В. Герасимов
Крепко помнить.



Черныш


В пятницу Виктор Матвеевич выехал на дачу позже обыч­ного. Как старый и опытный дачник и водитель, он прекрасно знал, что если тронуться раньше шести вечера, то дороги из го­рода во всех направлениях будут стоять в пробках. Даже сейчас движение на федеральной трассе было оживлённым. Отъехав от города больше десятка километров, по ходу движения с пра­вой стороны он увидел на обочине дороги несколько стоящих машин и скопление людей. На аварию это не было похоже. На трассе не было разбитых машин, не было других признаков ава­рии. Припарковавшись за последней машиной, Виктор Матвее­вич торопливым шагом подошёл к стоящим на обочине людям. В центре стоящих водителей на земле лежала собака. Это была стареющая овчарка серо-дикого выраженного окраса. Крови большой ни на собаке, ни вокруг не было видно. Но овчарка ды­шала очень тяжело. Из разговора водителей он понял, что со­баку сбили совсем недавно, причём прямо на обочине. Звучали слова сожаления и крепкие выражения в адрес лихачей. Кон­кретных действий и предложений ни от кого не поступало. Так продолжалось несколько минут.
- Ладно, мужики, хватит смотреть, не в цирке. Надо что-то делать, пока не поздно, - заговорил стоящий почти в центре мо­лодой мужчина. Он снял с себя лёгкую ветровку синего цвета и расстелил её рядом с овчаркой. Потом опустился перед ней на колени, стал её осматривать. Через минуту поднял голову и спросил у водителей:
-  Кто поможет, ребята?
Откликнулось сразу несколько человек. Собаку осторожно переложили на ветровку, подняли и понесли к машине, на кото­рую указал мужчина. Торопясь, задние дверки машины открыл мальчик лет семи-восьми, вероятно, сын водителя. Он ласково смотрел на собаку, осторожно к ней прикасался, пытался погла­дить овчарку.
-  Ну что, мужики? Я назад, в город. Попробую в ветлечебни­цу, может, что-нибудь сделают, - сказал всем тихо мужчина.
Он развернул машину, и она быстро стала удаляться. Води­тели ещё какое-то время не отходили от места, где только что лежала собака. Кто-то опять закурил, люди продолжали гово­рить о случившемся. И Гордееву показалось, что произошедшее событие объединило на короткое время людей, сплотило. По­степенно люди уходили к своим машинам и разъезжались. По­ехал и Виктор Матвеевич. Заехав на дачу, он поставил машину под лёгкий летний навес. Сразу прошёл к скважине, включил насос, чтобы набрать воды в ёмкости для полива на утро. Были ещё планы на вечер. Но работа не заладилась сразу. Из головы всё не выходила сбитая у дороги собака. Он ходил в подавлен­ном состоянии, к тому же становилось уже темно. Отключив на­сос, Виктор Матвеевич пошёл в домик. «Надо бы перекусить», - подумал он. Хотя и на это, если честно, у него тоже не было особого настроения. Он достал из прикроватной тумбочки по­чатую бутылку водки, нарезал сыра. Уже потемну пошел и вы­рвал с гряды несколько головок лука вместе с пером. Помыв лук в свежей воде, пошёл в домик. Налил полстакана водки, выпил, закусил сыром. Немного посидел, но настроение не улучшалось. Он вышел на участок, сел на скамейку у бани, закурил. Картина, увиденная там, на дороге, не уходила из памяти. Виктор Мат­веевич курил и смотрел на звёздное небо. Он и не заметил, как стал прикуривать уже вторую сигарету. Ему стало вспоминаться далёкое детство и его любимая собака.
