Владимир Герасимов
Жить памятью...
Моей семье - жене, детям, внукам посвящается... 


Шкатулка
Заболела Анна этой весной, прихворнула, как сама с горечью в голосе, говорит. И надо же именно сейчас, когда самая работа и на молокозаводе и на собственном подворье за день не провернешь рабочу-заботушку. А тут эта болезнь привязалась и похоже надолго. Серьезно застудилась она в цехах заводских - в воде да резине.
А помощники-то дома не ахти какие. Матери вон уже под семьдесят-тоже недомогает часто, в войну на­дорвалась по делянам, да по другим тяжёлым работам. Скрипит конечно помаленьку на огороде, по двору.
Мужиков в доме нет совсем. Только слёзы о них. Полегли родненькие, муж и сын старший, где-то на Смоленщине осенью сорок третьего.
Младшие ребятишки конечно помогают, не без этого, стремятся что-то делать. Но дело ответственное, серьёзное, доверять ещё рано - устают быстро, а то и в игру всё норовят превратить. Одна надежда на Лешку - сына среднего, что батина копия. Этот уже взрослый. В январе как-никак двенадцать годков стукнуло. Гордится им Анна. И в школе учится хоро­шо, спортом, когда время есть опять же занимается.
Видела раз Анна, что на турнике у школы он вы­делывал. Гордость за сына взяла. В тот же вечер вы­просила у мужиков на заводе хороший обрезок тру­бы металлической, домой принесла - вот радости-то было. Турник делал сам с ребятами соседскими. На­дежно, добротно сделали, на совесть. Место выбрал у дома, на полянке, рядом со своей любимой берёзкой, что брат старший перед войной посадил. Тут же ря­дом скамеечку основательную приспособил.
Стало теперь это место любимым для сына и его школьных друзей. Собираются вечером зачастую на полянке, устраивают состязания всякие на спор - кто больше подтянется, кто упражнения разные лучше выполнит. Одним словом, по сердцу ребятам стали и турник и занятия эти.
А Лешка ещё и музыкой увлёкся. В школе гово­рят, что у него получается.
У соседки Авдотьи Воротниковой осталась после мужа гармошка новая. Купил он её незадолго до во­йны, по случаю в райцентре на базаре. Даже не ку­пил, а на картошку семенную выменял. Туго что-то перед войной с семенами было, вот он на мешок до­брой картошки и обменял гармонь эту. Да ещё от до­броты своей деньгами приплатил немного, чтобы не ушла к другому.
То-то шуму дома было. Разошлась тогда Авдотья, что хоть «святых» выноси. Долго бушевала баба, пла­кала. Успокоилась потом, простила - потому как силь­но любила мужа своего Гришу, да и петь сильно лю­била.
А когда пошли провожать мужиков-то на войну, хорошо играл её Гриша, надрывно, подходяще для момента такого. Когда запылила по большаку маши­на с мужиками деревенскими, Авдотья прижала гар­монь эту к груди, как самое дорогое, что у нее оста­валось и плакала молча, будто предчувствуя, что ни­чего и никого кроме этой гармони у неё не останется.
Долго никому Авдотья эту гармонь не давала. Сто­яла она у неё на месте видном под образами, вместе с единственными фотографиями ее Григория, да сына Петра,что погиб где-то на границе северной ещё в финскую.
Не раз просили мужики свои, что вернулись с фронта и парни повзрослей, продать гармонь или по­менять на продукты. Никому не отдала ,всем отказа­ла, а как иначе - память. А вот Лешке принесла как-то вечером сама.
Все были дома. Зашла Авдотья тихо, без стука. Гармонь несла как ребёнка, крепко прижав к себе. Сразу присела на скамью у печи. Некоторое время молчала. Молчали и в доме.
