В. Герасимов
Крепко помнить.
Жить памятью
Леонид родился после войны. Бабушке его было уже далеко за пятьдесят. Она была ровесницей того, ушедшего уже века. Пять лет прошло с той поры, как отгремела война, скатилась, как огромная зловещая туча-молох, прочертила повсюду кровавый след, пропустила через свои страшные жернова миллионы человеческих судеб и жизней, оставив после себя огромное количество братских могил и обелисков и простых, поросших травой холмиков.
Всегда, когда Леонид думал о том страшном времени, кровавой войне, он вспоминал простые строки:
К победе шли, друзей своих теряя,
Могил не счесть на ратном том пути.
И на рейхстаге расписались в мае,
Вот только жаль, не все смогли дойти.
Да, войны Леонид не видел. Но он хорошо помнит скорбные лица женщин, помнит постоянные слёзы матери и бабушки, которые долго убивались по не вернувшимся с войны мужу, отцу, братьям. Помнит он и строгую атмосферу, что царила не только в их доме, но и во всей округе. Помнит, что не было долго смеха, задорного, счастливого смеха. Хорошо помнит и тёмный платок бабушки, который она ещё долго не снимала после той трижды клятой войны.
Жить надо дальше - и она жила,
Везде трудилась, отдыха не зная.
И всё родных с войны ждала,
Оттуда, с незнакомого ей края.
Вообще его бабушка была удивительным человеком, интересной волевой женщиной с непростой судьбой. О себе она не любила рассказывать, всё больше работала да молчала. Больше о судьбе бабушки любила рассказывать её старшая сестра Пелагея. Разговорили как-то её ребята и весь вечер слушали неторопливый рассказ старой женщины. Вот что она поведала.
Были они из семьи бедной, трудно приходилось. Девчонок, как только они подрастали, отдавали «в работы» в соседние деревни - с детьми чужими водиться, в огородах помогать, за птицей, мелким скотом доглядать-ухаживать, по двору управляться. Повзрослевших девчат отдавали уже на серьёзные работы - косить, молотить, за скотом ухаживать. Всё это прошла и бабушка наша. В шестнадцать лет отдали её в услужение купцу Грачёву в соседнее село. Выполняла она тогда все тяжёлые работы, с лошадьми управлялась ловко, не хуже парня. Девка была видная, здоровая, кровь с молоком. А красавица какая! Вот эта красота-то чуть и не сгубила тогда девушку.
Как кот на кусок лакомый, посматривал на статную девушку средний сын купца, недомерок прыщавый Авдей. Он пытался несколько раз в укромном месте поприжать её, лез с поцелуями. Но девушка так охаживала противного ухажёра, что он отлетал от неё, как от молодой строптивой кобылицы.
Дело было в конце июля. Мужики-работники навозили к сеновалу с полей сена свежего на осень да молодняку на весну. Бабы да девки покрепче подавали его на сеновал, замётывали. Перед обедом выдался небольшой перерыв: воды испить, чуток отдохнуть. Клава, попив квасу холодного, упала на душистое свежее сено отдохнуть, расслабиться. Что говорить, хоть и молодая, а усталость брала своё. Ведь с утра рано на ногах: дойка, скот, работа тяжёлая, не девичья. Руки, ноги к концу дня гудят. Упала на сено и как провалилась. Вдруг почувствовала на себе чьи-то горячие руки. С испугом открыла глаза и увидела, как над ней склонился похотливый Авдей. Глаза парня горели, а трясущиеся от страсти потные руки уже шарили под платьем девушки. В ярости с силой отбросила она от себя охальника. Но не тут-то было: его уже не остановить. Он с силой толкнул Клаву на сено и снова набросился на девушку, стал задирать платье, раздвигать ноги, при этом больно бил по лицу. Вскипело тогда всё внутри у девушки, ударила она что было сил обеими руками по ушам насильника, как братья учили. Закричал от боли Авдей, руки его ослабли, отпустили девушку. Она спихнула с себя парня, вскочила, огляделась. У стенки сарая стояло несколько вил. Клава мгновенно ими вооружилась и стала ждать. Авдей поднялся и с горящими глазами снова бросился на неё. Но девушка опередила его и нанесла два удара вилами в ноги. Раздался сильный крик, на который стали сбегаться работники. Прибежал и разъярённый хозяин. Конечно, была кровь. Хорошо проучила тогда Клава охотника до прелестей девичьих. Хозяин заставил мужиков немедленно скрутить непокорную девку, закрыть в «темную» и послать за представителями власти. И всё кричал:
- На каторгу, на каторгу стерву! Сгною!
