к северянам искреннее.
Может быть, потому что сами северяне очень искренние по отношению к другим.
― Существует радикальная точка зрения, что северные народы, в том числе и Ваш родной народ, доведены до ужасного состояния. Вы ― один из лидеров народа, у Вас есть претензии к своему народу?
― Я не могу предъявлять претензии к народу, могу предъявлять претензии только к самому себе. Делаю это довольно часто, все-таки я не сделал важных и возможных вещей, которые помогли бы народу решить свои проблемы.
― Нынешняя власть на местах много лукавит?
― Естественно. Но, тем не менее, есть большое стремление помочь народу в решении социальных и экономических проблем. Это радует.
― Как выглядит национальная интеллигенция Югры?
― Наша интеллигенция самодостаточна, может сама решать актуальные проблемы.
― Вы ― депутат, заместитель председателя Думы Югры. Авторитетная личность, влиятельная персона?
― Я бы сказал ― личность узнаваемая. Меня знают практически все, начиная от рядового избирателя самой отдаленной, глубинной деревни, заканчивая высокопоставленными чиновниками Ханты-Мансийска и Москвы.
― Бывает, завидуете другим?
― Никогда и никому. В нашем народе ― это одна из основных черт: ханты не умеют завидовать. С детства не принято. Если я имею какой-то дар ― охотника, рыболова ― все идет от нашего верховного Отца, от небесного Бога, и каждый получает свое дарование. Кому завидовать? Сколько дал Бог, Вы свою долю получили, она не уменьшится, не прибавится. Понимаете?
― Красивая женщина Айпина?
― Красивая женщина… Красивая женщина?! У меня две точки зрения. Красивая женщина ― это, прежде всего, красота души. Красота помыслов. Красота гармонии. Красота телесная. Но мы живем в такое время, что, вопреки Достоевскому, мне кажется, мир будет разрушен красотой.
― Вот идет красивая женщина. Безбожно красивая женщина…
― Красивая мимо не проходит ― красивая женщина остается во мне.
Омельчук: Много «во мне» осталось красивых женщин?
Айпин: Очень мало, к сожалению. Но остались.


Вагит АЛЕКПЕРОВ:

Честные сибирские годы
Вагит Алекперов, пожалуй, главный нефтяной профессионал России. Лидер нефтяных профессионалов. Именно профессионалов. Новый российский нефтепром начинала славная тюменская когорта: Виктор Городилов, Сергей Муравленко, Виктор Палий, Юрий Вершинин, Юрий Шафраник, Владимир Богданов, Борис Волков, Александр Сивак, Анатолий Кузьмин, Семен Вайншток.
По-разному сложилась и складывается судьба профессионалов этой генерации. На гребне крутой нефтяной волны Владимир Богданов ― командир Сургутнефтегаза. Но, пожалуй, масштаб лидера ЛУКОЙЛа остается недостижимым.
Крупнейшую в России частную (а точнее― негосударственную) нефтяную компанию «ЛУКОЙЛ» возглавляет серьезный профессионал с богатым сибирским опытом ― Вагит Юсуфович Алекперов. Сибирский опыт, впрочем, не прошлый опыт. ЛУКОЙЛ работает сегодня по всем миру ― уже на четырех континентах, но главная его нефтегазодобывающая база ― в Тюменской области. А Когалым, Урай, Лангепас, Салехард, Покачи, Тюмень ― опорные города.
Так что Сибирь, скорее всего, для ЛУКОЙЛа, не только место рождения, но и навсегда. Как и для основателя ЛУКОЙЛа ― президента нефтяной компании Вагита Алекперова.
На Сретенском бульваре в Москве, в головном офисе ЛУКОЙЛа вечный сибиряк Алекперов, собирающийся в очередной раз в Югру, вспоминает сибирские годы.

Омельчук: Вагит Юсуфович, полвека назад, в апреле 1960 года, открыто первое крупное нефтяное месторождение ― Шаимское (Трехозерное). Это старт ЛУКОЙЛа?
Алекперов: ЛУКОЙЛ помоложе, но его основа ― западносибирские месторождения, в том числе и Трехозерка в районе города Урая. Там и сегодня работает наше крупное предприятие, эксплуатируется это уникальное месторождение.
― Не реже раза в год бываете в Западной Сибири?
― Гораздо чаще.
― Долг службы или зов сердца?
― И сердце зовет. У нас крупные проекты не только в Среднем Приобье, но уже и в Ямало-Ненецком автономном округе. Мы стали крупными производителями газа, проекты требуют внимания, в том числе, и руководителя компании.
Омельчук: Можно посчитать, сколько времени Вы проработали непосредственно в Сибири?
Алекперов: Ой… Началось это в конце семидесятых. Уже прошлый век. Где-то 1977-й, а уехал я из Западной Сибири — назначили заместителем министра ― в 1988-м. Одиннадцать лет.
― Честных?
― Честно сибирских. Но и до этого я приезжал в Сибирь еще из института на практику. Считаю, что и после 88-го года продолжаю работать в Сибири. Это наша крупнейшая нефтяная провинция, крупнейшие проекты. Мы работаем в 42 странах. Но Сибирь ― первая, и в ближайшие десятилетия она останется главной нефтяной провинцией Российской Федерации.
― По тем временам Западная Сибирь ― ссылка или медаль «За отвагу»?
― Нас после института направили работать на месторождения Западной Сибири. Я прошел уникальную школу: работал в Сургуте, на Лянторе, в Ноябрьске, в Когалыме. Как правило, через 2–3 года меня переводили в новый регион с повышением на другую должность. Это дало возможность увидеть города, познать месторождения, заложило во мне хорошую базу нефтяника, руководителя нефтяных проектов. Я ― сибирский нефтяник.
― Мама узнала: единственный сын Вагит едет в Сибирь…
― Реакция? Конечно, сначала — резко негативная! Но потом она ко мне часто приезжала, ей понравилось. Все родственники, в конечном итоге, одобрили мой выбор. Я и сам считаю, что это был мой шанс ― и реализовать себя на уникальных месторождениях Сибири, и сделать хорошую карьеру.
― Первые шаги по тюменской земле. Что ошеломило, ошарашило, неприятно поразило?
― После Баку я работал на морских месторождениях. Масштабы Западной Сибири и перспективы давали возможность по-другому посмотреть на процессы нефтедобычи, на процессы обустройства. Многому в институте не учат, учит жизненный опыт, общение с уникальными людьми. Замечательный Александр Усольцев, в мое время ― генеральный директор Сургутнефтегаза, Владимир Богданов, сегодняшний руководитель Сургутнефтегаза… Сибирь дала мне возможность получить уникальный опыт, проникнуться ее жизнью, влюбиться в эту землю, полюбить свою работу.
― Дела и интересы иногда разводят старых друзей. С Владимиром Леонидовичем Богдановым у Вас какие отношения?
― Мы до сих пор друзья, я думаю, эта дружба уже навсегда.
― Вагит Юсуфович, не было минутной паники: куда я попал?
― Конечно, неустроенность конца 70-х годов в Западной Сибири слабых ломала, а сильных сохраняла. Я же остался…
― Вы семейным уже приехали?
― Я только женился, год прошел.
― С молодой женой? Как она реагировала?
― Она до сих пор положительно реагирует. И у нее, и у меня это был шанс. Не знаю, сохранили ли бы мы свои семейные отношения, если б не поехали в Сибирь? Не помешали бы нам родственники в Баку продолжить дружную жизнь? Мы ее уже больше 30 лет сохраняем.
― Иосиф Бродский написал такую, может быть, не совсем понятную вещь: «Север — честная вещь». Честная?
― Да. Север ― честная вещь. Север проверяет человека не только на рабочем месте, но и в жизни. На Севере все, как на ладони — человеку нельзя спрятаться, скрыться. В большом городе можно: на работе ― один, в быту ― другой. На Севере человек одинаков: что в быту, что на работе.
― Сибирь позволила Вам полностью проявить себя?
― Конечно. Самостоятельная жизнь ― самостоятельная работа, умение ладить с людьми. Меня никогда не смущали трудности, переезды, новые поселки. Как правило, поселки необустроенные, но меня это никогда не смущало, ехал туда, куда посылали. Карьера получалась: за 11 лет вырос от старшего инженера промысла до заместителя союзного министра! Через год я отвечал уже за всю нефтедобычу Советского Союза. Карьера ― уникальная!
Омельчук: Вы характера горячего, бурного — это мешало или помогало?
Алекперов: Я здравый человек и достаточно сдержанный. Даже по молодости. Темперамент не проявлялся.
― В Когалыме на то время собралась хорошая компания?
― Очень! В этом году мы будем праздновать 25-летие городов Когалыма и Лангепаса. Конечно, соберутся все мои соратники, кто посвятил свою жизнь этим городам. Я горжусь, что мне и моим коллегам удалось из них сделать лучшие города Западной Сибири и России. Они отвечают всем условиям комфорта людей, воспитания детей и безопасности.
― Это алекперовское решение: строить Когалым не временным, а основательным и, самое главное, красивым?
― Это не только мое решение. Как правило, города строятся коллективно, замысливаются коллегиально, но я много сделал, чтобы не допустить временного строительства.
― Когда родился Ваш деловой принцип ― новое всегда должно быть на порядок лучше предыдущего?
― Еще на сургутских месторождениях. Я стал заведующим промыслом (1979-й год), мы делали промысел одним из самых комфортных, эстетически выразительным. Тогда и заложились основы здоровой соревновательности, которая культивировалась среди нас, молодых людей Западной Сибири. Начальники промыслов гордились своей работой, понимали, что не только работа должна быть хорошей, но и всё, что с ней связано. Это дало возможность из Когалыма сделать прекрасный город. Сегодня из Лянтора сделан прекрасный город Сургутнефтегазом, Ноябрьск стал красавцем. Это все делали люди, которые прошли школу Западной Сибири.
― Если бы кто-нибудь этого принципа не придерживался?..
― Он не сохранился бы как руководитель.
― Здесь Алекперов был беспощаден?
― Абсолютно.
― Урай, Когалым, Лангепас, Покачи, Нижневартовск ― есть город, который сердцу ближе?
― Конечно, Когалым. Родной город, моя вторая родина. Я являюсь Почетным гражданином этого города и горжусь этим.
― Урай хирел, ветшал. Придать У раю новую жизнь, новый современный облик ― тоже Ваша идея?
― Мы создали для себя стандарты во всем. Первое, что сделали ― стелы поставили на своих месторождениях. Первые в Западной Сибири сделали нагрудный значок и гордо носили эмблему нашего объединения «ЛУКОЙЛ». Эти стандарты были утверждены в Когалыме, они распространились на все города. Сегодня по этим стандартам живет и работает вся компания «ЛУКОЙЛ».
― Что за загадка: в каждом ЛУКОЙЛовском городе — обязательный паровозик на главной площади. Откуда эта идея?
― Это у нас Семен Михайлович Вайншток — любитель ретромашин, он свою идею внедрил во всех городах: сделали парки для детей, сделали кафе из старого паровозика. Так сегодня украшают города.
― Правда? Кстати, у Вас по-прежнему дружеские отношения с Семеном Михайловичем?
― Да. Нормальные.
― Православная церковь в Когалыме и рядом мечеть ― неслучайно?
― Не только в Когалыме, но и в Лангепасе. Мы гордились, что в Сибири никогда не было различий между людьми по национальному и по религиозному принципу. Было одно различие: достойный или недостойный человек, хорошоработающий-порядочноживущий-плохоработающий. Такое различие было, но религиозного, национального ― никогда. Надо, чтобы каждая конфессия имела возможность проводить свои обряды.
Омельчук: Вы были дружны с Патриархом Алексием II?
Алекперов: У меня были очень хорошие отношения с ним. С сегодняшним Патриархом Святейшим Кириллом тоже хорошие отношения. Мы встречаемся, надеюсь, скоро произойдет пастырская поездка в Западную Сибирь, конечно, попрошу, чтобы он посетил Когалым, ту церковь, которую освящал в свое время Святейший.
― Неожиданный визит Алексия II в Когалым… Пришлось уговарить?
― Это не было неожиданным визитом, в Когалыме расположен филиал Кюхтинского монастыря, который расположен в Эстонии, мы его поддерживаем. Святейший Патриарх Алексий II в свое время там воспитывался.
― Скажите, Ваши дети Ваше дело продолжают?
― Сын учится на третьем курсе Губкинского института. На нефтепромысловом факультете.
― Он когалымский?
― Да. Учится на том же факультете, что заканчивал и его отец.
― А отец заканчивал..?
― Азербайджанский нефтепромысловый институт, но факультет нефтепромысловый.
― Скажите, Вагит Юсуфович, в Западной Сибири всё известно, понятно, стабильно, или возможны варианты развития?
― Западная Сибирь вступила в позднюю стадию разработки месторождений. Идет плановое снижение добычи нефти, наша задача: мобилизовать научный потенциал, кадровый потенциал, финансовые ресурсы, чтобы стабилизировать добычу нефти путем внедрений инноваций, новых технологий, поиска небольших структур, которые поддерживали бы добычу нефти. Все нефтяные компании Западной Сибири нацелены именно на это. Это дает возможность продлить жизнь месторождений. Мы уверены, что в ближайшие десятилетия эти месторождения будут жить, а города процветать. У людей будет стабильная, хорошо оплачиваемая работа.
― С Ямалом получается сложно, или — системно и никаких особых проблем?
― Мы ведем там геологоразведку на перспективных месторождениях. Запустили первое наше газовое месторождение, проложили газопровод через Тазовскую губу. Всё это сделано на основе самых высоких технологических и экологических стандартов. У нас прекрасные отношения с руководством округа, с муниципальными органами власти.
― Трудно профессиональному нефтянику менять профиль и переходить на газодобычу?
― Труднее было переходить на нефтепереработку, на нефтехимию, на продажу нефтепродуктов. Кстати, в Тюмени наша сеть заправок активно развивается. Мы хотим создать центр в Тюмени, развивая заправочные комплексы восточнее Тюменской области.
― Насколько оправданы прогнозы невероятной нефтеносности Арктики? Вы верите в Самотлоры в российской Арктике?
― Я практичный нефтяник, всегда считаю, как говаривал великий геолог Салманов: нефть ― на конце долота. Надо вести геологоразведку, вкладывать деньги, вести поиск и тогда придет успех. К сожалению, сегодняшнее законодательство Российской Федерации не стимулирует геологоразведку, законы не дают гарантии первооткрывателю на обладание этими месторождениями. Конечно, Баренцево море требует колоссальных инвестиций, нефтеносность его доказана Штокмановским месторождением.
― А тюменское Карское море?
― Оно тоже перспективно. К сожалению, недостаточно инвестиций для геологоразведочных работ. Главная ценность любой нефтяной компании ― запасы нефти и газа. Наша первоочередная задача ― наращивание запасов, выход на новые рубежи. Мы работаем в 42-х странах мира, вышли на глубины моря до 2000 метров. При внесении поправок и изменений в законодательство мы активно выйдем в Карское море.
Омельчук: Вагит Юсуфович, я правильно понимаю, ЛУКОЙЛ ― главная нефтяная компания России?
Алекперов: Одна из главных. Первый номер у Роснефти ― по объемам производства, по масштабам деятельности. ЛУКОЙЛ ― единственная в России транснациональная частная компания, активно работающая по реализации всех проектов. Но я бы не делал различия между частными компаниями и государственными, что звучит: государственным ― можно, частным ― нельзя. В России существуют национальные компании. ЛУКОЙЛ является национальной компанией Российской Федерации и преследует национальные интересы родной страны.
― Ваше ощущение: российские нефтяники прочно вписались в нефтяную мировую элиту или есть отторжение старых нефтяных грандов?
― Не отторжение. Сохранились стереотипы. Всегда нефть делилась на западные и восточные компании. Но сегодня мы своими действиями и технологиями стали вровень с крупнейшими грандами нефтяной промышленности мира. Активно конкурируем. Наша победа на проекте в Ираке «Западная Курна-2» ― лишнее доказательство этому, мы смогли в равной борьбе выиграть право работать на одном из крупнейших неосвоенных месторождений мира.
― Ваши рабочие на промыслах ― мировая рабочая элита?
― И наши инженерно-технические работники ― мировая элита. Они востребованы сегодня. ЛУКОЙЛ является кадровым потенциалом российского нефтепрома. Много наших специалистов работают в других российских компаниях, но получили опыт у нас. Мы гордимся этим, не сдерживаем кадровый переток, потому что уровень российских специалистов должен расти. Большую группу специалистов готовим в Соединенных Штатах ― проходят стажировки, осваивают новые технологии, успешно внедряют здесь.
― В ЛУКОЙЛе работать выгодно?
― Почетно и экономически оправдано.
― Мировой уровень зарплат?
― Для нашей страны ― выше среднего. Наша принципиальная политика, чтобы люди получили достойную заработную плату.
― Вагит Юсуфович, нам довелось побывать на нефтяном промысле в Техасе, а потом сразу попали на нефтяной промысел под Когалымом. Должен сказать: у американцев ― погрязнее, у нас куда опрятнее. Экологическая политика: у кого учились? Уже можете учить других?
― Мы внедряем стандарты, которые даже выше тех, что действуют на территории страны. Наш сегодняшний девиз: «Экология ― наша технология».
― Я заметил, что апрель у ЛУКОЙЛа неслучайный месяц ― 50 лет назад открыто месторождение Трехозерное (первое в Сибири), а в апреле 2010 получена первая нефть на российском Каспии. Может, действительно, апрель ― счастливый месяц?
― Буду иметь в виду, и все наши будущие проекты ориентировать на апрельскую реализацию.
― У такого занятого человека, как Вы, выпадает свободное время?
― Конечно. Чтобы эффективно работать, надо нормально отдыхать.
― Выпадает: чему посвящаете?
― Конечно, в первую очередь, семье. Я часто бываю в разъездах, чрезвычайно редко вижу семью. Сыну все-таки 19 лет, им надо заниматься. Ну и спорт: играю в большой теннис, в настольный теннис. Общение с друзьями ― это праздник.
― В том числе со старыми друзьями?
― Конечно. Это правило нашей компании.
― Как лидер ЛУКОЙЛа оценивает перспективы компании?
― Мы мощно присутствуем в нефтепереработке, в нефтехимии и на территории России, и за рубежом. ЛУКОЙЛ стала уже не просто нефтяной компанией, но и газовой компанией, стала энергетической транснациональной компанией России. С учетом приобретений энергетических активов, которые сделали на юге России, мы сегодня ― один из крупнейших производителей электроэнергии в стране и за рубежом. Компания будет развиваться ― национальная энергетическая компания Российской Федерации.
Омельчук: Что больше всего цените в жизни?
Алекперов: Ответственность перед людьми. Перед обществом. Перед страной.


Юрий АНДРЕЕВ:

Бессмертие Божественного
Доктор филологии, редактор советской «Библиотеки поэта», самбист, чемпион, бард, создатель общесоюзного клуба самодеятельной песни ― знаменитого «КСП», член Союза писателей России, автор книг «Три кита здоровья», «Мужчина и женщина», «Что человеку надо». Народный целитель. Американские коллеги считают его целителем номер один в России. Почетный член клуба целителей Санкт-Петербурга, автор практических лечебников. Создатель «Храма здоровья» в знаменитом поселке Репино под Питером. Действительный член Международной академии информатизации. Питерский.

Омельчук: Отношения мужчины и женщины ― стабильная гармония, стимул гармонии, вечный конфликт?
Андреев: Это отношение двух разных миров. Инопланетяне должны друг друга понимать. Спрашивать ― на разных языках, но находить общий ответ.
― Вы знаете таких женщин?
― Да. Моя любимая супруга.
― Юрий Андреевич, Вы создали и построили «Храм здоровья» у себя в Репино. Почему храм? Не лазарет, не больница, не пансионат?
― Я из чего исходил? Любой храм ставили на месте восходящей земной силы. Обязательно. Без этого храм не работает. А место, где я решил ставить храм, оказалось энергетически неимоверно сильным. Приезжают лечиться ― от Америки до Австралии, не говорю про наших. Боже мой, до чего люди безграмотны изначально! Ни дышать, ни ходить, ни есть, ни пить, ни спать не умеют. Природа учит нас правильно дышать, но об этом забываем. Природа учит ходить грациозно, а ходят бабы-яги, согнувшись. На спартакиаде потребовались девушки, чтобы нести штандарты, так из четырехсот избранных красавиц только две прошли стройно и красиво. Остальные ― как знак доллара. Когда это продемонстрировали на экране, стоял гомерический хохот. Не умеют ходить. Хотя это важный фактор здоровья. Вторая тема ― раскрытие наших сверхвозможностей.
― Планета человеческого здоровья базируется на трех китах?
― Первый кит ― обязательно добрый, активный, деятельный дух человека. Второй ― тесное общение с силами природы. Третий ― правильное, адекватное самому себе, питание, сопровождаемое регулярными очистками организма. Крупнее обобщения быть не может. Это великая триада: информация, энергия и материя. Ничего другого в мире нет.
Омельчук: Юрий Андреевич, насколько я знаю Вашу биографию, Вы лет 50–60 занимались литературоведением, критикой, ничто не выдавало, ничто не предвещало, что станете целителем…
Андреев: Отчасти для меня самого это неожиданно. Но замечал: заболит у сына голова, протянешь руку ― проходит. Едешь в командировку, у попутчика тахикардия, поработал с ним ― прошло. Примеры исцеления были. Сложилось так, что моя прежняя жена тяжело заболела, врачи сказали, что у медицины есть предел возможностей. Мы с этим не согласились, нашли людей, которые тоже не соглашались. Так я попал на эту стезю, сначала учился, потом стал учить. Судьба подтолкнула. Мне было примерно около сорока.
― В каких случаях Вы не возьметесь за больного?
― Приезжает супербогатей, не знает даже, сколько у него офисов в банке. Что-то обо мне слышал. В пятьдесят лет выглядит за семьдесят. Говорю, что начинать надо с духовного очищения, умения дышать. ― Нет, мне это не подходит.
― Да почему же? ― Я нанимаю военно-медицинскую академию, приезжаю, мне колют в попу, дают пилюлю. На другое у меня времени нет. ― До свидания. Приятно было познакомиться.
― Человеческий организм природой запрограммирован? Правильно запрограммирован?
― Огорчу. Природа абсолютно безразлична ко всем своим живым созданиям, будь то серая крыса, серебристый осетр или рыжий мужчина. Природа поддерживает в нас правильную программу, пока мы не выполним свою репродуктивную функцию. Размножились, дальше ― хоть трава не расти. Пора уходить. Поэтому мы, люди разумные, после исполнения своего долга перед природой должны думать о долге перед собой. Отклонение от оси может быть очень крутым.
― Надо принять бездушную, безразличную к человеку природу?
― Надо исходить из того, что ей до тебя дела нет. Размножился ― пропадай.
― Человечество после 30–35 для природы балласт?
― Отработанный.
― Человек тот же лосось, отметавший икру?
― Абсолютно верно.
― Вы ― верующий человек?
― Безусловно.
― Если целительство ― огромный дар, за какие заслуги он Вам?
― Не знаю.
― Каким образом Вы получили степень доктора медицины ― не где-нибудь, а в Оксфорде?
― Неожиданно из Оксфорда пришел многоцветный Диплом с золотой печатью, где сообщалось, что Ученый совет присудил мне степень доктора медицины, опираясь на труды, посвященные здоровью. Я об этом не хлопотал.
― Вода, которую пил Пушкин, или, скажем, Пастернак ― повлияла на качество их талантов?
― Представьте себе, подходит ко мне слушательница, грустная, унылая, я ее диагностирую. Господи, почему так поздно, онкология в далеко зашедшей степени. Начинаем разбираться. Любящий и любимый муж, две дочки. Ей показалось, гульнул. Необычайный выброс гнева, изгнала его, впала в депрессию, депрессия привела к злокачественной опухоли. Начинаем разбираться, это не столько ее вина, сколько беда, беда нашего северо-западного региона — отсутствие йода в щитовидке ведет к утомляемости, неадекватным реакциям. Вода, которую пил в Санкт-Петербурге Александр Сергеевич, вела к повышенной агрессивности, безусловно.
― Когда живешь спокойно ― дыхания не замечаешь?
― Учим дышать, лениво дышат. Используется лишь один процент нашего резерва. Научившись правильному дыханию, можно гораздо меньше есть ― брать энергию из окружающего мира, с помощью дыхания можно эффективно убирать болячки. Еще раз повторюсь о чудовищной нашей безграмотности.
Омельчук: Юрий Андреевич, Вы ― серьезный литературовед, величина в отечественной литературе. Целительство ― скользкая и опасная тропа, почти шарлатанство. Был момент внутренней борьбы ― я серьезный человек, перехожу в другую категорию?
Андреев: На 95 процентов целительство, действительно, шарлатанство. Очень небольшой процент людей способен лечить. Я вышел на эту стезю, продолжая заниматься серьезной литературной работой ― был главным редактором элитной редакции «Библиотеки поэта» и в то же время проходил всевозможные целительские практики. Мои пьесы ставил Товстоногов. В 88-м году в журнале «Нева» увидела свет малюсенькая моя заметка «Три кита здоровья». Она породила невероятный отклик: тысячи писем, сотни звонков, приездов без всякого предупреждения. Представьте: кабинет главного редактора «Библиотеки поэта» и необъятная очередь на целительство. Я понял по этой реакции, что должен написать книгу «Три кита здоровья». Она увидела свет в 1991-м году, сейчас уже пятнадцатая вышла.
― Вечером после которого часа нельзя есть? Точно знаете?
― Абсолютно точно. Исследования показали, что в организме человека три суточных цикла: с 12 дня до 20.00 часов ― великолепное время для усвоения пищи, все направлено на ее расщепление. Не обязательно по Гринвичу. С 20.00 до 4.00 ― время лучшей ассимиляции того, что вы съели. С 4.00 до 12.00 ― время очищения, время выделения. Поверьте, все делал, все проверял, с утра завтрак должен быть легким.
― Какими своими достижениями гордитесь больше всего?
― Очевидно, детьми ― великолепные получились ребята и девчата.
― Если плотно заниматься своим здоровьем, надо уделять ему много времени. На саму жизнь время останется?
― Если у тебя исправна машина, много ли ты на нее будешь тратить времени? Человек годами может разрушаться и выходить на линию. Небольшой свод четких принципов не отнимет много времени.
― Есть ли жизнь на том свете?
― Безусловно.
― Причины пьянства?
― Я вижу две. Это утрата интереса к жизни, утрата ориентиров ― некуда стремиться, нет цели. Вторая ― внутренняя. Попустительство некоторым своим отклонениям. Норма ― и больше не надо. Но приведу пример трагический. Приходит ко мне прекрасный инженер, уже пенсионер, ноги красные, воспаленные. Говорит: давайте бартер ― я Вам перекладываю печку по самому лучшему образцу, а Вы мне вылечиваете ноги. Ладно. Я вылечил ему ноги, он переложил печку. Мы подружились, перезваниваемся, вдруг ― исчез. Оказывается, у него сердечная недостаточность, а участковый врач ему посоветовал принять 30 граммов коньяка. Он принял, ему стало хорошо. По чисто инженерской логике он принял три раза по тридцать. И помер.
― Юрий Андреевич, бестселлер «Мужчина и Женщина» может написать только любвеобильный мужчина?
― Конечно. Который разбирается в этом.
― А почему не «Женщина и Мужчина»?
― Ритмичней «Мужчина и Женщина».
― Женщины, которые на втором месте, должны понять ― по ритму они следующие?
― Обижаться нельзя.
― Они портят друг другу здоровье или жизнь?
― Могут портить, могут делать прекрасной. Вопрос к Вам: в каком процентном соотношении в нашем организме находится вода?
― Как в огурце. Приблизительно, 95.
― Чуть лучше ― 70 процентов. В наших мозгах, извините, 90 процентов воды. Кровь у нас, как огурцы ― 95. Логично: наш дневной рацион должен содержать в себе этот процент воды. Если пьем меньше, то федеральный центр забирает все, что ему положено. Боже мой, сколько начинается заболеваний из-за обезвоживания организма, а всего-то: пей столько, сколько положено по физиологической норме.
Омельчук: Говоря о безграмотности в отношениях мужчин и женщин… Полное незнание алфавита, азбуки, всё методом проб и ошибок, методом тыка до самой старости?
Андреев: И преждевременной смерти. «Любовная лодка» разбилась о быт. Мужчина дополняет женщину, женщина дополняет мужчину. Они друг друга дополняют. Инь и янь, верх и низ… Хотя у китайцев совершено отчетливо: мужская энергия ― это плюс, женская ― минус. Но это их дело.
― Мужчина и женщина… Им не жить друг без друга? Или запад и восток никогда не сойдутся?
― Сходятся, деваться некуда. Это величайший закон природы. Людей все-таки создали, чтобы размножались только совместно.
― На Ваш взгляд, какова самая главная проблема современной России?
― Скажу, как целитель: отсутствие национальной программы. Если у страны есть национальная программа, люди здоровы и живут долго. Сравним. Япония: техника ― превыше всего, средняя продолжительность жизни ― 80 лет. США: доллар превыше всего, средняя продолжительность жизни ― 79. Куба: революция или смерть. Средняя продолжительность жизни ― 79 лет. Программа есть, люди верят, люди живут. В России нет никакой национальной программы, средняя продолжительность жизни у мужчин сейчас ― 57 лет. Это же срамотища! Нет программы, нет устремленности у страны ― нет здоровья. Человек ― социальное существо. Большевиков в 1917-м году в России ― крошка. Но они задали программу: мир ― народам, земля ― крестьянам, фабрики ― рабочим. Горсточка победила огромные силы контрреволюции и четырнадцать иностранных держав! Бездарного Деникина, беспомощного Колчака. Большевики задали программу и победили! Национальная программа победила.
― Почему женщины живут дольше мужчин?
― Одна из важнейших причин ― регулярные месячные, обмен крови. Они постоянно оздоравливаются.
― У мужчин застой?
― Застой в крови.
― Женщина совершеннее мужчины?
― Во многих отношениях.
― Любовь и секс ― разные вещи?
― Конечно, разные. Но прекрасно совместимые. Качественный секс ― залог здоровья и показатель здоровья.
― Неизбежность секса ― компенсация за страдания, выпадающие на долю человека?
― Чуть-чуть изменю постановку вопроса: Боже мой, как страдаем из-за сексуальной безграмотности! Совершенно не знаем своих божественных возможностей.
― Рецепт счастья отличается от рецепта здоровья?
― Здоровье ― компонент счастья. Счастье гораздо больше. Я для себя сформулировал: счастье — полнота человеческого бытия.
― Готов поспорить. Человек нездоров, он может жить по Вашей формуле полноты бытия?
― Может. Может быть счастлив. Пример — Стивен Хокинг, великий американский физик, который не видит, не слышит, работает одним пальцем. Этим пальцем открывает новые горизонты, новые Вселенные, родил нескольких детей, сменил жену на более молодую. Я думаю, человек в полноте бытия и счастлив.
― О полноте женского бытия природа позаботилась. А мужская квота?
― У Августа Великого в Саксонии было восемьсот детей. У древнего царя Соломона несчетно.
― К конкретному человеку ― Юрию Андрееву. Его квота?
― Ну, держитесь! Четыре прекрасных парня и четыре замечательные девки. Еще два мужичка, которые попросились в названные сыновья. Итого ― десять.
Омельчук: Двойная норма?
Андреев: Нет, не перебрал. Прекрасные дети.
― Не мог остановиться?
― (Смех). Так получилось.
― Где в сегодняшней России найти столько состоятельных мужиков, способных поднять и прокормить восьмерых детей? Андреев ― последний бастион?
― Последний из могикан. У нас жестко. Я сам в восемнадцать лет уже ни копейки от родителей не брал. Кормлю до 21-го, дальше ― работай, трудись, добивайся.
― Юрий Андреевич, КСП ― Клуб самодеятельной песни ― в глубоком прошлом?
― Нет-нет. КСП увлек с 1961 года, появилась первая моя большая работа на эту тему, она вообще первая в истории. Четверть века очень серьезных трудов, чтобы движение вышло из подполья. Человеку тесно в пределах только своей профессии. Извините, приведу пример, которого, наверное, никто не знает. Автором самодеятельной песни много веков назад был царь Иван Грозный.
― Что-нибудь о нравственности?
― Нет. Он не был фарисеем.
― А когда сам закончил петь?
― Предположим, работаю с больным ребенком, вижу ― дело пошло, начинаю мурчать.
― Человек стремится к долголетию. Это за пределами законов природы?
― Если человек понимает закономерности быта и бытия, живет в соответствии с объективными законами, он может жить очень долго. В книжке «Мужчина и женщина» я рассказываю о прямой репродуктивности в 90 лет. Все возможно.
― Кстати, животный мир не показывает примеров чрезмерного долголетия?
― Чрезвычайно редко. Намедни посмотрел передачу о киске, которой аж 28 лет! По человеческим масштабам это где-то 150, редкость.
― Вы же занимались феноменом черепахи?
― Ее пример демонстрирует колоссальное многообразие форм жизни на Земле. У черепахи можно многому научиться и людям, и врачевателям. Меня она научила. Я построил специальную «черепаху» — макет. В нем время идет медленнее, а тот, кого туда кладут, увеличивает свой потенциал в три-четыре раза. Когда возрастает потенциал, человек может справиться с болезнями без операций. Приедете ко мне, я Вас туда положу. Потом приду, спрошу: Анатолий Константинович, долго здесь были? ― Ой, долго, минут пятнадцать. ― А Вы лежали там час. Совершенно другое ощущение времени. Я вас туда запустил, замерил восемь-десять оборотов в энергетической рамочке. Вышел Анатолий Константинович, а рамочка уже дает тридцать оборотов. Ему уже нет нужды идти к дяде доктору, сам справился.
― В «черепахе» молодеют или стареют?
― Здоровеют.
― Юрий Андреевич, Вы не впервые в Тюмени. Хотелось бы узнать о партийном задании, которое Вы в советские времена получили в нашем Тюменском обкоме КПСС.
― Уточню: задание литературное. Союз писателей СССР поручил мне, секретарю Союза, высокое задание: изучить литературную жизнь Западной Сибири. Я приехал, был принят Геннадием Константиновичем Богомяковым.
― Павловичем?
― Павловичем. Он сказал: «Попрошу Вас, прежде чем начнете говорить о литературе, посмотреть — какую действительность эта литература отражает». Предоставил мне все возможности. Нужен Сургут, Ноябрьск, Ханты-Мансийск ― ради Бога. Летим в самолете, выходит пилот: «На борту Андреев есть? Сойдете на вертолет номер такой-то, Вас повезут вдоль трубы». Геннадию Павловичу огромное спасибо, мне гораздо легче стало сравнивать, что пишут и что есть на самом деле. Я познакомился с невероятно интересными людьми. Потом здесь был огромный хозпартлитнаучный актив, мне сдается: Анатолий Константинович тоже был. Мой доклад на сибирскую тему продолжался шесть часов. О жизни и ее отражении в этом великом крае. Вернувшись в Питер, я, наверное, так ярко об этом живописал, что мой старший сын Сергей, кандидат биологических наук, сотрудник Института физиологии имени Павлова Академии наук, бросил свою благополучную работу и прилетел в Тюменский институт геологонефтеразведки, работал здесь. Это изменило его мировоззрение, он стал интересным экономистом и общественным деятелем.
― Юрий Андреевич, почему наш умный разум не умеет разумно управлять своим бренным телом?
― Да потому, что это не его дело. Восемь процентов массы нашего мозга составляет кора больших полушарий. Это нас отличает от животных. Здесь все раздумья, все эмоции, вся наша интеллектуальная жизнь. Девяносто два процента ― идеальный замечательный компьютер, имеющий триллионы обратных связей с каждой клеточкой, с каждым суставом, с каждым органом ― работает в автоматическом режиме. Но бесконечные стрессы, бесконечные сбои приводят к тому, что индуктированное электричество начинает автоматику разрушать.
― Юрий Андреевич, природа гуманизма ― помогать слабым. Но в человечестве слабых уже куда больше. При дефиците сильных, кто поможет слабым?
― Я бы уточнил термины ― что значит «помочь»? Прихожу к голодному, приношу рыбу. Помог? А он съел, и снова голоден. Но ведь я могу научить ее ловить. Это помощь. Это старая притча, но жалость должна быть действенной. Помоги не подачкой, помоги выбраться из дурацкого состояния.
― Как Вы проводите свой день? Все расписано? А если желтый кленовый лист вдруг брякнется на голову?
― По расписанию не получается. Главное ― поставить стратегические вехи и стремиться к ним.
― Здоровый образ жизни для большинства человечества ― аномальное явление?
― Сейчас ― да. Скажу дерзкую вещь. Почему большинство народа живет так, чтоб как можно скорее умереть? Для каждого отдельно ― это ужасно. Но для популяции, может быть, хорошо. Уходят консервативные, небрежные, общество обновляется, приходят новые, знающие.
― Умирают неслучайные люди и умирают неслучайно?
― Думаю, да.
― Может быть, сама жизнь ― болезнь?
― Есть и такая точка зрения: первый шаг к смерти ― рождение. Но все-таки надо прожить и много прожить. Мы же начали с темы: что человеку надо?
― Это Вы написали книгу «Что человеку надо?»
― Написал. Огромный жизненный опыт я свел к простой формуле ― везет, если везешь. Я помню, как в детстве отец подвел меня, пацана, к зеркалу: «Посмотри, сынок, на свою крестьянскую, курганскую рожу. Мы с тобой не красавчики, и не в этом наша сила. Наша сила ― в работе». Вовремя сказал, всю жизнь я с удовольствием стараюсь работать ― учеба по максимуму, спорт по максимуму ― всесоюзные рекорды, тренер сборной. Заниматься авторской песней так, чтобы вывести ее из подполья. Заниматься целительством так, чтобы действительно помогать людям. Заниматься литературой так, чтобы Георгий Товстоногов ставил то, что я написал. Заниматься наукой так, чтобы Дмитрий Лихачев пригласил меня в соавторы. Смысл именно в том, чтобы быть работником. Работягой. Жизнь — это же хорошая работа.
― Верите в человеческое бессмертие?
― В бессмертие духа.
Омельчук: Творец создал божественного человека бессмертным, но намекнул, что смерть есть?
Андреев: Без намеков. Прямо указал.


Нурия БЕЛОМОИНА:

Мессидж человечеству
Изначальная строительница, практикующая проектировщица, она создавала в Тюмени радиовещание на родном татарском языке (невероятно красивый голос), ставила на ноги знаменитый «Альфа-банк». Она привела в Тюмень главную газету страны ― «Российскую газету», возглавила ее Западно-Сибирское представительство.
Позже она переедет на родину, в Татарстан, займется важной государственной работой. Но еще в Тюмени успеет написать замечательную книгу «Он ― то, что надо». Она, современная современница, работает в Сети, но ее изящные новеллы просто просились под старинную книжную обложку.
Свежий мир, свежий голос, удивительная чистота взгляда: утреннего и радостного. Нурия Беломоина умеет рассказывать волнующие истории. Ощущение чарующей легкости не перечеркивает основательности невозможной глубины. Легкое дыхание, непринужденность свободы, упрек вздоха, пунктир нежности. Удивительное свойство: из как бы незначащих подробностей создать образ вечности. Легкий испуг человеческой преходящести доказывает: каждый из нас ― отпечаток вечности. На подходе вторая книга непростых женских историй. У женского импрессионизма ее прозы ― онтологическая глубина.

Омельчук: Жизнь ― соблазн или вызов?
Беломоина: Всегда считала, что жизнь ― дар Божий.
― Кто-то должен читать «Российскую газету» в обязательном порядке?
― Как сочтет нужным. Когда-то газета использовала свой административный ресурс, но это было актуально на тот момент. Сейчас мы ― полноценная газета, как все другие качественные издания.
― Не будете возражать: газета-официоз? Исключительно государственная точка зрения?
― Я бы так не сказала. Официоза, понятно, достаточно. Но я, например, с удовольствием читаю разделы: общество, наука, культура.
― Антигосударственная точка зрения тоже присутствует?
― Всего хватает.
― Свобода — исключительно в державных рамках? А как с журналистской пресловутой независимостью?
― Независимость журналиста заканчивается там, где начинается свобода того, о ком он пишет. Здесь нужно быть очень осторожным. Корректным.
Омельчук: «Российская» ― не для молодежи?
Беломоина: Каждую весну и осень у нас подписная кампания, и мы льготно подписываем лучших студентов тюменских ведущих ВУЗов на «Российскую газету». У нас есть право выбора ― подписывать пенсионеров, видных людей, но я целенаправленно подписываю молодежь.
― Интересно, Нурия Абдулловна, Ваша дочь «Российскую газету» читает?
― По долгу службы. Она пиар-менеджер.
― Ни разу не возникло душевной потребности заглянуть, что там мама у нас сегодня державно рассказывает?
― С удовольствием слушает мои рассказы о работе. Но у нынешней молодежи, наверное, нет времени остановиться, с удовольствием посмотреть телевидение, послушать радио.
― «Российская газета» о женщинах пишет скуповато?
― С некоторых пор ― вполне пространно.
― Когда ж петух прокукарекал?
― Когда Правительство Российской Федерации поменялось. В нынешнем составе есть женщины, это радует.
― Хорошенькие…
― Правильный мужской взгляд.
― Знаете главную, может быть, страшную, военную женскую тайну?
― Я до некоторых пор считала, что женщины и мужчины ― это одно и то же. Не различала, честно… Прозрение наступило относительно недавно, я уже понимаю, что женщины ― это одни люди, мужчины ― другие. Наверное, у каждого есть свой секрет. Дано ли разгадать свой собственный ― не знаю.
― Мужчина ― это проблема? Или решение проблемы?
― Фактор. Жизненный фактор.
― Дерево, здание, мужчина, трамвай?
― Конечно. У меня никогда и в мыслях не было рассматривать мужчину как решение проблем. В жизни я могу обратиться к мужчинам за решением проблемы. В равной мере, как и к женщинам. Но предпочитаю все решать сама.
― Что Вам нравится в современниках мужского пола?
― Деятельность. Мир дает столько возможностей реализовать себя. Мужчины ― это сгусток энергии. Разумной и целенаправленной.
― Кстати, как в обиходе Вы зовете свою газету?
― По имени-отчеству, полным именем. С уважением. Не «савраска» какая-нибудь, «Российская газета».
― Политики явно преувеличивают значение и влияние средств массовой информации?
― Без СМИ трудно представить политику.
― Руководитель «Российской газеты» в Западной Сибири ― влиятельная женщина?
― Такой цели я не ставлю.
― Автоматически получается?
― Своим политическим имиджем не занимаюсь. Я — корпоративный человек, действую в рамках корпоративного этикета и корпоративной стратегии. Господин Александр Горбенко, генеральный директор, определяет политику развития «Российской газеты».
― Справедлива ― как менеджер, отходчива ― как человек?
― Не нравится мне это выражение ― справедливость.
― Да и не хочется быть справедливой?
― Ты поставлен решать определенные задачи. У меня была дилемма, когда я стала руководителем ― оставаться хорошим человеком или быть хорошим руководителем. Быть хорошим руководителем ― не всегда справедливо поступать по отношению к людям. Люди-то ждут по потребности и думают, что это справедливо, а ты со своей стороны можешь думать, что справедливо только по заслугам. Эти точки, мне думается, никогда не сойдутся.
― Несправедливость системы всегда ощущала?
― Никогда. Не считаю, что система должна быть к человеку справедлива. Система есть система, она дает то, что дает, а ты бери то, что тебе нужно, и не жди от нее большего. Она же не мать родная.
― Работа беспощадная? Она вообще достойна, чтобы на нее тратить свою единственную красоту?
― Красота проходит, на что бы ее ни тратил.
― У Вас что, есть опыт: все проходит?
― Полжизни позади. Наверное, есть опыт.
― Или ― первая треть?
― Нет, долго обременять человечество я не собираюсь.
― Что дипломированной строительнице удалось построить в этой жизни?
― Удалось посадить дерево и вырастить дочь. Грушу, вишню и сливу я посадила. И яблоню. Есть мечта построить дом. Это отложенная профессия и отложенное дело.
― Был не совсем точный выбор?
― Результат родительского воспитания и девичьей послушности. Родители советовали выбрать основательную профессию, а профессию филолога-журналиста они такой не считали. Пошла в строительный.
― Коллектив большой и сложный?
― Я набирала сама, поэтому абсолютно ― мой, абсолютно родной и самый хороший.
― Время замаливать грехи не наступит, потому что жизнь состояла из правильных решений?
― Я взяла, и все грехи себе простила.
― Давненько?
― Решила, что живу, как Бог на душу положит.
― Есть повод обратиться к Богу?
― Я думаю, что Бог дал человеку столько разума, чтоб он сам догадался, сам для себя определил, насколько он хочет понять этот мир, как он хочет определить свое место в этом мире и свое место в этой жизни.
― Возникает желание помолиться?
― Я внутри себя постоянно молюсь.
― Первое слово молитвы?
― Моя мудрая подруга учила просить у Бога не со слова «мне бы надо», а ― «мне бы хотелось»…
― Первое слово обращения?
― Та же мудрая подруга говорила: Распорядителю Всего, от Нурии.
― То есть ― ни «Боже», ни «Господи»?
― Распорядитель всего. Вероятно, это Бог.
― Когда испытывала счастье?
― Каждый день.
― Придя на работу или уходя с нее?
― Это состояние, может быть, секундное, доля мгновения.
― Задумалась о Распорядителе всего и уже счастлива?
― Да.
― Лучшее женское качество, о котором человечество до сих пор не догадалось, а Нурия знает?
― Гибкий ум. У женщины быстрый ум, обогащенный интуицией и фантазиями. Но мне думается, что человечество пока редко обращается к этому достоинству. К сожалению, мы живем в мужской цивилизации. Воспитали нас так, якобы мужчины и женщины в обществе равны, но я с прискорбием обнаруживаю, что живем-то мы в абсолютно мужской цивилизации.
― Нет на этой планете маленького уголочка, где сохранилась женская цивилизация? Ни во времени, ни в пространстве?
― Есть, конечно, такие сферы жизни. Слава Богу, еще остаются островки, но эти лоскутные одеялки надо обнаруживать.
― Где-нибудь в Тюмени?
― Вы так глобально мыслите, где-то вот где-то. Искать надо точечно, точечно, буквально.
Омельчук: Вам удалось отправить свой мессидж человечеству?
Беломоина: Я говорю: если хочешь иметь то, чего никогда не имел ― сделай то, чего никогда не делал.


Ирина БИБЕЕВА:

Нежность Тюмени
Много талантов в Тюмени, сильных талантов. Но, наверное, всегда должна быть фигура, которая воплощает собой всю талантливую артистичность места и времени. Незаменимая величина.
Не будь её ― город не просто обеднеет на один талант ― осиротеет.
Незаметно в Тюмени такой стала классическая вокалистка Ирина Бибеева. Победила в конкурсе имени великого земляка Юрия Гуляева, получила приглашение в «Ла-Скала», гастролировала в «святая святых», выступала в легендарном «Карнеги-холл». Тогда и тюменцы заметили и восхитились…
Она учит студентов, не переставая петь.
Как деревня ― без праведника, так Тюмень ― без Бибеевой.
Красивый голос, священный трепет, встреча с настоящим в искусстве.
Немного личного. В 2003 году задумал на телевидении программу «Персона». С номером первым долго не думал. Ирина. Золотой голос Тюмени.

Омельчук: Когда сама себе нравишься?
Бибеева: Наверное, только в моменты, когда хорошо получается задуманное. Недавно сдала новую программу испанскую, спела для моего профессора Валентины Васильевны Багровой. Она сказала: молодец! Была довольна собой минут пять.
― Загадка: как артисты учат иностранные арии? Это механическое заучивание? Там же эмоции ― язык надо знать глубоко.
― Итальянские арии я учила в Италии, специально занималась итальянским ― «пронумча» ― произношением. Если певцы не учат итальянский, итальянцы не узнают своего языка. Опера ― синтетический жанр, это не только слово, но и музыка, в арии много речитативов, я должна расставить акценты, должна знать подстрочник, должна переводить каждое слово.
— Я пою, как птица: не понимаю, о чем пою и только догадываюсь о смысле?
— Нет, нет! Я перевела текст, я знаю, о чем пою.
― Когда нравишься себе как жительница Тюмени?
― В последнее время люблю гулять по вечерней Тюмени. Прогулочный маршрут от Холодильной до Мельникайте я называю: мои Елисейские поля. У меня ощущение праздника. Я живу в этом районе, могу сравнивать, как было и как красиво здесь стало. Нравится ощущение снега, хрустящего под ногами, нравятся люди в снегопад. Вспоминаю Париж перед Рождеством, когда снег, правда, искусственный, люди улыбаются. Мне нравится. Не могу сказать, что нравлюсь себе, мне нравится ощущение зимы в городе и праздника жизни.
― А весной?
― Я всегда жду 22 декабря, это самый короткий день, после него для меня наступает лето или весна. Весна в моей жизни ― это очень многое.
― Родилась в рабочей семье. Как удалось приобщиться к высокому и не очень массовому искусству?
― В семье пели всегда: у отца ― абсолютный слух, у мамы потрясающее сопрано, у сестры голос. Семья музыкальная, выбор музыкальной школы совершенно неслучаен. Потом закончила Уральскую консерваторию как хормейстер. Хормейстер ― учитель пения, учит других петь. Но чтобы учить петь других, должна была сама научиться петь.
― Мы не узнаем, чем пожертвует Ирина ради искусства?
― Это не жертва, это любимое. Если нет его ― не будет Ирины. С другой стороны, если будет все в порядке в моей личной жизни ― будет еще лучше в искусстве.

Кредо Ирины Бибеевой: Красота спасет мир.

― Мир надо спасть?
― Надо спасать. Человек, понимающий красоту, не будет никогда его разрушать. Красота внутри человека, понимаете? Это внутренний мир.
― Возвращаясь в Белград. Человечество говорит на разных языках, но постоянно на протяжении человеческой истории ищет общий язык? Это ― музыка?
― Да, это ― музыка. На каких языках должна исполняться музыка Баха? Русская музыка. Мой педагог в Италии ― Ритал Ламиноспинос ― солистка «Ла-Скала». Однажды мы с ней занимались итальянским произношением, она попросила спеть русскую музыку, я спела две арии Лизы.
Она не знает русского языка, но она плакала. В музыке Чайковского без перевода она поняла это. Я часто исполняю за рубежом русскую музыку. Люди подходят и говорят, что у них бегут мурашки, они понимают, о чем я пою. Недавно в Германии пела «Ноченьку», им понятно без знания языка.
― Может, музыка ― это и есть язык Бога?
― Я считаю себя русским человеком, русский язык мой родной. Писатели XIX века ― именно мой век. Если говорить о русской певческой школе, в русской церкви не звучали музыкальные инструменты, звучал только православный хор.
― Мы не о церкви говорим.
― Считалось, голос человеческий принадлежит Богу. Это ответ на ваш вопрос.
― Главное качество мужчины?
― Ум и надежность.
― Можете приоткрыть секрет?
― Тайны не открою, но такие точно есть.
― Умный, надежный и секретный?
― Секретный.
― Что для Вас высшее достижение в вокальном искусстве?
― Для меня? Очень сложно. Зрители же видят вершину айсберга ― концерты, аплодисменты, певица в красивом платье, музыкант-исполнитель в красивом наряде, букеты, но девяносто процентов ― это каждодневная работа, тренаж, кровавый труд, тяжелый-тяжелый труд музыканта. Большая часть моих выступлений происходит благотворительно и бесплатно.
― За рубежом на концерты приходят только русские эмигранты? Или иностранцы интересуются русским классическим вокалом?
― Не только эмигранты, нет, нет.
― Что нужно сделать, чтобы попасть в Карнеги-холл?
― Очень много трудиться, трудиться над собой, много читать, много делать.
Омельчук: Что хочется сказать человечеству?
Бибеева: Хочется простых вещей, веры, надежды, любви. Все-таки повторю Достоевского: красота спасет мир. Любите музыку.


Владимир БОГОДЕЛОВ:

Творческий капитализм
Россия учится капитализму. Россия возвращается в частную собственность. Россия отвыкла от капитализма.
У него есть все шансы написать основополагающий труд, повторить подвиг классика: «Развитие капитализма в России-2». На своем тяжелом примере.
Он пионер медиа-бизнеса в Тюмени, владелец радиостанций и телеканала. Он включил в Тюмени самый рейтинговый «Шансон».
Правоверный советский газетчик, собкор престижной «Социалистической индустрии», «Рабочей трибуны», он, наверняка, был романтиком коммунизма с человеческим лицом. Остался романтиком. Капитализма. С человеческим лицом. Наверное, наивен. Несоразмерно восторжен. Но это сущностно. Что наивному романтику делать в беспробудном российском бизнесе? Но без них, заблуждающихся, иллюзирующих, в святые принципы частной собственности свято верящих, русский капитализм невозможен.
Пушечное мясо бизнеса.
Вечно думающие мозги капитализма ― творческий капитал несовершенной системы.
Сейчас он пишет сценарии и вклинивается в кинобизнес. Даст Бог, дойдет дело и до «Развития капитализма». Полезнейшая бы получилась книжка.

Омельчук: Какие черты собственного характера заставили пойти в журналистику?
Богоделов: Это результат больших юношеских заблуждений. Юный романтик 19 лет, учился в Куйбышевском политехническом (шутили «полутехническом») институте по иронии судьбы на радиоинженером факультете. Жизнь сделала петлю, и через 20 лет я пришел в эту сферу. В институте я буквально лез на стенку от своей полной тупости.
― Такая романтичная тупость?
― Как раз полное отсутствие романтики. Ни высшая математика, ни физика мне не давались, ничего. Я просто заучивал учебники наизусть и тут же экзамены благополучно заваливал. В то же время существовал параллельный мир, высокий мир, романтичный ― вот Вознесенский, вот Ахмадулина, вот Рождественский. Мне казалось, что чуть-чуть подтолкнуть и мой писательский дар проснется. Я бросил второй курс института, и в крошечном городке, где я заканчивал школу, устроился в газету. Юрий Нагибин хвалился, что обошелся без газетной поденщины. К 25-ти годам я понял, что литератор из меня не выйдет, советская литература без меня обойдется.
Омельчук: Не проснулось?
Богоделов: Так и не проснулось. Я был крепким журналистом, профессионалом, хотя и не звездой. Где-то лет в 37 я ушел из журналистики. С «лейкой», блокнотом и пулеметом. В Тюменской области ничего не стоило утром получить задание, вечером обнаружить себя в Надыме или на Ямбурге. Я понял, что это удел молодых, перешел на хозяйственную работу. Сейчас бизнесом считается.
― Вы сегодня не журналист, а медиабизнесмен?
― Вопрос философский. При деле. Медиабизнес в Тюмени в зачаточном состоянии.
― Вся история тюменского частного негосударственного медиа-бизнеса пропущена через родное Богоделовское сердце? Насколько сердцу комфортно, насколько больно, если вспоминать это зачаточное десятилетие тюменского частного медиа-бизнеса?
― На сердечном уровне, скажем откровенно, нет у нас в Тюмени медиа-бизнеса. Бизнес ― это собственность, которая должна приносить его владельцу доход. А какой доход он сегодня приносит?
― Не бешеный. В «Бритиш-Петролеум» доход акционеров 3 % считается хорошей нормой.
― Покупка медиаресурса, телеканала или печатного издания ― покупается же пиар-ресурс. Наше счастье, что еще не пришли на этот рынок волки.
― Придут?
― Надо готовиться.
― Нюх старого волка чувствует приближение молодой стаи?
― Конечно, чувствует. Мы же активно на этом рынке себя показываем. Не жалею, что я ушел именно в эту сферу, очень творческое дело.
― Законы даже в этом зачаточном бизнесе не товарищеские ― волчьи?
― В Тюмени ― товарищеские. Наверное, немножко адреналина нам не хватает. К нам еще не пришла даже московская ситуация, как вокруг ТВС: там товарищи олигархи вложились в это хозяйство, но быстро поняли, что 100 вложенных миллионов долларов проблемно извлекаются. Людям даже зарплату не платили, и в течение полугода все свернулось.
― Еще один сердечный вопрос: самому свое радио нравится?
― Я всегда могу погладить себя по голове, чутье на успешный бизнес у меня есть, четыре радиостанции, мы в активном режиме используем еще две ― в пристрелочном варианте. Мне надо отдать должное людям, которые меня консультировали, мы вовремя успели заключить договор с «Европой плюс», хорошо подключились к сети «Русского радио». Основной проект на сегодня ― станция «Красная Армия». Среди региональных станций «Красная Армия» находится в десятке лучших продвинутых станций.
― Тюменская «Красная Армия»?
― Тюменская «Красная Армия». Это один из лучших моментов моей жизни. В марте я приехал в город Салехард, где провел свое раннее детство, я там не был лет пять. Я не узнал город, он здорово преобразился, но место, где я провел детство, нашел. Недалеко от редакции «Красный Север» финские домики остались еще от 501-й стройки. Я ходил, ностальгировал и вдруг на улице услышал позывные «Красной Армии». Ну, это полный отпад! Не какие-то крупные бизнесмены, просто кучка безденежных энтузиастов, и вот тебе — на: область слушает плохую-хорошую «Красную Армию».
― Владимир Александрович, Академия управления ― запасной аэродром для бизнесмена?
― Потребность жизни. По наитию руководить компанией (20 передатчиков по области) ― это уже дилетантство. В Академии я вдруг обнаружил, что как практик дальше других ушел. Чтобы работать по их рекомендациям, надо жить в Америке.
Омельчук: К современникам отношение скептическое и предвзятое. Нынешняя эпоха, на Ваш взгляд ― эпоха сильных личностей?
Богоделов: Эпоха сильных. Слава Богу, у нас появился сильный лидер в стране, он не ощущает себя мессией.
― А Ельцин-то мессия?
― Конечно. Из породы лидеров высшей цели ― страну развернуть. Путин пришел работать по найму. Может, у него есть мысль, как у врача ― не навреди. Страна ― не лошадь, которую можно пришпорить, а потом война план покажет. Если это человеческое в нем сохранится, он сдаст страну в чуть более лучшем виде своему преемнику. И преемник должен прийти как нормальный человек, а не спаситель Отечества. И начнем двигаться к золотому веку лет на 500. А так: что ни царь ― то спаситель. Что не генсек ― то мессия.
― Владимир Александрович, как относимся к своему поколению? Не это ли поколение провалило великую страну ― Советский Союз?
― Давайте, Анатолий Константинович, на две части поделим вопрос. Я себя в рамках своего поколения чувствую вполне комфортно. Пусть не выдающееся поколение, но не хуже других. Хотя на первом этапе рыночных перемен вдруг почувствовал, что меня как бы списывают в отстой. Какие-то недоучившиеся студенты, аспиранты проворачивают сделки на биржах, оценивают в миллиарды, продают самолеты, покупают леспромхозы. Те же самые нефтяные короли, им уже сейчас за 40, ко мне приблизились, я на них смотрю, как на свое поколение. Основные ключевые ответственные посты в экономике, в бизнесе, в политике занимает мое поколение, мой возраст, Президент моего возраста. Что касается развала страны…
― Это не мы?
― Это не мы. Это заслуга Бориса Николаевича Ельцина, у меня своя точка зрения. Я не философ, у меня ассоциативный тип мышления, я типичный шестидесятник.
― Совместимы ли бизнес и честная журналистика?
― Нельзя быть немножко беременным. Или то, или это. Я себе в заслугу ставлю, что хорошо представляю качественную журналистику, я даже не играющий тренер (не могу выйти на поле и качественно пробить 11-метровый удар), я ― начальник команды.
― Как бы мы ни называли господствующий экономический строй, он все-таки ближе к капитализму. Капитализм без эксплуатации не бывает. Кого эксплуатирует Богоделов?
― Интересный вопрос. Вопрос субъективный и ответ будет субъективным. Это вопрос марксистко-ленинской философии, мы это проходили. Кого эксплуатирую? Прежде всего, и главным образом ― самого себя. Зарплату надо платить, налоги надо платить, за аренду надо, надо о развитии думать, куча привнесенных обстоятельств! При этом человек, который занимается бизнесом, ― далеко не герой нашего времени. Наш герой ― бандит, который лохов ушастых разводит. Кино посмотрим, кто там придурок полный?
― А если не смотреть?
― А куда деваться, больше ничего не показывают. Когда это все на меня свалилось, честно скажу, я года два каждого бомжа провожал завистливым взглядом. Мать честная, какая нормальная жизнь! С утра принял и никаких тебе головняков.
― Сочувствую.
― Смотрят, как на блаженного! Я же адекватный человек, до этого всю жизнь пользовался уважением народа. А вдруг стал чуть ли не главным врагом. Я своих работников все-таки научил добиваться поставленных задач. Если это эксплуатация ― пусть будет эксплуатация.
― Приходится обижать своих сотрудников?
― Ребята ко мне пришли где-то в 17, 18, 19 лет, прошел достаточный срок, сейчас им по 25, по 27. Они ведут самостоятельные направления. Я, бывает, срываюсь, могу наговорить лишнего. Бывает, швыряют заявление на стол. Я говорю: бойтесь ситуации, когда я к вам буду равнодушен, это уже сигнал, что мы через какое-то время расстанемся. Они это понимают.
― Что еще не сделал Богоделов?
― Планов много. Но самое серьезное достоинство человека ― не обременять своими проблемами человечество. Без высоких целей жизнь теряет смысл. К одной барышне обратились: какие у вас жизненные планы? Она отвечает: получить Нобелевскую премию. Психолог говорит, слава Богу, в жизни цель есть. У меня есть цели и на ближайшие два года, и на ближайшие пять лет, и на десять лет. Я сглазить боюсь, честно говоря.
― Счастье в жизни ― это что?
― Это сама жизнь.
― С точки зрения бомжа? Он ближе к подлинной жизни?
― Меня же не спрашивали, хочу я жить или нет. А раз живу — это и есть высшее счастье, высший подарок, который человек может получить. Все богатства мира не идут в сравнение с моим появлением на этом белом свете. Жизнь ― и есть счастье.
― Загадку женщины Богоделов не разгадал? А мужчина должен быть тайной?
― У мужиков есть одна тайна. У Кукушкина в «Блице» пишут: ищу надежное плечо, романтика с высшим образованием, морально устойчивого, материально обеспеченного, без вредных привычек. Думаю, Боже мой, какого они идеалистического представления о нас, как мы отличаемся от их этого представления! Слава Богу, что они хорошо о нас думают. Будем считать, что мы на самом деле такие. Надо стремиться к тому идеалу, который женщины видят в нас.
― Во что верю, Владимир Александрович?
― О вечном пора думать.
Омельчук: А зачем живу?
Богоделов: Просто ради жизни. Я патологически счастливый человек. А высшее счастье — быть в ладу с самим собой. Совесть человека ― голос его души. Я в душу верю.


Владимир БОГОМЯКОВ:

ОНТО Тюмени
Он не стыдится, но, пожалуй, стесняется своей фундаментальной основательности. Поэтическая юность наложила отпечаток: серьезное отношение к жизни слишком легкомысленно. В Тюменском классическом университете он ставит на крыло местную политологию, интересный философ. Скорее всего, на сегодня самый известный в России тюменский поэт.
Яблоко от яблоньки…
Богомякова в Тюмени знают, но, сдается, все-таки больше Богомякова-старшего. Издали смотрится, что как бы они ни были похожи внешне, внутренне очень несхожи. Или мы плоховато знаем генезис Богомякова-старшего?

Омельчук: В поисках сокровенного, Владимир Геннадьевич, жизнь проходит и утрачивается?
Богомяков: Жизнь она всегда только утрачивается.
― Чем больше познаю этот мир, тем больше грущу?
― Становлюсь спокойнее. Как христианин я знаю, что мы не только умрем, но и воскреснем. Всех нас будут судить, но это будет суд любви. Поэтому я спокоен.
― Считается, в современной России нет самостоятельной философии?
― Не думаю. Во всем мире происходит определенный философский спад. Недавно умер Бодрияр ― последний большой философ, известный всему миру. Философия ― она же разная: позитивистская, религиозная, марксистская с ее пафосом.
― Марксистская есть?
― Конечно.
― Совпадает с христианским пафосом?
― Не совпадает. В России и в мире востребованы русская религиозная философия, радикальные русские политические революционные учения. Всему миру это интересно. Всегда Россия интересна миру своими религиозными исканиями или радикальными идеями общественного переустройства. Остальное вторично, повторяет западные зады.
― Сами любите заблуждаться?
― Я заблуждаюсь, ошибаюсь, но я не люблю этого делать. Стараюсь ошибок не повторять.
― Получается?
― Не всегда. Меня очень раздражают мои заблуждения. Никогда в жизни не стремился делать карьеру. Мне были как бы не интересны, например, Союзы писателей. Я на эту социальную лестницу плевал от ее нижней ступеньки до верхней, был равнодушен к ней. Для меня важны две вещи ― творчество и жизнь сама по себе. Мне просто нравится жить.
― Я равнодушен к Союзу писателей, особенно равнодушен?
― Те люди, которые меня окружали, когда я начинал писать стихи, узнав о моем желании вступить в Союз писателей, меня бы обсмеяли. У меня такого желания и не возникало.
― Поэзия противопоказана философии?
― Есть совершенно разные типы философствования. Возьмем Василия Розанова, он ближе к поэзии, к литературе. Есть философская поэзия, не философия в прямом смысле, а поэзия, которая в литературе ставит глубокие философские вопросы. Для поэзии достаточно умилиться цветочком, для философии требуется идти дальше. Основательное изрекать. Но поэзия не противопоставлена философии.
― Человека определяет искусство выбора?
― Безусловно. В отличие от животного, у которого выбор минимальный, человек может идти к праведности, святости, к полному скотскому состоянию, что мы вокруг себя, в общем-то, наблюдаем.
― Владимир Геннадьевич, можно об отце? Всегда понимали друг друга?
― Понимали. А что тут непонятного? Другое дело, что могли быть разные точки зрения, но это нормально. У нас, конечно, разная жизнь, но приходится играть одинаковые роли: быть отцом, дедушкой, внуком…
― Он диктатор только в рабочей ипостаси?
― Я не работал под его началом, не знаю. Я бы не назвал его стиль общения диктаторским, здесь совершенно другое.
― Современники поняли Богомякова?
― Любого человека до конца никогда не поймут. Один Господь Бог поймет.
― Вы про себя?
― Я о людях.
Омельчук: Кстати, сыновей Владимира воспитывали дедушка с бабушкой?
Богомяков: Правильней говорить ― дедушки и бабушки. Очень помогли, я благодарен.
― Отношение женщины к мужчине ― онтологический вопрос?
― Для меня не вопрос вообще. Если женщина хорошенькая ― надо брать ее за хобот и — вся онтология.
― Слушайте, а если не очень хорошенькая? Пропадай?
― Все имеют право на счастье, даже женщины.
― Мужчина ― счастье женщины?
― На самом деле.
― Вы сразу пришли к этой глубочайшей мысли?
― Я всегда был женщинами востребован, они никогда меня не рассматривали как…
― Философскую чурку?
― Я всякий раз убеждался, мужчины нужны для женщин.
― В качестве счастья?
― Счастье ― сильно сказано.
― Ваша молодость пришлась на сложное время России. Ваше поколение ― не потерянное (по Ремарку)? Пропущенное поколение?
― Я дружил с людьми много старше себя, дружил и дружу с теми, кто младше. Я как-то вне поколений. Для меня это не важно, важен человек.
― Тоже искусство выбора?
― Так получалось. Если человек, скажем, родился в сороковом году, или в тридцатом, мне было бы интересно спросить, какая в сороковом году была колбаса.
― Онтологический же вопрос ― колбаса сорокового года?
― Мне всегда интересны детали: как люди живут и жили.
― Что обнаружили (если обнаружили) в лабиринтах русской души? Так называется Ваша работа?
― Статья была.
― Не заблудился в загогулинах русского лабиринта?
― До меня уже люди этот лабиринт проходили, мне легче. Бердяев писал о противоречиях русской души. В русской душе, я в этом убедился, могут соседствовать святость и полное скотство. Русской душе свойственны свобода, свободолюбие, анархическая свобода, даже божественная, но тут же — раболепство, пресмыкание перед начальством, желание прогнуться, угодить, кланяться. Русская душа ― широта, способность всех понять, простить, но узость, косность, нетерпимость этническая. Все может в великой русской душе уживаться.
― Скажите, философы уже вывели формулу счастья?
― Философия всегда личностна. Тем и интересна. Даже Кант личностен. Философия в отличие от науки, где существует общая парадигма, на протяжении столетий плюралистична: множество течений, направлений. Почему? Из-за личности философа.
― Каким своим проектом серьезно и честно гордитесь?
― Если честно? Я здесь как философ представлен. Очень высокое слово! Еще стихами ― хорошая современная поэзия. Это для меня всего интереснее и важнее, хотя я занимаюсь многими другими вещами.
― Возможна ли политология в современной России?
― Она имеет тяжелую судьбу, но развивается в России и, более того, в Тюменском университете. Есть кафедра философии, которой я с трудом, обливаясь кровью и потом, восьмой год руковожу. В прошлом году мы проводили первую Всесоюзную олимпиаду для студентов-политологов. Я имел возможность посмотреть студентов других ВУЗов. Мне не было стыдно за наших. Честно говорю.
― Владимир Геннадьевич, вот формула, доставшаяся от шестидесятников: Тюмень ― интеллектуальная яма.
― Понял. Есть замечательный тюменский автор Константин Михайлов, он выразил такую точку зрения: в Тюмени всегда будет плохо, неуютно, все начинания будут уходить в болото. Здесь, якобы, работает магия боевых проклятий, много тысячелетий назад здесь арии с кем-то сражались. По поводу магии боевых проклятий ничего не могу сказать. А «интеллектуальную яму» я всегда ощущал, и не только в Тюмени. Несколько лет я был редактором международного журнала. Живя в Тюмени, я поссорился с женщиной, которая млела от меня в Вашингтоне.
― Прощай вселенская работа?
― Я понял, что правильнее будет, если уйду.
― С характером туговато?
― Не слишком твердый, то капризный, то вспыльчивый.
― Жена намаялась?
― У меня хорошие с женой отношения, но надо ее спросить. Я мягкий, терпимый человек, не стучу кулаком по столу, не кидаюсь душить.
― «Домострой» не читал?
― Читал, но не придерживаюсь.
― Онтология Тюмени определяется? Богомяков сформулировал?
― Это город с неясным прошлым, неясным будущим и неясной судьбой.
― Тюмень загадочна?
― В моей книжке, где, кстати говоря, я Вас часто цитирую, много разных точек зрения. Говорится о сложившихся образах: «Тюмень ― ворота Сибири», «Тюмень ― матерь городов сибирских», «Тюмень ― столица деревень», «Тюмень ― столица нефтяного края». Пришел новый этап переосмысления, что же такое Тюмень. Но это коллективный зачаточный разум должен сформулировать.
― Когда успокоился?
― Стал спокойнее ― реже волнуюсь, не рву рубашку на груди, сижу в носу ковыряю. Я достаточно активен. Тотального успокоения нет.
― Все еще энтузиаст?
― Консерватизм и энтузиастичность не противостоят друг другу.
― Энтузиазм?
― Да энтузиазм.
― Философ Владимир Богомяков забыл главное слово советской эпохи?
― Наверное, немножко, не в форме. Энтузиазму противостоит не консерватизм, противостоит механическое проживание жизни. Такого механического проживания во мне нет. Что касается консерватизма и новаторства, разное во мне намешено. Не радикальный консерватор, но энтузиаст.
― Апологет энтузиазма?
― Не апологет.
― Жизнь как любовница? Или: любимая? Но ― недоступная?
― У меня нет таких сексуальных фантазий.
― Любовь ― непременно сексуально?
― Для меня жизнь ― это такое широкое. У меня другой образ, образ реки, дороги. Жизнь ― любовница, ее в чулан надо вести что ли?
― Владимир Геннадьевич, для себя не вывели формулу Бога?
― Не стремился к этому. На самом деле мы не должны его никак определять. Тем более формулу… Это была бы дерзость с моей стороны.
― Дерзить не хочу?
― На этом поприще не хочу.
― Дорога России ведет к храму?
― Ой, мне трудно сказать. Сейчас целый набор дорог, они ведут в разные стороны, может быть, мы не понимаем, куда ведут. Все дороги ведут в разные направления.
Омельчук: А наш путь?
Богомяков: Богомяковский? Если я себя назвал православным христианином, то и пытаюсь быть таковым. Иногда у меня получается, иногда не особо. Я вовсе не собираюсь каждого хватать за рукав и с горящими глазами что-то проповедовать.


Геннадий БОГОМЯКОВ:

Коммунистическая картошка
Он, понятно, знает себе цену, но занижает. Трудно поверить в простодушную скромность долговременного лидера, но все его поступки, пожалуй, свидетельствуют о его естественной правоте. Он отказался от поста советского министра нефтепрома, добровольно ушел в отставку с поста первого секретаря обкома, не стал ввязываться в конкурентную борьбу за лидерский пост, и, может быть, главное ― не хоромы, а простой просторный дом построил в сельском райцентре, в Москву не уехал, живет, квалифицированно ведет огород, с охотой солит сало и угощает друзей. Подразумеваешь глубины административной коварности, а он не дает повода. Просто. Простой человек.
Эпоха Геннадия Богомякова ― это расцвет Тюменской области. Тюмень стала мировым нефтяным брэндом, освоила газовые гиганты Севера, превратилась в энергетическое сердце России. Единая Тюменская область. По-настоящему ― он последний лидер большой Тюменской области. Нефтяным олигархам в демократической России требовалась дроблёная область. Все считают, будь он на месте лидера ― не допустил был… Он мощный человек. Вполне вероятно. Возможность была.

Омельчук: У молодого геолога Геннадия Богомякова когда чай был особенно вкусным?
Богомяков: Если был. Вода родниковая, ключевая вода. Лучше всякого чая.
― Сейчас остались родники, к которым можно прикоснуться?
― Колодец у меня в деревне есть. Колодезную воду сырую пью.
― Сам копал?
― Пробурили. Но ― не скважина, колодец. Отличная вода.
― Геннадий Павлович, что читаете, что слушаете, что смотрите ― интересует информация?
― Особенность сегодняшнего бытия моего такова, что, к сожалению, мало читаю художественной литературы. Может быть, потому что не все современное нравится.
― Когда не нравится Пелевин, остается Шекспир?
― Чехов.
― А чем подкупает?
― Во-первых, короткое предложение, простое, прямое. Острые интересные выражения, интересные судьбы. Умная душа. Одну «Жалобную книгу» вспомнить: «Сукин сын, станционный смотритель, при первых тузах пасует».
― Вспомним, Тюменская область 1973 год…
― Тюменская область тогда была на взлете, мы шли к тому, чтобы в 1975-м добывать 146 миллионов тонн нефти. По газу еще не было взлета, освоено только Пунгинское месторождение, на очереди ― Пахромское в Березовском районе, мы с Вами, кстати, там встречались.
Омельчук: Эпоха Богомякова ― больше газовая эпоха? В эти годы Россия стала мировым газовым лидером за счет Тюмени?
Богомяков: И нефтяным. Три страны мира ― самые крупные по добыче нефти: Россия, Саудовская Аравия и США. Мы с Саудовской Аравией все время соревнуемся по уровню суточной добычи. Но Россия нефтяная и газовая.
― Практически 17 лет на большом тюменском хозяйстве. Год 1990-й. Богомяков сдает хозяйство.
― Я свои годы в Тюменской области считаю не только этими 17 годами. До этого четыре года работал вторым секретарем обкома. На Медвежьем, когда запускали, три с лишним месяца не возвращался домой. Улетел на Север в унтах, прилетел в резиновых сапогах. Еще был промышленный обком. Я ― член обкома с 1961 года. Начался бурный разворот работ. Я причастен.
― Насколько первый секретарь большого обкома КПСС Богомяков был самостоятелен в своей областной политике?
― Дай Бог, чтобы сегодняшним губернаторам давали столько самостоятельности! Какие-то установки общие вырабатытались на пятилетку, но главное ― совместно с министерствами, с Госпланом, Госснабом организовать работу коллектива.
― Строгая Москва не присматривала за каждым шагом?
― Скорее, это были особенности работы с руководителями предприятий: кто-то зашалил, набезобразил с материалами, ресурсами, деньгами. А по областному комитету партии таких проблем я не могу припомнить.
― Летишь в Москву…
― …решать вопросы.
― Душа в пятках?
― Нет. К тюменским руководителям уважительно относились. Могу сказать о великолепных личностных отношениях с председателем Госплана ― Байбаковым Николаем Константиновичем, Госснаба ― Дымшицем Вениамином Эммануиловичем, с секретарями ЦК, ведавшими нефтяными и газовыми делами, тяжелой промышленностью.
― Профессионалы?
― Профессионалы-не профессионалы, но ― знатоки.
― Вам хотелось быть хозяйственником или идеологом?
― Сегодня у молодежи не очень правильное понимание роли и места тогдашних партийных органов. Мы занимались больше экономикой, чем пропагандой.
― Что лучше знал Богомяков ― сорта пшеницы, ржи, овса, ячменя или точку росы газового конденсата?
― И то, и другое. Подбор кадров такой: человек проходил путь от председателя или ведущего специалиста в колхозе до районного руководителя, затем областного. Владилен Валентинович Никитин десять лет проработал председателем облисполкома ― он ведь инженер сельского хозяйства, работал в «Сельхозтехнике», возглавлял крупнейший совхоз области ― «Усовский», пятилетку ― заместителем начальника объединения «Тюменьнефтегаз» в Сургуте, создавал в нефтяном главке совхозы, был первым секретарем Исетского райкома, начальником областного управления сельского хозяйства, а потом уже председателем облисполкома. Он и нефтяные дела знал, и строительство, и сельское хозяйство.
― 50 лет Тюменская область на ответственной службе России. Все-таки, Геннадий Павлович, не возникает такого ощущения, что весь свой вдохновенный, поистине неистовый труд Вы подарили, скажем, Абрамовичу ― Ходорковскому?
― Немножко есть. Плохо проведена приватизация. В Восточной Германии были очень четкие каноны: может измениться профиль деятельности предприятия, но количество работающих не должно уменьшиться. У нас прошло все очень скомканно, быстро и не обдуманно, практически у всех крупных компаний резко недооценено истинное их богатство.
― Справедливость может восторжествовать?
Богомяков: Почти нет. Возврат к прошлому трудно осуществить, хотя, прямо скажем, в большинстве стран природную ренту берут в пользу государства более объективно.
Омельчук: Геннадий Павлович, была великая эпоха и личности крупные. Сходились Богомяков ― Муравленко, Богомяков ― Эрвье, Богомяков — Шмаль, все крупные личности, искры летели?
― Деловой спор всегда был. Хотя я бы начал с того, что приехал сюда в 60-м году (еще Щербины не было), командовали: Косов ― первый секретарь и Протозанов ― председатель облисполкома. В 1962-м создали промышленный обком, разделили на промышленный и сельский. Много было споров, острых порой. Мы пропахали много верст совместно с Эрвье (не только по Северу, но и по Москве), пробивая решения и постановления правительства о развитии геологоразведочных работ, о добыче нефти. На нас лежало обоснование этих постановлений. И строительство железной дороги, по всем акциям освоения. Много людей меня упрекают: никак воспоминаний не напишешь. Я отвечаю, что мог бы, тем более сам себе всегда писал доклады.
― Не было спичрайтера?
― Спичрайтера? Заведующие отделами давали исходный материал. Мой помощник как-то пошутил: в ваших материалах оставил Геннадий Павлович лишь главное обращение на первой странице ― «товарищи»! Что сдерживает, Анатолий Константинович? За эти годы меня жизнь свела не с десятками, не с сотнями, а с тысячами прекраснейших людей. Но мемуары ― это же не телефонный справочник, упомянешь 100, 200, а тысячам будет обидно, вместе же пахали!
― У первого секретаря Богомякова были кадровые ошибки?
― Нельзя не ошибаться. Но не один же подбирал, да и был принцип: великолепный председатель колхоза, выдвинули председателем райисполкома, но не клеится у него, не идет. Это его или наша вина? Наша. Мы не сумели определить потенциал, за что его наказывать? Надо спокойно подумать, как подобрать ему работу. Конечно, это не исключает хулиганских выходок того или иного.
― Хулиганы были во все эпохи?
― Во все, во все.
― Геннадий Павлович, сами себе такой вопрос задавали: когда и почему так глобально ошиблась Коммунистическая партия Советского Союза, если все-таки сошла со сцены?
― Я двумя руками проголосовал в 1985-м году за перестройку. На рубеже 70-80-х годов (я многие годы был в Верховном Совете страны и членом ЦК партии), действительно, затормозилось развитие экономики. Стали страдать социальные вопросы, потребовалось ускорение социально-экономического развития, перестройка провозглашалась именно под девизом ускорения, за это голосовал не только я, голосовали все. Затем неумным руководством все было разрушено. Я отношу это к личностной беде Горбачева, к личностной вине Яковлева, нисколько не стесняясь, могу назвать его подлецом, потому что он поступал подло. С приходом Андропова почувствовалось — в партии начинается хорошая перестройка, без всяких громких слов. Андропов рано ушел из жизни. Кстати, те постановления по развитию Тюмени, с которыми в 1985-м году в сентябре приехал к нам Горбачев, не им задуманы. Это я ходил к Андропову, рассказал, что надо нам в Тюмени и как надо, а он поручил Совету Министров (Дымшиц тогда возглавлял комиссию по Западной Сибири) подготовить эти постановления. Не стало Андропова, все задержалось. Горбачев издал от своего имени.
― Геннадий Павлович, Вы ж сельский житель?
― В каком смысле?
― Сезонно сельский?
― Я люблю это село, всегда любил, считаю, что в целом в России совершается величайший грех ― почти треть российского населения пущена на самотек, подорвана экономика, а экономика на селе ― это основа жизни.
Омельчук: Геннадий Павлович ― большой мастак солить сало. Фирменный рецепт? Или фирменная, корпоративная тайна?
Богомяков: У нас нет столько времени. Отдельно расскажу. Одному товарищу рассказывал, он записал.
― Это искусство?
― Особенность есть.
― В жизни Вы сколько профессий освоили?
― Ой, не знаю. Геолог, гидрогеолог, горный инженер, ученый, исследователь, лидер. Когда я купил дом на селе, уйдя на пенсию, я, безусловно, сам себя от начала до конца перестраивал.
― Дорого тогда стоили дома?
― Я купил его в 1990-м году за семь тысяч, еще тысяч 13 потратил на то, чтобы перестроить.
― Если вознамерюсь продавать..?
― Даже не знаю. Наверное, тысяч за 150. Из села народ уходит, на селе жилье недорогое. Это же обычный сельский дом.
― Хотел задать традиционный вопрос: судьба аргентинской картошки? Картошка аргентинских коммунистов в подарок ― привилась на исетской земле?
― Я уже забыл, что она аргентинская. И аргентинская, и африканская, и канадская, мной перепробовано сортов 200 за последних лет 25, выбрано сорта 4–5, которые выращиваю, чтоб они были разные и по срокам созревания, и по вкусовым качествам, и по условия хранения. Аргентинской, пожалуй, там давно нет.
― Мог премьер Рыжков построить в Тюмени, как тогда было запланировано, 6 гигантских нефтехимических комплексов? Или это была последняя советская авантюра?
― Не Рыжков. Этот вопрос выдвинул областной комитет партии. Он до сих пор звучит так: нельзя оставаться стране все время сырьевой. Уже тогда было ясно: надо обязательно переходить к глубокой переработке сырья, которое мы здесь добываем, строить 5 или 6 комплексов. Все это провалил не Рыжков, а перестройка. Глубокая переработка хоть нефтяного, хоть лесного сырья ― крайне необходимая для Тюмени мера.
― Обязанность всякого лидера передать свое дело в надежные руки. Кого считаете своими последователями?
― Шафраник мало, к сожалению, поработал, Собянин тоже. В 88-89-м годах область осваивала 18,5 миллиарда рублей, это примерно 24 миллиарда долларов в год. Представляете, 25 миллиардов долларов капитальных вложений? Мы строили в год свыше трех миллионов квадратных метров жилья, на 23–25 тысяч мест дошкольных учреждений, 30 тысяч мест в школах. Теперь уже вряд ли подойдем к таким цифрам. Конечно, обидно.
― Геннадий Павлович, есть награда, которой Вы особо гордитесь?
― Любая награда греет душу. Не могу же я хаять орден Ленина или орден Октябрьской Революции, медаль «За освоение недр». Но по-особому счастлив, что за личную творческую работу в 70-м году удостоен Ленинской премии ― за открытие уникальных месторождений: Уренгойского, Ямбургского, Заполярного. Ленинская премия дается только раз в жизни.
― Вы уже в том возрасте, когда можно себе позволить побрюзжать: но в чем нынешняя молодежь содержательнее, скажем, Вашего поколения?
― Она более информирована. Молодежь моего времени больше приобщалась к труду, к труду рабочему. У нас ведь буровой мастер, да и бурильщик зарабатывали вдвое-втрое больше первого секретаря обкома.
― Секретарь не завидовал?
― Не завидовал. Мы рабочих подымали на щит, мы их благодарили и до сих пор благодарим за труд. Почетное дело, важное дело, оно кормило страну, кормило и семью самого рабочего человека. Ничего зазорного ― хороший фрезеровщик. У нас на Судостроительном или на Моторном заводе какие были фамилии! Люди заслуженные, прославляемые обществом.
— Вопрос тюменцу. Тюмень в эпоху особо интенсивного освоения все и всю себя отдавала Северу, а себя забыла?
― Такое впечатление поверхностное складывается у тех, кто неглубоко знает проблему. Если на Север ежегодно прибывало 120–150 тысяч человек, почему жилье надо строить в Тюмени, а не в Сургуте, Уренгое, Ноябрьске? Конечно, там. Но Тюмень не проедала тех капитальных вложений, которые ей выделялись: все, что могла освоить, осваивала. Конечно, существовали запреты на индивидуальное строительство. Проект детальной планировки города от здания администрации, бывшего Обкома партии, и до реки, до Дома техники нефтяников, всё должно было быть застроено панельными 9-ти и 5-этажными домами. Мы против этого боролись, просто не делали. Зато какие сейчас по индивидуальным проектам великолепные строения возникают. Инициатива развязана.
― Просыпаетесь рано ― это привычка или с утра день всегда интересней?
― Привычка. Я, когда бы ни лег, с утра просыпаюсь, после определенного ритуала и завтрака в 7.45 просматриваю тюменское телевидение, в 8.00 программу «Россия», а в 8.30 ухожу на работу.
Омельчук: День не задастся, но это тот же Божий день?
Богомяков: A-а, все равно. Всегда задается день.


Александр БУХАРОВ:

Закон здоровья
Он знает главную тайну Великого Освоения ― крупнейшего проекта века: нефтегазового освоения Западной Сибири. Он возглавет поликлинику «Геолог» в Тюмени ― сюда большей частью приходят бывалые нефтеразведчики ― те, кто на просторах Тюменской области, просто на Севере и на Севере Крайнем вел это великое наступление. Это ветераны, старики, пенсионеры. Конечно, сегодня они прибаливают и хворают. Но главная тайна ― почему, работая в невероятно беспощадных условиях, они не болели? Может, энтузиазм и самоотверженность ― главный залог здоровья?
Он прошел суровую жизненную и профессиональную школу: Север и сегодня ― испытание на человеческую прочность, проверка всех его резервов, запасов добра, человечности, нежности. Ему, переехавшему с Дальнего Севера, предложили возглавить геологическую поликлинику. Наверное, решение далось нелегко ― ведь «Геолог» основывал и развивал доктор милостью Божией Евгений Моисеевич Нигинский. Предстояло не уронить и держать планку. Он выдержал и это испытание.

Омельчук: Ани торова, Александр Моисеевич!
Бухаров: Как говорят у нас в Тазовском районе ― ани торова. В чум приходишь, первое, что говорят; чай давай попьем. Хороший чай. Крепкий и горячий. Грузинский был очень хороший плиточный чай, сейчас такого нет.
― Грузинского-то Вы у оленеводов напились?
― И грузинского, и индийского…
― Бухаров по характеру ― авантюрист?
― Не авантюрист, просто порядочный и законопослушный человек.
― Не было никакого выбора: только на Север, в Заполярье?
― Юрий Николаевич Семовских на распределении сказал: «Ну что, молодой человек, куда бы Вы хотели поехать?» Молодой человек ответил: «Куда-нибудь на Север». Наверное, в этом весь мой авантюризм ― променял Тюмень, хирургию тюменскую на север Ямала. Был маленько авантюрист.
― Какой запах тундры манил на Север?
― Запах ягеля, запах весенних цветов, летней тундры ― самое незабываемое. Я ведь потомственный северянин, родился в Ханты-Мансийском округе. Как посланец трех субъектов: родился в Ханты-Мансийском округе, учился в Тюмени, долгое время работал на Ямале, и снова здесь в Тюмени. Поверьте, когда мне предложили: давай на Ямал, я, честно говоря, испугался. Думаю, где этот Ямал далекий… Знал, конечно, что есть Салехард, есть город Лабытнанги, тогда только-только начинался Надым, но это было достаточно страшно.
― Северные годы из жизни вычитаются или прибавляются?
― Когда в Тюмени встречаешься со своими однокурсниками, говорят: «О, Бухаров, ты прекрасно выглядишь!» С другой стороны, начинают вспоминать, ты на Севере жил, вы все там замороженные. Наверное, годы прибавляются, ведь год за два.
― Вы упомянули своего учителя. Премия имени Юрия Семовских ― она к чему обязывает?
― Премия Юрия Николаевича Семовских для меня самая главная награда. Юрий Николаевич меня наставил на профессиональный путь. Она дорогого стоит. Наверное, признание всех заслуг и того, что сделано на Ямале. Конечно, высокая награда, стараюсь с честью нести. В кабинете у меня диплом лауреата премии имени Семовских. Кто-то из знакомых заходит, первое, что я говорю: вот диплом имени Юрия Николаевича Семовских. Надолго и почетно.
― Александр Моисеевич, Вы приняли поликлинику «Геолог» после Евгения Моисеевича Нигинского. После всетюменского доктора Айболита сложно держать высокую планку профессиональной репутации.
― Евгений Моисеевич ― мой первый главный врач на Ямале, в Салехардской окружной больнице. В дальнейшем он меня как бы негласно вел, интересовался моими успехами, огорчениями. Когда я пришел в коллектив медсанчасти «Геолог», было сложно. Почетно, но сложно. Я знал профессионализм Евгения Моисеевича, его филигранную память, он мог среди ночи подняться и наизусть рассказывать, допустим, всевозможные афоризмы. Свой профессиональный уровень мог подтвердить в любой момент. Я несколько другой, практик. Но я бы ответил: почетно держать планку Нигинского.
― Врачи ― народ честолюбивый?
― В профессиональном смысле. Честолюбивые доктора готовы сражаться, не спать ночами. Скрипач зависит от себя, а оркестр зависит от дирижера. Честолюбие главного врача в том, чтобы были честолюбивые врачи, честолюбивые медицинские работники, чтоб они были на высоте своего дела.
― Что для «Геолога» уже самому удалось сделать?
― Медсанчасть «Геолог» всегда славилась: самые хорошие доктора, самое хорошее медицинское оборудование. Жизнь не стоит на месте. Мы поддерживаем свой имидж.
Омельчук: Были времена: «Держись, «Геолог»!
Бухаров: Эти времена канули в Лету. Поликлиника имени Евгения Моисеевича Нигинского прошла трудные этапы своего развития, мы были бюджетной организацией под эгидой Ямало-Ненецкого автономного округа, сегодня ― хозрасчетная поликлиника, есть управляющая медицинская компания «Нордмедком», в которую входят такие знаменитые здравницы, как «Ахманка», «Снежинка». Мы в этом в холдинге. Мы обновили полностью медицинское оборудование, поддерживаем имидж и профессионализм коллектива. Мы платежеспособны и востребованы жителями не только города Тюмень, но и автономных округов. У нас много пациентов из соседних областей, Тугулымский район Свердловской области, Курганская область заглядывают. Мы те времена прожили ― «Держись, «Геолог!», сегодня это хорошее лечебное учреждение.
― Много, Александр Моисеевич, ненецких слов тазовского диалекта выучили?
― Без этих слов невозможно было бы работать в национальном районе. Тазовский район тем и хорош, он многое сохранил ― уклад ненецкий, много жителей любят говорить на родном языке. Когда привозят больного в больницу, он обязательно говорит на ненецком: раз ты приехал в Тазовский район, ты живешь среди ненцев, почему не можешь говорить по-нашему? Жизнь заставляла. Запас есть.
― Шаманов не приходилось лечить?
― Приходилось. На этой земле оставались последние шаманы. Последний ― Гавриил Мандаков. Не сказать, что мы спорили, но он оставил свою точку зрения на медицину. Его чум стоял в районе месторождения Русского, в излучине реки Таз, там он и проживал со своей семьей и своим бубном.
― Вас не посвятили в шаманскую акупунктуру?
― Я ее еще раньше узрел, работая в Приуральском районе. Там есть хороший такой поселок Белоярск. И был такой доктор Борис Иванович
Василенко, занимался народной медициной. Мы нашли местного шамана в Белоярске, он показывал, как его лечили и как он лечит. Мы говорим ― иглоукалывание, а на Севере прижигание было. Он показывал следы, оставшиеся от прижигания.
― Что оставил в заполярном Тазовском главврач Бухаров?
― Память остается в людях, память остается в делах. Могу смело сказать, что я создал коллектив единомышленников: врачей, медработников, они до сих пор работают там. Создали мощную лечебную базу Тазовской центральной районной больницы, она одна из самых лучших здравниц Ямала среди сельских районов. Здесь, в Тюмени, когда приходят жители из Тазовского, из Приуральского района, вообще с Ямала, в кабинет, рассказывают о своих радостях и огорчениях, вспоминают, жалуются на болячки, это и память, и радость, что не забыли, помнят главного тундрового врача Бухарова.
― Ваш «Геолог» ― поликлиника узкопрофессионального, почти корпоративного геологоразведочного профиля?
― Была такой. Мы работаем со всеми, кто обращается. Наша поликлиника востребована, ее любят тюменцы и за качество работы, и за отношение к пациенту.
― Вы, Александр Моисеевич, участник Великого тюменского похода, Великой нефтегазовой эпопеи Освоения. С точки зрения профессионального врача: это безумный героизм?
― Наверное… Нет, не безумный ― разумный героизм.
― Но строился-то на здоровье людей?
― На здоровье, да. На Ямале мне самому пришлось каслать с оленеводами, передвигаться с геологами. Бывая в полевых подразделениях геофизической экспедиции, местной геологоразведки, замечу, что в страшных условиях они жили: минимум гигиены, лютый мороз, скудная пища, летом мошкара. На самом деле ― героизм.
― Первопроходцы ― люди богатырского здоровья? Или: как все мы, грешные?
― Не богатырского. Удивляюсь до сих пор, как в таких условиях работы и жизни, в полевых условиях, они не болели? Болезни как-то их обходили стороной.
― Есть какой-то в этом секрет? Или закономерность?
― Наверное, дело как раз в героизме. Им нужно было сначала сделать свое дело, а болезни — потом. На болезни времени не оставалось. Организм не настроен был болеть, не запрограммирован. Но сейчас-то у них…
― Героизм выходит?
― Выходит. Встречаешь ветеранов и думаешь: сейчас-то как раз и проявляются эти болячки освоения. Они богатыри и остаются ими.
― Александр Сергеевич Пушкин ― наше всё, в том числе, крупный медикогеограф, в свое время писал: «Но вреден Север для меня». Вреден Север с точки зрения доктора?
― С точки зрения доктора Бухарова, Север не вреден. Хотя и доказывали наши научные сотрудники, что нужно вахтоваться, поменьше жить на Севере, работать вахтовым методом. Север не вреден, он только закаляет человека, делает человека человеком. Север ― хорошая вещь. Хорошая школа.
― Скажите, как Вы заманиваете или соблазняете на работу в «Геолог» младший медперсонал ― медсестер?
― Вы не хотите спросить про врачей?
― Сначала все-таки медсестры.
― Многих прельщает работа, возможность проявить свои профессиональные достоинства. В «Геологе» высокая заработная плата. За заработную плату медработники работают мощно, интенсивно, качественно и на хорошем уровне. Наша поликлиника с хорошим прошлым, с уверенным настоящим.
― Доктора ― капризный народ?
― Главные врачи это хорошо знают. Я честно приветствую этот, в хорошем смысле слова, каприз. Не столько каприз, сколько высокие требования, чтобы были условия для работы, все получалось, чтобы он рос профессионально. Хороший каприз.
― А сами они не болеют, ваши «геологические» доктора?
― Мы многое делаем, чтобы они не болели, но случается ― болеют. В разгар гриппа кто-то в масках. Спрашиваю: «Привились»? «Да, мы привились». Но какие-то сбои есть.
― Кто из знаменитых тюменцев предпочитает обращаться в «Геолог»?
― Есть же врачебная тайна. Давайте лучше назовем, кто из друзей к нам приходит. Мы горды, что к нам приходят знаменитые геологи, первооткрыватели, всегда с удовольствием встречаюсь с Героем Социалистического Труда Глебовым Николаем Дмитриевичем. Заходит, интересуется работой, мы по возможности проводим ему профилактику. Виктор Михайлович Пархомович. Многие.
― У Бухаровых медицина ― семейная традиция?
― Половинчато. Мои родители ― не медики, учителя. Родоначальник медицинской традиции ― моя старшая сестра, врач. Мое продолжение ― дочь Ирина работает со мной в нашей поликлинике, хочу, чтобы она стала прекрасным специалистом, она врач-эндокринолог. У нее все впереди.
― Вы знаете, как будет развиваться «Геолог»?
― «Геолог» ― поликлиника имени Евгения Моисеевича Нигинского ― не «калиф на час». Достойное лечебное учреждение. Мы востребованы населением города Тюмени и северных округов. Смело смотрим вдаль, знаем, мы будем лучшими. Будущего не боимся.
Омельчук: Профессиональный хирург с большим стажем может знать, где в бренном теле гнездится человеческая душа?
Бухаров: Не встречал. Работая хирургом, честно говоря, не встречал намеков на душу в нашем бренном теле. Но то, что душа у человека есть, я больше чем уверен. А вот где уж она? Может, в его знаниях, сопереживании, понимании, сострадании, сочувствии, в отношении к другому и делу? Но душа ― есть!


Леонид БЫКОВ:

Император ― не профессия
Поминки по отечественной литературе длятся уже, пожалуй, второй век. Время удобное ― рубеж веков. Смятенные умы. Смятенная Россия.
Русская литература не умрет. Она уже состоялась. Русские вершины ― навечно в мировой истории человеческого творчества.
Екатеринбуржца Леонида Быкова в Тюмени знают. Во-первых, если не многих, то некоторых не последних тюменцев профессор Быков учил. Во-вторых, Леонида Быкова читают, потому что сам Быков читает многих тюменцев. Профессор ― литературовед и литературный критик.
Об авторитете уральского критика свидетельствует то, что его включили в международное жюри премии Букера.

Омельчук: Леонид Петрович, начнем как раз вот с Букеровского жюри. Это жюри ― критический ареопаг России, законодатель литературной моды, литературных вкусов, может, вообще — Верховный литературный жрец? Комитет по Ленинским премиям?
Быков: Это, наверное, страшно, что был такой ареопаг, который всё решал. Букеровское жюри ― организация, стремительно меняющая свой состав, что хорошо обеспечивает какой-никакой авторитет в наше время, не слишком расположенное к литературе.
― Литературный сквозняк?
― Благодаря ему обеспечивается проветривание в храме литературы. Мы сначала рассматриваем все книги, которые поступили на конкурс, из них составляется большой лист ― длинный перечень допущенного к конкурсу.
― Вы победили или нет? Ваши пристрастия?
― Те произведения, которые я поддержал, присутствовали в коротком списке. Но лауреатом стал автор, который в моем коротком списке отсутствовал. Я не сожалею.
― Какого пошиба литература поступает на один из самых престижных литературных конкурсов?
― Конкурс существует, чтобы поддерживать качественную литературу. Литературу, не беллетристику. Беллетристика ― вещь нужная, но должны пропорции поддерживаться: между чтением ― лекарством от скуки и чтением ― духовной работой. Проза, которая претендует на Букеровскую премию, сама помнит, что она литература. На том языке, где были и Толстой, и Достоевский, и Булгаков, и Замятин.
― Что ищет в новых книгах знающий жизнь, профессиональный читатель и мужчина — Леонид Быков? Чего еще не нашел?
― Открывая новую книгу, особенно неизвестного автора, всегда надеешься на встречу с новой для себя личностью. Примерно 20 килограммов ― обязательное чтение, но 16 килограммов ― просто интересно.
Омельчук: Литературовед ― профессия или призвание?
Быков: Это работа.
― Писатели сегодняшние плачут. Критикам не о чем плакать? Умерла, так умерла?
― Если умерла советская литература, хотя она еще жива, это вовсе не значит, что умерла литература русская. Скорее, умерла критика, хотя некоторые критики еще живы.
― Кризисам подвержена только текущая неважная литература? Настоящая, великая литература ― вне кризисов и от текущих кризисов только выигрывает. Современное барахло просто не читают.
― Белинский во времена Лермонтова и Гоголя говорил, что русская литература в кризисе. Это всегдашнее состояние литературы. Современники редко бывают довольны текущей литературой. Поэт написал: «Чем трудней как человеку, как поэту легче мне».
― Чем больше Марининой, тем больше тянет к Чехову?
― Ой, как было бы замечательно, если бы пропорция соблюдалась.
― Тянет к Марининой?
― Рынок свидетельствует.
― Можно продолжать говорить о таком феномене, как «уральская литература»?
― К сожалению.
― Давайте посожалеем?
― Когда мы говорим ― литература уральская, тюменская, сибирская…
― Великая сибирская литература!?
― Великой сибирской литературы быть не может.
― Почему? А Астафьев, Распутин?
― Это великая русская литература. Когда мы начинаем региональные рамки устанавливать, это то же самое…
― Русская литература ― это Дашкова с Марининой, а сибирская ― Распутин с Астафьевым?
― Не так. Это русская литература, но создается на сибирском материале. Что нас и губит: региональные, провинциальные, местечковые рамки. Есть писатель Павел Бажов, он возник именно на уральском материале, но это не уральская литература, это русская литература Урала. Когда писатель читаем и известен в узком своем кружке, это как раз уральская, тюменская, воронежская…
― Великая тюменская?
― Очень ироничное определение ― великая тюменская литература. Самое важное, все-таки, чтобы дети видели, что родители читают не только телепрограмму, но и книги.
― Верите в величие русской литературы?
― Если бы не верил ― этим бы не занимался. Когда я был старшеклассником, в моем классе журнал «Юность» читали все.
― Даже легкомысленные девчонки?
― Более того, легкомысленные девчонки именно «Юность» и читали, обязывали ребят читать, чтобы было о чем поддерживать разговор. Сегодня даже те, кто приходит на филфак, за рамками школьной программы мало что знают.
― Серьезный парнишка Леня Быков брезговал «Юностью»?
― Нет. В те времена «Юность» была очень серьезной. В те времена себе перо ставил последний наш Букеровский лауреат Василий Аксенов.
― Литература ― это способ? Если способ, то способ чего и для чего?
― У литературы много задач и возможностей, но, прежде всего, литература ― способ борьбы с тиранией времени, с диктатурой времени, которое постоянно обязывает нас меняться. Литература обеспечивает единство человечества. Для пишущего человека ― это средство самоутверждения.
― Других способов борьбы со временем человечество не изобрело?
― Почему? Искусство, наука, живопись, кинематограф. Музыка ― тоже средство борьбы с властью времени.
― Литература наиболее эффективна?
― У нас в Отечестве. Не случайно в русском языке есть выражение, которого, по-моему, нет в других языках ― литература и искусство. Не случайно у нас она выводится из разряда прочих искусств.
― Можно предметно поставить вопрос, что литература ― это забава, и с этим надо бы смириться слишком серьезным апологетам высокой миссии и русской, и мировой литературы?
― Когда мы часто об этом говорим, то явно льем воду на чужую мельницу.
Омельчук: Молчу.
Быков: Мы все-таки слишком много говорим о литературе, как чтиве, развлечении. Важно, чтобы у читателя имелось представление: литература ― многоэтажный, многоподъездный дом. Сентиментальные романы, детективы ― нижний этаж, он необходим, без него бы не существовало здания. Но важно знать, что в роскошном особняке есть другие апартаменты.
― Какому человеку надо бороться с властью времени: выпадающему из времени, опережающему время?
― Поэт хорошо написал: «С веком можно совпадать, не совпадая с каждым часом».
― Леонид Петрович, какой опыт приобрели, работая в жюри премии Букера? Бывалый критик, тертый литературовед?
― Я почувствовал, что литература, вопреки мрачным прогнозам, еще не сгнила, на мой век хватит.
― Не случилось такого ощущения, что литературное человечество завершает свой век?
― Я ж знаю ― были времена до Гуттенберга. Будут времена и придет постпечатная эпоха. Но когда нам грозят, что Интернет вытеснит книгу, мне вспоминается ситуация столетней давности: кинематограф пришел — театра не будет. Телевидение пришло ― «кина не будет». А сосуществуют замечательно. Литература будет долго существовать, правда, в более скромных рамках.
― Может быть, литература уходит в элитарность и это ее единственный шанс выживания?
― Литература уходит в разные стороны: кто-то ― в элитарность, кто-то спускается в низины подсознания, кто-то уходит в тираж, в массовое производство. Сегодняшнюю литературу трудно загнать в одно русло. Нет гранитных берегов.
― Критики на каждое произведение имеют своеобразный, иногда неожиданный, взгляд. Я тут недавно прочел версию, что все страсти Анны Карениной ― страсти простой наркоманки.
― Все-таки Анна Каренина великая… Этот взгляд интересен поскольку постольку эпатирующий. Он побуждает с другого угла зрения посмотреть на серьезные вещи. Анна Каренина значительна не тем, что могла приложиться к возбуждающим курительным средствам, а тем, что от любви могла потерять голову и жизнь.
― Наш великий пишущий современник?
― На нашу кафедру УрГУ месяц назад пришло письмо из Шведской академии: просят выставить русского кандидата на Нобелевскую премию. Мы с коллегами собрались, стали перебирать. При всем нашем патриотизме, но, сознавая всю ответственность Нобелевской премии, мы остановились на авторе, которого зовут Пер Улов Энквист. Швед. Написал роман «Визит лейб-медика», недавно переведен на русский язык.
― Вас же просили русскую кандидатуру? Космополит Вы, Леонид Петрович? Шведы бы русского не представили. Игнорировали даже Толстого и Чехова?
― Отчасти. Фазили Искандер ― очень хороший писатель, но в мире менее известен.
― Надо ли горевать, что современники эпохально хороших книг не пишут?
― Маяковский в таких случаях говорил: «Зайдите через двести лет, мы посмотрим, кто из нас написал эпохальные произведения». Я думаю, время эпохальных произведений позади, не потому, что человечество оскудевает талантами. Не исключено: время великих прошло.
― Литература школьного курса: может быть, действительно время прошло ― подвинься?
― Велика опасность: когда Россия разлитературится ― она перестанет быть Россией.
― Запугиваете себя?
― Не запугиваю. Немцы не говорят: «Гёте ― это наше всё». Англичане не говорят: «Шекспир ― это наше всё». Пушкин ― это наше и всё. Привычно. Почему? Обратите внимание, Пушкин ― именно для нас всё, для тех же англичан или французов Пушкин ничего не значит. Для них гораздо больше значат имена Достоевского, Чехова и Толстого.
― Судьба литературы ― судьба России? Вот так напрямую?
― В значительной степени.
― Интересен феномен журнала «Урал», некогда общерегионального, сплачивающего пишущих людей. Жив, курилка?
― Курилка жив. Но многие сегодняшние курицы и петухи влачат не самое завидное существование. В пору перестройки, в пору гласности тираж «Урала» держался на уровне 100 тысяч, сегодняшний ― 3.300 экземпляров ― кажется ничтожным на таком фоне. Были времена ― к журналам, книгам тянулись не только любители литературы, поэт потому в России был больше, чем поэт, что часто замещал собой и экономиста, и журналиста, и политика. Сегодня к литературе обращаются именно те, кто интересуется самой литературой. Совокупный тираж «Евгения Онегина» прижизненного Пушкина (три издания) составлял 8.700 экземпляров. Для тогдашней России вполне хватало.
― Великие читатели выскочили на Сенатскую площадь.
― Читатели достойные. Великую литературу делают не только великие писатели, но и великие читатели.
― Если человечество не хочет осмыслять себя литературно, туда и дорога ― этому человечеству?
― Мы-то тоже принадлежим человечеству. Подталкивать его на пути в пропасть не хотелось бы.
― Вождь и учитель Мао утверждал, что, прочитавши много книг, императором не станешь. А кем?
― Император — не самая завидная специальность, должность и судьба. Среди пишущей братии есть личности, которые гордились, что они особо приближенные к императору, но были и такие, кто к императорам относился крайне настороженно, если не негативно. Счастливая творческая судьба. А человеческая складывается по-разному. Каждый выбирает для себя: с императором или от императора.
Омельчук: Книга ― бриллиант, позволить ее себе может только состоятельная и редкая личность, аристократ?
Быков: Нет, книга как раз чрезвычайно демократична. Хотя Розанов говорил: книги должны быть дороги, и тогда читатель будет ими дорожить.


Григорий БЫСТРИЦКИЙ:

Сын предтечи
На детях великих природа, говорят, готова отдохнуть.
Тяжело детям гениев. Надо преодолевать этот неизбежный позыв природы. Быстрицкий с отчеством «Александрович» испытал это на себе.
И, если сегодня фамилия «Быстрицкий» звучит и в мировой геофизике, надо признать, что, пожалуй, он справился с задачей природного преодоления. Может потому, что никому ничего не доказывал, не оправдывался, не делал карьеру. Работал. Как его прославленный отец ― Александр Григорьевич Быстрицкий ― предтеча «открытие века».

Омельчук: Григорий Александрович, Вы изучаете земную твердь ― она живая?
Быстрицкий: Как-то об этом не думаешь, больше математики. Математика ― нечто невещественное. Я понимаю смысл Вашего вопроса, но мы не относимся к Земле, как к некоему живому организму, мы изучаем ее определенными способами.
― Но Вы же ловите сигналы живого организма. Сейсмо. Или ― это каменная какая-то музыка, а не живые звуки? Земля не дышит, не показывает живой характер?
― Скорее, мы можем воссоздать историю формирования, сиюминутное состояние Земли на данный момент. Живая? Вряд ли. Сейсмический сигнал ― обычное отражение. Звук отражается от стены, так и сейсмическая волна отражается от более плотного горизонта, от глинистой покрышки, чтобы вернуться на земную поверхность, зарегистрироваться на наших приборах, а по времени и скорости мы узнаем, на какой глубине эта глинистая покрышка находится. Принимается.
― Хорошо. Геофизика ― мужское дело. Разгадать Землю сложнее, чем женщину?
― Не знаю. Наверное, женщина более доступна.
― Правда?!
― Их много…
― За Полярным кругом?
― А что, разве за Полярным кругом женщины другие?
― Земля ― недоступна?
― Земле нет аналогов. Она несравнима.
― Земля, с точки зрения ученого-специалиста, остается самой большой загадкой для человека? Мы же, по существу, не знаем ее на глубину первых полутора километров.
― К сожалению, сколько человечество не трудится над разгадкой ― все еще мало чего знает. Гипотез много, убедительных гипотез, но, думаю, Земля ― очень большая загадка до сих пор. Даже не то, что на полтора километра…
― Какое самое большое открытие совершил в своей жизни геофизик Григорий Быстрицкий?
― Официальным образом? Самая дорогая из наград ― это «Первооткрыватель месторождений». Я ― конкретно первооткрыватель Бованенковского месторождения, гигантского совершенно месторождения, которое в ближайшей перспективе будет осваиваться, к нему стремится железная дорога через весь полуостров Ямал. Пожалуй, все. Моя начальная деятельность связана с полуостровом Ямал. Там много месторождений. Я участвовал в их открытии наряду с товарищами.
― Посвятил свою единственную жизнь одному полуострову… Еще не скучно?
― Да нет, не скучно. Процесс бесконечный. Чем хороша геофизика? ― это сезонная работа. Не заводской конвейер. Зимой делаешь одно, весной ― другое, летом как бы ничего не делаешь, осенью готовишься к сезону. Это не успевает приесться. Есть конкретные задачи, их надо решать. Иногда не получается ― но не скучно.
― Целеустремленны в поиске?
― Я такой человек впечатлительный, все время что-то открываю для себя. Примерно на 53-м году своей жизни открыл для себя «Войну и мир», хотя читал ее несколько раз. Перечел ее с большим удовольствием. Четыре раза читал «Доктор Живаго», чтобы понять, о чем там вообще речь. Даже сын Пастернака ― я понял по его предисловию ― даже сын не понимает, о чем этот великий роман. Мне кажется, я понял. Такое личное микрооткрытие.
― А когда Григорий Быстрицкий сделал для себя открытие, что женщины доступнее, чем планета Земля?
― Вы тут меня выставите, потом…
― Не отмыться?
― Не отчитаться. Давайте закроем тему.
― Ваш жизненный выбор был предопределен? Хорошо родиться в потомственно-поисковой семье?
― Я не знаю, не рождался в другой семье ― родился именно в той, в которой родился. Другого счастья не знаю. Конечно, все было предопределено, сама атмосфера тех лет, когда я решал проблему будущей специальности, способствовала этому. Очень интересное время.
― Шанса выбора судьбы не было?
― Не было шанса. Не было необходимости в этом шансе. Он мне просто не был нужен, этот шанс.
Омельчук: Сегодня Вы были на губернаторском приеме, посвященном 50-летию открытия Березовского фонтана. Родные лица?
Быстрицкий: Знаете, когда я зашел в зал, конечно, там много людей, но так вышло, что прямо у входа сидели все работники Главтюменьгеологии. Я мгновенно как бы окунулся в детство, потому что мое детство прошло на виду и среди этих людей. Они меня все знают буквально с шестилетнего возраста.
― Григорий Александрович для них ― Гриша?
― Так и было ― «привет, Гриша».
― Вы еще застали великую эпоху? Великую эпоху тюменской геофизики, героической геофизики. Сейчас какая?
― Каждая эпоха по-своему велика. Я вообще-то не очень люблю громкие слова. Великая Отечественная война была ― это великая.
― Великая Отечественная Сибирская нефтяная эпопея ― 50 лет, по существу, непрерывной ежедневной очень серьезной работы?
― Может быть, и так. Вам, людям творческим, так удобнее. А мы работаем в этом процессе. Что такое трудовой подвиг? Собственно говоря, каждый день, если ты хочешь сделать это дело, надо с утра до вечера думать о том, как ты его сделаешь, масса всякой рутинной, нудной работы. В сумме всех этих составляющих получается результат. Впоследствии ваш брат назовет это подвигом. Примерно так.
― Я слышал о Вас два определения: геофизик мирового уровня и преферансист мирового калибра. Какое Вас больше греет?
― Греет, конечно, первое. Но в денежном отношении ― второе.

Персональное дело Григория Быстрицкого. Родился в Молдавии в 1946 году, в 1952 переехал с родителями (его отец Александр Григорьевич Быстрицкий ― «автор» исторического Березовского газового фонтана) в Березово. В 6 лет научился водить автомобиль, после школы поступил в Тюменский «индус», играл в институтском ансамбле в стиле «Битлз», капитан КВН. Начинал, как специалист, на обработке геологогеофизических данных, чтобы знать весь спектр геофизических работ. Защитил кандидатскую диссертацию. По 1992-й год руководил Заполярной геофизической экспедицией (п. Се-Яха, п-ов Ямал) и ухитрился перевести ее со всеми работниками и семьями из Се-Яхи в Мыс Каменный ― в городок собственного творения. С 1994 года ― генеральный директор АО «Ямалгеофизика». Предприятием владеют 6200 акционеров ― бывших и настоящих работников. Основной заслугой предприятия гендиректор считает, что за десятилетие никого не обманули и всегда платили дивиденды.

― Григорий Александрович, если мне не изменяет память, на Гыдане или на Тазовском полуострове есть разведанное месторождение Быстрицкинское?
― Есть.
― Это как: радость, немножко гнёт, особая ответственность?
― Это не в мою честь.
― Не в честь же Элины Быстрицкой?
― Это в честь моего отца.
― На серьезной карте родовое имя.
― Я бы не придавал этому такого уж большого значения. Когда на карте родовое имя моего друга Хотяко Езынги ― там его земли. Это не должно греть, но приятно, что помнят моего отца.
― Вы открывали Бованенковское — сами называли структуру в честь погибшего друга?
― Не я лично. Но принято, что имена структурам (впоследствии месторождениям) дают геофизики. Они пишут первый отчет, весь мир узнает об открытии структуры из геофизического отчета. На картах открытую структуру рисуют и дают название.
― Нет печали ― закрепляются только на картах, а не в памяти людей?
― Конечно, есть. Основная заслуга открытия Тюменской нефтегазовой провинции, огромного мирового феномена (не очень люблю пафоса!), но огромная заслуга именно геологов, геофизиков. Многих уже нет. То, что о них не помнят, а главное, что они находятся в стесненном экономическом положении, абсолютно незаслуженном, это, конечно, мне не нравится. Я стараюсь им, как могу, помочь.
Омельчук: 50 лет назад. Сентябрь, Березово, осень. Семилетний пацан Гриша Быстрицкий ― сын начальника экспедиции?
Быстрицкий: Так.
― 21 сентября, 1953-й год, Березово. Свидетельство очевидца.
― Я 21 сентября в Березово не был. Там история такая ― отца же убрали оттуда. Как раз в момент этого исторического фонтана, 21 сентября я был в Покровке, в деревне Покровская Ярковского района, учился в школе. Распутин нашу школу построил, он хозяин этого дома. Добротный дом, веселая школа.
― Березово для Александра Григорьевича ― радость? беда? трагедия? Просто открытие?
― Для отца ― это жизнь. Дело, которое поручено и надо сделать. Они, люди старого воспитания, очень переживали. Просто его жизнь. Есть конкретная задача: пробурить. Там же не ставилась задача ― найти именно нефть. Это опорная скважина, их в общем-то много планировалось пробурить. Просто момент не очень благоприятный. Уже как бы дело сворачивали: было мнение наверху в Москве, что нужно сворачивать программу бурения опорных скважин. Удачно-неудачно, но так получилось.
― Сами первооткрыватели поняли, что натворили?
― Сначала поняли, что натворили буровики Быстрицкого, жители поселка Березово. Там грохот стоял и шум кромешный, они начали эвакуироваться, бедные. Кстати, такая деталь: отец самостоятельно ― за что, собственно говоря, получил все суровые выговоры и даже поплатился снятием с работы — он самостоятельно перенес скважину. Первоначально она планировалась на территории больничного городка в поселке. Представляете, на территории больничного городка неуправляемый фонтан! Больные вряд ли вылечились бы.
― Не выжили?
― Да. Кстати, когда потом там все же безопасно пробурили ― скважина-то оказалась пустой. Очень удачное стечение обстоятельств. Вы спрашиваете ― что это для отца? Это труд, тяжелый и упорный труд, который в итоге вознагражден, как должен вознаграждаться каждый труд. Каждое упорство.
― Но сначала за этот упорный труд он хорошо наказан, как это и принято в России?
― Как это принято в России. Это же 1952-й год. Не мне Вам рассказывать, что за время. Если бы это случилось поближе к местам цивилизации, не так далеко ― возможно, он сидел бы с ярлыком «враг народа». Это ж надо додуматься ― взял и перенес скважину! Государственная диверсия!
― Поколение отца и поколение сына ― какое выиграет?
― У кого? Они что ― меж собой борются?
― Соревнуются.
― Каждое поколение по-своему хорошо. Просто у каждого есть свои особенности, свой менталитет. Но следующее поколение всегда лучше предыдущего. Безусловно. Без этого бы не было прогресса.
― Есть известное высказывание Акира Куросавы, он утверждает: тот, кто был до нас ― лучше нас.
― Япония ― своеобразная страна. Может, там лучше, и знаменитый японец прав. Но, я думаю, в принципе, это неправильно. Каждое следующее поколение должно быть лучше предыдущего.
― А достоинства поколения отца?
― Очень большая доля романтизма, очень большая доля гражданской ответственности.

Кредо Григория Быстрицкого: держать слово и никого не подводить.

― Ямалгеофизика ― сильная организация?
― Без ложной скромности скажу ― сильнейшая.
― В России? В Евразии?
― Как сравнивать, допустим, с американскими компаниями? Никто из них не работал в наших условиях.
― Уработались бы?
― Не смогли бы, точно. Мой опыт тесного общения с ведущими американскими компаниями, мировыми ― абсолютно печальный, плачевный. Я знаю, что они не способны к масштабным делам. Наша компания сильна, она выдает результат заказчикам, газовикам и геологам ― результат самого лучшего и надежнейшего качества. Конкуренты отдыхают.
Омельчук: Будем считать это рекламной паузой.
Быстрицкий: Хорошо, считайте.
― Сила Вашей организации в менеджменте, в особой касте ― профессионалах-полевиках, в серьезной аналитике? Тесный симбиоз?
― Вы сами все рассказали. Сила ― в профессионализме. Все ключевые фигуры, которые руководят акционерным обществом, генеральный директор, главный геолог, главный инженер, не говоря о начальниках экспедиций, ― это все люди, которые прошли «поле», и не так ― забежали-выбежали, мы все проходили «поле» в течение многих лет. Все наши конкуренты, директоры этих предприятий ― это люди, которые бумажной работой занимались. Геологический коллектив ― это же маленький замкнутый коллектив, который находится как на орбите в определенном замкнутом пространстве. Понять его психологию необходимо, чтобы он работал нормально. А для того, чтобы понять эту психологию ― надо среди них пожить. Понимаете?
― Полевые геофизики ― мужчины без женщин?
― Почему? Мужчины с женщинами. Но я не досказал. Успешная работа ― симбиоз полевого труда, полевого опыта, симбиоз с глубокими научными исследованиями. Они, к сожалению, сейчас затухают. С уходом наших ученых, я считаю, мирового уровня, таких, как Гиршгорн Леня, Кабалык. Это геологи, которые знали практически всё о недрах Ямало-Ненецкого округа.
― Насколько понимаю, проблемой переходного периода «социализм-капитализм» было научиться торговать результатами геофизического поиска. Для профессионала это занятное дело ― геофизическая торговля?
― Вы понимаете, торговля ― это спекулятивная сейсмика. То есть, мы делаем на свой страх и риск работу в надежде, что потом продадим. Мы только не культивируем. Мы работаем по конкретным заказам конкретных компаний, а не продаем куда угодно. Этого у нас нет.
― Мы не найдем ларек, где можно купить пару перспективных сейсмопрофилей?
― Сейчас нет, а раньше было.
― Когда?
― Перестройка ― и все кому не лень продавали сейсмические разрезы, очень много ушло за границу. Кстати, по дешевке. Но не из нашей компании.
― Формула, по которой вы работаете ― это мировая формула?
― Две формулы. Но спекулятивная нами не используется.
― Григорий Александрович, говорят, и геофизики ― романтики?
― Конечно.
― Даже в суровое, прагматичное время не стесняются высокого полета души?
― В нынешнее время меньше. Но романтизм, это же не обязательно с рюкзаками в палатках жить. Романтика может найтись и в вещах сегодняшнего дня. Мое поколение ― это остаточные романтики. Сейчас ребята более прагматичны.
― Кромешный полярный, в полярную ночь, полевой быт как вписывается в романтику геофизического поиска?
― В кромешной ночи есть свои прелести. Вы знаете, как тундра выглядит, когда градусов 30 мороза, где-нибудь в декабре, луна светит, практически светло, как днем. Там много своей романтики, ничего страшного нет. Там хорошо.
― Как Вы определяете успех?
― Наиболее подходящая, мне кажется, фраза: утром ― хочешь идти на работу, а вечером ― хочешь идти домой. Это и есть успех.
― Вы ― человек азартный?
― Абсолютно.
― Объясните, преферанс ― рисковая игра?
― Конечно.
― По-крупному проигрывал Быстрицкий?
― Проигрывал. Но больше выигрывал.
― Это расчет, риск, азарт?
― Расчет.
― Азарт всегда оправдан?
― Нет, его надо сдерживать. Надо регулировать, когда азарт нужен, а когда ― нет.
― Великий отец Быстрицкий в картишки баловался?
― Он в шахматы играл.
― Вы согласитесь, что геофизику в Сибири похоронили?
― Никто не похоронил геофизику. Тюменская геофизика, особенно посевернее ― очень сильная геофизика, никто никогда ее не похоронит. Было тяжело, мы лишились государственных заказов, но мы моментально перешли на прямые договорные отношения. В первый год тяжелые отношения у нас были с Надымгазпромом. Не платили, не хватало работы, но никто ничего не похоронил. Кто сам себя хотел похоронить, тот, конечно…
― Геофизика, по Вашим словам ― выстояла, а мощные геологические организации распались, не сумели устоять.
― Главтюменьгеология ― огромнейшая корпорация, там до 130 тысяч работающих доходило. Она практически развалилась очень быстро. Все зависит от личностей. Вот был вопрос ― Эрвье или Салманов? Я не знаю, кто из них лучше, кто хуже. Каждый по-своему замечателен, хорош, гениален. Но, если бы тот или другой был во главе Главтюменьгеологии, когда все это началось, в 91-93-й годы, я думаю, сегодня Главтюменьгеология могла быть самой крупной нефтегазоразведочной организацией в мире.
― Как Вас, профессионала, занесло в далекий Парагвай, который мы всегда считали страной с фашистским режимом?
― Поэтому и занесло. Чтобы не похоронить ― надо было искать варианты, искать работу, нас и занесло в Парагвай, мы нашли там работу. А фашистский режим ― это отдельная история. Там и до нашего прихода русских очень любили, а после нашего вообще…
― Нянчат наших детей?
― Не исключено.
Омельчук: Григорий Александрович, одним словом: геофизика ― профессия, бизнес? Стиль бытия?
Быстрицкий: Образ жизни.


Мария ВАГАТОВА:

Зеркало Бога
Мы сидим под кедром.
Март. Священные холмы Торум Маа. Солнце яркое, редкие тени на снегу. Кедр просыпается. Тоже устал за зиму. Хочет весны.
Мария ― из рода гагары. Ее родовой тотем ― гагара.
Но и кедр ― очень уважаемый тотем.
Замечательная хантыйская писательница Мария Кузьминична Волдина не только помнит и знает родовые обычаи таежников, она живет этими таежными обычаями. Всю свою долгую жизнь.
Мы все ― одной ― живой! ― породы-природы ― и кедр, и гагара, и она ― Мария.
Наверное, мало кто завидует тому, кто родился на Севере, в тайге, на берегу большой реки, в скромной избушке охотника-оленевода.
Да и тот, кто вот так родился, наверняка, не сразу осознает, какое счастье ему погодило, в какое счастье жизни он ввязался.
Известная хантыйская писательница Мария Вагатова, наверное, не думала-не гадала, что это не просто ее персональное, личное счастье, но и счастье ее родного народа, и исток ее долгого творчества.
Мария Волдина Марией Вагатовой стала… нечаянно.
Учительница и газетчица Мария Волдина хантыйской писательницей Марией Вагатовой стала, понятно, не случайно, но ― не стараясь, не стремясь, а: как получилось.
Так получилось. Жизнь так сложилась. Хорошая жизнь. Трудная жизнь. Красивая жизнь.
И выбора ― не осталось. Ее книги ― не писались. Складывались.

Омельчук: Мария Кузьминична, Вы какого месяца?
Вагатова: Декабрьская, родилась под Новый год.
― Зимняя женщина?
― Зимняя. Люблю зиму.
― Охотничьего рода? Оленеводческого?
― Оленеводческого. Но оленевод не может быть чистым оленеводом, он и охотник, и рыбак бывает. В шесть я уже на нартах ездила, дедушку возила, умею все в оленеводстве делать. Я первая в семье, все на мне. Бабушка, дедушка, отец, мать должны все перетечь в меня ― с малолетства.
― Белке в глаз?
― Отец первый раз дал ружье мне в пять лет. Я попала в белку. В следующий раз собака залаяла, опять меня отправил, а там глухарь. Я снова целилась, но промазала, без добычи пришла. Отец спрашивает: почему у тебя так получилось, куда ты целилась? ― В головку, как ты меня учил. ― Глухарю в головку не надо, у него мешочек воздушный и крылышки, вот туда нужно. Я знала, как нужно стрелять.
― На жизнь охотой добывала?
― Летом вырывалась из школы, чувствуя, что я ― свободный человек, охотница, оленеводка, рыбачка.
― Настоящая таежница?
― Я думаю, да, смогу прожить в тайге.
― А без тайги могу прожить?
― Я душой там: в детстве, в тундре. Меня просто тянет около речки жить. Я Казымская.
― Язычница? Родовым Богам умеете молиться?
― Язычница, но у нас Бог один. Остальные ― духи. А Бог ― он один над всем миром большим, где солнце живет, где звезды, луна и наша земля. Над ним только один Бог. Великий Нум. Нумто ― небесное его отражение.
― Зеркало Бога?
― Ага, его образ. Есть легенды: озеро Нумто похоже на человека, человечьи руки, ноги (если сверху смотреть, вытекают так речки), сердце есть, глаза (острова). Еще дух нашего народа ― Сязи. Казымская богиня. По отцовской линии ― прародительница наша, духом ставшая. Она на своих семи оленях с самого Карского моря сюда ехала. Легенда длинная.
Омельчук: Знаменитая «Золотая Баба» уж где-нибудь на берегах этого священного озера прячется, и Мария Кузьминична знает это место?
Вагатова: Видимо, это образ собирательный. В песне святой поется, в одной сказке прослеживается, но там нет никакой «Бабы золотой». Золотой женщиной у нас могут назвать духов высоких людей. Может, и она подпадает. Я не знаю этого.
― Хантыйского сказания о «Золотой бабе» нет?
― Нет.
― Русские сказки?
― Ага. Может, ученые придумали этот образ или еще кто-то. У нас: Сорнинай ― золотая, значит, святая, но она ли это, я не могу подтвердить.
― Существует советская легенда, что по хантыйским обычаям женщина была угнетена, но пришла советская власть и хантыйскую женщину раскрепостила. Была такая хантыйская традиция: угнетенная женщина?
― Нет. Мужчина ― стержень и сила жизни, сила и стержень семьи. Женщина ― душа и сердце рода, даже печень этой жизни. Любой человек появляется под сердцем женщины. Никакого угнетения не было. А, скажем, закрывала лицо, это обрядовое: от старших, от мужа закрываться. Почитанием считалось. Если кто хорошо закрывается ― значит, почитает больше, чем остальные. Почитание отца, почитание старших мужчин, почитание чужих мужчин. Она принадлежит только человеку, за которого она вышла. Может и раскрываться, раздеваться. Ноги тоже нельзя показывать было.
― Хантыйская традиция — женщина: сердце жизни?
― Сердце и душа жизни. Так это у нас.
― Свое сердце никто не угнетает?
― Никто не угнетает. Звания высокие духовные были ― «Большая мать», «Большая бабушка». Выделялись те, кто много сказок знает, кто много добра делает, через своих детей передает свою мудрость другим.
― Еще, Мария Кузьминична, такая сказочка ходит, что ханты не знают, что такое любовь. Неужели правда?
― Совершенно неправда, это просто смешно. Но у нас прямого «Я тебя люблю» не говорят, этого нет.
― А как? Как признавались Марии в любви?
― Тонко. Через солнце, через снег, через деревце, через улыбку, через взгляд, через особые подарочки. Вот парень сделал очень красивые ножны и ножичек и подарил ― это намек на то, что он увидел меня, положил глаз, не пожалел времени, ведь без ножа человек ничего не сделает, ни узор, ни рыбку.
― У Марии-то много ножичков подаренных?
― Один подаренный. Еще весло дарится, весло с украшениями. Мне весло подарил.
― А какой намек в весле? Поплывем вместе?
― Весло ― первое, что нужно любому человеку. Женские весла отличались от мужских, украшались резьбой, где рука держится ― гладенькое, приятное для глаз.
― Подарили весло и что Мария?
― Мария уже поняла. А если не понравился, не оскорбляя человека, женщина не берет весло ― мне весло твое не надо, ищи другого человека, кому может быть больше оно нужно.
― Сама-то весло приняла?
― Приняла.
― За этим какие обязанности следуют?
― После армии Павел вернулся, я за него и вышла. Он из армии, а я педучилище закончила. Любовных намеков очень много. Взгляд. На «Медвежьих игрищах» могут спеть песню девушке, которая нравится. К игрищам очень долго готовятся, и не каждый там может спеть. Он должен показать свою высоту. Если после намеков разных еще и песня, это тоже говорит о любви. Много, много способов очень тонких, иногда просто прикосновение рук, пальцев, нечаянно задел… Иногда платок подарит красивый. Тихонько так сближаются.
― А словами ― ни за что?
― Словами через какие-то сравнения: морошка поспела… Прямо — нет.
― Девушка только догадывается?
― Ты словно морошка.
― Ягодка-морошка?
― Твои глаза, как смородинки. Идет тепло от них. А «Я тебя люблю» ― это очень примитивно.
Омельчук: Это для грубоватого народа?
Вагатова: Да. Мужчины, когда уезжают, надо поскучать. Иногда с гуся незаметно выдергивается шерстинка. Я спрашиваю: мама, почему так делают? ― А потому что папа долго не приедет, чтобы не скучно было мне, будем папу ждать. ― Вот такие вещи, очень тонкие.
― Мария Кузьминична, как считаете, у Вас жизнь трудная?
― Я считаю, жизнь у меня получилась, жить всегда и легко, и трудно. Были всякие большие шрамы в моей жизни.
― Шрамы от мужчин?
― Мужчин похоронила двух, молодых своих мужей. Павлика похоронила, Володю Волдина, я тридцати трех лет двух мужей похоронила. Такая жизнь. Спасли меня люди, на моем пути встречались всегда добрые люди, как будто локоть подставляли. Мне иногда казалось, будто в какую-то холодную яму кинули и не выйти, а выходить помогали люди, труд, интерес.
― Как считаете, в этот мир человек приходит для счастья или для страдания?
― Наш народ как говорит? Как только человек появляется, его нужно в ту сторону повернуть, чтобы жить. В жизни две стороны, нас всегда учили: одна разрушающая, другая воссоздающая. У нас говорят ― жить нужно во что бы то ни стало….
― Не страдать, не радоваться, а жить?
― Светлому Богу служить, его духам. Их очень много: это и деревья, и люди, которые хорошие дела делают, это и травы, и звери, и птицы. У нас воздух святой, огонь святой, огонь ― это женщина, поэтому женщина ― святая. В нашем языке нет родов, солнце у нас ― тоже женщина.
― И огонь ― женщина? И сама чувствуешь?
― Да. Женщина ― огонь. Огонь может спиной повернуться, тогда пожары страшные, и огонь ― лицом к человеку, теплом своим, радостью.
― Тотем Вашего рода?
― По отцовской линии мы орлы, по материнской ― гагары. Ну и деревья тоже… Наше дерево ― пихта по женской линии, по мужской ― ель, елка. А береза ― это общее, это посох Бога. Вообще всем деревьям мы кланяемся, как людям.
― Мария Кузьминична, Вы же родились в очень трудные годы на Казыме?
― Нет, восстание казымское я не застала. Деда по материнской линии увезли насовсем как шамана.
― А где сейчас казымская Богиня?
― Ее охраняют люди по Казыму, держатели. У Сипгина Петра Ивановича можно спросить.
― А Вы-то ее видели? Или женщинам не показывают?
― Мы иногда туда ходим молиться. Недавно я в Казым ездила, оленя ей покупала. Я же там родилась, дети мои там росли и родились. Это просто истоки, мои корни. А она ― дочь Бога, поэтому я оленя принесла.
― У самой-то небольшое стадо сохранилось?
― Нет, нет, я олененка покупала.
― Скажите, стихи Владимира Волдина еще помнят?
― Они живут. Живут в учебниках, они опубликованы, на концертах все время звучат, мы в своем ансамбле поем. У меня семейный этнический ансамбль, ему 20 лет. В педучилище собираются по его поэме постановку делать. Живут стихи. Книгу мы выпустили, Танечка моя, дочка его, старалась, губернаторскую премию он получил по этой книжке.
― А саму когда к творчеству потянуло?
― Я не могу сразу сказать ― в оленеводческой среде… Если медведь пришел, значит, в этой семье всегда должны петь песни. Бабушки и дедушки песенные были, с детства пела, танцевала, тихонько расширялся мой кругозор, сначала было стыдно признаваться, что я сочиняю сама, потому что думала, что поэты ― самые умные. Скажешь, я сочинила ― не поверят.
― Не верила, что самая умная?
― Нет, не верила. Я думала, я просто человек, не могу быть поэтом, сочинять. Учительницей работала, поем песенки, спрашивают: кто это? Я говорю: наверное, народные.
Омельчук: Кому, считаете, Ваши книги интересны сегодня?
Вагатова: Недавно детскую книжку выпустила, в таком виде: русский текст, хантыйский и диск. Эту книжку сейчас прямо рвут, особенно детские садики, потому что родной язык уходит молниеносно. На мои стихи хантыйские песни в ансамблях исполняют, по переводам много русских читателей, тиражи быстро уходят.
― Что ищут русские читатели в книжках Вагатовой?
― Они больше чувствуют, как мне говорят, изнутри читают наш народ. Ведь очень примитивные сначала понятия о хантыйском народе, мол, поют о том, что видят, недалеко ушли от рабовладельческого строя…
― Видят у Вагатовой, как мир прекрасен?
― Ага. Оказывается-то народ очень сильный, маленький, но богатый традициями, обычаями. Я в книге специально запускаю сначала стихи, потом легенды, мифы, народные сказки, чтобы показать наши сказки. Моя заслуга ― перевод.
― Часто встречаетесь с читателями?
― Часто, дома вовсе не бываю, хотя на пенсии уже пять лет. Думала, может, больше свободного времени будет, нет, зовут постоянно. На семинар ездила по детскому фольклору. Пригласили в качестве эксперта ― выступали молодые ученые, были спорные вопросы. Я веду фольклорную школу, а библиотеки, школы покоя не дают, зовут.
― За свою долгую жизнь чему в жизни научилась?
― Быть бабушкой.
― Это самое сложное искусство?
― Ага. В шестом классе спросили: кем хочешь стать, Маша? ― Бабушкой. Эталон жизни ― две мои бабушки. Быстро хотелось стать бабушкой, стать как они. Сказок много знать, игр, детей учить, с детьми играть на природе. У меня это получилось. Мне интересно быть бабушкой.
― Хорошая бабушка?
― Принимают меня.
― Теперь уже не сомневаюсь, что я ― умная бабушка?
― Мне нравится. В детских садиках спрашивают: «Бабушка, а сколько Вам лет?» Я отвечаю: «250». ― Ого! А почему Вы такая маленькая? ― Чтобы в сказку заходить и выходить было легче. ― Верят. Играю с ними всегда.
― 250 лет, наверное, настоящий возраст?
― Ага. Такой.
― Чем старше ― тем моложе?
― Душа просто хочет быть молодой, наверное, не умеет стареть, а футляр изнашивается. Душа молодеет, играет, поет, танцует, желает.
― Изнашивающийся футляр носит всё более юную душу?
― Ага.
― Вы в литературных процессах Ханты-Мансийска принимаете участие?
― Активно. Нравится. Николай Иванович Коняев часто объявляет конкурсы, я там в жюри. Дети свои работы приносят. Учеников у меня уже много. У нас университет появился, там рефераты разные пишут, учебники, книги, диссертации ― «Природа в творчестве Марии Вагатовой», «Женские образы в творчестве».
― Начинала писать, что хотелось сказать своему народу или всему человечеству сразу?
― Ох, много ценностей в нашем народе уходит, хотелось закрепить. Красивые леса, бездумные вырубки, чистой воды не остается. Через боль хотела выразить, чтобы дошло до всех людей: это наш общий дом страдает. Надо быть понежнее, побережливее.
― Что должна уметь хантыйская женщина? Быть бабушкой, рожать детей в свое время, учить детей, рассказывать им сказки..?
―…готовить радиопередачи. Писать книжки. То, что ты задумала, много сил потребует, у тебя их мало, но берись и делай.
― Азарт жизни надо поддерживать?
― Не ной, чтобы другому не передать свое состояние, делай: у тебя есть воздух, есть земля, у тебя есть солнце, свет, кругом люди. Делай свою жизнь, у тебя еще есть силы. Я, например, утрами всегда обращаюсь к воде. Раньше бы я, конечно, пошла на улицу, с оленями бы повозилась, дровишек бы собрала. Первый подарок за семьдесят лет принесли: ребятишки сложились на новый необъятный телевизор. Я семьдесят раз подпрыгнула, чтобы показать, что я еще все могу.
― Главный секрет в жизни для себя открыла?
― Я поняла: всё, что для меня хорошего делали, я должна вернуть. Не должна в долгу остаться. Я в долгу перед мамой. Я думала, что мамы вообще не устают. Мы спать ложимся — мама еще не спит, просыпаемся ― мама уже проснулась. Мое «Материнское сердце», которое сейчас переводят на другие языки мира, ― желание вернуть долги людям, которые мне помогали в трудностях.
― Это последняя книжка ― «Материнское сердце»?
― Нет, последняя книжка «Тёй, тёй», колыбельная такая, когда качают ребенка. Там считалки, игровые словечки, игры-танцы детские и песни-посвящения всем внукам сделала. Но их поют в детских садиках. Это тоже традиция народа.
― «Тей-тей», и можно укачать все маленькое человечество?
― Пусть растет человек, пусть набирает сил, ручки руками пусть станут, ножки ногами пусть станут. Шлифовка человеческой души идет.
― Мы, Мария Кузьминична, с Вами беседу ведем под кедром, под великим югорским кедром. Кедр ― царь тайги?
― Кедр ― священное дерево, бережет нас, не позволяет болеть. Где кедр, там всегда жизнь.
Омельчук: Кедр человеческую молитву принимает?
Вагатова: Принимает. Работа будет, счастье придет.


Геннадий ВОСТРЕЦОВ:

Стыд мастера
Очень нежный.
Бесстыдно нежный.
Неистово нежный.
Неисправимо нежный.
Откровенно нежный.
Обнаженно нежный.
Бронзово нежный.
Умудриться воплотить свою нежность в равнодушном металле?
Ему удается.
Современники по привычке не замечают, что живут с выдающимся мастером. Это их обязанность ― ничего не понимать.
Мастер не обижается. Конечно, он работает для современников, но ― с вечностью.
Особо удачливым его не назовешь.
Он бы мог реализоваться куда полнее и ярче.
Но сделанного достаточно: гений проявлен.
Лохматый, бородатый, всклокоченный, несобранный, несообразный — он этому равнодушному веку и не тем озабоченной толпе напоминает: художник ― всегда сам по себе, одиночка и отшельник. Если орбиты не пересекаются ― это не его проблема.

Омельчук: Отдохни, Микеланджело! Скульптор Вострецов честолюбив?
Вострецов: Я и Микеланджело?
― Почему бы и нет?
― Для нас Микеланджело обладает такой сакральной степенью имени своего, не хотелось бы…
― Тревожить?
― За этот стол приглашать. Микеланджело, по словам великого итальянца, который собирал все сплетни про художников Кватроченто, сказал: от скульптора должно пахнуть мочой и потом. Не знаю, насколько это приемлемо в нашей цивилизованной жизни. Но Микеланджело остается непревзойденным, действительно ― небожитель.
― Вострецов, классический скульптор, отвечает формуле Кватраченто? Хотя бы потом пахнет?
― Во всех своих ипостасях Вострецов ― прямое продолжение ветвей Кватраченто. Не шучу. Те, кто зажег этот светильник, они светят. Не только мне, нас много.
― Хотя был у Вострецова момент ― отдохни, Роден?
― Роден ― поэт. Я его не воспринимаю как скульптора. Он поэт формы, вдохновенный поэт глины, раскрепощенный совершенно, божественно пространственный скульптор. Более, чем скульптор. Его ученик Бурдель ― скульптор. А Роден ― это поэзия!
― Когда Геннадия Вострецова наконец-то поймут, Вы что бы предпочли: небожитель, поэт, скульптор?
― Я бы предпочел раствориться во всем, не выбирать, а раствориться. В небе, в земле, в памяти людей. Я хочу быть как ветер. Как мимолетная мимолетность. Тогда я выполню свою миссию в этом мире. Спрашивают ― ты за нас, ты за красных, ты за белых, ты за зеленых? Мало, кто обращает внимание на ту духовную жизнь, которая отличает человека от партийного деятеля, чиновника или от дерева, от травы, от неба, от солнца, от облаков. Человек для чего создан? Для того, чтобы читать молитву Богу. Ни кошка, ни собака не прочитает Всевышнему, это может человек. Это мне кажется самым главным.
― Вообще-то отдаете себе отчет, на что притязаете? Не Микеланджело, не Роден, не Вучечич. А претендую быть природой, ветром. Сатанинская гордыня, а, Геннадий Петрович?
― Это как раз не гордыня, я не хочу остаться истуканом, символом или кумиром. Я хочу иметь возможность перейти в неосязаемую плоскость, остаться ничем, остаться ощущением легкого или ощущением грозного, ощущением бесчувственного. Но ― не кумиром. Это не гордыня. От человека остается что? Только память, больше ничего. От Микеланджело осталось много скульптур. Но дело не в этих скульптурах, а в том, как их люди воспринимают. Им сказано, что это гениальный мастер, они так и воспринимают. Но, чтобы прийти и упасть на колени, прослезиться, не у всех получается. Даже у Микеланджело. Прослезились ― это счастье. Это главное в моих поисках. Я еще учился, гениальный Михаил Константинович Аникушин сказал: «Гена, тебе Бог дал делать всё живым. Сохрани это, другие такое не умеют делать, без тебя сделают надгробья тому и тому. А у тебя все живое, сохрани. Ко мне приезжают мои соученики, они поражаются, как ты в этой глухой среде сохранил это качество, которому тебя учили твои учителя»…
Омельчук: Скульптор в России, пожалуй, самая редкая профессия?
Вострецов: Скульптор ― это уже не профессия, это удар молнией, паровоз, налетающий на тебя. С этим уже ничего нельзя поделать. Талантливый человек ― не профессия.
― Почему в России не ценят скульпторов? Грозу любят, молнию любят…
― Может быть, не понимают? Это беда воспитания. Тот же Опекушинский Пушкин на Тверской в Москве — для каждого русского человека родственник. Именно родственник. Действительно, работ, над которыми можно расплакаться, маловато.
― Над чем работаете, Геннадий Петрович?
― Я всегда работаю над одним и тем же: ищу свое место в этом формообразующем пространстве. Что такое скульптура? Пространство, заполненное определенной формой. Это безграничное пространство. Неисчерпаемая тема.
― Без пространства скульптуры не бывает?
― Нет, а как?! Это живопись бывает на холсте, плохая живопись. Скульптура ― она со всех сторон. Она воздействует не только фронтально, но даже и сверху.
― У Вас есть главная работа, самому автору ясно: вещь на все времена?
― Нет, нет, нет. И, слава Богу!
― Будет?
― Нет, нет, нет. Не хочу. Я хочу только одного: чтобы мне не было стыдно за то, что я делаю.
― Скульптор ― нравственное дело?
― Очень. Кто заставлял Льва Николаевича семь раз переписывать огромный роман? Стыд. Мной правит тот же стыд. Мне стыдно за мое несовершенство.
― И это говорит автор самых бесстыдных в Тюмени бронзовых ню? Пококетничайте.
― Это не кокетство, это суровая правда жизни.
― Обнаженная женщина ― суровая правда?
― Суровая. Возьмем ню. Почему возникает огромное чувство ненависти к женщине? Эта женщина не получается у тебя. Она бесит, раздражает. Только тогда, когда ты начинаешь входить в состояние Саваофа, ты можешь сотворить, получается даже не радость ― фантастика!
― Божественно!
― Может быть, не это слово. Но ― фантастика!
― Если женщина Вострецову удалась ― работа Бога?!
― Я никогда не претендую.
― Но только Богу удалась Ева?!
― Я суеверный человек, даже не суеверный, а верующий. Поэтому «мухи отдельно ― котлеты отдельно». Но я ни в коем разе не вхожу в конфликт со своими убеждениями или верованиями.
― Из русской классики, Геннадий Петрович, известно, что лишние люди бывают. Бывают ли лишние скульпторы?
― Несовместимые понятия. Либо он не скульптор, либо он не лишний.
― Скульптор Вострецов на базар со своим товаром не пойдет?
― У меня нет товара. Мне некуда идти. Я уже пришел.
― Менеджерским талантом Бог обидел?
― Я не чувствую своей недостаточности или усердности. Я родился очень одаренным человеком, с детства. У меня прекрасный слух, прекрасное зрение, все другое прекрасное. Я всегда состоятелен.
― Скульптора ― работа? Или жизнь?
― Скорее, непонятное существование. Когда ты начинаешь делать, ты забываешь обо всем на свете: ты не можешь даже сказать, что это ты, потому что кто-то делает за тебя.
― Хорошо устроились!
― Это совершенно фантастическое существование. У поэтов говорят, «муза» прилетела. К нам не надо прилетать, просто ждешь, ждешь вдохновения, а оно само приходит. У меня спрашивают: откуда это, что это? Я не знаю. Само приходит.
― В нашем городе много стоящих скульпторов?
― Есть совершенно фантастическое явление ― Николай Васильевич Распопов. Старейший человек, весь из себя мудрый. Это явление, это не человек, не скульптор, это поэт, может быть, проповедник, может, пророк.
Омельчук: С точки зрения мастера, организатора пространств ― Тюмень пустоватый город?
Вострецов: Как любой город, ему есть во что развиваться. Молодой.
― Первые 420 лет?
― Мы видим Рим, там столько всего еще можно ставить! И ставят.
― Будь Ваша воля, чем бы заселили родную Тюмень?
― Тюмень ― необыкновенный город. Вы знаете, под Тюменью течет огненная река, это геологи говорят. Не огненная, но очень горячая. А там, где я поставил свой памятник ― ничего нет. Бульвар возле училища искусств, между Геологоразведчиков и Республикой. Там ничего не строится, потому что огромной скорости поток горячий. Вероятно, это и есть душа города. Хотелось бы город населить именно душой.
― Вы с каким материалом больше всего любите нянчиться?
― Самый лучший материал тот, который в данный момент является выражением твоей сущности.
― Булыжник?
― Бывает ощущение бесконечной нежности, ты изображаешь ню или что-то воздушное ― тогда пластилин или тонкая глина. Вдруг ― ощущение колючести, берешь дерево колючее.
― У Вас же целый глиняный гарем?
― Я человек совершенно православный. Это не гарем, это жители моей мастерской.
― Они сами вошли?
― Они ходят, уходят, выходят.
― Я в этот момент не мужчина?
― Абсолютно! Они живут своей жизнью, со мной не пересекаясь.
― У Вас бронзовые ню. Мне же всегда казалось, что женщины прячутся только в теплом мраморе.
― Женщины прячутся в самих себе. Это их загадочность, сакральность и сущность. В мраморе ничего нельзя спрятать. Это камень. Это материал. Там живет только душа камня. Говорят ― лишнее убрать. Другие говорят ― надо, чтоб он запел. Третьи ― чтоб он засветился. Надо понять душу камня.
― Вы с деревом не работали?
― Дерево ― чудесный материал. Но, когда работаешь с деревом, должен быть с душой своей в соответствии, сам не деревянный. Нести это необыкновенное пространство любви, чистоты, нежности. Должен быть настрой души на камень. Или берешь глину нежнейшую, что переходит в бронзу с ее таинственными сакральными мерцаниями.
― Вот загадка, почему женщины Вострецова бронзовые?
― Очень просто. Есть свое отношение к модели. Мне как-то нелепо сделать женщину из дерева.
― Но женщина же ― лучшее дерево?
― Ты делаешь женщину, а на самом деле себя. Тарковский говорит: я снимаю фильм о себе. Моя женщина ― это я о себе. Не в кокетливом плане, в попытке изучить и понять самого себя. Бесконечная, бессмысленная попытка. Мир непознаваем. Но процесс ― повод для работы мозга.
― Скульптор Вострецов: дорогой, востребованный?
― Увы. Я бы даже отрицательно ответил.
― А ваша худоба ― это..?
― Дистрофия.
― Не от невостребованного?
― У меня очень хорошая семья, хорошие дети, я не испытываю никаких страшных неудобств, лишений. Прекрасная семья.
― Все жанры перепробовали?
― Я стараюсь быть вне рамок. Замысел ― это я. Везде я. Я касаюсь женщины, но все равно оказывается…
― …женщины нет, есть только моя рука?
― Вот в чем ужас-то!
― И счастье?
― Ты касаешься своей скульптуры, но ее нет. Она сама по себе.
― Геннадий Петрович, Вы, когда работаете, поете?
― Это очень интимно. Мне один знакомый сказал: есть голос шелковый, есть бархатный, а у тебя, говорит, Гена, суконный голос.
― Хороший материал ― сукно?
― Окружающие даже дома не приветствуют, когда я пою… Моим голосом хорошо подавать команды моему псу. Тут я вне конкуренции.
― Очередная Галатея, над которой Вы работаете, тоже намекает, что у Пигмалиона суконный голос?
― Для Галатеи Пигмалион даже не способ существования. Вот ты берешься за поверхность, за форму…
― А душа? Меж пальцев?
― А душа-то в тебе. А Галатея остается сама по себе. Мы плохо понимаем, что существуем только в самих себе. Чем Платон художникам близок? Он откровенно разбирает, что всё ― это я. Нет ничего, кроме одного человека ― меня…
― Но петь-то хочется?
― Очень. У меня стопроцентный слух, но качество звука вульгарно.
Омельчук: Пусть поет дело моих рук?
Вострецов: Лучше так.


Лариса ВОХМИНА:

Рыцарь ещё не перевёлся
Она начинала в Заполярье. В «Советском Заполярье». И сейчас есть такая газета в дальнем арктическом Тазовском районе.
Заполярье ― это даже не школа: университет. Хочешь закалиться на всю жизнь, поработай по принципу ― год за три.
«Тюменская правда», которую она сегодня ведет, была главной газетой области. Сегодня конкуренция погуще. Надо не только бороться за место под читательским солнцем, надо бороться за выживание на газетном рынке.
Обаятельная женщина. Железные женщины ― они все такие: чертовски милы, обворожительны и неприступны.
Сообщество коллег «Клуб-7» назвало ее «Женщиной года». Она не обиделась, хотя про себя знает: она ― женщина века, и даже двух веков сразу, и XX, и XXI.
Однолюбка.
Всю жизнь ― в газете.

Омельчук: Пишете «в печать»?
Вохмина: Нет, я главный редактор. Номер подписываю в печать.
― Были моменты: рука дрожала ― «в печать»?
― Крайне редко.
― Эти «крайне редко», с чем связаны?
― Мои сомнения. В каждом редакторе сидит внутренний цензор, журналист и редактор…
Омельчук: …и просто откровенный трусишка?
Вохмина: Может, и трусишка. Я наступаю на горло этому трусишке, побеждает журналист, нормальный редактор. И я подписываю: «в печать!».
― Звучит, как ― «в атаку!».
― Не без этого.
― Когда испытывала счастье?
― Это же мгновения, не длительный процесс. Конечно, таких мгновений было много. Начинает сердце трепыхать, теплое подступает ― счастье. Потом могу проанализировать.
― Кардиолог эти трепыхания сердца как диагностирует?
― Я к докторам не хожу.
― Газете, кстати, нужна абсолютная правда?
― Правда нужна всем, если не газете, то ― читателю. Мы стараемся.
― Журналист знает, что такое правда?
― Догадывается. Верхним нюхом. Один товарищ корреспондент на первых порах страшно любил назидательный тон, почему-то решил, что обязан учить, он знает правду, он знает истину. Но теперь сменил тактику.
― Помудрел?
― Поумнел.
― Журналисты разных возрастов. Эта тяга: я знаю истину, у кого остается?
― Молодежь тоже полагает, что она знает истину. С годами мудреет человек.
― Читатель-то любит газету за правду-матку с молодежным максимализмом?
― Ой, читатель любит разную газету. Замечаю, что читатель очень любит «желтую» газету. Не серьезную.
― Мечтаю пожелтеть?
― Немножко, может быть.
― Это же ― уже падают листья?
― Неслучайно же рейтинг «Дома-2» просто бешеный. Может, люди действительно любят покопаться в грязном белье?
― В чем тогда самореализация редактора и журналиста?
― Мы должны приобщать людей читать умные, толковые материалы. И респектабельные газеты. Преданно выписывать. И покупать в киоске.
― Знаешь, что такое журналистская независимость? Помнишь?
― Я знаю. Сегодня некоторые думают, что работать сложно, потому что мы абсолютно зависимы. Я помню другие времена, мне почти каждое утро звонили из райкома партии и кричали: что вы там написали? Я получила однажды листок от секретаря по идеологии, перечень фамилий, которых я вообще не должна ни в коем случае трогать и перечень фамилий, которых я могу критиковать. Сейчас такого нет, я говорю совершенно откровенно и правдиво.
― Это возрастное, когда независимость — на первом месте?
― Я вспоминаю, в 90-е годы мы ездили на совещание в Москву, выступал Павел Гусев. Он сказал: «Что значит независимый журналист? В конце концов, вы все зависите от жены редактора».
― Или от мужа?
― Или от мужа. Муж испортит утром настроение, и ― пожалуйста. Я не думаю, что есть полная независимость. Мы зависим от читателя. В первую очередь.
― Звонит секретарь райкома, деликатно предлагает обратить внимание на ошибки. Ларисина первая реакция?
― Не пугай, пожалуйста.
― Я не пугаю, вспоминаю.
― Ой, там вообще смешение чувств было. Реакция ― нехорошая.
― Тигрица просыпалась?
― Я всегда пыталась защитить корреспондента. Если я подписала материал, если стоит моя подпись в газете, я отвечаю за этот материал.
― «Тюменская правда» ― газета зрелых людей?
― Зрелых читателей. Не хватает молодого читателя.
― А гендерное равноправие присутствует ― о мужчинах и женщинах?
― У нас даже есть женская вкладка.
― Женщин ― во вкладку, в резервацию?
― Мы соблюдаем баланс. Сначала она называлась «Для нее». Нам стали звонить возмущенные мужчины. Тогда добавили шрифтом помельче: «А может, для него». Вышли из положения.
Омельчук: Ваши современники мужского пола ― чем Вам особенно нравятся?
Вохмина: Один из них Анатолий Константинович Омельчук, с которым мы знакомы страшно сказать, сколько лет. Молодые мне нравятся, они ― модное слово ― креативные. Мужчины моего поколения не всегда знали, чего хотят. В сложные годы многие мужчины растерялись и потерялись. Стержень у них сломался, что ли. Почему-то главенствовать стали женщины.
― Перехватили инициативу?
― Конечно.
― И все-таки, если современников определять одним словом? Это джентльмены? Сволочи? Рыцари? Серость? Скоты? Норма? Жлобы?
― Я думаю, больше все-таки порядочных людей. Джентльменов больше. Они не знают, что они джентльмены, но поступают вполне прилично. Я только в книжках читала про рыцарей, они мне очень нравились.
― Сама писала о рыцарях?
― Я писала о хороших людях.
― Что подкупает в мужчинах своего поколения?
― Мне нравятся мужчины умные, остроумные и порядочные.
― Такое сочетание бывает?
― Случается.
― Когда надо принять неправильное решение ― Вохмина его обязательно примет?
― Бывает.
― Что страшнее: женская ошибка или редакторская?
― Думаю, редакторская.
― А женщины ошибаются?
― Ошибаются. В выборе мужчин. Как минёры. И подрываются на всю жизнь.
― Скажи, газетная работа стоит того, чтобы на нее тратить свою единственную жизнь и неповторимую красоту?
― Я потратила на нее свою единственную жизнь. Вообще не представляю, чем бы я сейчас занималась. Как спросил Геннадий Дмитриевич Лутошкин, утверждая меня редактором «Красного знамени»: «Это что, вынужденная посадка?» — «Да, вынужденная!» Дочь надо было водить в школу, на фигурное катание, в музыкалку, это требовало времени. Я пошла в пожарную охрану. Это было недолго, семь месяцев. Лутошкин, безусловно, понимающий человек.
― Принадлежит к выдающимся современникам, хотя бы потому что утверждал Вохмину в «Красное знамя»? Вохмина с красным знаменем ― такой образ можно представить?
― За моей спиной в кабинете переходящее Красное знамя, принадлежащее «Тюменской правде».
― Вохмина на фоне?
― Есть такая фотография.
― О Севере не жалеется?
― Вспоминается. Это замечательное время, люди замечательные, взаимоотношения.
― На Тазовском севере Вохмину помнят?
― В тундре, я думаю, уже забыли. Но надеюсь, может, кто-нибудь и вспомнит: «Однако, я где-то ее видел».
― Ты же была разъездным корреспондентом?
― Что значит «разъездной корреспондент»? На Севере, конечно, летающий корреспондент. На нартах ездила. Мне не понравилось. Все время боялась упасть. Гыдоямцы, находкинцы, антипаютинцы ― мы иногда встречаемся в Тюмени. Узнают. Я, кстати, не сильно изменилась, не кардинально. Узнаваема.
― Шестые, Седьмые пески, Среднее Мессо?
― Как знакомо слушать, это песня, просто песня.
― Сама ряпушку ловить пробовала?
― Из невода. Нет, не ряпушку, а большую такую. Муксун, нельма, это замечательно.
― «Тюменская правда» за действенность своих публикаций и сегодня борется?
― Из закона о печати почему-то убрали этот пункт «О действенности печати». Не знаю, для чего это сделали. Отвечают, конечно, очень мало. Но прокуратура аккуратно следит за нашими публикациями, реагирует. С кем нужно, с тем разбираются.
Омельчук: Лариса Николаевна, газета сегодня ― информационщик или пропагандист? Амплуа «Тюменской правды» можно сформулировать?
Вохмина: Мы пытаемся дойти до каждого человека и облегчить его жизнь. Утешитель в том числе. Сейчас запустили интересный проект «Не чужая боль», помогаем людям.
― «Красное-то знамя» читаешь?
― Я могла бы соврать, что читаю постоянно. К сожалению, а, может быть, не к сожалению, не читаю. Хотя с редактором дружу.
― А «Советское Заполярье»?
― В прошлом году ездила в Салехард, на стенде видела «Советское Заполярье». Она изменилась, сильно изменилась.
― Известно: женщины конкуренции не терпят, не признаются, но не терпят. А женщины ― редакторы?
― Неправда. Почему я не должна сказать, что женщина красивая, например, умная?
― Среди современниц есть умные и красивые? И редакторы толковее Вохминой?
― Насчет женщин ― не знаю. Мужчины, безусловно, есть.
― В каких случаях приходится поступаться принципами?
― Приходилось. О чем-то же я жалею. Могу перечислить много, о чем жалею.
― Ну-ка?
― Но можно я не буду этого делать? Я же поступалась принципами, если мне сейчас приходится жалеть об этом.
― Ощущала несправедливость системы? Любой системы?
― При КПСС я ощущала несправедливость: очень часто были связаны руки, редактору приходилось чрезвычайно сложно. Постоянная ситуация вялотекущего стресса.
― Руки развязали, но махать кулаками и не хочется?
― Иногда не хочется. Иногда позволяем.
― Зато руки свободны?
― Свободны. Журналисты приносят материалы серьезные, критические, и я им не говорю, что этот материал не пойдет в номер, потому что не понравится правительству. Правительство, правда, мне ничего не говорит, я даже не знаю, понравилось или нет. Думаю, раз молчит, значит ― все нормально.
― По складу ― советская барышня?
― Да. Я значительную часть жизни прожила в советское время, там немало хорошего. Там моя юность, пионерское детство.
― В Тюмени катастрофически не хватает светской жизни?
― Мне хватает, я не тусовочная барышня. Сейчас мне бы уже в огороде покопаться или подумать о бренности жизни. На грядке возле тюльпанов.
― Специалисты утверждают, что на всю жизнь человеку выделяется всего одна любовь. В крайнем случае, парочка. В самом крайнем ― три. Согласишься?
― Могла бы не согласиться. Но наверняка телевизор будет смотреть мой муж, ему это не понравится. Почему три раза? Можно несколько раз. Не три, а, например, четыре.
― Каждый четвертый ― мужчина ли, женщина ли, это специалисты утверждают ― любить не то, что не умеет, но не хочет и не может. Замечала?
― Любовь ― это как талант. Не каждому дано.
― Редкая вещь?
― Редкая, безусловно.
― Бог одарил?
― Наверное, да.
― Два таланта?
― Ну почему два?!
― Талант любви и талант редакторства?
― Это пусть другие скажут.
― Разве я ― не другой?
― Спасибо.
― Во что бы то ни стало ― доведу дело до конца?
― Дом построила, довела.
― Муж будет слушать передачу?
― Будет.
― И как отреагирует ― «дом построила»?
― Ему это не понравится, конечно. Я начала строить, а он подключился и активно помогал.
― Поражений не терплю?
― Мальчик когда-то бросил. Это поражение?
― Может быть, счастье?
― Я тогда сочла как поражение. И до сих пор не могу забыть этого негодяя. К сожалению, память хорошая. Это было очень давно, где-то в седьмом классе. Почему бы со смехом не вспомнить?
― Лучшее твое женское качество ― о котором человечество все еще не догадывается?
― Сострадание. Я считаю, это хорошее качество ― жалость, сострадание.
― Редакция вспоминает лозунг Павла Гусева ― от кого зависит жизнь редакции?
― Муж по утрам мне не портит настроение. Но если я что-то не доделала, это висит дамокловым мечом. У меня крайне редко бывает плохое настроение.
Омельчук: Сегодня день задался?
Вохмина: Было всякое. Сегодня были и неприятные моменты. Думаю, справимся с проблемой.


Юрий ВЭЛЛА:

Главные Боги ― Женщины
Честный всегда, смелый, но не всегда мудрый. Или честность ― форма мудрости, смелой мудрости? Может, ему проще ― он не знает, что такое быть нечестным?
Если хочется представить, какими они были, вожди северных племен, познакомьтесь с Юрием Вэллой. Сегодня он ― старейшина своего рода, рода таежных оленеводов ― пянхасаво. Он ― ненец, но ― другой ненец. Из трех десятков тысяч ненцев на всей нашей планете ― тысяча ненцев: пянхасаво.
Лесные. Таежники. Ненцы, которые не дошли до тундры, или ― не ушли в тундру. Остались в тайге.
Оленьи таежники.
Наверное, вожди пянхасаво должны быть как он: честные, отчаянно смелые, мудрые, нежные. И, если не шаманы, то ― поэты. И шаман, и поэт ― посредник в разговоре с Богом, с Богами.
Он ― поэт.
Может быть, единственный на планете поэт-оленевод.
Его стойбище ― на Варьёгане. Недалеко от знаменитого Самотлора. Для него ― опасное соседство.
Он шел один против колонны тракторов, посягавших на его родовые угодья. Он партизанил и рубил мосты. Он ― вождь, а вождь защищает свое племя.
Он приехал в Тараскуль подлечить раны вождя. Он закончил Литературный институт, он ― профессор местного университета, издает свои книжки сразу на восьми языках.
Он ― вождь таежного племени.
Он ― человек мира сего.
Он счастливо не помнит о времени, не знает, не замечает. У природы нет времени. У нее ― времена. Время природы не дробится на минуты-секунды, как не может дробиться на части живой поток.
Кто в потоке времени — не зимечает этого. А если не замечать времени ― не надо и понимать, что историческое время истекает. Для тебя, для твоего родного народа. У поэта-пянхасаво не может быть иной участи.