Потом как-то взволнованно сказала:
-  Нюра, подруга моя дорогая! Видела я сегодня во сне Гришу своего. Грустный какой-то, а потом и го­ворит мне, вроде как с укоризной:
-  Скучно пошто живёте? Жизнь то продолжатся. Песен не слышно, музыку не играете. Разве за это мы полегли? Что бы вы горе только горевали. Нет, доро­гая супруженица! Мы погибли, чтобы солнце светило. Дети и вы радовались всему, песни пели, жизнь воз­величивали, да краше делали. И нам радостней бу­дет, душа воспоёт.
-  Вот так-то милая. Помните это, живите и за нас, - Так прямо и сказал Гриша то мой.
-  Потом знашь, Нюра, замолчал он и светлеть стал, навроде облака и пошёл куда-то. Не, не пошёл, а по­плыл над травой зелёной, как наша, а там впереди его лес тоже берёзовый светлый. А Гриша то уходит и улыбается. Проснулась я, подруга - чисто как-то на душе, светло стало и слёз нет.
-  Ты знашь, соседка, день маялась, не могла наду­мать, что же сделать, чтоб наказ то его сполнить, не ослушаться. И вот решила:
-  А возьми-ка, Лешка, ты гармонь эту солдата мо­его, пусть и вправду играт она, народ веселит. Пусть и песни поются, может и вправду легче им там будет.
И она опять замолчала. Вся подобралась как-то. И лицом будто светлее стала.
Потом неожиданно сказала:
-  А сыграй-ка Гришину,сынок.
Лешка взволнованно произнес:
-  Дак, а смогу ли, ведь редко играю.
-  Сможешь, касатик. Всё сможешь, - бодро отве­тила вдова.
Лешка потными, слегка подрагивающими руками взял гармонь из её рук. Присел тут же на табурет. По­пробовал несколько аккордов и как-то робко сначала заиграл, потом музыка зазвучала всё громче и громче, торжественнее. Он играл любимую соседа «На сопках Маньчжурии». Играл Лешка хорошо. В доме стояла ти­шина, никто не сдвинулся с места. Тишина стояла ещё какое-то время и после того как он закончил играть.
Потом Авдотья встала, подошла к сидящему Алек­сею, поцеловала смутившегося мальчишку и покло­нилась в пояс.
-  Спасибо, сынок, уважил. Пусть Леша будет тебе это подарком от солдат наших. Вижу, правильно ре­шила, в надёжных руках инструмент будет.
-  Играй, людей радуй. Перекрестившись, Авдотья молча вышла.
Вот так появилась в их доме эта гармонь. Без дела она не стояла. Вечерами иногда просили женщины-соседки Анну позвать Лешку с гармонью, поиграть. Ни Анна, ни Лешка никогда не отказывали им в этом. И слышна была в округе чаще грустная музы­ка и песни грустные, печальные. Плакали женщины да пели, пели да плакали. Словно душу чистили. На­певшись, молча расходились грустные по домам.
Так и текла жизнь деревенская, в заботах да хло­потах. Да царапали порой сердце женское до боли страшной воспоминания о жизни прошлой, о солда­тах, что не вернулись.
Печально было тогда бабам, вот и собирались вме­сте выплакаться.
Мать эту весну, да и лето пожалуй, была точно не работница. Лешка видел это, понимал, сочувствовал ей. Старался больше что посильно взвалить на себя, держал крепко в руках меньших брата и сестру. Да и сами погодки стали вдруг повзрослей и в шесть лет многое уже делали по дому и огороду, ухаживали за мамой, которая ещё не могла много передвигаться.
Общими силами, под руководством бабушки, про­вели в саду все работы. Прибрались, вскопали гряд­ки, мелочь посадили. В конце мая сосед на заводской лошадёнке вспахал небольшой клочок земли под ого­род. Миром посадили и картошку. Помаленьку дела­ли и другие дела.
К началу июня и матери стало полегче. Лешка уже выводил её ненадолго на ограду. Она тихо сиде­ла на скамье во дворе, любовалась зеленой травой и садом,слушала пение птиц. Радовалась солнцу и курям, что копошились у её ног.