Было это давно. Был он тогда просто Витькой и сопливым пацаном. Отец его, Матвей Гордеев, пришел с войны только осе­нью сорок шестого. Вернее, не с войны, она-то закончилась. Вернулся из госпиталя, что в Иванове. В своём последнем бою в марте 1945 года под озером Балатон, что в Венгрии, он полу­чил несколько ранений и был контужен. Одно ранение очень серьёзное: пуля прошла прямо под сердцем навылет и разво­ротила спину. С этими ранениями он и провалялся в госпита­лях Подмосковья, во Владимире, Иванове. В родную Сибирь вернулся ещё слабым, но на своих ногах, и это было огромным счастьем для исстрадавшейся семьи. Бабы на селе по-хорошему открыто завидовали Ольге. Как же, вернулся муженёк, всё при нём, а остальное поправимо: подлечится, поправится. Воздух-то родной обязательно пойдёт на пользу. Понимала это и Ольга, радовалась, иногда плакала. Втайне от Матвея часто молилась за мужа у иконки, что осталась от бабушки. И правда, поправ­ляться стал Матвей, лицом свежеть. Через какое-то время о ра­боте стал поговаривать.
-  Ну что я, как развалюха какая, сидеть буду дома, да у тебя на шее? - говаривал он вечерами жене, которая к тому времени уже заметно «округлилась». - Тем более ты в таком положении. Старших поднимать надо, смотри, вон поизносились все. Да и растут ведь. Женихи-невесты скоро у ворот топтаться начнут.
Пыталась отговорить его жена, что, мол, рано, слабый ещё, ночами вон стонешь, мечешься. Раны не зажили, на спине и гру­ди свищи открываются. Но Матвей был непреклонен. Обнимая жену, улыбался и шутя говорил:
-  Эх, мать, руки-ноги целы, прорвёмся! К тому же, сама зна­ешь, кое-что могу, и неплохо. - И Матвей гладил Ольгу по высту­пающему животу. На что улыбающаяся жена отвечала:
-  Это дело нехитрое. А на работе-то как, сдюжишь? Ведь вполсилы не сможешь, характер не тот. А где её найти, работу-то таку, по твоему состоянию чтобы, где, скажи?
-  Ладно, мать. Думать буду. Вон весна всё же на подходе, во­робьи и те копошатся, что-то делают, заботы у них. А что я-то клушкой старой сидеть буду со стариками по завалинкам? Не пойдёт, не к лицу солдату, ведь сама всё понимаешь!
И однажды апрельским утром Матвей ушёл в колхозную контору к председателю и секретарю партийной организации. Те были в прокуренном небольшом кабинете председателя и что-то бурно обсуждали. После крепких мужских рукопожатий Матвей Степанович сразу начал с дела.
-  Негоже мне, мужики, с дедами самосад-то переводить, как-то уже в тягость стало. Надо что-то подумать про меня. Най­дите что-нибудь сподручное, по силам моим сегодняшним, - то­ропясь, говорил Гордеев. - Да, рубаху на груди ещё не рвану, не всё ладно со здоровьем. Но что-то и смогу!
И он обратился к секретарю парторганизации Василию Дмитриевичу:
-  Понимать, Митрич, стыдно перед бабами, что всю вой­ну тут за нас тянули. Стыдно как коммунисту без дела сидеть, когда вокругом проблем столько. Твёрдо решил: хватит жирок нагуливать. Тем более, сам знашь, с Ольгой прибавления ждём. Только вот что, мужики. Бумажки мусолить и в кладовщики не сватайте, не пойду. Пусть там бабёнки в интересном положении отсиживаются.
-  Всё верно говоришь, Матвей Степанович, верно и правиль­но. И нам твоя помощь ой как сгодилась бы. Сам видишь, зады­хаемся, народу-то нет. Ведь больше половины не возвернулись друзей-то наших. Четверо уже дома от ран тяжёлых прибрались. - Секретарь помолчал, потом, вздохнув, продолжил:
-  Бабы за войну, ты прав, без нас тут все жилы вытяну­ли. А молодёжь-то, сам знаешь, не втянулась ещё, слабовата. Прокорму-то шибко нет. Хотя, что ни говори, горят на работе, горят!
Тут в разговор вступил председатель Алексей Назарович, тоже фронтовик, с войны вернулся без левой руки.
-  Василий прав. Ты нам очень даже нужен. Ведь посевная на носу. Давай попробуем помощником бригадира по полеводству в первую бригаду на период сева. Лошадёнку дадим. Будешь воду да харчишки подбрасывать. Контроль опять же, учёт и так далее.
