В. Герасимов
Крепко помнить.


Солдатский колодец
Родным и землякам посвящается.




Пролог
В это тихое летнее утро Александр Анатольевич Мельников проснулся немного раньше обычного. Вернее, проснулся не сам, его разбудил какой-то особенно резкий, но приятный гудок ухо­дящего вниз по Иртышу пассажирского теплохода. Дом, в кото­ром уже несколько лет живёт Мельников, расположен недалеко от речного вокзала. Из окон и с балкона хорошо видна и река, и сам вокзал, и всё новое левобережье. Нехотя открыв глаза, Алек­сандр Анатольевич по привычке посмотрел на часы и подумал: «Первая ласточка, на Тобольск...» Встав как-то по-особому бо­дро, он, чтобы не разбудить жену и внуков, что приехали пого­стить из Калининграда, сначала прошёл тихо в ванную, потом на кухню. Не стал, как обычно, включать телевизор, чтобы уз­нать новости и погоду, а включил чайник и несколько минут си­дел в раздумье и какой-то отрешённости.
Выпив стакан чая с мёдом и бутербродом, он быстро оделся, спустился по лестнице и вышел из подъезда. На часах было на­чало седьмого, от реки тянуло приятной свежестью. По обыкно­вению, на работу он выезжал чуть позже. Сегодня у него встреча с руководителями подразделений назначена на девять утра, к тому же день был субботний, и Александр Анатольевич просто решил пройтись по набережной, полюбоваться Иртышом. Редко ему удаётся делать это в последнее время. Спустившись по камен­ным ступеням на нижнюю липовую аллею, он медленно пошёл по набережной в сторону большой крытой беседки-ротонды.
Это было любимое их с женой место. Если позволяли время и погода, они могли долго здесь сидеть. Просто сидеть и смо­треть на эту замечательную сибирскую реку. Буквально в пяти минутах ходьбы отсюда находилось место, где соединялись две реки - своенравный горно-степной Иртыш и робкая и застенчи­вая, текущая со стороны самых больших в мире знаменитых Васюганских болот Омь, или, как её народ любовно называл, Омка. Разные по цвету воды: песочно-светлую и торфяно-коричневую - несли эти реки, и здесь, при слиянии, была чётко видна эта цветовая разница. И Мельникову всегда казалось, что здесь со­единялись не просто две реки, здесь сходились, сливались две истории, две философии и два стиля жизни, две энергетики: таёжно-урманная и ковыльно-степная. Здесь всегда царствовала какая-то особая гармония.
Раннее пробуждение, какой-то особый внутренний на­строй приподняли не только настроение: казалось, приподня­ли и самого Мельникова над землёй. С лёгкостью вбежал он по ступенькам в беседку. Облокотившись на мраморные перила, Александр Анатольевич достал сигареты, прикурил. Затянулся с наслаждением, с шиком, как в молодые годы, стал кольцами выпускать дым. Утренний туман над рекой и на левом берегу уже почти рассеялся. Быстро поднимающееся летнее солнце придавило его к водной глади. Хвостато-разорванные остатки безуспешно пытались местами цепляться за прибрежные ку­сты, за стоящие на берегу деревья. Цеплялись и тут же таяли. Горизонт становился чистым, хорошо просматривалась вся па­норама новостроек левобережья, свежая зелень лесов. Вечные спутники реки - рыбаки - по-хозяйски устраивались на излю­бленных местах по обоим берегам, неторопливо колдовали над снастями, изредка шутливо, по-свойски, комментируя свои дей­ствия и происходящее вокруг. Сам заядлый рыбак, Александр Анатольевич с неподдельной грустью и завистью смотрел на их священнодействия и мысленно желал им удачи.
Как-то незаметно, само по себе, его сознание, его память стали высвечивать, вырывать из прошлого, его прошлого, яркие утренние зорьки, что были когда-то там, далеко, на его малой родине, в краю небольших, но многочисленных голубых озер. И как-то память стала затягивать и затягивать его в то время, как трясина. Он уже ничего не мог с собой сделать, да и не хотел. Он вдруг очень сильно захотел вернуться туда, в своё прошлое.
Чем дальше тернистая дорога жизни уводит, отдаляет чело­века от времени и от места того, где прошли детство и юность, чем больше становится невосполнимых потерь, трагических утрат, время то и те места становятся дороже, хочется, чтобы это не ухо­дило, было подольше рядом. Всё чаще сердце сдавливает боль, а в памяти теснятся лица близких людей, которых уже никогда не вернуть. Порой яркими всплесками выбрасывает память под­робности той особенной, замечательной, пусть даже трудной и драматичной поры - поры детства, светлой и чистой юности.