Так, наверное, и было бы. Но тёмной ночью освободил, выкрал её из неволи парень из нашего села Василий, который давно влюблённо посматривал на работящую соседку и всегда сильно смущался, когда доводилось перемолвиться с ней словом. Да, да, это был ваш дед. Выкрал её и увёз на дальнюю охотничью заимку. Там и спрятал.
А тут и революция приспела. Не до девки стало властям и купцу тоже. Свою шкуру спасать надо было. Да и кобель этот колотый к тому времени уже поправился. Василий привёз девушку в село родное. С благословения родителей сошлись они с бабушкой и стали жить в согласии да уважении. Трудно пришлось молодым. Ох, и неспокойное времечко настало тогда в Рассее и в Сибири нашей. Власть и флаги менялись часто и повсеместно. И везде кровь. Шла страшная битва новой, народившейся жизни и старой, устоявшейся, привычной, сильной и крепкой.
Понятно, что Василий с женой молодой встали под знамёна жизни новой. Увидели мы все тогда в ней будущее своё, почувствовали защиту, зажили надеждой. Но всё это надо было защищать. Почитай, до 1921 года не слезал тогда с коня Василий и друзья-то вари щи его. Много было желающих вернуть прежний режим и хозяев, чтобы жить по-старому, здесь, в Сибири. Но не хотел народ вертаться к старому, в батраках да бедности прозябать. Хотелось самим жизнь новую лучшую строить, хозяевами этой жизни быть. Вот и шли тогда люди брат на брата, сын на отца - всё перепуталось, много кровушки невинной пролилось в краях наших.
А Василий возмужал, мужиком видным стал. Усищи тогда отрастил, табаком провонял весь. Пришёл с Гражданской командиром каким-то. И на селе тоже опосля командовал. Председателем сельсовета долго был. Потом по здоровью ушёл с работы той, весь ведь пораненный вернулся с войны-то. В сельпо, опять же, командовать стал. Хорошо везде работал. Ну, само собой, детишков нарожали, Бог не обидел. А как иначе? Красавицей в бабах-то стала сестрица моя. Куда там! У мужиков-то наших шеи клинило, когда они головами-то вертели, как она шла. Ну, стать, ну, краса была. Вот така история жизни той давней бабушки вашей, а моей сестры любимой, дорогой. Ну, а что ещё интересует, у неё попытайте, касатики. Теперь-то отходит уже она от горя, легче, однако, ей стало. Может, разговорится когда, откроет душу свою. А рассказать ей есть чего...
Алексей так однажды и сделал: спросил бабушку, как жила она раньше, про деда спросил. На все вопросы взрослеющего уже Алексея бабушка с улыбкой всегда отвечала:
- А зачем тебе, милок, знать-то, как жилось? Не сладко жилось тогда, ох, не сладко. Да и всем трудно было, не мне одной. А вот счастливой была всегда. Это точно. Дед твой сильно меня любил, это ли не счастье! Вот и ребята в любви родились и выросли. Жаль, сгинули сынки-соколики. Но за дело кровь пролили, за землю нашу родную. Погибли, но не сподличали, не опозорили мать свою, а это разве не счастье? Вот ты спрашивать, любила ли я деда твоего? А что такое любовь-то, внучок? Шибко уважала я мужа своего, жалела. Почитала и прощала, конечно. А как же иначе? Хозяин! Он же опора, кормилец и защитник мой и семьи был всегда.