Председатель немного помолчал, потом продолжил:
-  Стыдно будет плохо-то работать, когда такой герой ря­дом будет да на пригляд встанет. Уважают тебя земляки. А уж молодняк-то и подавно. Не каждый приходит с войны при пол­ной «Славе». - А затем тепло и искренне закончил: - Что сказать, герой! Все мы тобой гордимся!
На что Гордеев, махнув рукой, эмоционально ответил:
-  Да ладно, мужики! Все мы герои, раз гаду ту раздавили. Особливо те, кто до гнезда того проклятого кровью своей зем­лицу и свою и чужую полил!
Ничего не сказали в ответ Матвею как-то погрустневшие и сразу закурившие фронтовики. На том с общего согласия и по­решили. Домой Гордеев вернулся в приподнятом настроении, немного даже возбуждённый.
В работу включился сразу, с первых дней посевной. Вставал рано, приезжал поздно. Было видно, что нелегко ему даются эти ежедневные мотания по полям, пусть и в кошёвке. Витька слы­шал сквозь сон иногда, как отец стонал, как мать уговаривала его отказаться от этой работы или хотя бы отлежаться день-два дома. На что Матвей тихо говорил:
-  Неужто, мать, ты не видишь? Всем тяжело. - И утром снова уезжал на работу.
Однажды в конце июня, объехав некоторые участки озимой ржи, посмотрев, в каком состоянии находятся поля, Матвей под вечер возвращался на лошади домой. Лошадь тоже притоми­лась за день, бежала не спеша. Впереди на проселочной дороге он заметил старушку. Она шла с ведром ягод. Поравнявшись, он узнал в старой женщине Елизавету Григорьевну, что во время войны прибыла в деревню с группой эвакуированных из-под Гатчины, что в Ленинградской области. Говорили, что все её родные: сыновья, зять и муж - погибли на фронте. А дочь с вну­ками потерялась где-то на просторах страны во время эвакуа­ции из Белоруссии. Матвей Степанович уважительно попривет­ствовал женщину:
-  Что-то припозднилась, мать! Давно идешь, Григорьевна? Садись, подвезу.
На что женщина устало ответила:
-  Спасибо, солдат. С превеликим удовольствием. А припозд­нилась, потому как сердце что-то сегодня подвело меня. В лес пошла - вроде ничего было, а обратно иду - подводить стало.
В дороге они разговорилась. Старая женщина поведала с большой радостью Матвею Степановичу о том, что нашлись её дочь и внуки, все живы, здоровы. Живут теперь в Ярославле, куда во время войны после долгих скитаний попали. И вот те­перь она уезжает к ним на Волгу. Матвей искренне порадовался счастью этой повидавшей много горя на своём веку женщины. За разговорами не заметили, как доехали до деревни. Когда Матвей подвёз Елизавету Григорьевну к её старенькому доми­ку, в который её поселили во время войны, женщина, как бы из­виняясь, сказала:
-  Спасибо тебе, солдат. К сожалению, отблагодарить тебя нечем, скромно, очень скромно живу.- Она помолчала, и было видно, что хочет ещё сказать что-то.
-  Но вот подарок хочу тебе сделать. Я через неделю уезжаю. Возьми моего щенка себе. Накладно мне прокормить его, да и в дорогу брать боюсь. А собачка хорошая. Прибилась ко мне месяц назад в райцентре, когда в военкомат да в исполком ездила за вестями о солдатах своих да о дочери. Вот так пешком и пришли сюда вдвоём. Мне с ней хорошо было, она ласковая. Вернее, он. Кобелёк это. Чёрный, с бабочкой на груди. Такой франт. Гамлетом назвала. Возьми, солдат, не пожалеешь, - тепло закончила она.
Заслышав у дома голоса, за ограду выбежал щенок. Было ему на вид месяца четыре, но порода была видна сразу. Это была хорошая помесь дворняжки с овчаркой. Уже высокий на ногах, широкая грудь, украшенная белой бабочкой, стоящие уши и ум­ный взгляд. Щенок смотрел на мужчину ласково, но гордо. Мат­вею он сразу понравился. Подойдя к щенку, он погладил его.