Солдатский колодец
Отцу Александра, Анатолию Мельникову, в начале той страшной войны было уже под пятьдесят. Но на фронт он рвал­ся с первых её дней. Казалось бы, куда, зачем? Пятеро детей. Ранение еще в Гражданскую. И теперь серьёзная должность на селе - председатель сельского потребительского общества (сельпо). В его ведении находилась не только организация тор­говли в окрестных деревнях, но и создание подсобных произ­водств. Ещё он руководил заготовительной деятельностью на территории, входившей в состав потребобщества.
С началом войны жёстко был поставлен вопрос о создании местной (собственной) продовольственной базы, особенно здесь, в Сибири. Один за другим шли на село серьёзные бумаги-циркуляры с требованием всё сделать для увеличения объёмов продовольствия. Надо было кормить и своё население в районе, и заготовить необходимое количество продуктов для фронта и тыла. И за этой работой был ежедневный контроль и жёсткий за неё спрос. Сельпо получало плановые задания (в зависимо­сти от сезона) по заготовкам рыбы, грибов, дикоросов, картофе­ля, яиц, молока, лекарственного сырья, берёзового сока, лыка, табака. Позже стали доводить планы и на отлов зайцев, дичи, ондатры. Был план и на овчины, тёплые вещи (варежки, носки, шапки-ушанки). Заготавливали и металлолом, и берёзовые ве­ники. Картофель сдавали клубнями с огорода, но были планы и по сушёному картофелю, моркови. Мыли, резали и сушили, готовили и отправляли. Сушили и местные ягоды. Всё это де­лалось, собиралось, перерабатывалось руками работников по­требительского общества да местным населением: женщинами, стариками и ребятнёй.
Шла жестокая война. Всё тревожнее и тревожнее доходили ве­сти до Сибири. Чаще стали приходить похоронки, всё больше женщин в чёрных платках стало появляться в деревнях и в райцен­тре. Для фронта, для разрушенных городов и сёл нужно было всё, особенно продукты питания. Их надо было всё больше и больше.
Порой со своими работниками, активом сельсовета Мельни­ков сутками занимался только заготовками, чтобы выполнить план, обеспечить своевременную отгрузку заготовленного. По­этому ни о каком уходе на фронт не могло быть и речи. И ответы для Мельникова в военкомате и в райкоме партии всегда были короткими: тыл, особенно сибирский тыл, должен обеспечить фронт всем необходимым. Здесь сейчас такой же фронт, только не стреляют и не убивают. Ты нужен здесь. Вопрос закрыт, и в ближайшее время его поднимать нет смысла.
Проводив на фронт старшего сына Василия, Анатолий Пе­трович как-то сник, затосковал, ходил порой как отрешённый, словно предчувствовал что-то нехорошее. Поэтому спасение находил только в работе, забывался, погружаясь полностью в дела. Однажды, промотавшись целый день по делам служебным на сельповской лошадёнке, он уже поздно сдал коня и кошёв­ку старому конюху. Мельников присел отдохнуть и покурить на высокое деревянное крыльцо сельповского магазина.
Уже темнело, магазин не работал, от озера тянуло свеже­стью. Как-то тихо, незаметно к нему подошёл конюх Григорий Матвеевич. Сколько ему было лет, Мельников не знал. Но сколь­ко себя помнит, дед этот был всегда. И прозвище было у него странное - Лоза. Только незадолго до войны Анатолий Петро­вич узнал, откуда оно, как прикипело к этому странному деду. Оказывается, вся его родова по мужицкой линии умела искать и находить места, где под землёй была вода. Искали с незамыс­ловатым приспособлением - раздвоенной веточкой лозы. Эта нехитрая вещь знающему человеку о многом говорила. И они находили воду всегда - дед его, и отец, и братья. И вода в том ме­сте, куда указывали мужики, добрая была. Вот за это их сильно уважали в округе.
Из всей большой родни остался Григорий Матвеевич один. Кто сгинул в Гражданскую, кто в Китай «убёг» с белогвардейца­ми, кто на финской голову сложил, кто ушёл «германца воевать» уже в нынешнюю войну. Старик давно жил один.
Матвеевич присел рядом с Мельниковым. Помолчали. Раз­говор начал старик.
-  Слышь, преседатель. Лето вот нонча жаркое задалось. Дожжей мои кости не чуйствуют и дале...
-  Да, ты прав, горит всё! Жарковато, - отозвался тихо Мель­ников. - Ты это к чему, старый?
