В. Герасимов
Крепко помнить.



Шкатулка


Заболела Анна этой весной, прихворнула, как сама с горе­чью в голосе говорила. И надо же именно сейчас, когда самая работа и на молокозаводе, и на собственном подворье. За день не провернёшь работу-заботушку. А тут эта болезнь привяза­лась, и похоже, надолго. Серьезно застудилась Анна в цехах за­водских - в воде да резине. А помощники-то дома не ахти ка­кие. Матери вон уже под семьдесят - тоже недомогает часто, в войну надорвалась по делянам да по другим тяжёлым работам. Скрипит, конечно, помаленьку на огороде, по двору. Мужиков в доме нет совсем. Только слёзы о них. Полегли родненькие, муж и сын старший, где-то на Смоленщине осенью сорок третьего. Младшие ребятишки, конечно, помогают, не без этого, стремят­ся что-то делать. Но дело ответственное, серьёзное доверять ещё рано: устают быстро, а то и в игру всё норовят превратить. Одна надежда на Лёшку - сына среднего, что батина копия. Этот уже взрослый. В январе как-никак двенадцать годков стукну­ло. Гордится им Анна. И в школе учится хорошо, спортом, когда время есть, опять же, занимается. Видела раз Анна, что на тур­нике у школы он выделывал. Гордость за сына взяла. В тот же вечер выпросила у мужиков на заводе хороший обрезок трубы металлической, домой принесла - вот радости-то было. Турник делал сам с ребятами соседскими. Надёжно, добротно сделали, на совесть. Место выбрал у дома, на полянке, рядом со своей лю­бимой берёзкой, что брат старший перед войной посадил. Тут же рядом скамеечку основательную приспособил. Стало теперь это место любимым у сына и его школьных друзей. Собирают­ся вечером зачастую на полянке, устраивают состязания всякие на спор: кто больше подтянется, кто упражнения разные лучше выполнит. Одним словом, по сердцу ребятам стали и турник, и занятия эти.
А Лёшка ещё и музыкой увлёкся. В школе говорят, что у него получается. У соседки Авдотьи Воротниковой осталась после мужа гармошка новая. Купил он её незадолго до войны по слу­чаю в райцентре на базаре. Даже не купил, а на картошку семен­ную выменял. Туго что-то перед войной с семенами было, вот он на мешок доброй картошки и обменял гармонь эту. Да ещё от доброты своей деньгами приплатил немного, чтобы не ушла к другому. То-то шуму дома было! Разошлась тогда Авдотья, хоть святых выноси. Долго бушевала баба, плакала. Успокоилась по­том, простила - потому как сильно любила мужа своего Гришу, да и петь сильно любила. А когда пошли провожать мужиков-то на войну, хорошо играл её Гриша, надрывно, подходяще для мо­мента такого. Когда запылила по большаку машина с мужиками деревенскими, Авдотья прижала гармонь эту к груди, как самое дорогое, что у неё оставалось, и плакала молча, будто предчув­ствуя, что никого и ничего, кроме этой гармони, у неё не оста­нется.
Долго никому Авдотья эту гармонь не давала. Стояла она у неё на месте видном под образами, вместе с единственными фотографиями её Григория да сына Петра, что погиб где-то на границе северной ещё в финскую. Не раз просили мужики свои, что вернулись с фронта, и парни повзрослей продать гармонь или поменять на продукты. Никому не отдала, всем отказала. А как иначе? Память. А вот Лёшке принесла как-то вечером сама. Все были дома. Зашла Авдотья тихо, без стука. Гармонь несла как ребёнка, крепко прижав к себе. Сразу присела на скамью у печи. Некоторое время молчала. Молчали и в доме. Потом как-то взволнованно сказала:
-  Нюра, подруга моя дорогая! Видела я сегодня во сне Гри­шу своего. Грустный какой-то. А потом и говорит мне вроде как с укоризной:
-  Скучно пошто живёте? Жизнь-то продолжатся. Песен не слышно, музыку не играете. Разве за это мы полегли? Чтобы вы горе только горевали? Нет, дорогая супружница! Мы погибли, чтобы солнце светило. Дети и вы радовались всему, песни пели, жизнь возвеличивали да краше делали. И нам радостней будет, душа воспоёт. Вот так-то, милая. Помните это, живите и за нас.