Бабушка улыбнулась, и лицо её засветилось в вечерних лучах заходящего солнца. Засветилось от счастья и приятных для неё воспоминаний. Давно не видел Алексей такой улыбки на лице своей бабушки. Улыбаясь, она продолжала:
- И он меня любил, сильно любил. Хотя, скажу тебе, дед твой тот ещё был ходок. Помнишь бабку Лукерью, подругу мою закадычную, что умерла этой весной? Царствие ей небесное! Так вот. Этой подруге я как-то до войны все окна «постеклила» за то, что Василия мово к себе приваживать стала... - Бабушка ненадолго замолчала. - А Пелагею, что на дальней улице у озера живёт, тоже знаешь? Так вот, её я чуть не спалила! Опять же, за деда твоего, за Василия Петровича мово, командира красного. И к ней захаживал, когда она у него в сельсовете работала. Дня им, вишь, не хватало. И ведь тоже подруга. Вот така она, жизнь, внучок, быват и така любовь. Всех простила. И его, и подруг своих. Бог велит прощать - помни это. А его и посейчас люблю. Нет мне без него воздуха, не хватает всегда.
И бабушка опять улыбнулась, уже как-то загадочно, видно, опять что-то вспомнив.
- Ведь и ко мне женихи подкатывали после войны, и не один. И ребята всё неплохие, работящие, герои-фронтовики. Да, тяжело мне тогда было. Мамка твоя в городе училась, подрабатывала там везде, чтобы на еду мало- мало было. Да ещё и нам помогала, бедовая. Никого не приняла я. А один хороший человек вечером как-то с рамой вместе на улицу вышел.
И бабушка опять улыбнулась.
- Так вот и осталась одна. И не оттого, что достойных не было. Нет, были достойные. Но они другие, не родные. Не надо мне никого. У меня есть он, дед твой геройский, та наша жизнь, наша память.
Она опять замолчала. Потом тихо сказала:
- Вот видишь, как разговорилась твоя бабушка. А может, и надо было тебе давно всё это рассказать. О жизни моей, о дедушке твоём, о любви нашей. Конечно, всё было. Как и у всех. Ошибались, и прощали, и верили. А сейчас я живу памятью о нём и сыночках и о времени трудном нашем. Вами живу и радуюсь. Верой живу и надеждой, что всё ладно будет.
С этой светлой памятью, верой и радостью и прожила эта простая женщина до дней своих последних.
В. Герасимов
Крепко помнить.
Жить памятью
Леонид родился после войны. Бабушке его было уже далеко за пятьдесят. Она была ровесницей того, ушедшего уже века. Пять лет прошло с той поры, как отгремела война, скатилась, как огромная зловещая туча-молох, прочертила повсюду кровавый след, пропустила через свои страшные жернова миллионы человеческих судеб и жизней, оставив после себя огромное количество братских могил и обелисков и простых, поросших травой холмиков.
Всегда, когда Леонид думал о том страшном времени, кровавой войне, он вспоминал простые строки:
К победе шли, друзей своих теряя,
Могил не счесть на ратном том пути.
И на рейхстаге расписались в мае,
Вот только жаль, не все смогли дойти.
Да, войны Леонид не видел. Но он хорошо помнит скорбные лица женщин, помнит постоянные слёзы матери и бабушки, которые долго убивались по не вернувшимся с войны мужу, отцу, братьям. Помнит он и строгую атмосферу, что царила не только в их доме, но и во всей округе. Помнит, что не было долго смеха, задорного, счастливого смеха. Хорошо помнит и тёмный платок бабушки, который она ещё долго не снимала после той трижды клятой войны.
Жить надо дальше - и она жила,
Везде трудилась, отдыха не зная.
И всё родных с войны ждала,
Оттуда, с незнакомого ей края.
Вообще его бабушка была удивительным человеком, интересной волевой женщиной с непростой судьбой. О себе она не любила рассказывать, всё больше работала да молчала. Больше о судьбе бабушки любила рассказывать её старшая сестра Пелагея. Разговорили как-то её ребята и весь вечер слушали неторопливый рассказ старой женщины. Вот что она поведала.
Были они из семьи бедной, трудно приходилось. Девчонок, как только они подрастали, отдавали «в работы» в соседние деревни - с детьми чужими водиться, в огородах помогать, за птицей, мелким скотом доглядать-ухаживать, по двору управляться. Повзрослевших девчат отдавали уже на серьёзные работы - косить, молотить, за скотом ухаживать. Всё это прошла и бабушка наша. В шестнадцать лет отдали её в услужение купцу Грачёву в соседнее село. Выполняла она тогда все тяжёлые работы, с лошадьми управлялась ловко, не хуже парня. Девка была видная, здоровая, кровь с молоком. А красавица какая! Вот эта красота-то чуть и не сгубила тогда девушку.