Омельчук: Каждый в тайге несет свой облас сам?
Вэлла: Да.
― Закон тайги?
― Не знаю ― национальный обычай или родовой, семейный, но я от дедушки с бабушкой всегда слышал: каждый свой облас несет сам. Неважно: возраст и пол никакого значения не имеют. Если у тебя много багажа, научись выбирать необходимое. Остальное оставь дома. Такое воспитание и такая поговорка: человек берет с собой в путь только необходимое.
― Ребенок, женщина, старуха?
― Никакого значения.
― Скажи, Юрий Кылович, оленье стадо — кошелек оленного человека?
― Нет. Оленье стадо ― жизнь оленного человека, страдание и счастье, и заботы. Кошелек тут самая-самая маленькая часть.
― Твое стадо где нынче летует?
― На нашем стойбище, на летнем пастбище.
― Сам Вэлла сейчас отдыхает ― кто со стадом управляется?
― Дети, внуки. Внуки входят в тот возраст, когда, по нашему понятию, они должны стать хозяевами.
― Доверяем ― безоговорочно?
― Без этого нельзя.
― Управятся лучше самого Вэллы?
― Мы ставим вопрос так: если он сейчас не управится без меня, значит, завтра управится. Он должен совершить и ошибки, чтобы, намотать их на длинный оленеводческий ус. Если даже ус у него еще не растет, он учится в 9-м классе.
― Но уже командир?
― Старший на стойбище.
― Стадо пожирнело, нагулялось, увеличилось?
― Грех так говорить. Живем потихонечку.
― Можно жить без оленя, другие же живут?
― Нет, нет. Если пожил с оленями, то уже нельзя. Это же целый мир, это мировоззрение. Как шагнула твоя жена, что она делает сегодня и будет делать завтра, что делают твой внук, внучка ― все зависит от того, как вели себя твои олени.
― Вашу семейную школу на стойбище еще не упразднили?
― Официально ликвидировали.
― Почему?
― Пришел новый глава администрации нашего Нижневартовского района и в первый же месяц нашу стойбищную школу ликвидировал. Но мы ее восстановили, другие чиновники оказались милосерднее. Два раза на прием вынужден был идти к Филипенко, чтобы единственная стойбищная школа в России с лица планеты не исчезла. Школа существует, мы к закону присоединились. Вписались в закон о домашней форме обучения.
Омельчук: Губернатор Филипенко всегда внимательно выслушает оленевода с Варьегана Юрия Вэллу?
Вэлла: Он выслушивает.
― Реагирует?
― Мне его жалко по-своему бывает, у него своих забот много, а тут еще Вэлла, у которого постоянно куча проблем и все норовит на губернаторскую шею. Это же обуза.
― Вот Вэлла губернатора пожалел. А губернатор ― Вэллу?
― Меня жалеть не надо. Губернатор не просто рассуждает с позиции Вэллы. Вот существует стойбищная школа ― альтернатива сегодняшнему интернату. Это тот же интернат, только наоборот. В интернате собираются от семьи оторванные дети. А в стойбищной школе учителя отрываются от своей семьи, они живут на стойбище, далеко от семьи. Дети на родном стойбище.
― Учительницы на стойбище долго не держатся?
― Куда там!
― Трудно долго продержаться?
― Я их нисколько не осуждаю, прекрасно понимаю, что такое жить далеко от семьи, от большого внешнего мира. У нас электричество есть, но оно не такое, как в городе, у нас есть связь с внешним миром, мобильная связь существует, но не такая устойчивая, как в городе. Интернет стойбищный существует, но иногда он пропадает.
― Учебный сезон продержалась ― уже хорошо?
― Да. Я считаю, молодцы, семья у нас отработала, муж с женой ― Жиделевы, Сергей с Натальей, молодые специалисты, приехали из Курганской области и отработали два года.
― Стойкие?!
― Полных два года! Они хотели бы продолжать и дальше, но ― дело молодое ― она забеременела, как я могу этому препятствовать? Рад за них. Когда я с ними знакомился, сразу задал вопрос: «А забеременеете?» Они приуныли: «Будем воздерживаться». ― «Нельзя этого делать». Не монастырь. Да у нас ведь и ночь полярная. Какое семейное счастье без детей?
― Юрий Кылович, задумывался над вопросом ― кому нужны твои стихи? Ну, позарез! Жить не может, жизнь не в жизнь без стихов Вэллы?
― Ой, я… Никогда об этом не задумывался. Я всегда писал для себя. Правда, в школе еще я для одноклассниц писал.
― С тайными умыслами?
― Дай подумать, наверное, всегда и в первую очередь ― для женщины. Для женщины.
― Она читает? Понимает?
― Женщина кто? Женщина ― мать, женщина ― это дочь, женщина ― это внучка, женщина — это жена. Соседка, сестра, сноха…
― Чужая жена?
― Да. Чужая жена ― тоже женщина. Женский диапазон расширяется, и цель поэзии, наверное, расширяется.
― О радости пишешь? Или о страдании?
― Не выбирал, и так, и так. Не знаю даже как ответить. Какая может быть радость без страдания? Какое может быть страдание без радости?
― Стих — это добытая птица? А если добытая, обязательно подстреленная?
― Нет, нет, нет.
― Вольная?
― Нет, нет, нет. Стих ― нечто неуловимое, вернее, не стих, поэзия. Я вообще воспринимаю: стих ― это одно, поэзия ― это другое. Поэзия, истинная поэзия, строчка в поэзии, слово в поэзии, это настолько неуловимо, настолько зыбко, вроде бы вот оно, пытаешься схватить, но сквозь пальцы ушло, уже нет.
― Вольная птица?
― Наверное, вольная. Она хочет ― поддается, не хочет — не поддается. От меня, писателя, не зависит, наверное, не должно зависеть. Иначе бы мы писали по плану.
― По разнарядке?
― Сегодня ― лирику дать, завтра ― эпическое произведение, а послезавтра ― надо несколько строчек, посвященных новой трубе, которая свяжет Россию с Грецией.
Омельчук: Поэзия ― вольная птица, а жанр или порода: глухарь или лебедь?
Вэлла: Ой, скорее ворона!
― Белая? Белая ворона?
― В моем роду наиболее почитаемая птица ― ворона. Она приносит весну, приход весны ― отел, а олений отел ― это радость. Чем лучше прошел отел, тем больше возможность обрести кошелек, как Вы говорили. Я никогда не выйду на уровень, что мое стадо станет моим кошельком, но как один мой сосед сказал, стремиться к этому надо.
― Последнюю книгу издавал сразу на родном, на русском, французском, эстонском, впереди английский, немецкий. Это попытка хитрого, таежного оленевода достучаться до всего человечества, до легкомысленной парижанки?
― Достучаться ― не знаю. В первую очередь я, конечно, думал о своем собрате, о своем родственнике. Поэтому книжка в подзаголовке обозначена «Книжка для ненецкого студента». Я пытался своему родственнику открыть возможности других языков, их легче воспринимать через свой язык, пропуская через свой. Естественно, еще и через русский, который для нас является вторым родным. Каждый из сегодняшних студентов изучает иностранные языки. В нынешнем году в Югорском университете в Ханты-Мансийске открыли кабинет венгерского языка. Приезжаю из санатория, и мы с издательством начинаем работать над четвертым вариантом ― с венгерским языком.
― Юрий Кылевич, одно время было свободно место президента ЮКОСа. Поставили бы тебя президентом крупной нефтяной компании, интересно, как бы нефть добывал?
― Этого не произойдет никогда…
― Свободный поэт может пофантазировать?
― Я еще в 1992-м году, разговаривая с одним из нефтяных королей ― Анатолием Сиваком, сказал: почему бы мне, допустим, не стать руководителем нефтяного предприятия? Что бы я сделал в первую очередь? Я на первый план вынес бы экологическое благополучие ― на самом месторождении и вокруг него. Во всем остальном я бы полагался на коллектив, который мне в наследство достался. С первого дня написал бы заявление, поступил на экономический факультет университета либо на нефтяной.
― В Тюменский нефтегазовый университет ― менеджер нефтекомпании.
― Хорошо, в нефтегазовый университет менеджером. Надо посмотреть, что для меня лучше подходит. Старался бы быстрее освоить новую профессию.
― Для вольного таежника Юрия Вэллы нет табу, скажем, профессионально грамотно добывать нефть? Табу нет?
― Был момент, я генеральному директору «ЛУКойл ― Западная Сибирь» Владимиру Некрасову предложил: давайте, в качестве эксперимента на части месторождения я буду пасти оленей, а вы добывать нефть. Если у нас благополучно будет идти добыча нефти, безаварийная, нормальная добыча, и без потерь идти оленеводство, мы сумеем другим доказать, что плотное соседство возможно. Давайте попытаемся.
― С точки зрения вольного жителя тайги: власть всегда лукава?
― Да. Она вынуждена быть такой. У власти своих денег нет, а основной кормилец у нас сегодня, увы, нефть и газ. Ненцы говорят: настоящий оленевод тот, у которого все олени в упряжке идут ровно. Допустим, мужская упряжка ― пять оленей и все пять идут ровно. Никто не отстает и никто не рвется вперед. Если какой-то олень рвется вперед, он скоро выдохнется, через несколько стоянок его придется бросить. Остальным четверым будет туго. Если один с ленцой идет, остальным будет труднее. Я считаю, что если бы наш Президент был хорошим оленеводом, у него бы все олени в упряжке шли в ряд. А у нас сегодня два оленя тянут, остальные с прохладцей бегут. Два оленя ― нефть и газ. Остальные ― с прохладцей.
― Кстати, как поживает Ваш подарок ― президентский олень?
― Президентская оленуха живет нормально. Нынче, кстати, она родила олененка, мальчика, а дочь ее, позапрошлогодняя дочь, тоже родила олененка. Внуки президентских оленей!
Омельчук: А Владимир Путин помнит, что в Варьеганской тайге пасутся его олени?
Вэлла: Я его оповестил. Президентский олень… У нас существует обычай: мы родственнику дарим оленя, но не ставим сразу условия ― забирай его. Нет, когда захочешь, ты можешь прийти, но пока олень живет здесь, у него есть мама, папа, ему здесь уютней, мы это прекрасно понимаем, наши дети и мы сами за ним будем ухаживать. А когда тебе надо будет ― приехал, забрал. Но зато по его жизни мы будем знать все о тебе, по твоей жизни мы будем предполагать, как будет жить этот олень.
― Путин принят в род Вэллы?
― По жизни оленя мы предполагаем жизнь Президента, а по жизни Президента мы узнаем жизнь оленя. Олениха была подарена не Путину, а Президенту России, и не Ельцину, а Президенту России, во время правления Ельцина. Когда Ельцин начал вторую кампанию в Чечне, одновременно мамаша и старшая дочь пропали без вести, остался только маленький-маленький олененок, мы думали, что не выживет, но выжила. Вероятно, Богам не угодна была эта война, но они сохранили связь нашего рода с Президентом, олененок выжил. Для чего? Вероятно, чтобы Президент имел шанс задуматься, что эти связи, связи между животным миром, между природой и человеком, неслучайны, они существуют, они влияют на судьбу, на судьбу человека, судьбу его Родины, судьбу государства.
― Юрий Кылевич, твой родной народ, наверное, в России один из самых маленьких? Вы себя еще называете пянхасаво?
― Да, пянхасаво. Род маленький, но каждая маленькая букашка в этом мире занимает свою нишу и, если она исчезает, плохо становится остальному миру, оставшемуся.
― Скажи, мы не насилуем детей, заставляя их следовать традициям дедов, прадедов, предков? Я тоже дитя, сын ― своих родителей, внук ― своих дедушек и бабушек. Нет. В нашем роду человек очень рано признается взрослым, самостоятельным, я ― с пяти лет, может, попозже ― с семи лет. Надо мной не было командира, я уже жил по своему желанию, выполнял то, что мне хочется. Может, свобода повлияла на мой характер. Точно также я стараюсь относиться к своим внукам. Хотя сегодня понимаю, что исподволь мной управляли и дедушка, и бабушка, и родители, но это делалось не прямо. Точно так же исподволь пытаюсь управлять жизнью своих внуков.
― Оленевод все время под открытым небом ― заставляет думать о звездах?
― Под открытым небом особо четко видишь горизонт. На горизонте все то, что окружает тебя сейчас. Допустим, вокруг меня сейчас Советский Союз, советское общество. Я гляжу на горизонт, вижу другое общество. И, может быть, у меня начинает появляться желание, а почему бы не попробовать? Допустим, я сейчас живу где? В капитализме. На горизонт смотрю ― капитализм. Почему бы не попробовать?
― Смотрю в другую сторону горизонта?
― Да. А почему бы не попробовать другое общество, мир, отличающийся от капитализма. В тех или иных человеческих обществах, наверное, нет совершенства. Совершенство только в человеческом мозгу ― тот некий рай, который человек себе придумал. А в обычной жизни есть всегда трудности, есть легкость бытия, как у нас старики говорят ― идешь и под твоими ступнями ног бодрое скольжение. Всякая жизнь естественна, натуральна. Какой такой мир, если вокруг только одни зайцы и совсем нет волков?
― Женщины в тундре ― страстные натуры? Или погашенная заря?
― Ой, вы знаете… Женщины в тундре сегодня, увы, редкое явление. Я очень много знаю тундровых ненцев-бобылей. Плотно соприкоснувшись с внешним миром, в первую очередь перенимают образ жизни мира внешнего наши женщины. Наверное, за тысячелетия с единственным мужчиной-ненцем настрадались, наскучились, какого-то свежего ветерка требуется. Я считаю, сегодняшний ненец должен быть хитрее. Обычно наши соседи ханты говорят ― ненец хитрый. Считаю, сегодняшний должен быть еще умелее, еще умнее, хитрее для того, чтобы в беспощадной конкуренции редкая невеста выбрала именно его.
Омельчук: Невеста на голову выше? Жених ― прилагательное к невесте?
Вэлла: Да. Да. У нас иногда говорят, я имею в виду, мои учителя, пришедшие из вашего мира ко мне в интернат, мне всегда говорили ― ваша жизнь была отсталая, ваша женщина не ценится, к женщине вы плохо относились. Я внутри всегда сопротивлялся. Я не спорил, я пацан. Сегодня готов поспорить. Дело в том, что главные боги у нас ― женщины. Дальше. Женщина по статусу выше мужчины. Кто она такая, женщина? Если у нее есть сыновья ― она мать рода. Предполагается, кто-то из ее сыновей будет главой рода. Стало быть, она мать рода, матерь рода. А что такое мужчина? Обыкновенный член рода. Если не стал главой. Если я сейчас ― глава, в данный момент я ― глава рода, но только я ― глава рода. Все мои братья, дяди, сыновья, племянники, внуки, они только члены рода. Они по статусу ниже женщины.
― Юрий Кылевич, чай не допил ― жена..?
― Да. Это один из главных наших обычаев.
― Чай — только до конца?
― Чай до конца не допил ― жена бросит.
― Это правильно?
― Чай надо допить.
― И жена с мужем ― до конца?
― Конечно. У лесных ненцев закон существовал: нормальный ненец обязательно имеет две жены ― старшая и младшая. Есть естественный ограничитель ― только старшую и младшую. Как исключение, в единственной сказке я слышал: третья жена, средняя.
― Последняя ― самая любимая?
― Старшая, младшая и исключение ― средняя. Больше человеческий язык просто не может придумать. Это является естественным ограничителем. Ненецкая семья, это нормально ― две жены. На человека, у которого две жены, остальные ненцы смотрят как на идеал, с почетом и уважением. Почему? В семье даже два человека часто не могут ужиться, мужчина с одной женщиной не могут ужиться. А с двумя? Каково?
― Нужен баланс?
― Трое ― еще сложнее. Если такая семья создалась, значит, на него смотрят и говорят…
― …настоящий вождь?
― Какой он мудрый ― сумел ужить в одной семье двух женщин. На старшую жену смотрят, как на более мудрую. Когда невозможно ужиться двоим, очень сложно и почти невозможно ужиться троим. Но тут присутствует слово ― почти. Это не значит, что невозможно.
― «Почти» ― это искусство?
― Воспитание шло с самого детства. Наши детские сказочки чем заканчивались? Тем, что у героя появлялась старшая жена, потом младшая жена. Слушатели, мальчики и девочки, естественно, получали информацию о том, какая роль у старшей, какая роль у младшей, что ей больше подходит по интеллекту, по нравственным устоям ее рода, что лучше. У нее все вопросы уже сняты, она подготовлена. У старшей есть право уйти. Я ― мужчина, ею не распоряжаюсь. Почему? Не я ее брал, ее брал род. Старшую жену всегда подбирал род. Род подобрал то, что надо для рода. Если нужна женщина, у которой больше вероятность рождения мальчиков. Это просчитывали. Умели делать без всякой науки, очень точно прогнозировали рождаемость, и подбирали для молодого человека такую партнершу. У нас в роду мальчиков много. Или подбирали очередную невестку для рода, чтобы увеличить вероятность рождения девочек. Говорят: почитались мальчики, не почиталось рождение девочек. Совершенно не так. Девочка имела уважение, почет в семье, потому что ее ждали, ее прогнозировали, ее искали, подбирали. У нас есть поговорка: если шаман женщина, то это шаман лучше, выше, чем мужчина. Если глава рода ― женщина, то она сильнее, чем глава-мужчина.
― Но не Вэлла?
― Отношение к женщине у нас всегда было особое. Все мои стихи, моя поэзия ― женщине.
― Чай допьем ― жену ценим?
― У нас главные Боги ― женщины.
Омельчук: Божественные?
Вэлла: Богини.


Тамара ГВЕРДЦИТЕЛИ:

Счастье непредсказуемо
Примадонн много.
Царица ― одна.
Тамара.
Если Тамара, то ― царица.
На отечественной сцене одна Тамара. Грузинская княжна.
Тамара Гвердцители.
Не часто балует сибирскую публику. Но не забывает.
И всегда поражает.
Когда они сошлись ― царица Тамара и безудержная Кармен ― случился взрыв страстей. Незабываемый спектакль «Моя Кармен».
Она только что отстрадала на сцене. Милая, уютная, домашняя женщина. Не поверишь, трудно поверить, что только что на сцене пела яростная роковая Кармен. Они как-то уживаются.

Омельчук: Госпожа Тамара, Ваш спектакль называется «Моя Кармен». Я ― Кармен?
Гвердцители: В каждой женщине есть немножко от Кармен, немножко от царицы. В этой истории каждая женщина видит немножко себя.
― Современная женщина завидует Кармен?
― Конечно.
― Судьба же страшная?
― Страшная. Но любовь большая. Любой хочет оказаться хотя бы на час на месте героев.
― Разве в любви бывает свобода?
― Нет. Любовь есть акт…
― …рабства?
― Нет, не так жестко. Добровольного покорения.
Омельчук: Может, Кармен не любила по-настоящему?
Гвердцители: Сложный вопрос, что с ней случилось. Самое главное ― сама она выбирает между любовью и нелюбовью.
― Как Вы шли к своей Кармен?
― Долгая дорога. Были разные предложения. Ее хотели представить абсолютно легкомысленной, вертихвосткой. Она не может быть такой по определению. Я не соглашалась с режиссерами, у которых простое представление о простой девушке из Севилье. Долгий путь ― убеждать мужчин-режиссеров. Кармен ― необузданная сила. Вулкан.
― В Исландии? У нее страсть, а все страдают?
― Все. Когда у людей меняются планы, они это оценивают как большую катастрофу.
― Урок Кармен ― урок для женщин? Или: для мужчин и женщин?
― Для мужчин тоже. Мужчины, когда влюблены (не их любят, а они влюблены), за ценой, даже если это другая жизнь, не постоят. Когда Хозе в эпилоге убивает Кармен, он понимает: его жизнь тоже закончена. ― Не я убивал тебя, это ты меня убила. ― Настоящие чувства не бывают только для одной стороны.
― Вы «Кармен» пели с удовольствием? С ответственностью? Долг или просто удовольствие?
― Нет, я пела с огромной насыщенностью. Мне ценно то, что я обрела в Кармен свободу какую-то.
― Режиссер Вашего спектакля Юрий Чайка (не генеральный прокурор Российской Федерации), действительно диктатор?
― У него нет жесткости, он любит артистов, они для него не просто солдатики, которые реализуют его мечты. Этот человек в вечном поиске, он хочет, чтобы всё состоялось от первой до последней ноты.
― Госпожа Тамара, жизнь ставила Вас в ситуацию Кармен?
― Может быть… Эту величайшую музыку я любила с детства, но понимала, что не смогу в 18 лет изобразить Кармен.
― Кстати, она какого возраста? Мудрая, юная, умудренная… Сколько ей у Мариме?
― До 30-ти.
― Такая юная, но зрелая?
― Есть цыганская мудрость. И в любви, и в страстях. Понятно, не совсем молоденькая девочка, которая потеряла голову, увидев тореадора в блестящем болеро.
― Мы такие естественные, но дикие страсти оставили в XIX веке?
― Всё от мужчин зависит.
― Дикость страстей?
― Мы готовы на всё. Но они начинают. Хотя сейчас уже спорный вопрос, все-таки эту роль мы…
― …доверили им?
― Исторически, ментально, культурно, традиционно.
― Госпожа Тамара, у Вас ― царственное имя. Случается: Вы чувствуете себя царицей? Или родилась царицей Тамарой?
― История простая, меня назвали в честь бабушки Тамары Ивановны. Она пианистка, мама решила, что Тамара Гвердцители звучит хорошо. Никаких амбиций у моих родителей не было, кроме уважения к свекрови. В Грузии это принято. Моего брата зовут Павел в честь дедушки. Царица Тамара была гениальной женщиной.
― И в этом вы похожи?
― Я никоим образом не претендую на то, что она превзошла многих мужчин-правителей. Историческая мечта: иметь такого правителя, несмотря на то, что женщина.
― «Виват, король!» поет царица Тамара?
― Не вгоняйте меня в краску.
― А честно?
― Да.
― Сегодня триумф на тюменской сцене ― царица же?
― Спасибо большое. Да, так принимали, я могу только благодарить и выразить своё восхищение, как люди аплодировали нам с Кармен. Я счастлива, что это понято, услышано, прочувствовано, несмотря на то, что действие шло на языке оригинала, на французском. Ваши люди прочувствовали и всё поняли, сердца бились в унисон.
Омельчук: Чувства и страсти в языке не нуждаются?
Гвердцители: «Кармен» знают все.
― У вас с Тюменью давний роман?
― Правда, но с перерывами….
― Не балуете. Хорошая разлука только укрепляет?
― Вы думаете?
― Усиливает.
― Чувства?
― Да.
― Наверное, это так.
― Скажите, гастроли в Сибири ― престижно для певицы мирового масштаба?
― Конечно. Могу сказать, Сибирь ― это отдельное понятие. В Сибири замечательные культурные традиции, столько вкуса! В Сибири тяжело отличиться. Все рассказывают: гастроли по Сибири, какие гастроли! Уже три города как нас постиг сибирский успех. Тюмень по эмоциям, по тому, как люди принимают, конечно, на первом месте.
― Интересно, а в грузинской глубинке гастролируете?
― К сожалению, сейчас нет. Последние гастроли были очень давно. Я просто приезжаю в Тбилиси, у меня там родной брат, папа, мои племянники и двоюродные братья, сестры. Это моя родина, я даже забываю, что надо бы концерт дать. Мне напоминают, и мы собираемся. Думаю, получится в этом году с оркестром спеть. Буду петь все песни, которые мне принесли успех и любовь зрителя. Родные песни на любом языке.
― Кто для Вас написал самую лучшую Вашу песню?
― Судьбоносная «Виват, король!» Она написана случайно к спортивному событию и посвящена форварду Олегу Блохину. В Киеве написали еще в советские времена (1989 год). Песня, написанная для одного вечера, стала серьезной визитной карточкой. В ней есть некий тайный смысл, что делает ее универсальной. Всегда певец может понять, что спел нечто такое, что останется навсегда.
― А когда Вы записывали «Хава Нагила»?
― Есть запись с концерта 95-го года.
― Любите эту песню?
― Очень. С песней просто не бывает. Мой дядя замечательно поет и дедушка, он родом с Одессы, всегда пел разные песни. В мою душу, в первую очередь, конечно, запала «Хава Нагила». Песня написана четыре тысячи лет назад, но смысл остается. Как бы ни было больно, улыбайся, потому что ты ― человек, ты должен веселиться, твое горе не может быть бесконечным. Я думаю, этот призыв для человечества и для отдельно взятых людей очень важен и ценен. В нем есть такая энергия, которая всегда настраивает на солнечное настроение.
― По собственному гамбургскому счету ― три шедевра от Тамары?
― Мне очень дорог спектакль «Моя Кармен». В песне существую с детства, с этим родилась. Не могу смело говорить ― шедевры, но шлягеры хорошие. Я думаю, это «Виват, король!», «Мамины глаза» и «Ностальгия».
― И «Мамины глаза»? Вы сегодня совершенны.
― Спасибо. Когда я училась в консерватории, как музыкант понимала, что все-таки приду к этому и спою. Как музыкант я не могла, естественно, это не сделать. Настолько связаны французская музыка, Бизе и русские романсы, меццо-сопрановый репертуар. Для меня это явилось естественным продолжением и развитием.
― Современная женщина обязана быть коварной?
― Нет. Я вообще ненавижу стерв. Почему-то стали этим бравировать. Говорят: они красивые стервы. Да они просто ухоженные мымры. Женщина не должна быть стервой.
― Вам не нравится разбивать мужские сердца?
― Но это же не только стервы могут.
― Но нравится?
― Нравится ли? Не знаю…
― Жизнь-дорога царицы Тамары устлана разбитыми мужскими сердцами?
― Специально я не разбивала. Если мужчина серьезно настроен, но что-то у него не получается, конечно, мне по-человечески очень жаль.
― Это не женская победа ― разбитое мужское сердце?
― Самое главное женское достоинство ― если мужчина готов что-то сделать ради любви. Это прекрасно.
― Тюменские грузины Вам понравились?
― Они очень эмоциональны, не скрывали эмоций, восторга. Я встречаюсь с очень многими соотечественниками во многих странах и вижу, что люди немножко огорчены происходящим. Я имею в виду, что отношения не могут быть такими, как сейчас между Грузией и Россией. Сегодня я увидела людей, которым хорошо в Тюмени живется, они здесь родились, любят этот город так же, как и русские. Здесь не играет роль национальность, просто надо любить то место, где родился.
― Мудрый Соломон говорил: «И это пройдет».
― Все проходит и это…
― Сегодня, завтра или послезавтра?
― Просто жизнь уходит.
― Женщина сама строит свое счастье?
― Я очень хорошо представляю, как строится счастье. Но оно должно внезапно ворваться в жизнь, на то оно и счастье.
― Только от самой себя счастье не зависит?
― Нет, конечно.
― Талантливый голос ― большой труд или птичка чирикает?
― Это такой труд, что иногда мешает женщине иметь нормальные семейные отношения.
― Талант мешает?
― Бывает, немножко мешает.
― Может быть, тот мужчина просто недостоин этого таланта?
― Это все сложно и неоднозначно. Как понять, что нужно другому человеку?
― Госпожа Тамара последовательна и следующая встреча с тюменцами ― через две пятилетки?
― Я думаю, мы должны участить сердцебиение и участить наши встречи. Для этого этот спектакль и состоялся. До последнего момента мы не верили, нервно созванивались организаторы: состоятся ли наши гастроли. Слава Богу, богоугодное дело состоялось, я думаю, это к скорейшей встрече.
― Первая встреча с Тюменью памятна или обычная остановка на большом гастрольном маршруте?
― Нет, нет, не обычная. Это было зимой, я приехала в заснеженный город, все белым-бело вокруг, 15 лет тому назад. Сегодня я увидела красивейший город в весеннем одеянии, меня это удивило, я поняла, что много времени прошло, город преобразился. Я очень рада, что увидела это преображение.
― В Тюмени друзья? Или поклонники и поклонницы?
― Знакомства перерастают в дружбу. Они не допустят, чтобы мы еще на 15 лет покинули друг друга.
― Приедете с сольным концертом?
― По крайней мере есть серьезное предложение, надеюсь, что так и осуществится.
Омельчук: Если сибиряки делают серьезное предложение…
Гвердцители: Очень ценное качество.


Николай ГЛЕБОВ:

Неистовая работа
Первый живой буровой мастер, которого я увидел, был молодой Глебов. Еще комсомолец. Возглавлял комсомольско-молодежную буровую бригаду.
Я только что появился на Ямале.
Шеф послал меня в Тарко-Сале. К Глебову. Ну и умучил я тогда перспективного Героя! Часов шесть мучал. Рабочую смену. Сегодня можно поконкретней и полаконичней.
Удивительно рабочее время стояло на дворе. Время рабочих. Работяг. Время работящих людей. Репортеры той поры ликовали: «открытия сыплются как из рога изобилия». Но что бы распечатать этот рог ― нужно было по-настоящему поработать. Работали неистово, с упоением, вдохновенно, может даже ― с каким-то восторгом. Не всем достались ордена, звания и медали, да и не всегда такой «гонорар» имел значение.
Сам Глебов ― Герой Социалистического Труда. Это честное мирное солдатское «За отвагу». Рабочая гвардия Ямала. Совершенно ясно: такой уже не будет.

Омельчук: Николай Дмитриевич, на буровой-то чайку попили, помните, смоляной грузинский?
Глебов: Любимый напиток ― грузинский чай. С «дровами». Его, видимо, прямо с ветками собирали, листья и ветки. В те времена, а я начинал в 66-м, понятия о цейлонских чаях не было. Дворянский напиток. Не наш, не рабочий.
― Знаете, какой вопрос мучает? Хорошие начальники бывают? Вам по жизни попадались хорошие начальники? Или все ― эксплуататоры и угнетатели?
― Для кого-то хороший ― для кого-то плохой. Я не встречал плохих. Работа есть работа. Было всякое. Попадал и в опалу. Василия Тихоновича, помнишь, Подшибякина? Крутой мужик. Не сошлись на чем? Существовала система в геологии: когда бы ни приехал на буровую ― выходной-не выходной, но в семь часов ты обязан быть на разнарядке. Я как-то приехал в час ночи, на вездеходе по зимнику, утром на разнарядке, естественно, не появился. Они послали за мной секретаршу, из конторы меня приглашают. Прихожу: почему, отчего? Как обычно… Слово за слово, у нас тоже своя гордость. И все: снять с работы!
― У Подшибякина была длинная запасная скамейка буровых мастеров?
― В запале.
― Быстро исправился?
― К этому вопросу не возвращались. Не появился приказ. Приказа не было.
― Генеральный пошутил?
― Сгоряча, думаю.
― Интересно ― лишили любимого мастерского дела. У Глебова был вариант?
― Пожалуй, не было. Были предложения ― к нефтяникам. Но у них стиль работы другой, технологии намного лучше, условия намного лучше. И зарплата, конечно. Но геология ― своя, родная.
Омельчук: Что заставляло оставаться?
Глебов: Преданность геологии. Я в геологии с 1952-го года. Нефтяники пришли в 70-х. Мы проторили тропу, а они легкой дорогой за нами пошли. Гордость первых!
― Ваше первое месторождение?
― Я в Тарко-Сале приехал буровым мастером. Правда, опыта работы не имел. Амбиции-то были. Первое открытие ― Комсомольское месторождение. Это наше, моей бригады. Причем фонтан получили с хорошим дебитом — 5 миллионов кубов ― в те времена очень большой дебит. Все Пуровские месторождения ― строптивые, скважины больше года иной раз фонтанировали. Напряженно было.
― У Глебова больших аварий не случалось?
― Да почему? От неумения, от незнания ― в первые особенно годы.
― Энтузиазма много ― грамотешки поменьше?
― Конечно.
― Вы ― непосредственный участник фронта, передового бурового, в первых рядах ― авангард. Можно приравнять освоение Западной Сибири по масштабу, по героизму, по рабочей ответственности к Великой Отечественной войне?
― Я до армии уже работал. В 52-м начал работать в геологии, а в армию пошел в 56-м. На войне люди гибли, а у нас ― нет. Но в какой-то степени, сравнить можно с Отечественной войной. Другого сравнения не подыщешь.
― Подвиг освоения Западной Сибири на Ваш взгляд?..
― …не оценен.

Персональное дело Николая Глебова.
Родился в 1935 году. В 1953 г. окончил школу фабрично-заводского обучения по специальности «буровой рабочий нефтяных и газовых скважин». В 1956 году ― учебно-курсовой комбинат в Калининграде по специальности «бурильщик». В Тюмени окончил курсы буровых мастеров, начал работать в Тарко-Сале буровым мастером. Переведен в Уренгойскую нефтеразведочную экспедицию. В 1993 г. в Мозамбике со своей бригадой открыл газоконденсатное месторождение. С 1998 ― главный специалист по бурению Пурнефтегазгеологии. Президент Благотворительного фонда геологов-первооткрывателей Тюменской области.

― Будем считать, как в балке на буровой ― чая мало не бывает. Уезжая на Ямальский север, житейски на что рассчитывал еще очень молодой человек ― Глебов?
― Запросы, понятно, не те. Скромные. Просто перевели, переехал. Заключали договоры на три года. Три оттрубил ― прощай, Север. Можно и так. Я же заключил еще на три, потом на год, потом еще на один, потом махнул рукой и стал жить бессрочно. На вечное буровое поселение. Понятно, обустроиться хотелось, жить в каком-никаком уюте. Студёно все же на Севере. В то время по быту с коврами была мания, что ли? Если нет в доме ковра ― то очень хотелось. Достать было не просто. Один ковер профком выделял человек на 20. Что ― делить его на части? Уже два срока проработал, а ничего ― ни дома, ни в доме, ни квартиры, ни машины. Ковер, правда, выделили.
― Работаю на Севере четвертую пятилетку ― надо подумать о тылах на старость. Мысль не появлялась ― заработать на хорошую квартиру, на шикарную дачу?
― По квартирам Юрий Георгиевич Эрвье (я как-то заикнулся) мне говорит ― зачем она тебе сейчас, пойдешь на пенсию, будет. И все. С этими мыслями мы продолжали там жить и работать.
― Не обманул Эрвье? Обещание начальника Главтюменьгеологии для буровых мастеров исполнялось?
― Конечно. Тюмень ― предел мечтаний. Мечта детства.
Омельчук: У Вас даже сомнений не возникает, что за Вашу героическую работу, подаренную Родине, Вам, может быть, очень сильно в свое время недоплатили?
Глебов: Если быть скептиком, да, можно считать, недоплатили. Я не обижаюсь.
― Но не все же такие простодушные?
― Естественно, в любом коллективе.
― Сегодня главный нефтяник России ― Михаил Ходорковский. У Вас к нему какое отношение? Семь миллиардов долларов годового дохода.
― Задуматься надо. Я его не знаю, не видел. Для меня, если человек куда-то вышел, добился чего-то, он не прост. Но нефтяную трубу всем же миром делали, электроэнергетику тоже ― всем миром. А досталось… Владеют-то единицы. Конечно, в этом отношении я вижу большую несправедливость.
― А пенсия хорошая?
― Пенсия? (смех) Четыре тысячи.
― За звезду Героя доплачивают?
― С нового года стали доплачивать, нормально доплачивать.
― Две тысячи за звезду Героя и за четверть века северного труда ― это достаточно?
― Конечно, недостаточно.
― Что можно на нынешние две тысячи в Тюмени купить? Получил первую прибавку, что для дома, для семьи купил?
― Семья есть семья. Есть ей каждый день надо, для себя что-то. Ну что сделаешь? Ничего не сделаешь.
― Жили небогато и уже, наверное, богато не будем?
― Не будем. Точно.
― Николай Дмитриевич, когда и где работалось с особым интересом, с особым азартом, высоким штилем говоря ― вдохновенно работалось?
― Вдохновенно? Это в Тарко-Сале. Вначале, по молодости. Скважины мелкие, на скважину отводилось две недели, от силы ― дней восемнадцать, и сразу ― переезд. Вот эта заведенность, а потом еще и соревнование возникло ― две бригады: моя и Павла Ивановича Иванова. Получалось ― он впереди, а мы как бы за ним идем. Времени у нас не остается на раскачку. Потом, когда пятилетние планы пошли, это уже на Уренгое, там работа как заведенная шла.
― Жизни не было ― сплошная работа?
― Тогда не замечали, что жизни не было. Была работа.
― Старые буровые мастера, мастера перед Вами… Они были поискушеннее Вас? Вы ― уже из новой генерации буровых мастеров, поответственнее, по-другому относились или, как они, матом брали?
― Я, по натуре, скромный человек.
― Скромный человек мог стать буровым мастером?
― (Смех). Для меня они, конечно, все авторитеты. Кожевников Павел. Малыгин Степан. Мелик-Карамов Николай. Все. Но постоянно кутерьма, скорости требуют, соцобязательства большие давали: мы не сами брали, нам давали. Навязывали. Надо постоянно помнить. Когда бригаду сделали комсомольско-молодежной, еще больше хлопот добавилось.
― Хотел бы сейчас Николай Дмитриевич, чтобы в геологии работали его внуки?
― Я бы не хотел. Если честно. Но, тем не менее, эту школу можно пройти. Тот, кто прошел школу геологии, считаю, уже предела рабочего не знает. Все проблемы решаемы. Мы все можем пережить, преодолеть.
― Красивая работа, настоящая жизнь?
― Закалка как раз.
― Но каждому времени ― своя татуировка?
― Естественно.
― За что Николай Дмитриевич любит и уважает себя? Скромный человек Глебов?
― Уважаю себя за то, что работал в геологии, прошел все ступени от рабочего низа до мастерского потолка. Я смог это достичь. Я даже помыслами не изменил геологии. Сам горжусь и стараюсь внушить своим детям.

Кредо рабочего человека Николая Гпебова: рабочий человек должен обеспечить достойную старость себе и оставить накопленный капитал детям.

Омельчук: Николай Дмитриевич, Ваше поколение ― последнее серьезное рабочее поколение России. Сейчас в стране настоящих подлинных рабочих нет, есть работники по найму?
Глебов: В этом отношении мы оказались бесправными. Кого, в первую очередь, при сокращениях увольняют? Естественно, тех, у кого опыт, возраст. Сейчас молодежь пришла к власти, к управлению любым производством. Она как-то не вникает, что человек много лет отработал, ему надо на пенсию, но это в расчет не берется. Тяжело это переживать.
― В мире справедливости нет?
― Да, мало. Раньше можно было пойти в райком, обком ― пожаловаться, всегда получишь ― положительно или отрицательно ― но получишь информацию, реакцию, иногда помощь. Сейчас не к кому идти и некому жаловаться.
― Президенту Благотворительного фонда приходится ходить и жаловаться? Его не пускают?
― В своей области я известный человек, мне намного проще. Такого пока не было. Но часто, допустим, письмо написали, а ответа нет. Хотя ждешь ответа любого.
― Письма ― к властям?
― К властям. На всех уровнях ― волокита и бюрократизм. Кроме депутатов. Депутаты отвечают, но не всегда умеют помочь. Такая карусель. В нынешней тюменской геологии много неоправданно забыто, забывается. Мы должны оставить потомкам историю развития тюменской геологии. Смотрите, даже Эрвье ― не названы ни одно месторождение в его честь, ни один город, ни улица, ни площадь. Какая память нашим внукам, будущему поколению? Наш Фонд работает, собираем деньги.
― Березовский, Ходорковский не поделятся?
― Они даже не отвечают, молчок, ни слова. Знаете, как в тундре, балок ― открыл дверь, крикнул в тундру и закрыл. Все. Тундровая тишина. Наша цель ― поставить памятник Юрию Георгиевичу Эрвье в Тюмени. Чтобы об этом человеке помнили, знали, кто таков. Пусть стоит наш полевой командир геологии Юрий Эрвье века.
― Николай Дмитриевич, вспомните самую трудную в Вашей рабочей жизни скважину, трудное месторождение? Плешь проела?
― Это на Уренгое. Р-38 Уренгойская очень долго бурилась, но именно она открыла первое нефтяное месторождение в районе Тарко-Сале, первая пуровская нефть. Считаю, это наша скважина. Перевели в Уренгой без бригады, снова новый коллектив, опыта никакого. Там скважины глубиной за три с лишним километра, до трех с половиной тысяч метров. Естественно, с трудностями столкнулись.
― Николай Дмитриевич, приходится бывать в Старом Уренгое?
― Конечно, приходится. Не так часто, но бываю. Чувства тяжелые. В свое время поселок одним из лучших по Северу считался. На сегодня часть домов выгорела. Дома облупились. Стоят реденько. Тяжелое впечатление производят. Новый Уренгой мне с самого начала не нравился, застройка. Вот у Тарко-Сале, по-моему, неплохое будущее, пришел заинтересованный человек, ответственный, Анатолий Иванович Острягин. Естественно, геолог. Геологи — очень ответственные люди. Видимо, профессия первопроходцев, она обязывала, выработался характер у людей.
― Самое неповторимое по природе место, где приходилось бурить?
― Я старался бурить бережно. Знаю, что такое тундра, мерзлота. Передавал это бригаде, коллективу. Но хочешь — не хочешь, бурить приходилось. Весной ― кругом вода, цемент скважина выкидывает за 200 метров. Тяжелая работа.
― С удочкой где больше всего везло?
― В детстве, конечно. Я родился на берегу Тобола, на реке. Рыбы было много, больше щуки.
― О чем-то в жизни сожалеете, Николай Дмитриевич?
― Смотришь на своих коллег: как же мы все состарились!
― Но по-крупному на жизнь нет повода жаловаться?
― Смотрите, какие оставляем после себя разведанные запасы в Тюменской области!
Омельчук: И великую Россию?
Глебов: И великую Россию. Все в жизни правильно.


Александр ГОРБУНОВ:

Трепетное сердце
В рабочем кабинете он всегда держит приличную библиотеку. Понятно, там всякие медицинские справочники и указатели, но вдруг замечаешь поэтические сборники достойных поэтов, хорошую современную прозу и ветхозаветную русскую советскую классику.
Много свободного времени у практикующего кардиолога? Или полистать Вознесенского перед сложным обходом? Эстет потомственный?
Наверное, всегда можно выбрать свободную минутку для хорошего чтива.
Наверное, ему это необходимо, так по жизни сложилось.
Вы давно видели доктора, читающего на службе Бегбедера? Читающий пациент доктору Горбунову поверит сразу. Вкус отменный.
Есть на тюменских задворках или в пригороде старинный больничный комплекс «Нефтяник». Задумка и воплощенная мечта Виктора Муравленко. Не нефтяная ― интеллигентная публика ходит сюда «на доктора Горбунова». Сорванные сердца. Все богемные болезни от переусердствовавшегося сердца.

Омельчук: Больные, находясь в прискорбном состоянии, вовсе не ангелы, демонстрируют не лучшие человеческие качества. Противно?
Горбунов: Начнем с того, что врачи ― тоже не подарок.
― Повторите: врачи ― тоже не подарок?
― Не все, но есть…
― Кроме ― а?
― Я еще несколько человек знаю.
― Штучно?
― …сумасшедших. Больные ― не противные, они просто больные, ты идешь к пациенту, ему всего 50 лет, а за спиной уже два инфаркта, вторая группа инвалидности ― ясно, он не встретит тебя с улыбкой. Нужно подбирать стиль общения.
Омельчук: В 77-м году выбрал: буду работать с такими людьми, которые находятся не в лучшем психологическом состоянии.
Горбунов: Если у нас есть время… Наверное, помните Анатолия Васильевича Космакова. Космаков лежал у меня в отделении в 78-м году с тяжеленным инфарктом. Я его раньше знал, первый раз мне попался хорошо знакомый и глубокоуважаемый человек.
― Глагол ― «попался». Наконец-то?
― Потом он жил долго и счастливо, если бы не пьяный шофер, который сбил его у ворот собственного дома.
― После инфаркта можно восстановиться на 100 %?
― На 99 ― да. При желании.
― Горбунов может себя представить в ризе священника?
― Легко. Священник и врач ― профессии близкие. Священник врачует душевные недуги, а хороший доктор ― и душевные, и телесные. Доктор, пожалуй, будет даже помощнее. И доктору легче стать священником, чем священнику доктором.
― Александр Павлович мог бы стать семейным врачом? Или тратить себя на одну семью непозволительная, несусветная роскошь?
― Легко. Я и сейчас семейный врач, у меня под присмотром находятся эдак пяток семей городских. Леча мужа, одновременно приходится лечить и жену. Там дети, есть такие семьи.
― Здесь нет научного открытия, что болезни бывают семейными? Не говорю заразные, на другом каком-то уровне могут передаваться?
― В семье гипертоников бывает, как правило, два гипертоника, часто. Если муж болен ишемической болезнью, а жена хроническим бронхитом, мне ничего не мешает полечить ее бронхит.
― Главная загадка современности: женское сердце отличается от мужского?
― Анатомически ― ничуть. Может, чуть поменьше.
― Женское сердце можно переставить мужчине?
― Запросто.
― И он останется мужиком?
― Конечно.
― И мужское ― женщине?
― И она останется женщиной.
― Женское сердце не отличается?
― Скучно, но это так…
― Мужики придумали?
― Ежели с другого угла посмотреть ― мужское сердце ― такая добротная хата из бруса с хорошей надежной дверью.
― Мужское ― хата?
― Чугунный засов, здоровый чугунный замок висит вот на таком тонюсеньком гвоздике. Приходит женщина, легким движением срывает всё к чертовой матери, заходит и живет.
― Устраивается как хочет?
― Да. Женское сердце ― маленькая изящная шкатулка, в которой чертова уйма замков, сейфовые, номерные, ригельные, открыть их очень трудно.
― Интересно, как же мужик-то взламывает такую хитрую конструкцию?
― Некоторые просто берут и взламывают, но из этого не получается ничего хорошего.
― Наломал замков?
― Сломал, а жить-то негде, а вот подобрать к каждому замочку ключик ― долго, но приятно.
― Мужчина ― всегда настоящий рыцарь, такой квалифицированный домушник?
― Хороший взломщик.
― Квалифицированный?
― Не всегда.
― Перед каждым новым замком не теряется?
― Ищет какие-то схожести со старыми замками, отмычку подлинней или позагнутей.
― Александр Павлович, Вы меня наводите на мысль, что профессиональный кардиолог ― обязательно профессиональный бабник. Иначе женское трепетное, замкнутое сердце не почувствуешь.
― Анатолий Константинович, как бы Вы этот вопрос задали женщине-кардиологу?
Омельчук: Наверное, неотразимая. Русский язык знает правильные понятия, но таких неистребимых женщин русский язык не обозначает. Но я бы поискал, слава Богу.
Горбунов: Женщина-кардиолог сидит и Вы ее спрашиваете.
― Ладно, я согласился. Кардиолог ― бесполое существо.
― Оно очень даже не бесполое, но на работе трепетное женское сердце оценивается именно как трепетное. Есть даже болезнь «трепетание».
― Трепетание сердца ― вообще болезнь?
― Есть такая.
― Вы, доктора, любое движение обязательно систематизируете и переведете в разряд болезни?
― Это не мы систематизировали, так оно и есть. В работе масса способов ощутить женское трепетное сердце ― кардиография, ЭКГ, фонендоскоп, а после работы ― всеми дозволенными способами и лучше всего ― трепетным мужским сердцем.
― Есть закон неизбежности: кто первым начинает, тот первым и отстает. К вашему «Нефтянику» это относится непосредственно: он начинал первым по многим направлениям.
― Не относится. Нет, мы не отстаем первыми, просто мы готовы к переменам, мы всю жизнь только и делали, что менялись и реформировались. Мы не отстаем, а по некоторым позициям даже опережаем.
― Жизнь убыстряется, на дистанции держаться трудно, приходится всё время наращивать скорость развития?
― Удержаться не трудно, просто порой хочется посмотреть, кто бежит мимо.
― Футболист прямо не бегает, зигзагами?
― Чаще, да.
― Боксер, тем более, танцует?
― Да, как пчела.
― Скажите, Александр Павлович, Вы бывалый доктор, на Ваш взгляд, почему возникла проблема проводить реформы в здравоохранении? Веками человек болеет, врач лечит, а нам в России обязательно подавай реформы. Я болею, Вы лечите.
― Если абстрагироваться… Человек топит дом, у него печное отопление, сэкономил на дровах, шурует в топку уголь, топка горит, он шурует, ему тепло и от того, что он шурует. Вокруг холодно, окна не законопачены, щели в полу не пробиты, но он привык, он давно так живет, он шурует себе уголь в топку. Ему тепло. Скоро трава распустится зимой.
― Это же замечательно ― живой огонь?
― Но приходит мудрый сосед: тебе бы печку-то поменять на газовый котел, дырки в окнах у тебя большие, пол законопатить.
― А чем плохи живые дрова?
― Они хороши, может аналогия неудачная, нерациональное отопление печи ни к чему не приводит. Приходит умный сосед: давай-ка все поменяем. Правда, есть опасность, что пока будут ломать старую печку и ставить новый газовый котел, живущие в доме дедушка с бабушкой могут не пережить. Их бы хотелось уберечь.
― Хорошо. Доктору ― что в себе надо реформировать?
― В себе-то проще. Большие же реформы преподносятся так: «Доброе утро, страна, с новой реформой вас!» И поехали. А личные внутренние реформы ― это когда утром бреешься у зеркала и думаешь: «Че-то не совсем все хорошо. Давай реформируем, вечером посидим, не забудь чай или пиво купить, побеседуем». Свои реформы обсуждаются на своем уровне, ненужное отбрасывается, нужное (а оно тяжелое) ― принимается. Свои реформы более легко даются.
― А когда русский врач выпал из мировой докторской цивилизации?
― Да он из нее не выпадал. До революции доктора российские были в этой цивилизации. Мы же строили свое общество, доктора строили свою медицину, невзирая на запад, не зная, как ее лучше строить. По правде говоря, построили медицину уникальную. Но в сообщество мировое как-то все недосуг попасть: то языка не знаешь, то цены не те. Сама по себе российская медицина достаточно мощна, крепка традициями, европейское и мировое сообщество ее как раз за это и ценит, воздает должное. А отдельные доктора не попали. Ну, что ж теперь?
Омельчук: Нет ощущения, что отечественный врач мельчает?
Горбунов: Не мельчает, он просто другой. Отечественный современный врач, нынешний ― большая разница с врачом моего поколения.
― Вы ― не современный доктор?
― Я современный на базе глубоких медицинских знаний, мне легче знакомиться с новинками. Молодые доктора, не имея базы, опыта, сразу попадают на новинку, на супертехнику, она моргает зеленым глазом, а они забывают, что с пациентом на 90 % нужно поговорить, а на 10 ― к аппарату подключать.
― Александр Павлович, в своих коллегах больше всего что подкупает?
― Меня всегда радовало, что большинство из них глубоко порядочные люди. Эта традиция или тенденция сходит на обочину. К сожалению.
― Насколько выгодно врачу, чтобы человек болел и как можно чаще?
― Да нет здесь никакой выгоды. По крайней мере, у нас. Много читаю о западной медицине, там врач представлен этаким дядюшкой, который одной рукой тянет из пациента счета, а другой назначает не совсем хорошо действующие таблетки, живет на этом. Я не верю. Ни одному врачу не выгодно, чтобы пациент болел. Просто врачебного удовлетворения не получаешь, когда видишь все время одного и того же больного.
― Не задавались вопросом, почему в Тюмени мужики мрут так рано? Разница в среднем возрасте между тюменками и тюменцами достигает 20- ти лет.
― Не только в Тюмени. В России мрут мужики.
― Гвоздик слабый?
― Гвоздик-то хороший, но жизнь любой может гвоздик согнуть. В последние годы мужик в процентах 50-ти потерял прежнюю твердость: и денег мало, и работа не совсем нравится, со старой работы выгнали, новую не нашел. Тут добавляются спасительные факторы: мне плохо, попробую немножко расслабиться. Ничего не изменилось, всегда так было. Природа мудрая, женщина должна жить долго.
― Закон: женщина должна жить долго, а мужику ― свой срок?
― Долго и счастливо. Хотя для того, чтобы за лишние 5–7 лет разобраться, чё ж там этот паразит за свою жизнь-то натворил.
― «Мастера и Маргариту» доктор смотрел? Чувствуется, что доктор писал?
― Знаете, нет. Если бы я не знал, что Булгаков врач, даже не подумал бы. Чувствовалось в «Собачьем сердце», в «Записках юного врача». В «Мастере» доктора нет.
― Кончился доктор Булгаков на «Мастере»?
― На Маргарите, скорей.
― Вы читаете своих коллег: Чехова, Вересаева, Крелина, Булгакова или и писателей-больных тоже?
― Чехов, Вересаев ― давно прочитанные и незабытые.
― Входит в обязательную докторскую программу?
― Один из кирпичиков фундамента. О Крелине ничего не могу сказать, я читал его производственный роман, будучи врачом, он меня не впечатлил, честно говоря. Врачи-писатели ― действительно уникальное сочетание: это еще Василий Аксенов, Григорий Горин, Аркадий Арканов. Больной-писатель и писатель-больной ― тоже хорошо. Хорошо, что они этого не понимали.
― Пациенты.
― Достоевский, Гоголь ― больные люди.
― Как считаете, доктор Чехов полечил бы Достоевского квалифицированно? Или это неизлечимо?
― Доктор Чехов, боюсь, не стал бы лечить пациента Достоевского. И это правильно, мы могли бы потерять и доктора Чехова, и пациента Достоевского.
― С годами, Александр Павлович, складывается философия лечения? Возможна ли она?
― Это достаточно просто ― молекула философии. Если ты считаешь себя врачом и пациент поверил тебе, вы уже на 90 % победили. Если тебе не верят, тогда лучше не вреди, отдай другому.
― Для роста души страдание обязательно?
― Скорее, противопоказано. Страдание ожесточает…
― Человек страдает ― душа замирает?
― Душа покрывается жестким панцирем, чтобы новые страдания не проникли. Но старые-то живут внутри, панцирь не позволяет душе расти, это не та среда, где должна расти душа. Душа растет у счастливых, удовлетворенных людей. Если Вы имеете в виду страдания любовные, страдания недостижимости идеала, то это не страдания, это ― радость.
― Радость страдания?
― Сладкие страдания.
― Уж, наверное, кардиолог-то знает, где у человека место для души.
― Подозреваю. Впрочем, кому как повезет. Душа гармоничного человека не имеет места, беспрестанно перемещается по организму, она включает мозг, включает сердце, включает…
― Иногда в пятки уходит?
― В пятках тоже. Но вот где-то задержится в ранней юности в голове и мы имеем холодного мыслителя. Задержится на долгое время в сердце и мы имеем рубаху-парня, не особо думающего о том, что он делает, но делающего, и чаще ― неплохо.
― А у женщины ― за последним замком?
― За последним замком.
Омельчук: Где последний замок — неизвестно?
Горбунов: Анатолий Константинович, я знаю, и Вы знаете. Но, когда последний замок-то открывается, больше ничего и нет. Наверное.


Андрей ГОЛОВНЁВ:

Сибирская платформа
Ему всё удается.
Он ― профессионал в любой своей ипостаси. Самый молодой этнограф ― член-корреспондент Российской Академии наук ― Головнёв страстный полевой исследователь, но там, где его коллеги и закончили бы, он переходит к невероятным теоретическим обобщениям. Чего только стоит его «Антропология движения»! Делается попытка или выводится формула существования человеческого рода, где есть только начало и не существует конца (как бы ни прискорбно это было некоторым научным барышням). По существу, это и формула человеческого бессмертия. А вы все еще будете утверждать, что этнография ― маргинальная, вспомогательная и несовременная наука? Утритесь, физики и теологи!
Тем более, что он, заразившись на Ямале, основательно погряз в язычестве и, кажется, комфортно себя в нем чувствует.
На просторах Урала, Сибири и Дальнего Севера он единственный этнограф ― член Академии. Не заметить его было трудно даже очень острожным и степенным фундаментальным коллегам.
А, казалось бы ― начинал очень скромно, и о сенсационных взрывах в научной среде не помышлял. Делал документальное кино, ездил к ненцам Ямала, дружа с родами Окотэтто и Яптик, пел красивые песни у походных костров, сочинял стихи, устраивал арт-фестивали.
Разбрасывался, как мог. А он ― может!
Но ведь у каждого ― своя эпоха Ренессанса. А он ― оттуда, из непрекращающегося человеческого Ренессанса.

Омельчук: Вопрос этнографу: что делает человечество человечеством: универсальность или уникальность?
Головнев: И то, и другое.
― Для этнографа уникальность важнее универсальности?
― Для меня важно сочетание. Противоречия и конфликты гораздо важнее, чем любая статика. Как только мы говорим: важно ― вот это, мы обозначаем статичный полюс. В действительности энергетика человека, вообще всё, что связано с движением и развитием, имеет отношение к необходимому непостоянству. В последние годы в международную моду вошел слоган устойчивого развития. Развитие не может быть устойчивым, мир должен быть шатким, неустойчивым, нужно просто уметь маневрировать. Искусство маневра особо важно для человека.
― На Ваш взгляд, человечеству грозят полная унификация и стандартизация?
― Человечество решительно этому сопротивляется. Оно глобализируется, но…
― Ему удается?
― Абсолютно. В глобализации возникает всё больше различных сообществ, человек хочет быть социальным, но, с другой стороны, он сущностно персонален. Персонализация наряду с социализацией ― извечная растяжка человека.
― Уникальность победит?
― Она будет всегда соперничать с социальностью.
― Универсальность с английским акцентом или с китайским?
― Они будут соперничать друг с другом, равно как иероглифика со слоговым письмом. Это соперничество очевидно. Очень хорошо, что не быстрые, но упорные китайцы стремительно составили конкуренцию монополярному миру. Замечательно.
― Существует мнение, что русские навредили коренным народам Севера своей интеграцией в их земли, в быт и традиции. Столкновение цивилизаций пагубно?
― Ой, ой! В равной мере и навредили, и пользу принесли. В любом взаимодействии всегда есть главное, есть конкуренция, то, без чего ничто не развивается. Вообще «колонизация», мне сдается, полезное слово, его нужно лишить налёта идеологии…
― Стэков английских?
― Да, да, да. Кстати, сама Англия за исторический период раз пять побывала колонией, прежде, чем стала метрополией. В этом смысле социохимия превращения колонизуемой страны в метрополию ― очевидный процесс развития. Соединенные Штаты ― сегодняшняя метрополия мира ― сами еще совсем недавно колония. Всё, что связано с влиянием русских на туземцев, на коренные народы ― сложное и многоаспектное состояние. Я думаю, взаимодействие полезно. Жесткая тоталитарная государственность принесла много человеческих жертв, унесла элиты. Это плохо. Элита ценна, это особые люди: шаманы, вожди. Все остальное ― здоровый процесс взаимодействия.
Омельчук: Что Вы, Андрей Владимирович, открыли в себе, открывая Ямал?
Головнев: Трудно сказать. Территория для меня новая ― в ту пору, когда я начинал этнографом. Я открывал и открыл в себе этнографа, стал им именно на Ямале. Я понял, что такое независимость и свобода среди кочевников Арктики. Для меня это стало не столько открытием культуры, сколько ― самооткрытием.
― До этого был зависим, несвободен и не этнограф?
― Не знал, что я зависим и не этнограф. Усиление моих профессиональных ориентиров и устремлений произошло на Ямале.
― Головнёву известен путь к святилищу?
― Во многих отношениях. Это путь многоплановый, несколько измерений, я назойливо пытался добраться до финала, но понял, что в финале все только начинается.
― Наши ненецкие Боги суровы. Не преступал этнограф Головнёв правильные народные запреты?
― Наверное, преступал. Определенно. Более того, в ходе знакомства с богами, со жрецами и шаманами до меня дошло, что язычество ― это очень человечные отношения: и среди богов, между небожителями и землежителями. Один из моих наставников, который провожал меня на святилище «Семь чумов», щедро шутил с богами. Для меня это стало абсолютным шоком. Я всегда вытягивал в строгости лицо, когда расспрашивал о богах, тем более слушая нечто священное. А вдруг оказалось, что можно (и нужно!) шутить.
― Запанибрата?
― Очень человечно. Это потрясающе: религия возможна в таком жанре.
― Язычество считается как бы предступенью или ступенью к более высоким формам религиозного восприятия мира. На самом же деле они равны?
― Я по-другому к этому отношусь. Религии, которые называют мировыми, на самом деле имеют свои пространственные и хронологические рамки. Их эпоха составляет в лучшем случае одну десятую долю человеческой истории. Всё остальное (и по масштабам, и по времени) ― это то, что принято называть язычеством.
― Большая часть жизни человечества.
― Язычество ― мировая религия по своим основаниям и принципам. Остальные религии, скажем честно, локальные и дочерние.
― Предприятия?
― Версии. Я с огромным уважением отношусь ко всем религиям, но именно поэтому мне виднее то общее, что их объединяет. В человеке есть несомненная расположенность к вере. Иногда говорят даже о религиозном гене, хромосоме веры. Я полагаю, что версии и развития самые разные. Вот что интересно: и сегодня мы рождаем религии. Религия не обязательно в прошлом, это и современность и, скорее всего, будущность. Религиестроительство, богоискательство ― сегодняшнее состояние человечества.
― Андрей Владимирович, человек, исследуя других, в первую очередь исследует себя?
― Наверное, все-таки в первую очередь других. Но сам ― непременно отражается. Я нашел интересную грань между познанием и самопознанием; свою культуру ты своими глазами не видишь, потому что она и есть твое зрение. Для того, чтобы увидеть себя, нужно отразиться в другой культуре. В этом смысле этнология, народоведение обращено вовне для того, чтобы в отраженном виде увидеть себя.
― Если поставить вопрос пафосно: вклад академика Головнёва в отечественную этнографию, этнографическую сокровищницу знаний?
― Слишком пафосно, потому что я ― член-корреспондент Российской Академии наук, член Академии…
― Все равно уже академик.
― Член Академии. Во-вторых, вклад будет заметен, наверное, не мне. Но я бы обозначил, пожалуй, то, что называется антропологией движения. Одно из последних моих обобщений ― книга «Антропология движения». Это то, что создает жизнь в истории. Мы привыкли «приколачивать» исторические события в качестве фактов и итогов к каким-то осям пространства и времени. Приколотили и довольны ― подвели итоги. Мы учимся этому со школы, мы продолжаем это делать в течение всей своей жизни. Но в действительности нет остановок и нет итогов. Всё, что произведено в истории, это не стремление к итогам, это изначальные импульсы. Антропология движения переносит акценты в истории с итогов на начала. Кроме того, совершенно по-новому показывает движение кочевников, этих людей больших пространств, в генерировании власти. Власти над собственной судьбой, власти над пространством. Я думаю, язык движения во многом связан и с тем кино, которое я создаю. Кино и слово для меня ― форма самовыражения. Моим, может быть, вкладом является синтез киноязыка и логоязыка, текстового языка. Хотелось бы, во всяком случае, думать, что и это наряду с конкретными этнографическими наблюдениями станет достоянием науки не только при моей жизни, но ― ах! — и после нее.
Омельчук: Язычество ― от языка?
Головнев: «Языцы». Так прежде назывались народы.
― Говорящие?
― Да, говорящие на других языках. В этом смысле народ и язык раньше означали одно и то же. Если мы говорим «языцы» ― говорящие на иных языках, это и есть язычники.
― Вам всегда и везде тесно? Даже на безбрежном берегу Карского моря?
― Там, пожалуй, просторно. Вообще состояние, ощущение простора — это то, что я получил от Севера.
― Простор по масштабу?
― По безлюдности, может быть, по одиночеству в безбрежности, вот что есть в этой пустынности, в этом открытом пространстве. Видно далеко, и всё это не застлано ни дымами, ни лишними зданиями.
― Совершенно не случайно оказался в ямальской тундре?
― По-моему случайно, но…
― Случайно?
― Но по какому-то важному стечению обстоятельств. Первый шаг на Ямал. Это была академическая экспедиция. Я был студентом, меня привезли на Таймыр как студента-практиканта, а затем я уже сам почувствовал.
― Соотношения масштабов?
― Да. Я решил поехать сам, первые мои зрелые экспедиции были на Гыдан, на Полярный Урал. Кстати говоря, собственно полуостров Ямал ― это уже моя зрелость.
― Вы на Ямале уже нашли всё, что искали?
― О нет! Там ищи и ищи, снимай и наблюдай. Это живая динамичная культура, ею можно любоваться. А если говорить об изучении ― все еще впереди. Для этнологии это одна из лучших научных площадок.
― Андрей Владимирович, только Вы знаете, какие черти водятся в Чертовом озере?
― Кое-кого из этих чертей. Лозыльто. У селькупов есть чудесная мифологема: люди посмертно превращаются в медведей. Если много развелось медведей, значит, многовато людей умерло. Там в глаза медведя смотрят совсем иначе, чем мы привыкли. Это взгляд человека, только наизнанку. Лозыльто, Чертово озеро, озеро Духов во многом связано как раз с культом многообразия человеческих обликов. Потрясающий миф!
― Медведев ― сибирская фамилия?
― Медведев — евразийская фамилия. Схема медведя прослеживается с палеолитических времен, человек осваивал пещеры, а это жилище медведя. В какой-то степени медвежья схема, и пещерного медведя, и бурого медведя, и белого медведя, очень важна для всех народов, но особенно для России.
― Так первобытный человек решал свою жилищную проблему, квартирный вопрос?
― Конечно.
― За счет медведя?
― В какой-то степени произошло оберложивание человека.
Омельчук: Скажите, Андрей Владимирович, для человечества важны этнографические исследования на Ямале?
Головнев: Конечно. Как вообще этнографические исследования. Ямал интересен тем, что культура ненцев очень гибкая, с одной стороны традиционная, с другой ― очень восприимчивая. Они совсем недавно совершили то, что называется оленеводческой революцией. Вы, наверное, не слышали этого словосочетания, но такая революция случилась в Северной Евразии в XVI–XVII веках. Этнография Севера, мне кажется, очень богата самоотражением и пониманием возможностей человека.
― А Вы чей ученик? Или сам по себе?
― Ненцев, в том числе. Среди них я вырос как этнограф и как кочевник.
― Пофамильно, породово?
― Очень благодарен роду Яптик, отдельно приношу благодарность роду Вануйто, Окотэтто, Серпиво, многих…
― Вы самоедолог, угровед, северовед?
― Человековед. Этничность ― одно из внутренних свойств человека. Многим кажется, что этничность ― это бес, какой-то демон, с национальными предрассудками нужно бороться. На мой взгляд, мы их просто плохо понимаем, мы не используем все достоинства этничности, этой мощи человеческой, духовной мощи для того, чтобы они работали на нас. Могу сказать, что на разных российских, как говорят, Северах ― во множественном числе, есть свои особенности и свои примечательности, достоинства. Русский Север, Беломорье, замечателен по-своему. Я там нашел людей, которые меня сразили: мальчишка-дошкольник оказался мудрецом, каким-то носителем-сказителем поморского наследия…
― Дошкольник?
― Именно дошкольник, не испорченный образованием человечек. На Чукотке у меня масса впечатлений от чукотской культуры, от эскимоской. На устье Лены и на островах необитаемых, на острове Жохова ― «земле Санникова», исследовал археологические останки охотников на белых медведей. Потрясающие ощущения. Скандинавский Север, подаривший очень много интересных исторических сведений, образы нордических людей, которые когда-то участвовали в сложении наших сообществ, в том числе и русского народа. Всё это очень интересно и складывается в богатую мозаику. Ямальский Север. Таймырский Север. Якутский Север. Колымский Север. Чукотский Север. Тихоокеанский.
― В Вашей жизни уже случилось всё, что должно было случиться?
― Думаю, несколько жизней я уже прожил в течение этой своей, еще продолжающейся.
― Экспедиция ― это маленькая жизнь? Или большая?
― Экспедиция ― короткий эпизод мифологической жизни. Поскольку я в разных жанрах живу: в науке, в кино, в песенном творчестве, как только выходит что-нибудь в качестве завершающей работы у меня, я сам себе подмигиваю и говорю: ну, вот, еще одну жизнь успел прожить.
― Сейчас полевой этнограф Головнёв не уходит в кабинетного этнографа?
― Заставляют дела много быть в кабинете, много писать. Кабинетное писание для ученого очень важная часть. В «поле» ты напитываешься как губка, а надо преобразовать всё это в творческий продукт, кино, книгу, музыку… Продукт ― кабинетное дело, кабинетная радость, кабинетный восторг. Я не хочу терять «поле», я не хочу от него отстраняться, я продолжаю ездить в «поле». Хотел бы, чтобы экспедиции были так же неудобны, так же дискомфортны, как когда-то в моей молодости. Сейчас научились делать удобные лодки, удобные упаковки, удобную транспортировку, одежду, в которой не мерзнешь. Ну, что это такое? Что это за экспедиции!
― Ваши коллеги-предшественники, северные этнографы употребляли такой термин ― «угасание». Скажите, предмет Ваших исследований угасает и исчезает?
― Народы?
― Да. Народы Севера.
― Культуры?
Омельчук: Языцы. Арктические языцы?
Головнев: По-разному. По-разному. Но все это возобновляемо. Дело ведь не в том, что это судьба народа биологическая, какое-то медленное разложение. Бывают вспышки. В 90-е годы малых народов вдруг оказалось вдвое больше, чем их насчитывали прежде. Было 26, стало 40 с лишним. Это что? Некий взрыв этничности, который породил новые народы. Казалось бы, абсурд, но это реальность. Другое дело, какая реальность ― на бумаге, в лозунгах, в жизни…
― И все-таки, о судьбе малых этносов в России… 300 энцев, 400 тофаларов ― если не 200, 900 кетов… Не надо питать никаких иллюзий?
― Я думаю, они выживут, по крайней мере, в какой-то преобразованной форме, даже оседлой или осаженной. Все северные культуры динамичны, гибки и адаптивны. Они не то, что заскорузло обращены в прошлое, они ― адаптивны и преобразуемы, они способны выживать в будущем, врастать в глобализирующуюся будущность. Посмотрите, насколько потрясающа ненецкая культура. Во-первых, ненцы размножаются быстрее других. Во-вторых, они стали самыми первыми удачливыми приватизаторами, именно они оказались самыми подготовленными частными собственниками.
― В общем, берегись, китайцы!
― Абсолютно. Нам есть что им противопоставить. Но главное, на душу населения коренные северяне оказались самыми умелыми пользователями собственного культурного ресурса. Все остальные перепродавали чужую собственность, а эти самые самоеды на собственном ресурсе развили частное хозяйство, стали богачами, тысячниками-оленеводами. Во! Какой потенциал у кочевников.
― Скажите, сихиртя окончательно ушли в легенды?
― Нет. Возрождаются легенды, как возродилась неожиданно в археологии легенда о «земле Санникова». Я думаю, что сихиртя ждет примерно та же судьба, есть первые находки, связанные с мифологией, с археологией, они, в конце концов, возродят этот пласт. Я даже вижу перспективу. Запущен совместный проект со Скандинавией, называется «Черный викинг». Как ни странно, «Черный викинг» перекликается с мифом о сихиртя. Посмотрим, что будет.
― Хочу задать несерьезный вопрос серьезному ученому: снежный человек вероятен?
― Какие-то формы снежных людей (или пралюдей) ― это реальность, но реальность своего времени. Известно, что метрового роста хоббит обитал в Индонезии уже в период существования современного человека, homo sapiens, т. е. 30–40 тысяч лет назад. Малыш охотился на гигантских крокодилов и бегемотов. Что касается Сибири, совсем недавно (тоже во времена homo sapiens) существовал «человек алтайский». Недавно найдена фаланга пальца в Денисовой пещере на Алтае, «алтаец» вдвое дальше отстоит на филогенетической шкале, т. е. шкале происхождения, от современного человека, чем неандерталец. Т. е. существовал человек такого очень странного биологического облика. Это одна из периферийных тупиковых ветвей человекообразования. Дело в том, что «магистралью» человекообразования была все-таки Африка, Ближний Восток, прилегающие территории Передней Азии и центральной Евразии. А вот те, что подальше отселялись, они и образовывали эти тупиковые ветви. Поэтому такие странного вида маленькие (пигмеи) или гигантские (йетти) человекоформы могли существовать вполне. Другое дело, насколько они современны, как долго они выживали. Я не очень позитивно отношусь к поискам современного снежного человека. Но думаю, что люди, которые ищут, найдут по пути много интересного.
― Этот факт ― алтайский человек, конечно же, свидетельствует, что Сибирь ― прародина человечества?
― Что и в Сибири образовывались свои очаги культурообразования. Здесь появлялись свои магистральные перекрестки. Магистральный перекресток ― самое главное в развитии человечества. Не конкретные пещерки, как представляют многие люди, наоборот ― перекрестки коммуникаций, перекрестки отношений. Алтай один из них. Урал тоже. Я думаю, свидетельство алтайского человека ― встреча разных субвидов человечества, свидетельство перекрестка.
Омельчук: Говорят, Андрей Владимирович, что все русские путешественники очень любят туземок.
Головнев: Как их не любить? Изумительные люди, изумительные и как женщины, и как хозяйки, гостеприимные хозяйки. Я однажды удивился: в селькупском чуме, куда я пришел с друзьями, произошло маленькое чудо. Пока мы разговаривали ― всё было приготовлено, всё стало удобным, мы даже не заметили, как это произошло. Это красота особенная, изящество. Кроме того, мне очень нравится, когда в ненецком стойбище женщина, у которой ты отнимаешь топор, чтобы помочь ей поколоть дрова, смотрит на тебя обиженно и спрашивает: «Вы думаете, что я не способна сделать то, что положено женщине тундры?» Эта женскость, выражающаяся, с одной стороны, в изяществе собственно женского поведения, с другой стороны, в том, что эти женщины не боятся очень серьезных, физических усилий. Они же умеют собрать и разобрать дом (чум) за полчаса. Они вместе с мужчиной представляют то, что называется вечным двигателем ― мужской шаг, женский шаг, череда взаимодействий создает ритм движения кочевников. Потрясающее свойство!
― Убедил. Для Вас есть священные имена в Вашей науке? В священной этнографии?
― Наверное, есть. Я вижу очень много героев этнографии, народоведения в своих эпохах. Сегодня они могут быть не столь звучны, эти имена, но они есть: Фрэзер, Малиновский, Анучин, Данилевский, многие другие, я ими живу, для меня это, если угодно, своего рода иконостас, пантеон мыслителей…
― А из ближних? Из поколения учителей?
― Учителя мои: Лев Павлович Лашук, профессор Московского университета и Владимир Иванович Васильев, сотрудник академического Института этнографии. Люди для меня святые. Кроме них я, естественно, должен вспомнить родителей своих, у которых многому научился: Владимира Головнёва и Людмилу Головнёву. Из ныне живущих назову ярких, блистательных этнографов ― Сергей Арутюнов, Валерий Тишков, Альберт Байбурин.
― Чем Вам в свое время не угодил Тобольск?
― Многим угодил. Тобольск ― стартовая площадка для комбинированного развития ученого. Тобольск ― это и полевая база, и блестящий, богатейший архив. Тобольск ― это чудный музей, перекресток истории. Скорей не он не угодил ― Академия позвала, зов Академии.
― Можно считать Тобольск мистической столицей, если не России, то Сибири?
― Исторической столицей. Мистической? Господи, всё пространство в какой-то степени мистифицировано. Я думаю, сакральный ландшафт ― это очень важно для человека, он должен жить на освященной земле, это не только наше свойство, это свойство всех народов. Каждое урочище ― говоряще, наполнено легендами. Дело не в столбах и не в дорогах, не в зданиях и не в деревьях, а в том, что они значат. В этом смысле Тобольск, конечно, значимая точка и место очень интересное. Такое многоголосие!
― Если власть в России наукоемка, на Сколко?
― В последнее время начали вспоминать о науке. Сама наука стала живее себя чувствовать, действовать, позиционировать. Это вечный диалог ― разные позиции элит, проектные отношения. Это конкурентная основа, на которой многое развивается, в столкновениях интересное появляется. Я думаю, наука в России должна сама за себя говорить и, если угодно, конкурентно агрессивно действовать. Наука должна бороться за информационное поле, не стесняться неудобных резких движений, не прислуживать власти ни в коем случае, во многом опережать власть. Пусть власть оглядывается и прислушивается. Хотя это из области мечты. Сегодняшняя наука, к сожалению, чаще всего выполняет заказы. Это правильно, но этого недостаточно. Наука ― мозг, наука ― опережающий проект, бросок в неизвестность. В этом смысле Сколково… очередной проект. Технологии полезны, потому что раньше мы понимали под наукой добычу и производство знания. Сегодня мы все больше обращаемся к пониманию того, что наука ― реализация знания.
Омельчук: Из тоболяков в Российской академии наук только Вы с Юрием Сергеевичем Осиповым? Да Дмитрий Иванович Менделеев?
Головнев: Неплохая компания. Недавно мы, кстати, с Осиповым виделись, я делал доклад на Президиуме РАН, посвященный антропологии движения.
― Что Вы нашли на острове Жохова?
― Потрясающую культуру мезолита ― 8,5 тысячи лет назад. Меня особенно вдохновила эта, пожалуй, самая романтическая в науке легенда благодаря академику В. Обручеву, который создал роман «Земля Санникова». Казалось, эта легенда была совсем потеряна, но она возродилась не в географии, а в археологии. Земля Санникова действительно существовала, но с поправкой на 8,5 тысячи лет. Разговоры про гигантских зверей ― мамонтов, про белых медведей, на которых охотились жоховские люди… Я думаю, они шли туда биться с белыми медведями вовсе не для того, чтобы их съесть, как многие полагают. Это был своего рода подвиг, обретение схемы Арктики.
― Почему так любите Север?
― Север ― страна свободы. Это очень важно для любого человека, особенно для русских, которые очень любят пространство и простор.
― Какие черты характера можно назвать национальными особенностями северян?
― Независимость. Власть над собственной судьбой. Самоуглубленность, приверженность традициям.
― Скажите, где сегодня, на Ваш взгляд, находится наука этнография?
― На точке своего взлёта. Сегодня, как ни странно, она переживает второе рождение. В конце 30-х годов ее записали во вспомогательные исторические дисциплины. А сегодня этнография и антропология становятся центром усилий философов, историков. История решительно антропологизируется, этнизируется. У меня прогноз самый позитивный.
― Этно ― это же мы, а сами себя не знаем и, скорее всего, в массе ― знать не хотим?
― Этно ― это самоуглубление. В нас живет этно, мы живем в этно. Просто этно не всегда актуально. Но бывают ситуации, когда человек становится этнически активным, и это его свойство просто нужно понимать. Во всяком случае, этно ― часть достоинства человека, это собирательный образ или пантеон наших предков, национальных героев. Без этого просто нет персоны.
― Учёный ― всегда авантюрист?
― Если под авантюризмом понимать бросок в неизвестность ― да.
― Россия ― северная страна. Россия ― Север будущего?
― Конечно. Меньше всего мне бы хотелось видеть Север как ресурсную колонию. Мне бы хотелось видеть Север как площадку, арену интересных международных взаимоотношений. Экспериментальную. Север ― страна колоссальных возможностей, если иметь в виду, что центр географической России расположен в устье Енисея, примерно на Полярном круге. Север на самом деле ― судьба России.
― Центр в устье Енисея ― с учетом Арктического сектора России?
― Конечно, формально центр России после отпадения южных секторов Советского Союза, географический центр России находится на Полярном круге. Трудно представить, но это так.
― Что серьезнее ― наука или песни? Вас поставили перед выбором?
― Не ставьте, бесполезно. Это две стороны одного человека, два свойства в одном. Это одинаково серьезно, как одинаково несерьезно. Не надо к жизни относиться очень серьезно, она достаточно смешное занятие.
― Представить члена-корреспондента Академии наук Андрея Владимировича Головнёва с гитарой под балконом прекрасной дамы коленопреклоненным ― вполне возможно?
― И на балконе с гитарой и дамой.
― У Вас есть грандиозные ямальские планы?
― Ямал ― моя этнографическая вотчина, где я вырос, и, конечно, надо туда возвращаться. И я буду это делать. Грандиозные планы есть по Полярному Уралу. Я хочу искать, смотреть то, что называю сейчас антропологией движения, систему коммуникаций и путей уральских.
― А имеет серьезное обоснование, что Полярный Урал связан с древней Гипербореей?
― Увы, нет.
― Вам жалко и обидно, что ― увы?
― Нет. Ожидания людей, которые мечтают о том, чтобы вся цивилизация произошла где-то на утонувшей Арктиде, в чём-то очень хороши, в чём-то очень поэтичны, но не имеют реальных оснований. Я не люблю придуманности. Я занимаюсь наукой, мне страшно интересна реальность. Мне интереснее разгадывать реальность, а не сочинять её. Север ― очень влиятельная на планете страна, не следует выдумывать всякие Гипербореи.
Омельчук: Этнография без Головнёва ― сирота?
Головнёв: Конечно, нет. Но теперь она уже просто невозможна без Головнёва. Так уж случилось, не отковырять, мы слились.


Николай ГРИГОРЬЕВ:

Огненный мастер
Великих актеров ― пруд пруди. Гениальных живописцев ― пальцев не хватит считать. Каждый музыкант ― вундеркинд, каждый поэт ― самородок с первой строки.
А великий буровик?
Эк загнул!
Работяга, он и остается работягой, это должность не для пафоса и величия…
И многих великих мы проглядели. Великих работяг. Их хотя советское правительство и называло Героями, в памяти народной останется Анатолий Папанов. А Николай Григорьев?
Великий буровик!
Всех времен и народов.
Настоящий герой. Рабочий герой.
Сначала он просто бурил скважины. Потом ― другого кроме него не нашли! ― укрощал фонтаны.
История Великого Освоения Сибири ― это сотни, тысячи неуправляемых фонтанов. Недра сопротивлялись, люди не знали. У сибирской нефти и северного газа ― буйный нрав, строптивый характер.
Он тушил эти огненные смерчи.
Идущий в огонь.
Идущие в огонь. Его бригада ― скорая помощь на любой аварии.
Он ― главный укротитель неистовых фонтанов.
В Советском Союзе рабочего ценили, уважали, гордились.
Но только сегодня становится понятно, какая Николай Григорьев крупная фигура Великого Освоения, легендарная личность, выдающийся (а, скорее, великий) рабочий. Масштабная личность. Они совпали: масштаб дела и масштаб личности.

Омельчук: Любите чай?
Григорьев: Когда большие морозы, где-то под пятьдесят, чай ― хорошая вещь, лучше водки.
― Скажите Николай Иванович, Вы, по характеру, отчаянный?
― Говорят ― да. Но эта отчаянность всегда обдумана, постоянно обдумываешь, как действовать. А от безысходности ― это голову в петлю совать.
― В Григорьевской бригаде все мужики отчаянные были?
― Я подбирал. Попался осторожный человек, я его на вторую или на третью работу ставил. Но много работ, где нужны и отчаяние, и смекалка. Но в нашем горячем деле можно и нужно работать медленно, последовательно, обдуманно.
― Трусоватых не держали?
― Первые три тройки ― там таких нет точно. Мы тройками работали. На фонтанах, по трое. Первые две-три тройки идут туда, где уже очень опасно. Двое работают, один на страховке стоит.
― Вы не считали: сколько фонтанных пожаров потушили?
― Я считал до первой сотни. Потом бросил. Первые фонтаны в Тюмени, это что-то вроде новинки. Начальство съезжалось со всей России. Потом все приедается. Уже за обыденку.
― А самый тяжелый пожар? Самый трудный, сложный, противный, вредный?
― Это было в Березово. Не первый. Я второй ликвидировал там. Много непонятного, много страху, лишнего страху и неуверенности. Этого добра много, а опыта мало. Первый. Потом наговорили об этом первом фонтане всякого. Господи! Ужасы! За Сосьву убегали. А там и шуму-то большого не было. В Тарко-Сале пылало почти год. Точнее: месяцев восемь-девять. Но это не из-за нас, из-за доставки. Станков не было. Решением ЦК бросили авиацию ― АН-12, с юга перебросили и возили на Лабытнанги. А с Лабытнангов уже МИ-6 на буровые. Все необходимое.
― Каждый фонтан с пожаром ― риск собственной жизнью?
― Риск. Но риск в любом деле есть. Когда привыкаешь к риску, больше обдумываешь, больше ребятам доверяешь.
― Пожарный-буровик: сначала мозги?
― Надо до мелочи все взвесить. Потом начинать. У меня такой порядок заведен: даю задание, спрашиваю ― ясно задание? ― Не ясно? — Повторяешь. ― Ясно? ― Ясно! ― Дальше без разговоров. Если на месте работы у кого-то что-то не так ― немедленно вся группа убирается. Он показывает, я не могу понять. Вся группа убирается.
― Ради чего человек может рисковать собственной жизнью и лезет в огонь?
― Сложный вопрос. Ради чего мы работаем? Ради чего была война? Надо было воевать, надо было не просто отстреливаться, надо уничтожать противника. Убивать. После войны перешел в нефтеразведку. Я после ранений. И оно как-то вошло в обыденность. Другие приходят, Господи! Глаза не знаю где. А для нас все работы обыденные.
― Не ради денег? Не ради Родины?
― Не ради денег, не ради начальника. Такая работа. Сейчас так трудятся спасатели. Привыкли, вошли в ритм, работают. Вот на фронте. Я все-таки три ранения имею. Первое ранение и страшно, и черт знает что. Второе помягче. А третье ― ты уже профессор, ты уже все знаешь. Где летит, откуда прилетит, как летит, как спрятаться, бомба или снаряд, шипит или визжит, голову куда сунуть, припрятаться…
Омельчук: Если до трех не сосчитал, профессором не стал, можно умереть…
Григорьев: Доцентом. Третье ранение ― ты уже специалист.
― На пожарах приходилось рисковать по пустякам? Какой-то разгильдяй допустил ошибку, а Григорьеву лезть в огонь? Обидно и несправедливо?
― У меня другой был порядок заведен. Я пока сам все не просмотрю, с собой берешь для страховки несколько человек, пока все не облазил, полностью не убедился, пока у меня план не созреет, не спешу. Только потом собираю группу основную. Ребята, там, там, там, такие-то опасности, здесь опасность, здесь очень опасно, давайте-ка подумаем, как можно избежать.
― Все-таки мир несправедливо устроен: кто-то ошибается, а Григорьеву чужие ошибки подбирать?
― Много ошибок из-за нашего плана: давай, давай, давай. И постоянные нехватки на буровой ― то утяжелителя нет, какого-то оборудования нет, этого не подвезли ― погоды не заладилось. А, ладно, давай, русский «авось», пройдет. Русский авось-то нас и бил.
― Это правительство ошиблось, Госплан?
― Родина не ошибается. Ошибается начальство.
― Николай Иванович, а где первый раз студента Григорьева, студента войны ранило?
― Под Ленинградом. Под Пулково. Отскочил осколок. Я служил в полковой разведке. Вторая рана — снятие блокады, под Пулково опять же, автоматная очередь прошила каску.
― А профессорская рана?
― Третий раз… Это я уже был, нас придурками называли…
― Кого? Кого придурками?
― Списанный, после ранений, ты уже придурок. Ты уже не строевой ― мосты строить, переправы. Нас и звали придурками. В Курляндии была группировка, на берегу Балтики.
― Вы Эстонию Курляндией называете?
― Прибалтику. Немцев загнали к самому морю, это место называлось Курляндией. Их там тысяч триста было. Войну я заканчивал в госпитале. 9 мая ― на больничной койке. Маленько оклемался после госпиталя, второй Указ Сталина вышел, по первому Указу ― стариков и женщин демобилизовали, по второму демобилизовывали, у кого три ранения и больше. Меня по второму сталинскому Указу демобилизовали.
― На войне страшнее или на безумном пожаре буровом?
― Черт его знает… На войне все как-то кучей, даже в разведке. А здесь такие случаи бывали, один, надо принимать немедленное решение. Вот здесь и опасно, и страшно.
― Николай Иванович, Ваше поколение ― прошедшее войну, прошедшее Великую Отечественную нефтяную эпопею ― это другие люди? Таких после вас не было?
― Мы обвыкли, человек ко всему привыкает: и к морозу, и к страху, и к голоду, и к ранениям. Уже в нефтеразведке все пошло своей колеёй, а было и недоедание там, спецов нет и холодно, но обыденно. Это все было обыденно. Сейчас бы в такой обстановке (не приведи, Господи!) восстание бы подняли.
― Нынешняя молодежь такие испытания пройти не сможет?
― По-моему ― да. Потому что совсем не подготовлена. Мы-то были готовы и к голоду, и к холоду, и к морозу, и к страху, ко всему. Спасибо Сталину, жучил народ, как мог. А они сейчас ― нет. Живут в тепличных условиях.
― И жалуются?
― Да. На передовую, взять, первый раз попадаешь, ходишь, как сумасшедший: куда приткнуться, куда присесть, трупный этот запах особенно убивает, пороховой запах убивает. Второй, третий, четвертый день ― привык. Все еще ненормальный, но уже привык. Освоился, из котелка кашу ешь. А первые день-два и вода в рот-то не лезет.
Омельчук: Мы кино про войну смотрим ― там трупного запаха не почувствуешь.
Григорьев: Особенно летом. Трупный запах, потом пороховой… Какой-то кислый, трупный кисловатый запах.
― И долго преследовал Вас запах войны? Аромат войны, вонь войны?
― С неделю, потом привыкаешь. Ко всему привыкает человек. Но на всю жизнь остается. Да, мы другие люди, нанюхались.

Кредо Николая Григорьева: Жизнь ― это работа, работа ― это жизнь.

― Николай Иванович, кого считаете самой большой личностью Вашей личной тюменской эпохи?
― Самая большая личность ― Эрвье. С ним говорить не так-то просто. Он понятливый человек. Но ты начинаешь настаивать на своем: Юрий Георгиевич, надо вот так. Нет, не верны твои доводы, здесь не верно, здесь не верно и это решение не верно. Опять начинаешь доказывать, разъяснять. Соглашался.
― Эрвье Григорьева любил или уважал?
― И то, и другое. Я к нему и в дом вхож был. Началось у нас с ним с 1952-го года. Он меня послал учиться в Баку, по неуправляемым фонтанам. Что интересно: он не вмешивался, когда приезжал на фонтаны. На курсах в Баку Чиянов был, любимец Байбакова. Его завет: товарищи, первое ― если крупный фонтан, попробуйте убрать начальство. Уберете начальство, считайте, на 50 процентов фонтан ликвидирован. Я этому рецепту всегда следовал.
― Командующий на пожаре ― Григорьев?
― Там же много народа приезжает, с больших верхов, им кажется, что могут всем руководить, а наши мелочи, детали им недоступны.
― Мог Николай Иванович Григорьев сказать Эрвье ― Юрий Георгиевич, уйди, здесь я сам поработаю?
― Нет, у нас до этого не доходило. Он видит, что начинаю сердиться, уходит. Я его понимал. По глазам, по мимике понимал. У фонтана такой звук, ничего не слыхать, только по мимике, по глазам. Вижу, он расстроен, не в себе ― отбираешь группу, отходишь в безопасное место, начинаешь инструктаж повторять, чтобы его успокоить и чтобы он сам убедился.
― Повезло на Эрвье Григорьеву?
― Очень. Второй — это Виктор Иванович Муравленко. Я несколько раз с ним встречался на нефтяных фонтанах. Сильный мужик, очень сильный. Сильнее даже нашего Эрвье, масштабней. Их равнят? Я не знаю. Но сравнить можно. Можно сравнить обоих.
― Николай Иванович, можно сказать что Вы свою жизнь прожили счастливо?
― Счастливо? У меня вся жизнь прошла в работе.
― Не жил, а работал? На войне работал?
― Счастье? Эрвье вызовет с севера на совещание, вот три-четыре дня, пять дней спокойных, совещание, а потом по-русски…
― Встреча с друзьями?
― Да, встреча с друзьями. Пьем чай, сидим. День пьем, два пьем. Самое интересное, где у кого и как что получается.
― Ни слова о женщинах?
― Не бывало.
― Вообще, в Ваше время, Николай Иванович, женщины были красивее или душевнее?
― По-моему, одинаковы. Откровенно сказать, «наша» гостиница была ― «Заря», вторая почему-то ― железнодорожный вокзал. Когда собирается такая куча нас всех, там не до женщин, там разговоров ― неделю не переговорить, о работе-то всего не переговорить.
― И все-таки, что опаснее ― тяжелый пожар на буровой или красивая женщина?
― Не думал. Там у меня женщин не было, я женщин не брал, только врача. Корреспонденток не брал. Корреспондентов надо убирать, они много искажают, много прибавляют. Потом, когда начинают работать, некоторые мои начинают красоваться перед камерой. Где-то последние лет пятнадцать их не было вовсе. Редко.
― Есть у Николая Ивановича неосуществленные мечты?
― Осуществить уже поздно, но были. Это статическое электричество, проклятое. Я два раза взрывался. Почему оно возникает, как с ним бороться? Хотел разобраться. Чтобы не взрывались фонтаны. Я в Оренбурге как-то взорвался, здесь, в Варьегане взрывался.
― Как-то Вы просто ― «я взорвался»? Передо мной живой орел ― а он «взорвался»?
― Первый раз меня в Оренбурге перевернуло, черт его знает, как перевернуло, но метров на десяток. Правда, не обожгло. Сам черт не поймет, все летит, земля и все. Здесь, в Варьегане, можно было предугадать, что должно вот-вот взорваться, я уже стал уходить с зоны и в это время взорвался.
Лицо, руки, кожа сошла, лицо обожгло. На лице маску три месяца носил. Так что морда у пожарного не очень-то.
― Николай Иванович, жизнь ― сложная вещь… Другим завидовали?
― У меня по работе нормально все шло. В Челябинске у меня было четыре буровых, там некогда было кому-то завидничать. В Березово работа хорошо шла, потом с фонтаном управились. Некому было, брат, завидовать.
― Пусть мне завидуют?
― Наградами меня не обходили. Первый орден Ленина за красноленинскую нефть дали. Героя ― это Октябрьский. У меня все нормально.
Омельчук: Что из своего счастья Николай Иванович не забудет?
Григорьев: Живой ― уже счастье. Как-то получалось, что не било здорово. Шишки были, но здорово не било. И, главное, у людей ― ни у одного моего человека ― даже пальца не оторвало.


Сергей ГРИШИН:

Арктический патриотизм
Амбиции еще никого не портили. На большое дело без серьезной амбиции можно не замахиваться. Стало традицией ― большие гости Салехарда знакомство с этой уникальной землей начинают с музейного комплекса. Большого, роскошного, современного, которому можно завидовать.
У Салехарда хорошая музейная традиция ― старинный Обдорск в начале века Двадцатого насчитывал менее трех тысяч обывателей-обитателей, но уже обзавелся солидным музеем. Православный подвижник-миссионер отец Иринарх собрал удивительную коллекцию. Салехард и сегодня ― город небольшой, его население увеличилось чуть вдесятеро, но музейному комплексу позавидует и крупный «миллионник».
Директор Сергей Гришин честно амбициозен. Он вывел ветшающий музейный дворик в большой мир, на международные орбиты, не чувствует излишнего пиетета, скажем, перед Эрмитажем, поэтому они и сотрудничают ― прославленный Эрмитаж и провинциальный музейный комплекс имени Иринарха Шемановского.

Омельчук: Почему в русском языке, Сергей Ефимович, нет пристойного слова, четкого термина, обозначающего многочисленных людей, которые занимаются музейным делом? Музейщик…
Гришин: Почему Вам не нравится это слово? Мне оно симпатично. В лексиконе моих коллег оно живо, добрая интонация, не слышал возмущений по этому поводу.
― Музейщик ― ласково и нежно, четко и точно?
― Емко. Любой музей ― многогранное образование, столько направлений деятельности. Сложно более емко сформулировать.
― Вахтер, главный хранитель, директор ― все музейщики?
― Наверное.
― Современный музейный директор в провинциальном музее ― главный доставала?
― Понятие провинциального музея тоже меняется.
― Согласятся все коллеги?
― Если не публично, то в душе согласится большинство. А главный доставала? Я себя таковым не считаю. Коллеги являются современными менеджерами, сочетают организацию научной работы и современного прогресса.
― В Салехарде в музей деньги ― самотеком?
― Да нигде они не идут самотеком. Но не все же измеряется деньгами. Скажите, какими деньгами можно измерить позицию человека, который нашел мамонтенка, каслая в юрибейской тундре? Это Юра Худи. Он совершил долгий путь, оставил свое основное дело, переступив, может быть, через какие-то принципы, мчался на «Буране» несколько сот верст, приехал в музей к нашему доброму другу и коллеге Геннадию Степановичу Зайцеву, сообщив о том, что нашел. Не потому, что хотелось заработать, он как раз меньше всего об этом думал. Совершенно бескорыстно отдал.
― Ни копейки не заработал?
― Компенсацию, естественно, мы ему отдадим совместно с Международным мамонтовым комитетом. Еще не вручили. В нашем музее стоит приобретенный хороший, современный снегоход, в ближайшее время Юре вручим. Он бескорыстно вошел в историю.
― Можете себе позволить?
― Я не случайно обмолвился о мамонтовом комитете. У нас огромное количество друзей, единомышленников, партнеров. Сотрудничество измеряется не деньгами, не объемами заработанных средств, а совместными делами.
― Музей в Салехарде разменял первое столетие, пошел на второе. Много на Полярном круге энтузиастов, готовых заниматься неблагодарным в России музейным делом?
― Подавляющее большинство. Кто несет в музей, кто там работает, кто сотрудничает, участвует в благом деле, в правильном деле, с особой трепетностью относится ко всему. У меня такое ощущение.
― Сергей Ефимович, любому музейщику приходится заниматься прошлым. Ваше видение ― прошлые люди были серьезнее нас? Основательнее? Совершеннее нас?
― Образ мысли и манеру поведения любого человека определяет время. Время было другое, жизнь более размеренная, другие ценности, как-то спокойнее было. Естественнее. Если перенестись в ямальскую тундру, люди, живущие в этой среде, продолжают жить по традициям и в гармонии с природой, в гармонии со всем окружающим. Спокойные, размеренные, уверенные в себе, степенные.
― Скажите, Сергей Ефимович, сотрудничество с великим Эрмитажем ― неудовлетворенное северное честолюбие? Профессиональные амбиции? Салехардский гонор?
― Абсолютно нет. Если говорить о нашем широком партнерском окружении ― кроме Эрмитажа есть огромное количество малых и больших музеев. С Эрмитажем сотрудничество очень приятное, это не просто человеческая и профессиональная дружба, мы никогда не были старшим и младшим братом.
Омельчук: Умеет Пиотровский маскироваться?
Гришин: У них к нам серьезный научный интерес. Для многих сотрудников Эрмитажа поездка в Салехард рассматривается как некий бонус. Тоже приятно. Столько людей вовлечено! Соглашение подписано между Государственным Эрмитажем и Ямало-Ненецким автономным округом. Это больше чем межмузейная дружба.
― Салехардские музейщики выгоду от сотрудничества все-таки поимели?
― Огромный опыт, мы никогда не перестанем учиться, постоянно растем. У кого учиться, как ни у опытных коллег? Проводится много исследовательских проектов, коллеги принимают в них участие равноправно. Проекты с Государственным Эрмитажем, с Кунсткамерой.
― К вопросу об опыте. В Салехардском музейном комплексе дорогие экспонаты не воруют?
― Тьфу, тьфу, тьфу.
― Эрмитажу надо поучиться, как беречь дорогие экспонаты у салехардцев?
― Проблем с сохранностью хватает везде, даже в Лувре. Слава Богу, эти проблемы оказались под пристальным государевым оком.
― Губернатор Ямала вспоминает о существовании Салехардского музейного комплекса?
― Решение о создании музейно-выставочного комплекса пять лет назад принято по инициативе Юрия Неёлова. Знаете, я был настолько тронут, когда Юрий Васильевич в составе многочисленной делегации побывал на Северном полюсе, привез и передал в наши фонды флаг автономного округа с печатью станции «Борнео». Этот флаг мы водрузили на Северном полюсе, пусть он будет главным в нашем музее.
― Сергей Ефимович, можете честно признаться, что музейный комплекс переживает золотое время, лучшие свои деньки?
― Знать бы, какое оно, золотое время-то. В октябре мы подводили итоги пятилетней деятельности современного учреждения со столетней историей: что делали, каким путем шли, чего достигли. Сказать о золотых деньках и каждый день в шоколаде — сто процентов рано. Основа заложена, дерево посажено, оно приросло.
― Как пережил кризис среднего мужского возраста?
― Я не почувствовал этого рубежа. Времени в сутках с каждым днем становится все меньше, забот больше, они интереснее и сложнее.
― Музейное дело ― дело женское, для тех, кто может удовлетвориться небольшими зарплатами?
― Любое присутствие женщины всегда заставляет подтянуться, быть более справедливым, более решительным, оно стимулирует.
― Жизнь проходит не зря, когда занимаешься прошлым?
― Абсолютно. Абсолютно благое дело. Не стыдно ни за один день прожитой нами жизни.
― В Салехарде крупному интеллигенту не скучно?
― Мне не скучно. Мы сами ― интеллигентский центр по атмосфере, которая царит в комплексе, характеру взаимоотношений, по многочисленным проектам, которые инициируем и проводим.
― Что больше возбуждает: шум времени или тишина времени?
― Тишину времени я ощущаю, находясь на реке, на рыбалке, а жизнь настолько активная, не может не возбуждать нормального человека.
― С коллегами по циркумполярному музейному делу на планете часто встречаетесь?
― Не так часто, как нужно бы, но музейщики российских музеев в мировом музейном сообществе занимают активную роль, мне кажется, западные коллеги начинают волноваться, что лидерство в комитетах Международного Совета музеев переходит в наши руки. Есть явные преимущества перед европейскими и американскими.
Омельчук: Музей в Салехарде ― не последнее заведение среди арктических музеев мира?
Гришин: Когда начинали нашу деятельность в музейно-выставочном комплексе, набрались смелости, публично озвучили концепцию: мы готовы быть точкой пересечения музейной деятельности циркумполярного региона. Тогда это посчитали сверхамбициозным заявлением. Но сегодня это удачная точка пересечения. Сам факт, допустим, проведения Арктического Совета в стенах нашего выставочного комплекса с участием министров иностранных дел арктических государств ― очень престижно.
― А с участием Президента Путина?
― Заседание Президиума Государственного Совета России. Серьезнейший форум, решал проблемы арктической России, российской Арктики в системе общеарктических проблем.
― В хорошем историческом контексте?
― Все участники Президиума Госсовета, и первым ― Владимир Владимирович Путин, начали работу со знакомства с археологическими и этнографическими экспозициями нашего музея.
― Реакция Президента?
― Оставил добрую памятную запись.
― По глазам? Ему интересно было?
― Я для себя уяснил одно: этот человек замечает абсолютно все, что вокруг него происходит, что говорят, что показывают. Заканчивалось заседание Президиума, Владимир Владимирович сказал: «Мы обсудили финансовые вопросы, проблемы бизнеса, основные вопросы, но почему-то никто не затронул вопросы сохранения культуры. Нужно об этом поговорить». Я считаю, это посыл.
― Стены Салехардского музея навеяли?
― Стены, соприкосновение с историей этой земли в две тысячи лет, старинного Обдорска, в который он прибыл.
― Скажите, что сенсационного накопала на Ямале ваша соратница и сотрудница музея, главный ямальский археолог Наталья Федорова?
― Добрый друг, коллега и стопроцентный единомышленник, милейшая женщина. Сенсации бывают разных видов. Если говорить о мумиях Зеленого Яра ― это выдающиеся редкие экспонаты. Другие экспонаты приносят сенсационные открытия. Допустим, каменный пестик после проведения цикла исследований расскажет нам, что этим пестиком дробили кости, кости добавлялись в шлихтовый состав при местных плавильных работах. Если сравнить этот пестик или роскошную серебряную бляху — она пришла из далекой другой культуры. Который из этих экспонатов более сенсационен? Сложно сравнивать. Экспедиции идут, мы ежегодно проводим минимум две археологических экспедиции, копаем Усть-Полуй, копаем Усть-Войкар, каждый памятник приносит интересные находки.
― Остались еще скептики: ну какое у сибирского Севера может быть богатое историческое археологическое прошлое?
― Они всегда есть и будут. Этим интересна наша жизнь ― у всех разные взгляды. О многих археологических находках, к сожалению, мало знают. А они уникальны, вечная мерзлота позволяет получать потрясающей сохранности артефакты. Мы можем проследить историю нашей северной земли как минимум на протяжении последних 8 тысяч лет.
― Эксклюзив Вашего музея, «изюм»?
― Самый свежий «изюм», конечно, мамонтенок Люба или Любаша, как мы его ласково называем.
― Он под особым наблюдением?
― Под особым, разработана мощная комплексная программа по его научному изучению, огромное сообщество ученых участвует в ней.
― Для музея это бесценная вещь? Какими цифрами в евро, в долларах, в рублях Любаша числится в амбарной книге материальных ценностей?
― В амбарной книге, в которую она занесена как музейный экспонат Еосударственного Фонда, слава Богу, цена…
― …написано ― бесценный?
― Цена не проставляется. Цена определяется при необходимости страхования.
― А страховая сумма?
― Вы почему-то пытаетесь оценить наши экспонаты конкретной цифрой…
― Ладно, коммерческая тайна?
― Пусть будет тайна.
― Музейное дело ― прибыльный бизнес?
― Сама постановка вопроса, можно ли зарабатывать на памяти, на прошлом… немножко цинична. Заблуждаются люди, которые пытаются поставить деятельность музеев на коммерческую основу. Это дело должно быть государевым, общественным. Денег не заработать никогда.
― Сергей Ефимович, забыл вопрос. Почему женщины любят заниматься прошлым? Прошлое женщины — непредсказуемо, наше прошлое — непредсказуемо?
― С той скрупулезностью, с которой женщины…
― …скрывают свое прошлое?
― С какой они относятся к любому делу, их ответственностью и скрупулезностью, они обязательно откроют его.
― Боже, сохрани!
― Да. Чур меня.
― Вопрос к арктическому музейщику. Как Вы относитесь к версии, что Полярный Урал, Ямал, Таймыр ― не что иное, как легендарная мифическая Гиперборея, своего рода «Атлантида Арктики»?
― Знаете, Анатолий Константинович, версии выстраивать можно сколько угодно, они могут быть очень красивыми, очень трогательными. Но музей занимается определенными исследованиями, опирается на реальные факты. Когда я говорил, что мы сегодня можем не просто отследить, а провести хронологию развития жизни на нашей территории на протяжении 8 тысяч лет, для этого есть реальные факты. Группа профессора Степана Григорьевича Шиятова из института экологии, растений и животных Уральского отделения Академии наук определяет по останкам деревьев, по кольцам точные даты, климат того или иного периода. 8 тысяч лет назад здесь были и хвойные леса, была тайга, она заканчивалась на Ямале, в устье той же реки Юрибей. Но ни одно исследование не свидетельствует, что на нашей территории когда-то росли пальмы и прыгали обезьяны.
― Надеюсь, что исторический патриот Арктики Сергей Гришин не будет протестовать против гипотезы, что Сибирь заканчивается Северным полюсом нашим подводным Сибирским хребтом великого Ломоносова?
― Я думаю, если за эти доказательства взялся Артур Николаевич Чилингаров, шансы есть. Он бывал в нашем музее и не единожды.
― Кстати, кто ходит в музей?
― По нашей внутренней статистике за год участниками наших мероприятий бывает от 55-ти до 65-ти тысяч человек. Каждый житель Салехарда дважды пришел в музей. От мала до велика. Есть ряд направлений работы со школьниками, с детьми, начиная с двухлетнего возраста. С гордостью могу сказать, ветераны Отечественной войны и ветераны труда ежегодно 8 мая едут в музейно-выставочный комплекс и целый день являются нашими гостями.
― В какие музеи любит ходить сам Гришин? Какие экспонаты трогать? Завидовать?
― Ну трогать-то, понятно, не разрешается. Я должен быть профессионально послушен. Если бывает возможность ― в малые музеи наших муниципальных образований. Огромное удовольствие получаю от европейских музеев. Никогда не испытываю тяжелую зависть, завидую по-доброму. Стараюсь фотографировать, перенять приемы, находки в оформлении, в подаче, в работе.
― Тюменским музейщикам по-доброму завидуете?
― Я радуюсь тому, что близится процесс завершения строительства музейного комплекса, убежден, он будет гордостью Тюмени, всей Тюменской области и музейного сообщества России.
Омельчук: На «Словцовские чтения» Сергей Гришин подготовил доклад?
Гришин: Подготовил презентацию о наших эксклюзивных направлениях работы, мы приедем большой командой.


Леонид ГУСЕЛЬНИКОВ:

Искупление Маркса
Телемаэстро и философ ― человек-взрыв.
Гусельников взорвался в Новом Уренгое. 5 мегатонн в тротиловом эквиваленте. Плюс информационный взрыв. Бомба. Пресс-секретарь главного строителя Уренгоя, спокойного добродушного хохла Андрея Ивановича Наливайко, коротавший время с последними интеллектуалами приполярной газовой столицы Союза за шахматами, беседами и молдавским коньяком, он подорвался, создав нетрадиционную телевизионную компанию «Импульс». Сразу была задана высокая планка. Подкупал и поражал замах и уровень амбиций. Мировой. Северная провинция претендовала исключительно на мировой уровень. Если не всегда удавалось ― остается: попытка. Черствым хлебом этот кормить не будет.
Переходя в окружную столицу Салехард Леонид Гусельников прихватил с собой только одно: исключительные творческие амбиции. ОГТРК «Ямал-регион» это, как на федеральных телерадиоканалах, круглосуточное вещание, мировой спутниковый охват. Ямал ― самостоятельная телевизионная держава, отдельное государство, где, понятно же, имеется собственное телевидение.
Он единственный телевизионщик, которого изберут в первый состав Общественной Палаты России.

Омельчук: Леонид, любите пожаловаться на жизнь?
Гусельников: Не умею.
― А когда тяжело?
― Раньше бывало, когда денег нет и не предвидится, теперь вроде так тяжело не бывает, до зарплаты хватает. А вот когда думаешь о судьбах страны…
― Отсутствие денег ― плюс или минус?
― На самом деле это здорово очищает душу и просветляет взгляд. Я тут недавно в Париже целую неделю жил на 54 евро. Никогда так светло не ездил. Обошел весь Париж пешком, много думал, читал.
― Опыт, как на 50 евро прожить в Париже, Вы обобщите?
― Безусловно.
― Пособие для начинающих бедняков в Париже?
― Да. Мы разместились в гостинице, я пошел и купил две французские булки хлеба по два килограмма и четыре бутылки воды, и совершенно замечательно, таким образом, организовал свой рацион. Почти не ездил в метро, потому что недельная поездка стоит порядка 27 евро.
― Париж по-русски: на воде и хлебе?
― Да.
― Создать себе тяжелую ситуацию, потом элегантно из нее выпутаться ― это такой психологический кайф?
― Я ― русский человек. Мы просто без этого не можем. Это, может, и есть наша национальная идея.
Омельчук: Ну и как все-таки получилось, что осталось полсотни евро?
Гусельников: Было побольше, но так обстоятельства сложились, в одночасье осталось 54 евро. Через два часа пребывания в Париже.
― Широкие русские жесты?
― Примерно.
― Леонид Константинович, как Вы позиционируете свою телекомпанию?
― Собрание дружественных людей. Коллектив, который служит людям, помогает им понять, что происходит в мире, зачем живут люди на белом свете и зачем растить детей. Социальноответственный субъект общественной деятельности. А с другой стороны: скромно говоря, как крупнейшую региональную компанию в России и в Европе.
― «Ямал-Регион» честно страдает манией величия?
― Абсолютно. При этом как-то скромно.
― Честно и скромно?
― Скромной манией величия.
― Это честолюбие шефа или по ситуации получилось?
― Скорее, все-таки, это продолжение подходов к Северу, к Ямалу. Ямал действительно великий край, великая земля, здесь живут и работают по-настоящему интересные и честно великие люди. У нас абсолютно необыкновенный человек, я думаю, исторический человек ― губернатор Юрий Неёлов. Поэтому и планов громадье, и дел громадье, и так мы себя видим.
― «Ямал-Регион», как компанию мирового калибра, на мировом уровне заметили?
― Имеется в виду официальное признание?
― Признание мирового телевизионного сообщества?
― Мы сотрудничаем с «РАЕ-1», с итальянским телевидением, с первым каналом Германии. У нас в компании два больших «ТЭФИ», два региональных «ТЭФИ», три академика TV: телеАкадемии и Евразийской Академии. Официальных признаний достаточно, чтобы считать: «Ямал-Регион» ― действительно крупная, серьезная и мощная телерадиокомпания.

Персональное дело телеменеджера Леонида Гусельникова.
Родился на Урале, в школе увлекался математикой и политикой. Выбрал философский факультет, аспирантура МГУ. Два года преподавал философию в высшей партийной школе в Кузбассе. Не захотел уезжать на Запад ― не поняли бы родные. В 1980 году «эмигрировал» на Север. Работал помощником начальника Главуренгойгазстроя. 90-е годы ― работа в информационном агентстве «Импульс». Получил приглашение губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа Юрия Неёлова создать государственную телерадиокомпанию. Результат ― появление в 1998 году ОГТРК «Ямал-Регион».

― Вы себя журналистом считаете?
― В очень незначительной степени. Я все-таки считаю себя философом.
― На телевидении для Вас кто основная фигура: журналист, оператор, режиссер?
― Все, кто работает «в поле»: журналист, оператор, режиссер, редактор.
― На главных и второстепенных просто не умею делить?
― Нет, не умею.
― Работу журналиста можно приравнять к счастью взаимной любви?
― Не думаю. Не могу согласиться с таким профессионально-корпоративным эгоизмом. Журналистика ― совершенно замечательное дело, ничуть не хуже медицины, высокого учительства, строительства. Не хуже и не лучше. Подобного рода нескромность профессиональную у некоторых представителей нашего цеха я не разделяю, она абсолютно неуместна. Я глубоко убежден, что нынешние журналисты (не мы с Вами точно), центральные, столичные, московские, несут значительную ответственность за самые серьезные негативные процессы, которые идут в обществе, за известный им морализм и аморализм молодежи, разрушение государственных институтов.
Омельчук: Вы в армии тех, кто говорит ― пресса виновата?
Гусельников: Абсолютно. Пресса виновата.
― Вы по ту сторону этого добра?
― Да, я по ту сторону этого добра. Поскольку много из того, что делали 15 лет многие журналисты, безусловно, за гранью добра и зла.
― Своих журналистов немилосердно казните за все?
― Казнить-то, нет, но я не разделяю подобного рода подходов.
― Если труд журналиста мы приравняем к работе бурильщика (на Ямале знаковая профессия) ― тяжело и неясно, что в итоге: открытие или пусто?
― Сравнения и образы ― вещь условная. Труд журналиста очень тяжелый, я совершенно согласен, он столь же тяжел, как труд бурильщика, строителя, геолога, машиниста, водителя, водителя-дальнобойщика.
― В жизни Леонида Гусельникова осуществлено много крупных проектов?
― Серьезный проект, которым я горжусь, это младшая дочь Мария. В последнее десятилетие ― окружная государственная телерадиокомпания «Ямал-Регион».
― Мы знаем, что Вы по образованию философ.
― Я по образу жизни философ.
― Философ в советской стране ― по определению, должен быть диссидентом?
― Безусловно. Философ, впрочем, не политическое состояние. Философ вообще в жизни диссидент. Сократ, к примеру. Его взгляд отличается, его другое интересует и совсем с другой точки зрения. Он вообще пытается увидеть то, что никому не интересно и не нужно.
― Когда в душе внутренний оппозиционер был побежден конструктивным позиционером?
― Побежден? Нет. Но ― если в этих терминах ― «конструктивный позиционер» вырос на Севере, когда в конце 70-х я приехал в Надым и увидел все, что делается на Севере, как это делается. Это не могло не тронуть душу, не могло не вовлечь в этот грандиозный размах и признать абсолютное величие людей, которые это делали. Если помните, в Уренгое на нашем строительном Главке висел плакат: «Все, что сделано, все, что делается в этом крае, это ― настоящий подвиг». Леонид Ильич Брежнев на XXIV съезде партии сказал… Сегодня Леонид Гусельников абсолютно согласен с этим. У Жванецкого: «Чей-то героизм ― всегда продолжение чьей-то халатности». У Брехта: «С помощью простых манипуляций из любого человека можно сделать или героя, или ― преступника». Подвиг ― это абсолютно уместно и необходимо. Труд акушера ― каждый день, вообще… Каждый новый человек ― подвиг. Мамы. Папы отчасти.
― Очень отчасти?
― Да. Мамы в первую голову.
― Иосиф Бродский для Вас написал «Север — честная вещь»?
― Я был бы счастлив, если бы это было так. Я, кстати, пытался с ним встретиться, и 25 января 1996-го года в 8 утра был около его дома в Нью-Йорке. А через час его не стало. Я не осмелился постучать в его калитку. Но счастлив, потому что считаю его величайшим русским поэтом и русским человеком. «Север ― честная вещь» ― наша телепрограмма, в том числе мы там читали и стихи Бродского. Однажды получили письмо с Украины от женщины, которая долгое время жила и работала на Севере: «Константиныч, Север ― честная вещь, но очень жесткая». Это правильно.
― Что личности дает Север?
― Масштаб. Ощущение масштаба.
― А что, несомненно, ущемляет?
― Не могу говорить обо всех. Какие-то простые вещи ― там зеленая трава, там солнце…
― Забыть солнце?
― Они перестают существовать в традиционной ипостаси, в какой существуют для большинства людей. Нам, северянам, не очень понятно ― ваше море, условно говоря, ваше солнце. А вот простор невероятный, эта даль, уходящая в Ледовитый океан, это понятно.
Омельчук: Вот для Вас, чем замещается ― солнце?
Гусельников: Одним процессом — размышлением.
― Когда последний раз ночевал в ненецком чуме?
― Прошлым летом в Горном Самутнёле на рыбалке. Замечательное жилище. Я в 80-м году первый раз в чуме ночевал. Должен сказать, что очень меняется жилище, меняются люди в тундре, наши отношения становятся теплее и существеннее.
― А каслать, кочевать приходилось?
― С премьером Черномырдиным. Мы каслали с ним вдвоем. Мне показалось, что Черномырдин посноровистее.
― На Ямале сегодня что-нибудь делается не так?
― У меня создалось впечатление, что Россия все-таки не очень понимает, что она ― северная страна. Я не совсем согласен с тем, что 300 лет Россия значительные усилия и ресурсы тратит на юге, совсем не обращая внимания на север, где, собственно, создается ее богатство, ее настоящее будущее. Если Президент сказал, что против России ведется война, то мне представляется, что она ведется не только на юге, но латентно и в разных формах ― на севере тоже. Мы должны быть к этому готовы.
― Северяне ― великие люди. Вы их знаете?
― Северяне ― великие люди. Я их знаю. Великие люди: Андрей Иванович Наливайко, Топчев Юрий Иванович, Петух Валерий Яковлевич, Константин Константинович Журов, Юрий Петрович Баталин ― абсолютно великий человек. Андрей Иванович ― любимый начальник.
― Любимый великий начальник?
― Да. Неёлов ― великий северянин, очень много делает, останется, наверняка, в истории и России, и освоения Севера России.
― Загадка женщины равна загадке бытия?
― Мне кажется, даже больше. Даже больше. У Бориса Леонидовича есть строки, сели помните: «И так как с ранних детских лет я ранен женской долей, и след поэта ― только след ее путей, не боле, о том ведь и веков рассказ, как с красотой не справясь, пошли топтать, не осмотрясь, ее крутую завязь. О, если бы я только мог, хотя б отчасти, я написал бы восемь строк о свойствах страсти, я вывел бы ее закон, ее начало, я б повторял ее имен инициалы».
― Что в жизни мужчины Гусельникова определяет женщина?
― Это вопрос, Анатолий, антологический. Тем более супруга смотрит телевизор. Но должен сказать ― всё.
― Представим себя на их месте. Что мужчина определяет в жизни женщины?
― У Маркса есть прекрасная формула ― женщина есть смысл, цель и назначение истории, в то время как мужчина ― всего лишь средство. Абсолютно исчерпывающий ответ.
― В этом отношении Гусельников стопроцентный марксист?
― Стопроцентный, убежденный и действующий марксист.
― Мы ищем смысл жизни? Или смысл жизни находит нас?
― Господь сообщает Вам понимание мира или непонимание.
― Сама личность вне процесса?
― Конечно. Личность является объектом и никаких субъективных полномочий не имеет ни перед Господом, ни перед мироустройством.
― Еще немножко о Севере. Можно считать российский Север и северную страну Россию экологическим резерватом планеты Земля?
― Безусловно. Это природная экологическая кладовая. Конечно.
― В течение своей северной жизни, северного бытия заметили, как потеплел Север? Или это метеорологические враки?
― Я с большой осторожностью отношусь к личным ощущениям и впечатлениям, всегда понимаю, что они носят такой индивидуальный характер и делаю на это поправку, ни в работе, ни в жизни их в расчет не принимаю.
― В жизни переживал большие кризисы?
― Жизнь при советской власти была сплошным большим кризисом. Честно могу сказать, что и не думал, что когда-то это закончится. Никаких показаний у меня не было, мне не казалось. Когда пришел Михаил Сергеевич, когда он поехал в Ленинград, тут уж мне стало понятно.
― Спасибо Михаилу Сергеевичу или все сделал Борис Николаевич?
― Я думаю, Михаила Сергеевича благодарить не за что.
― Даже за это личное счастье?
― Он развалил великую замечательную страну. Обездолил…
― Но за свое личное счастье, за глоток свободы?
― Нет, нет. Я не готов его благодарить. Обездолил великий прекрасный народ, может быть, мир пошел по неправильному пути.
― Какая неблагодарность! Это я вместе с Михаилом Сергеевичем… В России анархия ― мать порядка? Российский порядок ― сын анархии?
― Мне думается, что русский человек не способен поддерживать даже такое устройство, как анархия. Это солидная конструкция, форма организации. Русский человек, россиянин он сам себе мать и отец, у него все там внутри, он ― микрокосм. Понимаете? Отсюда ― все. Он себе ― государство, законы, суд, общественность. Вот он российский микрокосм.
― Я правильно Вас понял: все ищут инопланетян ― а они давно на планете Земля. Это Россия?
― Да, они здесь. Это очень необычное явление в цивилизационном гуманитарном плане. Уникальное.
― Что мужчину Гусельникова спасает от депрессии?
― Еще раз работа. Поэтому депрессий не бывает.
― Это не бегство от себя?
― Я, на самом деле, человек ленивый, лежебока, но так получается, что надо вставать, идти, работать. Мама у меня, светлая ей память, говорила: вымой посуду, на душе легче станет.
― Следовал маминому рецепту?
― Теперь стараюсь следовать.
― Много посуды перемывал?
― Иногда.
― Кто возвращает нам молодость?
― Дети и женщины.
― Что не успел сделать?
― Фестиваль «Цыпленок». Мы откроем филиал Вашего «Птенца». Я вчера был на «Птенце» и должен сказать, вышел воодушевленным. Замечательно! Возвращение молодости. Эта энергия, эти замечательные глаза. Мне нравятся глаза живых людей, которые что-то хотят понять и что-то хотят сделать.
― На сколько лет помолодел, выходя с «Птенца»?
― Практически «птенцом» вышел.
― Организаторы фестиваля могут требовать честные комиссионные?
― Абсолютно, за омоложение.
― Лечебный фестиваль?
― Да. Я заметил, ваш вице-губернатор Сергей Михайлович Сарычев был тоже… Мне показалось, что он в общем преобразился, «птенцом» ушел.
― Что еще не успел сделать?
― Очень много. Не успел написать хорошую философскую книгу, пока. Написал 70 страниц книги «Черномырдин и Север», но не дописал, все-таки решил поберечь читающую аудиторию, хотя, надеюсь, продолжу. Это будет такая загадочная книга. Начинал я ее с дочерью Марьей, «Беседы с шестилетним философом», думаю, надо сделать. Много чего надо сделать. Надо, чтобы ОГТРК «Ямал-Регион» теснее сотрудничала с «Регион-Тюменью». Мы дружим, мне кажется, это может воплощаться в более серьезный интересный продукт. Много всего.
― Все успею или еще очень много немытой посуды?
― До последнего момента упираться и пытаться.
― А если дочка напишет философский «Капитал»?
― Продолжение.
Омельчук: Проект Гусельникова?
Гусельников: Ну да. У нее же моя фамилия.


Наталья ДВОРЦОВА:

Предварительная императрица
Большой кризис литературы…
Ой ли!
Книга из ширпотреба превращается в элитное чтение. Удел избранных. С этого, кстати, и начиналась. Библос. Библия.
Литературоведы фиксируют ― уходит предмет изучения. Время исследовать странный процесс загадочной человеческой страсти ― чтения. Привычного, обычного чтения. Обычное занятие. Открыть книгу и прочесть. Растягивая удовольствие. Автоматом. Между делами. Но прочесть книгу ― обычная вещь. Или: великая тайна? Вас тянет к женщине. И Вы не поймете ― почему. Но тянет. Тайна. Вечная тайна любви.
Вас тянет к книге, тянет читать книги. Разве это не странное, необъяснимое явление? Еще не забыто такое явление ― книжная страсть. Большая человеческая тайна ― страсть к книге. Наверное, главная задача ученого-филолога ― разгадать тайны этой страсти.
Тюменский литературовед, профессор Тюменского госуниверситета, доктор филологии Наталья Дворцова известна как исследовательница творчества Михаила Пришвина, писателя, чья жизнь связана с Тюменью. Главная пришвиноведка России. Но в последние годы доктор Дворцова выступила возмутительницей спокойствия, интеллектуального спокойствия Тюмени, организовав конкурс «Книга года». Немыслимо! В Тюмени. Книжный конкурс. Немыслимо!!! Но уже состоялся конкурс № 2. Это, понятно, еще не Франкфуртская книжная ярмарка. Но почему бы и нет? Что мешает мощному и великому городу Тюмени превратиться в интеллектуальную столицу, для начала, скажем, Сибири? Что мешает? Что у нас талантов и мозгов поменьше, чем в затрапезном Франкфурте?

Омельчук: Дворцова приглашает в Тюмень Захара Прилепина. Тюмени это нужно?
Дворцова: Не думала об этом, но, кажется, Тюмени это нужно. Когда Вы так ставите вопрос, сдается, Вы наш город недооцениваете. Захар Прилепин сегодня, может, самое значительное явление на ниве российской словесности. Он, по-моему, смог передать ощущения неизбывного ужаса жизни и ее потрясающего великолепия.
― Бледная копия Лимонова…
― Я бы не сказала. Они представляют мужскую линию современной русской литературы.
― Самый значительный молокосос современной русской литературы.
― Мне не совсем понятна Ваша изящная метафора.
Омельчук: Кого их великих пишущих Дворцова уже приглашала в Тюмень?
Дворцова: Один, я думаю, из величайших поэтов нашего времени — Тимур Кибиров. Не случайно сразу же он был увенчан самой главной премией, которую получают поэты в нашей стране, премией «Поэт».
― После Тюмени?
― Да, сразу же.
― После ссылки в Сибирь?
― Это некоторое преувеличение с изрядной долей иронии, но можно согласиться. Замечательный поэт-концептуалист Всеволод Николаевич Некрасов, один из лучших современных прозаиков Олег Павлов, заметные и на слуху ― Алексей Варламов, Евгений Гришковец, Борис Евсеев.
На значительных тюменских, югорских, ямальских будущих лауреатов Нобелевской премии тюменское филологическое студенчество не западает?
― У меня мечта пригласить Анну Павловну Неркаги. Скорее, это недостижимо, она ― тундровая отшельница, но у меня маленькая надежда остается. Еремей Айпин.
― Литература в начале XXI века (об этом можно говорить честно) ― нужное ли дело? Или роскошь, как всякое человеческое общение?
― Век только начался.
― Двадцатый любил литературу?
― Литература литературе рознь. «Литература, ― в свое время говорил Сергей Николаевич Булгаков, ― отличается «благородной бесполезностью перед лицом мира сего».
― Блестяще! Ваша свежая кафедра уже сделала свой первый выпуск?
― Уже два. Наша кафедра действительно молодая, кафедра издательского дела и редактирования. Те, кто хотел работать по специальности, заделье находят. Алена Масеева, будучи студенткой, стала работать в издательстве «Сити-пресс», сделала блестящую карьеру. Олег Харитонов закончил университет и сразу открыл свою типографию. У Кости Соловьева свое издательство. В аспирантуре Московского государственного университета печати Ольга Демченко защитила диссертацию.
― Не благородная прихоть, востребованная профессия?
― Специалист книжного дела должен уметь совмещать в себе традиционную для гуманитария любовь к чтению и литературе и умение зарабатывать деньги на издательском бизнесе.
― Как честные специалисты, мы должны признаться: читателей нет, с писателями худовато. Зачем редакторы?
― Вы заблуждаетесь.
― Разве с писателями не худовато?
― В Советском Союзе (еще не забыли?) было 10 тысяч писателей. Сергей Чупринин в постсоветской России насчитал 30 тысяч писателей. На премию «Дебют» ― премия для молодых писателей до 25 лет ― ежегодно подается до 50-ти тысяч заявок-рукописей. Чудовищные темпы! Такое ощущение, что в России просто нельзя не быть писателем. Неприлично, неудобно и немодно.
― Но количество писателей явно превысило число читателей?
― Может быть, оно сравнялось. Совсем недавно по миру раздавался всеобщий плач, что люди не читают.
― Только Дворцова уверена в обратном?
― Нет, нет, Дворцова тоже причастна к этому плачу. Но сейчас не только в России, например, во Франции, сложились целые научные школы по изучению самого феномена чтения и читателя. Не читатели исчезают, а исчезают привычные нам читатели, читающие привычную для нас книгу. Книгу-кодекс. Роже Шартье совершенно точно убедил всех мыслящих людей, что сегодня мы переживаем вторую величайшую революцию в истории чтения. 2000 лет назад люди перестали читать привычный свиток, папирус и перешли на книгу-кодекс. 2000 лет спустя изменяются материальные носители чтения.
― Но процесс сохраняется?
― Читатель не исчез, он просто сменил облик своего существования. Сменились читательские практики, меняются ментальные структуры, меняются методы мышления и способы понимания мира.
Омельчук: Чтение ― интимная вещь?
Дворцова: Чтение ― странная вещь. Чтение вслух на ранних стадиях чтения ― коллективное. Современное «чтение про себя» требует уединения, оно связано со свободным выбором человека. Человек уединяется, удаляется от привычного, шумного разнообразного мира, он вызывает подозрение. Не случайно, широко известно недоверие властей ко всякого рода читающему человеку. Читатель ― странная фигура.
― Не интимная вещь?
― Особое уединение, особая внутренняя свобода, странное для остальных поведение человека ― это ж, в принципе, невероятные вещи. Жизнь идет или проходит, а человек ― в тиши с книжкой, она в какой-то степени заменяет ему мир. Люди привыкли бороться с книжками, сжигать их, запрещать их.
― Меняя носители?
― Это достаточно редко.
― Наталья Петровна, Вам нравится мужчина Антон Чехов?
― Не совсем понимаю вопрос.
― Он не смог проявить в своем творчестве свое мужское начало?
― Гендерные подходы к литературе, к писателям достаточно широко распространены. Я не являюсь поклонницей таких подходов.
― Лев Толстой ― так себе мужичок-то?
― У меня отличные от Ваших взгляды на Льва Николаевича Толстого.
― Оставим Льва Николаевича. Замахнемся на святое ― Михал Михалыч Пришвин проявил свое мужское начало? Он ― сначала писатель или сначала мужчина?
― Попытаюсь ответить. Пожалуй, вспомнила бы одного из замечательных философов Серебряного века, который очень важен для судьбы и жизни Михал Михалыча ― Олега Поля. Поль говорил, что человек, как таковой, как он есть ― это женщина.
― Существительное ― женщина, мужчина ― прилагательное?
― Женщина ― человеческий замысел Божий, в мужчине другой замысел. Пришвин… Мне удалось одной из немногих познакомиться со всем, что создал Михал Михалыч в течение всей жизни; изучить не только художественные произведения (их всего 8 томов), я имею в виду его дневники, которые он вел на протяжении 50 лет, это колоссальнейшее по объему чтение. Это уникальное в истории русской литературы XX века явление. Меня интересовали не только его тексты, а та ипостась его творческого дара, которая связана с созданием собственной жизни художника. Я принадлежу к тем литературоведам, для которых создание текстов, может быть, менее значимо: это лишь момент в том главном художестве, которое свершает творец ― создание самого себя. Выше художества для художника ― создание собственной личности. Когда мне открывалась эта бесконечная глубина человеческой личности, которая взрывается в дневниках Михал Михалыча, это производит эффект ошеломляющий: бесконечная сложность и глубина того, что мы называем «человеческое Я». Я с чего начала? А… Природа человека. Это женственная природа, женская. Человек по своей природе ― женщина.
― Первый человек Адам ― мужская легенда, мужская транскрипция человеческой истории? Бог замыслил Еву? По Олегу Полю.
― В общем ― да.
― Красивая версия! Правильная! Женская версия?
― Олег Поль ― мужчина. Впрочем, гендерная проблематика для меня не является основополагающей.
― Но даже Бог замыслил женщину как первочеловека?
― Нет, он замыслил человека как женщину.
― Для Вас это несущественно?
― Он замыслил человека как женщину.
Омельчук: К Пришвину. Литературовед Дворцова пришла к нему через его тюменское житейское бытие? Первотолчок?
Дворцова: Если честно, я открыла для себя Михал Михалыча не в Тюмени, а в Москве, когда училась в аспирантуре Московского государственного университета. Случайно, совершенно случайно. Я не знала Пришвина, даже не знала, что он жил, живал в Тюмени.
― У литературоведа с писателем отношения интимные?
― У литературоведа с писателем отношения личностные.
― В любом случае, литературовед присваивает себе немножко писателя?
― Нет.
― Пришвин ― это ж мой?
― Величайший русский филолог, еще один Михал Михалыч — Бахтин ― говорил, что отношение к другому, понимание другого ― это преодоление чуждости чужого, но без превращения его в чисто свое.
― Ваш конкурс «Главная книга года» развивается?
― Мне во всяком случае очень бы хотелось. Эти два года показали, что тюменцам, тюменским издателям конкурс интересен. На первом конкурсе было всего 74 книги, приняли участие 4 города. На втором ― уже 356 книг, представлено 8 городов. Ярчайшее свидетельство, что конкурс вызвал интерес у тех, кто издает книги. Интересен факт: жюри 1-го конкурса присудило номинацию «Типография года» фирме «График», которая находится в Вероне, Италия. Там печатает свои замечательные сибирские книги тоболяк Аркадий Елфимов. Этот эпатажный и несколько ироничный жест достаточно серьезно восприняли наши полиграфисты, они быстренько создали Союз полиграфистов Тюменской области.
― Ректор университета поддерживает Вашу безумную затею?
― Геннадий Николаевич Чеботарев очень активно поддерживает наш конкурс. Благодаря его участию, мы получили и поддержку Департамента информационной политики Тюменской области, который много старается для развития тюменского книгоиздания. В двух номинациях ― «Лучшая научная книга» и «Лучшая учебная книга» ― ректор Чеботарев учредил свои призы. Мне думается, достойные и нужные призы для авторов, которые создают научные и учебные книжки.
― Семя упало в благодатную тюменскую интеллектуальную почву?
― В благодатную почву. Я вернусь к тому, что Вы недооцениваете, мне думается, наш родной город. Михал Михалыч Пришвин, между прочим, когда побывал в Сибири второй раз, в 1909 году, писал о том, что Сибирь ― страна непонятая, страна, где всё возможно. Он такие удивительные слова о Сибири написал, собственно, и о нашем городе: «Бесформенность, хаос и все-таки ― лик. Вот-вот потонем, но плот всё плывет».
― Тюмень непотопляема?
― Точно. Более того, в ней необъятные возможности для развития.
― Филология, как жизненный выбор. Никогда не сомневалась в правильности своего жизненного выбора?
― У меня нет времени задумываться над такими глупостями.
― Что филология может дать женщине или, как Вы правильно говорите, ― человеку?
― Филология, ― говаривал Сергей Сергеевич Аверинцев, величайший филолог XX века, ― это служба понимания. Собственно, профессиональный филолог ― человек, который в своей повседневной работе занят деятельностью человеческого понимания. Филолог ― человек понимающий. Законы понимания ― текста, мира-текста, человека-текста ― они, вполне вероятно, одни и те же. Разве этого мало? Ты, как филолог, становишься человеком понимающим.
― Читаем не книгу, читаем человека?
― Читаем книгу, созданную человеком. В книге, в тексте человек больше всего раскрыт для разгадки.
― Великий Мао говорил, что прочитавши много книг, императором (или императрицей) не станешь. А кем?
― Даже не знаю, что ответить. Человеком, пытающимся, надеющимся понять мир, в котором живем, сомневающимся, думающим, радующимся, страстно увлекающимся. Чтение ― занятие страстное, величайшая страсть человеческая.
― А императрицей ― не обязательно? Страстной императрицей?
― Если бы мне в жизни довелось стать императрицей, я бы, пожалуй, не отказалась от такой возможности.
Омельчук: В Поднебесной империи?
Дворцова: Почему бы и нет?


Владыка ДИМИТРИЙ:

Чудо возрождения
Архиепископ Тобольский и Тюменский Димитрий ― строитель. Неистовый строитель. Нет, пожалуй, во всей России другого владыки, который бы возродил на сибирских просторах столько порушенных храмов и построил столько новых! Счет уже не на десятки…
Они там, где когда-то стояли, и там, где их никогда не было. В вахтовом комплексе «Бованенково» на полуострове Ямал, в глухой селькупской тайге на Мангазее, в Ямбурге и Новом Уренгое, на ненецком становище на Полярном Урале, в ишимской степи и в деревне Битюки староверческого Исетского района. Непредставимо! Сколько трудов потребовалось ― церковно обустроить обширную епархию. На берегу Обской губы на становище Хэ вместе с патриархом Алексием Вторым владыка освящал часовню в честь отбывавшего здесь ссылку патриаршего местоблюстителя Петра Крутицкого, попавшего в сталинскую немилость.
Первородно засияли купола Святой Софии в Тобольском Кремле и старинно зазвучали ее колокола, возродились монастырь в Абалаке и Собор Петра и Павла в Тюмени.
Город без церкви ― как деревня без праведника. В епархии везде праведно. Трудами владыки Димитрия.

Омельчук: Владыка, пьете чай по вечерам?
Димитрий: Конечно, конечно. Чаще ― цветочный. У нас есть монастырская аптека, мы берем цветочные сборы наши сибирские, составляем чаи: успокоительные, освежительные, очистительные.
― Фирменные чаи Тобольской епархии?
― Так.
― Все в руках Божьих. Что же остается человеку?
― Человек ― творение Божье, дитя Божье, тело из праха земного, а его душа ― дыхание Божье. Душа в руках Божьих, человеку остается хранить ее, сохраняя связь с Богом. Враг рода человеческого ― лукавый ― пытается перетянуть его к себе, чтобы взять в преисподнюю душу человеческую. В руках человеческих ― сохранить связь с Богом, избежать искушения, помочь себе пройти по жизни правильно, помочь другим.
― В русском языке слово «лукавый» не имеет сильного негативного оттенка. Почти женское лукавство ― простительный грех.
― Лукавый и демон, и бес. Сила противления Богу.
― Путь к Богу и путь к вере, это разные пути? Могут быть разными?
― Путь к Богу ― это и есть вера. Допустим, мы идем по улице, нам надо отыскать определенный дом, мы читаем указатель. Если мы поверили указателю ― мы пошли. Если мы поверили Богу ― мы идем к Богу. А если нет, то нас тут же ловит реклама от лукавого и зовет ― ну-ка, иди ко мне. Зачем тебе к Богу, иди ко мне, будем грешить.
― Это неразрывно?
― Вера и путь к Богу ― неотделимо.
― В Вашей жизни был учитель?
― Много было учителей хороших и добрых. Главный учитель для верующего человека ― духовный наставник, духовный отец, он учит и жизни, и в то же время учит эту жизнь в своей душе различать, внутренние свои помыслы, свои поступки. Мой главный учитель уже почил, это был почтенный архимандрит Троице-Сергиевой лавры, архимандрит Тихон. Преподаватель в Академии, очень образованный человек, несколько лет назад почил в преклонном возрасте, ему было 86.
― В советские времена Вам приходилось скрывать свою веру? Не было ли ощущения, что живете двойной жизнью? Я верую, но должен это скрывать.
― Я веру не скрывал, с детских лет не был ни октябренком, ни пионером, ни комсомольцем, это сразу наводило людей на мысль. Все знали: в доме иконы, братья в семинарии учатся. Этого не утаишь в школе, все же отслеживалось информационными службами.
― Вы их называете «информационные службы»?
― Да, собирали информацию, следили за людьми. В то же время, не метал бисер, будем так говорить ― это же преследовалось. Я не смог бы учиться в институте, работать. Хотя все знали, что я верующий, это я не скрывал. Сокровенность внутренняя, чтобы не раскрыть свой духовный мир, она воспиталась. Если бы в институте я начал рассказывать, как съездил в лавру, исповедался, это бы вызвало смех, подвигло бы кого-то подумать, а не пора ли его отчислять из института. Это вынуждало сокровенно держать веру не только меня, но и всех верующих.
― Не бывает повода вспомнить свою первую светскую профессию?
― Почему, вспоминаю. Это часть моей в жизни.
― В биографии архиепископа Тобольского и Тюменского владыки Димитрия есть строчка ― грамота ЦК ВЛКСМ. За что получили?
― Я учился в Московском институте инженеров транспорта. Молодой человек, энергии много. В спортивную секцию ходил в институте, мне нравилось, существовало студенческое научное общество, пробовал писать рефераты, доклады, в студенческой среде приветствовалась такая игра в науку, были интересные вопросы. Мы готовили в конце года доклад. Я получил 1-е место, был приглашен на отраслевую конференцию ВУЗовскую. Там мне вручили грамоту, хотя оказалось, что я не комсомолец.
― Но было поздно?
― Уже поздно.
Омельчук: Комсомольскую бюрократию назад не развернешь?
Димитрий: Конечно, пытались: значок одень. Я говорю: да как же, весь институт без значков ходит! Я заканчивал в 74-м году, брежневская эпоха, она более лояльна.
― В этом году Ваша епархия получила высший церковный знак отличия «Обретенное поколение».
― За программы с молодежью, за молодежную работу. Вручал святейший патриарх Алексий. У нас есть движение «Сибирь молодая православная», студенческое движение. В Москве они представляли свои программы в различных ВУЗах, программа была признана доброй и полезной для молодежи.
― Владыка, Вам в жизни приходилось прирабатывать физическим трудом?
― Конечно. У меня отец столяр, он нас всех приучал строить-мастерить.
― Не разучились?
― Нет, нет. Еще у нас имелось свое подсобное хозяйство, сажали, копали, за живностью ухаживали.
― Сезонный крестьянский труд?
― В этом году пришлось потрудиться, забор дома подправлял, где матушка живет (у нас свой дом, я из ближнего Подмосковья, сейчас в черте Москвы). Приходится своими руками делать.
― В юности все пишут стихи?
― Было дело.
― Грешил?
― Писал, перекладывал свое настроение, но никогда не пытался их публично легализовать. Когда есть стихи Пушкина, Лермонтова… А это для себя.
― Замолил грехи юности?
― Я с юности приучен к исповеди, к покаянию, к контролю над собой, к размышлению. Духовный опыт внутренней работы ― это с юности.

Персональное дело.
Архиепископ Тобольский и Тюменский Димитрий (в миру Копалин Алексей Михайлович) родился в 1952 году в п. Удельное Московской области, в семье рабочего. После окончания Московского института инженеров транспорта в 1974 году работал в проектноконструкторском бюро в Министерстве путей сообщения ведущим конструктором. Московскую духовную академию окончил в 1987 году, кандидат богословия. В 1986 в Троице-Сергиевой лавре принял монашеский постриг. В 1987 году возведен в сап архимандрита. Определением святейшего патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго и священного синода в 1990 был избран епископом Тобольским и Тюменским с назначением ректором Тобольской духовной семинарии. С 1994 ― член синодальной богословской комиссии. В 1999 году возведен в сан архиепископа. Русским биографическим институтом архиепископ Димитрий назван «Человеком года-2001».

― Владыка, Вы знаете, сколько православных в Вашей епархии? И сколько истинно верующих?
― Трудно сказать точно, где-то три четверти населения юга Тюменской области считают себя православными, привержены православию. А истина одному Богу известна: что есть этот человек, что в человеческой душе. Конечно, хочется, чтобы эта истинность проявлялась с каждым годом, чтобы православные приобщались к традиции и жили традицией.
― Вы не ведете счет, сколько храмов построили за свое время, сколько возродили?
― Счет ведется доподлинно, известно точно, но не хочется прельщаться, чтоб не возгордиться количеством и качеством. Во всех городах, особенно севера Тюменской области, в крупных поселках построены храмы, открыты воскресные школы, действуют православные гимназии, десять православных гимназий уже в Тюменской области, в нашей епархии. Процесс духовного оздоровления, пробуждения идет.
― «Терем с теремами, будто город с деревнями, а на тереме извест ― православный русский крест». Помните?
― Про Тобольск, наверное?
Омельчук: Помните?
Димитрий: Конечно, про Тобольск. Ершов.
― В селе Безруково ― это родина автора этих строк, под Ишимом энтузиасты хотели возродить церковь во имя Семена Столпника. Епархия заинтересована в новом приходе?
― Конечно, епархия заинтересована, речь идет о том, чтобы возродить, храм-то был. До революции в Тюменской области насчитывалось более трехсот храмов. Сегодня у нас 170 православных общин, храмов пока поменьше, есть запас для роста, для развития, для возрождения, для восстановления той духовности, которая была на этой земле.
― Вы приходите к властям ― вам необходимо общаться с властями ― приходите, как проситель, как соратник, как современник, как наставник?
― Конечно, как проситель, но часто встречают с добрым пониманием, особенно в последнее время многие просьбы услышаны. Каждый город должен иметь духовный облик. Что касается наших святынь традиционных православных ― они должны быть восстановлены, возрождены, должны украшать город и радовать людей.
― А каким должно быть отношение церкви и властей?
― Должна быть симфония властей, о чем всегда на Руси мечтали. Симфония. Государственная власть заботится о теле, а церковная власть, в православном понимании, заботится о душе человека, о его нравственности, о его добрых качествах. Тут должно быть такое соработничество.
― Спасский храм почему не реставрируется? Он передан ли церкви?
― Пока не передан, но я хочу заверить, что заботу об этом храме взял губернатор Сергей Семенович Собянин, в октябре мы с ним были на аудиенции у святейшего патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго, когда затрагивался вопрос о возвращении церковных памятников, храмов, зданий. Губернатор сказал, что будет более правильным восстановить хотя бы его внешний вид, а тогда уже передавать церкви. Все-таки государство должно нести какую-то ответственность за то, что памятник утратил свой вид. В течение года-двух, думаю, храм будет восстановлен и станет украшением города.
― Патриарх Алексий в Тобольско-Тюменскую епархию, наверно, ездит чаще, чем в любые другие отдаленные епархии?
― За Уралом ни в какой другой он так много не бывал.
― Чем это можно объяснить?
― В первую очередь ― строительством храмов. Он приезжал освящать храмы, духовные школы. Всегда интересуется Тобольской духовной семинарией. В этом году мы празднуем 300 лет образования, он предполагал приехать, но все-таки возраст — 75 лет, он не оставляет мысли посетить еще раз Тобольск, это уже будет четвертое посещение нашей епархии. Мы молимся, чтобы Господь укрепил здоровье и силы святейшего патриарха.
― И даже патриарх знает анекдот о тобольской тюрьме и о тобольском кладбище? Священники не часто рассказывают анекдоты?
― Это даже не анекдот, это действительно было. В первый раз святейший патриарх приехал в Тобольск. Мы сидим в беседе за трапезой, благочинный Екатеринбургской епархии говорит: «Ваше святейшество, хочу курьез один рассказать. Я отправил сына своего учиться сюда в семинарию в начале 90-х, было трудно с продуктами, очереди, набрал всяких продуктов и еду в Тобольск навестить сына. Прихожу в храм Петра и Павла, там учились и жили студенты, спрашиваю дежурного: как мне Пашу увидеть, я его папа, священник. Он спрашивает: «Какой курс?» ― «Второй». «Так он, ― говорит, ― в тюрьме». ― «Что такое? Нельзя ли к владыке зайти?» ― «К владыке? А он, ― говорит дежурный, ― на кладбище». У меня коробки так и выпали: сын в тюрьме, владыка на кладбище. Где чего искать? Я подхожу, глаза полны слез, думаю, как же так-то? Дежурный подходит: «Батюшка, Вы сейчас идите, через 20 минут будет звонок и как раз Пашу увидите». ― «Какой звонок?» ― «Так у нас там класс, в тюрьме. А в три часа, говорит, владыка с кладбища вернется, он до трех принимает приходы, а после трех здесь, в семинарии». Хотите как анекдот воспринимайте, хотите… Наша тогдашняя действительность.
Омельчук: Теперь эту историю знает вся церковная Россия?
Димитрий: И весь священный синод.

Кредо владыки Димитрия: Вся моя радость в церкви.

― Владыка, Вы человек закрытый, это обязанность любого священника: ничего личного и ничего лишнего?
― Конечно, личное присутствует. Может быть, и лишнее есть. Определенная закрытость в том, что священник трудится на поприще душепопечения: это общение с людьми, сокровенные чувства, мысли, таинство исповеди человека. Человек открывает свои мысли и их, конечно, ни в коей мере нельзя разглашать. Есть определенная сокровенность у каждого священника. Но в личном плане я открыт для беседы, могу о себе, если кто интересуется, рассказать всё.
― А Вы можете пасть на колени? Перед кем и в каком случае?
― Я делаю это ежедневно ― перед Богом в молитве. У меня, кроме церковной молитвы в храме, ежедневно келейные правила, вечером и утром: ты встаешь на колени перед Богом, молишься, свои молитвы, молитвы покаянные, молитвы за паству, за народ, персонально кого-то поминаешь.
― А перед человеком?
― Перед человеком? Только перед духовником.
― Патриарх Алексий Второй пошел на контакты с зарубежной русской православной церковью. Для Тобольско-Тюменской епархии проблема воссоединения актуальна?
― Конечно. В нашем крае присутствуют элементы зарубежной церкви. Конечно, нужно, чтобы это недоразумение было уврачевано, чтобы все люди примирились со своей матерью-церковью. Когда началась демократизация, когда начались процессы возрождения церковного, некоторые отпали от церкви. Кого-то соблазняло, что церковь слаба, мало уделяет внимания тем или другим вопросам, переметнулись в зарубежную церковь. Но разве можно, если мать больна, бросать ее и идти искать другую мать за границей? А эта и больна, и бедна, а там и богата, и славна. Вы понимаете, о чем я. Некоторые против искушения не устояли.
― Религии снисходительны к атеистам, но беспощадны к инаковерцам?
― Есть элемент. Я так скажу: если христианин, но не православный, здесь как бы элемент Иуды, который предал, ушел. Понимаете, Россия была православной тысячу лет. Секты, которые выделены, они же привносятся в Россию из-за рубежа, они как бы подвигают людей к измене, к предательству, в Евангелии это называется поступок Иуды.
― Библейское ― суета сует…
― …и томление духа. Оно сохранилось.
― Сегодня актуально?
― Безусловно. Если бы люди посмотрели, как много нас лишнего окружает, как много лишнего нас тревожит. Многое можно было бы умерить, чтобы дать возможность душе побыть в покое, в молитве. Ведь молитва ― это общение с Богом. Тут надо все-таки признать, что слова священного писания о том, что все в этом мире суета сует и томление духа, имеют под собой основание.
― Когда-то Вы учили старославянский язык. Он Вам нравится?
― Очень красивый язык, очень поэтичный, мягкий. Он душу греет.
― Если бы Вам захотелось сделать собственный портрет, к какому современному художнику Вы бы обратились?
Современному? Затрудняюсь сказать, затрудняюсь.
― У вас есть любимый музыкальный стиль?
― Хоровое пение. Хор Тобольской духовной семинарии. Это…
― …напоминание об ангелах, да?
― Очень современно, очень звучно, очень патриотично. Они не только духовные песнопения поют, но и народные песнопения, то, что нужно вернуть к жизни.
― Вы знаете, что в Тюмени состоялась премьера оперы Антона Рубинштейна «Иисус Христос» и тюменский дирижер Антон Шароев просил передать Вам первый компакт-диск с записью этой оперы?
― Познакомимся.
― С удовольствием?
― Трудно сказать. Надо узнать сначала содержимое.

Мнение:
Собянин: С владыкой Димитрием работаем достаточно долго. Я помню еще те времена, когда мы начинали строить храм в городе Когалым, он помогал и советом, и организационно, подбадривал. Получился хороший храм в конечном итоге. Сегодня мы реализуем с ним масштабную задачу: восстановление старинных храмов на территории Тюменской области. В Тюмени практически уже не остается храмов, которые бы не реконструировались или не были запланированы к реконструкции. Я считаю, что государство обязано исправить те ошибки, решить те проблемы, которые оно создало православию.
Омельчук: Владыка, Вы верите в чудо?
Димитрий: Конечно. Я его вижу и воспринимаю. Разве не чудо эта телепередача, разве не чудо, что мы видим, как за 10 лет изменилось все в Тюменской области, разве не чудо, как за последние два года преобразилась Тюмень? Просто хочется, чтобы вот эту веру как-то восприняли и все, кто нас видит, слышит, и почувствовали, что действительно мы живем в период чудес. Ведь об этом мы не могли мечтать лет 10–15 назад. Конечно, это чудо. Дай Бог, чтобы это чудо коснулось наших сердец, чтобы мы почувствовали, что возрождение духовной традиции послужит умиротворению общества, нашему облагораживанию, сплочению общества. Дай Бог, чтобы все мы эту чудесную красоту воспринимали и чтобы чудеса нашей матери ― русской православной церкви были нами востребованы, чтобы через это возрождалась наша Матушка-Россия.


Аркадий ЕЛФИМОВ:

Гражданин Тобольска
Невозможного нет. Невозможное сбывается само собой. Важно только страстно делать, но, начиная, не знать что это ― невозможно.
Он очень здравомыслящий человек, разумный, рациональный, наверное даже ― расчетливый. Понятное дело, те деяния, которые он замысливает, требуют строгого и четкого расчета.
Но, если разобраться по сути: он даже не просто родной российский авантюрист, а сумасшедший супер-авантюрист. Неизжитый романтик. Честный рыцарь прошлого и России. Последний джентльмен имперского Тобольска.
Нормальный человек такого не замыслит, тем более не завершит.
Бывший председатель Тобольского горисполкома создал Благотворительный фонд «Возрождение Тобольска». Понятно, у любого мэра возможностей поболе. Но то, что совершил тобольский радетель-благотворитель Аркадий Елфимов, давно и явно превысило то, что он смог сделать на посту советского градоначальника.
Несоизмеримо!

Омельчук: Аркадий Григорьевич, мир движется исключительно желаниями?
Елфимов: Хочется сделать многое, стремишься к этому.
— Не случалось кризиса желаний?
― Бывает. Ловлю себя на мысли: не слишком ли большой воз получается, вытяну ли? Пока, правда, справляюсь. Если говорить о моей работе в Фонде «Возрождение Тобольска» ― это снежный ком. Затягивает, увеличивается, растет, быстрее катится. Но… Каждый человек счастлив по-своему, я счастлив этим.
― Вы сами определились, самоопределились? Я вот мучаюсь вопросом: кто такой Елфимов ― банкир? чиновник? меценат? фотомастер? менеджер? может быть, художник, артист?
— Чиновник ― это в прошлом. Чиновником я был с большой натяжкой. У меня хобби ― фотография, сделал несколько выставок, с азартом этим занимаюсь. Понятно, дилетант-дилетантом, но занятие фотографией мне многое дает. Я постоянно самообразовываюсь. Что касается мецената, меня немножко смешит: в последние годы кругом одни меценаты. Мы-то знаем настоящих меценатов ― Савва Морозов, Павел Рябушинский, Павел Третьяков, Савва Мамонтов. Вот люди! Кстати, по словарю ― «меценат» — богатый человек, который спонсирует любимые им виды искусства. У нас много, с позволения сказать, «меценатов», которые ― знаю по Тобольску ― не платят даже зарплату своим работникам, зато спонсируют строительство мечетей, церквей. Я, конечно, не меценат, но обеспеченный человек. Личные средства и вношу в программы Фонда. Но это не огромные суммы. Во мне сидит главная моя школа, жизненный опыт ― это стройка, я строитель по призванию и по образованию, закончил Тюменский инженерно-строительный институт, много лет отдал стройкам Тобольска и Тобольского нефтехимкомбината. Думаю, что это стройка воспитала во мне организатора, менеджера. Если взялся за дело, всегда доведу до конца.
― Вы чувствуете себя эксклюзивной личностью или везде ― чужой среди своих и никогда свой?
― Бывает. Чувствую себя, откровенно говорю, чужим среди своих. Впрочем, по-всякому. Я когда издал большой тираж альманаха «Первой столицы Сибири», Фонд просто погряз в кредитах. Я обратился к нашим депутатам в областную Думу провести совместную акцию. В Тюменской области (с округами вместе) ― 1001 библиотека. Тысяча и одна! Наша книжка попала в эти библиотеки. Все, за исключением одного, областные депутаты помогли финансово. Видите, с политиками общий язык нахожу. С банкирами-коллегами тоже не страдаю. Что касается ревнивых фотохудожников ― записали в правление Союза фотографов Сибири, создана такая свежая организация.
― Новый повод для ревности?
― Мне просто интересно. Приехали как-то в Тобольск серьезные фотографы из Новосибирска, Иркутска, мы перед Новым годом обсуждали оргвопросы, было очень мало времени, чтоб обсудить еще и мои фотографии. А мне этого не хватает. Буквально за 15 минут ― Новый год на носу! ― коллеги за считанные минуты меня, мои фотографии («Аркадий, не обижайся») прямо-таки беспощадно отстегали. Я после признался: готов деньги платить за такое отстегайство. Профессиональная критика ― это то, что мне сегодня необходимо. Я без всяких обид ― и к фотохудожникам, и к их критике.
Омельчук: Фонд называется «Возрождение Тобольска». Замечательные слова! Но Вы здравый политик, менеджер возрождения Тобольска без кавычек. Может быть, это напрасные мечты, даже опасные? Регулярные чиновничьи бредни… Разрушающее время неумолимо, и вечных городов на Земле не случилось. Может быть, проходит, прошел и век Тобольска?
Елфимов: Давно и долго размышляю, что происходит с Тобольском. Что возрождать? Мы говорим о возрождении, а все больше теряем. Вы говорите о времени, которое неумолимо. Я бы сравнил последние 20–30 лет Тобольска с серьезной катастрофой. Недавний пример: катастрофа шатла «Колумбия». Трагедия Тобольска ― катастрофа не менее сильная, чем гибель американского космического «шатла». Они провели очень тщательное расследование.
― Наши причины никого не интересуют?
― Никого. Причина катастрофы шатла «Колумбия» ― человеческий фактор. Думаю, что человеческий фактор присутствует и в этой катастрофе старого Тобольска. Приняли решение строить новый город и честно забыть про старый. Мог, понятно, вмешаться лидер области, руководство области, не дать такому произойти. Оптимизм в меня внушают те шаги, которые сделал Сергей Семенович Собянин. Я был его доверенным лицом. Тоболяки сразу почувствовали: газификация подгорной части, газификация Кремля. Я сам 15 лет назад, будучи мэром Тобольска, ликвидировал угольные котельные. Собянин ― это системные и грамотные решения. Эх, случись они 15 лет назад! Такое бы внимание к городу, к истории города ― тогда можно реально говорить о возрождении. Катастрофы не было бы.
— У Елфимова ― руководителя города ― такой власти не было?
— К сожалению. Зато меня часто одергивали за слишком ретивое внимание к прошлому.
― Размышляя о судьбе города… Аура Тобольска: это просто Панин бугор, дикий брег Иртыша или, все-таки, особый исторический воздух, мистическое пространство города? Наши современники умеют сопрягать времена?
― Аура. У меня есть серия памятных медалей, называется «Славен град Тобольск». Можно перечислить: художник Василий Перов, композитор Александр Алябьев, ученый Дмитрий Менделеев, известный сказочник Петр Ершов (он, хотя родился и не в Тобольске, но всю жизнь здесь прожил). Совершенно потрясающий феномен. Почти одномоментно! Такое созвездие имён! Наверное, какой-то разлом коры, на котором стоит город, все-таки есть. Тюмень же не может похвастаться столь великими персонами.
― Зато через Тюмень проезжали и Достоевский, и Чехов.
― Достоевский в Тобольске бывал, успел посидеть в нашей тюрьме. У меня есть медаль и Достоевского. Ему жена Фонвизина передала Евангелие тобольское, с которым Федор Михайлович не расставался до конца дней своих, умирал с тобольским Евангелием. Аура есть. Ко мне приезжают разные гости, высказывают свои восторги ― музей, Кремль, золотые купола, старый город, новый Абалак! Сибирский воздух. Это происходит со всеми. Тобольская нирвана.
― Тобольск, понятно, исторический город, историческое место России, в императорском Тобольске содержался трон. Но сегодня это провинция. В любом случае ― мы провинциалы. Откуда у провинциала Елфимова солидные связи?
― Что касается «мохнатой руки»… Могу рассказать. На мою выставку в Фотоцентре на Гоголевском бульваре в Москве зашел Фаткулин, он ― владелец Центрального Дома художника на Крымском валу, создал Союз художников СНГ. Посмотрел, говорит: «А что ты не у нас в ЦДХ?» Я отвечаю: «Больно аренда высокая, мне не потянуть». Он: «Для тебя сделаем ставки пониже». На бегу связи завязываются. Талантливого человека другой талант мимо не пропустит.
Омельчук: Вы — успешный человек. Но случаются ли моменты, что Вы глубоко и пронзительно недовольны собой?
Елфимов: Умный человек Омельчук! Да, не в моем характере, честно говоря, но с кем не бывает… Бывают.
― Даже окружающие замечают?
― Я не стесняюсь своих эмоций. Очень болезненны давнишние ошибки, о которых бы и не стоило вспоминать.
― Самоед?
― Может быть. Скорей ищу повод задуматься, чтобы не повторять их.
― Из осуществленных проектов ― для Вас самый дорогой? Самое трудное ― оно и самое дорогое?
― Долго перечислять. Памятник Дунину-Горкавичу на мемориальном тобольском кладбище. Получили коллекцию произведений живописи, графики, скульптуры из Москвы от Академии художеств. Всем своим академикам Церетели по моей просьбе дал задание собрать для Тобольска по одной-две-три работы. Собрали. На День города передали очередной дар Фонда Тобольскому музею-заповеднику в Художественный музей. В части издательской деятельности планов вообще громадье. Нескончаемая серия альманахов «Тобольск и вся Сибирь» (название мне подсказал Валентин Григорьевич Распутин). Первый номер вышел, естественно, по Тобольску, второй, понятно, ― по Тюмени.
― Есть знаменитая фраза, точно не помню, кажется, из Тургенева: «Аркадий, не говори красиво». Живи, мол, красиво, но не говори красиво. Можно же издавать ходовую литературу. То, что издаете ― это же нечитаемая литература?
― Я бы не сказал. Это популярное, грубо говоря, чтиво об историко-культурном наследии нашего великого края, лучшей части России. Это интересно людям, очень многие признаются, что читают альманах с удовольствием.
― Рассчитываете на признание современников?
― Я цену себе знаю.
― В рублях, в евро, в долларах?
― Официальное признание мне безразлично. Гордыня, по Священному писанию, тяжкий грех, гордиться бы не хотелось.
― Встретились два трансцендентальных идеалиста ― Валентин Распутин и Аркадий Елфимов, и мечтают возродить Сибирскую книгу. Вспоминаю Вас, здравомыслящего администратора. Верите, что в сегодняшней России можно издавать книги о всей Сибири и по всей Сибири их распространять?
― Наверное, есть в моем характере авантюрные черты, мне частенько и люди говорят об этом. Но не случись такого авантюризма во всех моих проектах, не было бы и всего того, что сделано Фондом за эти годы. Я сам не ожидал: денег нет, какие-то суррогаты: бартеры, векселя, зачеты, живых денег не было, а я печатал книжки в Италии, а там не рубли нужны, а полноценная валюта. Напролом: начнем, посмотрим, а там жизнь покажет. И все удавалось! Надо верить: наши резервы больше наших возможностей. Прорвемся!
― Елфимов сам себе удивляется? собственному, если не нахальству, то авантюризму? удивляет сам себя?
― Трудно мне ответить на Ваш вопрос. Пожалуй…
― Аркадий Григорьевич, возрожденный Тобольск при своей жизни посмотреть ставите целью?
― Фонд благотворительный ― это не Тобольский НХК с его прибылями. Задача Фонда ― возрождать память, чем мы успешно, на мой взгляд, и занимаемся.
― Фонд гораздо богаче Тобольского НХК?
― Как раз наоборот. Но сегодня в городе с приходом нового главы происходят революционные перемены.
― Вам одной революции 1917 года не хватило?
― Позитивные революционные перемены. Если впрямую отвечать на Ваш вопрос, каким бы я хотел видеть Тобольск возрожденный. Беспрецедентный случай в Тобольске со времен, пожалуй, сосланной царской семьи. Губернатор тюменский Владимир Якушев появляется в Подгорной части, тоболяки помнят последний его пеший обход Подгорного Тобольска. В последнее время здесь почистили иртышский берег, очистили речки и протоки. Открылись совершенно потрясающие виды на Кремль, как на нашей знаменитой иконе.
Омельчук: Можно отметить: Николай Второй в Подгорной части Тобольска, следующий государственный деятель ― губернатор Владимир Якушев?
Елфимов: Совершенно верно. Открылись совершенно фантастические перспективы на Кремль, когда речки очистили от мусора, ивняка. У нас есть знаменитая икона «Богоспасаемый град Тобольск» ― так это полная раскладка тогдашнего Кремля. Тоболяки помнят: в свой последний приезд Якушев сказал, поглаживая стену храма Михаила Архангела и глядя на Кремль: «Чем не Злата Прага?» Возрожденный Тобольск, я согласился бы с губернатором, это не Злата Прага, может быть, даже посущественнее для человечества.
― Ваш Фонд богатый?
― Откуда?
― Но не нищий?
― Кому нужны нищие фонды, правильно?
― Все решают деньги?
― Решают главное. Мы, допустим, собрали 800 произведений искусства, передали в дар от Фонда Тобольскому художественному музею. Превосходная коллекция, мы потратили миллион рублей только на оформление ее в багет. А сама она стоит не один миллион долларов. Поэтому деньги не все решают. Главное, но не все.
― Основное направление деятельности Фонда?
― Пропаганда историко-культурного наследия города Тобольск. Сейчас, может быть, уже и пошире ― Тюменского региона, всей Сибири.
― Фонд помогает властям? Или активно мешает?
― Еще Василий Васильевич Розанов говорил, что, если власть заинтересована, значит, все получится лучше.
― У Фонда солидные благотворители, жертвователи? Или Вы их не выдаете?
― Мы ежегодно публикуем дарственный реестр. Все рубли, все копеечки учтены, названы все щедрые люди. В дарственном реестре более 4 тысяч записей. Всё совершенно открыто, все учтено. Должен сказать, что крупных жертвователей нет, но есть очень серьезные партнеры. В первую очередь, это Сургутгазпром. Газовики Сургута не просто жертвуют благотворительному фонду, часть тиражей наших раритетных книг они покупают для своих нужд, тем самым оказывая неоценимую помощь. Скажем, альманах «Тобольск и вся Сибирь» Сургутгазпром берет по 200 экземпляров для своих компрессорных станций, собирает элитные библиотеки для полевых газовиков. На компрессорных станциях газопроводных трасс можно найти наши драгоценные книжные жемчужины. Газовики помогают во всех наших изданиях, во всех проектах. Я очень им благодарен.
― Ставка Фонда ― на народ, на бедных тоболяков? Кстати, тоболяки ― народ бедный?
― Еще Платон говорил, что бедность ― это не уменьшение собственности, а увеличение ненасытности. Тоболяки ― народ богатый. Богатые духом, искренне любят свой город и даже из своих скромных средств всегда помогают Фонду в его программах.
― В России так заведено ― милостыню подает небогатый?
― На паперти не стоял. Хотя все больше задумываюсь со всеми издательскими серьезными программами и своими кредитами для них и вспоминаю пословицу: «от сумы и от тюрьмы…» Насчет милостыни не знаю, но помогают очень многие, не от каких-то сверхприбылей и сверхдоходов. От щедрости душевной и по доброте.
― Осталось ли что-то из великих книжных сибирских раритетов, что Елфимов еще не издал?
― Мы сделали главное ― «Атлас» Ремезова. «Чертежную книгу Сибири», еще два памятника Ремезова. Ни один печатный памятник рядом с этими книгами не стоит. Я расцениваю это как дар судьбы, мне удалось ввести в современный научный оборот книги Ремезова. Более достойного сегодня не вижу. Хотя есть у меня один проект…
Омельчук: Глаз горит?
Елфимов: …издать Ремезова до конца. Есть его известная «Хорографическая книга», первая карта Сибири. Она была вывезена после революции, просто украдена из России, сейчас находится в Гарвардском университете. Может быть, я все-таки до нее доберусь и постараюсь издать.
― Путин заглядывал в изданный Вами ремезовский «Атлас», который вы Президенту дарили вместе с академиком Юрием Осиповым?
― Подарила Российская государственная библиотека, где хранится этот памятник. А история такая. Президент посетил библиотеку в связи с её круглой датой, оставил запись в Книге почетных гостей. Кстати, там после Александра Второго никто из лидеров России не бывал. Ему показали подлинник ремезовского «Атласа». Президент внимательно его рассматривал, потом проходило длинное совещание. После этого ему вручили наше издание, которое он, как мне рассказывали работники библиотеки, как бы не по протоколу, а с большим желанием взял, сказав при этом, что издание, которое он получил, лучше подлинника. Наверное, шутка Президента.
― Может, именно этим можно объяснить совершенно необъяснимый исторический президентский визит в Тобольск?
― Почему необъяснимый? Абсолютно объяснимый.
― Но последней каплей был ремезовский «Атлас»?
― Тобольск ― сакральное место на нашей земле. Не только в Сибири. Президент просто не мог его миновать.
― У Президента будет полный ремезовский комплект?
― Я думаю, губернатор Владимир Якушев обязательно подарит его Президенту. Финансово очень тяжелый проект ― эти книги. Мы благодарим губернатора за финансовую поддержку, сургутских газовиков Юрия Важенина и Игоря Иванова, мэра Сургута Александра Сидорова. Я думаю, губернатору приятно будет подарить Президенту наш изящный кожаный сундучок с этими четырьмя книгами. Хотел бы вспомнить, что наш известный Дмитрий Сергеевич Лихачев ― совесть русской нации ― ставил Ремезова первым среди мировых имен XVII века. Взгляните на ремезовскую летопись похода Ермака, в книге так все сочно ― в деталях, в интереснейших, красивейших рисунках. Мои друзья ― художники, скульпторы, искусствоведы из Москвы ― восторгаются: «Аркадий! Потрясающе! Первый русский сибирский рисунок. Гениальный, просто гениальный». Наши книги, я считаю, для широкого круга читателей. А «Чертежная книга» ― чего в ней только нет, чем только ни занимался наш сибирский Леонардо!
― Тобольск украшается, обрастает новыми памятниками, не без участия вашего Фонда?
― Раньше Фонд, в основном, занимался установками мемориальных досок. Мы участвовали в установке памятников Семену Ремезову, Александру Дунину-Горкавичу на Завальном кладбище, на его могиле. Сейчас самый выдающийся, на мой взгляд, скульптор нашего времени Михаил Переяславец, работающий в русской классической, традиционной манере, сделал совершенно потрясающий, гениальный памятник Петру Ершову. По заказу Фонда. В городе есть программа ― наравне с пешеходными зонами украсить маршруты для туристов парковой скульптурой и памятниками. С большим интересом рассматриваю интерьеры, старинные фотографии, как до 1917 года люди у нас в Сибири красиво умели украшать интерьеры. Красиво жили, очень красиво. Мы сегодня живем в постоянном пресловутом евроремонте. Мы, русские люди, опустились, бинты эти повесили на окна, когда у нас есть великая культура штор и всего остального. Я заказал кабинетную портретную галерею небольших скульптур для кабинетов великих тоболяков: Дмитрий Иванович Менделеев, художник Василий Перов, Василий Шейн ― первый наш генералиссимус, всего по десять экземпляров. Русские скульпторы, ведущие московские мастера для Тобольска делают эту работу. Есть спрос, руководители наших городских предприятий эти скульптуры в Фонде приобретают. Еще тема: фотография, мы очень долго будем к ней возвращаться, очень благодарная тема. Честно говоря, когда мы выставку старинных фотографий «Тобольская губерния в лицах» к 420-летию Тюмени решили открыть не в стенах музея искусств, а в торгово-развлекательном центре «Гудвин», были опасения, что люди будут проходить мимо старинных фотографий. Но я возвращался с открытия выставки с большим удовлетворением, даже в эйфории: все-таки удалось сделать, что было задумано. Очень много людей просто неотрывно рассматривали старые фотографии. А цель-то и каталога-альбома, и самой выставки ― именно показать корни. Какие люди! Какие лица! Я повторяю: как достойно каждое сибирское давнее лицо, это лицо настоящего лорда, русского лорда. Породистые земляки. Сибирская порода. Не сравнить с сегодняшним принцем Чарльзом.
― Вы ― не сибирский милитарист?
― Валентин Григорьевич Распутин меня пригласил на фестиваль в Иркутске, он проводит его уже много лет. Был прием у губернатора, я губернатору Иркутской области подарил пяток книг серии «Тобольск и вся Сибирь», при этом посчитал рассказать нужным ему следующее: «Знаете, мы жили за «железным занавесом» и очень мало людей выезжало за рубеж. Но те счастливчики, которые выезжали, были просто ошарашены гектарами торговых площадей, изобилием товаров, красивой жизнью, хотя шла холодная война. Что же добивало бедных советских граждан, когда они возвращались в номер гостиницы? Их ждали на прикроватной тумбочке две книжки: Библия на русском языке и Солженицын ― «Архипелаг ГУЛАГ» тоже на русском. Советским напоминали, в какой страшной атеистической тоталитарной стране они живут. Мы проиграли холодную войну, мы потеряли Советский Союз. Надо читать мои книги «Тобольск и вся Сибирь», чтобы мы не потеряли в дальнейшем и Сибирь». Мне переводят, что в китайских учебниках уже пишут, что исконные российские сибирские территории чуть ли не были китайскими. Это опасно. «Временно утерянные». Но китайские. Когда? Почему? Это страшно! Какой милитарист? Свое бы защитить. Но свое защищать надо. Мир жесток и беспощаден.
― Один из выпусков «Тобольск и вся Сибирь» будет посвящен сибирской Америке, американской Сибири?
― Обязательно дойдем до Аляски. У меня в кабинете висит карта дореволюционная, я очень ей горжусь, редкая карта. Самая правильная карта, да. Там вся Сибирь от Урала, вся азиатская часть империи Российской и плюс Аляска.
― У вас есть конкуренты по благотворительности в родном Тобольске?
― Университет сделал благое дело: в центре города замечательно отреставрировали бывшую «Красную больницу». Тоболяки, я думаю, благодарны за это. Других примеров не припомню.
― Надо заманивать туриста в Тобольск?
― У Тобольска столько всего! Причем какие сенсационные брэнды! Та же царская семья. Много другого. Что меня поразило, порадовало и повеселило, когда наш тогдашний глава Евгений Куйвашев выступил с оригинальной идеей. Берет книгу, показывает библиографический словарь по Тобольску: вот смотрите, как это можно оценить, несколько десятков тоболяков ― гордость нации ― родились в Тобольске, были связаны с Тобольском. А в городе всего-то проживало тысяч 20 жителей. Всего. Крохотулька. А наш колокольный звон! Сибирский! Какой-то космический прорыв. Столько всего в Тобольске! А моя новая идея такова: если молодые люди, приехавшие со всех весей России, проведут свой медовый месяц в Тобольске, то вполне вероятно и возможно, что у них родятся гениальные дети. Тобольское зачатие! Менделеевы и Алябьевы. Да пусть и европейцы едут. Поможем и Европе…
― Приятно осознавать себя человеком, которому удается то, что, может быть, не удается другим?
― В принципе, жить приятно.
Омельчук: Жизнь ― приятная вещь?
Елфимов: Приятная.


Елена ЕРПЫЛЁВА:

In sё
У нее есть свой театр «Мираж».
Но ей нужны театры всего мира.
Ее время придет.
Она знает это.
Хотя в драму припозднилась.
Искала себя.
Занималась текущей журналистикой, писала романы, растила «миражи».
Она нашла себя в театре.
Теперь очередь за театром. Он должен найти Елену Ерпылёву: драматурга мирового уровня.
Ее судьбой стал Когалым.
Очаровательный северный город с непростой судьбой и сложной аурой.
Она постоянно стремится из Когалыма. Но не уезжает.
Когалым ― колыбель менеджеров первого ряда, великих менеджеров России: Семена Вайнштока, Сергея Собянина, Вагита Алекперова…
И колыбель ее ― in sё первого драматурга России.
Прекрасная Елена во все времена знает, когда сказать свое слово.
А мы пьем чай.
У Ерплёвой все еще впереди.