-  Так прямо и сказал Гриша-то мой. Потом, знашь, Нюра, замолчал он и светлеть стал, как облако, и пошёл куда-то. Не, не пошёл, а поплыл над травой зелёной, навроде нашей, а там, впереди его, лес тоже берёзовый, светлый. А Гриша-то уходит и улыбается. Проснулась я, подруга - чисто как-то на душе, свет­ло стало, и слёз нет. Ты знашь, соседка, день маялась, не могла надумать, что же сделать, чтоб наказ-то его сполнить, не ослу­шаться. И вот решила. А возьми-ка, Лёшка, ты гармонь эту сол­дата моего. Пусть и вправду играт она, народ веселит. Пусть и песни поются, может, и вправду легче им там будет.
И она опять замолчала, вся подобралась как-то. И лицом будто светлее стала. Потом неожиданно сказала:
-  А сыграй-ка Гришину, сынок.
Лёшка взволнованно произнёс:
-  Дак, а смогу ли? Ведь редко играю.
-  Сможешь, касатик. Всё сможешь, - бодро ответила вдова.
Лёшка потными от волнения, слегка подрагивающими ру­ками взял гармонь из её рук. Присел тут же на табурет. Попробо­вал несколько аккордов и как-то робко сначала заиграл, потом музыка зазвучала всё громче и громче, торжественнее. Он играл любимую соседа «На сопках Маньчжурии». Играл Лёшка хоро­шо. В доме стояла тишина, никто не сдвинулся с места. Тишина стояла ещё какое-то время и после того, как он закончил играть. Потом Авдотья встала, подошла к сидящему Алексею, поцело­вала смутившегося мальчишку и поклонилась в пояс.
-  Спасибо, сынок, уважил. Пусть, Лёша, будет тебе это по­дарком от солдат наших. Вижу, правильно решила, в надёжных руках струмент будет. Играй, людей радуй. - Перекрестившись, Авдотья молча вышла.
Вот так появилась в их доме эта гармонь. Без дела она не стояла. Вечерами иногда просили женщины-соседки Анну по­звать Лёшку с гармонью, поиграть. Ни Анна, ни Лёшка никогда не отказывали им в этом. И слышна была в округе чаще груст­ная музыка и песни грустные, печальные. Плакали женщины да пели, пели да плакали. Словно душу чистили. Напевшись, мол­ча расходились грустные по домам. Так и текла жизнь деревен­ская в заботах да хлопотах. Да царапали порой сердце женское до боли страшной воспоминания о жизни прошлой, о солдатах, что не вернулись. Печально было тогда бабам, вот и собирались вместе выплакаться. Мать эту весну, да и лето, пожалуй, была точно не работница. Лёшка видел это, понимал, сочувствовал ей. Старался, что посильно, взвалить на себя, держал крепко в руках меньших брата и сестру. Да и сами погодки стали вдруг повзрослей и в шесть лет многое уже делали по дому и огороду, ухаживали за мамой, которая ещё не могла много передвигать­ся. Общими силами, под руководством бабушки, провели в саду все работы. Прибрались, вскопали грядки, мелочь посадили. В конце мая сосед на заводской лошадёнке вспахал небольшой клочок земли под огород. Миром посадили и картошку. Пома­леньку делали и другие дела.