Обрадовало Лешку и бабушку и то, что Анна ста­ла понемногу, но с аппетитом, кушать.
А однажды попросила приготовить её любимую окрошку, со свежим зеленым луком. Бабушка, конеч­но же, всё скоренько приготовила. А потом с любо­вью смотрела, как дочь не торопясь с удовольствием ест. Бабушка опять всплакнула и приговаривала:
- От счастья, детки, от счастья я.
Повеселел и Лешка, и малышня. Лешка стал вече­рами находить время и на турник, и мяч выходил по­гонять с ребятами на заводской поляне. Иногда из их сада были слышны и звуки гармони.
Но это уже была другая музыка-весёлая, зовущая. Как-то вечером бабушка тихо подсела к Лешке на скамью за оградой. Положила свою натруженную мо­золистую, но такую родную ладонь, на его колено и некоторое время молча сидела. Лешке казалось, что рука эта прожжёт ему штаны, столько тепла было в этой жилистой и сухонькой руке.
Потом бабушка Ульяна заговорила:
-  Видишь, Ляксей, мамке твоей лучше стало. На поправку стало быть пошла. Это хорошо!
-  Я тут на днях в церкву в соседнюю деревню с оказией доеду. Помолюсь ещё за неё болезную, надо.
-  С тобой о другом говорить хочу. Скоро день рож­дения у неё. Чтобы тако придумать, подарок какой. Дух чтобы её ещё шибче поднять, настроение чтобы на радость повернуло.
-  Ну ты меня понимать, внучок? Ты молодой, ум у тебя лучше кумекат. Подумай. Что такое можно сде­лать?
-  Да, поднимать надо дочу, поднимать. Одна она у нас пока и надёжа и кормилица, - вздохнула старая женщина.
-  А ты подумай, милай, подумай. И бабушка ла­сково погладила внука по голове. Потом устало под­нялась и молча пошла в ограду, у неё всегда были дела. Чем можно порадовать мать,чем поднять на­строение в ее день рождения? С этой думой и заснул Лешка в этот вечер. И утром не давала покоя ему эта мысль.
Надо что-то сделать особенное, женское. Чтобы это было только её. Но вот что?
Этот вопрос сидел в его голове как заноза. И вдруг под вечер его как током ударило.
Шкатулку! Да, непременно, шкатулку, он сам сде­лает матери.
Он вспомнил, как в школе на уроке рисования старый учитель-фронтовик Анатолий Романович од­нажды поставил на высокую подставку простую шка­тулку, обделанную простыми битыми ракушками.
Шкатулки такие мальчишки старших классов де­лали на уроках труда ещё до войны. Мальчишки те в основном погибли, остались где-то там на полях сра­жений, а вот несколько шкатулок осталось и хранят­ся в школе.
Хранил одну такую и старый учитель-солдат, в па­мять о своих ребятах.
Лешка точно помнит, как в классе тогда разда­лись возгласы восхищения, когда на шкатулку упа­ли лучи яркого весеннего солнца. Все ребята были просто поражены этой простой красотой. Шкатулка переливалась и играла перламутровыми цветами, ка­залась просто необыкновенной, неземной.
Вот именно такую красоту и захотел сделать Леш­ка своей матери, порадовать её. Дело это нельзя было откладывать, времени оставалось не так уж много.
На следующий день, выбрав время, Лешка пошёл на завод, в бондарный цех.
Дядя Вася Воронов, друг его отца, один из немно­гих вернувшихся с войны земляков, всегда был рад Лешке, разговаривал с ним как со взрослым, серьез­но и степенно.
Узнав что собирается делать парнишка, он по­хвалил его, поддержал. Подобрал ему необходимые дощечки, подсказал, посоветовал как лучше делать.
Инструменты столярные были дома всякие, оста­лись от отца, который очень любил столярничать до войны в свободное от работы время и мальчишек своих учил, как чем пользоваться.