Омельчук: Открываем книгу Елены Ерпылевой «Бараки-Фруги» на первой попавшей странице и читаем «я имела неосторожность полюбить…». Имела неосторожность?
Ерпылёва: Да. В свое время полюбила одно дело, сейчас ― другое. Как в жизни бывает: периодически любила, разочаровывалась. Потом полюбила театр и всё, что с ним связано. Это всегда неосторожно.
― Есть любимое дитятко?
― Наверное, несколько.
― Семейка веселая?
― Да. И все родственники.
― Любят необязательно за что-то?
― Наверное, нет. Любят, потому что есть потребность любить.
Омельчук: Любишь не того, кого хочешь, а кого ― любишь?
Ерпылёва: Чаще всего так.
― Любовь ― несознательное усилие?
― Нет.
― Что такое страстная женщина?
― Наверное, женщина, которая в какие-то моменты умеет терять разум. Конечно, в моей жизни было много безрассудств. То была благополучная работа ― журналистика, вдруг я ее бросила и страстно полюбила театр, я его всегда страстно любила, но, как к недоступному мужчине, боялась подойти. Для меня это было нечто запретное. Когда я вдруг поняла, что есть такая реальность, что может осуществиться в моей жизни этот союз, я бросила все, я отдалась театру.
― Недоступные мужчины ― фигура речи?
― Это не мужчина, ясно. Для меня театр, наверное…
― Нет, о мужчинах, если можно…
― О мужчинах очень сложно. У меня небольшой опыт с мужчинами, скажу честно.
― Но произнесено же ― недоступный мужчина. Такое в природе существует?
― Да. Наверное, мужчина, который недосягаем.
― Может быть, слабое желание?
― Наверное.
― Очень хорошее определение страсти: потеря рассудка, разума, зато ― счастье?
― Конечно. Счастье.
― Счастье ― выключенный разум?
― Ну, нет. Выключить совсем ― невозможно. Думаю, он всегда присутствует. Может быть, у таких, как я.
― Но, если удалось отключить, то ― счастье?
― То счастье.
― Встречала недоступных мужчин. А идеального?
― В принципе, идеальный мужчина ― неинтересный мужчина. Я так думаю. Что значит идеальный мужчина? Идеальная женщина? Идеальный человек? Это нереальный человек, человек в воображении, в мечте. На самом деле в жизни нет идеальных людей. И прекрасно, что нет. Драматургия строится на неидеальном, не о чем было бы писать, если бы жизнь была идеальна.
― А когда начинаешь понимать, что нет ни идеалов, ни идеальных людей, и их не встретишь в этой жизни?
― Какой-то период у тебя в жизни: ты обольщаешься, потом разочарование. Я, как человек пишущий, сразу сублимирую. У меня все рассказы и пьесы созданы из каких-то разочарований, несовпадений. Я считаю, что для драматурга это идеальный вариант.
― А что продуктивнее: очарование или разочарование?
― Разочарование, как ни странно. Мы все равно больше в жизни надеемся очароваться, мы созданы из и для надежд. А жизнь и любое произведение происходят из разочарования.
― Продуктивнее, как сюжет или как опыт жизни?
― Я не разделяю сюжет и опыт жизни. Опыт жизни ― сюжет, сюжет ― опыт жизни.
― До сих пор верите в идеалы?
― Я в идеалы верю всегда, я без этого бы не жила. Верю, понимая, что это нереально. Такой парадокс. Точка опоры в твоей жизни, ради которой существуешь. Если нет идеала вовне, он все равно существует внутри тебя. Есть идеал в дружбе, я знаю, и в любви есть идеал, и в детях, хотя дети далеко не идеальные. Во всем есть идеал и нет идеала. В этом и прелесть. Ты разочаруешься в человеке, но вдруг видишь ситуацию, где он проявляет себя как идеальный человек. И ты понимаешь: в этом человеке есть все, весь мир. Я никогда не делю людей на сугубо положительных или отрицательных. Белое-черное. Хотя спектакли ставлю об этом, но никогда резкой черты не провожу. У меня всегда все перемешено и в этом прелесть жизни. И прелесть творчества.
Омельчук: Я ― идеальна?
Ерпылёва: Нет. Никогда. У меня есть нечто внутри, что меня спасало в каких-то ситуациях.
― Женщине важно быть страстной?
― Да.
― Самая прекрасная женщина ― та, которая потеряла голову?
― Никогда не теряла голову. До конца. Я теряла голову, но не в личной жизни. Это моя слабость, явный в современной жизни недостаток, но я всегда подключала сознание. Галина Волчек как-то говорила, что, когда она разводилась с Евстигнеевым, сидела, плакала, рыдала, потом посмотрела в зеркало и вдруг увидела слезу, руку свою опущенную и подумала: неплохой прием для режиссера. Я, наверное, такой же проклятый человек, в самые яркие моменты я думала: если описать, это будет интересно. Всегда во мне присутствовали писатель и режиссер, женщина ― на втором плане.
― Это мешает в жизни?
― Нет. Это помогает в творчестве. А моя жизнь ― это творчество.
― Елена, и все-таки: писательница, драматургша, режиссерша или антрепренер?
― Все вместе. Я работала в газете, в какой-то степени я погрязла под этими житейскими сюжетами, они из меня извергли драматурга и писателя. В тебе накапливается. У меня находило выход в прозе. Это только на бумаге, а хочется увидеть в реальности. Я начала создавать театр, потому что эти сюжеты увидела еще и на сцене.
― Создательница театра Немирович-Данченко и Станиславская в Когалыме и в одном флаконе?
― Громко сказано. Но, если нет другого театра, то приходится быть Станиславским на своей родине.
― Насколько востребован театр в маленьком городе Когалыме?
― Сейчас очень востребован. Но потребовалось десять лет, чтобы раскачать город и дать почувствовать, что действительно театр нужен. А сначала интересно было всем нам, кто делал театр.
― Десять лет анабиоза ― город спал, дремал?
― Да. Спал, дремал, не понимал.
― Мираж Когалыма? Или уже явь?
― Далеко не мираж. Мы создавали театр без всяких амбиций, поэтому «Миражом» назвали. Сегодня это реальность.
― Художнику нужно признание публики?
― Конечно. Без признания нет смысла. Наверное, писателю и драматургу можно и без признания, но театру это обязательно нужно. Когда-то я спектакли ставила только ради себя, очень такие философские, наверное, поэтому город не сразу развернулся к ним, они были слишком, не скажу, умны, но сложны для публики.
― Выше ростом?
― Да. Я почему-то злилась на публику ― почему меня не понимают? Я демонстративно говорила себе ― нет, не буду опускаться до тети Мани, дяди Пети и т. д. Но со временем как-то помудрела.
― И опустилась?
― Нет, не опустилась, но поняла: нужно находить такое содержание и вкладывать в такие формы, которые были бы доступны и понятны этой тете Мане, дяде Пете. И при этом сохранять саму себя, и ту глубину, которая в тебе есть. Для этого потребовалось время.
― И все-таки в этих аплодисментах зала, переходящих в овации, что в них?
― Счастье. Эти мгновения стоят очень дорого. Благодарные, сияющие глаза зрителей. У меня взрослые дети, они с ума сходят после того, как у нас последние пять аншлагов было мюзикла, люди не уходили, дети не уходили, не бежали в гардероб, стояли и хлопали, мы даже не знали, что делать дальше. Мы были смущены этим вниманием, я поняла, что ради этого, наверное, стоило городить огород, делать то, что мы сделали.
Омельчук: Может быть, актер театра «Мираж», как вообще актер, ― недолюбленный человек, и ему требуется такая форма любви?
Ерпылёва: Наверное, есть такие, которые что-то недополучили. Но большинство искренне любит театр. Запах кулис, это такая зараза, что от нее просто так не отвяжешься.
― Творец ― это свобода?
― Это внутренняя свобода, которая переходит на внешнюю свободу, без нее невозможно.
― Не ограниченная существованием тети Мани, дяди Васи, зрителя?
― И властей.
― Ограниченностью властей?
― Недавно меня вызвали «на ковер» и сказали: «Как Вы могли позвонить какому-то чиновнику, минуя такое-то лицо?!» Я спросила: «Вы меня вызвали ради того, чтобы мне это сказать?» ― «Да, ради этого». ― «А что я буду писать и о чем говорить со сцены после этого разговора? Вы что от меня надеялись услышать?» Чиновник, который все это мне высказывал, был страшно удивлен, потому что он совершенно не предполагал такого рода ответ. У нас сейчас прекрасные отношения, никаких претензий ко мне нет.
― А внутренний редактор (или было обронено слово ― мудрость) когда включается? Опыт журналистки о чем говорит?
― Он всегда есть. Без этого невозможно. Я пьесу могу раз сто переделать. Бесконечно. Я ее просто загоню куда-нибудь в компьютер и к ней не возвращаюсь. Я изменяюсь, что-то в жизни меняется, и я начинаю ее менять. Я сейчас поняла, это совершенно не обязательно изменять. Время зафиксировано в какой-то формуле, оно не поддается изменению. Был тот момент моей жизни. Сейчас будет совершенно другой, и его надо зафиксировать. Я стала писать меньше, сама себе сказала: жизнь ― формула слов, зафиксированная во времени. Это жизнь. Все остальное уходит навсегда. Остается то, что я успела зафиксировать. Не успею ― не успею никогда.
Это для меня самое главное, это цензор, и он жив пока.
― Сложным героям Вашей пьесы, предположим, захотелось выразиться матом. Он выразится, как положено, как ему хочется?
― Новая драма предполагает большое количество мата в пьесах. Иногда он звучит очень органично. Я бываю на читках таких пьес. Я в жизни никогда не выражаюсь, у меня этого нет.
― Но герои же сильнее автора?
― Да. Но дело в том, что я пишу о себе и мой герой ― это я.
― Пока они выражаются деликатно?
― Может быть, когда-нибудь и это произойдет.
― Вопреки правде характера и правде жизни?
― Был момент из неопубликованного, действительно там, ну, не мат, но близко к мату, высказано в сердцах.
― Насколько артельное театральное творчество сопрягается с Вашей свободно-анархической натурой?
― Исключительно сопрягается, потому что у меня свободно-анархическая натура.
― Ерпылева любит поколдовать на кухне?
― Нет. Раньше любила.
― А раньше что удавалось на кухне?
― Голубцы. Сейчас мы перестали есть мясо. Я потеряла интерес к большому потреблению пищи, к долгой готовке, когда время можно потратить на что-то более полезное в жизни. Мне кухня неинтересна.
― Идем по толстовскому пути?
― Я просто отказалась, без всяких принципов.
У такой респектабельной женщины, как Вы, какие недостатки, естественно, как продолжение собственного достоинства?
― Нет! Что Вы? Если бы я состояла из достоинств, я бы не смогла писать. Бесполезно писать, если ты себя ощущаешь с полным набором достоинств. Мое свободолюбивое желание быть независимой. На самом деле я часто попадаю в такие ситуации, которые, наверное, можно было в жизни избежать. Я иногда провоцирую ситуации. Надо быть терпимее.
― Самоедством есть время заниматься?
― Я думаю, бесполезное занятие. У меня самоедство перетекает в творчество. Была такая ситуация…
― Села за стол?
― Абсолютно.
― И поглощаю себя большими кусками?
― Счастье, что я могу сублимироваться в творчестве, просто счастье. Иначе можно же и сожрать себя, какие-то вещи себе не простить. Я философски подхожу к творчеству, хотя иногда думаю, а нужно ли это кому-то, мое ли это? Я ведь человек живой и если мне это интересно, то, наверное, другому живому человеку тоже может быть интересно в другом живом человеке.
― А что себе не прощу?
― Обиды, которые я причиняю другим.
― Настоящий творец должен быть высокомерен?
― Ни в коем разе. У него должно быть достоинство, это обязательно. Но не высокомерие. Мне интересна тетя Маня с ее проблемами. Мне вообще интересны люди любого плана. Человек сам по себе очень интересное существо.
― И то, что «дядя Вася» предельно равнодушен и никогда не пойдет на спектакль Елены Ерпылёвой «Гудбай, антилопа» ― это прощаемо?
― «Дяди Васи» пришли, как ни странно. Их загоняли, правда, через профком. Но они вдруг открыли для себя новый мир, частичку этого мира, и подходили эти «дяди Васи» со слезами на глазах. Они что-то свое нашли там. Ведь не обязательно они должны мое найти. Ведь у каждого что-то свое. И вот это, мне кажется, самое важное.
― С грустью вспоминаю ― была высокомерной?
― Да, наверное, были амбиции, но по молодости, по неопытности.
― Женское счастье в XXI веке. Почувствовала: переплыла-перелетела в другой век, в другое тысячелетие?
― Конечно. Я это фиксирую очень чутко. У меня по всем пьесам идет конец XX века или начало XXI. Мне кажется, конец и начало века, в общем-то, очень близки, и пока еще нет такого разрыва времен. Но, между тем, какие-то моменты четко фиксируются внутри, независимо от тебя.
― Характер женского счастья переменился ― из века в век?
― Меняется.
― А чем счастлива женщина в Когалыме? Локально?
― Чем счастлива я, могу сказать. Чем счастлива женщина ― не знаю.
― Женщина-Ерпылёва?
― Я счастлива творчеством и любовью.
― Когалым ― скучный город?
― Нет скучных городов, есть скучные люди, которые их населяют. Мне там никогда не скучно.
― А счастье ― скучная вещь? Или страстная?
― Счастье настолько мгновенно, что не может наскучить. Его просто не хватает, чтобы стало вдруг скучно. Тут ― счастье, а тут вдруг что-нибудь такое, что уже нужно думать о том, чтобы вернуть счастье.
― Есть в лексиконе слово ― навсегда?
― Сейчас я избавляюсь от этого, раньше, да, было. Сейчас ― нет.
― Получалось?
― Практически ― нет.
― Женская мудрость ― от некоторых слов отказаться?
― Да-да.
Омельчук: Если можно о любви, это всегда ― завтра?
Ерпылёва: Всегда ― завтра.


Любовь ЗАВОРОТЧЕВА:

Женщиной держится Россия
Она, наверное, странная женщина. Но разве женщина, которая пишет, может быть не странной?
Яростная публицистка, страстно боровшаяся за личное счастье мужчин и женщин в условиях героического и безбытного Великого Освоения. Яркая бытописательница с деревенскими корнями, хорошо помнящая свою сибирскую родову. Странная сказочница с грустными сказками, очень понятными детям, но, скорей, написанными для задумавшихся взрослых. Постмодернистка на серьезной реалистической основе.
Она долго молчала, потом вдруг стихийно и неудержимо пролилась книжками необычной прозы.
Обычная драма провинциальной писательницы ― уехав в Москву, себя в столице, пожалуй, не нашла.
Но ищет.
Постоянно ищет себя.

Омельчук: Любовь Георгиевна, для чего живет женщина?
Заворотчева: Чтобы любить себя и все, что ее окружает. Женщина, которая себя не любит ― любви не излучает. Это однозначно.
― Россия ― не женская страна?
― Женская. Россия, Тюмень, река Тура, река Пышма ― все женского рода.
― Россия себя любит?
― Россия себя до сих пор, представьте, любит.
― Только поэтому и держится?
― Любовь ― великая созидательная сила.
― Я правильно понял: Россия держится на любви?
― Именно. На любви к себе и в надежде, что кто-то обязательно полюбит, объяснится, скажет добрые слова. Все люди хорошие, только они об этом забыли. Я, как умею, напоминаю об этом.
― В России женщине всего труднее, или в России женщине всего счастливее?
― Это зависит от женщины. Насколько она себя любит, насколько она излучает любовь, насколько она умеет в другом увидеть добро. Насколько она сама трудна, настолько трудно строятся отношения.
Омельчук: Хочу ― счастлива, хочу ― у меня трудная судьба?
Заворотчева: Именно так. Вот все говорят ― жизнь плохая, жизнь плохая. До сих пор я так и не поняла, в чем это плохое состоит. Куда бы я ни пришла, за самой последней чиновничьей бумагой, обращаюсь к женщине, которая выходит мне навстречу: «Ангел мой, я пришла за невозможным». Она: «Что такое?» ― «Мне нужна такая-то бумага». «Ангел» заходит в ту дверь, из которой вышел, выносит мне талончик на прием, куда стоять бессмысленно. Надо уметь строить отношения.
― Напомнить ангелу, что он ангел?
― Напомнить, что он хороший изначально, пришел в мир жить хорошо, а не мучаться.
― А чертенят, в том числе и женского пола, не водится?
― Водится.
― К ним тоже ― «ангел мой»?
― Все равно. В каждом человеке есть позитивное. Разбудить. Воодушевить. Вдохнуть жизнь. Вспомнить Пигмалиона.
― Любовь Георгиевна, в чем наше девичье, наше женское счастье в этой стране?
― В этой стране счастье в том, чтобы проснуться и сказать: здравствуй, солнце, здравствуй, утро, здравствуй, день, я проживу сегодня замечательный день, со мной все будет в полном порядке. Я создала себе фон, не заблокировала в себе ничего, я стремлюсь к хорошему, со своей хорошестью, со своей любовью. Великая сила!
― Мне хочется опустить Вас на грешную землю. Удалось в этой жизни кого-то осчастливить?
― Я это делаю постоянно. Когда кто-то вдруг мне явился во сне или о ком-то вспомнила, я знаю: человеку плохо. Я могу с этим человеком не встречаться много лет, но, зная его мобильный телефон, отправляю SMS: «Я тебе дарю сто капель тепла и минуту счастья. Всегда твоя тетушка Ива».
― Минута счастья ― это достаточная норма?
― Да, еще Метерлинк говорил, человек, который в течение дня не созидает минуту счастья, начинает болеть. Это страшно.
― Жизнь ― вещь сложная, приходилось сталкиваться с соперницами? Сто минут счастья для соперницы?
― Анатолий Константинович, если это женщина мудрая, я у нее непременно чему-нибудь научусь.
― Заворотчева всегда была мудрой, разумной женщиной?
― Спасибо.
― Я не констатирую, я задаю вопрос.
― Ох, а я обрадовалась, подумала, так обо мне думает Омельчук!
― Всю жизнь ― ни одного промаха женского?
― Тьма. И это тоже счастье. Когда совершаешь ошибки и тут же спохватываешься: «Боже, как я набезобразила!» Учишься исправлять на уровне мыслеобраза, это и есть работа духа. Для чего мы пришли на Землю? Нам никто не дал гарантию, что мы проживем счастливую жизнь, нам никто не давал никаких обязательств. Мы сами совершаем ошибки, за счет этого учимся, мудреем, развиваемся. Это бесконечный резерв.
― Что же манит побезобразить?
― Я пять последних лет прожила на берегу Плещеева озера, в избе, купила землю, по двадцать вишен в день спиливала вручную, ходила босиком по снегу.
― Вишням не больно?
― Они старые, изжили свой век, захламление произошло. Десять лет никто не жил. Я из куска земли в двадцать соток сделала сад, проложила дорогу. Вот счастье.
― Посчастливилось встретить другого счастливого человека?
― Если человек ощущает себя несчастным, я ему помогу. Я не стану его уговаривать, ему плохо, я замыкаю зло на себе. Я босиком ходила по снегу, с точки зрения окрестных крестьян это безобразие. Внедряясь в их среду, я научила их собирать травы, в деревне нет медпункта. Я много безобразных поступков делала, раздавала все, что мне привозили. Но я вегетарианка, много не ем. Они говорят: «Ты отдаешь последнее». ― «Последнее дает Бог». Они говорят: «Что это безобразие ― отдавать?» Что считать безобразным…
Омельчук: Вас сегодня интересует, как живут тюменские деревни вдоль Сибирского тракта?
Заворотчева: Одна из первых моих книжек в серии «Писатель и время» именно под таким названием: «Деревни вдоль тракта». В Вашей книге «Нежный Север» я нашла строки, что Вы плохо знаете юг Тюменской области. Я его знаю достаточно хорошо. Я и сама родилась в деревне по Сибирскому тракту ― в Киёво. Мама моя ― учитель, отец работал в больнице. Они встретили друг друга, произвели меня и посадили в год моего рождения тополя. Деревни практически нет, с тракта ее не видно. Но, если Вы поедете в Ялуторовск и посмотрите в сторону деревни Киёво ― там стоят огромные тополя. Эти тополя посадили мои родители, целая роща! Сибирские деревни живут в моем сердце. Сейчас за каплей молока не пройдешь ― шлагбаум, охранник. Вот это правильно. Раньше было безобразие.
― Любовь, появившаяся в Киёво, ― неслучайно?
― Случайного в этом мире ничего не случается. Я ― дитя любви, родители позаботились, чтобы мне достоинства хватило прожить в разные времена, и я оставалась маленькой девочкой без мамы, мама в 29 лет умерла. Я не испытала несчастья, осознав, что Бог сказал: «Я тебя поведу по жизни». Вот это счастье.
― С детских лет ― Любка, Любаша, Любушка?
― Любанька. Так меня звал дед, мамин отец.
― Любовь Георгиевна, Вы исчезали, исчезли надолго с тюменского литературного горизонта. Что делалось в эти годы?
― Я не исчезла. Осознано уехала. После 85-го года все очень смелыми стали. Вы прекрасно помните, каким я обладала характером. После публикации в журнале «Театр», в газете «Правда», что нефтедоллары утекают совсем не туда, что Тюмень хиреет, что в Тюмени нет культуры, меня, по сути, объявили персоной нон грата. Шерман Евгений Григорьевич, незабвенной памяти человек, сказал: по линии бюро пропаганды художественной литературы твои выступления будут курироваться местными писателями. Меня это не устраивало, я перестала выступать.
― Эмигрировала из Тюмени?
― Эмигрировала из Тюмени. В Россию. Чтобы быть региональным писателем, нужно иметь определенный уклон ― не исписаться. Побывав в Париже, посмотрев на тамошних некрасивых женщин, я пришла к выводу, что провинциализм духа, который держит человека на одном месте, вредит писательской работе. У меня нет сожаления. В Москве жить трудно, сложно, я человек сибирский, люблю ходить босиком, моя эмиграция в Москву была поддержана людьми, которые уже жили в Москве, которые знали, как мне тяжело. Я им очень благодарна.
― Не писать трудно? А писать?
― Когда трудно писать ― лучше не пиши. Вынашивай, созревай, живи, наблюдай, взаимодействуй, делай людям добро, люби их, помогай нелюбимым становиться любимыми. Помогай осознавать, что на Земле слишком хорошо долго быть не может. Это работа на логос. Люди пишущие, работающие на радио, на телевидении по созиданию духа, все улетят на Полярную звезду.
― Писательница Заворотчева определила свой жанр?
― Начала как публицист, по духу им осталась, но научилась не возмущаться, научилась принимать жизнь такой, какова есть. Нужно целенаправленно помогать, созидать и мало ругать. От ругани, как я поняла, прока нет, и результата тоже. Созреваю медленно, но пишу быстро, с любовью, отвлекаясь от жизни напрочь.
― Это был перелом?
― Мягкое втекание, началось оно 15 лет назад, когда мироздание напомнило: человек, задумайся, для чего ты пришел на Землю. Между книгой «Шутиха-Машутиха», вышедшей в издательстве «Советский писатель», и последней книгой сказок ― целая жизнь. За эти 15 лет произошла полная трансформация, я стала совершенно другим человеком, научилась замыкать зло на себя, прощать и уметь просить прощение.
Омельчук: А Заворотчева узнала бы себя, скажем, образца 1966 года в Нижневартовске? Сегодняшняя Заворотчева с озера Плещеева.
Заворотчева: Мне пришлось с Плещеевым озером расстаться, как это ни грустно, вернуться в Москву. Роман, который я начала писать в деревне, просто перестал совмещаться с деревней. 1966-й тюменский год и события до того только сейчас пришли в мой роман. Я ― человек поздней реализации, видимо, проживу долгую творческую жизнь. Радуюсь отсутствию склероза.
― Пусть человечество терпит…
― Пусть терпит и радуется. Я слышала за эти дни в Тюмени, что меня давно нет. Я — вот она, меня сломать ― намучаться.
― Любовь Георгиевна, Вы работали на радио. Это для чего-то, попутно или самодостаточно?
― Анатолий Константинович, мы с Вами относимся к зодиакальному знаку Рыб. Непроявленное всегда как бы живет в глубине, за фибрами, за жабрами нашими. Мы больше, чем другие знаки Зодиака, чувствуем вибрацию Космоса. Я родилась в год Меркурия, а это письмо, это связь, это радио, это телевидение, это вестник Богов. Меня вынесло на Степана Дмитриевича Дмитриева, который предложил мне идти на радио. Мне было страшно. Но радио научило меня говорить.
― И бесстрашная Заворотчева боялась председателя облтелерадиокомитета Дмитриева?
― Я боялась эфира, микрофона, там такие мэтры работали! Это же просто стиль жизни. Я вспоминаю, как Гвоздовский со своим скорпионьим ядом, если неправильно ударение в слове выходило в эфир, очень деликатно поправлял.
― Но ядовито?
― Ядовито!
― Кстати, что Вы особенно цените в мужчинах?
― Самодостаточность. Умение быть папой всей семье, женщине, детям, научить женщину.
― Мужчина разве может женщину хорошему научить?!
― Вы послушайте, мужчины всегда ругают женщину. Я говорю: если тебе не нравится, как я сварила борщ, свари сам и скажи: дорогая, я тебе сварил борщ. Она говорит: дорогой, как вкусно! ― Хочешь, я тебя научу? ― По библейским заповедям муж учит жену, жена учит детей. Если он умеет быть защитником, тогда и женщина становится бабочкой, которая вокруг него порхает, а не той лошадью, которая тащит эту повозку.
― Бабочка-тяжеловоз?
― Я не встречала тяжеловозов. Я всем говорю ― научитесь быть слабыми. Мне многие годы не удавалось быть слабой.
― Ослабеет женщина ― ослабеет Россия?
― Бог с Вами! Просто мужики меньше пить станут. У Вас в стихах, извините, я Вас процитирую, нашла строки: «В этом мире много пьяниц и дураков, И слишком мало красивых женщин…». Может, их и мало лишь потому, что слишком много пьяниц и дураков? Дорогие мужчины, прислушайтесь к мнению Омельчука. Не надо про женщин плохо говорить, они все красивые.
― Кто в этой студии плохо говорил о женщинах?
― В книжке.
― Если три миллиарда красивых женщин — все равно мало?
― Пусть будет пять миллиардов красивых мужчин, которые умеют заботиться о женщине. У меня есть рассказ «Иди домой, девочка». Когда я увидела, как здоровенный мужик торгует двумя девочками на рынке, я целую неделю не могла ни есть, ни пить.
― Вы свое место в отечественной литературе определили?
― Нет, не знаю. И не хочу.
― Сказка ― главная правда?
― Получается, что главная.
― У писательства бывает стимул?
― Стимулов нет. Есть накопление одиночества. Есть накопление противоречий и желание дойти до каждого человека. Напомнить: люди, вы все хорошие, только забыли об этом. Нет абсолютно никакого стимула, это произрастает из собственной самодостаточности.
― У жизни есть цель?
― Мы приходим жить, чтобы узнать, кто мы такие, для чего пришли на Землю и научиться жить в согласии с законами природы. Животные уходят первыми, люди даже не замечают, что животные покинули их села. Мы отстали по природному интеллекту от животных.
― Если даже не узнаешь, для чего пришел на эту Землю, это все равно знания?
― Все равно накопления. Главное, не озлобиться, жить без претензий друг к другу. Обидчики ― наши учителя. Мы учимся мудреть именно в таких ситуациях. Когда я закрывала дверь в избе своей деревенской, говорила: «Замок, все люди хорошие, но мы их не будем провоцировать отсутствием замка».
― Послушаешь Вас, подумаешь: Гитлер спровоцировал Россию на Великую Победу?
― Когда изучаешь, что было переведено еще с санскрита, понимаешь: эволюционное развитие на Земле возможно только при помощи разрушительных ситуаций. Человек умеет мобилизоваться. Когда он расплывается по древу деньгами, достатком, он начинает болеть и разрушаться. Я сталкиваюсь с тем, что очень самодостаточные (в смысле финансов) люди становятся никакими. Они болеют, теряют детей.
― Заворотчева ― целеустремленная натура?
― Нет, не добилась. И, слава Богу. Целеустремленности у меня нет, я что-то создаю, потом разрушаю, потом снова создаю. Не держусь за накопленное, мне неинтересно.
― Но уже определилась, зачем я, грешная Люба Заворотчева, пришла на эту грешную Землю?
― Об этом говорит моя белая луна в лесах. Я слушаю ее.
― Если наврет?
― Не наврет, я проверила. Белая Луна ― Планета Ангелов, говорит: до тех пор, пока я буду воодушевлять людей на хорошее, меня на Земле терпеть будут. Я на правильном пути. Цель же рассматривается с точки зрения человеческих ценностей. Они очень мизерные, человеческие ценности, они ничего не стоят. Бог ― великий шутник. Он веселый.
― И человек ― шутка Бога?
― Человек ― шутка Бога.
― Неуклюжая шутка?
― Не думаю, что неуклюжая. Это его лаборатория и надо к себе относиться весело.
― Понимать тонкий божественный юмор?
― Говорить: «Господи, я тварь твоя неразумная, прости, что я так набезобразила опять, помоги мне разобраться, выведи меня из этой лужи».
― Главный юморист Вселенной поймет?
― Я тебя ни о чем не прошу, ты мне все дал, у меня все есть, мне ничего не надо, только не оставляй меня со своими шутками.
― Заворотчева уже написала свою главную книгу?
― Нет. Роман близок к завершению, он был задуман, видимо, еще до моего рождения.
― В деревне Киево?
― В деревне Киево моими родителями.
― Заворотчевой остается..?
― …только писать. Осуществлять, что было задумано сценарием моих родителей.
Омельчук: Роман уже присутствует в этом мире, но Заворотчева пока не зафиксировала?
Заворотчева: Дописываю. Как закончу ― покажу.


Татьяна ЗАРУБИНА:

Вне конкуренции
Рисковая женщина, она, доктор, врач-офтальмолог, одной из первых в Тюмени бросилась в омут другого хозяйствования, она рискнула в совершенно невероятном бизнесе ― медицинском сервисе: создала систему «Газпром-Оптика», миссия которой ― современное, красивое, модно упакованное ясновидение, гибкий взгляд на мир и действительность, здоровая зрячая жизнь. Ей удалось, удается не все ― рисковая женщина.

Омельчук: Татьяна Николаевна, какие сны снятся?
Зарубина: Я почему-то все время летаю. Почему-то не очень одетая, и прямо над планетой парю.
― Одежда мешает при постоянных полетах?
― Видимо. Почему-то все время есть уверенность, что со мной ничего плохого не случится.
― А грубая реальность бизнес-вумен Зарубиной?
― Бизнесмен Зарубина. Не бизнес-фрау. Я не бизнес-леди.
― Хорошо. Бизнес-вумен ― человек, выколачивающий прибыль вне половых различий. Так?
― Вне половых различий, абсолютно верно. Ощущаешь себя функционально. А если вдруг начинаешь вспоминать, что, девочка, а хорошо бы сегодня выспаться, а может, я не пойду на встречу, а схожу к стилисту, то… Я просто не знала, не догадывалась, что быть в бизнесе, в самостоятельном деле ― нужно от многого отказаться.
― Во сне улетаю в свое девичество без бизнеса?
― Не знаю. Я не знаю, в каком поле летаю, но воспринимаю: это все надо хранить и чтобы все обязательно было в порядке.
― Если б начинала бизнес сегодня: никогда и ни за что в этот омут бы не бросилась?
― Однозначно. Нет.
― Стопроцентно?
― Я бы наверняка более разумно вышла замуж.
― Шокирующе. Бизнес ― это вериги? Это по рукам, по ногам, по мозгам?
― Смотрите, только шесть процентов людей могут управлять, два процента могут заниматься бизнесом. Вот Вы предложите идущим по улице ― давай сделаем дело. Какой будет ответ? Я думаю, примерно догадываетесь.
― Попадаешь в эти два процента?
― Господь дал, вот и несешь. Не знаю, крест или не крест. Но бизнес чем привлекателен ― ты имеешь возможность общаться. Экзюпери не зря сказал, что самая большая роскошь ― человеческое общение. Я не лукавлю. Это главный капитал.
Омельчук: Единственный плюс бизнеса?
Зарубина: Ты сам принимаешь решение. Ты сам отвечаешь, ты сам рассчитываешься полностью ― своим кошельком, своим личным временем, всем, чем располагаешь.
― «ГазпромОптика» — это..?
― Это ребенок, которого вырастила.
― Любимый? Вынужденный? Нечаянный?
― Он родился. Не будь необходимости, я бы в бизнес не пошла. Осталась бы просто женщиной. Но уже есть ребенок, растила, вкладывала свое время, силы, он уже ходит, вот он уже не под себя писается, уже улыбаться начал, вот его побили, вот он из школы с двойкой пришел. Это ребенок. Много ли найдется родителей, которые после 14 лет ребенка своего бросают? Ты в него вложился, гордишься им, он ― твое лицо. Родителей узнают по детям.
― Трудное материнство?
― Нелегкое.
― Возвращаюсь к снам. Звездное небо бизнесмена затянуто сплошными тучами поисков насущного или прибыльного рубля? Звездного чистого неба нет, только тучи?
― Звездное небо прекрасно. Деньги придут, работа придет сама. Надо мной смеются партнеры: кооператив «бесполезный труд». Зарубина, если ты увидела работу, ты ее хватаешь, начинаешь делать. Посчитай вначале, насколько рентабельно. Я исправляюсь, я учусь считать, я пытаюсь стать грамотным управляющим. Те идеи, которые в Академии народного хозяйства впитала, смогла реализовать только через 2,5 года. У тебя идея, но твое окружение не заорет: ура! давай реализуем скорее. Надо всегда все сделать самой, нужно расти вместе со своим коллективом, с командой.
― Легкие прибыли бывают?
― Шальные? В медицине Вы видели шальные прибыли?
― Время же сумасшедшее.
― Когда стояло сумасшедшее время, умные управленцы уже ковали базовый капитал, а я училась быть управляющим…
― Управленцы или мошенники?
― Все так относительно.
― Вчера ― мошенник, сегодня ― управленец?
― Это Вы сказали.
― Когда последний раз ― честно ― смотрела на звездное небо?
― В прошлые выходные. Утром ходила на лыжах в рощу, рядом с моим домом великолепная роща. Я почему-то еще раз порадовалась, может, высокопарно сказано будет, что живу в России, и мне это приятно.
― Звездное небо?
― Оно такое синее, я порадовалась, что уже весна, прибежала домой, достала светлый костюмчик и сегодня пришла в светлом костюмчике. Я уже вся в весне.
― Звездное небо. Когда последний раз взглянули друг на друга?
― Звездное? А, это чтоб мальчик был рядом?
― Нет, нет, звезда?
― Звезда? Ну, в пределах месяца ― последний раз.
― Татьяна Зарубина ― это средний бизнес, мелкий бизнес? «Мелкий бизнес» ― не мелочный бизнес.
― Думаю, что приближаюсь к среднему классу. Сфера обслуживания. Это то, что нам недостает и в чем, я полагаю, перспектива развития.
― Бюрократическая российская петля вокруг такого бизнеса затягивается окончательно? Или дают послабление собачке, чтоб не задохнулась?
― Знаю только одно: нужно быть конкурентоспособным.
― Как оставаться конкурентоспособным, если душат, как Дездемону?
― Много работать. Пока другого пути не знаю. Создание рабочих мест ― самая трудная работа. Вообще в мире.
― Удалось?
― Периодами. Но это процесс бесконечный. Я раньше думала: вот сделаю систему, она будет великолепно работать, а я займусь другими делами. Ничего подобного! Чем лучше заорганизована система, тем быстрее начинаются тенденции к падению. Нужно постоянно подбрасывать новые идеи. Чем занимается бизнесмен? Мячик подбрасывает: своей энергией, своим авторитетом, своей репутацией.
Омельчук: Бюрократ душит бизнес?
Зарубина: Если господин, который (не будем называть имен) курировал развитие медицинской промышленности, стал представителем инофирм, то, что об этом говорить?
― Какую бы медаль себе выписала ― за отвагу, за терпение?
― Орден мудрости.
― Будем ходатайствовать перед Президентом. Женской, мужской или общей мудрости? Бизнес-мудрости?
― Все-таки, женской. Тягловой силой у нас, извините, всегда в России были девчонки.
― Без бизнес-девочек ― не вытянуть Россию?
― Не умаляю роль мужчин. Если что-то ценное и сделано в нашей стране, то это мужскими руками. Мы помогаем. Я не лукавлю. Как представительница женского пола скажу: у девчонок в голове сумбура гораздо больше, чем у парней. С логикой у нас сложнее. Парни же логичны.
― Бизнес-годы ― опыт великой женской мудрости?
― Самый большой багаж.
― Мужчина никогда не поймет женщину?
― Если не захочет. Нет, мужчина в моем понятии должен всегда быть сильнее и позволять ей быть женщиной. Мужчина ― мозги России.
― Россию так колеблет, шатает ― свидетельствует ли это о том, что с мозгами сложновато?
― Россия всегда ― полигон для испытаний.
― И российские мозги автоматически отключаются?
― Давайте не о политике?
― Хорошо. Женщина ― это другая планета? Тем более, женщина летающая и постоянно вылетающая из этой действительности?
― Мужчина мыслит по-другому.
― А кто рожает этих самых логичных мужиков? Ну, кто?
― Ну, кто-кто… Они по-другому мыслят. Девочки ― на уровне интуиции, а мальчики ― на уровне логики, разные полушария, анатомия совершенно разная. Другая, другая планета, Анатолий Константинович.
― Может, мужчине и не надо понимать женщину?
― Позволять ей нужно немножко быть женщиной.
― Состоятельная женщина ― это когда можно уже и наплевать на мужчин?
― Да ты что!
― Нет никакого уровня женской состоятельности, которая отвергает мужчину?
― Отношение к мужчинам обусловлено воспитанием и гормональным состоянием организма во временной фазе.
― Классик говаривал: без меня народ неполный. Без Зарубиной Тюмень ― неполный город?
― Я в своей отрасли хороша. Тюмень без «ГазпромОптики» могла бы прожить. Еще 400 следующих лет и без меня замечательно будут жить, также окна будут светиться, рожать детей будут.
― Незаменимых нет?
― Другой всегда придет.
― Классик сказал: без меня народ неполный?
― Это классик.
― Зачем такая патологическая скромность?
― Да какая скромность! Не было б честолюбия ― никакого бизнеса не было. Когда тебе больно, наступают, ты визжишь, но лезешь дальше. Хотя можно отползти и раны зализать.
― Бог ― это любовь?
― Каждый человек на планете ― это мыслящая точка единого разума планеты.
― Бог ― это любовь? Причем здесь высший разум?
― Вы ответили сами, Анатолий Константинович. Как в Бога нужно верить в себя.
― Современный быт бывалую советскую женщину уже не угнетает?
― Нет, организовать процесс несложно.
― В биографии было ― быт угнетал?
― Еще бы!
― Не угнетает мысль: что бы еще такого сделать для человечества?
― Как профессионал, врач, медицинский менеджер я достаточно много сделала для своего региона. Извините за нескромность, да. Я родом из Ханты-Мансийска. Я смогла реализовать себя как профессионал. То, что я хотела, я получила.
― Завидуют многие?
― Кто понимает, чего это стоит, говорят: о-о-о! Это очень дорогого стоит.
― Трудностям не завидуют?
― Нет.
― Современники догадываются, что Зарубина еще что-то не сделала?
― Я привожу в порядок дела, потому что чувствую, что возможно полечу куда-то в новом направлении.
― Необязательно во сне?
― И необязательно во сне.
― Ощущение полета?
― Да, на сегодняшний день, я думаю, что я достаточно профессиональна, достаточно здорова и мне еще не так много лет. Покружить? Почему бы нет?
― Зарубина, на взлет?
― Пилоты говорят: дай Бог, чтобы количество взлетов равнялось количеству посадок.
Омельчук: Но команда ― на взлет?
Зарубина: На взлет!


Евгений ЗАШИХИН:

Жить — лучше
Литература ― уходящая натура?
Литература ― уходящая натура…
Ей ничего не угрожает ― великая литература в человечестве уже состоялась. Это вовсе не о том, что никто уже не превзойдет Шекспира, Марка Твена и Андрея Платонова, и пытаться не стоит. О том, что книга ― удел жрецов и должна вернуться в свою изначальную ипостась: снова стать элитарной роскошью для избранных и посвященных.
Евгений Зашихин ― человек редкой сегодня профессии: книжный редактор. Литературный редактор и, естественно, критик и литературовед.
Исчезающая натура…
Посвящение в жрецы.
Священное дело литературы.
Трудно путнику на развилке семи дорог.
Но он ― профессионал! ― фиксирует ландшафт. Сегодня и здесь ― происходит вот так. Переворот времен, перелом эпох ― сердечный сбой в каждой персональной судьбе.

Омельчук: Здравствуй, брат, как говорили «серапионы», брат Сократ, писать очень трудно?
Зашихин: Вестимо, брат, вестимо.
― Издательство «Сократ» трудную жизнь ведет?
― Скорей, оно живо, однако, жизнь очень-очень трудна. Скажу так, чтобы сохранить коммерческую тайну.
― Самое мудрое издательство на просторах России?
― Я бы не торопился. Выпускаем книги по мере того, как выигрываем тендеры. Их всё меньше и меньше.
― Литературная критика пользуется бешеным спросом?
― Критиковать сегодня гораздо легче, потому что объектов для критики гораздо больше. Другое дело, если литература мало кому нужна ― то критика не нужна вовсе. Критики у нас есть, а критики как таковой ― нет.
― Литература без мифа о себе существовать не может?
― Критика в серьезном смысле ― самосознание литературы. А миф о себе ― в большей части пиар.
― Шекспир ― миф? Эсхил ― миф? Гомер ― миф? Если бы не было литературоведов, никто бы не обратил даже внимания на классиков?
― То изначальные мифы, течение лет, столетий сделало их мифическими фигурами. Сегодня мифические фигуры делаются просто: выходит рекламная страница, такой-то самый великий писатель, каких свет не видывал, работает в русле Достоевского и Толстого. Но это смешно.
― Солженицын ― не миф? Шолохов — не миф? Даже Фадеев ― не миф?
― Очень скользкая тема. Легко доказать, что Солженицын как художник слова, как властитель дум ― это одно, а Солженицын как писатель, совсем другое. Солженицын по мере того, как от беллетристики идет к публицистике, всё талантливей и талантливей. «Бодался теленок с дубом», может быть, лучшая вещь у него. Шолохов с его «Тихим Доном» ― точно миф. Фадеев с его странной жизненной ситуацией, а дебютный слабый роман у него ― самый сильный. Законченный. Все остальные тексты переписывались или не дописывались. «Последний из Удэгэ» не дописан, «Молодая гвардия» переписывалась, «Черная металлургия» ― неоконченная вещь. Я согласен, критика ― область мифологии, мифотворчество.
― Гастрономически подойдем: литература ― котлетка, литературная критика ― гарнир?
― Может быть, наоборот. Я вспомню Беллу Ахмадулину, она пишет, как ее пригласил маститый литературовед Чуковский (имелся в виду, Корней Иванович), пригласил в гости. Она сказала: «Ведь до того, как мною ведать, Вам надлежит меня убить». Кулинарный процесс готовки ― это ведь и процесс уничтожения.
― Писатель нынче ослабел, иссяк, а в нашем веке уже и обнулился?
― Я хитро скажу: коль скоро русло критики ― текущая публицистика, нельзя не быть хитрым. Обнуление, конечно же, налицо, но это не тотальное обнуление, это обнуление, говорящее о накоплении сил.
Омельчук: Красивая цифра нуль?
Зашихин: Абсолютно. Два нуля ― бесконечность.
― Читатель пропадает? И что лучше ― хороший читатель или хороший человек?
― Начну с того, что у писателя Анатолия Омельчука в рассказе «Глаза смерти» я встретил утверждение, что плохих людей не бывает. Другое дело, что у Ленина, чью книжку, по преданию, Вы первой взяли в библиотеке, всегда были такие вот милые высказывания: «хороший», он бесился, по отношению к какому классу «хороший». Я к тому, что меня интересует хороший читатель, а всё остальное, так сказать, прилагательные вещи, к чему-то прилагаются.
― Екатеринбург в советские времена ― литературная столица региона. Сейчас он теряет статус?
― Если честно, то теряет. Статусные отношения ведь инерционные. У нас в Екатеринбурге есть странное мероприятие, отмечено Книгой Гиннесса. Я много раз говорил: ребята, это смешно, поэзия ― штучная вещь. Они читают стихи, так сказать, в длину. У них это называется «поэтический марафон». Собираются люди, в какой-то мере безумные, один завершил чтение стихов, встает другой, потом третий, и так ― сутки, двое, трое. Потом ― бах! ― попали в Книгу Гиннесса. Стихи ли они читают? ― вот вопрос. Осетрина не бывает второй свежести, стихи не бывают серийными, стихи не бывают в длину.
― Стихи на марафонской дистанции ― почему бы и нет?
― Если там читаются стихи. Есть складни, есть набор рифм, и так далее и тому подобное.
― Как относитесь к постмодернизму?
― Ленину подарили поэму «150 миллионов», он ласково написал: «Луначарского сечь за футуризм». Я бы перенес на наших литературоведов: сечь за постмодернизм.
― А Ваше амплуа или алиби ― литературного критика: модернист, либерал, консерватор, может быть, реакционер?
― Я реакционер! Но ― какие краски! От жизни идти надо, от жизни.
― Тюмень может подхватить статус литературной столицы региона?
― Подхватить-то она может, модные болезни быстро расходятся. Ровно 30 лет назад я начал работать заведующим отделом критики журнала «Урал», стал ездить в Тюмень. В Тюмени изменилась сама ситуация. Появилась литературная среда. Раньше город страдал от безжурналья, не было своего издательства, всё время приходилось ездить с подарками в Москву или на поклон в Свердловск.
― Без подарков?
― Вы же сами ездили, знаете. Бывший пединститут стал университетом, люди получают филологическое и журналистское образование, есть даже кафедра издательского дела. Третий год функционирует конкурс «Книга года». Его как угодно можно ругать, за что угодно (всегда будут недовольные), но это всё говорит о неком внимании к книге. Будет внимание ― будет литература.
― Один наш коллега пригвоздил Тюмень ― мол, это «интеллектуальная яма».
― Я, участвуя в выпуске «Большой Тюменской энциклопедии», воевал со всеми. Тюмень ― живое литературное место и набирает вес. Не надо заниматься самоедством.
― Что отрадного видится на литературной пашне ближней Урало-Сибири?
― Самое главное. Живая нить не прекращается, новые тексты появляются. Не только у нас в Екатеринбурге, где произошла такая яркая знаковая фигура ― поэт Борис Рыжий. В Тюмени я высоко ценю писателя Виктора Строгальщикова. В регионе что плохо? ― абсолютно нет пропаганды литературы, абсолютно невозможно купить книгу местного автора. Я случайно набрел на Строгальщиковский «Слой», трудно меня убить антиутопиями, удивить трудно, но здесь всё совпало, и выбор жанра, и раздумчивая интонация, и удивительно органичная пластика письма. Талантливейший писатель! Хорошо знаю известную тележурналистку Татьяну Топоркову, более, чем хорошо: на первом курсе университета мы с ней сидели за одной партой. Она первый год училась в УрГУ в Свердловске.
Омельчук: Оказывал знаки внимания?
Зашихин: Скажу про другое. Я прочитал книгу ее детских сказок и просто поразился ― удивительная книжка, очень жалею, что мой 10-летний сын не любит читать. Я бы очень хотел, чтобы все оболтусы прочитали эту книжку. Сказки не сказки, рассказы не рассказы… Благодарная память о детстве, об атмосфере семьи, о душевном спокойствии, которое нам необходимо. Жалко, что сын не читает книжек.
― Всё-таки о знаках внимания за одной партой к будущей сказочнице?
― Никаких.
― Давно не бывал в Эстонии?
― С Эстонией великая проблема. Советских военных там сейчас называют оккупантами. Я случайно родился в военном городке в Эстонии, к эстонцам никакого отношения не имею. Но место моего происхождения ― город Тарту. Эстонский след меня преследует: я делал трехтомник Александра Гениса ― популярного критика и сайентиста, он, узнав, что я родился в Эстонии, начал мне письма адресовать словами: «тере-тере», это, видимо, по-эстонски «привет».
― Я тоже знаю «тере, перза». Работал с эстонской журналисткой.
― Я, в общем, горячий эстонский парень.
― Викинг эстонский?
― В известном смысле. Когда я был у Валентина Курбатова в гостях в его Пскове, мы стояли на берегу Чудского озера, я ― в известном состоянии ― хотел сплавать на свою историческую родину. Не думаю, что все эстонские парни делают это.
― Борода-то ― чисто викинга?
― Спасибо.
― Отличается екатеринбургская литературоведческая школа от тюменской?
― Вопрос отличия школ ― как посещение парикмахерской. Волосы резать поперек или вдоль? Вдоль никто не режет. Отличаются, но много общих подходов, есть знаковые фигуры, профессор и доктор Юрий Анатольевич Мешков ― в равной степени «наш человек» в Тюмени и у нас. Сотрудничаем школами. В УрГУ любят подход жанровый, жанр ― это угол зрения на мир. В ТюмГУ более широкие подходы, стилевые.
― Сегодняшнее вырождение литературы ― насколько естественный процесс?
― Вполне естественный. У нас эффект ее вырождения усилился тем, что писатель перестал иметь то сакральное значение, когда поэт в России больше чем поэт. Властители дум. Правильно говорил Николай Степанович Гумилев своей жене Ане Горенко: «Аня, когда я стану пастырем народов, отрави меня крысиным ядом». Не должен поэт быть пастырем народов. Есть другие пастыри.
― Отечественная литература плавно перетекает в изящную словесность?
― Согласен.
― Это никакая не трагедия?
― Литература всегда разная: литература факта, литература мысли, литература языка. Сегодня важна тяга к гламуру, не столько литература вопросов, сколько литература ответов.
― Что приобретает литература, уходя в Интернет?
― Она приобретает известное улучшение условий творчества, когда пишущий может не стирать, не зачеркивать, а просто менять. Это замечательно. Это предполагает наличие безграничных информационных горизонтов, литература не имеет границ распространения, она свободна. Самое главное, я наконец-то понимаю, когда мы читаем кого-то из поэтов Серебряного века, они писали о таких вещах, допустим: «А где-то далёко на озере Чад».
― «Изысканный бродит жираф».
― Сегодня ― это виртуально. Слово «виртуальный» многое поясняет.
― Вы относите себя к строгим критикам? К беспощадным, нежным?
― Я отношу себя к психованным, по мере чтения я раздражаюсь.
― А чего психовать-то?
― Просто вот. Ради искусства. Стихи, скажем, не очень понравились, но надеешься, дочитываешь до конца, ан не понравились вовсе.
― Но радостей больше?
― Радости больше, но они реже. Как в жизни мужчины: старческие ожидания радости, но только ожидания.
― Насколько устареваем в течение жизни по отношению к той же литературе?
― Обязательно. Читаю книгу свердловского прозаика, описана ситуация, как с четвертого этажа, где находилась редакция популярного журнала «Урал», некий русобородый редактор спускает некоего автора с лестницы. Кто там был русобородый редактор? Вспомнил одного ― это я сам, но я никого не спускал с лестницы.
― Тогда был русобородый?
― Так описано, это художественное преувеличение. Художественное видение, он так видел меня, когда летел с лестницы.
― Какую бы книжную новинку психованный критик Зашихин порекомендовал, посоветовал прочесть строгому другу ― читателю?
― Леонид Юзефович, «Журавли и карлики». Гениальная книга, она получила премию «Большая книга», могла получить премию «Букер». Помешало извечное русское желание заглядывать в чужой карман, решили, что совсем неприлично все премии отдавать одному писателю, хотя по интернетовскому читательскому опросу он лидировал.
― Юзефович же наш, уральский?
― Пермяк.
― Наш, уральский?
― Конечно. Я почему оговорился, при нынешнем государственном устройстве не всегда понимаешь, что уральское, что нет. Мы же всю жизнь были в Пермской губернии.
― Из Тобольской губернии ― если изначально?
― Только изначально.
― Договорились ― писателей почти нет, мало, писатель пошел мелкий, но редактор нужен даже для этой литературы?
― Обязательно. Более того, я чувствую, что у тех редакторов, которых готовят наши ВУЗы, включая Тюменский университет, будут проблемы с работой. Они могут выступать как фрилансеры, люди свободных профессий. Наличие редакторов в обществе ― как наличие соли в супе, продукт обязан быть должной кондиции. Без редактора невозможно, нельзя же вести экономику предприятия без внешнего аудита. Редактор ― посредник между читателем и писателем. Это самый грамотный читатель, который возможен для писателя. Сегодняшние проблемы, знаете, это как прививка от детской болезни. Придет дяденька доктор и обязательно поможет.
― Тема Вашей докторской диссертации как звучит?
― А я не пишу.
― Доктор Зашихин…
― Я лет 20 назад защитился, так выпали карты ― надо было защищаться, но в принципе я занимаюсь другой работой. Я филолог практический. Я редактор.
Омельчук: Что переосмыслил в себе Евгений Зашихин в XXI веке?
Зашихин: Я как-то писал рецензию на одного поэта. Такая строчка: «Чем меньше жить — тем лучше надо жить». Очень невнятные, но я осмысливаю для себя проблему качества жизни. Что значит «лучше жить»? Быть лучше? Жить лучше? Об этом думаю.


Валерий ЗОЛОТУХИН:

Просьба Пушкина
Бумабараш.
Бумбараш Советского Союза.
Может быть, и кинофильм давно забыт (поколение ушло!), а он в народной памяти так и останется навсегда неунывающим азартным Бумбарашем. Совпали.
Талантливый человек даровит во всем ― в детях, женах, строительстве храмов и собственного деревенского театра. Обязанность народного артиста России.
Хотя им-то каких значительных ролей ни сыграно!
Можно вообще не знать актера Золотухина, а наслаждаться его прекрасной прозой. Сибирского родникового истока.
Но Бог разрешил ему проявиться во всех ипостасях таланта.
Грешно скрывать, что умеешь делать талантливо.

Омельчук: Валерий Сергеевич, Вы же сибирской породы?
Золотухин: Сибирской, точно. Алтайский край, село Быстрый Исток.
― Алтай ― не отдельно от Сибири?
― Конечно, Сибирь. Я так считал всегда и считаю. Хотя говорят: это же Алтай! Нет, это Сибирь.
― Сибирь укрепляет могущество Российское?
― Думаю, укрепляет. Со времен Ломоносова мало, что изменилось.
― А российское могущество, на Ваш взгляд, укрепляет Сибирь?
― Судя по тому, что я видел сегодня в Тюмени ― укрепляет.
― А то, что я вижу на родном Алтае?
― Мало. Меньше, чем в Тюмени, но тоже. На Алтае огромные изменения в лучшую сторону, но все равно Алтай от Тюмени отличается, там нет нефти.
― Вы думаете, тюменское могущество стоит на одной нефти?
― Оно стоит, прежде всего, на людях.
― На мужчинах и женщинах?
― Да. Но нельзя со счетов сбрасывать и богатство недр. Сейчас нефть диктует правила не только в России.
― Скажите, Вам нравится жить?
― Нравится.
― Жить надо с удовольствием?
― С удовольствием. Все делать с удовольствием.
Омельчук: Вам повезло в жизни?
Золотухин: Я считаю, да. Хотя были, конечно, трагические дни совсем недавно.
― Вам известно, почему повезло Золотухину?
― Думаю, это от Бога и от папы с мамой. Повезло, что меня заметил клоун на Алтае и сказал: тебе надо стать драматическим артистом. Повезло, что поехал в Москву, никого не спросясь, захотел стать артистом и поехал.
― По подсказке клоуна?
― По подсказке. Но подсказка ведь тоже имеет свою подкладку. Он меня вовлек в свое действие и увидел на сцене. Подсказка клоуна, но это подсказка ― оттуда.
― А вообще были какие-то сигналы, что Вас Бог любит?
― Анатолий Константинович, я как-то с Богом на эту тему…
― У Вас какие с Ним отношения?
― Я бы не шутил.
― А я разве шучу?
― Я боюсь сказать, что все, что происходит со мной хорошего, происходит по воле Всевышнего. Но это было бы самонадеянностью. Мы ведь из атеистической страны в одночасье превратились в верующую страну. Мигом. Я всегда поеживаюсь в таких вопросах.
― У актера Золотухина есть амплуа одно-единственное?
― Не получилось. Амплуа приписывается народом, народ выбирает, что он любит в актере. Это опасная любовь.
― Опасна народная любовь?
― Я имею в виду ярлык. Во всяком случае, я так думаю. Полюбил он качество милиционера или народного героя ― и всё. Понимаете, дальше ты не выпрыгивай, к Гамлету уже не суйся, Раскольникова уже не играй. Я сейчас играю в Калуге и в Барнауле Городничего. Играю «Собачье сердце» профессора Преображенского.
― Постарался избежать однобокой народной любви?
― Однобокой народной любви в театре «На Таганке», у Любимова, это от него идет. Недавно мы отмечали 44 года театру «На Таганке». Представьте себе, я эту сцену борозжу 44 года.
― Истоптал?
― Истоптал. Первое топтание произошло в спектакле «Герой нашего времени», я ― Грушницкий, герой-любовник, а я ведь пришел из театра Моссовета, парень с гармошкой.
― Сцена «На Таганке» деревянная?
― Как везде.
― Износили, наверное, за 44 года?
― В «10 днях, которые потрясли мир» была сцена ходоков: я в лаптях шел к Ленину, на пути моем стоял Высоцкий-матрос. Я высчитал, что за тридцать с лишним лет, пока шел спектакль, износил 10 пар лаптей. Мне покупали в реквизит лапти. Сколько же я прошел, если износил 10 пар лаптей?
― Что за спектакль с Золотухиным посмотрят сегодня тюменцы?
― Поэтическое представление с Ириной Линд называется «Не забудь, что я есть у тебя». Такая лирическая строка. Могу для тюменцев открыть секрет: храм, который я построил в селе Быстрый Исток…
― В родной деревне?
― В родной, на Алтае. Мы отливали колокола, Ирина на свои деньги сделала подарок ― колокол большой и поменьше колокол, по периметру написано: «Не забудь, что я есть у тебя». Представим себе, когда-то нас не будет, а колокол будет звонить на весь Алтай «Не забудь, что я есть у тебя».
― Самому спектакль нравится? Вообще, должен актеру нравиться спектакль?
― Обязательно. Спектакль и игра, присутствие на сцене должны быть с удовольствием.
― Некоторые роли Золотухин с остервенением играл? Доношу?
― В смысле ― доиграю?
― Доиграю.
― (Смех). Я таких ролей пытался избегать.
― Вообще, противных ролей не бывает?
― Я их избегал.
― И удалось?
― Удавалось. Юрий Любимов ― у меня с ним в этом смысле замечательно всегда. «Что ты хочешь играть в «Борисе Годунове»? «Не скажу». Он меня водит, водит по разным кабинетам. Я говорю: «Не скажу. Вы вывесите приказ, я прочитаю».
Омельчук: И скажу свое твердое слово?
Золотухин: Он спрашивает: «И откажешься?» «Нет». «Но ты, ― говорит, ― уйдешь, ты умеешь уходить». В результате я получил назначение на Пимена, а сыграл Самозванца.
― А какая роль, Валерий Сергеевич, особенно дорога? Народом не полюблена, но дорога?
― Думаю, она и полюблена отчасти, роль Моцарта в фильме Михаила Швейцера «Маленькие трагедии».
― Я не забываю ― Смоктуновский тоже в этом фильме?
― Он играл Сальери. Мы играли с Иннокентием Михайловичем.
― А главная роль Золотухина по жизни? Мужчины Золотухина. Человека Золотухина. Не актера.
― Просветительство. Я заражен идеей Гоголя: театр ― это кафедра, с которой миру можно сказать много добра. Одна из любимых моих ролей ― Городничий. Кроме актерского ― доброе сердце человека.
― Ваше любимое блюдо?
― Каша овсяная.
― На ней рос?
― Вырос я на кукурузной, но овсяная…
― Поэтому полюбил овсяную?
― (Смех).
― Есть еще в богатой биографии Золотухина не сыгранная роль?
― Конечно, есть.
― Сам напишу?
― Может быть. А что?
― От этих Шекспиров не дождешься?
― Точно. Хочу, ну опять же хочу по подсказке Любимова сыграть не Гришку, а самого Бориса Годунова. Мы играли в Тюмени «Бориса Годунова», я играл самозванца. Хотелось бы привезти в Тюмень спектакль «Бориса Годунова», с Борисом
― Золотухиным.
― Как отреагирует царь-то, Борис Годунов, на замысел Золотухина?
― Я думаю, мы найдем с ним общий язык, надо найти общий язык с Александром Сергеевичем, прежде всего с ним договориться. С Борисом-то мы разберемся при помощи историков, которые фальсифицируют все время историю.
― Александр Сергеевич, как договорной человек?
― С ним можно.
― На дуэль вызовет?
― Я в Калуге репетировал Городничего. Наконец, премьера, таксист меня увез на окраину города, потому что я города не видел, я пошел по центральной в город и вижу памятник Пушкину. «Ты, ― говорит, откуда?» ― «От Гоголя». ― «А что ты там делал? Там дом, памятника нет, там одна стела, где был дом». Я говорю: «Да я вчера сыграл Городничего». «Я слышал, что ты», ― Александр Сергеевич говорит.
― Вот так?
― Просит: «Ты похлопочи, чтобы этому малороссу памятник в Калуге поставили».
― Похлопотал?
― Похлопотал. Будет.
― Выполнили просьбу Пушкина и Золотухина?
― (Смех). Так история сочиняется.
― Личный вопрос можно от нашего телезрителя Виктора Дмитриевича?
― Почему же нельзя?
― У Вас две жены?! Знак вопроса и восклицательный знак, знак недоумения и знак восторга. Как Вы успеваете ― знак вопроса, знак восклицательный.
― Я говорю так: у меня мусульманский вектор при православной государственности.
― Одна-единственная жена на единственную мужскую жизнь, если честно: маловато?
― Вопрос риторический. Что значит маловато? Бывает хватает.
Омельчук: Можно спросить у бывалого женолюбца: а что дает ― если дает ― перемена жен?
Золотухин: Вы как-то так, вы как-то все заземлили ― перемену жен. Ну, жен, это ладно, это любовь же.
― Правда?
― Вы не догадываетесь о том, что жену можно любить?
― Какую сильнее?
― Как там по Достоевскому: есть любовь-страсть, есть любовь-жалость. У Достоевского пересилила любовь-жалость, если говорить о романе «Подросток».
― Скажите, качество жен с каждой последующей ― оно растет?
― (Смех).
― Вопрос бывалому.
― Знаете, не весь стыд еще растерял. Так у меня сложилось, в данном случае это заслуга моих любимых женщин.
― Жен не бывает ― бывают любимые?
― Ой, как Вы хорошо сказали, Вы меня выручили.
― Правда?
― Конечно. Я уже поник.
― Я одноженец, может быть, поэтому?
― Может быть.
― Когда поймете, что устали, чем планируете заняться?
― Я по жизни сразу занимаюсь несколькими интересными делами. Книги, театр, кино, дети, женщины, внуки…
― Любимые. Мы ж договорились?
― А, любимые? Сегодня со мной будет одна из любимых женщин.
― Вы писательство не забросили?
― Нет.
― Есть свежая книжка?
― Свежая книжка в продажу выходит ― «Эфрос на Таганке». Вторая (продолжение ее) называется «Отношусь к тебе с нежностью». Это, мне кажется, очень важные две книги, они дневниковые, конечно, но не дневник. Говорят, Валентин Григорьевич Распутин выпустил книгу своих дневников, для меня это совершенно неожиданно, Распутин и вдруг! Безмерно его уважаю и люблю. Дневники интересно почитать.
― Часто ли Вы отказываете режиссерам, когда поступает предложение о съемках. Принципиальный актер?
― Не могу назвать себя принципиальным. Сейчас мне отказываться приходится все реже и реже, предложений-то немного, не так много в кинематографе ролей для меня. Представьте себе, мне будет через два месяца 67 лет, а если мы положим 10 сценариев…
― То там таких героев..?
― Нету, просто нету. А если специально напишут, надо же все-таки и стыд знать.
― Гамлет ― человек с возрастом?
― Конечно, с возрастом.
― Борис-то Годунов без возраста?
― Борис ― другая история. А Гамлет с возрастом. Бесстыдство играть Гамлета, допустим, в 50 лет. Что свойственно молодому человеку, принцу, он же совсем по-другому мыслит. Представьте себе, мои дети, они же все разные, одному 38 лет, другому было бы 28, а Ваньке сейчас три года.
― Учит?
― И Ванька учит.
― Жизни?
― А как же! Интонации золотухинские. А если, говорит, не возьмете с собой на концерт, я превращусь в птицу и за вами буду летать. Современные дети такие.
― Узнаете себя?
― Узнаю.
― Сергей Лапин позвонил: «Вы замечательный актер, подозреваю, что Вы добрый человек, но печаль в глазах невыразимая. Не смею лезть в Вашу душу, а Вы в моей поселились».
― Спасибо.
― У Вас с Тюменью давние отношения?
― Я бы не сказал, что уж такие плодотворные, но я, как артист, бывал здесь неоднократно: и с театром «На Таганке», и с сольными программами, и вообще. Один приезд очень хорошо помню, почему-то закусывал рыбой муксун. Муксун ― белая рыба, потрясающе вкусная.
― Впервые в своей богатой жизни муксуна ел в Тюмени?
― Можно так. На Алтае караси самые любимые. Караси, уй, да в сметане, да в сухарях, да в разных, да я их и ловил в детстве!
― Скажите, Валерий Сергеевич, актер должен быть высокомерным?
― А причем тут актер? Это же человеческое качество. Я вообще ненавижу в людях, в президентах, в актерах, в журналистах высокомерие. Когда амбиции идут впереди таланта и впереди Бога, ну что это такое? Да какое ты имеешь право к другому человеку так относиться?
― В актерской профессии есть нечто подозрительное ― всем нравиться? Есть только две профессии: всем нравиться?
― Это есть. Когда не нравишься ― обидно. Ой, совсем недавно я как бы продаю свои книжки, просто случай, не совру, произошел. Подходит молодой человек, пожимает руку, говорит: какое счастье, что я живу в одно время с Вами.
― Красиво выражается?
― Красиво! Потом проходят две пожилых дамы, одна смотрит: ох, как же я его не люблю! Подходит человек из Петербурга: «Спектакль меня разочаровал, но зато я увидел Вас». Я стою: то торт в лицо, потом дерьмо, потом опять…
― Вы ― правильный актер?
― Я подозреваю, что я актер профессиональный.
― Чувство глубокого самоуважения присутствует?
― Я должен уехать из Тюмени с этим ощущением. Наша профессия стыдливая все-таки.
― Совестливая?
― Совестливая. Я вспоминаю Бернара из рассказа Бунина: моряк умирает и говорит: я думаю, что я был хороший моряк. Вслед за Бернаром и Буниным я, может быть, смею сказать, что был неплохим актером.
― Частенько наведываетесь на родину?
― Раз в три месяца точно, потому что там у меня строительство театра, и у меня играют студенты местного театрального факультета, я там преподаю и играю. Я строил храм, тому уж 17 лет и окончательно вернулся на Алтай.
― Худовато живет алтайский народ?
― Хотелось бы лучше. Худовато, конечно.
― Вы сами: народ? Или выходец из народа?
― Я и народ, и выходец из народа. Смотря какую роль исполняю. Если я иду голосовать ― я народ, а если баллотируюсь в депутаты Государственной Думы ― выходец из народа.
― Баллотировался?
― Баллотировался в Перми и прошел.
― И работал?
― Нет. Но это было.
― Давненько?
― Нет, это было сейчас, я «Справедливую Россию» в Перми вывел к победе.
― Вот оно что!
― Конечно.
― У Вас получается сохранить богобоязненность при жестокости нашего мира?
― Мой день начинается, извините, с молитвы. Может быть, она несколько формальна. Во всяком случае ― молитва, храм, возвращение к каким-то вещам такого порядка, потом смирение. Смирение ― не есть унижение самого себя, самоуничижение, а смирение в очень трудном смысле. Очень это трудно. Ну, и профессия спасает.
Омельчук: Хотели бы Вы для своего младшего сына Ванюши актерского будущего?
Золотухин: Он уже актер. Профессия моя замечательна, я ее очень люблю. Если он также будет любить профессию актерскую, как его отец, дай-то Бог!


Владимир ИГЛОВИКОВ:

Сибирь славянская
Он мастер.
С мастерства начинается.
Старый мастер.
Традиционалист.
Мирской живописец ― для него мир существует, а не так: мир ― отдельно, живописец ― отдельно. Они вместе, мир не мешает художнику, а вдохновляет.
Не стесняется собственного реализма.
Игловиков ― это светло, радостно, добротно. Свою старую школу любит и ценит. Без мастерства художника не бывает. Другого не знает.
Суровая биография.
Он еще довоенный, выделки ― до второй мировой. Пацан второй мировой ― Великой Отечественной. Мальца забросило на ямальскую факторию в дальней Юрибейской тундре. Начинал с конца света. Оптимизм ― дитё испытаний, искушений и преодолений. Он принимает жизнь, как радость. Она отвечает ему взаимностью, и созерцатель его полотен ощущает это ― его живопись не просто дарит ― заряжает радостью.

Омельчук: Владимир Георгиевич, каким ветром Вас занесло на Юрибей?
Игловиков: Я сам не знаю, судьба. 1937-й год, я родился в Тобольске, дед мой раскулачен был ― он из Увата, два класса гимназии закончил, грамотный, его как грамотного человека сослали на освоение Севера. Я потом понял, они же ничего не рассказывали. На Юрибее от двух до пяти я жил. Как у знаменитого писателя Чуковского.
― Вы юрибейский?
― И тобольский, и юрибейский, и ямальский.
― Отец-то кем работал на Юрибее?
― Заведовал факторией.
― Пушнину принимал?
― Все ― на фронт! Я еще малец, собирали ягоды, бочками отправляли на фронт. Пушнину.
Обеспечивали ненцев, они запасались маслом, хлебом, сахаром. Отца ненцы уважали. Георгий, Гоша, они «г» не выговаривают — Кошка. Ненцы были обеспечены, голода там не знали.
― Что Вы помните из юрибейских лет?
― Очень помню пейзаж, камушки собирал, природу помню, землю, она оттаивает, оживает земля, радость такая была. Северное сияние, пурга, я малицу одеваю, пурга, волки проходят рядом с домом.
― Говорят, что Север скуп на краски?
― Ничего подобного. В Тобольске ― мой родной город ― деревья желтеют, красота, а на Севере это такой ковер! Я потом сделал выставку «Тундра», у меня много картин на эту тему, разнообразие цветов, чистый цвет, весной снег ложится по холмикам. Какая графическая пластика! И народ очень хороший, доброжелательный, у меня о Севере хорошие воспоминания.
Омельчук: Когда последняя творческая экспедиция случилась на Ямал?
Игловиков: Уже закончил художественное училище ― хотелось вспомнить и пробежаться по всем поселкам, где детство прошло. Салемал, Аксарка, Панаевск, Пуйков, я со 2-го по 4-й класс там учился. Этого поселка уже нет, его затопляло всегда. Когда отец на фронт пошел, мы остановились в Новом порту.
― Полсотни Ваших работ хранятся в Салехарде, все ямальское?
― Даже больше. Да, Ямал.
― Ямал Игловикова?
― Я там оставил несколько работ, потом еще поработал, узнали, что я в Тобольске, приехали, организовали хорошую выставку.
― В Салехарде Игловикова знают?
― Помнят.
― Скажите, а в Тобольске в какие игры Вы играли с будущим президентом Российской академии наук?
― Юра Осипов был на класс старше. Юра Бакулин еще на класс старше. Когда мне юбилейную медаль вручали, я Юре Осипову напомнил: Юра, ты не помнишь, как ты меня толкнул в коридоре? Эй, художник. Я стенгазеты оформлял. Меня Игловик звали. Встречаемся, но он занят, за границу и везде, ему некогда. Но поздравляет всегда, посылает поздравления.
― Скажите, Владимир Георгиевич, встреча с Владимиром Солоухиным в Вашей жизни что-то определила?
― Мы по духу поняли друг друга. Я уже собрался уезжать, в Тобольске у меня не было работы живописной, только оформительская, а я же живописец. Мне в Москве давали должность инспектора художественных школ. Диплом, говорят, не отдадим, оставайся в Москве. А я рвался на родину. Приехал на родину, а работы и здесь нет живописной. Я только вечерами работал. Но сразу на зональную выставку взяли в Челябинск. Выставка центральных областей России ― две работы взяли. Так и пошло. Стал заниматься живописью. Своим делом.
― Солоухин приезжает в Тобольск.
― А, да, Солоухин приехал в Тобольск, ему как-то сказал Игорь Антропов, добрая ему память, с кем встретиться. Солоухин: я думал, ты какой-то старичок, краевед. Он увидел мои работы. Потом я у Солоухина был на квартире, у него большое собрание икон, он болеет этим. Собирали с Глазуновым они. Солоухин хотел и с Глазуновым познакомить, но у нас разные характеры.
― А каков характер у Игловикова? Строптив?
― Наверное, это уединенность сказывается, с двух до пяти я все время один был. У нас патефон был, пластинки. У меня мать пела, я классику полюбил, народные песни, музыкальная память отличная. Я сам в хоре солировал. Книги. Такое приобщение. Я горжусь предками-крестьянами, у меня их работоспособность.
― Сибирскими?
― Да. Упорство, работоспособность, трудолюбие. Труженики были.
― Всю свою творческую жизнь рисовал Тобольск?
― Необъятна наша страна. В 13-й школе висит картина «Моя земля». Там тайга, северные края, с деревянными церквями, деревня, там и город, ручей, впадающий в большую реку. Образ ― малая река впадает в большую. «Моя земля». И последняя работа о земле, о жизни. Тобольск ― родина, Сибирь. Пейзаж ― это гармония, человек ― главная моя тема, человек и природа: их гармония.
― Первая Ваша работа о Тобольске?
― Ой, после Москвы приехал, это зимний Тобольск, все домики старые сибирские, Министерство культуры Союза сразу купило ее. Хотя о Тобольске тогда еще мало знали.
― Тобольск у Игловикова ― летопись Тобольска за последние полвека. Да?
― Мне так говорят, я же все с натуры делаю, домики, дворики. Это детство, это жизнь. Летопись уходящего Тобольска, во многом не существующего. К сожалению… Это не только мое, жизнь прошла, все дорого, все жалко. Деревянные тротуары, палисаднички, сирень, черемуха в каждом палисадничке, уют. Мы босиком ходили по тротуарам, вечно с занозами. Сейчас город намного удобнее, но у каждого человека своя память.
Омельчук: В чем прелесть старого Тобольска?
Игловиков: Маленький городок, 33 тысячи народу, по-моему, тоболяки все знали друг друга, если по фамилии не знали, то в лицо ― обязательно. Ничего на месте не стоит. Жалко, что это уходит, надо хранить память людей. Александр Сергеевич ведь говорил: нельзя бросать прошлое, иначе не получится будущего.
― Где Игловиков служил?
― Под Омском, в артиллерии, отец ведь тоже воевал в артиллерии. В гвардейской части.
― Любите делать подарки?
― Это радостно.
― Что лучше ― продать картину или подарить?
― Продать. Жить-то надо. Продолжать работать. Холст купить, кисти, краски, сейчас это недешево. Дарить хорошему человеку приятно.
― Что подарил родному городу?
― Ой, у меня много подарено. Библиотеке подарил портрет Ремезова. Для бедного нашего музея сделал панораму Кремля: старый острог, основание города. К 400-летию города сделал в 13-й школе, в своей, и в художественной школе, и в картинной галерее, в Доме Корнилова выставки. Много наделал за свою жизнь. Крестьянин.
― Галерея Игловикова в Тобольске ― осуществимо?
― В последний раз мне сказали, что нет возможности. Я даром дарю, мне ничего не нужно.
― Даже даром не берут?
― Не берут. Не нужно, нет помещения. Могу подарить, сколько войдет: 200 работ, 300, 500. Все мои работы в Мытищах лежат. Мне предлагают за рубеж. Но я же работаю для России. У меня ранние работы очень интересные, с изюминкой, со смыслом. Тобольску не нужно. Может, после смерти… У меня эта идея возникла еще раньше, до Елфимова. Помню, председателем горисполкома был, говорю ему: хочу подарить родному городу. ― Берите любой пустующий под горой дом, ремонтируйте и делайте свою галерею. ― Я сориентировался: если мне самому ремонтировать — надо продать все картины. Отремонтирую галерею, но картин уже не будет. Посмеялись. Елфимов тоже ничего не смог.
― Великий Елфимов?
― Он много сделал для культуры города, мастерски. Я не надеялся, я уехал в Мытищи, мне здесь негде было работать. Мастерской не было, я дома работал.
― А кто мастерскую организовал?
― Елфимов пробил, трудно ему было, но сделал хорошо: я столько работ в этой мастерской сотворил! 9-метровая панорама города от подгорной части до новостроек, так и лежит работа: негде показывать, нет помещения. А там вся история Тобольска. Так и лежит в запаснике.
― В Мытищах картины где хранятся?
― Дома тоже. Мне предлагают в Сингапур, выход на международную арену, но у меня уже в Италию покупали, приезжала комиссия, в Германию, в Польшу, в Югославию. Мне приятно, в Италию взяли моих обнаженных, а там знают обнаженных. Но взяли у меня…
― Нашу сибирскую обнаженную?
― Они таких еще не видели! Я с русской гордостью говорю: я ― сибирский! Не было в Италии таких работ, правда, я без бахвальства. Вот Сингапур…
― Но ― хочется, чтобы Тобольск взял?
― Я русский человек, мне хочется, чтобы это на родине было. Мы должны диктовать культуру миру, а не запад. Супруга без моего ведома с племянницей (та вышла за немца, сосланного в Ханты-Мансийск), они в Германии взяли работы и отнесли в салон. ― Ой, предоставим помещение, пусть только здесь делает. Все купим, любой набросок, всё будем покупать.
― За евро?
― Я не знаю. Все купим, пусть приезжает, все условия обеспечим, мастерскую дадим.
― Игловиков не продается?
― Мы, патриоты, так воспитаны, что там лукавить. Так воспитаны. Дед мой раскулачен, а отец же все равно воевал за родину, как бы там ни было, дядя Петя воевал, брат его родной. Мы как сохранились? Отец ― на Севере, дядю Петю ― в Нижний Тагил, дядя Петя любил коней, на метеостанции работал, лошадь ему доверили, кибитку сделал. На Курдюмке мы жили, моя родина, снесли дом на Курдюмке, новострой. Я подошел к нему, дом уже старенький, расстроился, выпил баночку пива. Такой ход жизни.
― На Ямал душа художника просится?
― Ой, хотелось бы, все равно хочется. Хочется съездить старым маршрутом: Ямал ― Тобольск. В детстве, помню, приехал, увидел Тобольск, деревянные домики, резьба, белокаменная церковь. На Ямале все помню, пейзаж помню, как ходил по тундре, эти лужицы, снежок, потом растаяло, потом морошка, речушка небольшая, камушки какие-то собирал, у меня до сих пор все это в памяти. Какая-то музыка этой тундры. А прилет птиц! С отцом на озеро сходили, он скорадок сделал, сибиряк. Он не стал стрелять при мне, пощадил. Я до сих пор не могу убить птичку. Конечно, он охотился, жить-то нужно было.
Омельчук: Владимир Георгиевич, а есть картина, которую обязательно и непременно надо написать?
Игловиков: Я уже написал ― о земле, о жизни. Монументально. 5-метровая. Вечный вопрос о земле, о жизни. Все там реально, разные характеры, спор, многохарактерные люди. Все в жизни от земли начинается. И космос. Если хлебушка не поешь, то и в космос не полетишь. У меня крестьянское отношение к этому. Сейчас портрет доделал Римского-Корсакова со всем его окружением, Чайковского тоже, очень люблю музыку. Наверное, от матери любовь к музыке, славяне не могут без музыки.


Геннадий КЕЛЬЧИН:

Участь мужчины
Кто-то родился великим. А кто-то вырос. Вырастил себя. О величии, впрочем, не думает, знай, дело свое делает. Одно, другое, все вроде по обыденке, и ничто великого не предвещает. Но вдруг позовут в Москву, не куда-нибудь, а в «Президент-отель» рядом с Кремлем, и вручат премию: еще не Нобелевскую, но уже Ершовскую.
Может быть, у знаменитого ершовского «Конька-Горбунка» серьезные, не просто сибирские, а хантыйские корни. Но на хантыйский язык знаменитую сказку не переводили. Геннадий Кельчин обиделся и перевел. Обидно стало: за родной народ, за родной язык. За то, что хантыйские сказания так пока и не сложились в великий северный эпос. Никто не удосужился.
Может быть, перевод «Конька» ― предисловие, репетиция. Дальше пойдет и эпос. От Геннадия можно ждать чего угодно. Ведь не ждали. Он поэтом себя не проявлял, а если переводил — то суровую газетную и радиопрозу с русского на хантыйский.
На жизнь главный редактор «Лух Авт» Геннадий Павлович Кельчин зарабатывает газетой. Но газета не вся его жизнь. Может быть, сегодня он уже вырос до масштаба культурного лидера своего народа на Ямале.

Омельчук: Геннадий Павлович, замечательную газету «Лух Авт» читает весь хантыйский мир Сибири или только Ямала?
Кельчин: Газету «Лух Авт» читают во всем финно-угорском мире. Нынче на втором полугодии 2009 года мы вышли на тираж 564 экземпляра.
― У Вас штучные читатели, их ровно 564?
― Так подписались.
― В Хельсинки, в Будапешт, в Берлин газету отправляете?
― Приезжают венгры, эстонцы, немцы, приходят к нам в редакцию, мы собираем для них подшивки, они берут. Недавно приезжала экспедиция ― три венгра исследуют состояние диалектов хантыйского языка. У хантов много диалектов: буквально 100 верст проехал ― и уже немножко другой.
― А сам на каком говоришь ― на главном наречии?
― Если я ― главный редактор единственной газеты, мой язык, конечно, главный. Я говорю на шурышкарском диалекте.
― «Лух Авт» выходит на литературном хантыйском?
― Ямальские ханты жмутся к Оби-кормилице, компактно живут в двух районах: Шурышкарском и Приуральском. Около двух тысяч в Приуральском районе ― приуральский диалект, более четырех тысяч ― в Шурышкарском.
― Интересно, васюганские ханты в Томской области газетой «Лух Авт» интересуются или забыли родное слово?
― Я думаю, во время переписи их случайно записали хантами. Мы их язык не понимаем. Может, они эвенки?
― Переведем, Геннадий Павлович, название «Лух Авт»?
― «Лух Авт» обозначает «Мыс богов», географически ― это Ангальский мыс в Салехарде, наш памятник духовной культуры.
― Культовое место?
― Нет. Есть легенда об Ангальском мысе, настоящий литературный памятник исторической ценности, как, к примеру, «Слово о полку Игореве».
― Национальная святыня?
― Святыня. В любом языке есть свое «Слово». Это слово, как я считаю, о Боге. В честь священного слова, в честь священного мыса Богов, которых мы почитаем, мы и назвали газету «Лух Авт». Мы относимся свято к природе, к своим предкам, также свято относимся и к слову.
― 564 читателя… А сколько хантыйских журналистов делают «Лух Авт»?
― Ой-е-е-ей…
― Много?
― Совсем немного, четыре человека. Раньше было 5, но потом объединили три газеты: ненецкую, хантыйскую и русский «Красный Север». С одной стороны, это хорошо: одна бухгалтерия, общая техническая база. Общее у трех газет ― отдел распространения и рекламы. Наша голова болит о том, чтобы написать, сверстать, отмакетировать и сдать в типографию.
― О чем пишет «Лух Авт»?
― Предназначение газеты в наших условиях ― сохранить язык, чтобы народ ханты читал на родном языке. Мы в политику не ввязываемся, просто констатируем жизнь. Вот живут ханты, что у них плохо, что у них хорошо?
― Газета о жизни?
― О жизни. Мы печатаем ее 12-м кеглем, специально. Обычно 9-й. У нас крупный шрифт.
Омельчук: Зоркий глаз охотника мелкий кегль не прочтет?
Кельчин: Долгое время у хантов не было возможности читать и изучать хантыйский язык, сейчас возможность появилась. Мы пишем кириллицей, обозначение звуков хантыйских слов русскими буквами. Большой кегль легче читать.
― За своих 564 читателя ручаешься ― читают?
― Нет, не ручаюсь.
― Некоторые на раскрутку?
― Понятно, в тайге не всегда на самокрутку бумага найдется. Сейчас главная проблема ― сохранение языка. У нас до сих пор нет общей грамматики. Диалектов много, каждый пишет по-своему…
― Ханты ― разрозненный народ?
― Искусственно, административно разорванный. Может, не мешало бы объединить.
― Опасная мысль!
― Это не моя мысль.
― «Лух Авт» ― главный учитель родного слова?
― В Салехарде, в Ханты-Мансийске есть телевидение, есть радио на хантыйском языке, но объединяющие законы, наверное, будет устанавливать всё-таки газета.
― Слово в эфире ― воробей, вылетело и улетело?
― А что написано пером, не вырубишь даже хантыйским топором.
― Есть в родном Шурышкарском, в Приуральском районе хорошие учителя родного слова?
― Сейчас в школах хантыйский язык изучают факультативно. Что интересно, не только хантыйскоязычные ученики изучают, но и все желающие: наши ямальские коми-зыряне, ненцы, русские. Я недавно разговаривал с Валентиной Петровной Лангортовой, она в лесной школе хантыйский преподает. И ненцы, и коми, и русские садятся за одну парту. Она разработала новую методику изучения языка. В смешанных семьях даже ребятишки не знают материнского языка, уже в школе, как иностранный, изучают родной язык.
― Не жалеешь, что ушел с радио? К вопросу: слово ― воробей?
― Не жалею. Когда создавалась газета, у меня уже был опыт работы с Хабэчей Яунгадом. Он меня «натаскал» по газете. Когда ко мне обратились: Геннадий Павлович, надо газету создать, я сразу согласился. У меня с радио две попытки, а в общем оттрубил в эфире 12 лет.
― Все ханты Ямала знали голос Геннадия Кельчина?
― Мне земляки прозвище дали ― «радиоГена».
― Кто, кстати, учителя в журналистике?
Прокопий Ермолаевич Салтыков ― ныне покойный, Леонтий Тарагупта. У Леонтия Антоновича в ГТРК «Ямал» ― художественная телестудия на хантыйском языке.
― Все журналисты мира переживают, что время или Интернет обязательно съедят газету. Электронная версия «Лух Авт» существует?
― Мы делали попытку, но пока дело не пошло. В будущем, понятно, газета пойдет в Интернет.
― Читатели пишут?
― Пишут, но много проблем не поднимают. Кто-то напишет стих, кто-то песню посылает. Ребятишки писали. Мы планируем раз в месяц выпускать детскую страничку. Дети ― самые хорошие читатели.
― Местные экологи на Ямале не сложили ручки?
― Нет, не сложили, борятся, сколько есть сил. Но вельможные браконьеры вертолетами рыбу вывозят.
― «Лух Авт» об этом пишет?
― Пишем понемножку.
― Сам Геннадий Павлович ― важный редактор или текущий репортер?
― Четвертая полоса газеты отведена под фольклор. Я считаю, ценнейший материал. В свое время фольклор собирать было тяжело. Сейчас-то проще ― техника хорошая. Но мало остается носителей фольклора. Последние из могикан остались в Шурышкарском районе.
― Геннадий Павлович, кто рассказывал тебе сказки в детстве?
― Первую сказку помню, в тундре, в предгорьях полярного Урала, в верховьях двух юганов ― Холтс-Югана и Лар-Югана. Моя бабушка рассказывает: сынок, посмотри, в чуме специальное место за печкой, там шест, на шесте картинка ― Матерь Божья ребеночка в руках держит. Эту женщину по-нашему Калтащ называют. Она нас прородила, она нас защищает, охраняет. Есть еще один Бог, землю осматривает, за порядком следит, чтобы ребятишки не шалили вечером.
Омельчук: Поверил?
Кельчин: Ой, как крепко поверил! ― Ты слышал, летом молнии сверкают, гром гремит? ― Я говорю: ― Да, слышал. ― Это он ездит, махнет кнутом ― молния сверкнет, а по облакам как по камням гремит его колесница. Поверил. С этого пошли сказки, песни. Еще помню великого сказочника, его даже по стойбищам возили. Константин Шиянов. Он знал наизусть и рассказывал сказки в стихотворной форме, в хантыйской ритмике. Вечером придут: у мужчин одно занятие, у женщин другое, специально его просят: ― Дядя Костя, расскажи. Мы рассядемся вокруг и слушаем. И стар и млад.
― Дядю Костю кто-нибудь записывал?
― Записывал его много Прокопий Ермолаевич Салтыков.
― Не задавался вопросом, почему народ не только фантазирует, но и привирает в своих сказках? Мало ему реальности?
― Иногда ж о чем-то мечтает, а мечту не может воплотить в жизнь. Тогда сказочно и неистовствует.
― Сам сказки не сочиняешь?
― Только одну. «Березовая ветка». Как в хантыйском народе произошел орнамент, называемый «березовой веткой». У меня были две сестры, приехал богатый русский человек. Ему надо хантыйскую девушку сосватать, дает задание: кто вырежет и сошьет самый хороший орнамент… Вот тут-то она и появляется, березовая ветка.
― Сам домой поздно вечером вернулся, на ночь глядя, сказочный сюжет для жены всегда наготове есть? Жена поверит?
― Я серьезный человек, семейный. Дом, работа, еще рыбу ловлю.
― С рыбалки ― ни свет ни заря…
― Иногда.
― Жена вопросов не задает?
― Иногда: почему поздно? Тогда немножко…
― Богатый улов показал и всё ясно?
― Сюжеты иногда появляются.
― Лучший сказочный сюжет ― на рыбалке?
― Так получается.
― Геннадий Павлович, чем привлек «Конек-Горбунок»?
― Первую-то сказку я прочел «Золотую рыбку» Хатанзеева. Мне вариант Петра Ефимовича не очень понравился. От обиды: ведь, говорят, хантыйский язык остался только бытовой. На бытовом языке нельзя написать ни стих, ни сказку, ни рассказ. Я по фольклору начал изучать родной язык, съезжу в маленький поселочек, в деревушечку и там услышу очень красивое сочное родное слово.
― Долго переводил?
― Лет 6 ушло. Не на сам перевод уходит время, а на изучение хантыйского языка. Ведь русский и хантыйский языки очень разные. Русский человек, хантыйский человек по-другому мыслят, мысли иными словами выражают. Например, на Конька-Горбунка Иван верхом сел, а в нашем-то стихосложении надо сказать образно: на лошадь, имеющую спину, на спину сел лошади. Видите, как длинно. Но по-хантыйски.
― Есть хантыйский размер, каким написана сказка Ершова?
― Хантыйский отличается от русского, параллелизмы идут, афоризмы хантыйские, в русский размер стихосложения это трудно вместить.
― Всё в твоем переводе достоверно: слово в слово? Неискаженный Ершов?
― Мысли и сюжет ― как у Ершова, от начала до конца. Я еще немного дальше пошел. В русском варианте «Конек-Горбунок» невозможно петь, а в моем, хантыйском, его можно от начала до конца спеть. Как нашу хантыйскую длинную песню.
― А не пробовал петь?
― Пробовал в родных Шурышкарах. У Ершова есть сцена сватовства. Особенно эта сцена хорошо поется. Есть сцена, где Иван (я его дураком не называю ― это величайший Бог) купается в трех водах, в трех котлах, это тоже очень хорошо воспринимается. Я до выхода книжки в свет печатал ее полностью в своей газете. Половину начитал на местном радио. Читатели, слушатели говорят: ― Геннадий, это же хантыйская сказка.
Омельчук: Ершов умыкнул сюжет у сибирских хантов?
Кельчин: Я тоже немножко так думал. Но это, наверное, неправда. Мой «Конек-Горбунок» переведен по законам хантыйского стихосложения, по законам хантыйского мышления. Может, поэтому воспринимается, как хантыйское произведение.
― А почему Иван-то не дурак? У Ершова же дурак.
― Я искал параллели героев в русских сказках, находил параллели в хантыйской мифологии. По хантыйской мифологии Иванушка-дурачок подпадает под того Бога, который на колеснице ездит по небу.
― В самом деле?
― Да, Бог.
― А в русской мифологии притворяется дураком?
― Его, наверное, так перевели с хантыйского на русский.
― А на самом деле ― богатырь?
― Да, богатырь, большой защитник народа. Он же летал в космос. Первый космонавт. На коне-то полетел. Конный космонавт!
― Да и царем сдуру просто так не станешь?
― В русском варианте все как-то легко, играючи, шуткой…
― Маскируется…
― Да. А здесь воспринимается серьезно.
― Какие еще переводческие замыслы?
― В моей книжке есть толкователь слов, как у Даля ― словарь. Я сейчас над этим словарем работаю. На очереди пушкинская сказка «О царе Салтане».
― Сюжет, украденный Пушкиным у сибирских остяков?
― Несомненно.
― Несомненно? Сибиряк Ершов понятно, а Пушкин-то откуда?
― Несомненно. Откуда я знаю. Это он же пишет: «На неизведанных дорожках следы невиданных зверей. Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей».
― Чистый хантыйский быт?
― Избушка-то! В Ханты-Мансийске посмотрите в музее Торума. Стоит столб, на вершине столба на высоте пять метров ― избушка.
― Но разве в пушкинском Петербурге такое увидишь?
― Нет, конечно. Может, в Эрмитаже.
― Сказка о хантыйском царе Салтане?
― Я немножко импровизирую. В хантыйском варианте я написал: князь Гвидон. Князь, а не царь Салтан. Сноску делаю и объясняю, почему я переименовал сказку Пушкина.
― Геннадий Павлович, давно хочу спросить: почему хантыйские рыбаки, всю жизнь проводящие на реке, не учатся плавать, не хотят плавать, не умеют плавать и тонут?
― Мы ― люди природы, верим природе, и думаем, что от природы человеку дано, где и как ему умереть. Или он от пули умрет, или от злого зверя, от «дедушки лесного». На воде точно так же: вода ― одушевленный предмет. Вода, считайте, основа жизни. Хантыйская вода ― самое сильное существо природы.
― Если вода взяла… это не смерть?
― Мы так думаем. Если вода не возьмет, ты будешь дальше жить, может, очень долго. Если я тебе подам, спасая, руку, ты все равно обратно же эту смерть примешь. Я подам и вытащу, но если природа так не думает… Лосиху возьмите, она в опасности бросит лосенка, убежит, лишь бы самой остаться жить, продолжать род. Мы по-природному мыслим, в природе живем. Она дала нам жизнь ― она взяла. Дарвин неправильно немножко сказал, гомосапиенс ― человек разумный. Я бы сказал: человек ― зверь разумный.
― Надо поправить Дарвина? К природе ближе теория Дарвина-Кельчина?
― Современный мир поделен на два человечества. Большая часть — потребительское человечество, остальные ― воспроизводящее, щадящее природу, живущее вместе с природой человечество.
― Разумное и неразумное?
― Природное и антиприродное.
― Национальная хантыйская культура на Ямале, на твой взгляд, в каком состоянии находится?
― Охо-хо-хо… Раньше, представляете, иду по поселку, редко кого в национальной одежде увижу. Если увидишь кого в национальной одежде ― это явный оленевод. Богатый человек, одежду сохраняет, обычаи. Сейчас же даже маленькие девочки в поселочке стараются рядиться в национальное. Ой, матери своим маленьким дочкам, сыновьям стараются приготовить, правда, специального ателье нет, всё руками, но матери шьют. Красивее вещи из бисера. Я думаю, что это и продолжение, и развитие. Организуются фольклорные группы, хантыйские песни поют, хантыйскую одежду носят, хантыйские обычаи соблюдают. Думаю, Париж уже со своими модами выдыхается. Где искать? Только у нас. Пускай в Шурышкары кутюрье едут.
― Мода природного человечества?
― Бесчисленное, бесчисленное количество орнаментов. Геометрически точно выверенные фигуры, они потому и красивы необыкновенно, и найдут свое применение. Мы возобновили два великих праздника хантыйского народа: «Вороний день» и «Ильин день». Праздники уже вошли в традицию и в больших городах округа, их справляют и в Ханты-Мансийске. Мне в «Коньке-Горбунке» рисунки делала русская художница из Тюмени Ольга Трофимова, а в «Сказке о князе Гвидоне», мы договорились, землячка Надежда Михайловна Талигина проиллюстрирует книгу.
― Настоящий хантыйский эпос?
― Ага. Она сейчас занимается изучением хантыйского фольклора. Вы задавали вопрос, почему я увлекся переводом. Я думаю, у хантыйского народа есть серьезные памятники словесной культуры, памятники устного народного творчества. Они очень ценны ― это уровень «Калевалы» или «Манаса». Но об этом никто не знает. Но когда узнают, что есть перевод на хантыйский язык «Конька-Горбунка», значит, язык у нас живет и развивается.
― Геннадий Павлович, считается, что северные мужчины обижают своих женщин. Женщина в жизни ханты ― второстепенна или первостатейна? Кто главнее в жизни?
― В северных условиях в семье не должно быть главного или второстепенного. Мужчина главный, женщина ― тоже главная. Но всё четко поделено. Я же не буду чистить картошку! Все знают свои обязанности. Определила тебе природа быть мужчиной — корми семью.
― Мужские обязанности Кельчина?
― Первая обязанность ― прокормить семью. Мясо достать, рыбы наловить, всех одеть. Добыть-купить. Продать что-нибудь, опять добыть. Женщина мужчину оденет, чтоб другие женщины даже не заглядывались.
― А кто кого любить должен?
― Мы-то даже слово «любовь» не знаем. Слова у нас такого нет. А любить оба друг друга должны, уважительно друг к другу относиться, без этого на Севере не проживешь. Уважительность проявляется, чтоб женщина мужскую работу не делала, а мужчина ― женскую. Уважение я моей работой должен доказать не на словах: Мария, ты мне нравишься. Я, если ей изготовил красивейшие нарты, лучше в тундре нет — она все поймет.
― Она всё поняла?
― Это моя любовь.
― Мария ― не жена?
― Нет.
Омельчук: Богородица?
Кельчин: Я просто, к примеру. Ты подошла к моему сердцу. Ты упала на моё сердце. Садись в мою нарту. Может, Мария.


Александр КЕРДАН:

Полковник поэзии
У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
Это честно. По делу. Справедливо. Терпеть соперника ― не дело, не призвание гения.
Дмитрий Кедрин, почти однофамилец, написал, как пригвоздил.
Однако, они есть. Другие.
Которые не плюются, а протягивают руку. Немного. Но остались.
Сдается, писателям Урала и сопредельной Сибири, повезло. Посчастливилось на настоящего полковника. Он очень любит круг поэтов, хорошо бы с «чашей круговой», но чтобы поэты конкурентно не сволочились, а слушали друг друга, удивлялись, ценили, помогали друг другу.
Разве у поэта много читателей? И кто поймет тебя лучше, нежели собрат по рифмовальной артели?
Он до сих пор не верит, что писательские союзы и артели отжили свой советский век. Создал Ассоциацию писателей Урала и Сибири ― возможно, это самое живое место Союза писателей России. Может, он заблуждается, но заблуждения ― редкой ценности вещь. Ему нравится ― пусть делает. Особенно тогда, когда охотников делать не особенно густо.
Прежде всего, он, наверное, офицер. Человек чести. Честный полковник отечественной словесности.
Анахронизм?
Старые бриллианты сверкают ярче.

Омельчук: Девушки, Александр, поэтов разлюбили?
Кердан: Женщины влюбляются в поэтов, но выбирают их убийц.
― Пишущий офицер всегда должен помнить, что у него в эпилоге есть своя гора Машук?
― Конечно, надо помнить о Машуке, о Черной речке, о своей Голгофе.
― Девичьи души современниц зачерствели?
― Они остались чуткими, времена стали рациональнее. Женщина всегда рациональней мужчины. Аудитория поэта ― женщины, но выбирают они все равно тех, кто может содержать семью.
― Можно говорить: проклятое время?
― Я не стал бы выносить приговор. Время разное, как и люди. Есть просто замечательные.
― Уровень поэзии в России ― низенько, но равненько?
― В нашей стране вообще сумасшедшее дело ― быть поэтом, поскольку здесь жили Александр Пушкин, Фет, Есенин, Рубцов.
― Есть с кем посоревноваться?
― На кого равняться.
― Это говорит офицер ― равняться?
― Командуют: «Равнение направо!», а там стоит не правый человек
― Маленького роста, кудрявый? Годен к нестроевой?
― Тем не менее, Пушкин…
― Фамилия военная?
― Впереди и всегда в атаке.
― Поэзия ― офицерское занятие?
― Наша армия подарила русской поэзии золотые имена ― Державин, Херасков, поручик Лермонтов, штаб-ротмистр Фет. В нашу эпоху лейтенанты ― словами Григория Бакланова ― «навеки девятнадцатилетние».
― Александр Борисович, в нынешней русской отечественной поэзии с настоящим полковником Керданом кто-нибудь рядом стоит?
― Шутка: на одном из Пленумов Союза писателей России, собралось тринадцать полковников, замечательные имена: Николай Иванов, Юрий Беляченко, Валерий Латынин, Борис Орлов… В русской поэзии много поручиков, иногда они вырастают в полковников, если их не успевают застрелить на своей горе Машук.
― Поэзия ― как война.
― Когда грохочут пушки ― музы молчат. Это для литературоведов. Для нас, кто носил мундир, в минуты наибольшего обострения сил и чувств, как является война, душа ищет самозащиту, начинает спасать себя, ей надо делать тяжелое дело, преступать какие-то нравственные законы, убивать подобного себе.
― Сам-то ― трубадур войны?
― Для меня война, скорее, за все доброе и светлое.
― Трубадур офицерской чести?
― Никуда не деться: и кандидатская, и докторская диссертации посвящены ей.
― В суровой российской действительности эту честь воочию наблюдал?
― Безусловно. Я горжусь, что многие мои друзья олицетворяют собой офицерскую честь, один из моих друзей Сергей Аксененко ― полковник запаса, афганец.
― Офицерская честь ― пить с локтя?
― Это из Аллы Борисовны, «настоящий полковник», с придыханием. Офицерские традиции совсем не то, кто коньяком угощает и как пьет. Выполнение своего долга, честное отношение к делу, которым занимаешься.
― Проснулся утром, мысль единственная: я ― гений.
― Я ироничней к себе отношусь, но вопрос интересный.
― Ирония разве не убивает поэзию?
― Переломный момент… В России всегда надо ощущать в себе толику гениальности, иначе просто страшно браться за перо.
― Тем более, чтоб современницы понимали ― гений рядом?
― Современницы никогда не поймут, как и современники. «Нам не дано предугадать, в ком наше слово отзовется». Важно дерзнуть.
― Образ читательницы ― красавица? Или: мымра?
― Моя Муза не бесплотна.
Омельчук: Не про Музу, про читательницу? Сидит в осеннем парке, бабье лето, читает Кердана, на обложке «Эпоха любви» или «Время любви».
Кердан: Какой бы читательница ни была ― это счастье, что тебя читают. На дворе такой век, все заполняет Интернет, электронные книги, первые лица государства говорят, что они книг не читают ― любая читательница ― будь старушка, будь первоклассница ― подарок для пишущего человека.
― Как воспринимаете хулу?
― Леонид Ильич Брежнев, был такой политический деятель, обсуждали его «Целину», сказал: «только идиотам нравится критика». Хула даже идиотам не нравится.
― Когда пишущему офицеру Кердану хочется, как одному историческому персонажу, выхватить револьвер?
― Такого не было. Литературный мир ― сколько там ломается копий, сколько доброжелателей и недоброжелателей.
Толкаться локтями ― пустое занятие,
Не вечно мы с вами, любезные братья,
А вечны творенья, что созданы нами,
Им чуждо стремленье толкаться локтями.

Мои.
― Нежно любите литературных критиков?
― Как необходимое зло. Без литературной критики нет литературы. Беда современной литературы ― литературной критики практически нет. Об этом все рассказал Джек Лондон в романе «Мартин Иден». Те, кому не удалось стать поэтом, прозаиком, идут в критики.
― Своих коллег-современников, чтобы не портить отношений, не читаете?
― По долгу службы приходится. Я редактор газеты-журнала «Большая Медведица», составитель литературного альманаха «Чаша круговая». Знаете, современники меня не разочаровывают. Недавно читал роман Николая Красунова из Оренбурга, старейший писатель Южного Урала написал роман о Пугачеве «Лобное место». Над собой взлетел на две головы.
― А беспощадно сказать всю правду?
― Коль скоро мы говорим о любви, то любовь к литературе и любовь к женщине ― это… Нельзя лгать женщине, она почувствует. Лучше не лгать и коллеге. Нельзя лукавить в оценке литературных произведений, мы же говорим о самом сокровенном. Все воспринимают слова о своем творчестве, как самые больные ― ведь они распахивают душу. Стараюсь дипломатично.
― Чего в своей жизни не сделал?
― Не написал роман о Беринге. Не стал дедушкой. Не добился того, чтобы Ассоциация писателей Урала действовала активно, но уже без меня.
― Это цель ― стать дедушкой?
― Это неизбежная радость, она ждет меня, у меня два взрослых сына и дочь подрастает, 17 лет.
― Чтобы стать отцом, надо активно трудиться. А чтобы дедушкой..?
― Терпеливо ждать.
― Премия Александра Грина ― предмет гордости. За неукротимый романтизм?
― «Берег отдаленный», исторический роман в двух книгах. В самом слове «роман» есть понятие «романтик». В моем романе и паруса, и индейцы, и прекрасные незнакомки, и отважные мужчины. Наверное, за романный романтизм. Роман продолжает гриновские традиции в отечественной литературе.
― Провинциальный литературный процесс — помня слова Виктора Ерофеева ― надо ли реанимировать покойника?
― Слухи о смерти литературы слишком преувеличены. Наша Ассоциация писателей подтверждение тому, что литературная жизнь кипит. Мы ее когда-то назвали «Ассоциацией писателей Урала». Сегодня она объединяет писательские организации от Ямала до Оренбурга, от Омска до Ульяновска.
― Волга примкнула?
― Подали заявления Кировская областная писательская организация, Алтайский край…
Омельчук: Объявляем Волгу великой уральской рекой?
Кердан: Для москвичей всё, что за Волгой ― Сибирь. Ничего странного.
― Ассоциация, которую Вы возглавляете, по Вашей терминологии ― рота? батальон? регулярное подразделение? Или ― партизанское соединение?
― Я называюсь скромнее ― координатор.
― По воинскому званию к чему приравнивается ― поручик?
― Думаю, генерал-майор. В русле нашей глубокой и содержательной беседы можно назвать несколько направлений, которыми занимается Ассоциация. Подготовка молодых писателей. Состоялось Всероссийское совещание молодых писателей в Каменске-Уральском. Издание книг, разные серии, открыта новая серия на разнообразных языках, мы переводим наших писателей на английский, книга уже находится в Канаде, куда мы надеемся отправить небольшую писательскую делегацию. Стимулирование писательского труда различными премиями, конкурсами. Например, премия Владислава Крапивина за детскую книгу, которая в этом году вручается в Перми. В Тюменской области проводятся крапивинские чтения. Широко известна в России премия Мамина-Сибиряка.
― «Большая Медведица» не залегла в берлогу?
― Умирать не собирается.
― Женщин не обижал?
― Случалось, но невольно. Но был обижен ими.
― Злонамеренно?
― Невольно.
― Жизненные личные романы на страницы не просятся? Многотомное собрание романов?
― Все, что выходит из-под пера творческого человека ― последствия любви. Поэзия ― чистая любовь. Неважно к чему: к родине, к матери, к женщине, к своему делу. Проза по Окуджаве ― «и из собственной судьбы я выдергивал по нитке». Есть и отголоски личных романов.
― Многотомное собрание жизненных романов?
― Скромнее, мое 3-томное «Избранное» издано два года назад. К сожалению, разошлось.
― Это же только начало?
― Господь даст, поживем.
― Если честно признаваться, пишущие в современном мире ― временно чокнутые или навсегда сумасшедшие?
― Одержимые люди. Одержим по жизни — это же норма. Как говорил один из моих наставников ― меня от литературы никто, как батюшку от церкви, не отлучит. Кроме господа Бога.
― А нормальные все-таки попадаются?
― Анатолий Константинович Омельчук.
― Нормальный?
― Последний.
― Александр Борисович, главное написано? Или у пишущего офицера Главная Книга впереди?
― Литературное творчество ― такой манок, как на утиной охоте: всегда говорит, Главная Книга, Главное Стихотворение обязательно впереди. Это наполняет желанием писать. Конечно, все главное впереди.
― Менял погоны, вышел на военную пенсию. А состояние ― восторженный мальчишка?
― Я счастлив, на моей душе, как говорил Маяковский, ни одного седого волоса.
― Над чем сейчас работает поэт?
― Из 30-ти вышедших книг ― 18 поэтических сборников, остальное ― книги прозы. Надеюсь, Господь позволит мне развязаться с докторской диссертацией, защита состоится на днях.
― Зачем связался, если надо развязываться?
― Оставил поле под пашню. С одной стороны ― воинская дисциплина, с другой ― обида что происходит сегодня с армией. Она ведь моя альма-матер. Не знаю, услышит ли кто-то крик, обратят ли внимание на армию, на ее нравственные устои? Это болит, честный ответ. Ждет-не дождется роман о Витусе Беринге. Следом ― роман о том, как мы потеряли русскую Америку. Мне хочется закончить свою трилогию о русской Америке книгой, как мы потеряли Аляску. Роман-предостережение, как бы нам не потерять и Сибирь.
― Читателя это волнует? Геополитические проблемы трехвековой давности?
― Если написать увлекательно, думаю, затронет. Жанр ― исторические приключения. Действительно трудно повернуть человека к отечественной истории. Попробовал легковесным жанром исторических приключений. Такая замануха, потом будет интересно почитать серьезно.
― Не удалось заманить кинематографистов к этой теме?
― Есть сценарий «Берег отдаленный», сценарий принят нашим екатеринбургским режиссером. Всё упирается в металл презренный.
― Что сам читаешь для души?
― Александра Пушкина, Бунина, позднего Пастернака и Алексея Леонидовича Решетова. У меня ощущение: это близкий мне по духу поэт. Мы были с ним знакомы при жизни, он рецензировал одну из моих первых книг в Пермском издательстве. Не могу сказать, что были друзьями. Но после его ухода наша дружба укрепилась. Ценю Владислава Петровича Крапивина, моих ровесников Юрия Казарина, Александра Кравцова, Николая Шамсутдинова, Анатолия Омельчука, Николая Коняева, Василия Быковского.
― Александр Борисович, сознаешь, что сам ― честный пережиток прошлого? Литературного, но прошлого?
― Твой вопрос ― уже прошлое, уже отзвучал, стал прошлым. Ответ, который я еще не дал ― будущее. Философски, безусловно, любой литератор не совпадает со своим временем, он или отстал, или опередил эпоху. В том и главный секрет петли Мёбиуса: прошлое когда-то станет будущим.
― Честный человек из будущего?
― Или из прошлого. Как тебе больше нравится. Когда пишутся стихи, думаю, это разговор с будущим. Когда исторические романы ― разговор с прошлым. Но себя невозможно поделить на прошлое и будущее. Мы сегодня и сейчас.
― Писательские возбуждения производны от мужских и гражданских?
― Есть еще одна составляющая, я бы назвал зовом отечественной словесности. За нами огромный пласт созданного предшественниками, мы, как соотечественники, обязаны продолжать это дело.
― Феномен отечественной литературы материально присутствует в этом мире?
― Они с нами. Великая когорта. У меня есть:
«Поэты, монахи и воины
Поборники отчей земли».

Когорта поэтов, монахов и воинов, воителей и защитников Отечества, она никуда не ушла. И сегодня помогает России оставаться Россией.
― Прослеживая историю русской литературы: русская литература без власти существовать не может?
― Всякое отторжение ― это и притяжение одновременно. Александр Пушкин и Николай I. Сергей Есенин и царская семья последнего императора. Тесные связи. Иосиф Сталин ― Борис Пастернак и тот же Шолохов, да.
― В других странах не так. Не так тесно.
― Россия, все-таки, царская страна, в ней всегда царь-батюшка. Обращение к государю ― удел русской литературы. Упование на государя — дело русского человека, обращение к нему: достучаться до царя ― это дело русской литературы. Писатели ― ходоки.
― Какой строчкой навечно останусь в литературе?
― Сие неведомо. Но пораженье от победы ты сам не должен отличать.
Дождем посеребренная трава,
И жгучей стать готовая крапива,
И ты, как ночь юна, как ночь красива,
Как ночь, права во всем и не права.

Муза всегда ждет своего поэта, целует в макушку.
Омельчук: Юна, как ночь?
Кердан: Как ночь юна.


Дмитрий КОБЫЛКИН:

Открытие Ямала
Губернатор. Звучит энергично. Но у северных стремительно развивающихся территорий должен быть лидер. Губернатор ― лидер. Таких территорий, как Ямал.
У Ямала ―новый лидер. Дмитрий Кобылкин. Молодой геофизик появился на Тюменском Севере, скорее, по воле обстоятельств. Он ― из Грозного. Прошел, пожалуй, все ступени профессиональной карьеры ― от полевого промыслового специалиста до генерального директора солидного нефтяного предприятия. Пятилетку командовал «русским Техасом» ― Пуровским районом. Президент России на старте XXI века доверил Дмитрию Кобылкину газовую кормилицу страны.

Омельчук: Дмитрий Николаевич, уже имелась возможность и познакомиться, и посмотреть на губернаторский корпус России. Много сверстников?
Кобылкин: Немало. Возраст ― плюс-минус несколько лет. Главное, на одной волне говорим.
― Моложе Ямальского губернатора есть?
― Есть и моложе. Не так много.
― Первые сто дней губернатора ― своего рода матрица, фундамент. Они проецируются на дальнейшую деятельность. Что удалось?
― Формирование команды ― основная задача. Самая трудная. С кем работать, с кем идти в дальнюю дорогу по этому пути? Знакомство с округом ― от самых далеких поселений до мощных городов. Но даже ста дней не хватит, чтобы осмотреть нашу необъятную территорию.
― Принял дела от Юрия Неёлова. Не закружилась голова… от проблем?
― Представлял, что будет нелегко, но что так сложно ― не предполагал. Меня беспокоит всё, что связано с детьми, с жизнью в отдаленных поселках, где нет дорог, где люди живут на грани выживания. Беспокоит жизнь национальных поселков.
― Рабочие поездки по большому округу. Самое гнетущее впечатление?
― Тазовский район. Надымский район. Особенно по проблемам, касающимся детей.
― А самое радостное?
― Обрадовал Шурышкарский район. Люди живут основательно и не собираются никуда уезжать. Я увидел это в глазах людей, они говорят: только не мешайте, не надо нас никуда переселять, сохраните то, что есть. Потенциал хороший, созданы новые рабочие места, есть дороги, содержатся зимники, то, чего я не увидел в Тазовском и Надымском районах. Надо бы навалиться на сельское хозяйство. Есть возможность завозить стройматериалы, строить причалы, не нужно делать дноуглубление, есть подъезды к населенным пунктам. Значит, жизнь здесь в ближайшее время будет лучше.
― Самый осёдлый район?
― Думаю, да.
Омельчук: Неужели и по нынешним временам существует проблема северного временщика?
Кобылкин: Люди, живущие в разных условиях, по-разному адаптируются. Человек может привыкнуть к любым условиям жизни, к любому месту. Но, если ему сегодня некомфортно ― он это чувствует обостренно. Человек сравнивает, как живет весь мир, как живут в нашей стране, и как ему на Ямале живется. А если о нем в полной мере не заботится власть, возникают проблемы.
― Дмитрий Николаевич, по какому принципу формировали окружное правительство? Население за этим следит наиболее пристрастно.
― Профессиональные качества ― в первую очередь. Многие сегодня учатся вместе со мной. Через два-три года это будет очень сильная команда.
― Два года даете себе?
― Я же собрал их не откуда-то с других территорий, они все работают в нашем округе. Практически все. Одного человека взял из Тюмени. Считаю, что в Тюменской области за последние годы произошел качественный сдвиг в системе управления.
― Мискевич? Да он же Салехардский!
― Корнями ― наш.
― Энергия молодости превалирует или «и опыт мудрости не помешает»?
― Опыт мудрости не помешает, но и свои шишки набиваем.
― Сто дней. Не возникло ощущения ― не все удастся?
― Не возникло. Всё зависит от времени. Что-то сделаем за год-два-три-четыре-пять, что-то надо систематизировать, поставить на рельсы.
― Ваша коллега и соседка Наталья Комарова президенту Дмитрию Медведеву назвала главную северную проблему: избавление от ветхого, аварийного, непригодного жилья. На Ямале эта проблема столь же горяча?
― Конечно. Цена вопроса по аварийному жилью ― 250 миллиардов рублей. Огромная цена, но мы просто должны ее назвать. Комарова обозначила проблему балков ― их сегодня мы не можем признать жильем. Проблема на самом деле острейшая: там живут люди, рожают детей, иногда уже внуки возвращаются в балки. Государству нужно признать балки жильем, чтобы поставить людей в очередь и как-то решать их проблемы. Самим нам этот вопрос не решить, буду его поднимать перед президентом Медведевым.
― Не тайна государственная или казначейская ― бюджет округа нынешнего года?
― Хороший бюджет: 70–75 миллиардов. Но надо понимать, что львиная доля идет на образование, здравоохранение. Бюджет развития ― 10 миллиардов. 12 ― потолок для Ямала, больше себе позволить не можем. Но попытаемся (уже есть определенные задумки) довести его хотя бы до 20-ти миллиардов в год. В ветхом аварийном жилье живет разная публика ― и молодые, и пожилые, и те, кто собрался переезжать (стоят в очереди) за пределы Ямало-Ненецкого округа. Программа не может работать сама по себе, она решаема лишь в комплексе. Если на один вложенный рубль из бюджета мы привлечем два-три рубля инвесторов, да из кармана самого жителя Ямала, если нам поможет Центр ― эту проблему можно решить не за 100 лет.
― Ведь это не чисто бюджетная проблема, ее организовали в свое время ведомства: Газпром, Роснефть…
― Люди приехали на Север в стройотрядах, первопроходцы по призыву Родины открывали месторождения, работали, чтобы сегодня государство жило стабильно и спокойно. Это не локальная проблема Ямала, Югры ― это проблема России.
― Партнеры нефтяники-газовики Вас поймут?
― Уже понимают.
― Встречались с Миллером, Богданчиковым, проблема обсуждалась?
― В первую очередь. Взаимопонимание есть. Главное, правильно выработать механизм ее решения.
― Вопрос профессиональному геологу: новые месторождения на Ямале открываются, собираются открываться? Или геологоразведка в глубоком упадке?
― Не в глубоком, но хотелось бы получше. Есть что доразведывать, есть что открывать.
Омельчук: Перспективный регион ― Гыдан?
Кобылкин: Он рассматривается активно. Есть месторождения в разработке ― Бованенково, Харасавэй, мессояхинская группа месторождений для трубопровода Ванкор-Пурпе-Самотлор. Много месторождений надо доразведать, запасы огромные. Большая перспектива по «ачимовке», этот продуктивный пласт вообще мало изучен. Недавно проводили совещание, все крупные нефтегазовые компании подтвердили ― на Ямале серьезный внутренний ресурс. Необязательно большими шагами бежать куда-то за новыми запасами. Мы можем доразведать и принести новую нефть, газ, конденсат в общий баланс. Ямал, пожалуй, остается главным шансом России.
― Насколько актуально для власти ― прирост запасов, перспективы новых месторождений?
― Власть не должна стоять в стороне от этих проблем, это же формирование основной экономики на территории. Львиную долю налогов округ имеет именно от нефтегазодобывающих предприятий.
― Упомянули Бованенково. Газ Бованенково дадим в 2011-м или в 2012-м?
― В 2012-м, как планировали.
― Разработка газовых сокровищ полуострова Ямал ― какие задачи у власти?
― Создать комфортные условия. Чтобы люди в подрядных и субподрядных организациях, работающие на предприятии «Газпром», были зарегистрированы на Ямале и платили налоги. Это очень важно.
― Само месторождение Бованенково ― «гнездо» ямальского оленеводства. Как сопрягаются интересы тундровиков, оленеводов, коренного ямальского населения и граждан России ― газовиков?
― Чем нежнее, чем чувствительнее природа (а она на Ямальском полуострове совсем нежная), тем острее проблемы. Соприкасаются, безусловно. Мы объясняем одним и объясняем другим, мы посредники между нефтегазовым комплексом и тундровиками. Наша задача ― сделать комфортным проживание людей. Газовики идут навстречу по многим позициям. Сегодня другие времена. Про деньги не вспомнится через год-два-три, а про людей помним всегда.
― Меж двух огней?
― У губернатора такая работа.
Насколько округ заинтересован в мегапроекте «Урал промышленный ― Урал Полярный»?
― Основная база этого проекта у нас на Ямале, и по будущим налогам Ямал заинтересован, безусловно. Он нас интересует с точки зрения инфраструктуры. Мосты, автомобильные и железные дороги ― когда инфраструктура будет построена государством, тогда это станет интересно и компаниям, которые выйдут на лицензионные участки.
― В Шурышкарском районе на этот проект молятся или приглядываются с тревогой?
― Там живут замечательные люди, они ни на кого не молятся, рассчитывают только на свои силы. Это правильно.
― Ваше ощущение ― на Севере людей не лишку?
― Север ― такая территория… Здесь лишних людей нет. Это земля работяг: только тот здесь и находится, кто хочет работать.
― Кстати, сколько сейчас народу в округе? Оптимальное население оптимальных работяг?
― Ямальцев ― 540 тысяч. Львиная доля ― работоспособное население. Безработица возвращается на докризисный уровень: четыре с половиной тысячи человек. Незначительный процент, меньше одного.
― Где-то людей не хватает и срочно требуются?
― Мы об этом говорим на каждом антикризисном штабе, надо делать заказ на людей, которые будут востребованы в дальнейшем развитии полуострова Ямал, Гыдана, границы с севером Красноярского края. Именно этих людей. Как только подпишется правительственное постановление об обустройстве месторождений, начнется строительство завода по сжижению газа на Южно-Тамбейском месторождении компанией «Новатэк», это автоматом потянет энергетику и строительство электростанций…
Омельчук: Прямо на полуострове?
Кобылкин: На территории Ямала энергии будет не хватать. Необходимы Тарко-Салинская электростанция, Надымская, Ново-Уренгойская. Мы никуда не шагнем дальше без электроэнергии, ее катастрофически не хватает. В этом направлении профессионально-технически надо обучать ребят. В Ямальском районе самая большая безработица, несмотря на то, что там и Бованенково, и Харасавэй. Такой перекос ― люди оказались не готовы работать именно в этих отраслях. Почему-то все юристы, экономисты, финансисты. Власть должна формировать профзаказ уже в 11-м классе. Ребенок, выходя из стен школы, должен знать, куда ему рекомендуют поступить, чтоб мы не обманывали ожидания молодых. Встречаюсь со студентами, задается один и тот же вопрос: «Дмитрий Николаевич, приедем на Ямал, работа найдется»?
― Что отвечает Кобылкин?
― Врать не могу, говорю прямо, что не всем найдется.
― Но первокурсникам-то уже можно обещать?
― Первокурсникам проще. Конечно, можно снять трубку, попросить генерального директора: возьми нашего студента. Всегда, наверное, есть такое право у губернатора. Иногда пользуюсь. Но нужны специалисты, нужны профессионалы, у студента должен быть опыт работы. Система мастера-наставника сегодня не работает на предприятиях: жесткие рыночные отношения.
― Профессиональное образование надо развивать в пределах округа?
― Я считаю, три куста должно быть ― Новый Уренгой, Салехард и Тарко-Сале, где можно собрать молодое национальное население.
― Тарко-Сале ― личное пристрастие губернатора?
― Нет. В Тарко-Сале мы давно построили профессионально-техническое училище, рассчитывали на 100 человек, а сегодня их уже за 300, как говорится: по швам трещим. Там и Тазовский район, и Красноселькупский район, все районы практически обучаются. В училище все специальности, в том числе, и электрики, и маляры, и строительные, и нефтегазовые специалисты. Хорошая база.
― Ближайшая поездка куда?
― В Пуровский район.
― Вы же знаете эту территорию, как пять пальцев…
― Проблем-то здесь не меньше. Я ведь не для себя летаю. Города Губкинский, Муравленко, Ноябрьск ― они все на территории Пуровского. Еду, хочу всей команде показать, в какой степени что-то тут сделано лучше. Можно многое взять и привнести на другие территории. Ямал настолько разнообразен, земля и небо — в разных местах.
― Ездили по районам, не оставалось ревнивого чувства: мы в Пуровском районе сделали лучше, а здесь немножечко подотстали?
― Это место, где я состоялся как руководитель. Я всегда за него буду переживать. Но одеяло тянуть не буду. Сейчас у меня 14 районов ― городов. Есть не ревностные переживания, а непонимание людьми того, что можно сделать в населенных пунктах. Доски-то на тротуарчик можно завезти, я так считаю, хотя бы потратить заработную плату главе муниципального образования — одну, вторую, третью ― и решить вопрос. Чтобы по лужам не ходить. Не губернатору ходить ― людям, которые там живут. Эти-то простые вещи можно самим решить.
― Уренгойский газохимический комплекс собирается быть достроенным?
― Конечно. Столько лет ждали!
― У округа появится своя программа модернизации ― как видит губернатор главные задачи?
― Это, наверное, одна из самых сложных тем ― модернизация экономики. Мы говорим о диверсификации, мы должны перейти на другие рельсы, уйти от нефтегазовой зависимости, больше заниматься переработкой тех же нефтепродуктов. Возможны другие современные производства. Очень много интересных наработок. Мы делаем экспериментальную площадку, своего рода технопарк, в Салехарде. Он связан с солнечными батареями, с горизонтальными и вертикальными ветряками, проработки ведутся. Разговариваем с иностранными компаниями, которые готовы выйти на производство удобрений из попутного газа. Тема попутного газа очень сильно беспокоит ― огромные деньги сжигаются на факелах.
Омельчук: Ямал ― территория грандиозных строек. Это героическое прошлое или обязательное настоящее?
Кобылкин: О грандиозном ― в рамках страны. Представьте себе, сдан Пуровский завод стабилизация конденсата. Николай Иванович Рыжков, выступая, отметил, что за последние 16 лет в России аналогичных заводов не строилось и не сдавалось. Если считать это глобальной стройкой, то, конечно, такие объекты идут один за одним. Они связаны, в основном, с нефтегазовым бизнесом, мы же нефтегазовый край. Дальнейшая энергетика тоже будет связана с нефтегазовым бизнесом. На Ямале одна из самых грандиозных строек ― железная дорога «Обская-Бованенково», обустройство Бованенково. Уникальная конструкция, мост двухъярусный: и железная дорога, и автомобильная ― в российском масштабе редкий объект. По капвложениям огромная цифра, стройка, минимум, на 5–7 лет, я думаю.
― Последний премьер Советского Союза Николай Иванович Рыжков где хвалил Ямал?
― Он приезжал в Пуровск на запуск первой очереди нового завода по переработке конденсата.
― Обязанность гостя говорить хозяевам комплименты?
― Это не было формальным комплиментом, он сожалел о том, что за последние 16 лет в России ― это первый объект.
― Упомянули премьера… Молодому губернатору надо нарабатывать связи в столице? Проблемы сложно решать без хороших столичных деловых знакомств?
― Считаю, связи должны быть деловые. В остальных не разбираюсь, не мастак.
― Но у Дмитрия Николаевича есть несколько ключевых фигур в Правительстве, в Президентской Администрации, к которым можно зайти и по-дружески в деловом тоне рассказать о проблеме, чтобы ее решить?
― Есть. В первую очередь ― Президент. Он всегда услышит, сделает необходимые шаги.
― На Ваш взгляд, чего Ямалу остро не хватает?
― Сказать тепла и лета? Остро на Ямале не хватает. Шучу. На Ямале не хватает, наверное, более подвижной власти, обращенной к людям, чтобы проблемы людей мы не запирали в долгий ящик. Если они наваливаются снежным комом, не надо поворачиваться к ним спиной, надо просто разгребать вовремя. Не будет тех ситуаций, которые возникают сегодня. Очередь на переселение за пределы Ямало-Ненецкого округа ― 16,5 тысячи человек. Север постарел…
― Одномоментно?
― Одномоментно. Надо было, конечно, готовиться, какой-то запас, задел сделать, чтобы не оставлять такую очередь на сегодня. За 10 лет по большому счету сдвинуть эту махину невозможно.
― Одно время средний возраст жителя Нового Уренгоя был 27 лет. Цифры нет ― средний возраст ямальца?
― 32 года.
― И Вы жалуетесь, что Ямал постарел? Есть более молодой регион в стране?
― Я, может, неправильно выразился. Часть его постарела. Первопроходцы сегодня уже в разряде пенсионеров. Если убрать эти 16,5 тысячи потенциальных переселенцев, Ямал будет совсем молодым. Это свидетельствует о большой рождаемости на Ямале.
― Проблема 16-ти тысяч переселенцев дорого стоит?
― Порядка 60-ти миллиардов. Мы ведем переговоры с Тюменской областью, с губернатором Владимиром Якушевым. Очень много людей хотят переехать именно в Тюмень, на юг области. Мы можем деньги той же программы «Сотрудничество» реинвестировать в Тюменскую область через субсидии людям, а люди вложат их в строительство объектов в Тюмени. Я считаю, что это хорошая схема.
Омельчук: Вы определились со взаимоотношениями в Тюменской области?
Кобылкин: Проблем особых я не вижу, мои личные взаимоотношения с губернаторами Уральского федерального округа хорошие. Находим общий язык. Перспективы сотрудничества хорошие.
― Ваш ямальский стаж?
― Не много. Лет четырнадцать.
― Принципиальный момент: как выбирался Север? Или Север выбирал Кобылкина?
― Была непростая ситуация, связанная с моей жизнью. Резкие изменения связаны с Грозным, где я жил: надо было где-то бросать якорь. Рядом был друг с Ямала. Мы учились вместе, я приехал к его родителям.
― Это какой грозный год?
― 1995-й. Самый тяжелый год.
― Первое впечатление от Севера?
― Хорошее впечатление. Человека, который жил на юге, шокировал мороз. Уши в первый же день стали как пельмени, я даже не понял, что произошло. Вышел из самолета в Ноябрьске, надо было пройти совсем немного (тогда автобусы не подвозили, добираться ― только пешком), пока шел эти несколько метров, хватил мороза по самые уши. Смотрю, все уши опустили у шапок, а у нас же так не принято…
― Пижонов Север…
― Не любит. Однозначно.
― Вы на Север ― с семейным обозом?
― Я приехал один, через год привез Галию с ребенком.
― Как жены соглашаются ехать на Север?
― Я забирал жену с ребенком с войны, вопросов не было.
― У Вас трое детей?
― Старшая дочь Софья. Сын Николай. Первый. Младшая ― Елизавета. Лиза.
― Елизавета ― принцесса или королева?
― Ой, не знаю даже, пацан практически. За сыном тянется. У нее постоянные стычки и конфликты, он ее всему учит. Он у нас осуществляет мужское присутствие в семье. Коле достается ― он в окружении одних женщин, я ему не завидую.
― Зам. губернатора в семье по мужской части?
― Так.
― У состоятельного мужчины должна быть большая семья?
― Большая.
― Трое детей ― это комплект?
― Это не предел. Жена моя работает практически всё время, очень мало сидит в декретных отпусках ― сразу на работу.
― По советскому рецепту: через два месяца?
― Да. Я создавал и формировал свою семью так, жена, считаю, должна работать. Не сидеть дома и надумывать всякое, чтобы нечаянно ― не дай Бог! ― не развалить семью.
― И губернаторская жена должна работать?
― Конечно. А чем она отличается? Работает в Тарко-Сале в комитете по имуществу, в районной администрации. Так получилось: я работал в нефтегазовом комплексе, она ― в администрации. Когда перешел в администрацию ― не стал ее срывать.
― Она тоже Грозненская?
― Да.
― В Пурнефтегазгеологии Вы еще застали старинную гвардию первооткрывателей?
― Конечно. Николай Дмитриевич Глебов, Алексей Борисович Мыльцев. Они уже работали как мастера-наставники. Я с ними очень много общался. С Брехунцовым Анатолием Михайловичем работал активно. Левинзон Иосиф Липатьевич, Острягин Анатолий Иванович. Мастера очень помогли, когда работал на буровых.
― Ваше поколение от поколения первопроходцев чем-то отличается?
― Я не думаю, что мы в худшую сторону отличаемся. Каждому поколению достаются определенные высоты, которые нужно брать. Тогда где-то было проще, система в государстве работала четко, нарушить ее практически было невозможно. Мы пришлись на 90-е годы. Вообще никакой системы. Выживал каждый как мог. Помните взаимозачеты ― нефть на горшки меняли? Естественно, и нам сложно пришлось. Государство не руководило, командовали определенные группы людей, было тяжелее, на мой взгляд.
Омельчук: Главное испытание Вашего поколения?
Кобылкин: Смотрю, ребята приходят во власть, их трудно чем-то испугать. Как Вы говорите: «Семь раз отмерь, один ― отрежь». Они изучают проблему со всех сторон, собирают коллектив, ребят, которые могут проблему решить, и идут на решение. Нет таких, что поворачиваются спиной и бегут: неподъемно, мы не знаем, не можем. Такого нет. Мы выжмем максимум вариантов, чтобы понять: решаемо или нет. Таково оно, мое поколение.
― Ханчейнефтегаз ― и сейчас существует?
― Ханчей ― уникальное месторождение. Я думаю, на ближайшие лет 30 там работы хватит. Это было НГДУ при Пурнефтегазгеологии. Сейчас в составе компании «Новатэк» рассматривали ее обустройство ― сложное, но очень интересное ― слоеный пирог, там же всё: и нефть, и конденсат, и газ. В одном флаконе. Затраты небольшие по добыче, это интересно.
― Вам предложили должность генерального директора, сомнения были: по плечу-не по плечу?
― У меня никогда, по-моему, никаких сомнений не бывает. У меня были учителя. Скажут на буровую ― на буровую, в поле ― в поле. Меня по пять раз в день, бывало, увольняли. Попросили стать генеральным директором, пошел генеральным. Понимал, что не просто ― никогда этому не учился. Но не боги горшки обжигают. Главное ― человека видеть. Если ты не хамишь, не идешь по трупам, правильные принципы жизненные соблюдаешь, у тебя получится любая работа на любой должности. Человека важно раскрывать.
― За что все-таки собирались увольнять, причем пять раз в течение одного дня?
― Ой, случаев было много. Был момент ― строительство деревообратывающего завода в Тольке. Пурнефтегазгеология взялась…
― Строил в селькупской Тольке лесозавод?
― Конечно. Получаем итальянскую линию, мы первые заключили соглашение с итальянцами на 2,5 миллиона долларов. Итальянцы приехали, посмотрели, пригляделись, говорят: «Мы не сможем здесь работать, здешние люди нас не понимают, мы не сможем сюда нашу «жемчужину» привезти. Как она здесь будет работать?» А в Тольке еще сталинские станки стоят. Они увидели, в каких условиях люди работают ― там даже туалета в цехе не было нормального. Но мы: «Давайте попробуем ваше невиданное оборудование поставить, начнем делать клеенный брус». «Толькинский» — единственный леспромхоз на территории Ямало-Ненецкого округа. Бренд для Ямала. Я после Тарко-Сале полечу в Красноселькупский район, буду ставить задачу будущему главе района, чтобы он обязательно «навалился» на леспромхоз, надо сделать его если не рентабельным, то хотя бы к нулю приближенным. Будем делать субъектовый заказ. Брус нужен тому же Шурышкарскому району, люди везде хотят строиться, а лес у нас есть и есть возможность делать качественные пиломатериалы, но почему-то мы везем из Омска, со всех мест России, откуда только можно.
― В Тольку-то заглянете?
― Конечно.
― Но мы про итальянцев…
― Да… За короткий период времени надо было поставить на баржах это оборудование. Мы не успели, главный станок на место назначения не попал до ледостава. А без станка… Мы его «крокодилом» назвали ― он длинный, большой и очень тяжелый. На вертолетную подвеску его невозможно взять ― большая парусность. Ну всё… Генеральный директор кричит, ругается…
― Мы знаем этого генерального директора?
― Да, это Острягин Анатолий Иванович. Представляете, как он может серчать?
― Казак!
― Он поражается, как так могло получиться? А ведь они сами, итальянцы, задержали поставку. Эта беда не от нас. Ранняя зима, лед встал, мы ничего не можем сделать. Всё на год отодвигается. Я нашел вариант… Но меня снимают с работы, как обычно. Я убеждаю: есть вариант доставить этот станок. «Каким образом?» ― «Его надо разобрать и по частям доставить». ― «Ты, что, с ума сошел? Он весь запломбированный, итальянцы же должны на место приехать и пломбы снять». Сейчас уже об этом можно говорить… Я нашел двух «Кулибиных», которые очень аккуратно сняли пломбы, разобрали станок, это стоило нам всего ящик водки, когда мы с ними договаривались.
Омельчук: Всего ящик?
Кобылкин: Ну.
― Тогда это была…
― Это была валюта. Они разобрали станок аккуратно, и ― интересно: пластырями склеили каждую деталь ― где, куда, чего: потому что после ящика водки они же должны были собрать всё, а могли и забыть. В вертолет ― половина станка внутри, половина на подвеске. Станок привезли, собрали, смонтировали, запломбировали, закрыли ящик. Итальянцы приехали, разницы не увидели абсолютно никакой.
― Вообще не заметили?
― Вообще ничего. Сейчас уже можно об этом говорить ― много лет прошло.
― Как линия работает?
― Работает до сих пор прекрасно. Но завод пока не обеспечен заказами. Эту ситуацию я хочу переломить. На Ямале должен быть собственный рентабельный леспром.
― Итальянцы оказались правы, что наши таежники на новом оборудовании не смогут работать?
― Нет-нет, они сразу изменили свое мнение. Кстати, они долго жили там, один даже женился.
― Итальянец? В Тольке?
― Точно.
― У нас есть селькупские итальянцы?
― Дети бегают, похоже. Похожие. Он рассказывал, что поначалу тяжело шло всё, но когда люди увидели результат… Можно всему учить и научить. Наши люди в тайге учатся.
― Дмитрий Николаевич, чем молодого состоятельного мужчину, уже крупного хозяйственника, генерального директора, привлекла административная работа, причем ― в возрасте Иисуса Христа?
― Вы знаете: я другу пошел помогать.
― Просто по дружбе?
― Просто по дружбе пошел помочь. Попросил меня, сказал, что тяжело, есть вопросы. Он знал, что я — бульдозер. Могу впрячься и решать, для меня нет ни дня, ни ночи. Есть задача, есть цель: благородная, самое главное. Я на это пошел. Без надежды, без осознания, что, возможно, сам станешь главой муниципального образования. Ни цели, ни мысли такой не было. Я всегда в тени, первым замом. Я был рабочей лошадью.
― Мы знаем фамилию друга?
― Да, конечно. Острягин Анатолий Иванович.
― И почему он все-таки не уволил Вас тогда?
― Он часто увольнял. Это стиль работы этих людей, они все работали у Салманова. Фарман Курбанович так же в день по два раза мог уволить. Но они справедливые в работе. Требовательные.
― Сейчас губернатор Кобылкин, если депутат ГосДумы Острягин неправильно пролоббирует ямальские интересы, может себе позволить: «Слушай, Анатолий Иванович…»
― Это Анатолий Иванович может себе позволить рыкнуть на губернатора.
― Может?
― Позволить может, но…
― Пока этого не делает?
― Пока такого не происходит, думаю, и не произойдет.
― Пуровский район ― это же русский Техас?
― Не бывал в Техасе, но, наверное ― да.
― По запасам нефти, газа, наверное, и Техас отдохнет?
― Однозначно.
― Сложное хозяйство в «русском Техасе»? Для одной рабочей лошади или для табуна?
― Мне кажется, здесь можно создать очень интересную кузницу кадров. Я, когда молодых ребят беру в команду, сразу говорю: по профессиональным качествам через пять лет вы будете совершенно другими людьми. Не ленитесь, вы и так умные, у вас есть багаж определенных знаний. Эта работа позволит через 3–4 года моих заместителей поднять на очень высокий профессиональный уровень.
Омельчук: Пуровский район ― модель Ямала? Или модель России?
Кобылкин: Я бы на Россию не замахнулся. Наверное, все же Ямала.
― Тарко-Сале стал городом во времена Кобылкина?
― Да, это в нашей современной истории.
― У меня до сих пор вопрос: есть ли градообразующее предприятие в Тарко-Сале? Статус городской есть…
― Компания «Новатэк», Таркосаленефтегаз ― конкретно.
― Это на 50, на 100 лет работы вперед?
― Скоро начнем строить Таркосалинскую электростанцию ― это на большой период времени. Новые рабочие места, число людей увеличится. Перспектива ― на 50 тысяч населения. Стратегия такова. У города хорошее географическое расположение, он в центре Пуровского района. Все-таки столицей района должен быть город.
― Тем более ― русского Техаса?
― Тем более российского Техаса.
― Кобылкин становился северянином. Бороду никогда не носил?
― Носил, было дело.
― Сам себе больше нравился с бородой?
― С бородой почему-то.
― Настоящий геофизик.
― Геофизик, геолог. Тяга была к этому. Терпению научил Север.
― Что же произошло с бородой… Жалко же?
― Авария была, пришлось сбрить.
― Подрыжела? Борода порыжела?
― Поседела немножко.
― Это на буровой, на месторождении? Авария?
― На снегоходе. Сбрил.
― Как бы поделикатнее выразиться: пить водку, ходить на охоту, поймать царь-рыбу..?
― Всё умеем.
― Ящик водки для Кулибиных ― совместно или они отдельно?
― С мужиками всегда совместно.
― По первой поре попасть в избушку таежного охотника, на рыбацкий стан, в чум оленевода ― наверное, немножко испытание?
― Я себя хорошо там чувствую. Вы спрашивали, где, случись, отдохнешь? У меня егерь, так скажем, правдоруб, для которого я никогда не буду ни губернатором, ни главой. Он всегда скажет, как есть ― по жизни и по правде. Виктор Тюлюков. У нас в районе его хорошо знают, я всегда с удовольствием к нему приезжаю. Лекарь мой душевный.
― Вы упомянули: не хватает солнца ямальцам, тепла. Как компенсируете солнечный недостаток? С моей-то точки зрения, кто приезжает на Ямал, сразу соглашается, что этого добра будет поменьше.
― Работа, по-моему, всё компенсирует. Отдыха мало, работы много. Это подзаряжает. Смена работы, смена мест, общение с людьми. Вспомнил, что меня радует! Порадовало, что в национальных поселках, в отдаленных населенных пунктах в школах у выпускников большое количество золотых медалей. Дети в глубинке грамотнее и умнее. Сердце Ямала все-таки бьется в глубинке. Это успокаивает и радует.
― Хотелось особо затронуть проблему (все-таки округ автономный, бывший национальный): политика властей в отношении коренного населения округа?
― Лучше спросить коренное население округа.
― Вы же формулируете повестку?
― Нельзя субсидиями откупаться от проблем. Если мы хотим, чтобы люди ничего не делали ― это тупиковый путь. Задача власти ― дать удочку, создать условия для нормальной жизни, для зарабатывания денег. Я не беру ущемленные социальные слои, инвалидов, имею в виду работоспособное население. Они не должны не хотеть работать. Лучше за рубль лежать, чем за два работать. Не должно быть такого! На Ямале работы хватит всем.
― Чувствуется хватка производственника. Скажите, возможно ли, что оленеводство, рыбный промысел, прославленное ямальское звероводство, охотничий промысел, все традиционные отрасли, могли быть восстановлены в красивых советских объемах? Или это уже не актуально, может быть, даже не нужно?
― Это не просто, но к этому надо стремиться. Я опять про Шурышкарский район. Я приехал, мне рассказывают: здесь совхоз в советские времена был дважды миллионер.
Омельчук: «Горковский» или «Мужевский»?
Кобылкин: «Горковский». Совхоз держал коровники. Я спрашиваю: а куда вы молоко девали, зачем столько коров на Крайнем Севере, куда отправляли молоко? Стало интересно. Я до этого в Губкинском посетил молокозавод, «Кирилл» называется, его построил частный предприниматель Кирилл. Они отвечают: мы морозили молоко в тазиках и мороженое молоко отправляли в Салехард.
― Кстати ― вкуснятина необыкновенная.
― Я не пробовал мороженого молока.
― Надо зимой съездить в Шурышкарский район.
― А полезные его свойства не теряются?
― Наоборот, добавляются.
― Я думаю, в Салехарде надо построить молокозавод. Молочная продукция обязательно должна быть в Лабытнангах, в Салехарде. По этому кусту молокозавод надо восстановить. Это немного, но рабочие места. Для Салехарда ― города бюджетников ― хоть какая-то диверсификация, это интересно. Так вот, когда в Губкинском у Кирилла молочную продукцию посмотрел, 5–6 столов уставлено: от брынзы до кефиров всяких. Они сами льют бутылку из пластика. Я говорю: помогает власть? Что-то надо? Кирилл: ничего не надо ― это бизнес. Они «отжали» всех конкурентов и молочный рынок забрали практически весь до Надыма. Это частник, это выгодно, это работает сегодня. Тендеры во всех детских садах выиграли, во всех школах. Можно заниматься выгодным сельским хозяйством на территории Ямало-Ненецкого округа.
― Просто «Кирилл»?
― Просто «Кирилл».
― Интересно, книжки местных авторов читаете, Дмитрий Николаевич?
― Давно не читал. Последнюю Николая Дудникова, царство ему небесное, «Концлагерь Комариный».
― А книжки Анны Павловны Неркаги…
― Я набрал много книг, они у меня все в закладках, хочется побольше знать информации об округе, в этом плане чувствую свою, так скажем, ущербность, в части истории округа маловато знаю. Очень много хороших книг. Думаю, если вдруг в отпуск удастся в этом году ― почитаю обязательно.
― Аборигенная культура Ямала, ямальская культура просто феноменальна. Великие литераторы, музыканты, танцоры, хореографы. Скажите, культура, особенно национальная культура предмет заботы губернатора? Или как у вас, у губернаторов, принято ― по остаточному принципу?
― Я увеличил бюджет культуры на этот год в 10 раз. Увеличу и на следующий год. Я всегда уделял культуре серьезное внимание, придавал большое значение. Не потому, что там всё красиво. Если мы хотим сохранить культуру ― мы сохраняем народ. А язык… Я говорю: национальный язык ― это культура целого народа. Это же самое главное, на это надо наваливаться.
― У вас дети какого возраста?
― Ой, разного ― семнадцать, одиннадцать и четыре с половиной.
― «Дети Ямала» ― программа продолжает действовать?
― Это привилегированная часть населения. Не знаю, где еще детям уделяют такое внимание. Стены могут быть холодными и отопления не хватает, но ведь уют и тепло создают сами преподаватели, занимаясь детьми. На Ямале просто надо памятник ставить нашим учителям и воспитателям. Ни один человек за всю мою жизнь на Ямале не обратился ко мне: «Дмитрий Николаевич, в нашей школе, в нашем саду к моему ребенку отнеслись плохо, недодали». Коллективы такие, что подобные люди просто не могут появиться. Хотя получают копейки… Это одна из тем, которую я буду перед нашей Думой поднимать ― вопрос заработной платы в дошкольных учреждениях. Там же формируется гражданин России.
Омельчук: Я услышал от Дмитрия Николаевича, что проблемы детских садов на Ямале не существует?
Кобылкин: Проблемы детских садов на Ямале существуют, хотя бы потому что рождаемость большая.
― Как выглядит ямальский демографический баланс?
― Хороший, прирост значительный. Думаю, связано это с тем, что основной прирост дает коренное население. Коренное население — основной прирост. Это радует ― комфортнее стали условия проживания, более уверенно коренное население чувствует себя, смотрит в будущее. Есть программа решения проблемы детских садов, Президент этим очень озабочен, подключим Газпром. В нашем бюджете заложены немалые деньги, ушли в программу «Сотрудничество», строим, закладываем детские сады.
― Год-два-три-четыре-пять и решим?
― Пятилетку честно отвести надо. Это же во всех населенных пунктах, в национальных поселках.
― Ямал принимал активное участие в международных арктических программах. Будет принимать? Есть честолюбивое желание, что Ямал ― главный арктический регион России? Во-первых, Ямал — в центре российской Арктики…
― Даже если б не было такого желания, сама жизнь и история заставляют. Арктический Ямал сегодня ― наибольшее развитие промышленное и культурное. Я считаю, Салехард должен стать столицей…
― …российской Арктики?
― Да. Может быть, не только российской. Мы не выйдем ни из одной международной программы, это я гарантирую. А то, что прирастет ― у меня нет сомнений.
― Дмитрий Николаевич, Вы упомянули Тамбей и строительство комплекса по сжижению природного газа. Дальняя перспектива?
― Перспектива ближайших лет. Я думаю, уже в следующую навигацию начнется завоз оборудования на полуостров Ямал.
― Развитию Северного морского пути завод на Тамбее поможет?
― Есть такая идея у компании «Новатэк», я думаю, они ее осуществят уже в августе. Я тайны не открою, есть такая задумка: из Пуровского ЗПК загрузить цистерны и провести их до порта Витино (Мурманская область), перегрузить на танкер и танкером пройти Северный морской путь полностью. Мимо Ямала, заглянув в лагуну, где остров Дровяной, пройти с конденсатом по маршруту до Японии. Если Китай ― разницы нет, это тоже будущий рынок сбыта сжиженного газа. Я думаю, правильное решение. В нынешнем августе планируется такая экспедиция.
― Ямал будет на расфасовке ― логистический центр между северной Европой и Японией?
― Да мы центром и являемся. Хочу сказать, что с Пуровского ЗПК стабильный конденсат уже идет и в Японию, и в Китай, и в Бразилию, и в Северную Америку, практически всюду. Он идет еще не через наши ямальские порты, а через Мурманский порт. Железной дорогой грузится на Мурманск, а оттуда развозится по разным территориям.
― Возникнет — рано или поздно ― необходимость железную дорогу с Бованенково продлить на Тамбей?
― Я ее вижу. Не знаю почему, но мне кажется ― да.
― Хочется?
― Она, по-моему, экономически целесообразна. Всегда дорога должна идти первой, потом ее догоняет нефтегазовый комплекс.
― Дмитрий Николаевич, как хозяйственник Вы прошли первые этапы российского капитализма. Капитализма?
― Ускоренного.
Омельчук: Ускоренный курс молодого бизнес-бойца. Скажите, это жизнеспособная вещь в российских условиях?
Кобылкин: Если в крайности не кидаться ― всё и у нас жизнеспособно.
― Сопрягаются: поздний социализм и ранний капитализм?
― Конечно.
― Наше население с привычками, может быть, ложного социализма ― всё может осознать и воспринять? Или Ваше поколение уже об этом не думает?
― У нас грамотное, терпеливое население. Оно сегодня совершенно другое, нежели раньше, и адаптируется к любым условиям. Я думаю, в Россию рынок только хорошее привнес. Когда прилавки в магазинах пусты, когда тебе в виде премии дают ненужную ванну ― это не есть хорошо. Мы все стали жить лучше. В России люди стали жить лучше ― кто бы чего ни говорил. Сегодня возможностей у людей стало больше жить достойно и цивилизованно.
― Крайностями Вы что считаете?
― Не думать, вот у нас чего-то не получилось ― давайте теперь бегом назад. Терпение на этом пути нужно, потому что у нас, как правило, всё по синусоиде: или мы вверх до упора, или вниз, сапоги в крови, как говорится.
― Вы работали с нефтеразведочными гвардейцами ― они же обижаются на то, что результаты их героического самоотверженного труда достались другим?
― Есть, конечно, такие обиды. Справедливые.
― На российском фоне Ямал, наверное, выглядит предельно благополучно?
― Это действительно так. Если копнуть поглубже… Опять же надо смотреть на большую часть людей — а большая часть населения довольно неплохо живет на Ямале.
― Вопрос арктическому губернатору, может быть, немножко провокационный с точки зрения международного права: Северный Полюс ― наш? Честно говоря, с нашего, ямальского берега: Северный Полюс ― ямальский?
― Думаю, да. Ямальский.
― Честно?
― Ямальский, российский.
― Всем датчанам, канадцам, норвежцам ― прислушайтесь, он наш, ямальский, Северный полюс?
― Он наш. Потому что мы больше других сделали в его акватории за последние лет 10–20.
― Мы еще маловато знаем о ямальском губернаторе. Дмитрий Николаевич, что бы Вы сами хотели, чтобы люди знали о ямальском губернаторе?
― Самый тяжелый вопрос. Что нужно знать о ямальском губернаторе? Кто хочет, чтобы быстро сразу всё изменилось на Ямале, наберитесь терпения. Невозможно сделать скорые шаги в рамках такого большого субъекта Федерации как Ямал за один, за два, за три года. Но я сделаю всё, чтобы систематизировать эту работу, максимально открыто обсудить планы с общественными организациями, с народом, вместе принять решение, как нам жить дальше. Как дальше развивать Ямало-Ненецкий автономный округ.
― А есть личная программа губернатора?
― Это личная программа. Хочется, чтобы уровень жизни человека на Севере ничем не отличался от уровня жизни в той же Финляндии, Норвегии. Хочется, чтобы люди, живущие здесь в тяжелейших условиях, которые приняли для себя решение жертвовать своим здоровьем ― мы это знаем прекрасно, от этого не нужно отворачиваться ― каждый день жили комфортно и достойно. Хочется, чтобы у всех была хорошая заработная плата.
― А уровень счастья на Ямале?
― Сложный вопрос. Не знаю, каков уровень счастья по России. У каждого счастье свое, так мне кажется.
― Неужели не зависит от общественно-политической обстановки?
― Для меня, как отца, счастье — чаще общаться со своими детьми. Для меня это счастье.
― Они уже переехали в Салехард?
― Нет. У меня дочка заканчивала школу и сдавала ЕГЭ, я не стал ее срывать.
― Твердо сдала?
― Не так, как хотелось бы. Отсутствие папы, видимо, сказалось. Сдала. Будет поступать в Тюменский архитектурно-строительный университет. Хочет заниматься кадастровым межеванием. Я предложил ей геофизику, мы же все потомственные геофизики, но она захотела кадастр.
― Скажите, в Вашем возрасте наполеоновские планы еще можно строить?
― Да, но они какие-то приземленные. Сильно наполеоновских нет. Это же не по взятию Москвы?
― Почему бы и не по взятию? За что больше всего болит губернаторская голова?
― Да за всё.
― С чем не может смириться душа даже в благополучном регионе России?
― Я не могу смириться с тем, когда внутри мной сформированной команды начинаются ненужные противоречия. Я пытаюсь их рубить на корню, чтобы это никогда не повторялось. Если распри начинаются внутри команды, невозможно делать дело. На это у нас просто нет времени и права на это нет.
― Скажите, когда по утрам бреетесь, бывает, что поете?
― Бывает, конечно. Бритва, правда, громче шумит, чем я пою.
― Сегодня с утра Вас что больше всего обрадовало?
― Скоро в Пуровский, в Тарко-Сале жену увижу. Не виделись 35 дней.
― Ровно 35?
― Да.
― Не 34, не 36?
― Она мне вчера сказала, она-то отмечает. Мне пока некогда дни считать.
― Геофизик Кобылкин на Ямале что-то открыл?
― Геофизики, они же разные. Те, кто открывают ― это сейсмики.
― Но Ямал-то открыл для себя?
― Ямал — да. Ямал для себя продолжаю открывать.
Омельчук: Главное открытие?
Кобылкин: Это главное открытие первых 100 дней ― точно.


Сергей КОРЕПАНОВ:

Политика личности
Полагаю, Сергей Корепанов ― спикер уникальный. Возможно, второго такого в России не сыщешь. Сначала он работал спикером Государственной Думы Ямала, а сегодня ― спикер Тюменской областной Думы. Два самостоятельных субъекта Российской Федерации. Оглянемся окрест. Другого найдем? Наверное, в этом факте ― все сложности российского времени, в котором ему выпало жить.
Судьба Корепанова не жалела. Ломалась страна, на излом гнулась и его жизненная линия. Но у двойного спикера (или ― спикера в квадрате?) есть два несомненных достоинства: он урожденный помор и северянин. Таких даже суровой судьбе не согнуть.

Омельчук: Сергей Евгеньевич, неизбежная ситуация: надо и хочу возразить авторитетному мнению ― считаете до десяти? до ста? Или возражаете сразу?
Корепанов: Не считаю. Я всегда смотрю, насколько аргументированно человек выступает, убедительна ли его позиция. В зависимости от этого и реагирую. Вы сами имели возможность убедиться, такие случаи не единожды были.
― По натуре: упертый? Настоящий помор?
― Я бы не сказал. Моя работа обязывает консультироваться, искать компромиссы с органами власти — причем в нашей отдельно взятой Тюменской области сразу трех наших федеративных субъектов. Должность обязывает не быть упертым.
― Чему научило поморское детство?
― Добиваться всего своими силами. У нас в семье было много детей, отец и мать абсолютно безграмотны. У меня по жизни никогда не было волосатой лапы, «толкача», чтобы меня толкал. В Тюменской области у меня вообще ни одного родственника. Надеяться исключительно на свои силы научило детское поморство.
― Ваш заместитель ― Геннадий Корепанов — ударение в своей фамилии ставит на другом слоге.
― Надо же показать, что мы произошли от разных обезьян.
― Можно оставаться личностью в политике?
― Смотря что понимать под личностью. Я считаю, личность имеет собственную точку зрения по любому вопросу. Я вам скажу, что к мнению, не совпадающему с мнением, допустим, федеральных органов власти, не очень прислушиваются. Ганди сказал в свое время: есть дурная привычка обвинять всех, кто придерживается иного мнения ― враги Отечества, они думают неправильно. Сейчас отчасти такая ситуация. Многие политики ведут себя, как дипломаты: думают одно, говорят другое, а делают третье.
― К Корепанову это не относится?
― В значительной степени.
― Есть люди, которых Вы вычеркнули из своей жизни?
― Таких нет. Хотя я прошел довольно сложный период, была запрещена деятельность партии, развален Союз, чуть ли ни в каждом партийном работнике видели врага. Меня Бог миловал.
― Вы произнесли: «враг Отечества». Вообще-то, действующему политику со своим мнением и собирающимся оставаться личностью, легко попасть во враги Отечества?
― Наверное, легко, если не во враги, то в серьезные оппоненты.
― Когда политика ― грязное дело?
― Когда начинают предавать, продавать, начинают рыться в грязном белье другого.
― Насмотрелись всякого? Есть собственный рецепт как самому не замараться?
― Может быть, меня поймут неправильно, тем более, что я получил атеистическое воспитание. Но я считаю, если придерживаться заповедей Господних или морального кодекса строителей коммунизма (там сказано то же, только другими словами), это позволит не запачкаться. Хотя свинья всегда грязь найдет.
― Ваши неграмотные родители воспитывали вас в атеистическом духе?
― Я крещеный, сам крёстный отец, но остаюсь атеистом.
― Уточните: крестный отец ― понятие многогранное?
― У племянницы я крёстный… Лёлька.
― Когда начался отход в атеизм?
― Как Бог в себе, каждый человек очевидно руководствуется принципами поведения в обществе, выработанными веками. Я рано стал пионервожатым, комсомольским лидером, в Бога не верил, как в сверхъестественное существо. Хотя, когда побывал в Иерусалиме, посмотрел храм Гроба Господня, не скажу, что стал верующим, но понял, что не всё это чистая легенда.
― Может быть, путь к Богу не прост? Путь к Богу ― не вся ли наша жизнь?
― Не исключаю. В моем возрасте пора подумать о душе. Сейчас модно ходить в церковь, но истинно верующих не так уж и много.

Персональное дело Сергея Корепаноеа.
Родился 6 января 1948 года в Нарьян-Маре в крестьянской семье. Окончил Рижское авиационное училище, Киевский институт инженеров гражданской авиации, Свердловскую высшую партийную школу и Академию Госслужбы при Президенте России. Образование радиоинженера и юриста, кандидат технических наук, действительный член Российской муниципальной академии. Трудовую деятельность начал в 1969 году радиотехником Салехардского авиаотряда. С 1973 года ― работа в комсомоле, прошел все ступени от инструктора до 1-го секретаря Ямало-Ненецкого окружкома BЛKCM. Работа в партийных органах. С июня 1993-го года возглавлял представительство РАО «Газпром» в Ямало-Ненецком автономном округе. С 1993 по 2002 год депутат ГосДумы Ямала, член Совета Федерации РФ. Возглавлял Думу Ямало- Ненецкого округа, а сейчас Тюменской области. Женат, сын, дочь, внучка и внук.

Омельчук: Ваша основная деятельность: формулирование областных законов. Скажите, как областные законы доходят до простого жителя области?
Корепанов: Механизм довольно четко выработан. Все законы публикуются в газетах «Тюменские известия», «Тюменская область сегодня». Но честно считаю, что разъяснительной работы проводится мало.
― Законы, которые инициируют спикер Корепанов, жизнь тюменского жителя осложняют, улучшают?
― По Конституции у нас запрещено принимать Законы, которые ухудшают жизнь населения.
— С Вами все согласятся?
— Кстати, некоторые депутаты федерального уровня пытались обратиться в Конституционный Суд: ряд Законов, действительно, ухудшает жизнь населения. Принимая Законы, мы пытаемся просчитать их последствия, Закон должен работать во благо человека. Иногда это получается, реже ― не срабатывает механизм реализации. В 1993-м году я был избран членом Совета Федерации, с того времени и занимаюсь законодательной деятельностью: на федеральном уровне, председателем Ямало-Ненецкой ГосДумы, уже два века возглавляю Тюменскую областную Думу. Определенный опыт есть. Тремя созывами областного парламента принято около тысячи Законов. Особого стыда за них не ощущаю.
― Тюменская область ― спокойный регион. Есть заслуга законодателей?
― По крайней мере, в областной Думе представлены все три субъекта РФ. Я бы не хотел подчеркивать свою личную роль, но что греха таить: когда меня предлагали председателем областной Думы, главная цель ставилась ― нормализация, упорядочение взаимоотношений между тремя субъектами Федерации. Я считаю, толика моего труда есть, эти отношения вылились в конструктивное русло. Имею в виду заключенное на пять лет Соглашение, программу «Сотрудничество».
― Трудно руководить такими разными, такими разнокалиберными людьми, такими эксклюзивными личностями, которые собрались в нынешнем составе областного парламента?
― Я ведь ими не руковожу.
― Это сразу облегчает задачу?
― Как председатель Думы, я должен координировать деятельность депутатов. Мы все равны. Я председательствую на заседаниях Думы, координирую деятельность комиссий. Не более. Я для них не начальник, координатор.

Кредо Сергея Корепанова: Будучи политиком, оставайся приличным человеком.

― Когда сомневаюсь ― сомневаюсь сам лично? Или приятней колебаться вместе с генеральной линией партии?
― Не единожды говорил: у меня настороженное отношение ко всем партиям. Линий-то партийных толковых нет. Нет толковых программ. Полагаю, если и стоит депутату колебаться, только с позиций собственных избирателей. Задача депутата: учитывать мнение избирателей в большей степени, нежели партий. Я не скрывал и не скрываю свою позицию: я противник, чтобы 50 процентов депутатов избиралось в парламенты субъектов по партийным спискам. Не приветствую, что республиканская Дума формируется полностью по партийным спискам. В этом случае депутаты отрываются от нужд своих избирателей.
Омельчук: Можно, хотя бы теоретически, представить, что спикер областного парламента ― по какому-то из законов ― в оппозиции к большинству?
Корепанов: Можно.
― Были случаи?
― Были, я воздерживался, голосовал против. Но, если это превратится в систему, большинство просто переизберет спикера.
― Спикер об этом всегда помнит?
― Разумеется.
― Перед тем, как поднять руку?
― Мы руки не поднимаем, а нажимаем на кнопки. Но это не меняет сути.
― Как оцениваете качество тюменского парламента ― хорошего калибра? солидного масштаба? высоких планок?
― Я не объективен.
― Давайте не объективно.
― Я могу сослаться на мнения о нашей работе…
― А свое мнение, честно?
― Я считаю ― он квалифицирован, он компетентен, более половины депутатов ― кандидаты и доктора наук. Не говорю о том, что два ректора ведущих ВУЗов тоже депутаты. Наши Законы воспринимаются и на федеральном уровне, и нашими коллегами из субъектов Федерации, как высокопрофессиональные, многие берут их за основу.
― Публичный политик придает значение своим костюмам?
― Наверное, должен. Больше этому внимание уделяет моя жена.
― Используете непарламентскую лексику?
― Крайне редко, на охоте, на рыбалке, в кругу близких, друзей. Не допускаю ярких выражений, разумеется, с подчиненными, тем более, с женщинами. Не допускаю таких выражений в семье. Но иногда люблю, что называется, травануть анекдот, а любой анекдот ― на грани фола, между строчек прочитывается все, что угодно.
― Не соленый анекдот ― не анекдот?
― Точно.
― Отличаете хорошенькую избирательницу, от, скажем, не очень симпатичной?
― Анатолий Константинович, как будто я не мужчина. Как любой мужчина…
― Электорат ― не обязательно: на одно и очень! ― строгое лицо?
― Если говорить о моем электорате в моем избирательном округе, я считаю, очень доброжелательные лица, красивые.
― Когда доброжелательные ― особенно красивые?
― Для депутата, понятно.
― Никогда, Сергей Евгеньевич, не возникало чувства, что абстрагированная депутатская деятельность ― просто напрасный труд?
― Мартышкин труд?
― Я такого не говорил.
― Абстрактный, неэффективный. Ощущение недостаточной эффективности работы есть. Не всегда видишь результаты работы. Я работал и первым секретарем райкома партии, окружкома партии. Шел и видел, что приложил руку: построена больница, построен спортзал. Сейчас такого ощущения нет. Мы конкретно чувствуем свою пользу, когда люди говорят «спасибо» за то, что помогли конкретно из фонда депутатских наказов. Допустим, мы приняли Закон о бюджете и повысили зарплату не на 20 процентов, а на 36 процентов с учетом разовых выплат, по восьми категориям ввели дополнительные льготы ― это реальные Законы. Мы видим, что они работают.
― А давно убедил себя: важно мне ― важно другим?
― Параллели между тем, что важно для меня и что важно для каждого человека ― я не провожу. Я не знаю таких законов, таких нормативно-правовых актов. Я могу быть кровно в них заинтересован, а народу это безразлично.
Омельчук: В Шурышкарском районе Вы пятилетку отстояли?
Корепанов: Пять лет был первым секретарем райкома партии. Неописуемой красоты места. Самое интересное, что, когда работал, знал, что есть очень красивые места на Сыне, на Танью, Куноватский заказник, на реке Войкар. К сожалению, нигде в этих местах не побывал. Уже работая в Тюмени, выехал на базу отдыха «Озеро Варчато». Был поражен красотищей, великолепные места для рыбалки, полярные горы, снежные шапки, невиданная морошка, для охоты великолепные места. Очень сожалею, что в свое время до этих мест не добрался.
― Скажите, как урожденный северянин, Север ― чудо из чудес или, все-таки, наказание человечества. Исчадие планеты? Божье наказание или божественная земля?
― По климату, наверное, ближе к Божьему наказанию. Если судить по недрам ― ближе к божественной земле. О чудесах. С человека чудо начинается. Для меня человек ― чудо, ведь он действительно может свершить близкое к чуду. Вот на месте старого Салехарда появился новый город, очень интересный, компактный, красивый. Это чудо! Оппоненты скажут, что таких чудес много, тот же Ноябрьск, Надым, Уренгой. Это тоже чудо. Но дело в чем? И Надым, и Ноябрьск, и Уренгой, да и Муравленко с Губкинским нужны были государству. Государство заинтересовано их построить, потому что нужны нефть и газ. По Салехарду ситуация другая. От имени государства иногда говорили: зачем строиться в непонятном этом городишке, газ-то не добывается. Мы с Вами вместе были на железнодорожном мосту, который построен в пойме реки Юрибей. Тоже чудо. Летишь над тундрой, абсолютно голой, вдруг перед тобой появляется такое строение, которое поражает воображение. Мне очень нравится вид в Тюмени рядом с Архитектурной Академией, где Мост Влюбленных, храм виден. Это визитка Тюмени. Для меня в Тюмени более красивого места нет.
― Есть единственное место в Тюменской области ― Шурышкарский район, именно из этого района чаще всего поступают сведения о снежном человеке. Следы большие, нечеловеческие, местные жители чуть ли не сталкиваются с йетти, гоняются за ним, скажем, в районе рыбацкого поселка Азовы. Перед партийной организацией района не стояла….
― …задача принять снежного человека в партию?
― Примерно.
― Нет, такая задача…
― …в Вашу бытность этим не занимались?
― Слухи ходили не только про снежного человека, но и про Золотую Бабу. Но это слухи. Шутников в Шурышкарском районе много.
― В снежного человека Корепанов не верит?
― Абсолютно.
― А в Золотую Бабу?
― И в Бабу. В пришельцев иноземных тоже не верю.
― Но золотая-то у нас в Сибири ― каждая вторая. В Сибирскую бабу не только верю ― люблю?
― Если из этих соображений исходить.
― Энтузиасты не искали Золотую Бабу в Шурышкарском районе?
― Экспедицию организовывали на Сыню, в районы отдаленные. Но, насколько знаю, поиски не дали никаких результатов. Кстати, у нас и золото Колчака пытались искать. А вот в Лопхарях нашли древние интересные изделия ― шедевр из серебра, сейчас эти экспонаты хранятся в Эрмитаже. Может, нет дыма без огня? Чем таежные боги не шутят? Особенно про Золотых Баб…
― В истоках рек в Шурышкарском районе золота не моют?
― Есть старинные карты, там обозначено, где есть золото. Реализация программы «Урал промышленный ― Урал Полярный», скорей всего, подтвердит золотые проявления. Но речь о том, есть ли хорошие промышленные запасы.
― Сергей Евгеньевич, в детстве мы все немножко идеалисты, а по жизни приходилось встречать идеальных людей?
― Одна из заповедей Христовых: не сотвори себе кумира. Кумиром для меня является Владимир Высоцкий. Я не провожу параллель с образцом, идеалом, он человек сложный. Идеальных людей, я считаю, в принципе нет и быть не может.
Омельчук: Сложный человек ― не идеал.
Идеал должен быть прост, как правда?
Корепанов: Идеал ― человек безгрешный. Все люди, считаю, грешны.
― Разве наши грехи не возвышают нас?
― В большей степени мешают.
― В Тюменской области для Вас есть авторитеты?
― Не так давно вышла Большая Тюменская энциклопедия, там все люди, которых я знаю, для меня являются авторитетами. Валерий Грайфер из деловых кругов, Владимир Богданов из Сургутнефтегаза. Сулейманов Рим Султанович, руководитель Уренгойгаздобычи. Из старой гвардии ― Геннадий Павлович Богомяков (очевидно!), Миронов Константин Иванович, Шмаль Геннадий Иосифович. Не приведи Господь, кто обидится, не назвал. Таких людей очень много. Правда, сейчас в термин «авторитет» стали вкладывать иной смысл.
― О Вашем времяпровождении, когда Вы позволяете употреблять непарламентскую лексику: какую рыбу люблю, а какую ― ловлю?
― Я вырос на сёмге, на Печоре львиная доля семги вылавливалась в стране. Больше всего люблю малосольную семгу. Салехард меня приучил к муксуну и строганине. Честно говоря, люблю и хека, и минтая, с удовольствием ем морскую рыбу. Люблю ловить спиннингом. Ловил приличных щук, нельму ловил. В раннем детстве сёмгу.
― Царская попадалась?
― Попадалась.
― Где и когда?
― В интервью журналу «Дождь», по-моему, я говорил, что не единожды ловил экземпляры весом 10–15 килограммов: это и нельма, и щука, и сёмга. Правда, сёмгу я никогда не блеснил, что касается щуки и нельмы ― блеснил.
― А пуд где выловился? Пуд рыбы за один раз?
― Пуд рыбы за один раз? Это было на Оби. В Обском бассейне, будем так говорить.
― Места не выдаем?
― Не выдаем, кто ж сокровенным поделится?
― Уху варить никому не доверим?
― Я бы не сказал, но не люблю, когда уху превращают в рыбный суп, напичкают всякой ерунды, крупы и прочее. Для меня уха ― рыбацкая уха, я люблю сам варить, но знаю, что есть знатоки, которые варят лучше меня. Помню единожды мы ездили осенью, варили тройную уху с добавлением максы (это печень налима), перетертой со снегом. Это что-то невообразимое: не только на всем судне, по всей пойме реки слышен запах этой ухи. Ух… я уху люблю варить, но не считаю себя исключительным знатоком.
― Уступлю человеку, который, знаю, сделает лучше?
― Наверно, так.
― Где свою царь-рыбу поймал Корепанов?
― Я рос под Нарьян-Маром. Рядом с нашей деревней, километрах в трех, перекрывали Малую Печору. Все рыбколхозы собирались и именно здесь ловили семгу. Отец мой ― профессиональный рыбак, мы плавали, ловили семгу. Но это массовый лов, промышленный. Без индивидуального азарта. С азартом ― только под Салехардом. Ездил как-то зимой, выловил щуку килограммов, наверное, на 15. Может, даже побольше. На пуд ловил.
― Один тянул?
― Один. Кстати, пострадал. Щука чуть не сорвалась у меня: стал вытаскивать из лунки, она огромная, как теленок, через лунку не пролазит, я бросился к ней и в пасть ей попал нечаянно пальцем, вот этот палец у меня весь в крови был. Чтобы не считать, что это мои фантазии, есть фотография: я с этой щукой зафиксирован, мой окровавленный палец забинтован.
― Я доверчивый, со снежным человеком с Вами не соглашусь, но в щуку, которая укусила будущего спикера тюменского парламента, обязательно поверю.
― А чего ехидничать? Так и было.
― Щуку можно называть царь-рыбой?
― Не стоит. У любого северного народа есть коронная фраза. Спрашивают: «Рыба есть?» ― «Рыбы нет, щука есть». Я жил под Нарьян-Маром, у нас щуку совсем не ели, называли «черная» или «серая» рыба. На Оби зовут ее сорной. Окуня, сорогу, язя, щуку ловили для корма собак. Нельму и семгу ловили на Печоре для себя и для страны.
― Сергей Евгеньевич, что особо цените в себе?
― Я такой, как все, грехов много.
― Грехи ценю особо?
― Может. Но одно достоинство есть точно: я никогда не курил, не курю и, наверное, уже курить не буду. Явное преимущество.
Омельчук: Можно считать счастьем, что житейская дорога привела в Тюменскую область?
Корепанов: Это безусловно. Наверное, я бы не пропал в любом другом регионе. У меня был выбор: Рижское авиационное училище окончил с красным дипломом, мог ехать в любой город Советского Союза. Я выбрал Салехард, и ни разу никогда не пожалел. Абсолютно.


Владимир КРУПИН:

Образ России
Надежный остров настоящей литературы в болоте литературной современности.
При них, живых, плохо писать стыдно. Конечно, пишут и не стыдятся, но все-таки этот нравственный ориентир присутствует. Там, где без него легко обходятся. Обойти можно, но не заметить нельзя.
Их совсем немного. Русские писатели. Можно их называть совестью русской литературы. Можно ― совестью русской нации. Валентин Распутин. Василий Белов. Владимир Личутин. Владимир Крупин.
Он ― Сибирской губернии. Может, единственный, кто помнит ― его родная Вятка в свое время, во времена Осьмнадцатого века, входила в состав великой Сибирской губернии. Губернии на трех континентах ― приуральской Европы, азиатской Сибири и американской Аляски.
Родова.
И при первом же случае ― ходоком в губернскую столицу. Воздух Тобольска — аромат Российской империи.