К началу июня и матери стало полегче. Лёшка уже выводил её ненадолго на ограду. Она тихо сидела на скамье во дворе, лю­бовалась зелёной травой и садом, слушала пение птиц. Радова­лась солнцу и курам, что копошились у её ног. Обрадовало Лёшку и бабушку и то, что Анна стала понемногу, но с аппетитом кушать. А однажды попросила приготовить её любимую окрошку - со свежим зеленым луком. Бабушка, конечно же, всё скоренько при­готовила. А потом с любовью смотрела, как дочь не торопясь, с удовольствием ест. Бабушка опять всплакнула и приговаривала:
-  От счастья, детки, от счастья я.
Повеселел и Лёшка, и малышня. Лёшка стал вечерами нахо­дить время на турник и мяч выходил погонять с ребятами на заводской поляне. Иногда из их сада были слышны и звуки гар­мони. Но это уже была другая музыка - весёлая, зовущая.
Как-то вечером бабушка тихо подсела к Лёшке на скамью за оградой. Положила свою натруженную, мозолистую, но такую родную ладонь на его колено и некоторое время молча сидела. Лёшке казалось, что рука эта прожжёт ему штаны, столько теп­ла было в этой жилистой и сухонькой руке. Потом бабушка Улья­на заговорила:
-  Видишь, Ляксей, мамке твоей лучше стало. На поправку, стало быть, пошла. Это хорошо!Я на днях в церкву в соседнюю деревню с оказией доеду. Помолюсь ещё за неё, болезную. Надо. С тобой о другом говорить хочу. Скоро день рождения у неё. Что бы тако придумать, подарок какой? Дух чтобы её ещё шибче поднять, настроение чтобы на радость повернуло. Ну, ты меня понимашь, внучок. Ты молодой, ум у тебя лучше кумекат. Поду­май. Что тако можно сделать? Да, поднимать надо дочу, подни­мать. Одна она у нас пока и надёжа, и кормилица.
Вздохнула старая женщина и продолжала:
- А ты подумай, милай, подумай. - И бабушка ласково погла­дила внука по голове. Потом устало поднялась и молча пошла в ограду, у неё всегда были дела.
Чем можно порадовать мать, чем поднять настроение в её день рождения? С этой думой и заснул Лёшка в этот вечер. И утром не давала покоя ему эта мысль. Надо что-то сделать осо­бенное, женское. Чтобы это было только её. Но вот что? Этот во­прос сидел в его голове как заноза. И вдруг под вечер его как током ударило. Шкатулку! Да, непременно шкатулку, он сам сде­лает её матери. Он вспомнил, как в школе на уроке рисования старый учитель-фронтовик Анатолий Романович однажды по­ставил на высокую подставку простую шкатулку, инкрустиро­ванную битыми ракушками. Шкатулки такие мальчишки стар­ших классов делали на уроках труда ещё до войны. Мальчишки те в основном погибли, остались где-то там, на полях сражений, а вот несколько шкатулок осталось и хранится в школе. Хранил одну такую и старый учитель-солдат в память о своих мальчиш­ках. Лёшка точно помнит, как в классе раздались возгласы вос­хищения, когда на шкатулку упали лучи яркого весеннего солн­ца. Все ребята были просто поражены этой дивной красотой. Шкатулка переливалась и играла перламутровыми цветами, казалась необыкновенной, неземной.
Вот именно такую красоту и захотел подарить Лёшка своей матери, порадовать её. Дело это нельзя было откладывать, вре­мени оставалось не так уж много. На следующий день, выбрав время, Лёшка пошёл на завод, в бондарный цех. Дядя Вася Воро­нов, друг его отца, один из немногих вернувшихся с войны земля­ков, всегда был рад Лёшке, разговаривал с ним как со взрослым, серьёзно и степенно. Узнав, что собирается делать парнишка, он похвалил его, поддержал. Подобрал ему необходимые до­щечки, подсказал, посоветовал, как лучше делать. Инструменты столярные были дома всякие, остались от отца, который очень любил столярничать до войны в свободное от работы время и мальчишек своих учил, как чем пользоваться. Два или три ве­чера, перед встречей домашнего стада с полей, Лёшка трудил­ся под навесом, где отец когда-то соорудил себе верстак, на ко­тором и производил все столярные и слесарные работы. Здесь под рукой всегда было всё, к тому же под вечер стояла прохлада.