Как кот на кусок лакомый, посматривал на статную девушку средний сын купца, недомерок прыщавый Авдей. Он пытался несколько раз в укромном месте поприжать её, лез с поцелуями. Но девушка так охаживала противного ухажёра, что он отлетал от неё, как от молодой строптивой кобылицы.
Дело было в конце июля. Мужики-работники навозили к сеновалу с полей сена свежего на осень да молодняку на весну. Бабы да девки покрепче подавали его на сеновал, замётывали. Перед обедом выдался небольшой перерыв: воды испить, чуток отдохнуть. Клава, попив квасу холодного, упала на душистое свежее сено отдохнуть, расслабиться. Что говорить, хоть и молодая, а усталость брала своё. Ведь с утра рано на ногах: дойка, скот, работа тяжёлая, не девичья. Руки, ноги к концу дня гудят. Упала на сено и как провалилась. Вдруг почувствовала на себе чьи-то горячие руки. С испугом открыла глаза и увидела, как над ней склонился похотливый Авдей. Глаза парня горели, а трясущиеся от страсти потные руки уже шарили под платьем девушки. В ярости с силой отбросила она от себя охальника. Но не тут-то было: его уже не остановить. Он с силой толкнул Клаву на сено и снова набросился на девушку, стал задирать платье, раздвигать ноги, при этом больно бил по лицу. Вскипело тогда всё внутри у девушки, ударила она что было сил обеими руками по ушам насильника, как братья учили. Закричал от боли Авдей, руки его ослабли, отпустили девушку. Она спихнула с себя парня, вскочила, огляделась. У стенки сарая стояло несколько вил. Клава мгновенно ими вооружилась и стала ждать. Авдей поднялся и с горящими глазами снова бросился на неё. Но девушка опередила его и нанесла два удара вилами в ноги. Раздался сильный крик, на который стали сбегаться работники. Прибежал и разъярённый хозяин. Конечно, была кровь. Хорошо проучила тогда Клава охотника до прелестей девичьих. Хозяин заставил мужиков немедленно скрутить непокорную девку, закрыть в «темную» и послать за представителями власти. И всё кричал:
- На каторгу, на каторгу стерву! Сгною!
Так, наверное, и было бы. Но тёмной ночью освободил, выкрал её из неволи парень из нашего села Василий, который давно влюблённо посматривал на работящую соседку и всегда сильно смущался, когда доводилось перемолвиться с ней словом. Да, да, это был ваш дед. Выкрал её и увёз на дальнюю охотничью заимку. Там и спрятал.
А тут и революция приспела. Не до девки стало властям и купцу тоже. Свою шкуру спасать надо было. Да и кобель этот колотый к тому времени уже поправился. Василий привёз девушку в село родное. С благословения родителей сошлись они с бабушкой и стали жить в согласии да уважении. Трудно пришлось молодым. Ох, и неспокойное времечко настало тогда в Рассее и в Сибири нашей. Власть и флаги менялись часто и повсеместно. И везде кровь. Шла страшная битва новой, народившейся жизни и старой, устоявшейся, привычной, сильной и крепкой.
Понятно, что Василий с женой молодой встали под знамёна жизни новой. Увидели мы все тогда в ней будущее своё, почувствовали защиту, зажили надеждой. Но всё это надо было защищать. Почитай, до 1921 года не слезал тогда с коня Василий и друзья-то вари щи его. Много было желающих вернуть прежний режим и хозяев, чтобы жить по-старому, здесь, в Сибири. Но не хотел народ вертаться к старому, в батраках да бедности прозябать. Хотелось самим жизнь новую лучшую строить, хозяевами этой жизни быть. Вот и шли тогда люди брат на брата, сын на отца - всё перепуталось, много кровушки невинной пролилось в краях наших.