Омельчук: Владимир Николаевич, Ваш визит в Сибирь ― случайный? Интерес к Сибири?
Крупин: Нет, что Вы? Я рад и благодарен судьбе, что она меня давным-давно свела с Валентином Распутиным. Вот уже лет 35 дружны с ним, я часто бывал в Иркутске, жил у него подолгу на Байкале. Бывал в Красноярске, Барнауле, Новосибирске, Омске. В Омске ставили мою пьесу, она там заняла первое место на фестивале-форуме всемирной пьесы. Это не моя заслуга — заслуга театра. И, разумеется, как исключить из познания Сибири Тобольск?
Омельчук: Большой грех?
Крупин: Большой. Лет восемь назад первый раз меня пригласил архиерей на празднование Святителя Иоанна Тобольского ― Всея Сибири чудотворца. Я приезжал со старшим братом владыки Димитрия. Отец Николай ― сельский священник, но старший брат. У него еще один брат ― архиерей, архиепископ Климент. Я видел, как старший брат учил двух архиереев. Это я ради мягкой улыбки сказал. Тобольск. Я гордился тем, что и моя родная Вятка тоже была в Сибирском наместничестве. Входила в Пермскую губернию. А наместничество Сибирское. После Пугачевского бунта стали делить, чтоб более управляемой была Россия. Тогда образовалась Вятская губерния. Народ-то хитрый вятский. Вдобавок через мое село как раз проходил Великий Сибирский тракт. Меня однажды поразило, вся Россия, особенно Радищев, прошли декабристы, каторжники шли, жены, к декабристам я отношусь более чем негативно, но жены их свершили великий подвиг.
― Любую мужскую неловкость женщина сгладит?
― Они-то заслуженно сидели в Сибири, а жены-то бедняжки добровольно страдали.
― Сибирь декабристов переделала, сделала их хорошими, не бузотерами?
― Да, Волконских и других. Поэтому Тобольск ― город районного масштаба, как-то не по чину. Ощущение Тобольска ― ощущение столицы. Когда открывали выставку в храме Христа Спасителя, я не утерпел, сказал: надо было украсть Тобольск у Сибири. Я бывал в его монастырях. Тобольск мне очень нравится.
― Это второй визит в Тобольск?
― Жалко, пока второй. Привело сюда приглашение попечителя городского, печальника, заботника ― Елфимова Аркадия Григорьевича. Я выступал перед деточками в детской школе, ездили в монастырь. Туда приехал хор духовной светской музыки «Пересвет», привез Георгий Георгиевич Поличенко. Он ведет на радио «Орфей» «Крестьянский час» ― замечательное радио классической русской музыки.
― Чем занимается писатель Владимир Крупин? Пишет в стол, ищет спонсоров?
― Спонсор у меня жена. А в стол зачем писать?
― Богатая жена?
― Она ― главный редактор журнала «Литература в школе». Журнал держит тираж, зарплата побольше. У меня пенсия только, я не жалуюсь, просто объективно. Когда Кудрин долго начинает упрекать меня, благодетели прибавляют мне 200 рублей и я должен тысячу раз сказать «спасибо», но я иду в магазин, а эти двести рублей цены уже сожрали. А квартирные цены? В Москве это огромная проблема. Считают, Москва зажралась, там невозможно богатые люди. Неправда. Москва ― город контрастов.
― Что написал в последнее время Владимир Николаевич?
― Вот жалко, не знал о нашей встрече заранее, последние книги оставил в Тобольске. Вышло у меня «Освящение престола» ― небольшая книга, безгонорарная в «Русской миссии». Издательство оно хорошее, но нищее. Меня однажды поразило, на НТВ сидели два холеных, сытых юриста и учили, как закосить от армии. Не стеснялись жаргонных слов. Меня это ужасно возмутило и потрясло. Мы-то в свое время рвались в армию, звание защитника Отечества было высоким, святым. Я и написал повесть «Освящение престола». Написал о юности, о любви, о девчонках, о друзьях, друзья юности ― на всю жизнь воспоминания.
― Вас в армию откуда брали?
― Из моего родного села Килимесь. У меня отец из Уржума, мать из Маломыжа, «Мальчик из Уржума» была известная книга про Сергея Мироновича Кирова.
― Кострикова?
― Конечно, этот Костриков не бывал ни разу в Вятке, а Вятку обозвали псевдонимом Кирова. Это меня ужасно ранит. В Киров приезжают старые большевики, подстерегут, загонят в угол: что Вы имеете против нашего дорогого, незабвенного Сергея Мироновича? Я говорю: да вы его хоть золотом осыпьте, но Вятка-то причем? Удивительной красоты слово Вятка. Вятский народ ― хватский. Я бы даже сравнил вятских по солидарности с нашими младшими братьями израильтянами. Друг другу помогают, когда живут на чужбине, так и вятские. Приедешь куда за границу, а там вятский. Он все бросает и ― с тобой. Нашел в Тобольске прекраснейшего вятского человека ― Зырина Виктора Владимировича. Он начальник порта. Удивительно сохранивший говор, юмор, сразу мелькают знакомые названия. Вятский ― народ хватский. Семеро одного не боятся, один на один ― все котомки отдадим. Семеро на возу, один подает и кричит, не заваливай. Вятский ― рот хватский, столько семеро не заработают, сколько один пропьет. Шутки не угасают.
Омельчук: Владимир Николаевич, чем труднее времена, тем красивее литература?
Крупин: Как сказал поэт: чем ужасней бешенство стихий, тем сильнее гром на колокольнях. Надо сопротивляться. В России никогда не было легких времен.
― Совершенно?
― Может, при Иване Третьем.
― Когда Крупина в армию брали, он девушку любил?
― Было.
― Они прощались?
― Хорошие в России были времена. Жили, может быть, беднее. Я еще застал лапти, застал глиняные стаканы, лучину, но ощущение солнечного сияния идет ко мне из отрочества, из детства, из юности. Не знаю, как мои внуки будут детство вспоминать, оно стало более трудным, более нервным, дерганым. Наши тела это еще могут вытерпеть, но нашим душам тяжело выносить.
― От нас же, дедов, зависит, какое детство мы организуем нашим внукам?
― Зависит, но не в моих силах убрать этот страх, когда все меряется на деньги, когда простые понятия душевности, чистоты, святости, любви к Отечеству заменяются голым расчетом. Вторглись в мир деньги.
― Кое-кто торопится объявить поминки по великой русской литературе?
― Вы знаете, примерно в 1951-м году Бубеннов и Кочетов объявили, что кончилась, русская литература. Они объявили, а русская книга тут и народилась. Появлялись и появляются…
― Закончилась на Кочетове?
― Вроде, на Кочетове. Но появлялись Тендряков, Абрамов, Астафьев, Белов, Распутин, Лихоносов, Потанин Курганский ― прекраснейшие писатели. Как же можно говорить, что кончилась? Мое поколение назвали «поколением сорокалетних». Теперешнее поколение сорокалетних ― очень хорошее. Козлов, Сегель, Трапезников, Попов Михаил, Артемов, Хабаров, пришли прекрасные крепкие люди. Они уже пишут не как мы, по-стариковски, от руки, а на компьютерах, иногда во вред эта компьютерная скорость. Сегель написал романов восемнадцать, но я говорю: Саша, у тебя романа два-три останется. Это великое для нашей литературы счастье. Даже у Шукшина мы не можем убрать его «Любавиных» или «Я пришел дать вам волю», но оно уже отходит, тускнеет. А скажем, «Чудики» ― это замечательно.
― Что литература теряет ― вот Пушкин писал гусиным пером? И это было самое естественное? Слово теряет?
― Я пишу от руки. Я думаю, теряет. Писал «Поезд в сороковой день» в свое время, тоже осмелился, охамел, на машинке. Механически. А уж компьютер… А еще раньше писали тростником. Один старец сказал, что литература, когда перестали писать тростником, закончилась. Конечно, что-то теряется. Перо, бумага, сердце, душа, голова, от сердца к сердцу, пролагают путь к будущей тайне, тайне общения читателя с книгой.
― Про Сибирь никогда не писалось?
― Я писал. Осмелился написать поклон Иркутску «Далеко в стране Иркутской». Это, конечно, мало, о Байкале надо бы иначе писать. Но опять же, как после Распутина? У меня жена из Тамани, но написать о Тамани мешает Лермонтов.
― Все кто-нибудь мешает: то Лермонтов, то Распутин?
― Распутин. Вы знаете, когда о чем-то написано, это брошена перчатка следующим поколениям. Попробуй написать, похуже нельзя.
― А забыть Тамань?
― Как забыть, я наизусть знаю ― «…вошел в хату, на стене ни одного образа ― дурной знак…». Повесть-то внутри очень православная. У меня есть своя полоса в «Литературной Вятке». В последнем номере «Нашего современника» напечатал рассказ «Отец, я еще здесь». Про отца, как ссылали в Сибирь.
― Ссылали Сибирь?
― Да.
― Есть в Сибири кусок родовой истории? Крупины в Сибири бывали, да?
― Семью ссылали, дедушку моего Якова Ивановича сослали, всю семью увозили в Сибирь. Его реабилитировали где-то после войны, дети раньше вернулись, а он потом. Якобы он, ямщик, вез прокламации, «Искру», из-за этого. Не знаю. Он держал почтовую станцию и конный двор. По тем временам ― кулак. Он шутил: у меня, говорил, подушки не было, спал на кулаке, вот кулаком и стал.
― Куда ссылали?
― В Нарымский край, учились они все в Томске. У меня десять теток по отцу, они все учились там. В Томске оставили детей. В Нарыме дедушка Яков Иванович. Я надеюсь побывать, хотя годы, здоровье… Вообще, когда про Сибирь что-то пишут, меня ужасно оскорбляет. Например, сибирские куски «Детей Арбата» Рыбакова мне очень не нравятся, очень там неловко описаны туземцы. До сих пор Россия держится Сибирью. Несмотря на то, что все раскопано, расхватано, уворовано. Даже при таком состоянии Сибирь держит Россию.
― У писателя Крупина читатели остались?
― Вы знаете, да. Поредело, понятно, но это совершенно, естественно. Но читатели у меня остались, я сужу и по почте, и по тому, как книги, слава Богу, расходятся. Это огромное счастье.
― Что сегодня на Вашем столе? От руки написано?
― Я человек малоорганизованный, разбросанный. Надо успеть судорожно закончить книгу странствий «Люди-голуби». Люди-голуби ― это паломники. Про Ближний Восток, Ерецию, Египет, Палестину, Синай, Израиль, книгу странствий закончить. Я шесть раз бывал на святой земле, на Афоне четырежды. Хочется и написать, и издать хочется.
― Сегодняшнее православие. Нет ощущения, что многолетняя рана настолько глубока, столетняя рана атеизма, что трудно оправиться?
― Это да. Рухнул Советский Союз, Варшавский договор. Все рухнуло. Но сохранилась вера православная. Благодаря вере сохранилась Россия.
― Странствия, Владимир Николаевич, всегда урок?
― Прежде всего, для себя. Это поклонение святыням, уже не молод, молишься за родных, близких, за матушку (она у меня, слава Богу, жива), за внуков, за детей. Паломничество очень древнее. Первой паломницей называют святую равноапостольную Великую княгиню Ольгу, которая крестилась в Константинополе. Хождение игумена Даниила. Афанасий Никитин, по сути, паломник. Когда читаешь его записки «Хождение за три моря», он очень боится, что потерял ориентацию в календаре, думает: я ем, а вдруг сегодня пятница, пост Великий наступил. Он продолжает быть православным, его хотят в ислам склонить, в буддизм, но он выстаивает в этой борьбе.
― А нашей большой обширной Родины для странствий разве маловато?
― Места, Богом возлюбленные. О родине Иннокентия Вениаминова ― апостола Америки и Сибири, Амга родина его, довольно далеко от Иркутска ― об этом месте написал. Написал, конечно, о святынях Вятской земли. Работать нужно. Поездки помогают находить силы, теперь мне только здоровье нужно, больше ничего.
Омельчук: Следующее паломничество в Нарым?
Крупин: Хорошо бы. Там много косточек лежит наших страдальцев.


Татьяна КРУПИНА:

Сложное счастье
«Железные леди», как правило, чертовски обаятельны. Не сразу поймешь ― крепкий орешек. В наступление идет решительно, оборону держит прочно, и, всегда улыбаясь, согласна на компромисс. В свою пользу.
Деньгами тюменского правительства заведует Татьяна Крупина. Деньги солидные, мощные. Тюменская область ― живая точка роста России. И в годы испытаний, проблем и кризисов. Социологи высчитали: в Тюмени живут самые счастливые граждане России. Они сами так считают. Счастья по приказу не бывает.
И еще: область ― лидер России по потенциалу человеческой личности (рейтинг ООН). А по объему ВВП на человеческую душу занимает в мировом рейтинге почетное место между… Германией и США.
Какое отношение это имеет к Департаменту финансов тюменского правительства, который возглавляет Татьяна?
Наверное, прямое.
Счастье, понятно, вещь эфемерная, но его база насквозь материальна. Значит, фундаментальный бюджетный процесс-манёвр осуществляется грамотно и целеустремленно.

Омельчук: Татьяна Львовна, разве деньги — женское дело?
Крупина: Зарабатывать деньги ― удел мужчин, считать и тратить ― женское призвание.
― Финансист ― всегда осторожный человек?
― Осторожнее финансиста должен быть только сапер.
― Женщина осторожнее мужчины?
― Риск с бюджетными средствами просто не обсуждается. Можно рисковать со своим личным бюджетом, но не с бюджетом области.
― Вы давно на этой работе. Были расхристанные российские времена, когда не существовало рамок?
― Инструкций, порядка? Было такое.
― Рисковали?
― Была житейская логика, во всех подходах это выручало.
― Стабилизационный фонд России ― очень осторожные люди с ним работают?
― Там несколько иные причины на осторожность. На таком высоком серьезном федеральном уровне резкие движения могут повлечь очень серьезные последствия, иногда непоправимые. Это, безусловно, требует очень внимательной финансовой политики.
― Рисковать ― никогда?
― С бюджетными средствами ― нет.
Омельчук: А когда же «риск ― благородное дело» начинается?
Крупина: Можно поимпровизировать со своими деньгами, если есть на то желание, на фондовой бирже.
― Сама могла бы зайти в казино?
― Нет. Не заходила. У меня ни желания не было, ни позыва.
― Но натура-то азартная?
― Скорее ― нет, чем да.
― В Вашей семье кто расчерчивает семейный бюджет?
― Решение принимает коллегиальный орган.
― Коллегиальный орган зовут Татьяной?
― Нет. Супруг, ребенок, наша мамочка.
― Подход к семейному бюджету как к областному?
― Достаточно осторожный. Но риски позволительны.
― Статья на женские безумства предусмотрена?
― Что касается моего гардероба ― расходы утверждаются моим супругом.
― Правда?!
― Конечно. Все в рамках семейного бюджета. Финансовая дисциплина должна соблюдаться всегда и во всем.
― А если у Александра нет настроения ― а вещь хорошая?
― Он благосклонен в этих вопросах, у нас никогда не было проблем по женским статьям расходов.
― Не безумство ― система?
― Может быть.
― Выбор у вас осознанный? Есть такое девичье призвание ― всю жизнь работать с деньгами?
― Выбор получился случайный. Но как показывает опыт ― случайностей в жизни не бывает.
― Интересно, были другие замыслы и задумки?
― В девичестве ― да.
― Не девичий секрет?
― Все в прошлом и не очень актуально.
― Космонавткой?
― Все по-земному ― технологом. Меня интересовала химия.
― Помочь развитию нефтехимического производства в Тобольске ― рука охотнее выводит крупные цифры?
― Рука уверенно выводит цифры.
― Какая-то приязнь осталась? Скажите, Татьяна Львовна, у Вас же были матерые учителя?
― Мне действительно повезло, замечательные учителя. Мой первый наставник ― заведующая финансовым отделом Тюменского райисполкома Надежда Дмитриевна Штурн. Незаурядная личность, научила ответственности к порученному делу, научила пониманию, что второстепенных вещей в профессии финансиста не бывает. Я с теплотой вспоминаю Караметдина Фазлеева: то, что сейчас мы ― сплоченный коллектив, команда единомышленников-профессионалов, безусловно, его заслуга. Я благодарна своим учителям, они учили меня жизни. Низкий им поклон, дай, Господь, здоровья.
― Мужской подход к областному бюджету отличается от женского?
― Нет индивидуализма мужского либо женского ― обстоятельный взвешенный подход.
― Финансист ― это склад характера?
― Думаю, да. Случайных людей среди финансистов не остается.
― С министерством финансов Вы постоянно, системно работаете?
― Мы отчитываемся перед ними.
― Там не случайные, системные и очень осторожные люди?
― Там работают профессионалы.
― Областной бюджет ― это народные деньги. Осторожность по отношению к народным деньгам?
― Да. Все деньги, все государственные ресурсы должны быть потрачены эффективно, с пользой, каждый житель нашего региона должен почувствовать: все, что он вложил ― все возвращается.
― Для олигархов деньги зарабатывает народ?
― Почему? Олигархи зарабатывают, а народ тратит.
Омельчук: Вы рассматриваете областной бюджет: только цифры, четкие цифры, и ничего кроме цифр?
Крупина: Бюджет, наверное, самый политизированный закон среди всех законов. Безусловно, это цифры, но это еще и очень большая работа, это эмоции, это холодный расчет, иногда жесткий, но всегда бескомпромиссный.
― За каждой цифрой ― будущее дело?
― Безусловно, выстраивая финансовую политику на очередной год, определяются приоритетные, значимые задачи.
― Какие бюджетные статьи расходов Вам особенно по душе?
― Для финансиста нет такого, что очень сильно нравится, второстепенного не бывает.
― Сохранился ли советский «остаточный» принцип?
― При социализме в первую очередь финансировалась оборона, экспорт социализма. Что касалось благосостояния собственных граждан, действительно, это в остатке. Сейчас приоритетные задачи, миссия правительства ― улучшение жизни каждого проживающего на территории региона тюменца. Социально ориентированный. Расстаться с пресловутым «остаточным принципом» позволила общеэкономическая ситуация ― российская и региональная. Остаточные принципы ушли в небытие, сейчас программно-целевое бюджетирование.
― Бюджетная система кардинально изменилась? Или постепенно, мелкими шажками? меняется?
― За последние восемь лет произошли принципиальные изменения не только в структуре расходов, это сразу бросается в глаза, произошли изменения в идеологии. В период социализма финансировалась численность. Сейчас идеологически изменился подход. За счет бюджетных средств должна предоставляться бюджетная услуга, услуга хорошего уровня, хорошего качества.
― Вы признаете, что каждый человек может ошибиться?
― Безусловно, никто не застрахован от ошибок.
― Бывают ошибки в бюджете?
― Бюджетный процесс ― очень большая работа, задействовано много людей: это работники органов государственной власти, члены правительства области, депутаты, работники службы областной Думы, очень много людей. Они отрабатывают, чтобы бюджет был полновесный, решал все насущные задачи. Безусловно, все работают так, чтобы ошибок в бюджете не было. Депутаты постоянно вносят поправки в Закон об областном бюджете.
― Обиженных всегда больше, чем довольных?
― Обижаться можно только на себя. Почему? Каждый распорядитель проводит защиту своей программы, если какие-то вещи подаются не очень аргументированно, не обстоятельно и расчетно не обоснованы ― значит, не очень приоритетно.
― Кто определяет, кто выстраивает приоритеты в официальном областном бюджете?
― Губернатор и законодательное собрание. Владимир Владимирович Якушев ― финансист, все эти вещи он знает изначально.
― Бюджет-2008: задача номер один?
― Улучшение жизни каждого тюменца. Это миссия правительства. Безусловно, задача без обеспечения конкретными ассигнованиями невыполнима. Но все 107 миллиардов рублей работают на благосостояние тюменцев.
― Особенно на севере можно услышать, что областной бюджет слишком зависит от доходов северных округов. Это так?
― Что касается бюджетной системы Тюменской области, включая автономные округа, ― это самодостаточная, устойчивая, сбалансированная, в некоторых случаях ― интегрированная система. Безусловно, наша область отличается от других субъектов, наш бюджет ― бюджет сложнопостроенного субъекта, он уникален, как наша Тюменская область. Но бюджет всех трех субъектов, входящих в Тюменскую область, ― самостоятельный.
― Зависим друг от друга, а не кто-то от других?
― Есть интеграционные отношения, есть областная целевая программа «Сотрудничество», она объединяет нас в решении общих вопросов. Но все самостоятельны.
Омельчук: Татьяна Львовна, заканчивая рабочий день, смотрит, как закончились торги на нефтяных биржах?
Крупина: Безусловно, этот вопрос всегда в поле моего зрения.
― Наш бюджет нефтяной области связан с мировыми ценами на нефть? Дрожит, шатается, колеблется?
― Зависимость серьезная, я бы сказала, ровно на одну треть, именно столько наших доходов приходится на долю налога на добычу полезных ископаемых.
― Областной бюджет из года в год даже кратно растет ― это всегда хорошо?
― Недовольных пока не было.
― Что стимулирует финансовую активность: профицит? или дефицит?
― Задачи финансовой политики, выполнение текущих государственных задач. Важно, чтобы на это имелись средства.
― Денег в бюджете всегда должно быть много, лучше с избытком? Или в меру?
― В идеале денег должно быть столько, сколько нужно на выполнение обязательств государства.
― Хотя бы гипотетически существует опасность: мы можем не осилить годовой бюджет?
― Слишком много людей задействованы в процессе исполнения бюджета, работают профессионально, они, понятно, не волшебники, безусловно, случаются ситуации, которые объективно сложно изменить. На практике все возможно.
― Для Вас: учителя, врачи, работники культуры и искусства ― бюджетники? Или ― интеллигенция, по-советски выражаясь?
― Для меня врач ― специалист, к которому я обращаюсь, когда нужна медицинская помощь. Учитель ― тот человек, которому я доверяю самое ценное, что у меня есть ― ребенка.
― Негинскому что доверяется?
― С помощью Евгения Семеновича все мы культурно растем, это нас обогащает. Духовно.
― Ваш первый самостоятельный областной бюджет. Год?
― 2002-й. 23 миллиарда.
― Нынче ― 107?
― Больше, чем в четыре раза.
― Живем в четыре раза лучше?
― Мы решаем задач в четыре раза больше.
― Татьяна Львовна, Вы дочь Льва?
― Абсолютно верно.
― Львица?
― Сама не знаю, со стороны виднее. Но, что касается государственного дела, наверное, соглашусь. В этих вопросах не могу оставаться равнодушной.
― Бюджет защищаю, каждую цифру, как яростная львица?
― Стараюсь защищать аргументированно. Но, безусловно, наверное, и львицей приходится поработать немножечко. Это моя работа.
― Депутаты догадываются о Вашем темпераменте?
― Депутаты подходят очень серьезно, конструктивно, нужно отдать им должное. Каких-то нападок от львицы не требуется.
― В Тюмени маловато светской жизни? Женщина-Крупина как считает?
― Если честно, я не очень искушена в светских вопросах.
― Светская львица ― это в будущем?
― Это не мое.
― А какой вид досуга предпочитаете?
― Все свободное время я посвящаю своей семье. Ходим на лыжные прогулки, смотрим фильмы, нам очень хорошо вместе.
― Постряпать любите?
― Мне очень нравится запах пирогов. С яблочками, с капусткой, с картошечкой, с грибами. Запах хлеба. Запах хлеба ― это такой уют, ощущение мира, спокойствия. Замечательно готовит наша мамочка, живет с нами, она профессионал, у нее очень хорошо получается. Я помогаю.
― А какое блюдо удается лучше других?
― Наверное, блины.
― Тот же запах хлеба?
― Тот же, но не так.
― Скажите, Татьяна Львовна, сложно быть женщиной в XXI веке?
― Наверное. Если одновременно пытаешься быть замечательной мамой, очень хорошей хозяйкой, заботливой женой, профессионалом на службе с ненормированным рабочим днем. Не всегда идеально получается. Сложно.
Омельчук: Это счастье ― быть женщиной?
Крупина: Когда все это получается ― тогда и счастье. Но счастье быстротечно.


Евгений КУЙВАШЕВ:

Прошлое — разведка будущего
Сегодня он мэр областного центра. Мэром исторической столицы Сибири ― Тобольска Евгений Куйвашев поработал около трех лет. Но, может, именно в эти его годы Тобольск ощутил, что возрождение, ренессанс ― не пустые слова, а вполне реальны. Если город захочет ― это реально. Мэр Куйвашев все сделал для тобольского ренессанса.

Тобольск. Кремль. Софийское подворье
Омельчук: Евгений Владимирович, Дмитрий Хворостовский будет петь здесь?
Куйвашев: Да, здесь. В прошлом году здесь был поставлен Новой оперой «Борис Годунов», а нынче будет петь первый баритон…
― …мира?
― Конечно. Дмитрий Хворостовский дал согласие дать концерт в Тобольском Кремле.
― Тобольск аншлаг обещает?
― Все билеты, которые выделены на Тобольск, реализованы, хотя стоимость билетов соответствующая, коммерческая, но по карману.
― Даже Тобольску выделили квоту?
― Обещают гости быть ― Тюмень, Сургут, Москва, Питер. Специально едут.
― Пойковский?
― Да, оттуда тоже.
― Самый первый театр в России появился именно здесь, на Тобольском холме?
― Да.
― Ярославль через 60 лет очнулся?
― Традиции здесь серьезные. Убеждать меня в том, что мы ― театральная столица первоначальной России не нужно. С того времени прошло почти 300 лет, город испытывал разные времена, соответственно, где-то театр помогал городу или город помогал театру. Сегодня театр существует и достаточно представительно, прекрасная премьера «Конька-Горбунка», комедии. Все спектакли ― тобольский аншлаг.
Омельчук: Сам глава города заглядывает в театр? На регулярной основе?
Куйвашев: Заглядывал и буду заглядывать.
― На «Таганку» или в родной театр?
― В «Таганку» не всегда получается. Вообще, наш театр люблю. Когда знаешь актеров, любуешься, как умеют перевоплощаться, как играют, как отдаются, это ж гораздо интересней смотреть. Они роднее. Родня на сцене.
― Ходите на спектакль, на драматурга, на актеров, или на актрисок?
― Всего понемножку.

Тобольск. Кремль. Софийская площадь
― Евгений Владимирович, Тобольск ― столица изначально православной Сибири. Как живете с епархией?
― Конструктивно, по-деловому. Я видел и другие, Тобольско-Тюменская ― одна из ведущих епархий всей патриархии. Она так же живет судьбой города, участвует в его судьбе. С архиепископом владыкой Димитрием постоянно встречаемся и по жизни города, и по жизни епархии. Хорошие отношения.
― Без противоречий?
― Гладко в любом деле никогда не бывает.
― Когда взаимодействуешь с церковниками, наверное, надо быть особым тонким, может быть, даже изворотливым дипломатом?
― Я бы не сказал. Мы все хотим сделать жизнь города краше, лучше, но каждый идет своей дорогой, и желательно, чтобы мы шли рядом, помогали друг другу. В любом случае, всегда можно найти компромиссное решение.
― Компромисс по Тобольскому музею ― удалось прийти к взаимовыгодным соглашениям?
― Вопрос на повестке дня. Мы работаем над решениями, первая точка хорошего соприкосновения уже есть. Скажу точно, конфликта нет. В принципе его и не было. Пока.
― Когда возникает противоречие «церковное ― светское» ― у мэра обязанность защищать светскую сторону?
― У мэра обязанность защищать город, горожан. Мы позиционируем Тобольск, как туристический центр, мы должны защищать и гостей нашего города. От каждого шага городу не должно быть хуже. А об остальном всегда можно договориться.
― Лично всегда удается притулиться к истине?
― Не помню, кто из великих сказал: в споре рождается истина.
― Куйвашев ― спорщик?
― Нет, переговорщик.
― Переговоры могут вестись день-ночь? Утро-вечер?
― Могут вестись и неделю без перерыва.
― Аргументы у оппонентов посильнее ― Куйвашев примет другую точку зрения?
― Безусловно.
― Натура протестует?
― Здесь не должно быть иных амбиций. Дело ― во главе угла.

Тобольск. Нагорная часть. Исторический угол города
― Вы ― мэр исторического города и мэр современного Тобольска. Прошлое, великое прошлое Тобольска его не обременяет?
― Сегодня мы нашли некий баланс. Помимо того, что это город исторический, я бы хотел еще напомнить, что здесь серьезное высокотехнологичное производство углеводородного сырья, это крупнейший терминал, транспортный узел Тюменской области. Понятно, коммунальное хозяйство требует постоянного внимания, социальная защищенность людей.

Тобольск. Вид на нефтехимический комбинат
Омельчук: Тобольский нефтехим свои проблемы развития решил?
Куйвашев: Проблему мы решим, когда все построим. Буквально вчера состоялась презентация проекта американской компании «Флюор». У меня есть все основания полагать, что проект будет реализован в намеченные сроки. Намерения компании «СИБУР» к Тобольскнефтехиму очень серьезны, мы, администрация города, выполняем свои договоренности, прописанные в Соглашениях. Тобольскнефтехим ― градооборазующее предприятие, он прошел первый этап развития, на очереди строительство 2-й и 3-й очередей. Большие надежды на туризм, но не туризм ради туризма. Туризм должен приносить городу и людям радость, финансовые средства, повышение средней заработной платы, конечно, есть еще и социально незащищенные слои населения, но в целом наблюдается положительная динамика и в росте заработной платы. Чем больше заработная плата у работников Тобольскнефтехима, тем больше налогов в городском бюджете. На комбинате работает почти шесть тысяч человек, при средней заработной плате там 18–19 тысяч, это ощутимо для города.
― У современного Тобольска нет «исторического» бюджета. Дорого обходится понимание прошлого, внимание к прошлому, сохранение прошлого ради будущего?
― Безусловно. Здесь, конечно, сложнее, чем в современном городе. Потому что прежде, чем принять какое-то решение в отношении, допустим, формирования городской среды, постоянно нужно залезать в историю, дабы дух исторического Тобольска не потерял смысл.
― В Пойковском у Куйвашева голова о прошлом не болела?
― Нет, не болела. Пойковскому всего лишь 35 лет, первооткрыватели живы и здоровы, и сейчас им желаю здоровья. Хотя мы и там попытались найти ниточки прошлого, того дорогого, о чем болит душа у людей.

Тобольск. Вид на Подгорную часть с Кремлевского холма
― Евгений Владимирович, можно считать, что Подгорная проблема Тобольска начинает решаться?
― Безусловно. Большая часть проблем, а именно ― водопонижение и мелиорация, решены. Я говорю о водопропускном сооружении, из углубленных русел мелких речек перекачивают воду в русло Иртыша. Но, естественно, работы еще масса. Почва должна принять первозданный вид, она должна осушиться, уровень грунтовых вод должен понизиться до проектных. В целом, нам понятно, куда мы идем.
― Прощай, допотопный Тобольск?
― Неправда.
― Неправда?
― То, что мы снесли, никакого отношения не имеет к истории. Это бараки. А здесь появятся новые дома. Они утверждались на градостроительном Совете с участием интеллигенции, историков. Новый вид, старый дух. Здесь будет квартал для молодых семей, квартал городских домов и кирпичный квартал, квартиры с прекрасным видом на Кремль. Это достаточно выигрышное место проживания. Понятно, еще масса проблем, работаем.

Тобольск. Губернаторский дом — нынешнее здание районной Администрации
― Тобольск помнит, что он дал последний приют последнему российскому императору?
― Помнит, гордится. Будет гордиться, поскольку вся семья Романовых причислена к лику святых. Тобольск ― это город, не убивший царя, этим уже стоит гордиться. Многие, наверное, и гордятся. Я уверен в этом. Часто встречаюсь с интеллигенцией. В планах у нас создание музея Дома Романовых. Мы в этом направлении уже достаточно серьезно продвинулись. Если говорить о Тобольске туристическом ― это один из основных брэндов.
Омельчук: Вы часто употребляете забываемое слово «интеллигенция». В Тобольске интеллигенция сохранилась?
Куйвашев: Да. Ее здесь много, разная, интересная. Задиристая, вредная. Противная, ершистая. Всякая, но это интеллигенция. У нас институтов интеллигенции достаточно много, это и преподаватели, и работники музея. Писатели, художники, скульпторы. Мы недавно создали исторический Совет, куда входят именно представители интеллигенции. В устройстве городской среды мы всегда стараемся опираться на мнение интеллигенции, людей, которые по-настоящему любят Тобольск и гордятся Тобольском. А людей, гордящихся Тобольском, на мой взгляд, становится все больше и больше.
― Тобольск позиционирует себя, как крупный российский или мировой туристический центр?
― О мировом, пожалуй, говорить преждевременно.
― А чего стесняться?
― Мыслить можно, безусловно. У меня нет ни капли сомнения, что это сбудется. Это будет. Но сегодня должен развиваться региональный туризм. Очень много рядом регионов, которые хотят знать свой край. По истории Тобольска можно читать всю историю России.
― Путин ― человек неожиданный. Возьмет да проревизирует, как выполняются его тобольские замыслы.
― Все идет по плану. Формирование туристической инфраструктуры ― это и правильное позиционирование себя, пиар-кампания, огромный пласт работы. Если официант очень плохо обслужит туриста, он же больше сюда не вернется, расскажет другим, как здесь плохо. Действительно, огромная работа.
― О чем бы поплакался в президентскую жилетку глава Тобольска?
― Плакаться? Не стал бы.

Тобольск. Главная улица. Место будущего памятника Петру Ершову
― Евгений Владимирович, это место связано с Ершовым? Или случайное?
― Не случайно, но не ершовское. За Вашей спиной ― музей книги. По проекту реконструкции на улице Ремезова будет сквер Ершова.
― Петр Павлович будет смотреть на музей книги?
― Музей будет смотреть на Ершова.
― Как возникла несовременная идея ― музей книги? Вообще в России такие существуют?
― Безусловно, существуют.
― Почему бы не соврать и сказать: единственный ― в Тобольске?
― Врать не умею. Но как не иметь музей книги, если и Ершов здесь учился, и родился великий химик Менделеев, уникальный зодчий Ремезов. Это музей истории книги, истории тобольской книги.
― Ведь сибирское книгопечатание пошло с Тобольска? Вы с президентом Российской Академии наук Юрием Сергеевичем Осиповым знакомы?
― Конечно.
― По ручке?
― Юрий Сергеевич очень прост в общении, всегда интересуется, как идут дела в Тобольске. Часто приезжает сюда, встречаемся. Я бываю в Москве ― обязательно созваниваемся, но стараюсь не докучать.
― У главы Тобольска есть академические интересы?
― У нас действуют биостанции, ячейка Российской Академии наук, они достойно работают, занимают свое место в науке. Видимо, все должно илти своим чередом и не все сразу. Тобольск ― родоначальник сибирского образования ― и светского, и духовного… Как здесь не иметь научную ячейку Российской Академии наук! Тобольск ― родина. Это целый пласт. Здесь много очень родилось, выросло или воспиталось выдающихся людей. Архитектор Николай Никитин, который построил и спроектировал Останкинскую башню. Масса ученых химиков ― вторая волна менделеевская, уникальные художники, композиторы.
― Мы с Вами вспомним, сколько сейчас элементов в периодической таблице Менделеева?
― По-моему, 119. Хотя не буду…
― Давно не заглядывал?
― Давненько.

Тобольск. Мыс Потчеваш
― Евгений Владимирович, у Вас собрались снимать фильм под многозначительным названием «Ермак и Кучум». Придется строить декорации где-нибудь в европейском городе, или в Тобольске сохранилось много сибирской натуры?
― Когда воевали Ермак и Кучум, здесь был только ландшафт. Место, где происходила битва, практически в первозданном виде существует.
― Но вот сибирской деревянной старины в городе все меньше и меньше.
― Мы боремся за сохранение каждого деревянного дома, хотим, чтобы и новое строительство украшали классические наличники, резьба. Недавно утвердили положение о проведении конкурса на лучший наличник. Поэтому будем всячески поддерживать, грантово поддерживать людей, которые украшают свои дома, частные дома с сибирским характером.
― Плавный вопрос ― как относитесь к тоболячкам?
― Ко всем женщинам отношусь хорошо.
― Относитесь ко всем женщинам хорошо. Как относитесь к тоболячкам?
― (Смех). Прекрасно.
― Тобольский женский тип отличается от сибирского, общероссийского?
― Наши русские, российские женщины ― самые красивые женщины. Всегда об этом говорил, говорю и буду говорить. Конечно, в каждом регионе есть…
― Бог с ними, с регионами. Тоболячки?
― Красивые.
― И умные?
― И умные. Есть.
― Но вредные?
― Всякие попадаются.

Тобольск. Вид на Иртыш — слияние с Тоболом
― Евгений Владимирович, что в Тобольске Вы открыли для себя лично?
― Я учился здесь 15 лет назад в медицинском училище, многого не знал о Тобольске. Два с половиной года учился. Тобольск действительно завораживает своим духом, не каждый город сможет вот так заразить стариной, придать энергии.
― Есть место в Тобольске, где душа кайфует?
― Подгорная часть. Как ни странно. Я, кстати, со многими тоболяками говорил ― аналогичные чувства. Именно Подгорная часть. Слияние Иртыша и Тобола.
― Особая аура? Особая мистика?
― Да, да. Когда идешь на катере, на лодке, слияние двух рек тоже чувствуешь. Знаменательное место, это мыс Потчеваш, место битвы Ермака и Кучума. Дух захватывает со смотровых площадок.
― А где душа летает? Отдохнула и полетела?
― На работе. По делу летает.
― Тяжело везти тобольский городской воз, возище?
― Легко только бездельникам. Самое главное, работать интересно. Как правило, с утра, на утреннем объезде обязательно кто-нибудь из современников возбудит чем-нибудь. У нас в Тобольске свои преимущества перед другими городами, есть и слабые стороны, но самое главное ― знать эти слабины, работать над их решением.
Омельчук: К вечеру или ближе к ночи бывает ― устал, как черт?
Куйвашев: Конечно, бывает. Но семья ― это… Отдушина. Конечно, сын.


Геннадий КУЦЕВ:

Человек ― университет
В истории Тюменского университета его ректор на переломе двух столетий, двух тысячелетий, сам ― эпоха. Бешеная целенаправленная энергия. Лично общественное ― общественно личное. Современный классический университет с достойными рейтингами мирового уровня ― его заслуга. Он превратил глухое университетское захолустье в мировой город с мирового ранга университетом. Может, еще не Кембридж, но уже ― Тюмень. По некоторым честным рейтингам ― в первой сотне. И в России звучит.
Тюмень ― мировой нефтяной брэнд, но без приличного классического университета он, все-таки, выглядел неполноценно. Куцее заполнил брешь.
Ему не так много и потребовалось: пара не советских пятилеток.
Что в импульсе, что в фундаменте? Все-таки, наверное, невероятное честолюбие. Он не умеет быть не первым. Только лидер, только на рывок, но ― впереди.
Тюмени на Куцева повезло.

Омельчук: Из крепких напитков, какие предпочитаете?
Куцев: Чай по-французски.
― Это как?
― Берется бутылка коньяка и чашечка чая. Доливаешь в чай ― отпиваешь, доливаешь коньяка ― отпиваешь, и так пока не кончится чай.
― Рецепт Сорбонны?
― Точно.
― Студенты или профессоры?
― Профессоры. Коньяк во Франции дорогой. Хороший коньяк.
― Геннадий Филиппович, в этой жизни мало смысла, но это, наверное, к лучшему?
― Да ну! Как мало смысла? Другое дело, что мы не всегда осознаем, что делаем. Смысл жизни есть. Есть самое высокое предназначение человека ― украшать землю, оставить после себя детей, внуков на земле. Оставить свое дело на земле, остаться в памяти человеческой. Раз уж так природа завела часы…
― Верите в бессмертие человека?
― Нет, конечно.
― Так безапелляционно?
― Я материалист. Человечество существует миллионы лет, эволюция так устроила часы, что каждое следующее поколение на земле должно совершенствоваться, появляются новые виды, более приспособленные и адаптированные. Старый биологический материал просто должен быть списан.
Омельчук: Материалисты не отрицают мысли, что материя не исчезает никуда. А почему мы исчезаем?
Куцев: Материя превращается в другую форму, так же, как и мы беремся из другой формы.
― Разве это не формула нашего бессмертия?
― В известном смысле. Как форма бессмертного существования материи.
― После рождества можно подумать, что мы бессмертны?
― Конечно. (Смех).
― Переживаете кризис желаний?
― Надо уточнить понятие, как советуют философы. Что значит «кризис»? Кризис самих желаний или кризис возможности реализации этих желаний?
― Уточним: мир движется человеческими желаниями и наша жизнь движется к совершенству собственными желаниями. Кризиса совершенствоваться не случается?
― Думаю, у нормального человека, если он физически здоров, нравственно состоятелен, таких кризисов не должно быть. Они у него всегда присутствуют, если он к чему-то стремится. Это пружина, заведенная в человеке, она все время подталкивает. Другое дело, что желания могут быть самые примитивные, достаточно облагороженные, достаточно перспективно-крупные.
― Цели, которые ставил себе молодой Куцев, но до сих пор не достиг?
― Человек, по мере взросления, все время уточняет цели. В молодости у меня было желание побыстрее стать взрослым. С одной стороны ― быть самостоятельным, с другой ― помочь семье. Она у меня в трудном положении находилась. Затем ― выбор профессии. Я перебирал и хотел стать идеологом, охотоведом. Эти поиски всю молодость продолжались. Я ведь работал главным агрономом громадного хозяйства. Потом я попал на комсомольскую работу.
― Достиг больших агрономических успехов?
― Когда меня комсомол пригласил на работу, было коллективное письмо, люди просили Куцева не трогать, больно им нравился шустрый паренек.
― А что выращивал?
― Все подряд. Громадное хозяйство под Иркутском: сады, теплицы, много овощей, зерновые. Горжусь тем, что твердые сорта стал сразу применять. Эта пшеница ценилась значительно выше, при том же объеме получались деньги побольше для хозяйства.
― Опыт агронома из рук никогда не уйдет?
― Точно. Никогда. Я биолог по первому образованию. Восемь лет освобожденной комсомольской работы, это почти два ВУЗа. За это время я стал обществоведом, социологом. В аспирантуре учился на кафедре философии в Иркутском университете. Подготовил диссертацию по социологической теме. С кандидатской диссертацией по социологии, после того, как комсомольская юность закончилась, возвращаться в село было не с руки. Я пошел на преподавательскую работу, вот уже больше тридцати лет работаю в высшей школе.
― Философия деревенской жизни уже не манила?
― Меня сам деревенский образ жизни до сих пор привлекает, как и многих россиян, которые всегда вздыхают по прелестям деревенской жизни, однако жмутся к центральной батарее городской квартиры.
― В науке «социология» есть формула Куцева? аксиома Куцева?
― Я так высоко не замахиваюсь.
― Да мы знаем, что Вы честолюбивы!
― Может быть, но в других вещах. Наука ― коллективный процесс, работают тысячи людей, но слава достается одному. Социолог не Куцев, а Шафранов-Куцев. Мой научный псевдоним. Материнская и отцовская фамилии соединены. Некоторые издеваются, мол, голубых кровей, дворянского происхождения. Я просто многое взял от матери, мне как-то неловко носить фамилию только отца. Я несправедливость решил исправить в достаточно зрелые годы. Если говорить о моем вкладе в науку: одним из первых в Советском Союзе я занялся проблемой новых городов. Их море, моя докторская диссертация ― это проблемы социально-экономического развития новых городов и районов освоения СССР. Действительно пионерная работа. Она до сих пор цитируется. Сейчас больше занимаюсь высшим образованием. Мне удалось найти, я нащупал новую модель университета. Категорически настаиваю на том, что региональные университеты, которые обслуживают региональное сообщество, должны сильно отличаться от столичных университетов. Другие возможности, другие цели, другие задачи. Эту модель я не только теоретически обосновал, я ее реализую на практике. В последнее время очень много занимаюсь проблемой роли вузовских коллективов и становлением гражданского общества. Неожиданно обнаружил, что, наряду с церковью, университеты, которым уже почти тысячу лет, стали центрами, где кристаллизовались отношения гражданского общества. В Западной Европе. Если говорить словами Льва Гумилева, в университетах много людей с пассионарным зарядом, людей неординарных, которые личное на первое место не ставят. Именно эти люди могут по-настоящему формировать гражданское общество в нашей России.
Омельчук: Благодарных людей не бывает по определению. Стоит ли стараться ради них?
Куцев: Вы не правы. Благодарных людей много, и это не только обделенные к старости бабушки, но и молодые люди. Особенно это просматривается в науке. Задача любого состоятельного ученого ― сформировать научную школу. У меня защитилось десять докторов наук, сорок кандидатов наук. Пятьдесят человек с учеными степенями и званиями в значительной мере профессиональным становлением обязаны мне. Я их ставил на крыло. Думаю, многие из них сохраняют чувство благодарности к научному руководителю. Хотя одна из причин, почему Россия кувыркается в своих проблемах, заключается в нашем менталитете ― чаще всего преобладает чувство неблагодарности.
― Вы ― человек советского воспитания?
― Думаю, да.
― Полностью советские корни?
― Я в советское время прожил более пятидесяти лет.
― Мозги были настроены диссидентски?
― Нет. В начале семидесятых были попытки перетащить меня в Соединенные Штаты. Очень серьезные заходы и предложения, но я кроме России себя нигде не вижу.
― Как относитесь, Геннадий Филиппович, к богатым?
― Сдержанно. Я такую формулу вывел: бизнес ― своего рода дорогостоящий вид спорта, занятие этими видами приносит человеку массу удовольствия, море адреналина, но это очень дорогое удовольствие. Бизнесом по определению может заниматься не более десятой части населения. Другие не умеют рисковать, нет такого честолюбия, чтобы расталкивать всех локтями, обязательно занять первое место, как в спорте. Если мы позволяем им заниматься этим дорогостоящим спортом, зарабатывать, делать деньги, надо, чтобы они платили за удовольствие. Богатые должны больше возвращать обществу.
― Но состоятельный человек должен быть состоятельным?
― Нищего ученого я с трудом представляю. Он должен быть свободен от забот о куске хлеба. Состоятельные профессионалы, если они нужны обществу, должны быть обеспечены всем необходимым.
― Бедность, все-таки, порок?
― Думаю, да. Знаю русские пословицы, но знаю и другое: по-настоящему полноценные рыночные отношения сложились исключительно в странах с протестантской идеологией, в европейском менталитете. Протестантская идеология предполагает упорный труд, накопление, экономный образ жизни. В свое время у меня была большая поездка по Казахстану, больше сорока дней, мне поручили посмотреть организацию труда, охрану труда подростков в хозяйствах Северного Казахстана. Достаточно приехать в село, выйти с завязанными глазами, потом развязать, можно сразу определиться: здесь живут казахи, здесь русские, здесь немцы. Немцы в любых условиях остаются собой ― добротные дома, аккуратные подворья, а рядом, так сказать, русские дома.
Омельчук: Пока мы не изживем принцип: бедность ― не порок, страна обречена быть бедной?
Куцев: Если у семейного мужчины, который должен заботиться о семье, потребность только в том, чтобы носить телогрейку, кирзовые сапоги, выпить сто грамм и чем-нибудь закусить, сами понимаете, он никогда свое семейство не обеспечит. Просто так ничего не достается. Власти должны создать условия, чтобы люди могли работать и зарабатывать, и у них были стимулы жить достойно.

Кредо Геннадия Куцева: уметь рисковать и уметь делиться всем.

― Наверное, сами размышляете на эту тему: если бы не Куцев ― Тюменский государственный университет по-прежнему влачил бы жалкое существование?
― В конечном счете, дело делает коллектив, надо уметь опереться на людей, использовать их возможности, их честолюбие, уметь организовать, ставить те цели, которые приведут к процветанию ВУЗа. Помню 81-й год: я приехал в Тюмень, причем, был восьмым, кого под дулом партийного пистолета заставили ехать в Тюмень. Я трижды приезжал в Тюмень и отказывался, университет оставлял настолько удручающее впечатление, особенно после ухоженного и гордого университета Красноярска, что было трудно решиться на переезд. В конце концов, переехал. Начал штукатурить все здания, они были ободраны до неприличия. Раньше все-таки многое зависело от того, как у тебя гнется позвоночник, умеешь ли отсидеть свое в высоких приемных, пробиться к начальству, попросить и выпросить. Сегодня мы ничего не просим у начальства, работаем сами. Сегодня больше условий для того, чтобы руководитель и сам коллектив могли зарабатывать, развивать дело, создавать достойные условия. Наверное, единственный прецедент в России: за последние пять лет мы передали своим сотрудникам 160 квартир. Сами построили три дома, а сейчас рискуем, поставив задачу построить сразу еще три дома. Когда университет имеет возможность сразу строить три жилых дома, Вы понимаете, какие у него возможности. Но в первую очередь мы построили новые учебные корпуса. Это делают люди, которые работают рядом со мной, я им доверяю.
― Формула: плохой ректор ― хороший университет. Может?
― В хорошем университете плохой ректор долго не задержится.
― Образование в России развивается в начале XXI века верным путем?
― Мы мечемся. Не надо. Поймите, в основе у нас европейская модель. Ведь ВУЗ спроектировали по немецким и французским моделям, но теперь мы очень сильно присматриваемся к англосаксонской, к американской моделям, там многоступенчатые системы образования. Когда мы пытаемся создать гибрид из европейского и американского, да еще сохранить национальную специфику ― думаю, у нас хорошего мало получится. Надо к какому-то берегу прибиваться. Раз уж мы присоединились к Болонскому процессу ― всемерно поддерживать и развивать эту систему образования.
― У Куцева сколько ипостасей?
― Много. Я себя могу обозначить сегодня, как организатора, делового человека, менеджера, я педагог, читаю лекции, работаю с аспирантами, с докторантами, занимаюсь наукой, только что вышла очередная монография, я делаю мультимедийные учебники по социологии. Самый первый учебник в России сделан в нашем университете на основе моих разработок. Я могу свои ипостаси менять. У меня серьезные увлечения. В молодости меня прозвали «дитя природы», я проворно управлялся со спиннингом на Байкале, в скалах. Для меня самая высокая ценность — возможность смены собственных ипостасей. Сегодня я ученый, а завтра рыбак в поношенной одежде. Верю поверью: чем хуже ты одет, тем лучше ловится рыба. Пижонов крупная удача обходит.
― Неслучайно забыто: мужчина, отец, дед?
― Шекспир прав: вся жизнь игра и люди в ней актеры. Я ― дедушка, отец, тесть, свекор. Все остальное давайте за рамками оставим.
― И все-таки…
― Нельзя же наизнанку выворачивать человека.
― И все-таки… пошел в областные депутаты.
― Решил, что стоит попробовать. Мы несколько лет пытались наших представителей избрать в органы власти, не получалось. Это вопрос чести для университета, гигантский коллектив ― 14 тысяч человек только в Тюмени, и нет своего представителя в органах власти. Решили поставить фигуру, которая пройдет. Эксперимент удался.
― Геннадий Филиппович, есть потребность поговорить с Богом? На равных или послушать?
― Сказать, что я ― глубоко верующий человек, не могу. Бог в каждом из нас внутри. Иногда говорят ― котеночек на сердце скребет, напоминает: парень, ты идешь не в ту сторону. Я глубоко уважаю православную религию. Ядро России идет от наших православных традиций, православной культуры и никакими западными боевиками это ядро не вышибешь.
Омельчук: Во многом знании ― многие печали?
Куцев: Не знаешь — спокойнее живется.


Александр КУХТЕРИН:

Шаманство красоты
Нет пророка в своем Отечестве. Гениев немного, но и их современники не замечают. Время проходит, не оглядываясь. Это человек может оглянуться. Остановиться, оглянуться.
Александр Кухтерин — не узкий специалист. Мастер. Художник.
График. Лепщик. Иллюстратор. Дизайнер. Оформитель. Художник-река. Течет. Художнику нужно работать много. Не разброс талантами, а талантливый разброс. Шедевры определит время. Надо только верить — они есть. Времени есть, что определять.

Омельчук: Трудно жить художнику в Тюмени?
Кухтерин: Художнику везде трудно жить.
— Рим? Париж?
— В Тюмени мы не востребованы. Художников выпускает куча всяких институтов и училищ. Эти выпуски незаметно растворяются, исчезают, пропадают. Единственный в городе магазин «Акварель» торгует материалами для художников, инструментами. Единственный. Городище здоровый, на все городище — маленький подвальчик. Салонов не осталось, они все уже похожи на галереи.
— Тюменцы столь бездуховны?
— Почему-то не требуется. Не надо. Когда начиналась перестройка, помните, все было завалено картинами. Тащили все — дедушки, бабушки. Постепенно поток иссяк, сейчас никто ничего не сдает, пейзажей много-много, но не покупаются.
— Вдохновение не требуется? Или — не продается?
— Не нужно.
— Тюмень — художественно уныла?
— Я был маленький — была повыразительнее. Брусчатые мостовые, маленькие скверики, фонтанчики. Уютный маленький городок. Сегодня — блочное все, бетонное, стеклянное. Кипарисы. Сургут какой-то.
— Давно был в Сургуте?
— Прошлым летом.
— Сургут же становится выразительней?
— Новостройки — да, а тот давний маленький городок, его уже нет. Очарование исчезло.
— Тюмень — простор для художника?
— Пока на хайтеке все затормозилось, все никелированное, железяки всякие. Простор. Все одно и то же. Допустим, чтобы сделать кафе в стиле кантри, оформленное керамикой, кованым железом и приличным деревом, надо вложить большие деньги и неизвестно — с каким результатом.
— Художник Кухтерин оформил, если мне память не изменяет, три кафе? Богатые люди заказывают?
— Самому хозяину и кафе «Маэстро», и кафе «Шоколандия» хотелось, чтобы это было неординарно. Его инициатива. Он нам не мешал. Ребята делайте, я не вмешиваюсь.
— Неординарное окупается?
— Люди в восторге. У меня первый опыт интерьера в таком объеме. Еще оформлял «Астероид», раскрашивал стены.
— Заказ хороший?
— Редкий.
— Художник — всегда наособицу? Только передвижники сбиваются в стаи?
— Ну, почему? Они каждый сам по себе, драма и одиночество, это название общее «передвижники». Они все не очень-то люди «стайные».
— Наособицу, плюс драма и одиночество?
— Одиночество, это всегда. Люди одиноки, художники — особенно. Приходится жить на границе.
— Тотального одиночества?
— Двух миров. Как шаман. Больше никому этого не рассказать, не передать никак. Я так считаю. Может, не двух миров, просто — на границе. Художник может ходить в ту сторону, в другой мир и сюда возвращаться, приносить оттуда какую-то руду, из которой можно выковать меч волшебный.
— Можно поскользнуться?
— В психушке лежат некоторые. Художники — цирк и ходьба по канату, без поддерживающего шеста. Выходов мало.
Если сюда свернешь, то просто перестанешь быть художником, если туда — просто съедет крыша, зальешься, в психушку увезут.
— Поденщина художника — тоскливо, муторно и необходимо?
— Смотря как относиться к поденщине. Скажем, делаешь конвейер — сто керамических пожарных или сто гаишников в керамике, но знаешь, что люди будут держать в руках твою простенькую фигурку. Я стараюсь в каждую вкладываться, что б она и наособицу, и улыбалась, и в руках приятно.
— Целую рать пожарных наштамповал?
— Заказывали. Гаишников, пожарных, банкиров, адвокатов.
— Когда искрит?
— Вдруг раз, ночью, что-нибудь такое даст и всё, думаешь, быстрей бы дожить до утра и вперед!
Омельчук: А если встать, не ждать до утра?
Кухтерин: Керамика — очень технологичное производство, там от многого зависит, ту же глину надо вовремя замесить.
— Кухтерин — многостаночник?
— Художник. Раньше художник, он и мост мог спроектировать, и из бронзы сделать маленькую фигурку, и монумент в камне, все, что угодно.
— Попросят мост спроектировать — возьмусь?
— Я — нет. У меня с математикой и геометрией проблемы большие, с прямоугольными вещами.
— А образ моста?
— Образ можно.
— Керамика — насколько побочный сюжет в собственном творчестве?
— Я двадцать лет занимаюсь керамикой. Не знаю, насколько это побочный сюжет. Скорее всего, керамика и есть главное.
— Книжная графика — побочный сюжет?
— Да нет никаких побочных сюжетов. Если я книгу оформляю, одновременно леплю в тот же день.
— Цельно иду по канату?
— Да.
— Не возникает ощущения, что Кухтерин работает в жанре и этот жанр можно назвать одним словом — «проходящее»?
— Всё — приходящее, и всё — проходящее.
— На вечность не рассчитываю?
— Глина все равно останется. Даже когда земля остынет, будет холодная планета, черепки-то останутся, никуда не денутся, их ни кислотой, ничем не взять.
— Жанр книжной иллюстрации — уходящая натура, исчезающий жанр?
— Наоборот, он развиваться стал. Новые возможности появились в материалах и свободнее стало, цензура исчезла. Я смотрю, новые-то издания шикарнейшие, художники — молодцы, иллюстраторы. На выставке книжной графики в Москве я просто рот открыв ходил, от удовольствия.
— Что самого тянет к книжной графике?
— Мечтал. В полиграфический несколько раз пробовал поступать в Москву. По дурости — там двадцать пять человек на место. Но с детства тянуло. Книжку читаешь — она без иллюстраций. Майн Рид, Джек Лондон — хотелось их мир продолжить как-то. С детства идет: нарисовать мир, в котором жили эти герои.
— Осуществил детское — проиллюстрировал Джека Лондона?
— К сожалению, пока нет. Но сказки детские иллюстрирую с удовольствием.
— Заказа нет — рисовать не буду?
— Буду. Почему? Я рисую для себя.
— Начинал как станковист?
— Мазал, что попало. Мазал, мазал, что-то получаться стало. Керамика — из археологии выползла. Из черепков. Захотелось воспроизвести такой же горшок, который делали в железном веке. В горне попробовал, сделал, и прилип к ней, к глине, уже двадцать лет. Книжная графика — тоже случайность. Юра Мандрика притащил «Тюменские известия», они тогда только начинались, рисунки я делал для него. Мы двадцать лет с Мандрикой работаем.
— А холсты мазать — забыл?
— Да. Я больше график. Холсты марать — не мое.
— Что художник Кухтерин сумел натворить — из заветного? Многое на потребу. А заветное?
— У меня нет: вот прямо заветное, и цель такая. Джек Лондон. Майн Рид. Может, в будущем. Не доспел.
— Тюмень заметила художника Кухтерина?
— Меня здесь знают. Постоянно звонят, не в салон обращаются, а ко мне.
— А дай власть, например, Кухтерин — главный художник города?
— Не дай Бог! Это не по моим габаритам.
— В Тюмени чего-то не хватает?
— Мне сейчас всего не хватает. Это уже не мой город. Мне не хватает моих улиц с липами, с тополями, моего деревянного дома, где я родился. Ничего этого уже нет, старого, деревянного, которое сто пятьдесят лет простояло. Чужой город. Хожу по улицам, ничего не узнаю. Да я редко и вылажу-то из дома. Это нормально. Для моих детей — это все родное. Они родились в этом.
Омельчук: Домашним хозяйством приходится заниматься?
Кухтерин: Конечно. Я же один дома остаюсь, мастерская на дому, все уходят в институты, я — домохозяйка. Готовлю, конечно, по необходимости. Мясо тушеное с гарниром, с грибами, с овощами.
— Художник всегда и во все времена — человек рыночных отношений? Всегда на рынке?
— Наоборот.
— Вдохновение же продаем? Не продал — не потушишь мясо со сложным гарниром?
— Можно хлеб с водой. С чаем.
— Художник должен быть в оппозиции к власти?
— Я не знаю. Мне все это до фонаря. Какая власть?
— Что вдохновляет?
— Всё. Всё. Мир. Прекрасный и ужасный.
— Лучше прекрасный, чем ужасный?
— Одновременно: прекрасный и ужасный.
— Прекрасное — ужасно, ужасное — прекрасно?
— Нельзя делить злое и доброе, плохое и хорошее, ужасное и прекрасное. Всё в такой комок слеплено…
— Тюмень — город красивых женщин? Божественная натура?
— Да.
— Самых красивых?
— Самых красивых я в Магадане видел. Мне тамошние барышни весьма понравились. Тип метиски — глаза сильно вытянутые, красивые женщины, восточные. Северный Восток.
— Что угораздило на Колыму?
— Служил там. На Чукотке, в Магадане. Сначала в Магадане, потом на Мысе Шмидта. И сейчас Колыма тянет. После Мангазеи собрался покопаться на Колыме.
— Молодость играла?
— Да нет. Я же вижу объективно. Там русские смешались, видимо, с эвенками, очень красивые женщины, на самом деле.
— Лучше магаданских женщин в жизни не встречал?
— Почему же? Встречал. В Тюмени основательно красивые.
— Магаданские — воздушные?
— Более женственные.
— Много шаманок?
— Насчет шаманок, не знаю.
— Неслучайно, наверное, сравниваешь художника с шаманом?
— Видел селькупских только. Они не выглядят шаманами: мужичок мужичком, в кепочке, афишировать это дело не стараются. В Мангазею экспедиция у нас каждый год. С селькупами встречаемся. Они к нам приезжают за лекарствами. За лекарством.
— А что потянуло на Мангазею?
— Север, неоткрытые тайны. Мы же там копаем. Первый русский город в Заполярье, Мангазея, большие раскопки ведем. Про русскую-то культуру на Севере мы практически ничего не знаем. Достаешь предметы в хорошей сохранности в вечной мерзлоте. Вот русская вещь, скажем, XVII века. Не так давно это было, 400 лет назад. А что такое, для чего — разберешь не сразу.
— На раскопках — чернорабочим?
— Мне доверяют больше, чем студентам. Зимой рисую все находки. Летом работаю, копаю. В любую секунду можешь открыть такую вещь, которую еще никто не видел и человечество не знает, что это такое. Тайну какую-нибудь.
— Грандиозные замыслы у художника Кухтерина есть или он — человек мелкой пластики?
— Замыслы идут по мере. Сейчас мне хочется сделать выставку из чемоданов. Чемодан открываешь, в каждом чемодане маленький мир, свой как бы: закрыл чемодан, убрал на полку — все. Открываешь, там из глины, можно живопись использовать, какие-то предметы старинные, такие открытые чемоданы. Конечно, хотелось бы фибровые чемоданчики всякие старинные, можно заказать плотникам, они сделают под размеры нужные.
— Ты скоро работаешь?
— Да, очень быстро работаю.
— Андрей Платонов говорил, что каждую вещь нужно делать как последнюю. Принцип приемлем?
— Я согласен. Нужно выкладываться на каждой вещи. У меня смысл жизни в чем? В творчестве. Это неразделимо.
Омельчук: Свое предназначение знаешь?
Кухтерин: Нет. А кто его знает? Господь разве.


Гавриил ЛАГЕЙ:

Подвиг таланта
Талант сделал его. А он сделал себя сам. Что светило простому пареньку с голосом — сироте, внуку рыбака из Байдарацкой тундры? В крайнем случае — безмерная слава ведущего солиста национального ансамбля «Сыра сэв». Эти солисты имели обыкновение спиваться…
Он на всеямальской славе не застрял, стал терпеливо учиться — в Тюмени, Кирове, Санкт-Петербурге, Милане, Москве. И если он — европейски признанный баритон и выступает на европейских сценах чаще, чем в России и на родном Ямале — это плоды расчетливого и мудрого делания себя. Европа привыкает к классическому баритону с неклассической внешностью. Понятно, Гавриил Лагей — честный полпред Ямала на сценах Европы, человек тундрового корня.

Омельчук: Гавриил, у тебя же есть личная песня?
Лагей: Она существует. Но в данный момент, что мне западает, я то и пою. Сейчас я — вокалист Рахманинова.
— А материнская, родовая, переданная в родном доме?
— Это для себя, только для себя. В минуту душевной тревоги. Когда тебе совершенно безумно тоскливо и одиноко.
— Ждешь, скажем, любимую женщину?
— Неважно. Очень горько, одиноко, тоскливо на чужбине. Это мой тотемный знак, он внутри меня живет, я это чувствую, пока я слышу, я двигаюсь вперед, как артист, как певец. Как только раскрываю свое кодированное внутри состояние, все как бы уходит от меня.
— То есть личную песню Гавриила Лагея…
— Я не могу исполнить…
— …никто не слышал?
— Нет, никто, кроме меня и шума моря.
— Сегодня твоя миссия, мужчины рода «Лехе» — знакомить мир с песней тундровиков?
— Скорее всего, с состоянием души тундровика. Я передаю это через мировые музыкальные произведения-хиты, а необязательно через ненецкие песни. Ненецкие песни я пою только в Сибири.
— Разношерстный мир с интересом прислушивается к ненецкой интонации в вокальном искусстве?
— Да, это интересно, это особая страсть, как бы новая кровь в музыкальном понимании. Новая страсть.
Омельчук: Мир об этом не догадывался?
Лагей: Он догадывался, это одна из красок в музыкальном мире.
— И здесь вышел Гавриил и поразил мир?
— Да, обязательно.
— А надо, чтобы мир знал о самых отважных людях планеты — ненцах?
— Для этого я и существую, езжу, чтоб познать мир. Конечно, редко, кто верит в то, что я из тундры, принимают за пиар-кампанию.
— Скажи, как твой род «Лехе» появился на Ямале?
— Это очень старый род, древний. Есть исследования тобольского ученого Андрея Головнева. Он там говорит, что было всего два тензя, как бы родообразующих клана — «Харючи» и «Лехе». Между ними были мирные и любовные процессы, два огромных оленьих рода было. Это не в качестве рекламы.
— Первоотцы ямальских ненцев — «Харючи» и «Лехе»?
— По версии Головнева. Наши предки спустились.
— Есть версия, что полярную Гиперборею населяли люди, умеющие летать.
— Наверное. Я очень много видел знаков ненецких, рисунков, где люди спускались сверху. Мне кажется, иначе, откуда они могли прийти и выжить? Зачем? Они же могли уйти. Почему не ушли? Они же остались, хотя вымерли мамонты, пришел ледниковый период. Если мне плохо — я ухожу.
— Ловлю на слове. Гавриил ушел из родной тундры, ему стало плохо жить?
— Понимаете, я, может быть, выполняю свою миссию, мне дано, я должен пробиваться, идти вперед: если не я, то кто? Нас очень мало, можно по пальцам пересчитать, кто более-менее может конкурировать на уровне европейских исполнителей.
— Миссия — вперед — подразумевает миссию возвращения?
— Естественно, все мы когда-то возвращаемся. Говорят, дети — наше будущее, а я считаю, что родители — наше будущее.
— Тесно тундровику в городе?
— В городе интересно. Когда я познаю город, становится скучно, я переезжаю в другой город.
— Уютно вольному тундровику в тесном городе?
— Очень хорошо. Утром встаешь, идешь пить чашку кофе с круассаном и вспоминаешь, как ты жил на Щучьем и пил с бабушкой ранний утренний чай.
— Разжигал огонь?
— У нас женщины разжигают огонь. Мужчины идут на охоту, на рыбалку. Дед садился один пить чай и думал, что будет сегодня делать. Тундра — совершенно другой мир — мужской. Самая большая награда была в моей детской жизни, когда дед брал меня на рыбалку, это самое большое признание, что ты мужчина. Дед крещеный был, Лехе Иван. Он подарил мне кусок сети дырявый, бабушка говорит — отдай ему, пусть порыбачит. Я ее нанизывал на большую палку, шел на озеро ближайшее, там окуни одни были, мелочь. А потом в один прекрасный день — четыре огромных муксуна. Дед приезжает без рыбы, а у меня — четыре муксуна. Он спрашивает — откуда рыба? «А вот твой внук, в отличие от тебя, пошел и выловил четыре муксуна», — похвасталась бабушка. В итоге на это озеро стали ездить с ближайших стойбищ.
— Наверное, муксуны специально приплыли на твое маленькое озеро?
— Наверное, потому что я так хотел, чтобы мне попалась нормальная, не сорная рыба, так молил, а собаки радовались даже больше, чем я.
— От мужского желания много зависит?
— Все в мире зависит от желания. Любая женщина может покориться тебе, если ты по-настоящему ее желаешь.
— На собственном опыте?
— Естественно.
— Вся Европа у ног?
— Ну не Европа… Страсть, большое желание.
— Многие мужчины, наверное, не догадываются?
— Догадываются, просто лень. Я же иду до конца.
Омельчук: Это завет дедушки Ивана?
Лагей: Да, ловить до конца.
— Какие сценические площадки мира уже освоил Гавриил Лагей?
— Все, кроме Австралии, Новой Зеландии, Африки и Южной Америки.
— Антарктида?
— Антарктида. А у меня было желание спеть на Северном полюсе хотя бы одну арию. Живьем, естественно. Но пока… в мечтах. Сейчас спускаются под воду, ставят флаги. А что, спеть невозможно? Лучше же, конечно, спеть под живую музыку, рояль привезти. Можно попасть в Книгу рекордов Гиннесса. На Северном полюсе. В Антарктиде холодно.
— Азия, Северная Америка, старенькая Европа — все уже освоено?
— Мне больше нравится Европа, честно скажу.
— А Россия?
— В России я пою только по возможности.
— Бывает — нет возможности?
— Есть приглашение — я пою. Нет — не пою. Вот и все. То искусство, которым я занимаюсь, оперное, классическое искусство, оно в России сегодня не так востребовано.
— Какие сцены наиболее уютны для певца Лагея?
— Маленькие итальянские театры, церкви американские, хорошая акустика. Архитектура располагает, сводчатые потолки, каменные, в зале ничего лишнего, только стены и крест какой-нибудь.
— Хороший чум?
— Да. Естественно.
— Церковь — испорченный чум?
— Кёльнский собор, верхушка собора, я думаю, это чум. Парижская Опера, Штац-опера, Римская опера. В Париже я пел из «Бориса Годунова», «Травиату» пел, Атиллу в «Разбойниках». Достаточно.
— Чем покорял римлянок?
— Доницетти пел очень много, Беллини, домоцартовская эпоха, с дыханием, с духоведением и ровным звуком. Я всегда думаю, едет ненец по тундре, он же монотонно поет, то же самое и Доницетти.
— Европу это завораживает?
— Да, да, да.
— Ненец едет по Европе, как по тундре? Европа заворожена?
— Наверное. Я не знаю. Русская опера построена на фразе, на слове, итальянская опера от музыки идет, от звука. Там может быть «люблю-убью», «люблю-убью», «люблю-убью» — по всей опере.
— И убьет же?
— Если Отелло — убьет, потом она встанет и будет кланяться. В русской опере, естественно: «Вы мне писали, не отпирайтесь», разборки сплошные.
— Коллизии, интриги?
— Коллизии, интриги. Трагедии на уровне государственных типа «Бориса Годунова». Это немножко другая философия.
— Гавриил — вольный художник?
— Вольный. Куда хочешь — туда едешь, а куда не хочешь — не едешь.
— В казенную оперу записываться — ни в коем случае?
— Репертуарный театр для меня скучен, он статичен — нет движения. Не дает круга общения. Ты должен подчиняться внутритеатральным обстоятельствам, как в любом коллективе, наверное. Контрактная система дает свободу: сегодня поешь с одними, завтра — с другими, послезавтра — с третьими, неважно. Главное, чтобы тебе было уютно.
— На казенный кошт — никогда?
— Если предложат мне школу открыть — это другое дело.
— Отвык подчиняться?
— Когда мне будет лет 90. Куда мне с палочкой?
— Только учить студенток?
— Да, и палкой.
— А чему учить?
— Красиво держаться. Или держать. Неважно поет ли она хорошо — главное, говорить комплименты. Это я понял. Девушкам их надо говорить, певичкам особенно. Женщина поет от ласкового слова. Кошка же мяукает, когда ты говоришь ласковые слова.
— Кошка мяукает — женщина поет?
— Почти одно и то же.
Омельчук: Гавриил, любой талант пробьется?
Лагей: Зависит от личности. Талантливые люди ранимы. Это не пробивная сила в нашем мире.
— Гавриил: талант плюс таран?
— Наверное. Немножко еще — наглость.
— Стыдиться этого не следует?
— Такие обстоятельства. Тебя же бросили, как лягушку… О другом не думаешь — кругом масло.
— Сильный помощи не просит?
— Нужны союзники.
— Уже забыл как начинал?
— Ну как я могу забыть! Когда я оказался в Тюмени, то сразу позвонил своей первой учительнице, которая первая мне сказала, что надо петь. К сожалению, она нездорова, после концерта поехал к ней домой, она сейчас пенсионер, попили с ней чаю. Как я могу забыть?
— Так просто не захочется — поеду-ка в родной Белоярск, попою землякам?
— Я пел. В прошлом году пел, концерт национальных песен, через год поеду с классической программой. Я обещал, сделаю.
— Узнают в родных местах?
— Был случай, я в Щучье приехал. Поселок Щучье, на реке Щучьей стоит. Там стойбище, где мое детство прошло, где стоял мой чум. Мы подъезжаем на катере, стоит чум, только не мой, на моем стойбище стоит чужой чум.
— Разве это возможно?
— Это возможно, место намоленное, удобное. А как же… Я иду и думаю, узнают меня или не узнают. Чум стоит где-то метров за сто, я с катера вышел с друзьями, мы идем. Я одет, конечно, не в ненецкую одежду. Подхожу, протягиваю руку — «торово, мен лехем», они в ответ — «торово, теневаве». «Здравствуйте, я Лагей». — «Здравствуйте, мы знаем». Для меня это был шок. Мое окружение говорит — как они могли тебя узнать, не знали же, что ты приехал?
— Хорошо в родных местах?
— Естественно. Но мне комфортно везде.
— Человек планеты?
— Я же тундровик, а он же любознательный, он хочет знать, что за той кочкой, какая девушка прошла за водой. За кочкой, за холмом, она же идет за водой обязательно. Вода — главная стихия.
— Какую ноту внес в современную музыку Гавриил Лагей?
— Я Вам подарю сегодня диск, первый в России, даже в Европе, «Сивильский цирюльник», где пою каватину Фигаро — это одна из сложнейших вершин баритонового репертуара. Кто спел Фигаро — считается законченным певцом.
— Слово «законченный»?
— Я имею в виду, достигший вершин.
— Дальше к совершенству уже не надо?
— Можно. По репертуару. А это как мечту спеть — вершина считается. Это пелось на разных площадках, но мы снимали в Санкт-Петербурге, записывали симфонический оркестр Тимерканова из Санкт-Петербургской филармонии. Клип четырехминутный, сюжет почти про меня.
— Фигаро здесь — Фигаро там?
— В тундре, в Риме, в Париже.
— Интонация певца Лагея — что выделяет Гавриила из коллег-современников?
— Скорее всего, страсть. Горячая страсть. Яростная тундровая страсть.
— Настоящие, горячие парни — они из тундры?
— Наверное. Иногда так не хочется выходить на сцену, но потом заводишься, а в конце уже и не остановить.
— Про южные темпераменты — всё мифы и легенды?
— Их обычно надолго не хватает. Все в стайерской дистанции.
— Что мечтается спеть?
— Хочу издать диск с лучшими классическими произведениями, спеть так, чтобы по-настоящему удивить. На уровне великих. Спектакль хорош или плох — мимолетностью.
— Много поездил по миру — многим поразил парня из тундры этот другой мир?
— Не поразил. Мне комфортно везде, как в тундре. В Париже, Риме, Вене, Лондоне. Толпы народа, но я существую в своем мире. В тундре ходишь — народа нет, но тоже в своем мире. Ощущения одни и те же — ты свободен! Художник всегда одинок. Я приезжаю, допустим, в Париж, останавливаюсь в отеле, оставляю все свои деньги и билеты, еду, допустим, в Милан пятичасовым поездом, гуляю, потом еду в Рим, возвращаюсь без паспорта, в гостиницах селюсь без паспорта. Все нормально. Никто не спрашивает: откуда Вы, какой национальности, чем занимаетесь, есть ли у Вас деньги? В России всё наоборот. Даже в родном прекрасном салехардском аэропорту.
— Человечество тяготится искусством?
— Человечество, скорее всего, может спастись искусством, это островок, где люди могут почувствовать себя людьми в этом оголтелом мире потребления.
— Искусство не должно идти в массы?
— Нет. Это потребность. У кого-то — мода. Но в конце концов оно затягивает их. Я был во многих странах, там специальные программы есть, детей с малолетства водят в театры, оперу, музеи.
— Больше нравятся поклонники или поклонницы?
— Естественно, поклонницы. Но у меня есть страстные поклонники. Они могут в коридоре театра или на концерте упасть на колени и целовать руки. Мужики.
— В Питере или в Риме?
— В России и за рубежом. Я не придумываю.
— О чем поют братья-ненцы?
— Я думаю, о том, что мы теряем землю свою. Это не горечь, не обида. Наверное, данность.
— Что вижу, о том и пою?
— Да.
— Ненцы — хрупкий народ?
— Хрупкий. Скорее всего, чуткий. Ненцы — это мембрана. Земля — это вибрация, эфир — вибрация. Русский народ — вибрация. Ненцы — хрупкая мембрана человечества. Может быть, с ненцев все началось… Живя там, у меня сердце кровью обливается, что здесь происходит.
— Знаешь свою главную партию?
— Для чего-то же я притащился в этот мир. Для чего-то меня выкинули в этот мир. Что я должен сделать — я не знаю. Но готовым к подвигу надо быть всегда.
Омельчук: Из Тюмени куда?
Лагей: Я лечу сегодня в Москву, ночью в 23 часа — в Париж. Потом я приезжаю в Санкт-Петербург и уезжаю в Хельсинки.


Анастасия ЛАПСУЙ:

Не ищите: я — лучшая
В Париже её признали лучшей женщиной-кинорежиссером. На дворе стоял год 2000-й, так сразу и признали «лучшей Миллениума».
Она — для старых друзей — остается просто Тасей.
Ямал второй половины XX века, пожалуй, запомнил ее как «Инзеледу».
— Инзеледа! Инзеледа! Это позывные радио Салехарда на ненецком языке. Она произнесла их первой, ее голос долго звучал в салехардском радиоэфире: «Инзеледа, инзеледа»… Это значит — на Ямале все спокойно. Мы живем, пасем оленей, ловим рыбу, ставим капканы на песца, открываем Уренгой и Ямбург, прокладываем газопроводы до Помар и Ужгорода, бурим новые скважины, строим новые города — Надым, Муравленко, Новый Уренгой.
А потом в ямальскую тундру приехал бородатый, но горячий финский парень — документальный кинорежиссер Маркку Лехнусскалио, сосватал всеобщую невесту Ямала Тасю и увез к себе в Хельсинки.
Через несколько лет, сменив круг своей творческой деятельности, она получила признание в Париже. Просто Тася и лучшая женщина — кинорежиссер Миллениума. Надо полагать, начавшегося Третьего христианского тысячелетия.

Омельчук: Анастасия Тимофеевна, ты — женщина мира или женщина тундры?
Лапсуй: Я? Та и другая.
— В Ныдинской тундре осталась твоя важенка?
— У меня уже нет оленей.
— В Европе сурово? Суровее чем на Ямале?
— На Ямале меня любят, а в Европе ценят и уважают. Но все-таки в Европе нет такой горячей любви.
— Не доросла Европа до правильной любви…
— Куда ей!
— А когда сама почувствовала, что в Европе уже своя?
— Нигде, кроме Ямала не могу сказать, что я — своя. Да, я — европейский кинорежиссер. Меня любят во Франции. Много показывают в Германии. В Северной Америке уже появился свой зритель. Но только Салехард меня любит, в Салехарде я своя.
— Как в Финляндии относятся к советским? Ты же советская?
— В доску! В доску советская. Я говорю: только благодаря Владимиру Ильичу Ленину я оказалась в Финляндии, Финляндия приняла прекрасный бесплатный дар из Советского Союза — меня, кланяйтесь Ленину.
— Финляндия — это ж бывшая Российская империя?
— У них и памятники русским царям стоят до сих пор. А дедушка Ленин первым признал независимую Финляндию.
— Ты в принципе пределов Российской империи не покидала?
— Нет. Это Империя свои пределы предала. Я не говорю по-фински. Я говорю: я россиянка, родилась в Советском Союзе, будьте любезны говорить со мной на моем родном языке.
— Ненецком?
— Русском.
— Кстати, как у тебя с жильем в Хельсинки? Удалось заработать на еврохоромы?
— Снимаю квартиру. Знаешь, у меня не две жизни, чтоб недвижимость набирать. Жизнь одна. Я люблю жить сейчас.
— Чему посвящен твой новый фильм?
— Новый мой фильм «Пудана» — последняя в роду. Народы мира приходят и уходят, это как прибой. Род приходит, род проходит. У меня есть знакомая, у нее нет ни братьев, ни сестер, ни бабушек, она одна, последняя. Пудана.
— Скорбный фильм?
— Нет, хороший. Я оптимистка. Даже если в моих фильмах человек умирает. «Почему у тебя девочка убежала в просторы тундры? Почему печальный конец?» Я спрашиваю: «Кто сказал, что это печально?» Человек рождается, живет и умирает. Он снова вернется, это совсем не печально.
— Родился — радость, жизнь — радость, смерть…
— Да, да, радость. Знаешь, мы всегда должны помнить, что она сидит на моем, на твоем плече и в один день прикоснется и скажет: «Пойдем со мной». Надо идти достойно.
— Много фильмов сделала об Ямале? Или неямальских фильмов у тебя нет?
— Я сделала 15 фильмов, 13 ямальских. За 20 лет, что мы не встречались с тобой, сделала всего 15 фильмов. Конечно, некоторые талантливые делают фильмы сотнями, но я работаю очень медленно. Все свои фильмы люблю.
Омельчук: 15 детей?
Лапсуй: 15 детей. Илку и 15 фильмов. Никогда не сажусь делать что-то не любя, ради денег. Если села, то села ради любви, чтобы родить достойного. Рожается труднее, но рожается… Я сейчас живу последние 11 тысяч лет, с каменного средневековья до сегодняшнего дня. Никогда не думала, что сумею прочитать за два года такое невероятное количество книг. Даже на английском языке. В сегодняшнем моем времени сползают ледники. Я живу среди мамонтов, среди первобытных людей. У меня дома всякие горшочки, которые лепились в ледниковый и послеледниковый периоды.
— Мамонты — хорошие мужики?
— Замечательные. Они ласковые.
— Трудно дается творческий хлеб в Европе?
— А где он был легким-то?
— А в юности на Ямале?
— Счастливые творческие молодые годы. Но, паразиты, быстро пролетели. Как миг, одна секунда. Даже 11 тысяч лет — это, знаешь, пылинка.
— Творческий бизнес выгоден в европейской стране Финляндии?
— Я не гоняюсь за выгодой. Я совсем другой человек. Как настоящая ненка, я пою о том, что люблю, что хочу оставить в веках.
— Твои же фильмы недешевые — во всех смыслах?
— Дорогие. Но, хотя денег приходит много, они в мой карман не идут. Всё — в работу.
— Свистят, как пули у виска?
— Ооооо! Счета летят и летят, пока расплатишься — денег нет.
— Когда в последний раз была в отцовских местах?
— Я бываю всегда. Я не уезжала. Я дочь этой земли.
— Физически когда присутствуешь в родных местах Тимофея Лапсуя?
— Анатолий, тяжело сказать, весь график моей жизни уже расписан.
— Чем занимаются твои тундровые родственники?
— Старший брат у меня пенсионер, второй брат пенсионер. Рыбачат, как и папа.
— Им, на твой взгляд, живется лучше, чем при колхозно-совхозной системе, или старость — не радость при любой системе?
— Как смотреть, мы ведь с тобой мир создаем из слов. Всё же зависит от внутреннего состояния. Пенсия у обоих есть. Здоровье хорошее. Дождик на них не капает. Дети здоровые. Что еще для жизни надо? Может, хочется миллион миллионов, но нет их.
— А сама миллион миллионов на что бы потратила?
— Наверное, вырастила бы 10 достойных кинорежиссеров.
— Самый успешный твой фильм?
— Гроздь наград? Наверное, «Семь песен из тундры». Гран-При в Париже. Лучший кинорежиссер Миллениума. Фильм года северных стран. Да где он только ни был и каких только призов ни набрал! Он получил две финские высшие кинонаграды. Государственную премию «Суоми» я получила, первая иностранка. Я всегда иностранка. На Берлинском кинофестивале…
— Запала Европа на семь песен ямальской тундры?
— Получается так. Берлинский кинофестиваль отмечал юбилей — 40 лет, за 5 дней всего показали дюжину фильмов…
— Один твой?
— Один мой. Меня поздравляли. Я говорю: «Да не меня нужно, моих ненцев». Впервые в мире среди аборигенных народов мира мы, ненцы, сделали свой фильм.
— Великие актеры?
— Да. Чтобы Анастасии Лапсуй собрать таких талантливых актеров — редкая удача. Это же чумработницы, рыбаки, оленеводы.
— Впервые в мировой практике? Весь народ — актер?
— Весь народ. В фильме 70 актеров, а кандидатов набралось три тысячи человек. Все хотели. Не играют, а живут. Кто и перед кинокамерой умеет жить. Лучше ненки никто не будет в кадре ненкой.
— Анастасия Тимофеевна, позволь творческой женщине задать такой вопрос: мужчины большую роль в жизни женщины тундры играли?
— Слушай, как без мужчин? Мой папа. Потом директор школы Валентин Иванович Костецкий.
Омельчук: Он тогда в Ныде работал?
Лапсуй: Да. Первый директор педучилища Вениамин Александрович Карц, Николай Матвеевич Михальчук принял меня на работу в окружной радиокомитет. У меня родился сын Илку, потом с молодым Омельчуком под его чутким руководством работала. После — Владимир Скрикуляк. Все мужчины! Те, которые любили, те, которые мной помыкали иногда.
— Но это же мужская роль — помыкать женщиной?
— Иногда я люблю быть просто женщиной: слабая, маленькая, хрупкая, чтобы чувствовать сильную руку.
— За два часа чум на холме в долине реки Нюдомонготоепокояха поставишь?
— Я в этом году поставила даже быстрее. Летом у нас был французский режиссер, который делает про меня фильм. Удивлялся, что я могу так быстро ставить чум.
— На Салехардском радио в свое время вела программу «Кому передать хорей». Кому, уезжая в Европу, передала свой радиохорей?
— Галине Тохоля. Она достойно управляла радиоупряжкой. Сейчас на заслуженном отдыхе. Хорошие журналисты, молодежь достойная.
— Салехардское радио по-прежнему начинает свои позывные Тасиным голосом: «Инзеледа, инзеледа»..?
— Они долгое время берегли, чтоб не забылся мой незабываемый голос. В архиве держат…
— Хорошее время было на радио в Салехарде?
— Самое счастливое. Это время сделало кинорежиссера Анастасию Лапсуй.
— Любишь смотреть в огонь?
— Я иногда даже дома в Хельсинки делаю маленький огонь. Конечно, в Финляндии этого нельзя делать. Однажды засвистели пожарные эти штучки…
— Все пожарники Гельсингфорса…
— А я думаю, что случилось, что свистят? Просто маленький огонь развела… Они зашли и предупредили, что этого в большом доме делать нельзя. Я говорю: «Вы извините, я ненка, иногда хочу смотреть в огонь». Говорят: «Понимаем, но нельзя». Даже не оштрафовали меня. Огонь — собеседник. Хороший. Понимающий. Недавно проходил Всемирный семинар шаманов, один молодой шаман из Бразилии, ему духи сказали: твой шаманский бубен освятит женщина. В общем, я зажгла этот огонь.
— Когда и где будет презентация нового фильма?
— На Берлинском кинофестивале. Если раньше мы входили в программу «Новое кино», то в этом году нас взяли в конкурсную программу. Немножечко у меня мандраж, у меня ж там маленькие дети играют. Конечно, это лучшие актеры.
— Жюри уже готовит носовые платки?
— Я знаю. Из Финляндии всего один фильм.
— В России твои фильмы не прокатывают, с телевидением не сотрудничаешь?
— Россия холодная, снежная страна. Зимняя. Поэтому такое холодное, прохладное отношение ко мне.
— Веришь, Анастасия Тимофеевна, что на этой земле каждый народ не проходит бесследно?
— Если смотреть за 11 тысяч лет после последнего ледника — каждый народ оставил свой след. Народы, племена и роды проходили, уходили, исчезали, но все они оставили свой след.
— Оглядываясь назад: Анастасия Тимофеевна сделала больше, чем хотела?
— У меня всегда необузданные мечты. Когда-то в Салехарде хотела стать лучшей журналисткой на Ямале, самой первой. Получила самый первый «Серебряный микрофон». Хотела завоевать Тюменскую область. Завоевала. Хотела завоевать Финляндию, получила Государственную премию «Суоми».
— У Сталина с Финляндией плохо получилось, у Анастасии Лапсуй…
— Получилось. Знаю. Но у меня еще лет 40 творческих впереди.
— Держись Европа?
— Мир, держись!
— Сама себя когда удивляешь? Самой себе удивляешься?
— Ну, когда совершу глупость, потом удивляюсь, как я могла такое.
Омельчук: А глупости совершаю часто?
Лапсуй: Я же женщина.
— Моя обязанность?
— Конечно.
— «Семь песен о тундре» создала — не удивилась?
— Так должно было быть. Я удивилась, что мы, ненцы, можем сделать даже лучше, чем «белые люди». Так на Западе говорят.
— Что, разве ненцы — не «белые люди»?
— Ненцы — коренные народы мира.
— Смугловатые?
— Смугловатые. Мы доказали.
— Держись, викинги?
— Да! Да.
— Непредсказуема сама для себя?
— Стараюсь быть чёткой, я советская женщина.
— Чёткая в непредсказуемости?
— Я советская женщина, я люблю планировать. Старюсь планировать, но бываю непредсказуема.
— Распланировала себе дел на 40 лет?
— Восемь пятилеток я прошагаю.
— В первой пятилетке какие фильмы собираешься сделать?
— Сейчас я хочу оживить наскальные рисунки: что хотел сказать нам первобытный художник. Хочу растревожить наскальные рисунки, чтобы они заговорили с тобой и со мной.
— Но это же голый реализм?
— Фантастический реализм. Это верование мастера. Его религия. Я иногда хочу нашего Нума спустить на землю, поговорить с ним, чтобы он лучше, чем все президенты управлял Вселенной.
— Здесь нет женской гордыни: нет, чтобы голову вознести и поговорить с верховным Нумом? Обязательно, чтоб сидел и тет-а-тет?
— Мы же говорим, что мы его дети. Значит, он мой папа.
— Папа, спустись!
— Папа, поговори со мной.
— Что сама своими фильмами хочешь сказать человечеству?
— Мы есть. Мы — есть!
— Мы, ненецкое человечество?
— Мы, ненецкое человечество. Мы — одна из золотых крупиц человечества, мы достойны быть на Земле.
— Золотых или живых крупиц?
— Живых золотых.
— Какое ощущение: удалось до этого плохослышащего человечества докричаться?
— До Европы докричалась, во Франции я — одна из уважаемых кинорежиссеров, ненецкие фильмы смотрибельны во Франции.
— Любишь пересматривать свои фильмы? Первый фильм какого года, кстати?
— 1992-го. Я посмотрела его нынешней весной, была ретроспектива во Франции, увидела наш первый фильм. Он назывался «В образе оленя по небосклону», документальный фильм. Оказывается, совсем неплохой фильм. Через 10 лет посмотрела «Семь песен о тундре». Я действительно удивилась, я — человек с улицы, который вообще ничего не умеет, не имеет представления, как делать настоящее кино, как я могла сделать? А главное — мои актеры. Чумработницы.
— Дорого дался поворот в жизни: покинуть родной Ямал и броситься в омут Европы?
— Тяжело давался. Человек, когда уходит из своей постели, обязательно скидывает мешок пыли исторической. Пока не сбросила этот пыльный исторический мешок, я не могла освободиться. В один прекрасный день я говорю: «Ну сколько себя могу терзать?». Кто сказал, что я Анастасия Лапсуй, кто сказал, что я ненка? Как вы докажете? Я совсем сейчас другой человек. Всё, я освободилась от прошлого. И тогда стала жить.
— Женщина без прошлого?
— Знаешь, трагедия людей — носиться с этим пыльным мешком, женщине — тем более. Хватит быть женщиной!
— А был вариант: нет, все-таки останусь?
— Ой, сколько раз. Я помню, когда мы встретились с тобой в Хельсинки много лет назад и сделали фильм «Синица женского счастья», я тогда рыдала: «Ой, зачем я, как мне тяжело».
— А вариант: лучше бы осталась?
— Нашла бы себе применение. Я не из тех людей, что за одно и то же держатся. Я ведь всегда работаю в частных компаниях. Закончилась работа — вчерашний мой продюсер уже сегодня может со мной не поздороваться. Мы же не друзья, мы просто коллеги на короткий миг. Всё, ушло.
Омельчук: Вдохновение по найму?
Лапсуй: Они покупают мое вдохновение. Мир построен на деньгах. У меня их всегда не хватает. Чтобы претворить все свои мысли, мечты в свое творчество, мне нужны деньги, мне требуются эти продюсеры с деньгами.
— Твои фильмы — документальные или художественные?
— В документальных фильмах я никогда не делаю постановочных сцен, это жизнь в том виде, в каком она есть: ее не заменишь никакими игрушками. Я пою ненецкую песню, я должна спеть самую лучшую песню души ненца. Моя подруга Анна Павловна Неркаги говорит: гниет душа ненца. Но констатировать факт всегда легко. А что ты, что я сделали, чтобы излечить эту родную душу? Хотя бы сохранить крупицу этой здоровой души. Наши мысли материализуются. Мы сами создаем этот мир.
— Свою личную песню помнишь?
— Конечно. В очень многих фильмах я сама пою, сама делаю музыку. В последнем фильме «Пудана», у нас так получилось, что актер, человек, которого я хотела пригласить на роль старого шамана, вначале согласился. А потом… Для ненца играть шамана — великий грех. Уже съемки идут, бубен есть, а он не может запеть. Время идет. Время у меня — деньги. Весь день ничего не получается. Я говорю: «Слушай, уходи». Заменить его некем. Поблизости никого, одним чумом в тундре стоим. И я сама села. Я же актриса, я сказала Всевышнему, что я актриса.
— Позволь сыграть?
— Я не настоящая шаманка, я актриса, так уж получилось.
— А что лукавить-то? Настоящая шаманка? Или не признаюсь?
— Дед мой был одним из великих шаманов, о котором до сих пор легенды среди ненцев ходят.
Это не говорит, что я — настоящая шаманка. Никогда не присоседиваюсь к чужой славе.
— Страшно сложно в нынешних условиях создавать художественно-документальные фильмы?
— Очень сложно. Особенно документальные. Люди не смотрят документальные фильмы. Маленькая страна Финляндия спонсирует меня, ни один мой проект не остался без финансовой поддержки страны. Они идут на это, знают, что мы с Маркку сделаем хороший фильм.
— Кстати, на что потратила Государственную премию Финляндии, премию «Суоми»?
— Не Вы первый спрашиваете. Я же женщина, а женщина всегда найдет, на что потратить. Мы — частная компания, нам всегда не хватает денег на фильмы.
— Ненецкая мама — это всегда строгая мать?
— Справедливая. Это учительница в первом классе может быть строгой, а мама должна быть справедливой. И любящей, и нежной, и суровой. В тундре нужно научить не только жить на земле, но и научить беречь эту жизнь. Это мама.
— А мама Тася?
— Мама Тася? Ой, это не самая лучшая мама.
— А баба Тася?
— Ох, еще хуже. У меня трое внуков. Все мальчики. Их мама тундровичка, оленеводка, они каждое лето ездят в тундру. Там, конечно, лучше бабушки, чем я. Я — кинобабушка.
— За жизнь твоего поколения много родовых традиций ушло, пропало, исчезло. Печальная вещь?
— Не могу печалиться. Жизнь — это прогресс. Я счастлива тем, что за последние 20 лет, что я сижу за кинокамерой, жизнь тундровиков очень изменилась. Когда первый раз в 1989 году на Ямал к нам приехал Маркку Лейхмускаллио, то транспортным средством служил только олень. Сегодня олень остается в тундре, в поселок люди приезжают на снегоходах, не только на «Буранах», это и «Ямаха», и «Хонда».
— У народа есть силы, остался внутренний дух?
— Есть. Народ завтра не вымрет. Народы приходили и уходили, большие народы, а малые ненцы, как ни странно, сохранили себя, как этнос. Сохранили свой язык, все это благодаря тому, что ненка, мама-ненка сидит возле того очага, который тысячи лет горит.
— Ты финским владеешь?
— Нет, я хожу только на рыбный рынок говорить по-фински.
— Только язык любви?
— Язык любви.
— С Маркку ссоритесь, случается? Или попросту нет языка, на котором можно поскандалить?
— Я в первые годы, когда начала жить с Маркку, очень радовалась, что не знаю его языка. Даже если я сержусь на него, не могу выразить словами, которые хотела бы сказать.
— Не выучила?
— Нет. Мы никогда не ссоримся. Незачем. Маркку — человек, который меня вдохновляет. Как я на свое божество могу сердиться?
— Золотые слова.
— Когда недовольна — я лучше пробегусь пять километров…
— До памятника Меннергейму?
— Хороший ориентир.
— Чем в ближайшее время собираешься удивлять Европу?
— Фильмом «Пудана».
— Любишь удивлять?
— Кто не любит?
— Одно время занялась живописью?
— Ой, сейчас я не знаю, есть у меня свободное время или нет. Я пою. Иногда танцую. Много рисую, фотографирую. Занимаюсь компьютерной графикой. Делаю народные выставки. А между этими важными делами делаю кино, пишу сценарии, написала книгу.
— Книга сама написалась?
— Это мои любимые попросили. Все спрашивают, как делается кино, как ты живешь? Чтобы к каждому не подходить, я рассказала в своей книге, что осталось за кадром: и смех, и слезы, и любовь. Книга так и называется.
Омельчук: Родной Ямал — навсегда?
Лапсуй: Земля моей жизни. Родина творчества. Мать-вдохновительница.


Егор ЛИГАЧЕВ:

Сибирский счастливчик
— Борис, ты не прав!
С ним никто не согласился.
Но как мудро рассуждает время. Егор оказался прав. Борис, понятно, лев. А лев не всегда прав.
Тогда ему не поверили.
Мог Ельцин послушаться Лигачева?
Вы что — смеетесь? Никогда! Время лукаво. Сегодня у него одни кумиры, завтра — иные.
Какие «загогулины» истории — Лигачев оказался прав!
Цивилизованный взгляд на историю: объективно оценивать дела предшественников и воздвигать пьедестал тотального отрицания — в нашей стране это сделали большевики. Цивилизованный взгляд, впрочем, должен распространяться и на самих большевиков. Что-то они натворили, но что-то и сделали.
Я припомнил это, прослушивая старые записи. У меня был долгий разговор с одним почтенным сибиряком. Я полагаю: выдающимся сибиряком. Возможно, кто-то со мной не согласится, но — явно не последний человек в Сибири и сибирской истории Егор Кузьмич Лигачев. Он долгое время работал здесь, как тогда было принято выражаться: на руководящих постах. Чего стоит только его восемнадцатилетняя работа лидером Томской области. Область преобразилась.
Конечно, в памяти народной больше сохранилась решительно безуспешная борьба Егора Кузьмича с масштабным российским алкоголизмом, но, пожалуй, и в этом — спустя годы — он выглядит симпатичным провинциальным Дон Кихотом, явно не рассчитавшим свои силы. Но ощутившим масштаб национального бедствия.
Как по случаю не вспомнить основоположника: экономика — всегда базис, идеология — всегда надстройка.
Идеолога Егора Лигачева по всей России вспоминают, скорее, со снисходительной усмешкой, а вот в Томской области, где он почти два десятка лет хозяйствовал — добрым словом.
Много хорошего сделал партийный лидер для Томской области.
Это не забывается. Народная память не обманывает.
Мне довелось однажды обстоятельно поговорить с Егором Кузьмичом Лигачевым. Наверное, самая серьезная его жизненная должность — член Политбюро ЦК КПСС. А главная, на мой взгляд — сибиряк. Сибиряк-то Лигачев как раз очень неплохой.

Омельчук: Вы 18 лет руководили Томской областью, я сам уроженец этой области, но большую часть жизни живу в Тюменской. Я достаточно ревниво следил за тем, как соревновались эти области. Смотришь программу «Время»: в Тюмени ввели крупный нефтепромысел, уложили кусок трубы, построили буровую сверхглубокую, а в Томске построен новый драмтеатр, введена новая школа с зимним садом и с английским уклоном, построен грандиозный Дворец спорта. В то время, чтобы построить простой клуб в поселке геологов, нужно его замаскировать в титуле под какой-нибудь промышленный склад. Скажите, как Вам удавалось строить в Томске объекты соцкультбыта, когда это не приветствовалось?
Лигачев: Очень рад, что беседую с земляком-сибиряком. Вы, кстати говоря, Анатолий Константинович, затронули главнейший вопрос. Когда топчут советское прошлое, часто утверждают, что достижения были огромные, страна великая, но все полученное делалось за счет человека и в ущерб человеку. Скажу со всей ответственностью: освоением гигантского региона «к северу от Томска» мы занимались вместе с тюменскими товарищами, стараясь решать прежде всего вопросы, связанные с жизнью человека. Хочу рассказать об очень интересном приезде Алексея Николаевича Косыгина. Он, как Вы знаете, в Тюменской области бывал довольно часто, считал это важным, умом и сердцем воспринимал слова Ломоносова о том, что «стране прирастать Сибирью». Он приехал, сели в машину, спрашивает: «Куда, Егор Кузьмич, везете?» — «На станцию подземного водоснабжения». Пока едем, 18 километров от города, он меня пять раз переспросил: «Куда, Егор Кузьмич, везете?» Я почувствовал в его вопросе недовольство. Думаю, может, свернуть на завод, дело для премьера привычное, инцидент исчерпан. Но, наверное, характер у меня сибирский, я все-таки решил его довезти на этот объект. Он посмотрел станцию подземного водоснабжения. А в одну из зим, в 70-е годы, кемеровское предприятие, которое находится выше Томска, сбросило огромное количество всякого рода вредных веществ, я бы сказал — целую таблицу Менделеева. Зимой, стужа, мороз, Томск заволновался, заволновались другие, мы объясняем: это пройдет, все образуется, но люди не верили. Я почувствовал, что обещаниями никого не накормишь и не напоишь хорошей водой. Поехал в Москву к Косыгину, за семь дней приняли решение о переводе Томска на подземное водоснабжение. Он внимательно изучил интересные технические новинки, побеседовал с людьми. Сел, спрашивает: «У Вас какая-нибудь книга есть?», — и написал: «Томичи! Так держать!» Его сопровождали Байбаков и Дымшиц, заместители председателя Совета Министров, он им говорит: «Мои дорогие, мы все время ездим на нефтепромыслы, на заводы, а на таком объекте мы с вами впервые. Без воды — «ни туды и ни сюды», имейте в виду». Мы показали ему еще один колоссальный объект, единственный в мире — использование тепла второго контура атомных реакторов для снабжения города. Весь Томск переведен на такое отопление, рядом же город Томск-40, теперь это открытый объект, там атомные реакторы, кроме того построен тепличный комбинат на 30 га. Он подтвердил: «Это правильная линия, продолжайте. Человек — прежде всего». Мог бы еще много примеров привести, мы старались идти опережающими темпами. Я много раз наблюдал удивительное, самое радостное событие: переселение людей из вагончиков, из балков, из бараков в хорошие благоустроенные дома. Считал, что мы живем на свете не напрасно.
Омельчук: Скажите, Егор Кузьмич, большой кровью для сибирского руководителя давались эти, казалось бы, вполне естественные, житейские проблемы в Москве?
Лигачев: Не просто было. Я в Москве не одну подошву оставил, у меня проторенный след в Госснаб, в Госплан, в Совет Министров, в ЦК КПСС и к первым руководителям Союза. Прямо скажу, в конце концов получал поддержку. Леонид Ильич в первые свои генсековские годы очень активно работал, интенсивно, интересно. Очень часто приходилось затаскивать руководителя в область, когда вместе поездишь, люди с ним побеседуют, он увидит своими глазами — легче решать вопросы. Но не все удавалось. Комический случай: надо строить Дома культуры для машиностроительных заводов. Приехали товарищи, ничего не получилось. В чем дело? Рассказывают: Егор Кузьмич, мы привезли лукошко брусники, но перед нами привезли целый ящик армянского коньяка. Ну, на чьей стороне оказалась правда? И в то время были подношения, но не такие жирные, которые нынче отхватывает коррумпированный государственный аппарат.
— Чем можно объяснить это столичное непонимание сибирских проблем?
— Имели место равнодушие, незнание Сибири, сугубо чиновничьи подходы. Откровенно, сибирские проблемы быстрее решали те, кто бывал здесь часто, или урожденные сибиряки в Москве. Есть один момент. Сибирь — кладовая богатств, но осваивать ее — дело чрезвычайно дорогое. Сибирь — передний край создания материально-технической базы нового общества. Тот, кто думал не только о сегодняшнем дне, но и о перспективе, лучше понимал сибирские проблемы и помогал.
— Егор Кузьмич, перестройка обнаружила кособокость развития сибирской промышленности: оборонка сырья и малоразвитая инфраструктура. На каком этапе произошел перекос?
— Я внимательно изучал историю Сибири, поскольку сам сибиряк. Наиболее интенсивное освоение началось с Транссибирского железнодорожного пути. Мы не очень высоко оценивали (и это неправильно) конец XIX века — начало индустриального освоения Сибири. Звездный час Сибири — это советская власть. Я глубоко убежден, что 70 лет советской власти — самые важные для Сибири. Вы правы, сложился перекос между добывающими и перерабатывающими отраслями. Он сложился в годы первых пятилеток, продолжился в послевоенные годы. Один пример. Договорившись с тюменцам, мы активно, вместе со Щербиной, потом с Богомяковым продвигали два нефтегазохимических комбината — Тобольский и Томский. Считали: нефть надо не только добывать, но и перерабатывать в самой Сибири. Когда создали отдельные производства по выпуску полиэтилена, этилена, полипропилена, метанола, поставили вопрос, чтобы делать из них товары народного потребления. Это правильный поворот, когда центр добычи нефти и газа начал превращаться в центр современной нефтехимии. Сибиряки правильно понимали проблемы и ставили вопросы.
Омельчук: Вас не удручало, что столица недостаточно внимания уделяет пропорциональному и гармоничному развитию Сибири?
Лигачев: Меня избрали в Томске первым секретарем, я через месяц поехал в Москву к первым руководителям решать вопросы социального развития, науки, институтов. Встретил товарища: «Вы, оказывается, Егор Кузьмич, сейчас в Томской области? Скажите, это до Урала или после Урала?» Спрашивает самым серьезным образом. Я не ожидал. Люди думают, что там белые медведи по улицам ходят. Это удручало, но от пессимизма ничего толкового для людей не будет. В то же время, это мобилизовало: разорвать эту несправедливую пропорцию, нарушить ее в пользу социальных решений. Особо мне повезло в жизни, когда я в Новосибирске работал. Хрущев в 1957 году подписал три документа: о создании Сибирского отделения Академии наук, о строительстве города науки под Новосибирском и об образовании восьмого района в городе Новосибирске под названием Советский. Я в ту пору работал заместителем председателя облисполкома, меня избрали первым секретарем Советского нового райкома, Академгородка — города науки, объединения могучей научной мысли в Сибири. Мы создали целое созвездие научных центров в семи крупнейших городах Сибири. Колоссальное дело! Кстати, Хрущев принимал самое непосредственное участие, чтобы вытащить и Россию, и Сибирь из отсталости. Без науки преодолеть одностороннее развитие производительных сил невозможно. Сибирские ученые активно помогали в разумном развитии производительных сил Сибири. Вы помните безумный прожект поворота сибирских рек? Скажу без преувеличения, что ученые и все партийные комитеты Западной Сибири насмерть стояли против этого прожекта.
— Егор Кузьмич, в 1984 году Вы переехали в Москву, набрались здесь московской ментальности. Отношение к Сибири в руководстве страны?
— Весь послевоенный период сибиряков, которые блестяще показали себя на всех фронтах, это имело особое значение. В Сибири развернулось создание крупнейших производственно-территориальных и научных комплексов. Прежде всего, Западно-Сибирский, Енисейский, Ленский, пошли на Дальний Восток. Сибирь заработала, начало меняться и отношение к ней. Очень важным считалось постоянное посещение деятелей искусства, культуры, прессы, встречи с артистами, писателями. Это чрезвычайно помогало, в какой-то степени ослабляло имеющуюся отдаленность, порождало энтузиазм.
— Егор Кузьмич, в отношении искусства и культуры. Столица очень часто тянет на себя. Я разговаривал как-то с нашим земляком Иннокентием Смоктуновским, задавал ему вопрос: как актер мог бы он состояться в Томске или в Норильске? Нет, говорит, я мог состояться только в Москве. Москва перетягивает все таланты к себе и обедняет ту же Сибирь не только на один талант Смоктуновского.
— Ваши замечания совершенно справедливы. Конечно, Новосибирск — центр науки, культуры мирового масштаба, но только российского. Но на всю Сибирь (от Урала до Тихого океана) — только одна Новосибирская консерватория. Ни одной художественной киностудии, только документальные. Мы в свое время в Новосибирске открыли театральное училище хореографическое. Не было художественной галереи — открыли. Оперный театр получил развитие, театр «Красный факел». Из Сибири вышли крупные актеры, возьмите Евгения Матвеева, он же ваш, тюменский, из Тюмени.
Омельчук: Вышли… Ушли. В Москву.
Лигачев: Конечно, Сибирь требует большего внимания, большой заботы, таланты есть, еще нужней опытные люди. Наука получила сильное звучание, потому что было проведено десантирование ученых, не принудительное, а добровольное. Михаил Алексеевич Лаврентьев, Алексей Трофимук, Християнович, Соболев — академики целой группой приехали в Новосибирск и осели здесь. К сожалению, сейчас обратный процесс идет.
— Егор Кузьмич, Вы назвали отличного сибиряка — это Алексей Николаевич Косыгин. Наверное, неплохой «сибиряк» Никита Сергеевич Хрущев. А Ваш коллега Михаил Сергеевич Горбачев, который одну из первых поездок совершил по Сибири, его отношение к Сибири? Без пристрастий.
— У меня с Горбачевым нормальные человеческие отношения, но мы с ним абсолютно разошлись по идейным соображениям. Он особого интереса к Сибири не проявлял, хотя побывал в Тюмени, эта поездка у него единственная была, она его как-то не зажгла, не вдохновила. Вместе с тем, он не мешал.
— Один вопрос забыл задать. Большое значение придавалось поездке Леонида Ильича Брежнева по Сибири и Дальнему Востоку, эта поездка сыграла роль какого-то импульса?
— Даже не знаю, зачем Леонид Ильич в таком сложном положении, больной, поехал по Сибири. Я грешным делом тогда отрицательно отнесся к этому, не поехал даже на эту встречу мимолетную, которая намечалась на Транссибирской магистрали на станции Юрга. Потом мне рассказали, что вообще никакой встречи, по существу, и не было. Знаю, испытывали неудобства тюменские руководители. Поездка была странная, мягко говоря, не дала никакой пользы.
— То, что Вы не приехали в Юргу, не было воспринято как партийное диссидентство?
— Я сам был удивлен, все прошло незамеченным. Я понимаю поездку Владимира Ильича Ленина — из Горок больной приехал в Кремль, чтобы просто попрощаться с людьми, с соратниками. А тут — просто расточительство. Никчемная, ненужная, странная поездка.
— Вы, конечно, читали в свое время книгу большого патриота Сибири Николая Михайловича Ядринцева «Сибирь как колония». Многие исследователи считают, что Сибирь и сегодня в экономическом отношении играет для России колониальную роль. Сибирь Николая Михайловича Ядринцева, колония — это чисто дореволюционное понятие или оно продолжает жить?
— Со всей ответственностью хочу сказать, что мы с Вами жили в свободной Сибири, не в колониальной. В Томске 18 лет, до этого несколько десятков лет я жил в Новосибирской области, трижды уезжал в Москву и трижды возвращался в Сибирь. Эти годы для меня — годы особой содержательности, энтузиазма, подвижничества. Было много трудных дней, но ни одного — в тягость. Колонии — это диспаритет между отраслями сырьевыми и отраслями обрабатывающей промышленности. В Сибири серьезно отставала социальная сфера, сибиряки на этом проигрывали. Чего не хватало в Сибири? Это всемерное развитие инфраструктуры, развитие перерабатывающих отраслей, я не поддерживаю всякого рода разговоры о каких-то сибирских автономиях или отделениях. Это все иллюзии, мы настолько историей в течение столетий связаны воедино, что не можем жить порознь. Я глубоко уверен, что в скором времени мы вновь придем к воссозданию единого союзного государства. Древнегреческие философы говорили, что в одну реку истории дважды войти невозможно, мы не зовем в старый Союз. Мы зовем в обновленный Союз. Россия немыслима без Сибири. 400 с лишним лет назад русские землепроходцы пошли на Восток, чтобы открывать и осваивать Сибирь. Этот процесс будет продолжаться. Россия не может быть великим государством без Сибири.
Омельчук: Егор Кузьмич, Вас интересует сибирская тема?
Лигачев: Мне страшно повезло: я вновь вернулся в Сибирь, причем, вернулся в Томск. Встретил замечательных людей, судьба снова свела меня с великолепными людьми, настоящими подлинными сибиряками. Я этим горжусь. Я переживаю за Сибирь. В Тюменской области, в Томской области, вообще в Сибири созданы великолепные коллективы, которым под силу решать гигантские задачи. Тюменцы прежде всего, а вслед за ними и мы, приняли участие в освоении севера Западной Сибири. А сколько еще впереди, чтобы идти дальше…


Денис МАЦУЕВ:

Маэстро старта
Гениальный виртуоз-пианист с Байкала — еще одно неопровержимое доказательство, что российское искусство живет и живо провинцией.
Он, земляк Валентина Распутина, помнит свою сибирскую родову, свои байкальские корни. Он возвращается на родину не просто погостить, а во всем блеске своих разнообразных талантов — фестивалями, конкурсами, необычными концертами.
Он уже в зените, но всегда — стартует. Если не знает, то догадывается, как сберечь любимую классику в, может быть, неклассическом XXI веке нового тысячелетия.

Омельчук: Скажите, Денис, музыкант играет для знатоков, исключительно для ценителей?
Мацуев: Ни в коем случае. Моя задача заключается в том, чтобы привлечь как можно большую аудиторию на мои концерты. Слава Богу, в последнее время получается. Конечно, профессиональная группа зрителей должна быть в театре, в зале, но простои смертный слушатель (не только в России, но и за рубежом) — моя самая главная задача.
— Сколько в Вашем зале, я не знаю точного музыкального термина, но по обыденке — профанов?
— Я боюсь ошибиться: 50 на 50. На самом деле мнение простого смертного нашего русского слушателя для меня особо важно. Они понимают все. Опять же загадочная русская душа проявляется здесь на сто процентов. Если ты прошел экзамен у русской публики, тебе не страшно нигде в мире.
Омельчук: Вы для себя ответили: зачем они приходят, эти пятьдесят? Я даже не знаю: первые пятьдесят или вторые пятьдесят… Зачем?
Мацуев: Не знаю, зачем они приходят, но глаза и тех и других после концерта горят. Ради этих глаз я гастролирую по России.
— Есть чисто мацуевский зритель?
— По возрасту разброс громадный. Для меня очень приятно огромное количество молодежи на моих концертах. Я вижу разные возрасты — музыканты, бизнесмены, рабочие, врачи, интеллигенция. Всякие зрители на моих концертах, я Вас уверяю.
— И бедняк, и богач?
— Абсолютно.
— Классический пианист может погордиться — у меня есть фанатки, фанаты?
— В Интернете зарегистрировано три моих официальных фан-клуба: в Японии, в Америке, в России. Это только официально.
— Это капитал музыканта — фан-клубы?
— Я, конечно, немножко с иронией к этому отношусь, но все равно очень приятно, когда есть такие почитатели и почитальницы.
— Фанклубы классического пианиста или джазмена?
— Конечно, классического. Я ни в коем случае не могу себя назвать джазменом. Джаз — моя любовница. Классика — основная моя работа, а джаз — на десерт, как Спиваков говорит.
— Классика — скучная, законная жена?
— (Смех). Я стараюсь с ней разнообразить жизнь.
— У нас появились первые вопросы от телезрителей: «У вас напряженный график работы, постоянные перелеты из страны в страну. Где и в чем черпаете силы?» Надо уже сейчас заботиться об источнике энергии?
— Хороший вопрос. Действительно, организм уже на исходе. Перемещение происходит каждый день. Континенты, континенты, смена часовых поясов. Поэтому каждый год, когда я приезжаю в родной Иркутск, по возможности — хотя бы раз в год, я заряжаюсь энергетикой Байкала, на какое-то время мне хватает его энергии. Конечно, сейчас сложновато стало, не исключено, что подсокращу количество концертов на будущий год. Хотя это сложно сделать. Заряжаюсь я в России, хотя у меня очень плотный график, каждый день концерты, но здесь меньше устаю, чем за границей. Здесь можно уставать морально от условий, переездов. Но ни в коем случае — от общения с людьми, от общения с моей дорогой, любимой публикой.
— Байкал — мощная энергия?
— Самая мощная, которая есть на Земле. Могу утверждать это стопроцентно. Я бывал на разных озерах, в разных местах, которые излучают мощную энергетику, но по масштабу и по силе энергетики я такого больше не встречал.
— Это музыкальная энергия Байкала?
— Абсолютно. Я теперь провожу там свой фестиваль «Звезды на Байкале». В прошлом году туда приезжали Спиваков с «Виртуозами Москвы», Образцова, Гаранян, Горенштейн, Гродберг, Федотов и многие-многие другие. Это будет проходить раз в два года, на одном месте, потому что все, кто там побывал, говорят, что хотят туда вернуться. Эта энергетика, эта страшная сила Байкала, в хорошем смысле этого слова, их зарядила на многие-многие годы вперед. Я уверен в этом.
— Формула Вашего фестиваля?
— У меня два фестиваля: один в Москве, другой в Иркутске. Конечно, это классическая музыка. Гаранян просто мой друг, с которым мы делаем иногда джазовые программы, я всегда стараюсь, чтобы он участвовал в моих проектах.
Омельчук: А честно? Байкал подзаряжает фестивальщиков или они приезжают к Байкалу поделиться энергией?
Мацуев: Вы знаете, взаимообразный процесс. Это в общем-то подарок моему городу, который давно соскучился по большим именам, по нашим мэтрам. Когда они приехали туда, это было подобно взрыву бомбы, Иркутск еще долго отходил от этого заряда.
— Нынче Байкальского фестиваля не будет?
— На будущий год. В этом году я провел свой фестиваль — «Крещендо», в Москве. Фестиваль молодых исполнителей. Нас поддержало Министерство культуры, спонсоры. Я набрал костяк, молодую исполнительскую школу, хочу доказать, что существует преемственность поколений. Мы составили потрясающую программу, в лучших залах Москвы играли разные программы с участием маэстро Владимира Ивановича Федосеева. Все мои друзья играли джаз, я их всех совратил.
— Джаз, конечно же, совращение?
— Абсолютно. Состояние души.
— Совращенное состояние души?
— Извольте. «Крещендо» — это нарастание, оно постепенно подвело к тому, что мы побывали у Президента в Кремле, имели двухчасовую беседу, весь наш костяк, двенадцать человек, которых я собрал, мы разговаривали о проблемах культуры, вообще о молодом поколении. Президент поддержал проект «Крещендо», он будет выездным — в разных городах России, в других странах мира.
— В том числе и в Тюмени?
— Надеюсь.
— Фестиваль — это музыканты играют для музыкантов?
— Ни в коем случае. Я могу говорить от своего имени. Мне вообще-то все равно, кто сидит в зале. Мне могут сказать, что там сидит сам Господь Бог, я буду отдаваться с той же ответственностью, если там сидит медсестра, врач, сантехник. Для меня публика — одно целое. Оцениваю публику, как целое. Для музыкантов играть, конечно, ответственно, но не менее ответственно и для других.
— У иркутянина Мацуева характер сибирский?
— А как же? Пятнадцать лет прожил там, все еще осталось.
— По Высоцкому — настырные они?
— Они оптимистичны и идут до конца. Мы земляки. Я вообще сюда приехал домой.
— Мацуев — фамилия не сибирская?
— Это загадочная история. Прадедушка был Мац, он добавил — «уев». Он был священником, в моей крови намешено огромное количество кровей: эстонцы, немцы, украинцы, евреи, русские, поляки. В общем, метис.
— Вас недавно ограбили? Нашли?
— Кто же их будет искать? Я приехал после гастролей, знали, что мы уезжаем с семьей, все переграбили. Золотую медаль конкурса Чайковского тоже утащили.
— Эстеты?
— Все бы ерунда, если бы не включенный газ на кухне. Это наводило на разные мысли. Если бы я включил свет в квартире, полдома бы разнесло вместе со мной. Неприятный момент, но слава Богу, все живы-здоровы, а им Бог судья.
— Новый дом на Новом Арбате?
— Не новый, это сталинский дом.
— Любите играть здесь в Тюмени, в изначальной Сибири?
— Иначе бы я не приехал к вам. Я здесь в четвертый раз. Каждый раз мы заканчивали в полном экстазе, вместе с вашей публикой. Как нормальную ответственную публику, ее нужно раскручивать и добивать — в хорошем смысле слова. Каждый раз у нас получался такой роман с залом, экстаз был одновременным. Могу сказать откровенно и честно, у вас действительно образованная, понимающая и трудно завоевывающаяся публика. Если получается, то получается очень хорошо.
Омельчук: Сегодняшний концерт — экстаз запланирован?
Мацуев: Если будешь планировать, никогда ничего не получится.
— Может еще рановато начинать себя экономить?
— 120 концертов в год. Сам считаю, пора бы немножко сократиться. Каждый день на сцене дает о себе знать.
— Нормы существуют? Нормы выработки?
— Гергиев сейчас дирижирует 300 программ в сезон. Тасканини — до 340. 120 и мне уже хватает. Если будет больше, будут страдать и качество, и моральное состояние. В идеале 60–70 концертов в сезон.
— Чем собираетесь удивить тюменскую публику?
— Моя публика уже приучена, на финал подготовлю десерт, как говорит Спиваков.
— На десерт или на экстаз?
— Думаю, десерт с экстазом сойдутся одновременно. В первом отделении звучит соната си-минор Листа, во втором — четвертая баллада Шопена и три фрагмента из балета «Петрушка». На «бис» — ряд сюрпризов.
— Насколько классика, классическая музыка для современно зрителя, для современного мира актуальны?
— Могу констатировать: классическая музыка умирает, как ни печально это звучит. Законы шоу-бизнеса пришли и в нашу классическую музыку, в основном в Америке и Европе. В России еще не понимают, в чем дело. Если ты будешь играть поздние сонаты Бетховена, поздние сонаты Шуберта, боюсь, резонанс будет не такой широкий. Надо эпатировать публику. XXI век, на месте нельзя сидеть. Но всему есть предел. То, что сейчас происходит в современном театре, конечно, катастрофа.
— Иллюзий в отношении себя и своих зрителей не строите? Или не при нашей жизни умрет классическая музыка?
— Ни в коем случае. Я играл в Сеуле, новый зал на семь тысяч мест был полностью заполнен, билеты продались за два месяца до концерта и приятно, что на моем концерте была молодежь, не имеющая отношение к музыке. Из меня там сделали поп-пианиста.
— Это обидно?
— Нет. Мне очень приятно, на мой концерт пришло семь тысяч человек, которые понимают музыку. В Корее сейчас бум классической музыки, они сделали шоу-бизнес и пиар, раскрутку классических музыкантов на уровне поп- и рок-музыкантов. Многие спросят, зачем это надо? Это понтяра, классическая музыка элитарна! Но, если останавливаться на месте, через пять, через десять лет на мои концерты придет 20–30 зрителей.
— Вы потрясающе играете джаз. Как совмещаете его с классической музыкой?
— Совмещалось еще с детства, с трех-четырех лет. Мой папа меня приучил, совратил. Папа мой — потрясающий пианист, композитор и джазмен. Вот он — настоящий джазмен. Я не такой чистой воды. Я играю, скорее, джазовые фантазии, транскрипции. Ни в коем случае не могу назвать себя чистой воды джазменом. Недавно мы с Гараняном сыграли целиком в два отделения джазовый концерт, надеюсь, к вам приедем, поиграем здесь. Такие экспромты нравятся зрителям. Все, что я делаю на сцене, ради своей публики.
— Вопрос о джазе. Вторая любовь бывает при живой первой?
— Еще как!
— А может возникнуть — третья?
— Кто ж его знает?
— Первая не будет ревновать?
— Бывает. Разные моменты, которые я контролирую.
— Как Вы относитесь к тюменцам? Как относитесь к тюменкам?
— Я хотел об этом сказать отдельно. Сибирские девушки — самые красивые в мире, я об этом могу говорить бесконечно. Их можно сравнить, пожалуй, только с бразильянками — по своей энергетике, по подаче. Для меня тема особенно щекотлива: где бы я ни был, я всегда говорю про «наших» сибирских — я не могу понять, что я в Сибири. Считаю, что наши сибирские женщины и девушки обладают уникальной энергетикой, которая помогает им жить и существовать. Бразильянки танцуют, играют в футбол и не теряют надежды, это мне очень нравится.
Омельчук: Скажите, Денис, сегодня великих композиторов на горизонте не видно?
Мацуев: Из ныне живущих остался мой друг, я играю огромное количество его концертов — Родион Константинович Щедрин. Только что была премьера нового фортепьянного концерта, в Мюнхене мы записали пластинку, в Нижнем Новгороде играли, он приезжал с Майей Михайловной Плисецкой. Это уникальная пара, живые легенды. То, что сочиняется в последнее двадцатилетие (авангард), растворилось в никуда. Будут говорить, что было такое. Моя задача, «Крещендо» в том числе, искать молодых композиторов.
— Нет великих композиторов. Может быть, это иллюстрация к Вашей мысли — классическая музыка должна умереть?
— Я бы не хотел заканчивать на такой ноте. Классическая музыка все равно добьется своего, если в нее внедрить новые витки современной индустрии шоу-бизнеса. Вы знаете, три тенора поют на стадионах. Это нормально. Многие плюются, что поп-музыка началась. Нет, я считаю, тем самым они продолжают жить.
— Вам самому немножко пришлось побыть вундеркиндом?
— Было.
— Почтенное занятие?
— Нет, это самое опасное в жизни. Девяносто процентов вундеркиндов, которые, якобы, играли гениально в детстве, в 14–15 лет резко прекращают быть гениальными. Абсолютно доказано. Их начинают эксплуатировать по полной, они играют по наитию, действительно, от Бога, от природы, их заставляют родители, педагоги, менеджеры, продюсеры эксплуатироваться. И они просто сгорают. Я был в шкуре вундеркинда, и в Иркутске, и в Москве, но мне удалось сохранить поступательное движение.
— В десять процентов — проскользнул?
— Не мне судить.
— В Вашей среде дружат или отношения очень конкурентные?
— Бывают конфликты, но, в основном, мы все дружны — Спиваков, Башмет, Петров, Федосеев, у меня много знакомых в театральной и киношной тусовке, в политике. Я иногда выхожу в свет, хоть и не особо тусовочный человек, люблю тусоваться в своей компании. Если человек талантливый, я сразу вижу.
— В Вашей жизни большую роль сыграла фраза «Я прошу тебя простить»?
— Это вопрос?
— Вопрос. Фраза из «Манчестер-Ливерпуль»?
— Первое, что я сыграл на рояле… Боже мой — это же было пианино «Тюмень»! Только сейчас до меня дошло. Вы знаете, у меня дома стоит пианино «Тюмень», какого-то сорокового года. Японцы приезжали обо мне фильм снимать, не могли поверить. До поры до времени я занимался на пианино «Тюмень». Только сейчас до меня дошло. Боже мой! Это гениально!
— И я еще сомневаюсь — земляк ли я?
— Так вот. «Манчестер-Ливерпуль». В три года мне рассказывают родители, я услышал тему погоды по первому каналу, пам-пам-пам, тарам- пам-пам, поднялся, еще не видя клавиш, и просто повторил эту мелодию одним пальцем. Родители поняли, что я обречен, с этого началось.
— Приходилось в жизни говорить эту фразу — я прошу тебя простить?
— Естественно.
— У Вас есть увлечения помимо музыки? На них не хватает времени?
— Лет до 12–13 музыка для меня не была на первом месте. Футбол, хоккей, которыми я бредил. Если бы я не стал музыкантом, стал бы профессиональным футболистом, сто процентов. Руку я ломал три раза, мне тогда было по барабану, пианист ли я. Я вступал в бой, дрался на клюшках, был заводилой. Я был старостой двора в Иркутске, ко мне приходили на совет, я был главным по заливке льда, я абсолютно нормальный приземленный человек в этом отношении. Спорт был самым главным увлечением в моей жизни Просто я не играю в футбол, нет времени. Японцы говорят мне — потрясающе! — Вы молодым музыкантам посоветуйте сломать руки, чтобы они играли виртуозно. Существовало мнение, что ребенок-вундеркинд должен быть отрешенным, не от мира сего. Я разрушил это мнение.
— Во время фестиваля «Крещендо» у Вас была длительная встреча с Президентом Владимиром Путиным.
— Было запланировано 45 минут встречи, но мы проговорили два часа, абсолютно незаметно. Могу сказать, такого Путина мы еще не видели. Абсолютно раскрытый, абсолютно другой человек, он расслабился, у нас пошла задушевная беседа с чаем. Мы начали смеяться, спорить, какие-то истории вспоминать, когда он жил в Лондоне. Он вспоминал, когда первый раз был в Лондоне, он не понимал, зачем затыкают пробку, чтобы руки мыть в раковине. Не понимал такой экономии. Массу интересных историй рассказывал, поговорили о проблемах культуры, о молодежной культуре, востребованности музыкантов, о преемственности поколений. Мы были в восторге от нашего Президента, мы заговаривались, забывая о том, что напротив нас сидит Президент. Это останется надолго, мы рады, что власть поддержала мой проект. У «Крещендо» огромное будущее. Я был особо счастлив, и все ребята со мной были в полном восторге.
— Музыкальные пристрастия Владимира Путина не удалось выяснить?
— Он любит классическую музыку, очень часто посещает концерты. Только в моем исполнении он концерт Чайковского слышал раз шесть или семь.
— Денис, семейное положение музыканта сказывается на качестве игры?
— Абсолютно невзаимосвязанные вещи. Я холостой человек, никогда не был женат. Это особая статья, к этому нужно серьезно подготовиться, мне еще в этом отношении 17–18 лет. Пока мы живем командой с моими родителями. Они сделали ради меня все. Они бросили все в Иркутске. Они были отнюдь не последними людьми. Папа — первый в музыкальной жизни города (музыка, театр, постановки спектаклей, театральное училище) — он композитор. Мама — ведущий преподаватель. Они все бросили, переехали в Москву, жили в однокомнатной квартире, стирали и мыли, просто полностью ушли в меня. Они рисковали страшно, никто же не знал, чем это закончится. Теперь я им возвращаю долг.
— Кстати, качество звучания довоенного фортепиано «Тюмень»?
— Замечательное! До сих пор стоит у меня в Москве, это действительно качественное пианино. Я выиграл конкурс Чайковского, занимаясь на этом инструменте. На «Тюмени».
— У Вас есть любимый композитор?
— Одного нет. Это романтическая музыка — Лист, Шопен, Рахманинов, Чайковский…
— Есть ли у Вас любимый город?
— Если скажу «Тюмень», Вы же не поверите. Мне действительно нравится ваш город. Скажем так: Иркутск, Рио-де-Жанейро, Париж, Куало-Лумпур и Тюмень.
Омельчук: Классика — музыка будущего?
Мацуев: Я абсолютно не сомневаюсь.


Дмитрий МИЗГУЛИН:

Существованье сущностно
И ты ни в чем не виновата.
И я ни в чем не виноват.
По какому ведомству служил Федор Иванович Тютчев? Какой чин имел? Это имеет значение?
Но банк «Ханты-Мансийский» входит в первую десятку банков России.
Таких крупных банкиров отечественная поэзия не помнит.
Он — не дилетант, он — профессиональный литератор, дипломированный поэт. Диплом Литинститута.
Он сначала определился с поэзией, а уж потом возглавил крупнейший региональный банк (провинциальный). Поэзия — дама капризная (если не стервозная), в ее выборах и предпочтениях не разберешься, но как-то принципиально сторонится банковского дела, где все творчество — в строгости, ритуалах, цифирной точности, аккуратности и педантичности.
Фантазирующий, импровизирующий, непредсказуемый, вдохновенный банкир?
Да по такому скамья плачет.
Лучший менеджер страны, лучший банкир России. Элита России.
И тонкий классический поэт. Отслеживающий движение души, взыскующий Бога, пытающийся забыть времена и даты, весь в родной природе и простивший нас.
Не прячется. Но на виду — управляющий солидного банка, влиятельный депутат, перспективный политик.
Существованье сущностно.

Омельчук: Деньги, Дмитрий Александрович, или процесс результат?
Мизгулин: И процесс, и результат. Еще и профессия: делать из денег деньги. Мы в своем банке за последний период превысили сумму в 11 млрд. рублей — деньги на кредитование населения округа.
Омельчук: У банкиров особые права на деньги? Вы отношение к деньгам приватизировали?
Мизгулин: Я бы не сказал. Не больше прав, чем, например, у авторемонтной мастерской на Ваш ремонтируемый автомобиль. Мы производим действия с деньгами, которые Вам принадлежат, чтобы Вам стало лучше. Какие у врачей права на Ваше здоровье, в принципе?
— Иногда жизнь в руках врача.
— Ну, жизнь в руках Господа. Скажем так: по его поручению каждый занимается своим делом. Кто-то здоровьем. Кто-то деньгами. Ничего необычного — профессия.
— Ханты-Мансийский банк — банк не для бедных?
— Что значит бедный-богатый?
— Сегодня бедный — завтра..?
— С одной стороны. Скажем, я по сравнению с учителем — богатый человек, а если с Рокфеллером — крайне бедный. Лично.
— Крайне?
— Крайне. Ханты-Мансийский — это банк для всех. В банк приходят люди, когда у них возникает трудная ситуация, потребительский кредит берут, кредит для приобретения жилья, автомашины, на текущие нужды. Люди платят за коммунальные услуги, производят различные платежи, переводы родственникам. Достаточно большой объем переводов. За год полтора миллиона человек прошло через банк, через кассы, отделения, дополнительные офисы Ханты-Мансийского банка.
— Население округа хоть один разочек через Ваш банк прошло?
— А есть же филиалы в других городах России. Любой человек, у которого появляются на руках деньги, рано или поздно попадает в банк.
— Ханты-Мансийский банк не сразу «пошел в народ»?
— Наверное. Это результат работы последних пяти лет, мы проделали путь от банка, который обслуживает бюджетные потоки, до, смело можно сказать, одного из ведущих розничных банков региона и даже России. Мы входим в число 25-ти крупнейших банков России по таким показателям, как вклады населения, выдача потребительских ссуд. Сегодня в округе работает 90 отделений, установлено 280 банкоматов. Вчера мы вернулись из Сургута, где открыты три отделения к действующим семи.
— Они сразу между собой не начинают конкурировать?
— Сургут — город большой.
— И богатый?
— И богатый. В Когалыме открыли дополнительный офис, я позавчера из командировки.
— Когалым был без Ханты-Мансийского банка?!
— Да.
— Когалымская гордость? Или недоглядели?
— Просто проблема — объять необъятное. Мы идем поэтапно, на территории округа у нас будет функционировать 104 отделения банка, во всех городах.
— За репутацией «народного» Ваш банк не гоняется?
— Это основная цель. Выскажу такую мысль. На выборы в окружную Думу я шел по одномандатному округу, люди постоянно задавали вопрос: как же так, банкир, это же обязательно человек с большим животом, в манишке, с сигарой, может быть, в котелке.
— С оттопыренным карманом?
— Как минимум. В кармане, если не наличные, то куча пластиковых карточек. У нас работает две с половиной тысячи человек, это же целая отрасль. Мы, как никто другой, заинтересованы в благосостоянии граждан. Как никто. Если люди несостоятельны, без денег, мы первые это почувствуем. Банк разорится, если люди обеднеют. Мы стремимся людей сделать богаче, любыми способами.
— Мелких вкладчиков любите?
— Конечно. Мы обслуживаем всех пенсионеров Югры. Мы — не банк для богатых, термин есть «приват-банк». Хотя и такие услуги оказываем. Люди могут к нам прийти с маленькими деньгами. У нас установлены отношения с банками СНГ.
Огромные переводы идут в Таджикистан, Туркмению, Киргизию, на Украину, в Белоруссию. Люди, которые заработали свои 200–300 долларов, приходят в банк, чтобы сделать перевод. Есть и богатые люди, которые имеют не просто большие деньги, а состояния. Мы работаем на фондовых рынках, на международных операциях.
Омельчук: 12 миллиардов ваших кредитов…
Мизгулин: …одиннадцать.
— 11 и 800 миллионов. На что они пошли, на что потрачены кредиторам?
— Половина этой суммы — ипотека, ипотечное кредитование, жилье, крыша, коммерческая ипотека и окружная программа ипотеки, которая рассчитана на определенный круг лиц и процентная ставка дотируется из бюджета. Остальное — кредитование на потребительские нужды, автокредитование, приобретение мебели, бытовой техники. Кредиты есть очень небольшие, человек может купить в кредит стиральную машину, телевизор. Люди получают деньги на длительный срок (до пяти лет).
— Скажем, на ожерелье, маленький брильянтик для любимой?
— И это тоже.
— Берут?
— Конечно, берут. У нас установлены связи с торгующими организациями, которые рады тому, как раскупаются их товары. Наша задача: поднять покупательную способность людей, оживить внутренний рынок.
— А процент не снижаете? Если приходит и говорит: мне бы в кредит брильянтик для любимой? Скидка для любимой?
— Любой бизнес, когда он выходит на определенный уровень, становится стандартным. Существуют стандартные условия и стандартная ставка для всех. У нас большая и широкая программа по благотворительной и спонсорской деятельности. Если бедному возлюбленному не хватает на ожерелье для любимой — поможем.
— Деньги, несомненно, власть? Чужие деньги — чужая власть?
— Сложно сказать. Я бы не стал утверждать, что деньги — это власть. На деньги много можно купить, но нельзя купить народную любовь, хорошее отношение, дружбу, завоевать подлинное уважение. Хотя за деньги можно стать и крупным политиком, и крупным бизнесменом, и как выясняется, можно стать и артистом…
— Особенно певицей?
— Особенно певицей. За большие деньги можно улететь в космос, стать космонавтом. Но остаются вещи, которые неподвластны влиянию денег, определенные нравственные постулаты: любовь, дружба, уважение, просто жизнь человеческая.
— Работа с деньгами — для эгоиста?
— Думаю, наоборот. Как может эгоист работать с чужими деньгами? Это очень сложно. Это специфика нашей работы, не уважать, не любить людей очень сложно. Банк ничем не отличается от любого сервиса.
— Лукавите?
— Если Вас сегодня плохо накормили в ресторане, Вы же завтра туда не пойдете, правильно? Если в банке Вас сегодня плохо обслужили, Вы тоже развернетесь и уйдете. Перейдете через дорогу, теперь, слава Богу, банки есть везде. Конкуренция подразумевает не только конкуренцию ценовую, но и конкуренцию качества услуг.
— Чего не хватало занятому деловому мужчине Дмитрию Мизгулину, что подался в депутаты? Может, банкирам не хватает народной любви?
— Мы — банк розничный, постоянно находимся с народом, постоянно обслуживаем людей. Но не все пожелания наших трудящихся мы могли решить в рамках банка. Многое надо решать на законодательном уровне. Я посоветовался с коллективом и решил пойти на такой шаг.
— Влияние банка стало больше?
— Не без этого. Ряд законопроектов принят, которые улучшили ситуацию конкретных людей, развитие жилищно-коммунального комплекса, хозяйства, увеличение отчислений в наш негосударственный Пенсионный фонд, ипотечное кредитование: более шести тысяч семей благодаря этому закону сегодня улучшили свои жилищные условия, переехали в новые квартиры. Тот же бюджет. Заставить бюджет работать на людей, я считаю это благородной миссией.
Омельчук: Небольшая коммерческая тайна: средняя зарплата в вашем банке?
Мизгулин: Порядка 15 тысяч рублей. 15–17.
— Зажимистый банк?
— Есть система премирования, материального поощрения. Я не лукавлю. Это базовая заработная плата, все остальное человек получает по результатам финансовой деятельности банка, повыше средней заработной платы в округе (сегодня это под 30 тысяч рублей). У нас чуть повыше.
— Мизгулин не случайно пришел в банковский бизнес?
— Моя профессия, по диплому.
— Когда выбирал — не сомневался?
— Я в советское время заканчивал институт, в 1984-м в 22 года. Профессию выбирал между точными науками и гуманитарными. Я осознанно поступил, факультет заканчивал «финансы и кредит», я профессиональный, дипломированный банкир.
— По знаку кто?
— В сентябре родился. Дева. Очень много финансистов (позже с удивлением узнал) родились под этим знаком.
— А наш Кудрин: Дева — нет?
— Боюсь ошибиться. Звезды как сложились. Все определяет Господь. Надо только внимательно прислушиваться, смотреть, оглядываться и делать выводы по совокупности. На все воля Божья.
— Случались в жизни неудачи?
— Конечно. Смотря, впрочем, что считать неудачами.
— А Вы что считаете?
— Личные неудачи, не сказать, что большие трагедии. Не скажу, что переживаю из-за этого. Надо двигаться дальше.
— Бизнес в Ханты-Мансийском округе идет удачно?
— Наверное, да, слава Богу. Целый ряд наших банковских продуктов уже формирует спрос, опережая потребности клиента.
— Скажите, Дмитрий Александрович, судьба правильно Вас привела в Ханты-Мансийск?
— Жалеть не о чем. Родился я в Мурманске, в 1961-м году. В полярную осень. Звезды-Девы стояли. Там же закончил школу за Полярным кругом. Север мне привычен. Учился в Ленинграде. Служил в Закавказье. Вернулся в Санкт-Петербург, работал в оборонном комплексе до 91-го года. А с 91-го года пошел работать по основной специальности — банкирской. Прошел несколько банков за 10 лет. Все банки, где я работал — живы, здоровы, прекрасно себя чувствуют. Ханты-Мансийский — самый масштабный, самый интересный проект.
— Банк честолюбив?
— Обязательное качество: машина не может двигаться без колес. Это не честолюбие, это рабочее состояние. Все ведущие банки России, нашего региона вынуждены работать по мировым стандартам.
— Как настигает тишина?
— Минуты эти, к сожалению, не часты, но их хватает для того, чтобы осмыслить пройденный путь и задачи на завтрашний день.
— Мизгулин всегда знает, что есть я другой и это его устраивает?
— Другого нет, просто есть время, как говорилось — Богу Богово, кесарю кесарево.
— Книги, стихи — Богово?
— Конечно.
— Отдельно — Богово? Отдельно — кесарево?
— Скажем так. Последние две книги вышли в «Художественной литературе». Подведение определенных итогов, итога 25-летней работы в литературе. Я посчитал, что какие-то итоги надо подвести.
— Итоги — время для нового старта?
— Непрекращающийся процесс. Жизнь течет. Жизнь в потоке, а не на пристанях.
— Мысли о смерти помогают жить полноценнее?
— А как же? В Писании сказано: будь готов каждую минуту. Может призвать через пять минут. Надо жить, как жили наши предки.
— А у Господа Бога часы какой марки?
— Он сам — часы. Велась антирелигиозная пропаганда, одного батюшку вызвали. Гагарин, когда летал в космос, он Бога не видел. Батюшка вынужден был согласиться. Но собрал свою паству: «Дорогие прихожане, вы все знаете, что Гагарин летал в космос и Бога там не видел. А Бог видел Гагарина и благословил его».
— Человек совпадает со своим временем?
— Вынужден.
— Бог увидел Мизгулина и благословил?
— Не мне судить. Все мы благословенны на этой земле, раз уж живем, и делаем свое дело, и у нас получается. Слава Богу за все.
— Какая мысль, может, поэтическая мысль, чешется в голове? Или — в сердце?
— Хочется вспомнить Ваши вопросы. Мы вначале собирались побольше говорить о банке, а уже выходим на космические проблемы, неподвластные нашему уму. Сергей Есенин: «…обратясь лицом к седому небу, по луне гадая о судьбе, успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе».
Омельчук: Но Мизгулин не успокоился?
Мизгулин: Нет. Хотя познание наше должно быть ограничено в рамках разумных пределов.


Павел МИТРОФАНОВ:

Закон бритвы
В советской системе самой действенной структурой — как бы над ним ни издевались и изощренно ни насмехались — скорее всего, был комсомол. Энергия молодости, помноженная на правильную целеустремленность, всегда дает эффект. Юность еще не успевала заразиться всеми пороками строя, а энергия била через край.
Павел — из комсомольской плеяды. Спору нет, они прагматичные романтики. Он начинал с телевизионного бизнеса, перешел на банковский и промышленный. Нескрываемое честолюбие привело его в главы таежного Советского района. Он был конкурентом Сергею Собянину на выборах тюменского губернатора и стал его первым заместителем.
Административная романтика сменилась деловой. Он ставит себе невыполнимые задачи, скорее всего для того, чтобы их было легче выполнять. Например, создал первый в России телеканал путешествий «Раша трэвел». Пока московские телебоссы чесали репы. Все его проекты на грани фола, на лезвии бритвы, отчаянный риск. Хотя, казалось бы, деревенский парень из села Коровье Курганской губернии. Откуда это у него? Впрочем, для авантюриста место рождения не суть. Лежать на траве, смотреть в голубое небо — чего только ни примерещится деревенскому парнишке. Куда унесут летучие облака?
Его проекты идут. Правда, лезвие бритвы это не отменяет.

Омельчук: Скажите, Павел Петрович, чем труднее времена, тем больше простор для самостоятельного мужчины?
Митрофанов: В любые времена простор есть, если есть желание созидать.
— Сейчас сгустилось, потруднее стало?
— И хуже времена бывали. Начинаются трудности — думаешь: а когда были хорошие времена в стране? 1917-й год, НЭП, коллективизация, репрессии сталинские, война, может быть, вздохнули чуть-чуть при Хрущеве, при Брежневе, после войны, потом перестройка, только начали жить нормально, опять кризис глобальный. Надо как-то смириться с этим, времена не выбирают.
— В них живут и работают?
— Конечно, доставалось. Но тяжелые времена полезны… Я знаю: сейчас меня в трусах и с авторучкой выкинь в любом городе — я выживу. Лишь бы голова при себе, руки и ноги.
— Можете сказать о себе: я — счастливый человек?
— Иногда бывают минуты счастья.
— Это связано с работой, с отдыхом, с женщинами?
— Все связано. Работаешь-работаешь, вырвалась какая-то минута, к родителям приедешь в деревню с детьми. Дети рядом, родители рядом — бывают такие минуты, когда понимаешь, какие ценности стоят на первом месте. Главное, чтоб дети здоровы были, тогда счастлив.
— Эти минуты — редко? Нечасто?
— Должно быть так. Кто по-настоящему не плакал, тот по-настоящему не смеялся. Всегда после горького сладкое вкуснее. Надо, наверное, чтобы чередовались черные и белые полосы, лишь бы двигаться не в сторону, а вперед.
— Знаете, чего Вам не хватает для полного счастья?
— Ой, много. Надо телевизор отключить. Совсем выключить, чтобы его не было. Люди посчастливее бы были, вроде все хорошо, а включил — глобальный кризис, безработица, растление детей, какие-то непонятные передачи, криминальная хроника. А для счастья многого не надо: дети здоровы, родители живы-здоровы, работа. Чтоб было, что созидать и на что созидать.
— Это неслучайно — ни слова о женщинах?
— Женщины? Нам наших минут не хватит.
— Чем занимается тюменский Бурнефтегаз?
— По названию: нефть — газ. Уникальная компания в Тюменской области. Создана с нуля три года назад. Просто с нуля — инвесторы поверили. В настоящее время восемь лицензионных участков — в Нефтеюганском районе, в Ханты-Мансийском, в Березовском, в Советском, в Уватском. На следующий год, несмотря на кризис, бурить начинаем геологоразведочную скважину в Советском, в Нефтеюганском районе, на юге Тюменской области на Демьянском участке. Надеюсь, на следующий год уже начнем первую добычу, пока до трубы далеко, машинами начнем возить.
— В Березовском районе — по «задам»?
— Ближе к Северному Уралу. Там очень много участков неразведанных. По семи участкам закончили сейсмику, Тюменская сервисная компания — одна из лучших — нам делала. На юге Правдинская бурить начнет зимой, в Советском, в Березовском. Через год мы будем закладывать скважину, там явно будет нефть, сейсмика хорошая, данные очень хорошие.
— Можно поподробнее — убедили инвесторов. Какой аргумент козырный?
— Американские акции упали на 30 процентов, в Европе на 20, в России на 70–80. Говорят, нам страшно отдавать в Россию деньги, попробуйте, убедите под честное слово, а в залоге за рубежом — моя голова и мое честное имя. Я делал проекты, все реализовал, ни одного кредита невозвратного нет. Пока получается. Немного компаний может похвастать тем, что они привлекли инвестиции на возвратной основе, более миллиарда. Мы привлекли уже 4,5 миллиарда. На следующий год объем освоения — 1,5 миллиарда. Это привлеченные денежные средства и отдавать мы их начнем через год, через два, когда пойдет добыча. Прошли три аукциона, мы все выиграли, с нами считаются. Знаете, как в пословице: «Зачем котенка пнул, из него может вырасти тигр». Среди нефтяников мы пока средний бизнес, но среди предприятий Тюмени, мы уже состоявшееся серьезное предприятие.
Омельчук: Когда, Павел Петрович, начнем бурить под Тюменью? Есть у Тюмени собственные шансы?
Митрофанов: Мы сейсмику заканчиваем, у нас большой участок между Уватской группой и Зимним участком, между ТНК-ВР и Газпромнефтью, большой участок. В понедельник последняя точка будет поставлена. Надеюсь, докажу, что нужно бурить в этом году начинать, в начале следующего года проводить тендеры, привлекать компании для бурения. Там раньше была скважина, хотим расконсервировать и однозначно приступим к установке буровой, а может и пробурим первой геологоразведочной буровой.
— Где набирали профессиональный народ — свои, тюменские?
— Все тюменские.
— Или свои курганские?
— Тюменские, сманили из других компаний, умудрились. И молодежь…
— Чем соблазняли?
— Рублем и большой перспективой. Молодежь к нам идет, всем объясняю: сегодня ты мастером работаешь на участке, компания расширяется — можешь стать начальником серьезного НГДУ, заместителем генерального директора серьезной компании. Мы в каждом районе создаем дочерние предприятия, чтобы налоги платились непосредственном в районе. Молодежь к нам идет, мы отбираем после института людей.
— Клюют?
— Правильно, когда люди с опытом предпенсионного возраста и молодежь: там — опыт, а здесь — энергия, желание заработать, для себя дом построить. Человек в возрасте свой опыт передает, это самое хорошее в компании, когда не средний возраст работает.
— Профессиональных рыбаков тоже в Тюмени нашли?
— Мы рыбозавод построили, этому проекту три года, я привлек кредиты, ожидая что Россельхозбанк под честное слово может выделить кредиты. Уже 100 миллионов взято займа…
— Честное слово Митрофанова?
— Никакого залога, но и револьвера, сначала бассейны построили — три, потом еще шесть, сейчас 36 бассейнов, 300 тонн форели. Осетра запускаем.
— Крупнейший рыбопромышленник?
— Будет серьезное предприятие, конкуренцию зарубежной сёмге мы составим, это точно.
— Тюменская сёмга вкусная?
— В Тюмени нет серьезных заводов, которые могут с нами равняться. В Тюмени рыба будет всегда.
— Сложно в нашей области, где стадо крупных нефтяных акул, другие акулы водятся, вести отдельный, иногда под персональное честное слово, самостоятельный бизнес?
— Любой бизнес сложен. Я себе слово давал — три предприятия создать и всё. Потому что потом будешь спать…
— Первое?
— Не спать, не есть, выходных не бывает, дети тебя не увидят. 10 лет назад, когда я был в бизнесе, дошел: у меня уже больше 10-ти предприятий. Избрали главой Советского, потихоньку все распродавал, сокращал.
— Три первые?
— Банк «Стройлесбанк», «Бурнефтегаз», вездеходный завод «Петрович». Сейчас получилось еще машиностроительное предприятие, создано три клиники, основательная частная больница, почти 80 человек работают в нашей клинике, тоже для в Тюмени хорошее дело. Не считаю небольшие предприятия, своя типография, запустили журнал «Петрович» для продвижения автомобилей, он читабельный. Есть строительное предприятие-в общем, начал считать — опять 12. Дюжина.
— Но дети-то видят все-таки?
— А куда деваться? Помню, смотрел с батюшкой интервью, его спрашивают: «У Вас семеро детей, когда Вы воспитываете? Утром в шесть на службу уходите и вечером поздно возвращаетесь…» — «Да я каждый раз жене говорю: я даю редкое воспитание — короткое, но глубокое».
Омельчук: Как пошел Ваш легендарный «Петрович»?
Митрофанов: Пошел. Планировали быстро, взяли кредиты, сегодня начали их возвращать. Первые пять машин реализованы, к декабрю будет еще пять, надеюсь, в следующем году сделаем громкую презентацию. Мы сделали не только четырехколесный, а и шестиколесный вездеход. Сургутгазпереработка купила, сервисные компании покупают. В ближайшее время Тюменьтрансгазу одну машину поставим. Нареканий нет, аналогов в мире нет, самая хорошая машина: и в гору ползет, и плавает, как раз для тюменского бездорожья. Уникальная машина. Думаю, завод будет греметь — Тюменский вездеходный завод. Название мы поменяем заводу, чтобы слово «Тюмень» звучало. Сейчас называется «Экотранс» — «экологический чистый транспорт», он и по снегу идет, и по ягелю может идти в тундре, не оставляя после себя рытвин и пахоты. «Петрович» будет звучать, как «Мерседес».
— Так и назвать — «Тюменский Петрович»?
— «Тюменский», «сибирский».
— Востребована идея?
— Заявок уже много, предоплату дают. Это радует.
— На какой объем рассчитываете? Или — что Бог пошлет?
— Мы приобрели на кредиты «Электромеханический завод», один цех поставили, в перспективе его расширим, планы — выйти минимум на 10 машин в месяц. Минимум.
— 120 в год?
— Думаю, это минимум. «Треко» мы уже конкуренцию составили, мы приглашали на тест-драйв, они отказались: посмотрели характеристики, посмотрели видеоролики, сняли шляпы и отказались соревноваться с нами по бездорожью. Наша машина может речку переплыть, по косогору вверх забраться, ее уже переворачивает, а она все равно ползет. Там уникальная система редукторов. Кстати, мы переманили конструкторов с Курганского машзавода в Тюмень, они БМП и БТР разрабатывали.
— Перспективами или зарплатой?
— Перспективами. Бонус: сказали, все сделаете, как положено — будет хорошая премия. Верят нам люди, все получается.
— О политике Митрофанов напрочь забыл?
— Как ее забудешь? Недавно участвовал в выборах, в Советском брат родной выдвинулся на главу, хлебнул опять и грязи, и всего. Тяжелая кампания, главное, брат победил. Вечером включаю телевизор: «Митрофанова разыскивают… Разыскивали по всей области, поймали с помощью сотрудников ДПС и телевидения, он нанес ущерб сотни миллионов, дело будет продолжаться». Народ меня спрашивает: «Петрович, что случилось?» Я пришел в милицию, что такое? — Да вот, Павел Петрович, дело-то не по Вам, мы случайно вызвали, извините. Извиниться-то извинились, но на весь район каким меня показали. Ничего, думаю, Бог все видит, за клевету Бог накажет.
— С Советским, почти родным, районом, связи системные, регулярные, базовые?
— Вторая родина все-таки… Я родился в Курганской области, село Коровье — мое любимое, в 16 лет уехал в большую жизнь. На севере прожил почти 20 лет. Сейчас уже Тюмень — третья родина, 8 лет здесь. Теперь в Советском стал бывать чаще, брату надо помогать.
— Он такой не самостоятельный — помогать?
— Брат самостоятельный, но… я же все-таки 5 лет отработал главой, отработал неплохо, меня и второй раз избрали, лучше не повторять ошибок, которые я делал, там же и бизнес остался, три участка мы взяли под геологоразведку. В Советский район инвестировать будем почти полмиллиарда, бурить между Агиришем и Пионерским, серьезный большой участок. Надеюсь, в Советском я бывать буду намного чаще, нет никаких сомнений, что бурение покажет хороший дебит, будем добывать нефть и газ.
Омельчук: Шагать надо широко, крупно? Или: всему свое время?
Митрофанов: Надо твердо шагать. Широко — можно без штанов остаться.
— Юг области — сфера Ваших бизнес-интересов?
— Демьянский участок. Мы ведем переговоры с Сургутнефтегазом, так получилось, что на аукционе мы выиграли Демьянский участок два года назад, а Сургутнефтегаз — Шалимовский, Нелымский. Им труднее, через реку перевозиться, себестоимость выше. Я поговорил с Богдановым, сделал ему предложение: у нас есть участок в Сургутском районе, давайте разменяемся. Мы видим перспективу по югу. Мы предложили Восточно-Лымский в обмен на Нелымский и Шалимовский, у нас тогда будет пол-Уватской группы, мы видим серьезную перспективу. Я думаю, на следующий год очередное месторождение, открытие. Надо верить в лучшее.
— Можете поделиться секретами, тем более банковская практика есть. Как должны работать деньги, естественно, если они есть?
— Больших денег у меня нет, я беру кредиты. Небольшие деньги — нужно построить дом себе, своим детям, а когда появятся свободные деньги, можно уже вкладывать в другие вещи. Сегодня свободные деньги человек оставляет — вдруг приспичит на свадьбу, подарок деньгами. Я — в производство, реальное.
— По характеру — рисковый человек?
— Я — да. Такие проекты, Вы представляете, можно без штанов остаться через 10 лет, как Савва Мамонтов. Я продолжаю, несмотря на кредитные ресурсы. Мы благотворительностью занимаемся, сохранил все картины в трудные времена. У меня был период тяжелый, в 93-м году много было предприятий, кризис тяжелый, я связался с нефтью, перепродать не смог, прокачать не смог. Ну всё… однокомнатная квартира, беременная жена… Но я сохранил свою картинную галерею. Сейчас думаю, маленько оклемаюсь, здание будем строить, все равно я частную картинную галерею открою. Она работала в Советском. Для меня пример — Савва Мамонтов, он ведь в Ялуторовске родился. Железные дороги строил, а сколько художников поднял: Серов, Перов, Врубель.
— А каких художников Митрофанов поднимает?
— Я покупаю картины только талантливых художников Западной Сибири. Я думаю еще будут звучать имена «моих» художников, главное их пропагандировать. Все будет хорошо.
— Сейчас Вашу коллекцию посмотреть негде?
— Она пока хранится в банке, более 160-ти картин, иконы я раньше приобретал, с Владыкой Димитрием пообщался, пообещал передать их в Тобольскую епархию, они должны быть все-таки в храмах. Есть иконы масляными красками, им по 200 лет, в рост лики Святого Петра и Павла. Мне нужно собрать их в Советском, привезти на реставрацию и отдать туда, где они должны быть по назначению. А картины — это мечта. Думаю, появится еще «Митрофановка».
— Митрофановка?
— Третьяковка есть, Форд назвал в честь себя машину, «Мерседес» — в честь своей любовницы, «Петрович» — в честь моего отца, дай Бог здоровья моему бате! А если мы создадим картинную галерею — «Митрофановкой» назовем, а что? Хорошая фамилия, звучная.
— Русская?
— Русская.
— Когда, Павел Петрович, Вам в жизни повезло и по-крупному?
— Один раз? Мне уже два раза повезло, у меня две дочки, это самый счастливый момент — рождение ребенка. Еще бы три раза повезло, я был бы счастливым человеком.
— На время, которое выпадает на жизненный срок — не обижаетесь?
— А что на него обижаться-то? Настоящий мужчина не обижается, настоящий мужчина огорчается. Что огорчаться-то? Уныние — грех. Надо достойно принимать перемены.
— Вы человек азартный, яростный?
— Азартный в меру, наверное, контролируемоазартный.
— Гнев себе прощаете?
— Другие прощают, я-то иной раз и не замечаю, что перешел границу.
— Оказывается, перешел границу?
— Потом извиняешься.
— Каким богоугодным делом Митрофанов честно гордится?
— Я считаю, что те, кто созидает, кроме, конечно, водки, курева, табака и наркотиков, хоть киоск цветочный, хоть возьмите клинику, вездеход «Петрович», рыбозавод — этим надо гордиться. Люди делятся: есть созидатели, есть прихлебатели, есть злопыхатели, есть отбиратели. Страна и мир держатся на созидателях, тогда появляются заводы, появляются предприятия, богоугодное, хорошее дело.
— Формула оптимизма от Митрофанова?
— Трусы и авторучка, и еще — гармонь. Главная формула: ничто плохое не может быть долго, все равно когда-то настанет хорошее. Смелому служит счастье. Трудно стало, ну что? Пошел в лес, проорался, выпил с друзьями, частушки попел, проплясался, мы же не одни.
Омельчук: Счастье служит смелому?
Митрофанов: Конечно. Надо помнить, что были хуже времена. Я читал личное дело своего деда — слезы наворачиваются. В 37-м году за то, что отказался облигации покупать, денег нет, трое детишек, дали 10 лет. В 40-м году читаешь: отпустите на войну, я не враг народа, хочу воевать, мой сын старший на войну пошел… Вот что люди пережили, лагеря, войну. А мы, что? Мы котята, нам надо радоваться, как в детстве батя у меня говорил: одеты, обуты, еще морду куда-то воротите, недовольны жизнью. Радоваться надо, главное, чтоб дети были здоровы, родители живы-здоровы, остальное все приложится. Работать надо, трудиться надо. Труд — от слова «трудно», в трудные времена трудись и будет легче. Я так считаю.


Александр МИХАЙЛОВ:

Родина за Уралом
Порода.
Сибирская порода.
Характер. Сибирский.
Если представлять классического сибиряка, он, пожалуй, первый годится на эту роль. Тем более — актер первоклассный. Не потому, что —народный России, а потому— что классик.
Александр Михайлов.
Сибирский мужик. Может не случайно свою Государственную кинопремию заработал в знаковом фильме «Мужики».
Отчину, отчизну помнит. Тоже не случайно возглавляет Фонд безвременно погибшего выдающегося сибирского мужика Михаила Евдокимова.
Школа жизни — слесарь, мореход, океанский рыбак, морской вояка. Сибиряков на мякине не проведешь. У них на всё — свое мнение. Слава не бежит, но лишней суеты чурается.
Таких твердых людей немного по России. Может, она Путин.

Омельчук: Александр Яковлевич, Вы же сибиряк?
Михайлов: Да, забайкальский. Под Читой родился в Цугульском Дацане.
— Всегда признаетесь — сибиряк?
— Всегда. Восточная Сибирь. Мы как познакомились с Мишей Евдокимовым? Сидим в Доме кино, много лет назад дело было, смотрим друг на друга, он поднимается, я поднимаюсь, зал пустой был и в разных концах сидели. Подходит, обнимаемся: — Ну, здорово, земляк! — Здорово! У нас, говорит, маленькая территория, я с Западной Сибири, ты — с Восточной. Вот так.
— Он, алтаец, считал себя сибиряком?
— А как же?
— У Вас есть еще замечательный земляк Соломин. Собчак забайкальский.
— Вы имеете в виду Юру Соломина? Он из самой Читы, а я — из под Читы. Земляки.
— Сибирский характер в Вас проявляется чем-то?
— В отсутствии суеты и заискивания московского. Чем толще асфальт, тем больше скользкости.
— Сибиряки еще шершавы?
— Они могут словечко сказать твердое, постоять за себя. Это есть.
— Прожитые московские годы не сгладили сибирскую шершавость?
— Даже обострили. Никогда не считал себя москвичом, не буду считать. Хотя Москве очень обязан, много мне она дала.
— Родова-то осталась в родных местах?
— У меня отец захоронен под Читой, село Шишкино. Езжу туда практически каждый год: к корням. Мои пра-пра-предки — семейские и старообрядцы. Это Красночикойский район, село Урлук, там мама родилась, старообрядческое поселение. Я и туда езжу. Мощный Дацан бурятский, кирпичный, толстый, четырехметровые стены, там был склад военный, уже лет 12 Дацан открыт. Я почетный гость бурят — вырос среди бурят и цыган, моя землянка, где я родился, находится в 70-ти метрах от Дацана, еще сохранилась.
— Староверческое в характере своем ощущаете?
— Судить другим, наверное, ощущаю.
— Дацан был, а православной церкви нет?
— И до сих пор.
— Кстати, семейские церкви отличались?
— Конечно, старообрядческие отличаются немножко. Никонианский раскол, старообрядцы, я человек православный, не плюю в прошлое, сохраняю традиции настоящего православия, испокон веков данные.
— В родном Дацане барабан крутил?
— Крутил, крутил. Буряты меня спасли от смерти, я знаю, о чем говорю. Была такая бурятка Надька, я родился в 44-м году, в послевоенные годы, нищета была чудовищная. Я был настолько худой, меня так и звали «масол», «скелет», меня ветром сдувало, вечно разбитые коленки, шастал, носился по помойкам, искал зубную пасту, сладостей не было. Как-то бурятка пришла к нам, сидит и говорит маме: «Ой, Стешка, Шурка твой худой-худой стал, кормить буду его». Она сходила, принесла бидон — разносила молоко, вот что на дне оставалось…
— Кобылье или коровье?
— Коровье, коровье, а может и кобылье, пожалуй, коровье, вкусное такое молоко. Я кобылье тоже пробовал, хорошо. Носила молоко, что оставалось, иногда полстакана, иногда стакан, меня поила.
— Ветры сильные в тех местах, если «Шурку-масла» сносило?
— Хорошие ветры, хорошие.
— Послевоенные?
— Да. В Тюмени я не впервые, был я не так давно, стояла ранняя весна. Говорю искренне: мне очень понравился город. Очень красивый. Знаю, Собянин оставил о себе хорошую память, он вызывает (я с ним не знаком, но даже внешне) у меня уважение, много сделал для города, судя по разговорам моих тюменских друзей. Надежный, мужиковит, очень молчаливый, немногословный…
Омельчук: С каким спектаклем в Тюмень?
Михайлов: «Старая дева».
— Михайлов к старым девам какое имеет отношение?
— Прямое. Спектакль о 60-летних. Мы этот спектакль играем, по-моему, 13 лет.
— 13 лет, а старые девы востребованы, как в первом сезоне?
— До сих пор. В Канаде были, в Америке, очень любят этот спектакль, там юмор, хорошая драматургическая основа. Вначале мы играли 50- летних, постарели на 10 лет, сейчас играем 60-летних старых перечников.
— Вы всегда играете самого себя?
— Мне нравится перевоплощение, мне нравится играть характеры. Себе я меньше доверяю. Характер, который подсмотрен драматургом, мне интересней.
— А где сибирская самоувернность пропадает?
— Есть театр, есть жизнь. В жизни я другой. Это длинная история, это надо такие пласты вскапывать, корни искать. Любимая моя работа «Очарованный странник» Лескова.
— Староверы Лескова?
— Да, кстати.
— Когда Вы в себе царя открыли?
— Пока я так и не открыл в себе царя. Но Ивана Грозного играл добросовестно. Это другие открыли во мне царя. Я трижды отказывался от роли, но меня убедили, что Михайловский царь возможен. Я ввязался в очень мощную драку с самим с собой и с окружающим миром. До сих пор отголоски, страшные отголоски. Сейчас идет картина «Царь» Паши Лунгина — омерзительный фильм, никакого отношения к истинной истории XVI века времен царствования Ивана Васильевича Грозного не имеет. Не имеет, это мое убеждение, я 40 лет посвятил истории, 12 лет — царю Ивану Грозному. То, что я увидел, порнография и паноптикум.
— С самим Иваном Васильевичем себя трудно сравнивать, с другими на сцене, на экране: Михайлов-то самый лучший Иван Грозный?
— Не знаю, не знаю. Как я могу себя оценивать? Я знаю, что шесть актеров умирали от прикосновения к Грозному. Последний был Евстигнеев. Кстати, последняя жертва — Янковский, правда, он играл Митрополита, а не Ивана. Мамонов придуривался, дурачился, он играл себя, звуки «му-му»-то сыграл. Что касается актеров, то и отец Боярского, и Эйзенштейн — ему было, по-моему, всего 42 года, скоропостижно скончался. Хмелев, Борисов. У Евстигнеева последняя работа была в фильме «Ермак», он играл Грозного. Двух дней не хватило, сердце.
— Тяжелый персонаж?
— Тяжелый. Но я нашел секрет, почему меня Иван Васильевич не забрал, хотя то же самое было, 2 литра крови из горла и 20 килограммов веса долой, полгода в Склифе, две полостные операции, резекция желудка, заворот кишок, кома. Всё было. Почему выжил? Батюшка объяснил: я не пошел по пути издевательства, иронии и осуждения Ивана Грозного. Он покуражился надо мной и отпустил.
— Любите играть лидеров или маленького человека?
— Да что Вы такие вопросы задаете? Люблю играть то, что имеет ценность и хороший характер! Акакия Акакиевича не смогу играть, карлика, а великана — с удовольствием, Дон Кихота бы с удовольствием.
— Не предлагали Дон Кихота?
— Не предлагали, поезд уезжает. Мы очень близко знакомы с Сергеем Михайловичем Мироновым, дружим по-настоящему много лет. Он геолог по профессии, мы в свое время очень много времени в Сибири провели, в Улан-Удэ, в Чите и в Иркутске. Очень порядочный, хороший мужик. Настоящий.
— Живем долго?
— Мы — да, долго. Я в 57 лет родил девчонку, молодой папаша, дал себе слово, до 85 доживу без маразма, даст Бог. Такова моя установка. Дочке 7 лет. В школу пошла. А мне 66-й. Акелина по святцам, зовем Алина.
Омельчук: Молодой отец — это же состояние?
Михайлов: Души. Ощущаю себя лет так на 25. Иногда на 50 ощущаю. Дочка очень привнесла много. Буквально позавчера приходит учительница: — Алина ты букварь-то читала? — Нет, не читала. — А вообще читаешь? — Читаю. — Много? — Да много. — А что читала? — Меню в ресторане. Раза два ходили, я ее попросил почитать. Вот такое моя девица ляпнула на всю школу.
— Скажите, Александр Яковлевич, богатые актеры бывают?
— Бездарные бывают богатыми, я постоянно убеждаюсь в этом, талантливые — нет.
— Сверхзадача актерская бывает?
— Жажда работы. Как ни в одной профессии — вечный процесс, вечная работа. Когда артист-актер отдыхает? Когда спит, и то очень часто просыпается в холодном поту. Мы постоянно работаем, постоянно. Ситуации всегда проигрываешь. Какое-то несчастье случилось, похороны, а ты все равно весь включаешься — что происходит, как люди ведут себя, почему так и не иначе, подсознательная постоянная работа. Мы быстро изнашиваемся, быстро умираем.
— Вам богатство не угрожало?
— Никогда, и не будет. Не было ни одной роли, за которую я бы достойно получил.
— В такое кино не попал?
— И вряд ли попаду.
— Вы себя комфортнее чувствуете на съемочной площадке? на сцене?
— Будь хорошая роль и хороший режиссер. Актер — зависимая профессия, женская профессия. Почему я 5 лет назад ушел из театра? Сегодня карликовые режиссеры, их много расплодилось. Чем меньше ростом, тем выше прыгучесть. Любят подпрыгнуть, щелкнуть по носу, утвердиться через актера. Раздеть героя Островского или интеллигента Чехова догола, раздеть актера — кайф, это супер. В кино горы трупов, море крови, между трупами — любовь. Цинизм кромешный. Я в эти игры не играю… В театре не служу, езжу с антрепризой, мне интересно. Я ушел из театра, но это не значит, что совсем, могу вернуться. Но пока вольготно и дышится хорошо.
— А зовут?
— Постоянно.
— Вы, какое бы слово подобрать, очень характерный, характерная внешность, характерная личность — ощущали себя символом времени?
— Нет. Я очень критично к себе отношусь, трезво. Надели погоны, ордена, символ времени, настоящий мужик — нет этого. Все это выдумано прессой.
— Не настоящий мужик?
— Нормальный мужик, нас огромное количество. Я просто на виду, а они работают на шахте, воины, служат. Вот настоящие мужики!
— Актер может быть символом времени?
— Может, но я что-то боюсь таких слов. Боюсь слова — талант, боюсь слова — гений, символ времени, настоящий мужик. Я блокируюсь, включаю защиту. У меня нет гордыни и этих ощущений полета.
— А если бы сказали: Михайлов — секс-символ?
— Да, ну. Глупость какая. Нормальный мужик.
— А время — настоящее?
— В смысле?
— Время, в которое мы живем?
— Чудовищно…
— Чудовищно настоящее?
— Омерзительное время. Что говорить? Оптимизм — удел непосвященных. Я в этому году дважды был в Севастополе. Черноморский флот слабее турецкого флота в 16 раз, еще 8 лет назад мы были сильнее в 5 раз. Всё обезоружено. 23 тысячи деревень уничтожено, еще 11 тысяч на ладан дышат. По китайской границе нехватка пограничников на 55 %. Я видел 2150 километров, всю границу, включая Даманский: мы плывем по Амуру, я вижу вышку, три вышки — везде муляжи, не живые солдаты. Китайцы смеются, издеваются над нами, кроме стыда я ничего не испытываю. Будь я премьером или президентом, первое что бы я сделал, собрал бы Россию, всех русских людей всех поколений, последнюю волну не стал бы брать, там много тех, кто ненавидит Россию. Я был 5 раз в Америке, 6 раз в Японии, даже в Австралии, знаком с этими людьми, знаком с молодыми пра-пра-правнуками наших эмигрантов, которые хотят в Россию, им постоянно ставят препоны. Я бы сделал всё возможное, чтобы наши корневые люди пришли и занимали землю. Екатерина II не дура была, хотя мои прапредки и пострадали от нее, она — великая правительница. Она сказала: «Вооружить казачество современным оружием, и Россия перестанет пылать пожаром по границе». Сегодняшняя ситуация: один к одному.
— Вы служили во флоте?
— Рыбаком на Тихом океане. Военным.
— Идеал женщины в стране изменился?
— Я не знаю. Не изменился. Больше страданий у наших женщин стало. Мне недавно позвонили: «Яковлевич, не хотел бы принять участие в шоу?». Я напрягаюсь всегда по поводу шоу. У нас много шоу, как в Римской империи хлеба и зрелищ. Все пляшут, топают копытами, метут пол хвостом. Очень много однополой пропаганды. Гей-парады на Тверской надо бы совместить с Днем десантника, всё было бы нормально, успокоились бы. Когда мне предложили хором с народным артистом типа Бориса Моисеева спеть «Марш энтузиастов», я их далеко послал. Я по другую сторону баррикад.
— Далеко, но слово короткое?
— Трехзначное.
— Александр Яковлевич, по гастролям помотался?
— Волка ноги кормят. Долго не могу сидеть в Москве, здесь солнце другое, ясное, там — мрак. Сейчас выйду из студии — подышу сибирской чистотой.
Омельчук: Гастроли в Сибири — это на родину?
Михайлов: Конечно. Я не даю интервью, только сибирякам, северянам. А так — наглухо заперт. Люблю сибиряков. Моя вотчина и моя родина за Уралом.


Игорь НАК:

Полярное направление
Масштаб делает личность. Масштабное дело.
Когда Игорь Нак возглавил легендарный Ямалтрансстрой, мне подумалось:
— Отличный командир!
За эти годы он набрал такого веса и авторитета, что, не сомневаюсь, он мог бы возглавить не только Минтрансстрой — России, а будь такой — Минтрансстрой Евразии. Он возглавляет, пожалуй, самую сложную, самую уникальную, самую громкую стройку России. Самую мощную. Страна в этом веке не знала таких масштабов, как освоение полуострова Ямал и строительство железнодорожной магистрали «Обская — Бованенково — Харасавэй».
Он подхватил эстафету. Эстафету терпения, профессиональной выдержки, умного манёвра. Искусство мотивации. Но прежде всего мужества терпения.
Его отец Владимир Нак привел на Ямал большой отряд транспортных строителей. Тогда гремел БАМ. На Ямале задача стояла, пожалуй, посложнее, чем прорубиться через Яблоновый хребет. Освоение газовых гигантов Ямала требовало надежной всепогодной магистрали. Началось строительство заполярной самой северной в современной России железной дороги «Обская — Бованенково».
Самые большие трудности пришли с неожиданной стороны. Самым трудным оказалось… время. Переломное время России. Дорогу приостанавливали, отменяли, закрывали. Год за годом, и даже век за веком. Сменился век. Можно было махнуть рукой — профессионал всегда найдет себе работу. Они искали и находили себе работу, но главной задачей оставалась магистраль на Бованенково и Харасавэй.
Какую же мотивацию надо иметь, как зарядить людей, что сотни работяг, которым надо каждый день семьи кормить, терпеливо работали, ждали, веря, что ямальский «На Берлин!» не смотря ни на что, обязательно состоится.
Он — потомственный профессиональный строитель железных дорог. Но полководец людей — пожалуй, в первом поколении.
Он неудержимо растет в своем профессионализме. Освоение Ямала — модель богатых, но самых труднодоступных богатств России. Если получится на Ямале, получится во всей российской Арктике. А Арктика — шанс России XXI века.
Мои интервью с Игорем Наком — в разных местах и разных лет. Он — человек конкретных слов.

г. Лабытнанги.
Поселок транспортных строителей.
«Нуль» железнодорожной трассы «Обская — Бованенково». Двухэтажный деревянный дом — офис «Ямалтрансстрой».
Полевой кабинет начальника стройки.

Омельчук: Природа подсказывает — трудно стоять на одной ноге. Железная дорога на Ямал в любом случае для Ямалтрансстроя — всего одна нога?
Нак: Я рассуждаю иначе. Железная дорога — полотно с двумя рельсами. Если правильно стоять на железной дороге — это самая надежная и самая устойчивая позиция. Когда идет поезд — свернуть с направления движения невозможно. Мы приняли решение и честно считаем, что основная задача нашей организации — строительство железной дороги. Ямалтрансстрой нельзя рассматривать отдельно от тех задач, ради которых он создан. Задачи лаконично формулируются — освоение полуострова Ямал. Знаю позицию акционерного общества «Газпром», очень серьезно прорабатывается вопрос дальнейшей стратегии развития газовой отрасли страны. Ямал является одной из ключевых точек, и я глубоко убежден, что Ямалтрансстрой и люди, которые работают здесь, делают очень серьезное, важное для страны дело.
— Игорь Владимирович, сколько времени нужно, чтобы достроить дорогу до Бованенково? Точнее бы сформулировал вопрос: сколько денег и средств нужно, сколько времени, чтобы, в оптимальном варианте, прийти на Бованенково?
— Я думаю, сегодня Газпром обладает необходимым потенциалом и имеет совершенно неограниченные возможности на российском рынке. Менеджмент компании за последний год сделал просто сумасшедший прорыв: капитализация Газпрома увеличилась примерно в пять раз. Стратегически четко обусловлена задача освоения Ямала. Сроки? Квалифицированные специалисты способны завершить строительство в минимальные сроки (по моей оценке — 3–3,5 года). Есть пессимистические оценки и оптимистические. А есть реалии. Минтопэнерго, Минприроды ведут тщательную экспертизу инвестиций в освоение Бованенковского месторождения. Насколько проинформированы депутаты Ямало-Ненецкого автономного округа, вопрос подачи первого газа колеблется от 2012 до 2015-го года. Наверное, как нельзя лучше «Обская — Бованенково» вписывается в эту тенденцию. Я занялся недавно историческими экскурсами, стал интересоваться судьбой северных железных дорог России и понял: в каждом транспортном детище есть некая точка — принятие решения, а потом начинается огромная жизнь без конца. События в строительстве железных дорог в XIX веке обуславливали рождение Северной железной дороги. Никто не думал о том, что дорога до Ярославля превратится в огромную сеть, которая обеспечит перевозками большую часть северной территории России. Строительство «Обской — Бованенково», наверное, тоже своего рода этап. Этот кусок будет некоей артерией, а ее сосуды будут располагаться по полуострову Ямал. Безусловно, они будут привязываться именно к этой линии.
Омельчук: Игорь Владимирович, были пустые годы на Ямале?
Нак: Пустых лет быть не может. В определенные периоды были сомнения в целесообразности строительства дороги, мы активно занимались бюджетным строительством, освоением в национальных поселках. Много построили для Приуральского района: это и Аксарка, Белоярск, Щучье, это и Лаборовая, и многие населенные пункты, где сегодня живут коренные жители Ямала. У Ямалтрансстроя не было остановки, он, как нормальный труженик, не может сидеть без работы.