Шкатулка у Лёшки получилась необходимого размера, вме­стительная. Ладной получилась и крышка - лёгкая, плотно при­легающая к шкатулке. Придумал Лёшка и ножки-подставки, вроде и простые, но на них шкатулка смотрелась гораздо лучше. Форму ножек он подсмотрел у старинного бабушкиного сундука, в котором она хранила всё своё самое ценное. Проклеив шкатул­ку, хорошо обработав поверхность, Лёшка остался доволен своей работой. Шкатулка получилась лёгкой, даже какой-то изящной.
Дело оставалось за ракушками. Да ещё надо было всё это удержать в тайне. Он старался работать в то время, когда мать час-другой перед вечером отдыхала. Бабушка же, зная, чем за­нимается старший, старалась отправить малышню куда-ни­будь с «особым» заданием. Потом дня два Лёшка под предлогом жары и того, что в стаде, которое пригоняли на водопой, надо посмотреть теленка, который всего несколько дней на выпасах, уходил на озеро. По берегу он шёл к дальним камышам, в отда­лении от всех купающихся, и добывал ракушки. Дело это было нетрудное. Лёшка получал двойное удовольствие: дело делал и от души купался. За два дня необходимое количество разных по размеру и цвету ракушек было добыто. Были и чёрные, и серые экземпляры. Дома Алексей осторожно раскрыл у всех ракушек створки, извлёк содержимое, которое с превеликим удоволь­ствием, таская по двору, уничтожили куры. Закончив эту рабо­ту, парнишка сложил под навесом наверху в укромном тёмном месте сушить половинки раковин. Через несколько дней высо­хшие половинки Алексей осторожно разломал на нужные по размеру кусочки. Разложив кусочки на свету, долго любовался картинкой, менял местами разломанные части ракушек.
Пришлось опять бежать на завод к дяде Василию за советом и за помощью. Взяв с собой несколько забракованных кусочков ракушек, он пришёл к Воронову. Как специалист, тот опробовал опытным путём все имеющиеся у него виды клея, что-то поме­шал, сделал клеевую смесь и сказал:
- Возьми, это будет держать мертво. Только береги, в хозяй­стве мужику всегда сгодится.
Ещё два вечера Лёшка колдовал со шкатулкой. Подбирал цвет перламутра, тщательно подгонял кусочки. В последний ве­чер было уже темновато, когда он закончил работу. Чтобы избе­жать всяких неожиданностей с её хранением, он унёс шкатулку на ночь в баню, поставил на полку над окошком, чтобы клей про­сох и всё прикипело. Утром Лёшка встал раньше обычного: вме­сте с бабушкой, которая выгоняла телка в стадо и уже затопила печь-времянку, что была сложена на летний период на ограде, чтобы уже начать что-то готовить. Когда внук вынес свою по­делку из бани на утреннее солнце, у него самого дух захватило, Она ожила, как будто пропиталась лучами вся насквозь. Бабуш­ка тоже зачарованно смотрела на поделку внука.
- Ах, кака красота, кака баска! Ну, прямжемчуговая! А горит-то, полыхат, что сама Царь-птица. Вот это подарок! Вот мать-то рада будет. Молодец, внук! Правильный растёшь, рукастый. А как жа, наша порода. Весь в деда и отца. Хорошо, прямо скажу, хорошо!
И бабушка уголком поблёкшего фартука утёрла набежав­шую слезу.
-  Теперь вот что, касатик. Надёжно прибрать надо красо­ту эту до времени. Вот возьми-ка корзинку, что под навесом, и не поленись в предбаннике на жёрдочку, где веники висят, по­весить. Там она в надёже будет, подсохнет чуток, крепше станет.