Два или три вечера, перед встречей домашнего стада с полей, Лешка трудился под навесом, где отец когда-то соорудил себе верстак, на котором и произ­водил все столярные и слесарные работы.
Здесь под рукой было всё, к тому же всегда под вечер стояла прохлада.
Шкатулка у Лешки получилась необходимого раз­мера, вместимая. Ладной получилась и крышка - легкая, плотно подходила по шкатулке. Придумал Лешка и ножки-подставки, вроде и простые, но на них шкатулка смотрелась гораздо лучше. Форму но­жек он подсмотрел у старинного бабушкиного сун­дука, в котором она хранила всё своё самое ценное. Проклеив шкатулку, хорошо обработав поверхность, Лешка остался доволен своей работой.
Шкатулка получилась легкой, даже какой-то изящ­ной. Дело оставалось за ракушками. Да ещё надо было всё это удержать в тайне. Он старался работать в то время, когда мать час-другой перед вечером отдыха­ла. Бабушка же зная, чем занимается старший, стара­лась отправить малышню куда-нибудь с «особым» за­данием.
Потом дня два, Лешка под предлогом жары, и то, что в стаде, которое пригоняли на водопой надо по­смотреть теленка, что всего несколько дней на выпа­сах, уходил на озеро. По берегу он шёл к дальним ка­мышам, в отдалении от всех купающихся, добывал ракушки. Дело это было нетрудное. Лешка получал двойное удовольствие - дело делал и от души купался.
За два дня необходимое количество разных по размеру ракушек было добыто - были и черные и се­рые экземпляры.
Дома Алексей осторожно раскрыл у всех ракушек створки, извлек содержимое, которое с превеликим удовольствием, таская по двору, уничтожали куры. Закончив эту работу,парнишка сложил под навесом наверху в укромном темном месте сушить половин­ки раковин.
Через несколько дней высохшие половинки Алек­сей осторожно разломал на нужные по размеру ку­сочки. Разложив кусочки на свету, долго любовался картинкой, менял местами разломанные части раку­шек.
Пришлось опять бежать на завод к дяде Василию за советом и за помощью. Взяв с собой несколько за­бракованных кусочков ракушек, он пришёл к Воро­нову. Как специалист, тот опробовал опытным путём все имеющиеся у него виды клея, что-то помешал, сделал клеевую смесь и сказал:
-  Возьми, это будет держать мертво. Только бере­ги, в хозяйстве мужику всегда сгодится.
Ещё два вечера Лешка колдовал со шкатулкой. Подбирал и цвет перламутра и тщательно кусочки подгонял. В последний вечер было уже темновато, когда он закончил работу. Чтобы избежать всяких неожиданностей с ее хранением,он унёс шкатулку на ночь в баню, поставил ее на полку над окошком, что­бы клей просох и всё «прикипело».
Утром встал раньше обычного вместе с бабушкой, которая выгоняла телка в стадо и уже затопила печь- времянку, что сложена на летний периода на ограде, чтобы уже начинать что-то готовить.
Когда внук вынес свою поделку из бани на утрен­нее солнце, у него самого дух захватило. Так она ожи­ла, как будто пропиталась лучами его вся насквозь.Ба­бушка тоже зачарованно смотрела на поделку внука.
-  Ах, кака красота, кака баска! Ну прям жемчуговая! А горит-то, полыхат, что сама Царь-Птица.
-  Вот это подарок. Вот мать-то рада будет.
-  Молодец, внук! Правильный растешь, рукастый. А как-жа, наша порода. Весь в деда и отца. Хорошо, прямо скажу, хорошо!
И бабушка уголком поблёкшего фартука утерла набежавшую слезу.
-  Теперь вот что, касатик, надёжно прибрать надо красоту эту до времени.
-  Вот возьми-ка корзинку, что под навесом, не по­ленись в предбаннике на жёрдочку, где веники висят и повешай. Там она в надёже будет, подсохнет чуток, крепше станет.