-  А к тому, милок. У нас сколько колодцев- то добрых в де­ревне? Четыре? Правильно, четыре. По одному на улицу. Навер­но, знашь, бабы-то жалуются: вода уходит. Не хватат воды-то, преседатель. Ить, видно, жилы и те ноне скудеют. Не даёт зем­лица-то кровушки своей.
Дед некоторое время помолчал, словно с мыслями собирался.
-  А в озёрах-то зацвела водица, совсем худа стала. Скотина и та, понимашь, моргует! Лягушки как сказились, скачут, пони­мать, куда глаза глядят.
Дед опять замолчал. Мельников уже понял, к чему ведет разговор этот сухонький и мудрый человек, и внутренне обра­довался.
-  Рассказываю тебе как партейному, - опять начал Лоза. - Я тут неделю помараковал чуток, помаршировал во время своего ночного безделья около коней-то. Походил вокругом с палочкой-то, как тятя учил.
-  Ну и как? - с нетерпением перебил его Мельников.
-  А вот никак, - загадочно ответил ему дед. - Ну, поперво­сти, с тебя причитатся, преседатель. И не просто какой-нибудь Улькин магарыч. А давай-ка, любезнай, из своих сельповских за­пасов, скусненькую! Поди, есть? А, начальник?
-  Всё для тебя есть, родной ты мой! - радостно ответил Мельников. Дед на мгновение закрыл глаза. Потянулся, потом как-то не по возрасту бодро крякнул.
-  Это ладно, это хорошо. Тогда слушай. Вишь, вон там в саду, между сельсоветом и школой, низинка небольша, туман любит там утрами нежиться. Так вот, там мой «колдун» вроде воду ка­жет. Чует, понимашь, жилу хорошу и не сильно глыбоко...
-  Сколько? - спросил нетерпеливо Мельников.
-  Ну, милок, скрозь землю-матушку грешный видеть ещё не сподобился. Но так кумекаю, метров семь, можа, чуть боле буде.
Мельников ответил, думая о чём-то о своём:
-  Да, это было бы неплохо. Место хорошее, бойкое, самый центр деревни. Если получится, сделаем его резервным, общим колодцем.
Дед в согласии молча кивнул.
-  Одна проблема, старик. Кто и когда копать-то будет?
На что дед, немного помолчав, возразил:
-  Промблему эту знаю и без тебя.
И дальше уже твёрдо сказал:
-  Решатся она просто! Ты вот спрашивашь, когда? А непре­менно нонча летом, когда сушь. Пока маракуем - глядишь, осенью и с водой будем. Дальше кака промблема? Народ? Руки работя­щи. Знаю: мужиков нет. Бабы с утра до ночи в работах, чуть жи­вые домой тянутся. Да мелкота на деревне. И той работы хватат.
Дед замолчал и вдруг как выстрелил:
-  А мы на что??? - Потом резко вскочил, торопливо заходил по крыльцу, остановился рядом с Мельниковым и сразу задал вопрос:
-  У тебя Мишаня когда с курсов-то возвернётся?
-  Да через пару недель, - ответил Анатолий Петрович. - И сразу технику к уборке готовить. А осенью, как восемнадцать стукнет, сразу и на фронт. Если по броне не оставят. Мужиков-то к технике особливо нет, сам знаешь.
Видно, деда это вполне устраивало, и он спокойнее уже за­кончил:
-  Ну, вот и славно, вот и хорошо. Расклад, милок, простой. Ты, преседатель, будешь находить в день два-три часа для зем­ляных работ. Кротом поробишь... - и Лоза лукаво улыбнулся. - Глядишь, в головёнке-то светлее будет да на молодух меньше глазеть будешь.
Дед, рассуждая, продолжал:
-  Опять же, Мишка. Часок-другой выкраивать будет до уборки-то. И по времени сговоримся. Одним словом, не кружи голову, служивый, справимся! Опять же, где бесенята постарше подмогут, в школу сходи. Там директор - ленинградец, мужик понятливый, хоть и старый и из бывших, говорят. И ладно будет.
И дед резко сел, даже не сел, а плюхнулся рядом с Мельнико­вым на крыльцо. Анатолий Петрович некоторое время молчал, что-то взвешивал, прикидывал. Потом достал кисет, протянул деду табак в баночке из-под леденцов и нарезанную бумагу. Свернули самокрутки. Прикурили, затянулись с удовольствием. Помолчали.
-  А знаешь, дед, ты и здесь прав. Спасибо тебе за мысль дельную. Согласую время своей работы да и сынишки в райко­ме и в хозяйстве. Сам понимаешь, время какое: война, будь она трижды клята. И вперёд! Сам-то как со здоровьишком, Матвее­вич? Сдюжишь?