День рождения матери выпал на субботу. Был конец июня. Погода стояла тёплая. До этого два дня дождило. На огородах всё радовало. С понедельника начинался Петров пост. Пост хоть и не строгий, но деревенские старались его придерживаться. Несмотря на то, что все знали о состоянии Анны, с поздравле­ниями потянулись сутра. Первыми, еще до выгона скота в поле, подошли друзья Вороновы - Василий и Люба. Они спешили на завод. Любовь - принимать молоко, что скоро будут подвозить после утренней дойки, а у Василия был большой заказ от про­изводства на тару под масло, вот он и решил до сенокоса пора­ботать в выходные, чтобы впрок наготовить тары. Они препод­несли Анне на день рождения петуха и курицу. Василий что-то прокомментировал на ухо виновнице, так что та засмущалась. Принесли ведро рыбы-карася живого, которого только что вы­давил из сетей Воронов. Ох, как это было кстати! Бабушка расще­дрилась по такому случаю, подала Василию целый ковш браги, который он с большим удовольствием почти весь и «принял». Крякнув, остаток торжественно двумя руками поднёс жене со словами:
-  Не обессудьте, гражданочка. Я в бондарке роблю один. А вы человек умственного труда, вы на людях, вам боле нельзя.
У Любаши чёртики пробежали в глазах, но она, с улыбкой поклонившись, сказала:
-  Благодарствую, муженёк! Чтоб внуки тебе на старости столь водицы подавали.
На что Воронов шутя обратился к бабушке Ульяне:
-  Вот смотри, старА, что солдату, осколками посечённому, защитнику-герою, желат жена родная.
Закусив, ещё немного пошутив, чета Вороновых ушла на за­вод. Сразу после того как прогнали стадо за околицу, подъехал дядька Матвей-безногий, так все в деревне звали его по-за гла­за. Безногий, потому что вернулся с фронта без ноги, а потом и вторую «отчекрыжили» в больнице, как он говорил, так как заражение пошло. Звали же все его уважительно - Матвей Сте­панович. Хоть и без ног был солдат, но работать любил, везде успевал. Сильно не любил, когда его жалели. Успевал Степано­вич и дома, и в колхозе трудиться. И жена его Нина детей ро­жала часто, чем вызывала шутки и зависть со стороны женской половины населения. Матвей Степанович был родным братом бабушки Ульяны, следовательно, приходился родным дядькой Анне. Любил он свою старшую сестру. Уважал за основатель­ность, надёжность и щедрость, за женскую мудрость и поклади­стость. Любил он и племянников своих. И, несмотря на то, что его семья жила скромно, всегда чем-нибудь да помогал сестре и Анне.
Вот и сейчас Матвей Степанович привёз ведра два картош­ки, хороший кусок копчёного сала, что весной коптил, и полную «лагушку» кваса берёзового на ячмене. Степановичу Ульяна на­лила не браги, а с уважением подала стакан водки, что держала про запас для брата всегда. Матвей Степанович пожелал Анне доброго здоровья и простого бабского счастья, с большим удо­вольствием выпил и тоже крякнул. Так, наверное, делают все, кто понял цену жизни и дорожит ею, занял своё место на земле этой. Больше пить не стал, сославшись на работу и свои прин­ципы. Да, все знали, что в этот период он возил по бригадам на покосы воду и людям, и лошадям, и для техники. Дело делал важное. Степанович немного закусил, попросил разрешения по­дымить. Покурил, что-то тихо сказал сестре. Потом громко об­ратился к Анне:
-  Там вечером моя забежит с подарком. Да и отдохнёт пусть, умаялась тоже. Если меня не будет, не обессудь. Могу, племяшка, уработаться за день так, что свалюсь без ног. - И Матвей Степано­вич как-то невесело улыбнулся, посмотрев на культи в брезенто­вых защитных чехлах, но все же бодро попрощавшись со всеми.