-  Ну что, дружок, пойдёшь ко мне жить?
Щенок поднял голову и посмотрел на Елизавету Григорьев­ну, как бы спрашивая женщину: «О чём это он?» Григорьевна на­клонилась к щенку и ласково погладила его по голове:
-  Ступай, милый! Тебе у солдата будет хорошо. Там ребя­та, семья. А я одна. Да и поеду я, так что прощай! - И женщина отвернулась, стала вытирать набежавшие слезы. Её одинокое сердце уже привыкло к этому ласковому существу. Матвей Сте­панович тихо сказал:
-  Ну что ты, мать. Не рви себя. Всё будет хорошо. А за щенка спасибо.
-  Спасибо и тебе за слово доброе!
-  Как соберёшься, дай знать. Поможем, чем можем,
Он некоторое время помолчал. Потом весело скомандовал щенку:
-  Ну, друг, по коням! - Подойдя к кошёвке, сказал:
-  Прошу! - и указал щенку, куда следует сесть. Тот отошёл от Елизаветы Григорьевны, оглянулся на неё, словно ждал и её команды. Постоял некоторое время, потом резко, с разбегу, прыгнул в кошёвку. Матвей попрощался с женщиной. Он зашёл с обратной стороны, чтобы не тревожить щенка, и сел на свое место. Потом весело сказал:
-  Ну что, домой, парень!
Виктор Матвеевич и сейчас помнит, сколько тогда было ра­дости у всех в семье, когда они увидели в кошёвке у отца, за­ехавшего в ограду, этого красивого щенка. Во двор высыпала вся ребятня, вышла и Ольга. Дети стали, перебивая друг друга, спрашивать:
-  Папа, это теперь наша собачка? Ты её привез насовсем? Где ты взял такого пёсика? С вопросом обратилась и Ольга:
-  Правда, Матвей, не томи детей, откуда щенок?
Отец тогда коротко объяснил всем домашним, откуда взял щенка. Сказал, что Елизавета Григорьевна уже кличет его Гам­летом. Щенок всё это время сидел в кошёвке, как будто ждал своей участи. Ольга безбоязненно подошла и ласково погладила щенка.
-  Гамлет! Слово какое-то не наше. - Потом тихо продолжи­ла: - Красивый. Чёрный, как грач весенний. Ну и пусть у нас Чер­нышом будет.
На что Матвей весело отозвался:
-  А что, соответствует. Как, ребята, согласны? Давайте Чер­нышом и будем звать.
Он подошёл к щенку, взял его на руки и передал Витьке, который стоял рядом. Прошло уже столько времени, а Виктор Матвеевич помнит, как билось сердце щенка, когда парнишка прижимал его к себе. Вот так и появился в их семье Черныш, ко­торый стал всеобщим любимцем.
С первых дней Черныш не расставался с отцом, всюду был с ним. Отец днями ездил по бригадам, полям. Иногда брал ре­бятишек и собаку, и они ехали на озеро ставить сети. Пока отец плавал, они с Чернышом вдоволь резвились в воде. Пёс стано­вился видным, красивым и сильным. Незаметно и лето стало скатываться за желтеющие леса. Потом наступила зима. Сколь­ко радости было у Черныша при виде первого снега! Он резвил­ся вместе с ребятами, азартно бегал за сороками, что зачастили из леса в деревню и всё ближе и ближе подлетали к жилью, что­бы чем-нибудь поживиться. К весне Черныша было не узнать. За зиму он возмужал и стал чем-то походить на сильного матёро­го волка. А вот сердце оставалось добрым, как у того ласкового щенка.