Персональное дело
Нак Игорь Владимирович, генеральный директор ОАО «Ямалтрансстрой» родился 6 августа 1963 г. Отец, Владимир Нак — первый президент ОАО «Ямалтрансстрой».
Окончил Московский институт инженеров железнодорожного транспорта (МИИЖТ, 1985).
С 1986 — начальник участка СМП-351 ПСМО «Ямалтрансстрой». С апреля 1991 — начальник СМП-351.
В 1996 избран депутатом Государственной Думы ЯНАО второго созыва. С 1997 — генеральный директор многопрофильной строительной компании ОАО «Ямалтрансстрой».
Награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Женат. Воспитывает двоих сыновей (Владимир и Григорий).

Трасса строящейся железнодорожной магистрали «Обская — Бованенково». 268-й километр.

— Игорь Владимирович, в этих местах и лето — не сезон?
— Сейчас самый разгар. Погода не радует, южное побережье Карского моря не совсем то, что представляют себе жители москвичи. В зимнее время на Севере мы можем взять гораздо больше, чем летом. Лето — это распутица. Зима — устойчивая погода. Мы, транспортные строители, вынуждены короткий летний промежуток использовать для окончательного доведения верхнего строения пути.
— Большое задание на лето?
— Подготовить железную дорогу к приему народно-хозяйственных грузов до станции Паюта. Объем грузов в нынешний зимний период будет доходить до 400-х тысяч тонн. Задачу выполним, будем ждать следующих задач от Газпрома.
Омельчук: Какие грузы пойдут — пока секрет Нака?
Нак: Нас, перевозчиков, в принципе не очень интересует, какие грузы, мы готовы к приемке любых.
— Заказчик-то грузов известен?
— Акционерное общество «Газпром».
— Чем сейчас занимаются рабочие?
— Газпром обязал нас завершить все искусственные сооружения в постоянном варианте. Мы стоим на строительстве 51-го моста, капитальный мост в один пролет, 66 метров.
— Солидное сооружение?
— Прослужит 100 лет. Из расчета столетнего периода паводков.
— Ваши ребята знают, что делают на века?
— Мосты по-другому не строятся. Построим иначе — поезда не пойдут. Задействовано немногим более двух тысяч человек.
— Уже две тысячи? Мы найдем в Заполярье такую солидную трудовую армию?
— Очень помогает дружба с регионами. Нехватка специалистов — думаю, так вопрос вообще нельзя ставить. Очень дружим с Курганской областью, с Тверью, просим, чтобы они в этот сложный летний период помогли людьми, находим ответ.
— Курганцы и тверяки хорошо приживаются на Полярном Урале, в Заполярье? Останутся надолго?
— Думаю, некоторые останутся до Бованенского месторождения.
— Ждать осталось немного?
— Газпром сформулирует эту задачу в ближайшее время. Решение будет мудрое, которое нужно государству Российскому.

Салехард. Государственная Дума округа. Депутат Владимир Нак.

— Можно говорить, что Ямалтрансстрой, как беременная женщина, на сохранении? Седьмой месяц и надо сохранить ребенка?
— Любое дело можно сравнить с неким ношением плода. Идет очень сложный и хрупкий период от момента, скажем, зачатия (наше зачатие состоялось в 1986-м году) до момента появления того долгожданного, что планируется в этом счастливом, добром событии. Сложные периоды миновали. Сегодня подошла та точка, когда совершенно понятна востребованность акционерного общества «Ямалтрансстрой».
— Вы занимались историей северных железнодорожных строек. Не существует ли в этом регионе «проклятия Лаврентия Берии», ведь все дороги на Севере, к которым впрямую причастен Лаврентий Павлович, будто прокляты: «мертвая дорога» до Игарки, пустая дорога к Новому Порту здесь на Ямале, тяжелые дороги. Если представить, что мистика бывает: нет проклятия?
— Вы знаете, все в жизни делается с благословения Божьего. Дружба конфессий, которая существует в Ямалтрансстрое, работает во благо. У нас все направлено только на созидание. Я уверен, что Бог поможет нам в нашем большом деле под названием «Строительство железной дороги Обская — Бованенково».
— Пессимистов в Ямалтрансстрое не осталось?
— Вы помните анекдот: пессимист — это хорошо осведомленный оптимист? Так вот, я достаточно хорошо осведомлен и глубоко убежден, что благородная и правильная цель будет и оправдана, и востребована.

Тюмень. Студия телерадиокомпании «Регион-Тюмень».
Программа «Экспресс-эфир».

— Игорь Владимирович, если посмотреть на строительство железной дороги с реки Юрибей, как выглядит ваша стройка сегодня?
— Знаете, стройка, наверное, как человек. Рождается, начинает ходить, учится, выходит в жизнь и начинает преображаться с каждым своим действием. Сегодня стройка — это…
— …юноша?
— Нет, умудренный опытом и много переживший муж. Сегодня стройка чем-то созвучна с жизнью мегаполисов. Представьте себе участок строящейся железной дороги от Юрибейского моста: там 130 километров, это тот фронт, где идут очень активные работы. Когда едешь ночью, а в Заполярье в основном ночь и горизонт за Полярным кругом довольно дальний, безмолвная равнина, и вот сколько видит глаз — движущиеся огни и в одну, и в другую сторону. Конечно, это впечатляет. Вот эта вереница огней — это жизнь, ее круглосуточный цикл. Сегодня на строительстве задействовано больше двух тысяч автотранспортных единиц: и БелАЗы, и самосвалы «Мокси» норвержские, и «Катерпиллеры», «Мерседесы» и КамАЗы, огромное количество тяжелой техники. Вся эта махина сконцентрирована на участке в 100 километров. Мощь, могущество и сила! И красота… Юрибей — самая важная точка, перешагнув этот барьер, мы действительно вышли на Ямал. В том понимании, как это понимает весь мир. Ямал — главная кладовая газа России. Сегодня мы можем сесть в поезд и проехать по Юрибейскому мосту на северную сторону. С укладкой идем к Бованенково.
Омельчук: Официально мост через Юрибей будет сдаваться? Ленточку перерезать или сдавать всю дорогу сразу?
Нак: О ленточке мы не думали, думаем над тем, как на день, на час сократить сроки строительства.
— Все-таки, Игорь Владимирович, в чем уникальность моста: технологическая, функциональная?
— Мы работаем в тесном взаимодействии с Российской Академией наук, со многими прикладными и научно-исследовательскими институтами. Юрибей, его пойма — некая точка концентрации жизни на Ямале. Это кормовая база для местной рыбы, точка миграции и отдыха оленьих стад, точка комфортного проживания коренных жителей. Вдоль Юрибея расположены дачи тундровиков. Люди, которые находятся на отдыхе, живут вдоль Юрибея.
— Ямальские Сочи?
— Говорят, «Канары». А еще: «Лас-Вегас». Но это не Сочи, это не Канары, это не Лас-Вегас…
— Круче?
— Да. Это Юрибей! Юрибей заставляет гордиться своей страной. Юрибей — точка жизни. Когда мы чувствуем, что идем не туда, очень быстро откатываемся назад, пытаемся технологически сделать иначе. Совместно с наукой предложили очень легкую конструкцию моста, которая будет неощутима для рельефа и природы. Она оправдывает себя, мы видим результат. Сваи очень сложного технологического погружения, завод «Либхер» уже «одурел» от наших требований. В мире подобных совокупностей сложных факторов возведения сооружений нет. Немцы с трудом справились с нашей задачей, подчеркиваю, действительно с трудом, мы заставляли их уже миллиметрами, сантиметрами отрабатывать технологию. Результат — мост сделан. Второй вопрос. С точки зрения строительства пригодно только зимнее время, время минимального воздействия на окружающую среду. Очень сокращается срок строительства. Мы говорим о 320-ти днях строительства моста. Есть нормативный срок для такого моста — 3 года, мы строим в три раза быстрее. Здесь возникают вопросы технологии, которые мы на Ямале обкатали в любом виде. Плюс большие инвестиционные потоки, все это нам позволяет решить сложную задачу. Наверно, даже быстрее тех планов, которые мы сами для себя намечали.
— Конструкция легкая, а составы-то пойдут тяжеленные?
— Если смотришь с вертолета — да, действительно, он, как на спичечных штыречках стоит. Когда подъезжаешь вплотную, видишь могущество — только опоры диаметром полтора метра. Есть подрусловые опоры — трехметровые столбы металлические, а глубина их погружения 30 метров. Иллюзия, что это легкое строение, — пропадает. Легкое для природы. Для строителей это сложнейшая задача. Мост — могучее, суровое сооружение.
— Мост через Юрибей — стопроцентно экологически чистый продукт?
— В масштабах Юрибейской поймы такого сооружения просто нет. Я бы так сказал. Мы наблюдали уже два паводка, не видим никаких явлений, которые связаны с наличием мощного моста в Юрибейской пойме.
Омельчук: Вся строящаяся магистраль — тоже экологически чистый продукт?
Нак: Безусловно. Основа (местные грунты) сертифицирована, мы выпускаем собственную продукцию, которая укладывается, как утеплитель, в тело земполотна. С точки зрения экологии, продукт стопроцентной экологической сертификации. С точки зрения воздействия на природу, на первом этапе сооружения железнодорожной линии случились некие изменения, пока природа сливалась с насыпью. Это же природа. Путь касланий проходил здесь, мы ничего не должны менять, должны сделать пляжные переходы, по которым оленье стадо совершенно спокойно перейдет. Водопропускные трубы совершенно не изменили русловых параметров. Снегозаносимость — тоже параметр, большие объемы снега. Все естественно. Железная дорога, я думаю, через год, через два сольется с природой Ямала.
— Эльбу форсировали… Аппетиты, наверно, растут. Нет намерений, дойти не просто до Бованенко, а до Харасавэя?
— Я, наверно, не открою секрета, если скажу, что сегодня Газпром совершенно четко ориентирует себя на уменьшение затрат. Железная дорога — самый дешевый вид транспорта. Последние решения сейчас находятся в стадии воплощения в жизнь, а это еще 49 километров. Граница Бованенковского месторождения — 525-й километр, дальше выход на ГП-1, там образуется новая станция Карская. Поэтому сегодня уже можно говорить: железная дорога не «Обская — Бованенково», а «Обская — Карская». Это дает нам некую надежду на движение вперед, ведь Карская экспедиция базировалась на Харасавэе.
— Проект дополнительных 50 километров уже готов?
— Над ним сейчас работают. Если мы говорим об основном проекте, он прошел экспертизу. А участок от 525-го километра до станции Карской находится в разработке. Там очень тяжелая ситуация с грунтами для насыпи. Я думаю, задачу решим, у нас есть геологические партии, которые понимают, что от них требуется, и работают над проблемой.
— Игорь Владимирович, проложенная магистраль работает, как грузовая? Или только возите грузы исключительно для себя?
— Газпром ставит вопрос жестко: даже в стадии строительства это должен быть не груз сам для себя, а грузы для освоения Ямала. Во-первых, перед нами твердо поставлена задача — 1 января 2010-го года — 525-й километр.
— 31 декабря 2009-го года?
— Я даю себе маленький люфт.
— Выбора нет, где проведете новогоднюю ночь?
— От Юрибея до 525-го километра — 180 километров укладки плюс разъезды, это почти 200. Чтобы сократить время, на станции «Юрибей» делаем накопитель. Там уже лежат порядка ста километров шпальной решетки, чтобы мы брали и сразу шли в бой. Мы очень надеемся, что у нас получится. Хотя впереди еще четыре километра моста в работе.
— А там что за речушки?
— Не речушки. 16 водных преград и их надо тоже перейти мостами. Мы же проходим через территорию природного заказника. Хотим завершить все работы, включая мосты, до наступления весны, чтобы мы ни одним штрихом не тронули здешнюю природу. Задача стройки: 1 января 2010 года — 525-й километр. Грузы Газпрома — это приоритет. 268-й километр — участок, который ближе всего к Байдарацкой губе. На станции «Хралов» мы уже приняли порядка 45-ти тысяч тонн трубы большого диаметра. Это новая труба под высокое давление, заизолированная для магистрального газопровода. 45 километров трубы вывезено, часть уже уложена в газопровод. Сегодня всеми направлениями груз доставляется. Через год, когда закончится стройка, безусловно, основная масса пойдет по железной дороге, в том числе и люди поедут по железной дороге, вахтовый персонал, продукты питания повезут. Сегодня смешанная схема. Что касается дюкера через Байдарацкую губу — там очень много вариантов.
— Большая труба поедет по рельсам?
— Частично морем. Насколько я знаю, оборудование, которое ближе к береговой части, что укладывается на дно, — из Архангельска отгружается.
— Речь об аэропорте «Бованенково» даже не ведется?
— Я не знаю. Проще привозить людей из средней полосы поездом. Точкой отправки берется Ярославль. Вахтовик сел в вагон и вышел на Бованенково.
— Самый дешевый и самый эффективный?
— Цена значительно ниже, а время близко к авиационному.
— Игорь Владимирович, много на стройке осталось тех, кто начинал, кто высадился на Обской двадцать один год назад? Самые терпеливые, самые выносливые, самые крепкие?
— Сегодня уже не 21, а почти 24.
— Ого!
— Да. Остались. В том числе и Ваш собеседник, который тогда был, как говорится, высокий и кучерявый. Пришло много молодежи, некоторые ветераны на пенсии, но те люди, которые были вчера в центре, они и сегодня в центре событий.
— До встречи на 525-м?
— На Карской.
Омельчук: На Карской?
Нак: На берегу Карского моря Северного Ледовитого океана.


Лариса НЕВИДАЙЛО:

Красивая миссия
Она филолог, филологиня.
В лихие годы России и родной Тюмени судьба повернула так, что из школы потомственной учительнице пришлось уйти… В официантки.
Она оказалась прекрасной официанткой. Знание классики никогда не помешает. Обнаружила в себе бизнес-хватку. На окраине Тюмени появился ресторан «Максим». Провинциальный, но фешенебельный.
Сегодня сеть ее ресторанов (среди которых «Максимка», «Максимыч», «Максимилиан») уже перевалила за два десятка. Это всегда эксклюзивные заведения («Буржуазное кафе», кафе «3452»).
Филология — наука вкуса и стиля. Наверное, она не хозяйка на ресторанном рынке Тюмени, но, пожалуй, самая заметная фигура. Вне конкуренции «Женщина года» — по версии «Клуба — 7». Может — женщина навсегда.
У сегодняшнего строя в России есть одно явное достоинство — он позволяет энергичному человеку раскрыть все свои дарования и таланты.
Конечно, ресторатор — это бизнес. Но и обязательно творчество. Лариса Невидаило — самый творческий ресторатор в Тюмени. Это интервью из времен, когда она только стартовала по-крупному.

Омельчук: Лариса, в «Максимыче» чаи готовят? Или для солидного ресторана чаепитие не солидно?
Невидайло: Сейчас люди предпочитают здоровый образ жизни, в ресторанах и в кофейне большой выбор чаев: японские, китайские, зеленый чай, белый, красный чай, пьют их с удовольствием, разбираются, ценят вкусовые качества.
— А самый экзотический?
— Я сама люблю зеленый чай «Кокейча».
— Для тех, кто ностальгирует по советским временам, можете эксклюзивно приготовить грузинский чай? С дровами.
— Если человек попросит.
— Если состоятельный посетитель заказал грузинский чай, посылаете чартер в Грузию?
— Может, не в Грузию, в какой-нибудь маркет, точно.
— Ресторанный бизнес тяжелый?
— Для меня это не бизнес, это образ жизни. Иногда устанешь, но вечером подойдешь к посетителю, к гостю своему: «Как Вы отдохнули, понравилось?» Они очень благодарны и снова наполняешься энергией, для меня — не тяжелый бизнес.
— А труд официанта — по-настоящему пролетарский труд?
— Я бы не сказала. Я, например, в 30 начинала официанткой.
— Весь день на ногах, бегом, не приравнивается к шахтерскому?
— Мои девочки фанатки своего дела, они психологи, очень любят общение с людьми. Может, у них это стартовая ступень для другой профессии. В основном, все заочницы, учатся и работают, сами себя содержат.
— Ресторанный бизнес очень прибыльный? Деньги лопатой..?
— Я никогда не занималась другим бизнесом, но благодарна судьбе, что могу учить своих многочисленных детей, могу содержать их в наше нелегкое время. На бизнес не обижаюсь.
— В Европе гордятся не только великими своими артистами, поэтами, музыкантами, но и поварами. В Тюмени есть хорошие повара?
— Мне, наверное, нескромно говорить, но у меня действительно очень хорошие повара, у них многолетний стаж работы, опыт, они вкладывают душу в свое дело. Мой первый призыв — полюбите мой ресторан и ресторан полюбит вас. Наукой доказано, что, если повар без души работает, то никогда не приготовит вкусно. У меня, правда, очень хорошие повара.
— Кому мы присвоим звание — заслуженный повар республики? Заслуженный повар Тюмени?
— Они обидятся, у меня много поваров, работают по 10 лет.
— Пусть тюменские едоки знают своих героев!
— Назову самых хороших поваров в «Максиме» — Галина Александровна Гец, Галина Ивановна Попова. Недавно Михаил разработал блюдо, оно называется «Асабока из баранины», его авторская работа.
— Как, асабока?
— Баранина на косточке.
— А Лариса Кирилловна сама в какие тюменские рестораны предпочитает ходить?
— В последнее время у нас в Тюмени появляются хорошие рестораны. Я раньше в рестораны практически не ходила, а сейчас хожу, мне нравится, можно прийти, отдохнуть душой. Я профессионально смотрю на работу официантов, на кухню, на блюда. Но больше я люблю отдыхать на природе, на даче.
— Не у конкурента?
— И то, и другое.
— В Европе не принято, Европа сама себе не готовит, не на кухне сидит, обедает в ресторанах и ресторанчиках. Тюмень доживет до европейских времен?
— Мы уже к этому движемся, очень много открывается заведений, они не пустуют, уровень благосостояния людей растет. Думаю, мы доживем.
Омельчук: Любая тюменская женщина будет меньше посвящать себя кухне?
Невидайло: Я надеюсь.
— Чем гордится ресторан «Максим»? Это выпивка (крепкая — не крепкая)? Может быть, гордится своими гостями? Может, своим безупречным сервисом? Может, изысканностью удовольствий на выбор?
— Конечно, мне бы хотелось гордиться всем — кухней, выпивкой, хорошим сервисом, потому что то, что Вы назвали, это и есть составляющая. Но я горжусь своими гостями.
— Ресторан может иметь идею?
— Он просто обязан. «Максим» — клубный ресторан. Можно поиграть в бильярд, попеть в караоке, посидеть в сигарной комнате, отведать вина в винном погребе, в конце концов, попариться в сауне. Моя идея — как можно больше удовольствий доставить людям. Мой «Посейдон» — первый тематический ресторан в Тюмени, там можно отведать много всякой рыбы. Тематический: от интерьера до кухни. Такие деликатесы, как устрицы, другие изысканные блюда впервые появились в Тюмени именно у нас. Не нужно ехать во Францию. «Кофейня» — новое для меня заведение. У меня два сына. Меня радует, что там сидит молодежь с чашечкой чая, кофе, а не с бутылкой пива. Это новая культура для новой молодежи, тусовочное место — пусть грубоватое слово. Здесь можно увидеть и профессора, и студента.
— Девушка с бутылкой пива на тюменской улице для Ларисы?
— Это неприемлемо и страшно. У меня дочь, третья, я все-таки, за культуру пития. Не против пития вообще, но — за культуру.
— Ваши гости, которыми гордитесь: молодежь, солидная публика, престарелые снобы?
— У каждого заведения своя публика. Кто хочет больше холодца — идет в «Максим», кто устриц — в «Посейдон». В «Кофейне» молодежи много.
— Цены, конечно, изысканные?
— Могу привести пример: чашечка натурального черного вареного кофе, настоящего, очень хорошего, который тут же при вас мелется и варится — 40 рублей, в Тюмени это самая низкая цена для натурального кофе.
— Не секрет, «Максим» в любом городе, не только в Париже, предпочитает знаменитостей. Вы, конечно, знаете их всю подноготную. Знаменитости в тюменском «Максиме» ведут себя разгульно? загульно? корректно? деликатно? весело? азартно?
— Мне интересно с ними общаться. Самое удивительное, когда читаешь о них в желтой прессе, то совсем не верится — в основном это приятные, милые люди. Недавно была Наташа Королева, уехала в восторге. Я дружу с Ларисой Долиной. Филипп Киркоров очень доволен остался рестораном и кухней. Владимир Спиваков был не единожды, ему наша кухня очень нравится.
— Лариса Долина борется за фигуру. Чем привлекает «Максим»?
— У нас большой выбор блюд, если надо — можно и диетические.
— Виртуоз Спиваков что нашел в меню тюменского «Максима»?
— Мы ему демонстрировали нашу сибирскую кухню, он остался доволен и холодцом, и нашим муксуном, ему понравилось и запомнилось.
— Вашему «Максиму» 10 лет. Россия в эти годы переходила от социализма к капитализму, время очень непростое. Каждый год трудный? Были одни иллюзии — появлялись другие?
— Как вся страна, переживали кризисы, удачи и неудачи, взлеты и падения. Но, чтоб когда-то «Максим» остался пустым рестораном и нас совершенно забросили люди, такого не было никогда. Открывались новые рестораны, наши гости уходили от нас, кто-то возвращался, «Максим» пользуется популярностью. Может, нескромно с моей стороны, но пользуется.
Омельчук: Реформы реформами, но кушать хочется всегда?
Невидайло: В «Посейдон» практически за неделю нужно записываться, мест не бывает. В банкетный зал — пятница, суббота — тоже заранее желательно записываться. Народ живет, народ отдыхает, мне нравится, мы стараемся.
— Женщине трудно в ресторанном бизнесе?
— Не трудно, я не одна, вместе со мной мой муж, просто он всегда в тени, а я все лавры собираю.
— Вы так распределили обязанности: одному — лавры, другому — супчик?
— У него — строительство, мы постоянно в поиске, строим, ремонтируем. Вся хозяйственная часть на нем. У меня работа с гостями, с коллективом. С людьми — это мое.
— Сложно: устриц наисвежайших завезти? Выбить место в центре города под «Кофейню»?
— Мы работаем только на охлажденных продуктах, для меня самое сложное — система снабжения. Завидую московским рестораторам, им в этом отношении полегче, все есть, у нас еще сложновато, не выстроена система. Пока мы из Москвы везем охлажденную семгу, живые устрицы. Одному ресторатору это тяжело, нужна система.
— «Максим» — всегда Париж, оттуда его всемирная слава. Чем тюменский «Максим» отличается от парижского? В лучшую сторону?
— Недавно была в Париже. Мы отличаемся своей кухней, теплотой отношений. Мы гордимся российской кухней, у меня наряду с французской кухней в меню много страничек нашей русской кухни. А так много общего.
— В парижский «Максим» зайти — оставить состояние?
— Я бы не сказала.
— Божеские цены?
— Приемлемые. Во Франции люди завтракают, обедают и ужинают в ресторанах, цены не очень дорогие.
— Вы себя причисляете к среднему, к малому или мелкому бизнесу?
— К малому.
— Экспансионистских планов нет?
— Абсолютно.
— Разве может бизнесмен без азарта развития?
— Развитие есть. Я пытаюсь все время что-то новенькое в своих заведениях наладить, в перспективе еще одна «Кофейня». Я считаю, лучше меньше да лучше, надо держать уровень.
— Отношение малого бизнеса с местными властями: не мешайте?
— Они помогают. Я 10 лет в этом бизнесе, могу прийти за советом, с просьбой, всегда выслушают, помогут.
— За 10 «максимовских» лет власть не помешала?
— Мне — нет. Я пытаюсь все делать правильно. Чем они мне могут помешать?
— В России в это время можно создать правильный бизнес?
— Нет, конечно. Очень много бумаг меня всегда раздражает. Проверяющих много. Проверить нас может любой человек практически. Планы? В «Кофейне» хочу открыть детскую комнату, детское кафе хочу открыть. Есть еще одна тайна. Сейчас много будет открываться фаст-фудов, ресторанов быстрого питания. Много ресторанов закрывается, открываются новые.
— Как будет хрупкая женщина Лариса бороться с сетевыми монстрами?
— Буду очень любить своих гостей, надеюсь на взаимность.
— Многие деловые женщины в России, особенно в последние годы, отказывались ради деловой карьеры от материнства.
— Это не про меня. Младшей дочери сейчас год и восемь месяцев, а у меня словно какой-то моторчик заработал внутри: мы открыли «Кофейню», «Посейдон». Это только стимулирует. Это такое счастье — быть матерью!
— Когда женщина говорит, что ради дела она отказывается от материнства, лукавит самой себе?
— Я просто не понимаю таких женщин.
— Бизнес-маме Ларисе совершенно не мешает?
— Ну, как не мешает? Наверное мои дети обделены каким-то вниманием, сейчас страдает только маленькая, маму не часто видит. Все выходные я стараюсь посвящать ей. Дети постарше — при мне, у нас семейный образ жизни, работа и семья — одно целое. Маленькая подрастет — тоже будет с нами.
— Ресторан — заведение для мужчин?
— Почему? Мне кажется, для всех. Очень приятно, многие приходят семьями, с детьми, у нас есть специальное детское меню. Не думаю, что только для мужчин. Если деловые переговоры — может быть. Почему с семьей нельзя прийти в ресторан?
— Хороший ресторан — это и путь России в мировую цивилизацию?
— Считаю, да.
— Лариса, говорят, на Руси мужик перевелся.
— Я же приводила в пример своего мужа. Я считаю, у нас прекрасные мужчины. Я не феминистка.
— Может быть, Ларисе повезло?
— Может.
Омельчук: По нашим старосоветским понятиям, ресторанное дело — несколько легкомысленное дело. Как можно сформулировать миссию своего ресторанного дела? Миссию перед человечеством?
Невидайло: Приходят люди с работы, уставшие, голодные, в наше время трудно всем, а мы своим вниманием, заботой, добротой, вкусной кухней помогаем им. Даже расслабиться. Это же и здоровье, и просто жизнь человека. Красивая миссия.


Евгений НЕГИНСКИЙ:

Время для храма
Он сам поет. Недурно. Чувствуется школа. Одессит. Но поет редко. Редко позволяет себе, не всегда разрешает. Надо выпасть из времени, а оно слишком уплотнено.
Наверное, трудно артисту — а у него артистическая натура — самореализовываться в других. У него получается.
Председатель Комитета по культуре и член Правительства Тюменской области возглавил областную культуру на старте века. С Собяниным. Если оглянуться… Новый классический драматический театр, каких Россия в новом веке не строила. Новая филармония, новый цирк, президентская библиотека — первая в провинциальной России. Академия искусств. Дворец культуры «Нефтяник». Новые ансамбли, фестивали. А там глядишь — большой симфонический оркестр. Чем в Тюмени черт не шутит! Ведь сбываются все невероятные замыслы.
Понятно, с подачи губернатора Собянина, с подачи губернатора Якушева, при их системной поддержке. Но это и две пятилетки Евгения Негинского на рабочем посту.

Омельчук: Евгений Семенович, как переносите неприятности в жизни?
Негинский: Почему с неприятностей начинаем?
— Есть рецепт?
— Абсолютный. Беру неприятность, переношу ее. Пока нес — неприятность исчезла.
— А как приходится переживать радость в жизни?
— Вот радость переносить… С радостью гораздо реже встречаюсь, чем с неприятностями.
— И это говорит человек культуры! Культура же — каждоминутная радость?
— Это внешняя фабула, внешняя сторона культуры. Чтобы эта радость состоялась для других — поноси неприятности.
— Как опытный марксист, считаете культуру базой или надстройкой? Фундаментом или 29-м этажом?
— Не 29-м, но 15-м. Однозначно.
— Культура — не база?
— Не база. На сто процентов.
— Это только в нашей России?
— В любом из всех вариантов базой является образовательное состояние человека.
— Культура в образование не входит?
— В том числе. Но, соглашусь с Вами, базисный человек должен быть однозначно культурным. Мы можем вспоминать огромное количество людей, которые прожили вне искусства, но можем ли мы говорить о том, что они бескультурны? В любом из всех вариантов экономическое состояние человека базисно. Здесь спорить вряд ли приходится. Мое глубокое убеждение, что вначале человек определяет для себя экономическую составляющую, а потом отрабатывает все остальное.
— Разве культурный человек изначально богат? Потом мы начинаем говорить о нищете духа при огромных карманах.
— Я думаю, должен быть добрый хороший паритет.
— Вы себя числите эстетом?
— Себя числю? Лучше, если это будут числить другие. Хотя, в каких-то вещах могу сказать, что я эстет.
— А слышали от современников: эстет или не эстет?
— Иногда слышу, даже приятно. Но это все относительно.
— Услышали за спиной — эстет пошел. Ругательно или положительно?
— Все зависит от того, чей голос за спиной.
— Конечно, культура должна быть элитарной?
— Нет, не соглашусь.
— Что Вас привело к этому ложному выводу?
— Культура должна быть человечной, культура должна быть доброй и культура должна быть доступной. Элитарность, прежде всего, говорит о ее недоступности.
— Минуточку. Человека из его естественного животного состояния в другой мир вывела культура?
— Вопрос был об элитарности культуры, то есть культуры не для всех, я так понял подтекст.
— Культурный человек — в любом случае, штучный человек?
— Я — менеджер культуры и должен думать не о штучном состоянии, не о массовом. Культура должна быть общедоступной, она должна возвращать человека в доброе и приятное, чувственное состояние.
— Вы однозначно и безнадежно — поклонник массовой культуры?
— Нет. И не нужно устанавливать маятник в одну или другую сторону. Давайте посередине остановимся. Серединочка здесь гораздо симпатичнее — ни в ту, ни в другую сторону.
— Мы в Одессе парни — не промах?
— Э-э-э…
Омельчук: Предмет для задумчивости?
Негинский: Нет, просто редко стал бывать в Одессе. Я считаю, Одесса — прежде всего, то состояние, которое мне дало коммуникабельность, оптимизм, чувство хорошего локтя, хорошей конкуренции. В отношении промаха — я не промах. Во всех вариантах Одесса — хорошая школа.
— После того, как Негинский перестал часто бывать в Одессе, Одесса безнадежно испортилась?
— Я не думаю. Одесса останется такой, какой была. Одесса — это самостоятельное государство, дух Одессы будет жить очень и очень долго, поскольку корни Одессы — нечто уникальное и удивительное.
— А Новый Уренгой — эпоха?
— Без сомнения. 20 лет Севера — это и школа, это и мужание, это и учеба, это и друзья. Без Севера я бы не состоялся.
— А как это угораздило одессита?
— Сам удивляюсь. Это был период, когда я очень плотно занимался музыкой, меня просто сагитировали. Я — человек увлекающийся, я ощущал, что климатические условия для музыки — ничто, и не жалею, что так поступил.
— В северных городах, городах-новостройках — особая тяга к культуре? Или, как Вы правильно или неправильно подметили: экономический базис — основное, вжиться, ужиться, обжиться — не до культуры?
— Как раз до культуры. Специфика Севера, не открою великой тайны, люди чаще оказываются в замкнутом пространстве, погода предполагает… Люди тянутся к культуре, люди тянутся к общению. Культура является флагманом, связующей нитью, дающей возможность людям пообщаться. Ведь без общения люди ничто. Роль культуры на Севере очень-очень велика.
— Постоянно на буровых, на газопромыслах, на трубосварочных узлах?
— Приходилось ли быть? Работать приходилось, выезжал достаточно часто с детскими коллективами, на первом этапе северной жизни, еще мало было культурных творческих коллективов. Вспоминаю печальный, врезавшийся в память случай, сломалась машина в сорокаградусный мороз. Человек 35 детей элементарно замерзало. Тогда не было ни связи, ничего, вспоминаю, врезалось в память, поджигали колеса. Это состояние, когда чувствуешь, что находишься в страшной ответственности за этих маленьких воробышков, они еще не понимают этого состояния, ты их обогреваешь… Это на всю жизнь у меня осталось. Я рад Северу, он дал это чувство духа, состояния гордости, что ты был там, имеешь соприкосновение с теми героическими людьми, которые там и жили, и живут.
— В тот эпизод никто не пострадал?
— К счастью, никто не пострадал.
— Первый год Негинский на Севере, двадцатый год Негинский в Новом Уренгое. Разница катастрофическая?
— Думаю, да. Это совершенно два разных человека, с точки зрения возраста, с точки зрения опыта. Разный или нет, но самое главное — вера в человека, в любовь, в добро. Это банально, но это так.
— Кто кому помогает: Комарова — Негинскому, Негинский — Комаровой?
— Наталья Владимировна Комарова сыграла большую роль в моей жизни. Это очень мужественная и умная женщина, школа десятилетнего общения и десятилетней совместной работы дали очень много.
— Сначала красивая, потом мужественная, а потом умная?
— Это симбиоз. Хороший комплекс.
— Культуру делают профессионалы, исключительно профессионалы?
— В большей степени профессионалы. Хотя есть много людей, сподвижников культуры. Но базисно — профессиональные работники, профессиональные люди.
— Культурная жизнь должна быть перманентно бурной или от события к событию?
— Она должна быть бурной от события к событию. У меня такая матрица мероприятий в компьютере, я живу событийно, а чаще всего пакетно, вехи от одного к другому, это как от мосточка к мосточку, от вершинки к вершинке.
Омельчук: Год огненного Вепря настал. Чем будем ошеломлять тюменскую публику с этим огненным зверюгой?
Негинский: Я думаю, ошеломлять будем хорошим подходом к репертуару и драматического театра, и кукольного. Интересные программы будут у филармонии. Создано несколько новых проектов детских творческих коллективов. Сейчас мы начнем заниматься — модное словечко — кастингом, подбором детей. Мы объявили год творческой ресурсной базы. Планов много, будем и удивлять, и ошеломлять.
— На стройку нового драмтеатра заходите каждое утро?
— И не раз, необязательно утром. Мое появление на свайном поле будет выглядеть неуместно. Достаточно стола, на котором находится проект.
— До нового драмтеатра когда дорастем?
— В середине следующего года.
— А не дорастем до тюменской оперы?
— Мы доросли — с точки зрения потребителя. Готовы ли мы ресурсно к опере, здесь большие сомнения. Пока рано говорить об оперном искусстве Тюмени. Чем будем ошеломлять публику? Нужно создать базисные творческие коллективы, пригласить новых музыкантов, которые должны стать тюменцами, только потом переходить к оперному искусству. Сегодня есть некий профессиональный голод в этом отношении, поздно не будет. Есть движение.
— А вообще мировая опера умрет?
— Почему Вы так решили, Анатолий Константинович?
— Не решил, я задумался…
— Провокация? Ни в коем случае не умрет, подтверждение тому — «Борис Годунов» Новой Оперы в Тобольском Кремле в прошлом году. Сегодня идет переориентация публики в сторону классического, серьезного искусства. Цифры говорят, конкретные билетные цифры — не какие-нибудь статистические варианты — народ уже переориентирован на более высокое искусство, классическое, более познавательное. Тюменская публика сегодня переориентировалась от попсы и шансона на более интересное искусство.
— Женщины, Евгений Семенович, на сцене Вашего театра жизни какие роли играют?
— Вопрос серьезный. Для меня, когда говорят о женщинах, прежде всего, моя мама.
— Главная женщина?
— Моя дочь, моя жена, моя внучка…
— И все остальные?
— Поставим три точки.
— Чего в жизни жаль?
— Жаль, что мало посвятил времени родителям. Жаль, что время моих детей, их детство проскочило мимо меня.
— Зато детство внуков не проскочит?
— Жаль, не вернуть.
— Что нового по собственной самооценке привнес в работу культурного комитета области его новый глава пять лет назад?
— У меня есть твердое убеждение: абсолютно точная системность в планировании и в реализации, хорошие управленческие решения.
— Управление культурой строится на научных методах, но эти методы приходится разрабатывать самому?
— Я бы не сказал. Основная идеология основных направлений деятельности культуры и социальной сферы — прерогатива правительства, мы являемся инструментарием реализации. Один в поле не воин, нет. Общая стратегия, а я уже отрабатываю необходимый компонент тактический.
— В тюменской культуре хороший фундамент традиций?
— Очень хорошие традиции. Хотя в инструментальном исполнительстве была очень хорошая школа, сейчас она возрастно несколько утеряна. Тем не менее, думаю, что есть хорошие преподаватели и можно делать базу.
— Какие способы самореализации в этой жизни выбрал Евгений Негинский?
— Самая главная самореализация — это любовь. Да, да. Любовь.
— На научных методах?
— Ну нет. Любовь к тому, чем занимаешься, к работе. Я все зимние каникулы посвятил тому, что изучал новую компьютерную программу «Нуэнда». Это большая программа по созданию фонограмм. Продолжаю заниматься фонограммами, с большим удовольствием самореализовывался. Посвятил много времени поездкам на лыжах. Не умел до этого, удовольствие получил…
— Только удовольствие?
— Удовольствие получил от движения…
— Забытое ощущение?
— Забытое ощущение падения, это великолепно, когда падаешь с горки — это великолепно.
— Считается, что Россия возродится культурой. Возродится?
— Я так не считаю. Это все досужие варианты, мы зря говорим, что Россия бескультурная, что у России не те корни. Мы — культурная нация, и нечего самобичеванием заниматься. Мои поездки за границу, общение с потребителями искусства и культуры за рубежом, говорит о том, что мы гораздо культурнее. Гораздо. Найдите другой повод для истеричного самобичевания.
— Но деревенская культура: все еще не поднятая целина?
— Не заросшие поля. Зачем Вы так говорите? Это домыслы. В данном варианте присутствует некая инерционность. Сегодня есть изменения подходов к сельской культуре, поскольку есть понимание того, что не все должно находиться на сценических подмостках. Есть творческие коллективы, которые могут быть просто в клубных формированиях. Не везде нужны новые клубы, разъездной характер может быть гораздо эффективнее и интересней. Просто меняются подходы. А то, что культура жива, подтверждают многие фестивали, конкурсы, фольклорные экспедиции. Подтверждение тому — продолжающийся фестиваль «Тюменский калейдоскоп», много интересных исполнителей, на селе хорошее развитие получают библиотечное дело, музеи. Не считаю, что деревня поросла бурьяном. Есть сорняки, тем не менее, добрые комбайны работают, интеллигентно двигаются, хорошая пашня, всходы достаточно симпатичные.
— «Звезда земляка» Тюмени светит?
— Светит. Мы с Вами договоримся, решим этот проект, он достаточно интересен.
— Из культурных событий последнего времени, что Вас по-мужски тронуло? Такой мужской катарсис?
— Вы удивитесь. Самое последнее, что меня привело в восторг — Венский симфонический оркестр.
— А чему тут удивляться-то?
— Нет, Вы знаете, я получил громадное удовольствие не только от звучания, получил эстетическое удовольствие от дирижера, от его манерности, от отношения к публике, к оркестру. Человек достойно преподносит искусство…
— Шароев отдыхает?
— У Шароева несколько другая манера.
— Какие проекты зреют в голове? Намедни был «Борис Годунов» в Тобольском Кремле. Что-нибудь выдающееся?
— Это пока в проектах, Хворостовский опять-таки летом в Тобольске. Идут переговоры, но такие мысли зародились. Самый главный проект — создание большого симфонического оркестра в Тюмени. Симфонический оркестр — не только исполнительская единица, это новые педагоги, новые музыканты в Тюмени. А там и оперное искусство поспеет.
— Евгений Семенович, когда наступает время для храма?
— Последний раз был на Рождество. К сожалению, редко стал бывать. Жена меня постоянно укоряет.
Омельчук: Тюменскую культуру мы с Вами можем представить как храм?
Негинский: Я с Вами абсолютно согласен. Если Вы это имели в виду — в этом храме я постоянно.


Юрий НЕЁЛОВ:

Противореча Ельцину
Лидеры. Ими не делаются — рождаются.
Понятно, и прирожденный лидер не обязательно может достичь предназначенных высот, но, если всё сложилось…
У него сложилось.
Всю свою жизнь он работает лидером. Такое призвание, такое предназначение.
Возглавлял ямальский комсомол. Возглавлял тюменский комсомол. Принимал исторические для России решения, будучи депутатом съезда народных депутатов. Политический долгожитель: два века, на стыке тысячелетий, 16 лет возглавлял особый регион России — Ямал. В нем самом собралось все: и неплохое, энергичное советское, и первый замес российской демократии, и страсть созидания на родной земле в новой России.
Это невероятно трудно: не просто жить-бытовать в эпоху перемен, а быть лидером эпохи перемен. Иных хватило на годик-другой. Его — на два десятилетия. И, когда смотришь на него, понимаешь: пороху в пороховницах еще ого! На таких людях время крест не ставит.

Омельчук: Сенатор Неёлов: буду вечно молодым?
Неёлов: Конечно, буду. Я и так молодой! Я всегда смеюсь, когда меня спрашивают: «Юрий Васильевич, Вы вроде как-то не стареете?» Мы ж на вечной мерзлоте живем. Сохраняемся лучше.
— Лучшая работа в Вашей жизни?
— Юность моя прошла в комсомоле. Лучшие годы. Честно хочу сказать: три года, когда я работал в Салехардском аэропорту механиком и начальником колонны по-доброму остались в памяти. Первые трудовые шаги. Незабываемые. Вообще-то, хотел быть авиатором, но так случилось, пришлось стать политиком. В Ленинградской Академии гражданской авиации учился, хотел пойти по этой линии. Я не жалею.
— К Ленинграду — особые чувства?
— Особые. Отец родом из Ленинграда, семья, родственники питерские. Сам я салехардский, ямальский, здесь родился. Отец лучшие годы провел на Ямале. Жива мать отца. К Питеру — особое отношение.
— Юрий Васильевич, если выделять всего один предмет гордости, что Неёлов сделал на Ямале для Ямала?
— Всего один? Я заставил нефть и газ работать на людей. Это самое главное. Даже не то, что мы преобразили столицу и сделали из нее действительно город европейского стиля. Главное, я сумел с командой переломить тенденцию. Мы пришли — люди работали на нефть и газ, мы ушли — газ и нефть работают на людей.
Омельчук: Это правда, что Вы любимец Геннадия Павловича Богомякова?
Неёлов: Он так говорит. Я ему благодарен, в молодости он меня действительно поддержал, воспитывал, строго спрашивал.
— Сильных поддерживают?
— Понимаете, он не связывал руки, не опекал по пустякам, давал свободу. Это мудрость руководителя, я считаю.
— Неёлов, вообще-то, вольный казак?
— Вольный. Всегда имел свое мнение, и буду иметь до конца жизни. Жить в шорах вольному человеку нельзя.
— Скажем, идет политическое размежевание — красные, белые, анархисты. Неёлов где?
— Когда был губернатором, я в открытую говорил Грызлову и всем руководителям партий, Путину на встречах: руководитель исполнительного органа власти не должен быть ни в одной партии. Он исполняет волю народа. А народ может добровольно быть и в «Единой России», и в «Справедливой», и в ЛДПР. На время, пока ты руководитель, ты должен с себя партийные оковы снять.
— Отступать не умеете?
— Если нужно для дела, я умею признавать свои ошибки.
— Какую ошибку Неёлов исправлял долго?
— Мы иногда принимали поспешные решения, хотелось сделать все быстро, а нужен был четкий расчет. Были такие промахи, я отменял свои постановления. Моя команда умнее в этом деле, убеждала меня.
— Неповиновение президенту Ельцину — и раз, и два — хорошо продуманный и четко просчитанный политический шаг?
— Это был не демарш, мол, я не уважаю Президента. Я просто пытался убедить, что нельзя допускать такие ошибки президентской команде. Это не простой регион, его нельзя ставить на колени, возможен социальный взрыв. Мне удалось убедить. Я благодарен Борису Николаевичу, он на меня обиды не держал. В первый раз меня по вопросу объединения области пригласил Виктор Степанович Черномырдин. Всё говорилось очень жестко: всё, разговор закончен, идите, подписывайте документы, делайте всё. Я высказал свое мнение: считаю, это ошибочно, этого делать не нужно. Второй раз приехала большая делегация во главе с руководством Администрации Президента в Салехард. Тоже ставился этот вопрос: на Госдуме будет принято окончательное решение, завтра по Центральному телевидению мы всё объявим. Я снова высказал свое мнение, меня поддержали депутаты нашей Думы. Мы свою самостоятельность отстояли. Сегодня у нас в области есть содружество, сотрудничество, нормальные документы подписали и Тюмень, и Ханты, и Ямал. Живем нормально. Как должны жить.
— Для Вас что-то значит, что Вы побывали на Северном полюсе, на Южный заглянули? Прихоть мужская или значимо в жизни?
— Ну, не прихоть. Я родился и вырос за Полярным кругом. Интересно же, что собой представляет Северный полюс.
— Ваш дом за Полярным кругом?
— За Полярным. Честно. В Салехарде есть стела, она точно проточкована, снимок сделан из космоса. Всё совершенно точно. Когда в Москве формировалась экспедиция на Северный полюс, получил приглашение и с удовольствием согласился. На Южный полюс поехал самостоятельно. Побывал на Северном, а как же дела обстоят на Южном? Посмотрел и убедился, что государство практически не уделяет внимания нашим станциям «Полюс». Самая плохая, дряхлая и древняя — станция российская. Вокруг современные: китайская, канадская, японская. Конечно, стыдно. Я вернулся в Салехард и коллегиально в администрации приняли решение, выделили 15 миллионов рублей на экипировку нашей станции. Купили вездеходы, купили моторные лодки, одежду. Сегодня на Южном полюсе поднят флаг Ямала.
Омельчук: Рано или поздно мировая борьба за Антарктиду начнется? Ямальский вклад уж сделан.
Неёлов: Причем, немалый. Мы накопили много материалов по Арктике, я сам в этом лично участвую. Благодарен нашему спикеру — главному сенатору Сергею Михайловичу Миронову, он меня ввел в состав Экспертного совета при председателе Совета Федерации, я веду секцию — социально-экономическое развитие Арктики. В ноябре выйдет мощная монография по Арктике новосибирских ученых, я тоже вложил свой труд.
— Это работа доктора технических наук Неёлова?
— Моя тема — развитие транспортной схемы Арктики. Северный морской путь.
— Любимая дорога?
— Считаю, правильно Правительство поступает, реанимируя Северный морской путь. Вы же знаете, недавно мощнейший танкер прошел с грузом в Японию. Я, кстати, приглашен на этот маршрут, но, по независящим причинам, пришлось отказаться. Я внимательно следил, провели все успешно. Северный морской путь готов для транспортировки нефти и сжиженного газа.
— За ним будущее?
— Будущее Азии.
— В свое время губернатор-авиатор Неелов развернул над Салехардом все самолеты, все авиакомпании в сторону Азии?
— Я никогда не забывал, что я авиатор. Моих рук дело — авиакомпания «Ямал», она входит в десятку лучших авиакомпаний России, успешно работает. У нее есть будущее. Все самолеты разворачиваются в небе над Салехардом. Через Салехард проходит международная Северная авиатрасса.
— Северный авиапуть?
— Северный воздушный путь. Северный морской и воздушный. Трассы будущего.
— На дно Байкала не удалось опуститься?
— С Артуром Николаевичем Чилингаровым мы хорошо знакомы, он меня не раз приглашал, надеюсь и уверен, в следующем году мы с ним дна Байкала достигнем.
— Летом, зимой, бабьим летом — не важно?
— Какая разница?
— «Я родился за ключей проволокой» — это о Вас?
— Если брать факты, то да. Но, если чисто по-человечески, конечно, нет. Моя мать жива, она рассказывает, что в лагерях ГУЛАГа под Салехардом сидели не те заключенные, которых мы привыкли видеть в тюрьме. Это политические заключенные. Их насильно свозили, они строили 501-ю стройку, но были совершенно другие люди. Я действительно родился за колючей проволокой. Но так говорить, наверное, не совсем правильно. Мой отец служил тогда на станции Глухариной, это примерно 100 километров от Салехарда.
— Чем Вам нравится Тюмень?
— Я же родился и вырос в СССР. В Российской Советской Федеративной Социалистической Республике. Тюмень — областной центр, мне здесь пришлось поработать немало лет. Пять лет учился в Тюмени, пятилетку отстоял первым секретарем обкома комсомола, три года — заместителем губернатора Тюменской области. Для меня этот город очень важен. Считаю, правильно сохранили здесь научные центры, институты, университеты, которые подпитывают Север. Неправильно с нуля начинать развитие науки на северах, когда здесь есть мощный фундамент, мощный брэнд научный. Я всегда Тюмень поддерживал.
— Лучшее место для голубей?
— Климат лучше.
— В Салехарде остались неёловские голуби?
— Обязательно. Северных заполярных пород. У меня летные голуби — в Салехарде, а в Тюмени — декоративные. Я честно горжусь, что у меня лучшая коллекция голубей в России.
— В Салехарде — эскадрилья, в Тюмени — объединенный голубиный отряд?
— Основная дивизия. Мы планируем в январе в Тюмени провести Международную выставку. Готовимся, я тоже буду выставлять своих питомцев, думаю, достойно они завоюют мне не один десяток золотых медалей.
Омельчук: Юрий Васильевич, приходилось сталкиваться с предательством?
Неёлов: В жизни? Да. Но мне все же повезло, я встречал хороших людей больше, чем плохих. Но было. Было и в работе — на Ямале, в Сургуте, в Тюмени. Всегда попадались подлые людишки. Что сделаешь? Издержки общества.
— В наши времена осталось такое старомодное понятие «женская верность»? Или это легенды прошлого века?
— Женская верность… Она, надо понимать, не в том, что кому-то изменила и всё, она не верна. Женская верность в том, что сердцем, душой любит, поддерживает тебя, понимает, Вы единомышленники. Это да — это женская верность.
— Какую измену Вы поймете и простите?
— Как там у Асадова: только подлости, только предательства никогда не прощай? И я не прощу.
— Не переживали честного мужского кризиса желаний??
— Нет. Я бы не сказал. Всего, что я себе задумываю, в общем-то, достигаю. Это кредо моей жизни. Задумал побывать на Северном полюсе — побывал. Задумал Южный — достиг.
— Сейчас есть желание?
— Есть. Загадываю, ставлю цель и достигаю.
— Все-таки, что не удалось осуществить? Локти кусаю?
— Конечно, хотелось довести до ума Салехард. Чтобы на Ямале мощные программы, которые мы развернули, были доведены до конца и осуществлены. Здесь немножко не все удалось. Хотя чувствовал, пора, хватит, 16 лет — уже много.
— Случались поводы дрожать за карьеру?
— Никогда за карьеру не дрожал. Но тучи-то, наверное, не раз собирались. И не два. Если дрожал — за свою команду. Не привык подводить людей, понимал: если случится со мной, пострадают десятки моих единомышленников. Но, чтобы цепляться за портфель, такого — никогда.
— С Сергеем Собяниным всегда жили дружно?
— Я его знал еще с Хантов. Знаете, когда он боролся, чтобы его избрали губернатором, мы поддержали. Хорошие добрые отношения.
— Все-таки, Тюменская область могла развалиться. Что помешало? Или что помогло?
— Могла развалиться. Могла. Много было «орлов», которые хотели это сделать. Разводили нас, трех губернаторов, для того, чтобы это осуществить. Но разума и ума у нас хватило, у всех троих. Мы нашли интересную форму, нас поддержал тогдашний руководитель Администрации Президента Дмитрий Анатольевич Медведев. Он взял на себя ответственность и принял решение. Решайте сами. Мы решили, создали Совет губернаторов, целевые программы Сотрудничества. Все три субъекта Федерации живут в мире и дружбе.
— Кому, на Ваш взгляд, было выгодно единый Западно-Сибирский, богатый нефтью и газом, комплекс разделить на три прутика?
— Мы — очень богатые регионы, и тот, кто пытался выйти на наши нефть и газ, заполучить нефтегазодоллары, им было не выгодно, когда существует мощный монолит трех субъектов. Я думаю, эти сторонние силы и пытались развалить. Они и политически подкидывали разные штучки Администрации: мол, такой регион с севера до юга России, вдруг там что случится, посередине, в самом сердце России бунт? Это чревато. Такие политические глупости подбрасывались. Я много наслышан.
— Много секретов в политике губернатора?
— Секреты? Ну, какие секреты? Я перед людьми секретов в политике не имел. Но для себя что-то нужное держал в тайне. Это естественно. В политике нельзя быть простым и открытым.
— Но репутация рубахи-парня нравится?
— Нет. Рубаха-парень — безответственный человек, может все ляпнуть, зарваться, забыть про людей. Рубаха-парень хорошо применимо к человеку. А политику быть рубахой-парнем не совсем правильно.
Омельчук: Юрий Васильевич, народ в России — о-ё-ёй, а народ на Ямале еще оёёестей, своеобразный народ. Скажите, трудно 16 лет управлять такой территорией и таким народом?
Неёлов: Не просто. Есть особый ямальский характер. Когда обращался к людям, они ни разу не говорили «нет», прислушивались, настороженно воспринимали, но никогда не говорили — «нет». Шли навстречу, верили власти. 72 национальности живут на Ямале, ко всем надо подобрать ключ, это очень сложно и тяжело. Тем не менее, мы нашли взаимопонимание и с коренными малочисленными народами, и с теми, кто приехал, есть же очень мощные диаспоры. На Ямале нормально живут и работают плечом к плечу все 72 народности.
— Есть на Ямале такая женщина — о-ё-ёй! У Вас сложились свои отношения с Анной Павловной Неркаги?
— Необыкновенная женщина. Не простая, уникальная, очень нужная сегодня для тундры, для Ямала. Она неординарно мыслит, многим кажется, что она — бунтарь. Она не бунтарь. Просто по-своему понимает жизнь на Ямале. Я всегда ее поддерживал. Сейчас, если она обратится, буду поддерживать в Совете Федерации. Все, кто пробивает новое, всегда ошибаются. Есть ошибки, есть перегибы. Ее не воспринимали, но она все умно делала, на свои деньги часовенку поставила, осиротевших детей приютила, усыновила, удочерила. Это сделано с чистым сердцем.
— Юрий Васильевич, Вы рискнули возглавить Ассоциацию выпускников Тюменского государственного нефтегазового университета. Рискнули?
— В какой-то степени, да. Уважаемые люди вышли из стен бывшего Тюменского индустриального института. Мы, выпускники, нашедшие своё место в обществе, обязаны своей alma-mater. Я взялся за это благородное дело.
— Каким студентом «Индуса» был студент Неёлов?
— Каким я был? Таким остался… Пять лет жил в общаге и горжусь этим. Правда, на втором курсе мне не дали общежитие, не было мест, пришлось квартировать на улице Малыгина у бабы Нюры. Окна выходили прямо в асфальт, люди шли, видны одни ноги. Нюра — своеобразная женщина, любила выпить, нас всегда держала в напряжении. У нее был план: мы цветы готовили, воском поливали, а она делала венки и продавала. Через год мне дали общежитие, я свой матрас как пуховую перину нёс. Бегали на танцы в соседнее общежитие к девчонкам из пединститута. Случалось и выпить. Была дружба, братство студенческое.
— Для нынешних ямальских студентов в Тюмени баба Нюра по-прежнему актуальна?
— Я пожил у бабы Нюры, поэтому не скупился, чтобы ямальские студенты жили в достатке. Мы построили прекрасное общежитие за счет бюджета, скоро открываем еще одно.
— Кто входит в Ассоциацию выпускников?
— Дело добровольное. Но все, кто нашел свое место в обществе, входят в нашу Ассоциацию, знаменитые выпускники Тюменского индустриального института — Владимир Богданов, Олег Андреев, Юрий Шафраник, Немков Володя. Уникальные люди! Освоение нефтяной Сибири — на 50 % заслуга «Индуса».
— Вы с Юрием Константиновичем Шафраником одногодки и учились одномоментно?
— Я тоже с 1952-го, одногодки. Учились вместе, только разные факультеты.
— Тогда не пересекались?
— Мы знали в лицо-то друг друга, но я ж не знал, что он станет министром энергетики! Я сам не знал, что стану губернатором.
— Как Вы стали губернатором Ямала?
— Я работал замом губернатора в Тюмени, у Рокецкого. Мы с ним знакомы по Сургуту. Он там был мэром, а я командовал районом. Мы с Рокецким нормально работали. Но освобождается место губернатора в Ямало-Ненецком автономном округе. Нужен глава Администрации. Вот тут каша и заварилась: кого отправить в Салехард? Мы сидим на аппаратном, Рокецкий: надо кого-то рекомендовать на Ямал. Я бы лучше отправил Бурцева. Бурцев спокойный, управляемый. Неёлов местный, его лучше примут, но он же неуправляемый. Это же второй будет губернатор параллельный. Я говорю: а я не согласен ехать. И не поеду. Я уже восьмой раз переезжаю в жизни, хватит. И Гена отказывается Бурцев: у меня жена против. И я отказываюсь. Говорю: не поеду, почему Вы считаете, что я поеду, я не поеду! Идут эти передряги. Бац! Меня вызывают в Администрацию Президента.
Омельчук: Рокецкому свою неуправляемость когда успел продемонстрировать?
Неёлов: Были моменты. Я никогда никому задницу не лизал. И в политическом, и в экономическом плане. Это было заметно. Меня вызывают в Москву, не знаю, кто меня протолкнул, но моя фамилия замаячила в Кремле. Меня вызвали и состоялся разговор. Пригласили, предложили, я отказался. Не поеду. Да, я местный, но хватит мотаться. В Администрации Президента со мной Самойлов разговаривал. Я считаю, что нормально в Тюмени работаю, вопросов ко мне особых нет, назад на Север не вернусь. — Мы же опросили генералов нефтяных, газовых, опросили общественность, большинство твою фамилию называет. Сейчас новую страну строим, Президенту тяжело. Регион надо поднимать. Я говорю: сначала я на хер не нужен, а теперь понадобился? Руководитель Администрации Филатов со мной тоже разговаривал: — Ну ты чё, тебя Президент просит, а ты торгуешься. — Да я не торгуюсь. — Хорошо, посиди здесь. Сижу. Он возвращается: — Иди, тебя Борис Николаевич ждет. — Я тогда его зауважал и благодарен в принципе. Я зашел. Он: — Здравствуй. Ну, что? Мне сказали, что ты отказываешься ехать в Ямало-Ненецкий автономный округ главой Администрации. — Борис Николаевич, я уже восемь раз переезжал, работаю заместителем губернатора Тюменской области, ко мне претензий нет. Он говорит: — Юра, все правильно, как новую Россию строить, как трудности, так Ельцин — пьяница, Ельцин — говно. А как попрошу поддержать меня, так вы все в кусты. Не знаю, но он меня задел этим. Я начинаю: — Борис Николаевич… — Да что, Борис Николаевич, думаешь, мне легко, посмотри, кто вокруг меня. — Ладно, я согласен. Он:
— Во, я знал, вы северяне все такие. Давай! И я поехал. Зараза. Мне «повезло» два раза в жизни. Первый, когда я приехал вторым секретарем горкома партии в Сургут: город разморожен весь. Я приехал в январе в Салехард, Салехард весь разморожен. Мне досталось. Дома дерьмовые, самые старые, люди в квартирах в пальто, спали на раскладушках, резали батареи, на улице минус 50. Я работаю в Верховном Совете, Леша Царегородцев — начальником секретариата у Ельцина. Он тогда был председателем Совета, Ельцин. Мы с Лешей всегда ездили в баню в бывшей комсомольской гостинице «Орленок», по субботам там собиралась комсомольская братия. Я к нему зашел, Ельцин сидел в кабинете, работал. Мы с Лешей стоим, болтаем, раз, дверь открывается, Ельцин выходит. На меня посмотрел: — Ты тюменец, по-моему, да? Вот это память, представляешь? Узнал.
— Да. — Как дела?
— Когда Вы впервые встретились с Ельциным?
— Еще в Верховном Совете СССР, мы в комитетах вместе работали. Нет, впрочем, самая моя первая встреча с Ельциным еще в Свердловске была. Леша Царегородцев, первый секретарь Свердловского обкома комсомола, завел меня в кабинет первого секретаря Свердловского обкома партии. Ельцин, помню, такие слова сказал, у него мощная память. Он говорит: — О, тюменец! Сосед наш! Правильно, Леша, с ними дружи, они ребята активные, у них перспективы в Тюмени. Мы с Лёхой действительно дружили. Потом встретились в комитете.
Омельчук: Отношения равные?
Неёлов: Мы на равных были, я — член Верховного Совета СССР, Ельцин — член Верховного Совета СССР. Он — председатель комитета, я — председатель комитета. На равных. Мы же потом избрали его председателем Верховного Совета. А так — председатель комитета обыкновенный. Были встречи. Я в Верховном Совете вначале входил в Межрегиональную группу, группу Ельцина, потом из нее вышел, понял, что там собрались не те ребята, которые хотят созидать.
— А кто пригласил в группу Ельцина?
— Я в принципе был активный парень, ко мне подошли, пригласили. Вначале ходил, работал, потом понял: что-то не то, ушел. Стали решать меркантильные политические вопросы. Помню, когда был председателем комиссии, утверждали министров, Чирсков ко мне пришел, Владимир Георгиевич, говорит: «Юра, так и так, меня будут утверждать». Я говорю: «Вопросов нет, давай». А Ельцин возглавлял комитет по строительству. Ельцин ко мне подошел: слушай, ты приди на мой комитет, выступи, чтоб мои не дергались. А я приду на твой комитет, выступлю. Я пришел на его комитет, выступил, он пришел на мой комитет, выступил. Всё. Мы вместе Чирскова протащили. Богомяков мог стать министром нефтяной и газовой промышленности. Это было определено. Вынесли на съезд. Но я понимал: идут новые веяния, его не пропустят — первого секретаря обкома партии. Надо было встречаться с депутатами. Я имел влияние на депутатов и немалое. Мы жили тогда все в гостинице «Россия». В обед встретились с Геннадием Павловичем: давайте сегодня вечером встретимся в гостинице «Россия», я соберу депутатов, посидим, выпьем, поговорим, чтобы расположение к Вам было, когда начнут голосовать, эти люди вас поддержат, выйдут к микрофону. Он так обнял: Юра не беспокойся, у меня уже все согласовано с Николаем Ивановичем Рыжковым, согласовано с Горбачевым. — Но будут голосовать депутаты съезда, а не Рыжков с Горбачевым. — Юра, спасибо, не беспокойся. В 10 утра идет съезд, выходит Николай Иванович Рыжков: мы предлагаем министром нефтяной и газовой промышленности Союза Богомякова Геннадия Павловича, первого секретаря Тюменского обкома партии. Побежали к микрофонам все, да вы что, это возвращение назад! Короче, его прокатили, кандидатуру сняли сразу. Если бы он меня послушался, уверен, он стал бы министром. Чирскова же избрали.
— У Геннадия Павловича была личная охота возглавить министерство?
— Если он дал согласие Рыжкову…
— А кого избрали?
— Избрали какого-то придурка. Их потом десять штук сменилось. До Шафраника.
— Вы — рядовой сенатор? Или простых сенаторов не бывает?
— Бывших губернаторов не бывает. Я работаю в Комитете по природопользованию и экологии, меня попросил поработать Сергей Миронов. Я согласился. Возглавляет комитет Виктор Петрович Орлов, известнейший геолог России, бывший министр, очень грамотный человек, мы работаем душа в душу. Конечно, много проблем. Постоянно совершенствуется Закон о недрах, он и должен совершенствоваться. Я благодарен Владимиру Владимирову Путину: после совещания в Салехарде сняли налоги на разведку, потому что не интересно нефтегазовым компаниям выходить на геологоразведку. С них же драли налоги, пошлины. Сейчас лишнее убрали и всё, разведка мощная пошла.
— Трудно было заманить Путина в Салехард, провести масштабное совещание по перспективному развитию и полуострова Ямал, и всего округа?
— Мы не заманивали. Мы своей работой дали понять, что готовы к этому разговору, на нашей базе это можно сделать. Мы создали межрегиональный банк данных и в Правительстве поняли: да, Ямал готов, у него есть база. Когда Путин посмотрел наш региональный центр банка данных, удивился и сказал, что на базе такого банка надо делать единую базу России.
Омельчук: Путин — работяга?
Неёлов: Конечно, такой страной руководить и сидеть в кабинете просто невозможно. Он много ездит, смотрит, конкретно проблемы через себя пропускает. Это стиль настоящего руководителя.
— Постоянно распространяются слухи: вот-вот и северные отберут?
— Никогда! Владимир Владимирович в Салехарде сказал, что надо прекратить разговоры на этот счет.
— Урожденный северянин да без рыбалки? Не раскроете самые уловистые места?
— Помню, я работал первым секретарем окружкома комсомола, ко мне приехали гости из ЦК. У нас была комсомольско-молодежная рыбацкая бригада Володи Тёткина. В Горнокнязевске. Мы поехали показать, что такое плав. Поплыли и поймали осетра на сто килограмм.
— Центнер?
— Сделали фотографию, я держать его не мог, на шест его поддели. Сто килограммов! Такие богатые реки были в то время. Сейчас такие экземпляры — редкость.
— Из гостей Ямала кто самый яростный рыбак?
— Сергей Миронов, они вместе с женой от берега не отходят, пока не поймают крупную щуку. Очень азартные. Килограммов до 18 добывал.
— А где на Ямале охота угасла не совсем?
— На всем Ямале охота не угасла. Гусь, глухарь, утка, куропатка северная, охота очень богатая. Думаю, долгие годы, если мы бережно будем к этому относиться, будет нормально. Я сумел завезти на Ямал овцебыков, они уже расплодились. Завезли яков, 60 кабанов. Мне говорят: на Севере, за Полярным кругом они не будут разводиться. У меня они развелись, есть и потомство.
— Полярные кабаны уживаются с полярными волками?
— Нормальное соперничество в природе. Олени же живут вместе с волками.
— Линейный крейсер «Ямал» участвовал в морских сражениях?
— Не линейный крейсер, а боевой десантный корабль (БДК) «Ямал». Он в Греции в военных учениях участвовал, в Италии. Это сегодня один из лучших кораблей Черноморского флота. Он всегда в боевой готовности. Горжусь, что мы взяли шефство, не подвели экипаж и наш Черноморский флот.
— А, вообще, много «Ямалов» бродит по планете?
— Есть ледокол «Ямал». Это мы ходатайствовали. Подводная лодка «Ямал», она на приколе, старая, стоит, как музей.
— У Вас имелась четкая цель раскрутить брэнд «Ямал» и в России, и в мире? В принципе, полярная глухая арктическая окраина?
— Это была главная задача и считаю, мы со своей командой сумели это сделать. Действительно, Ямал никто не знал. Когда в Правительстве я выступал, добивался каких-то решений, меня спрашивали: а Ямал — это за Уралом, перед? Министры плохонько знали, что такое Ямал. Сегодня такого не скажешь. Ямал знают и за рубежом. Я приезжаю в другие арктические страны, все Ямал, конечно, знают, это главный российский газ, самое большое количество оленей в мире, новые технологии.
— Салехард хирел, в свое время его хотели даже затопить. Что для Вас стало стимулом возвести город-красавец, лучший город российской Арктики?
— Были потуги перевести столицу округа в Новый Уренгой, в Ноябрьск. Я приехал 16 лет назад, и твердо сказал: столица будет в Салехарде. Не мы ее назначали, не нам ее и рушить. Не из-за того, что я родился и вырос в Салехарде, я решил его сделать красивым, хорошим северным городом. Это столица мощнейшего субъекта Федерации, от экономики которой зависит Россия. Я постарался убедить свою команду, что начинать надо с Салехарда. Если в столице негде переночевать, если в столицу не едут, стараются в тот же вечер убежать — о чем говорить? Как разовьется субъект Федерации? Мы с этого начали. Первой была построена новая канадская школа и пристойная гостиница «Арктика». С этого начали.
— Что Салехарду еще не хватает?
— Надо снести все старые бараки, построить хорошие набережные. Окольцевать город. Воздушные и речные ворота готовы.
— Дело у Салехарда — только управление?
— В основном. Конечно, мы поддерживаем рыбную промышленность, построили современнейший рыбокомбинат, он выпускает до 70-ти видов продукции. Транспортные услуги, речной флот, само собой — авиакомпания «Ямал».
— Сенатор Неёлов лоббирует строительство моста через Обь «Салехард — Лабытнанги»?
— Конечно. Если бы это просто меркантильные интересы — два городишка соединить крупным и дорогим мостом — это не по-государственному. Идет мощнейшее развитие полуострова Ямал, в Тамбее планируется построить завод по сжижению газа, реанимировать Северный морской путь. Мост надо строить, получит мощный толчок экономика России. На полторы тысячи километров мы сокращаем транспортный путь до наших химзаводов и потребителей.
— Сбудется мост?
— Есть правительственная программа, наш мост туда входит, с 2011 года начнется федеральное финансирование. Я уверен, это будет поддержано.
— Юрий Васильевич, когда пишутся стихи?
— Я понимаю поэтов и композиторов — они люди не от мира сего.
— А Вы — от мира?
— Вроде как… Когда меня что-то очень задело или меня обидят, я могу написать стихи. Если обидели — напишу едкие. Умею, могу. Должен быть какой-то порыв. Я посвящал стихи многим… Удивлялись.
— Идет молодая красавица — ну, неотразимая..?
— Я же из костей и мяса, люблю красивых девчонок, в авиакомпании «Ямал» у нас самые красивые стюардессы. Иногда садишься на международные рейсы, там бабушки такие, боком не могут пройти мимо кресел. Ну это же несерьезно. Ближе к Богу — ближе к красоте.
— Во времена Неёлова начался эксперимент с овцебыками…
— Было такое. Эксперимент продолжается. Мы завезли стадо овцебыков. Потому что Север — исконная родина овцебыков. На Приполярном Урале очень хорошая кормовая база. Несколько десятков особей уже адаптировались, дали потомство. Уверен, дело, которое мы начали, принесет большие плоды. Мы поизучали историю экологии, оказывается, овцебыки жили именно в этом регионе, потом почему-то исчезли. Мы решили возобновить. Все ученые нас поддержали. Мы завезли и яков. Тяжеловато приживаются. В свое я время завез 60 кабанов, они здорово размножаются, года через 2–3 мы уже сможем охотиться на ямальских кабанов.
— Самый северный в мире кабан?
— Да, приполярный.
— Тощий?
— Кормовая база неплохая.
— Жива ли мать? Как здоровье?
— Спасибо большое. Мама недавно отпраздновала 77 лет, живет в Салехарде, нормально, здорова. Я не часто бываю, но стараюсь. Сестра в Москве, брат в Салехарде, всё нормально.
Омельчук: Уезжать из Салехарда..?
Неёлов: Нет. Бесполезно агитировать. Сколько ни уговаривал: Мама, уж как-то давай потеплее, на юг, в Тюмень. — Нет! Я родилась здесь, здесь и похороните.


Мирослав НЕМИРОВ:

Пишу трезвый
Хороших поэтов не бывает. Плохих поэтов не бывает. Критерий один и мера одна: или — поэт, или — нет.
Если он даже рок-поэт, то все равно: поэт. Конечно, всегда есть повод задуматься: насколько он притворяется в своей естественности, но кровь у поэта-кумира — настоящая, боль — настоящая, и даже говно — настоящее.
Первый тюменский энциклопедист, автор «Большой тюменской энциклопедии. О Тюмени и ее тюменщиках».
Интернет приютил.
Наверное, притворяться всё сложнее, да и жизнь бьет серьезно и смертельно. Смехом боль не пересилить, если даже очень хочется.
Наверное, своя ниша в отечественной поэзии у него есть. Конечно, он — реакция на гражданскую лирику советского режима. Режима нет, а отторгать все равно приходится. Впрочем, действительность материал всегда предоставит. Так что он — гражданский лирик. С другой стороны. Но это его гражданственность не отменит. Цинизм — реакция нежности на грубую реальность, никогда не теряет своей фундаментальной нежности.
Он учился в Тюменском университете у классического филолога, профессора Николая Фролова, здесь и прославился. Как рок-поэт. И поэт рока современности.

Омельчук: Мирослав, поэту требуется хорошее время? Или ему хорошо и в безвременье?
Немиров: Маяковскому нужны были эти, как они называются… потрясения, революции. А Пушкин говорил: несчастье — хорошая школа, а счастье — университет.
— А Немиров сам по себе — время?
— Слишком громкое заявление. Но я такой, конечно. Я за культурную революцию, политических не надо. Я за стабильность. Я поддерживал всякую власть. При Брежневе я был за Брежнева, при Андропове — за Андропова, при Черненко — за Черненко. Кто там дальше был? При Горбачеве — за Михаила Сергеевича. Ельцин победил, ладно. Он поддерживал порядок на улицах и водопровод, я и его поддерживал. Сейчас поддерживаю Путина и Медведева. Сам я праволиберал и буржуазный анархист.
— За красных или за белых?
— За белых, конечно. Хотя, душой я левак, искусство люблю всякое левацкое: Маяковский, авангардизм. Эстетически я, конечно, очень левый. А политически понимаю: кто-то должен следить за канализацией.
— Белое левое крыло?
— Я бы за красных, конечно, люблю всякую революцию, то, сё. За красных — по глупости, потом бы увидел, к чему это привело, схватился бы за голову, но уже поздно.
Омельчук: Кожаная курточка, наганчик не помешали бы?
Немиров: Маузер и все дела.
— Как удается совместить природную или благоприобретенную легкомысленность с энциклопедичностью?
— Пытаюсь совмещать. Сама идея делать одному человеку глобальную энциклопедию — само по себе легкомыслие, нужна определенная степень ветра в голове — замахнуться на такой труд, глобальную энциклопедию всего. «Тюменская» — только часть. Первоначально я хотел взять Большую советскую энциклопедию, настоящую, и на полях про все писать. Финский архитектор Аа есть. Наверное, фигня, но не видал. Но у меня не было Большой советской энциклопедии.
— Не резко против финского архитектора?
— Наверное, фигня. Я немножко знаком с финской архитектурой, это важное направление конструктивизма начала 20-х годов, но я не любитель.
— Кумир и образец для поэта Немирова — Василий Кириллович Тредьяковский?
— Он большую роль сыграл. Но честно скажу, не читал, кроме нескольких самых известных стихов.
— Где-нибудь запал на тонком плане?
— Это намек на то, что стилизуюсь под косноязычие Тредьяковского? Мне очень нравится XVIII век, необязательно Тредьяковский, их много было. Собственно, стих должен скрипеть, как сапог. Поэзия XX века искала новых и новых видов косноязычия, благозвучия в XIX веке замучили до конца. Каждый искал свои подходы, ищу, как известно, в дикой матерщине косноязычие XVIII века.
— От твоих стихов плакали? Девушки? Или редакторы?
— Девушек прошибала слеза, два раза видел.
— Мат — способ выражения сакрального?
— Моя книжка новая вышла, ее Марат Гельман издал, профинансировал, дал денег. Мне присудили премию Кормильцева, он на радостях: «Давай срочно что-нибудь издадим. Есть у тебя что?» — «У меня как раз готово». И мы издали за неделю.
— Я давеча наткнулся на Ницше: «Человек придумал искусство, чтобы не погибнуть от истины»?
— Я Ницше терпеть не могу, проклятого. Лысого сифилитика. Но это мудро сказано, истина наша ужасна и так страшна, что надо все бросить и бежать в монахи. И вряд ли в монахах спасешься, есть смерть, а за смертью еще всякий ужас.
— Читаю себя, перечитываю себя, чувствую: бегу, убегаю от истины?
— Я в такие далекие глубины не готов лезть. Когда готовлю новую книжку, беру стихи, правлю, все переделываю, они у меня переделаны уже раз по сорок. Собственно, каждое лето я беру стихи и начинаю их по новой переделывать, чистить, убирать, менять.
— Новая попытка убежать от истины?
— Вся жизнь — убегание от истины, от истины, что надо идти в монахи.
— Поэт поколения?
— Ненавижу слово «поколение». Сейчас я не вижу единого поколения. Моего, во всяком случае.
— Но — было?
— Не думаю.
— Семь человек-то было?
— У нас была волна. Но мы себя поколением не называли. Объясню. Просто в Тюмени ничего не было, это же было пустое место. Город «зеро» начался с нуля. Собственно, с нами и началась хоть какая-то культурная жизнь.
— Как не совестно? В Тюмени, изначальном городе Сибири четыре века?
— Обосную, обосную. Город мало-мало развивался туда-сюда, в XIX веке стали появляться газеты, журнал «Вестник гитариста».
— Замечательная обывательская жизнь?
— Во! Так это все срезали. Раз ножом — и не стало ни купцов…
— Нефтяной волной прикрыло?
— Почему? Советской властью.
— Появился пролетариат?
— Можно, я продолжу? Срезали купцов-меценатов Текутьева, Иконникова, у Афромеева в 1917-м закрыли газету, кстати, демократы Временного правительства, и журнал «Вестник гитариста». Все срезали, ничего не осталось. Стал глухой райцентр. Он никогда не был губернским городом. Просто дикая глухомань. Потом пошла нефть, конечно, сюда ломанулся народ со всего Союза, самые энергичные живые люди. Кого понесет на край света? Мы их дети.
Омельчук: Тюмень — край света?
Немиров: В Москве думали, что Тюмень вся застроена нефтяными вышками, что Тюмень, Иркутск, Норильск — все примерно рядом.
— Сам, случаем, не купеческого происхождения?
— Нет, я из казаков. Я же из Ростова родом. Есаул у меня был бабушкин отец — полковой капельмейстер. Отец бабушкин воевал за красных, погиб за них. Дед был богатый для казацких масштабов, у него имелся собственный трактор «Фордзон», двухэтажный каменный дом в станице Тацинская.
— Обидно до сих пор?
— «Фордзон» — хорошая вещь, можно бы выставить на выставке. Дом дед сам отдал под школу, добровольно, «Фордзон» отдал какой-то коммуне.
— Сам веришь, что добровольно?
— Он понимал…
— Справа — парабеллум, слева — наган?
— Лучше отдать добром, к тому же у него сын — красный герой.
— Хитрый или умный?
— Не знаю, я с ним не был знаком.
— Кроме Тредьяковского, кто еще произвел неизгладимое впечатление и заставил марать бумагу?
— Маяковский, «Облако в штанах». Я был просто бешеный фанат Маяковского и очень долго. Но вырос. Маяковский же для подростков, все это очень сильно, мощно, эффектно, но глупо, все это подростковые страдания. Я по-прежнему высоко ценю его, по пьянке охотно читаю с выражением.
— Со времен Пушкина поэзия должна быть глуповата?
— «Серебряный век», авангард весь — фонтан невиданной глупости. Глупы футуризм, символизм. Хотя, Володя — прекрасный поэт, стихи замечательные.
— Мудрение убивает поэзию?
— Да я волнами работаю, то пишу, то бросаю, то так, то сяк.
— То мудрею, то пишу?
— Лет десять назад казался себе очень древним дедом-мудрецом, сейчас опять ощущаю себя пацаном. Подпрыгиваю, когда вижу себя в зеркало, такой стал три года назад, с августа 2005 года, когда на меня навалились болезни, до этого я был худой, молодой, боевой. Бороду я всю жизнь носил, бриться не люблю.
— Слабо написать стихи о Родине?
— У меня есть и немало.
— Ну-ка?
— О Родине. О любви к Родине. Или просто о Родине. Там с нехорошими словами. Я не хочу читать стихи. Я, среди всего прочего, поэт-патриот, как это ни смешно звучит. Обличаю…
— …клеветников России?
— Типа того. Хотят здесь построить Брайтон-Бич, а я их призываю не делать этого. Будет один вред.
— У поэта сколько должно быть муз?
— У меня много девушек, я восхищаюсь ими. Развратом не занимаюсь, я семейный человек, а издали восхищаюсь.
— Постоянная муза? Это..?
— Вон у меня сидит суровая жена, птичка Гузель.
— Муза — обязательно штемпель в паспорте?
— Нет, почему. Они у меня вызывают эстетический восторг.
— Как реагирует законная муза?
— Хорошо реагирует, я же не бегаю на сторону, не изменяю, развратом не занимаюсь. Ладно, это отдельная тема.
— Только в стихах?
— И в прочих своих сочинениях. Клаудиа Шифер — хорошая? Клаудиа Кардинале — хорошая же тетенька, как ей не восхищаться?
Омельчук: Правда, хорошенькая?
Немиров: А чё, плохая?
— Сорок лет назад?
— Тогдашняя, конечно.
— Компьютер, чернила, карандаш, кровь, костный мозг, пишущая машинка «Виндервуд» — каким способом навеянное музой переношу на бумагу?
— Бывает, от руки пишу. У меня по всей квартире лежат пачки бумаги, нарезанной четвертушками. Мысль пришла — пишу, пишу, пишу. Через некоторое время сажусь за компьютер, перевожу в компьютерный вид. Бывает, прямо набело в компьютер.
— Сетевой поэт?
— Можно говорить, телефонный.
— Захотел услышать стихи Немирова — лучше ему позвонить?
— Да не люблю я, устал. Увы, увы. Стихи 80-х мне давно надоели, новую книжку подготовил сейчас «Вопли ярости». Такой минимал-техно, без музыки, без слов, забыл взять с собой. Я же ослеп на один глаз, случился микроинсульт, после этого память резко ухудшилась, я уже ничего не помню, ни своих, ни чужих. Если не запишу тут же мысль, через десять минут не вспомню. Раньше запоминал наизусть целыми поэмами с одного прочтения.
— Неповторимый Немиров — это голос? стиль? ритм? интонация? мелодия? рифма обалденная?
— Рифма у меня не шибко. Я стремлюсь к максимальной естественной интонации. Естественное бытование поэзии. Вечера поэзии ненавижу, не могу понять, зачем это надо. Один читает с эстрады, триста человек слушают. Что за интерес?
— Свое место в мировой поэзии определил?
— Я же русский, в русском языке. Бродский умер, а теперь я. Примерно так.
— Тюменская поэзия существует?
— Владимир Богомяков, например.
— Место Немирова в тюменской поэзии?
— Я ее породитель и основатель. Прометей, можно сказать.
— А Гришин, а Нечволода, а Кукарский? Все, что «до» — отметается?
— Я не хочу вступать в дискуссию. Я к ним ко всем очень холоден, равнодушен, у них своя поэзия, у нас — своя. Пусть будут две тюменских поэзии. Две линии.
— Тюмень времен Немирова. Хроника времен Мирослава Немирова?
— 80-е. Город ужасный — Тюмень… Время интересное, своеобразное. В Тюмени ничего хорошего нет абсолютно, город грязный, холодный, мрачный, суровый, злобный. В Тюмени только люди, все остальное — снести безжалостно.
— Эти хорошие люди почему-то выбрали Тюмень и живут, несмотря на то, что Немиров со всей яростью души не переваривает этот город?
— Я к ним хорошо отношусь, воспеваю везде, энциклопедию тюменщиков составил. Если бы Тюмень была на месте Туапсе, было бы гораздо лучше, теплее, а здесь холодно и мрачно. Я холод не люблю.
— Поэту сколько положено цистерн со спиртом?
— Стихи сами по себе, я в пьяном виде вообще не пишу, никогда. Пишу трезвый.
— Богомяков исповедует тот же принцип?
— Пьяный он не пишет. Пьяный бред — скучное чтение.
— Мирослав, человечество — не очень удавшийся эксперимент Бога?
— Это богословие, я им не занимаюсь. Я не философ, философию не перевариваю напрочь, не понимаю. Не зная языка ирокезского, можешь ли ты сказать суждение о нем?
— «Жизнь и творчество композитора Александра Алябьева». Дописано?
— Я нашел про него книжку, оказался очень сильный человек. Он же здесь сидел. За убийство партнера по карточной игре.
— Ему приписали убийство.
— А на самом деле?
— Его партнер умер самостоятельно.
— Смутная история, есть версии. Когда я окончательно развернусь, вся эта история войдет.
— Он у тебя будет сидеть за убийство? Или все-таки простишь и оправдаешь?
— Я оставлю все версии. Откуда я могу знать, меня там не было. Он все-таки был непростой, большой человек, дворянин, сын губернатора.
— Ну и что?
— Это все-таки сын губернатора.
— Сколько читателей нужно поэту Немирову?
— Я их на штуки не меряю, мне достаточно. Будет больше — не откажусь.
— А поклонниц?
— Что уж тут скромничать.
— Человечеству нужно что-то доказать?
— Без комментариев.
— Девушки Вашего времени?
— Отличные девушки. Сегодняшних я не шибко знаю. Тюменские девушки чем отличны — нигде нет такого изобилия прекрасных и хорошеньких. Я не встречал, кроме как в Тюмени, а был я во многих местах. В Москве красота — товар, просто по улице не ходят красотки, красотки идут в специальные места. Я как-то в метро стоял, нечего было делать, ждал долго на площади Ногина и стал — один, два, три — выставлять оценки всем проходящим тетенькам и девушкам. По трехбалльной системе. Один — это совсем, два — ну ничего, и о-о-о. За все время в метро, в центре Москвы, станция «Площадь Ногина», простоял полчаса, две или три двойки поставил, тройки вообще ни одной.
— Как отличал девушек от тетенек?
— Тетеньки постарше.
— Поэтам надо сбиваться в стаи?
— Надо общаться, обсуждать проблемы нашего искусства, туда-сюда, проблемы ямба и спондея, амфибрахия и анапеста, обязательно.
— Мирослав — непременно вожак?
— Я, кстати, с поэтами никогда не дружу. Не нравятся они мне. Противные ужасно. Тщеславные до невозможности.
— Конкуренты?
— Да какие они мне конкуренты? Нет у меня конкурентов! Просто очень злобные, сварливые, комок тщеславия. Я с художниками дружил, с музыкантами, это совсем другое, как из кабака — в приличное общество. Почему такая разница? Я понял, художники занимаются вопросами красоты, а писатели занимаются вопросами правды. Ясно? Правда вызывает большое озлобление.
— Желчи?
— Желчи и прочего. Красота? Ну чего там злиться? Не нравится, как нарисовал этот, нарисуй по-своему. Поэт: все должны писать как я, кто пишет не так — подлец, прихвостень советской власти, жидомасон.
— Мирослав — исключение из этого клубка тщеславий?
— Я с ними не общаюсь, стараюсь избегать. Я стал поп-звездою в совсем молодом возрасте, этой славы мне достаточно. Я знал и успех, повелевание толпами с эстрады, сейчас для меня это не особенно важно.
— Какой строкой в поэзии останется поэт Мирослав Немиров?
— «Станция «Речной вокзал». А также «Идите вы на х… еб…е козлы, идите вы на х..!» Это самые цитируемые в Интернете моих стихотворения, если по Яндексу искать. «Станция «Речной вокзал» самый знаменитый стих, самый известный.
Омельчук: Первая строка?
Немиров: «Станция «Речной вокзал». Поезд дальше не идет». Дальше уже нельзя, по телевизору нельзя показывать.


Анна НЕРКАГИ:

Нежность огня
Она женщина истовая. Понятно, глядя на нее, частенько тянет сказать — неистовая. Но нет, именно истовая. Молятся же истово. Ее жизнь — истовая молитва. Корень един — истовая молитва истины. Истово пробиться к истине. Заблуждаясь. Принимая за истину очередное заблуждение. Но, сознавая: шаги к истине — заблуждение. Взыскание истины по-другому не получится, только через заблуждение.
Было так: она прокляла свое творчество. Сказала: это от дьявола. До сих пор заблуждается в этом, но тон уже помягче. Синдром истового Гоголя, сжигающего рукопись, Творца, отрицающего себя прошлого. Истово отрицающего.
Конечно, для современников Анна Павловна Неркаги, прежде всего, писательница. Ненецкая писательница. Может быть, великая. Время определит. Уходя, время определит масштаб ее дарования и калибр ее творчества.
Но, кто захочет — в её маленьком романе «Молчащий» прочтет Апокалипсис XX века. Если загнила душа человека — пиши пропало всему человечеству.
В творчестве она бескомпромиссна. В жизни, пожалуй, тоже. По-христиански скромно оценивая себя, Анна, пожалуй, гордится единственным, и, может быть, главным шагом в своей жизни. Она шла проторенной дорогой северных интеллигентов из среды коренных народов. Детство в тундре, школа-интернат, институт в Тюмени, работа в городе. Все вроде бы складывалось. Но она вернулась в родную тундру. Жить, помогать другим, проповедовать, открывать в себе новые дарования и масштабы смирения. Может быть, Бог дал ей талант писателя, но родилась-то она учительницей. Ищет себя в материнстве и учительстве. В предгорьях Полярного Урала, в Байдарацкой тундре, недалеко от Полярного круга, на озере Тейнто, недалеко от родной фактории Лаборовая она создала Землю надежды. «Земля Надежды» — это постоянно действующий лагерь с православным храмом для тундровых детей-сирот.
Были исключительно веские обстоятельства, чтобы она собралась из своего полярного далёка в Тюмень.
Они договорились о встрече в Абалаке с архиепископом Тобольским и Тюменским, владыкой Димитрием. Значит, дальняя дорога стоит встречи.

Омельчук: Анна Павловна, ты же боишься летать на самолетах.
Неркаги: Превысило страх обстоятельство, выше которого я быть не могу. Пока была в воздухе, «Молитвенное правило христианина» прочла от первой молитвы до последней.
— Летели на твоей молитве?
— Ангелы самолет поддерживали с обеих сторон, я видела. Всё было классно.
— Слушай, ведь рейс в сопровождении ангелов явно дороже стоит?
— Мне это обошлось очень дорого, потому что я действительно боюсь летать.
— В Абалаке первый раз?
— Абалакский монастырь мне показался очень бедным, я подумала, что наши монастыри находятся в очень запущенном состоянии. Мне сразу захотелось сделать денежный взнос, чтобы помочь. Я христианин действия, мы на днях сделаем скромный перевод, чтобы наши денежки оказали помощь в ремонте. Очень древний, мощный монастырь, но сегодня выглядит для нас, христиан, не лучшим образом.
— Православные мало помогают возрождению великого Абалака?
— Православные вообще не помогают, я так понимаю. Жизнь в монастыре есть, но трудами самих монахов. А миру, собственно, нет дела до монастырей. Наши дети приезжали в Абалак и жили почти месяц. Присматривались к монашескому труду.
— А для тобольских семинаристов поездка на вашу «Землю надежды» — не ссылка в тундру, на Север?
— Нет. Для них это возможность. Они же дети. Они находятся в гимназии в рамках очень строгого режима, это своего рода казарма. Грубо говоря. Они приезжают к нам, отдыхают, становятся как дети. На вольном просторе учащиеся православной гимназии.
— Только душа привыкнет к простору…
— Только душа полетела, сразу надо опускаться. Завтра у нас встреча с владыкой Димитрием, будем обговаривать, хотя бы три недели должен длиться этот лагерь для православных гимназистов.
— Когда последний снег сходит в окрестностях озеро Тейнто?
— Озеро очень глубокое. Не промерзает. Снег последний тает где-то в июне, и озеро наше освобождается ото льда. Там сейчас и зимой школа работает, первая, кстати, на Ямале XX века кочевая школа. Работает молодая учительница, шесть учеников на стационаре. К четырем ученикам она периодически выезжает. Мы пробуем схему юного кочевого обучения.
— Образца тысяча девятьсот тридцать второго года?
— Да.
— Откуда эта подвижница взялась, учительница кочевой школы?
— Она с нашей фактории, училась в нашей школе, училась в Салехардском педучилище. Мы ей доплату делаем, сами знаете, кочевой труд учителя очень сложный. «Земля надежды» и учитель Надежда, Надя Лаптандер.
— Анна Павловна, твои воспитанники взрослеют, кто они во взрослой жизни?
— Они у меня сейчас работают. Наша школа хороша тем, что мы ученика профилируем. Что сейчас Медведев говорит? А мы уже начали делать это 10 лет назад.
— Опередили Президента?
— Да, опередили Президента, не стесняюсь об этом говорить. Ненцы своих детей профилируют с пяти лет. Мы немножко запаздываем, начинаем профилировать с 5-го класса. У нас ученик практический курс проходит. Это одна из наших находок. Мы опередили время минимум на 10 лет.
— Воспитание в традиции — всегда немножко насилие? Или требуется обязательно собственное усилие над собой?
— Там, где я работаю, ничего не требуется ни над ребенком, ни над его душой. Достаточно того, что я сама на уроках преподаю традиции и обычаи, наши легенды и предания родного края, всё то духовное богатство, которое я обнаружила в родных краях после того, как 30 лет назад уехала из Тюмени сюда, в Байдарацкую тундру.
Омельчук: Стрелка компаса показывает на Север?
Неркаги: На Север. Я стала кочевать и обнаружила, что сижу на кладези мудростей. Я пришла к выводу, что чем раньше ребенка приучишь гордиться за собственный народ, за Россию, тем раньше гордость за звание человека, за родное место даст плоды. Она не придет к человеку сама. Эту гордость надо посадить в семя ребенка с самого малого возраста. Если ты это семя посадишь, плоды получишь. Не посадишь — плодов не жди. Мы начинаем эту программу буквально с нулевых классов.
— Воспитание — тяжелая работа?
— В наше время оно почти превращается в подвиг: приходится идти против огромного потока того насилия, которое идет от системы. Система насилует человека на полную мощь. Чтобы предотвратить насилие системы над душой человека, труд педагога из разряда обыкновенного превращается в подвиг. Настоящий труд настоящего педагога. Ты идешь против страшной машины, которая раздавит, не чихнет и выплюнет. Ты заведомо идешь на танк.
— Поле подорванных танков?..
— Полем не обойтись.
— Что приносит удовлетворение?
— Если Вы внимательно читали «Молчащего» — там есть замечательные строки: «Все будет хорошо, терпение обойдется наградой, слезы обернутся радостью». Помните? Есть хорошее, я не знаю, как это назвать, в работе писателя.
— Писателем работала?
— Работала писательницей. Я хочу сказать, что теми словами («Все будет хорошо, терпение обойдется наградой, слезы обернутся радостью») уже подготавливала то, чем сейчас занимаюсь.
— Себя не перечитываешь?
— Кое-что приходится помнить наизусть. Кто мне поможет, как ни собственный афоризм? Ты его родил, как рожаешь дитё. Афоризмы тоже имеют душу, что может быть лучше сына, который тебе помогает? Все мои афоризмы, которые некогда написаны, особенно в «Молчащем», как дети, которые ходят, помогают и растут.
— Помогают самой мамке?
— В том числе.
— Мандрикины книжки понравились? (Тюменский издатель Ю. Мандрика издал трехкнижие Анны: «Белый ягель», «Илир», «Молчащий»),
— Они были как нечто из прошлого, ведь я же 30 лет не была в Тюмени. Мандрика сразу кинул передо мной эти книги. Я была несколько ошарашена, не ожидала, что эти книги появятся снова. В Салехарде, хочу сказать, весь огромный тираж «Молчащего» оказался на помойке, весь тираж нашел свой конец…
— Хорошая черная книжка в черном переплете?
— Хорошая книжка в черном переплете. Золотом по черному написано «Молчащий». Мне рассказывали: мы твоего «Молчащего» на саночках таскаем с помойки. Говорю: ладно, значит судьба такая у него — оказаться на человеческой помойке.
— Книги — самостоятельные дети?
— Самостоятельные. Работают сами, говорят сами за себя, работать будут даже когда меня не будет.
— У каждой книжки своя судьба?
— Своя.
— Надо пройти это испытание? В Тюмени же ты работала в отделе народного творчества?
— Я всю жизнь работала в культуре. Очень долго, всю жизнь кочевой Красный чум был, когда я в тундре кочевала, 15 лет. Только в 2001 году перешла в народное образование.
— На былое место работы в культурной Тюмени не хочется?
— Ой!
— Взглянуть. Взглянуть?
— А… взглянуть. Я не против. А возвращаться — нет, конечно.
— А заглянуть в родной институт?
— Институт не стал для меня родным. Я училась в индустриальном. Это стало для меня испытанием, я там чуть не умерла. Константин Яковлевич Лагунов был не прав, когда говорил мне: возвращаясь в тундру, ты едешь туда умирать. Я тут чуть не умерла. Я просто вовремя ушла от смерти.
Омельчук: На кого училась?
Неркаги: На геолога.
— Не получилось?
— Не получилось. Слава Богу, что не получилось.
— Долго длился роман с геологией?
— Три года.
— Кого хотела бы увидеть в Тюмени? Когда-нибудь вспоминается?
— Очень редко. Кто в душе не побыл, тот и не вспоминается. Душа ведь такое жилище.
— На могилку к Константину Яковлевичу?
— К Константину Яковлевичу? Да. Хотя он, собственно, был не прав, когда мне всё время говорил, умирать ты едешь, мать, туда. Я это помню. Запомнила.
— Строгая ты, мать, женщина?
— А я воскресла. Неважное пророчил Константин Яковлевич, неважным пророком оказался. Я воскресла здесь, в тундре.
— Ну, на могилку ж…
— На могилку обязательно.
— Тюмень изменилась?
— Изменилась очень. Мы прилетели вечером, через Тюмень ехали в Тобольск ночью, было страшно: Тюмень показалась мне монстром, каким-то участком ада. Я не отказываюсь от своих слов, все города — участки ада и все они монстры. Они жрут человеческие души с неимоверной скоростью. Аппетиты у них страшные. Жду-не дождусь того часа, когда вылечу из Тюмени.
— Твои воспитанники не рвутся в города?
— Совершенно не рвутся. Я считаю, это плоды моего воспитания.
— Человек же сам определяет свой жизненный выбор?
— К сожалению, человек сам определяет. Ему дана свобода выбора отцом Богом. Нет, я с Богом, конечно, не могу спорить, согласна с ним.
— Но спорила?
— Спорила долго, потому что свобода выбора обходится очень дорого. Мы еще будем жалеть о собственной свободе, долго и мучительно, будем проклинать тот день, когда Господь сказал: вот тебе, сын мой, свобода.
— Тундра — вещь очень суровая? Не скажешь же, что тундра нежная?
— Тундра — рай.
— Чем привлекательна жизнь в тундровом раю?
— Свободой, которую я минуту назад…
— Тундра дает выбор?
— Тундра не занимается таким глупостями: дать выбор, не дать выбора. Я благодарю мою родную землю за то, что она не морочит нас такими понятиями: нужна тебе свобода — не нужна тебе свобода. Она — очень хорошая мать: воспитывает человека молча, терпеливо, никогда ничего лишнего. Я очень люблю тундру за то, что она очень мало говорит, но в ней можно чувствовать себя истинно свободным человеком.
— Всё-таки: суровая мать или нежная?
— Ненецкие матери — не суровые и не нежные. Мать должна выбирать золотую середину. Чрезмерная любовь матери губительна, как и чрезмерная ненависть.
— Чем особенно привлекательна жизнь в тундре?
— Можно думать, размышлять, можно радоваться, можно чувствовать себя… почти Богом.
— В тундре надо что-то менять?
— Почти ничего. Единственное, что я бы сделала в тундре, если бы была, к примеру, богата или же возглавляла бы нашу епархию — я бы понастроила с помощью людей как можно больше хороших церквей.
— Местное оленеводство в Байдарацкой тундре процветает?
— О местном оленеводстве я не люблю говорить, на сегодняшний день оно ест кусок хлеба, который должны съесть наши дети. Местное оленеводство куплено с потрохами социальными выплатами. Если Вы помните «Молчащего», там написано: метр своей земли они будут продавать за гроб. Пришли времена, когда метр родной земли стоит хороший гроб.
Омельчук: Жить в Лаборовой — большие проблемы?
Неркаги: В Лаборовой проблемы не так страшны, как те, о которых Вы мне задаете вопрос. Страшны проблемы другого духовного порядка. У нас одна проблема — мы погибаем.
— Зимой обычно чем занимаешься?
— Зимой я читаю труды Исаака Сирина, читаю «Добротолюбие» Феофана Затворника. Думаю, спорю с ними. Где-то согласна, где-то не согласна. Преподаю в школе, как раз советы «Святых и мудрых», отечественных наших святых. У меня есть цикл уроков: «Советы святых и мудрых». Люблю преподавать. Я не писательница — я учитель. Кроме того, есть мудрые изречения родного народа, преподаю легенды и традиции родного края, историю родного края, готовлю учеников, которые будут работать этнопедагогами и кочевыми учителями.
— О чем, Анна Павловна, у Вас беседа с владыкой Дмитрием на завтрашней встрече?
— С владыкой у нас завтра очень ответственный разговор. Вы же знаете, я человек несколько резкий. Разговор с владыкой может оказаться последним. Надо строить церкви, надо строить школы маленькие, не такие помпезные, как сейчас у нас. Нам надо помочь, мы построили свой православный лагерь «Земля надежды, построили церковь, построили жилища. Но церковь нам нужна большая. В моей семье, в общей сложности, тридцать детей. Но, когда летом у нас происходят лагерные сборы, нашей церкви хватает только на моих тридцать детей. А ведь очень много бывает паломников, много других детей из тундры. Мне хочется построить большую хорошую церковь, с хорошим священником, с монахом, который будет службы проводить. Я пришла к выводу, что надо строить убежище для детей-сирот. Церковь станет тем убежищем, где они могут скрыться до того времени, пока сами не смогут защищать себя.
— Строгое христианство может понять природное северное язычество?
— У нас язычества нет. Это большая ошибка, так считать. За последние 30 лет я поняла, что нашу веру ошибочно называют язычеством. Язычниками по-настоящему являются те, кто не выполняет главные заповеди Бога. Кто не возлюбил Бога, как самого себя. Кто не возлюбил ближнего своего, как самого себя. Кто нарушил ту же заповедь: не прелюбодействуй. Смотрите, что творится: здоровенные мужики насилуют детей. Язычники — те, кто насилует детей, кто убивает матерей за пенсию, за бутылку водки. У нас в тундре нет язычников, нет прелюбодеев, которые насилуют сирот, которые убивают своих матерей. На эту тему я готова поспорить с кем угодно. Не то, чтобы я обижаюсь за мой народ, когда его называют язычником — я в глубине своей души очень хорошо поняла, кто он такой, настоящий язычник.
— Слушай, у тебя же есть своя личная песня?
— Моя личная песня на жизненную дорогу, пожалуй, «Молчащий». Это маленькое, самое мое маленькое произведение я считаю своей личной душевной песней, которую некоторое время я буду петь. Но бесконечно моей песней он не будет.
— По-прежнему любишь смотреть в утренний огонь своего очага?
— Вообще страдаю, когда нет утреннего огня. Я 15 лет прожила, глядя в утренний огонь. Один Господь знает, что дает тундровой размышляющей женщине отрытый утренний огонь. Я даже не могу на эту тему долго говорить. Страдаю от того, что в моей жизни нет живого огня. Неимоверно страдаю. Всё думаю: время идет, жизнь идет, а я не имею того, что я могла и должна бы иметь. Огонь — творческий товарищ, который не только греет тело, он греет душу. Ни один человек не может согреть твою душу настолько, как утренний огонь. Я всё время говорю: давайте сделаем мне камин, чтобы в этой жизни хотя бы отчасти пообщаться с огнем. Пока не получается.
— Это у Анны не получается?
— Не получается.
— Желание, может, не сильное?
— Почему? Желание очень сильное, но не получается.
— Может быть, с огнем поругалась?
— Нет, с огнем у меня хорошие отношения. Я бы еще что хотела сказать. Я постараюсь, чтобы для Омельчука был огонь. Сейчас пользуюсь тем, может быть, Вы мне такого вопроса не зададите, который я хочу, на который я бы хотела ответить. Я Омельчука видела много в своей жизни, видела в разных ситуациях, в разных положениях, может быть, не всегда в приятных.
— И думаешь, что я этот вопрос задам?
— Я сама напрашиваюсь на него, потому что сегодня здесь вижу такого Омельчука, которого я люблю. Я видела сегодня Омельчука сидящим в кресле за небольшим столиком, ранним утром, когда вообще никого не было, одни деревья, одна вода. Я случайно посмотрела на этого Омельчука, сидящего, свободного, удивленного, счастливого и красивого до такой степени, что пожалела, что у меня с собой нет фотоаппарата. Теперь я часто вспоминаю эту картину.
— Спасибо.
— Свободного Омельчука.
— Редкий случай…
Неркаги: Редкий.
Омельчук: Видимо, близка окончательная свобода.


НИК РОК’- Н’- РОЛЛ:

Бешенство творчества
Может, его время прошло. У артиста — короткое время, недолгий персональный век. Он явный сын своего времени. Родитель — время суровое. Эпоха перемен. Поколение протеста.
Чтобы жить по-новому, надо избыть закосневшее старое. Но и ты сам быстро становишься старым. Тем, что избывают другие, идущие на смену. Не успел оглянуться… Вчерашний герой — апостол нового: другим временем списывается со счетов.
Твой ритм не совпадает с мелодией другого времени. Времени других. Ты еще полон сил, энергии, бешенства творчества. И как мало остается сверстников по эпохе — яркой, взбудораженной, резких тонов. Московский артист тюменского творческого происхождения Николай Кунцевич — легенда правильного провинциального рока, остается со своим временем — российской смены эпох. Он остается Ником Рок’ — н ’- Роллом.
Или время не проходит бесследно?

Омельчук: Николай, мир враждебен?
Ник Рок’- н’- Ролл: Мир не враждебен, пока люди не заставляют его вооружаться.
— Артисту мир враждебен?
— Если артист перестает быть артистом, для него враждебен не только мир, но и он сам.
— Артист и публика — всегда конфликт? Или гармония?
— Всегда поцелуй, но сомнительного качества.
— Женщину можно любить серьезно?
— Серьезно можно любить только самого себя, если в сердце есть женщина.
— Она достойна л’Ореаль, или мужской любви тоже?
— Она достойна быть той, кем она должна быть. Существует очень много ловушек и в эти ловушки попадают и женщины, и мужчины. Но эти ловушки преподносит нам мир.
— Женщина мужскую любовь никогда не оценит?
— Если это не другая планета. История показывает: все великие преступления, равно как и великие подвиги, совершены исключительно из-за поступков женщины.
— Мужчину никто никогда не поймет и, прежде всего, он сам?
— Старо как мир.
— Кстати, и не надо понимать?
— Думаю, не стоит.
— Поймешь — зарыдаешь?
— Но в Индии слезы — очищение. Вот многие говорят: мужчины плачут — это ужасно, надо бы желваками поиграть, держать себя надо. Нет, я считаю, слезы — тот самый показатель, что человек жив. Особенно, когда плачет мужчина. Плачущим мужчинам надо ставить памятники, тем, кто способен плакать, а не жуют желваки. Это всего лишь солдафоны, а об армии я не хотел бы ничего говорить.
— Сколько раз на дню ревешь?
— Я перестал плакать, сейчас скажу… Лет восемь я уже не плачу.
— Играешь желваками?
— Просто говорю, например, с Вами.
— Вас предавали?
— Это больной… Можно оставить этот вопрос без комментариев? Я имею право.
— Конечно. Жизни не хватает смысла или бессмысленности?
— Жизни не хватает самой жизни, не хватает человека, человек становится бессмысленным в жизни. Но эти вещи нужно задавать не мне, а Господу Богу или Люциферу.
— Почему?
— По простой причине…
— Богоподобен же все равно.
— Кто?
— Мой собеседник. Разве нет?
— Давайте об этом спросим у Владислава, сейчас вспомню… Топина, он как раз написал книгу о богоподобности. Богоподобие человека лепит. Если Вы считаете, что меня вылепило богоподобие, то на 50 % из уважения к Вам я это говорю, на 50 % Вы угадали смысл тех самых шахматных партий, о которых, собственно, Вы и говорили выше.
— Приходилось самому предавать кого-то? Поступаться принципами?
— Это же не изба исповедальная, я нахожусь на телепередаче. Хотя, в принципе, если Вы задали вопрос: да, конечно. Люди — это люди. И я людь. Приходилось. Вернее, пытался предать самого себя.
— Не удалось?
— Нет, я же здесь. Вчера в Тюмени был концерт.
— Что удержало?
— Если бы я это сделал, я бы просто закончился.
— Сколько лет себе даешь?
— Скажем, 22. Но иногда я совершаю поступки, которые даже 80-летние не совершают.
— Можно пример?
— Это лифт, кнопочки. Вы нажимаете кнопочку…
— Предел мудрости?
— Понимаете, у меня ситуация очень простая, я нажимаю кнопочку секенфолд и нахожусь рядом с
Питером Пеном, условно говоря, нажимаю кнопочку еще какую-нибудь и передвигаюсь в сторону старика Хемингуэя, например. Условно говоря.
Омельчук: Старика еще кто-то помнит?
Ник Рок’- н’- Ролл: Помнят.
— Это же кумир твоего поколения?
— Я не знаю, что такое «мое поколение». Вот в студии находится девушка, ей 17, уж поверьте мне, мы говорим с ней о некоторых вещах, и я просто поражаюсь, насколько они осведомлены.
— 17-летняя и мудрая?
— Конечно.
— Но, не «моего поколения»?
— Я не знаю, иногда, когда выпиваю горячительные напитки, я могу себе позволить…
— Пейте чай.
— Мы договорились, что это горячий коньяк. Иногда, конечно, когда я пью горячительные напитки, водку, например, или портвейн… Я предпочитаю хорошую водку. Я говорю: вот наше поколение, а вот ваше поколение — все это чушь собачья, на самом деле. Не существует поколений. Равно, как не существует географии возраста. Существуют времена, были 80-е годы, были 90-е, сейчас XXI век, великолепный, кстати, век, он эклектичен.
— Вписал себя в поколение — загнал себя в стадо?
— Сто процентов.
— Всегда наособицу, отдельно?
— Да.
— В себе не ощущаешь родимых пятен родного поколения?
— Если ты вписал себя… Это ощутимо, когда, например, слушаешь ту же Эдиту Пьеху, старика Хукенса-Хокенса.
— Твоя песня — крик? Надо докричаться до человечества?
— Я, предпочитаю, чтобы то, чем я занимаюсь, называлось притчами. Я хочу докричаться до своего героя, через этот крик передать людям, которые приходят на мои немногочисленные концерты, состояние брата по крови, поделиться опытом.
Я не ставлю перед собой цели докричаться, потому что это все равно что… в каменную стену.
— А как насчет того, чтобы пошептать о любви?
— Романтика XIX века… Особенно мне нравится шепот Поля Верлена и Франсуа Гиньона, но самый классный шепот — это, конечно, Перси Беси Шелли, бесспорно.
— Это важно, что поешь только себе?
— Я пою, вернее, мелодекламирую, позиционирую, только о своем герое, поэтому у меня нет никаких социальных песен, я говорю о себе. Музыканты помогают мне рассказывать о себе вкуснее, я говорю о группе, с которой сейчас работаю «Трите души». Недавно звонил Юрию Витальевичу Мамлееву, он передал огромный привет тюменцам. Надеюсь, найдутся люди, которые знают, кто такой Юрий Витальевич Мамлеев.
— Классик.
— Мы с ним знакомы, я горжусь этим, он мой кумир. Литературный кумир.
— Группу меняю раз в пятилетку?
— Мы с группой «Трите души» уже вместе, сейчас скажу… 11 лет.
— Понятно. Застрял, раньше менял чаще?
— Нет, другое. Помимо всего прочего, я делаю всякие перформы, когда мне хочется, на кухнях или в клубе «На Брестской», есть в Москве такой клуб. Или в проекте «Аги», есть в Москве клуб «Аги». Мне очень бы хотелось, чтобы в Тюмени с ее музыкальной традицией, неповторимой традицией, музыкально-филологической традицией, было побольше клубов. По всей видимости, это невозможно, как говорили англичане.
— Невозможно.
— Когда я был директором Рок-центра «Белый кот», кстати, сегодня видел Гультяева, мы со Славой обнялись, здорово, такой кайф испытали, ну, просто кайф. Поговорили очень хорошо. Он брал пиво, и я брал пиво, мы встретились с ним в магазине, как-то так просто, обнялись. Вы же помните вещи, связанные с изгнанием «Белого кота». Сейчас время примирения, время централизации, очень мало остается людей, которые могут что-то в этой жизни изменить. Я ведь не случайно здесь, не только из-за концертов. Снова работаю с Вадимом Швецом, и все продолжится. История должна продолжаться. Когда история заканчивается — это занавес, занавес всегда бьет по сердцу сильно. Я испытывал на себе такие вещи.
Омельчук: Время летит слишком быстро?
Ник Рок’- н’- Ролл: Время вообще не летит.
— Черепаха?
— Время останавливается тогда, когда ты его останавливаешь. Остановить время можно различными способами, оно течет, как река.
— Время Рок'- н’- Ролла — танцы?
— Направление танца.
— Оно осталось в XX веке?
— Оно очень классно и очень гуттаперчиво, мягко перешло в XXI век.
— Собственное направление в музыке как обозначаем?
— Это рок с оттенками психоделического бдит-театра.
— В жизни музыканта Ника Рок’- н’- Ролла случались шедевры?
— Конечно. Но их никто не видел, кроме меня и 5–6 человек.
— Этого достаточно?
— Собственно, говоря, да. Это же эмоциональное состояние, когда ты на подъеме, чувствуешь, что попал и никого не нужно на самом деле.
— Для мира это неведомые шедевры?
— Совершенно неведомые.
— От этого своей ценности они не утрачивают?
— Думаю, нет.
— Тюменская эпоха — приятные впечатления или «Белый кот» сплошной?
— Не сплошной. Я же в 1987 году здесь появился, был потрясен, как тюменские музыканты работают со словом. Например, меня до сих пор потрясает группа «Центральный гастроном». Меня потрясает до сих пор Рома Неумоев. Меня не совсем потрясают те группы, которые появляются сейчас. Я просто улетел на «Центральном гастрономе», это настолько по-тюменски, очень здорово. Потом шла еще группа «Тринадцать», там Панков,
Женя Шнайдер на басу, там был дух той самой Тюмени, с которой я познакомился когда-то.
— Век минул и все равно Тюмень поражает?
— Да. У многих людей, с которыми я общаюсь, стало больше безбашенности, стало интересней с ними общаться, зажатости стало меньше. Вы, наверное, понимаете, о чем я говорю.
— Сложный термин — безбашенность. Крыша поехала? Ногу свело?
— Все, я понял. Это слэнг, я хочу попросить прощения, что позволил себе язык слэнга. Сейчас слово подберу… Боже мой, боже мой, какое же слово-то — больше открытости, больше поступков. Чайка по имени Джонатан Ливингстон, Ричард Бах — вот что такое нынешняя Тюмень.
— Родился бы на севере эвенком — был бы шаманом?
Я в Эвенкии был в ссылке в 1985 году, как раз село Удское, Тугурочумиканский район. Я видел камлании, между прочим. Дед Шинко, шаман, это было в Тугуре. Мы поговорили о Западе, они называют Западом, где мы сейчас находимся. Это Запад. Он сказал очень хорошую вещь: дерется тот, кто хочет драться. Самые лучшие мои годы я провел на Дальнем Востоке. Спасибо Комитету госбезопасности, серьезно, я не ерничаю. Такая там аура, просто класс. Советую как-нибудь съездить Вам.
— Дело прошлое, но, все-таки, зачем все же вены пластать?
— Вы видите, что я пластаю вены? Покажите мне это место?
— В биографии.
— То, что пишут журналисты…
— Дым без огня?
— Да, елки-палки, не хочется совершенно лгать. Видите ли, у меня была когда-то концепция, нет, я все-таки, буду с Вами говорить, так как я хочу говорить. Видите ли, у меня была концепция, как у актера, что на капле крови вырастает цветок. Если ты делаешь спектакль, а я раньше делал спектакли в духе Антуанетта Арто, то, естественно, лучший гримерный карандаш у женщины. А у мужчины лучший карандаш — это бритва. Когда ты, допустим, говоришь такие слова: «небеса нас отметили, и земля не приняла, половина наших соскочила с ума»… то и получаются такие штучки.
— Значит, все-таки журналисты не всегда врут?
— Журналисты вообще не врут, если они не проходимцы в журналистике.
— Любовь мир спасет?
— Мир должен оберегать любовь: любовь — это порядок, любовь — это труд, вряд ли мир может спасти любовь, скорее, мир должен разобраться с тем, что подразумевается под словом любовь у человека. Ух, ух, трудно говорить о любви.
— Чего в этом мире так и не понял?
— Почему предают и заканчивают жизнь самоубийством.
— Кого в этой жизни осчастливил?
— У меня есть песня: «Тот, кого никогда не поймут, будет раскрашивать чью-то судьбу. Краски ложатся на грубую ткань, мягкой пастелью замазать войну. И незачем придет навсегда, чтобы проникнуть и разорвать. Станет тяжелой живая вода, но лучшие будут петь и играть».
— Время остепеняет? Самому противно?
— Безбашенный — это искренняя, предельная открытость.
— Я так понял — обнаженное сердце?
— Конечно, какие-то вещи я уже не повторю, это осталось там. Как может 44-летний мужчина заниматься рок’-н’-роллом? Все зависит от того, как ты относишься к своей юности. Был юн, разбил пару стекол. Сейчас я уже взрослый. Я видел много бизнесменов-ровесников, которые хотят снова вернутся туда, хотят снова взять в руки гитары. Но — все.
— Его в жизни никогда не видели трезвым. Не знаешь — о ком это?
— Обо мне, конечно же.
— Хороший пиар?
— Я не знаю, что такое быть пьяным. Я не понимаю этого: быть пьяным, не видеть трезвым.
— Но легенда запущена?
— Легенд о Нике Рок’- н’- Ролле очень много, кстати. Но это же о Нике, о моем творческом герое.
— Хорошая характеристика. Блеск. Надо делать выводы жизни?
— По всей видимости.
— Подводить промежуточные итоги?
— Думаю, да.
— Детей любишь?
— Не знаю. У меня нет детей, я не знаю.
— Что в жизни остается?
— Остаются друзья, ты и твоя мать… Шрамы. Осколки, которые летят, как метеоритные дожди в каждого из нас. У кого-то шрамы видны, у кого-то не видны.
— Ник будет жить вечно или будет вечно молодым?
— Ник Рок’- н’- Ролл уже вошел в историю. Что касается Николая Кунцевича — конечно, помру. Никому не желаю умереть раньше времени.
— Обижаетесь на время?
— Время обижается на меня. Ой, как мне с ним тяжело, с этим временем, я его всегда опережаю, не хочу, а иду вперед. Ну-ка, давай обратно, нет уж, миленькое время, нет уж, миленький мой тайм.
— Мир — хороший проект?
— Классный вопрос! Проектировал этот мир великолепный конструктор и архитектор, в одном флаконе, в одном стакане, я не знаю.
— Чего забыл добавить?
— Совершенство — вещь относительная.
Омельчук: Зачем для Ника Рок’- н’- Ролла фестивали, катастрофически не хватает публики?
Ник Рок’- н’- Ролл: Нет, другое. Просто хочется на самом деле найти тех людей… Что такое рок-музыка? Это вибрация, определенная вибрация, которая каким-то образом может изменить, скажем, сознание. Есть категория людей, часто слышишь: «Короче, Коля, ты чего хочешь, а»? А есть другие, и мне очень хочется найти тех, которые могут просто напрочь изменить сознание, как это сделали в свое время «Битлз». С целым миром.


Владилен НИКИТИН:

Я сам ― народ
Из тюменских лидеров он добился самого высокого государственного поста в стране. Первый заместитель Председателя Совета Министров Советского Союза. Юрий Баталин, Борис Щербина, Юрий Шафраник. Министры, вице-премьеры… Он был первым заместителем у последнего советского премьера Николая Рыжкова. Так высоко по государственной лестнице тюменцы не поднимались.
Крестьянин. Деревенского корня.
В пору открытия века и Великого Освоения две пятилетки возглавлял Тюменский облисполком.
Обеспечивал тылы великого наступления на сибирскую нефть. Цепко, системно, хватко. Москва посчитала, что лучшего министра сельского хозяйства для российской пашни не найти. Он возглавил Минсельхоз РСФСР. Серьезного державного хозяйственника заметил и Генсек Михаил Горбачев.

Омельчук: Владилен Валентинович, давненько простились с Тюменью?
Никитин: Никогда не прощался и не думаю.
— Вы — тюменец?
— Тюменец — в краткосрочной временной эмиграции в Москве.
— Лужков отменил прописку, чтобы Никитин себя москвичом не чувствовал?
— Вмешательство Лужкова никакого значения не будет иметь, я не считаю себя москвичом, я тюменец.
— Сибиряк?
— Конечно!
— Никитины — сибирский род?
— Никитины в Тюмени почти 400 лет.
— Вы так глубоко раскопали свой корень?
— Да, глубоко раскопал, хотел бы глубже, но, к сожалению, не копается дальше 400 лет.
— С Ермаком пришли или с землепашцами государевыми?
— Трудно ответить определенно, но могу предполагать, моделируя своих предков: сюда посылали государственных преступников, кто не очень соблюдал порядки крепостничества в центральной части России.
— Вольный народ?
— На вольные земли ехали трудяги, работяги, считали что здесь получат хороший урожай. Ехали казаки с Ермаком, государевы люди границы охраняли, но основная масса — на вольные земли везли преступников, которых ссылали.
— Никитины — хлеборобы, землепашцы, ремесленники, купцы?
— Из 4-х линий одна — ямщики.
Омельчук: Народ лихой?
Никитин: Три линии — крестьяне. Ямщики тоже крестьяне-мужики.
— Для Вас принципиально важно добиваться в жизни успеха?
— Нет, пусть жизнь катится-катится. Принципиально делать все правильно, как считаю. Это важно.
— Никогда не ошибаюсь? Ошибаются другие?
— Нет, нет, я так не думаю. Могу ошибаться, но буду делать так, как считаю сам.
— Вы успешно идете по жизни?
— Я эти слова не до конца понимаю.
— Есть персональная никитинская формула правильного успеха или успешной правильности?
— Как же без формул-то? Есть, есть. Надо моделировать будущее: чего ты хочешь и как идти к этому. Корректировка возможна от первичного недопонимания ситуации. Что-то сначала не понял — надо корректировать. Возможно, от полученной информации дополнительно, она должна быть сознательной.
— Владилен Валентинович, из Тюмени Вы уехали в Москву на пост министра сельского хозяйства РСФСР. Что удалось добиться на должности министерской?
— Пост министра сельского хозяйства РСФСР мне не подошел: на помосте штангу поднимал в Тюмени 100, в Москве надо 150, это работа длительная, кропотливая, громоздкая, нервная. Я бы разделил работу министра на две части: первая — делать колоссальную текущую работу, потеря темпов тянет за собой большие издержки: материальные, духовные, какие хотите. Министерство сельского хозяйства России — крупнейшее среди российских, среди союзных. Все нужно делать грамотно, обоснованно, своевременно, вот, это одно. Второе: нужно было делать то, что не успели сделать до тебя, начали, но не успели. Быстро ничего в сельской жизни не делается. Мне достались проблемы переработки продуктов производства колхозов, совхозов, животноводства, земледелия, переработка, упаковка. У нас и сегодня недостаточно решен этот вопрос.
— А тюменские дела, какими особо гордитесь?
— Вообще, горжусь всей своей жизнью в Тюмени. Перед собой горжусь, не перед кем-то, перед собой. Тюмень — крупнейшая экономическая база страны, подчеркиваю — экономическая, не только топливно-энергетическая. Спустя много лет после того, как она создана и добыты первый миллион нефти, миллиард газа, она спасает экономику страны. Я участвовал в создании этой базы, честно этим горжусь.
— Много власти было у Тюменского облисполкома, который Вы долгое время возглавляли?
— Все жизнеобеспечение области лежало на этой единственной исполнительной государственной структуре — облисполкоме. Все жизнеобеспечение зависело от его правильной работы. На местах, по вертикали, все были полностью зависимы от областного совета.
— Село, сельские проблемы, местные проблемы?
— В основном, сельские проблемы требовали особого внимания и определяли жизнь области. Формула снабжения населения области продуктами питания основывалась на собственном сельхозпроизводстве. Все остальное — просить, выпрашивать, протягивать руку. Удачно решались все вопросы, касающиеся обеспечения жизни, создания поселений, создания условий для людей. Всеми этими вопросами советы занимались, но больше всего — сельским хозяйством. Я бы хотел, чтобы сегодняшние исполнительные органы столько внимания селу уделяли, сколько мы уделяли.
— К большой нефти, к большому северному газу облисполком не подпускали?
— Что значит — не подпускали? В технологические вопросы мы не лезли. Но вопросы обустройства поселений — дело облисполкома.
— Пришел Никитин на сельское хозяйство тюменское — разруха, развал, уходил — процветающее хозяйство?
— Не было разрухи, уходил — был уже другой уровень. Появились специализированные крупные животноводческие комплексы, возросла интенсификация выращивания сельскохозяйственных культур, выращивания животных, углубились работы по племенному делу.
Омельчук: Приоритеты Никитина — пристрастия. Может быть, хлеборобский корень говорил.
Никитин: Это не приоритеты, не пристрастия, может быть, повышенное внимание. Сознательно повышенное внимание к освоению новой пашни, увеличению посевных площадей. Это совпадало с линией областного комитета партии, и мы дружно эту работу проводили. Есть закон дырявой бочки: сколько ни лей, если там дырка — все вытечет. У нас эти дырки всегда имелись, то дождя нет, то дождя много, то жара, то ранняя зима. Неустойчивая система земледелия. Можно было брать именно увеличением площадей, до этой дырки больше бочек должно быть, тогда и воды будет больше, она не будет вытекать. Пусть бочки не полные, но бочек должно побольше.
— Владилен Валентинович, Вы некоторое время работали первым заместителем Председателя Совета Министров Советского Союза. На что хватило время на этом важном посту сделать для российской деревни, для сельской России?
— Я бы разделил эту работу на текущую повседневную и финансовую. Сложилась странная ситуация — кормит деревня страну и она же должна тем, кто ест. Так не бывает, нелогично. Вот здесь работа кропотливая, настойчивая, резкая. Нам удалось списать долги с крестьян в свое время.
— На Ваш взгляд, почему в России деревня всегда проблемна? Или для российской деревни проблема — сама Россия?
— Я имею свою точку зрения. Первое лицо в России всегда все решает. Но отечественное руководство никогда не знало толком нужды деревни, не знало, как ржаные булки растут. Не представляло. В какой-то степени Никита Хрущев гоношился немного. Но это детали. Проблема самая серьезная требовала постоянного внимания, постоянных вложений. Но это изнуряло руководство, создавало впечатление: сколько ни давай — все равно в яму. Грубая ошибка! Деревне нужно внимание, повседневное внимание, нужно знать ее, не только умом, но и сердцем понимать. Что надо и сколько надо, как это делать. Деревню одной пятилеткой не поправишь.
— На чем Вы не сошлись с Горбачевым? Или со своим начальником Рыжковым?
— С Николаем Ивановичем Рыжковым у нас и сегодня прекрасные отношения, встречаемся чисто товарищески. Были, может, какие-то противоречия в работе, но это обязательные разногласия. Мы всегда друг друга понимали. Что касается Горбачева… Говорить о политических покойниках, как вообще о покойниках, не принято. Но Вам я скажу: сначала я Горбачева не понимал, потом не уважал, а потом презирал. Три этапа моих отношений к Горбачеву.
— Он это уловил?
— Он это чувствовал. У него очень интуиция развита.
— Вы аттестат зрелости где получали?
— В Заводоуковской средней школе № 1.
— Получая аттестат заводоуковской зрелости, предполагал, что впереди — серьезная государственная работа, ответственные посты, вплоть до первого союзного вице-премьера?
— Какие там посты… Даже будучи министром России, не предполагал, что я могу войти в союзный Совет Министров.
— После аттестата зрелости какую вершину себе обозначал?
— Никакой.
— Председатель колхоза? Директор совхоза?
— После школы меня направили из Заводоуковска в высшее военно-морское училище во Владивосток. Но я доехал только до Тюмени. Давление повыше оказалось, не прошел медицинские дела. Потом заговорила кровь: море — поле, примерно одно и то же. В результате раздумий я стал крестьянином, как все мои предки.
— Владилен Валентинович, удавалось попробовать русской самогонки, почище всяких хваленых коньяков и виски? Суперсамогонку?
— Хорошая самогоночка бывает, уверенно себя чувствуешь, ни приправы, ни отравы. Пей. Наслаждайся.
— Где, где места?
— Приходите ко мне в кабинет, угощу.
— Сам?
— Сам.
— Сам варю?
— Да, нет, угощу. У меня всегда стоит самогонка.
— Сибирская, белорусская, хохляцкая?
— Югославская чаще. Ручной выделки. Эксклюзив. Хороша и белорусская.
— Горит?
— Хороша!
— Душа пылает?
— Русская тоже хороша, лучше не придумаешь.
— Следите за делами в тюменской деревне? Нынешняя тюменская деревня, на Ваш бывалый взгляд, поживее, чем средняя статистическая российская?
— Мне думается, поживее. В Тюмени, если быть объективным, настойчиво занимаются сельским хозяйством с середины 60-х годов, уже четыре десятилетия. Борис Евдокимович Щербина начинал, Геннадий Павлович Богомяков очень серьезно занимался деревней. Сергей Семенович Собянин упорно занимается сейчас. Поживее тюменская деревня, нежели соседи, те же курганцы, которые исторически крестьяне больше, чем в Тюмени.
— В Ваше время гремели омские соседи. Удалось обогнать?
— Урожай мы и в те времена, да и сейчас побольше собираем. У них хорошо поставлено свиноводство, более сильные показатели. Но технологии аграрные в Тюмени поинтенсивнее.
— Если по жизни что-то не удается, Никитин — упрямый?
— Я всегда считаю, что это я не сумел сделать, не кто-то. И думаю, как делать дальше.
— Урожденному оптимисту Никитину приходилось иногда впадать в грех долговременного уныния?
— Долговременного не помню. Бывают огорчения, расстройство нервное, полунервное, моральное, но всегда удается взять себя в руки. Есть такое слово «преодоление», у каждого человека какой-то временной этап должен быть преодолением, прежде всего, самого себя.
— Очень переживали отставку?
— Абсолютно не переживал.
— Был готов?
— Я никогда не говорю о подробностиях, эта отставка была по договоренности. Позвонил этот товарищ, не товарищ…
— Которого я к этому времени уже презирал?
— Говорит, слушай, ситуация с табаком, то сё, народ шумит. Как думаешь, если мы тебя отстраним, вроде как меры приняли? Ну, если стране нужно — давай.
— Для народа, который шумит?
— Я не возражал, но, в принципе, это неправомерное решение. Его не утвердили, полгода прошло, когда заменили все правительство, только потом я ушел в отставку вместе со всем правительством. Правда, полгода не работал.
— Жизнь — замечательный процесс?
— Жизнь — это время, определенное для совершения поступков и действий. Не всегда правильных. Главное — делать выводы правильные, чтобы по своим убеждениям поступки совершать.
— Жалко, что случается эта жизнь один раз в вечности?
— Да почему? Зачем жалеть, вообще ни о чем жалеть никогда не надо. Там будет не хуже.
— Самое сильное счастье в Вашей жизни случилось?
— С тех пор, как родился, все время себя счастливым чувствую.
— И Бога не гневал?
— Нет, никогда не обижался на жизнь.
Омельчук: По Вашему, какой народ в России?
Никитин: Сейчас модно на народ сваливать все — мол, наш народ не может. Народ такой, какой есть. Другого нет и не будет. Я побывал много где, в других странах, присматривался к людям. Я лучше нашего народа не видел. Мне мой нравится больше.


Владимир НИКИФОРОВ:

Мощный колибр
Он строил гигантские газопромыслы, современные электростанции, космодром Байконур. Он выстроил в промышленном поясе Тюмени целое «ожерелье» современных заводов, производящих современные материалы. По всей России он провел масштабную — в невиданных масштабах! — газификацию. Бытовой газ получил наконец-то юг газовой державы. И многие регионы России. Стратегический газ перешел на бытовой уровень, стал повседневностью деревенской и сельской жизни.
Это человек дерзкого масштаба. Он российский капиталист первого постсоветского разлива. Революции, как известно, пожирают своих детей. Не обошли и его испытания судьбы. Он их стойко перенес, и сумел достойно продолжить свои масштабные проекты.
Он, главный менеджер Запсибгазпрома, активно учился у западных партнеров, особенно у немцев. Широкая натура: посмотрел, как работают тюменские тележурналисты, огорчился их провинциальностью и направил несколько групп на выучку в Европу. Сегодня тюменское телевидение не хуже европейского. Красивого масштаба человек, Владимир Никифоров.

Омельчук: Владимир Николаевич, Вы — ранняя пташка?
Никифоров: Спать не умею.
— Некоторые считают, что работа главнее, чем жизнь?
— Смотря что понимать под понятием «жизнь». Работа и жизнь — как их можно отделить?
— Семья тоже входит в работу?
— У меня это так получается.
— Скажите, а как Вы для себя определили, что такое жизнь? Моя никифоровская жизнь?
— Это возможность и желание сделать что-то еще, новое сделать, не останавливаясь. Процесс этот — не только самореализация. Нужно людям, стране, какой-то территории.
— Но, в первую очередь, мне самому нужно?
— Я сейчас уже так вопрос не ставлю. Если есть возможность сделать какую-то программу, стараюсь ее делать, даже не думая, что ее могут не оценить.
— Проблема невостребованности возникала в Вашей жизни?
— Определенный период был, когда надо было поменять и я поменял Газпром на бизнес.
— В Газпроме не бизнес?
— В Газпроме государственная работа. Существующая структура Газпрома подтвердила, что это государственная структура, государство взяло все на себя.
— Выбора не было, обязательно — бизнес?
— Был выбор: ничего не делать, заниматься внуками.
Омельчук: Красивое занятие?
Никифоров: Сыновья настаивали.
— Дед отказывался?
— Не все задачи еще выполнил, сама ситуация заставила по-другому посмотреть на жизнь, на мир, на свои возможности.
— Есть ощущение — не все долги родине вернул?
— Наверное.
— Скажите, жить прекрасно, даже когда тошно?
— Все равно наступит облегчение.
— Трудные моменты жизни Вас мобилизуют? Вводят в грех долговременного уныния?
— Мобилизация полная, пережить все, перетерпеть, проанализировать, по-другому оценить.
— Это украшает биографию мужчины: перетерпеть?
— Реально оценить — это и есть главное качество.
— Неизбежные шаги к мудрости?
— Еще рано мудрым быть.
— Время быть легкомысленным?
— Наверное. Вся жизнь — учеба, общение с каждым — учеба, взаимное обогащение. Я только так подхожу ко всем контактам.
— В последние годы чему научились, какие экзамены для себя сдали?
— Просто еще раз переоценил, что делал. Мы делали очень нужное для государства дело, занимались реформированием коммунальной системы, сейчас жизнь подтверждает, что делали не так уж плохо. Может быть, чуть раньше, чем нужно было.
— Забегать вперед опасно и невыгодно?
— Даже не экономические результаты важны, именно оценка. Оценка и понимание.
— У Вас есть неожиданный проект — «Олень-цветок». Совершенно внезапный. Это нечто большее, чем просто экологический проект?
— Это реализация очень многих идей. Контакты в Москве навели на мысль, почему в Тюмени нет такого места, Завидово, где звери бегают, живут, на них смотрят, радуются. Мы начали этот проект, он, в общем-то, не совсем уместен по экономике области, но мы начали. Даже в войну зверей в заповедниках, заказниках не убивали и не ели.
— Соратников сразу под проект нашли?
— Администрация области поддержала проект, потом произошла маленькая заминка, но, надо отдать должное новой администрации, новому губернатору Сергею Собянину, сделано очень многое — главная задача — натуральный парк, который бы радовал всех жителей Тюменской и соседней Курганской области, приезжих. Не все понимали, что с животными воевать не надо, их надо кормить, поить, смотреть и радоваться.
— Развивающийся проект? Или наткнется на очередной барьер и замрет?
— Развивающийся, звери размножаются. Хочешь — не хочешь, им надо больше территории, надо расселять. Это не от одного человека зависит. Закончить бы натуральный парк, если удастся при жизни это сделать — было б хорошо. Следующий проект. Мы занимаемся производством полимерных материалов в России, «Мега-групп» является управляющей компанией. Сложный и большой проект. Это импортозамещающие технологии, напрямую связанные с реформированием коммунального хозяйства России. Надо отказаться от ввоза импортных полимерных труб, делать свои.
— Тюмень — база проекта?
— Стараюсь сделать базой. Нашли полное понимание администрации, выбрано место, началось строительство завода, большой завод.
— Это нефтехимия?
— Переработка полимеров — следующий этап после нефтегазохимии.
— Скажите, Владимир Николаевич, как живут те заводы, которые Вы в свое время строили? Насколько жизнеспособны оказались эти проекты?
— Они существовали в системе «Газификация России», заводы существуют, работают.
— Вы ревниво смотрите, как они работают?
— Это не мой вопрос сейчас. Если…
— Из сердца вон?
Омельчук: Отработано 30 лет, зачем мешать людям работать?
Никифоров: Все-таки какие чувства: эх, плоховато, откровенно плохо, можно эффективнее?
— Пришел новый менеджмент в Газпром, у него другие задачи, другая оценка действительности, другая политика. Запсибгазпром был производной политики Газпрома в части газификации, теплофикации и прочего. Это все зависит от центральной конторы Газпрома. Запсибгазпром — стопроцентная «дочка», они делают то, что им скажут.
— Мнение имею, но не поделюсь?
— Нет, почему? С удовольствием.
— Скажите, успешный человек: это когда так считают другие? Или, когда я сам?
— Тяжелое слово. Бремя. В России это общественная оценка, она ценилась и ценится. Я не занимался самооценкой. Надо работать, дело делать.
— Вы давно в бизнесе, начинали в Тюмени. Что в Тюмени особо мешает развитию нормального цивилизованного бизнеса?
— Тюмень — богатый город, один из самых богатых городов, он развивается по своим законам, даже не по законам российского бизнеса.
— Москва, Питер, Тюмень?
— Тюмень. Но столицы остаются столицами. Преодолевать бюрократические препоны и барьеры в России — искусство. Мы придумываем себе столько препонов, что потом сами запутываемся. Но каждый стоящий руководитель обладает искусством преодолевать препятствия, искусственно созданные. Это персональная дипломатия. В России европейские законы не работают. На мой взгляд, Россия всегда шла и будет идти своим путем. Тяжело предугадывать.
— Когда осуществится проект «Олень-цветок», цивилизованный бизнес в России укрепится?
— Сильно быстро хотите.
— Я хочу, а Вы?
— Мы живем в бизнесе, в этой среде, в этой действительности все немножко сложнее. Каждый идет своим путем.
— Владимир Николаевич, как Вас угораздило попасть в экстремалы?
— Всю жизнь был им. Мы вечно куда-то ввязывались. Не афишировали здорово, вездеходы были не самые последние у нас, я сам ездил на всех. Адреналин по-прежнему требуется. Во-вторых, желание не в одиночку на этом же снегоходе, а в коллективах и именно в экстремальных ситуациях. Если уж пошел разговор о тюменском экстриме, от года к году наблюдаю, это не только мне надо, это надо многим руководителям, чтобы они себя посмотрели в разных ситуациях.
— Люди бизнеса — рисковые люди?
— Все! Последний состав тюменского экстрима меня очень удивил. Это приносит большую пользу участникам пробегов. Каждый год совершенствуем дело, пришли к выводу, что интересные люди, которые участвуют в пробеге, должны делиться своим опытом, впечатлениями, интеллектуальным опытом обязательно в тех местах, которые они посещают во время экстремальных экспедиций.
— Чем же удивил состав участников последнего экстримпробега?
— Они не размышляли долго, спрашивали: ты едешь? — Еду. — Всё, еду тоже.
— Это опасно?
— И опасно, и сложно, но никто об этом не спрашивает. Никто не верил, что можно совершить этот пробег без потерь. Многие себя перешагнули, испытали себя.
— Время больших перемен — время и большого счастья?
— Как всегда, от перемен ждут лучшего.
— Владимир Николаевич, на Ваш взгляд, чего Тюмени явно не хватает?
— Самодостаточная Тюмень порождает недооценку значимости промышленности в жизни города. Все-таки промышленность формирует потенциал, все блага, а не торговля. Это перекос. Особой поддержки предпринимателей, развивающих промышленность, пока не чувствую.
— Вашей фирме какие бы проекты хотелось реализовать в Тюмени?
— Бизнес-развлекательный центр площадью до миллиона квадратных метров и проект «Пластика».
— На миллион квадратных метров найдется столько развлекающихся тюменцев?
— Найдется. В несколько раз больше. Возможность застройки центральной части Тюмени связана с определенными издержками. Если все в разных руках, получается разный город, каждое здание разного хозяина имеет, разная архитектура, разное назначение. Единого лица, изюминки-то города, к сожалению, в архитектурной части нет. Хотелось бы создать такой центр, который именно подчеркивал бы архитектурную значимость и ценность Тюмени. Рассматриваю новое здание университета — оно не дает ответа на этот вопрос. Большая Тюмень должна иметь большой центр, который был бы местом отдыха, развлечений и визитной карточкой города.
— Тюмень нуждается в менеджерах калибра Никифорова?
— Я не знаю, какой я калибр. То, что толстый — точно.
— Ну уж…
— Нужны люди. Мы столкнулись с проблемой, что управлять крупными проектами практически никто не может.
— Какое наследство оставляют современные отцы современным сыновьям?
— И внуки есть, и дети есть. Дети очень рано стали самостоятельными, проблем, что им оставлять, нет.
— Главное наследство — самостоятельность?
— Успел привить умение честно работать. Я считаю это главной отцовской заслугой.
— Жизнь добавит к отцовскому воспитанию?
— Каждому родителю хотелось бы, чтобы сыновья жили по его законам. Но, как ни странно, живут по своим законам.
Омельчук: Это прекрасно?
Никифоров: Наверное. Если бы по нашим жили — повторяли бы наши ошибки.


Игорь ПЛОТНИКОВ:

Как рыба в воде
Это непредставимо. Он водит автомобиль по неуправляемой Тюмени. Без рук. Это не фокус. У Игоря Плотникова нет рук. Его называют — человек-дельфин. Он — чемпион России, Европы, Мира, Паралимпиады по плаванию.
Каждый день жизни этого человека — подвиг. Он не хочет чувствовать себя героем. Он хочет быть обычным человеком. Преодолевшему себя удается это.

Омельчук: Игорь, к каким-то соревнованиям готовишься?
Плотников: Будет турнир в Англии, меня пригласили.
— Высокорейтинговый турнир?
— Может быть. Еще и опыт приобретаешь. Знаешь своих соперников, судей. Нас из России в команде пять человек. Прошел чемпионат России по воде в Нижнем Новгороде. Четыре первых места у меня: 100 метров — спина, 50 — дельфин, 50 — вольный и 400 — вольный.
— Четыре первых места?
— Я не расслабляюсь. С каждым годом все новые и новые соперники. Нельзя расслабляться, если хочешь быть наверху.
— У тебя в биографии олимпиада была?
— Ой, там очень серьезный накал соревнований, много соперников, потенциальных лидеров. Беспристрастное судейство, малейший промах — снимают без разговоров. Соперники напряжены до предела. Кто-то волнуется, кто-то переживает, кто-то начинает петь.
— А ты?
— Я сосредоточился, следил за стартами других.
— Надо ли такие напряженные игры?
— Каждый индивидуален. Для кого-то нормально, для кого-то нет. Все в равных условиях. Это соревнования.
— Для тебя такой стиль подходит, жесткий? Олимпийский все же немножко..?
— На Олимпиадах, понятно, лучшее, что в спорте возможно выиграть. Стараешься за свою страну выступать достойно. Занял 1-е место с мировым рекордом 100 м — на спине, на 50 — дельфин, был вторым.
— Твой паралимпийский рекорд?
— Тринадцать секунд.
— Рекорд перекрыт?
— Пока нет.
— Сам не перекрывал?
— Пока не было возможности. Как-то само все получилось. Я утром мировой рекорд побил в полуфинале, а вечером опять его перебил, свой же.
Собрался, видимо, была проведена грамотная работа, дала свои плоды.
— Рекорд — всегда разрядка напряжения?
— Видимо, так.
— Сколько времени шел к рекорду олимпийскому?
— Ой, даже не ставил задачу — ставить рекорд. Выполнял ту работу, которую задавал тренер.
— Даже в глубине души?
— Главное — выступить достойно. Все.
— Достойно — это как?
— Первое место. Второе тоже годится.
— Надо участвовать во всех соревнованиях? Или можешь покапризничать?
— Стараюсь во всех. Считаю, для меня любое соревнование — опыт. Простые городские — опыт. Это бесценная вещь, его не купишь, его только нарабатываешь на любых соревнованиях. Надо собраться, встать, проплыть. Если ты плаваешь со здоровыми людьми, пусть они проплывут быстрее, главное — выступить.
— Частенько проигрываешь?
— Бывает.
— Это важнее, чем победа?
— Есть о чем задуматься. Проигрывать надо уметь. Начинаешь отрабатывать на тренировках свои ошибки, чтобы их не было впредь. Анализируешь.
— На соперников-победителей как смотришь? Злишься?
— Зачем? Они сильней, если они выиграли. Значит, молодцы! Ведь так же и на меня могут злиться.
— Поражение — повод для уныния?
— На пьедестале, конечно, хорошо стоять, но надо держать свою марку. Это тяжелее. Начинают же ориентироваться на тебя.
— Тренер — соавтор побед?
— Да.
— Жесткий?
— Не очень.
— Достоинство? Или недостаток?
— Я думаю, достоинство. Меня терпит. Это сложно.
Омельчук: Такой сложный характер?
Плотников: Говорят, да.
— Это они свои планки завышают?
— Что поделаешь.
— А сам как относишься к своему характеру?
— Нормальный характер. Кого устраивает — тот общается со мной, поддерживает отношения. Бывает, не устраивает.
— С гаишниками встречаешься на дорогах — быстро находишь общий язык?
— Пока попадались те, с которыми находил. Нормально. Пообщаемся, я объясняю ситуацию, и мы хорошо расходимся.
— Не случилось ни одного — не понял?
— Нет.
— В Тюмени народ понятливый?
— Все мы люди.
— Нарушал правила?
— Попросили не нарушать.
— Сам какие качества уважаешь в людях?
— Преданность, порядочность.
— У тебя, Игорь, есть повод обижаться на жизнь?
— Нет. Глупо обижаться. Бессмысленно. Надо работать. Искать выходы из ситуаций.
— Секундно — обида подступила?
— Все мы люди, но быстро проходит.
— С человеческой подлостью приходилось сталкиваться?
— Бывает. Все мы люди.
— Что приводит в восторг?
— Сила духа, наверное. Ко мне подходят, общаются со мной в других странах, болеют иногда за меня. Каждая победа стоит и затраченных усилий, и затраченного труда.
— Как считаешь, мир устроен справедливо? Или жизнь — вещь беспощадная?
— Смотря для кого. Я считаю, нормальный мир. Главное приспособиться к нему. Из каждой ситуации есть выход. Но бывает, что и выход не устраивает. Случались тупики. Но выходы находились, в конце концов.
— Живешь по плану? Четкий человек?
— Стараюсь по плану. Но в жизни не все ситуации предвидишь. Что произойдет завтра? Приходится лавировать.
— Как решил освоить автомобиль?
— Да меня с детства к нему тянуло, мечтал водить машину. Потом стал ездить на всяких машинах, в основном на наших. Первыми были «Жигули».
— Она ж совершенно не приспособлена…
— Я сделал, чтобы была приспособлена.
— Всё сам?
— Немного надо было доделать. Потихонечку ездил. Конечно, не по городу, чтоб не создавать аварийные ситуации. По кемпингу катался. Много времени потребовалось. Конечно, что-то обдумываешь, дополняешь, переделываешь.
— «Хонда», на которой сегодня ездишь?
— Ничего не приспосабливал. Абсолютно. Просто повезло, что появилась такая машина. На других иномарках езжу, вполне нормально.
— Какую скорость себе позволяешь?
— Смотря, где езжу.
— В среднем по Тюмени?
— Сейчас около 50,60. По ситуации.
— Ahtung, ahtung! На дороге — Плотников!
— Да нет, я спокойно езжу.
— Какие-то цели себе ставишь?
— Водительские права получить.
— В России это сложно?
— Очень. Должен быть специальный закон. Но пока таких нет.
— Мировая практика такие законы знает?
— За границей, если не создаешь аварийные ситуации, пожалуйста, езжай. Почему бы и нет? Просто комиссия беспристрастнее, нужно единственное, чтобы во время движения ты не создавал аварийных ситуаций.
— Совершенно полноправный участник?
— Конечно. Мы живем в обществе, мы должны подстраиваться под это общество. Есть правила и законы, мы должны по ним жить.
— А видел где-нибудь в той же Англии, в той же Аргентине?
— Не приходилось.
— В России ты у нас единственный пример?
— Вряд ли. Думаю, что есть такие. Я их просто не знаю.
— Скажи, добиваться в этой жизни приходится только самому?
— В основном расчет только на себя.
— Время на скуку остается?
— Нет.
— А у вас собственная методика тренировок?
— Каждый человек индивидуален. Какие-то методы тренировок я не воспринимаю. Экспериментируем с тренером.
— Кто кого нашел: тренер тебя — ты тренера?
— Меня нашли. Практически случайно нашли. Я сначала занимался легкой атлетикой. Чемпион России.
— Потянуло в воду?
— Помимо легкой атлетики я ходил в бассейн, для общей физической подготовки. А потом выиграл чемпионат России по плаванию и решил, что добьюсь большего успеха, чем в легкой атлетике.
— «Как рыба в воде» — это про тебя?
— Наверно.
— С водой отношения особые?
— Хорошие.
— Бывает вода — не принимает?
— Приходится подстраиваться. Что поделаешь. Надо.
— Конкуренты — честолюбивый народ?
— Всяко бывает. Не честолюбивых я не встречал пока. Я общаюсь с достойными соперниками, конечно. Мы общаемся.
— Игорь Плотников — чемпион мира по честолюбию?
— Вряд ли.
— Сам — человек увлекающийся?
— Да. Техникой увлекаюсь, компьютером. Постепенно все. Не специально я его осваивал, просто интересно было, я не ставил себе задачу, что надо срочно его освоить.
— Попал в «паутину»?
— Спокойненько. Есть люди, с которыми я общаюсь, они разбираются в компьютерном деле. Что-то я у них узнаю, что-то вычитываю, общаюсь с другими, экспериментирую сам. Раньше занимался конным спортом для себя, катался на лошадях, на велосипеде тоже. Много всяких увлечений. Могу просто в футбол во дворе с ребятами поиграть.
— На полную выкладку?
— Конечно, надо отстаивать свою команду.
— Если бы основательно занялся футболом — не последний был бы нападающий? Или защитник?
— Я больше на воротах.
— Со своей «Хондой» сжился?
— Взаимопонимание полное.
— Что доставляет самые большие радости в жизни?
— Взаимопонимание.
— Жизнь представляла случай убедиться, что женщины — коварные существа?
— Да.
— Путь к взаимопониманию — только усилия мужчины?
— Обоих.
— В современной жизни вечные ценности еще существуют?
— Очень мало. Надо не предавать людей.
— Много нереализованных замыслов?
— Очень.
— Надо задумываться, что ждет после большого спорта?
— Жизнь на этом не кончается. В спорте мы не вечны, мы же не машины. Все жизненно.
— А кто говорил, что живет по плану?
— Я говорил, что стараюсь жить по плану.
— На десять лет заглядывать не надо?
— Один, два, три года — этого достаточно.
Омельчук: Интересно, Игорь, случаются моменты в жизни, когда надо обратиться к Богу?
Плотников: Нет.


Анатолий ПОДСОСОВ:

Истина поиска
Это эпопея. Это эпос. Геологоразведка на Полярном Урале достойна эпоса.
Раньше я бы сказал: просится в роман. Они достойны книги. Но сегодня, когда книга — ничто и нечто — а не монумент человеческому подвигу, как запечатлеть их действительный подвиг?
Слушайте, ведь еще недавно книга была надежнее монумента и увековечивала, ну, не на век, не на вечность, но в памяти оставляла — как же сейчас увековечить подвиг современника?
Востребованный подвиг. А не забыть — надо бы. Хотелось бы. Не увековечить даже.
Теперь о нем уже можно говорить просто: геолог. Не обязательно — главный. Все сказано. Он геолог — до кончиков ногтей.
Легендарная «Главтюменьгеология» всегда имела двух Главных геологов. Одного известного — по нефти с газом, а другого — Подсосова. Всегда — Подсосова. Он — Главный геолог Главтюменьгеологии, пожалуй, менее известен, чем, скажем, Лев Ровнин или Фарман Салманов, но зато Подсосов — постоянная величина. Константа. Подсосов — Тюмень изучает, исследует Северный и Полярный Урал. Подсосов — это самые значимые открытия тюменских геологов на Тюменском Урале.
Сегодня Анатолий Иванович Подсосов — старейшина твердых тюменских геологов-рудников. Ему уже — 80, на девятый десяток. Но его бодрости могут позавидовать и юные полевики.

Омельчук: Анатолий Иванович, открытия или люди, сделавшие эти открытия. Ваши приоритеты?
Подсосов: Безусловно, люди. Конечно, люди. Возьмем для образца Георгия Петровича Сафронова. Я настоял на том, чтобы свежее месторождение фосфоритов назвали Сафроновским. Он, по существу, зэк, заключенный, узник ГУЛАГа, он оторван от системной информации, какие в Воркуте научные библиотеки! Он открыл первое месторождение молибденита. А ведь это — нонсенс. Почему? Молибденита на Урале нигде нет. Геологическая обстановка не давала предпосылок для открытий. Но родине он требовался. В те времена геологоразведка на Урале подчинялась НКВД и комиссар…
— Даже горы, даже недра подчиняются НКВД?!
— Да. Да. да.
— Вот был комиссариат.
— Комиссар сказал: найти месторождение! Пытались робко возражать. Видите ли, геологическое строение Урала не предусматривает месторождений молибдена.
— И где все-таки нашли, в каких местах?
— В верховьях Харбея.
Омельчук: Настоящее, крупное?
Подсосов: Не крупное. На Харбейский рудник идет дорога насыпная, 54 километра. Провели высоковольтную линию от Воркуты, устроили обогатительную фабрику, полученный концентрат на пробу следовало отправить в Челябинск, получить заключение.
— В системе НКВД была должность штатная — главный геолог?
— Нет, но был комиссар.
— Комиссар по геологии?
— Ну комиссар какой-то. Вот он получил задание вышестоящих органов. Харбей — малое месторождение, всего 1400 тонн молибдена. Но он приказал — ничего не знаю! — считайте по кондициям.
— Анатолий Иванович, Вы когда объявились на Полярном Урале?
— Я приехал на Полярный Урал 2 июля, был зачислен в Собинскую экспедицию младшим геологом — сейчас такой должности нет. В Лабытнангах. Зеленая горка. Два домика, два барака, два склада. Экспедиция очень оригинальная, она приезжала вместе с бухгалтером, а по окончании полевого сезона вся уезжала. Из Свердловска. Работы сначала проводились Уральским управлением, только в 1958-м году был подписан приказ на основании постановления Совета Министров. Начал ходить в маршруты — мы делали государственную геологическую карту. Собинская экспедиция создана по постановлению, подписанному товарищем Сталиным.
— Сталин подписывал?
— Это связано со строительством железной дороги «Салехард — Игарка», 501-й стройки ГУЛАГа. Ему доложили: товарищ Сталин, там карты геологической нет. — Как нет? Никакой? Что такое? Срочно! Боюсь соврать, Собинскую экспедицию организовали где-то в 51-м или в 50-м. Началось государственное картирование. Мы, собинцы, Полярный Урал снимали, а Ивдельская экспедиция снимала Приполярный Урал от границы Свердловской области до Саранпауля. Там потом были открыты угли. Полярная экспедиция открыла Харбейское месторождение.
— Геолог Подсосов может честно признаться, что он открыл в этом регионе Урала?
— Мне часто задают такой вопрос. Я говорю, знаете, сегодня не времена Демидова, шел крестьянин, запнулся о камень, оказался самородок и появилось Березовское месторождение золота. Открывает коллектив. Когда меня Эрвье посадил в аппарат, я, во-первых, перетащил геологов, создал школу собственную тюменскую, все начиналось у меня в кабинете. Мы ставили поисковые работы на Рай-Изе. Я пригласил из МГУ специалистов, которые знали, так сказать, кухню, где рождаются хромиты. Приехали и говорят, что там хромиты есть, образцы привезли. Было открыто месторождение хромитов, которое разрабатывалось до сегодняшнего года. Потом, мы посмотрели, очень подходящая обстановка для поиска полиметаллических руд, поставили поисково-съемочные работы, кстати, сын Эрвье работал. Открыли Саурейское месторождение, приехали молодые специалисты Борис Маливанчук, Аркадий Илюшенков. Открыли Лекынтальбейское месторождение. Короче говоря, все месторождения, что были открыты работниками Главтюменьгелогии, связаны со мной. Потому что составление планов, защита планов в Министерстве, утверждение проектов, подготовка материалов — все шло через меня.
— А самое выдающее открытие?
— Открытие бокситов. Что примечательно…
— Тоже не предусматривалось?
— Более того, зять министра геологии Сидоренко, царство ему небесное, по за границам работал, где-то в Гвинее, в Австралии, в бокситоносных районах. Его поставили заведующим отделом глиноземного сырья, а с бокситами у нас напряженка. Я обращаюсь к своему учителю Ходолевичу, который был в числе первооткрывателей с Коржавиным, прошу Эрвье: давайте оплатим командировку, пусть Ходолевич Анатолий Николаевич съездит. Эрвье согласился. Он съездил. Я с трепетом жду, он приезжает, улыбается. — Ну как, Анатолий Николаевич? — Мы привезли бокситы! — Не может быть! — Вот образец. Нормальные бокситы, те же самые коржавинские горизонты. Я восторжествовал, несусь в министерство. — Ребята, что же вы дали всего 60 тысяч на поисковые работы, пахнет новым бокситовым рудником, железная дорога рядом. Они мне: — Слушай, ты громко не кричи.
Омельчук: Почему?
Подсосов: Только что приняли отчет научных работников под руководством зятя Сидоренко, там вывод, что нет бокситов и не будет на всей территории Тюменского Урала, потому что там нет бокситоносных толщ. Вот так, отчету — отличную оценку, опубликовать материалы. Я бьюсь у ног министра геологии России. Потом признается (хороший мужик, Андропов у него фамилия), говорит: — Да, мы ляпу допустили. Поленился я пойти в маршрут, послал девчонку молодую, а она прошла мимо. Я-то считаю — это самое значительное открытие. Лаборовское месторождение. Но оно небольшое. Там сложная обстановка геологическая, закрытая территория, Щучинский район, фактория Лаборовая. Вы, наверное, слышали у нефтяников, они говорят — нефтематеринская толща, продуктивный горизонт. Все продуктивные горизонты лежат в так называемом зеленокаменном прогибе, где все месторождения железных руд Среднего и Южного Урала, все месторождения медно-колчеданных руд и месторождения бокситов. Но здесь они закрыты. Надо работать шахтами.
— Искать надо?
— Найдем же месторождение. Пройти шахту с километр ничего не стоит. Я за это бьюсь. Но мне как всегда: — Вы знаете, это работы дорогие, пока нет денег, давайте подождем.
— Жареный петух не прокукарекал?
— Не прокукарекал. А здесь как раз должна пройти железная дорога «Урал промышленный — Урал Полярный».
— Открытие неизбежно, да?
— Неизбежно. Неизбежно.
— Юрий Эрвье всего себя отдавал поискам нефти и газа, а тюменский Урал передоверил Подсосову?
— Нет, интересовался. Он — государственный деятель, его все интересовало. Я был свидетелем, как на партхозактиве наши говорят: — Слушайте, что за такие твердовики, что они там делают? Ведь все было засекречено. Рассекречены были только стройматериалы и вода питьевая, еще о железе можно было говорить. Цветные металлы, всё засекречено. Когда я встречался с вашим братом, они что-то слышали: там, вроде, золотишком пахнет, расскажите. Вокруг да около хожу, кто-то даже сказал — это главный геолог по бесполезным полезным ископаемым. Пескам и глине. Нефтяники говорят, мы делимся квартирами с этими людьми, мы, нефтяники, зарабатываем… Эрвье резко, очень сурово встал (это было в 1958 году). — Мы сейчас не трест «Нефтегазгеология», мы Тюменское территориальное геологоразведочное производственное управление, в Уставе у нас записано, что мы должны обеспечить страну геологическими картами территории, детализировать геологическое строение, заниматься всеми полезными ископаемыми. Это наш государственный долг. Чтобы я больше этого не слышал!
— У твердого геолога должен быть твердый характер?
— Да. Он меня критиковал, когда меня в партию принимали: я не против, молодой, но Вам, Анатолий Иванович, надо быть потверже. Знаете, интеллигенция — понятие гуманное, но Ленин тоже был интеллигентом, а смотрите, как он расправлялся с врагами. Быстрицкий Александр Григорьевич, правая рука Эрвье, говорил: Толя, ну что ты миндальничаешь… Был такой главный геолог Шаповалов, мы подчинялись нефтяному министерству, когда он выходил из кабинета — все разбегались. Я послушал их совета. До этого при приеме отчетов указывал корректно, а тут начал повышать голос, требовать. Это привело, знаете, к чему? К бунту. К бунту. Все же подчиненные геологи были моложе меня года на 3–4. И говорят: А что это он нас так? Кто он такой? Обратились в печать. Эрвье говорит: Слушай, народ недоволен, надо провести собрание, коллектив собрать. И началось… Я сделал доклад, как положено. Потом началось, роли были распределены. Появляется Александр Константинович, он опоздал… Протозанов. Садится. Покойный, помню, Мезенцев говорит: Вообще, у него какие-то буржуазные замашки. Протозанов спрашивает: А в чем они проявляются? — Он в компаниях никогда не бывает! (Я до 40 лет водку не мог пить, вообще ничего. После сорока меня научили, теперь пью). — Ходит всегда в галстуке, из себя что-то такое изображает. Протозанов говорит: Вы неправильную оценку даете. Когда собрали комиссию по выработке решения, все записали, вдруг поднимается рука замечательного человека Коркина Владимира Михайловича: «Я предлагаю записать — освободить товарища Подсосова от занимаемой должности». Эрвье встал: «Этого мы записывать не будем. Он еще молодой человек… Не умеет — научим, не хочет — заставим». Потом меня позвал: «Ты знаешь, давай мы тебе отдел все-таки дадим. Один должен быть специалист по черным металлам, другой — по цветным». (Он меня называл — красавчик. Я тогда действительно выглядел фактурно). — Вот, красавчик, ты должен заниматься всем, не только геологией и наукой, но и бурением, и строительством. Фарман как-то приехал в Саранпауль, возмутился, что там стандартный туалет: куда смотришь, я тебе выговор объявлю и тебе выговор впарю, чтобы туалет был теплый и хороший.
Омельчук: Анатолий Иванович, на тюменском Урале в те годы — геологическая сборная Советского Союза?
Подсосов: Здесь работали новосибирцы, ленинградцы, москвичи, уральцы из Воркуты. Помню, приехал Ровнин, в приказе сказано передать нам все геологические подразделения, работающие на Урале. Я мучительно начал думать, из уральцев со мной моя жена и больше никого. Я перетащил Алексея Павловича Белоусова, начальника Полярной партии-2, потом Александра Васильевича Цымбалюка, легенда-геолог, к сожалению, рано умер, Павла Петровича Генералова — специалист по поверхностным отложениям, лучше его не знает никто ни в каком институте. Виталия Николаевича Охотникова разыскал во Фрунзе, вытащил Ивана Никифоровича Крылова. Черкасов из Магадана приехал, потом в министерство ушел, начали учить молодежь, приезжали молодые специалисты.
— О полевиках, Анатолий Иванович, 106-й километр на Полярном Урале, Саранпауль на Северном Урале, это, наверняка, неистовые энтузиасты, оголтелые романтики, сознательно жили на околице бурной жизни, жизнь положили на рудную геологию, там десятками лет жили на отшибе?
— Правильно. Юрий Георгиевич, у него была такая фраза: ты знаешь, этот парень работает не только за зарплату. Я говорю: Конечно. Зарплаты небольшие были. В нефтяных экспедициях Эрвье тоже делал ставку на молодых. У нас было два старика — сам Эрвье 50 лет и Быстрицкий 45. Остальным где-то от 20 до 30 лет, и начальники нефтяных экспедиций, и мы. «Эти парни» приезжали, они как-то возбуждены были открытием этой еще нетронутой геологической провинции. Я ведь сам-то напросился на Полярный Урал, мне хотелось ходить там, где конь не валялся, широкое поле деятельности. Очень помогал Эрвье, особенно, когда пошли большие открытия, завозили технику, вездеходы, тракторы, трубы. Люди поначалу жили ужасно. Он меня поддержал. Сделали такой тактический ход: у него сын тоже Юрий, работал тоже на севере, у меня в партии, к нему съездила дочка его любимая, Маша Эрвье. Дочь приехала, Юрка все время шурует печку, они же живут в бараках заключенных. Когда натопят, в этих клетушках уши сворачиваются от жары, а на полу — снег и лед.
— 106-й километр, забытый Богом?
— Сезон кончился, Эрвье выделил квартиры для наших в микрорайоне геологоразведчиков, переселил сюда, в Тюмень. Зачем им сидеть на «106-м», обрабатывать материалы, когда здесь центральная лаборатория, здесь фонды, здесь библиотеки, здесь научные институты, рядом Екатеринбург. Но работы, связанные с поисково-разведочными делами, когда надо бурить, описывать керн, вынуждали жить даже непосредственно на месторождении.
— Геологи — это богема? Твердые геологи с тюменского Урала?
— Нет.
— Нет? Пролетариат геологический?
— Это ближе. Наверное, да. Юрий Георгиевич, помню, я у него бывал на днях рождения, мы жили в соседних подъездах, говорит: Слушай, ты мне скажи, чего там мой Юрка сидит с микроскопом и смотрит камни? Вон же геологическая лаборатория, картографическая.
— Подсосову удалось создать хорошую школу, тюменскую школу твердых геологов тюменского Урала?
— Удалось. Честно. Песковский — доктор наук, Криночкин — кандидат наук, работал с сыном Эрвье. Воронов, Бабушкин. Аркаша Илюшенков — мой близкий соратник и друг. Он по Харбейскому месторождению доказал, что там не всего 1400 тонн, а 14 тысяч тонн, Харбейское месторождение из разряда малых перешло в среднее, совсем другой коленкор.
— На Ваш взгляд, за 50 лет Полярно-Уральской геологоразведочной экспедиции лучший начальник кто был?
— Маливанчук Борис Васильевич. Эту экспедицию все время трепали, из НКВД передали в Уральское управление. Уральское управление в ужасе, оно же работает там, где деревни, где дороги, работает на полуторках, а там на Севере только два-три трактора на все большое управление. Короче говоря, они послали моего однокашника, фамилию его называть не буду, замечательный человек, но его послали с заданием — езжай и в течение года ты должен ликвидировать эту экспедицию. Мы не потянем. Но он, будучи патриотом, проработав там, изворачивался как мог. Потом, слава Богу, создали Тюменское территориальное геологоразведочное управление, забираем эту экспедицию и она пошла на подъем, поддерживаем, строим базу. Перед этим военные выгоняли на станцию Обскую ракетную базу. В это время прибыли молодые специалисты, в том числе — Аркаша Илюшенков и Маливанчук Боря. Аркашу я вскоре главным геологом назначил, а Бориса — начальником экспедиции. Такой энтузиаст, мы с ним договорились и пробили дорогу «серпантином» на Рай-Из, перестали тракторами ездить, туда стали ездить УРАЛы, КрАЗы, МАЗы. Кстати, Юрий Георгиевич опять помог, дал машины в арктическом исполнении, там водила уже в ковбойке, потому что тройные стекла. Создали прорабский участок, быстро построили жилье вместо бараков, ванны даже, туалеты появились. Такой был энтузиаст. В это время открыли Сафроновское месторождение, открыли золото Новогоднее, но тут опять реформа — Главк ликвидировать, экспедиции туда-сюда.
— Анатолий Иванович, мегапроект «Урал промышленный — Урал Полярный», как бы не очень пафосно сказать… — время тюменского Урала?
— Это да. Конечно, для меня, для моих товарищей, которые числятся сейчас ветеранами труда, это, конечно, голубая мечта. Мы, геологи, работали так, чтобы наши открытия пошли в народное хозяйство, а не на полки для отчетов. Наконец, туда идет железная дорога. Это просто счастье!
— Высокоопытный, бывалый скептик: на этот раз удастся? Или опять пошумим около северного Камня и отложим — не время?
— Здесь очень много зависит от твердости Путина, но мне нравится этот человек.
— Молибден должен быть?
— Будем строить.
Омельчук: Истина тюменского Урала восторжествует?
Подсосов: Восторжествует.


Василий ПОПОК:

А наше кафе закрыто…
Василий Попок — в Кузбассе личность легендарная. По разным причинам. Но, когда в деревеньке сожгли его старенький домик, сам Аман Тулеев пообещал Василию Борисовичу отстроиться заново. Наверняка, поможет. Потому что в самые сложные годы Кузбасса публицист и писатель Василий Попок был плечом к плечу с Аманом.
Лорд. Настоящий лорд.
Он с юности выглядел очень породисто, да и другие аристократические замашки водились за ним: сноб, эстет и плейбой. С годами столбовая порода усиливается, чтобы подчеркнуть натуру нашего простого сибирского парня.
Премию академика Андрея Сахарова Василию Борисовичу не присудили: наши этнические либералы нашли изъяны в его взглядах — слишком русский.
Он не только активный журналист, но и хороший сибирский писатель. Может быть, шукшинского замеса, ведь почти земляки, да и взгляд сибирский: немножко с горы — на равнину.
Василий Попок — автор книг чудесной сибирской прозы, хорошо знает не только край горячих парней — родной Кузбасс, но и много поездил-поработал по другой Сибири: Томск, Иркутск, Салехард, Дудинка.
Говорят, активный литературный процесс в России умер, остался только в Сибири. Значит, есть еще кому осмыслить роль и значение Сибири в судьбах России.