Больше в течение дня никто с поздравлениями не заходил. Субботний день - хлопотный банный день, работы хватало всем. Но домашние знали, что вечером непременно придут и подруги, и соседи. Поздравив и поцеловав мать, ребята объявили, что по­дарки будут вручать только при всех вечером за столом. Бабуш­ка потихоньку хлопотала весь день. Помаленьку помогала ей и Анна с малыми. Готовили окрошку, варили картошку цельную в чугуне, нарезали копчёного и солёного сала. Лёшка на грядах на­щипал много пера свежего лукового. Он знал, что будет сегодня на столе это неприхотливое блюдо с домашней сметаной. Любят эту простую закуску в деревне летом. Идёт она и с картошечкой горячей, и под сало «за милу душу», да и просто с хлебом. Разли­вали по крынкам квас ядрёный и ставили в углубление в земле под навесом. Женщины готовили и мясо. Бабушка решила зару­бить двухуже стареющих кур, как знала, что живности на дворе прибудет. Столы и лавки поставили на ограде, часть их взяли у соседей. Ребята в заводском саду аккуратно наломали берёзо­вых веток, постарались с душой украсить стенку навеса, возле которой стоял уже стол. Поставили и на стол веточки в простых глиняных крынках. Всё было готово.
Вечером гости собрались быстро. Все после бани, уставшие за рабочую неделю, с большим удовольствием садились за сто­лы. Анна вышла нарядная, в цветастом платье, что до войны ку­пила в городе с мужем. Это платье он сильно любил. Все желали Анне здоровья, что-то дарили. Старый учитель-ленинградец, что поселился с женой в деревне во время войны и похоронил здесь супругу, преподнёс Анне букет полевых цветов и прочитал стихотворение о женской доле, чем растрогал женщин за сто­лом. Жена Матвея Степановича подарила ей отрез на платье и что-то прошептала племяннице на ушко. Бабушка, подойдя с по­здравлением, разволновалась, не могла ничего сказать, поцело­вала дочь, расплакалась и отошла хлопотать под навес.
Когда настала очередь детей, малышня, о чём-то пошептав­шись, убежала в баню. Вышли оттуда с красивым венком из по­левых цветов и зелёных веточек. Они попросили мать сесть и торжественно надели это простое великолепие на голову своей любимой мамы. Анна совсем растрогалась, её глаза стали сле­зиться, и она часто прикладывала к ним платочек. Последним с поздравлением и подарком в руках вышел Алексей. Он начал говорить негромко, но говорил так, что все слушали:
- Мама, то, что я тебе сейчас подарю, делал сам. Не знаю, понравится, нет ли. Но я старался. И сильно хочу, чтобы по серд­цу тебе был подарок этот, как это платье, что купил тебе отец. Делал я его отцовским инструментом, делал и думал о них - о бате и братке. Думал, что бы они подарили тебе сегодня. Так что правильно будет, если подарок этот я тебе подарю от всех нас, твоих родных мужчин.
И Лёшка замолчал. Он сильно волновался. Ведь не в школе, а перед своими близкими и соседями впервые говорить довелось. Видя, что внук сильно волнуется, бабушка негромко подбодрила:
-  Давай, Ляксей, не робей. Дари подарок-то.
Лёшка развернул тряпицу, в которую была завёрнута шка­тулка, бережно, двумя руками преподнёс её матери. Заходящие лучи солнца ласково коснулись подарка, и шкатулка заиграла, ожили на ней все цвета радуги. Мать тоже двумя руками приняла этот дорогой для неё подарок. Отвела его в сторону, чуть припод­няв вверх - или для того, чтобы все видели его, или чтобы лучи уходящего солнца на прощание ещё раз коснулись шкатулки.
Да, она была прекрасна. Мать и подумать не могла, что такое мог сделать парнишка, её подрастающий сын. Мать бережно по­ставила шкатулку рядом с собой, потом крепко обняла Лёшку. Она ничего не говорила, но её плечи стали вздрагивать, мать беззвучно плакала на плече повзрослевшего сына. Потом мед­ленно подняла голову, и все увидели в глазах Анны какой-то особенный блеск. Это был блеск радости, счастья и гордости.