После праздника Победы у отца сильно разболелись раны и он на две недели слёг в районную больницу. Как без него скучал Черныш! Он практически ничего не ел, мог подолгу сидеть за оградой и смотреть в ту сторону, куда по дороге увезли отца на председательской машине. Проблемы с сердцем и ранами ока­зались гораздо серьёзнее, чем предполагали врачи. К тому же обнаружили затемнение на лёгком, поэтому лечили и это забо­левание. Так что повалялся солдат снова на больничных койках. Нанёс урон бюджету райбольницы, как он сам с грустинкой го­ворил. Аппетит-то был у него завидным, несмотря на болезнь. Дома Матвей Степанович планировал побыть недельку, пока- хаться с младшенькой дочкой, которую не видел долгое время и в которой души не чаял, просто дышал ею. Черныш в отсутствие отца был постоянно с Витькой, теперь же парнишку словно и не замечал. От отца не отходил ни на шаг. Ольга по рецепту соседки сделала для мужа какую-то мазь и два-три раза в сутки смазы­вала ею раны Матвея. Было тепло, и Ольга часто проделывала эту процедуру во дворе. Матвей снимал рубашку, жена обраба­тывала раны, и муж потом сидел и подолгу наслаждался теплом.
Однажды, после очередной такой процедуры, Матвей, раз­морившись на солнышке, уснул на крылечке, приклонив голову к пристрою. Как рассказывала потом всем Ольга, что случайно всё это увидела, Черныш, подойдя к спящему мужу, стал слизы­вать с раны выделяющуюся прозрачную жидкость. Слизывал, тряс и крутил головой, фыркал и снова энергично слизывал. Продолжалось это минут пять. Потом он выбежал вон из огра­ды. Ольга поведала о том, что видела, мужу и соседу деду Тро­фиму, что подошёл покурить с Матвеем. Дед выслушал Ольгу и сказал:
-  Ты, девка, давай-ка мажь раны не мазью этой, а поперво­сти сметанкой али ещё чем скусненьким. Пусть псина-то почаще лижет раны. А уже опосля можно и снадобьем твоим. На языке-то у собак много пользительного. Ведь они сами себя врачуют. Вспомните, какие раны были у мово Верного после драки с ко­белями. Ить выходил сам себя, всё зализал, как заштопал. - По­молчав, дед продолжал: - А сейчас Черныш бегает травку ис­кать, каку ему надо. Найдёт, пожуёт и сам очистится к тому же.
Ольга с Матвеем вроде как с недоверием отнеслись к сло­вам соседа, но согласились всё исполнить в точности. Черныш вскоре прибежал домой, был он необычно спокоен и виновато смотрел на Матвея, лежал у его ног, иногда склонял голову на его колени. На следующий день Ольга всё сделала по совету ста­рика. Матвей снова сел на крыльцо. Ольга смазала места вокруг ран свежей сметаной. И Матвей шутя дал команду Чернышу:
-  Ну что, друг, лечи солдата!
А сам откинулся немного на стенку. Черныш смело подошёл к хозяину и стал слизывать не сметану, а стал лизать раны. Он старательно вылизывал основную рану под сердцем и делал это с усердием. Так продолжалось несколько дней. После каждой та­кой процедуры Черныш убегал из дому. Возвращался всегда не­ожиданно, был тихим, подавленным.
Что помогло тогда Матвею? Уход и мази жены или «врачева­ние» четвероногого друга? Один Бог знает. Но раны перестали кровить, отцу заметно полегчало. Вскоре он снова вышел на ра­боту. И, как прежде, Черныш был всегда и везде с ним.
Ушли они из жизни практически одновременно. Произошло это года через три после собачьего врачевания. Был разгар сено­косной страды. За неделю перед этим отец стал жаловаться на сердце, ему постоянно не хватало воздуха, в груди давило. Его увезли в больницу, там провели обследование, поставили уко­лы. Но помещать на стационарное лечение не стали, так как в корпусе делали ремонт, везде пахло краской. Предложили Мат­вею подлечиться с недельку в области в кардиологическом от­делении, но отец тогда наотрез отказался, сказав, что вроде как стало получше. Ему выписали лекарства и отправили домой с условием, что через неделю он непременно приедет на полное обследование и лечение. Утрами, по холодку, он старался что-то делать: отбивал литовки, насаживал новые вилы, ремонти­ровал деревянные грабли для покоса - одним словом, занимал себя, старался и в таком положении быть полезным. А днём, в самый жар, уходил в пристрой к бане, где у него был топчан, и подолгу лежал, закрыв глаза, или читал.