Омельчук: Василий Борисович, никогда не возникало гнетущего чувства: родился не там и не тогда?
Попок: Хорошо, когда у тебя мама — британская королева. Но, если у тебя она потомственная крестьянка, и ты сам таких же «черных» кровей — не надо этого стесняться. Надо жить, как живется, и быть тем, кто ты есть.
— Никогда не угнетало, что провинциал?
— На всяком провинциале, конечно, это клеймо стоит. Приедешь в столицу, сноб на тебя смотрит: что-то штаны у тебя не такие, часы неправильные, чего-нибудь еще. Меня не гнетет. Я Москву, кстати, ужасно не люблю. Гнет сильно большой, мощный гнет города. Даже Кемерово гнетет. Очень тяжко. Вот с Алтая приезжаешь к монгольской границе, на Чуйском тракте машина встречается раз в полчаса. А здесь — черт знает столько этих машин. Откуда только деньги люди берут?
Омельчук: В Сибири еще не тесно?
Попок: В Кемерово кое-где тесновато. Я поселился в своем доме на нынешнем бульваре Строителей в 1998-м году: во дворе стояла пара «Жигулей» и одна «Волжанка». Сейчас десятки машин стоят на детской площадке, где угодно, заходить страшно.
— А по утрам, когда нечаянно загудит, лимонку не хочется бросить?
— Хочется. «Коктейль Молотова».
— Сибирский хозяин медведь любит метить свою территорию, знает и обязательно граничит. Территория Василия Попка (там, понятно, и чужие медведи живут, но это — моё!) есть своя?
— В деревне стоял домик родителей моей жены, сгорел, к сожалению. В бане я сейчас живу. Смотришь — там речка, за речкой деревня, дальше березняк. Пожалуй, я бы всё пометил, не знаю уж чем, но какие-то затесы сделал.
— Это малая территория, а есть — мое большое пространство?
— Вся Сибирь. Может быть, с Севером.
— Север-то святое?
— Святое…
— Юность?
— Мои родственники на Ставрополье живут, изменили Сибири, уехали. У жены родня в Воронежской области. Она съездила нынче в Воронеж, там все выгорело, вернулась сюда: на огороде бурьян выше головы, всё цветет, благоухает, всё роскошно. Здесь ей нравится, ее территория. Заходи в лес, в тайгу. А мой Север — первая любовь. В 1966 году я приехал учиться на второй курс Иркутского университета, иду мимо главного корпуса. К тебе, говорят, два пацана из Томска приехали. Они получили за тебя постель, спят на твоей койке в общаге. Я восхитился: какие наглецы! На занятия не пошел. Там оказались Алик Михайлов и Боря Москалев. Я быстренько перевелся на заочное, мы из Красноярска поплыли на теплоходе «Композитор Калинников» в Дудинку.
— А что написал композитор Калинников?
— Музыку, догадываюсь. Подберет заведующий фонотекой. Какие-то симфонии народные. На народных инструментах.
— Какие раньше были композиторы! Для балалайки симфонии писали!
— А какие теплоходы были! Мы ехали без билетов. По Енисею. От того места в Красноярске, где товарищ Ленин в свое время зачалился — его конечный пункт, а мы продолжили ленинский путь.
— Без билетов?
— Без билетов. Боцман нас обнаружил. Мы ехали как раз мимо места (там приток Енисея — Курейка), где сидел товарищ Сталин… Под Игаркой. Там кацо Коба обитал.
— Шли революционным путем.
— Очень мне запомнилась Игарка. Теплоход стоит внизу, а чтобы попасть в саму Игарку, надо подняться по длинной деревянной лестнице. Идешь, идешь, а там, как всегда в северном городе, много-много неприкаянных собак. Охотничий сезон еще не начался, они скучают, дерутся, блох друг у друга выкусывают, к людям ластятся. Замечательные северные собаки!
— На «Калинникове», пассажиров, наверное, очень много, если можно трем крупным «зайцам» незамечено….
— Нет, двум.
— Двум?
— Борю Москалева не пустили родители. Мы-таки до Дудинки добрались. Получилась такая штука: одно койко-место в трюме (в третьем, самом пролетарском классе) было свободно. Какой-то товарищ сторожил на палубе свои вещи, он чего-то накупил на материке и вез на Север, я так понимаю, с целью наживы. Бизнесмен.
— Советский?
— Мы ехали долго, около недели. Север, холод, бизнес-спекулянту стало на палубе прохладненько, он спустился однажды ночью погреться, а тут мы с Аликом. Его это почему-то возмутило, он пожаловался боцману. В общем…
Омельчук: Высадили на Курейке?
Попок: Нет. Михайлов подлизался к капитану каким-то образом (он умел быть убедительным). Я не подлизывался, молчал и щелкал фотоаппаратом на пустую пленку. Как-то сошло с рук, мы доехали. Сразу же нашелся хороший человек, взял нас переночевать в Дудинке, пароход же поздно ночью пришел. В общем, северяне конца 60-х — хорошие люди.
— Север — первая любовь. Совершенно случайно, непредсказуемо, ничем не обосновано?
— Может, чем-то и обосновано. Книжки-то читались про Север, что-то нравилось, нравилось быть сибиряком, суровым жителем суровой Сибири. На Севере еще суровей и вроде страшней, но, оказывается, люди нормальные, хорошие и приятные. И тебе хочется быть приятным северянином.
— Енисей — моя территория?
— Моя. В Дудинке в первый раз увидел северное сияние. Шел с репортажа из аэропорта через речку Дудину наверх, там наше обиталище на улице Горького. Шел, шел, снежное поле пустое, ничего нет, только снежные заструги. Что-то тут вдруг мне помешало где-то слева вверху. Глянул, а наверху огромная запятая бело-голубая. Я стал размышлять, что это такое, лег прямо в снег в шубе (шуба у меня на тот момент китайская — авиационная, роскошная), стал внимательнее смотреть, их стало много, запятых. Потом занавеси появились. Со временем я насмотрелся северного сияния в командировках в Хатангском районе. Это нечто роскошное и ни с чем несравнимое. Это тоже моя территория, там на небесах. Почти как у Бога.
— Но где родился — там и пригодился?
— Я родился в маленьком городке, город Топки, около машинотракторной станции.
— Хорошо, что не прямо на станции.
— Да практически там. Ее огромный забор окружал, рядом — наш барак. Я бы сказал, это настоящий Ноев ковчег. Там жили и фронтовик Рябцев с семьей, и сосланный немец Зауэр, тоже с семьей еще более многочисленной…
— Из другого окопа?
— Абсолютно верно. Еще один бунтовщик откуда-то с Кавказа, не то чеченец, не то ингуш. А еще хохол, забыл его фамилию, татарин, мы семьей жили.
— Мать прямо в бараке рожала?
— Нет, она рожала в Топкинском роддоме, который еще хуже барака. Сараюшка одноэтажная, похожая на морг, в ней морг был одно время.
— 1946-й?
— 1946-й.
— Может существовать сибирский снобизм?
— Знаешь, у туристов-водников есть всякие прибамбасы, вот, скажем, такая штучечка…
— Карабин?
— Да. Сноб-водник хочет пустить пыль в глаза: у него обязательно карабин и стропорез. Карабин иногда нужен. Стропорез, надо полагать, требуется только, чтоб обрезать веревку с «морковкой» и убираться к чертовой матери вниз по течению. Он редко пригождается. Мне не пригождался ни разу.
— Но стропорез-то есть?
— Я же не сноб.
— Точно не сноб?
— Может, и был стропорез, но пропал в пожаре.
— Это тоже твоя территория — трудные речки, новые территории, завоеванные наполеоновским броском? Благоприобретенная, нечаянная?
— Это, конечно, стало моей территорией, но как-то сложно… Водная стихия, проще — водный туризм.
— Сдуру?
— Нет, не сдуру. Я прожил 40 лет своей жизни, считал себя конченым человеком, не то, что конченым, но кабинетным…
— Обывателем?
— Командировочным. Человеком, который обязан заниматься семейной жизнью. Правда, к этому времени я уже развелся.
— Развод же — тоже семейная жизнь.
— Ну да. Развод — чисто семейное понятие. Он приятной паузой вошел в мою жизнь между женитьбами. Думал: все так и надо, где-то скоро маячит пенсия, лет через 20. Ну, а там понятно чего…
— Свобода?
— Да, но вдруг меня приглашает приятель, крутой водник Витька Зайцев, охотник профессиональный. Вот я и поехал: речка Кия с чистейшей водой, скалы эталонного образца, красивые известняки с пещерами и гротами, речками, текущими сквозь них. Роскошная совершенно тайга! Потом на Алтай съездил, мне понравилось бояться. Понимаешь, стоишь у мощного порога с напарником…
Омельчук: В яйцах морозно?
Попок: Везде. Ужас какой-то. Как говорят, сердце…
— Ёкает?
— Уходит в пятки или хрен знает куда. Чувствуешь себя кошмарно, но потом приходишь в такое состояние классное… Так хорошо, так приятно.
— И всегда благополучно?
— Не всегда.
— Шрам на роже для мужчин всего дороже?
— На ногах. Чаще ноги бьются. Одна нога вся в трещинах была, нас перевернуло.
— Но после этого всё равно — на следующий порог?
— Нет, боялся следующего порога, весь поход боялся. Бздел. Но всё проходит, мой мудрый друг Соломон.
— Какие речки мои?
— Катунь, Чуя. Катунь — уже в зрелом возрасте. Уса, Абакан — несколько раз. На Абакан мы вдвоем ходили с покойным Сашкой Петровым. Ты в лесу, жилья вокруг никакого, и так суток трое-четверо. Там горячий ключ, оружия нет… Мы даже топоров не брали.
— Но хоть тесак какой-нибудь?
— Перочинный нож, рыбу чистить.
— Для медведя?
— Ага. С медведями встречались. С медведицей, точнее. Не съела, слава Богу, как видишь.
— Боялась? Может, не в ее вкусе? Эстетка?
— Ничего она не боялась. Мы же ехали вдвоем. Обычно, когда прет орава, песни орет, матом переговаривается, и смелая медведица пугается. Мы, если и ругались, то потихоньку. Если публика ведет себя очень оживленно, медведь уходит — что ему там делать. А мы тихонько плывем, покуриваем.
— Хозяйка тайги ценит интеллигентных туристов?
— Наверное. Мы подплыли к ней, деваться-то вообще некуда, впаялись в такой узкий каньончик.
— Если даже захочешь отплыть, не получится?
— Никуда. Самое любопытное, с одного берега пригнулась березка, там метров 15, может быть, 20. Сама медведица устроилась на вывале берега гравийного, на медвежат рыкнула, они спрятались, в расщелину убежали. А тут и мы выплываем, расписные. Я Петрову говорю: не бликай на нее очками, гад! Она может….
— Не понять?
— Решить, что это вызов. Он мне: «Как не бликать?» А я тоже в очках, бликаем и бликаем.
— Не потупили взор?
— Нет, не потупили. Но — раз, и уехали дальше. Речка быстрая.
— Везет очкарикам?
— Наверное.
— А самая противная речка?
— Противных не было.
— Даже там, где ножку треснул?
— Нет, это очень приличная речка. Верхняя Терзь. Правый приток Томи, роскошная речка, у нее два порога водопадного типа. Красота. Потом мы были на ней весной (весна там наступает в начале июня), абсолютная красота! В Кузнецком Алатау очень много воды, в горах пятиметровые снега выпадают. Потеплеет к середине июня, числа 15-го, и всё, прёт коренная вода сверху вниз. Со скал такие ручьища прут! Из всякой земляной дырки фонтанируют. Вода вся чистая, чище байкальской.
— Василий Борисович, на поколение повезло?
— Наверное, повезло. Нас же, в общем, мало. Мы же первые послевоенные, 46-й год. Нас же ладили-то отцы практически в дни Победы. А кто пришел с фронта? Не так много. Нормальные мы ребята выросли, но нас мало. Я начальную школу окончил в Топках, нас два класса соединили, перевели в другую школу. Там еще с одним соединили, какие-то отрепья остались, три класса получилось пятых, наш — «В». Окончили восьмой класс, оказалось, не хватает народу на среднюю школу, из десятилетки сделали восьмилетку. Нас перевели в третью школу, третью по счету. У меня получилось, что от первого до одиннадцатого класса дошел вдвоем только с одной девочкой, Галей, а остальные где-то растерялись.
Омельчук: Судьба Гали была предопределена, да?
Попок: Она пошла другим путем, как Улья- нов-младший. Стала провизором в родном городе.
— А на время повезло?
— Время перемен. Не знаю. Я тут общался с одним товарищем, говорю: только я в школу пошел, начальники сменились в Советском Союзе. Стали ругать прежнего начальника товарища Сталина, да так ругать, спасу нет. Пожили мы…
— Великое десятилетие?
— Да, начальника этого Никиту Сергеевича скинули, и стали его ругать, Боже ж ты мой! Еще и матерщинно. Эпоха застоя началась, тут уж вообще все ругались, но довольно беззлобно, анекдотики иногда, правда, крутые попадались. Потом начальники мелькали-мелькали, появился Михаил Сергеевич. Исчез, стали Горбачева ругать. Как сейчас ругают: Ельцин же злодей почище Горбачева, оказывается. Ельцина нет, ну… Владимир Владимирович, вроде, приятный мужчина.
— Святой человек.
— Спортивный, умница, по-немецки говорит и, по-моему, по-английски учится.
— В Кузбассе Путина ругают?
— Нет, не ругают.
— Сибирь — может быть, проклятая территория, несчастная страна?
— Ну что ты! Тут хорошо. Тут нет этой среднерусской или, как ее там…
— Великомосковской?
— Великой московской или питерской слякоти постоянной. В Питере дождь семь раз на дню, в Москве зима — не зима. Сибирская зима хорошая, ядреная, прочувствуешь ее. Жалко — долгая. Месяца бы на два уменьшить, было бы еще лучше. Весна неплохая, осень мне нравится.
— Реально у Сибири интересное будущее?
— Я уже не знаю: есть ли у нее будущее…
— Но сейчас в ней хорошо?
— Мне хорошо жить здесь, но ты ж говоришь о каком-то сверхбудущем.
— Сибирь, будущая Сибирь Василия Попка, личная Сибирь…
— Жалко мне мою личную Сибирь. Мы с тобой чей чай пьем? Из какой такой воды? Вот у нас есть река Томь, эту реку уже выпили города Новокузнецк, Междуреченск, Осинники, Таштогол, Мыски, они ее выпили, пропустили через себя, через канализацию, очистили маленько и послали дальше. Ее в Кемерово взяли с водозабора и пригнали к нам, мы с тобой сварили чай.
— С травками или отравками?
— Не знаю. Был у нас заместитель губернатора в старые времена, Баловнев, он заказал здоровенный такой многотомный анализ экологии Кузбасса, и в Томи обнаружилась масса неизвестных науке органических соединений.
— Две таблицы Менделеева?
— Вот что-то туда попадает со всех химкомбинатов и металлургических производств, начинает между собой реагировать, потом этим мутанты соединяются с другими мутантами, рождают монстров, процентов десять еще можно определить, а остальные — неопределимы. Вот тебе моя личная Сибирь с утренним чаем.
— Сибирь же прекрасная земля! Есть ведь основания для оптимизма?
— Скоро исполнится полтораста лет, как Николай Михайлович Ядринцев опубликовал свою работу об этнологических особенностях сибиряков. За эту работу его арестовали и сослали в страшную Архангельскую область.
— Из благодатной Сибири?
— Из совершенно благодатной. Потом он вернется в Томск и продолжит свою злостную деятельность областника. Ядринцев написал большой, довольно скучный по нынешним временам, труд «Сибирь как колония». Я его исхитрился почти прочесть и могу засвидетельствовать: проблеме, о которой рассуждал Николай Михайлович Ядринцев, полтораста лет, но она реальна и для сегодняшней Сибири. Мы, по-прежнему, колония.
Москва, как известно, производит четверть или даже треть валового национального продукта. В чем заключается ее продукт? В перепродаже сырья, которое добыто в Сибири, и других приличных сибирских продуктов. Скажем, газ, нефть. Ладно, если в сыром виде нефть гонят. Но и сибирский металл, прошедший несколько переделов, электроэнергия — высокотехнологичные продукты. Их могут продавать куда угодно: в Юго-Восточную Азию, в Китай, в Японию, в Британию, но все финансовые потоки сходятся в столице нашей родины.
— В валовом национальном продукте.
— У москвичей доплаты и зарплаты побольше, чем у нас. У нас шахтер может погибнуть, зарабатывая 40–50 тысяч.
— Беспросветно?
— Я надеюсь на новое движение областников, «сибирячество» меня греет. Может, какая-нибудь партия создастся, сибирская партия, чтобы отстаивать интересы реальных людей, которые здесь живут и собираются жить. Я не хочу никуда переселяться, на кой черт! И мои дети не хотят, и дети моих друзей, им здесь нравится. Живут, работают, кому-то лучше, а кому-то хуже…
— Оптимисты?
— Здесь живут оптимисты, ухитряются! Мне кажется, худшие годы прошли, середина 90-х, когда народ тут у нас по-черному бастовал. Началось сначала в Юрге, там машиностроительный завод, гигантское предприятие военно-промышленного комплекса, заказы срезали (товарищ Гайдар Егор Тимурович решил, что пушки не нужны, их некому было продавать). Потом в Анжерке. Это как-то стабилизировалось, нормализовалось, но, наверное, не до конца. Возможно, всё это — проблема для властьимущих, не только для меня, вообще для всех.
— Наши дети будут мудрее нас?
— Нет.
— На нас закончилось?
— У меня вообще дурачок полный, ему кроме Интернета ничего не надо.
Омельчук: А наше кафе закрыто?
Попок: Там что-то без нас случилось…


Жанна ПРОХОРИХИНА:

Сильное имя
Трудно таланту в провинции. Трудно без имени. А если собираешься держаться на эстраде долго? В Москву пути заказаны. Нет рядом человека, который за тебя сделает.
Она знает только один рецепт: труд. Чернорабочая сцены. Не стесняется работать до пота. Талант — вещь ненадежная, его надо уметь подать. И только одно выручит — работа.
Понятно, в Тюмени ее знают. Звезда. Звезда эстрады.
Помнят ее бурную рок-молодость. Знают остепененную женскую мудрость. Она молода и неистова. Страсть и ярость, ярость и страсть. Ее «Одиночество» или «Шелковое танго» могла бы напевать-распевать вся страна. При хорошем раскладе. Она не теряет надежды. Борется. Поет.

Омельчук: Жанна, главная задача певицы — услаждать слух, включать сердце слушателя, мозги включать?
Прохорихина: Нужно все делать. Нужно услаждать слух зрителя, включать сердце и мозги. Пропускать через себя.
— А мозги-то зачем? На концерт разве приходят заниматься умственной деятельностью?
— Я же думаю о том, что пою. Хочу передать слушателю страсть, любовь, нежность.
— Страсть — это же полная утрата мозгов.
— Я переживаю, пропускаю все через всю себя.
— В твоей страсти голова не отключается?
— Не отключается.
— Всегда же говорят, что женщина потеряла голову… Тут и начинается страсть.
— Если я потеряю, то забуду, о чем пою.
— Главная песня в репертуаре уже есть?
— Главная песня всегда впереди. Моя главная песня.
— Сегодня поешь не главные песни?
— Нет, но для меня, творческого человека, который пишет песни, главная песня всегда впереди.
— Хорошо. На нынешний момент есть заглавная или подглавная, еще не главная, но уже на подступах?
— Несколько: «Одиночество», «Ой, тошно мне»…
— Какой-то набор чувств односторонний: одиночество, тошно.
— Есть еще одна — «Знаешь, я всегда с тобой». «Шелковое танго», обязательно.
— В «Шелковом танго» настроение — мажор?
— Томление, жажда чувств, немного разочарования, песня сложная.
— Автор слов и музыки — Жанна?
— Прохорихина.
— Одиночество — удел молодости?
— Одиночество — удел мудрости.
— Молодой мудрости?
— Мудрости одиночества. Молодые люди жаждут общения, а люди, которые уже познали общение в полной мере, стремятся к уединению, к размышлению.
— Ощущаешь себя одинокой путницей?
— Все люди творчества одиноки. Кто-то меньше, кто-то больше. Иногда ощущаю себя очень одинокой, но у меня крепкий тыл — моя семья.
— Творчество — обязательно одиночество?
— В каких-то моментах.
— Чтобы ты вышла на сцену, спела, работают музыканты, танцоры, целый коллектив. Это сочетается с одиночеством творчества? Одиноко танцует подтанцовщик, одиноко стучит барабанщик?
— Мы вместе, команда. Это помогает мне, но, когда исполняю песню, я ощущаю себя одинокой, начинаю переживать все то, о чем пою.
— Замечательное слово произнесла — «томление». Томление духа — испытанное чувство?
— Томление я испытываю, когда что-то уже произошло, к чему-то я стремилась, оно случилось и тогда у меня возникает томление. Нужно стремиться дальше, а я устала. Отдыхаю, грущу, томлюсь по новому. К чему хочу дойти.
— Детей в семье должно быть много?
— Сколько Бог даст.
— Он распоряжается?
— Как Бог дает, так дети и появляются. Есть много пар, которые предохраняются, планируют, несмотря на это — появляется ребенок. Есть много пар, которые стараются, но у них ничего не получается. Всевышний распоряжается этим наверху.
— В этом сакраментальном деле от нас ничего не зависит?
— По большому счету, да.
— Ты в своей семье — кормилица?
— Мне помогает муж, все достигнуто нами вместе.
— Проблемы зарабатывать на жизнь у певицы Прохорихиной нет?
— Есть. Мы идем в одной связке.
— Как в этой сложной жизни приходится зарабатывать на эту сложную жизнь, чтобы слушаться Бога?
— На автомате ничего нет. Приходится ущемлять себя, чтобы заработать и сделать то, к чему я стремлюсь. Я написала песню, нужно писать аранжировку. Хорошая аранжировка стоит очень дорого. Нужно сделать студийную запись голоса, потом песню продать. Чтобы продать, нужно, чтобы тебя услышали, твою песню заметили, только тогда тебя начинают приглашать на программы и ты можешь диктовать свою цену.
Омельчук: Жанна — дорогая певица?
Прохорихина: Не хочу об этом говорить.
— Востребованная?
— В нашем городе востребованная. Как в спорте. Если просидишь дома месяц-два, то снова очень тяжело в струю попасть.
— Мир музыки циничен, безжалостен?
— Мир музыки не может быть так примитивен. Вы говорите о шоу-бизнесе? Я и там, и там. Нужно себя продавать, зарабатывать на жизнь.
— Слова-то какие…
— Продавать, как певицу, поправлюсь. Я завишу от шоу-бизнеса, это моя работа. Этот бизнес циничен.
— Трактором по нежным чувствам?
— Нет.
— Что привлекает в мужчинах молодую женщину?
— Мужественность, прежде всего. Это не объяснить словами, я это чувствую. Мужчина — охотник, защитник, опора и поддержка. Я за ним, как за каменной стеной.
— Идеальный мужчина — просто стенка?
— Я люблю сильных мужчин. Я с ним готова пойти хоть на край света.
— Была житейская ситуация — на край света?
— За своим любимым человеком, мужем, я поехала почти в тайгу. Я выбрала своего мужчину. Зачем мне другие?
— Чем еще подкупают мужчины? Ведь, гады, подкупают?
— Гады подкупают, но я не продаюсь.
— А кто говорил: надо себя продавать?
— Гады подкупать пытаются всегда.
— В жизни случалось «шелковое танго»?
— «Шелковое танго» — такая красота. Танго — страсть, а шелк — холод и спокойствие. Шелк воды, шелковая гладь воды, очень сложно сказать, случалось ли. Была и страсть, было охлаждение к этому человеку, но все вместе — красивое воспоминание. Да, случалось.
— Шелковые мужчины по жизни встречались?
— Встречались и шелковые мужчины, и холщовые. Но меня больше хлопок вдохновляет, зимой тепло, а летом прохладно.
— С твоим характером можно представить шелковую женщину?
— Конечно, водятся, под шелком мы можем подразумевать красоту, нежность, эстетичность. Думаю, очень много мужчин хотели бы познакомиться с шелковой женщиной.
— Все твои мечты осуществились… Кто такая Жанна с осуществленными мечтами: богата, талантлива, поет, естественно, в Карнегги-Холл, пять детей — три мальчика?
— Две девочки. У меня нет цели петь в Карнегги-Холл. А в тюменской филармонии это случится, обязательно, очень скоро. Я всегда иду вперед. Не знаю, что будет дальше, просто иду поэтапно, ставлю цель, иду до этой цели, потом ставлю следующую. А пути Господни неисповедимы.
— Филармония… Ты теплая певица, тебе нужен теплый зал. Филармония — немножко холодновато, классически отстраненно, какие бесы заставляют стремиться в филармонии выступить?
— В нашем городе все залы закрыты, нет выбора.
— По нужде в филармонию?
— Плохое слово «по нужде».
— Нужда — хорошее, нужда рождает стремление.
— Филармония — очень красивый, большой зал, выступают звезды, мне очень приятно выходить на сцену филармонии. Это определенный уровень для нашего города, я буду счастлива на своем большом сольном концерте. Это произойдет в сентябре. Такого концерта еще никогда не было в Тюмени, там будет участвовать государственный балет имени Евгения Панфилова из Перми.
— Публика отпадает?
— Мы устроим ей приятное зрелище.
— Цели девичьей жизни: диск хороший, сольник, престижный концерт в престижном зале, а лучше всего — деньгами, бешеными гонорарами?
— Нет, сейчас для меня цель — сделать сольный, достойный концерт в филармонии. Потом посмотрим. Диск после концерта, презентация.
— Есть такое ощущение: ты — голос своего поколения?
— Я в поколении с того дня, когда родилась. Иду по жизни в своем поколении. Но считаю, что об этом можно говорить после того, когда меня не станет: являлась ли я голосом своего поколения.
— Попутно об одиночестве: поколение отдельно, личность — отдельно? Я певица — это только я?
— Я могу быть разная, могу быть ленивая, могу быть трудолюбивая, могу быть радостная, могу быть грустная. Это неуловимо.
— Рок-музыка протеста?
— Всегда они протестовали.
— Они или и Прохорихина тоже?
— Было время — 89-92-й годы, мы с группой «Нева» хорошо гастролировали по разным городам нашей страны. Я была неотделимой частью этого коллектива, это начало моего пути. Протеста против чего-то конкретного с моей стороны не было. Я поддерживала политику рок-музыки.
— Молодость бурная?
— Она еще не прошла.
— Ой!
— Все бурлит, все кипит! Бурная.
— Попса — музыка соглашательства?
— Мне не нравится это слово — попса.
— Есть пристойное слово?
— Эстрадная музыка — огромное понятие, где-то и соглашательство. Возьмем больших певиц — если бы они не пели определенные песни, не стали бы популярными.
— Жанна — современная певица?
— Современная, пою для современников. Если у меня есть слушатели, им нравится мое творчество, мое пение, мои песни — значит, я современна.
— Традиции не отрицаются?
— Ни в коем случае.
— Свою провинциальность не ощущаешь? Попса — плохое слово, провинциальность — еще хуже?
— Провинциальность не может быть плохим словом, это мой дом, моя родина. У меня нет столичного лоска, зато я намного честнее.
— Есть наша страсть?
— Есть тюменская страсть, сила, рвение.
— Сочиняешь песни — что-то хочешь сказать человечеству?
— Нужно любить друг друга и ценить жизнь. Она прекрасна, она дается один раз.
— Слова из песни не выкинешь… «Я хочу тебя вновь и вновь» — это поэзия?
— Это вырванный клок из моей песни. Можно вырвать любую фразу, но, если посмотреть общий смысл, что я хотела сказать, — это поэзия.
— Имя много значит в жизни?
— Мое имя сильное. Если бы моему Отечеству пришлось плохо, какая-то угроза возникла, я бы встала на защиту, как моя тезка. Держись, враг моего Отечества!
— Вперед, слабые мужики! Слабые и шелковые. — Мои бы слушатели пошли. Я верю в Бога, верю в хороших людей.
— Счастье встречается?
— Счастье — чувство очень странное, я понимаю всегда позже, что в тот момент я была счастлива. Я была счастлива, когда родила своего сына, но только потом, когда он стал расти, я осознала, насколько я счастлива. Сын будет сильный, воспитанный, хороший человек.
— Часто сталкиваешься с несправедливостью?
— Я оптимист по натуре. Бывают моменты сложные, я их переживаю, они чему-то учат, я становлюсь сильнее.
— Жанну не обидеть?
— Можно, почему же?
Омельчук: Случись так: пришла на концерт, в зале — всего один слушатель. Все равно спою?
Прохорихина: Обязательно! Поясню, почему. Гораздо труднее петь для одного человека, происходит контакт глаза в глаза, сердце в сердце. У меня был такой случай, это было давно, все люди выехали за город, пришла только одна женщина. Я пела для нее 2 часа. Запомнила на всю жизнь этот концерт. Мы еще споем в Кремле! Пути Господни неисповедимы.


Александр ПРУДАЕВ:

Мудрость дела
Бизнес — всегда испытание. Трудное испытание. Иногда невыносимое.
Он перенес.
Автомобильный бизнес на своем старте был самым опасным. Ему пришлось хлебнуть лиха. Может, даже друзья его «похоронили». Бывшие друзья.
Что помогло ему выстоять? Он занимался не просто бизнесом, а любимым делом. Делом жизни.
Их немного осталось, кто начинал свой бизнес в конце прошлых восьмидесятых. Как известно, всякая революция если не пожирает, то изощренно… кушает своих адептов.
Он держится. Его хватило на два века, на всю постреволюционную новую Россию.
Он не просто известный тюменский бизнесмен, лидер тюменского АвтоВАЗа, патриот неблагодарного отечественного автопрома. Он — пример, как надо держаться достойно в невероятно трудных жизненных испытаниях.

Омельчук: Александр Михайлович, можно начать с глуповатого вопроса: что дает бизнес человеку, который занимается бизнесом?
Прудаев: Главное, самоудовлетворение, потом — средства для существования.
— Не больше?
— Наверное, не больше.
— А что отнимает?
— Отнимает свободное время и время, которое человек должен уделить семье.
— А что добавляет в жизнь мужчины?
— Адреналина, жизненного опыта, определенного драйва.
— Со знаком минус, со знаком плюс?
— Всяко.
— В бизнесе, как на велосипеде: остановился — свалился?
— В бизнесе остановка смерти подобна.
— Бывает же и спокойная жизнь: лежишь себе на диване?
— Тот, кто лежит, как правило, лежит в теплотрассе. Каждому свое. У кого какие принципы жизненные. Поэтому кто-то на самом деле лежит на диване и довольствуется тем, что имеет. Кто-то двигается.
— И может быть счастлив?
— Каждый счастлив по-своему. Доярка в совхозе или школьная учительница. Билл Гейтс счастлив по-своему. Я по-своему.
— Бизнес может ассоциироваться со счастьем?
— Думаю, да. Хотя все бизнесмены плачут, что нет времени, со всех сторон нагибают, прессуют. Тем не менее, есть определенная сторона в бизнесе, которая приносит удовольствие.
Омельчук: Счастье бизнесмена — бешеные прибыли?
Прудаев: Когда ты планируешь и видишь конечный результат.
— Когда в России закончился социализм, выбора у Александра Прудаева не было — только в бизнес?
— Так получилось. Мой жизненный путь сложился от ученика автослесаря — по служебной лестнице — пришлось стать генеральным директором. Не я выбирал, видимо, жизнь выбрала.
— Бизнес выбрал Прудаева?
— Он выбрал.
— Новый бизнес очень отличался от старинного советского производства?
— Очень. Крайние противоположности. Если вчера был дефицит, то сегодня надо рубль зарабатывать, причем, прикладывая немало умственных усилий, чтобы организовать бизнес.
— Руль — на сто восемьдесят градусов?
— Да. И в себе, в том числе. После 1995-го года предприятие стабилизировалось, пошла серьезная работа.
— Тюменский бизнес уже пережил этап дикого капитализма?
— Не только тюменский, думаю, в целом по России. Тюменский тем более. «ТюменьавтоВАЗ», конечно.
— Сколько времени Вы его возглавляете?
— 15 лет.
— 15 лет? А когда шел разгар именно дикого, диковатого капитализма?
— 1991-95-й годы, на самом деле и бандитский беспредел, и непонятности с точки зрения законов, со стороны властей. Законы трактовались по-разному. Надо было найти компромиссное решение и выжить в натуральном смысле этого слова.
— Закон сохранения энергии подсказывает, что бандиты бесследно не исчезают?
— Они просто переродились, видимо, в бизнесменов, занимаются делом.
— С чего начинала Ваша фирма на рынке?
— Это подразделение Волжского автозавода. Тюменский областной спецавтоцентр и раньше был, потом «ТюменьЛада», сегодня — «ТюменьавтоВАЗ». Функции — продажа автомобилей, запчастей, сервисных услуг.
— Поменяли дефицит на профицит?
— Вчера, как раньше шутили, человек радовался два раза: когда попадал на сервис и, когда вырывался оттуда. Сегодня — мы для клиента, а не клиент для нас.
— Когда же клиент испытывает радость, близкую к большому мужскому удовлетворению?
— Наверно, когда за свои деньги получает то, что хотел.
— Старт «ТюменьавтоВАЗа» на рынке был трудным?
— В принципе, вписались хорошо, если бы не этот кавардак, который творился в те годы.
— Это, наверное, было неизбежно?
— Эволюционный, понятно, процесс. Старо, как мир. Как сказал мудрец: никому не пожелаю жить в эпоху перемен.
— Полностью согласен с китайским мудрецом?
— Пришлось пережить.
— Это же уникально?
— Такого опыта не получить ни в одном университете.
— Можно говорить, что продажа отечественных автомобилей в России — развивающийся бизнес?
— «АвтоВАЗ» подписал соглашение с компаниями «Рено» и «Нисан».
— Снова не отечественные автомобили?
— Почему? «АвтоВАЗ» сегодня является собственностью государства, «Рособоронэкспорт» — основной владелец завода. Французскую компанию привлекли как инвестора для внедрения новых разработок и ускорения процесса. На сегодняшний день 750 тысяч автомобилей в год выпускаются в одном месте, в мире прецедента нет. Та же «Тойота» — у них выпуск в одном месте автомобилей не превышает 500 тысяч.
— Французы очень гордые, самые гордые в Европе. Они смирились со своей участью на российском авторынке?
— Я не думаю, что смирились, они пытаются привносить новые технологии в развитие именно
Волжского автомобильного завода, в брэнд «Лада», это вопрос принципиальный.
Омельчук: Авторынок — самая конкурентная сфера в России?
Прудаев: Жесткая конкуренция. Присутствуют все мировые брэнды, многие организовали сборочные производства на территории России, стремятся к той цене, по которой выпускаются автомобили «Лада». По отношению к нам конкуренция ужесточается.
— Беспощадная?
— Беспощадная.
— Есть у отечественного автомобилестроения шанс сохраниться на отечественном рынке?
— Я прилетел с выставки «Автосалон-2008» в Москве, был приятно удивлен — выставлен новый «Кроссовер», дизайн сделан нашими ребятами. «Лада-Кроссовер». От разработки до внедрения, конечно, пройдет немало времени, но хочу сказать, что в России, по-крупному, не все так плохо. Мы долго запрягаем. Решим эту проблему и, думаю, не только в плане автомобильном будем жить лучше, но и в целом.
— Чисто русский автомобиль — не легенда прошлого?
— Не легенда. В регионах, где самодостаточный бюджет и высокий уровень жизни: Москва, Питер, Новосибирск, Тюмень, Екатеринбург, Краснодар, в этих регионах жители могут позволить себе иномарки. В остальной России не многие еще могут купить дорогие автомобили.
— У Прудаева тяжелая участь — работать в богатом регионе?
— Работать нужно более качественно.
— Ваш партнер — бедный автоклиент?
— Человек сегодня за те же 150–200 тысяч требует такого же отношения, как и тот, что платит 2–3 миллиона.
— Вы напрямую работаете с простым народом?
— Я бы не сказал, что с простым народом. У нас есть клиенты, которые покупают второй или третий автомобиль, имея «Мерседес» в гараже, покупают ту же «Ниву», чтобы ездить на охоту. Я бы не сказал, что у нас бедный простой клиент.
— У «ТюменьавтоВАЗа» площадка — вся Тюменская область до берегов Ледовитого океана? В Гыдаямо не продавали «Ладу»?
— Зона моей ответственности, как дистрибьютора, кроме Ханты-Мансийского округа, юг Тюменской области и Ямало-Ненецкий округ. Мы здесь развиваем дилерскую сеть.
— «Лада», как мировой брэнд, мировых задач себе не ставит?
— Одна шестая часть программы завода идет на экспорт. Египет, Аргентина, часть даже закупила Германия, на удивление. «АвтоЛада» в Германии в свое время закрывалась, сейчас снова открылась, «Лада» продается даже в Германии. Порядка 15-ти стран.
— А за что гордые немцы и не менее гордые аргентинцы полюбили «Ладу»?
— За простоту и неприхотливость в обслуживании.
— По принципу — все гениальное просто?
— Да. Как «Лада». Наши «Лады» покупают в сельской местности, с точки зрения ремонтопригодности. Сложнее в деревне отремонтировать «Ауди» или «Мерседес».
— В горных районах «Ладу» можно вынести на плечах водителя и пассажира?
— При ее весе — на самом деле.
— Кроме «Кроссовера», что разрабатывают отечественные конструкторы «Лады»?
— Работают над проектом «С», это автомобиль больше «Лады-Приора». Планируется «Нива» ВАЗ-2121. Предлагается новая платформа: либо «Ниссан», либо «Рено», концептуальный автомобиль будет.
— На улицах Тюмени встречаете «Копейки»?
— Очень редко. Но еще ездят. С 70-го года!
— Самая старая модель «Лады»?
— «Пятерка». Еще выпускается. Самый востребованный, самый покупаемый сегодня — «Приора», «Калина» — удачный по компановке внутри, внешние данные, можно хорошо припарковаться, соответственный расход бензина. В обслуживании прост.
— Прудаев — купец или бизнесмен?
— Я бы себя отнес к хозяину. Не купец, а такой кулачок.
Омельчук: Чем в бизнесе особенно любится заниматься, о чем свидетельствует 15-летний стаж и опыт?
Прудаев: Управлением — управлением людьми, управлением процессами.
— На что тратите прибыль своей фирмы?
— Прибыли хватает для развития, на модернизацию оборудования. Две проблемы мешают: нехватка финансов и кадровый потенциал. Приходится постоянно зарабатывать деньги и учить кадры.
— Кадровый дефицит в мозгах или в руках?
— В том и в другом.
— Как пролетарская страна оказалась без золотых рабочих рук? Быстро и стремительно?
— Есть определенный дефицит. Чтобы подготовить квалифицированного автослесаря, понадобится минимум год. Какие бы мы ни были хорошие руководители, в конечном счете, результат зависит от простого рабочего.
— Хозяин Прудаев — прижимистый?
— Умеем считать деньги.
— В Тюмени у Вас тяжелые конкуренты?
— Дилерская сеть, созданная в Тюмени, достаточно серьезна, мы находим общий язык, моя заслуга в том, что в нашем регионе есть взаимопонимание. Это приносит нормальные дивиденды.
— Не завидуете: хорошо им — иномарки расфасовывать?
— Что касается иномарок, там не все гладко, как говорят, шоколадно, капиталисты так просто бизнес не раздают. Если они дают автомобили на реализацию, то и спрашивают по-взрослому.
— Прудаев чувствует свою ответственность: в том числе и его плодотворная деятельность создала проблему автопробок на тюменских дорогах? Чем успешнее он работает, тем ближе Тюмень к автоколлапсу?
— К сожалению, выбывает автомобилей меньше, чем выбрасывается на рынок. В этом плане мы способствуем созданию автопробок.
— Может быть, у автопродавцов есть свои решения этой проблемы для города?
— Выпуск компактного автомобиля, как «Калина». Решаются две задачи: меньше нужно стояночных мест, а вторая — экологическая.
— «Калина» — девичий вариант?
— В принципе. Как правило, берут молодые семьи, девушки, женщины для поездок за покупками для дома.
— Вы — строгий командир, надзиратель, контролер?
— Мы призваны именно контролировать работу дилерской сети.
— Александр Михайлович, посмотрели мир? Мир показался интересным?
— Там хорошо, где нас нет.
— Где родился — там и пригодился?
— Дома лучше всегда.
— Прудаев где родился?
— Недалеко от Тюмени, деревня Чугунаево.
— Жизненные испытания укрепляют или ослабляют мужчину?
— Считаю, укрепляют.
— На долю Прудаева укреплений досталось много?
— Я бы сказал, достаточно. Все, что ни делается, делается к лучшему. Все проблемы, которые выпали на мою судьбу — я к этому отношусь философски, воспринимаю, как должное.
— Хоть некоторое время не относился философски?
— Всякие времена были. Когда-то может быть было паническое настроение, но бизнес закаляет и придает мудрости. Я стал гораздо мудрей.
— Скажите, мощная российская бюрократия, бюрократия в России — победит отечественный бизнес?
— Надеюсь, такого не произойдет.
— Много несбывшихся замыслов?
— Как и у любого человека.
— А несбывшихся желаний?
— Чем больше есть, тем больше хочется. Я вот прочитал народную мудрость — каждая женщина знает, что она хочет, но не всегда знает, что ей хочется. Так и в жизни, порой знаешь, что хочешь, но не всегда знаешь, что хочется.
— Приходит время обращаться к Богу?
— Приходит.
Омельчук: Бог приходит в радости или в печали?
Прудаев: В страдании и печали человек обращается к Богу.


Елена ПУШКАРЕВА:

Присутствие Бога
Говорят, младшие дети в больших семьях обречены на сибаритство. Заласканы, зацелованы, проживут вялую жизнь. Елена — младшая в большой семье тундрового оленевода. Но ее жизненной энергии хватило бы на многих старших.
Большая жизнь началась с большой драмы. Ее молодой муж был фанатичным искателем «снежного человека». Коренной ленинградец переехал на Север, на Ямал, может, потому что тайга Приполярного Урала в Шурышкарском районе у них, у фанатов, считалась землей обетованной полярного йетти. Однажды он ушел в зиму, в тайгу, в горы… Благоприятный момент на встречу…
Но Владимир Пушкарев ушел, чтобы в этот мир уже не вернуться.
Елена осталась с маленькой Маймой на руках.
Выпускница знаменитого «Герценовского» института народов Севера, она защитила этнографическую кандидатскую, докторскую. Работала в ГосДуме России, писала книги, вернулась на родной Ямал, стала депутатом Государственной Думы автономного округа. Второй раз.

Омельчук: В столице хорошо, Елена Тимофеевна, а дома лучше?
Пушкарева: Везде хорошо. Но дома, конечно, лучше. Я в общей сложности столицам — Ленинграду и Москве — отдала 33 года.
— Что приобрела вдали от родины?
— Опыт общения — от дворников до профессоров и государственных депутатов.
— В ГосДуме в твои времена кто был спикером?
— Рыбкин, потом Селезнев. «Здравствуйте, Иван Петрович». «Здравствуйте, Геннадий Николаевич».
— Геннадий Николаевич: «Здравствуйте, Елена Тимофеевна»?
— Вежливый человек. Очень интересный. Это люди очень демократичные. Сказать, что я лично
с ними знакома, себе такое не могу позволить. Думаю…
Омельчук: Они меня не забудут?
Пушкарева: По крайней мере, если в коридоре поздороваемся, обязательно ответят.
— Что вдали от родины утратила?
— Потери существенны. Начнем с того, что перед Вами сидит практически европейская женщина: прическа не та, одежда не та, может быть, даже манера разговора не та. Не ненка. Не тундра. Когда начинаешь задумываться об этом… От многого пришлось отказаться, чтобы влиться в общество, в котором живешь. Если бы я ходила с ненецкой прической, с девичьими косами, думаю, через год-два люди бы к этому привыкли, но каждый раз смотрели бы на меня как на необычный экземпляр.
— Последний раз когда с ненецкой косой ходила?
— По-настоящему? Мне лет 14. У меня действительно были длинные волосы. Не как сейчас — в национальные одежды к мероприятиям наряжаться.
— Самая страшная драма?
— Наверное, оптимистическая трагедия. Когда я пришла в школу, там уже учились две мои сестры — Анастасия и Ирина, адаптация оказалась легкой.
— Хорошо младшеньким?
— Совершенно верно. Я до сих пор помню, как мы страшились спать на кроватях, боялись упасть. Только «отбой», уходит воспитатель — мы тут же матрасы — на пол, и ложились на полу. Момент помню: в простынях очень холодно, а нам разрешали в интернате держать свою одежду, мы бежали в гардероб, берешь свою ягушку и в ягушку заворачиваться. Несовпадение образа жизни. Наверное, трагедия. Конечно, мы очень многое утратили и время от времени о потерях плачет душа.
— Удалось доктору истории Елене Пушкаревой совершить прорывные открытия в изучении родного народа?
— Говорить так о себе не очень удобно…
— А кто догадается, если сам не скажешь?
— Что касается лингвистики, фольклористики и мировоззрения ненцев, конечно, я открыла миру, ясно прописав, допустим, эмоциональное согласование в языке. Я попыталась описать все типы слов, которые являются самостоятельной субстанцией в этом мире. То слово, которое приходит к нам из космоса, чтобы начать человеческое повествование, о котором пойдет речь с собеседником.
— Ненцы помнят, что слово приходит из космоса?
— Я думаю. Может, прямо так и не ответят, но априори это всем известно.
— В начале было слово?
— Совершенно верно. В небольшой главе книги «Картина мира» рассуждаю именно об этом: в начале было слово.
— Картина мира глазами северян — уникальна в нашем человечестве?
— Совершенно уникальна. Во-первых, все народы циркумполярья имеют много общего.
— Вы так фамильярно называете — циркумполярье?
— Ну.
— По-свойски?
— Да.
— Наше общее циркумполярье?
— Когда долго занимаешься фольклором, особенно сравнениями, то любая точка земного шара становится настолько близкой, нет разницы — Канада, Ямал или Австралия.
— В другом циркумполярье?
— В другом. Если говорить о типологии явлений мировоззренческого плана, многое встречается и у других народов мира, у всех. Но собственно для северян — много характерного. Я попыталась на ненецком локальном примере, на близлежащих соседях, показать эту картину мира, как народы себя представляют. Вы же знаете, любой народ, когда хочет дать оценку личности, говорит: он как ненец, он настоящий ненец, он как француз, как англичанин, совсем как русский. Суперрусский, суперненец. Это свидетельствует: человек народа знает себе цену. И своему народу.
— Ваша книга называется «Картина мира в фольклоре ненцев — системный феноменологический анализ». Вы — честная гегельянка. После Гегеля феноменологией мало кто занимался, или никто? Кроме Лены. Гегельянский ленинизм?
— Однажды, я была еще аспиранткой, написала на мифосказочную тему, мне большой ученый Борис Николаевич Путилов говорит: «Лена, это даже лучше, чем у Гегеля». Вы представляете? Для меня Гегель — недосягаемая высота. И вдруг молодому исследователю….
Омельчук: Тем более Путилов знает толк в Гегеле?
Пушкарева: Конечно, я постаралась поближе познакомиться с философским наследием Гегеля. Благо, в 1959-м году трудами Густава Шпера, если не ошибаюсь, вышел перевод «Феноменологии духа».
— Всё осилила?
— Сказать, что всё, наверное, слишком дерзко.
— Но последняя в Советском Союзе?
— По крайней мере, я прочла.
— Скажите, Елена Тимофеевна, осмысление мира у северян, у ненцев идет через фантазию, через интуитивное постижение?
— Это настолько сложный философский вопрос… Но, наверное, постижение мира начинается с практики: человек живет в природе, созерцает природу. Но он созерцает с прагматичной точки зрения. Где поймать рыбу, где водится зверь, где можно найти хворост для костра. Слава Богу, фольклор ненцев еще жив — действительно через интуицию, через фантазию. Образ, который нарисует сказитель, ты должен нарисовать в своем мозгу. Эти караваны, сражения, перемещение людей в космосе, в пространстве, в нескольких мирах, в нескольких космосах, конечно: это очень сильная интуиция.
— Не через изучение — через мудрость?
— Скорей всего.
— «Картина мира» (по Пушкаревой), докторская диссертация… Дальше исследованиям — стоп?
— Докторская — это некая высшая ступень. К сожалению, после депутатства очень мало времени заниматься наукой. Но должна признаться, в письменном столе лежат четыре незаконченные рукописи. Думаю, Бог даст время завершить книги.
— Ненцы — большие индивидуалисты?
— Очень большие.
— Правильные индивидуалисты?
— Самостоятельные. В этнографической литературе принято писать, что люди, находившиеся в родовом строе, люди общества коллективистского. Это правильно, если имеются в виду семья, стойбище. Ритм жизни здесь регламентируется коллективистскими устремлениями и целями. Но, что касается хозяйственного уклада ненцев — автономные люди. Очень автономные.
— Самодостаточные?
— Можно сказать, индивидуалисты. У ненцев не принято, хотя никто тебе в этом не откажет, просить иголку у соседки, просить ниточку. Если ты пускаешься в путь, у тебя, голубушка (или голубчик), всё должно быть автономно, не причиняя неудобств своим соседям и родственникам. Когда ненец обращается за помощью, что обычно не понимается в представительной власти нового современного общества, это последняя степень его нужды, действительно — он уже не обойдется без помощи в решении своих проблем. Ни один ненец, если он может сделать сам, никогда не обратится за помощью к другому. У меня был момент в жизни, я работала в Западно-Сибирском гуманитарном институте в Надыме, наш институт закрыли, и где-то месяца три я была такой, знаете….
— …свободной?
— Вольной птицей. Я проводила время в тундре у Геннадия Тимофеевича, своего брата. Как любая ненецкая женщина, я собрала две сумки вещей, все у меня при себе было, но не оказалось толстых капроновых ниток, чтобы подшивать порвавшиеся вещи. Время от времени я просила у снохи, у соседки. Мне давали, но я чувствовала, что люди порицают меня: я плохо подготовилась к дороге. Мне самой стало неловко.
— Исправиться было невозможно?
— 80 километров тундры до ближайшего магазина.
— Елена Тимофеевна, у ненцев не было письменности, официальной казенной школы, но была же какая-то своя народная школа? Образование самодостаточного ненца.
— Это проблема кочевых культур, о чем писал Лев Гумилев. Всем кочевым народам сразу стало легко и приятно, когда появился его труд, потому что он ввел понятие «кочевой государственности». Мы поняли, что мы не какие-то бродячие людишки, бегающие по тундре или по степям-пустыням, а организованные народы. Что касается школы, классно-урочной системы и письменности, в тундре, естественно, их не было, но если Вам удастся посмотреть нашу «Общую книгу» — хрестоматию для дошколят, мы туда поместили материалы, о чем рассказывают тундровые родители своим маленьким детям. Там учат счету, названиям предметов, это веками отшлифовано. Чисто практические профессиональные навыки оленевода, охотника, рыбака, матери, работа отца — все это в процессе житейской жизненной учебы давалось. Все на практике.
Омельчук: Никогда не думала: родной народ — какой урок человечеству?
Пушкарева: Особенно пришлось задуматься последние 20 лет, когда началась мощная индустриализация, когда европейский образ жизни (или технократический) стал преобладать в мире. От чего нам пришлось отказаться? Практически от всего. От жилища, от пищи, от традиционного транспорта. Тем не менее, перейдя в новые бытовые и хозяйственные условия, народ сохранил себя в качестве народа. Это огромный урок человечеству. Русский народ прошел это во времена Петра. Русский народ ведь поменял одежду, питание, тип жилища, полностью перешел на европейский манер. То же самое последние 50 лет происходит с ненцами. Сохранить себя — большой урок человечеству.
— Елена Тимофеевна, о человеке, чью фамилию носишь, вспоминаешь?
— Конечно. Владимир Михайлович ушел давно, но отголоски от его ухода у людей живы до сих пор. Когда во время предвыборной кампании ездила по Шурышкарском району, ко мне подошел Александр Иванович Ковалев. Все уже разошлись, а он меня упорно ждет. — Слушаю Вас. — Я не на прием, не с просьбой, хотел поговорить с Вами, лично знаком с Пушкаревым. Я его провожал, получается, в последний путь. Те исследования, которые он проводил, нужны и необходимы человечеству. Поиск снежного человека у таких людей, которые увлекаются этой проблемой, — не самоцель.
— В ненецком фольклоре есть что-то, что бы говорило: ненцы — снежный народ?
— Не только в фольклоре, но и в реальной жизни. Мы, ненцы, соседствуем с двумя видами, типами снежного человека. Один называется — сюдаби, другой — тунгу. В Надымском районе, где я жила в детстве, этот тунгу даже песчаными комьями кидал в наш чум.
— Провожала Владимира Михайловича — не было тревоги?
— Я сейчас вспоминаю, кажется, не было. Я поступала в аспирантуру, Владимир Михайлович отвез нас с Маймой в Ленинград, снял квартиру. Я начала готовиться к экзаменам, а он уехал.
— А долго верила, что выйдет, отыщется?
— Его мать долго верила. Существовали разные точки зрения, может быть, он ушел с «ними», может, что-то еще. Я должна сказать честно — в декабре его еще горные спасатели искали — прилетел последний вертолет, вышел из вертолета последний горноспасатель, он, не смотря на меня, прошел мимо. Я поняла, это люди бывалые, скорей всего, случилась страшная трагедия.
— Майма Владимировна чем занимается?
— Моя радость Майма Владимировна сейчас сидит дома с сыном, у меня внук Ярослав, ему 11 месяцев. Она юрист по образованию, художник по призванию, пишет картины. Сын у меня, Ейко — индивидуальный предприниматель.
— Ненецкая кровь свирепствует, индивидуалист?
— Мой наследник Ейко закончил институт, отслужил армию, проходил государственную практику в ГТРК «Ямал», но потом решил пойти в свободное плавание, попробовать себя.
— С точки зрения ненки, для чего мужчина дан женщине?
— Эту проблему решает все человечество с самого….
— А вот в нашей отдельно взятой…
— В отдельно взятой ненецкой волости — чтобы преодолевать жизненные тяготы, делить радость существования на этой земле.
— Женщина за его спиной, сбоку, впереди, вместе?
— Если брать чисто ненецкую традицию, женщина — за спиной мужчины. Но любой мужчина- ненец скажет, что без женщины он ничто в тундре.
— Что в жизни больше всего саму порадовало?
— Рождение детей, замужество, защита докторской диссертации. Даже не сама защита. Накануне защиты мы получаем отзывы, ведущей организацией у меня был Московский государственный университет, кафедра этнографии, мою диссертацию дали на отзыв Карлову Виктору Ивановичу. Все дни, пока он читал диссертацию, меня, понятно, трясло и колотило. Что может быть авторитетней Московского университета? Когда взяла отзыв, прочитала, а шла я по Садовому кольцу — поздний вечер, осень, уже темно, звезды большие — а я иду, улыбаюсь и пою какую-то песню.
— На родном языке?
— Не помню.
— «А я иду, шагаю по Москве»?
— Может быть. Была необыкновенная радость, необыкновенная легкость и гордость за себя. Идешь один по ночному городу, над тобой звезды и сам собой гордишься.
— Тундровая рационалистка рассчитывает свою жизненную дистанцию?
— В принципе, прикидываю.
— Роман про историю Нгаяндера написала?
— Обязательно будет.
— В романной форме?
— Насчет романной формы. Последние 20 лет меня мучает то, что у меня недостаточно, наверное, хороший русский слог. Я мечтаю написать научно-популярную книгу о пище ненцев или вообще о ненцах. Сейчас в мире появляются эссе, допустим, англичане глазами англичан. Есть совершенно шикарная книга «Русские» — психологический портрет. Я прочитала много книг о русском народе, но лучшей книги не читывала.
— Ненцы ждут признания человечества?
— Самой хочется, не дают покоя работы Андрея Владимировича Головнева. Он так красиво пишет о ненцах. Я, когда его читаю, думаю, что за прекрасный, уникальный, необыкновенный народ, как бы не относя к себе. Надо же, живет на Севере такой необыкновенный народ!
— Елена Тимофеевна, твое материнское имя — Елена?
— Мое материнское имя Хыйване.
— Как имя жило без тебя?
— Оно никогда без меня не жило. Имя на самые трудные моменты.
— Тайное имя помогает?
— Когда мне предстоит трудное дело, я себе говорю: Лапсуй Хыйване! Вот так себе стучу.
— Не переводится?
— Переводится: далекая или близкая. Близкая далекая. Далекая близкая. Перед вами Хыйване Лапсуй. Всё. Этим всё сказано! В ненецком сказании, допустим, мужчина уходит на трудное страшное дело — на грани жизни и смерти. Его провожающие и жена дают много-много советов: сделай так, а если будет так — делай так. Фольклорная фраза, когда вы доверяете человеку, верите в его силы, в его могущество, в мудрость, вы говорите: «В конце-концов ты сам — Анатолий Омельчук». Вам понятно?
— Этого достаточно?
— Это высшая похвала. Человек признал, что Вы сами способны сориентироваться в этом бушующем мире.
Омельчук: Хыйване Лапсуй сформулировала свой мессидж человечеству?
Пушкарева: Выход всегда найдется. Что бы ни случалось в жизни — не надо отчаиваться. Не употребляя слово «Бог»… Высший ли разум, Вселенная или природа (как угодно!) ежесекундно присутствует в нас, мы являемся их частью.


Геннадий РАЙШЕВ:

Образ смысла
Он сначала кто — художник или мудрец?
Может быть, он Конфуций нашего времени, несвоевременный Конфуций, но, возможно, мало кто это заметил.
Кроме меня.
Как всякому гению, ему обеспечено непонимание современников. Конечно, они стараются понять, но трудно понять мастера на все времена.
Сначала он мудрец.
Он не картины пишет — он размышляет.
Может, он мудрец из Аркаима.
У человечества была альтернатива. В Аркаиме. Человечество могло общаться образами. Но предпочло смыслы.
Смыслы будут пожиже образов.
Но человечество идет путем упрощений.
Он — осколок исчезнувшей человеческой цивилизации. Он — не образно мыслит, он мыслит (и разговаривает) образами.
Важно ли ему, что его поймут?
Ему — важно сказать.
Аркаим — это просто продолжение его родного Сивохребта в Ханты-Мансийском районе.

Омельчук: Скажи, художника Райшева, где больше всего, где лучше всего понимают-принимают: земляки на родине, изощренные эстеты Москвы или искушенная заграница?
Райшев: Наверное, земляки все-таки принимают получше — я им знаком, я уже давно с ними. А Москва? Там слишком много народу, слишком много художников.
— Конкуренты?
— В сущности, у меня нет конкурентов. Разве я вписываюсь в современное состояние общего искусства? Я все время повторяю: я занимаюсь не искусством, я занимаюсь творчеством. Просто творчеством. Результаты? У меня таких результатов, чтоб ошеломляли, — нет.
— Большое различие — искусство и творчество?
— Думаю, абсолютно противоположные явления. Абсолютно. У нас только кисти и краски общие, сближают. Творчество — совсем другая стихия, в нем происходит то, чего еще нет, то, что человек может дать, привнести, добавить миру. Я даже не говорю лично о себе. Есть моменты, которые совершенно невозможно выразить. Это является моей внутренней задачей: выразить то, что невыразимо. Можно нарисовать все, можно блоху подковать. Всё, что угодно, можно сделать. Но выразить состояние души, найти, чтобы точно выразить, — это связано только с творчеством. Ремесла здесь не может быть. Творчество — это, практически, антиискусство.
Омельчук: Блоху-то подковать — разве не выразить невыразимое?
Райшев: Это техника. Можно. Но не творчество.
— Живописец должен уметь рисовать или это ему мешает?
— Он должен знать, что такое рисование. Но, когда я приступаю к тому, что должен нечто выразить, получается почти антирисование. Ты должен настолько сдвинуться в какие-то чисто духовные нюансы, некое ритмичное состояние, которое никоим образом не может быть спрогнозировано. Нет канона: так надо сделать. Невозможно!
— Сдвинуться — Вы точно выразились?
— Да. Именно сдвинуться, прийти в такое состояние, которое не может быть выражено. А выразить необходимо. Оно никак не выражается. А надо непременно. Я не музыкант, но часто обращаюсь к этому удивительному явлению — музыке. Музыка чище каким-то образом может выразить то невыразимое, что никак не может выразить живописец.
— Увидят этого сдвинутого психиатры, начнут бегать за ним?
— Думаю, что нет. Это определенное состояние свободы. Свобода внутренне человеку определена лично, поэтому я не имею права в этой сфере не находиться. Я должен знать: четыре стороны — это плоскость, в которой я должен цветом ритмически выразить состояние.
— Ваши картины рождаются или приходят? Неожиданный приход?
— Самое важное — это невыдуманность, это практически те чувства, те ощущения, то удивление, которое приходило еще в детстве. Возможно, иной раз я выгляжу, как не очень солидный человек.
— Сам для себя непредсказуем?
— Для себя я не очень непредсказуем. В общем-то знаю, в каком параметре чувств и ощущений я работаю. В молодости я хотел изобразить Космос, предположим. Но недолго поработала моя фантазия, нечего было фантазировать, нечего было изображать. Если бы я изобразил несколько точек и сказал, что это звездное небо и есть Космос, то, может быть, у психиатров возникли вопросы ко мне.
— У Вас есть, на мой взгляд, удивительная работа-автопортрет, там голова художника Райшева совершенно отдельно. Я думаю, это Космос. Планета. Разве нет?
— Голова отсечена, человек зашел в воду, это стихия бытия, волна жизни ему — по грудь. Образовалась же голова отсеченная.
— Частичка Космоса?
— Да. Она осталась в этом пространстве. Она иссечена этим пространством. Практически внутренне мы живем в бесконечном движении, находимся в состоянии вибрации космической, которую не очень-то замечаем. Момент такого абстрагирования и является для нас самым важным. Я в плане изобразительства стал больше обращать внимания на внутреннее состояние человека и его отношение ко всему и вся. Мы имеем дело не с вещественным документом, а с документом «человек», до сих пор мы не можем знать, что это такое: человек.
— Бесконечный человек. Человек — хороший замысел?
— Да. Да.
— Вы знаете — чей замысел?
— Вы имеете в виду…
— Я ничего не имею в виду.
— …связано ли это с Космосом? с Богом? Наше незнание нам говорит — да, есть нечто, которое нами руководит, и мы от него зависим.
Омельчук: Никогда не сожалели, что родились на реке Салым?
Райшев: Никогда
— Повезло: я родился в Сивохребте на Салыме?
— Наверное, повезло. Повезло во многом. В данном случае — на этой реке, в глуши, так долго находился и страдал. Даже странно — революция помогла родиться. Мы все родились, я так считаю, потому что случились эти события в России. Эти события как бы столкнули наших родителей, и мы — стали. Не будь этих событий, может быть, и нас не было бы. Я так всегда о себе думаю. Странно, мой отец приехал туда, чтобы там встретиться с моей матерью.
— Деревенский — и горжусь. Если даже «деревенщина», тоже горжусь?
— Это основа нашей жизни, деревенские — самые основательные люди России.
— Основы все меньше?
— И это печально. Странно, что исчезает деревенская жизнь. Конечно, она должна быть чуть лучше, не такой голодной, как наша колхозная. Но она должна оставаться такой живой, чтобы человек мог заниматься на земле. Он работает и у него есть ощущение, что в этой работе он именно живет. А когда отнимают дело, заделье, что ему делать?
— Вам Боженька по темечку не стучал: Гена, у тебя другое предназначение?
— Та нищета, которая присутствовала в моей ранней жизни, привела к тому, что в конце концов я начал заниматься тем, чем должен заниматься.
— Нищета — прямая дорога к гениальности? — если честно определяться?
— Проявление тех способностей, которые есть,
— бесспорно.
— В богатстве это не проявится?
— Богатство как раз отлучает от этого. Тогда человек как бы не входит в себя, он слишком живет внешними делами и уходит не туда.
— В Вас это не социализм отрыгается?
— Это слишком серьезный вопрос. Я думаю, наверняка, как правоверный социалист: дай человеку сразу богатство — он испортится.
— Скажите, Геннадий Степанович, Вас женщина волнует только как мастера?
— Почему, Анатолий? Если бы она не волновала иначе, то вряд ли бы она стала появляться в моих полотнах. Это невозможно. Это абсолютно человеческое состояние. О женщине говорить очень долго можно.
— Даже не хочется?
— Даже не хочется. Сейчас очень много рекламируют женщин, на всех обложках, она мне не нравится в подобном виде.
— А у себя на холсте?
— А у себя мне нравится, я не изображаю формы, я не изображаю нечто плотское.
— Ну уж? Ведь и формы…
— Я изображаю женственность.
— Это не формы?
— Не только формы. Женственность в формы не вмещается. Они только помогают женственности проявиться. Женщина наполнена природой. Женщина — природа, а не вешалка. Извините.
— Честное признание художника.
— Женственность проявляет природу женщины. Вот так.
— Обязательно женщина должна вдохновлять мужчин?
— Это взаимопереливание, которое тоже является загадкой — каким образом все это происходит, почему соединяется, почему любят друг друга, почему не любят…
— Давно хотел спросить у живого действующего художника: натурщица — это только ню или желанная женщина для художника?
— Я не знаю. Кто и как к этому может относиться. Я лично отношусь как к женщине. Зачем мне анатомические формы рисовать, я их и так знаю.
— Мир непознаваем или поддается только образу творящего человека?
— Мы всегда находимся в состоянии недосказанности, непроговоренности, той абсолютной неясности, которая всегда и все равно есть. Ученые не могут объяснить мир, если они мыслят широко, то детали какие-то упускают. Если начинают в деталях копаться, упускают общее состояние человека. Это проблема. У художника точно также. Он: или общее и красиво, или символы: тогда цветно и ярко. Если детали, копание в материи — тогда нет этого яркого света. Все зависит от света. Не зря мир называют — свет. Мы живем на этом свете. Я — художник — цветом ловлю этот свет. Может быть, мне повезет. Я поймаю.
Омельчук: Для Вас мир един или существуют миллиарды миллиардов миров?
Райшев: Миллиарды. Человек — отдельный мир и настолько уникален, да и всякое любое животное уникально. Но человек плохо познаваем.
— Вы — таежный человек. Животное начало в человеке — это благотворное начало?
— Я бы даже так вопрос не поставил. Почему?
— А если он поставлен?
— Если он поставлен, то придется отвечать. В некотором случае он благотворен, в некотором — нет. Опять же: насколько надо быть природным и насколько надо быть цивилизованным? Цивилизованный человек — это приращение. Своим гением он приращивает себе новые ноги, крылья, новые силы и энергию. Как к этому относиться? Если плохо относиться — живи в пещере.
— Но медведь — божественный замысел, осетр — тоже божественный замысел. Разве может божественный замысел быть неправильным, неверным, несовершенным?
— И медведь, и человек живут по Божьему закону. Человеку дадены своя стезя и судьба.
— Вы надолго отрывались от родных мест. Это утраченное время?
— Не утраченное и не приобретенное. Я и сейчас не очень часто смотрю на живую природу корыстно, чтобы приобрести какой-то материал для творчества. Я смотрю внутрь себя. Где бы я ни был, всегда помню о том, что я переживал, это все обострялось и делалось очень хорошо, именно тогда мне и хотелось изобразить то, что ускользало, уходило и что я не мог видеть в данный момент.
— А как родина позвала позвала блудного сына, помните?
— Я не заметил.
— Не заметил?
— Я же никогда не был в отпусках. Не хочу хвастаться.
— У маэстро, у свободного человека какой отпуск?
— Не было отпуска. Творчество отпуск не подразумевает.
— Жизнь — отпуск?
— Я всю жизнь приезжал на родину, ездил, ходил, смотрел. Плохо устроенный, без денег, но все равно приезжал. Я просто накапливал состояние свое, состояние не просто материала, суету жизни я начинал поднимать. Поднимать. Она мне становилось дорогой. Поэтому все родное стало дорого, природа и люди, все стало дорого.
— Первый успех, когда, Геннадий Степанович, пришел?
— Откровенно говоря, всегда приятно, когда говорят, что ты что сделал. Особенно в молодом возрасте это необходимо. Но сейчас это уже не так действует: та задача, которую ты делаешь, она плохо выполнима. Она все еще на стадии невыполнения. Чему радоваться? Я, скорее всего, когда меня хвалят, думаю: пусть порадуются люди, что мы тут, в глубинке, делаем что-то интересное.
— Художника видят или слушают?
— Художника и видят, и слушают. Художник — начало всех начал: это и театр, и музыка, тут всё. Все в другом качестве, но непременно все в этом. Художника надо чувствовать.
— Высший суд для художника — он сам?
— Мне чье-то мнение интересно и важно. Когда есть чужое четкое мнение, ты начинаешь думать, а как бы…
— …угодить?
— Откуда оно? Что оно из себя представляет? Что за ним? Это вторжение. Мой мир хрупкий, нежный, детский. Бывает хорошая похвала, бывает не очень. Человек зависим от другого мнения, художника это может разрушить.
— Художник Райшев — собственный, невыразимый мир. Это счастье — создать свой собственный невыразимый мир. Но не понял мир, а потом еще долго будут не понимать тебя?
— Каждый человек настолько уникален, что он всегда выражает только свой собственный мир. По-другому не может. Другого не дано. Собственный невыразимый мир, ты начинаешь в нем жить, тебе интересно. Тебе не нужно, чтобы тебя возбуждали, у тебя на всю жизнь бесконечно ощущение работы и творческое состояние.
Омельчук: Никогда себя не познаешь, но зато есть хорошее занятие познавать?
Райшев: Так.


Игорь РАКША:

Экстаз жизни
Он — пионер.
В самом центр Тюмени стоит магазин его «Русской ювелирной сети» — «Техномир». Не всегда, но частенько в витрине танцует-пританцовывает хорошенькая свежая барышня в костюме завтрашней невесты. Необыкновенно привлекательно, завораживающе красиво, но барышню немного жаль. И час, и другой, а она все танцует… Очень живая, но работает как заведенная.
Революция, даже экономическая, беспощадно пожирает своих апостолов. Он — один из редких, немногих тех, кто в Тюмени начинал современный российский бизнес. Держится — четыре пятилетки, два века, второй миллениум. Рубеж тысячелетий — всегда особое время, особого напряжения, другой геофизической энергии.
Он преодолел этот сложный рубеж.
Пионеры — всегда прагматики, но с обязательной остаточной романтикой. Этого добра у него, пожалуй, добавилось. Да и внешний вид, скорее: из богемы. Поздний зрелый Пушкин.

Омельчук: Игорь Рафаэльевич, что такое мужское счастье?
Ракша: Мужское счастье — это мужские ценности. Во-первых, семья. Второе мужское счастье — работа. Без работы, я думаю, мы не будем испытывать мужского экстаза. Третье счастье — друзья. Семья-семьей, но любой мужчина, не имея возможности общаться с друзьями, вряд ли счастлив.
— Когда в последнее время испытал острый приступ мужского счастья?
— Экстаз — самый главный в жизни — я испытывал четыре раза. Детей четверо. Но рождение давеча, на той неделе, четвертого ребенка — девочки, 4 кг 370 г, 58 см рост… Есть в кого!
— Женское счастье в той же последовательности: семья, работа и подружки?
— Нет.
— Нет? Ну-ка.
— У женщин счастье совершенно другое. Все ценности женщины, по мнению мудрых людей, крутятся вокруг самой женщины. Женщина и жена — это разные вещи.
Омельчук: Очень разные?
Ракша: Главные женские ценности — красота, эксклюзивность, кокетство, все вокруг меня крутится. Она может быть женой, может и не быть, может с ребенком, может — без. Когда на 8 Марта ты даришь подарок жене, ты не должен дарить ей холодильник, сковородку, ты должен подарить хотя бы… несколько цветочков. Внимание уделять нужно своей любимой как женщине, а не как жене, которую ты нанял за штамп в паспорте как домработницу для ведения совместного хозяйства.
— Вы пришли в бизнес случайно или неизбежно-закономерно?
— У всех у нас было тяжелое детство, деревянные игрушки. Те люди, которые испытали невзгоды и лишения в детстве, в принципе, чего-то в жизни достигают. Те, которым все дано и валится на голову… Я сильно сомневаюсь, что таким в жизни снизойдет счастье познать себя в развитии бизнеса, в становлении мужчины и человека.
— Неутолимый стимул — неисполненные желания?
— Этот комплекс многих правителей, завоевателей.
— Комплекс Наполеона Ракше не грозит?
— Там уже просто планку снесло. Здесь надо просто реально жить.
— С чего начинали бизнес?
— Сколько себя помню, пытался быть независимым от родителей. Это самое начало. Когда есть нечего, а хочется… Был аквариум, гуппёшки нарожали мальков, пошел на рынок этих мальков продал. Магнитофон двухкассетный — кассеты переписывал, умудрялся торговать. Рубль заработаешь за месяц — слава тебе, Господи! Потихоньку-потихоньку это становление переросло в видеопрокаты, одно время было очень модно, потом известная дискотека «Сталкер». Вадика Швеца знаете? Это направление задалось в момент совместной учебы на физфаке в университете.
— Это на бутерброд с черной икрой или на сигареты?
— Ни разу в жизни не курил. Дело принципиальное. Кто не курит, кто не пьет, тот здоровеньким помрет. Я считаю, должны быть границы, сам для себя можешь установить и посмотреть: хватит ли у тебя силы воли до конца жизни не перейти эту границу.
— Насчет выпивки — строгий запрет?
— Еда для человека — бензин. Это как масло, мотор не поедет. Понимаете, мера должна быть, максимум — бокал вина хорошего с друзьями. Остаться человеком. Если посмотреть умную литературу научную, даже обезьяны, слоны, все в какой-то степени дают себе возможность получить новые гормоны.
— Место для вредных привычек и греха все-таки себе оставляете?
— Ничего у меня над головой еще нет? Нимб еще не светится?
— Официальный системный бизнес с чего начался?
— С 1991. ТГУ, физик, когда на 3-м курсе рождается ребенок, уже хочется дать немного больше тем, за кого ты отвечаешь. Не уповать же на жену, на родственников. Мне хотелось работать. «Техномир» начался с часов.
— Начал торговать временем?
— В принципе, да. Я считаю, самое стабильное и самое вечное, чем может заниматься человек — торговать временем. Давеча, глядя на наших всеми любимых депутатов ГосДумы, как они рьяно обсуждают закон по поводу объединения часовых поясов и отмены летнего времени, душа взыграла. Хорошо бы поднять мнение новосибирских и омских ученых, которые доказали, что центр-то временных поясов России находится как раз в нашем регионе.
— В Тюмени?
— Я сделал рекламу, выпустил в эфир: пора найти главную точку часового нуля, точку отсчета.
— Гринвич — российский?
— А почему бы не сделать у нас? Центром России пора делать Тюмень, хотя бы с временной точки зрения. А дальше — как повезет.
Омельчук: Игорь Рафаэльевич, очень симпатичная идея. Что мы можем сделать, чтобы страна Россия жила по тюменскому, изначально правильному времени?
Ракша: По крайней мере, по времени тюменской нефти она точно живет. Сидит на тюменской стрелке.
— Вы — директор строгий, нежный или просто лучший директор Тюменской области?
— У меня коллектив приличный, до 200 человек. Как ни грустно, в какой-то степени приятно, мы с этим уже смирились, большинство представительницы прекрасного пола.
— Все невесты танцуют в Ваших магазинах?
— Тяжелейшая работа. Особенно отбор этих невест для живых танцев в окнах, витринах.
— Эксплуататор!
— Тюменская «Мисс Мира» в свое время танцевала в нашей витрине. После этого стишок в Тюмени прошел: «Если хочешь «Мисс Мира» стать — должна ты в окнах постоять».
— Танцевать?
— Танцевать. Хотя у кого на что сил хватает, стоит, изображает, танцует. По поводу, какой я директор… Есть граница, дальше которой ни один работник коллектива не пойдет. Все вопросы делегирования, которые я поручаю: пожалуйста, доходите до грани. Я демократ на 100 процентов.
— Беспредельный?
— Делайте, что хотите, наш коллектив — одна большая семья. У нас две сотни прекрасных девушек, мужчин мало.
— У семьи — строгий отец?
— Предельная демократия: делайте, что хотите. Одна большая семья. Все самосовершенствуются, все друг с другом общаются, все переживают, боли и радости — общие. А вот дальше — если сотрудник полномочия сам на себя берет, которые ему никто не давал, извините: сразу жестко. Метод кнута и пряника никто не отменял.
— Еде учились искусству менеджмента?
— Второе образование я получил в Тюменском нефтегазовом: маркетинг, пиар, менеджмент. Когда защищал диплом, преподаватели сказали: Игорь, это мы у тебя должны учиться. Школа жизни большая, лет 10 жизненного опыта. Это хорошо, директор «Волмерд» перед тем, как стать хозяином своих магазинов и развить сеть, 16 лет работал простым продавцом. Директор «Макдоналдса» 17 лет торговал пластиковыми стаканчиками.
— 17 лет! Согласись, затянулось учение?
— Зато теперь последователи счастливы и молятся на его пластиковые стаканчики.
— Какое колечко Игорь подарил невесте?
— В те времена выбирать не приходилось, был один магазин — «Лазурит». Давали талончик, Вы помните, на Мельникайте, в салоне новобрачных, бежишь с талончиком и покупаешь, какое ни есть колечко. Ни разу в жизни кольцо не снимал, ни разу!
— Мужчина должен жениться рано?
— Одному и в 50 лет еще рано, а другой — мужчина уже в 18 лет.
— Сроки Ракши?
— Не было бы у меня моей мудрой и умной жены, ничего бы не было.
— Мужчина должен быть однолюбом?
— Почему? Мужчина любвеобилен: любовь к Родине, любовь к матери, любовь к жене.
— Любовь к женщине подразумевается?
— Несомненно. Хотя любовь — женского рода.
— У Вас не очень обычное отчество. Сын Рафаэля.
— Мой дедушка Алексей Никонович Ракша писал картины, хороший художник. В Тюмени появился с Украины в свое время.
— И у него был кумир?
— Вы же помните, как в те времена детей называли…
— Хорошо, что не Микеланджело?
— По поводу фамилии много споров. На Украине целые деревни всем колхозом в Сибирь переселялись. А в Индии есть праздник Ракша Брахма — праздник любви и согласия. Мужчины и женщины повязывают ленточки друг другу. Еще есть ракша — амулет во имя полной любви, защитник, охранник, хранитель любви. Ракша — кругом любовь.
— Вы — племянник Юрия Гуляева или это слухи?
— Я еще был маленький, жили мы неподалеку от телестудии. Однажды Юрий Гуляев приезжал в Тюмень, мне лет семь, помню, сидим и смотрим передачу по телевизору: Юрий Гуляев выступает. Папа сорвался, сюда бегом, а там Юрий Гуляев в записи, блин. Так расстроился. Я бабу Машу хорошо знаю, Гуляеву. В принципе, надежд не оправдал, петь не научился, а кудри остались.
— Это наше, гуляевское?
— Видимо, да. Гордость: он взмахнул и сказал: Поехали!
— Меценатские замашки бизнесу мешают?
— Наоборот. Ты должен прекрасно понимать, для чего работаешь. Одни прожигают заработанные деньги в казино, в кабаках. Главный грех — суета. Надо всем помогать. Не надо сходить с ума, можно сегодня раздать все, завтра помогать-то будет нечем. Все наши благотворительные программы — это акции для детей, ради будущего России. На это денег не жалко. Мы и все клубы ветеранов поддерживаем, детдома. Каждому помаленечку — в мире светлее станет.
— Серьезные деньги получают танцующие девушки за рекламу «Техномира»?
— На студенческий обед. Не на обет безбрачия, слава Богу. 450 рублей с 2-х до 7-ми с перерывом, 5 часов. Какой студент заработает такие деньги? Среди девочек очень жесткий отбор, она должна хорошо учиться, мамы за ними присматривают. Я еще раз повторюсь: мы — большая семья. Элементарно полтыщи умножить на 30 дней. Сколько девочка получает?
— Ракша — политическое животное?
— До определенной поры в политику не лез, считаю ее уделом тех, кому больше заниматься нечем. В момент кризиса грустно стало смотреть, что происходит, захотелось получить какую-то трибуну, чтобы быть услышанным. Мне говорят: с ума сошел. Кто-то: молодец, хорошо. «Правое дело» — партия молодая, новая, там ребята, которые достигали всего своим трудом.
— Кто-то, наверняка, подумал: вот уже и Ракше делать нечего?
— В период кризиса в бизнесе наступил момент, когда надо маленько остановиться, подождать, посмотреть. А чтобы заполнить вакуум, энергию свою неплохо перевести в новое русло. Летом у нас акция началась по поводу запрета продажи алкоголя детям, с августа она пошла по всей России.
— Но началась от тюменского часового пояса?
— Видите! Я опять говорю, что на Тюмень надо больше внимания обращать.
— В Ваших ювелирных магазинах только наша отечественная золотая Колыма?
— Название «Русская ювелирная сеть» должно соответствовать товару. Тонна вывезенного металла за границу лишает Россию 600 рабочих мест в год. Представляете, сколько вывозилось рабочих мест! Являясь патриотом России, считаю, что ювелирное производство в России сильно до сих пор, с ним считаются во всем мире.
— Золотой гипермаркет — не слишком ли даже для Тюмени?
— Для Москвы — слишком, для Тюмени — нет.
— Что нового привнес в тюменский бизнес Игорь Ракша?
— Друг другу надо помогать, наше новое должно вырасти до уровня московского менеджмента. Москва — это уровень! Мы все-таки здесь сидим в маргинальных устоях и думаем, что так будет продолжаться всю жизнь. Москва сильна, там культура, в том числе культура бизнеса. Чем хорош бизнес: в нем можно работать только на мировом уровне. Все остальное он отстреливает.
— Что приводит в бизнес-экстаз?
— Достижение недостижимой цели. Жизнь состоит из взлетов и падений.
— Градус Ракши — 60?
— Дай Бог, не на полшестого. Народная пословица предупреждает: не взлетай высоко, придется…
— Высоко падать?
— Больно падать. Но под лежачий камень вода не течет. Любое падение пытающегося взлететь высоко, всегда выше достижения того, кто по жизни течет ровно. В этом как раз экстаз.
Омельчук: Вот наступает миг тишины..?
Ракша: Это редко бывает. Без суетности, в миге тишины, ты ближе самому себе.


Сергей САМУСЕНКО:

Фундамент риска
Он — банкир первого призыва новой России. Не обременен опытом советской банковской школы. Не посчастливилось. Посчастливилось испытать все прелести первоначального банковского бизнеса в условиях непредсказуемой России. Как правило, первая волна революционеров быстро сходит со сцены. Сколько их потерялось, энтузиастов цивилизованного банковского дела! Сколько в пучину забвения ушло «менатепов» и «инкомбанков». На просторах России и Тюменского региона в том числе. Банкир — профессия опасная.
Среди коллег у Сергея Самусенко, пожалуй, нет конкурентов по стажу работы в тюменском банковском бизнесе.
Фундамент устойчивости?
Пожалуй, никогда он не считал верной расхожую истину о благородном деле риска. Чужими деньгами обязательно не рисковать, тем более они любят тишину. Ему не стыдно признаться, что он не рисковый банкир.
Его биография и послужной список — история становления и развития цивилизованного банковского бизнеса в Тюмени. «Инкомбанк», «Альфа-Банк», «Сибирский купеческий».
Сегодня он спокойно командует спокойным «Агромпрокредитом» в Тюмени.

Омельчук: Сергей Иванович, у Вас как личные взаимоотношения с деньгами складываются? В чью пользу?
Самусенко: Взаимоотношения дружеские.
— Кто кем командует?
— Больше я. Никогда не ставил деньги целью, всегда считал средством.
— Для денег существенна такая философская категория — целеполагание?
— Не могу говорить с точки зрения философских устоев, с моей: деньги — средство, чтобы люди становились лучше.
— А сам Самусенко?
— Это формирование стартовой площадки для достижения новых горизонтов.
— Есть деньги — я, Самусенко, стану лучше. Нет денег..?
— Придется зарабатывать, чтобы стать лучше. Совершенно не согласен с расхожей поговоркой — не в деньгах счастье, а в их количестве. Человек и с деньгами, и без денег может достигать лучшего.
— Если уж поговорки вспоминаем: деньги не пахнут. Деньги нравственны?
— Не пахнут? Я не согласен. У некоторых денег шлейф запаха очень длинный. Деньги могут служить инструментом нравственности, но при умелом и правильном использовании.
Омельчук: Сергей Иванович, у Вас банковский стаж…
Самусенко: Уже 12 лет.
— Бывалый банкир на тюменском рынке. Вы мне объясните главную военную тайну банковского дела: банковский продукт — это чужие деньги взаймы?
— Вы совершенно правильно описали классический банковский продукт: привлечь деньги тех, у кого они есть, отдать тому, у кого нет, но они очень нужны, на этом заработать прибыль. Правильнее сказать: банки дают возможность людям достичь большего.
— Это неожиданные ресурсы? Или резерв, накопленный человечеством?
— Именно человечеством, история развития банков — история развития человечества.
— Тюменский «Агропромкредит», которым Вы командуете, чем отличается от других банков Тюмени, в которых Вы работали?
— У него есть возможность создать для наших клиентов более комфортные условия, быстрее, чем другие, подстраиваться под быстро меняющиеся внешние условия. В силу последних событий на финансовых рынках мы вынуждены ужесточить кредитную политику, но по-прежнему кредитуем и корпоративных клиентов, и физических лиц.
— Самусенко стал скупее в желаниях?
— Мы не можем себе позволить рисковать деньгами наших вкладчиков.
— У «Агропромкредита» долгий век, он бежит на длинную дистанцию?
— Да. Некоторые банки с мировым именем мы уже успели пережить. О нашем положении на рынке может судить премия «Региональный банк года» в рамках проекта «Финансовая элита-2008». Мы — средний банк, но имеем серьезные амбиции.
— Большие дерутся…
— А мы делаем свое дело, идем вперед, нацелены на развитие.
— У вас есть вклад — «Копим на мечту»?
— Есть такой. Это вклад с возможностью внесения дополнительных взносов. Он отличается тем, что при досрочном расторжении его владелец получает начисленные проценты.
— Сергей Иванович, вы — банк честолюбивый?
— Мы всегда стараемся идти вперед. Ставим перед собой амбициозные планы: в ближайшие три года мы должны открыть порядка десяти филиалов. Открыли филиал в Екатеринбурге, следующий — в Перми, после него — в Калининграде. Мы собираемся наше место в рейтинге поднять пунктов на 30, войти в первую двадцатку. В течение примерно года-полутора.
— Чем выделяется Ваш банк на тюменском банковском поле? Надо выделяться?
— Обязательно. Жесткая конкуренция. Мы привлекаем клиентов тем, что обслуживаем более комфортно. У нас очень дружный, замечательный коллектив.
— Молодой банкир Сергей Самусенко — ветеран тюменского современного банковского фронта?
— Когда мы встретимся лет этак через 40, Анатолий Константинович…
— Ветераном себя не чувствую?
— …я смогу назвать себя ветераном.
— Разве собственная биография — не история развития цивилизованного банковского бизнеса в Тюмени?
— В какой-то мере. Я рос и развивался вместе с банковской историей Тюмени, но впереди огромные перспективы.
— Банковские университеты пришлось пройти в Тюмени?
— Начал работать в банке «Инкомбанк». Замечательная, суровая школа, признателен людям, с которыми довелось работать. Жаль, экономические условия в стране иногда приводят к тому, что без вины виноватые банки уходят из банковской сферы. Мое поколение, мою генерацию молодых тюменских банкиров объединяет четкое стремление, большая воля к успеху, мы едины тем, что прекрасно понимаем важность взаимопонимания работы с клиентом. Любовь к клиенту — обязательное условие благополучия банка.
Омельчук: Банковское оснащение консервативно?
Самусенко: «Агропромкредит» догоняет.
Очень часто оснащение российских банков превосходит импортные аналоги.
— Работа нынешнего банкира опасна?
— Опасна, но, честно говоря, не помню, чтобы жизни кого-то из наших тюменских банкиров угрожала серьезная физическая опасность.
— Управляющий — работа 24 часа в сутки?
— На самом деле можно работать и 26 часов в сутки, но есть масса других увлечений, которым хочется уделять внимание.
— А как уходите от профессионального стресса: вино, женщины? Карты, рулетка?
— В рулетку не играю.
— Когда последний раз забегал в казино?
— Честно признаюсь, не играл ни разу.
— Банкиры не должны быть азартными?
— Это дело каждого банкира в отдельности. Главное, чтобы ставками были личные деньги.
— Серьезные банкиры в казино не ходят?
— Ходят.
— Вы — не очень серьезный банкир?
— Некоторые серьезные не ходят.
— Сегодня Тюменскую область возглавляет бывший банкир. Сергей Самусенко политически амбициозен?
— На ближайшую перспективу я ставлю перед собой иные цели. Они связаны с экономикой, с экономикой банка «Агропромкредит».
— Ваш банк на тюменском банковском рынке отстоял первую пятилетку.
— Успехи однозначно заметны. Придя в Тюмень в 2001 году, банк первым пришел на розничный рынок — в магазины. Первым стал кредитовать приобретение бытовой техники. Один из первых реализует ипотечные программы. За пять лет мы выдали более сорока тысяч кредитов, обеспечили более пятисот наших земляков жильем. Мы внесли свой, на мой взгляд, весомый вклад в благополучие земляков.
— Ваш банк недавно попал в какой-то очень престижный ТОП?
— Мы в разных красивых ТОПах, ТОП-50 — по ипотеке, ТОП-30 — по пластиковому бизнесу, ТОП-40 — по автокредитам и на других ведущих позициях.
— Есть мировое агентство с не очень правильным русском выговором Moode's?
— Moode's подтвердил репутацию нашего банка хорошими рейтингами, наш рейтинг стабильный.
— Работники банка за это получат бонус? Солидную премию?
— Благодаря тому, что мы получили высокий рейтинг, наши сотрудники смогут привлечь еще больше клиентов, в результате и получат премию.
— Вы своих стимулируете или мотивируете?
— Если под стимулом иметь в виду острую палку, то, наверное, мотивирую. Сочетание материального и морального.
— Что стимулирует в работе?
— Человек — социальное существо. Это наиболее ярко отличает его от других представителей фауны: он общается с другими людьми. Я считаю наиболее ценный фактор жизни — общение с умными людьми. Работа в банке эту возможность предоставляет.
— Дураки в банк не ходят?
— Ходят, но меньше.
— Дурацкие деньги бывают?
— Бывают. Работа в банке разнонаправлена, много бумажного занудства, но общение с людьми, поистине, интересно. Приходится трезво оценивать риски, тщательно их взвешивать. Мы берем в долг чужие деньги и не можем ими рисковать. Тщательно выбираешь направление — куда их вкладывать.
— У вас долгов больше, чем..?
— Баланс. Актив всегда равен пассиву. Страшный сон бухгалтера: актив не сходится с пассивом.
— Общаясь с умными вкладчиками, Сергей Иванович, должно быть, заметил, люди — рабы денег?
— Наверное, встречаются. Они ставят деньги во главу угла. Но большинство денежно адекватно.
— С рабами сталкиваться приходится?
— Наркозависимость, деньгозависимость — это рабство.
Омельчук: Какими достижениями в банковском сервисе за свои годы честно гордишься?
Самусенко: Все клиенты, которых мы обслуживаем, окружены вниманием и заботой. Это самое главное наше достоинство. Я — банкир последовательный и устойчивый, при этом постоянно вынужден побеждать в конкурентной борьбе.
— Судя по отношению к деньгам — человек осторожный?
— Очень.
— Рисковать не любите?
— Деньгами? Нет.
— А когда приходится?
— Приходится избегать рисковых ситуаций.
— За 12 лет ни одной ситуации?
— Рисковала вся страна, я имею в виду события 98-го года. Уверен, они больше не повторятся. Научились.
— Если рисковать, то всем народом?
— Солидарно.
— А ваш вкладчик — народ пугливый?
— Мы, как и другие банки, в октябре ощутили определенное снижение доверия к банкам. Ноябрь показывает, что недоверие снижается. Любой вкладчик, который размещает свои средства в банке в сумме до 700 тысяч, застрахован государством. По большому счету, доверяет деньги не просто банку, а опосредованно — государству.
— На кого больше полагаетесь — на старых проверенных вкладчиков? Или — поиск новых клиентов?
— Мы сочетаем оба направления. Качественно обслуживаем верных вкладчиков, которые с нами не один год, привлекаем новых. Для верных регулярно повышаем ставки, проводим акции. Сейчас проводим очередную: пятеро наших вкладчиков, возможно, станут обладателями автомобиля. Хорошего автомобиля. Первый розыгрыш проведен, вкладчик тюменского филиала стал обладателем автомобиля «Мицубиси». Наш эксклюзив — внимательное и трепетное отношение к каждому.
— В банках работают хорошенькие барышни?
— Хорошенькие.
— Отвлекает или стимулирует?
— Это еще один привлекательный фактор, чтобы тюменец шел именно в «Агропромкредит». А сотрудникам банка легче перенести скучную рутину повседневного труда.
— У Вас персонально есть волшебная мотивация, которая вызывает прилив бешеной энергии, профессионального креатива у персонала? Чисто самусенковское?
— Стараюсь создавать условия, чтобы возник такой бешеный креатив.
— Корпоративная цель — прибыль, прибыль, прибыль?
— В том числе.
— Что банкира выводит из себя?
— Злостный неплательщик.
— Попадались?
— Бывало.
— Выходя из себя — угрожаете? Или сразу к прокурору?
— По-всякому. Есть подразделение с соответствующими инструментами.
— Надеюсь, не пыточными?
— По-разному.
— Правда, что ли?
— Шучу.
— Где храните личные сбережения?
— Понятно, стараешься диверсифицировать, не хранить в одной кошелке. Кратковременные сбережения храню в «Агропромкредите». Предпочитаю быть свободным от долгов. Личных долгов нет.
— Жизнь — полосатая вещь?
— Скорее, да.
— Кризис — это часть жизни?
— Наверное, если бы не было плохого, мы бы не смогли оценить хорошее. Кризис — элемент эволюции, те, кто сильнее, будут жить дольше. Настраивает на резервы ума и сердца.
— А если кризис обчистил карманы?
— Кризис по большому счету оставляет выходы всегда. Нынешний кризис вывел из строя часть участников банковского сообщества. Ушли с рынка слабые, с внутренней ущербностью. Банк «Агропромкредит» проблем не испытывает. Постучим по дереву… Кто работал эффективнее, меньше рисковал, чтобы обеспечивать свои обязательства, тот и выиграл.
— Какой собственный успех последнего времени вдохновил самого?
— Рождение дочери.
— На следующий отцовский подвиг?
— Я уже готов, осталось убедить жену.
— Аргументы есть?
— Счастливое будущее.
Омельчук: Находится время и случай — помолиться?
Самусенко: Чаще рассчитываю на себя.


Иннокентий СМОКТУНОВСКИЙ:

Сибирь — в сердце
В артистическую уборную входит элегантный господин, самоуверенный и растерянный одновременно. Леонид Андреевич Гаев снимает величественный фрак, высокий цилиндр, устало стягивает перчатки, отклеивает фирменные усы и… превращается в артиста МХА Та, народного артиста Советского Союза, Героя Социалистического Труда Иннокентия Михайловича Смоктуновского.
Наш современник тоже выглядит несколько устало, он приветлив, доброжелателен, житейски понятлив, в нем нет дворянского снобизма только что отыгранного Гаева. Но и сегодня, вспоминая Смоктуновского после спектакля «Вишневый сад», я во власти его артистического аристократизма.
Интеллектуальный актер № 1, как его величают, Гамлет, князь Мышкин, Деточкин, царь Федор Иоаннович — наш земляк, сибиряк, уроженец Томской области, деревни Татьяновка Шегарского района. Он согласился на встречу с журналистом, может быть, только потому, что и я из той же Томской губернии, а землякам у московских сибиряков отказывать не принято.
Прослушивая сегодня запись нашей давней беседы, когда уже и Смоктуновского нет в живых, я, естественно, заметил, что сибирские воспоминания нередко уводили моего знаменитого собеседника в сторону, но не стал спрямлять русло разговора. Река тем и отличается от канала, что естественно прихотлива, непредсказуемо уверенна, а не скатывается. Да и, думается, мысли замечательного актера ценны сами по себе, а его судьба, не будем забывать, — это судьба сибиряка, хотя к тому времени уже 35 лет Иннокентий Михайлович мог считать себя москвичом.

Омельчук: Иннокентий Михайлович, бывает в Вашей жизни настроение, состояние, когда вспоминается малая родина, вспоминается Сибирь или из своей духовной жизни совсем ее выбросили?
Смоктуновский: Ну что Вы такое говорите? Нет, нет, нет. Во-первых, я считаю себя сибиряком, а, следовательно, все корни мои там, где я родился, в той земле, которая воспитала меня, которую я люблю самозабвенно, и должен Вам сказать, Вы, наверное, или хороший психолог, или «провокатор»?
— Провокатор…
— Нет, хорошо мыслящий человек. Дело в том, что когда мне бывает, и довольно часто, грустно, в силу того, что работы страшно много, а сил становится все меньше, и если кто-нибудь в семье меня обижает, то я просто-напросто…
— Бывает и такое?
— Ну конечно, и иногда нервы не выдерживают нагрузки. Достаточно сказать, что я снимался в четырех фильмах одновременно, плюс работа в театре. Нагрузка чудовищная. Подобного рода занятость диктует полное отключение от быта, нервы не выдерживают. В подобного рода ситуациях я стращаю, мол, все брошу, брошу Москву, уеду в свою Татьяновку, там хорошо, там тихо, там такие прекрасные люди… Кстати, меня принимали там лет пять тому назад. Так хорошо, так замечательно! А как тихо… Уложили меня в кровать, говорят, мы знаем, что ты устал. И они все вышли из дома, и у дома сидели на лавочке, пока я спал… Эпизод, просто говорящий о том, что Сибирь полна добрых, прекрасных людей. Я не стращаю, а просто свое настроение выражаю, что есть край, где поймут, где мне тепло, где можно посидеть на лавочке, где не буду видеть надутых губ или вздернутых бровей. Никто не будет стричь глазами. Это мелочь, но вспоминаешь замечательный край Сибирь, здоровый, прекрасный край. Что говорить! Порою хочется туда уехать. Но что я там буду делать? Там нет киностудий, правда, могу читать по радио что-то.
— Иннокентий Михайлович, Вы упомянули киностудии. Вообще, это нормально: на огромнейшем пространстве от Урала до Тихого океана нет ни одной киностудии?
— В Свердловске.
— Это Урал. Это еще не Сибирь.
— Урал… Еще не Сибирь? Понимаю, понимаю Вашу озабоченность, понимаю Ваш вопрос. Но, с другой стороны, сейчас здесь я снимаюсь в четырех фильмах и с ужасом думаю, а будут ли их смотреть, когда другие фильмы есть прекрасные. Я снялся в «Дамском портном». Прекрасный, удивительный фильм, и моя работа в нем неплохая, даже очень… Сейчас, в силу бурности процесса поворота в противоположную сторону, в сторону человека, все немножечко растерялись, задохнулись от свободы, понимаете? Я только боюсь, чтобы все это не прикрыли — все так остро и так откровенно. Это, наверное, правильно, все ведь хотят выговориться, хотят эту заразу вывести наружу, но надо еще и созидать, продолжать любить родину как таковую, потому что без нее мы ничто. Это я знаю наверняка. Я объездил весь земной шар, я знаю мир очень хорошо, видел его шикарные витрины. Но я знаю, что все это обязательно будет. Боже мой, это мой народ! Так что знайте, никакие витрины меня там не сражали, я всегда думал о том, как хорошо было бы все эти роскошные витрины к нам, чтоб освободить наших милых женщин.
— Я снова к своим баранам — к Сибири. Вспоминается норильская театральная юность?
— Конечно, это была жестокая школа, уже потому, что это Норильск, 70-я полярная параллель. Я там потерял все зубы. Все! Авитаминоз полный, абсолютный. Красноярск, где я жил… Отец с матерью увезли меня от голода из деревни в Красноярск, там умер мой старший брат Дмитрий. Да-да, от голода. Но, наверное, об ощущении, что я маленькая, крошечная частица этого прекрасного края, который исковеркала коллективизация, можно и нужно говорить. Ах, какие это были люди, которых там раскулачивали! Какой трудяга был мой дядя! Тоже раскулачили. У него была мельница, которой пользовалась вся деревня бесплатно, а его раскулачили.
Омельчук: Кому-то от бесплатной мельницы плохо было?
Смоктуновский: Ну что Вы? Это было прекрасно. Он — добрейший человек, добрейший невероятно. Это Татьяновка. Я позже там был, никакой мельницы нет, пруд уже весь в ряске. Мельница еще была, когда я в седьмом классе приезжал. Помню, у тетки Олеси, которая была единоличницей, был огромный дом. Знаете, эти замечательные дома: хлев под одной крышей, поленница там, коридор к двери. Этот коридор был увешан таким огромным количеством колбас, окороков, каких-то вырезок сала. Невероятно! Такой незабываемый запах… У этой прекрасной женщины, которая жила одна без мужа, было 10 овец, корова, телка, лошадь и пара свиней. И это было в каждом доме, и на кровле дома сидели журавли. Укажите мне, где сейчас журавли на крыше сидят? Понимаете, какую жизнь разрушили!
— Каких трудолюбивых людей уничтожили!
— Ужасно…
…Время позднее, в тесноватую уборную народного артиста заходит уборщица и бесцеремонно начинает катать шваброй. Смоктуновский беспощадно оправдывается:
— Вот видите, работа, надо уже закрывать, но из Сибири приехал такой замечательный гость и меня терзает по поводу моего отношения к Сибири, и думает, что я могу сказать что-нибудь дурное. Не могу сказать, потому что люблю безмерно. Люблю безмерно не только Сибирь, как родину свою, а люблю этот народ, терпеливый, прекрасный, я помню сибирский народ, отголоски еще остались в сердце. Добрый народ. Ведь в моей деревне даже мало кто курил. А как они понимали землю! Я был в Татьяновке пять лет назад, меня сопровождал прекрасный человек из РК, мы пришли к моему двоюродному брату Александру. Этот человек из райкома говорит: «Вы знаете, у Вас такой замечательный брат, мы всегда обращаемся к нему, чтобы узнать, сколько делянок, соток за тем-то лесом». И при мне вопрос задает: «Александр, скажи, вот там березки возле дороги, сколько там, по-твоему, соток?» А тот: «Почему «по-моему»? Я просто знаю, сколько». Немножечко задумался и говорит: столько-то. Поразительно! Вот какие люди прекрасные!
— Можно говорить, что Вы сибирского характера, сибирской породы, и помогло ли это в Вашей театральной жизни, в театральных битвах, в карьере?
— Думаю, что только это и помогло. Как видите, я с виду человек не сильный, но это только с виду.
— Затаенный сибиряк?
— Не затаенный. Я горжусь, что я сибиряк, горжусь по праву. Сейчас я имею все награды, которые можно иметь в Советском Союзе, чем награждает родина. Всего в жизни я добился только тем, что я силен настолько, насколько может снабдить в жизненный путь прекрасная, удивительная, когда-то очень богатая страна — Сибирь.
— Иннокентий Михайлович, можно сказать, что советский театральный актер может состояться только в Москве, и хорошо ли это для Сибири, для родины, цивилизованно ли это?
— Вы говорите, что многие уходят из Сибири сюда, в центр? Много небесполезных людей, хороших, талантливых, очень могутных и целенаправленных. Это верно, но понимаете, в чем дело. Где себя можно больше выявить, проявить? Я поэтому и говорю: если бы была в Томске, в моем Томске, или в моем Красноярске, или у вас в Тюмени студия, можно было бы там снимать фильмы, можно было бы там проявляться в своих ролях, в своих образах. Но в силу того, что российский центр есть центр культуры, это, наверное, естественный процесс. Я думаю, на центр обижаться не следует. Но, конечно, побольше бы создавать возможностей, обстоятельств, чтобы этот могучий потенциал духовности, который там не задавлен еще — убежден в этом! — и сейчас, когда наша родина повернулась к человеку, к духовным ценностям, к истинно человеческим понятиям, вот сейчас и надо выявлять себя… Я думаю, не надо грешить на людей, которые уходят в центр, если они здесь выявляют себя. Может, это прозвучит нескромно, но когда человек способен, когда есть у человека талант (назовем этим громким словом, хотя это очень высокое слово), то это уже не принадлежит данному человеку, это богатство времени, народа, страны, и его нужно использовать по-умному. Слушать время, проявлять вкус, этику, эстетику времени и любить свой народ, распространять результат своего таланта, способности по всей своей отчизне. Мы все живем будущим. Если будущего нет, значит, нет надежды, значит — тоска, остановка. Только так, только надежда и воплощение этой надежды на благо Отчизны, на благо самих себя, а не ради призрачных иллюзий, построения каких-то обществ. Надо жить, надо строить свою страну. И это, я убежден, всколыхнет любовь к своей стране. Только это.
…Тесноватая каморка-уборная народного артиста Иннокентия Смоктуновского во МХАТе, в проезде Художественного театра. Поздний, после спектакля, вечер. Лучшее время перестройки, время ее надежд.
Я провожал Иннокентия Михайловича до дома по улицам ночной Москвы. Он рассказывал про свой фронтовой плен, про Норильск, про голод, про скитания по периферийным театрам. Про зависть и подлость, про доброту и актерское счастье. Он видел меня в первый раз. Казалось бы, зачем раскрывать душу? Но… Земляки — великая сила.


Сергей СОБЯНИН:

Таежные корни
На разрыве времен, на стыке тысячелетий, выиграв труднейшие выборы, Тюменскую область возглавил Сергей Собянин. Урожденный сибиряк, настоящий таежник, «земляк» Березовского открытия, 42-летний политик с большим опытом конкретной управленческой работы — сенатор, спикер окружной Думы Югры, 1-й заместитель Полномочного Представителя Президента России в Уральском федеральном округе, принимал эстафету XX века.
Новый век область начала с новым молодым лидером, с новой командой.
Новый век ставил новые задачи, новые проблемы, требуя новых подходов и новых решений.

Омельчук: С губернатором Сергеем Собяниным Тюменская область стартовала в XXI век. Ваша оценка: старт удался?
Собянин: Тюменская область на старте века стала одним из сильнейших регионов России. Наша сила не только в консолидации богатых ресурсов — природных, человеческих, материальных, но, прежде всего, в обустройстве полноценной жизни, в ее уровне. Конечный результат любой политики — человек, качество его жизни, качество его счастья. В конечном счете все определял и определяет именно этот вклад в человеческий капитал. Отвечая конкретно на ваш вопрос: старт трудный, но перспективный.
Омельчук: Вы пришли на пост губернатора области с собственной программой, серьезными планами и сокровенными замыслами. Основное удалось?
Собянин: Наверное, изначально превалировало только страстное желание решительных перемен. Для конкретной программы нужно обладать полнотой информации. Я работал тогда первым заместителем Полномочного Представителя Президента России в Уральском федеральном округе, вел преимущественно экономические вопросы, но этого было мало, чтобы сразу иметь на руках исчерпывающую программу, конкретный план действий. Основные направления, понятно, виделись. Область на ту пору погрязала в политических противоречиях и прежде всего требовалась политическая консолидация общества, без нее все становилось бессмысленным. Удалось переломить сложившуюся традицию противостояния по линии север — юг. Это стало платформой. На стратегической базе строилась текущая тактика. До того, как возглавил область догадывался, что финансовые потоки непрозрачны, много экономических проблем, но не предполагал, что дела столь откровенно плохи. Долги Администрации равнялись годовому областному бюджету. Доходы выбраны наперед, причем — подчистую. Как говорится — ниже плинтуса. Субъективный фактор в финансовой политике области явно доминировал, начинать пришлось именно с этого — расплатиться с долгами и рационально строить бюджет. Рассчитывать только на себя. Жить по доходам. Все ключевые отрасли — образование, медицина, агропромышленная политика, социальная сфера, инвестиционная деятельность — требовали системных реформ. Системная управленческая деятельность определяла их успех. Надо бы вспомнить такой забываемый факт. Всегда и много говорилось о тюменском нефтегазовом комплексе, индустриальном развитии области. Успехи на нефтяных полигонах, газовых промыслах, трубопроводных трассах, строительных площадках определяли все. Зато тюменская «социалка» была не в почёте. Дело в том, что строительство социальных объектов на осваиваемых территориях запрещалось на уровне государственного планирования. В плановом государстве так: что не запланировано — того и не существует. Не планировались новые больницы, дома культуры, кинотеатры, спортбазы и спорткомплексы, театры. Традицию голого промышленного освоения разрушил только Михаил Горбачев после своей исторической поездки в Западную Сибирь. Отдадим ему должное: он снял старинные партийные запреты, была разработана целевая комплексная программа «Западная Сибирь». Но ухабы перестройки и последующие государственные метания поставили на этой программе жирный крест. Потом на социалку элементарно не оставалось денег. Вот на таком фундаменте и надо было все строить. А ведь человек не только быстро привыкает к хорошему, но и свыкается с худым. Многие свыклись и считали, что лучше быть не может, а, может, и не надо. Это определяло ментальность. Как бы ни было плохо — хуже бы не стало. Начнешь менять — станет ли лучше? Такие настроения: наша область (имеется в виду юг области) — сама по себе несчастная, сирая, убогая, нам надо обязательно помогать, мы сами по себе мало на что способны. Если Большой Северный Брат не поможет — что сами-то сумеем? Стойкий стереотип, и его надо было — нет, не разрушать, изживать. Мы достойны лучшей жизни.
— Вы берёзовский, почти современник знаменитого Берёзовского газового фонтана. Может, именно это событие многое определило в Вашей жизни?
— Не помню, чтобы на житейском уровне кто-то из земляков воспринимал Березово как некий центр, этакий «пуп» Земли, который открыл нефтяную эру Тюмени. Березово, несмотря на то, что именно у нас случился этот великий первый фонтан, жило своей патриархальной жизнью. Само открытие происходило в достаточно трагических тонах, когда мощно забил фонтан на буровой и была сорвана арматура — жители в страхе начали переправляться на другой берег речки Шайтанки. Было очень похоже на «конец света». Скажу и другое: березовские власти сделали свой выбор и отказались от размещения подразделений тогдашнего Газпрома в Березово, они боялись, что приедут-понаедут новые люди, будет нарушен сложившийся уклад жизни. Этого не хотелось, поэтому основные стройки «сослали» в Игрим. Березово осталось законсервированным в своем развитии на долгое время. Тем не менее, многие ребята — мои одноклассники, пошли в Тюменский индустриальный институт, сегодня работают геологами, газовиками, нефтяниками. Сказать, что фонтан в корне изменил судьбу березовчан — не совсем точно. В Березовском районе, конечно, есть транзитные трубопроводы, работают геологи, газонефтетранспортники, но в целом — это один из экологически заповедных, чисто таежных, нетронутых уголков Тюменской области, чему я на самом деле очень рад. Масса нефтяных вышек, трубопроводов, промыслов — это на самом деле не всегда благо, если поспрашивать самих жителей. Хотя, наверное, каждый подспудно мечтает, чтобы его земля стала «вторым Кувейтом», но все прекрасно понимают, что при этом возникает масса дополнительных проблем, особенно для местного коренного населения. То, что Березовский район сохранился в своей первозданности — природной, экологической, душевной — мне думается, в этом есть свои плюсы. Люди не ломали свою судьбу, они занимались и занимаются тем, чему испокон веков приучены. В моем паспорте стоит штамп, я родился в селе Няксимволь Березовского района Тюменской области. Мои родители жили в Березово, сегодня живут в Тюмени. Мои сестры жили в Когалыме, в Тюмени. У тех, кто живет в Тюменской области, у многих судьба примерно одинакова. Мне было больно, когда начинали искусственно делить единую область на куски, на фрагменты, более того: начинали противопоставлять людей. Я помню, когда я избирался, южан пугали тем, что я последних коров увезу на север, разорю села. Пытались расколоть людей, которые десятки, а многие уже и сотни лет живут на этой земле, у них переплелись связи, корни, которые чувствуют себя в этом регионе на родине. Зачем искусственно разрывать эти связи? Достаточно интегрировать территорию, которая всегда жила и развивалась вместе, едино. Может быть, это как раз и подвигло меня пойти на выборы, это — одно из главных внутренних побуждений, внутренняя мотивация идти на выборы губернатора Тюменской области. Мне хочется, чтобы мы ощущали себя на большой единой земле. Это моя мечта, мечта человека, который родился, вырос и живет на этой земле. Считаю, что люди, которые имеют возможность жить и работать там, где они родились, где их родина, по определению — счастливые люди. Самое страшное для человека — когда он теряет чувство родного дома. У нас — динамичный, космополитичный мир, немудрено утратить чувство родного дома, чувство родной земли, чувство Родины, Отечества. Это люди — без корней, они оторваны, они никому ничем не обязаны. Но и им никто ничем не обязан. Эти люди, как правило, очень одиноки, я полагаю, в душе — несчастны. Тем же, кто привязан корнями к родной земле, той земле, которая их родила, на которой они выросли, я считаю, таким людям в жизни несказанно повезло.
Омельчук: Как бы Вы охарактеризовали свои губернаторские годы? Время противоречивое или сугубо определенное?
Собянин: Новый век — смена вех. Много вызовов, поводов для системных конфликтов. Это межбюджетные отношения с федерацией и автономными округами — полная неразбериха. Свирепствовал депутатский популизм — всем избирателям угодить, но неизвестно, на какие средства. И, конечно, системный конфликт с советской ментальностью наших граждан: обязательно всем сестрам по серьгам, иждивенческие настроения. Требовалась программа комплексного развития. Управленческие решения — вещи, пожалуй, скучные, но чтобы зажить счастливо — надо было активно действовать на этом рутинном уровне, решать скучные проблемы, чтобы тюменец окончательно не заскучал от безысходности. Если тюменцы чем-то гордятся сегодня, в первую голову — своими делами.
— Ваш этап — серьезный этап в истории Тюменской области? Что дал области? Что принес нового? Векторы и направления развития.
— Если даже не придавать значения цифровым формальностям — все равно начало нового века, нового миллениума заставляет задуматься, обязывает поразмышлять. Позади Двадцатый век. Очень разный. Мы — из двадцатого века. Что дал этот век нашей родной земле — Тюменской области? Для области, в ее длительной, долгой сибирской истории, XX век — область состоялась как регион великой России и вышла в мир, как мировой брэнд. Тюменское Освоение — в одном ряду: русские в Космосе, большой ядерный проект. Но мы вступили в новый век.
Омельчук: Ваши подходы к решению проблем области заметно отличались от подходов Ваших предшественников?
Собянин: У руля Тюменской области чаще всего стояли ответственные политики. Каждому досталась своя доля проблем, и они, на мой взгляд, достойно их решали. Борис Щербина осуществлял индустриальный старт, Геннадий Богомяков развивал нефтегазовую экспансию по всей территории области и вписывал Тюмень в мировые проекты. Юрий Шафраник в переходное время достойно балансировал на переходе к новому экономическому укладу. Я шел на выборы и победил на выборах с ключевым понятием — интеграция. Без политической, экономической, духовной, житейской интеграции Тюменской области в XXI веке делать было нечего. Выбора не оставалось: только объединять усилия.
— Что получилось хорошо?
— Всё получалось трудно. Первое: требовалось совершать болезненные вещи. Осложнять отношения с соратниками. У нас не было подковерной борьбы с Александром Филипенко и Юрием Неёловым. Но ведь противоречия были не только серьезными, но и объективными. Их чисто по-товарищески не решишь. За каждым из губернаторов — свое население, свои задачи, свои проблемы. Но в конечном итоге нашли компромисс, необходимые решения с учетом интересов всего региона.
Второе: урегулирование отношений с Федерацией. Принципиальное значение имело принятие поправки в Налоговый Кодекс страны. Она по существу все решала. Она обеспечивала большую часть бюджета. Нас, тюменцев, не поддерживало правительство. Премьер Михаил Касьянов прямо высказывался «против». ГосДума приняла «нашу» поправку большинством всего в 2 голоса. Всё на волоске. Но получилось правильно, значит, хорошо. Третье: может, звучит не особо впечатляюще, но одной из моих приоритетных задач была победа над тюменской грязью. Всегда, когда приезжал в Тюмень, я поражался, почему областной центр позволяет себе выглядеть так неряшливо и неопрятно? Причем Тюмень с этим не просто смирилась — сжилась. Даже испытывала от этого какое-то удовольствие. Я вздрогнул, когда предложили — в Тюмени надо поставить памятник лошади, утонувшей в тюменской исторической грязи. Существует такая легенда или нелепица. Значит, надо было преодолеть эту тюменскую смиренность и ментальность, а это — не только пустить по улицам моечные машины и регулярно чистить снег. Это вылилось в целую программу городского благоустройства. Мы разбили Цветной бульвар в центре города, облагородили базарную площадь, неизбежно надо было капитально ремонтировать тюменские дороги, устраивать дворы и добираться до окраин, чтобы центр не выглядел нелепым островком благополучия на беспросветном фоне окружающей серости. Полагаю, что городу самому понравилось наряжаться, украшаться, смотреться. Полагаю, что и сегодня все проблемы не решены, но главное — горожане поверили, что Тюмень может быть красивой, уютной, домашней, не зря же городские праздники стали проходить под слоганом: «Тюмень — лучший город Земли». Мечта? Но вполне достижимая. Четвертое: мы сменили подходы в народном образовании и здравоохранении. Кто в больнице главный? Врач? Больной? Кто в школе главный? Учитель? Школьник? Простенькие вопросы. Но это же целая система. Кто главный в этой системе. Если врач и учитель — одни подходы, если заболевший человек и школьник — совершенно другие. Мы стали отходить от сложившихся традиционных подходов. Для кого построена больница? Конечно, для больного. Для кого строим школу? Понятно, для ученика. Вся система, вся бюджетная экономика должна крутиться вокруг этого. Замах на святое. Кто первичнее? Артист или зритель? Когда ответишь на эти вопросы — все становится куда проще. У роддома каков конечный продукт? Казалось бы — элементарные вещи. Но надо заставить самих докторов, педагогов, артистов посмотреть на свою деятельность под иным углом зрения. Это больно. У нашей оптимизации было немало оппонентов. Мы не рушили сложившуюся систему, мы поворачивали ее в направлении эффективности и качества: вылеченный больной, качественный грамотный выпускник, довольный филармонический зритель. Решение этих насущных проблем, скорее всего, не столь впечатляюще, как, скажем, освоение Заполярного газового гиганта или строительство грандиозных мостов через Обь и Иртыш, но оно решает главную задачу — обеспечить качество жизни человека.
Омельчук: Команда сформировалась? Или подбиралась?
Собянин: Под задачи искались и находились люди. Я навсегда запомнил один эпизод. Мои губернаторские выборы были едва ли не самыми ожесточенными в России. Наверное, не случайно: область — клубок противоречий, вожделений и самых разных интересов. В моем предвыборном штабе работа шла на износ — по 25 часов в сутки. Соперник сильный, надо дойти до каждого избирателя, в городе, в деревне, на юге, на Севере. Буквально за день до выборов у Владимира Якушева, может быть, самого активного члена штаба, родилась дочка. Понятно, радость! Но мне подумалось: последний день — самая работа, а такой боец выбывает. Но рано утром как ни в чем не бывало счастливый дочкин папа появился в штабе, и шел с нами до конца. Когда стало ясно, что мы победили (члены штаба в Тюмени при неудаче, пожалуй, рисковали всем — дальнейшей карьерой, делом, бизнесом, местом под солнцем), я отметил: системный человек, недюжинный характер. Через три месяца после выборов (Владимир сначала не хотел уходить из своего Запсибкомбанка) я настоял, и он стал вице-губернатором. Он вел, пожалуй, самый сложный, финансовый блок. Мутные финансовые потоки надо было превратить в прозрачные, рассчитаться с долгами, стопроцентно собирать налоги, наладить рациональное использование средств, строить бюджет развития, не занимаясь финансовым авантюризмом. Таким же системным профессионалом проявила себя Наталья Шевчик — сегодня, на мой взгляд, она едва ли не лучший специалист социальной сферы в России. Последовательна, очень эффективна, бесконечно преданна делу, беспощадна к себе, очень требовательна. И не забыть бы, что замгубернатора родила в эти времена третьего ребенка, дочку, но никто как-то и не заметил, что она уходила в декретный отпуск. Всегда первостепенно умение. Понятно, желание важно, но желающих было — не приведи Господь! Дурак с инициативой — пострашнее стихийного бедствия. Все, что мы делали, было насущно, актуально, немного наперед, но всегда своевременно. Без административного идиотизма и пафосного рвения. Стратегия личной работы сопрягалась с общими задачами. Надо бы отметить, что начало века — редкий момент! — у области была единая команда, звезды так расположились — область начала действовать после долгого раздора и затишья как единый организм. Интеграция стала лозунгом, задачей дня и дала результаты.
— Политика (и стратегия) определялась коллегиально, объективно? Ничего личного? Никаких персональных приоритетов?
— Время ставит задачи. Обстоятельства диктуют. Тюменская область — слишком серьезная часть России, поэтому задачи, стоящие перед страной, обязательно выливаются в стратегические задачи области. Наверное, не может область позволить себе не развивать нефтяной и газовые комплексы, нефтегазотранспортную систему, освоение перспективных полигонов, если экономика России большей частью базируется именно на этих палочках-выручалочках. Стратегия — это всегда плод коллективного труда, неизбежное взаимодействие федерального и регионального уровней. Управление — искусство компромисса, сопряжение различных интересов. Но часто это становится глубоко личным делом, персональным переживанием. Я родился в деревне без церкви, в Няксимволе, даже останков старой былой церквушки не сохранилось. Есть много чего хорошего в России, но все же именно православные храмы — это и краса, и гордость, и главная память старой страны, главные памятники России. Живые храмы — связь времен и поколений. Восстановленные храмы — поклон прошлому, новые храмы — поклон будущему. Возрождение храмов в области началось в конце прошлого века, но сильно притормозилось. Не только дефолт повлиял на этот святой процесс. Ревностные атеисты остро ставили вопросы: почему священники за свои деньги не восстанавливают церкви, почему налогоплательщик, скажем, мусульманин, должен платить православный налог? Можно самым иезуитским способом назадавать таких вопросов. Мы совместно с Тобольско-Тюменской епархией, вместе с архиепископом Владыкой Димитрием начали в области большой церковный ренессанс, серьезное храмостроительство. Как после войны стране требовалось восстановление разрушенного хозяйства, так и после большой войны большевиков-атеистов против церкви, требовалось восстановление порушенного. Ведь разрушало и разрушило государство — государство должно и восстанавливать, восстановить. Мы привели возможности нашего бюджета, как образно выразился Владыка, «в божеский вид», но, конечно, использовали не только возможности светского бюджета. Восстанавливая святыни сибирской столицы Тобольска (те же золотые купола Софии), церкви Тюмени, Ишима, Ялуторовска, находили спонсорские и народные средства. Храмы практически возрождены везде, где они стояли, а в новых городах, райцентрах, крупных селах и деревнях появились новые церкви и часовни. В деревне Безруковой начали восстанавливать церковь, которую построил в приснопамятные времена на своей родине наш великий земляк, сказочник Петр Ершов. Полторы сотни старых и новых храмов — это украшение Тюменской Сибири. Наверняка, я был пристрастен, чувствовал особую ответственность в этом деле, но считаю, что это не только моя личная, но и государственная задача. Державный долг. Наверное, столь же лично пристрастно я относился к развитию Уватского проекта. Уватский район — главный нефтяной шанс тюменского юга. Но его развитие серьезно замедлилось. Невеселое на дворе стояло время для инвесторов. Месторождения Уватского узла не простые, как самое главное из них — Кальча, необходимы большие первоначальные вложения, серьезных трат требует развитие инфраструктуры в тайге. Чтобы этот район стал самым развивающимся нефтяным полигоном России XXI века, пришлось основательно поработать. В первую очередь, конечно, с главным разработчиком — ТНК-ВР, но и с другими инвесторами, банками. Были заключены основательные соглашения с Транснефтью, Газпромом, Сбербанком. Мы вышли на уровень газовой добычи в миллион тонн уватской нефти. Геологи доказали, что извлекаемых запасов здесь не меньше, чем полтора миллиарда тонн, и если добывать по 10 миллионов тонн в год (серьезный уровень!), на полтора века работы в У вате обеспечено.
Омельчук: Вам приходилось принимать одноединственное принципиально-главное решение, которое определило развитие области на многие годы вперед? Или таких определяющих решений было немало?
Собянин: Пожалуй, единственное и принципиальное решение я принял, когда рискнул идти на выборы губернатора Тюменской области. Выборы предстояли жесткие, в действительности же они оказались просто беспощадными. А от этого решения пошло все остальное: программа, система, действия, дела и поступки. Нелегкий выбор. Но правильный.
— Может что-то не получилось? Пришлось передавать по эстафете?
— Губернатору Владимиру Якушеву я передал много начатых дел. Прежде всего — в строительстве. Благоустройство и дороги Тюмени, драматический театр, школы, больницы, проект «Шлюмберже», системное развитие школьного образования, медицинского сервиса, высшего обучения, растущий бюджет области. Все это продолжается, решается, делается. Он сам поставил себе много новых задач и целей. Из неполучившегося… Пришли ко мне как-то два ректора ведущих тюменских университетов: «Давайте создадим суперуниверситет?» В ту пору в России речь о базовых федеральных университетах в провинции еще и не шла. Блестящая идея! Мощнейший университет, соединяющий в себе гуманитарную классику и нефтегазовый профессионализм. Сильное притягивает к себе. Достоинство двух ВУЗов при правильном слиянии, пожалуй, добавляют не проценты, а порядки. Я начал прокручивать замечательную идею на федеральном уровне. Ею загорелись и в Москве. И, кто знает, идея базовых федеральных университетов в российской провинции — не из этой ли тюменской затеи? Но после первоначальной эйфории инициаторы ее быстро как-то охладели. Может, коллективы не созрели для объединения, может, испугали многочисленные формальные трудности. Дело не пошло, застопорилось. Конечно, я мог нажать, и первый суперуниверситет появился бы именно в Тюмени… Но что-то подсказало: нажимать не следует. Не задалось. Может, еще не время.
Омельчук: Можно говорить о стиле губернатора Сергея Собянина?
Собянин: Если есть личность — должен быть стиль. Неизбежно и взаимосвязано. Полагаю, что я вел продиктованную задачами дня разумную политику. Последовательно и системно наметили — выполнили. Не позволял себе ни излишней жесткости, ни чрезмерной мягкости.
— Как удалось решить сложные проблемы субъектной сложнопостроенности области? Это мог сделать только Собянин?
— Не буду лукавить, собственная заслуга, наверное, в этом сложном деле есть. Это была самая кризисная сфера наших взаимоотношений. В 2001 году существовала реальная опасность — на карте России могло появиться сразу три новых области. На месте бывшей Тюменской. Несколько месяцев стартового года миллениума полный развод, окончательный разрез по живому был настоящей реальностью. Дело здесь не столько во взаимоотношениях трех губернаторов одного субъекта Российской Федерации — конституционно единой Тюменской области. У Ямала есть свои собственные интересы? Есть! Кто их выражает? Губернатор Юрий Неёлов. У Югры есть свои собственные интересы? Есть! Кто их выражает? Губернатор Александр Филипенко. Интересы объективны, противоречия — объективны. Почва для конфликта — объективна. Субъективный фактор может только усугубить или сгладить чуток. Всё. Была проявлена мудрость. Управленческая мудрость. Ничего больше. Искусство управления — всегда компромисс. В чем, на мой взгляд, системная ошибка моего предшественника Леонида Рокецкого? Он хотел победить, он хотел победить один, он не хотел делить победу на всех, на троих. На всю Россию, может, на весь мир, трехсубъектность нашей области — единственный пример. Это уникальный случай в практике государственно-административного строительства. Это стало возможно. И, если говорилось «победили», то только так: победили все.
— Что определил в развитии области «пакт Собянина» — трехстороннее Соглашение субъектов Тюменской области. Как Вам видятся перспективы — административного, социального, духовного, экономического развития области?
— Мы сохранили уникальный регион. Подписанное на пять лет Соглашение — уникально. На примерах других регионов России — Пермь, Иркутск, Красноярск, Чита — мы видим, что новые края пошли по пути административного объединения. Наверное, в каждом конкретном случае это честное и правильное, исторически выверенное решение. Тюменская область не стала объединяться, потому что никогда по существу не разъединялась. По нашему Соглашению определены четкие правила игры, устраняющие объективные противоречия. «Пакт Собянина», как Вы говорите — это не пакт о ненападении. Эта общая база развития — и тюменского юга, и Югры, и Ямала. Заложенная основа. У каждого региона своя ниша. Следующий этап развития — в нашей области не только уникальные ресурсы, но, прежде всего, уникальный человеческий капитал, человеческий потенциал для новой экономики знаний. Не уникальное сырье, не традиционная добыча, даже не плодородная земля и щедрые недра определяют сегодня экономический подъем. Область определяет и находит себя в новой экономике знаний. Жесткая и все более ожесточающая конкуренция мировых рынков будет определять себя именно на человеческом уровне. У Тюмени очень выигрышная позиция, почти невозможная, невероятная композиция — колоссальный интеллектуальный потенциал на базе развития индустриальной экономики, уникальный интеллектуально-сырьевой ресурс. Нет региона в России более благоприятного для развития инновационной экономики.
Омельчук: Какой Вы принимали область? Какой сдавали? Заметна разница?
Собянин: Небо и земля. Может быть, мы не совсем заметили, как из XX века перешли в век XXI. Но пусть каждый тюменец задумается о себе, вспомнит себя. Он — уже другой. А ведь имелся шанс застрять в прошлом веке, в своих старых подвигах и новых проблемах. Мы решали главную задачу — строили нового человека нового века. Думаю, удалось. Здесь, в Тюменской области. Я счастлив считать, что по многим направлениям — в качестве жизни, уровне жизни, в технологиях, в социальной политике, Тюмень немного впереди всей России. Могли тормознуться в своем героическом прошлом и сложном настоящем, но сумели понять время и не отстать от него.
— Сдали область в хорошие руки? Надежные?
— Пожалуй, у меня не было серьезной проблемы — кому передать штурвал.
— Вы любите события с интригой? Или: чем спокойнее — тем лучше для народа?
— Главная интрига — понимание интересов другого. Не поняли друг друга — начинаются и интрига, и интриги. Поэтому, главное — объяснить народу — что делаешь, почему делаешь, зачем, что это дает самому народу. Я постоянно беседовал с людьми, много ездил, у меня осталось ощущение, что мы понимали и поняли друг друга. А жил, конечно, в постоянной интриге. Столько разных интересов! И все их надо сопрячь, увязать. Интерес каждого гражданина, фирмы, бизнеса, ведомства, партии, державы.
— Отсюда, из Белого Дома интересуют дела в Тюменской области? Системно? Изредка? Или вектор развития задан и в области по инерции всё будет о’кей?
— Я не просто интересуюсь. Я чувствую и ощущаю себя ответственным. Я не приглядываю, не собираюсь, как говорится, переставлять ножки своему преемнику. Но ответственность перед земляками, перед людьми, непреходяща. Это моя земля. Родная — это же навсегда.
— Нынче исполняется 300 лет создания Петром Великим Сибирской (Тобольской) губернии. Можно вписать собянинскую пятилетку в это историческое время? Заметный этап?
— Мы свидетели развала Советского Союза и на собственном опыте знаем, как тонут старые и всплывают новые государства. У области было много шансов развалиться, распасться. Скорее всего, она должна была развалиться. Но — сохранилась. Мы сохранили. Нам удалось. Проблема развала всегда актуальна. Для России Тюменская область не просто один из регионов, 72-й в алфавитном табеле. Особый регион, особая область. И для экономики, и для истории, для культуры. Для геополитики. Тестовый регион. Тенденции, процессы, которые наблюдаются в нашей области — проецируются на всю страну. Тюменская область не дала повода проецировать на Россию формулу распада. Мы нашли в новом веке не менее эффективную формулу взаимозависимого и полезного общежития. Последовательность. Основательность. Системность. Развитие. Опережение. Вот принципы, которыми мы руководствовались, строя область, стартующую в новый век. Сегодня это регион, где главные месторождения — в умах, в головах сибиряков, регион новых технологий, концентрации знаний, экономики инноваций. Если это регион силы, то — силы интеллекта. Триста лет назад именно с этих мест, с Тюмени, с Тобольска начиналась государственная Сибирь России. За все эти три столетия Сибирь никогда не была проблемой страны, но всегда — очень нужной помощницей, решавшей державные проблемы. Мы начали новый век, сохранив и преумножив всё, что помогает России быть не просто большой территорией на карте, а Великой Россией. Может быть, не зря на новом гербе Тюменской области обязывающие слова: «Сибирью прирастать будет». Могущество Российское.


Юрий СОЛОМИН:

Сенсей министр
Наверное, его больше знают и помнят, как великолепного «Адъютанта Его Превосходительства». Но он сам был — Его Превосходительство. Министр России. Министр культуры. Кстати, прекрасно справился с трудной ролью в переломное время России. Знали другие Его превосходительства, на кого ставили. Народный артист России.
Сибиряк.
Настырные они.
Актёрство — легкомысленное занятие. Игра. Сплошная игра. Жизнь, но не всерьёз. Рассчитано на аплодисменты. Не подразумевает ответственности.
Он, понятно, не «белая ворона» в актерской среде. Однако…
Когда политика в России отодвинула культуру на самые задние задворки, не нашлось положительного героя, по-настоящему, всерьез, сыграть роль министра культуры. Кроме него. Хотя другой актер — последний министр культуры Советского Союза — показал полную несостоятельность и беспомощность. Но Малый театр — не театр на Таганке.
Так что в послужном списке нынешнего главного режиссера Малого театра Юрия Мефодьевича Соломина есть и такая строка: министр культуры Российской Федерации. Первый.

Омельчук: Вы завтра играете спектакль «Горе от ума». Современной России горе от ума не грозит?
Соломин: Грозило во времена Грибоедова, но кое-что осталось.
— Фамусов, которого Вы играете, для современной России актуален?
— Безусловно. Не только Фамусов. Чацких, Молчалиных, Фамусовых много. Классика есть классика.
— Юрий Соломин — сибирской породы?
— Забайкальской, я бы сказал.
— Чита — не Сибирь.
— Чита — не Дальний Восток и не Сибирь, это Забайкалье. Вы знаете, что с 1918-го по 1922-й год — это буферное государство.
— В Забайкальском крае это не забывают?
— Не забывают. Советская власть от Владивостока до Читы, затем буферное государство, от Улан-Удэ опять Советский Союз.
— Юрий Мефодьевич, трудно в России работать министром культуры?
— Нелегко. Лучше министром финансов. Куда бы я ни приезжал, меня никто не ругает, вспоминают хорошо. Это было первое правительство России. Силаев Иван Степанович возглавлял. Если говорить исторически — я первый министр культуры России.
Омельчук: Свободной, независимой, демократической, самостоятельной?
Соломин: Я был свободен, независим, в очень хороших отношениях с Силаевым, когда я захотел — я ушел.
— С точки зрения министра культуры, Борис Ельцин — хороший актер?
— Да, социальный герой. Амплуа.
— У социального героя публика оказалась неблагодарной?
— Благодарной, но очень наивной.
— Наивная публика — самая благодарная?
— Так. Я могу сказать, Иван Степанович Силаев спас для России много объектов культуры. Борис Николаевич Ельцин не вмешивался в такие мелочи. Однажды меня вызвал Иван Степанович и дал список. Я посмотрел, говорю: надо это как бы сдать. Он: ни одного миллиграмма не сдавать! Что, собственно, мы и сделали.
— Хотя, казалось бы, промышленник, технарь, индустриальный человек?
— Но он мне доверял, по сегодняшний день мы с ним дружим.
— Роль Силаева недооценена в тот сложный период?
— Очень недооценена, несвоевременно он ушел, вернее, «его ушли».
— Юрий Мефодьевич, актер театра — это судьба?
— Так на роду, наверное, написано.
— Пожизненная каторга? Вечные вериги?
— Ну почему? Нет, это не каторга. Если у тебя есть за душой — это не каторга. Бывают моменты, пауза и не на один год, нет новых работ, хочется ведь все время продвигаться вперед. А потом наваливается несколько ролей сразу в один сезон и пошло, покатило. Это нормально.
— Свои роли актер Юрий Соломин любит, как отец — все? Или, как пылкий мужчина — избранно?
— Когда спрашивают — Ваша любимая роль, я отвечаю — все. Нелюбимую работу делать нельзя и не надо.
— Какая из сыгранных ролей полностью соответствует персонально личности Юрия Соломина?
— Думаю, нету. Есть собирательность, каждый артист что-то свое вкладывает, но что-то свое обходит, чтобы не засветиться. Никто никогда никому правды не скажет — как он, актер, работает над ролью. Тот, кто говорит, лукавит. Для рекламы.
— Для рекламы, Юрий Мефодьевич: Сирано? дядя Ваня? Федор Иоаннович? Или адъютант Его превосходительства?
— На чем бы я остановился? На всех ролях бы и остановился, они все мне дороги. С каждой ролью что-то связано личное.
— Остались еще роли, которые вы не сыграли, а очень-очень хотелось бы?
— Жизнь продолжается, а годы уходят. Какие-то роли уже сыграть не могу чисто возрастно.
— Вы Малый театр приняли в период «малого» или «большого» застоя?
— У нас застоя не было. Мы кому-то нравились, кому-то не нравились, как и сегодня. Но это 88-й год, в театре немножечко сломана политика, мы на распутье: политически, экономически, естественно, театрально. В эти годы ушло из жизни много по-настоящему великих артистов: Игорь Владимирович Ильинский, Михаил Иванович Жаров, Михаил Иванович Царев, Иван Александрович Любезнов, Елена Николаевна Гоголева. Фундамент Малого театра. Коллектив оголен. Хотя подрастали молодые. Среднее поколение приняло на себя этот удар времени. Коллектив театра избрал меня художественным руководителем. В этом году 20 лет.
— Считается, что творческие люди далеки от политики, от государственной деятельности, сторонятся ее. Вы — исключение?
— Я считаю, ни один человек в государстве не может быть вне политики. Политика — это развитие нашего государства, человек обязательно должен поддерживать, говорить — да, либо — нет.
Омельчук: Провинция и культура — не полярные понятия?
Соломин: Не понимаю, почему возникает такой вопрос. Начну с себя. Я родился в Чите, там закончил школу, захотел в артисты, посещал Дом пионеров, участвовал в кружках, мне дан был кислород. Все, что получаешь до 18 лет, — самое главное для человека любой профессии. Я — выходец из провинции. Люблю это слово.
— Греет?
— Греет душу. Чехов любил провинциалов, Островский много писал для провинциального театра. Слово очень русское. Мог бы перечислить многих актеров, звезд Малого театра, кино и телевидения, режиссеров, композиторов.
— Сам в актерской карьере играл сибиряков, даурских казаков, дальневосточных первопроходцев?
— К сожалению, мало. Первая роль — в фильме «Даурия». Я был после операции, когда узнал, что на Ленфильме снимается фильм «Даурия», написал: согласен на любую роль, на любой эпизод. Если увидят фильм в Чите без меня, не простят, скажут, что зазнался. Приехал на Ленфильм оказалось, что Виталий, мой брат, Соломин, уже утвержден на центральную роль.
— Одного Соломина достаточно?
— Я успокоился, но все-таки мне предложили, играл Семена Нагорного, политического ссыльного. Роль неплохая, много сцен с Копеляном. Шукшин играл. Тоже наш, алтайский. В этом фильме много снималось актеров, которые так или иначе связаны с Забайкальем, с Сибирью.
— Вас в Японии как называют, когда читаете лекции?
— Соломин-сан.
— Скажите, Соломин-сан, русская актерская метода прививается на японской почве? У японского театра тысячелетние традиции.
— Хай! По-японски — да. Коротко и ясно. Безусловно, прививается. Расскажу историю, был утвержден Курасава-сан, я его называю сенсей — учитель.
— Акира?
— Да, Акира Курасава. Он меня утвердил, утверждение было очень интересным, он приехал, попросил показать, представить ему русских актеров, которых рекомендуют для съемки. Он говорит: я не знаю русского кинематографа, русского театра. Ему предложили семерых претендентов…
— Что-то у забайкальских есть с японскими?
— Он попросил, чтобы показали лучшие фильмы этих артистов. Очередь дошла до меня. Что показать-то? В «Адъютанте» много серий. Старый гример Сергей Васильевич Калинин, он меня гримировал в «Дерсу Узала», говорит: покажите Курасаве две серии из пяти «Адъютанта». Показали. Вечером мне звонит режиссер с русской стороны Володя Васильев: Курасава просит показать ему все серии. Ему показали, я был утвержден.
— Юрий Мефодьевич, по жизни встречали женщину-королеву? Кроме, естественно, Беатрикс и Елизаветы?
— Не встретил. Королев настоящих встречал и даже ручку целовал. Вообще, есть женщины в русских селеньях, есть королевы, которые выносят всю тягость бытия нашего, одно время приходилось много ездить по России, встречал таких.
— Современные драматурги достойны того, чтобы их пьесы ставились на сцене Малого театра?
— Пока обходимся без современности, мы ставим классику, мы решили, что в России один классический театр имеет право быть. Малый театр. Почему-то боялись называть его национальным театром, когда я был министром — этот вопрос стоял. Я спрашивал: почему? Никто не мог мне ответить на вопрос, почему нельзя. В конечном счете в 1993-м году мы стали «национальным достоянием» в числе других 18-ти объектов. Только два театра: Большой и Малый. Наверное, Россия имеет право иметь классический театр, во Франции есть, в Англии, в Италии.
— На классическом репертуаре театру можно выжить в современной России?
— Можно. Всегда привожу в пример Гоголя — «Ревизор». Необязательно критиковать сегодняшние министерства — достаточно посмотреть «Ревизор»: скажем, попечителя богоугодных заведений — то бишь министра финансов, министра здравоохранения, Земляника докладывает городничему: дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек, если выживет, то и без лекарств выживет, а если умрет, то и так умрет. Классика наперед сказала еще 150 лет назад.
— Не очень приятный для Вас вопрос: почему не взяли на роль князя Андрея Болконского? Чем Соломин не погодился старому Бондарчуку?
— С Сергеем Федоровичем я был в хороших отношениях, в очень хороших. Мы были на фестивале в Югославии, такой фестиваль фестивалей, каждая страна посылала свои премированные фильмы, я представлял премированный фильм «Дерсул Узала», Гурченко была, Сергей Федорович возглавлял нашу делегацию. Шикарные рестораны, гостиницы закрытые, западные актеры известные, друг друга хлопают по плечу. Однажды Сергей Федорович, мы ужинали: «Ребята, пойдем в номер. У вас есть?» Я говорю: «Есть». Мы с Гурченко зашли к нему в номер и очень долго просто разговаривали. Он вдруг мне задает вопрос: «А почему ты не спросишь, почему я тебя не взял на роль Болконского?» А что ж спрашивать, значит, не подошел, Тихонов лучше. Действительно мне нравится, я люблю этого артиста. Бондарчук говорит: «Ты был молод, а мне самому хотелось сыграть Пьера Безухова». Этого я никогда не забуду.
— Были ли у Малого театра проблемы с публикой?
— Нет, не было. Публика верная. Публика умная. Она идет не по рекламе. Ведут своих детей, дети ведут своих. Создана своя публика. Поколениями.
— Телеспектаклями Вы занялись от скуки?
— Когда я начал сниматься, телевизионных многосерийных фильмов практически не было.
«Адъютант Его превосходительства» — один из первых больших телефильмов. Кстати, первый фильм, который получил Государственную премию, тогда телевизионные фильмы не получали. Затем «Хождение по мукам», «ТАСС уполномочен заявить», «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо». Я сейчас говорю об этом, все улыбаются, вспоминают, прекрасный был материал.
— Какие театры цените: в Москве? в Японии? в Европе? Богатейший же зрительский опыт?
— Профессиональный зритель. В Японии своеобразный национальный театр «Кабуки». Театр «Но» не каждый зритель высидит и выдержит.
— Для этого надо быть Соломин-сан?
— Надо быть профессионалом, чтобы оценить. Что касается театров московских — это театр Фоменко. Русская актерская школа. До сих она очень котируется и на Западе, и на Востоке. Очень много студентов учатся: и американцы, и англичане, из Италии много в московских театральных ВУЗах. У нас в Щепкинском училище обучаются студенты из Южной Кореи.
— Расскажите о молодых актерах.
— Из 130-ти актеров труппы 20 человек молодые актеры, действующие, очень мощные. Все играют центральные роли в спектаклях. В Тюмень и приехали молодые актеры. Молодежная сборная Малого.
— Вы влюбчивы? У Вас много было романов?
— Ни один нормальный человек на этот вопрос не ответит.
— Актеры разве — нормальные люди?
— Они ненормальные, но в другом случае. Почему-то актерам задают именно такие вопросы, а медикам не задают, олигархам не задают.
Омельчук: Соломин влюбчив?
Соломин: Нет. Если у зрителя возникло ощущение, что артист любит эту актрису, значит, оба, и артист, и актриса, играют хорошо и правильно. Если каждый герой и героиня будут влюбляться друг в друга, ни жизни не хватит, ни сил.


Александр СПИРИН:

Завет красоты
В Тюменской области, пожалуй, не найдешь такого другого командира городов. Александр Спирин устраивал жизнь в Урае, Ханты-Мансийске, Ноябрьске и Когалыме.
Рано или поздно уникальному мэру должен был достаться и уникальный город — Салехард. Он — полярный градоначальник.
Обдорский острог — с него начинался Сибирский Север России.
Именно при мэре Спирине появился новый… старый острог. Картинка. Высокий полуйский берег, вид на безоглядную и ненаглядную Обь. Знали наши предки толк в красоте, когда рубили свои крепости и остроги. И нам, наверное, передали этот завет красоты.
Много житейских дел и текущих проблем у градоначальника. Можно бы и отложить на время свои исторические замыслы. Но откладывать на лучшие времена — это навсегда. А Спирин, строитель новых городов, твердо усвоил комсомольский принцип:
— Кто, если не я?
Если не я-то вряд ли кто-то соберется и отважится. Спирин — казак и градоначальник отважный.
Я попросил его выбрать пять любимых точек в любимом городе.

Старый острог

Омельчук: Александр Михайлович, современным салехардцам XXI века это надо??
Спирин: Это история нужна не только салехардцам, она нужна всей России, отсюда начиналось укрепление Сибирской земли, укрепление Российского государства, уже в 1595 году. Не зря еще в царствование Екатерины Великой имелись виды, чтобы здесь поставить каменную крепостицу. Место историческое, уникальное. Реконструкция воспроизведена по старинным картинам, по старинным чертежам, один к одному.
— Салехардцы — известные критики? Наверное, говорят: зачем крепость восстанавливать, деньги большие тратить, нам бы жилой домик?
— И такие были разговоры. Но сейчас жители приходят, интересуются своей историей. Экскурсоводы всем расскажут, что такое исконно Сибирская земля.
— Вам по наследству досталось? Или самому мэру в голову взбрело?
— Общественное мнение. Здесь стоял старый речной вокзал, его превратили в коммерческое предприятие: лавки, ларьки, торговля не очень взрачная. В Салехард приезжал знаменитый архитектор, реставратор Кижей Александр Ополовников. Он сделал первую попытку, с женой они реконструировали Никольскую башню. Мечтал полностью восстановить Обдорский острог. Но он умер. Мы просто продолжили дело.
Омельчук: Острог будет какую-то функцию иметь?
Спирин: Нет, это музей под открытым небом. Казаки изъявили желание поучаствовать. Экскурсионный объект города Салехарда. Торговля сувенирная. всё о городе Салехарде, о его истории. Кафе для любителей речной прохлады и офис-вотчина атамана Войска Сибирского.
— Никакого национального северного колорита, Александр Михайлович?
— Национальный колорит весь в Горнокнязевске на берегу Оби. Хороший объект, жители Салехарда ездят туда, знакомятся с национальным бытом. Чумы — это Горнокнязевск, историческое место, князей Тайшиных столица. Горнокнязевский этнографический музей, где настоящие ямальские чумы и представлен быт коренных народов Севера.
— На Ваш взгляд, Вашим современникам, салехардцам, что-то дает знание прошлого Обдорска?
— Без истории человек никто. Еще цари предусматривали здесь место крепкое, место священное. Сначала острог был маленький, потом Анна Иоанновна обозначила его крепостью, учредила герб — ровно 275 лет назад. Лисица со стрелой. Императрица знала, это место будет для России опорной территорией.
— Самому мэру что дает занятие историей?
— Интересно, приятно почитать, посмотреть. Есть Усть-Полуйское поселение, люди жили здесь еще 1500 лет назад, даже раньше. На городище обустроили историческое место с музейным павильончиком. В нем будут выставлены те артефакты, которые нашли на Усть-Полуе.
— Северное прошлое — не национальный проект. А Вам надо заниматься национальными проектами, школьников готовить к учебному году, устраивать хорошие больницы, организовать качественное ЖКХ…
— Все параллельно. Мы историю сохраняем не в ущерб национальным проектам. В городе строятся школы, детсады, современные больницы.
— Александр Михайлович, работая в Урае, в Ханты-Мансийске, в Ноябрьске, в Когалыме — занимался там прошлым?
— Там история несколько другая. Здесь действительно историческое место. Те города строились с «чистого листа». Тайга и больше ничего. Хорошо город строить начисто, но истории там нет.
— Они нашли друг друга — северная история и Александр Спирин?
— Почти так. Приятно для души — церковь, колокольня, сама обстановка.
— Сейчас имеются строители, которые умеют строить по-древнерусски, по-древнесибирски?
— Строили тюменцы из Сибжилстроя, они все сделали без единого гвоздя, по старинным технологиям.
— Не перевелись еще мастера?
— Не перевелись. Чертежи делала Тюменская строительная академия — студенты из Тюмени. Отрадно, молодежь и интересуется, и знает. Они восстановили чертежи, чертежи взяли в Тобольске, привязали к местности. Все как есть, как раньше было — по чертежам Семена Ремезова. Они всё разыскали и предложили изумительный проект. А Сергей Петрович Курышкин срубил.
— Хоть один-то обдорский плотник держал топор?
— Помогали и местные. Сейчас помогают. Видите, здесь все доделывают строители из Салехарда.
— Александр Михайлович сам умеет топор в руках держать?
— Спрашиваешь! Я же казак! Любой мужик должен уметь держать топор в руках. Я сам в деревне маме домик отремонтировал, изгородь, приезжаю — обязательно поправляю плетень. Это в Азовском районе, село Когальник. Кое-что умеем. В детстве дрова колол, тогда же не было никакого газа. Конечно, я не большой специалист по деревянному зодчеству, но ходом работ постоянно интересуюсь. К Дню города должно быть все готово и красиво. На всё, начиная от заготовки специального леса, на наш Обдорский острог два года ушло.
Омельчук: Только взяться?
Спирин: Желание есть, деньги нашли, другого ничего не надо.
— А что главнее: мужское желание или деньги?
— Надо совмещать.
— И Обдорский острог готов?
— На выданье! Думаю, понравится всем.

Новый рыбозавод

— Александр Михайлович, Салехард не превращается в город чиновников?
— Честно сказать, он издревле и предназначен для административно-управленческой функции. Здесь работает руководство округа, города, федеральных и региональных структур. Но рабочие традиции живы, мы же стоим у Салехардского рыбокомбината, жители города хотят его сохранить. Особенно старожилы — жители района старого рыбоконсервного завода. Заводу недавно 60 лет исполнилось, пришлось его, банкрота, ликвидировать, он попал в частные руки. За 60 лет никто никогда серьезной реконструкции не делал, все в допотопном и деревянном исполнении, все из прошлого века. Сделали хороший современный комбинат, он перерабатывает до 4-х тысяч тонн ямальской рыбы в год, до 50-ти видов уникальной вкусной продукции выпускает, она пользуется популярностью не только у салехардцев, слава идет до самой Тюмени.
— Откуда рыбка?
— Аксарка, Горнокнязевск, Катравож, Панаевск, Яр-Сале, Горки, Шурышкары.
— Сам Спирин в этом магазине рыбу «ловит»?
— Я люблю рыбу сам ловить. На заводе делают особенно хорошие консервы, пресервы, соления, специальные приправы. Но я люблю сам поймать на уху щуку, муксунчика, окушка, заварить на природе. Лучшей ухи, чем на природе, не бывает.
— А родная волжская рыба получше обской?
— У каждой рыбы свой вкус. Там крупный лещ очень вкусный, сазан. Здесь такого не водится. На заводе работает около двухсот человек. Профессионалы.
— Рабочая гвардия из старого рыбокомбината сюда перешла?
— Основной состав оттуда. Они же сохранили старинные рецепты консервации. Много молодежи.
— Мы с Вами, Александр Михайлович, из советской формации, привыкли, что у города должно быть градообразующее начало. У ранешнего Салехарда действительно: и рыбоконсервный комбинат, и мощный аэропорт, строительные организации, речпорт мощный. А сейчас градообразующий формат Салехарда?
— Примерно тот же, только в меньших объемах. Повторюсь, это административный центр Ямала. У него большая перспектива, учитывая мегапроект «Урал промышленный — Урал Полярный», значение Салехарда возрастает в разы. Дорога уже началась строиться автомобильная из Надыма до Салехарда, проектируется ЛЭП от Надыма до Салехарда, начались изыскательские работы и проектирование моста через Обь, о чем мечтало много поколений салехардцев и лабытнангцев, да и всех северян. По западу идет Полярный Урал — с несметными богатствами, на севере — рыбные запасы и оленина, на востоке — нефть и газ. Центру сам Бог велел развиваться.
— Транспортная крупная развязка евроазиатского значения?
— К этому подойдем лет через 10.
— Спирин еще сам заложит первый камень в основании моста «Салехарда — Лабытнанги»?
— Желание большое.
— Мы договорились: мужское желание — это главное начало?
— Это мечта всех. И моя.
— Александр Михайлович, в Когалыме Вы до Собянина командовали? Командир Когалыма чем в свое время занимался?
— Та же сплошная стройка, то же обустройство месторождений. Я в Когалыме работал 1-м секретарем горкома, отвечал за все, за строительство города, за коммунальное хозяйство, за добычу нефти. Сегодня функции несколько ограничены, занимаюсь только городским хозяйством. Салехарду, по сравнению с другими северными городами, повезло.
Омельчук: Губернатор благоволит?
Спирин: Это есть, спасибо, иначе не было бы такой стройки. Повезло в чем еще? Архитектура сегодня эксклюзивно современная. Строили тот же Ноябрьск, Муравленко — все дома одинаковой серии, весь город одинаковый. Здесь же индивидуальный подход, каждое здание имеет свою архитектуру, каждый объект не похож на другой. Это мне очень нравится, приятно такой город строить. Здесь строится концертный зал на 750 мест, в городе пока ни одного зала нормального нет. Этот единственный, который будет соответствовать нормативам современным, можно великих артистов пригласить, можно и детей посмотреть. Хороший зал.
— Зрителей в Салехарде хватит?
— Нас 40 тысяч, 750 любителей наберем.
— Кстати, растет Салехард медленно? Больше не надо?
— Прирастаем в год по 600 человек, наш генплан первоначально рассчитывали на 30 тысяч населения, уже подкорректировали на 50 тысяч. Рождаемость неплохая, 620 человек в год, вдвое превышает смертность. Растем за счет естественного прироста.
— Статистика такую тенденцию не подсказывает — демографический взрыв происходит в полярный день или в полярную ночь?
— Примерно одинаково, независимо от времени года. Статистика не замечает, но, понятно, что полярная ночь способствует.
— В столичном городе сложнее работать?
— Сложнее.
— Губернатор рядом?
— И губернатор… Много желающих помочь. Много правительства. К новому учебному году должны новый детский сад ввести на 140 мест, муниципальный. К концу года — школу искусств введем.
— У Спирина есть задача всех салехардцев перевести в комфортное жилье?
— Это мечта каждого руководителя. Но, пожалуй, это нескончаемая мечта.
— У Салехарда глубокая история?
— История отягощает. Втройне тяжелей город держать и строить. Почему? Нужно снести старые дома, переселить людей, построить новое, заселить. Тяжелей.

Новый ледовый дворец

— Александр Михайлович, это мечта — Ледовый дворец?
— Осуществленная мечта. Уже целое поколение ребятишек на нашем дворцовом льду выросло, вышло на международный уровень. Канадцам, американцам на турнире в Канаде салехардские хоккеисты показали, как надо бороться за первое место.
— Ваши уже и в НХЛ играют?
— Еще нет, но скоро будут салехардских перекупать. Чувствую.
— Дорого будете продавать?
— Надо создавать клуб, это целая история. Но перспектива большая. Самое главное — массовость. 400 ребят хоккеистов, около двух сотен фигуристов здесь тренируются. Это о чем-то говорит? Плюс массовые катания по вечерам, по выходным. И девчонки тренируются. Международные турниры проходят, полный зал зрителей, популярен хоккей. Мы специально не стали в профессионалов вкладывать. Деньги вкладываем в ребятишек, надо оторвать их от улицы, дать нормальное спортивное воспитание.
— Можно говорить, что Ледовый дворец ребят из подворотен подобрал?
— Они с утра начинают, в семь часов сюда приходят, вечером — до десяти.
— Дорогое удовольствие?
— Для ребят, которые тренируются постоянно, бесплатно. Платно — массовые катания для взрослых, в субботу-воскресенье, для тех, кто хочет просто покататься. Для взрослых — все платно, для ребятишек — все бесплатно. За счет муниципалитета. В основном.
— Барышни с кавалерами на коньках?
— В Салехарде это есть. Катаются. Любителей много.
Омельчук: Сам Спирин — хоккеист?
Спирин: Играл. У меня немножко другой профиль, я больше по тяжелой атлетике, по культуризму. Но катаюсь с удовольствием. Зал тяжелой атлетики здесь есть. Есть школа, центр развития тяжелой атлетики Захаревича. Мы профессионально тренируем, около двухсот ребятишек ходят, кстати, и девчата. Уже есть хорошие результаты. В шахматы с детства играю. Здесь открыли полярную школу Карпова. Анатолий Евгеньевич сам приезжал, открывал, уже и собственные гроссмейстеры есть.
— Олимпийский принцип, главное: участие?
— Это самое главное. Из массы один чемпион да вырастет.
— С прицелом на Олимпиаду?
— С намеком. Юрий Васильевич Неёлов сыграл с Анатолием Карповым вничью. Я только болел.
— Карпов был на грани краха?! Губернаторский мат?!
— На равных, на равных. Открывали школу, они сыграли.
— Карпов кое-как удержался от поражения?
— На равных (смех).
— Старый город Салехард — город на вырост?
— Мы с Вами сегодня проехали, посмотрели: действительно, Салехард устремлен в будущее. Мне по душе, что город развивается, растет, видны результаты труда, видишь свою перспективу. В мертвом городе тяжело.
— Самые больные проблемы мэра?
— Больная проблема осталась еще от сталинских бараков — ветхое аварийное жилье. Три с половиной тысячи семей. Всё враз не сделаешь. За последние пять лет полторы тысячи семей переселили, но еще в два раза больше нуждаются в улучшении жилищных условий. Проблема номер один.
— Салехард — город социалистический? Капиталистический?
— Просматриваются элементы капитализма, бизнесмены вкладывают деньги в развитие торговых центров, других предприятий. Я говорил, в
Ледовом дворце пока бесплатно, плата за детский сад минимальна, в банях скидки практически всем слоям населения. Капиталистическое начало положено, и продолжаем традиции социалистические, чтобы всех не бросить, чтобы человек чувствовал себя социально защищенным.
— Помните, в советские времена говорили — «родимые пятна капитализма». А «родимые пятна социализма»?
— Многие эти «пятна» как раз уважают. Бесплатный проезд школьников на автобусе. На эти социальные «пятна» уходит треть бюджета.
— Вы придерживаетесь марксистского толкования роли личности в истории?
— Обстоятельства делают личность личностью. Если ты задался целью править миром — вряд ли удастся.
— Спирин в Салехард принес что-то свое?
— Если откровенно, немножко есть. Ошибки, которые делали раньше, старался не повторять. Мне захотелось, чтоб цветы на Полярном круге пышно цвели, малые архитектурные формы, мамонты, олени, стрекозы. Чтобы город развивался комплексно, у меня опыт есть. Но это оценят, конечно, избиратели.
— Металлическая стрекоза в Салехарде есть. Даже муксун в металле. А когда появится в Салехарде настоящий двухтонный комар? Обдорский, ямальской особой породы?
— Идея мне нравится. Памятник всем бесчисленным комарам Западной Сибири. Нет, всему северному народу…
— …покусанным северянам!? Мужеству северян и северянок!
— Идея хорошая.
— Это правда, в Салехарде на душу населения приходится по два распускающихся цветка?
— Начинали мы цветонасаждение года три назад — по полцветка на душу. Размышляли: будут расти, не будут. В этом году уже 80 тысяч цветов. На следующий год постараемся — по три цветка на салехардца. Это не блажь, новые скверы появляются, новые газоны. Без этого не обойтись. Я вижу, жителям это нравится.
— Прочитал где-то, это меня тронуло, удивило, задело, огорчило. Такая строчка: Салехард — безнадежный город?
— Как это — безнадежный?
Омельчук: Вроде нет перспектив развития.
Спирин: Клевета. Ерунда. Салехард на большом перекрестке. Здесь такие масштабные сопряжения готовятся. Перспектива большая. Всегда. Салехард на нужном месте построен, в нужное время, а сейчас, как никогда, востребован. Для настоящего и на будущее.


Рим СУЛЕЙМАНОВ:

Хозяин времени
Если посмотреть на Уренгой — издалека сверху (и обязательно в белый зимний солнечный день!) — напросится непременное сравнение. В белом океане тундровых снегов строгим строем, четким курсом движется крупная эскадра кораблей — посверкивающих серебром корпусов газовых промыслов. Большая, внушительная эскадра. Боевая. «Корабли» застыли вроде бы неподвижно, но каждый день именно здесь, на великом Уренгое, идет битва, идет сражение за большой газ России. Работает «Большой Уренгой» — значит, в стране тепло, надежно, обеспеченно, стабильно. Готовят деревенские хозяйки обеды, работают отечественные заводы и домны, вечерами зажигаются московские окна. И не только в России. Тепло и стабильный уют газопроводы с Уренгоя обеспечивают и Европе.
Чтобы вести эту полярную тундровую эскадру надежным и верным курсом, требуется опытный капитан. Конечно, Риму Сулейманову с Уренгоем повезло. Но и Уренгою с капитаном точно повезло. И в конце века XX, и в начале века XXI у штурвала Уренгоя стоит надежный капитан. Пожалуй, адмирал Уренгоя.
Он возглавляет самое крупное газодобывающее предприятие России. И мира. Уже два века. Принял дела при развитом союзном социализме, успешно справляется с делами в современной демократической России. Для Газпрома — это рекорд. В бурном океане перемен капитаны меняются часто.
На налоги уренгойского Газпрома спокойно живет приполярный город Новый Уренгой, процветает Ямал, благоденствует Тюменская область. Известно, что в России каждый четвертый бюджетный рубль — от Газпрома. А Уренгой в Газпром — долговременный лидер.
Но, пожалуй, больше всего генеральный директор «Газпром добыча Уренгой» Рим Султанович Сулейманов гордится тем, что за все его уренгойские годы ни один работяга, ни один специалист на него не пожаловался. Он не давал повода.
Его заглазно называют «хозяином Уренгоя». Он — человек четких формулировок, и подобных вольностей не любит. Догадывается ли, что он — хозяин времени? Своего ли времени, просто ли времени? Сдается мне: он редкий человек — уверенный хозяин времени. Уместен в своей эпохе.