День рождения матери выпал на субботу, был ко­нец июня. Погода стояла тёплая. До этого два дня до­ждило. На огородах всё радовало. С понедельника начинался Петров пост. Пост хоть и не строгий, но деревенские старались его придерживаться.
Несмотря на то, что все знали о состоянии Анны, с поздравлениями потянулись с утра.
Первыми, еще до выгона скота в поле, подошли дру­зья Вороновы - Василий и Люба. Они спешили на за­вод. Любовь, принимать молоко, что скоро будут под­возить после утренней дойки, у Василия был большой заказ от производства на тару под масло, вот он и ре­шил до сенокоса поработать в выходные, чтобы впрок наготовить тары. Они преподнесли Анне надень рож­дения петуха и курицу, Василий что-то прокоммен­тировал на ухо виновнице, что та засмущалась. При­несли ведро рыбы-карася живого, которого только что выдавил из сетей Воронов. Ох как это было кстати.
Бабушка расщедрилась по такому случаю, подала Василию целый ковш браги, который он с большим удовольствием почти весь и «принял». Крякнув, оста­ток торжественно двумя руками преподнёс жене со словами:
-  Не обессудьте, гражданочка. Я в бондарке роблю один. А вы человек умственного труда, вы на людях, вам боле нельзя.
У Любаши чёртики пробежали в глазах, но она с улыбкой, поклонившись, сказала:
-  Благодарствую, муженёк! Чтоб внуки тебе на старости столь водицы подавали.
На что Воронов шутя обратился к бабушке Ульяне:
-  Вот смотри, старая, что солдату, осколками по­сечённому, защитнику-герою, желат жена родная.
Закусив,ещё немного пошутив, чета Вороновых ушла на завод.
Сразу после того, как прогнали стадо за околицу, подъехал дядька Матвей-безногий, так все в деревне звали его позаглаза. Безногий, потому что вернулся с фронта без ноги, а потом и вторую «отчекрыжили» в больнице, как он говорил, так как заражение пошло. Звали же все его уважительно - Матвей Степанович. Хоть и без ног был солдат, но работать любил, везде успевал. Сильно не любил, когда его жалели.
Успевал Степанович и дома и в колхозе трудить­ся. И жена его Нина детей рожала часто, чем вызы­вала шутки и зависть со стороны женской половины населения. Матвей Степанович был родным братом бабушки Ульяны, следовательно был родным дядь­кой Анне. Любил он свою старшую сестру. Уважал за основательность, надёжность и щедрость, за женскую мудрость и покладистость. Любил он и племянников своих. И несмотря на то, что его семья жила скром­но, он всегда чем-нибудь да помогал сестре и Анне.
Вот и сейчас, Матвей Степанович привёз ведра два картошки, хороший кусок копчёного сала, что весной коптил, и полную «лагушку» кваса берёзово­го на ячмене.
Степановичу Ульяна налила не браги, а с уваже­нием подала стакан водки, что держала про запас для брата всегда. Матвей Степанович пожелал Анне доброго здоровья и простого бабского счастья, с боль­шим удовольствием выпил и тоже крякнул. Так на­верное делают все, кто понял цену жизни и дорожит ею, занял своё место на земле этой.
Больше пить не стал, сославшись на работу и свои принципы. Да, все знали, что в этот период он возил по бригадам на покосы воду и людям и лошадям и для техники. Дело делал важное. Степанович немного за­кусил, попросил разрешения подымить. Покурил, что-то тихо сказал сестре. Потом громко обратился к Анне:
- Там вечером моя забежит с подарком. Да и от­дохнёт пусть, умаялась тоже. Если меня не будет, не обессудь. Могу, племяшка уработаться за день, что свалюсь без ног.
И Матвей Степанович как-то невесело улыбнулся, посмотрев на культи в брезентовых защитных чех­лах, но всё же бодро попрощавшись со всеми, уехал.