-  Спасибо, сынок, за подарок расчудесный, за руки твои зо­лотые, за старания твои. За радость, что мне доставил. Особливо спасибо тебе, сынок, за память твою и слова. Слова добрые, сло­ва правильные, что сказал ты сейчас от сердца об отце своём и брате.
Анна на какое-то время замолчала, потом, поцеловав Лёш­ку, молча присела. Всё-таки не ушедшая ещё до конца болезнь, волнения сегодняшнего дня сказались: она устала. Потом Анна подняла стакан, что стоял перед ней, и торжественно, но спо­койно произнесла:
-  Да, правильно сказал сейчас сын мой. Надо думать о них, о тех, кого нет сейчас с нами. Но они в сердцах наших навечно. Дело делаем - они с нами. Горе мыкаем - они с нами. Радость у нас - пусть и у них радость будет. За радость эту полегли, не возвернулись к нам отцы и мужья, сыновья и братья, девчонки и бабы, молодые и старые - родные наши. И пока живы, помнить о них и о времени том будем, крепко помнить. Всё сдюжим, всё переживём. Давайте, родные и дорогие мои, выпьем за них, за память нашу. Спасибо им всем за то, что солнце светит, детишки спят спокойно, сны добрые видят, о будущем мечтают.
Все слушали Анну молча. Каждый сейчас думал о своём и о том, как живётся без них, думали о солдатах, лежащих где-то в краях неведомых, далёких и здесь, на родном погосте за озером.
Вечер стоял тёплый. Постепенно застолье стало более оживлённым. Анну поздравляли, выпивали, закусывали. Уже сыпались шутки, прорывались забористые частушки, слышал­ся чаще смех. Ребятню отправили спать, Лёшку же оставили по­сидеть со взрослыми. Через какое-то время его попросили по­играть. Гармонь уже с вечера стояла под навесом на верстаке, дожидаясь своего часа. Лёшка стал играть, что просили. Играл он сегодня с каким-то особым подъёмом и настроением. Радо­вало то, что матери подарок пришёлся по душе, то, что он за столом со взрослыми и они признают его за равного. За столом пели душевно, без надрыва и крика. Пели спокойно и величаво. Песни ложились на душу и уплывали куда-то в темнеющее небо. Пели о женской доле и о войне, о любви и сторонке родной, пели о том, что дорого в жизни этой каждому за столом этим. После каждой песни народ за столом стихал, кто-то вытирал слёзы, кто-то просто молчал, подперев голову руками.
На небе были уже видны чётко звёзды, ночь накрывала де­ревню тёмным цыганским платком. Анна, извинившись перед гостями, отправила Лёшку спать. Кое-кто из соседей тоже засо­бирался было уходить, сославшись на завтрашнюю занятость. Но, с общего согласия, решили ещё немного посидеть, благо, было тепло, да и на столе было чем угощаться. За столом сно­ва стало оживлённо. Уже засыпая, Лёшка услышал, как запела мать. Запела одна, других голосов он не слышал. Давно она не пела. Не пела с тех пор, как проводила мужа и сына на фронт. Замкнулась в себе и стала гаснуть, когда получила похоронки на своих дорогих мужиков. А сейчас она запела их любимую с от­цом песню «По диким степям Забайкалья». Они пели эту сибир­скую народную песню часто: когда ехали на покос или в деля­ны, иногда просто вечером, когда оставались вдвоём. Она пела о судьбе каторжника так душевно и просто, так прочувствованно, что никто за столом даже не пытался подхватить песню, чтобы не нарушить воцарившуюся гармонию. Засыпая, Лёшка улыбал­ся: ему стало как-то тепло, надёжно и спокойно.

Май 2016. г.      г. Тюмень.