Омельчук: Вы свою первую встречу с Уренгоем помните?
Сулейманов: Незабываемо. У меня к тому времени семь лет северного стажа накопилось: Игрим, Надым, Пангоды. В 1977 году я полтора месяца учился в Америке. Представляете, какие годы были, какие времена стояли? В Штаты попасть — редкость! Тем более — поучиться. Почему на меня выбор пал, до сих пор не могу понять. А после учебы нас, «американцев», повозили по северным промыслам, чтобы мы полученным опытом поделились. Мне выпал Уренгой. От Пангод-то всего сто верст с небольшим, но разница существенно чувствовалась. Суровее. Может быть, потому что очень голо на Уренгое было. На базе освоения, в Ягельном — всего пара свежих двухэтажек, остальное — разнокалиберные, разномастные балки-вагончики. А когда попал на площадку строящегося первого УКПГ, то даже сомнения закрались — успеют ли промысел сдать. Апрель. Через год самый мощный промысел в Союзе должен заработать, а на площадке ничего серьезного. Мне мое Медвежье уютным показалось, обжитым. На Уренгое народу явно потяжелее приходилось. Но, когда Никоненко меня на Уренгой кликнул, — я практически не раздумывал. В начале моей северной жизни Иван Спиридонович многое определял. Это ведь он вытащил меня в Игрим. Я у него на промысле оператором начинал. Потом он меня на Медвежье позвал, в Пангоды. Так что, когда его назначили генеральным директором нового объединения «Уренгойгаздобыча», я понял, что с Уренгоем и мне не разминуться. С февраля 1979 года я здесь.
— Ваши представления об Уренгое менялись?
Несомненно. И в пространстве. И во времени. Когда он в стороне — это одно, а когда ты здесь, когда ты внутри процесса — совсем другое. Темп освоения — небывалый, ритм — сумасшедший. Масштаб гиганта надо пропустить через себя, поначалу попросту не совпадаешь. Росли вместе, менялись вместе. Это дорогого стоит. Когда с людьми, пришедшими на Уренгой, познакомился поближе, первоначальные сомнения сразу прошли. Уренгой вся страна осваивала, но первый и главный десант пришел из Пангод, с Медвежьего. Свои.
— Вы с Уренгоем связаны так долго, что хочется задать вопрос: для Вас Уренгой — живой?
— Еще какой живой! Дышит мощно. Организм здоровый. Пласты сильные. Энергия пласта высокая. Богатырь! Конечно, пик добычи пройден — Уренгой уже, что называется, пошел «под горку», больше половины своих богатств он, скорее всего, уже отдал человеку. Но, если человеческими категориями оперировать, это еще не старость. Сегодняшний этап Уренгоя — зрелость. По нашим самым осторожным прикидкам, газа в его недрах — на многие десятилетия. На добрую сотню лет хватит газового конденсата. Нефть здесь солидная. Поистине, гигант, равного которому в России не было и нет. Разведка Уренгоя продолжается, мы открываем новые залежи — Песцовое месторождение, Южно-Песцовое, Северо-Самбургское. Это открытия уже XXI века. Я с Уренгоем почти с первых дней. Может, уже как доктор слежу за здоровьем этого богатыря-здоровяка. Может, он мне как близкий человек. Я ощущаю биение этого гигантского пульса. Можно и так сказать: мы сроднились.
— И характер у месторождения «Уренгой» есть? Частенько проявляется?
— Гиганты по характеру спокойны. Добродушные богатыри. Но это ложное спокойствие. Пока в руках жестко держишь — все нормально. Дашь слабину — получишь ураган. И на Уренгое случались неприятности: приходилось наблюдать газовые фонтаны, когда пламя бьет на сотни метров ввысь, близко подойти невозможно. Богатырский характер. Не будите Илью Муромца! В любой момент можно ждать неожиданностей. Он управляем, но даже с годами предсказуемей не становится. А «ачимовская пачка» — там давление пласта за 600 атмосфер зашкаливает.
Омельчук: Люди, будьте бдительны! Уренгой!
Сулейманов: Абсолютно!
— Когда выходили на Уренгой — никто не выказывал паники, не выражал сомнения: неподъемно?
— Я один из тех, кто, помнится, 19 февраля 1973 года, с пангодинского крылечка провожал первый десант на Уренгой. Из Надыма пришел тракторно-санный поезд, в Пангодах он остановился, помитинговали с полчасика. Февральский день на Севере короткий, но еще светло было. Жалко, в те времена фотоаппараты в дефиците были, у меня даже фотографии не сохранилось. На том памятном крылечке мы впятером стояли — Иван Спиридонович Никоненко, Николай Дубина, Валерий Ремизов, Владимир Самойлов и я.
— Время стояло такое — время уверенных в себе людей?
— Времена не стоят. Времена движутся. Но календарь четкий: задача ставилась, и задача выполнялась. Такая система. Партийно-советская. Тогда сомнений никаких и ни у кого не возникало. Партия сказала? Все. Пошли! Конечно, балок неблагоустроенный, вода — не всегда, о горячей и не мечтали. Но жаловаться и ныть было немодно. Неуверенные в себе быстренько брали обратный билет. Оставались нормальные первопроходцы. Молодые, в основном, если не по возрасту, то по духу. О трудностях предпочитали не говорить. Стеснялись. Народ храбрый, молодежь самоуверенная. Иногда это недостаток, но по тем временам — огромное достоинство. Сдается мне, что в те времена каждый человек в себе был больше уверен.
— Коллектив Уренгойгазпрома очень большой: разные люди, разные судьбы. И все-таки, можно говорить, что есть нечто общее?
— Естественно. Все они — работники Уренгойгазпрома. На сегодня, скажем, их 18 тысяч 57 человек. Когда произносишь эту цифру — она вроде мало о чем говорит. Но если выстроить наш коллектив, то получится километров 12 живой шеренги. Часа три, чтобы этот строй обойти, потребуется. Я думаю, все они — профессионалы. Преданы делу. К Северу неравнодушны. Уренгой для них — не просто фонема. Их устраивают здешняя жизнь, работа.
— Ваш жизненный путь: прямая линия (почти прямая?) или исключительные зигзаги?
— Нет, я кругами не ходил, не вертелся. Начал оператором на Игриме, старший инженер, начальник отдела, главный инженер управления. На Уренгой пришел замом генерального по производству. Главный инженер объединения. Сколько уже лет — директор. Два века прихватил. По восходящей. По прямой. Прямее не бывает. Разве это зазорно? Такой путь — хороший повод для мужской, человеческой гордости.
— Считаете себя успешным человеком? У успешных людей есть свои секреты?
Наверное, успешный. Трудно считать неудачником. А секрет успеха, наверное, очень простой: сейчас и здесь. Быть там, где надо, именно сейчас и именно здесь. Похоже на везение. Я из первого «газового» выпуска Уфимского нефтяного института. Мы дипломировались по разработке газовых и газоконденсатных месторождений. А именно в это время понадобились такие специалисты в Западной Сибири. Попали в струю. В газовую. В жилу. На родине остались те, кто квартиру имел в Уфе. А мы рвались именно в Сибирь, на большое дело. Чего стыдиться хорошей карьеры? Моя институтская группа состоялась на Севере. Главный инженер в «Уренгое» — Григорий Ланчаков. Виктор Сливнев прошел Уренгой и Ямбург, сейчас — в Газпроме начальник главного экономического управления. Салихов Юнир — главный инженер нашего ГПУ. Девчата… Сильная группа. Мой советник — доктор наук, зав. кафедрой в родном институте Александр Пономарев — тоже пять лет в одной группе учились. Я начинал на Уренгое чистым газовиком, становлюсь нефтяником. Я же из Башкирии родом, а она — нефтяная республика. Да что там говорить, от дома, где я родился, буквально в нескольких сотнях метров буровая вышка стояла, там и сейчас добыча идет.
Омельчук: Судьба была предрешена?
Сулейманов: Естественно. Но только на Уренгое ко мне, как говорится, пришел нефтяной фарт. Ни на Медвежьем это было невозможно, ни на Ямбурге.
— Формулу эпохи, в которой жили, можно вывести? Или Ваше поколение прожило в России несколько эпох?
— Мы при развитом социализме честно строили коммунизм. Естественно, как сами понимали, плохо осмысляя реалии окружающего и остального мира. Наверное, верили. Многие верили. Сегодняшнюю систему сформулировать сложно. Какой-то неописанный в науке вид капитализма.
— Необузданного?
— Похоже. Сильно отличается от других капитализмов. Возможно, мы — развивающаяся страна. Развивающаяся, кстати, неплохо звучит.
— Страна на дороге?
— Где Вы слышали такую классификацию? Я все же затрудняюсь определить, в каком обществе мы сегодня живем.
— Не самом плохом?
— Как посмотреть…
— В принципе, нашему поколению посчастливилось пожить-поработать при двух общественно-политических системах. Пришлось? Или все-таки: посчастливилось?
— Естественно, это наше время, мы в нем жили, мы его обживали. Это наша эпоха. Что лучше? Что хуже? Все неоднозначно. Бываю в Москве — по сию пору стоят у стенок бабушки с протянутой рукой. На каждом перекрестке — в солдатской гимнастерке безногий молодой человек. Это только после германской войны было. Значит, снова — после войны? В Уфе у меня живет сестренка. В ее доме над ней жил дед, фронтовик. Вот пропал дед, не видят его. Исчез дед. И родственников нет. Ну, мало ли что. Нет и нет. В квартире дедовой кран потек, соседей заливать стало. Взломали дверь, выломали, а он уже полгода как мертвый. Высох весь. Мумия. Умер дед от голода. Фронтовик умер от истощения. Это разве мыслимо? Какое время лучше?
— Человек несет ответственность за время?
— Смотря какой человек.
— Сулейманов. И — время Уренгоя.
— Обязательно несет. В должностные обязанности входит. Юридическая ответственность. Моральная ответственность. Уренгой обязан разрабатываться проектно, системно, последовательно, планово. Ответственность за каждого работающего: зарплата вовремя, нормальные условия труда. За коллектив — по колдоговору. И за время тоже: вот Сулейманов пятую пятилетку руководит «Уренгоем». Что сделал за это свое время? Что смог, что не сумел, что сделал сверх? Мне было всего 37, когда меня назначали директором самого крупного не только в Союзе, но и в мире газодобывающего предприятия. В ЦК КПСС я проходил собеседование у Льва Михайловича Кузнецова, он занимался вопросами автоматизации новой техники. Он меня повел к Долгих — секретарю ЦК. Владимир Иванович поинтересовался: первое, чем Вы, начнете заниматься, если мы Вашу кандидатуру, Рим Султанович, согласуем? Я задумался. Народ серьезный. От Уренгоя что требуется в первую очередь? Газ. План. Ввод новых установок. Подумал и ответил: «Хотел бы первое внимание обратить на социальную сторону жизни нашего коллектива». «Правильно рассуждаешь, — одобрительно заметил Долгих. — Если нужна будет поддержка, — обращайся». Я с этого начал. Лучший на юге пионерский лагерь отгрохали, нынче это детский оздоровительный центр «Кубанская нива». Там же, в Анапе лечебно-оздоровительный центр «Витязь». Первые в России объекты европейского уровня. У «Уренгоя», кстати, с полкилометра южной черноморской российской границы — наши пляжи. Уренгойцы на «границе» загорают, купаются.
Омельчук: По характеру: Вы трудности любите преодолевать? Или лучше, когда все можно делать в спокойной, не напряженной обстановке?
Сулейманов: Напряжение создают сами люди, когда действуют непрофессионально. Спокойно — это и разумно, и эффективно, и без потерь.
— Пессимисты при начале разработки Уренгоя предполагали, что при больших отборах газа месторождение начнет оседать, проседать. Со всеми вытекающими последствиями. Проседает? Заметно?
— Когда выходили на Уренгой — было много болот на месторождении. Считай, одни болота. Но от того, что много шлейфов в канавах проложили, дороги отсыпали, незаметно отдренировали все месторождения вдоль и поперек и по периметру — не только болота усохли и высохли, но на их месте начали нарастать березовые леса. Местами метра под три березы вымахали: для Севера за эти годы — немало. Что касается проседания месторождения. Кстати, площадь Уренгоя 60 км на 190. Проседание идет, но незаметно и по всей площади, всего несколько сантиметров за 30 лет. Оно заметно только на снимках из космоса. Космический мониторинг ведется системно. Пока никаких угроз не прогнозируется. Жертв и разрушений, которые предрекались, нет.
— Когда Вы оглядываетесь на историю развития Уренгоя — не замечаете ошибок?
— В середине восьмидесятых прошлого века, когда стране требовалось газа все больше и больше, когда заскрежетали лозунги: миллиард — в сутки! — Уренгой начали надрывать, брали больше, чем предусматривалось проектом. На Ямбург же выходили с опозданием, а балансы надо было компенсировать. Проектный режим предусматривал 250 миллиардов, на Уренгое зашкаливало за 300. Будь наша воля, понятно, мы бы этого не делали. Да и сейчас тогдашний перебор в 100 миллиардов нам явно в остатках не помешал бы. «Старик» Уренгой, конечно, выдержал, но тогда страна пошла на это сознательно. Если это ошибка — то сознательная. Всегда актуально: жить-то надо. Стране.
— Чего-то хотелось бы переделать, но — паровоз, как говорится, ушел?
— А зачем? Мы стараемся сделать лучше на очередном объекте. Учитывая опыт, пусть даже печальный. Наша установка на Песцовом — самая современная в России. Даже специалисты Газпрома удивились, что такое возможно. А в таком современном промысле — весь наш опыт. Опыт общения с Уренгоем. Опыт общения с Севером. Следующий шаг всегда должен быть лучше предыдущего. Закон Севера.
— Вы же практик — где учились науке управления?
— Началось с Америки. Обучался в Германии. Закончил Академию народного хозяйства СССР. А все остальное — жизнь подсказывает. Уренгой — хороший мозговой «котел». Он вызывает интерес у ученых, у зарубежных менеджеров, у политиков. К нам часто российские сенаторы приезжают. Президента Владимира Путина мы на Уренгое встречали, он здесь крупное совещание проводил. Как у нас в Газпроме говорят — принципиальное. Это повседневный университет управления. Редкая школа научит тому, чему учит жизнь на Уренгое. Я последовательно, выполняя личную программу социального развития коллектива, которую обещал Долгих, в начале девяностых годов через загранучебу «прогнал» несколько тысяч специалистов. Как только появилась такая возможность, мы из своих прибылей на этот процесс денег не жалели. Конечно, в первую очередь добытчиков, специалистов, менеджеров. Ну и, если честно — отечественная практика Газпрома: мировой уровень! К нам же ездят учиться. Так, как мы работаем на Севере, говорю это убежденно, нигде в мире не умеют. У нас человеческий, профессиональный фактор всегда сильнее. А по технике — надо соревноваться. Резервы есть.
— Считается, что Север не любит слабых. И исключений не знает?
— Слабые сюда не едут. Изначально. Север их не то, что не любит, он издали как бы предупреждает: здесь место не для каждого. Только в Уренгойгазпроме из трех двое имеют диплом, образование высшее или среднеспециальное. Понятно, сильные люди. Если слаб физически — долго не продержишься, надо держать крепкую спортивную форму. Исключений не знаю. Знаю, что приезжающий на Север человек становится сильнее, подтягивается, мобилизует весь свой ресурс. Так и получается: Север — земля сильных и для сильных.
Омельчук: Уренгой может сказать «спасибо» Сулейманову?
Сулейманов: Надо спросить у Уренгоя.
— Обязательно спрошу. А Сулейманов может сказать «спасибо» Уренгою?
— Уренгой — это природа. А природе всегда «спасибо». За все. Естественно, я счастлив, что судьба свела меня с Уренгоем, я здесь работал и работаю. Масштаб этого месторождения любого профессионала делает масштабнее. Вот пример: Уренгойская нефть — очень трудная. Вязкая. Тяжела в добыче. Примерно такая же на Русском месторождении. Это чуть севернее. Туда вышли нефтяники, их еще знаменитый Виктор Иванович Муравленко возглавлял. Попробовали добывать — нет, у них ничего не получилось. Не добывается «русский» мармелад. На мармелад, застывая, вязкая «русская» нефть, похожа. Они как свернули работы до лучших времен, так до сих пор и не могут развернуть. А мы добываем. И это вроде запросто. Хотя ж сложнейшую проблему решили, нефтяное «желе» добываем. Если надо — опытом поделимся. Мы прямо в пласте это желе конденсатом разбавляем, и никаких пробок в трубе. Нам здесь капитально ТюменьНИИгипрогаз помог, Георгий Васильевич Крылов.
— Когда рискуете? Приходится рисковать? Или — рискую сознательно?
— Я в преферанс уже лет двадцать не играю. В преферансе рисковать можно. А на работе — нет у меня привычки рисковать. С Уренгоем не рискуют. С людьми не рискуют. Думать надо, размышлять, предусматривать, прогнозировать, с наукой дружить. Отечественный Газпром, тем более на Севере — не для авантюристов.
— Жизненный принцип, которому ни разу не изменяли?
— Десять библейских заветов — принципы, по которым надо жить. Жизнь, конечно, сложнее, трудно все время на святцы оглядываться. Мы растем, принципы изменяются, мы меняем принципы. Приходится пересматривать, чтобы вписаться в жизнь. Ведь на изломе веков сама Россия как круто систему поменяла! В том числе и принципы.
— Ноша долговременного лидера — тяжела?
— Тяжела. Можно завидовать, а если все знать — вряд ли кто позавидует. Два века на вахте. Века сменились, значит, каждый день что-то менялось, и тебе надо было меняться.
— Город Новый Уренгой сразу научился заботиться о своих жителях?
— Если честно, Постановлением ЦК КПСС и Совмина Союза по Новому Уренгою никакой заботы не предусматривалось. В Постановлении обозначились квадратные метры жилья, норма школ и детских садов. Всё. В строящемся городе не предусматривались даже магазины, учреждения культуры, кинотеатры, спортплощадки и залы. Это сознательная политика тогдашних лидеров. Со школами и детсадами у нас действительно все в порядке, их строили по проекту. Остальное не строили, не могли. Это же почти уголовкой грозило, если построить спортзал или хоккейный корт. Первый клуб «Факел» строили колхозным методом, первый спортзал — партизанским. Под строительство Дома культуры брали эксклюзивное разрешение у премьера Николая Рыжкова — а ведь уже перестройка начиналась. Забота о северянине тогда в госпроект не закладывалась. Только на свой страх и риск.
— Некоторые гордятся своими солидными врагами. Вы нажили себе врагов? Гордитесь ими?
— Знаете, я — человек хороший, и этого не стесняюсь. Врагов мне не надо, у меня их быть не может. Если они даже есть — я не знаю об их существовании. Они себя не проявляют. Интриги — это всегда, но это не откровенные враги — столкновения интересов. Я стараюсь к людям относиться хорошо. Четверть века я — директор. За все годы в Газпром — мою вышестоящую организацию — на меня ни одна жалоба не поступала. У меня зам. по быту Анатолий Николаевич Харитонов. Он в строительном Главке работал, я его переманил.
Мы с ним в больнице познакомились. Он с позвоночником мучался, а меня угораздило двухстороннее воспаление легких подхватить. Две недели мы с ним в больнице бедовали, каждый вечер беседовали, и тогда договорились о главных вещах в работе с людьми. Харитонов — правильный человек. Так вот: главных вещей немного, и основное, пожалуй: не врать людям и не обещать того, что сделать никогда не сможешь. Ко мне люди идут — я для них в Уренгое последняя инстанция. Просьбы разные: выполнимые — невыполнимые. Видишь — вопрос неразрешимый, не обещай. Не за- роняй надежду, надежда иногда опасная вещь, а домик на Красной площади все равно не построить. Говори честно с каждым человеком — это принцип. Был у меня случай, еще в старой конторе. Семь утра, июль, полярное светло. Открывается дверь, заходит женщина, падает на колени, на коленях ползет. Я подскочил, может, ей плохо стало. Поднимемся? Нет. Еле поднял, посадил на стул. Воды в кабинете не оказалось. Всхлипы, плачет без остановки. Еле успокоил. Если будете так плакать — я все равно ничего не пойму. В чем дело? Немного успокоилась. Только Вы, Рим Султанович, можете помочь. Что случилось? Сама она в больнице работала. У нее двое близнецов. Один под машину угодил, переломы сложные, надо везти в Киев на операцию. Денег нет. Ее муж компрессорную на ГП-12 строил. Строителям зарплату задерживают. Начальник посоветовал: обращайтесь к Сулейманову, если он нам деньги даст, я Вам выплачу. Ее просьба: «Перечислите им, пожалуйста, деньги». Отпускной период, каждая копейка на счету, а подрядчик требует зарплату не одному строителю, а всему коллективу. Сложный период, и у нас времена бывали — по четыре месяца своим не могли зарплату полностью выплатить. К полдевятого утра мы деньги строителям нашли и перечислили. Чтобы близнеца спасти. Вот так, все вместе: шантаж и благородство, но решаешь, как сердце подсказывает. Не всегда по науке менеджерской.
Омельчук: О каком периоде в истории России Вы могли бы сказать: это — мое время?
Сулейманов: Мое время — рубеж веков, рубеж тысячелетий. Все что прожил — мое время.
— Менеджер Сулейманов мог бы спокойно уснуть на пороховой бочке?
— По характеру, наверное, мог бы. Но лучше до такого дело не доводить. Решить ситуацию чуть раньше. Я запускал два десятка промыслов на Уренгое. Обычно пуск растягивается суток на двое. В это время никто не спит. Фронтовые ночки. Вот тогда, наверное, чуть похоже на «пороховую бочку», а решения надо принимать четкие, однозначные.
— Какие страсти прощаете? Какие осуждаете? На какие поддаетесь сами?
— Страсть как не люблю болтать. И нечетких слов.
— Для Вас важно: считать, что в этой жизни есть смысл?
— А что — бывает бессмысленная жизнь? Человек — существо думающее. Если живет-думает, то и смысл присутствует. Наверное, каждый понимает этот смысл по-своему. Шесть миллиардов человек на планете и шесть миллиардов смыслов. Разве плохо? Я в этой жизни смысл вижу. Каждый день живу осмысленно.
— А для Вас смысл жизни одним словом выразить можно?
— Каким?
— Уренгой.
— Нет. Уренгой великий, бесспорно. Но говорить, что у меня смысл жизни Уренгой — не могу. Мне думается, я пошире, поглубже. Уренгой много значит в моей жизни. Много, но не все.
— Как часто бываете на месторождении? Нужно?
— Без этого просто невозможно. Конечно, не каждый день выезжаю, но на пусковые объекты, чтобы получить объективную оценку о ходе работ
— регулярно. Последние три года мы вели строительство своего первого «ачимовского» промысла
— УКПГ-22, ввели в эксплуатацию пусковой комплекс в октябре 2009 года, а чуть раньше — вместе с немецкими партнерами — УКПГ-31 совместного предприятия ЗАО «Ачимгаз». С ачимовскими газоконденсатными глубокими залежами связаны дальнейшие перспективы добычи углеводородов Уренгоя. До них в 2004 году ввели Песцовый промысел производительностью 27,5 млрд. кубометров газа в год. Сейчас ведем обустройство Западно-Песцовой площади. Это только крупные стройки последних лет. Количество современных производственных объектов постоянно увеличивается: в связи с падением пластовых давлений наращивается мощность дожимного комплекса. Да и как можно руководить исключительно из кабинета?
Омельчук: Последний разок куда заглянули?
Сулейманов: Как раз на УКПГ-22. В марте состоялся официальный торжественный пуск этого первого для Газпрома ачимовского промысла. Сейчас продолжаются буровые работы. В 2010 году нам предстоит на втором опытном участке ввести десяток скважин, выполнить обвязку скважин на Западно-Песцовой площади, обеспечить пуск дожимной компрессорной станции на валанжинском промысле 5В… В общем, объем работ достаточно большой, соответственно, и поездок на Уренгойское месторождение немало.
— Вы многих своих работников знаете по имени-отчеству?
— На память не жалуюсь: с кем судьба сводит, того, конечно, запоминаю. Естественно, знаю всех тех, кто работает со мной долгие годы.
— Лидеры нашего государства не могли миновать великий Уренгой. Кого из руководителей России Вы принимали на Уренгое?
— Действительно, Новый Уренгой, как газовую столицу России, посещали выдающиеся политические деятели и нашей страны, и других государств. В разное время с официальными визитами в наш город приезжали Михаил Горбачев, Николай Рыжков, Борис Немцов, Виктор Черномырдин, Борис Грызлов. В 2001 году в Уренгое был Президент России Владимир Путин, в 2005 — под председательством Первого заместителя Председателя Правительства РФ, Председателя Совета директоров ОАО «Газпром» Дмитрия Медведева в Новом Уренгое состоялось совещание по газификации регионов. Среди иностранных делегаций могу отметить визит президента Украины Леонида Кучмы, бывшего канцлера Германии Герхарда Шредера, представителей баварского парламента, заместителя министра энергетики Франции Дидье Уссена. Вообще, если перечислять всех гостей, которые посетили Новый Уренгой за три десятилетия его существования, то одной страницы текста будет явно недостаточно.
— Что запомнилось особо?
— Каждый визит уникален по-своему, каждый человек интересен как личность, особенно если речь идет о людях, известных всей стране.
— С Президентом России Дмитрием Медведевым приходилось встречаться в рабочей обстановке?
— С Дмитрием Анатольевичем мы встречались дважды, но это было до того, как он стал Президентом. Первая встреча проходила в 2005 году в Новом Уренгое. О ней уже шла речь выше. Второй раз мы встречались в Анапе, в марте 2007 года, во время открытия в рамках программы «Газпром — детям» уникального, оснащенного по мировым стандартам спортивного комплекса ДОЦ «Кубанская Нива» ООО «Газпром добыча Уренгой». Вице-премьер тогда назвал наш спортивный комплекс «фантастическим». Здание действительно впечатляюще: 5000 квадратных метров, 12 секций, несколько спортзалов — для футбола, баскетбола, волейбола и гандбола. А самое главное — возможность детям и взрослым заниматься спортом в любое время года.
— Ваша старая рабочая гвардия умеет учиться? Системно, постоянно?
— Если не будешь учиться — не будешь вписываться в реалии сегодняшнего дня. Производство у нас серьёзное, совершенствуются технологии, усложняются системы управления, активно внедряется автоматизация производства, все компьютеризируется. Сама жизнь заставляет учиться. Наверное, от тех, кто не желает воспринимать всё новое, нам пришлось бы отказаться. К счастью, таких людей в ООО «Газпром добыча Уренгой» практически нет. В Газпроме разработана корпоративная система подготовки и переподготовки кадров. Специалисты периодически участвуют в системе повышения квалификации либо на собственной обучающей базе в Новом Уренгое, либо в Москве и других городах. Есть и опыт сотрудничества по программам повышения квалификации за границей.
Омельчук: Вы знаете такого рабочего «Газпром добыча Уренгой», которого можно считать за образец для всей отрасли?
Сулейманов: Владимир Кириллович Васильев — оператор по добыче газа Уренгойского газопромыслового управления, сейчас он уже на пенсии. Их очень много, хороших профессионалов, но Владимир Кириллович и мастер на все руки, и мой первый рабочий учитель. Я же в Игримгазе на Пунгинском промысле начинал оператором по добыче, а старшим оператором был Васильев. Ответственный и творческий человек! Он в свободное время умело разукрашивал наш таежный быт. И по дереву резчик замечательный, и металл красиво чеканил. Умелец. Натура увлекающая за собой, бесстрашный человек. Настоящий газовик.
— Для топ-менеджера рабочая школа, рабочая ступень — необходимый этап или потерянное время?
— Без рабочей школы настоящего руководителя, на мой взгляд, просто не получится. Это фундамент. Основа. Мой надымский руководитель Владислав Владимирович Стрижов, генерал Надымгазпрома, провожая меня в конце 70-х с Медвежьего на новую серьезную работу в Уренгое, заметил: Рим, как профессионал ты рос постепенно, шагая со «ступеньки на ступеньку»: от рабочего оператора до главного инженера газопромыслового управления. И это правильно. Но сейчас ты перешагиваешь целый этаж: ты уже главный инженер Уренгойгаздобычи (прим.: в наст, время — ООО «Газпром добыча Уренгой»). Заметь для себя, чтобы пропустив этот «этаж», ты ничего не упустил в отношениях с людьми, с которыми работаешь. Системный рост должен быть естественным, только тогда поймешь нужды каждого из своих подчиненных и будешь справедлив с ними. Хороший завет.
— На Уренгое рабочие любят трудиться основательно и долго?
— Многие приезжают в Уренгой на заработки на 2–3 года, а остаются на всю жизнь. Это закономерность, а не исключение. Север притягивает и затягивает. Те, кто работает в Газпроме, работают основательно.
— Любимое детище Сулейманова на Уренгое?
— Каждому периоду работы в Уренгое, а ресурсы Большого Уренгоя осваиваются вот уже четвертое десятилетие, соответствует и свое любимое детище. Сегодня это «ачимовский» газоконденсатный промысел-22, когда-то был первый газовый промысел…
— Издали Уренгой видится — и вчера и сегодня — неподъемной махиной. Как удается поднимать такую махину?
— Начинался Уренгой еще во времена мобилизационной экономики. Таких темпов освоения месторождений-гигантов мир не знал. В нынешние рыночные времена такие темпы, по всей видимости, уже недостижимы. Хотя сейчас гораздо легче в том плане, что создана мощная производственная база, инфраструктура, имеется большой опыт по освоению полярных месторождений, проложены коммуникации. А тогда мы были первопроходцами. Но по сути, именно тогда, в семидесятых, северяне-газовики заложили основу нынешней газовой промышленности.
Сейчас наша задача — уйти на большие глубины ачимовки, юрских отложений, выявить сателлитные (сопутствующие) залежи. Кроме того, мы планируем в ближайшее десятилетие приступить к освоению закрепленных за нами Газпромом новых месторождений на Ямале.
— Полуостров Ямал — дальняя перспектива?
— Не близкая, но первые шаги уже делаются. У Газпрома имеется комплексная программа по освоению Ямала. В настоящее время в рамках этой программы силами надымских газовиков ведется обустройство Бованенково. В зоне ответственности нашего предприятия — северный берег полуострова: Малыгинская площадь, Тамбей, Западный и Восточный. Скорее всего при его разработке мы будем связаны с Бованенковским комплексом. Приступать к освоению новых месторождений будем после того, как примут соответствующее решение в Газпроме. Пока таких распоряжений не было.
Омельчук: Хозяйство усложняется?
Сулейманов: Естественно. Количество установок комплексной подготовки газа и конденсата растет. Сегодня их уже 22, есть два нефтепромысла, с каждым годом растет число дожимных компрессорных станций, сегодня они состоят из 33 цехов, но в связи с неизбежным падением пластового давления их количество будет увеличиваться.
— Приходится ли менять принципы управления?
— С 2005 года по единому плану реструктуризации Газпрома в его дочерних обществах произошли серьезные изменения. Отразились они и на структуре ООО «Газпром добыча Уренгой». Из состава нашего предприятия были выведены непрофильные филиалы и активы. По сути мы перешли на типовую профильную деятельность Общества, согласованную с ОАО «Газпром» систему управления: сосредоточились на добыче углеводородов и связанных с ней работ — геологоразведка (для восполнения минерально-сырьевой базы), техническое перевооружение и реконструкция производственных мощностей, капитальное строительство, снабжение, эксплуатация социально значимых объектов: медицинской и лечебнооздоровительной направленности, культурноспортивного центра. И это, конечно, далеко не все, что делает Общество.
— У Вас почти нулевая текучесть кадров, чуть больше процента. Хорошо-то хорошо, но нет опасности: кровь не освежается?
— Думаю, такой опасности нет. Мы делаем ставку на молодых профессионалов, на их рост. Тем более, возможности для этого есть — мы же постоянно вводим новые мощности. Ту же «ачимовку» без опыта не возьмешь. Но и молодая энергия нужна. Коллектив любого промысла — представители разных возрастов. Тем более сейчас, когда происходит смена поколений. Многие из тех, кто в восьмидесятых начинал работать в Обществе, сегодня уходят на заслуженный отдых. Их место занимают молодые специалисты. Например, в нашем нефтедобывающем главным инженером назначен Симонов, ему немногим за 30. Молод и главный инженер нового, созданного только в этом году «ачимовского» газодобывающего управления, Олег Александрович Николаев.
— Был такой поселок — Старый Уренгой…
— Он и сейчас существует недалеко от Нового Уренгоя на берегу рек Пур, с него в далеких 60-х начиналась сейсморазведка Уренгоя. Но к сегодняшнему Новому Уренгою тот поселок не имеет отношения. Разве только названия схожи. Тем более, что наш Уренгой начинался с поселка Ягельное.
— Вы — воспитанник отечественной школы Газпрома? Или: мирового Газпрома?
— В первую очередь — воспитанник отечественной школы. За рубежом нет опыта освоения таких месторождений, как у нас на Ямале. Мы вывели Уренгой на пик всего за 8 лет. Стартовали в апреле 1978-го с ГП-1, а уже в 1986 году пустили в эксплуатацию пятнадцатый промысел Уренгойского месторождения. Вводили в строй уренгойские сателлиты, спутники. В 2004 году запустили Песцовое. Ен-Яха заработала. За неполные две пятилетки Уренгой заговорил на полную мощь, во весь голос. Это мировой прецедент! Нет равных Уренгою, нет равных профессионалам, сделавшим такое. Соответственно, учились на собственном опыте, потом уже учились у нас. Не так давно начали работать с немецкими специалистами в рамках совместного проекта по освоению ачимовских залежей Уренгойского месторождения. Мировой опыт нам понадобится при освоении арктического шельфа. Вот тогда не обойтись без знаний и опыта норвежских и французских компаний.
— Были моменты, когда Сулейманову приходилось работать в режиме кризисного управляющего?
— Бог миловал, а вот в кризисные для страны периоды… Особенно тяжело пришлось в 90-х годах. Но и в те времена, когда вся страна жила очень трудно, для многих, кто приезжал в Новый Уренгой, и предприятие, и город казались оазисом стабильности. В условиях неплатежей Уренгой, обеспечивающий тогда половину общероссийской добычи газа, ни на мгновенье не прекращал подачу газа в Единую систему магистральных газопроводов. Во многом благодаря Газпрому в те годы страна спокойно пережила мощный экономический спад.
Омельчук: Как заработала «ачимовская пачка» на Уренгое? Продолжение следует?
Сулейманов: Конечно. У нас шесть ачимовских участков. Как показывает начальный опыт эксплуатации — ачимовские залежи, расположенные на больших глубинах с аномально высоким пластовым давлением, в низкопроницаемых коллекторах при применении субгоризонтальных скважин и технологии гидроразрыва пласта обеспечивают довольно высокие дебиты — до 600 и более тысяч кубометров газа в сутки. Насколько долго продлится эффект от гидроразрыва пласта в таких горно-геологических условиях покажет время. Но поиск оптимальной конструкции скважин ачимовских залежей продолжается. Продуктивность ачимовских отложений подтверждена на обширной территории Ямало-Ненецкого автономного округа, поэтому начало опытнопромышленной эксплуатации первых участков связывается с качественно новым этапом освоения ресурсной базы Надым-Пур-Тазовского региона.
— Уренгой до конца не разгадан? Что еще таит в себе?
— Помимо сеномана, валанжина и ачимовки ведь есть еще и юрские отложения, потом следует древний триас. Еще не до конца расшифрованы данные, полученные со сверхглубокой параметрической скважины, расположенной в ста километрах от Нового Уренгоя. Ее проектная глубина — 8 тысяч 250 метров, что в два с половиной раза глубже обычной нефтегазовой скважины. Это крупномасштабный проект экспериментальный, и, уверен, начатые испытания позволят подтвердить перспективы газоносности уренгойских недр. Думаю, Большой Уренгой может преподнести ещё немало приятных сюрпризов. Вопрос о технологиях, позволяющих покорять такие глубины.
— Вы давно работаете вместе: Сулейманов и Уренгой. У вас рабочие или особые отношения?
— Я в Новом Уренгое с января 1979 года. Естественно, что меня и Уренгой многое связывает. И работа, и сама жизнь, и всё то, что происходило в эти годы. Все-таки более трех десятилетий вместе…
— Последний мировой кризис отразился на Уренгое?
— Кризис нас не миновал. Начал проявляться в конце 2008 года и продолжается до сих пор. Выражается в ограничении отборов газа в сравнении с проектными, в снижении финансирования новых производственных объектов, и, соответственно, уменьшении прибыли. У кризиса случился неожиданный «плюс». С мая по сентябрь 2009 года мы вынуждены были приостановить работу нескольких промыслов в связи со снижением спроса на газ на внутреннем и внешнем рынках. Сначала мы ограничивали отбор, затем пришлось остановить несколько промыслов. Так вот, за эти несколько месяцев водонапорная система и сама сеноманская залежь среагировали таким образом, что это привело к выравниванию и увеличению пластового давления до полутора-двух атмосфер в наиболее выработанной части залежи. Так что фактор газовой «передышки» и газового перетока, наверное, можно использовать и без всяких мировых кризисов. И еще один неожиданный плюс. Персонал простаивающих промыслов мы привлекли на ремонтные и профилактические работы. От подрядчиков отказались, сберегли серьезные деньги, и ни одного «своего» не сократили и не уволили.
— Вы размышляли о причинах мирового кризиса? Что причина? И обязательно — неизбежно?
— Кризис — последствие очень рисковых операций с так называемыми деривативами. Производственники в этих сомнительных финансовых отношениях не участвуют, но кризис глобальной экономики повлек за собой возникновение значительных проблем в банковских системах многих стран, в том числе и России. Никому не удалось остаться в стороне. Возможно, в будущем у крупных финансовых структур США и ЕС, оказывающих столь масштабное воздействие на экономики разных стран, будут введены системные ограничения на риски. А пока высшему руководству страны нужно продолжать меры по снижению последствий кризиса и недопустимости его повторения в таких масштабах в России.
Омельчук: Жизнь постоянно предлагала варианты? Что определяло выбор?
Сулейманов: Выбор всегда диктуется необходимостью. Выбирается то, что важнее на данный момент и что действительно может принести большую пользу.
— Жизнь заставляла меняться? — в поведении, привычках, может быть, в принципах?
— Любой человек со временем меняется. Возраст, условия жизни и работы, материальный достаток — все это накладывает свой отпечаток, иногда заставляет менять поведение и привычки. Но не принципы. Они у меня неизменны с того времени, как были заложены родителями.
— Расскажите о своей маме. Об отце…
— Моя мама — Надежда Габбасовна, родом из крестьянской семьи. Скромная, работящая, деликатная, она человек большой внутренней культуры и самоорганизации. Раньше работала учительницей младших классов, дети ее очень любили. Сейчас она на пенсии. Отца, Султана Имаммутдиновича, к сожалению, уже нет в живых. Но он навсегда остался для меня примером служения избранному делу… Отец преподавал математику и был директором школы. Он прошел всю войну, на него дважды приходили похоронки, но судьба берегла его и ему довелось вернуться домой живым. Я люблю своих родителей и горжусь ими. Они учили меня тому, что люди должны жить по совести и помогать другим. До сих пор считаю это своим главным жизненным принципом.
— Легко расстаетесь с людьми?
— С теми, кто по достижении определенного возраста уезжает с Севера, расстаюсь с самыми добрыми чувствами и отношений не прерываю. А вот с теми, кто подвёл, кто повёл себя непорядочно, расстаюсь без сожаления. Но таких очень мало, исключительные случаи. Север слабых не принимает. Уренгой трусливых не любит.
— На родину часто заглядываете?
— Насколько позволяет рабочий график.
— Остались товарищи детства? Встречаетесь?
— Когда бываю в Уфе, в своем родном районе, то обязательно встречаюсь с друзьями. Поддерживаю отношения с однокурсниками. Каждые пять лет приезжаю на встречу выпускников нашей первой группы газовиков Уфимского нефтяного института.
— Ваша команда: пришлось собирать или сама собралась?
— Конечно, как любой руководитель, команду подбирал сам. Кого-то приглашал, кто-то работал до моего прихода и хорошо себя зарекомендовал. До сих пор некоторые из тех, с кем начинал работать в конце 70-х, продолжают работать. Свою производственную деятельность закончили лишь более старшие товарищи.
— Кто с Сулеймановым все эти северные годы?
— Григорий Ланчаков. Анатолий Харитонов. Виктор Лутовкин.
— У Вас есть свои критерии успеха и успешности?
— Лично для меня успех — это работа с замечательным коллективом ООО «Газпром добыча Уренгой» на одном из крупнейших месторождений мира. Это возможность общаться с теми, кого уважаешь и у кого можешь чему-то научиться, это и уверенность в том, что можешь выполнить то, что обещаешь.
— Для Вас важно, насколько авторитетно «Газпром добыча Уренгой» смотрится в Газпроме?
— ООО «Газпром добыча Уренгой» — одно из базовых предприятий Газпрома и мне, как генеральному директору, конечно, важно, чтобы руководство Газпрома по достоинству оценивало вклад нашего предприятия. Тем более, что наше Общество обладает огромным опытом в разработке и эксплуатации объектов разного типа: и газовых, и газоконденсатных, и нефтяных. До недавнего времени в состав предприятия входил еще и газоконденсатный перерабатывающий завод. И, если оценивать ООО «Газпром добыча Уренгой» по масштабам и многопрофильности деятельности, пожалуй, других таких предприятий на Севере в Газпроме нет.
— Трудно всегда идти первым, впереди? Или привыкаешь?
— Что значит «первым»? Если брать начало освоения месторождения, то перед Уренгоем были Медвежье, Игрим. Если по объемам добычи, то в 90-х мы были на первом, а сейчас — на втором месте, и на это существуют объективные причины. Но по количеству добытого газа мы рекордсмены во всем мире — за 30 лет с одного месторождения Обществом было добыто шесть триллионов кубометров газа!
Омельчук: Вы уже привыкли не принимать близко к сердцу, когда сталкиваешься с человеческой трагедией? Коллектив большой, наверняка, всякое случается?
Сулейманов: К человеческой трагедии привыкнуть невозможно. И, к сожалению, в многотысячном коллективе время от времени, по разным причинам, такое происходит. Свою задачу, в первую очередь, вижу в том, чтобы такие случаи были на производстве исключены.
— Вы следите за уровнем зарплаты своих сотрудников?
— Материальный стимул на Севере является одним из важнейших. Именно поэтому слежу за уровнем заработной платы своих работников. Могу отметить, что ежегодно, в соответствии с Коллективным договором, происходит индексация зарплаты, ее увеличение с опережением уровня инфляции. Мы хорошо платим. Достойно. Я этим честно горжусь. Достаточно высокий уровень оплаты труда и социальная защищенность работников предприятий Газпрома объясняет низкую текучесть кадров и огромное желание людей устроиться к нам на работу. Люди дорожат своей работой.
— Каков Ваш принцип: лучше чуть недоплатить, чем чуть переплатить?
— За всё надо платить столько, сколько это стоит. Не припомню случая, чтобы кого-то с Уренгоя переманили зарплатой. У нас зарплата, позволяющая жить достойно. Внушителен социальный пакет, даже экономический кризис не повлиял на наши социальные обязательства.
— Не избалуете свой коллектив? Человек быстро привыкает к достойному уровню. Не зацелуете? А ведь сегодня каждый новый рубль прибыли дается с большим трудом.
— Это честно заработанные деньги. «Сливки» с масштабов Уренгоя уже давно сняты. Мы работаем в режиме не просто гигантского, но очень сложного и трудного месторождения. Растет себестоимость добытого продукта, растут трудозатраты. Север за скобки не вынесешь, со счетов не спишешь — вон как зимы свирепеют. За -50° уже снова за норму. Наш главный ресурс — производительность труда. Мастерство, опыт, новации.
— В Вас персонально много осталось от человека страны Советов?
— От истории своей страны я не открещиваюсь. Ни от той, которая была, ни от той, которая будет. Другое дело, что каждому нужно стремиться быть лучше, следовать общечеловеческим ценностям, независимо от того, какой на дворе политико-экономический уклад.
— Капитализм в современной России неизбежен?
— Это сложно прогнозировать, даже сегодня ведутся споры, как строго и четко определить, какой системой можно охарактеризовать сложившиеся политико-экономические отношения.
— «Газпром добыча Уренгой» — социально ответственное предприятие?
— В нашем Обществе действует эффективная система гарантий, льгот и компенсаций для сотрудников, ветеранов Великой Победы, инвалидов, пенсионеров Общества. Реализуются программы, ориентированные на детей и молодежь. Основной документ, по которому предприятие работает в данном направлении — Коллективный договор, где прописаны все права и льготы работников. Без ложной скромности могу отметить, что наш Коллективный договор — один из лучших среди дочерних обществ Газпрома. Как социально ответственное предприятие, мы проводим большую работу по улучшению жизни и быта коренного населения Ямала. Для этого ежегодно выделяем значительные средства. В рамках Соглашения с Администрацией Ямала и Газпрома ведется большая работа по защите окружающей среды, рекультивации земель.
— Наверное, есть коллеги-руководители, которые давно отказались от удовольствия, скажем, возиться с детскими садами?
— Возможно, есть такие руководители, которые передали свои детские сады в муниципальную собственность. Но у нашего предприятия сохранилось 8 дошкольных учреждений и практически все дети работников Общества обеспечены местами в детских садах.
— Я понимаю — детсады, спорт. Но художественная самодеятельность! Совершенно непрофильный актив!
— Вложение средств в учреждения культуры, действительно, не самое прибыльное занятие. Но у нас очень талантливый народ. Особенно дети. И почему бы не дать им возможность развить свои способности? В «Газодобытчике» множество танцевальных и песенных коллективов, которые выезжают на конкурсы самого разного уровня и неизменно занимают призовые места. И это здорово! Еще в «Газодобытчике» существует единственный на Ямале детский театр «Кулиска». В марте этого года, вот уже в 7-й раз, на его базе проходил международный театральный сказочный фестиваль «Я-мал, привет!». С интересными постановками приезжали детские театры из России и других стран. (В этом году были гости из США и Болгарии, ранее — представители Дании, Японии и других государств). С каждым годом фестиваль завоевывает всё больший авторитет и известность в театральном мире. Попасть на него считается престижным. Например, в этом году по конкурсу выбирали 10 спектаклей из заявленных 30(!). При этом Новый Уренгой на фестивале неизменно представляет творческое объединение «Северная Сцена». Это профессиональный коллектив молодых актеров, которые регулярно радуют уренгойцев как детскими, так и серьезными, взрослыми постановками. Так что замечательно, что у нас в городе есть и насыщенная культурная жизнь, и художественная самодеятельность! Это то, во что действительно нужно вкладывать деньги.
— В семьях газовиков модно много рожать?
— Разве может быть модно или немодно рожать? Если люди чувствуют уверенность в завтрашнем дне, стабильность, то они образовывают семьи, растят наследников и стараются дать им максимально хороший старт для будущей жизни. «Золотой стандарт» российских семей — двое детей. Но есть и многодетные. У меня самого «норма» превышена. Правда, рекордсмены по многодетности в Новом Уренгое — коллеги-строители, жители ближнего зарубежья.
— У Вас есть собственный рецепт, как поддерживать боевую рабочую форму?
— Это спорт и рыбалка. До недавнего времени я выступал за сборную команду по мини-футболу, которая, кстати, в прошлом году стала 13- тикратным победителем Открытого Кубка Газпрома. Сейчас больше тренируюсь перед соревнованиями руководителей Газпрома. Это Спартакиады по разным дисциплинам. И тут уж, хочешь — не хочешь, а приходится держать себя в форме. В работе, естественно, помогает.
— Вам досталась счастливая судьба? Или трудная?
— Несмотря на трудности — безусловно, счастливая.
— Для Вас важно, чтобы Ваши дети пошли Вашей дорогой?
— У меня три дочери, три красавицы, три сестры. Вряд ли мой путь их привлекает. Старшая Нелли — инженер-экономист. У нее судьба сложилась так, что она 12 лет назад вышла замуж за американца, делает карьеру аудитора. Средняя Ольга закончила МЕИМО, тоже международный экономист. Младшая Лена еще учится, здесь, в Новом Уренгое. Кстати, образование в «газовой столице» очень качественное, две новоуренгойские школы — гимназия и средняя школа № 4 — в квалификационном списке ООН. Это же международное признание! А ведь когда-то начинали в деревянных бараках…
Омельчук: Когда бываете недовольны собой? А довольны?
Сулейманов: Немного странный вопрос. Если отвечать на него с точки зрения руководителя производства, то естественно, когда происходит существенная задержка сроков ввода объекта или работа выполнена некачественно, это не может радовать и приносить положительные эмоции. И, напротив, очень приятно, когда мы получаем какой-то значимый результат. Например, 26 марта 2010 года нашим Обществом был введен в промышленную эксплуатацию первый в Газпроме ачимовский промысел (ГКП-22), современный, отвечающий мировым стандартам. С введением этого промысла открылось «третье дыхание» Большого Уренгоя. Нам покорилась глубина более трех с половиной тысяч метров. В магистральный газопровод пошел дополнительный, ачимовский газ. Кстати, в тот же день произошло еще одно важное событие — мы ввели в промышленную эксплуатацию две компрессорные станции на центральных пунктах сбора нефти и навсегда погасили факелы, в которых сжигался попутный газ. Теперь небо над нашими промыслами будет чистым. Это, согласитесь, хороший вклад в «экологическую копилку» нашего будущего и хороший повод получить удовольствие от итогов проделанной работы.


Елена СУСОЙ:

Дорога труда
Ученая. У северян ученая женщина — особая статья.
Жена. Жена поэта. Поэт — Леонид Лапцуй. Классик (и основоположник!) ненецкой литературы — особая статья.
И певица. Нет, певунья. Вы слышали, как поет Елена Сусой? Если не слышали — вам не понять драмы жизни. Честно. Она поет горловым пением. В песенной традиции родного народа. Очень волнующе. Ваши нервы становятся струнами, и они откликаются на этот призыв. Там всё: страсть, боль, клекот пролетающего орла, шум морского прибоя, шепот, вьюга, звон мартовского дня, разговор снегов, молчание тундры, ярость радости и победный клич.
Трудно представить, что в груди этой пожившей сухонькой женщины живет такой неистовый огонь. И еще — это голос веков, давнее время не ушло, а оставило себя в этом голосе.

Омельчук: Елена Григорьевна, говорят, северное сердце не певуче?
Сусой: Как может сердце быть не певучим?
— А когда поет северная душа?
— Много радости — поет, какие-то печали — тоже поет. Только тон разный. Жизнь тундровика сурова, тяжела, на песню время не всегда остается. Едет по тундре и поет под звон колокольчиков на упряжке.
— Это душа поет или глаз видит, а голос пробует?
— Душа поет. Глаза — душа песни.
Омельчук: Вижу буровую — плохо?
Сусой: Оленям плохо точно, а человеку, может, и не так уж плохо. Но некоторые люди, приехавшие издалека, считают, что мы дикари. Никакие мы не дикари!
— Ездили с отцом по тундре, он пел?
— Я песню отца не имею права петь. Это не в наших законах. Он садил меня на нарту, как управляющего нартой. Почему? В первые годы, когда начали детей обучать грамоте, было тяжело. На колхозном собрании опросили всех, кто кого на будущий год (41-й учебный год) в школу отдаст. В числе первых из всех моих братьев-сестер он записал в школу меня. И всю жизнь — до конца своих дней — переживал за то, что из всех детей отдал в школу меня, середнячку. Нас семь человек детей. Я стала его успокаивать, говорю, не надо переживать, папочка. Но он горевал.
— У Вас личная песня есть?
— Все мои песни личные. Я слагала их в общем народном стиле.
— Ненцы — народ, на Ваш взгляд, исключительный?
— Почему? Все народы исключительные. Конечно, не всякий народ может жить в арктических условиях. Но это же издревле созданные условия жизни нашими предками. Я перед ними преклоняюсь, называю их «академиками без дипломов». Других слов нет. Не зная никаких законов, никакой науки, не подозревая о Менделееве… Это же великое чудо — создать простой челн! Он же учитывает все законы физики и геометрии. Абсолютные законы. А разделка оленьих шкур? Высшая химия! А медицина? Настоящие витаминные средства из организма оленя, рыбьи жиры, звериные средства.
— Лучшие доктора! Лучшие химики! Лучшие физики!
— Да. Да.
— Законы природы — в плоти народа?
— Непосредственно общаясь с окружающей средой — они это все понимали.
— На Ваш взгляд, Елена Григорьевна, что есть у Вашего народа и чего ни у одного другого народа на планете нет?
— Я думаю, это отношение к природе, к вещам, которыми пользуются мужчины, женщины и дети. Ограниченное прикосновение к вещам. Тем более: через них перешагивать нельзя. Это глубоко уходит. Детские кисы оденешь — ему косточки разломаешь. А как с разломанными костями ребенок пойдет в жизнь? Настоящий психологический подход.
— Заповеди выше закона?
— Выше.
— Нарушений этого по существу не бывает?
— Наши девочки особенно не должны нарушать. Но сегодня, я смотрю, они без всякого соблюдения правил и этики своего народа обходятся. Я не имею права через огонь перешагивать, это же огонь.
— Елена Григорьевна, мы знаем, очень трудно быть женой поэта. А женой Леонида Лапцуя?
— Почему трудно? Мы же друзья.
— Они же капризные, трудные, несовершенство мира принимают особенно чутко?
— Нет. Трудно не было. Вот он поэму «Рождение Ямала» писал на берегу Черного моря, на тамошней горе. Напишет страницы четыре и мне читает. Я на радостях ему: — Это же шедевр! А он: — Не смейся. — Да я не смеюсь, в самом же деле — это легенда. Только написанная, не только словами выраженная, как у наших древних предков. Он сердился, когда я восторгалась. Потом привык. Из его поэмы маленький отрывочек я озвучила, сочинила песню, мы много-много лет его исполняли как визитную карточку нашего хора «Певучий Ямал». С этой песней мы объехали однажды весь Запад.
— Поэты — легкий народ?
— Легкий. К нам гости домой придут из тундры, у кого свободное время оказалось, пообщаться с нами. А он с утра не встает из-за стола, над какой-то темой работает, нельзя прерывать. Я тогда свои учебники, над которыми работаю, откладываю в сторонку, с гостями на кухне чай пьем. К концу беседы он уже сам подойдет, включится в разговор.
— Елена Григорьевна поэта Лапцуя оценила. Современники правильно его оценили, его талант?
По-моему правильно. Молодое поколение любит его творчество. Пишут рефераты, приходят на консультации.
Омельчук: Интересно: по гражданскому обычаю Вы так и не захотели взять фамилию мужа. Почему Сусой, а не Лапцуй?
Сусой: Это наша древняя традиция. С древних времен моя мама Вануйта, она и осталась до конца своих дней Вануйта. Я — Сусой. Почему я должна была в середине жизни стать Лапцуй? Я из рода Сусоев, «су» означает: идущий по тропам своих предков. А Лапцуй — нареченный быть продолжателем рода. То и другое — хорошо. Это наше традиционное. Он не желал, и я не желала. Мы оба глубоко ценили традиции нашего народа, наших дедов.
— Музей поэта Леонида Лапцуя в Салехарде развивается?
— Мы все оставили там как было. Выставки детского творчества проводим, фотовыставки. Новые книги появляются по творчеству Лапцуя. Две большие книги издали — «Песнь моя моей земле», «Песнь моим детям». Сейчас собираемся издать еще две книжки Леонида Васильевича. Одна на русском, вторая на ненецком языке. Музей живет, его дух там живет. Уже 23-й год. В доме на высоком берегу реки. Во всех моих поездках он со мной рядом.

Кредо Елены Сусой: Я всю жизнь работаю во имя того, чтобы у ненецкого народа имелась своя письменность.

— Елена Григорьевна, Вы по-прежнему пишите учебники для северных школ?
— Я закончила для 9-го класса «Литературу». У меня со зрением очень плохо, редактировать уже тяжело. Раньше я на машинке работала, а сейчас ни на компьютере, ни на машинке не могу. Поэтому и остановилась. Мои учебники — со 2-го класса начальной школы по чтению, а уже с 5-го класса по 9-й — «Ненецкая литература». Вошли туда фольклор и произведения всех ненецких писателей, наиболее подходящие их тексты я включила в учебники. Восемь учебников.
— Время Леонида Лапцуя — время расцвета ненецкой литературы?
— Можно так его назвать. Тогда наши писательские организации, областные, российские больше внимания обращали, заботились об языке. Сейчас — не знаю. Вам виднее.
Скажите, Елена Григорьевна, советская власть много нарушила в естественно-природном образе жизни вашего родного народа?
— Ничего не нарушила. Советская власть моему народу, мне лично дала только добро. Когда ругают советскую власть, я даже и сейчас могу в драку! Без нее нашему народу выйти из того состояния было бы трудно, невозможно. Сколько у нас было всего: Иван Федорович Ного — церковноприходская школа. Хатанзеев Петр Ефимович, тоже через церковно-приходскую школу. Вначале даже церковно-приходской не было. Всего ведь семь человек в Обдорске училось из числа коренных, известных выучилось только два. Когда школу стали создавать, отец записал из нашей семьи меня первую, за что всю жизнь передо мной извинялся. Я-то потом поняла и уговаривала: папочка, ты совершенно был прав, всё сделал правильно. Но садил на нарту, учил быть каюром, чтобы я не забыла традиции жизни тундры. Не советская власть разломала жизнь тундры. Жизнь разламывали разные болезни. Сибирку возьмите. При советской власти для детей малочисленных народов были выделены средства для бесплатного обучения, до сих пор еще действует. Если ребенок хочет учиться и родители хотят, чтобы он стал специалистом по оленеводству, учителем, врачом — это самые нужные профессии. Если в семье 300 оленей, так их не станет за один год. Нынче учеба-то дорогая.
— Елена Григорьевна, Вы в Тюмени сегодня на гастролях?
— Пригласили — поехала. Я редко отказываюсь. Уже привычка, при жизни Леонида я так привыкла.
— У Леонида Васильевича с Тюменью многое связано?
— Конечно. Он постоянно в Тюмени бывал. Здесь ведь жил Иван Григорьевич Истомин, его первый учитель по литературному творчеству. Когда-то он жил в Салехарде, Иван Григорьевич, его первый учитель. И с Ленинградом постоянные связи. С Натальей Иосифовной Грудининой — его первая учительница по переводу.
— В эти «Дни Ямала» здесь в Тюмени что делали?
— Мы очень довольны, что существует земляческая организация малочисленных народов. На этих мероприятиях мы показываем творчество своего народа, на живых примерах. Я — песнями, начиная издалека.
— Слушают Ваши песни?
— С удовольствием.
— Нигде такую песню не услышишь?
— Наши песни очень своеобразные. Вот, например, на слова Леонида Васильевича:
Древняя вьется по тундре дорога,
По сторонам той дороги
Желтые, жухлые травы одни.
В травах оленьи лежат черепа,
В древнем гробу останки белеют —
С голоду ль умер, с холеры пропал,
Травы укроют, травы согреют.

На эти слова у меня песня. Я могу петь только на ненецком, по-русски я плохо пою. Песни мы разучивали в школе, в институте в хоре пели, в основном, это национальные песни.
Омельчук: Елена Григорьевна, Вы хорошо знаете обычаи родного народа. Есть формула ненецкого счастья?
Сусой: Формула ненецкого счастья? Когда удача, когда олени здоровы, семья здорова, достаток, на помощь идут родные, близкие, друзья. Счастье жить — уметь все делать для себя и для всех. Душа поет — это счастье. Не всегда о счастье, душа может петь и о печали. Но — в печали зовет, чтобы радости пришли.


Юрий СУХОВЕЙ:

Секрет бессмертия
Все мужики — дети. Он — большой ребенок. Впадает в детство. Точнее: не выпадал из него. Знает секрет.
Знает много секретов. Секрет вечной молодости. Секрет вечной мерзлоты. Секрет замёрзшей воды.
Почему лед может хранить тайны миллионолетий и, мягко убивая, долго хранить жизнь?
Взрослый ребенок по-прежнему задается детскими вопросами. И ищет ответы. Жесткая действительность и беспощадная реальность всегда мешают поиску истины. Взрослый давно бы отступился.
Ему нужен точный японский микроскоп за миллион долларов. Проблемы человеческого здоровья, которыми он занимается, невооруженным глазом не рассмотреть.
К нему идут за секретами молодости. Если катастрофически не взрослеть — и секретов нет.

Омельчук: Ген бессмертия, Юрий Геннадьевич, теоретически возможен?
Суховей: Нужен ли? Но возможен. Что-то определяет длину жизни, имеются научные разработки. Но в ближайшее время открытие не грозит.
— Бог творил человека по своему образу и подобию. Бог — бессмертен. Логически вытекает: бессмертен по образу и подобию?
— Если по образу и подобию, тогда — зачем? Для какой-то цели люди создавались, но для этих же целей была придумана конечность жизни.
— Как далеко человечество продвинулось в познании жизни? Елозим по вершкам, по поверхности?
— Научный процесс напоминает частокол. По каким-то направлениям прорываемся. Эти зубья сидят с определенной частотой, в промежутках — белые пятна. Научный процесс бесконечен, но очень интересные вещи мы узнали. Чтобы эти вещи вошли в жизнь, нужны огромная работа, огромные затраты. Это большая проблема.
— Деньжат у человечества не так много?
— Да, наверно, хватило бы, но кто же их отдаст на эти цели?
— На уничтожение человечества, пожалуйста, деньги всегда найдут?
— Там скорость денег. Научные деньги — медленные, можно вложить и не дождаться результатов. Здесь результат сразу — трупы.
— Насколько лучше не знать эти глубины бытия?
— Мы все равно на каком-то этапе пытаемся задаваться этими вопросами. Если совсем не знать — мы лишены любопытства, лишены жажды жизни. Жить не интересно без разочарований. Бледная жизнь — она кого устроет?
— Человеку бессмертие зачем?
— Анатолий Константинович, активная жизнь начинается с запуска системы самоуничтожения, она срабатывает у всех. С другой стороны, представим себе жизнь, когда один живет очень долго, а остальные солидно меньше. Вот ушли все, кого я любил… Мне кажется, неинтересно, ценности другие.
— В принципе бессмертия заложен концентрированный человеческий эгоизм?
— Человеку для жизни нужна линия ускользающего горизонта. Бессмертие — гипотетическая мечта, к которой нужно стремиться, но которая неосуществима по определению.
— Когда, Вы сказали, момент самоуничтожения начинает работать? С первой минуты жизни?
— Фантазии из серии «Портрет Дориана Грея», «Шагреневая кожа» не на пустом месте родились. Если мысль об этом существует, она во что-то реализуется. То, что такая программа существует, нет никакого сомнения. Сейчас обсуждается механизм, почему она запускается.
— Как далеко Вы зашли в исследовании именно этого момента — он может быть отодвинут? Не продлен, а отодвинут?
— Скажу так: есть определенные научные предпосылки, его можно как-то двигать, не говорю: прерывать или обрывать. Двигать, наверно, можно. Груз болезней, недугов и жизненных тягот — он ведь жизнь не удлиняет. Если этот груз человек облегчит, то проживет веселее и дольше.
— Но ведь Вы прекрасно сами знаете — смерти нет, смерти не бывает?
— Есть очень забавная вещь, она связана с опухолевым ростом клеток, которые вечно делятся. Существуют клетки, которые не умирают, клетка делится и делится, не старея. Эта модель — биологического плана, как она может быть реализована на больших организмах типа человека, представить пока трудно. Мы можем заморозить лягушку и разморозить, она будет жить. А человек не может.
— Творец нам подсказывает? Возможности есть?
Омельчук: Возможность есть. Но допустит ли Он до этого знания?
Суховей: Смерть вечной человеческой жизни — просто этап перехода?
— Знаете, Анатолий Константинович, зачастую времени подумать над этой проблемой нет.
— Не остается?
— Наверное, желания.
— Этап надвигается?
— Понимать, что там происходит, очень трудно, хотя и видно.
— Библейское врачу — исцелися сам. Это о чем?
— Это врачебный штамп.
— Библейский штамп.
— Нет, врачебный. Это лишь намек на объем знаний.
— Доктор Суховей умеет приводить себя в гармоничное состояние?
— Это навык жизненный. Мы приводим себя в гармоничное состояние методом проб и ошибок. С возрастом прекращаем кричать и топать ногами. Но то, что было в молодости, пройдет через всю жизнь, все останется.
— Рецепт гармоничного состояния доктор Суховей не выпишет?
— Его, наверное, не существует. Если предлагают рецепт — это уже не наш рецепт. А нужен только собственный.
— Пришел к Вам больной с последней надеждой на такой рецепт, а Вы ему говорите — обратитесь..?
— Есть большой фактор болезни, его можно регулировать путем нивелирования болезненного состояния. Мы же вели разговор о повседневной жизни.
— Медицина, на Ваш взгляд, часть общечеловеческой культуры?
— Вы очень точно сформулировали понятие культуры в рамках медицины. Многие культурные вещи шли от медицины. Многие великие изобретатели успешно занимались медициной. Есть чудное выражение: медицина — это искусство. Она никак в разряд чистой науки не сдвигается, а стоит между искусством и наукой.
— В Вашей деятельности этого искусства должно быть много?
— Тут есть две вещи. Есть профпригодная рутина, ты должен иметь определенный объем знаний и навыков, чтобы считаться профессионалом, вызывать доверие больного.
— Смешать краски, знать ноты?
— Да. Но есть еще и искусство, чтобы не заболеть впредь, чтобы выглядеть красиво в будущем. Элементы искусства присутствуют в сиюминутном лечении. Если врач искусный, он дает определенную перспективу пациенту. Если неискусен — закроет сиюминутную проблему, хотя это тоже надо делать.
— Не знаю энциклопедического определения медицины.
— У меня на эту тему есть абсолютно свое, выработанное ощущение.
— Формула поколения?
— Она, наверно, не моя, но я ее придерживаюсь. Мы определяем медицину как воздействие на болезнь и прогноз от этого воздействия. Мы знаем, какую таблетку дать и в какой дозе, какой эффект от этого получим. Если мы даем неизвестно что, но оно помогает, это тоже хорошо. Но это не медицина. Медицина — узкая вещь. Это может быть целительство, знахарство.
— Медицина может быть интуитивной?
— Интуитивно целительство, медицина — нет. Интуитивное целительство — это всякие озарения, а взвешенная медицина — объем знаний. Рутина. Но в этой комбинации рождается хороший эффект.
— Есть два подхода к здоровью человека: официальный — задавить болезнь лекарствами, и целительский — помочь организму, все резервы бросить на то, что мешает быть здоровым?
— Анатолий Константинович, здесь большое противоречие.
— Конечно же, я заблуждаюсь?
— Абсолютно не ошибаетесь, абсолютно правы. Ситуация такова. Мы все помним антибиотики? Антибиотики спасли миллионы жизней. Но на рубеже веков официальная медицина абсолютно пересмотрела отношение к ним. Обсуждается вопрос: человек — это химера, связанная с бактериями, с которыми призваны бороться антибиотики. Оказалось, человек состоит из десяти в тринадцатой степени клеток, одновременно в нем проживают уютно десять в четырнадцатой степени бактерий. Если мы начнем их убивать — убьем ровно половину того, из чего состоим. Отношение к убиванию бактерий внутри нас.
Омельчук: Доктор имеет дело с нездоровыми людьми. Это неизбежно искажает его восприятие картины мира?
Суховей: Есть замечательный анекдот: «Здоровые — это те, которые не знают, что они уже больны».
— Анекдот профессиональных докторов?
— Коммерческой медицины. Отношение с нездоровым человеком предусматривает некоторую особенность общения. Если ты можешь в общении со здоровым что-то себе позволить, то в общении с нездоровым — не имеешь права. Эти помехи не искажают картину мира. Его обостряют. Здоровый многое не хочет замечать в жизни, пропускает, больной не пропустит. Особенно, если это угроза жизни.
— Врач должен верить?
— Если он не верит, то вносит элемент обмана, торгует несуществующими надеждами. Этот товар очень опасен.
— Бог врача отличается от Бога больного?
— Нет.
— Вас часто одолевают сомнения?
— Очень.
— Это продуктивно?
— Продуктивно. Если они одолевать не будут, то всё, жизнь пролетела за окнами.
— Суть жизни с точки зрения человека, который большую часть своей профессиональной жизни имеет дело с нездоровыми людьми.
— Во-первых, их не было никогда, абсолютно здоровых. Адвокат тоже имеет дело только с проблемами. У него тоже искаженная картина, но и продавец имеет дело с проблемами человека, не имеющего определенного товара. По-видимому, медицина просто несколько обостряет эти взгляды. А принцип один и тот же. Суть жизни, конечно же, познается исключительно через страдания. Абсолютно здоровый человек вряд ли познает суть жизни.
— Вы давно перестали быть молодым доктором?
— Когда рядом наставники, ты можешь спросить совета. Как только наставники исчезают — надо выходить из категории «молодой доктор».
— Скажите, кого легче лечить молодому доктору — молоденькую симпампулечку или истерзанную грымзу?
— Безусловно, благодарней — истерзанную жизнью грымзу. Хотя, конечно, человек тянется к красивому.
— Вы позволяете себе разделить досужее мнение женщин о мужчинах, что все мужики — сволочи?
— Я, по большому счету, не протестую. Это честный женский взгляд на вещи.
— Правильный?
— Трудно женскими глазами смотреть. До конца не согласен.
— Женщина — другая планета?
— Другая. По жизни попадались женщины редкого ума.
— Редкую красоту не замечаете?
— Я про чистоту. Красивых у нас много. Я сказал — редкого ума.
— В армии не служишь — должна быть красивой?
— Редкий ум обязательно сочетается с красотой. Как правило. Неразрывно.
— Лучше плыть по течению или стремиться к цели?
— Стремиться к цели интересно. Плыть по течению комфортно. Выбираем.
— Врач может позволить себе образ жизни свободного плейбоя?
— Если это не мешает клятве Гиппократа.
— Чего вам, Юрий Геннадьевич, не хватает в России?
— Вопрос серьезный. Анатолий Константинович, я скажу две страшные вещи. Чтобы человек жил интересно, для него обязательны свобода мысли и свобода передвижения. Свобода мысли в последнее время развивается, но свобода передвижения сопряжена с материальной стороной.
Омельчук: Чем вам не нравится Тюмень?
Суховей: Почему?
— В любимой всегда отыщешь массу..?
— …недостатков. Проходящих. Если нужно иметь свободу передвижения, то нужно иметь, как медведю, свое лежбище, берлогу, где уютно спится. Я Тюмень могу ассоциировать с берлогой-лежбищем, а остальной мир — с лесом. Вечно в берлоге лежать нельзя, как и вечно шататься по лесу. Тюмень — малая родина, она дает возможность отлежаться, отдохнуть и снова — в путь и странствия. Город со своей спецификой.
— В воздухе XXI века Вам чего не хватает?
— В жизни человечества произошло ужасное событие, появился информационный канал, я имею в виду Интернет, он позволяет увидеть мир в любом месте: будь то Тюмень, Ишим, Голышманово, Упорово, Салехард. Становится заметно — где-то живут в другом веке, возникает ощущение некоторой ущербности. Показывают Японию — государство живет в другом измерении. Хорошо это или плохо? Не знаю. Очень интересная вещь. Ты посредине, появляется право выбора и отчасти: невозможность осуществить какие-то вещи. Вот тут терзания и могут возникнуть. Как, что, куда идти? Выбор — вещь опасная.
— Доктор Суховей занимается проблемой стволовых клеток. Собственное ощущение — перспективное направление или еще один тупик?
— Первое — открыли потрясающий феномен, с потрясающими свойствами. Но, понимаете, появляется такой обоюдоострый инструмент. Можно порезаться и зарезаться. Вопрос научной деликатности и добросовестности. Еще одна вещь: чтобы проявить многие свойства открытия, нужно больше времени, а его прошло очень мало.
— На Ваш взгляд, Юрий Геннадьевич, мир устроен справедливо?
— Есть замечательная поговорка: «До обеда мы ищем правду, после обеда — место работы». Это концентрированное определение справедливости, та линия горизонта, к которой можно стремиться. Но за словом «справедливость» можно спрятать всякую гадость. Благими намерениями выстлана дорога в известное место.
— Человечество может рассчитывать на всеобъемлющую панацею?
— Ее нет, это линия горизонта. Но нельзя веру изымать из общественного сознания, возникает безверие, это страшнее.
— Юрий Геннадьевич, я хотел бы разрешить собственные сомнения. Есть такая точка зрения. Это правда, что пределы развития человеческого разума ограничены скромными возможностями таза рожающей женщины?
— Анатолий Константинович, человечество давно эту проблему решило. Есть, так называемый феномен выносного интеллекта. Появились компьютеры, которые имитируют интеллект — хотя бы отчасти.
— Я пока о людях.
— Это же продолжение человеческой памяти.
— Если не о развитии компьютера и киборга…
— Этот вопрос, как говорят в Бразилии, не мой пляж. Вопрос ни ко мне. Кто-то сущностный закладывал пределы. Пределы развития заложены. Однозначно. И, возможно, не зря.
— Юрий Геннадьевич, кто Вам мешает осуществить самые дерзкие желания и мечты?
— Наверное, мешаю себе сам — это раз. Почти ежедневно и почти активно. Если же мечты осуществились, то тут никуда не денешься. А хочется жить.
— Неистово хочется жить?
— Да.
— Любите поглядеть на одуванчик?
— Не постоянно.
— Космические создания — муравьи — моделируют и изображают собой космический хаос?
— Я бы определил иначе. Муравьи — активная иллюстрация интеллекта в складчину. Каждый отдельно ничего из себя не представляет, но, когда эти слабоумные создания собираются в огромный конгломерат, он начинает жить по законам разумного существа.
— Бог нам часто намекает?
— А он, видите, все сделал в намеках.
— Осторожный?
— Готовых рецептов Он не дал, но везде расставил символы, которые мы должны расшифровать. Он специально сделал так, чтобы однозначного прочтения не было. Иначе бы было движение по команде.
Омельчук: Одиночество человека начинается с одиночества Бога?
Суховей: Одиночество человека начинается с эгоизма.


Саша ТАРАБЫКИНА:

Воробышек счастья
Нам не испытать, но, наверняка, это тяжелая ноша. Носить на хрупких девчачьих плечах всю красоту самого юного поколения планеты.
Тюменская школьница — юная Мисс мира. Ее часто можно видеть на тюменских улицах.
Судя по ней, первое поколение XXI века, без лишних рефлексий и ужимок века ушедшего, хозяйски и деловито берется за свое предназначение. Чего переживать? Им достался мир именно в таком состоянии. Спасибо папе и маме. Можно бы получше, но и этот — так прекрасен!
Не от безысходности… От радости, скоро этот мир попадет в наши руки. Хорошее дело. Выбора нет. Надо быть хозяином… Хозяйкой. Этого мира и своей жизни.

Омельчук: Скажи-ка, Александра, как нынешние дети называют своих родителей? В мои времена — «предки», а у вас — «шнурки» или как?
Тарабыкина: Честно говоря, без понятия, я своих называю просто мамочка и папочка. Сленг не уважаю, очень их люблю.
— Всегда слушаешь отца?
— Стараюсь.
— А возразить?
— Если собираемся на концерт, отец мне предлагает что-то одеть, бывают ситуации.
— Не растеряша?
— Бывает. Папа мне всегда напомнит.
— Он-то собранный?
— Очень собранный.
— Кто главнее из родителей?
— Думаю, папа.
— Мама с этим согласится?
— Скорей всего, да. Папа — самый важный человек, он у меня хороший, сдержанный, всегда мне все напоминает, выглядит хорошо. Советует.
— Не важничает?
— Нет, конечно.
— А сама: пообещала, обязательно сделаешь?
— Я постараюсь. Это же действительно очень важно, обязательно нужно сделать.
— Скажи-ка, из школьных предметов какой изучается с особой охотой?
— Я очень люблю литературу, люблю поэзию.
Омельчук: Сейчас что проходим?
Тарабыкина: «Снежную королеву». Я очень любила этот мультик, в детстве очень часто читала.
— Ни одного противного школьного предмета?
— Стараюсь перебороть себя. Сама с собой борюсь на математике. Самый сложный.
— Это ж на базаре деньги считать?
— Это серьезнее. Меня окружают добрые люди, всегда мне помогут, мои друзья, мои родители, вместе с ними ничего сложного и нет.
— Только добрые и ни одного злого?
— У меня не было особых случаев, чтобы мне что-то сказали плохого. Я тоже очень люблю и ценю своих друзей, своих родителей.
— Даже вредных парнишек нет?
— Бывают.
— С профессией на жизнь уже определилась?
— Я очень хочу попробовать все в своей жизни, необязательно только в одном. Я бы очень хотела стать телеведущей или актрисой.
— Телеведущей на Центральном канале?
— Думаю, да. И на сцене быть ведущей, вести мероприятия для детей, для взрослых, чтобы всем нравилось.
— Поучусь на актрису, но стану телеведущей?
— Не совсем так. Мне хочется все попробовать: и актрисой, и телеведущей, и дизайнером.
— На дизайн уже начинаешь готовиться?
— Я очень хотела бы стать дизайнером одежды, мне очень нравится, если есть свободная минутка, обязательно какой-нибудь эскиз нарисую.
— А ручками сшить?
— На домоводстве шьем разные фартуки.
— Отцу что вышила?
— Пока еще ничего, к Новому году обязательно сделаю.
— У него все есть?
— Думаю, да. Сшитого руками собственной дочки, может, и нет, самое главное, у него есть я.
— Остальное все вышьется и сошьется?
— Да.
— Много попутешествовала?
— Уже много. Главное, чтоб были хорошие компании на конкурсах, где я участвовала с друзьями, с подружками. Если какая-то трудная минута, они меня подбодрят, или я их. В Турции я была на конкурсе «Маленькая красавица мира», действительно, очень интересно, мне понравилось. Я ездила в Крым на Украину, ездила в Эмираты.
— Возвращаешься из Белека, из Крыма, из Эмиратов, как находишь Тюмень?
— Тюмень — мой родной город, я его очень люблю. Какой бы он плохой ни был, я все равно его очень люблю и уважаю. Я считаю, Тюмень хорошеет прямо на глазах, строится, много всяких разных центров, парки. Очень люблю наш новый Тюменский драматический театр. И старый любила, и кукольный театр. Очень нравятся места искусства, творческие места.
— Чувствуешь, что сибиряки — народ настырный, по себе ощущаешь?
— Очень настырные, а сибирячки — ух, так топнут ножкой и скажут что-то, и все будет, как они хотят. Они очень целеустремленные.
— Настырней не найдешь?
— Сибирячки они и есть сибирячки.
— В себе что особенно ценишь?
— Наверное, целеустремленность, стараюсь, делаю, перебарываю себя.
— А если не перебарывать?
— Так нельзя, это мое маленькое правило.
— А часто приходиться перебарывать себя?
— Не часто, я делаю это с удовольствием, это мое увлечение.
— А что в себе вызывает недовольство?
— Иногда бывает. Занимаюсь танцами, какое-нибудь движение не получится, уходишь из зала немножко недовольная собой. Потом пытаешься это сделать и еще лучше получается.
— Слушай, Александра иногда произносит запрещенные слова?
— Неприличные слова не есть хорошо, это некультурно.
— Ребята же произносят, просто запрещенные?
— Ребята пусть говорят, я так не буду, это некрасиво. Не пример для меня.
— Тебе много запрещают?
— Не сказать, что много, я сама думаю: мне это не надо. Конечно, родители подсказывают. А запрещать… Бывает, если я много съем мороженого, конечно, не всегда разрешают.
Омельчук: А много — это сколько?
Тарабыкина: 10 в день. Особенно, когда жарко.
— А отцовская квота?
— Иногда — три, но по одному.
— И не переубедишь?
— Думаю, нет. Чего хорошего: на следующий день встаешь — горло болит.
— А сама себе что запрещаешь?
— Запрещаю вешать нос.
— А где та вешалка, на которой висит нос?
— Думаю, в душе.
— А если взгрустнулось, почему бы не погрустить-то?
— Надо всегда быть, я считаю, веселой, энергичной, нужно во всем найти свой плюс.
— Давай найдем в противной погоде плюс?
— Например, идет дождь. Можно выйти, немножко в лужах побегать. Бывает, очень хочется. Разрешают, если уж прямо хочется сильно.
— Много друзей?
— Друзей — да, знакомых много, тоже очень хорошие.
— Друзей давай считать?
— Даша, Маша, очень много. На конкурсах очень много друзей, мы даже переписываемся по Интернету. Для меня это очень важно — друзья, знакомые, родители. Самое важное.
— Кто вернее — девчонки или парнишки?
— Одинаково, я считаю.
— Что-нибудь вкусненькое умеешь готовить?
— Учусь. Мы с папой стараемся, покупаем продукты, делаем, красим. Очень хочу научиться хорошо готовить, чтобы праздничный ужин маме с папой приготовить с душой. Делаю разные салатики фруктовые, соображаю, всяко украшаю. Коктейли смешиваю, очень люблю свежевыжатые соки. Сама оторваться не могу от фруктового салатика со взбитыми сливками, с шоколадом.
— Повыращивать цветы хватает времени?
— Мы с бабушкой (она меня учит) растим лимонные деревья.
— На какие еще увлечения остается время?
— Любое занятие — это и есть мое увлечение.
— В школе ЕГЭ — это как баба Яга, в конце учебы будет самое страшное?
— Я готовлюсь, это очень важное событие в жизни.
— Так в университет или в актерскую школу?
— Я еще пока не решила, поближе решу.
— Александра, расскажи, как попадают на конкурсы юных красавиц?
— Моя история. Я увидела рекламу по телевизору, мне очень захотелось, родители одобрили, мы пошли написали анкеты, нас пригласили на кастинг. Нужно было рассказать о себе, о своем городе — визитную карточку, какого-нибудь зверька изобразить, бабочку или бурундука. Я изображала хомяка. Они такие все хорошенькие, грызуны, не все их одобряют, но они пушистенькие, миленькие, взять их в руки…
— Юная мисс, юная красавица, действительно — самая красивая девочка или ей просто отдали предпочтение?
— Очень много детей талантливых, выбирают не самую красивую, выбирают человека с талантом. И который очень старается.
— Ты — юная красавица или юный талант мира?
— Я — юная красавица мира, но не без талантов.
— Красота — настоящий девичий ум?
— Я стараюсь, о чем-то мыслю, можно сказать, не глупенькая, всегда нужно подумать. Красивый человек — не обязательно глупый или тупой. В душе у каждого человека есть свой мир и каждый человек по-своему умен.
— Ты кому-нибудь говорила: ты — тупой?
— Нет. Я так не выражаюсь, потому что так не считаю.
— На ваших конкурсах обязательно выиграло поменьше, проиграло побольше. Не жалко тех, кто неизбежно проигрывает?
— Почему неизбежно? Кому-то чуть больше повезло. Жалко, но я считаю человек все равно добьется своего.
— А ты проигрывала?
— Бывали случаи. Поигрывать надо, это действительно очень важно, надо больше готовиться.
— У маленькой Мисс мира есть обязательные обязанности?
— Это благотворительность. Я стараюсь помогать детям, инвалидам. Проект новый «Мини-мисс» и конкурс «Мистер синемания» — тоже для детей, я провожу, занимаюсь детьми. Мы с ними уже поладили, с маленькими детьми от 4-х до 15 лет, я с ними занималась. Они очень хорошие, добрые и талантливые.
— Это в Тюмени?
— Конкурс проходит по Уральскому федеральному округу. Дети очень талантливы, надо развивать и найти это в ребенке.
— А почему нет конкурса «Маленький принц», несправедливо ж?
— «Мистер синемания», там и для мальчиков, мальчик и девочка могут показать свой талант.
— Сама по натуре — азартная девчонка?
— Могу поспорить: слабо-не слабо. Не остановлюсь, буду добиваться!
— Живешь по расписанию?
— Это очень важно, чтобы лишнюю минутку не потерять даром.
— Детство же… Если в детстве каждую минутку считать?
— Мне нравится жить по времени: встала, быстренько покушала, сходила в школу, поехала на всякие тренировки, на всякие репетиции. Мне нравится.
— Шалопаи тебе не нравятся?
— Нет.
— Ближайший замысел Саши Тарабыкиной?
— Конкурсы «Мини мисс» и «Мистер синемания». Дальше будет видно. Я поучаствовала в конкурсе, выиграла, надо дать возможность другим детям поучаствовать.
— Счастье — обязательно подальше прячется, за углом?
— Счастье для меня — это мои родители, мои друзья, мои знакомые.
— Ты эту птичку уже поймала?
— Я очень люблю птиц, птиц же очень сложно ловить. Птицу счастья сложно поймать, птиц я очень люблю, они ж живые, надо дать им возможность полетать, чтобы они радовали меня.
— Воробышка или журавушку?
— Воробышка.
Омельчук: Или орла?
Тарабыкина: Воробышка, они хорошенькие, такие маленькие. Зимой я кормлю птиц, выношу им пшено. Люблю всяких-разных лошадей, даже змей люблю. Всяких-разных.


Минсалим ТИМЕРГАЗЕЕВ:

Властелин времени
Мысль, скорее, вредит образу, творчеству. Но все его творчество — мысль. Мысль, неуловимо перетекающая в образ. Его вещи, возможно, просты, но: притягательно загадочны. Их надо постигать, думая сердцем. Когда он успел, вырезая простые фигурки из кости — мамонтовой ли, лосиной ли, китового ли уса — так подняться над собой, чтобы стать не просто мастером — мыслителем? Мастер Минсалим — тобольский косторез.

Омельчук: Минсалим, почему такой ты негостеприимный, а? Прилетел Президент Путин, сел на вертолете около твоей мастерской, ближе другого художника не было, Минсалим Президента России в свою мастерскую не пригласил, а? А все тебя знают как хлебосола?
Тимергазеев: Спасибо. Добрый вечер, земляки. Вопрос замечательный. Дело в том, что еще за месяц я пообещал одной северной женщине, что приеду к ней 5-го числа. И Президент собирался приехать 5-го числа. Она об этом узнала, говорит: давай перенесем на 6-е, вдруг ты увидишься с ним, вдруг тебе это понадобится. А он тоже перенес на 6-е.
— Так мужчины не поступают.
— Говорят, что художник — не мужчина, это немножко другое состояние. Я не оскорбляюсь, я не занят тем, чтобы отличать друг друга по половым признакам.
— В твоем творчестве главенствует женское или мужское начало мира?
— Наверное, женское.
— Признаюсь в этом честно?
— Некуда деваться.
— Может, изначально: женское — это художническое видение мира?
— Я тоже так считаю. Художник чувствует и помнит, как трудно рожает женщина, точно так же трудно ему рожать. А родить надо.
— Часто родовые муки испытывал?
— Все рождается в трудных муках. Что бы я ни делал: зверя, медведя, динозавра, кентавра, женщину, надо прожить это состояние. Простую палку делаешь, фаллос делаешь, надо прожить этим состоянием. На самом деле прожить. Если это не будет похоже, состояние останется.
— Вернемся в 6-е марта. Случись так, что ты не пообещал северной женщине и Президент бы повернул не налево в Кремль, а направо — в твою мастерскую, есть что сказать Президенту?
— Я за Президента переживаю. В начале своей карьеры он обронил: «мочить в сортире». Теперь он вынужден в этом коридоре ходить, в политическом, собственном. Где бы ни был, он ходит в коридоре. Он настолько симпатичен! Но политики должны знать и знают, наверно, что надо сперва понравиться женщинам, потому что в любом государстве, прежде всего, чувствуют изменение или состояние государства женщины. Они очень сильно влияют на мужиков.
— Вы здесь с Президентом схожи: ты остался верен северной женщине, которой дал твердое мужское слово, Президент направился к женщинам-тоболячкам пить чай накануне женского дня.
— Об этом и речь. Ревности — никакой.
— Президенты схожи с художниками? Женщина — изначально?
— Да. Тут все время забота. Некоторые работы рождаются сами по себе, я вижу ее, ее надо сделать, чтоб не болело, чтоб не томило, не нагнаивалось. Обязательно надо сделать. Неудовлетворение, неудовлетворенность — чувство, которое застаивается, потом вызывает раздражение и старость.
— Минсалим, вечерами только чай пьешь?
— Все пью.
— Все?
— Позавчера случилось моему среднему сыну Юре 13 марта и его невесте Вере день рождения, вместе две Рыбки родились. Я все думал: выпить-не выпить?
— Чаю?
— Я люблю русскую водку. И везде, где бы я ни был, пропагандирую этот здоровый образ жизни.
— Вечерняя чарка для художника — здоровый образ жизни?
— Конечно же! Иногда раскисаешь, долго сидишь, надо взбодрить хотя бы печень (хотя бы печень!), систему завести и думать внутри себя. Иногда замораживается организм, потому что не столько голова работает, сколько руки у художника. У него вся память в руках. Как у женщины.
— Как себя определяешь: скульптор? резчик? художник?
— Минсалим. «Минсалим» — божественное слово «мин» — это я, «салям» — привет. Это я с приветом ко всем. Минсалим, Анатолий! А литературно: рождается маленький татарчонок и все ищут знак Аллаха на нем, вдруг кричат — «мин, мин», вот родинка, нашли ее, нашли, приходят родители, он им говорит: «салям», «привет вам от Аллаха!». Так, соединяясь, получилось мое имя. Мне очень нравится произносить свое имя, это словосочетание, которое имеет прямое отношение к жизни. Привет наступившей жизни. Салям, жизнь!
Омельчук: Привет миру? Привет родившемуся человеку, открытого миру?
Тимергазеев: Да.
— На твой взгляд, мир устроен все-таки неправильно? Человек же в постоянном страхе перед опасностями жизни, им движет инстинкт самосохранения, человек боится смерти. Человек не распахнут беспредельному божественному добру, не может жить радостно? Мы видим, что наши современники не предаются радости, не живут радостью, их угнетают разные страхи. Страх искажает божественный замысел, заложенный в человека?
— Конечно. Разделяя понятие мира на две половинки… Зла должно быть чуть-чуть больше всегда, чтоб не потерять бдительность. Соблюдается закон равновесия. Симметрия опасна. Это как бы рана, разрез, мы становимся равнодушными. А когда есть возможность показать свое мужество, тогда человек и жив.
— Зло же побеждает всегда незаметно?
— Окончательный рай. Вспомни: когда мужчина Адам ходил, на самом деле ему там было скучно, он неестественно жил. До первого греха.
— Настоящему мужчине всегда нужно немножко ада?
— Для диалога. Жертвуя собой, он сам себя создал. Когда Адам пожертвовал часть своего тела, чтобы создать образ другого, другой, которым он любуется до сих пор. При том, что она более совершенна, чем сам он. Но началось из неудовлетворенности, противодействия раю, началось с жертвы мужчины.
— Из внутреннего ада мужчины родилось божественное создание?
— Потом… Понятие страха. Чего, чего он боится? Чего женщина боится? На самом деле женщина — более бесстрашный человек.
— В твоих работах что побеждает? Ты, наверное, удивляешься: могло бы победить добро, но не смогло?
— Минуточку, у меня тут маленькая есть работа, она сделана из белой обской мамонтовой кости. Вот, условно говоря, скала, вот фигура — она копит в себе знания, листы знания прибавляются, когда-то все пространство это заполнится. На одежде у нее складки образуют лестницу — у каждой свой горизонт, мы поднимаемся по лестнице этих знаний — насколько можем. Фигура выглядит как бы с крыльями, крылья начинают расти и, действительно, можно лететь. Никто не знает, летел или падал. В то же время в этой же фигуре знак, тот же знак, что знания могут быть, как нож в спину. Коварно чувство полноты знаний. Пограничное состояние — насколько нужны знания тому же человеку в чуме или, скажем, президенту Академии наук. Ведь все войны — тоже от знаний, не от невежества. Варвары тоже хотели что-то познать, увидеть.
— Что такое мужчина?
— Все время хочется быть мужчиной, особенно когда в возрасте. Приятно, когда женщина оглядывается, пусть даже для того, чтобы спросить: не Ваш ли это песок высыпался? Чтобы быть мужчиной, надо прилагать большие усилия, гораздо легче сказать: я не мужчина — я художник. Иногда хочется быть мужчиной, но я в большей степени художник. Художник зачастую долго не выходит из особого состояния, когда творит, иногда просто не хочется возвращаться в реальность. Быть внутри себя — естественное состояние художника. Но в это время ты — не мужчина.
— Чем Вас привлекла именно кость? Не холст, не гипс, не бронза?
— Совершенно случайно. Вышел из детдома — надо было чем-то заниматься, буквально все происходило на Соборной площади. Друг детства шел с обеда, ему было стыдно, что он опаздывает, говорит: пойдем вместе сходим? По ошибке подумали, что я приехал поступать, попросили нарисовать, слепить, получилось. Я просто научился хорошо делать.
— Жизнь, случайно, не ошибается? Случайно она не ошиблась с Минсалимом?
— Я еще не прожил свою жизнь. Не могу сказать.
Омельчук: Есть ощущение, что все ошибки жизни — это закономерный итог развития?
Тимергазеев: Многим кажется, что они ошиблись и прожили не так. Я тоже, оглядываясь на свои 53 года, думаю, как бы мне хотелось прожить этот эпизод жизни по-другому. Мне нравилось крутить бычьи хвосты. Мой родственник из деревни сказал: если бы не случай, ты до сих пор бы крутил бычьи хвосты. Полезное дело. Главное, полагаться на себя и жить внутри себя.
— Трудно быть художником в бедной стране?
— В любой стране. Суть художника не меняется. Хоть богатый — хоть бедный.
— Художником быть трудно и в богатой стране?
— И в богатой.
— Что Минсалим ищет за рубежами нашей все еще великой Родины? Что можно найти вне Родины?
— Да, мы часто встречаемся на перекрестках европейских дорог. Любопытство. Будучи в детдоме часто попадал в чулан, я там путешествовал.
— Садили в чулан за примерное поведение?
— За разное. Ненадолго, но садили. Это очень приятное воспоминание. Наверное, там я стал художником, потому что воображение, которое разыгрывалось в тесноте и темноте, меня согревало.
— Все делал для того, чтобы оказаться в чулане?
— Иногда. Удобная форма уйти в мысли. В юности я хотел попасть в Японию. Хотел посетить Финляндию, Грецию, которая мне очень нравилась, как эллинское государство, которое тоже было языческим. В Германию мы ездим, потому что приглашают, все-таки — центр Европы. Сейчас нет необходимости специально ездить, есть возможность увидеть все здесь, в Тобольске — в центре Азии.
— Минсалим где-нибудь в Берлине чувствует себя тобольским художником?
— Художником из России. Там трудно рассказывать, что я татарин в мансийской рубашке. Они говорят: о-о-о, Сургут! Нижневартовск! Это им понятно.
— Тобольск?
— Слово Тобольск им редко слышалось. Мы проверяли специально с Ярославом все карты, глобусы сделаны по старым картам, Тюмени там нет, есть Тобольск, других городов в Сибири как бы нет. Бывший главный город Сибири — Тобольск, но в Европе он стерся.
— Минсалим, прикрой уши, пожалуйста. Сергей Прилепин звонил: «Вы — великий человек, — считает Сергей, — Вы — вне политики. Без таких людей жизнь наша была бы страшной».
— Спасибо Сергею. Как бы мне не заболеть болезнью Мао Цзэдуна, опасная болезнь, заразительная. Но… Спасибо.
— Что потянет переплыть Иртыш и Янцзы?
— Желтую реку хочется переплыть сразу.
— Действительно — вне политики?
— Нет, я россиянин, живу в своей стране и не безразлична мне судьба России.
— Обещают, что к марту начнется война в Ираке. Пригласили бы Минсалима: рискнул он в «живой щит» от американских бомб в Багдаде?
— Вряд ли. Это хоть и прекрасно, но бессмысленно. Это не мужские поступки, которые совершают политики, я за них не должен отвечать. Что должно свершиться — оно свершится.
— Жизнь художника выше сиюминутной политики?
— Параллельно.
— Где Вы берете материал для своих работ?
— Источник сырья в Гыданской тундре.
— В каждой Вашей работе своя драма?
— Конечно, это главная драма человечества. Человек должен пройти семь ступеней совершенства, семь земель, не всегда достигает этого. Драма: первые люди, которые появились, первые Боги, которые появились, которые держат мир, для них держат мир. Не всегда, по разным причинам, по разным причинам, чаще всего они совершенно не имеют отношения к божественному. Обычно, это лень. Один из любимейших музеев — Сургутский, там есть моя серия «Наслаждение».
— И даже «Наслаждение» — драма Минсалима?
— «Наслаждение» знанием, например.
— Которое — нож в спину?
— И нож в спину, и крылья. Все равно, это — наслаждение.
— Наслаждения без ножа в спину не бывает?
— Бывает. Надо ограничиться каким-то знанием.
— Минсалим, о твоей мастерской в Тобольске: это личная мастерская или школа?
— И то, и другое, наверное. Я все-таки вернуться хочу к гостеприимству. Однажды.
— Неужели так задело?
— Задело.
— Зато единственный мужчина, который дал слово женщине и сдержал его?
— И я про женщину. У нас маленький музейчик есть, я верю: музей истории кости будет, женщина два раза приезжала. Однажды она приехала, меня спрашивает. Меня это поразило, я догадался, я правда догадался, в чем дело. Представляете, как узнавать в лицо можно? Вот когда я одел повязку, говорю: это я. Узнала она меня. Что-то маленькое запоминается, для нее лицо не запомнилось, запомнилась повязка моя.
— Неужели лицо Минсалима не запоминается?
— Она не запомнила. Просто ощущение. Теплое ощущение. И про школу. Я стал мастером благодаря Валентину Степановичу Колычеву, другим людям. Она — как бы личная мастерская, где каждый может заниматься тем, что может, это не совсем учеба, прямая учеба: можно смотреть, можно учиться, я могу что-то сказать, но прямая учеба — это довольно опасно, чужие образцы делать — это просто жить в плену. Надо делать что-то свое. Пусть плохо, но свое. В Тобольске. Мне кажется, там каждый девятый человек — косторез.
— Заметил, как женщины беззаветно отвечают взаимностью?
— Я им тоже.
Омельчук: Географический вопрос. Художнику Минсалиму нужна вся Тюменская область до берегов Ледовитого океана?
Тимергазеев: Это необходимость. Я почувствовал себя сиротой. И это сиротство я ощутил в своем родном городе. Я увидел, как сиротеет город. Это самый главный пожар, который произошел сейчас в городе, это страшное состояние и, когда я живу там, я все время живу для города, для маленького совершенно удивительного такого провинциального населенного пункта. И мне всегда стыдно покинуть его, из-за какой-то лучшей доли в какую-то сторону поехать. Я — большой властелин легендарной Сибири.


Евграф ТЕПЛЯКОВ:

Хмель открытий
Он и сейчас в строю — такие люди в запас не уходят. Он открыл три сотни месторождений нефти и газа. Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс — надежда и опора России — его рук дело. Правда, у геологоразведчиков местоимение «я» не в чести. Мы! Может, и правда — дело артельное. 100 тысяч нефтеразведчиков (с семьями — 400 тысяч) трудилось в Тюменской области. Такого в истории России не случалось раньше, незаметно, что возможно это и в будущем. Зато уж и эффект какой! Не только предмет внутренней гордости. Россию в мире особо уважают и по той причине, что у нее есть Западная Сибирь. Бездонное нефтяное дно.
Позавидовать Евграфу, лауреату и заслуженному победителю?
Если ваша жизнь — дело: можно!

Омельчук: Евграф Артемьевич, Вы еще застали времена, когда мир не знал о великих тюменских открытиях?
Тепляков: Застал.
— Это был другой мир, другая Россия?
— Когда я узнал о Березово (1953 год), я был студентом. Вся тюменская геология уложилась в мою жизнь — от первого фонтана и до сегодняшнего развала.
— Без великих открытий в Тюмени мир выглядел сиротой. Главного события не произошло?
— Наверное, Вы правы. Но ведь были Баку, Татария, Башкирия. Я в 55-м году был на практике в Башкирии, именно эти регионы в то время кормили страну. Подключилась Западная Сибирь.
— Вот она пришла, главная кормилица Союза — Тюмень?
— Так.
— Тогда верилось в великие открытия? По нынешним временам Ваши молодые коллеги верят в Великие Открытия в Сибири?
— Веришь, конечно, всегда в Открытия, будут они Великими или не будут, это уж как судьба сложится. Шаим я отдельно ставлю — первое открытие нефти в Западной Сибири. Потом уже Мегион, Усть-Балык. Даже после этих трех открытий, не считая березовского газа, трудно было представить Западную Сибирь как могучий нефтяной регион.
— Когда эта гордость подступила к горлу? Распирала грудь?
— В 1964-м году. Я в то время работал главным геологом Сургутской экспедиции, к нам первый раз приехал Николай Константинович Байбаков. Я еще молоденький был, и на моих глазах нефтяной маршал решал глобальные проблемы для страны. Для меня это гордость: я — участник такого совещания.
— Вам предоставили слово?
— Есть книжка, вышла недавно, мы праздновали 95 лет Николаю Константиновичу, там моя статейка маленькая. Я выступал на совещании, а корреспондент «Правды» комментировал: встал молодой с обильной шевелюрой сибиряк и выложил все цифры, обосновывающие добычу. Я попал в историю.
— Весомо выступил? Байбаков не прищурился на Теплякова и на его оптимистические речи?
— Это точно.
— Я просто Байбакова знаю, он с первого слова не верит никому, даже Сталину.
— В статье в «Правде» так и есть: с прищуренными глазами посмотрел на Теплякова.
— Что Вы доказали?
— Мы мечтали тогда о добыче миллиона, а по всей области Тюменской до ста миллионов. Такие фантазии нас в то время будоражили.
— Безумства?
— Безумства! Но в 74-м году уже добывали сто миллионов.
— Как быстро устаревают безумства?
— В норму входят.
— У геологического Бога есть «рог изобилия»?
— Ну…
— В геологического Бога верите?
— В геологического? Конечно! Всевышний, да? Справедлив.
— Профессионал! Знает, что делает?
— Такие подарки: Усть-Балык, Мамонтовское, Федоровское, отдельно стоит Самотлор. Это, конечно, дар божий! Из божьего «рога изобилия».
— Еще к вопросу о безумствах. Представим, Березово открыли не в 1953-м, а в 2003-м году. Справилась бы современная Россия с предстоящим Великим Освоением?
— Хотелось бы, конечно, ответить утвердительно. Но…
— Только мое поколение могло справиться, да?
— Только оно. Я в мое поколение вкладываю огромный смысл, это людской резерв, потенциал. Только такой людской резерв, готовый на подвиги не во имя денег, а во имя идеи, мог это сделать.
Омельчук: Вы, Евграф Артемьевич, сразу попали в штаб? Вы — геолог полевой или штабной? Штабист?
Тепляков: После института с 1957-го года я попал в Сургут, пять лет в ранге чисто полевого геолога, ну, а с 72-го года стал штабистом, перешел в аппарат Главтюменьгеологии.
— Характер тоже штабной?
— Уже почти 50 лет мой трудовой стаж. Так складывалась жизнь: одна треть — полевая, две трети — штабного опыта. И все равно я остался там: молодость и полевая геология.
— С высоты сегодняшнего времени: насколько стратегически грамотно осуществлялась геологоразведка?
— Тяжело ответить прямо и четко. С высоты времени? Все в нашей геологии было: взлеты, падения, провалы были. Ведь после открытия Березовского газа в 53-м мы первую нефть в Шаиме, а потом в Среднем Приобье открыли только в 1960-м. Мы долго топтались вокруг Березово и не уходили с большими объемами в Среднее Приобье. Первый недочет. В начале семидесятых мы запасов набрали много, добыча кратно перекрывалась запасами, произошла приостановка в объемах геологоразведочных работ. Сейчас примерно так же. Все было.
— Евграф Артемьевич, Вы хорошо знаете людей, которые принимали стратегические решения, определяли стратегическую политику. Они рисковали? Или это рутинный труд, министерская канитель?
— Конечно, рисковали. Еще раз вспомню Николая Константиновича Байбакова. Знаете его историю? Его вызвал Иосиф Виссарионович, Баку уже почти захватывали немцы, вождь пообещал Байбакову: если он не успеет взорвать скважины — расстреляют. Поторопится — то же. Это был ответственный человек, взвешено у него все было. Алексей Николаевич Косыгин, конечно, величина. Я присутствовал на совещаниях в Сургуте с Косыгиным и Байбаковым.
— Сталина уже не было, но они всегда помнили — расстреляют?
— Помнили. А наши государственные деятели? Вспомнить премьера Касьянова, который покатался на Ямале на оленях. Нет такого…
— Наши, тюменские, рисковали?
— Конечно. Взять Эрвье, взять Муравленко, да и Фарман Курбанович Салманов рассказывает, что у него кипа выговоров в личном деле.
— Скажите, на Великих Открытиях Тепляков не нажился?
— Хороший вопрос. Получаю пенсию — 4 тысячи рублей. За полувековой трудовой стаж. Получаю дивиденды от Обьнефтегазгеологии (в прошлом году — 132 рубля).
— Круто!
— (Смех). Но на жизнь не жалуюсь. Мы получали зарплату с северными по 600 рублей, главный геолог получал со всеми надбавками, стопроцентными северными и все остальное. Рабочие, буровые мастера в полевых условиях получали чуть побольше — по 700 рублей максимум. Конечно, труд не оценен.
— Вы на свои зарплаты в те времена не обижались?
— Хватало.
— Вы открыли три сотни месторождений. Это три сотни медведей завалить, так? С каждым страшно? Или привыкаешь? Кто кого?
— К открытиям привыкнуть невозможно. Это всегда порыв души. Про триста медведей? Я похвастаюсь — трех завалил. В Сургуте.
— Месторождение открыть или медведя завалить — мужской подвиг?
— Можно приравнять.
— Один медведь — Усть-Балык?
— Можно.
— Самое трудное открытие было?
— В то время все были трудными. Бездорожье, необустроенность быта. Федоровское месторождение я открывал в Сургуте. В конце марта с караваном добрался до точки «Федоровской», мне нужно было через Быстринку, по Ян-Лopy почти к Лянтору, я обратно кольцом возвращался, километров 15 с той стороны Сургута. Болото непроходимое. До сих пор помню. Три ночи в пути, трубовозы идут, обрезают колею, бурильные трубы выпадают, мы их вручную, тяжело было.
Омельчук: Самое строптивое месторождение? Просто мерзкое по строптивости?
Тепляков: Я открывал Быстринку в Сургуте. Среднее Приобье: думали, там нефть без газа, обычно обходилось, газ был нижний, попутный. А летом неожиданно с самого верхнего горизонта ударил мощный газовый фонтан, это как угодно можно назвать, но приятного мало. 30 градусов жара, а фонтанная арматура и отводы — в инее. Было и такое.
— А самое желанное? Просто дрожал от нетерпения?
— Это первые два. Мегион открыли, почувствовал вкус открытий, когда первая скважина ревет, это что-то бесподобное. За ним — Усть-Балык.
— Работа может приносить счастье?
— Удовлетворение — точно.
— Жизнь Евграфа Теплякова равна работе?
— 50 лет моей зрелой жизни как раз уложились в 50 лет трудовой жизни. Одно без другого немыслимо.
— А жизнь заметил?
— Когда подросли внуки. Тогда, наверное, только и понял, что сделал…
— Работа закончилась — жизнь прошла?
— По работе все сделал, остальное, наверное, для внуков.
— На любовь время оставалось?
— Выкраивал.
— Маленькими порциями?
— Дефицит.
— В Главтюменьгеологии выдавали небольшие квоты?
— Мизерные.
— На любовь к Родине время оставалось?
— Мы — дети войны. Нас так воспитывали: любовь к родине — на всю жизнь.
— Евграф Артемьевич, свирепствовал принцип: мы за ценой не постоим?
— Свирепствовал. Далеко ходить не надо. Как в поселках жили геологи, как жили на буровых, как питались. Ужас! Принцип: любой ценой. Ведь до последнего времени практически ни одного хорошего поселка геологов не было. Мы пристраивались к берегу, поближе к причалу. То в болота попадали, то еще куда-нибудь. Взять тот же Уренгой Старый, который по второй этаж топило, или бедный Сургут (мы называли его «Чебанград», по фамилии заместителя начальника экспедиции) — тоже в болоте, весной в сапогах от дома к дому ходили.
— Из Ваших открытых месторождений есть уже вычерпанные до дна?
— И Мегионское, и Усть-Балыкское, и Западно-Сургутское сегодня работают — в достаточной доле обводненности, но в строю, дают нефти не меньше, чем вновь вводимые месторождения. Не зря лицензии по этим месторождениям продлили до 2099 года!
— Тепляков несерьезных месторождений не открывал?
— Наверно, так. Долговременные. Все действующие.
— Вы — рационалист?
— Такой.
— Геологи ж все равно немножко романтикой прибабахнутые?
— Маленько с прибабахом все.
— В Вашей жизни ничего сверхъестественного не было, даже когда шли в обход Лянтора?
— Не было.
— Может быть, сверхъестественная любовь? Короткая, но сверхъестественная?
— Не попал.
— У геологов есть закон: своевременно уйти в тень? Судя по нынешней геологии.
— Я в 1980-м году получил звание «Заслуженный геолога», узнал, что по нему положена персональная пенсия, путевка ежегодная бесплатная на курорт. Я должен уходить на пенсию по северному стажу — в 55 лет. Думаю: теперь-то я поживу! Но чтобы от людей не отрываться, от коллектива, решил работать вахтером. Думал, Главтюменьгеология будет существовать вечно, приду утром на смену, сяду, идут мои бывшие соратники, подчиненные, здороваются. Мечта была какая!
— А говорите, что ничего сверхъестественного в жизни не было!
— (Смех).
— Евграф Артемьевич, Ваши сегодняшние научные интересы?
— Я сегодня по должности меж двух огней. Одновременно и обосновываю науку, и претворяю в жизнь, слежу за бурением, испытанием скважин. Как в хорошие добрые времена.
— Может быть, в жизни что-то не удалось?
— Она настолько коротка. Жизнь за работой пряталась.
— Вы по жизни оптимист?
— Да.
— Даже нынешнее время Вас не переубедило?
— Думаю, это эпизодический маленький отрезок для нашей страны. Все еще будет.
— Когда время пьянило?
— Конечно, сильно пьянило в молодости.
— Градусов под сорок?
— Пьянило от открытий, обмывали — 40 нормально.
— 40 тире 96?
— И то, и другое пили.
Омельчук: Молодость — состояние мышц, костей или мозгов?
Тепляков: Без мышц и мозгов мы бы ничего не сделали.


Александр ФИЛИПЕНКО:

Честный Север
Нобелевский лауреат и невольный северянин Иосиф Бродский если и останется в истории русской литературы, то, пожалуй, единственно гениальной фразой: «Север — честная вещь!» Сказано красиво, честно и определяюще. Наверное, в природе, в сути и сущности Севера заложена внутренняя притягательная честность.
У него был выбор. Возможно, за него выбрала жизнь. Обстоятельства жизни. Может, теща.
Но, если задаваться сакраментальным вопросом, кто в России сегодня главный северянин, думаю, имя Александр Филипенко будет стоять одним из первых. Губернатор Югры вот уже честных два века (XX–XXI) руководит «нефтяной житницей» России. Югра во времена Александра Филипенко преобразилась.
Иногда серьезный, солидный, влиятельный губернатор может согласиться по-сибирски посудачить. На досужие темы. Скажем, тема — Север. Филипенко — человек не пафосный.

Омельчук: Александр Васильевич, Север для Вас где и как начинался?
Филипенко: Конечно, в Сургуте. Я появился там в 1973 году. Прилетел 17-го сентября на работу. Дипломированный выпускник ВУЗа: с женой, с детьми и даже тещей. Наш обоз прибыл из Омска, где я учился в знаменитом САДИ. Понятно, легко одеты, особенно и денег-то на тот момент не имелось, чтобы потеплее одеться. В Сургуте уже лежит первый снег, по которому мы чапаем в своих штиблетиках, туфельках, плащичках. Полное ощущение, что мы приехали на север. Конечно, снег вскоре растает, но тем не менее… Если же отвечать, где в России начинается Север — согласись, Анатолий, за исключением Северного Кавказа и немножко средней России — все остальное-то в России — Север. Та же Сибирь — Северная Азия. НеСевера в России немного. Но реально север надо разделить на жесткий (по-научному — Крайний) и не очень (научно определяется — «приравненный к районам Крайнего Севера»), Этакое размытое понятие. Совершенно осязаемо очевидная граница между как раз Крайним Севером и Севером «приравненным». Я появился, скажем, впервые в Новом Уренгое, прилетел после долгих лет жизни в Ханты-Мансийске и Березово. Какое у меня первое желание? Сократить поскорее свое пребывание, быстрехонько улететь. Разные вещи! Сама природа там намного суровее, менее привычна для глаза человеческого, тундра прежде всего. Лесотундры немного в тех местах. Для нас, югорчан — тоже Север разный. Есть Урай — юг нашего севера. Безусловно, Когалым, Радужный, Березово — совершенно разные по климатическим условиям. Мой Север, для человека, работающего на очень конкретном месте, в Югре, начинается в Салыме.
Омельчук: Нестандартная ситуация — на север с тещей? Кто еще таким может похвастать? Не хотела отпускать? Железная леди?
Филипенко: Железная. Святое дело — семейный коллектив. В молодой семье было нечто и называлось «Василий Александрович». От роду несколько месяцев. Теща появилась в семье в тот же день, когда родился наш первый ребенок. Неразрывные вещи.
— Главой-то молодой семьи был Александр Васильевич?
— Ну, что Вы? Нет, конечно. Жена, везде и всегда, жена.
— Ее команда: дан приказ — ему на Север!?
— Если серьезно: на Север мы попали, как и большинство, скорее случайно. Могу рассказать. Я распределялся, заканчивая ВУЗ, так случилось — первым. У меня был мощный выбор. Не особенно представляя то, куда мне ткнули пальцем, поинтересовался: будет ли работа мне, жене, естественно, квартира и детский садик нашему ребенку. Вот сколько молодых претензий и условий. Мне ответили: да! Всё будет. А куда? Город Абакан. Хакасская степь, соседство с ленинским Шушенским — наш выбор. Но всего, что обещалось на бумаге, в действительности не оказалось. Уехав отрабатывать свои первые погоны и сдавать офицерский экзамен, я получил письмо от жены. Она уже прибыла строить хакасский железнодорожный коммунизм, но сообщала, что ее отправили за сто с лишним километров за Абакан — в Аскиз. Они втроем уже живут в общежитии, а я, естественно, работая в Абакане, где меня ждут как крупного специалиста, буду регулярно навещать ее. С молодым нетерпением мы с такими встречами-разлуками не могли согласиться. Разрешения проблемы на месте не нашли, поэтому я и вернулся к моему главному работодателю в «Мостостройтрест № 2», который в то время возводил мосты от Урала приблизительно до Японии. Я строптиво посердился, мне ответили: действительно, так не может быть. Давай, выбирай: у нас есть два места, где вас всех ждут. Станция Зима…
— Легендарное название!
— …и город Сургут. Над столом в очередном кабинете висела большая карта Советского Союза. Я прикинул, где же легендарная станция Зима, если лаптями считать от своей родины, и где Сургут. Он оказался к родине поближе, так я и оказался в Сургуте.
— Приютил Сургут, жилье сразу дали?
— Да. Это наша удача. Мы месяца три пожили совсем комфортно, нас гостеприимно привечали заезжие комнаты для приезжих — там было тепло, светло и кусали исключительно редкие комары.
Месяца через три мы получили маленькую квартирку в поселке мостостроителей. Особенность мобильных советских мостовиков — обязательное натуральное хозяйство. Обоз. Все свое — жилье, туалеты, бани. Рассчитывали только на себя. По-китайски: опора на собственные силы. Семья росла, за время работы на стройке в одном предприятии мостостроитель Филипенко даже умудрился получить еще одну квартиру, побольше. Правда, в деревянном домике, четырехквартирном, но побольше.
Омельчук: Первый мост, который самостоятельно построил?
Филипенко: Что запомнилось? — железнодорожный мост через Обь. В 1975-м году мы завершили строительство. Я в разных ипостасях участвовал. Отдельный эпизод этой стройки хорошо ложится на лист — интересная, захватывающая история, тоже про любовь, про жизнь, почти детектив. Самое главное — это атмосфера, в которой все делалось, азарт, желание сделать быстрее и лучше.
— Что за история с любовью на мосту?
— Это вселенская любовь, о которой мы говорили. Меня жена теряла пару раз из виду, но это было связано не с любовью к другой, а с любовью к…
— Женщину называли — работа?
— Именно. Как Вы угадали?
— Не редкое имя.
— Да, действительно были случаи, когда жизнь заставляла переходить на круглосуточный режим.
— Теряла не на одну ночь?
— Не на неделю, поменьше, но не всегда связь срабатывала.
— Знала, где искать?
— Направление знала.
— Не ревновала?
— Это ее проблема.
— К работе ревнует до сих пор?
— Уже смирилась.
— Александр Васильевич, это правда, что Север проявляет человека?
— Любые сложные условия проверяют человека. Простая вещь, арифметика. Когда шла самая активная стадия освоения Югры — новых югорчан добавлялось по 70-80-90 тысяч человек в год. Сотни тысяч приезжающих, и только тысячи оставшихся. Не более 20 процентов из тех, кто приезжал работать в Сургуте, в Вартовске, в Березово оставались, четверо из пяти — уезжали. Кто через два дня, кто через два месяца, через год. Очень жесткий отбор. Легенды о том, что приезжаешь и начинаешь «грабастать» золото в мешок, нагребаешь сколько надо: на машину, дачу, женщин и вино — это мифы. Человек сюда приезжал, проблемы устроиться — никакой. Но после этого он обязательно обнаруживал, что здесь надо работать. Нонсенс какой-то! Приехал на Север, а еще надобно работать в суровых условиях, и много работать. Когда ты заработаешь конкретно много — никто гарантий не дает. Воз золота никто не обещает. Очень многим это начинало не нравиться. Активно, сразу не устраивало. Конечно, неуютно. Очень не уютно — необустроенность бытовая, житейская. Ведь многие, вообще, не имели никакого угла. В Березово, помню, когда мы активно штурмовали трассы газопроводов и за короткий сезон (семь, максимум — восемь месяцев) строили полторы тысячи километров трубопровода большого диаметра, на сезонную работу приезжало огромное количество людей. Очень многие и жили, и ночевали в кабинах своих трубовозов. Слава Богу, кабины большие. Единственное жилье. Многие уезжали. Оставались только те, кто смог, кого влекло. Наши легенды. Действительно, без пафоса. Походите по городам, которые и названы-то именами тех, кто остался, которые здесь когда-то начинали, дерзали и творили. Улицы, месторождения, площади, самолеты, пароходы. Югра помнит. Конкретные люди, которые по сути оставили долгую память о себе.
— Сургут остудил пыл и энтузиазм филипенковской тещи?
— Нет. Моя теща, царство ей небесное, Софья Федоровна, пережила блокаду ленинградскую, поэтому Сургут, я думаю, ее не сильно напугал. Она благополучно помогала нам жить, абсолютно точно. Мы подрастали в этой жизни, и она сама, наконец-то, стала нормально жить. У нее достаточно сложная, тяжелая жизнь. Она с нами вот так «мигрировала» по поручениям партии и правительства, из Сургута в Ханты-Мансийск, из Ханты-Мансийска в Березово, из Березово снова в Ханты-Мансийск. Здесь мы как-то уже зафиксировались, не реагируя на иные зовы судьбы и лестные предложения.
Омельчук: По Вашим детям географию Югры можно изучать?
Филипенко: Относительно. Старшая — это Омск. С этим приданым мы уже сюда ехали, увеличив тогдашнее сургутское народонаселение существенным образом. Еще одна дочь — это Ханты-Мансийск. Единственное место, где не успели отметиться — Березово. Впрочем, еще не вечер.
— У Вас были поводы изменить Северу?
— Много. Было много предложений лестных, с точки зрения карьеры. Но внутренних поводов не случилось. Всякие были моменты в жизни, но никогда не возникало мысли: надо мотать, уезжать, бежать на юг. Нет, слава Богу, нет. Постучим по столу. Сначала конкретная работа. Парадокс некий: карьерный рост. Чем выше ты растешь, тем более абстрактен становишься: увеличивается масштаб решений, за которые ты отвечаешь. Понятно, меньше собственной работы, которая приносит максимальное удовлетворение. Положил кирпичик к кирпичу — получился домик. Слепил этот мостик — мост есть. Может, это промысел нефтяной, больница, трубопровод. Все, что создаешь — твое. Мне больше нравятся проекты, микро они или макро, но — реальные. Когда же создаешь документы, программы, проекты, когда работаешь с огромным количеством людей, принимаешь решения, то объективно понимаешь — это существенно, важно, эффективно. Работа делается грамотно. Но по сравнению с домиком, мостиком, промыслом, реальной больницей — все же не так трепетно. Для души-то всегда важно как бы некое конкретное достижение.
— Скажем, губернатор Югры не был бы изначальным мостовиком, интересно, в округе бы появились эти замечательные гиганты — автомост через Обь, автомост через Иртыш?
— Они бы появились, конечно. Вопрос — когда?
— Честный лоббист и не стесняюсь?..
— Я объективен. Мы у себя в Югре не создаем сооружений только потому, что они нравятся кому-то. Они функциональны. Нам надо было соединить правобережье и левобережье Оби.
— Никаких личных пристрастий, приоритетов?
— Подождите, разберемся принципиально.
— Объективно?
— Да, объективно и принципиально. Эти коммуникации должны были появиться. Существовало огромное неудобство. Кто помнит, например…
— Паромную переправу у Сургута?
— Да. И не только ее. Существовало огромное количество этих переправ, плюс непристойное количество барыг, которые шкуру драли со всех, кто собрался на другой берег реки. Экономика не могла терпеть этот тромб, надо было решать. Сколько было недоуменных вопросов «зачем?», когда провозглашенный проект начал реализовываться. Сегодня перспективный проект уже оказался тесноват. Речь в Сургуте идет о формировании второго мостового перехода — мост солидный, а не справляется. Напомню, на всем протяжении от Новосибирска до Ледовитого океана это единственный автодорожный переход через великую Обь. Так же и мост через Иртыш в Ханты-Мансийске. В газетах самая пристойная из расхожих была фраза: «Филипенко строит к себе на дачу мост через Иртыш».
— У Вас, что, дача на заливной стороне?
— Нет, нет, на этой. На высокой. Но полет журналистской пиар-фантазии неостановим. А как звучит красиво!
— Красивая идея!
— Сегодня никто не может себе представить, как жили без самаровского моста. Огромное количество наших территорий получило выход на «землю». Прежде всего, это Белоярского района касается, Октябрьского, Нягани, Советского. Когда мой большой друг, коллега Эдуард Эдгартович Россель достроит свой участочек дороги в сторону Екатеринбурга, то рассчитанный поток составит минимум 12 тысяч единиц автомашин в сутки.
Омельчук: Большой росселевский кусочек остается?
Филипенко: Немного. Порядка сотни километров. Речь о финансировании, но Россель в любом случае обещает его закончить. Тогда округ решает очень важные проблемы. Мы на 750 километров сокращаем существующую трассу через Тюмень. Свердловчане посчитали: для них это составит 7,5 миллиарда рублей экономии. А если добавить Пермь, Челябинск? Выход на Большую, как мы привыкли говорить, Землю, в европейскую Россию — самый короткий, дешевая доставка грузов для Севера — только часть эффекта, который мы получаем. Попутно мы разгружаем то направление, что сегодня идет огромным заворотом (в полтора раза дольше) через Екатеринбург и Тюмень. Ехали кругом — поедем по диагонали. Не будем напрасно разрушать коммуникации и толкаться на перегруженных перекрестках.
— Чего не хватает у Эдуарда Эдгартовича — энтузиазма или денег?
— По его словам — денег. Энтузиазма не занимать, он ретивый сторонник, регулярно мне звонит, при встрече — обязательная информация, как Урал активно движется к Югре.
— Реальный финиш как видится?
— Абсолютно точно — 2010-й. Абсолютно. Я подчеркну, что трасса уже работает, особенно в зимнюю пору. Когда все это произойдет в асфальтобетоне — начнется сплошная песня.
— На этой трассе больших мостов много?
— Самаровский — самый большой.
— Мосты важнее, чем дороги?
— Так элементарно не бывает. Это магистраль. На большой магистрали все важно — трубопроводы, мосты, тоннели, развязки. Когда я учился в институте, может быть, мне льстило… Я поступил в САДИ, не доехав одной трамвайной остановки до того института, в который я на самом деле намеревался поступить.
— Денег на билет не хватило?
— Вылез раньше. А льстило, что мостовики — это все-таки…
— …элита?
— Голубая кровь дорожных строителей. Так было в советской, так было еще и в царской России. И не только в России.
— До какого же института молодой Филипенко не доехал?
— Да много их там… Я в Омске заканчивал — Сибирский автодорожный, САДИ, а факультет — мостовой.
— Скажите, Александр Васильевич, бывает положение хуже губернаторского?
— Должен Вас разочаровать. Нет большой разницы: губернатор или ответственный водопроводчик. Банально скажу: во многом все определяется позицией человека. Все-таки, твоя позиция, твое умение, твое желание делать дело определяют — тяжело это или сложно. Военные говорят: «полежать на должности можно везде». Вопрос — сколь долго? «Приснуть» можно на любой должности, люди не сразу обязательно заметят. Но уверен — на губернаторском посту это замечается сразу: ага, улегся…
— За годы губернаторства Филипенко — чего добилась Югра?
— Если говорить совокупно и живописно, как о полотне, каких-то красок было меньше (или больше!), но удачно совпало, что мои, для ровного счета — 35 лет работы в Югре, совпали с принципиальными переменами, инфраструктурными изменениями. Город Сургут, в котором я начинал, — небольшой городишко, весь в цементной пыли, в грязи, но активно растущий, очень быстро. Сегодня это трехсоттысячник. Ханты-Мансийск, по-прежнему — уютный, зеленый, не тронутый нефтяными богами, не оставленный природой. Здесь можно достроить город симпатичный, удобный для жизни. Он постепенно превращается именно в такое уютное обиталище. Абсолютно все города Югры за последние 15 лет сделали существенный не шажок даже, а рывок в своем развитии, в обустройстве, в обретении нормальных городских черт. Они действительно похожи на города, а не на промышленные общежития. Появились наконец-то нормальные дороги вместо тех, что регулярно тонули в грязи. В Нижневартовске, в том же Сургуте — по три плиты одну на одну укладывали, чтобы проезд обеспечить. Появились тротуары. Появилась мода на качественное благоустройство, а она же не просто так появилась, начали делать и заметили, ах, да это ж хорошо. Появилась зеленая мода, не просто озеленять, высаживать деревья или кусты, но (на Севере диком!) делать газоны, клумбы. Я счастлив, что эта мода быстро заразила всех.
Омельчук: Азарт соревнования?
Филипенко: Мы действительно получаем прекрасные города. Скажем, Лангепас. Заехавший москвич, большой специалист в этих делах, проехался по округу, пришел ко мне и выдает: «Я придумал новую единицу измерения городского благополучия — с точки зрения комфорта, уюта, обустройства городской среды». Спрашиваю: «Что за единица?» — «Лангепас». «Один лангепас».
— Классно!
— Продолжает: «После того, как проехал ваше всё, остальные города меряю по Лангепасу: два лангепаса, три лангепаса, или ноль целых шесть десятых лангепаса». Вот что важно! Самое важное, на мой взгляд, что произошло: мы, пройдя через многие сложности экономического и социального становления, получили систему взаимоотношений: власти — бизнеса — социума — общества, базирующуюся, понятно, на совершенно материальных вещах, мощном экономическом комплексе. Это очень стойкая система, которая доказала свою устойчивость, как минимум пройдя два мощнейших кризиса, которые связаны со стремительным падением цены на мировых рынках на нашу главную продукцию — нефть: первый кризис был связан с дефолтом. Но сформировавшаяся устойчивая система помогла выстоять и продолжать начатое. Сегодня наша Югра, я не стесняюсь, я горжусь — это новое лицо нового Севера. Севера Российского. Оно прекрасно, это лицо: прекрасная природа, хорошее настроение, хороший рабочий аппетит. Оно наполнилось новыми возможностями, которые получил для себя югорский северянин: учиться, лечиться, прикоснуться к прекрасному — не обязательно для этого ехать в Москву, в Париж или в Питер. Местные аналоги всего этого и достаточно хорошего уровня уже существуют. В Нижневартовске, в Сургуте, в том же Когалыме или Лангепасе и, конечно, в Ханты-Мансийске. Современные медицинские комплексы, музеи, галереи, театры. Это здорово! И самое главное. О Большой Земле. Я, говоря о дорогах, вскользь вспомнил Большую Землю. Это старый привычный для северян термин сегодня — рудимент. Выйдите на улицу, подойдите к любому пацану, спросите: я думаю, он будет долго соображать, а что же это такое и где она, Большая Земля. Здесь она, настоящая Большая Земля.
— Как в лангепасах определите города Югры?
— По оценкам специалистов, а они объективны, столица Ханты-Мансийск по необходимым показателям занимает пятое место в округе.
— А первый, первый по комфорту?
— Как раз, наверное, Лангепас. Дальше идут Когалым, Сургут, Югорск.
— Ведь Лангепас долгое время этакий задрипанный был?
— Вы там давно не бывали. Явно.
— Долгое время он пребывал в прозябающем состоянии, приблизительно, как и Урай?
— Я о себе не скажу нескромно, что являюсь окончательным специалистом, но Лангепас сегодня обладает практически всей необходимой инфраструктурой, которая нужна для города и для горожан.
— Грамотный город?
— Основа, база была заложена. Раньше это формировалось градообразующим предприятием. Безусловно, спасибо ЛУКойлу. Для его городов это особенно характерно. Столица ЛУКойла, Когалым — первенец городского комфорта, и в этом смысле исторически значим. Подрастающий город Пока- чи по многим позициям догнал и где-то перегоняет «коллег». Урай — мы дружно и совместно, с существенным участием окружного бюджета буквально за 2–3 года изменили ситуацию. Вечно, постоянно умирающий Урай превратился в цветущий, комфортабельный, приятный для жизни город. Тот же Нефтеюганск…
Омельчук: На котором поставили крест?
Филипенко: Со вздохом говорили — да, мол, Нефтеюганск… Безнадежно, мол, нереформируем. Территория ЮКОСа. Последние пару лет Нефтеюганск разительно меняется, меняется на глазах. Сегодня главный градообразующий фактор — окружной бюджет.
— Ханты-Мансийск не стремится стать большим?
— Мне думается, он таким будет. Какую роль ему отведет судьба? Здесь будет жить тысяч 150 жителей. Или 200. Я не знаю точно, но порядок цифр такой. В первом приближении — 130 тысяч жителей. Как пойдет дальше — покажет жизнь.
— Поместимся? Остаться уютным — цель?
— Сама среда здесь не позволит формировать уродливый город, неуютный. Простору достаточно.
— Александр Васильевич, система сменилась, строй сменился. Может быть, капитализм, может быть, нечто другое. Был в России и такой дикий, диковатый период. Губернатором работать опасно?
— Опасно. Хотел бы заметить, правда, равным образом ходить по улице тоже опасно, можно попасть под автобус, кирпич свалится. Уровень ответственности, с одной стороны, а с другой — уровень внимания всех, начиная apriori с предвзятого отношения каждого человека к губернатору. Почему предвзятого? Потому что любой житель кровно заинтересован и поэтому очень внимательно следит. Для всех губернатор должен быть идеальным, как это представляется каждому человеку. Все знают, что начальники плохи apriori, а уж губернаторы — тем более. Помните? Грибоедов, Гоголь, Салтыков-Шедрин. Самые противные: нечестны, порочны. Мы же воспитаны на классике русской словесности. В художественной литературе: да, хуже губернаторского — положения нет. С первого класса. С другой стороны, у тех людей, что ярусом, эшелоном выше, у них свое представление, каков должен быть губернатор. Мягко говоря, иной раз значительная разница. Может, самая главная задача губернатора: не задавать лишних вопросов.
— Других опасностей не было? Все-таки Югра — жирный кусок, нефтяной Клондайк, дикий российский капитализм, постоянные переделы?
— Мне думается, опасность заключается в том, чтоб преодолеть все и всякие соблазны, в том числе, те, о которых Вы напоминаете. Когда примешивается нечто лично корыстное, тогда возникает очень серьезная опасность увлечься этим процессом. Тогда, конечно, может возникнуть в две тысячи раз больше вопросов, в том числе и криминального характера, потому что ты ставишь себя на одну досочку с теми людьми, для которых образ жизни — кого-нибудь обмануть, смошенничать, что-то стырить. Единственной защитой (нет, не 28 охранников) может быть твое последовательное поведение. Это, понятно, не гарантирует от посягательств. Но заставляет уважать.
— Легенда о том, что Филипенко ходит по городу всегда один, без охраны, грустный и озабоченный…
— Неправда, неправда.
— Ни одного скрытно-секретного охранника?
— Абсолютно неправда. Когда я хожу по городу, гуляю всегда не один. Я всегда хожу с женой.
— Самая честная телохранительница?
— Абсолютно. Надежная.
— Александр Васильевич, Вы принимаете у себя гостей…
— Я извиняюсь, я Вам тут не мешаю?
— …самого большого ранга, значения и интереса. Они приезжают из южных мест, из не таких суровых. Кто-то проявляет пиетет: это север! Может быть, трепет? Искренний пиетет?
— Мои гости, как правило, культурные, воспитанные люди. Они, конечно, высказывают слова восхищения: смотрите, а в Ханты-Мансийске дороги асфальтированные. Архитектура современная. Не ожидали. Реакция разная. Реакции, на мой взгляд, искренние.
Омельчук: Медведев прилетал на Евро-Саммит-2008, заметил в деловой спешке — прилетел на Север?
Филипенко: Мне думается, этого не заметить нельзя.
— Путин в Сургут приезжал.
— Достаточно давно. Мы уже заканчивали работу, сидели за столом, пили чай большим коллективом, я ему: «А города-то так и не увидели, Владимир Владимирович». Надо отдать должное, он сразу: «Да, действительно. Иди, скажи вон тому генералу, что мы сейчас поедем город смотреть, чтобы с ним инфаркт не случился». Мы действительно сели в машину, проехали по Сургуту: поздний вечер, людей много, поздняя весна, прохладно очень, даже морозец, снежок, заехали в «Ледовый городок», зашли в «Старый Сургут», нам там даже налили чего-то. Не помню, но не чай, точно.
— Покрепче?
— Девчонки наливали в сарафанчиках, не потому что мы там появились, Вы знаете это местечко в «Старом Сургуте».
— Выпить — святое?
— Да. С блинчиками, по-моему.
— Тогдашний Президент пригубил?
— А как же, он воспитанный человек. У него хорошие ощущения остались от этой вечерней прогулки. Сургутского общения он не избежал, кто-то: ах-ах! это же наш Президент! Он здоровался, фотографировался, отвечал на вопросы. У Дмитрия Анатольевича при жестком еврографике тоже выкроилось время, чтобы посмотреть Ханты-Мансийск. Человек профессиональный, он видит огромное количество работающих кранов, движется техника, активная жизнь, видно движение, видно — вперед, есть перспектива…
— Норман Фостер не приезжал сюда?
— Норман Фостер был дважды.
— Произвел на него впечатление Югорский север?
— Конечно. Иначе он не стал бы здесь работать. Первый раз он приезжал просто посмотреть северный город, мы сели в вертолет, полетали над
Хантами, для него это было чрезвычайно важно, он задавал очень много вопросов.
— Филипенко гордость распирала, когда он показывал мощный красивый край?
— Несколько. Несколько распирала. Есть что показать и посмотреть. Естественное желание — показать живой город, какой он есть. И попытаться нарисовать, а что же будет, какой будет, каким должен быть.
— Филипенко до сих пор не удовлетворен, как выглядит Ханты-Мансийск?
— Я говорю о другом.
— О чем?
— Я говорю о дискуссии, которая шла с мастером в вертолете. Жаркая беседа. Заинтересованная. Второй раз Фостер приезжал более готовым, предложения и уже профессиональный разговор, мы смотрели и снизу, и сверху, и отовсюду. Я веря — не веря, зная его работы, абсолютно убежден, что он большой мастер, это правда, и архитектор, и что очень важно — очень талантливый инженер. Инженер с большой буквы.
— Коллега?
— Когда он привез свои предложения, это было не совсем то, что я предполагал. Я предполагал набор нескольких зданий, пытался мыслимо и зрительно какой-то высотный айсберг изладить. Фостер выразил свое видение совсем по-другому, причем образ намного более точный, чем я пытался себе представить, когда показывал это место. Я ему подсказал такую вещь: Ханты-Мансийск — это угол поворота на международной авиационной трассе Америка — Европа — Азия, и над этим местом каждые сутки пролетает несколько сотен самолетов. Они над этим местом разворачиваются. Фостер в основание своей высотной башни «Югра» (самой высокой в Сибири) заложил как бы два лепестка, которые сверху очень похожи на стрелки часов. Угол поворота. Югорский поворот на планете Земля.
— В Вашем дипломе профессия — «инженер»?
— Да, инженер. Строитель мостов и тоннелей.
Омельчук: Степень талантливости инженера определяете как коллега? То, что Фостер инженер — для Вас не случайно?
Филипенко: Конечно. И почему только для меня? Фостер в десятке мировых лидеров, архитекторов-инженеров, а в иерархии десятки — ближе к верху.
— Александр Васильевич, можете вспомнить за что Вас пилила (наверное же, пилила!) родная теща Софья Федоровна? Были у нее претензии к зятю?
— Наверно, были. Наверное, были. Но…
— Не помните?
— Но моя теща — хороший мужик. Мы успешно существовали. Не хочу употреблять слово «пилила», скорее, наоборот она пыталась воспитывать свою дочь, чтобы она правильно вела себя по отношению к мужу.
— Бывают же святые тещи!
— Хорошее к хорошему.
— Главная удача Вашей жизни?
— Конечно, семья. Семья. Это ли не удача — уже шестеро внуков. Когда они все вместе, дедский час — сплошное счастье.
— Подсказывают деду по губернаторскому делу?
— На втором часу, конечно, хочется перейти в более камерные формы. Конечно же, подсказывают. Наблюдая за детьми, они у меня все растущие, но в основном еще мелкие, я лишний раз для себя обнаруживаю: насколько они более счастливы, насколько имеют больше возможностей и как же они быстро развиваются. С точки зрения информационного развития сегодняшний пятилетний ребенок и выпускник школы…
— …советской?
— Да, советской школы, вполне адекватен. Сама среда настолько напитана информацией, сегодня эта информация вокруг нас, в нас, она так легко входит в сознание, в подсознание этих маленьких людей, и они столь восприимчивы в свои 3, 4, 5 лет, а то и раньше. То, что для нас в свое время было большой сложностью, для этих пацанят происходит как бы само собой. Вот вы спрашиваете, что самое главное, что произошло? Сегодняшние ребятишки, когда с ними разговариваешь: вот ваша школа, как вам она? они недоуменно смотрят, почему спрашивают? какого ждут ответа? они привыкли к школе, где все сделано функционально, где не только хороший интерьер, но классные комнаты оснащены необходимым современным оборудованием. Отвечаю — нормально. Нормальная школа. Для них уровень и планка заданы, это для них нормально. Им незачем знать, в каких школах учились мы. Они воспринимают это все как…
— …естественную среду?
— Базовую, стартовую вещь. Если станет еще лучше, тогда, пожалуй, начнут удивляться: смотри-ка, стало лучше. Для меня — это самое главное достижение. Высокая норма. Высокие планки. Наша гордость: мы — самоотверженные в своих котлованах, с кувалдами и в кирзовых сапогах, если к чему-то их и подвигает — но не воспринимается и не вдохновляет. Нормально то, что есть сегодня. Это самое главное в психологии сегодняшних людей. А наша гордость: мы это для них всё создали.
— Скажите, можно выделить человеческую касту — северяне?
— Громко.
— Раса северян?
— Тип людей. Это симбиоз. Когда мы говорим о Югорском Севере, о Ямальском Севере, это люди, в большинстве своем, приехавшие. Нас уже почти два миллиона, а когда-то насчитывалось сто с небольшим тысяч. Конечно, огромное количество приехало, третье поколение — здесь родившихся, потомки тех, кто ехал первым. То есть ментально, в характере: вроде так и должно быть. Но это гремучая смесь. Для того, чтобы сюда рвануть откуда-то, надо уже было быть авантюристом. Немножко авантюристом, потому что едешь не очень зная куда. Это смелость уметь принимать решения, это особое человеческое качество. Представляете, когда именно таких людей съезжается, собирается вместе много, они обживаются, осаживаются. Уже интересно. Чем этот цимус-то определяется? Во-первых, это Сибирь. И если мы начнем искать первичные определения: а кто такой сибиряк? А, да это тот надежный мужик, что Москву отстоял, родину спас. Он солиден, надежен, он… сибиряк. Иногда мы добавляем — северянин: тогда к этому еще добавляется: он еще и обязательный экстремал, немножко авантюрист, немножко тра-та-та. Но в любом случае он надежен, потому что куда здесь без этого? Когда нет чувства плеча… В экстремальных условиях такого просто не бывает. Естественная селекция.
— Супер?
— Консистенция. Сибирское начало…
— Умноженное?
— Да, и преумноженное на северное желание что-то найти, кого-то превзойти и сделать лучше, чем есть.
— Вы же не заядлый охотник, не заядлый рыбак?
— Нет, как же? Я замечен.
— По первому зову?
— С огромным удовольствием все свободное время отдать рыбалке, причем, рыбалке с удочкой. Правда, с трудом вспоминаю, когда был последний раз на охоте, но ружье у меня есть, а еще не так давно я хаживал на охоту регулярно.
— Царская рыба перепадала?
— Нет.
— А самую большую?
— Ну не хватит, не хватит размаха рук.
— Не хватит?
— И моего размаха, и Вашего.
— А как называлась?
— Щука. Просто щука.
— Сколько же?
— Дюжина где-то килограмм. Хорошая щука. Но до пуда не дотянула.
— Что сделала хозяйка?
— При чем здесь хозяйка?
— Домой принес?
— Нет, как такие тяжести носить.
— Не донес до дому?
— Съедается сразу, в большом ведре варится и съедается.
— И все-таки, что хозяйка из филипенковского улова лучше всего готовит?
— Она научилась все. Лучше всего, понятно, пирог из рыбы. Где Вы видели на севере человека, который не любит и не умеет готовить: а — уху, б — рыбу, в — рыбный пирог?
— Из какой рыбы лучший пирог? Галина Васильевна?
— Владимировна. Конечно, муксун. Если быть честным, только муксун.
— Югорский муксун?
— Может быть, нельма. Есть энтузиасты. Они конкурируют. Хотя великолепен пирог из язя. Язь жирный. Если говорить об ухе, некоторые утверждают, мол, первоначальна стерлядь.
— Неужели — ерш?
— На мой вкус — окунь. Ерш — да! Но окунь — аристократ ухи, для жирности можно немножко того же язя, Бог с ним — налима, в крайнем случае. Только обязательно, чтобы рыбы было много и тогда — это все… Уха!
— Александр Васильевич, заповедное местечко есть в округе, без которого: не побывал там — сложно жить дальше и осуществлять свои государственные функции?
— Не могу сказать. Нравится очень много мест, но чтобы было особое, куда я приходил поклониться: вспомнить про вчера и подумать про завтра, нет, такого нет. Не достиг. А мест великолепных в Югре очень много.
— В окрестностях Хантов?
— Не только. Хотя для меня особо в памяти остались, конечно, места Березовские.
Омельчук: Северный Урал?
Филипенко: Приуралье. Северное Приуралье и низовья Оби. Богатейшие места. Всё, что хочешь — и для добытчика, и для глаза. Со всякими душевными восприятиями.


Сергей ХАРЮЧИ:

Аргиш законов
Север — дело тонкое. Сибирский Север — ведь это еще и Восток. Восток России. А Восточный Север, Север Востока? Понятно, дело тонкое — вдвойне.
На востоке — севере чтят традицию, не просто помнят, знают прошлое как настоящее, знают свое родовое звено до тринадцатого колена, уважают старших, слушают мудрых и почитают лидера.
Лидерами случайно не становятся. Дело тонкое…
Незаменимых, наверное, и вправду не бывает. Но быть настоящим лидером — тонкое искусство провидения.
Так получилось… Так получилось?
Два века, немного в прошлом, побольше — в нынешнем, парламент Ямала, сначала Государственную Думу Ямало-Ненецкого округа, сегодня Законодательное Собрание округа возглавляет человек из тундры — Сергей Николаевич Харючи. Даже в просторной тундре не бывает прямых дорог. Жизненные маршруты парнишки из тазовской тундры тоже гладкими не назовешь. Многое попробовал, немало испытал. Всё — в багаж, в аргиш, в капитал лидера.

Омельчук: Сергей Николаевич, есть формула счастья у ненцев? Что тундровику нужно для счастья?
Харючи: Главное счастье для тундровика — олени. Есть олени, есть стадо — он и счастлив: будет у него жизнь, будет у него семья, будут дети, есть будущее.
— Формула ненецкого счастья — очень емка: олень.
— Абсолютно правильно. Бытие в Арктике, в принципе, не ново, тысячелетиями именно на оленьей основе формировался этнос, формировалась жизнь, шло освоение северных территорий. Ненец не смотрит снобистски: высшее существо, ниже сознанием. Одной жизнью связаны, только задачи разные. Друг — человеческое понятие.
— Интересно, кто сначала в арктическую тундру пришел: олень или хасава — ненец, настоящий мужчина?
— Я тоже об этом иногда думаю. Полагаю, олень и хасава вместе пришли осваивать Арктику. К такому заключению почему-то прихожу. Если бы олень впереди, он бы остался диким.
— Трудно и ему без ненца?
— Без человека наш олень не спасся бы от хищников. Человеку не выжить без оленя. По логике: они вместе пришли сюда.
— У Вас какие ощущения — вот я родился в тундре… Счастлив, что в тундре?
— Счастлив. Шестой десяток, жизнь состоялась, дружная семья, дети выросли. Мы получили все, чтобы освоиться в современном мире. Но у меня по-прежнему ностальгия по тундре. Тянет вернуться. Прошлым летом специально ездил в Тазовский район, проехался по реке своего детства. 290 километров вверх по Тазу, спускаемся до устья и к левому побережью Тазовской губы. Знаете, я до сих пор чувствую — а год уже прошел — мощный заряд получил. Естественное стремление бросить все, вернуться в тундру.
Омельчук: Родившийся в тундре ничем не обделен?
Харючи: Для счастливой жизни в тундре у оленевода есть необходимый и достаточный ми- нимумум, который позволяет ему жить, сохраняя традиции и культуру. Нет ничего лучше арктического ненецкого чума, ничего в человечестве не придумали и вряд ли придумают. Одно единственное новшество, которое внедрили в традиционный образ жизни — вместо костерка русская печка, металлическая «буржуйка», да еще керосиновая лампа. Эти новшества стремятся усовершенствовать, но не получается.
— Тундра требовательна?
— Суровый судья. То что есть — самый оптимальный вариант, который можно использовать в кочевых условиях оленеводов, рыбаков, охотников.
— Вас кто учил искусству жизни? Жить в Арктике — большое искусство?
— Я же не вырос сам по себе. В основе, конечно, отец Михаил Максимович, который обучил всем премудростям, тонкостям существования в арктических условиях. Сколько себя помню, он всюду возил меня с собой, брал во все поездки: на охоту, в дальние каслания, зимой и летом, в дождь и в пургу, в мороз, ночь-день, неважно. Я у него постоянным багажом сзади нарты привязанный сидел.
— Удобно чувствовать себя багажом?
— Ненавязчиво он мне разъяснял все тундровые хитрости, премудрости охотпромысла или рыбалки. Когда, в какое время, в каком месте нужно поставить сеть. Где, какая водится рыба, когда, в какое время. Почему она не водится. Все объяснял. Внешне ненавязчиво, иногда мне становилось даже тоскливо, скучно среди работ и действий взрослого человека. Тогда он постоянно что-то придумывал, чтобы настроение у меня не испортилось. Станешь взрослым — все это пригодится. Жизнь такая штука — не всегда предполагаешь, в каких условиях можешь оказаться.
— Что особенно нравится в обычаях родного народа?
— Нравится то, что основывается на законах нравственности, на духовности моих соплеменников. Я, к счастью, этим заражен. Не позволю себе без нужды сломать ветку, разорить птичье гнездо, поймать рыбы больше, чем положено, не выбрасывать ее собакам. Все неписаные законы моих соплеменников мне очень даже нравятся.

Персональное дело Сергея Харючи.
Родился 26 ноября 1950 года в п. Тазовский Ямало-Ненецкого автономного округа. Трудовую деятельность начал плотником строительного управления № 37 треста «Ямалгазстрой». В 1980 году окончил Свердловскую высшую партийную школу. В 1996 — Академию государственной службы при Президенте РФ. С 1991 по 1996 — заместитель губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа. В 2000 году избран председателем Государственной Думы ЯН АО. Кандидат юридических наук. Удостоен Знака уполномоченного по правам человека в Российской Федерации за защиту прав человека. Лауреат Всероссийского конкурса "Карьера-2000" в номинации "Авторитет человека и политика". "Спикер года-2003" по решению жюри Главной Всероссийской национальной общественной премии "Российский национальный Олимп".

— Сергей Николаевич, есть тревога за судьбу родного народа?
— У любого здравого человека есть такая тревога. Сегодня мы наблюдаем потепление в арктической зоне. Я сам во время творческой поездки на родину убедился. Что ждет моих соплеменников, независимых гордых оленеводов? Чем они будут заниматься? Не исчезнут ли? Если пропадет оленеводство — думаю, исчезнут, потому что другим заниматься у нашего народа не получится. Это меня тревожит. Вроде бы, объективные причины, но если всё это — следствие воздействия человека на природу, то — печально. Если по программе Божией — мы бессильны. Хотелось, чтобы высокая культура арктической цивилизации, которая тысячелетиями создавалась, сохранялась и развивалась, в арктических широтах, просуществовала еще тысячелетия. Не меньше.
Омельчук: На Ваш взгляд, Ямал сегодня переживает период расцвета?
Харючи: Я бы сказал несколько по-другому. Ямал сегодня является таким, каким он есть, но хочется, чтобы был еще лучше.
— А что я, Сергей Харючи, сделал для этого «еще лучше Ямала»?
— Делаю, что могу и в моих силах. Более полутора десятка лет занимаюсь законотворчеством, созданием законов — правил жизни, сосуществования разных цивилизаций и сообществ. Это не индивидуальная работа, коллективный труд. Но я вкладываю свой интеллектуальный потенциал, чтобы законы были совершенны. Все эти три пятилетки работал с губернатором Юрием Неёловым. Мы с Юрием Васильевичем знакомы с комсомольской поры. Когда он стал первым секретарем окружкома комсомола, мы целую пятилетку жили на одной лестничной площадке, вместе занимались рыбалкой. Его сильные и слабые стороны мне известны, я стал спикером, а он работал губернатором.
— Для конструктивной работы двух ветвей власти — очень важны совместная рыбалка и общая лестничная площадка?
— Это как бы неплохая предыстория. Мы уже давно живем на разных площадках. Тот период позволил нам ближе узнать друг друга, понимать друг друга с полуслова. По самым сложным вопросам советуемся — не без споров, естественно. Находится оптимальный вариант.

Кредо спикера Сергея Харючи: Быть всегда честным, порядочным и обязательным.

— Сергей Николаевич, олени в тундре должны быть исключительно частными — это в природе тундрового человека?
— В природе любого человека изначально заложена психология частника. Так ведь? Вы, вероятно, обратили внимание на товарный вид — мясо частного или совхозного оленя. Выбор всегда за частной продукцией. Так ведь? Сегодня, по-моему, государственных оленеводческих хозяйств уже и не осталось, все акционировались. Наличие двух форм собственности просто необходимо для здоровой конкуренции. Государству следует создавать одинаковые стартовые условия для развития разных форм собственности и хозяйствования. К большому сожалению, на деле так не происходит. Конечно же, это зависит от людей, которые возглавляют Агропром. Они все выходцы из совхозной системы, колхозной системы, государственной системы, и, понятно, больше внимания уделяют совхозам, а не частному сектору. Мы этот субъективный фактор учитываем, когда формируем законодательство.
— Снова в тундре — бедные и богатые, как говорится, жирные и тощие? За что боролись?
— Знаете, в тундре испокон веков такого классического классового понимания как бедные-богатые не существовало. Это привнесено советской властью — относительно северных аборигенов. В тундре же было, учитывая, природные катаклизмы: кому как повезет. Сегодня ты богатый, на тебя работают твои соплеменники, имеющие мало оленей, вообще не имеющие. Но, встав на ноги, они вольны отделиться от тебя, завести свое хозяйство. На будущий год может получиться обратное, ты идешь на поклон к ним, нанимаешься на работу, снова наживаешь себе самое главное богатство — оленя. В частном секторе, в личной собственности олень всегда упитан, потому что никогда не подвергается большим перегонам по установленным государством маршрутам. Количество животных всегда ограничивалось, регулировалось само собой, чтобы не вытаптывать пастбища, рационально использовать экологические и природные ресурсы.
Омельчук: Сергей Харючи — оленный? многооленный?
Харючи: Я бы с удовольствием приобрел стадо, отдал бы самому надежному своему другу. Слава Богу, у меня их полно в тундре.
— Белый олень обязателен в стаде?
— Это обязательный атрибут для всякого уважающего себя хозяина, будь-то частник Анатолий Константинович или…
— Колхозник?
— Колхозник Николай Андреевич Бабин. Если он себя уважает, обязан содержать у себя в стаде белого благородного оленя, вожака стада.
— Белый олень — самый мудрый или самый сильный?
— Скажем так, самый надежный. Как он себя поведет, зависит и поведение всего стада. Белый олень — вожак. Лидер.
— Спикер? Любой лидер в нашем человеческом «стаде» — самый мудрый или самый сильный?
— Если провести аналогию с белым оленем — он должен быть самым надежным белым оленем.
— Спикер Ямальского парламента — надежный белый олень?
— Надо об этом спросить избирателей.
— На следующих выборах?
— На всех выборах.
— Депутатская деятельность — не пустое занятие? Мы знаем — ненец в тундре много не разговаривает.
— Абсолютно правильно. Я думаю, не пустое. Очень серьезная, основательная работа. Станет ли лучше тем, для кого ты пишешь законы? Или сдвинешь баланс, станет хуже, чем было до сих пор? Требуется большая усидчивость, настойчивость. Надо быть честным трудоголиком.
— Ваши персональные избиратели, Сергей Николаевич, верят в законы, которые Вы принимаете? Верят власти, верят во власть, в силу власти?
— По социологическим опросам, по живым встречам с людьми — понимаю, мы сумели создать на Ямале такую атмосферу, когда люди в высшей степени верят власти. Мы даем не пустые обещания, а если уж дали — всегда выполняем.
— Сполна?
— Сложилась стабильная обстановка в регионе, люди не только просят, а звонят, предлагают, рекомендуют, советуются. Кто мои избиратели? Вспоминаю одну встречу в предвыборную кампанию. Прилетел в Красноселькуп, поехали на Ванкор, это крупное нефтяное месторождение на границе с Красноярским краем, которое разрабатывает Роснефть. Уже работает нефтепровод «Ванкор — Пурпе», строится «Пурпе — Самотлор».
Зимняя таежная дорога. От Селькупа уже отъехали солидно — жмется к дороге одинокая избушка, занесенная снегами, рядом — летний берестяной чум. Кто-то живет. Заехали. Хозяйке уже за восемьдесят, сухонькая, подвижная, шустрая селькупка. Охотница. С мужем жила в поселке, звала его в тайгу, но тот вошел во вкус поселковой жизни.
— Поедем, — звала, — в тайге будем жить долго. Здесь умрешь.
Он и правда быстро умер от близких водочных благ поселковой цивилизации.
Схоронила, попросила детей помочь построить лесную избушку и съехала в тайгу. Уже десятка два лет сама себе хозяйка.
— Не страшно, бабушка?
— Дома страшно не бывает. Здесь мой дом.
Как-то дети приехали ее навестить. Нет матери. День нет, другой. Забеспокоились, не случилось ли чего дурного?
Под третью ночь вернулась хозяйка. Оказывается, двое суток лису в тайге гоняла. Повадилась в ее поместье хитрая прожорливая лиса на хозяйкины уловы. Ест рыбу с аппетитом. Поставила капкан. Не помогло. Два поставила. Хитрит лисица, но с капканом в тайгу убежала. Вот двое суток в зимней тайге загоняла хитрюшку. На стенке в домике роскошная лисья шкура висит.
С местным медведем подобру расходятся. Хозяин как-то заглянул во двор. Хозяйка к нему вышла.
— Уходи, миша, у меня для тебя ничего нет. У меня свое хозяйство, у тебя — свое.
Медведь посомневался, почесал мозги, но согласился, потоптался и ушел.
Спросил хозяйку, нет ли каких избирательских наказов.
— Не выполнишь, — ответила. — Детей в тайгу не могу вытащить. Не могут понять: в тайге лучше.
Вот такие у меня избиратели. В тундре один закон: знай, что помогут, но рассчитывай исключительно на себя.
— Что хотелось еще обязательно сделать для родного народа?
— Я ведь избираюсь всем населением автономного округа. Изначально, когда создавали организацию коренных народов, Ассоциацию «Ямал — потомкам», объединили вокруг нее всех, включая старожильческое русскоязычное население. Эта организация авторитетна. Хотелось, главным образом, помочь решить жилищную проблему. Мы практически этот вопрос обозначили, начиная от программы обеспечения жильем коренных малочисленных народов, жителей сельской зоны, обеспечения жильем молодых семей, молодежи, многодетных семей, ликвидируем аварийное и жилье, не пригодное для проживания. Все это аккумулировала программа «Жилье Ямала», наша главная программа. Получается что-то, где-то не получается. В целом, прогресс виден в этом вопросе. До прошлого года мы сдвигали с мертвой точки решение задачи на уровне окружного центра и административных центров муниципальных образований, а сегодня уже перешли на низовой уровень. Я думаю, мы эту проблему решим. Не все от нас зависит. Это самое больное место, мне больно бывает, я долго не отхожу, долго прихожу в себя после поездок по нашим селам и поселкам. Да и городам. Очень все запущено, очень сложная проблема.
— Самая большая удача рыбака и охотника Сергея Харючи?
— Для меня важен сам повод отдохнуть, чем убить, поймать, вычерпать, привезти хозяйке.
— Не было удачи?
— Как не было? У нас на севере в самое неурожайное время без рыбы не вернешься. У меня не было случая, чтобы я приезжал с пустым рюкзаком.
— Звезда удачи?
— Школа отца.
— Когда скучал в багажнике?
— Примерно.
— У рыбака Харючи легкая рука?
— Вероятно, так.
Омельчук: Все соратники знают?
Харючи: Всегда надеются и верят.


Галина ХАРЮЧИ:

Малое человечество
Это уникально!
Неожиданно, непредсказуемо. Невозможно.
Лучшие русские гуманисты века Девятнадцатого и представить себе не могли… Угасающие народы Севера России… Что они могут? Разве что продлить на чуть-чуть свое жалкое историческое существование. И вдруг — невиданный интеллектуальный взрыв!
Литература мирового калибра. Николай Вылка. Леонид Лапиуй. Юван Шесталов. Еремей Айпин. Роман Ругин. Анна Неркаги.
Гениальный Константин Панков в живописи.
И целая ученая плеяда. Елена Сусой. Антонина Сязи. Надежда Талигина. И она, Галина Харючи.
И голос, и сердце, и мозг родного народа. Большого северного народа (ненцев) среди малых народов Российского Севера.
Скромная работа мирового масштаба.
Человечество, зная себя в малом, познает себя в большом: в глубинной сущности.

Омельчук: Ваша жизненная дорога, Галина Павловна, прямой получилась?
Харючи: Думаю, да. Никаких заворотов, блужданий. Все вытекало из одного в другое. Юность у меня не была сумасбродной. Я целеустремленная девушка, ставила цель и шла к ней.
— С первого класса?
— Не сказать. В первом классе я попала из родной тундры сразу в другой мир. Детей с семи лет в интернат возили. Не зная ни одного слова по-русски, начинали открытие мира — каждый день. Моя родная тундра — Юрибейская на Гыданском полуострове. Родилась в чуме, прямо в тундре. Там ни одного кустика, только стланник. Зимой кустики видны из-под снега. Больше ничего, белым-бело. Арктическая тундра. Горизонт сливается с небом. Мои родители — оленеводы. Семейные олени от родителей по обычаю достаются младшему брату, он с ними сейчас в родительском чуме. Но я каждый год езжу проведать отцовское стадо. У моего мужа оленей нет. Авки в детстве, конечно, большие друзья, как члены семьи. Мы приезжали из интерната (как раз весной рождались оленята), и сами выбирали — это мой олененок. Следующей весной иногда этого олененка не оказывалось, или волки задрали, или еще что-то произошло.
— Плакала девушка Галя?
— Конечно. Или твой авка превращался в красавца менаруя. И уже не узнавал школьницу, свою хозяйку. Авки около чума всегда, в чум могут зайти, с ними как со щенками можно играть, они послушные и разумные. Они едят ту же еду, что и люди, ручные. Авка, вырастая, обычно становился вожаком стада. Были случаи: в буран человек мог заблудиться, взрослые олени терялись, а авка выводил все стадо к чуму. У него такой инстинкт, он верхним нюхом чувствует чум. Зимой нас на каникулы из интерната не отпускали. Родители жили далеко очень.
— Поменяла два мира — на рубеже родного чума и школы. Долго привыкала?
— Адаптация в интернате шла. 11 лет все-таки. Ой, 10 лет, тогда десятилетка была. 11 — это с нулевым классом. Летом — мы в чуме, на каникулы уезжали, от своей среды не отрывались, но в то же время познавали и узнавали мир. После 8-го класса меня тетя повезла на Черное море, я первый раз настоящее море увидела. Хотя, наша Гыданская губа чем не море? Залив Ледовитого океана.
— Галина Павловна, когда заискрило, кто поджег интерес к науке?
— Это у меня всегда было, интерес в душе. Я ловила себя на мысли, что многое из обычной детской жизни мне неинтересно. Ходить на танцы? Да я лучше с книжками посижу. Я много лет в школе работала, уроки вела и всегда помимо ординарной программы проводила уроки с элементами исследовательской работы. Доклады делали, детям на лето давала задание, напишите, узнайте. В начале 90-х в округе открылась научная лаборатория, меня взяли, но это было у меня в душе всегда.
— Вернулась школьница на каникулы в родную Юрибейскую тундру… Что положено делать по дому маленькой девочке?
— Всё, что по силам. Со взрослыми шли за водой, заготавливали мох, ходили за хворостом, дровами. Всю работу по силам. Я сама шью по меху, у меня несколько ягушек с родными орнаментами. Орнамент — очень кропотливая работа — долго нужно сидеть и шить.
Омельчук: Работу тудровички знаешь?
Харючи: Конечно. Приведись надолго остаться в тундре — не пропаду.
— Кто Вас благословил в науку?
— Думаю, что Сергей Николаевич, муж, он сказал: у тебя получится. Благословил.
— Галина Павловна, с кем из больших сибирских этнографов Вам посчастливилось поработать?
— Ой, я счастлива, что такие люди в моей жизни есть. В первую очередь, томский профессор Надежда Васильевна Лукина, всем известная Людмила Васильевна Хомич.
— Хомич жива-здорова?
— Жива и здорова, ей скоро 90 лет. Каждый раз, когда бываю в Санкт-Петербурге, навещаю ее и Надежду Васильевну, она тоже сейчас живет в Санкт-Петербурге.
— На Севере первыми этнографами были приезжие русские ученые. Сегодня они окончательно передали свою научную эстафету в руки самих северян, точнее — северянок?
— Думаю, нет. Такое огромное этнографическое поле исследований, везде «белые пятна» — я думаю, и нам, и последователям всех национальностей работы хватит.
— На Ямале сформировалась серьезная группа ученых женщин.
— Когда создали научный центр, работали научные лаборатории, работа шла активно. Надежда Васильевна работала вместе с нами. Но все ликвидировано. Всего три года существовал Ямальский филиал института истории и археологии Уральского отделения Российской академии наук. Сейчас создается научно-исследовательский центр, продолжается организация этой работы.
— Этнографический отдел будет?
— Обязательно. Елена Сусой, Антонина Сязи, Надежда Талигина продолжают научную работу.
— Маршруты ваших исследований проходят в родной юрибейской тундре? Или весь Ямал — полигон?
— Я, в основном, езжу в Тазовский район, в юрибейской тундре давненько не была. С родовых мест мои родители давно уехали, я еще в школе училась. В Тазовской тундре бываю часто. У меня бывают экспедиции и в другие регионы, скажем, на Алтай. Нынче собираюсь в Бурятию.
— Поискать общую прародину?
— Мой поиск проходит по планам центра изучения шаманизма. Я немножко прикоснулась к теме изучения сакрального в культуре народов.
— Сама шаманка?
— Нет, нет.
— И в роду нет?
— Нет, нет, ни в коем случае.
— И по мужской линии?
— Дальние родственники имели такие способности.
— Самая интересная экспедиция?
— На Алтай. А нынче мы с Сергеем Николаевичем и его родственниками ездили по тазовской тундре. Но это не экспедиция, частная поездка. Очень запомнилась. Мы ездили, искали захоронение их предка, русского деда Александра Алексеевича Шушакова. Дед Сергея приехал из Санкт-Петербурга, похоронен в Тазовской тундре. Мнения по месту разделились: одни говорят — там, другие — нет. Мы ездили, искали.
— Нашли?
— Предположительно. Хотят поставить крест от благодарных потомков — очень много родов появилось от него. Он женился на местной ненке.
— Завидный питерский жених?
— Да. Мама Сергея Николаевича — дочь одного из его сыновей.
— Для тундровички полевые исследования особых трудностей не составляют?
— Всё привычно, всё нормально. Приезжаю в чум, делаю всю женскую работу, топлю печку, варю, чай кипячу, сижу около огня.
Омельчук: Таскаю воду большими ведрами?
Харючи: По возможности. С детьми вожусь.
— Чум ставлю?
— Чум ставлю. За час, за сорок минут. И дом готов. Тундровику нынче очень трудно в городе.
— Это самые преданные тундре люди?
— Они продолжают дело своих отцов, пасут оленей.
— Галина Павловна, одна из Ваших работ посвящается священным местам ненцев. Разве о священных местах говорить женщине позволительно, даже ученой?
— В тундре о таких вещах посторонним не говорили никогда, всё было скрытно. Но у ненцев священные места не прячутся, как у других народов. Тундра!
— Не спрячешь, если захочешь?
— Все наши тайны — там — на горе, на холмике, около озера на приметном месте. Появилась необходимость сделать карты, описать их, чтобы сохранить сакральные тайны. Такой парадокс нашей жизни.
— Какие святыни чтут тундровики?
— Очень много семейных, родовых и общенациональных святилищ. Своего рода заповедники.
— Места, которые лучше не трогать?
— Там и зверь норует, птица гнездится.
— Сакральное, священное — самое сложное в работе этнографа?
— Думаю, да. Не всё открыто, не всё можно публиковать. Когда мы стали заниматься изучением своих священных культур, мы как бы достали неосознанное из глубин памяти. Потом подтвердили научными знаниями. Что-то всегда остается за кадром.
— И это правильно?
— Не всё можно говорить сегодня. И это правильно, я считаю.
— У народа должны быть свои тайны?
— Для сохранения традиций.
— У Вас есть совместная работа с Титом Неониловичем Мартышиным. На какую тему? Как сотрудничали?
— Это в 1994 году, я только начинала работать. Тит Неонилович — наш краевед, защитник природы, старейшина, он стоял у истоков создания Ассоциации коренных малочисленных народов «Ямал — потомкам». Очень жаль, что он рано ушел из жизни. У нас небольшая совместная работа, мы создали сборничек справочных материалов для факультативных курсов. Наша первая работа. Тит Неонилович участвовал, Наталья Ивановна Ного и я. Справочный материал предназначен для учителей и учащихся 8-11-х классов. Я думаю, их и сейчас дети используют на уроках. Есть оригинальный предмет «Культура народов Ямала». Мартышин очень хорошо описал природу, растительность, флору и фауну, хозяйственную деятельность коренных народов.
— Этот предмет в школе пользуется интересом?
— Сейчас этот предмет ведется даже в городских школах.
— Факультативно?
— Нет, предметно, но начинался как факультативный курс.
— Галина Павловна, о ненецких устоях и традициях в отношении женщины: основные тяготы тундровой жизни — на женских плечах?
— Тундровая жизнь вообще очень тяжелая, не только для женщин, но и для мужчин. Но у мужчины и женщины свои сферы, свои предписанные роли. В традиционном обществе это не только у ненцев. Женская сфера сразу в глаза бросается, женщина хлопочет по чуму, всё делает, варит, обшивает. Но мужчине нисколько не легче — в буран, в любую погоду он с оленями.
— Женщина — у огня, мужчина…
— Сфера за пределами чума — мужская.
— Какие-то обычаи родного народа, может быть не нравятся?
— Есть такие обычаи. У ненцев браки заключались между фратриями. Внутри фратрии браки не разрешались. Нельзя, это были не совсем родственники, но всё равно табу. В то же время мать относилась всегда к своей фратрии. Она даже на своей фамилии оставалась.
— У Галины Павловны родовая фамилия?
— Я — Яндо. В то же время можно было жениться на своей тетушке по матери, выходить замуж за своего племянника. Это близкородственные связи. До последнего времени такие браки не возбранялись. Я считаю, это такой обычай, которого не должно быть.
— В принципах нефтегазового освоения родных тундр Ямала, что Вас, как ученого, не устраивает?
— Надо больше привлекать коренное население, исследовательскую работу проводить на местах, по горячим следам. Очень много открытых месторождений, которые законсервированы у нас на Гыданском полуострове. Пока там нет разработки, скважины законсервированы. Но Вы бы видели, что там творится! Груды железа, мешки с цементом, непонятно с чем. На Ямальском полуострове ощущается социальная напряженность. Глобальные проекты не могут проходить безболезненно. 165 семей хотят перевести на оседлость. Может, кому-то не хочется, но люди хотят иметь квартиру в поселке, хотят и каслать, жить свободной жизнью, пасти оленей. Лучше — и то, и другое. Молодое поколение хотело бы иметь оленей, кочевать, иметь «Буран» и квартиру в поселке.
— Пока не получается?
— Не всегда. На Ямальском полуострове может получится. А что будет потом, как начнется переселение, добровольно или вынужденно? Не исчезнут ли пастбища?
— Галина Павловна, помните, был такой злобный критик Пушкина Фаддей Булгарин, плодовитый романист? Он в одном из своих романов мечтал (а это еще 1820-й год) что «в Обдорске обязательно появится свой университет». На дворе 2010 год… В Салехарде скоро появится свой университет?
— Может быть. Есть многопрофильный колледж, прекрасное здание, прекрасные условия. Почему бы и нет? Пора и университет создавать, как в Ханты-Мансийске. Я закончила в Салехарде педучилище. Потом — в Тюмени университет, историческое отделение историко-филологического факультета.
— Скажите, женщина-ненка разговаривает с богами?
— Наверное, есть такие. Я не разговариваю с богами.
— Вы — счастливая женщина?
— Думаю, да.
— Свою судьбу строила сама?
— Без вмешательства богов. Всё зависело от меня.
— Как сильных женщин в тундре называют?
— Не знаю. Думаю, что должен быть характер, внутренний стержень, потому что жизнь не всегда идет гладко. Были трудности. Жизнь и гнет, и ломает. Ведь у меня дети, я работала много, у мужа работа кочевая.
— Чему посвящено Ваше следующее исследование?
— Я сейчас работаю над темой «Экологический потенциал традиционной культуры ненцев». Традиционная культура глубоко экологична. Язычество экологично. Я исследую это в обрядах, в обычаях, в традиционных народных знаниях.
— Это будет востребовано?
— Очень. Работа выйдет, думаю, что будет нарасхват. И в учебных заведениях, и для любого интересующегося человека.
— Для тех, кто осваивает?
— В первую очередь.
Омельчук: Без учета традиций Север не освоить?
Харючи: По большому счету, Север надо знать в подробностях. Ученые ведь всегда готовятся, изучают литературу, имеют представление. Раньше все, кто сюда приезжал, даже язык знали. Я думаю, если пришли надолго — должны знать обычаи, традиции народа, на чью землю пришли.


Дмитрий ХВОРОСТОВСКИЙ:

Голос Сибири
Голос сибиряка звучит над миром. Он — не просто надежда России, он — надежда мира. Когда появляются такие голоса — у классики остается шанс: она не умрет. Такие мощные голоса созданы для классической музыки.
Дмитрий Хворостовский выкроил время в своем суперплотном графике и приехал в Тобольск, чтобы спеть под открытым небом прямо в Тобольском Кремле. Много повидал Кремль сибирской столицы, но это событие незабываемо, и, может быть, необычное зрелище вводило старинный Кремль в новый XXI век. Век неумирающей классики.
Дмитрий Хворостовский — сосед по Сибири, он родился на берегах Енисея. Сегодня он, наверное, самый известный сибиряк в мире.

Омельчук: Дмитрий Александрович, помните Тобольский Кремль, для тобольских зрителей — это незабываемо, а для артиста Хворостовского — незабываемый концерт в Тобольском Кремле или проходной?
Хворостовский: Вы мне шанса не оставили: конечно, незабываемый. Особо помнятся комары. На Енисее комары бывают, но там ветрено обычно и комаров уносит. В Тобольске были свирепые комары, точно помню.
— Что Вас и сегодня связывает с Красноярском?
— С родиной всегда что-то связывает, воспоминания, память. Мои родители живут в Москве, в Красноярск наезжая, как правило, летом. Мой двоюродный брат с семьей живет в Красноярске. Моя учительница Екатерина Константиновна Ёфик еще работает, естественно, друзья-однокашники по школе, по институту там живут.
— А первая любовь, если не секрет?
— Секрет.
— По крайней мере, в Красноярске?
— Я не знаю, где моя первая любовь сейчас живет. Это же в детском саду было, в детском саду в Красноярске.
— Кстати, в детском саду был послушный?
— Я туда редко ходил, часто болел. Жил с бабушкой. Просто был больной мальчик, не очень здоровый.
— Когда хвори отвязались?
— До сих пор преследуют.
— Скажите, почему красноярских мужиков тянет к европейским невестам? У Василия Ивановича Сурикова, Вашего знаменитого земляка — жена француженка.
— Пожалуй, на этом и заканчивается. Суриков и я. Это же не сотни-тысячи. В любви, знаете, закономерностей не бывает. Как полюбится, так и случится.
Омельчук: Завтра что будете петь?
Хворостовский: В программе Чайковский, Метнер, Рахманинов.
— В Тюмени не впервые?
— Второй раз. Первый раз — проездом в Тобольск.
— Завтра в Тюмени первый концерт. Знакомство тюменцев с Хворостовским?
— Это дежурный гастрольный маршрут.
— Те композиторы, которых Вы будете исполнять — из сердечной обоймы?
— Нет, не из сердечной, просто композиторы, которых я люблю петь, в частности, Метнера, которого я никогда не пел. Метнер не так часто исполняется. Я очень рад, что мне довелось пять романсов Метнера исполнить. Новая, абсолютно новая, не петая программа. Постепенно программа выстраивается, становится более интересной, это будет сугубо филармонический канальный концерт.
— Скажите, сложно чувствовать себя певцом мира?
— Что такое «певец мира»? Я не понимаю.
— Вы же победили на конкурсе «Певец мира» в 1999 году.
— Просто нормальный конкурс, транслировался по Би-Би-Си, абсолютно ничего не помню, связанного с «певцом мира.»
— Певцом России Вы себя не чувствуете?
— Нет. Я просто певец, оперный певец, какой есть.
— Что Вас тянет к творчеству Сергея Есенина?
— Абсолютно ничего.
— Вы же исполняете романсы на его стихи.
— Исполнял, не более. Одна из моих программ, которых много.
— И забыл?
— Да.
— Вы так же забываете женщин в своей жизни?
— Некоторых забываю.
— И не жалеете?
— Абсолютно.
— Евгения Онегина Вы по-прежнему исполняете?
— Недавно приехал из Чикаго, пел Онегина в Метрополитен-опера, постановка Роберта Карсона.
— Евгений Онегин, как личность, для современных американцев — современен в исполнении Хворостовского?
— Я думаю, этот образ останется современным навсегда. Конечно, в нужном мастерском исполнении. Это оперный жанр, командный, что ли, каждый из компонентов очень важен — дирижер, певцы, режиссер, декорации, оркестр. Когда случается полное попадание — получается шедевр. Таким шедевром является постановка Метрополитен опера, сделан Робертом Карсаном, продирижирован Валерием Гергиевым, роль Татьяны пела Рене Флеменг, Роман Варгез — Ленский. Очень хороший состав. Постановка записана, транслирована специальным кинотеатром Хайдофинешен с высокочастотным изображением. Затем сделаны уже DVD, записи распространяются по миру. Эту же самую постановку я пел недавно в Чикаго.
— Как приняли?
— По-разному. Я пел пять спектаклей, каждый был по-своему уникален. Состав не очень ровный. Татьяну пела очень хорошая начинающая певица Дина Кузнецова, русская, но живущая в Америке. С каждым разом исполнение становилось более зрелым, вдохновенным. Ленского пел Франко Лепардо, американский певец, дирижировал сэр Эндрю Девис, главный дирижер Чикагской оперы. Было достаточно интересно, хотя… лучше бы это время я провел дома.
— Скажите, у Вас есть любимые партии?
— Есть, Онегин — одна из них. Это по-настоящему моя партия, я с ней живу и странствую много лет. Начал петь Онегина даже совсем не в Онегинском возрасте — в 20 лет я уже начал петь на сцене Красноярского оперного театра. Мне посчастливилось попасть в состав самых молодых исполнителей этого театра, петь на премьере. Это необычайное завоевание в то время. И с тех пор эта роль меня практически не покидает.
Время от времени я откладываю ее на долгие годы — в середине 90-х отложил на 5 лет, абсолютно не пел ее, не возвращался. Возвратившись, я почувствовал, что очень много нового можно найти в этой роли. Каждый раз, работая в новой постановке, находишь что-то новое и интересное.
Омельчук: С годами Евгений Хворостовский изменился?
Хворостовский: Он меняется постоянно.
— Из романсов есть те, которые Вам ложатся на душу, ближе сердцу?
— В этой программе я включил «Средь шумного бала», один из любимых моих романсов Чайковского. Среди новых, не петых мной, есть очень интересный романс на слова Чехова — фрагмент из «Дяди Вани», называется «Мы отдохнем». Рахманинов написал этот монолог…
— На прозу?
— Да, на прозу. Этот романс я тоже буду петь. Очень интересен сам язык письма Рахманинова, передающий сценическую речь, это необычное произведение. У Рахманинова встречается несколько подобных речитативных романсов, передается как бы прямая речь. Допустим, есть романс на стихи Полонского «Вчера мы встретились», герой вспоминает о женщине, которую недавно встретил, как он изменился с тех пор. Очень ностальгический, грустный романс. Есть знаменитое письмо Рахманинова Станиславскому, интересный романс, стоит и следует исполнять. У Метнера прекрасны несколько вещей, абсолютно редко исполняемые, среди них два романса на стихи Гете, которые никогда и никем не исполнялись. Я очень рад, горд тем, что мне удается их исполнить, в Тюмени — особенно приятно.
— Дмитрий Александрович, к песне Вы изначально относились с пиететом: оперные певцы не всегда ее долюбливают?
— На песне я вырос, к песне всегда относился и отношусь с большим почтением и любовью. Россия — песенная страна, культура песенная сильна, она приближена к фольклору. Исконно русская классика зиждется на песенной основе и традициях. Всё связано с песней. Классическая советская песня тоже на этом основана, современная песня, какая угодно. Лучшие классические и современные песни перекликаются, во всех присутствует совершенно необычайная уникальная мелодика, текст поэтический очень важен. Мое обращение к песенной культуре — дань нашим традициям. Мое обращение к военным песням — дань моим предкам, моей бабушке, моему дедушке, он погиб на фронте, память я храню и чту. Военная программа выросла в нечто большое после грандиозного тура по нашей стране с оркестром Константина Арбеляна и хором Попова, мы странствовали по городам-героям, пели на открытых площадках перед стотысячной публикой. Совершенно незабываемое впечатление, я в полной мере осознал, что значит память, что значит наша боль и что значит наша песня, наши традиции песенные.
— Где легче, проще, интереснее выступается: в Европе, в Америке, в Азии?
— Везде трудно. Честно говоря, когда ожидаешь абсолютно полного комфорта — шапками закидывают, получается всё наоборот.
— В жизни и в карьере Хворостовский неудачи как переносит?
— Переношу тяжело.
— Долго?
— По возможности недолго, после неудачи надо вскакивать, отряхиваться, бежать дальше. Но тяжело.
— Вы можете себя считать знатоком мировой оперы?
— Знатоком никогда не был и вряд ли буду.
— И все же, как бы оценили сегодняшнее состояние оперного искусства?
— Мой взгляд субъективный. Со стороны сцены жанр оперы умирает, он загнивает уже несколько столетий. Правда ведь?
— Продуктивно загибается.
С XIX века жанру предрекают скорую смерть, тем не менее, опера живет, видоизменяется и должна, видимо, это делать. Опера всегда была искусством элитным и никогда не станет массовым. Всегда определенный процент публики желает слушать оперу. Чтобы любить оперу — ее надо очень хорошо знать, нужно иметь основательную подготовку, опера любит образованную публику.
— Россия подключена к многовековому процессу загнивания оперы?
— Россия? На российских сценах прошло несколько мировых премьер великих опер. В России считали за честь выступать грандиозные певцы мира. Это было всегда, даже во время Советского Союза и железного занавеса. Были прорывы, приезжал несколько раз театр Ла Скала в самый расцвет загнивающего социализма. По-настоящему прорывы, революционные прорывы, в советской русской вокальной школе после таких гастролей всё менялось, вставало с ног на голову, в наших традициях тоже. И это неслучайно. Культура, музыка, классическое искусство, как Интернет, не имеют совершенно ни границ, ни расовых принадлежностей, ни языковых принадлежностей. Музыка понимаема и любима всеми. Музыка абсолютно интернациональна, абсолютно асексуальна. Градаций и пределов в музыке нет и не может быть. Это самая лучшая возможность для связи, любви международной.
— Музыка асексуальна? Разве это не концентрация человеческого взаимопритяжения?
— Абсолютно, настоящая музыка не принадлежит полу, понимаете?
— Между двумя полами?
— Ну.
— Среди ваших предшественников, может быть, современников, у Вас есть пример, образец жизнелюбия?
— Таких людей мне посчастливилось встречать, с которых я всегда хотел брать пример, которых я помню и всегда имею в виду. Среди людей старше меня — Ирина Константиновна Архипова. Я очень многим обязан ей в своей жизни, карьере, она меня по-настоящему поддержала в самом начале моей жизни, причем, помогла абсолютно незаметно. Я об этом даже не знал. Помогала и помогает мне очень удивительным тактичным советом, я по-настоящему ей благодарен, ценю и люблю. Всегда буду любить. Валерий Гергиев, перед которым я встаю на колени, восторгаюсь его талантом, мастерством и абсолютно глубинным вселенским даром, удивительнейшим, не сравнимым ни с чем. Я считаю, не существует в мире подобного дирижера и я по-настоящему рад и горд, что один из самых великих дирижеров современности Гергиев — наш современник и наш соотечественник. Очень много людей, которых я встречал в своей жизни, которые были очень милы и добры ко мне. Я их всех помню, всегда ценю, люблю и вспоминаю.
— Считается, что сибирские женщины самые красивые в России, а тюменские — самые красивые в Сибири. Заметили?
— Нет. К сожалению…
— Не было времени?
— Не было времени.
— Дмитрий Александрович, каждый год у Вас замечательный (лучше предшествующего) новый музыкальный проект, что в замыслах?
— Еще не отработан проект «К России с любовью» — с программой, включающей литургическую музыку, классическую русскую музыку, романсовую музыку и музыку советских песен, такая разнообразная палитра, объединяющая время и жанры. Программа хорошо обкатана в некоторых городах России, в некоторых странах Европы, в Соединенных Штатах Америки. В Мексике и Канаде с Константином Арбеляном и с хором Попова мы провели 13 концертов за месяц. Это абсолютно уникальный прецедент. Мы еще не совсем поделились этой программой с нашей страной.
Омельчук: Когда Тюмень это увидит и услышит?
Хворостовский: Посмотрим. Есть идея сделать большой тур с хором Попова, с репертуаром из литургической музыки, из русской народной музыки совместно, это будет акапелльное исполнение без сопровождения. Хор и я.


Дмитрий ХОРОЛЯ:

Главный оленевод России
Оленеводы ленивы. Ничего не делают. Все время отдыхают. Немножко поработают, погоняют оленей, попасут. И снова отдыхают. И так — все сутки напролет.
Почему же никого особо в тундру не тянет на эти вольные просторы и вольготную жизнь? Пофилонить в космосе космонавтом — охотников в очередь, а попастушествовать на арктических ветрах — абсолютный ноль?
Космонавт — новая профессия в мире, а с оленевода все началось в этом космосе земли.
Оленеводами не становятся.
Оленевод — не профессия.
Оленеводами рождаются.
Или: оленевод. Или — нет.
Такого титула в России не существует, но если он председатель (президент) единственного в России Союза оленеводов, то кто же он, как не главный оленевод России.
Хор — корень его фамилии — что ни на есть: олений. Это бык — вожак, белый, самый мощный олень. Дмитрий — ученый оленевод, дипломированный, олений доктор, зоотехник. Он каслал в оленньих стадах совхоза «Россия», вырос, стал директором крупнейшего хозяйства на Ямале. Знает нужды оленеводов, что называется «от» и «до».
Он успел побывать и главным оленеводом мира, но сегодня вице-президент Союза оленеводов мира. Там президенты ротируются каждые 2 года.
Одним словом, главный оленевод России — этого оленного места планеты Земля (Бог создал планету для людей и оленей), живет в городе Салехарде — оленной столице нашей страны.
Много на свете монархов, королей и президентов. А главный оленевод — один.

Омельчук: Ямал, Дмитрий Оттович, самое оленное место на нашей планете?
Хороля: Ямал — центр мирового оленеводства. Все оленеводы мира с этим согласились. Скандинавы, где оленеводство нормально развито, в Норвегии, Финляндии, Швеции, признали: Ямал действительно центр мирового оленеводства. На Ямале выпасается почти половина мирового оленьего стада. Мировое стадо — около двух миллионов оленей. Северных, домашних 1,5 миллиона в России, около 600 тысяч голов оленей в Скандинавии. Дикий олень, скажем, ненецкой породы.
Омельчук: Ненцы — самые оленные оленеводы?
Хороля: Есть специальная ненецкая порода оленей, самая многочисленная. Есть эвенкийская и чукотская породы. Ненецкая порода, самая лучшая, начинается с Кольского полуострова, кончая Таймыром. Ненцы на Севере заняли самую равнинную тундровую часть, где олень чувствует себя комфортно. Родное место. Ненецкие тундры.
— Скажи, в первый раз когда сам сел управлять оленьей упряжкой?
— Как родился. Помню, как родился, уже был с оленем. Взял аркан, взял хорей и сел на нарту. Ходить научился попозже. Еще до школы, лет в пять я свободно управлял оленьей упряжкой.
— Отто — редкое ненецкое имя? Не немецкое?
— Зато фамилия у меня французская — Хороля.
— Имя русское, отчество немецкое, а сам ненец?
— Когда оформляли паспорт, писарем в нашем поселке была, наверное, немка. Отец сказал: меня звать — Вотто. Вотто — лишний ребенок в семье. У них семья была очень большая, он был последним ребенком, их было за десяток. Поэтому — Вотто. Правильнее — Моттович. Первый звук имени отца все-таки звучит, скорее, как м.
— Дмитрий Моттович, что лучше — оленеводческий колхоз, оленеводческий совхоз или оленевод-частник?
— Есть такая песенка: «Самолет хорошо, вертолет хорошо, а олени лучше». Ненец курит: «Колхоз хорошо, совхоз хорошо, а свои олени лучше». Человек, у которого есть олени, не может быть бедным. Он богат. Если оленей у него мало, он богат душой. Бедный — это без оленей. Живет в поселке, в городе.
— Случалось слышать мнение, что оленеводы — народ леноватый, не разбежится, поднимается нехотя?
— Он просто спокойный, умеренный, никуда не торопится, он не соблюдает время. И кажется со стороны, что он такой медлительный, ленивый, на самом деле он — 24 часа в сутки — основательный, все 24 часа он с оленем работает. Все сутки — рабочие. 365 дней в году.
— Есть мнение, что всё в тундре делает женщина. Самую трудную, самую тяжелую работу делает женщина?
— Это так на самом деле есть. Всё держится на женщине, всё буквально, мужчина только чай попьет, полежит.
— Рыцарь Хороля с этим согласен?
— Согласен. Самый главный человек в тундре — это женщина.
— Не будь женщины — не будет никакого оленеводства?
— Нет, конечно. Он не сможет оленей пасти.
— У тундровой женщины — мужчина и олень?
— Женщина одевает, женщина кормит, женщина чум ставит, чум разбирает, женщина аргиш ведет. Правда, за мужиком, конечно, мужчина впереди идет.
— Она с этим согласилась?
— Она согласна с этим, потому что почитает мужчину, любит мужчину. И тоже любит оленя. Прежде всего, конечно, олень, любовь к оленю. Некоторые говорят, что нет слова «любовь» в тундре. Оно есть. Это любовь к оленю, любовь к природе, в конце концов, любовь к женщине тоже. Почему большие семьи в тундре?
— Сейчас тундра тоже держится на больших семьях?
— Да. Правда, с невестами возникают проблемы, когда оленеводство беднеет. На Ямале такой проблемы нет. У нас избыток невест. В других оленеводческих регионах, когда оленеводство переводят на вахтовый метод, когда жена остается в поселке с детьми, а муж уходит с оленем в тундру — это гибель оленеводства. Это наблюдается на западе, начиная с Мурманской области, кончая Ненецким округом. Там начали еще в советские времена переходить на вахтовый метод.
— Ямальцы стоят твердо?
— У ямальцев корни сильны, традиции сильны. Я думаю, много-много лет ямальское оленеводство будет жить.
Омельчук: Панаевские женихи за невестами за Камень, на Карскую сторону ездили?
Хороля: Ямальские ездили за Обскую губу, в Тазовский район, ходили через Байдарацкую губу за Уральские горы. Сегодня эти традиции соблюдаются.
— А гыданские женихи к таймырским невестам?
— Ходят. Дорога проложена давно, веками.
— Дмитрий Оттович, чем занимается Ваш Союз оленеводов России?
— Союз оленеводов России создан в 1995-м году. По инициативе, в первую очередь, ямальцев. С 90-го по 95-й год Россия потеряла почти половину оленей, почти 20 тысяч рабочих мест. Страшная катастрофа. Раньше Министерство сельского хозяйства занималось серьезно северными проблемами, был Главк Севера. Его ликвидировали, заниматься стало некому. Мы, оленеводы, сами решили создать Союз оленеводов: отстаивать интересы оленеводов на уровне федеральной власти, в регионах, муниципалитетах.
— Влиятельная организация?
— Союз оленеводов признан и властью, и оленеводами, и другими общественными организациями. Мы — неполитическая организация, выступаем в роли профсоюза, защищаем интересы оленеводов.
— Председатель Правительства Владимир Путин слушает?
— Слушает, слушает. Он же на Ямале был дважды. Упряжкой поуправлял в Приуральском районе. У него получается. После пребывания Владимира Владимировича ситуация в оленеводстве, в целом, поменялась. Вы помните, и Дмитрий Анатольевич бывал среди оленеводов? Он в чум заходил, в чуме чай пил, с оленеводами беседовал. 15 лет существует Союз оленеводов. За последние 5 лет мы нарастили поголовье оленей, стали заниматься племенными делами. Начали перегонять оленей из одного региона в другой. Всё идет с Ямала. Ямал помог Ханты-Мансийску, таймырскому оленеводству, Эвенкийскому автономному округу, мы даже перегоняли в республику Саха — Якутия.
— Неёлов хорошо управляет оленьей упряжкой?
— Он родился в Салехарде, как ни управлять оленьей упряжкой? Если серьезно, я благодарен Юрию Васильевичу. Оленеводство сохранилось там, где власть умеет управлять оленьей упряжкой.
— Скажи, Дмитрий Оттович, Союз оленеводов мира все еще существует?
— Мы инициировали. Оленеводы есть в Норвегии, Финляндии, Швеции, немногочисленное домашнее оленеводство есть на Аляске, на севере Канады, даже в Китае и Монголии.
— Встречался с китайскими оленеводами?
— Они — участники всех конгрессов оленеводов мира.
— Кто порезвее: наши или китайские?
— Оленеводы все резвые, все умеют управлять оленем. Основательно резвые.
— Хорошо учиться в Тюменском сельхозинституте?
— Я благодарен преподавателям Тюменской сельхозакадемии, в мои времена это был Сельхозинститут, я закончил его в 81-м. Учился — не отставал, нравилось учиться. Я был активным, занимался много спортом. Считаю, Тюменская сельхозакадемия является кузницей кадров всей области. Ямальцы в Тюменской сельхозакадемии учатся охотно. Мы ежегодно получаем с полсотни специалистов. Хорошая оленеводческая школа, выпускники работают сегодня руководителями оленеводческих предприятий, руководителями регионов, муниципалитетов. Моя дочка учится в Тюменском нефтегазовом. Нам нужны свои специалисты в газовой отрасли, в нефтяной.
— У Хороля большая семья?
— Большая.
— А нефтяники, газовики сегодня в ямальских тундрах, на Ваш взгляд, работают грамотнее, почище?
— Они научились работать. Оленеводы их научили, приучали и приучили. Помню, я еще работал директором совхоза, мы не совсем понимали друг друга, но постепенно стали сотрудничать, складывались дружеские, партнерские отношения с предприятиями нефтегазового комплекса. Нашими соседями были предприятия Надымгазпрома, и мы постоянно встречались в Надыме. Главный День оленевода мы проводим именно в Надыме. Это праздник ведь не только для оленеводов, это праздник и газовиков, и нефтяников. В Надыме ведь мы создали и Союз оленеводов мира. Газовики научились работать, больше прислушиваются, согласовывают места переходов оленьих стад, социальные проблемы, как помочь оленеводам, оленеводческим семьям.
— Полуостров Ямал — самое мощное гнездо оленеводства. Освоение Бованенково, с точки зрения простого оленевода, — острая проблема?
— Очень серьезная проблема. На Ямальском полуострове пасется почти 300 тысяч голов оленей. Более кучного места и на Земле-то нет. В Ямало-Ненецком округе в семи районах в целом около 700 тысяч оленей, в одном Ямальском — около трехсот тысяч. Бованенковское месторождение — основное место, где работают оленеводы двух хозяйств, Ярсалинского и Ямальского совхозов. Проблемы суперсерьезные.
— Сможет Дмитрий Оттович эти проблемы решить без ущерба для человека, который любит оленя?
— Должны решить. Обязаны решить. Мы обязаны нанести минимум ущерба. Это сложно.
— Президент Союза оленеводов Дмитрий Хороля с председателем Правления Газпрома Алексеем Миллером знаком?
— Еще не знаком. Но обязательно приглашу в чум чашку чая выпить. Поговорить есть о чем.
— У самого стадо большое?
— Род Хороля — оленный род.
— Хоро — это же…
— Олень-бык. Сегодня семейным оленеводством Отто Андреевича продолжает заниматься мой старший брат, у него большая семья, семеро детей: две дочери, пять сыновей. Они в тундре, в чуме, он готовит молодежь продолжить род и дело Хороля. Маршрут касланий остался прежний, они доходят до Мара-Сале, есть такая полярная станция Мара-Сале. Я в тех местах родился и вырос.
— И все-таки, Дмитрий Оттович, разве есть в ненецком языке слово «любовь»?
— Слово «любовь»?
— Это слово.
— Есть!
Омельчук: Как оно звучит?
Хороля: Ай лав ю.