Больше в течении дня никто с поздравлениями не заходил. Субботний день, хлопотный банный день - работы хватало всем. Но домашние знали, что вече­ром непременно придут и подруги и соседи.
Поздравив и поцеловав мать, ребята объявили, что подарки будут вручать только при всех вечером за столом.
Бабушка потихоньку хлопотала весь день. По­маленьку помогала ей и Анна с малыми. Готовили окрошку, варили картошку цельную в чугуне, наре­зали копчёного и солёного сала. Лешка на грядах на­щипал много пера свежего лукового. Он знал, что бу­дет сегодня на столе это неприхотливое блюдо с до­машней сметаной.
Любят эту простую закуску в деревне летом. Идёт она и с картошечкой горячей и под сало идет «за милу душу», да и просто с хлебом.
Разливали по крынкам квас ядрёный и ставили в углубление в земле под навесом. Женщины готовили и мясо. Бабушка решила зарубить двух уже старею­щих куриц, как знала, что живности на дворе при­будет. Столы и лавки поставили на ограде, часть их взяли у соседей.
Ребята в заводском саду аккуратно наломали бе­рёзовых веток, постарались с душой украсить стен­ку навеса, возле которой стояли уже столы. Поста­вили и на стол веточки в простых глиняных крын­ках. Всё было готово. Вечером гости собрались бы­стро. Все после бани, уставшие за рабочую неделю, с большим удовольствием садились за столы.
Анна вышла нарядная, в цветастом платье, что до войны купила в городе с мужем. Это платье он силь­но любил.
Все желали Анне здоровья, что-то дарили. Ста­рый учитель-ленинградец, что поселился с женой в деревне во время войны и похоронивший здесь супругу, преподнёс Анне букет полевых цветов и про­читал стихотворение о женской доле, чем растрогал женщин за столом.
Жена Матвея Степановича подарила ей отрез на платье и что-то прошептала племяннице на ушко.
Бабушка, подойдя с поздравлением, разволновалась, не могла ничего сказать, поцеловала дочь, расплака­лась и отошла хлопотать под навес.
Когда настала очередь детей, малышня о чём-то пошептавшись, убежали в баню. Вышли оттуда с кра­сивым венком из полевых цветов и зелёных веточек.
Они попросили мать сесть и торжественно наде­ли это простое великолепие на голову своей любимой мамы. Анна совсем растрогалась,ее глаза стали сле­зиться и она часто прикладывала к ним платочек.
Последним с поздравлением и подарком в руках вышел Алексей.
Он начал говорить негромко,но говорил так ,что­бы все слушали:
-  Мама, то что я тебе сейчас подарю, делал сам. Не знаю, понравится, нет. Но я старался. И сильно хочу, чтобы по сердцу тебе был подарок этот, как это пла­тье, что купил тебе отец. Делал я его отцовским ин­струментом, делал и думал о них - о бате и братке. Ду­мал, чтобы они подарили тебе сегодня. Так что пра­вильно будет,что подарок этот я тебе подарю от всех нас, от всех твоих родных мужчин.
И Лешка замолчал.Он сильно волновался. Ведь не в школе, а перед своими близкими и соседями впер­вые говорить довелось. Видя, что внук сильно волну­ется, бабушка негромко подбодрила внука:
-  Давай, Ляксей, не робей. Дари подарок-то.
Лешка развернул тряпицу, в которую была завёр­нута шкатулка, бережно, двумя руками преподнёс её матери.
Заходящие лучи солнца ласково коснулись подар­ка и шкатулка заиграла, ожили на ней все цвета ра­дуги.
Мать тоже двумя руками приняла этот дорогой для неё подарок.Отвела его в сторону, чуть припод­няв вверх, или для того что-бы все видели его, или чтобы лучи уходящего солнца на прощание ещё раз коснулись шкатулки.
Да, она была прекрасна. Мать и подумать не мог­ла, что такое мог сделать парнишка, её подрастаю­щий сын.