А Василий возмужал, мужиком видным стал. Усищи тогда отрастил, табаком провонял весь. Пришёл с Гражданской командиром каким-то. И на селе тоже опосля командовал. Председателем сельсовета долго был. Потом по здоровью ушёл с работы той, весь ведь пораненный вернулся с войны-то. В сельпо, опять же, командовать стал. Хорошо везде работал. Ну, само собой, детишков нарожали, Бог не обидел. А как иначе? Красавицей в бабах-то стала сестрица моя. Куда там! У мужиков-то наших шеи клинило, когда они головами-то вертели, как она шла. Ну, стать, ну, краса была. Вот така история жизни той давней бабушки вашей, а моей сестры любимой, дорогой. Ну, а что ещё интересует, у неё попытайте, касатики. Теперь-то отходит уже она от горя, легче, однако, ей стало. Может, разговорится когда, откроет душу свою. А рассказать ей есть чего...
Алексей так однажды и сделал: спросил бабушку, как жила она раньше, про деда спросил. На все вопросы взрослеющего уже Алексея бабушка с улыбкой всегда отвечала:
- А зачем тебе, милок, знать-то, как жилось? Не сладко жилось тогда, ох, не сладко. Да и всем трудно было, не мне одной. А вот счастливой была всегда. Это точно. Дед твой сильно меня любил, это ли не счастье! Вот и ребята в любви родились и выросли. Жаль, сгинули сынки-соколики. Но за дело кровь пролили, за землю нашу родную. Погибли, но не сподличали, не опозорили мать свою, а это разве не счастье? Вот ты спрашивать, любила ли я деда твоего? А что такое любовь-то, внучок? Шибко уважала я мужа своего, жалела. Почитала и прощала, конечно. А как же иначе? Хозяин! Он же опора, кормилец и защитник мой и семьи был всегда.
Бабушка улыбнулась, и лицо её засветилось в вечерних лучах заходящего солнца. Засветилось от счастья и приятных для неё воспоминаний. Давно не видел Алексей такой улыбки на лице своей бабушки. Улыбаясь, она продолжала:
- И он меня любил, сильно любил. Хотя, скажу тебе, дед твой тот ещё был ходок. Помнишь бабку Лукерью, подругу мою закадычную, что умерла этой весной? Царствие ей небесное! Так вот. Этой подруге я как-то до войны все окна «постеклила» за то, что Василия мово к себе приваживать стала... - Бабушка ненадолго замолчала. - А Пелагею, что на дальней улице у озера живёт, тоже знаешь? Так вот, её я чуть не спалила! Опять же, за деда твоего, за Василия Петровича мово, командира красного. И к ней захаживал, когда она у него в сельсовете работала. Дня им, вишь, не хватало. И ведь тоже подруга. Вот така она, жизнь, внучок, быват и така любовь. Всех простила. И его, и подруг своих. Бог велит прощать - помни это. А его и посейчас люблю. Нет мне без него воздуха, не хватает всегда.
И бабушка опять улыбнулась, уже как-то загадочно, видно, опять что-то вспомнив.
- Ведь и ко мне женихи подкатывали после войны, и не один. И ребята всё неплохие, работящие, герои-фронтовики. Да, тяжело мне тогда было. Мамка твоя в городе училась, подрабатывала там везде, чтобы на еду мало- мало было. Да ещё и нам помогала, бедовая. Никого не приняла я. А один хороший человек вечером как-то с рамой вместе на улицу вышел.
И бабушка опять улыбнулась.
- Так вот и осталась одна. И не оттого, что достойных не было. Нет, были достойные. Но они другие, не родные. Не надо мне никого. У меня есть он, дед твой геройский, та наша жизнь, наша память.
Она опять замолчала. Потом тихо сказала:
- Вот видишь, как разговорилась твоя бабушка. А может, и надо было тебе давно всё это рассказать. О жизни моей, о дедушке твоём, о любви нашей. Конечно, всё было. Как и у всех. Ошибались, и прощали, и верили. А сейчас я живу памятью о нём и сыночках и о времени трудном нашем. Вами живу и радуюсь. Верой живу и надеждой, что всё ладно будет.
С этой светлой памятью, верой и радостью и прожила эта простая женщина до дней своих последних.