Вика ЦЫГАНОВА:

Очарование сердца
Красивый голос
буйный темперамент
безупречная грация
естественная пластика
неожиданные тексты
русская интонация
изысканная хулиганка
проста и недоступна
обворожительная
завораживающая женщина
грешная святая и святая грешная
кроме нее так в России никто не поет.
Ей нравится приезжать в Тюмень. Она же сибирячка, хотя и с Дальнего Востока. Дальнего востока Сибири.


Омельчук: Скажите, Вика, Вы непоседа?
Цыганова: По-разному. Зависит от того, чем наполнен день. На самом деле, я — холерик, перепады настроения мне свойственны, сидеть я не буду точно. Могу лежать, если только заболела. Выздоравливаю и опять бегу.
— Каким ветром в свое время занесло в Магадан?
— Первые гастроли в жизни у меня были как раз по колымской трассе.
— А Еврейский камерный музыкальный театр — солидный этап в жизни?
— Очень. Но как я говорю, у нас все театры еврейские. Я просто работала под настоящей вывеской. Театр относился к Дальневосточному управлению культуры, а я закончила Дальневосточный институт искусств. Я туда попала по распределению. Собственно говоря, театр находился в Москве, у меня была задача: именно Москва. Поэтому я туда поехала.
— Тюмень в Вашей памяти сохранилась? Не первый же визит?
— Я неоднократно здесь бывала, замечательная публика. Надеюсь, сегодня концерт будет тоже теплый, можно даже сказать — горячий.
— Какая мелодия сочинилась на подлете к Тюмени?
— В самолете? Мне очень страшно было, перелетели мы Урал, я немножко переживаю в самолетах, они же у нас древние, долго молюсь, прошу у Бога прощения, долететь прошу. Я сейчас работаю над новым альбомом с Вадимом Цыгановым, со своим мужем и продюсером, автором всех песен моих. Песня немножечко, может быть, грустная, но именно настоящая русская песня распевная, застольная, немножко напоминает «Ромашки спрятались, поникли лютики…».
— ТУ-134 приземляется и точка поставлена?
— Вадим даже успел текст написать под шум моторов.
— Почему Вас не видно на светских тусовках и на федеральных каналах?
— Не оригинальный вопрос, его задают постоянно. Светские тусовки и мероприятия мне не очень интересны, это богемные мероприятия, они не творческие, не содержательные, носят коммерческий характер. Кто-то что-то продает, кто-то что-то устраивает, у меня времени на это нет. Каналы? Честно говоря, я сама не очень хочу там бывать, это тоже мероприятия, в основном, коммерческие. Песни, которые я пою, наверное, наши каналы федеральные очень раздражают. Есть определенный запрет на мое творчество, он существует, песни у меня патриотического содержания, корневые, затрагивают действительно глубинные состояния души, призывают к совести. Сегодня такое время, когда к совести, к душе призывать… Не все хотят откликаться на это.
— Вы с Центральным телевидением поругались?
— Я ни с кем не ругалась.
— Вы — мягкая и пушистая?
— Я не пушистая и уж не такая мягкая. Меня на военные программы приглашают, я пою патриотические песни, а потом ночью все вырезают, убирают из эфира. Для зала я пою, на мой сайт заходят люди, которые только что сидели в Кремле, смотрели концерт, и спрашивают: за кого нас держат? За каких идиотов? Мы Вас видели, почему же Вас в эфире нет? Но эти вопросы не мне надо задавать, у меня есть своя форма ответа: патриотическое воспитание и духовное воспитание в России сегодня просто не нужно.
— Вас жизнь помотала?
— И помотала, и побросала. Я, в общем-то, всему рада.
Омельчук: Вы — девчонка флотская? Военная? Боевая?
Цыганова: В общем-то, да, в папахе с шашкой.
— А если вспомнить девичью фамилию? Полководец — однофамилец или даже не однофамилец?
— Я своей родословной не занималась, еще не созрела. Но с полководством я согласна, фамилия у меня честная и настоящая — Жукова.
— Ваша великая, не побоюсь этого слова, песня о русской водке — это гимн алкоголизму? Гимн русскому горю? Или песня о трезвости и семейном счастье?
— Пусть каждый сам для себя решает. На мой взгляд, эта веселая, лубочная песня никого не призывает к пьянству, а наоборот осуждает: «хорошо, ядрена мать, только меру надо знать!». Проблема не в моей песне, проблема в том, что русскому человеку податься некуда, он даже не знает, что просыпаясь, выпивает стакан водки просто, чтобы не видеть этот мир. Много у нас проблем. Борис Николаевич тоже страдал, бедный.
— Горе русского народа?
— Его личное горе и наше тоже.
— Пели ли Вы песни о комсомоле? С чего началась Ваша певческая карьера? Помните своего первого слушателя?
— Мои первые гастроли были в поезде, я ехала с бабушкой на Урал, в Оренбург (у нас родственники в Кургане и Оренбурге живут).
— С Дальнего Востока?
— На поезде. Я пела постоянно, мне давали конфеты, пряники, угощали, я уже тогда зарабатывала.
— Сколько лет юной певице?
— Пять. Любимая песня была «Степь, да степь кругом», я ее затягивала «на бис».
— Успех бешеный? Такой успех не повторяется?
— После этой поездки летела с мамой и папой на винтовом самолете, с четырьмя посадками, в Москву. Я пела в самолете, на коленях у генерала, он мне покупал шоколадки, винты так рычали, можно было только в ухо петь.
— В генеральское ухо?
— Да. Мужчина солидный и лампасы красные.
— Вы публику любите шокировать?
— С публикой люблю быть откровенной. У меня был недавно концерт в Саратове, приехала, совершенно нет голоса, страшный диагноз для певицы — двухсторонний гайморит. Я вышла к зрителям и спросила: будем пластинку слушать или французский прононс? Народ откликнулся — французский прононс. Слава Богу, пригодилось мое актерское воспитание, школа балетная, разговорный жанр я использовала, концерт получился уникальный — без голоса держать зал. Зал был в экстазе. И я тоже.
— Этот прононс — своего рода шок. Если публику не шокировать — она и не возбудится как следует?
— Самое главное, чтобы у артиста все было нормально с психикой. Если у него самого завышенная самооценка, человек не ведает, что творит, такого шока никому не нужно.
— Любой концерт — творчество Вики? Или и творчество самих зрителей?
— Каждому, когда я начинаю концерт, я говорю — это маленький отрезок жизни, мы будем проживать его вместе с вами, какой он получится — я не знаю. Иногда бывает начало концерта взрывное, взлетное…
— Маленький отрезок жизни с трагическим концом — но всегда больше радости в эпилоге?
— Момент самый главный — для себя ставлю, чтобы в концерте, в нашем общении со зрителем, был момент катарсиса, покаяние, очищение, на финал ставлю песни очень глубокие, душевные.
— Вам где комфортнее поется: в Москве, в Париже? Или в каком-нибудь Тюмень-Урюпинске?
— Пожалуйста, можно и так: Тюмень — Урюпинск — Москва — Париж. Можно наоборот. В Москве, конечно, не буду лукавить, есть мероприятия, тусовки, концерты заказные: где очень сложно найти силы, выйти вроде бы на пять минут, спеть… Знаете, как ракета вертикального взлета. Потом тебя из эфира уберут, надо улыбаться тем, кто тебя не очень рад видеть. На самом деле не очень приятная обстановка.
Омельчук: Ваши переживания отражаются в Ваших песнях? О какой стороне личной жизни Вы бы никогда не спели?
Цыганова: Как-то я об этом не думала. Знаете, мне песни пишет Вадим, муж мой, на самом деле это больше его переживания, чем мои. Наш творческий союз на этом строится, он автор, а я проводник его идей. Слава Богу, наши идеи, убеждения совпадают. А что-то личное? «Калина красная», очень личная песня, я рада, что после десяти с лишним лет эта песня стали суперхитом. Мне не очень нравятся слова, просто я вижу, что люди запели это, они хотят, они ее просят, когда я пою эту песню, они поют вместе со мной. Сегодня мало на самом деле тепла и мало любви, это так чувствуется на концертах. У меня публика приходит такая взъерошенная, все с проблемами, я и сама такая же прихожу, а потом как-то мы все оттаиваем и объединяемся.
— А как считаете, в начавшемся веке качество любви катастрофически сокращается? Стремительно падает, сокрушительно?
— Да, очень много.
— Прошлому веку досталась более качественная любовь?
— Во-первых, нас воспитывали немножко по-другому. Я считаю, любви было больше, сейчас много эгоизма, много амбиций, через свои амбиции человек высушивает свою душу. Он хочет любви, а сам ее не имеет. Надо же вначале и самому что-то отдать, чтобы тебе прибыло.
— Считаете ли Вы возможным использовать в песнях тематику продажной любви?
— Я не знаю, что такое продажная любовь. «Сибирский цирюльник» — по-моему, это продажная любовь. Продать всех ради какой-то женщины.
— Вы не влюблены? Только влюбленная женщина так сияет?
— Спасибо большое.
— Честно, влюблена?
— Анатолий Константинович, Вы меня вдохновляете.
— У женщины в жизни должно быть много мужчин?
— Думаю, нет, должен быть один, но в окружении — много обязательно. Я всегда нахожусь в окружении мужском. У меня дружба мужская, считаю, что между женщиной и мужчиной может и должна быть дружба.
— К какому типу женщин себя относите? Или: я вне типа?
— Ой, не знаю, что я за тип. Наверное, ужасный тип.
— Ваш характер: полюблю так полюблю?
— Да.
— Женское время летит стремительнее, чем мужское?
— Время одинаково. Главное, чтоб оно было наполнено содержанием. Во время поста я не смотрела телевизор все сорок дней… Мама включала на секундочку телевизор, смотрю: Боже мой, что-то там кривляются, придумывают, чем нас запугать пострашнее. А ведь видеть можно и без телевизора очень много. Не меня, конечно, я-то к Вам приехала раз в сто лет.
— Вы главной какую песню в своем репертуаре считаете?
— На самом деле у меня много главных. Очень люблю «Андреевский флаг», я считаю, она одна из самых главных, повернула мое мировоззрение и сориентировала по жизни правильно. Когда Вадик написал эту песню, я много лет вообще не верила, что можно написать песню без единой помарки в пять часов утра и показать мне листок с текстом «С нами Бог и Андреевский флаг…». Личностные песни, очень люблю «Ангел мой», «Калину красную».
— А зрители что чаще всего просят?
— Публика любит песню «Любовь и смерть», помнят клип. Я считаю, это в общем-то классика жанра, достойная работа. Пройдет еще 50 лет, все равно приятно смотреть эту работу.
— Наши телезрительницы успокоиться не могут. Что сподвигло Вас на исполнение гимна водки? Был какой-то повод?
— Вадим написал замечательную веселую песню и я ее спела, по-моему, очень хорошо.
Омельчук: Вы давно выступали на музыкальном ринге, Ваш муж яростно Вас защищал. Броня супруга не ослабла?
Цыганова: Надеюсь, нет. Больше мне его защищать приходится, он поэт, натура тонкая, я его мучаю постоянно. Я же творческий человек, мне хочется самовыражаться, а надо уступать, я всегда уступаю, и он мне, слава Богу, уступает. Это не просто — прожить 20 лет и вместе в одну дуду петь.
— Какую песню Вы исполняете, думая о Михаиле Круге?
— Это был мой замечательный друг, дружба у нас не получилась длинной, но была очень содержательной, этот отрезок в жизни у меня, действительно, полноценный, яркий. Мы с ним спели песню «Приходите в мой дом», дуэт получился. У Бога все живы, напоминаю, что в день рождения или в день смерти надо приходить в церковь, поставить свечку, помолиться, Миша был православный верующий человек. Он все это не выпячивал, скрывал, помогал храмам, давал деньги. На самом деле у него бурная, активная жизнь, именно духовная, внутренняя. Знаете, за последнее время в XX веке такого исполнителя, который мог бы своим голосом разделить печаль и утешить другого, можно называть редчайшим божественным даром. Артистов много, все поют, пляшут, все хотят понравиться. Миша имел дар любви в сердце. Его любили и будут любить.
— Вы поете шансон, в нашей стране это музыкальное направление любят слушать люди из мест не столь отдаленных. Не боитесь столь брутальных поклонников?
— Шансон в переводе обозначает просто песня. У нас шансон трактуют как музыку для брутальных телезрителей, радиослушателей. Это чистый бред. Я пишу песни, они для радиоретро подходят. Включите радио «Русское». Я русский человек, как никто чувствую русскую душу. Шансон тот же Миша Круг называл «русский жанр». Я с ним соглашусь.
— Вы знаете, за что Вас любят?
— Немножко догадываюсь.
— А за что не любят тоже знаете?
— Я не знаю, кто меня не любит.
— В чем секрет Вашей красоты?
— Секретов никаких, просто люблю жизнь, люблю людей, очень жалею людей. У меня «люблю» и «жалею» — синонимы. Даже когда вижу опущенных людей, мне их, действительно, очень жалко. Конечно, хочется всем дать ремня, чтобы народ наш очнулся, с другой стороны, глубокое сострадание к тем, кто не может в этой жизни определиться. Не всем везет. Должны быть общие наши минуты покаяния. Действительно, наша Россия наказана за то, что мы убили царя, разрушили храмы, без Бога живем, не веруем. Глубина- то заключается в вере, человек без веры жить не может — просто животное. Мне очень жалко людей. Видишь молодых с бутылкой пива с утра, матерятся, курят. Страшно.
— А сама — выпить, повеселиться?
— Ой, я очень люблю. Все такие серьезные стали. Сейчас пасхальные праздники, Христос воскресе, впереди День Победы, величайший праздник нашего народа. Мы должны объединяться, Россия великая страна, нам надо друг на друга побольше внимания обращать. Не за бутылкой, не в угаре каком, именно в духовном порыве быть вместе.
— Скажите, Вика, свою музыкальную карьеру Вы делите на этапы, жанры? У каждого времени Вики своя мелодия?
— Я — человек творческий, в поиске. Последний альбом «Вояж-Винтаж» — очень яркий и интересный. Сегодня пользуются, знаете, этим моментом деградации народа. Я считаю, художник несет большую ответственность. Мое духовное развитие, мои песни, честно признаюсь, глубже, интереснее и осмысленней.
— Какого поступка стыдитесь больше всего?
— Когда я обижаю маму.
— Слышал о Вашем замечательном доме. Все сама делала?
— С помощью людей, которые с золотыми руками родились. Проект мой. Там все придумывал Вадим, он все делал, лепнина, резьба, брутальные столы и стулья, кресла, обтянутые шкурами медведей. Даже посуду мне мои поклонницы подарили, гжель и то с нашими вензелями.
— Скажите, платья могут заменить песни?
— Конечно, нет.
— Но они тоже — большой кусок жизни?
— Это творчество. Это ателье, с которым я работаю, занимаюсь одеждой…
— Своего ателье нет?
— Это областной Дом моды, в котором я работаю. Мне очень нравится, как люди преображаются, учатся общаться, учатся творить, самое главное — процесс, наполненный творчеством. Не скучно жить. Можно ночью работать, можно с утра прийти.
— Вы со своим именем как-нибудь тайно связаны? Виктория — навсегда.
— Вообще, я имя свое не очень люблю. Виктория…
— Любишь не любишь — оно есть.
— Меня так дядя назвал, маме подсказал. На самом деле Виктория Юрьевна — сочетание с отцом. Отец у меня в крещении Георгий, мне нравится. Но мне больше нравилось имя Вероника. Открою тайну: когда я покрестилась, стала Вероникой.
— Вы цели в жизни ставите?
— На самом деле на все воля Божья. Надо проявлять смирение.
— Мужчины еще есть?
— Не перевелись на Руси.
— Вы сегодня такая спокойная, чистая, смотреть на Вас — одно удовольствие.
— Спасибо большое. На самом деле в этой воде есть и камни, и песочек, и муть бывает, и холод.
— Ледоход прошел?
— Да. Я Вас жду на концерте, мы попоем вместе, поплачем, порадуемся, дадим своей душе радость. Я Вас очень жду.
Омельчук: И немножко полетать?
Цыганова: Обязательно.


Олег ЧЕМЕЗОВ:

Бизнес при личности
Прежде, чем окончательно уйти в Большой Бизнес, очень большой — транснациональный (ТКН-БП) — он много чего перепробовал. Первый зам у великого губернатора Югры Александра Филипенко, неожиданный первый зам у великого тюменского губернатора Сергея Собянина…
Что заставило проститься с мощным административным ресурсом?
Притяжение бизнеса, магнит собственного дела. Чего-чего, а вольной самостийности ему не занимать. Он в курсе, и у него всегда есть собственное мнение по принципиальному вопросу.
Не постеснялся мелкомасштабности и выбрался в Тюменскую городскую Думу. Тюменский горСовет. Не мелковато для вице-президента ТНК-БП? Лучше присмотреться, почему пошел решать житейские и чаще всего коммунхозовские проблемы горожан, своих современников. Наверняка, он отчаянный индивидуалист и ищет спасения для души в депутатском всеядном альтруизме.
Для него это важно.
Такие бизнес-лидеры показывают, что бизнес может быть приличным. Приличным делом. Может, такие люди искажают звериное лицо отечественного капитализма, заставляют верить в несуществующие бизнес-ценности, но, что есть, то есть. Если нельзя изменить — можно все же не потерять себя.

Омельчук: Когда последний раз, Олег Леонидович, заглядывали в свой избирательный округ?
Чемезов: Мыс — начало Тюмени, если с севера смотреть. Мыс, Тарманы и Матмассы. Регулярно.
— А кто чаще: Вы к своим или они к Вам?
— Я живу же там. Сейчас, правда, планирую окончательно переехать, но пока прописан и живу на старом месте.
— Избиратели со своими проблемами не надоедают?
— Когда к тебе приходят с проблемами, которые ты не в состоянии решить, тогда, конечно, человеку объясняешь, но он все равно: ты сделай, сделай. Но я же не волшебник.
— Отговорок не принимают?
— Я не волшебник, а хочется, конечно, всегда много.
— Ваши избиратели — бедные? середняки? кулаки? Местные олигархи среди них?
— Совершенно разные, несколько поселков, где достаточно обеспеченные люди живут, существуют малообеспеченные семьи, разные слои населения.
— Вам, правда, доставляет удовольствие — решать самые непредсказуемые проблемы своих современников?
— Это лирика. А в жизни возникает период, когда хочется больше помогать, чем делать для себя. В моей жизни такой период, мне кажется, наступил, вроде для себя сделано уже много. По крайней мере, желания и возможности сделать для других сохраняются. Решение чьих-то проблем иногда доставляет удовольствие.
— Семья соглашается — много сделано?
— У них выбора особого нет, им приходится терпеть.
— Городская Дума — властное учреждение, где горожанин может и решать, и решить свои проблемы?
— Прошло достаточно много времени, чтобы оценить сегодняшние отношения между городской администрацией и городской Думой. Это такой продуктивный тандем, который позволяет решать основные проблемы людей в Тюмени. Я далек от мысли, что все проблемы, но самые значимые, самые необходимые удается решать.
— Депутатский городской корпус. Уже пригляделись? Он достоин брэнда великой Тюмени, мирового брэнда?
— Разные люди. Есть хороший симбиоз жизненного опыта и молодежного максимализма, помноженного на профессионализм. Знания нового и матерость определенных депутатов создают симбиоз, который позволяет достигать впечатляющих результатов.
— Совсем нет балласта? Любому дееспособному летящему кораблю нужен балласт.
— Я пока не заметил. Мне кажется, каждый депутат в городской Думе представляет интересы людей, старается что-то для своего избирательного участка решить. Период другой, темпы развития, балласт будет просто мешать. Выборы были не простые, на каждом участке много кандидатур.
— У Чемезова тоже не простые?
— Нормальные. Нормальные соперники, с которыми интересно обсуждать проблемы, мы встречались, общались.
Омельчук: Рубка беспощадная?
Чемезов: Я не ощутил. У каждого своя программа, избиратель выбирает по каким-то внутренним своим ощущениям.
— Не было момента — может, не пройду?
— Я всегда достаточно критично настроен на достижение любого результата. Когда начинались выборы, проводились рейтинги, понятно, предстояла большая интересная работа. Моя команда сделала ее, результат получился хороший, мы больше 70 процентов набрали.
— Наш город — живой?
— Тюмень — очень живой город.
— Что говорит Ваш ханты-мансийский опыт?
— Ханты-Мансийск — совершенно другой. Это территория моей любви, я там прожил 17 лет, я дольше не жил ни в одном городе России. Ханты-Мансийск — город людей с глазами, наполненными любовью. По крайней мере, так раньше было. Ханты-Мансийск изменился, население выросло в два раза, когда я туда приехал, появилось больше прагматизма. Я не скажу, хорошо это или плохо, но Ханты-Мансийск стал другим. С точки зрения предпринимательства, бизнес-активности, в Ханты-Мансийке этого поменьше, чем в Тюмени. Сам город меньше, столица административная, все подчинено обеспечению округа, там сам дух предпринимательства меньше, хотя формируется. В Тюмени всегда существовала прослойка независимых людей со своим видением, со своим бизнесом, который никак не был ориентирован на власть, на бюджет. Тюмень — другая. Она быстрее, подвижней, здесь больше молодежи в абсолютном количестве и, понятно, молодежь дает динамику.
— Тюмень — не город с людьми, глаза которых наполнены любовью?
— В Тюмени у всех в глазах стремление.
— Энергия? Там любовь?
— И там энергия, они разные энергии.
— Тюменские проблемы — от роста или от возраста города?
— Город старый, инфраструктура, жилье, много всего, что связано с обеспечением качества жизни. Эти проблемы исторически накоплены, решить их за 5–7 лет тяжело. Но город растущий. Понятно, эти проблемы же отягощаются тем, что рост быстрый. Знаете, у молодого человека организм идет в рост, а сердце…
— Мозги не успевают?
— Сердце и мозги не успевают. У Тюмени, к счастью, мозгов достаточно и сердце здоровое, финансовая система тюменская позволяет развиваться достаточно гармонично. Но, тем не менее, за тридцатилетний период накопленная усталость существует. Сегодня в Тюмени вдохновение появилось — и у органов власти, и у бизнес-сообщества. Конечно, кризис много обновит, создаст новые совершенно мировоззрения, многие ощущения поменяются.
— Какие проблемы Тюмени хотел бы непременно и безусловно решить городской депутат Олег Чемезов?
— Есть несколько уровней проблем. Если говорить о мелких проблемах, они связаны с избирательным округом. Там, в первую очередь, нужна баня в Тарманах и Матмассах, храм на территории Тарман. Дороги, пешеходные тротуары, благоустройство дворов — это всё важно. Если говорить о Тюмени в целом — недавно мы рабочей группой трудились над концепцией стратегии развития Тюмени до 2020-го года. Мы должны Тюмень в 20-м году видеть, как фундамент Тюмени 50-го года. Я бы хотел, чтобы к 2050-му Тюмень была самым экологически чистым городом в мире. На мой взгляд, экология — один из самых существенных факторов здоровья населения, его эмоционального качества. Если на улицах чисто, если людям интересно ходить по пешеходным дорожкам и ездить на велосипедах, если у каждого офиса, у каждого торгового центра будут велосипедные парковки, предприятия, которые сегодня работают на территории Тюмени, будут применять совершенно новые технологии и вместо углекислого газа будет вырабатываться кислород, это здорово. Все производства, которые наносят вред окружающей среде, будут расположены за границами Тюмени. Тюмень сохранит свой парковый потенциал. Если в Тюмени будет миллион жителей — это будет комфортнейший город для жизни.
Омельчук: Чемезову проще решать проблемы избирателей?
Чемезов: У меня опыта чуть побольше, финансовые ресурсы я свои собственные трачу на решение мелких проблем. Главное — желание. Сегодня городская администрация является продуктивным органом, работает в интересах развития города и горожан. Подобрался неплохой — отзывчивый и грамотный коллектив. Этого достаточно, чтобы решать проблемы.
— Вы уже окончательный тюменец, бесповоротный?
— Я наверно, больше россиянин, у меня работа такая, летаю по всей стране, живу, конечно, в Тюмени, семья в Тюмени.
— Нравится жить?
— Жить? В Тюмени есть все, чтобы жить здесь с комфортом. Я жил в детстве в Свердловской области, потом Тюмень, Ханты-Мансийск, сейчас опять Тюмень. Тюмень — комфортный город. Набор всех услуг позволяет воспитывать детей, образовательные услуги, культурно-развлекательные мероприятия, спортивные, возможность посмотреть что-то для собственного развития. Покупательские свои ожидания исполнить. Все представлено.
— У Вас же три дочки? Им как Тюмень?
— Старшая у меня учится в Москве, в МГУ, а две младших учатся в школе в Тюмени. Мне кажется, они любят Тюмень.
— Принимают?
— Мы отдыхаем часто в Ханты-Мансийске, у нас там много родственников, на зимние каникулы ездят в Ханты-Мансийск и на летние каникулы, много друзей. Думаю, им нравится.
— Вы своим девчонкам — добрый друг? строгий папа? Отец суровый?
— Думаю, строгий папа больше, быть другом мало получается.
— Теперь уже о внуках? Неужели уже о внуках?
— Можно и о внуках. Старшей уже 21-й год, думаю, через 2–3 года вполне, если родит внука.
— Если о мужских проектах — только внуки?
— Человек располагает, а Господь делает все, что положено. Как сложится судьба.
— Примета оправдывается: чем больше девчонок — к длительному миру на планете?
— Я не знаю статистику в целом, может быть, девушек сегодня рождается меньше. Вы же видите, в мире далеко не спокойно.
— Вопрос дипломированному психиатру или психоаналитику, психологу?
— Я психиатр по первому образованию.
— Дипломированному психиатру. Начало века, начало тысячелетия — время психовать?
— Параметр календарный не имеет никакого значения. Для человека важно то, что происходит вокруг него, в семье, в государстве, во дворе даже. Психовать, конечно, нельзя, надо держать себя в руках в любых ситуациях. Мир устроен таким образом, что любые напряжения, к сожалению, сказываются излишней нервозностью, Умение управлять собой должно помогать. Не всегда удается, но, тем не менее.
— В мире уже никогда спокойно не будет, уютно, как в первоначальном Ханты-Мансийске, когда туда приехал Чемезов?
— Свой мир пытаюсь формировать таким, чтобы было легко и приятно с семьей, с близкими друзьями, с родными, с братьями. Я надеюсь, у меня это получится.
— Не хочется иной раз в нетоптаную тайгу?
— Иногда уезжаю. Отвлечься, пофилософствовать. Мысли упорядочиваются, легче смотреть на проблемы.
— Не вооружен и не опасен?
— У меня неплохой оружейный арсенал, я, правда, редко езжу на охоту, я больше сторонник стрелять по не живым мишеням.
— «ТНК-ВР» в истории Тюмени — не случайный эпизод?
— Нет, конечно. Несколько лет назад принято решение о регистрации здесь «ТНК-ВР» холдинга. Это головная организация нашей компании. Я считаю, это не случайно, эта история тянется с Главтюменьнефтегаза, с главков, которые здесь создавались.
Омельчук: «ТНК-ВР» считает себя наследником легендарного Главтюменьнефтегаза?
Чемезов: Конечно, мы не унаследовали всего, что было в Главтюменьнефтегазе. Но качество работы и требование к себе как к профессионалу у любого работника компании присутствует.
— Ваша компания не застряла на Уватском «пятачке»?
— Что Вы? Наш филиал контролирует девять регионов, девять субъектов Российской Федерации. Мы активно развиваемся на Ямале, вышли в Омскую область, купили несколько участков, активно идут процессы в Новосибирске, занимаемся интенсивно вопросами компании в Свердловской области, продвигаемся в Иркутск, захватывая по пути Красноярск, север, Таймырский автономный округ. Огромный объем работы, Восточная Сибирь, Ямал, Таймыр.
— Отсюда, из Тюмени, векторы?
— Координация деятельности. Головной офис в Москве, основная стратегия там, тактика — у нас.
— Когда все-таки ТНК построит в Тюмени подобающий своему величию офис?
— Мы ведем переговоры с одним из надежнейших партнеров в Тюмени, практически был решен вопрос, но кризис обновил наши требования друг к другу. Здесь будет офис. Мы оттачиваем нюансы.
— Всегда считалось, что Тюмень — город нефтяников. Сегодня тюменский нефтяник, чисто тюменский, не областной, а городской — не вывелся окончательно?
— Сложно сказать. Тюменский нефтяной научный центр — целый коллектив, пятьсот человек, думает, как разрабатывать и обустраивать месторождения. Целая группа интеллектуалов, работающих на нефтяную отрасль. Они, конечно же, нефтяники, геологи, строители.
— Мозги?
— Это наши мозги. Параллельно есть «ТНК-Уват», Тюменнефтегаз, осваивают целые пласты Уватского, там более миллиарда запасов — существенный объем. Есть буровики, ездят вахтой из Тюмени, это все нефтяники.
— Рабочая нефтяная тюменская кость осталась?
— К сожалению, их мало. Но существуют династии.
— Бизнес, Олег Леонидович, дело беспощадное?
— Дело творческое.
— Творчески беспощадное? Или беспощадно творческое?
— И то, и другое… В бизнесе приходится принимать решения, они не всегда совпадают с эмоциональным состоянием.
— Портрет тюменского бизнесмена из того же нефтяного бизнеса. С точки зрения человека, хорошо знающего психологию и психиатрию?
— Разные представители в Тюмени, много бизнеса среднего, малого, крупного. Я бы сказал: главные качества тюменского представителя бизнеса, может быть, мне просто везло — это желание вести бизнес по нормам и правилам, определенный элемент порядочности, старо-сибирская купеческая закалка с точки зрения принятых на себя обязательств, принятых даже устно. Конечно же, есть люди, которые не гнушаются разного рода нарушениями обязательств. У меня ощущение, что таких немного. В основном, старая сибирская школа характеров, помноженная на молодость и знания, полученные уже в современных сегодняшних тюменских ВУЗах. Мне хочется, чтобы таких людей было больше.
— Тюменский капиталист — это не новый русский, а хорошо забытый старый русский?
— Мне кажется, это больше Савва Мамонтов. В Тюмени находит отклик любая благотворительная инициатива. Много фондов благотворительных, много людей, которые просто так помогают детским коллективам, детским садам, интернатам, спортивным школам, храмы строятся за деньги людей. Этот дух благотворительности в Тюмени чрезвычайно развит и сохранен, слава Богу.
— Частенько захаживаете в филармонию?
— У меня дома хорошая библиотека, в Интернете практически представлены все издания. Филармония — редко, не всегда устраивает качество коллективов, да и времени нет.
— От чего — советского в себе — никогда не откажетесь?
— Воспитание, школа, комсомол. Лично во мне и во многих моих друзьях воспитание комсомольское, оно дает определенный стимул и уроки развития. Очень важная была школа, в том числе кадровая, школа потенциального карьерного роста. Я скажу, не худшее с точки зрения воспитания подрастающего поколения, от этого нельзя избавляться, нужно держать в себе, память должна быть. На мой взгляд, в Советском Союзе очень трепетное было отношение к семье, без семьи не будет государства. Думаю, если искать национальную идею России, ее надо искать в укреплении семейного института.
— В Вашей жизни карьера важна?
— Как и в жизни любого мужчины. Я бы на одной полке устроил три вещи: семья, карьера и друзья. Как только начинаешь уделять внимание больше чему-либо, сразу страдают остальные. Я бы не смог выделить, что для меня важнее: семья, друзья или карьера.
— Сохранилось такое понятие — женская верность?
— К счастью, да. Я в это верю.
— А мужская? В чем мужская верность выражает себя?
— Мужская верность тоже, мне кажется, в любви к женщинам.
— Постоянная верность в любви к женщинам?
— Сложно говорить с Вами на эту тему. Мужская верность — это больше, чем просто верность одному человеку. Это любовь к матери…
— Классика.
— Действительно, больше. Любовь к матери, любовь к жене, любовь к Родине, любовь к дочери, любовь к работе.
— К трем дочерям?
— У кого сколько. Есть такое понятие как мужская дружба. Не то извращенное понятие, которое сегодня на поп-сцене присутствует, а когда мужчина может протянуть руку другому мужчине и, глядя в глаза, сказать: прости или спасибо. Когда есть за что.
— Над Вами когда-нибудь нависала смертельная опасность?
— Несколько раз в горах были ситуации, когда неосторожным движением можно было прекратить
свою жизнь. Как-то Господь хранил.
— Мужчина должен делать крутые зигзаги в своей жизни, причем раз в семь лет?
— А по-разному. Эти зигзаги целесообразно делать, потому что это укрепляет, это развивает, смена деятельности очень полезна для мужского организма. Приводит к дополнительному выбросу адреналина, к дополнительному выбросу мужских гормонов, это хороший стимул для организма.
— Олег Леонидович, Вы работали со многими выдающимися современниками…
— Мне повезло работать с Сергеем Семеновичем Собяниным, очень талантливый человек, мне искренне приятно, что я когда-то с ним работал. Сегодняшний руководитель региона Владимир Владимирович Якушев — мы тоже работали в одной команде, человек растущий, динамично развивающийся. У него великолепная команда. Сарычев Сергей, который прошел уже такую школу, аналогов которой невозможно найти. Глава города Евгений Куйвашев — динамичный человек, который за последние несколько лет буквально сделал много таких, как Вы говорите, зигзагов, они все поступательные, он везде доказывал своим профессионализмом, что способен развиваться. Мне повезло: я учился у Филипенко, у Кривых, учился у Собянина, и сегодня я учусь у тех, кто рядом со мной.
— Когда получаете от жизни полный кайф?
— Одно удовольствие, когда ты едешь по целине с крутой горы на горных лыжах, а за тобой дети ломятся или впереди тебя. Ты понимаешь, что они уже едут лучше тебя. Такой драйв от того, что воспитал нечто, что лучше тебя! Когда твои младшие братья достигают успехов в бизнесе и тебе приходится с ними советоваться, тоже кайф.
Омельчук: Учиться уму разуму?
Чемезов: Мы в этом году были на Дальнем Востоке, там совершенно свой драйв, от того, увидев след тигра вчерашний, начинаешь понимать, что ты тут не один, природа полна интересных неожиданностей, это тоже интересно. Вообще удовольствие получаешь, когда засыпаешь после трудного дня без всяких дурных мыслей и просыпаешься с желанием быстро-быстро пойти в спортзал и бежать на работу.


Виктор ЧЕРНОМЫРДИН:

Тюмень незабываемая
Полагаю, кто-кто, а Виктор Степанович Черномырдин в Тюмени в лишних представлениях не нуждается. Главной газовой житницы страны — главный газовик России.
Прежде чем стать министром Газпрома Советского Союза Виктор Степанович прошел качественный тюменский тренаж: три года возглавлял Главтюменьгазпром. Может быть, идея нынешнего государственного хребта страны — Газпрома, автором которой стал Черномырдин, обкатывалась на тюменских промыслах.
Главтюменьгазпром Черномырдин возглавлял в начале восьмидесятых Двадцатого века. Наверное, в области еще немало газовиков, которые работали под его началом.
Потом он станет министром Газпрома Союза, возглавит новообразованный концерн «Газпром», с этого поста депутаты Верховного Совета страны изберут его премьер-министром Российской Федерации.
Интрига его жизни — для эпических классиков масштаба Шекспира. Удивительная личность, удивительно вписанная в эпоху. Он жил в эпохе и делал эпоху.
Каждый ли город может погордиться… Тюмень, пожалуй, может. Двум премьерам нашей страны XX века, наверняка, помогал тюменский опыт. Известно, что Алексей Николаевич Косыгин — премьер Советского Союза — творец экономической реформы, а тогда еще молодой кооператор, честно работал в Тюмени два года. А прежде чем стать премьером-реформатором России Виктор Степанович Черномырдин честно три года отработал начальником тюменского главка Газпрома.
У Косыгина уже не порасспрашиваешь, а советник Президента России Черномырдин согласился.
С охотой.
Он только что с Украины, вечером вернулся. Отстоял русский язык и Черноморский флот.
К вечеру в родной Оренбург — нового губернатора определять.
Он наш, тюменский Черномырдин, знаменитый ЧВС, Виктор Степанович. Административный ресурс страны и последний философ современности XX века. Кто поставил эпоху России на место, ежели не он?
Он принимал нас в своей резиденции «Горки-10» под Москвой.

Омельчук: Виктор Степанович, не возражаете, если мы поговорим о Черномырдине в Тюмени, на Ямале?
Черномырдин: Нет.
— Честно, для Вас Тюмень — аэродром подскока? Вы в ней долго задерживаться не собирались?
— Честно? Я, понятное дело, возглавил тюменский Главк в ранге заместителя министра, спецзама по Тюмени. Уже был москвичом, до этого недолго послужил в ЦК. Но в Тюмень я ехал не на пересидку. Богомяков мне нашел квартиру у Эрвье в его микрорайоне, я перевез семью, у меня Алексей в первый класс пошел в Тюмени в 21-ю школу. Может, школа еще помнит моего разгильдяя? Семья постоянно в Тюмени жила, сам-то я, понятно, мотался по маршруту «Надым — Уренгой — Вынгапур — Сургут — Москва — Берлин» — далее везде, но как говорится, ночевать возвращался в Тюмень. Я для себя понял, что в Тюмень не на год-два. Так вышло.
Мало того, Горбачев вызвал меня в Москву назначать министром. Удивился:
— Какой молодой.
Я честно его попросил:
— Оставьте меня в Тюмени. Все дела там. И мне в Тюмени нравится.
— Хитрый какой, — прищурился генсек. — Мы здесь, в Москве, занимайся вашими проблемами, а Вы в Тюмени отсиживаетесь.
Ни хрена еще в делах не соображал! Я его надоумил и свой первый деловой исторический маршрут он в Западную Сибирь нарисовал, стал понимать.
Тоже скажешь — аэродром подскока! Но там, в Тюмени, была самая настоящая жизнь в моей жизни.
— А Вас назначили в Тюмень на Главтюменьгазпром — по тем временам это как — сильно? В Сибирь же только ссылают?
— Да нет. Мое назначение как раз показывало ответственное отношение руководства, Правительства, ЦК к Тюменской области. Мощный регион — Западная Сибирь! Тогда уже не Главк был, его преобразовали в ВПО (Всесоюзное производственное объединение) «Тюменьгазпром». На весь Советский Союз на ту пору был единственный замминистра и одновременно начальник Главка только на БАМе. Понятно, что значил БАМ для тогдашнего Советского Союза. Я нашел этого заместителя министра Минтрансстроя, встретился с ним, расспросил про его необычную работу. Нетрадиционное решение советской власти. Абсолютно не традиционное. Мне срочно нужно было узнать, как он начинал, чем занимается. Мы с ним поговорили, он мне в подробностях рассказал, как работает.
— Как фамилия замовская? Мохортов?
— Точно! Мохортов. По-моему, Константин. Я считаю, мое назначение — придать особую значимость развитию Западной Сибири.
— Но у вас же, у оренбургских, своя гордость?
— Оренберуг — другое дело. Alma-mater. Всё у меня начиналось в Оренбурге, там я стал директором крупного газоперерабатывающего завода- комплекса. Работая в Оренбурге, я думал, что важнее и мощнее быть уже не может. Стройку опекал сам Алексей Николаевич Косыгин, трижды приезжал в Оренбург. Для того времени — председатель Совета Министров советского правительства — и побывать несколько раз на одном объекте… Невероятная редкость! Оренбург шел одновременно с Медвежьим. Алексей Николаевич летел в Надым, из Надыма залетал в Тюмень и на Оренбург. Такой у него маршрут получился.
— Как тюменский масштаб показался оренбургскому казаку с Горькой линии?
— Когда министр предложил поехать работать в Западную Сибирь, для меня это стало полной неожиданностью. Я попросил: давайте поеду, посмотрю, проедусь по объектам и скажу: если смогу — соглашусь. А коли не смогу — зачем поеду? Зачем подводить министерство? Хорошо, лети. Я облетел всё, начиная с Тюмени — Сургут, Старый-Новый Уренгой, Надым, Комсомольский (Тюменьтрансгаз). Все основные объекты, везде побывал, дней десять, наверное, летал. Вернулся в Москву и дал согласие.
— Ужас? Или — ужас, как хорошо?
— Ужас — как здорово! В Тюмени всё кипело, а какие объекты! Масштабы поразительные. Я ж думал, что важнее и величественнее Оренбурга не бывает. На Ямале в разы — в разы! — и деловой напряг, и объекты.
Омельчук: Загляденье?
Черномырдин: Загляденье. Но трудности ошеломляющие. Дорог не было — с этого начнем. Можете себе представить? — весь запас оборудования требовалось завезти летом по рекам или зимой по зимникам.
— Миллионы тонн!
— Миллионы тонн запасом на год. Не простой вопрос, тогда ж система немножко по-другому строилась. Многое на себя брало правительство. Госплан, Госснаб отвечали за все ресурсы. Но на месте-то надо это всё перелопатить.
— Для самого себя задача была: я, Черномырдин, вот мой масштаб и вот масштаб Сибири. Вы ж даже министру посомневались: справлюсь или не справлюсь? По мне, Сибирь, по Черномырдину?
— Она меня захватила. Конечно, по мне. По размеру. Расти можно только находясь на масштабном объекте, подрастать, всё осознать, осмыслить. Приходилось на каждом объекте бывать. Я знал всех руководителей. Абсолютно: надо знать людей в лицо, знать, с кем ты разговариваешь. По имени-отчеству. Только так можно руководить и действовать правильно.
— Во времена Черномырдина тюменскому Газпрому всё удалось? Всё удавалось?
— Удавалось. Мы не отступили, мы же вышли на миллиардную ежесуточную добычу. Страна требовала. Мы вывели Тюмень, Западную Сибирь на миллиардную добычу в сутки. Это 1984-й год, декабрь. Всё было на ходу, объекты шли на потоке.
— Как Вам сибирские мужики, сибирские газовики?
— Для меня они стали откровением. Главное «удивительное» — не столько масштабы, сколько люди, работающие на объектах Западной Сибири. Другие. Другое видение, другое отношение. Масштабные люди. Они настолько были откровенны и честны, что иногда приходилось спрашивать: слушай, если спросят, у тебя любовница есть, ты, пожалуй, признаешься?
— Интересно, как он отвечал — честно?
— Как у нас принято. Штабы проводили все, начиная с Политбюро, министр, само собой, заместители министров. На селекторе строители, они очень нахрапистые, всегда первые: нет документации, нет оборудования, третье-четвертое. Все вопросы — заказчику. Заказчик встает и начинает: да, проекта нет, оборудования нет. Я его: «А когда объект вводной? В этом году?» Он: «Нет». — «Так что ж ты не говоришь?»
— Дело прошлое, Виктор Степанович, но кто ж все-таки признался, что есть у него любовница?
— Не скажу.
— Газовик или строитель?
— Газо… ну да, строитель. Строители везде одинаковые. Газовики поскромнее.
— Но партизаны немножко, сибирские?
— Основательные. Я работал с чистой душой: если я сказал, мы договорились — проверять не надо.
— Стрижов, Никоненко, Рафиков?
— Это первые руководители самых основных объектов. Вся тяжесть на них. Стрижов Владислав Владимирович возглавлял Надымгазпром, поднимал Медвежье. Человек ершистый, Стрижов никак не мог признать ровней своего тюменского начальника Алтунина. Чаще по делу, но норов свой демонстрировал и Никоненко Иван Спиридонович — Уренгойгазпром. Рафиков — Сургуттрансгаз. Корифеи.
Тогда в Тюмени работала невероятная плеяда. Не только в нашей отрасли. Я в Тюмени сменил Григория Сулеменкова. Динков Василий Александрович забрал его к себе в нефтепром. Мой дом находился на задах Главтюменьгеологии. С Фарманом Салмановым часто сталкивался. Ну, это настоящий геолог. От Бога. Как и Эрвье. От Бога нефтяник Виктор Иванович Муравленко. С его сменщиком Романом Ивановичем Кузоваткиным мы дружны были. Вы только не забывайте Николая Константиновича Байбакова. Он-то из Тюмени не вылазил. Больше, чем он, никто не сделал для газа и нефти Сибири. Патриарх. Это нефтяник даже не от Бога — от Всевышнего.
— А Вы кого-то выдвигали?
— Он и сейчас работает на Уренгое. Рим Султанович. Мой выдвиженец. Я приехал, он работал главным инженером Уренгоя. Ивана Спиридоновича вскоре забрали в Москву, я Сулейманова назначил, я ж уже министром был. Есть два вечных Рима. Один — на Уренгое.
Омельчук: В Москву забирали из Сибири — Москву укреплять?
Черномырдин: Укрепляли. Я когда сам стал министром, многих забрал…
— Обескровил Сибирь?
— Замена всегда была. Я говорю так: когда я на работе — другие могут уезжать в отпуск спокойно. Но когда я в отпуске, все должны быть на местах. Так оно и было. Я всегда так действовал. Есть люди надежные, которые могут свободно заменить. Я это делал, нисколько не ослабляя объекты Западной Сибири.
— Тюменцу Черномырдину Виктору Степановичу всё удавалось в Москве?
— Москва — совсем другая песня. Я Вам должен сказать, дело даже не в самом Черномырдине, а в том, что в Министерстве газовой промышленности все было настолько отработано (надо отдать должное министрам Сабиту Атаевичу Оруджеву, Василию Александровичу Динкову, я же пришел не на пустое место), что можно было только совершенствовать. Газпром всегда был на хорошем счету. Мы никогда не подводили свое государство.
— Виктор Степанович, был драматический вариант, что газовое наступление на сибирский Север захлебнется?
— Нет.
— А санкции Рейгана?
— Нет.
— Весь международный газовый империализм против? Мешал, ведь, как мог.
— Да, мешали, говорили, писали, пугали. Пугали, что на объектах работают заключенные, поэтому не может быть надежности, качества. Я выступал на мировом газовом Конгрессе в Германии, мне начали задавать вопросы: «Как Вы можете гарантировать надежность, если у Вас работают заключенные?» Я ответил: «Что бы я вам сейчас ни сказал, вам уже эту идею вдолбили». Вы и сами будете долбить, что у нас в Сибири работают заключенные. Я утверждаю: у нас заключенные не работают. Хотите убедиться? Вас всех приглашаю на объекты Западной Сибири.
— Приехали?
— Приехали.
— Убедились?
— Приехали с палатками, со своим немецким пивом, приехали с колбасой, с консервами. Я их сразу — на Уренгой.
— Пиво-то хорошее?
— Они приехали на Уренгой, побывали на объектах, зашли в школу, в школе зимний сад, директор немка оказалась.
— Случайно?
— Конечно, случайно. А что? Я сам не знал, оказалась по национальности немка с хорошим немецким языком. Они побывали на промобъектах и в магазинах. У нас обеспечение…
— Газовики всегда жили зажиточно, чего там…
— Да. Надо отдать должное: правительство всё делало для того, чтобы создать приличные условия. Жилье строил весь Советский Союз, все республики.
— Но пива своего в Новом Уренгое не оказалось? Не зря брали немцы.
— Да, пива-то не оказалось, но в магазине всего предостаточно.
— Водка?
— Да всё было. Это не простой вопрос. Я руководителю немецкой делегации сказал: всё — по Вашему желанию. Берите карту, показывайте, что надо, где Вам нужно побывать, Вас туда и повезут. Вертолетами, машинами. Когда они поездили, побывали, поговорили, поснимали, прилетели, я с ними встретился. Они были ошеломлены: в каких небывалых условиях работают строители, монтажники, эксплуатационники. Они не встретили ни одного заключенного. Разговаривали с кем хотели, сколько хотели, но ни одного не нашли. Да и не могли встретить, потому что заключенных на трассе не было. Конечно, взахлеб восхищались стройками и промыслами Западной Сибири. Потом все написали…
— Правду?
— Правду. Прислали мне вот такой толщины подшивку вырезок из газет.
Омельчук: Честные порядочные немцы?
Черномырдин: Честные. Про этих не могу ничего плохого сказать. Потом попадались всякие. Побывать в Сибири, увидеть, а написать чушь — это же ни в какие ворота!
— Сами-то газовики работали, как проклятые? Неистово?
— По-другому нельзя. Просто нельзя. Не все, должен сказать, выдерживали, некоторые быстренько уезжали. Это, естественно, не каждому под силу.
— На Тюменском Севере собралась гвардия? Гвардейские ударные…
— Там работали сильные люди, сильные специалисты, идеальные ударные гвардейские части. Мы никого не держали, не было необходимости. Средний возраст, если судить по Уренгою, а Уренгой был центром — 27 лет. Можете себе представить? В основном, вчерашние выпускники ВУЗов.
— Сгусток энергии?
— Да, да, да. А строители какие были! Монтажники, трубопроводчики. Работали в сложнейших климатических условиях. Можете себе представить — проходят болото. Сварщик варит потолочный шов, лежит в ледяной воде, под ним хлюпает. Не каждый выдерживал. А морозы? До 50-ти градусов!
— Такого рабочего класса, скорей всего, уже никогда не будет?
— Не могу так сказать. Если у России появится необходимость, думаю, появится и рабочий класс.
— Народится?
— Возродится. Россияне — люди могучие. Особенно в трудных обстоятельствах. Всегда себя проявляли.
— Для вас тюменский этап — красивый, мощный или проходной?
— Очень сильный. Я горжусь, что мне было поручено работать в Западной Сибири.
— Виктор Степанович, о перспективах: Ямал остается главной надеждой России? Или в расчет уже берутся Сибирь Восточная, Арктика?
— Знаете, основное и реальное, самое воплощаемое, конечно, Ямал. Естественно. Огромные запасы, многое уже сделано, проекты осуществляются, сложный переход через Байдарацкую губу заканчивают в этом году. Вся инфраструктура создана. Железная дорога дошла до Бованенково. Мы «железку» начали строить давно, готовились к выходу на Ямал, подготавливали многие объекты. На Ямале же нет нормальной земли.
— Жижа?
— Приходилось отсыпать кусты, выгребать всё, держать несколько лет, чтобы отстоялось, чтобы получился песок, на этом песке уже можно бурить, монтировать установки, ставить многотонную буровую. Многое сделано. Ямал — наша стратегия. Здесь работает вся инфраструктура, трассы газопровода живут и работают. Медвежье, Уренгой уже по сути отрабатывают свое, они же не бездонны. Всё правильно — курс Ямал.
— Ваше мнение о шансах Арктики?
— Это следующий этап. Пока не всё известно, что Арктика может преподнести. Но имеются запасы немалые. Как Арктика поведет себя, когда начнется освоение — трудно сказать.
— Сегодня Газпром — становой хребет страны. Как рождалась формула Газпрома — в Ваши времена? Нефтяники не смогли в едином кулаке удержаться, а формула Газпрома сработала.
— Мы к своей формуле, к Газпрому сегодняшнему шли непросто. Мы отличаемся от нефтяников. Хотя структуры похожи, вроде. Но у нас другой режим, очень жесткий.
— Опасный?
— Опасности и на нефти хватает, но другой режим работы. У газовиков система — от скважины до горелки. Мы понимали еще в 80-е годы — приходилось много бывать за рубежом, для меня всегда было интересно, как работают западные компании. Были структурные аналоги, похожие на газовые компании, допустим «Даймлер Бенц» — мощный промышленный машиностроительный комплекс. Конгломерат. Мы с ним создали совместное предприятие. Мне всегда было интересно, как они управляют такой неуправляемой мощью. Из газовиков мы знали «Рургаз» немецкий, «ЭНИ» итальянский, «Газ де франс». По возможности изучали, как они работают, сам принцип надо понять, уловить принцип управления. Неважно: маленькое предприятие или большое, вся система заложена в принципе. Я своих посылал в командировки, чтобы они смотрели, учились, в конце концов мы пришли к выводу, что министерство для газовой промышленности — не лучший вариант. Начали думать, как в Советском Союзе при социалистическом строе создать компанию, которая бы эффективно работала самостоятельно, но у которой должно быть побольше прав.
Омельчук: Крамольные мысли?
Черномырдин: Еще какие! Крамольные. Опасные. Расстрельные. Нужно было убеждать даже своих руководителей.
— Кто войдет в компанию?
— Это раз. Надо было убедить правительство, доказать, как это нужно. Никто тогда об этом не думал, и я не все мог. Мне часто задают вопрос: «Вы думали, что Советский Союз распадется?» Конечно, не думал. Что за бред! Можно было тогда предусмотреть, что Советского Союза не станет. Надо было сохранить систему газовой промышленности, она стала столь мощной, что ею почти невозможно управлять. К примеру, у меня было 11 заместителей, три первых.
— Черномырдинская память хорошая, но даже трудно запомнить по имени-отчеству?
— В принципе, это необязательно. Степень доверия, степень ответственности — не в должности только. Родилось предложение создать консорциум. Мы за основу взяли итальянскую модель, полугосударственную, получастную. У «ЭНИ» — нефть, газ, электроэнергия.
— Для России Ваша формула управления оказалась палочкой-выручалочкой на много лет вперед, на много веков. По крайней мере, и на XX, и на XXI. Так?
— По сути. Получилось. Я убеждал Николая Рыжкова, председателя Правительства, что надо делать именно так. Он никак не мог понять, для чего я это делаю. Стимул не улавливал. Министерство хорошо работает? Планы выполняет?
— А Черномырдин под собой сук рубит?
— Когда он понял, что я перестану быть членом Правительства, был невероятно удивлен: «Ты хоть понимаешь — ты же не будешь членом Правительства?» Я говорю: «Да, не буду, Николай Иванович». — «Да ты что?» Я говорю: «Ну…» В середине 80-х годов вышел Закон о предприятии, по каким правилам оно должно работать. Я подвел всё под этот закон — фирма «Газпромконцерн» — предприятие. Мы пришли к выводу, что ничего не нарушаем. Больше всех теряет только министр.
— А у самого-то министра Газпрома: сегодня я — министр, уважаемый человек, а завтра — директор предприятия. Не было внутреннего смятения?
— Абсолютно. Когда Николай Иванович мне говорил: «Ты что? Ты и членом Правительства не будешь?» Я говорю: «Не буду». — «Но ты же ничего не будешь получать». Существовали же определенные льготы. Я говорю: «Не буду, Николай Иванович. Отпустите, ради Бога».
— Правда? Прямо так: ради Бога?
— А что, Всевышний — хороший аргумент. Ну не получится у меня, снимете Черномырдина. Вернёте всё назад. Не понял, но согласился.
— Виктор Степанович, можно пару житейских вопросов?
— Конечно.
— На Тюменском Севере не приходилось демонстрировать свое легендарное мастерство гармониста?
— Было не до этого. Я любил охоту и люблю ее сегодня. Сегодня сам себя корю: «Какой же ты был дурак, Черномырдин, живя на Севере, бывая на дальних глухих объектах, на Севере не поохотился!» Один раз только, и то между делом. Не было возможности. Сейчас думаю, как же я мог так умудриться?
— Бродит по Ямалу такая легенда, сказание: Константин Иванович Миронов из Салехарда повез Вас на рыбалку в Катровож, и Вы поймали вот такую нельму, нельмищу на пуд. Причем это была не подставная нельма.
— Не было такого.
— Да все тюменские рыбаки первое, что рассказывают!
— Не было. Мы приехали в Салехард, Никитин Владилен Валентинович вез — председатель облисполкома. Закончили действительно совещание, на следующее утро, была суббота или воскресенье, он мне говорит: «Давай, съездим на рыбалку».
Омельчук: И попался честный ёрш?
Черномырдин: Нет, не ерш. Муксун, муксун. Муксуна мы ловили, тогда впервые и по-настоящему я поел строганину. Настоящую строганину из проруби.
— Вошел во вкус?
— Еще как! Здесь в Москве нет возможности. В ресторанах, в меню есть, но не та.
— Надо ехать в Тюмень.
— Надо!
— Не тянет посмотреть, как Тюмень похорошела?
— По-честному, конечно, тянет.
— Что мешает?
— Да, собственно, сейчас ничего и не мешает. Приеду, приеду, обязательно приеду.
— На охоту, пропущенную на Севере?
— Надо нагонять упущенное.
— Виктор Степанович, решая тюменские проблемы, много водочки пришлось выпить?
— Не, ну было. Нельзя сказать, что все там…
— Трезвенники и не бабники?
— С трезвенниками ни разу не встречался.
— Не посчастливилось?
— Не видел. Но не было таких, чтобы уходили в запои. Такое там просто невозможно было. Руководители высокого ранга собирались, живое дело, но чтобы до упаду… Никогда! Не было такого.
— На трассе же существовал сухой закон — честный, суровый, беспощадный?
— Это правильно. И суровый, и беспощадный, нельзя там без этого. Что человек нетрезвый может натворить? А любая работа в ямальском «поле» имела особую ответственность. Я Вам должен сказать, не было проблемы, нужны, мол, какие-то меры предупредительные, наказывать, обсуждать, расстреливать.
— Народ понимал?
— Абсолютно все. Не было такого. Трезвенников я не встречал, но порядок был. Закон. Появился пьяный…
— До свидания?
— Всё. Об этом все знали, работали добросовестно. Хорошие заработки, да, суровые условия, но обеспечение — по высочайшему уровню: квартиры давали, неплохие квартиры. Жесткие условия климатические, нужно было привыкать, но пьянство — не было такой проблемы.
— Виктор Степанович, мечтал Вас спросить: как Вы относитесь к сибирским женщинам? Особенно к сибирским северянкам?
— Хорошо относился и отношусь. Конечно, на трассе одно мужичье.
— Невесты — на вес золота?
— В такой-то обстановке… Должен сказать, что женщины на трассе — это, в первую голову, сфера торговли, общепит, особая категория людей. Случались аварии, и надо сказать, на аварию первыми высаживались женщины.
— С котлопунктом?
— А куда без него? Высаживались аварийные бригады и десант девчонок, которые должны кормить аварийную бригаду. Можете себе представить? Горит, полыхает, гудит. Невыносимо. Как забросить — надо еще решить, как на голом месте все организовать? В тундре!.. Нет, не простой вопрос. Они, понятно, героические девки.
— Героические красавицы?
— Именно красавицы. Только красивая душой и телом может выдержать такое. А уж мужики вокруг — будьте любезны!
— Виктор Степанович, Вы командовали Главтюменьгазпромом, Мингазпромом, Газпромом — явно главный газовик России конца XX века. Вы в эпоху перемен возглавляли Российское Правительство, значит — командир России. Вам бы предложили выбирать: главный газовик России или командир России — что ближе сердцу?
— Очень трудный вопрос. Конечно, для меня Газпром — особая песня, особое отношение. Много осталось души. Для меня — работа в Газпроме.
— Здоровье Газпрома, как собственное здоровье?
— Еще бы! Для меня особенно дорого то, что создано, что работает. Очень дорого. Для меня намного ближе…
— Родное дитя?
— Родное. Газпром — ничего не забыто. Нет такого, от чего я мог бы отказаться. Абсолютно. Работа руководителем Правительства — совсем другое. Там очень пригодился опыт работы в Газпроме, сильно пригодился. В Газпроме нужно принимать решения сразу.
— Выбора нет?
— Нет. Когда думать? У тебя всё горит, или вот-вот взорвется. Там любой промах, любая ошибка — смертельны, гибнут люди. Руководитель должен быстро соображать. Всегда на взводе, некогда расслабляться. Просто нельзя расслабляться. Вы спрашиваете про охоту: я сам себя сейчас спрашиваю, как же, работая там, я не мог слетать на охоту? 27 моих вертолетов газпромовских постоянно висели в воздухе. И мне, что, нельзя было на минуточку? Я же все время из вертолета не вылазил.
— На одну зорьку?
— Ничего подобного. Просто не было возможности. Даже мыслей таких не появлялось, вот сейчас куда-то махнуть в тайгу. Я даже допустить такого не мог — выпасть из времени. Отпусков толком не было.
— Все-таки та единственная охота на Севере… Если не большая коммерческая тайна и охотничий секрет, где?
— Под Тюменью. Со Шмалем Геннадием Иосифовичем.
— На уток?
— На уток. На куликов. Прямо под Тюменью, мой сын старший, он трудился на Уренгое, прилетел на выходные. Воскресенье, осень, как раз подгодило открытие охоты. Мы съездили.
— Удачно?
— Удачно. А еще однажды мы с Юрой Неёловым из Салехарда слетали в самую далекую тундру… На Гыдан, к Карскому берегу, на гуся. Весна, прилетели мы немножко раньше, чем гуси. Снег, зябко, ветра. Всё равно, помню, я 15 гусей…
Омельчук: Хорош гыданский гусь!
Черномырдин: Хорош! Я даже в Газпроме не работал, уже закончил работу в Правительстве. Был в отставке, работал депутатом от Ямала. Хорош гыданский гусь!


Артур ЧИЛИНГАРОВ:

Главная борода России
Перед Россией грандиозная задача — доказать свои арктические приоритеты.
Кроме того. Чей Северный полюс?
Понятно, Северный (как и Южный полюс) должен принадлежать всему человечеству. Но чей он?
У России прекрасные шансы.
Кроме российской Сибири-суши, есть еще Сибирь погруженная.
Подводные хребты Ломоносова, Менделеева, Гаккеля — это все та же Сибирь, но Сибирь подводная, подо льдами и водами Северного Ледовитого океана.
Северный полюс находится как раз на одном из этих погруженных хребтов — и, таким образом, не что иное, как та же погруженная Сибирь.
У нас в России есть Чилингаров. Артур Николаевич Чилингаров. Герой Советского Союза и России. Депутат ГосДумы России. Выдающийся современный полярный исследователь. В России есть Чилингаров, и, я полагаю, арктические приоритеты России будут доказаны.
Конечно, брэнд. Произнесите: Артур Чилингаров.
Сразу всплывает: Северный полюс, Арктическая Россия. Главный полярник России.
Ну и, пожалуй, главная борода России. Прославленная. Знаменитее нет. Я, правда, позабыл поинтересоваться: чему Артур Николаевич посвятил свою бороду? Как правило, у такой шикарной бороды своя история.
Честно признаемся: не случись Артура Чилингарова — помнила бы сейчас Россия в свои постоянно трудные годы про свою Арктику?
Понятно, Чилингаров — авантюрист, не просто международного — высочайшего класса.
Но как иначе разбудить отечественного бюрократа и вялую власть?
А ведь ясно: Арктика — это шанс России. Это пуповина XXI века. Прав великий Ломоносов в своем пророчестве о могуществе российском, прирастающем и Сибирью, и северными ледовитыми морями. Можно пророчествовать. Можно действовать. Чилингаров действует. У него много оппонентов и критиков. Особенно мирового калибра, международного. Арктический натовский империализм (США, Канада, Исландия, Норвегия) — против него.
Но это правило: чем больше дело, тем больше критиков.

Омельчук: Артур Николаевич, экспедиция «Арктика» продолжается?
Чилингаров: В рамках международного полярного пода, инициатором которого была Россия, мы, конечно, подтолкнули интерес к Арктике. Помимо этого: у кого-то зависть, у кого-то интерес, у кого-то стремление обогнать Россию. Появились деньги, многие страны в эти годы планируют строительство собственного ледокольного флота, и, естественно, более бурную экспедиционную деятельность. Но и мы не останавливаемся. У нас есть четкая позиция, есть полярная доктрина, утвержденная Президентом России. В рамках нашей арктической стратегии и этой доктрины, мы развиваем высокоширотные (в Арктике и Антарктике) работы. Атомный отечественный флот вернулся в Россию, многие годы он был акционерным обществом.
— Был беспризорным?
— Естественно. Акционерное общество — это частники, что в принципе неправильно для стратегических целей страны. Сегодня он в государственной корпорации, есть планы по строительству нового атомного флота. Благодаря этому Россия, конечно, лидирует в арктических исследованиях. Но останавливаться нельзя. Принято решение, идет проектирование нового атомного ледокола. Последний мы построили больше 20-ти лет назад. В рамках полярной доктрины мы активно продвигаем организационные мероприятия, должна быть управленческая структура «Севморпуть». Архангельск — столица «Севморпути», он имеет мощный судостроительный потенциал. «Севморпуть» — не только система навигации и обеспечение безопасных плаваний, это, понятно, мощные судостроительные структуры. В Минтрансе, в агентстве морского и речного флота такие решения уже есть. Под экспедиционную деятельность надо вышибать деньги, мы получали финансирование под международный полярный год, Минфин очень обрадовался, когда он закончился. У нас две задачи: «Севморпуть» и шельф.
Омельчук: Как много удалось по программе международного полярного года выбить и пробить?
Чилингаров: У нас возобновились дрейфующие станции «Северный полюс». Сегодня очередной «СП» во льдах, там, за полюсом, шестнадцать ученых уже более семи месяцев дрейфуют, кроме них никого больше нет в Ледовитом океане на этот момент. Это российская дрейфующая станция, она работает по плану. Начата подготовка новой станции. Это направление мы будем продолжать, уникально наблюдение с естественной платформы, со льда, интерес очень большой. Конечно, должна быть общая задача — изучение Ледовитого океана в рамках климата планеты и более конкретная — шельф. Заявку мы можем тянуть до 2013 года, мы подавали один раз, у меня там на стене висит карта рельефа дна Ледовитого океана, но этого оказалось недостаточно для того, чтобы доказать, что Россия прирастает не только Сибирью, но и ледовитыми морями. Есть целый комплекс научных наблюдений, к которому подключены Академии наук, Гидрометслужба, Министерство природных ресурсов. Еестественно, исторически, Архангельск: поморы и архангелогородцы.
— Русский Север начинался…
— Начинался русский Север, конечно, поэтому Мурманск не конкурирует, у него есть своя транспортная программа, в Мурманске — морской порт. Ямал, Ямальский полуостров, все станции там знаю, на всех станциях бывал-работал: Новый Порт, Салемал, Тадибияха, остров Белый, Харасавэй, Мара-Сале. Везде я был, там работали мои друзья. Я активно участвовал, в том числе, в выгрузке на припай, это моя идея была — на Ямале. Я первый. В 1976-м году. Атомоход «Ленин» и морской сухогруз «Павел Пономарев».
— Кстати, о полярных станциях, такая грустная страница…
— Восстанавливаем. «Остров Белый» мы восстановили. Будем привлекать, да, будем привлекать губернаторов. Есть программа.
— Восстановить хотя бы в рамках 1914 года?
— В самое лучшее советское время было 100 полярных станций. Это же не только наука, это и присутствие, понимаете? Интерес к Арктике, к островам, он есть и в других странах, очень много было проектов, связанных с изучением Северного морского пути. «Севморпуть», когда был, где он был, практически военизированная организация, каждый день подъем советского флага. Кроме науки, которая худо-бедно выполняется, мы восстановим.
— 100 станций или…
— Сейчас столько не надо. 40 станций достаточно, с учетом того, что есть спутник, но они должны быть на островах.
— Артур Николаевич, Ваше отношение к версиям глобального потепления и роль Арктики — она первая жертва глобального потепления или выигрывающая сторона?
— Меня избрали членом-корреспондентом Российской Академии наук, я общаюсь с академиками, с учеными, с теми, кто активно изучает климат. Разные совершенно у многих позиции, но все за то, чтобы мы продолжали наблюдение, потому что возможно, это просто цикличность.
— Не все однозначно?
— Не так. Хотя натурные эксперименты говорят, что льда стало меньше, ледовитость в районе полюса ослабла, стало льда меньше. Организация дрейфующей станции труднее, мы ищем льдину на год, задача затрудняется, если раньше мы находили за 10 дней, сейчас месяц искали. Ученые к тому, что связано с прогнозами, по-разному относятся. Здесь нужен долговременный, многовековой ряд наблюдений. В свое время много говорили об озоновых дырах. Академик Израэль, главный у нас специалист по изменению климата, считает — цикличность. Это трудно ухватить, больше 100 лет, нет наблюдений. Поэтому никто не торопится с выводами, но, то, что ученые занимаются этим, очень важно.
Омельчук: Когда Вы сидели в Арктике, это были самые холодные годы, самые морозные?
Чилингаров: Холодно было, конечно, холодно. Я же ледовый разведчик, я летал на самолетах по трассе Северного морского пути, это самые лучшие годы мои, мечта была после окончания морского училища. Очень наблюдательный человек, мы же рисуем карту, тогда еще не было средств передачи на корабль, мы прямо зависали над кораблем и бросали вымпел, в котором пенал, в котором карта и рекомендации исследования во льдах.
— Налетали норму на 5 пилотов?
— Я думаю. У нас саннорма в месяц — 100 часов. Я эти 100 часов точно каждый месяц налетывал.
— Скажите, Артур Николаевич, для себя мы доказали, что хребет Менделеева, Ломоносовский хребет — это Сибирский шельф?
— Есть человек очень грамотный, наш представитель, член комиссии Организации Объединённых Наций по шельфу Юрий Казьмин, он говорит: «Чилингаров не зря столбил Северный полюс, сибирская родословная хребта Ломоносова по предварительным данным подтверждена». «Чилингаров установил там флаг. И правильно сделал. Таким образом, мы подтвердили, что и впредь будем претендовать на ресурсы морского дна до Северного полюса, заниматься исследованиями».
— Мы себя, Россию, убедим, а трудно будет убедить ученый и политический мир?
— Насчет политического, это другая история. Я советский и российский полярный исследователь. У меня одна позиция по этому поводу. Научный мир, ученых можно убедить только исследованиями и доказательствами. С политиками очень трудно. Могу прямо сказать, оценивая возможности в Арктике… В Антарктиде, конечно, американцы опережают всех и по базам, и по техническому оснащению, имеют свои самолеты, их «Геркулесы» садятся на лыжах, взлетают на колесах. У нас этого нет. Южный полюс: их станция находится, гигантская станция сегодня, на которую они потратили большие деньги, это их преимущество. На Южный полюс без их согласия попасть нельзя. В Арктике, хоть мы и за международное сотрудничество, но сегодня мы имеем такой атомный флот, который может в любую точку Ледовитого океана доставить ученых. У нас есть отработанный способ организации лагерей, непосредственно в районе полюса. Лагерь «Борнео» мы организуем уникальным способом, практикуем взаимодействие с военно-воздушными силами, с десантным сбросом на парашютах всего необходимого для лагеря. Способ отработан, два месяца в районе полюса есть российская дрейфующая полярная база, о чем это говорит? Никто другой сегодня такого сделать не сможет. Это нам удалось сохранить с советских времен. Моя инициатива, чтобы Совет безопасности вылетел в Арктику, мы провели рабочую встречу на земле Франца Иосифа, никогда так высоко, я имею в виду — в высоких широтах, не собирались руководители двух Палат парламента, министр обороны, секретарь Совбеза Патрушев. Проходила там рабочая встреча.
— Скажите, когда Россия утратила арктический сектор Советского Союза?
— При Сталине была линия проведена, от Мурманска до Северного полюса и до Уэллена на Чукотке, и было написано на всех картах: полярные владения СССР. Но под влиянием демократических перемен, мы ратифицировали конвенцию по морскому праву.
— Могли не ратифицировать?
— Соединенные Штаты до сих пор не ратифицировали. Канада имеет. Но мы ратифицировали конвенцию и подчиняемся международным договорам.
— Скажите, Артур Николаевич, не было бы Чилингарова: прощай российская Арктика? Никто бы в стране, честно говоря, не занимался бы этим. Как Вам это удается?
— Не совсем так. Но, видимо, судьба. Я лидер сегодня, государство меня не забыло, поэтому я весь в орденах, и обязан, пока бьется сердце, выполнять свою основную задачу, используя депутатский статус от Архангельска, от Ненецкого округа, от Севера. Обязан растить смену, заниматься защитой арктических интересов России. Кто-то должен… Так судьба распорядилась.
— Раскройте секрет — как удается?
— Удается. Удается пока. Вчера меня избрали президентом Полярной Академии в Санкт-Петербурге, я хочу больше сил посвятить подготовке кадров. Надеюсь, оживлю работу Полярной Академии.
— Президент Медведев слетает на Северный полюс?
— Есть вопросы безопасности. Важно, конечно, присутствие главы государства на родной территории. «Севморпуть» в советское время — гигантское дело, великий проект, была возможность разведать полезные ископаемые, те, которые сегодня, практически, кормят Россию. И нефть, и газ, и золото, и алмазы. Это все с помощью Северного морского пути разведывалось, геологи, базы работали. Посмотрите карту — все по трассе Северного морского пути. Задачу поставил Президент Дмитрий Медведев, чтобы поколение через 50 лет получило такой же запас полезных ископаемых. Это прочность государства для наших внуков, правнуков. Это российское. У нас есть шанс гигантский запас полезных ископаемых оставить по наследству. Поэтому мы и боремся сегодня и за хребет Ломоносова, и за хребет Гаккеля, и за хребет Менделеева. Параллельно делаем погружения на дно озера Байкал, которое имеет гигантские запасы пресной воды, а вода очень скоро будет такой же дорогой, как и нефть.
Омельчук: Артур Николаевич, у России арктическая душа?
Чилингаров: Конечно, арктическая. Ваша, сибирская душа.


Азат ШАМСУАРОВ:

Колыбель ЛУКойла
По закону поколений — он нефтяник третьего поколения. Пятьдесят лет честной тюменской нефтяной эпопеи. Три поколения. Он лидер третьего. Но очень плотно — кровь от крови — связан с предшественниками. Перехватывал эстафету, несет дальше.
Она начинал с Шаима, легендарного Шаима — тюменского нефтяного первоначала, возглавляя Урайнефтегаз.
Топ-менеджер новой генерации. Их предшественникам приходилось вписываться в мировую нефтяную элиту. Протискиваться. Поколение Азата Шамсуарова — российская часть мировой нефтяной элиты. Без всяких.
У ЛУКойла в Когалыме в самом главном его добывающем подразделении «Западная Сибирь» после Вагита Алекперова всегда были великие командиры — Семен Вайншток, Владимир Некрасов, Николай Инюшин. Большие профессионалы.
Азат Шамсуаров явно не нарушает традиции: «Обязательно на шаг вперед!»

Омельчук: Урай — не рай?
Шамсуаров: Были периоды, когда, и правда, — не рай. Край очень суровый, болота. Сегодня это великолепный город с полным циклом социальных, инфраструктурных объектов, со школами, больницами, тротуарами, газонами.
— Работать в Урае — счастье? Удача выпала?
— Мы даем такую возможность. Попробовать себя, поработать в нашей компании. Многие остаются навсегда.
— А для Шамсуарова?
— Это классно!
— У Вас в холдинге «ЛУКойл — Западная Сибирь» — великие предшественники, нефтяники мирового уровня. Это вдохновляет? стимулирует? налагает большую ответственность?
— Всего по чуть-чуть и все вместе. Если говорить о предшественниках ЛУКойла — Семен Вайншток, Владимир Некрасов, Николай Инюшин. Если говорить о ЛУКойле — безусловно, Вагит Алекперов, первая когорта нефтяников, настоящие лидеры. Алекперов: человек огромной интуиции, высочайший профессионализм, человечность, порядочность. Как бы все само собой разумеющееся. Но интуиция — на десятки лет вперед. Порой, вступая в дискуссии, лет через пять возвращаемся к разговору и понимаем, насколько он был прав.
— Можно назвать главного нефтяника России?
— Все по-своему достойны. Отдельно было бы несправедливо.
— Значение Западной Сибири для современного ЛУКойла?
— Что такое сегодня Западная Сибирь? Без малого — 60 миллионов тонн топлива, 46 тысяч работающих, до 65 % — капитализация компании. Но порой мы уподобляемся слонам в посудной лавке. Мы большие, а любое неправильное движение приводит к сложным последствиям. Очень много — это очень ответственно.
— Сложная ситуация на мировом рынке нефти — ее влияние чувствуется на нефтепромыслах Западной Сибири?
— В августе — сентябре 2008 года, понимая общую тенденцию падения стоимости, снижение активности рынка, предприняли превентивные меры по сохранению коллектива, возможному сохранению темпов развития. Это позволило нам, запретив прием на работу, не прибегать к сокращениям. Мы, безусловно, выполнили все пункты Коллективного договора. Ни одного приказа о сокращении у нас не найдете.
— Но в кошельках нефтяников стало пожиже?
— Нет. Правда, мы не выполнили единственный пункт: не проиндексировали в очередной раз заработную плату. Не смогли сделать, тем не менее, выплатили тринадцатую зарплату, средний уровень доходов наших специалистов выше рынка по Западной Сибири.
— У ЛУКойла есть свои особенности в ведении бизнеса?
— У каждой компании есть конкурентные преимущества. Не хотелось бы сравниваться, в этом нет великого смысла. Мы занимаемся одним и тем же бизнесом, добычей углеводородов, сбытом, но мы говорим и о диверсификации деятельности. ЛУКойл, как ни одна из наших компаний, развила зарубежное направление.
— Весь мир у ног?
— На самом деле мир не так прост, как нам кажется. Мне посчастливилось поработать за пределами РФ. Мы в ЛУКойле с 2000 года занимались развитием добычи углеводородов за пределами России. Компания добывает нефть и газ в Казахстане, Узбекистане, Колумбии, Египте и Саудовской Аравии. Мы ведем разведочные работы. Предполагаем участие в ряде проектов в Ираке и
Иране. Это делают мои коллеги, с которыми я проработал-прожил 8 лет. Мы начали с 1,5 миллиона тонн топлива, я уходил с уровня десяти.
Омельчук: Чья нефть труднее? Родная или чужая?
Шамсуаров: Нет ни одного региона в мире, где углеводороды добываются просто. У нефти нет ни одного комфортного места. Саудовская Аравия — это +50°, Западная Сибирь -50°. В Западной Сибири готовятся к зиме, арабы ровно наоборот — ведут усиленную подготовку к лету. На самом деле, невозможно варить трубопроводы в жару, не варится металл. Мы приспосабливались.
— Когда обзавелись своим первым автомобилем?
— 1994 год. Дикий инфляционный период, автомобиль стоил половину заработной платы. Я купил шестую модель «Жигулей». Стоила на то время порядка 4 миллионов рублей.
— Много времени отдаете своим увлечениям?
— К сожалению, нет.
— Выбралась свободная минутка — что предпочту?
— Вечером — книгу, днем — прогулку с семьей. Люблю путешествия, не люблю тюлений отдых, пляж, лежанки. Я не очень понимаю юго-восточную Азию. Мне не нравится дайвинг. Но мне очень нравится ходить в горы. Вначале это были Урал, Альпы. Специальные виды спорта.
— В Париже предпочтете Лувр или Музей нефти?
— Лувр.
— В Когалыме будет корпоративный нефтяной музей?
— Конечно. Мы, кстати, сейчас заложили здание, на первом этаже которого предполагается строительство выставочного комплекса.
— Была книга, которая бы Вас потрясла?
— Мне сложно вспомнить ее название: история жизни Микеланджело. Действительно, великий! В музыке старомоден, мне очень нравится, когда поют песню про Когалым, репертуар Льва Лещенко. Она такая корпоративная! Любая корпоративная вечеринка в ЛУКойле начинается с нее. Кто прошел Север, внутри чувствует и холод, и зной, и болота. В течение песенных 5 минут.
— Нефтяники заинтересованы в развитии базового города Когалыма? Или сегодня все отдано муниципалитету?
— Базовых городов у нас несколько. Для меня все они одинаково равны. И Когалым, и Урай, и Лангепас, и Покачи. Действительно базовые города, на их базе организовались наши предприятия: «Лангепаснефтегаз», «Урайнефтегаз», «Покачинефтегаз». Примерно до 70 % их жителей так или иначе являются нефтяниками. Это налагает сумасшедшую ответственность. Мы заключили Соглашение о социальном партнерстве с правительством Югры. Оно традиционное, из года в год повторяется. Базовые города равны между собой. Был период, Когалым был на голову выше остальных. Когалым — город просто игрушечка стал, очень красивый, на его фоне серьезно прибавили и другие города. Базовые.
— У Тюмени нет шансов попасть пятой базой «Западной Сибири — ЛУКойла»?
— Шансы никогда не исключаем. Вам, тюменцам, сильно повезло с Сергеем Семеновичем Собяниным. Я помню Тюмень грязную, чумазую. С приходом Собянина изменения последних 15 лет просто впечатляют.
— У Вас бывало: выбираю единственно верное, но очень рискованное решение?
— Необдуманный риск — всегда безумие. Сегодня есть отдельно взятая специальность, нужно очень долго и очень нудно учиться, она называется «система управления рисками». В конце концов, человечество и Российская Федерация пришли к пониманию, что рисками надо управлять.
— Не выпало такого случая?
— Может быть, лет на 10 лет надо оглянуться. Были такие случаи. Были риски, они были связаны с людьми, чтобы не погибли товарищи.
— Принцип ЛУКойла: «Мы всегда лидеры»?
— Мы хотим быть лучшими и все делаем для этого.
— А в чем лучшие? В прибыли? В социальной политике? В нефтяных технологиях?
— Социальная ответственность — в первую очередь. За долгие годы нашей деятельности, где бы мы ни работали: хоть в России, хоть за ее пределами, никогда не допускали социальных взрывов. Мы шли на дополнительные траты, идем на это. Это всегда ставилось во главу угла и это правильно.
Омельчук: ЛУКойл плотно сотрудничает с Тюменским технопарком?
Шамсуаров: Технопарк — решение своевременное. На самом деле, то место, где могут собираться представители малого, среднего и большого бизнеса. Что сегодня с тем технопарком, открытие которого не так давно состоялось в присутствии ныне действующего тюменского губернатора господина Якушева? Государство дало возможность молодым людям проявить себя, дало возможность зарабатывать самостоятельно. Мы сегодня арендуем часть помещений. Наш геологический пул проектной организации находится в технопарке. Ноу-хау, новшества возникают у наших головастых партнеров из «Шлюмберже». Мы обмениваемся мнениями по тем или иным поводам.
— Хоть раз ходил по грибы в тайгу?
— И по клюкву тоже. В Когалыме.
— Когалым — не провинциальный город?
— Что Вы называете провинцией?
— Глухо, тихо, все устоялось, перемен не дождешься.
— «Провинция» не может генерировать такое количество налогов, такое число управленческого персонала.
— Сколько платим налогов? Цифру не выдадите?
— В 2008 году ЛУКойл — налогоплательщик номер 1 в РФ. Касаемо «ЛУКойл — Западная Сибирь» — 268 миллиардов рублей заплатили в казну России.
— Не жалко? Себе хочется оставить больше?
— Вопрос философский. Надо очень медленно проехать по средней полосе России, чтобы понять: жалко — не жалко. Взволновали Вы своим вопросом. Что такое провинция? Западная Сибирь, по сути, на 90 % сгенерировала потенциал всего ЛУКойла. Все зарубежные, российские активы компании управляются выходцами из нефтяной Сибири. Здесь мы первые. Мы прикладываем все возможные усилия, скажем, для привлечения театральных коллективов в наши базовые города. Театральные коллективы Москвы, Тюмени, Питера. Мы открыты для диалога, мы платим, мы инвестируем в искусство. Очень активно инвестируем в молодежь, делаем это с уровня школьной скамьи. У нас есть именные стипендиаты — школьники-отличники, они получают дополнительное вознаграждение из «кармана» компании. Определенный же стимул. Равно среди студентов, подрастающая молодежь. Северяне могут за наш счет получить специальности по профилю нашей деятельности.
— Продолжаете научную деятельность?
— К сожалению, нет.
— Чему посвящена диссертация?
— Уральскому региону. «Эффективность применения разнообразных технологий по добыче углеводородов».
— Поддерживаете отношения со своими однокурсниками?
— По мере возможности.
— Интересно, на какой срок разрабатываете стратегию? «Западная Сибирь — 2020»?
— Стратегия развития компании прописана до 2038 года. Прописана на ныне действующих активах. Есть среднесрочная стратегия развития. Есть трехлетка. Вероятность отклонения — 10 %. Система планирования, система деятельности нашего предприятия.
— Какую роль в жизни топ-менеджера играет женщина?
— Главную.
— Самый сложный переплет, в который Вы попадали?
— Был период деятельности в Урайнефтегазе. До сих пор не знаю, правильно ли я поступил? Задолженность по заработной плате достигает 6 месяцев. В объединении работало 7 тысяч человек, надо минимум умножить на семейное «три» — вот вам 20 тысяч человек, они хотят есть, пить, одеваться. А счета арестованы, не погашены платежи.
Но рискнули, не заплатив налоги, выплатили заработную плату. С точки зрения закона — нарушение. Но кладешь на весы 20 тысяч человек рядом с тобой в одном городе и другие, может быть, более важные интересы. Я выбрал первое.
Омельчук: Какого события ждете с нетерпением?
Шамсуаров: Встречи с семьей. Я вижусь периодически, раз в неделю. Они у меня живут в Москве. Я принял решение не перевозить их в Когалым. 60 % времени на работе, еще 60 — в разлетах. С удовольствием провожу редкое время с семьей.


Юрий ШАФРАНИК:

Великая Отечественная нефтяная эпопея
Мы беседуем с ним на завалинке. Дедовой завалинке.
Понятно, прежде случалось много встреч и в министерском кабинете, и в губернаторской резиденции, и в скромном офисе председателя Союза российских нефтегазопромышленников.
А вот на завалинке долго не получалось. Но — всему свое время. Юрий Константинович на обязательную побывку приехал к стареньким родителям в родной Карасуль. И на завалинке дома, который в свое время для родителей строил с младшим братом Сергеем, можно и поговорить.
Юрий Шафраник — первый Тюменский губернатор, нефтяной генерал из Лангепаса, один из первооснователей великого ЛУКойла, министр топлива и энергетики в правительствах Бориса Ельцина. Сегодня он руководит крупной нефтяной фирмой «Союзнефтегаз», возглавляет Горный Совет и Союз нефтегазопромышленников России.
Но в родной Карасуль наведывается часто. Губернатор, министр, президент фирмы — это важно. Но сначала — сын…
Мы вырастаем, чтобы покинуть свое гнездо. Мы вьем свои гнезда. И обживаем их. И уже главная жизнь сосредоточена в этом новом гнезде. Родной дом переехал, но он всегда там, где мать, где отец. Они в себе несут родной дом, чувство дома. Кто, особенно из состоявшихся, забудет, что все начиналось, складывалось от отцовского дома, от материнского взгляда, от родного порога?
Какое счастье, когда ждут. У отцовского порога, у материнского крылечка. Вырастут свои дети, появятся свои внуки. Но уже — отец и дед, а сначала ты — сын. Как важно знать и чувствовать
себя сыном. Дает ли это что-то в жизни? Определяет ли что-то? Вечные — добро, совесть и долг, высший долг, не обременяют тебя, а дают те силы, которые неизбежно утрачены в любом сиротстве.
Юрий Шафраник старт свой, разбег брал отсюда. Из этого русского сибирского села со странным именем — Карасуль. От этих ишимских полей, лугов, речек и холмов, от этого родного дома. У его сверстников получилось по-разному. У него так. Рос, вырастал, достигал, понимал.

Омельчук: Это родной дом?
Шафраник: Смотря как считать. Этот вообще-то своими руками делали — как не родной? Другое дело, что я родился и вырос в другом, отцовском доме, в центре деревни, дальше у мостика. А этот построили лет восемнадцать назад.
— От деревенской жизни сбегал от этого порога?
— Ну и слова-то ты, Константиныч, выбираешь. К нам не применимо «сбегал» — ни ко мне, ни к брату. Понятно, любые родители желают, чтобы дети с ними были-жили. Поэтому сколько слышу от мамы: рядом бы, рядом бы. Но у каждого своя судьба.
— И выбор?
— И выбор.
— Возвращение на родную улицу — это долг, нравственная обязанность?
— Жуткая потребность. Когда совсем тяжело бывает — вон в тот лесочек сходишь, и душой отойдешь. Я, по крайней мере. Чем старше становишься, тем больше понимаешь, что дали родители. Это корни.
— Кто из давней родовы особенно запал в душу? Чем совпал?
— Дед родной по отцовской линии. Я-то его не видел вживую, но наслушался много от деревенских, пацаном на сенокосе, в ночном, в лесу на заготовках, просто на деревне его хорошо помнили. Жилистый человек, цельный, работящий. Много легенд о нем, о силушке его, и ничего такого, чтобы образ развенчивало. Иосиф. И бабушка — Маремьяна, в обиходе Марьяна. Она по роду Черкадьянова-Бутусова. Они деревню основывали. Карасулю уже под триста годков, считай. Солидный возраст, больше половины сибирско-русской истории. Бабушка очень добрая, светлая, теплые руки ее помню, шершавые. Прабабушка Пелагея крепкая сибирская женщина, из породы неустающих. Один мой дед на Маньчжурскую кампанию ходил, 25 лет служил, вернулся с деньгами — большими для деревни, очень род укрепил. Справный народ был, обстоятельный. Работой держался.
— На Самотлоре на первых порах заработки были скромные?
— Задним числом понимаю — очень скромные.
— Без деревенского сала не обходилось?
— Молодым хватало. Я же осознанно за большим делом поехал на Север. Со всеми коэффициентами я получал 250, Таня тоже, может быть. За комнату платили 250, остальное — самим.
— Шафраник иногда производит впечатление простодушного человека.
— Такой и есть.
— В любом случае, в Ваших сложных государственных делах без интриг не обойдешься?
— Один рецепт у меня есть. Как только ты втянулся в борьбу и интриги, обязательно проиграешь. Поэтому — только открытость и прямота.
Мы знаем и помним, что лучшее — какие наши годы! — впереди. Время зрелости, государственной державной зрелости. Иногда удивишься, как много пройдено и сделано: это ты, сам, и это уже сделано? Да. Это сделано. Какие годы, какое трудное время, но — сделано. Это ты сделал. А все начиналось отсюда. От этого родного порога.
Юрий Константинович, были жизненные случаи — не усомниться — Бог ведет и любит?
— Не усомниться?
— Очень важное ощущение человека.
— Нет, у меня другое.
Омельчук: Бог — не наша профессия?
Шафраник: Скажу проще: считал и считаю, если ты более-менее в ладу с общей справедливостью и ставишь себе осмысленные цели, трудишься капитально, на пределе, все время на пределе возможностей, то тогда происходит нечто, что ты и не ставил, быть может, своей целью. Быть в профессии лучшим. Слесарем — лучшим. Начальником цеха — лучшим. Я, действительно, хорошо работал на тракторе, каменщиком, плотником, старался быть в бригаде лучшим. Не усомниться? — нет. Само не придет. Мне ничего просто не давалось. Не предначертывалось. Но при этих заданностях, сам судьбу и делаешь.
— Присутствие Бога в жизни не обозначено?
— Я думаю, что определенным образом судьба задана.
— Мы в России, наверное, очень хороши в грандиозных делах — обязательно победим. Великая Отечественная война… Великая Отечественная нефтяная эпопея… Но на мелочи герои редко обращают внимание?
— Обращали. И на быт тоже. Нефтяники себе позволяли. Хотя… Я себе на Самотлор, к примеру, хороший чай привозил. Из Москвы. Из Тюмени. Но чай — еще не пиво. Вот пиво привезти в Нижневартовск, в 1973 году! — это подвиг.
— Национальный герой!
— Бутылочку-другую. Если ящик — дважды герой.
— На бытовые мелочи во времена наших честных героических свершений энергии не оставалось?
— Каждый вспоминает в прошлом хорошее. На трассе мне, заказчику, приходилось бывать со строителями — присмотреть, организовать. Люди неделями работают в балках, ты с ними, тут у них картошечка, лучок, тут сало, рядом — рабочие принадлежности… Сегодня — дико. А тогда — быт, так и должно, романтика.
— Испытания укрепляют характер?
— Для мужчины точно испытания нужны. Если он их не научится преодолевать — не состоится. Сварщик ли, оператор, краснодеревщик, мастерство в деле могут приобрести только через труд и испытания.
— Сам себе часто устраивал испытания, чтобы потом их героически преодолевать?
— Испытаний по жизни у каждого так много, что их создавать точно не надо. Как избежать? Поддался — нарвался на испытания.
— Когда Шафраник последний раз смеялся над собой?
— Я больше переживаю, чем смеюсь.
— Насколько для Вас важно задаваться вопросом, что в этой жизни есть смысл?
— И задаюсь, и задавался. Жизнь как испытание и преодоление — уже смысл. Утром, когда встаешь и смотришь в окно — благодать! какое бы время года ни стояло. Это тоже смысл.
— Можете себя представить без дела?
— Нет, не смогу.
— А ведь надо.
— Если у тебя одно дело завершается, отпадает, все равно рядом укрепляется другое. Совсем без дела? Это — не я.
— У вас есть опыт — круто менять дело жизни?
— Есть.
— Душа ломается, изгибается?
— Душа подвергается испытанию. Пожалуй, у меня семь крутых житейских поворотов. В четырех — сплошное испытание для души.
— Ваше поколение в России пережило несколько эпох?
— Думаю, да. Мы захватили эпоху после войны. Много — в глаза бросалось! — бродило инвалидов войны. Наш сосед дядя Петро разведчиком всю войну прошел. В Тюмени — с эпохой создания великого нефтегазового комплекса совпали. Не устаю повторять, что осознание грандиозности сделанного все еще не пришло: не было в мире такого программного проекта по объему, по срокам, по темпам. Великий тюменский проект! Это воспитывало. Какие учителя! Какие организаторы! Дай Бог, почаще их вспоминать. А российский излом 90-х годов — третья полнокровная эпоха для мужчины.
Омельчук: Вы могли бы лаконично, по Эйнштейну — всего пять знаков, вывести формулу времени, в котором живем?
Шафраник: Перелом. Испытание. И мобилизация. Я бы такие слова сказал.
— Нефть — благо или беда нашего края?
— Как используешь.
— А в сухом осадке?
— Может быть бедой, может — благом. Только за последние четыре года страна денежек получила от нефти — премьеру Косыгину не снилось. Очень много! Советский Союз качал за рубеж 132 миллиона тонн по средней цене 18 долларов. Последние годы мы качаем в 2 раза больше, а цена куда зашкаливает! За 40, 50, 60… Представьте, какие огромные деньги!? Это огромное и испытание, кстати. Заработав такие огромные деньги, Тюмень адекватно ли, пропорционально ли с этого получила? С уверенностью можно ответить — нет. Получила солидно, но неадекватно.
— Сменим масштаб. Для России нефть — благо или беда?
— Одинаково. Сейчас — благо. Идет стабилизация финансово-экономическая. Это благо для людей. Люди вздохнули немножко, поправилось дело с зарплатами. Благо? Благо. Пошло это все в дело? Ответственно заявляю: нет. Все еще — нет. Это переживание? Да.
— В формуле Шафраника «вертикально интегрированные нефтекомпании» — были заложены сегодняшние, мягко говоря, неожиданности развития отечественного нефтепрома?
— Нет. Мое решение было абсолютно верным. Вертикально интегрированные компании — мировой опыт. Создавали их в России абсолютно верно, эффективность свою они доказали — вышли в мир, конкурируют с мировыми брэндами. Тот же ЛУКойл, Сургутнефтегаз, Роснефть, Газпром. Это успех. Надо обязательно отделить: приватизацию и структурные изменения. Государство, политическая воля тогдашней власти, законодатели решили так, что большая часть нефтекомпаний ушла в частные руки. Я от этого честно отстраняюсь. Это не решение профессионального нефтяника Шафраника. Структурные же изменения показали эффективность. Проблемы частью были заложены, частью — задуманное не реализовалось. Проблемы не в самих вертикально интегрированных компаниях, НК укрепляются. Мы хотели создать тысячи малых и средних нефтекомпаний на новых, некрупных месторождениях, на отработанных участках месторождений. В 1996 году малые компании добывали 12 % нефти России, а сейчас уже меньше 4 %. Крупные гиганты пожирают нефтяную «мелкоту». Безусловно, это отрицательный процесс. Его можно и нужно остановить. Энергию крупных компаний надо направить вне России, тогда российские НК будут действительно интеграторами развития — как в пост-Союзе, так и в Европе. Это, я думаю, главнейшая проблема политико-философская в нефтяной экономике последующих лет.
— Счастье отдельной крупной нефтяной компании не совпадает с народным счастьем в России?
— Конечно, нет. Никогда и нигде. Очень серьезный вопрос затронули. Если компания — личная, частная собственность, то я, как хозяин, в одну минуту приму любое решение (в рамках закона, понятно). Публичная же компания — это действительно народный капитализм, это миллионы акционеров: через инвестиционные, пенсионные фонды, через личное участие в акциях. По крайней мере, для большого круга (миллионов людей) счастье цивилизованной компании — это и их счастье. Но даже десятки миллионов, это все же не 150 миллионов российского народа.
— Юрий Константинович, ясно — гордитесь своими друзьями. Гордитесь ли своими врагами?
— Да, да. Но я всегда подчеркиваю, человек должен гордиться корнями, и, дай Бог, учителями.
— Это правда, что клевреты Гусинского жгли портреты министра российского ТЭКа Шафраника?
— Не совсем правда — не портреты, а чучело. В то время я уже был не министром, а занимался созданием Центральной топливной компании в Москве.
Омельчук: А чем Вы так раздразнили Гусинского? Гусей не дразнят?
Шафраник: Я получил указ создать на базе государственной собственности стопроцентную государственную компанию — ЦТК. Искренне посчитал, что раз дело государственное — все сумею сделать. Оказалось, что в Москве уже все поделено. Каждый считал, что этот кусок — его вотчина, этот — вотчина другого. Известно кого. И, когда мне пришлось государственное снова собирать в государево, создавать стопроцентно государственную НК, как раз и нашлись клевреты, которые, используя всю информационную мощь небезызвестного Гусинского организовали на Старой площади пару митингов против Шафраника. Старая площадь — куда уж центральней!
— Мурашки побежали? Гусинский!
— Меня такие вещи мобилизуют.
— Недавно святую дату отмечали: полвека, как началась Тюменская нефтяная эпопея. Кажется, давно, но что такое 50 лет для тысячелетней России? Березово. Березовский газовый фонтан. Сентябрь 1953 года. Вы — почти ровесники. К Вашей жизни это событие, это открытие имеет отношение? Вообще: Березово предопределило судьбу Вашего поколения?
— В полной мере. Особенно тюменцев, а впрочем, и России, и Советского Союза. В стране, в которой мы жили, точно — предопределило. Это можно характеризовать и философски, и эмоционально, и экономически. Всё начиналось, так или иначе, с Березово. Я сейчас вспоминаю себя юношей, не студентом даже, а учащимся сельской школы, и точно помню, как в памяти закладывалось: каждый же божий день радио передавало нефтяные, газовые открытия, а они ассоциировались с первым фонтаном в Березово.
— Выбора у молодого ищущего человека не оставалось?
— Выбор всегда есть — гуманитарный, технический. Считаю, нельзя говорить только о нефтяниках или о строителях — великих людях, которые создали в Тюмени колоссальный комплекс. А кто преподавал? Кто издавал прекрасные книги о первопроходцах? Значимы были все, кто вкладывал в этот комплекс свои силы — умственные, интеллектуальные, физические, технические.
— С колокольни прошедших лет — Березово, его значение для Советского Союза, для нынешней России?
— Параллель постараюсь провести. Березово в моем ассоциативном бреду — начало всех открытий в Тюменской области. Паузу (с 53-го по 63-й) можно как бы не заполнять. Это открытие поначалу посчитали как нечто разовое, и только потом осмыслили и поняли, где искать. Не всегда сделанное вовремя осознается и поднимается на щит. Зачастую, при наших огромных богатствах, мы просто не осознаем, чем обладаем, и что мы открыли. В 1953-м мне был год. Но наши, те, кто шел впереди, воспитывали на своем примере других, в том числе и меня. Советский Союз жил нефтью и на нефти. Тюменский проект, начавшийся с Березово, повторюсь, самый крупный в мире конструктивный проект, который когда-либо делался в истории человечества. Космос, атомная бомба… все это скромнее — по срокам, по финансовым ресурсам и полученным результатам.
— Даже профессиональный нефтяник, поступившись немножко профессиональной гордостью, согласится, что сибирская нефть начиналась с газового фонтана?
— Мы пришли к газу. Не зря провозглашено, что за эпохой нефти идет эпоха газа. В конце концов, все газовые месторождения, в том числе и березовский фонтан, открыли геологи. Но тогда нефтяная и газовая промышленность были в едином министерстве — родном и единственном.
— Юрий Константинович, на Ваш взгляд — судьба распоряжается справедливо? Известно, что первооткрыватели Березовского месторождения нынешние пенсионеры — сегодня бренчат мелочью в кармане, а нефтяной олигарх с симптоматичной фамилией Березовский распоряжается миллиардами…
— Вы такие параллели, конечно, можете проводить. Нынешний мэр Нижневартовска, тогда нефтеразведчик Борис Хохряков открыл Поточное месторождение. Именно на нем расположена первая скважина, на которой я начинал работать как нефтяник. Борис Сергеевич — геолог, он шел впереди. Я спросил как-то: «Сколько тебе заплатили за это открытие?» Он: «Оклад». Какой тогда оклад был? 250, по-моему, у мастера был, рублей. Когда я был мастером, то получал рублей 250, и это на Севере. А ему за открытие месторождения, на котором мы, нефтяники, потом добывали миллионы тонн нефти, выдали всей бригаде, вероятно тоже — по окладу. Да — несправедливо. А что в мире справедливо? Какой комплекс создали! Оглянешься — на душе светло. Должны люди получать достойно за созданный комплекс? Должны. По определению. Наверняка, это самая большая российская несправедливость: как забыли тех, кто подарил стране тюменскую нефть. Березовский далеко, он в Лондоне. Должен сказать честно, никому в России не выгодно, чтобы о Тюмени чересчур хорошо говорили, в том числе и о великих тюменцах. Лучше, чтобы Тюмень вела себя потише, помалкивала. Но она кормила и кормит. Огромные финансовые ресурсы в последние годы позволили России ожить и процветать, проводить сбалансированную внешнюю политику, стабильную внутреннюю. Ведь на рубеже веков, кроме созданных мощностей, на которых всё держится и все держатся, новых проектов толком не сделано. Это ведь главная российская беда. Тем более надо бы ценить то, что создано. Тех, кто создавал. А Березовский — это пена. Думаю, мы строим справедливое государство, и всем воздастся по справедливости. Хотя, жалко: не сейчас…
Омельчук: Вы, Юрий Константинович, первым внедрили в сознание России закон роялти — плату за недра.
Шафраник: Благодарю за память. Действительно, в начале 91-го мы с Вами сумели государственно поставить вопрос, а в 92-м его решить. Роялти — отлично для Тюмени и, большой закономерный вклад Российской Федерации в Тюмень. Я доволен, что нам удалось утвердить на будущий десяток лет достойное, не выпрашивающее, право на нефтяную долю. Тюмень получала с каждой тонны 20 процентов. Это юг Тюмени. Тюмень с округами получала значительно больше. Я считаю, это — колоссальное завоевание. Роялти нельзя отпускать, перед сегодняшними политиками области это важная задача. Их прямая задача. Очень тяжелая.
— На Ваш взгляд, сегодняшняя Тюменская область — островок, может быть, оазис благополучия в современной России?
— Я сейчас меньше, чем раньше, но все равно езжу по России. Видны островки. Вчера был в Ишиме, а потом в родном Карасуле. Парень из Ишима взял то, что в Карасуле было брошено — тепличный комплекс, и организовал производство. Молодец! Взял то, что на советском сельхозкомплексе рухнуло, а у него уже мясопереработка небольшая работает. Вот на таких Россия будет держаться. Я этого земляка в глаза не видел. Но если он это сделал, сумел, создал рабочие места, сам работает, он заслуживает крайнего уважения. Это — островок. Тобольск считаю, если не центром Тюменской области, то символическим знаком — уж точно. Все-таки, в Тобольскую губернию и Аляска входила. Что может быть круче облика кремля на берегу Иртыша? Я бы предложил нашей власти в новом качестве рассмотреть этот исторический символ, как знак объединяющего духовного начала Тюменской области. Область развивающаяся. Живая!
— Как процветает Ваш фонд «Малая Родина»?
— Сдали спорткомплекс в Карасуле — отличный объект, лучший комплекс на тюменском юге. Второй такой начнем строить в городе Ишиме. Нормально, считаю, работаем.
— Юрий Константинович, в Тюменской области стабильно непростая обстановка. На Ваш взгляд, чем сердце успокоится?
— Федерализм во всем мире подразумевает взаимодействие — это факт. Сотрудничество всегда на пользу и территории, и населению. А мы уперлись в распределение функций. Тюменская область, в моем осознании, сознании человека, который здесь родился, навсегда едина. Дай Бог, чтоб и Югра, и Ямал в свое время не перешли черту. Я не хочу давать рекомендаций власти. Уважаю губернаторов, они мои товарищи, коллеги. Взаимодействие! Думаю, в этой ключевой плоскости лежит успех Тюменской области. Более того, успех области — яркий пример для всей России. У нас в Тюменской области все-таки получше человеческий, людской потенциал. Использовать его так, чтобы показать всей России образцовый отход от дележки, в том числе и функций-полномочий, к взаимодействию и сотрудничеству во имя единой Тюменской области с ее великими округами. Это благая задача и цель для власти.
Омельчук: Когда Вы работали главным тюменским начальником, окружными начальниками командовали или исключительно договаривались?
Шафраник: Я, как бывший нефтяной генерал, на выборной работе испытал жуткий шок, потому что был воспитан авторитарно. Учился демократии на собственной шкуре. Могу ошибиться, я осторожный человек в оценках, но мне хочется думать, что мы в Тюменском областном Совете поставили правильную генеральную задачу — платное недропользование. Ельцинский Указ, подписанный в Тюмени, кормил лет десять Тюменскую область и округа: все получали почти адекватно финансовые ресурсы от тонны нефти. Я и командовал, и договаривался. Я менялся. Все менялись.
— Менеджер Шафраник мог бы уснуть на пороховой бочке?
— Нет, пожалуй.
— Считают, что уверенный менеджер может себе это позволить.
— Поправим. Точно знаю, если ты в период аварии три уровня решения вопроса или защиты не предусмотрел, у тебя все будет плохо. Если предусмотрел — аварию ликвидируешь. Так и здесь.
— Приходилось поступаться принципами в жизни? Ради чего?
— Ради результата, если приходилось.
— Часто?
— Думаю, да. Это не про мораль и нравственность. Например — Указ Президента РФ, который мы делали по Тюмени. Сплошной компромисс. Конечно, всеми возможными принципами поступались. Хотели одного — получили поменьше. Но немало. Это сыграло во благо. Десять лет сносной жизни для всей области.
— Можете честно признаться: я — человек компромисса?
— Я — человек, который ставит цель и стремится к результату.
— Как прочитываете странную формулу поэта Иосифа Бродского: «Север — честная вещь»?
— У меня двадцать лет северного стажа, если с Нижневартовском считать. Приехало на тюменское Великое Освоение 7 миллионов человек, а уехало — 5 миллионов за 25 лет. Это ж какая мясорубка человеческих судеб! Я думаю, все, оставшиеся в Сибири, уже считают себя коренными, и мы, кто родился в Тюменской области, должны это всячески приветствовать: приехали, вложили свой труд, считают себя более коренными, чем мы, родившиеся на Тоболе, Иртыше или Оби.
— Честная вещь — Север?
— Честней не бывает.
— Если жизнь игра — когда шла карта?
— Преодолеваешь, преодолеваешь, кажется уже — все, пропал, очень тяжело… и начинает идти карта. Я точно уверовал, что только через пот и преодоление может прийти карта.
— Из дилеммы: страдание и красота Вы выберете..?
— Страдание.
— Юрий Константинович, формулировали себя: я — успешный человек?
— Нет. Наверное, нет.
— И не надо?
— Не надо. Не надо брать на себя лишнего, жизнь по итогам покажет, да и то — не нам это дано, а, скорее, нашим детям, внукам — нас оценить окончательно.
— Бывали случаи, когда жалели себя?
— Редко. Что жалеть? Обижаться надо только на себя. Когда обидно, жалко — значит, ты что-то не доделал, сделал не так. И влип.
— Если бы историей Вашей жизни занялся умелый драматург — отыскал бы интересную фабулу?
— Мне думается, 40 лет жизни в Тюменской области: фабула — ого!
— А любовная линия в этой драме интересная? Интрига?
— Как у каждого.
— Ну уж?
— Я любил, женился, родил, люблю. Что еще?
Омельчук: А где же драма любви?
Шафраник: Драма внутри. Драму не каждый будет показывать. Да и зачем?


Юван ШЕСТАЛОВ:

Ярость прекрасного
Он знает Откровение космоса.
Он — связь.
Он неистов.
Он знает, особого ему ничего не доверено. Он — как все. Обычный человек. А обычный человек — это Вселенная, это космос. Мы забыли, а ему не дано забыть, что он — космос.
Частица космоса.
Квант космоса.
И значит, у него есть все, чтобы понять космос. Маленький космос — часть Большого.
Он шаман. Великий Шаман. Великий сибирский шаман. Только шаманы постигают не только смыслы, но и силу слов. Слово — сила. Слово — энергия.
Великий шаман Юван — атомный реактор яростных слов. Его Родина снарядила и зарядила. Он — из Березовского района. Главной ставки мансийских шаманов.

Омельчук: Юван Николаевич, таежники любят чай?
Шесталов: Только чай! Золотой огонь, трещи, сердце нам разгорячи, выручай, выручай, кипяти всесильный чай, с первой капли — только тронь, будем жить мы как огонь.
— Сколько муз требуется поэту?
— Только одна муза.
— Но на каждый отрезок жизни?
— Да. Не может быть две-три музы, даже самый могучий мужчина одновременно не может распыляться. Он должен собрать всю энергию, доставшуюся ему от Космоса, Земли, Неба. Для одной музы.
— Поэт приходит в этот мир, чтобы сказать обязательно новое слово?
— Рифмоплет будет повторять любые рифмы, у поэта только новое слово. Свое. Единственное.
— Поэт Юван сказал это новое слово? Его услышали?
— Юван сказал. Его услышали. Даже самый мало-мальский поэт надеется, что будет услышан. Это бывает очень-очень редко. Находясь на том меридиане, где мы находимся, на оси Земли — мы будем услышаны. Юван, вроде, пишет для себя, но всегда подразумевается: плюс еще кто-то. Для людей пишется. Это женщина, это губернатор, это правитель, это просто люди: оленевод, охотник, конюх. Человек-поэт, как шаман, должен быть востребован. Если не идет никто: «пошамань», тогда ему надо поменять свою роль.
Омельчук: Не задавался вопросом, зачем человечество рифмует?
Шесталов: Человечество рифмует от недостатка мыслей. Древние шумеры не рифмовали, древние манси не рифмовали. Однако услышаны окружающим человечеством. Я занимаюсь сейчас переводом древних мансийских шаманских гимнов, мыслей, изданных в Венгрии 150 лет назад. Они без рифмы, но там есть великие откровения.
— Поэзия — сначала голова или сердце?
— Поэзия — это душа, плач сердца. Высший разум подключается к сердечному плачу, сердечному откровению, сердечному возлиянию. Только после этого становится достоянием других.
— Может быть, рифма — язык сердца, которое не знает другой речи?
— Рифма — один из шаманских атрибутов человечества. Человек использует ее для того, чтобы заколдовать, закодировать для передачи мысли, возбудить другого. В русском языке до волшебного Пушкинского слова стих был другим. Пушкин ввел русскую литературу в новое русло. После него тысячи других поэтов (не один, не десять, не сто, а тысячи) стали повторять и в этом кругу крутиться. Необходимо искать новые формы.
— По нашим мансийским представлениям, Юван, что изначально: язык или человек?
— Язык творца. Твори творение, творец.
— Ушел от ответа. Изначально не бывает — язык или человек?
— Для творца — язык… Все скажут, что человек — изначально. Логично. Но вначале было слово. Сначала был архитектор, творец, который и придумал того, кто бы на Земле говорил слово, словом обладал до такой степени, чтобы доходить до разума возвышенного: пусть в рифму, пусть шаманскими гимнами, но возвышенным словом. Сам — творец.
— Юван Николаевич, изменились Ваши представления о литературе — Вы давно в литературной жизни?
— Каждая эпоха привносит новый взгляд, видны совершенно новые высоты. Сначала это восхищение литературой, как таковой. Потом литература, например, поэзия поднимается на уровень религии. В будущем, например, Юван Шесталов религию видит в поэзии. Поэзия — религия искусства. Взгляд постоянно меняется на литературу, на ее предназначение. Школьник, восхищающийся, читающий стихи — это одно, а владеть тем, что достигло человечество, использовать эти знания, литературные, творческие — это другое. Дальше у художника может возникнуть иное предназначение своего ремесла — до нового уровня. Сам может быть творцом и учитель литературы.
— Встречался с Папой Римским, Иоанном Павлом Вторым, сказал ему, куда ведет его религия. Папа не обиделся? Не обозвал тебя язычником?
— Конечно, я не мог учить Папу Римского, но он русский язык понимает, он поэт. Меня представили как шамана, язычника. Но он меня принял как поэта, удивился, что я — шаман, возрадовался этому. Его почитает один миллиард человек. Другой миллиард, возможно, не понимает. В человечестве всегда так, не все поймут. Это не беда. Я мало успел сказать Папе Римскому. Но мы нашли общий язык: у меня зять поляк, у меня внуки по-луполяки, говорят на польском. Я — интернациональный мировой человек. Мы поняли друг друга: два человека, люди одного цеха.
— Мансийское семя посеяно в Европе?
— Да, в Будапеште у меня жилье. Вот в Польше… Главное, есть внуки.
— Юноша Юван из Березовской тайги, с таежной реки Сосьвы, в давней — тогда еще советской — Тюмени. Как начинался Ваш творческий путь?
— Творческий путь у меня в Петербурге начинался.
— Тюмень не при чем?
— Почему? Первая книга издалась на мансийском языке в Тюменском издательстве. Единственное издательство было. Первое стихотворение напечатано в ханты-мансийской газете и в Ленинграде почти одновременно. А в Тюмени начиналась моя другая жизнь, мы создавали здесь Союз писателей, Борис Евдокимович Щербина, первый секретарь обкома партии, говорил: «Даже самый богатый край, имеющий нефть и газ, если он не имеет Союза писателей, неполноценен». Меня, молодого 22-летнего человека, пригласил первый секретарь, и моя первая законная деятельность, отмеченная в трудовой книжке, началась в Тюмени. Я начинал на тюменском телевидении, в литературной редакции.
Омельчук: Родные стены?!
Шесталов: Да. Они были немножко другие. Но это мои родные стены.
— Помните, питерский житель: брат Серапион, писать очень трудно?
— «Серапионовы братья» достались мне… в образе квартиры, где живал Николай Николаевич Никитин, один из «Серапионовых братьев». В этой квартире бывали Константин Федин, Николай Тихонов, с которыми я потом познакомился. Бывшие «Серапины». Первый секретарь Союза писателей Федин, когда узнал, что я живу в бывшей никитинской квартире, долго не отходил от меня и только со мной разговаривал. Да… Это их кредо. Я не согласен, писать настоящему поэту легко. Когда трудно, тогда и не за чем. Надо просто заняться другим делом. Они сидели и писали. Может, прозаикам и труднее. Мне легче: я — поэт.
— Почему человека широкой души и северного простора, Ювана, тянет то в скученный Петербург-Ленинград, то в какой-то муравейник Будапешт?
— Попервости жизнь так складывалась. Книги на мансийском языке все издавались в Петербурге. Я не знал, что там буду учиться на учителя. Знал, что есть Институт народов севера. А Будапешт — это дорога предков. Как я потом узнал от ученых: гунны, венгры, они же жили здесь на сибирском юге, Омская степь, Алтай, оттуда пошли. Я повторил путь предков, только на новом уровне. Духи, видно, существуют, тянут. Но я десять лет пожил в Будапеште, в Петербурге 40 лет пожил. Меня снова потянуло на слияние Оби и Иртыша, на великую впадину земного шара, в Ханты-Мансийск, здесь есть свои очень большие преимущества.
— Гунны? И снова взял Рим?
— Да. Мы поехали в Рим с президентом Венгрии Арпадом Гёнцем по случаю 1100-летия Венгрии. Арпад Гёнц — писатель, ему устроили вечер литературный. Он вспомнил, что вот мы раньше, тысячу лет назад приходили сюда с саблями, с мечами, с оружием, а теперь пришли со словом. В зале присутствует вогул Юван Шесталов, мы пришли со словом, на новом уровне, снова берем Рим. Вышел нам навстречу Папа Римский. Благородно… Нет, мы Рим не разрушали, в отличие…
— От предков-гуннов?
— Нет, мои предки тоже не разрушали. Тогдашний Папа Римский вышел из города и отдал все золото, которое было, наш вождь Атилло в Рим не вошел, он отошел на территорию Венгрии. Благородно.
— Гунны — интеллигентный народ?
— Не разрушили Рим. Рим потом разрушили готы, которые бежали от Атиллы, которых пустил Папа Римский — те разрушили. Гунны и венгры, и манси не разрушали, гуннов было всего 30 тысяч. Мало. Они говорили на мансийском, на венгерском языке. Венгров сегодня 14 миллионов, а не четыре тысячи человек, как манси. Манси отдали всем другим народам свой язык, в том числе русскому народу. Здесь мы сохранили только очаг древнего языка.
— Юван в свое время получил Государственную премию России. Меня интересует финансовохозяйственный вопрос — на что Юван потратил Госпремию?
— В первую очередь, я всех угощал, угощал ленинградских поэтов, долго это длилось. Ленинградские руководители пригласили, мне район дали целый, пригласили моего отца из Сибири, так что это тянулось долго — целый год.
— И премии хватило?
— Премия не ахти какая. Но издали дополнительно книжку снова.
— Денег не жалел?
— Не жалел.
— Юван, цивилизация беспощадна и необратима, особенно к малым народам?
— И беспощадна, и необратима. Такова жизнь. Римлян нет древних, египтян нет, шумеров нет. Но вот перед Вами шумер сидит в новом обличии. Так что в новом обличии каждый народ будет жить снова.
Омельчук: Так что изначально язык шумерский, а потом уже этнический человек?
Шесталов: Да.
— Еремей Айпин Ваш коллега и сосед по Ханты-Мансийску активно занимается политикой. У поэта Ювана есть своя политика?
— Поэт должен заниматься своим делом, оставаться художником. Валентин Распутин или Василий Белов — у них была возможность стать депутатами Думы, они же не становятся. Надо заниматься своим делом. У нас очень высокие художественные и человеческие задачи, только в преломлении, в тайном преломлении, в художественном преломлении, в шаманском преломлении. Есть своя политика, она не всем понятна, необязательно ее раскрывать всем.
— Но это высшая политика?
— Все, что непонятно — свыше.
— Великий Юван, меня мучает единственный вопрос — ведь неслучайно Березовская земля подарила два космических явления — поэта Ювана и Березовский газовый фонтан в 1953 году? Земля рождает великие открытия и великих поэтов?
— Действительно, в 53-м году я учился в десятом классе.
— Учился плохо?
— Не будем говорить плохо-хорошо, но литературу любил. От нашей школы полтора километра, в каменной школе мы тогда учились, взрыв-фонтан этот произошел. Я тогда, понятно, не придавал большого значения этому всемирному взрыву югорской энергии. Взрыв югорского сознания начался именно там. Это будет планетарным возбуждением, планетарным сознанием, планетарной энергией, которой живет Югра, Тюменская область, Россия, планета Земля будет этой энергией жить. Не только будет греть землян нефтью и газом, но и снабжать духовной великой силой. Открытие энергии газа и нефти, надо понимать — открытие энергии человеческого разума, энергии человеческого духа, энергии Гипербореи нашей Земли, до поры до времени лежавшей подо льдом, чтобы в нужный момент, когда Земля начинает хиреть, когда у планеты кончаются запасы не только нефти и газа, но и нравственные запасы. Всё — здесь. Знаешь ли, Обь манси и ханты называется Асе? Асе — это же ось, ось Земли. Ассы! Новая энергия исходит отсюда. Мы находимся здесь, в Ханты-Мансийске, в месте высокой энергии.
— В 1953-м году десятиклассник Ваня Шесталов впервые услышал космический шум, космический гул, первый знак Космоса?
— Да. Я тогда был разбужен. Но для этого нужно было еще много учиться. В год смерти Сталина меня на ночь поставили у флага, мы всю ночь простояли в этой каменной школе, зачем не знаю, но нас поставили. Люди верили, что мы продлим новые идеи нового века, планетарное космическое сознание.
— Юван, что плохого в том, что 50 лет назад из Березовских недр ударил фонтан? Не только же хорошее в любом космическом явлении? А что плохого?
— Я не буду говорить о плохом. Все ругают нефть и газ. Некоторые видят в них причины исчезновения народов Севера. Но посмотрите на эвенков и другие народы Севера, они беднее в тысячи раз. Плохо то, что мы не разрабатываем на высоком уровне те богатства, которые Земля дает. Но само явление — я воспевал нефть и газ. Некоторые считали: о, предатель, он поет про нефть и газ, подпевает журналистам. А что, если бы не было нефти и газа? Чем бы мы жили? Природа и Бог, высший разум, вовремя дают раскрыть те богатства, которые нужны сегодня. Мы находимся на слиянии Оби и Иртыша, это великое место. Крылатый пастор когда-то летел по верху, летел и увидел слияние великих энергий, и на этом месте поставил посох, на этом месте появился город Ханты-Мансийск, который становится столицей не только нефти и газа, но и высокой культуры. Александр Васильевич Филипенко, губернатор, очень много делает для этой красоты. Можно ведь эти деньги потратить черт знает на что, а тут на город потратил, на страну, пенсионерам каждый раз прибавляет. На хорошие нужды. Красота! Всея Руси нет такого сияющего града, города-деревни с собором, с куполами золотыми в небе, небесной мечетью, с печатью глубин Земли, с музеем первооткровений, откровений универсального университета храма разума, разумным центром, церковью, центром искусства. Искусство — религия будущего, будущее сияет ожерельем сверкающих улиц, мостов. Мост Александра через Иртыш величественно сияет на всей планете. Планетарная связь, планетарное сияние, планетарное сознание творцов света, тепла, энергии энергично взлетает с крылатого аэродрома, связывая все миры. Мир верхний, мир нижний сходятся в Ханты-Мансийске на полюсе высоких энергий, высокого духа, высокого творения. Твори творение, творец.
Омельчук: Родись Юван на век пораньше, был бы, конечно, шаманом. Большим шаманом, великим мансийским шаманом был бы Юван, родись пораньше?
Шесталов: Реально можно сопоставить — насколько стал поэтом Юван, настолько и шаманом. Это неразличимо — шаман Пушкин, шаман Чайковский, только в том тысячелетии они назывались званием поэта, художника, артиста. Но те же самые шаманы.
— Петр Ильич Чайковский с Вами бы согласился, что за роялем шаманит?
— Конечно. Волшебник-то точно. Шамана и сегодня, и тогда ругали, не подчиняется. Петр Первый остяков, вогуличей поголовно хотел крестить, а коли не подчиняются — повешение. Кто же хочет быть повешенным? Частенько и Юван прятался от слова «шаман», особенно в советское время.
— Это не трусость? Это высшая мудрость?
— Не будем говорить. Сказано всеми шаманами — слушай учителя и слушай отца-коммуниста, а делай по-своему, что тебе положено, душа скажет и природа.
— Язычество в жизни Ювана пересеклось с христианством?
— В тот момент, когда человек дорастает до понимания высокого предназначения художественного творчества. Мир-Сусне-Хун — Бог манси, между прочим, не рожденный на земле, а спущенный мальчиком с неба Торумом, в сиротстве выросший, сначала у женщины, потом у дяди, у тети, потом у русского, потом у ненца. Они издевались над ним, он хотел всех убить. Но Бог Торум снова позвал его на небо: не для того я тебя посылал, надо быть учителем, снисходительным быть. Когда Мир-Сусне-Хун понял, что не надо убивать своих мучителей, а надо, чтобы они поняли своим существованием, как Христос сказал: погибни сам, иди на крест, чем убивать других. В этот момент христианство и язычество сошлись. Дальше им идти разными путями. Может быть, христианство остановится. А язычество всевидящего Мир-Сусне-Хуна, мирового наблюдателя, пойдет дальше. Космическим сознанием вберет в себя, может, Рериха, других обруганных деятелей космического и планетарного сознания, но пойдет дальше. Они пересеклись в момент, когда: не убий, а — твори.
— Северный полюс Ювана?
— Не только Ювана, Северный полюс ждет. Наш мифический герой, Крылатый пастырь, который с Алтая пошел-полетел, а Ногастый пастырь шел по земле вдоль Оби, Иртыша, заселяя эти земли, он дошел до Северного полюса. У Северного полюса принес в жертву шестиногого оленя, потом пошел в Космос. Просто этот путь необходимо повторить. Это не моя прихоть, это мечта предков, которые первые дошли до Северного полюса. Полюс по-мансийски — павлус. Павл, пауль — деревня, ус — город. Пауль — столица всех гипербореев, в том числе русских, в том числе готов, немцев, северных народов, всего человечества. Полюс — столица была там. Через много тысяч лет Крылатый пастырь, уже после оледенения, вспомнил этот путь, пошел туда снова. В какое время надо идти к Северному полюсу — ханты-мансийцам, тюменцам, лететь надо на самолете, тогда мы будем первыми. Теперь тысячи людей пошли к Северному. Тысячи людей идут, но они идут без одухотворенности.
— Без нас тюменцев, ханты-мансийцев?
— Без нас невозможно одухотворение. Только мы можем. Они идут, чтоб превратить это место в туризм, зарабатывать деньги. Кто обладает Северным полюсом, тот обладает духом мирового значения. Видно, это время еще не подошло, не выросли.
Рано или поздно это время придет. Одухотворенность пойдет с оси Земли. Ось Земли. Ось по-русски, а по-мансийски — асе. Асе — отсюда все ассы. Асе — Обь. Одухотворение пойдет отсюда, Северный полюс…
— Нас ждет?
— И дождется. Одухотворение будет. Мысль материальна, она завладеет человечеством.
Омельчук: Юван, жизнь — хороший творческий замысел? Чей?
Шесталов: Творца, Архитектора. Человек простой, сейчас уже может из клеток рождать другого человека, разных животных. Уже научился. Почему мы не сотворены таким же образом высшим разумом и Творцом? Будто бы мы стихийно появились, просто так. Если мы люди — будущие боги можем творить жизнь, почему нас не сотворили? Творец мог быть необязательно на этой планете. Об этом мифы всех народов говорят. Мифы — точная история, точнее, чем та, которую мы изучаем по римским канонам, по христианству, западное просвещение захватило. Или по истории, которую цари Романовы сочинили для России. Китайская история, которая написана Китаем, более-менее мудрая, но мы ее просто не знаем. Есть и другая история. Самые точные сведения, правильные на 99 процентов — это мифы. В мифах полная история.


Геннадий ШМАЛЬ:

Правда истории
Он — настоящая тельняшка. В его жизни светлые полосы, как правило, чередовались с черными. Нередко попадал в опалу, не в фавор судьбе, но всегда поднимался и шел дальше. Этапы его карьеры: первый секретарь Тюменского обкома комсомола — лучшего в Советском Союзе, вице-секретарь Тюменского обкома компартии, лидер Тобольска, генеральный директор объединения «Сибкомплектмонтаж», президент Роснефтегазстроя, сегодня — президент Союза нефтегазопромышленников России. И всегда — видный парень, отчаянный мужик, любимец женщин.
Богатая жизнь — в делах, свершениях, взлетах и трамплинах, трагедиях и радостях.
Популярная «Юность» в свое время печатала повесть Валерия Поволяева о сумасшедших, в одиночку рванувших в плавание по горным рекам Приполярного Урала. Прообраз — он.
Правда, он уже подзапамятовал, что о нем пишут романы.

Омельчук: Геннадий Иосифович, когда жизнь ломает, испытывает — это хорошо?
Шмаль: Человек, естественно, переживает, это не проходит бесследно. С другой стороны, это дает возможность проверить себя, на что же я способен в сложных ситуациях.
— По себе судите?
— И по себе. По своим коллегам, старшим товарищам, своим учителям. Не знаю ни одного, кто бы жизнь прошел ровно, всегда на подъеме. Жизнь, скорее, идет по синусоиде, чем по какой-то параболе.
Омельчук: Состоялся — явно бит?
Шмаль: Абсолютно. Не зря русская пословица: за одного битого двух небитых дают.
— Шмаль — битый?
— А как иначе?
— Может, не двух небитых — а трех и четырех?
— В зависимости от того, кто бил, как бил, за что. Жизнь нас действительно испытывает: на прочность, на крепость, на характер. Мне в жизни довелось все испытать.
— Скуку жизни любите?
— Совершенно неприемлемо. Слово «скука» для меня лично, для многих моих друзей неизвестно. Мы создали в Москве Западно-Сибирское землячество, чтобы не только нам не было скучно, но и тем, кто постарше нас, но в силу ряда причин оторвался от родной земли. В Москве локоть-то далеко друг от друга. Наше землячество создано, чтобы локоть друга был ближе.
— Испытания, Геннадий Иосифович, даются нам за грехи наши или на наши достоинства?
— Я атеист и слово «грех» как-то не очень понимаю.
— Атеисты не грешат?
— Верующим грехи отпускают, у атеистов нет такой возможности.
— Приходится не грешить?
— Бывает, но держишь ответ перед своей совестью. Больших грехов за мной не числится. Здесь, в Тюмени, могу спокойно смотреть в глаза любому человеку, любому тюменцу или хантымансийцу, салехардцу.
— Песню помните: Если снова начать..?
— Вчера хотел даже ее спеть на встрече с журналистами. Только один я знаю все слова, действительно, это мой девиз: «Если снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты эти».
— О песнях. У песен вашего времени органичное дыхание, они поются?
— Нам повезло: сама атмосфера была чрезвычайно интересной, где-то возвышенной, особенно на Тюменской земле. Люди занимались серьезным большим делом, очень трудным, но нужным для страны. Повезло, что были композиторы, которые по духу своему были близки тем, ради которых писали. Вспомню Яна Абрамовича Френкеля, много раз бывал на Тюменской земле. Как не петь его песни, их можно петь в большом концертном зале, во Дворце Съездов, но можно и у костра. Возьмите песню «Русское поле». Совершенно удивительная глубина проникновения в душу русскую! Такие песни отвечали настроению, характеру наших людей, тогдашней молодежи. Они пелись. Александра Пахмутова. Ведь сколько песен написано. Когда мы собираемся, поем не новые песни, а именно песни тех лет, особенно часто песни Пахмутовой. «ЛЭП-500» написана про нас, вроде бы на производственную тему, но и сегодня звучит.
— Нынче так не поют и так не дышат?
— Не в полной мере согласен. Очень люблю Олега Митяева: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Он еще парень-то молодой. Нравится ансамбль «Русская душа», Людмила Николаева.
— Это штучно?
— Штучно. Людмила Николаева — исполнительница русских народных песен, она дает вторую жизнь неизвестному и забытому. Вчера я с удовольствием послушал ее песню «Ярмарка» — в исполнении тюменских артистов. Глубокие, интересные песни. Другое дело, слишком много стало однодневок и шлягеров. К сожалению, хорошую, душевную песню редко пускают на телевидение, на радио. Одна и та же тусовка, новых-то людей нет, не подпускают. Новые песни дорогу в жизнь пробивают сложно.
— Может быть, у каждого времени свое дыхание?
— Безусловно, свое. Оттенок свой. Я еще помню песни, которые мы пели студентами, песни, которые мы пели в комсомоле, здесь, в Тюмени. Наше время, чем оно и было интересно: это было дыхание созидания, понимания того, что ты нужен здесь, в этом месте, в это время, что ты делаешь очень интересное дело. Я до сих пор благодарен людям, которые приезжали в Тюмень экспедицией радиостанции «Юность». Не только журналисты получали колоссальный заряд, общаясь с людьми. Буровые мастера, строители, плотники в Сургуте, в Юганске, в Горноправдинске. Если ко мне приехал Френкель, Пахмутова, Боря Вахнюк, Шаинский (Аллу Пугачеву тогда еще не знали, хотя она тоже приезжала) — то они в собственных глазах росли: значит, мы делаем нужное дело, не зря по этим болотам комаров кормим. Очень здорово: осознание глубокой ответственности за общее дело, важность для страны.
Омельчук: Из Ваших тюменских дел, Геннадий Иосифович, самое западающее в душу? Тобольский нефтехим?
Шмаль: Я в Тюмени прошел много ипостасей: на комсомоле работал, на партийной работе, строителем был, замминистра. Меня в Тюмени чаще всего и больше всего воспринимают как 1-го секретаря Тюменского обкома комсомола. Я честно этим горжусь и очень рад. Тюменский комсомол в те годы был, не преувеличивая, едва ли не самый боевой из всего нашего советского комсомола. С другой стороны, конечно, Тобольск. Своеобразный город, с интересной психологией, которая созвучна нашим олигархам. Тоболяки всегда считали: если ты не можешь для себя, то что же ты можешь для города?
— Для Родины?
— Для города. Они не говорили о Родине, а именно для города. Был очень интересный период, удалось апробировать свои задумки, начать строительство Тобольского нефтехимического комплекса, подготовить проект постановления ЦК КПСС и Совмина о начале строительства. Этим занимался. Очень хорошие страницы моей тюменской биографии — Сибкомплектмонтаж. Я очень многому научился, как строитель, производственник, монтажник. Учился у людей. Команда прекрасная в Сибкомплектмонтаже, я ее не разогнал, постарался вписаться в нее, привлечь на свою сторону. Удалось. Не будь Сибкомплектмонтажа я никогда бы не осмелился стать ни первым замминистра, ни возглавлять концерн «Нефтегазстрой». Профессиональный опыт накоплен в Сибкомплекте. Это на всю жизнь.
— Геннадий Иосифович, Вы всегда были парнем видным. Это помогало?
— Почему был? (Смех). Мы и сейчас еще ничего!
— Помогало это в работе с женщинами?
— Вопрос тяжелый. Конечно, особенно на комсомольской работе, в активе очень много девчат. Женщины по природе своей более общественно активны. Когда не был женат, очень помогало.
— А когда женился?
— Уже меньше, конечно, но это не самое главное.
— А как жене, иногда трудновато было играть свою роль?
— Думаю, конечно, не просто. Покойный поэт Дима Костюрин писал: у жен настоящих мужчин бывает немало причин ревновать.
— Он про себя или про Вас?
— Скорее, про тебя. (Смех).
— Молодежь Вашего времени чересчур романтична. С нынешней колокольни ежели смотреть, просто дураковатее нынешнего прагматичного поколения?
— Твое слово неприемлемо для нашего поколения!
— Вот Вы рассказывали, приехала Пахмутова — буровик чувствует, что не зря он болото пашет. А сейчас-то наверняка думает — зря, для кого старался? На кого горбатился? На какого олигарха?
— Это сейчас. Каждое время расставляет акценты. С высоты прожитых лет можно по-разному оценить, особенно в Тюмени разные были люди: некоторые приезжали на корову заработать, другие — стать управляющим трестом, третьи — силы проверить свои.
— Кто приезжал стать управляющим — на корову зарабатывал, а тот, кто на корову — становился управляющим?
— Бывало. В Тюмени не было людей равнодушных. Я не идеализирую. Те, кто на корову зарабатывал, а потом уезжал, для него главное не дело, а именно — заработать. Но все же больше тех ребят, которые приезжали проверить себя. Я тебе могу назвать сотни фамилий, которые, приехав сюда, на Тюменскую землю, стали действительно патриотами. Создали здесь семьи, выросли и как личности, и как производственники.
Омельчук: Вам на личности, на учителей, на старших товарищей, на соратников повезло. Личность — это такой цельный монолит или монолит противоречий?
Шмаль: Монолита вообще не бывает. У самой сильной личности куча противоречий с самим с собой. Настоящая личность — клубок противоречий. Человек талантливый, а характер у него, как правило, не сахар.
— Даже Борис Ефимович Щербина — не монолит?
— Он мой учитель, действительно, глыба, но у него свои проблемы были. Он никого близко к себе не подпускал, не мог, а нужна разрядка психологическая. Как мы — по стопке трахнешь, в баню сходишь, в преферанс сыграешь…
— По нынешним временам слово «трахнем» никакого отношения к стопке не имеет.
— Правильно говоришь.
— Это не я, это молодежь.
— Борис Евдокимович, может, это его беда, был человеком закрытым. Он человек колоссальной ответственности за дело. Это надо, это хорошо. Но где-то можно и нужно немножко отступить, не накручивать, не нагнетать. Даже пружина, если ее слишком сильно закрутишь, лопнет.
— Вы же, Геннадий Иосифович, первый тюменский экстремал?
— Видишь, сейчас, когда говорят об экстриме, то это обязательно о восхождениях на Эверест. Я большую часть своего отпуска проводил здесь, в тайге, в Саранпауле, на Северном Урале, на таежной Демьянке. Я просто очень люблю эту землю, старался ее лучше познать. Экстремал, наверное, на это неспособен.
— Лишний раз испытать себя — пользовался этой возможностью?
— Безусловно. Демьянку прошли раза два вдоль и поперек. Полярноуральская кара испробована. В селькупскую Тольку при минус 53 мы приехали отдохнуть — на охоту. Какая охота? В это время все звери прячутся, никого не видишь. Надо было себя проверить, узнать, чего стоишь.
— По характеру: если вписался в драку и знаю, что сам получу, отказаться сил не хватит?
— А и не надо. Натура достаточно целеустремленная не может остановиться на полпути, надо идти до конца. В моей жизни, как знаешь, немало было и таких моментов.
— Это Вы хотели назвать нынешний Новый Уренгой — Комсомольском-на-Уренгое?
— Эта идея принадлежит не мне. Я считаю, Комсомольск может быть только один, Комсомольск-на-Амуре, и пусть будет. Улица может быть Комсомольской, Пионерской, но город — один. Поэтому Уренгой очень хорошее название.
— У Вас были варианты судьбы?
— Очень много. После института был вариант остаться в Свердловске в аспирантуре, меня настойчиво приглашали. Но я выбрал производство, город Березняки, титаномагниевый комбинат. И так постоянно. Меня агитировали на учебу, в разные школы. Мой путь, оглядываясь, вижу правильным. Мне предлагали составить конкуренцию Богомякову, поучаствовать в выборах. По трезвому размышлению я снял свою кандидатуру и, нет худа без добра, — получилось в итоге совсем неплохо. Если бы снова начать — прошел бы такой путь, какой прошел здесь, на Тюменской земле.
— Седой парень простит все — включая предательство?
— Предательство никогда. Все остальное простить можно. Но в моей жизни таких уж явных предательств не было. Были нечистоплотные поступки отдельных людей, но к этому я отношусь спокойно.
— Какое бы время человеку ни досталось, оно всегда счастливое?
— Совсем наоборот. Оно бывает разным. Но это его время, другого не будет. Смотри, сколько мы с тобой потеряли друзей наших? Люди, которые ушли в 30–35, в 40 лет. Недавно посмотрел старую кинохронику, ты давно еще делал, увидел Толю Мандриченко, в прошлом году ему бы исполнилось 70 лет, а он и сорока не прожил. Потерь очень много. Когда бываю в Тюмени и у меня есть пара часов, еду на кладбище, где, если не каждый, то уж каждый второй — человек, с которым мы работали активно, а со многими и водку пили, и в бане парились, еще кое-чем занимались. Не бывает, чтобы человек жил только счастливо. Главное — состоялся ли ты как человек, как семьянин, как отец, как дед. В этом отношении — да, я счастлив.
— Иногда задумываетесь — о нас еще вспомнят, как об античных героях?
— Безусловно. Необязательно, как об античных, мы все же ближе. Я глубоко убежден, эпопея тюменская до конца не изучена, не оценена, несправедливо недооценена. Люди, которые стояли у истоков большого тюменского дела, будут, безусловно, все названы поименно. Мы вместе с тобой к этому приложим руку.
Омельчук: О нас не забудут?
Шмаль: Думаю, нет. Встречался с Владимиром Чирсковым — книжки, которые он написал, тоже, кстати, вклад в то, чтобы не забывали о людях. Ценность его книги не в художественном плане, это не «Война и мир», но книга рассказывает о людях, которые осваивали Западную Сибирь, поименно названы — это здорово, очень нужно. Святое дело и обязанность наша перед последующими поколениями, чтобы никто не остался забыт. У нас же как получается? Издает Тюмень «Большую Тюменскую энциклопедию», хорошая полезная книжка. Но смотришь, Валерия Грайфера в энциклопедии нет, Владимира Филановского нет. А ведь он жизнь вложил в это дело. Ведь до великого Муравленко был предшественник Слепян, а как будто его и не было, как будто не было Тюменнефтегаза до Главтюменнефтегаза. Нужна правда, историческая правда.


Светлана ЯРОСЛАВОВА:

Коктейль страсти
«Красивая и умная». Она вела регулярную программу на классическом радио. Шквал звонков и вопросов. Что-что, а публику она возбуждать умеет. В меру эпатировать, в меру шокировать.
Михаил Сергеевич Горбачев, объявляя в стране перестройку, старался для нее. Эта интересная женщина свой необъятный потенциал могла раскрыть только в свободной стране.
Она не поддается четким формулировкам. Женщина-коктейль, сильнодействующий. В ней много чего намешано, что не отрицает возможности оставаться самой собой и гармоничной натурой. Социолог, журналист, политолог, психоаналитик, издатель газет и сакральных журналов, в Тюмени — последний, может быть, апологет гражданского общества.
Будоражит затихающую общественную провинциальную жизнь. Пристает к власти с несвоевременными идеями. Возбуждает.

Омельчук: Светлана Борисовна, помните фильм «Кто Вы, доктор Зорге?». Подмывает задать вопрос: кто Вы, госпожа Ярославова?
Ярославова: Не люблю слово «госпожа». Не госпожа я никакая, нет у меня вассалов.
— Не госпожа своей жизни?
— Господства не люблю, у меня друзья, партнеры и коллеги. Есть такое понятие — сударыня, товарищ Зоя, например.
— Вы меня заставляете: кто Вы, товарищ Ярославова?
— Просто Светлана.
— Кто Вы, Светлана?
— Я сейчас директор центра. Большей частью я социолог, общественный деятель.
— Чем приходится на жизнь зарабатывать?
— Я профессионал. Кроме социологии, есть прогнозирование, еще психоаналитика, просто аналитика политическая — те вещи, которые профессионалу приносят доход.
— А самые оплачиваемые?
— Периодами все было. Предвыборные кампании, в которых я участвовала (мне помогали мои партнеры и друзья, выдвигали мою кандидатуру), участвовала в качестве политтехнолога и имиджмейкера, это была очень хорошая и оплачиваемая работа. Сейчас работа политтехнолога уходит с регионального рынка.
— Забыть?
— Забыть. После политтехнологий — психоаналитика очень интересная работа.
— Политическая психоаналитика?
— Персональная. Я занимаюсь политическими деятелями, vip-персонами, это самый интересный блок. Я соединила жанр психопортрета с литературным жанром, в публицистике себя проявила в последние годы. Получаются очень красивые психопортреты. Художник пишет маслом, я описываю словами, мне самой это приносит огромное удовольствие.
— Масло? Акварель? Уголь?
— Акварель — слишком мягкое, уголь — жестко очерченное. Смотря, какой человек.
— Разве не от пишущего публициста-психоаналитика?
— Я смотрю на человека, изучаю его, проникаюсь им, у меня возникают ощущения, речь льется, она немножко отрывиста. Какая речь — таков и человек. О каждом пишу по-разному: сухо или бархатно.
— Не становится иногда противно, политика же — грязное дело?
— Смотря кто ею занимается. Политикой можно заниматься и чистыми руками. Каждый человек интересен. Проникать в человека, в его суть, в его глубины — интересней ничего нет.
— Проникнуть и полюбить?
— Иногда бывает, что работаешь над портретом и любишь своего…
— …любишь этого мерзавца?
— Почему мерзавца?
— Неужели ни одного не попадалось?
— Бывали всякие, бывали, действительно, не очень хорошие. И ведь портрет пишешь не всегда по желанию самого человека.
— А его заказали Ярославовой?
— Меня попросили оценить этого человека.
— Фамилии называть не будем?
— Это некорректно. Тайна психоанализа.
— Вы занимались социологией Тюмени, субъективно социологически открыли для себя Тюмень?
— Я социологией занимаюсь давно, с 1989-го года, я руководила социологическим отделом Главтюменнефтегаза, у меня в арсенале 9 подразделений, мощная система, я вспоминаю о ней ностальгически. Мы изучали Север, изучали вахтовиков, изучали трудовые коллективы. Действительно, хлебнула романтики трудных дорог.
Омельчук: При Муравленко, Аржанове, Кузоваткине?
Ярославова: При Грайфере. Мы более 50-ти научно-исследовательских работ провели. Главк просто грохнули. Я продолжила заниматься социологией в Тюмени. Для меня Тюмень является критерием того, как мечта превращается в реальность. Я студенткой, юной девушкой приехала в Тюмень, мечтала, что здесь будет газон, здесь фонтан, здесь парк. И знаете, все это сейчас воплощается. Динамика как в сказке.
— Мечт не осталось?
— Остались. Мне говорят: у тебя розовый осколок в глаз попал. Ты видишь только хорошее, а тут плохо и тут плохо. Я: нет, здесь будет зоопарк, здесь будет парк, здесь набережная, в моих прогнозах всё описано.
— Губернатор Сергей Собянин в курсе Ваших мечтов?
— Мечт. Я давно лично с ним не общалась.
— Но он, догадываясь, действует по Вашему сценарию?
— У меня впечатление, что он читает мои прогнозы, мои работы и мои мысли.
— Зоопарк в Тюмени — непременно?
— Полагаю.
— Жирафы, крокодилы и тигрицы?
— Это же здорово в северном городе!
— Компетентный социолог может позволить себе этакую восторженность?
— Я могу. Я — человек эмоциональный, пишу стихи с 7 лет.
— Вы — активная участница гражданского Форума. Я так понимаю, в Форуме принимают участие люди, которых не устраивает состояние гражданского общества в Тюменской области?
— Я бы так не сказала. Гражданское общество еще не развито, люди не научились бороться за свои права, отстаивать их. На Форуме собрались лидеры общественных организаций, они известны, лучшие представители. Наш Гражданский Форум создан двуедино: по инициативе власти и по инициативе общественности. Сейчас это единственный тонкий мостик диалога между властью и обществом.
— Нормально, что власть идет на этот диалог, инициирует диалог?
— Не буду отрицать, что власть инициирует. Мы и собираемся-то на площадке, которую предоставила власть. Но то, что она дает возможность высказаться — важно. Мы снимаем проблемы всех слоев общества, подаем матрицу, рекомендации, предложения, власть прислушивается. Хочу привести серьезный пример: в июле мы провели по инициативе членов Гражданского Форума опрос по монетизации льгот. Опрошено более 300 граждан-льготников, результаты сногсшибательные, вопиющие, они были переданы представителям областной власти. Там прислушались. У нас нет никаких демонстраций, шествий, в принципе, спокойно. Полагаю, мы свою лепту внесли.
— Обычно оппозицию называют «карманной» за сотрудничество с властью. С Вашей точки зрения, это карманный Гражданский Форум?
— Ни в коем случае! Я не считаю Форум карманным. На площадке постоянны яростные выступления, столкновения, но люди не уходят из Форума, их никто оттуда не выдавливает, не выгоняет. Тюменская интеллигенция, общественная политическая элита полностью открывается, никто ей не закрывает рот. Это здорово!
— Если не хочется быть госпожой, гражданка Ярославова: Вы за бедных или за богатых?
— Я за то, чтобы не было бедных. Но не должно быть и скороспелобогатых, их очень много развелось на земле.
— На земле России?
— Страшное безобразие. Человек не должен оцениваться по внешним атрибутам богатства, по деньгам. Только по внутреннему богатству. Человек не должен быть собственником того, что создала природа, собственником недр, земли, леса, вод. Талантливые люди не должны быть собственностью кого-либо, эксплуатироваться, талант — дар божий. Но тот же шоу-бизнес возьмем, спортсменов — они слишком много зарабатывают. Неприлично много, а ученые зарабатывают копейки. Общество обязано быть неравномерным, все рождаются разными. Моя последняя работа «Радуга жизни» — методика психологической самоидентификации. У радуги семь цветов, и каждый человек находит свой доминирующий цвет.
Омельчук: А у Вас розовый осколок в глазу?
Ярославова: Да, розовый.
— Под Вашу радугу подходит?
— Я к голубому спектру принадлежу. Моя методика помогает человеку определиться, куда пойти учиться, как жить дальше, найти себя, в конце концов. Когда каждый находит себя, свое место в жизни, проявляет себя — это и есть справедливое общество.
— Бог, творя мир, о справедливости не подразумевал? И это по-божески?
— Я полагаю, что все, что делается по воле Божьей — справедливо. В том числе и суровое наказание тоже справедливо.
— К женщинам творец отнесся с божественным высокомерием?
— Мне представляется, что женщина наделена Творцом благородной миссией продолжения рода. Когда душа вселяется в зародыш, в плод человеческий — женщина в этот момент ближе к Богу. Она чаще всего не говорит, но знает априори, просто знает, поэтому кажется, что она не так умна. На самом деле женщина интуитивно очень одарена. О женщинах и мужчинах у меня много исследований. Тысячелетия патриархата привели к тому, что большая часть женщин заботится только о личной жизни. Только примерно 8 % — социальноактивные женщины и каким-то образом думают о государстве и обществе.
— В современной России величественная женщина вынуждена постоянно пригибаться и прогибаться?
— Ой, я не люблю такие приставки. Мне не приходилось. Знаете, деликатно найти компромисс — это одно. Зачем прогибаться? Это делает человек, у которого нет аргументов. Если есть аргументы, умение убедить, найти приемлемый компромисс — можно высоко голову держать. Надо быть дипломатом.
— Жизнь — напиток хмельной, Светлана Борисовна?
— Это такой полосатый коктейль, там слои горькие, слои сладкие, всякие.
— Стихи, которые Вы пишете с семи лет, складываются или происходят?
— Они случаются. Иной раз трудно писать.
— С годами розовый флёр романтизма окончательно утрачивается? Как бы Вы определили женскую житейскую повседневность в нашей стране? Серо?
— Розовый флёр с годами только усиливается. Почему? Дети выросли, времени свободного — масса, сейчас уже хочется вечеров при свечах, заплывов при луне, книжечку почитать в гамаке.
— Плавание при луне в одиночку?
— При луне и в одиночку действительно хочется чего-нибудь романтичного.
— Это из неосуществленных мечт?
— Все осуществимо.
— Где Светлана плыла по лунной дорожке?
— На озерах Тюменской области, я не люблю покидать наш край. Отдыхаю здесь.
— Кухня — дело творческое, азартное, зажигательное для Ярославовой?
— Хорошее дело. Я готовлю все сама, кормлю семью много лет, но творчество приложить удается не всегда. Но иногда загорится, что-нибудь действительно испечешь.
— Термин, может, вульгарный, на Ваш взгляд, что такое сегодня в России — шикарная, респектабельная женщина?
— Шикарной не рождаются, ею становятся. Это больше имиджевое понятие, но комплексное: манеры поведения, некий артистизм, стиль одежды, цветовая гамма, все вместе. Николь Кидман — шикарная женщина. В России: в Тюмени? Наверное, есть. Есть, безусловно, но я не встречала.
— Вы, занимаясь политическим психоанализом, легко читаете мужчин? Неприглядные картинки?
— В мужчине мне нравятся ум, интеллект, талант и энергетическая одаренность. Этот мужчина интересен. Возраст, статус социальный не имеет значения. Внешность? Не имеет. Молодой красавец может быть глуп. Если мужчина глуп — всё, крест. Мне он неинтересен.
— Разве в его красоте не скрыт некий смысл, как и в женской?
— У меня в одном стихотворении: «плавай, где помельче, легкомыслия хочу, а его все нет…». Мужскую подлость не люблю, очень не люблю мужчин слабых. Мужская слабость — он вот привязывается, он не принимает самостоятельных решений, не может найти смысл своей жизни, утонет в депрессиях, комплекс слабостей мужских. Мужчина, все-таки — патриарх, властный человек, должен держать свой стержень.
— Мужская слабость непозволительна? Тотальное женское презрение?
— Вы же меня спрашиваете. Может быть, кто-то и жалеет слабого мужчину.
— Русская бабья жалость в новом веке, по Вашим прогнозам, уже не приживается?
— У меня есть такой прогноз, что в конце текущего века мы перейдем от патриархата к паритетной демократии. Возможны даже периоды матриархата. Мы, пожалуй, уже не доживем до этих времен — пока властвуйте дальше.
— Последние денечки…
— Скорее, десятилетия. Модель следующего президентства — более молодой Президент и при нем мудрая женщина-дипломат. Такая модель будет.
— Вам Ваше время, Светлана Борисовна, нравится?
— Время изумительное, нам повезло, мы не попали на войну, наше поколение.
— Вы не ошиблись?
— Пока не попали.
— В России разве не война до сих пор?
— Я речь веду о мировой войне, мы не попали в такую мясорубку. Мы попали на конец века, кардинально меняется цивилизация, быстрый темп научно-технического прогресса и информационных технологий. Это переход, как говорят, от пятой расы к шестой, очень важный момент, его надо зафиксировать. Шестая раса — более интуитивно одаренные люди, более духовные, менее приземленные. Нам повезло это все видеть в течение человеческой жизни. Разве это не хорошо?
— Кем Вы были в прошлой жизни?
— Я свою прошлую жизнь оцениваю по жизни предков, своего родового клана. Существует легенда, что фамилия Ярославовы, носительницей которой я являюсь…
— Девичья?
— Это фамилия отца, я ее сохранила.
— Несмотря на все посягательства?
— Тем не менее… Мы потомки древнего рода Ярославовых. Наши предки занимались политикой, многие из них были в Думах, писали законы, многие стихи писали. Наша жизнь — наша.
— За этим что-нибудь кроется, когда женщина не меняет фамилию?
— Полагаю, в будущем женщина перестанет менять фамилию, если она мыслит себя отдельной личностью. Мне не хотелось менять фамилию, хотелось продолжить род.
— Смена фамилии — укрощение строптивой?
— Женщина добровольно должна решать этот вопрос. У нас в семье демократия и две фамилии.
— Вам известно, кем Вы будете в жизни будущей?
— Если бы мне удалось жить долго, я была бы советником президента по стратегическому прогнозированию. Мне этого хочется.
— Соединенных Штатов или России?
— В далеком будущем не будет государств. При нас рождается единое мировое сообщество. Возможно, мои потомки будут заниматься стратегическим прогнозированием.
Омельчук: Когда начинается будущее, Светлана Борисовна? Когда родился ребенок?
Ярославова: Будущее начинается через минуту. И время пошло.


Хабэча ЯУНГАД:

Мысль падающего снега
Вождь племени морских ракушек. Воскресший из Мертвых. Сын строптивого. Внук Белого Медведя. Правнук усатого Моржа. Вечный друг тундры. Тайный помощник Главного вождя человечества.
Его сверстники-современники раньше называли его попросту: Федя. Уважительно — Федор Константинович. Сейчас — Хабэча. Уважительно — Хабэча Хыварьёвич. Его многослойное имя просто не переводится: выбирай, что нравится сегодня. Завтра понравится другое, называйся по-другому. В этом мире вечны только тундра и олень. Северный полюс и тот движется. У человека много состояний, а, значит, много и имен. Ненцы так к этому относятся.
И кто же он?
Тоже однозначно не ответишь. Первое напрашивается: журналист. Газету делает, значит, газетчик. Но выпускает прекрасные фотоальбомы. Наверное, фотомастер. За неимением других пишет песни на родном ненецком. Еще что-нибудь потребуется? Пожалуй, согласится и сделает. У него народ низенький. Лишних и других нет. Приходится самому.
Он главный редактор единственной в России газеты на ненецком языке «Нарьяна Нгэрм» («Красный Север»). Наверное, работа в газете дает массу дополнительных возможностей проявить себя внуку Белого Медведя — ненцу XX и XXI веков.

Омельчук: Хабэча Хыварьёвич, переведи себя на русский?
Яунгад: Очень хорошо. У человека все начинается с имени. Правильно, да?
— Наверное.
— По паспорту я Хабэча Хыварьёвич Яунгад. Это звучит так: воскресший из мертвых, сын Строптивого, вождь племени морских ракушек, внук Белого Медведя, правнук Моржа.
— Из рода Белого Медведя? Честно говоря, Федя Медведев?
— Совершенно верно.
— Ненцы — маленький народ, ненцы — великий народ?
— Народ сам по себе не может быть великим, а представитель этого народа великим может быть. Ненцы никогда не считали себя маленьким народом, это сейчас в ГосДуме нас дразнят «малочисленными народами». На Севере великий Нум сказал, что вас сейчас сколько, столько на весь белый свет хватит. В Арктике — один человек за сотню.
— Ненцев бывало больше? Что говорят родовые предания?
— Ненцев было много. Несколько миллионов лет назад вся Арктическая территория от ненцев пошла. В Китай половина пошла, половина — в Японию, еще половина…
Омельчук: Сколько же у тебя половин? Китайцы — это южные ненцы?
Яунгад: Совершенно верно.
— Они там за Великой Китайской стеной об этом догадываются?
— Должны знать. Ученые выявили новую гипотезу о том, что ненцы — очень древний народ.
— В этом кто-нибудь разве сомневался?
— Есть люди, сомневаются. Некоторые вообще считают, что мы появились совсем недавно.
— Неужели?
— Да. Если поразмыслить хорошо, взять чум, нарту, хорей, все предметы быта, они ведь сделаны безупречно со всех физических точек… Почему чум конусообразный? Почему нарта обтекаемую форму имеет? Почему хорей делают только из плотной березы?
— Надеюсь, ненцы — не инопланетяне. Чисто наши, с нашей Земли, земляне?
— Наши чистые. Лучшие земляне.
— Кем должен был стать молодой мужчина из рода Белого Медведя? В роду же определенные занятия?
— У нас определенных профессий нет. Но есть такое понятие: встать на тропу мужчины. В три года мальчик после воспитания у матери уже переходит на сторону отца. Ему дают своих оленей, свое ружье, свою нарту, свой нож. С этого момента он уже больше не плачет.
— А где твой кинжал?
— Всё дома. Не один, их несколько, мне сделал дедушка. Сперва маленький ножик, потом побольше, потом еще побольше, потом уже боевой кинжал.
— Тропа трехлетнего мужчины из рода Яунгад привела в журналистику?
— Совершенно верно. Это начало новой традиции в нашем роду. Но работа журналиста и профессия морского охотника — они одинаковы. Я могу определенное время охотиться и определенное время могу писать.
— Хабэча, посади любого журналиста в каяк, в лодку, неужели кто-то из них добудет тюленя? Кузнецов? Вохмина?
— Не добудут. Надо родиться в этих широтах за 72-й параллелью. Рано утром в тумане его колданка исчезала в море, а потом ворачивалась обратно. Из тумана. Он нанизывал на лодку три-два тюленя.
— Журналистика — хорошее дело для тундровика?
— Очень хорошее дело! До 23 лет я вообще не знал, что есть такая профессия.
— Газета — песня тундровика? Эпос? Эпическое сказание?
— Это плач. Это яробц. Песня страдания… Счастья… через страдание. Я так понимаю. Я же сам воскрес из мертвых. Когда меня воскресили, по всем поверьям ненецкого народа, такой человек переходит на воспитание к дедушке и бабушке, бабушка подарила мне личную песню на всю жизнь. Перед тем, как петь ее, надо сказать, что каждому родившемуся мальчику, девочке мама напевает песню. До седых волос дожил, песня становится все шире, она приобретает классические формы, остается вечно.
— «Нарьяна Нгэрм» — газета на ненецком языке, которую ты уже давно редактируешь — боевая газета?
— Газета номер один. В России и в округе. Ненцы России живут в трех национальных округах: Ненецкий автономный округ в Европе, наш Ямало-Ненецкий, Долгано-Ненецкий автономный округ на Таймыре. Газет у них на родном языке нет. Мы — очень боевая газета. Это голос правды, голая правда тундры, честная газета. Не лукавим никогда. В основном, защита тундрового населения от любых посягательств.
— Трудно быть честным журналистом?
— Очень трудно. Всякие начальники, чиновники…
— Неужели Ямал — оплот бюрократии?
— Да, да. Как по всей России, и у нас полно их.
Омельчук: У газеты много читателей?
Яунгад: 999. Можно сказать, тысяча ненцев родной язык читает на родном языке. Вот как только какой-нибудь ляп допускаем, сразу звонки, письма… Из Гыданской тундры, из Тазовской, из Нарьян-Мара, из Дудинки.
— Яунгады по характеру — бойцы, борцы, стойкий народ?
— Яунгады — часть ненецкого народа, единственный род, который занимается морским промыслом. Мы — улавливающие звуки моря, питаемся дарами моря, охотимся на морских млекопитающих. Люди, которые живут на воде, на волнах, на айсбергах, должны быть очень крепкими.
— Гнется, но не ломается? Даже не гнется?
— Не гнется. Я самый длинный в своем роде — во мне полтора метра. Стандартный рост у нас.
— Приходится проявлять природную стойкость в борьбе за честное слово в газете?
— Приходится и часто. Хитрить приходится. Находить обходные пути. Скорее, не хитрить, дипломатические пути искать.
— Редактор газеты и министр иностранных дел?
— Совершенно верно. Морской охотник не плывет.
— Скажи, как устроились в жизни твои дети?
— У нас с женой Валентиной их четверо. Они должны быть лучше нас. Старший сын Эдик в Москве выучился на юриста. Он закончил юридический факультет в университете имени Патриса Лумумбы в советское время еще, сейчас работает в государственно-правовом Управлении в округе. Бюрократ. Я стараюсь дипломатично направить его ближе к народу. Старшая дочка Ольга закончила два института: Тобольский пединститут (русский язык и литература) и юридический институт. Она — капитан милиции. Младшая дочка Илни, переводится ее имя «женщина, дарующая жизнь». У нее двое детишек, и она пока дома.
— Она сделала тебя дедушкой?
— Нет, Эдик. Четвертый сын — Ясовей. «Человек идущий, человек, ведущий людей по правильному пути». Вождь Ясовей! Пока задатки вождя у него не проявляются. Ему 17 лет, он учится в Салехардском педколледже.
— Они традиционные ненцы или современные?
— Это городские ненцы, знающие родной язык.
— Хабэча Хыварьёвич, в Ямальской тундре есть главная птица?
— По-моему, это сова. Сова не улетает даже с моей родной 72-й параллели. Мужественная птица. Как она достает себе корм, никто об этом не знает.
— А «хрустальный соловей» на весь Ямал только один?
— Тот, которого я в Курске получил? Дали не хрустальную сову, хрустального соловья. Соловей с 72-й параллели.
— А за что получил награду?
— В номинации «национальная пресса». За «Нарьяна Нгэрм». Александр Руцкой еще руководил. Руцкой вручал, я выхожу, он — здоровый генерал, хотел меня приподнять, но не смог. — У, — говорит: смотри ты какой, вроде коротенький, а тяжелый. Ничего себе! — Я в юности занимался греко-римской борьбой, поэтому генерал меня и не поднял. Смелый генерал, с Ельциным боролся, а Федя ему не по силам оказался.
— В греко-римской борьбе победа — главное?
— Главное. Хитрость, коварство… Все вместе. Это очень деликатная классическая борьба. Все приемы — выше пояса. Человек летит под 180 градусов, если хорошо кинуть. До армии я покорил Западную Сибирь, Урал, Свердловскую область, когда уехал в армию на Дальний Восток, там всех покорил. В моей весовой категории — до 48 кг — в России кроме меня одного-единственного, никого не было. Служил на Дальнем Востоке в войсках связи.
Родственники-китайцы догадывались, что самый сильный ненец где-то здесь на границе ходит?
— Японцы догадывались. Я с одним японским офицером товарищескую встречу имел. В грекоримском стиле. Он чуть-чуть длиннее меня.
— Ямал Японию уложил?
— Нет. 11 на 12, он выиграл.
Омельчук: Реванша не состоялось?
Яунгад: Он подарил мне свой спортивный костюм.
— Я так понимаю, Хабэча поддался, да? Во имя международной разрядки?
— Я сильно старался, но не смог. На одно очко проиграть, ё-моё! Потом в Салехард вернулся, мирной жизнью занялся, детей воспитывать стал. Учителем работал.
— Что потянуло на стихи и песни? Или ненец не говорит, он всегда поет?
— Вы совершенно правы. Все же шутят, вот ненец едет, и что видит, о том поет. Однажды с одним своим товарищем… Послушайте, поехали мы на Север. Сутки едем, вторые сутки едем, с задней нарты песня: «Вот куропатка полетела, вот кочка осталась, когда же мы до дому, до чума доедем, Федька, наверное, спит уже на нарте».
— Блестяще!
— Я остановился.
— Японская поэзия отдыхает, уложена на лопатки?
— Я сразу другу — каюру говорю: ну-ка остановись-ка! А он: ты меня извини, прости, я ведь хотел дорогу укоротить песней. Вот для чего поют ненцы, укоротить дорогу или быстренько до любимой доехать.
— Когда едешь к любимой, чтобы быстренько доехать, какая песня нужна?
— Наверное, какие олени прыткие, как сам красиво одет, ведь в тундре своя мода. Если, допустим, ты захотел поехать к товарищу официально, запрягаешь пятерых черных быков, сверху черный гусь одеваешь, черные кисы, черную подстилку на нарту кладешь. Если я к Вам приезжаю в таком одеянии на таких оленях, сразу ясно, что я приехал официально.
— Скажи, а если эта мерзавка ждет другого, не тебя?
— Не бывает такого. Один чум от другого на расстоянии 150–200 км.
— Она обязательно ждет тебя?
— Только меня одного. Не надо забывать, что в тундре полный патриархат. Сейчас песни просят сочинять на родном языке, я сочиняю, ребятишкам даю, они поют. Недавно в Москве наша Светлана Хааля пела мою песню на «Евровидении». Ненцы — люди объективные, радуются, если у кого-то хорошее есть. Я радуюсь, чтобы как можно больше было таких настоящих, как Анна Неркаги, Анатасия Лапсуй, Леонид Васильевич Лапцуй, Иван Юганпелик. Чтобы о народе нашем не только в России знали, но и за его пределами.
— Времени хватает, надо же спеть в крупном жанре, чтобы скоротать дорогу жизни? Скажи, как Европа восприняла твою фотовыставку?
— Очень здорово, конечно. Давайте, я издалека начну. У нас через каждые пять лет в Москве проходят свои съезды малочисленных народов Севера. Однажды увидел снимки иностранного фотожурналиста, с трибуны спрашиваю: мол, зачем мы вешаем фотографии иностранных журналистов? Вот я, живой человек, рядом стоящий, ваш коренной северянин, дайте мне разрешение, может быть, я какую копейку в карман положу. Они говорят: иностранец все равно лучше делает.
— Кто такое сказал?
— Сейчас не помню.
— Но есть такие?
— Десять лет прошло. Однажды Юрий Васильевич Неёлов говорит: «У-у-у, какой у тебя фотоаппарат японский! «Ени»? Я говорю: «Да нет, не «Ени». Первую «Z» закрасил и последнюю «Т» закрасил («Зенит» у меня был), получилось «Ени». «Это непорядок, — говорит наш хороший губернатор, — скажи, какой современный фотоаппарат нужен, мы подарим.
— Сейчас у тебя губернаторский?
— «Никон» F-90 X, полный автомат!
— Все за тебя делает?
— Как говорил Иван Иванович Сычев, мой учитель в фотографии: «Надо видеть кадр, и с ним все время спать». Под подушкой чтобы был фотоаппарат. Так и сплю.
— И жена разрешает?
— Конечно. Раз — увидел, щелкнул — все есть. С этим фотоаппаратом я выступил в ноябре 2007 года на Международной фотовыставке в Москве, в
Центре московских художников, занял первое место.
— Москва обломилась?
— И меня отправили в Австрию.
— Вена покорилась?
— Покорилась. Когда мне вручали этой весной звание «Почетный гражданин Ямало-Ненецкого автономного округа», то выполнил просьбу Юрия Васильевича Неёлова, я сказал, что теперь все фотовыставки и австрийская фотовыставка: на двоих.
— «Нарьяна Нгэрм» в тундре любят?
— В тундре очень любят. Особенно картинки. Но читают все меньше. Народ забывает родной язык. Это печально, но это неизбежное движение всей жизни. У человека, который кочует, с молоком матери его язык с ним кочует. Как только он перебрался на оседлый образ жизни, вторым родным языком русский стал. Русский язык в оседлой жизни навечно прикипает к человеку.
— Скажи, как ты умудрился стать главным Дедом Морозом России?
— Тоже интересный случай. Однажды ко мне заходит депутат Лариса Дмитриевна Цупикова: мы посовещались у себя и тебя нарекли Хабэча Завьюжный. Дед Мороз всего Ямала. Я подскочил: как так? — Сейчас твой старший брат, который в Великом Устюге живет, ждет тебя в гости на день рождения. — А мы чего подарим, ё-моё? — Давайте подарим ему маленького олененка. Мы с маленьким олененком на поезд сели и поехали в Великий Устюг.
— Из твоего стада олененок?
— Из другого, из близлежащих стад «Салехардагро». Там собрались все Деды Морозы России: Полюс Холода из Якутии, Белый Дедушка из Бурятии, три Морозка из Тольятти, много… Я — ямальский Дед Мороз, занял первое место. Простите, так получилось. У Деда Мороза очень много дел, я же еще редактирую газету, а Цупикова придумала такой ход: приняли еще одного ямальского Деда Мороза, моего младшего брата, теперь младший брат занимается «дедовскими вопросами».
— Хабэча знает, что у него будет завтра?
— Хабэча знает. Хабэча хочет сфотографировать такой кадр, чтобы всем кадрам кадр был. Хабэча напишет такую песню, чтобы на очередном «Евровидении» девочка с его песней заняла первое место. Это может быть песня о белом олененке, которого воспитали без матери. Он идет передовым в упряжке, они уехали за 100 км от чума, обратно человек лег на нарту, а олень сам доставил каюра обратно в чум.
— Когда в последний раз был на родном берегу Карского моря?
— Однажды я имел неосторожность пошутить, что я могу любого человека доставить к себе на 72-ю параллель. Редактор «Красного Севера» Галина Михайловна Голованова услышала и говорит: я готова. Я опешил, ё-моё.
— Надо нести ответственность за слово мужчины.
— Отказываться неудобно. Еще Сергей Анисимов подрядился, фотограф наш, 4 июня мы поехали в Сеяху. В родные места. Оттуда пересели в другой вертолет. Если идти вдоль полуострова еще три часа в одну сторону, ехать прямо на пролив Малыгина, где в пасмурную погоду небо и земля сливаются в одно целое, человек оказывается в вакууме. Представляете? Мы там были.
— Что нынче говорит человеку, который по роду своему улавливает звуки моря, Ледовитый океан?
— Вечные льды-то рушатся, в грядущие годы воды много будет.
Омельчук: У мужчины в жизни трудная тропа?
Яунгад: Я спел, что родился у берега Ледовитого океана, моей подушкой был торос, я постепенно рос, перебрался в Салехард. А в Салехарде, когда выхожу на улицы родного города, мои товарищи говорят: вон наш товарищ Федя Яунгад идет, оттуда, с высоких широт, а сейчас он наш Мыс, где стоит Салехард, держит одной левой!