Мать бережно поставила шкатулку рядом с собой, потом крепко обняла Лешку. Она ничего не говорила, но её плечи стали вздрагивать, мать беззвучно плакала на плече повзрослевшего сына. Потом медленно подня­ла голову и все увидели в глазах Анны какой-то особен­ный блеск, это был блеск радости, счастья и гордости.
-  Спасибо, сынок, за подарок расчудесный, за руки твои золотые, за старания твои. За радость, что мне доставил. Особливо спасибо тебе, сынок, за па­мять твою и слова. Слова добрые, слова правильные, что сказал ты сейчас от сердца об отце своём и брате.
Анна на какое-то время замолчала, потом поце­ловав Лешку молча присела. Всё-таки непрошедшая ещё до конца болезнь, волнения сегодняшнего дня сказались - она устала.
Потом Анна подняла стакан, что стоял перед ней и торжественно, но спокойно произнесла:
-  Да, правильно сказал сейчас сын мой. Надо ду­мать о них, о тех кого нет сейчас с нами. Но они в сердцах наших навечно.
-  Дело делаем - они с нами. Горе мыкаем - они с нами. Радость у нас - пусть и у них радость будет. За радость эту они полегли, не возвернулись к нам - отцы и мужья, сыновья и братья, девчонки и бабы, молодые и старые - родные наши.
-  И пока так будет, помнить о них и о времени том будем, крепко помнить. Всё сдюжим, всё переживём.
-  Давайте, родные и дорогие мои, выпьем за них, за память нашу. Спасибо им всем за то, что солнце светит, детишки спят спокойно, сны добрые видят, о будущем мечтают.
Все слушали Анну молча. Каждый сейчас думал о своём и о том, как живётся без них, думали о солда­тах, лежащих где-то в краях неведомых далёких и здесь на родном погосте за озером.
Вечер стоял тёплый. Постепенно застолье ста­ло более оживлённым. Анну поздравляли, выпивали, закусывали. Уже сыпались шутки, прорывались за­бористые частушки, слышался чаще смех. Ребятню уже отправили спать, Лешку же оставили посидеть со взрослыми.
Через какое-то время его попросили поиграть. Гармонь уже с вечера стояла под навесом на верста­ке, дожидаясь своего часа. Лешка стал играть что просили. Играл он сегодня с каким-то особым подъ­ёмом и настроением.
Радовало то, что матери подарок пришёлся по душе, то что он за столом со взрослыми и они при­знают его как равного.
За столом пели душевно, без надрыва и крика. Пели спокойно и величаво. Песни ложились на душу и уплывали куда-то в темнеющее небо. Пели о жен­ской доле и о войне, о любви и сторонке родной, пели о том, что дорого в жизни этой каждому за столом этим. После каждой песни народ за столом стихал, кто-то вытирал слёзы, кто-то просто молчал, подпе­рев голову руками.
На небе были уже видны четко звёзды, ночь на­крывала деревню тёмным цыганским платком. Анна, извинившись перед гостями, отправила Лешку спать. Кое-кто из соседей тоже засобирался было уходить, сославшись на завтрашнюю занятость. Но с обще­го согласия решил ещё немного посидеть, благо было тепло, да и на столе было чем угощаться.
За столом снова стало оживлённо. Уже засыпая, Лешка услышал как запела мать. Запела одна, дру­гих голосов он не слышал. Давно она не пела. Не пела с тех пор как проводила мужа и сына на фронт. Зам­кнулась в себе и стала гаснуть, когда получила похо­ронки на своих дорогих мужиков.
А сейчас она запела их любимую с отцом песню «По диким степям Забайкалья». Они пели эту сибир­скую народную песню часто, когда ехали на покос или в деляны, или иногда просто вечером, когда оста­вались вдвоём. Она пела о судьбе каторжника так душевно и просто, так чувственно, что все за столом даже и не пытались подхватить песню, чтобы не на­рушить воцарившуюся гармонию.
Засыпая, Лешка улыбался - ему стало тепло, на­дёжно и спокойно.