В тот трагический день все с утра поехали на покос, надо было закончить копнить подсохшее сено. Работы артелью было немного, к обеду домашние обещали вернуться. Младшую Да­шеньку завезли к бабушке, что жила на берегу озера на другом конце села. Матвея оставили одного на хозяйстве, с условием, что никакой работы он до приезда делать не будет, единствен­ное - к обеду подтопить баньку. На этот раз и Черныш увязался со всеми. Работа на покосе спорилась, все трудились с охотой, часто слышен был смех, ребята отпускали шутки. Ольга иногда поругивала старших и своего брата, чтобы не торопились и де­лали работу на совесть. Погода стояла замечательная, обдувал лёгкий ветерок, и копны на их покосе росли как грибы. Черныш иногда срывался за сороками, с весёлым лаем бегал за бабочка­ми и стрекозами. Вволю набегавшись, лежал в тени. Работы уже оставалось немного, у молодёжи было хорошее настроение: ско­ро домой, а там на озеро. Вдруг Черныш залаял, потом подбежал к Ольге и стал лаять ещё сильнее и громче. Он несколько раз отбегал от неё, снова возвращался и продолжал лаять. Потом со­рвался с места и стремительно побежал с покоса в сторону села. Ольга сердцем почувствовала, что дома неладно. Она опусти­лась на сено и выдохнула:
- Матвей! Ребята, что-то с отцом!
Виктор Матвеевич хорошо помнит, как старшие торопливо стали запрягать лошадь, побросав весь инструмент под кусты. Как гнали лошадь, как быстро доехали до села, благо, оно было недалеко от покоса. Мать и Витька тогда спрыгнули с телеги, не доезжая дома, и побежали. Уже приближаясь к дому, они услы­шали вой Черныша, и Витьке стало не по себе. Вбежав на ограду, они увидели на крыльце отца. Он сидел на своём любимом ме­сте, прислонившись к дощатой стенке нового пристроя-навеса. Рядом сидел Черныш. Увидев Ольгу с Витькой, он жалобно за­скулил, из его собачьих глаз потекли слёзы. Это были слёзы на­стоящего друга, который уже ничем не мог помочь своему хозя­ину. Ольга поняла: Матвей мёртв. Не выдержало сердце солдата.
Хоронили отца со всеми почестями. Прибыло много во­енных из района и области. С районным военным комиссаром приехало несколько солдат с автоматами. Были речи, прощаль­ные залпы на кладбище. И прощальный вой Черныша. Этот вой давил всем на сердце.
После похорон Черныша посадили на привязь. Но он своим жалобным воем разрывал сердца и домашним, и соседям. И Оль­га попросила Виктора, чтобы он отпустил пса на время. Почув­ствовав свободу, Черныш стремглав выбежал из ограды. Всем было понятно: собака убежала на кладбище. Вернулся пес дня через два-три. Он вошёл в ограду пошатываясь, стал худым, сра­зу лёг у крылечка, где обычно сидел Матвей. Пёс ни к чему не притрагивался, что бы ему ни предлагали. Однажды утром его не стало на привычном месте у крыльца, не было и в будке. Но он приходил, а утрами снова убегал. А потом Черныш не при­шел совсем. Нашли его тогда на могиле отца. Пёс был мёртв. С тяжёлым чувством ещё одной утраты похоронили они любимо­го Черныша в лесочке, что рядом с кладбищем. Сильно плакали тогда все родные над его холмиком. Оборвалась нить, что свя­зывала их с отцом и мужем. Занемело тогда сердце у парнишки: сразу две потери, два горя. Долго не отходило, осталось всё это в памяти на всю его жизнь. С той поры Виктор Матвеевич никогда не держал собак. Не может. Тяжело терять настоящих и предан­ных друзей, таких, каким был для их семьи Черныш.

Ноябрь-декабрь 2016 г.      г.      Тюмень.