-  Я, паря, казак старый, к тому же сибирской. Сдюжу! - отве­тил дед, и Мельникову показалось, что он даже лицом посветлел.
-  Ну, вот на том и порешили.
Мельников помолчал, потом сказал:
-  Ну что, дед, время позднее, может, откроем бутылочку, вы­пьем за почин? У меня в кабинете есть.
Григорий Матвеевич как-то весь подобрался, лицо стало се­рьёзным.
-  Нет, милок. Сам говоришь, время такое. Ты вот сейчас под бок к бабе своей, а у меня служба. Извини. Вот как дело сладим, с тебя причитается. И не просто каку-то сургучёвую, коньяк по­ставишь! Лады?
У Мельникова после их разговора на душе как-то стало теп­ло и чисто, будто помыли её водой светлой родниковой или вы­пил уже напитка того, что запросил дед.
И он весело ответил:
-  Лады, дед, лады!
Попрощавшись и пожелав старику доброй службы, он по­шёл притихшими деревенскими улицами в сторону своего дома, в нём был ещё заметен свет лампы. Дома его ждали.
Утром Анатолий Петрович приступил к своим обязанно­стям, занялся текущей работой. Он не стал форсировать ре­шение вопроса по колодцу, в деревне никому не рассказал о позднем вчерашнем разговоре. Завтра вызывают в район, сове­щание. Там он и решил обговорить с секретарем райкома этот вопрос, так скажем, не афишируя инициативу прежде времени.
Назавтра во время перерыва Мельников, извинившись, за­шёл к секретарю райкома и рассказал о вчерашнем разговоре с Лозой, о его инициативе. Секретарь райкома Ваганов был свой, из местных, бывший учитель, моряк. На фронт не забрали по причине серьёзного ранения на Балтике в финскую. Вот и оста­вили его, как сказано было на пленуме, на хозяйстве. Руково­дить совместно с исполкомом всей работой в районе. Ваганов инициативу поддержал сразу.
-  Ты молодец, что зашёл на разговор. Дело нужное. Ведь у вас и у соседей с водой плохо, солёная и с запахом нынче в ко­лодцах. Пробуй. Получится, мы деда твоего на руках по району носить будем. Ведь, по-моему, больше-то нет у нас мастеров та­ких? - Секретарь, немного помолчав, продолжил:
-  Только, Петрович, тебе не тридцать лет. Ранение было. Сам-то как, сдюжишь?
-  Надо сдюжить, Ефимович.
-  Тогда ещё, - сделав паузу, продолжил секретарь. - На основ­ной работе чтобы это не отражалось. Сам понимаешь, обстанов­ка. На колодец кого надо ещё подключи. Расставшись с секре­тарём, получив добрые напутствия, решив остальные вопросы, Мельников уже поздно выехал из района на лошади домой.
К вопросу о колодце вернулись недели через три, в начале июля. Сын Мельникова, Михаил, вернулся с механизаторских курсов и сразу подключился к важной работе по подготовке тех­ники к уборочной, что вели уже работники МТС. Он пропадал там допоздна, парню нравилось копаться с техникой, быть нуж­ным в это трудное время. Анатолий Петрович согласовал время работы сына в мастерской с руководством хозяйства, руковод­ством МТС. А дед Лоза уже активно на сельповской лошадёнке собирал по деревне инструмент, все «приспособы», как он сам выражался, для земляных работ. Он ремонтировал и точил ло­паты, в мастерской ему новым обручем обтянули деревянную бадью, соорудили разборный ворот для подъёма грунта. Там же к старому топору приварили металлическую трубу, топор нато­чили. Со всем этим полегче будет проходить крепкий глиняный слой, да и кто знает, что там ещё будет в землице-то родной.
Начинать решили утром в воскресенье. У всех троих был какой то особый настрой, будто возводить будут церкву вели­чественную, как выразился Матвеевич, а не в землю углублять­ся. С ними пришла и жена Мельникова, Ульяна. Она всё что-то многозначительно переглядывалась с дедом, который на ло­шади подвёз инструмент для работы. Потом дед торжественно сказал:
-  Ты, сынок, не обижайся. Отцы и деды наши дело доброе завсегда с богом зачинали, просили поддержки. Так давай и мы начнём дело это, людям нужное, по-людски да по-божески. Нуж­ное дело зачинам для народу. Думаю, партия твоя не осерчат на дело такое, а мы и не скажем.
И он скомандовал:
-  Давай, Ульяна! Неси, дочка.
Ульяна достала из грубой тряпичной торбы, где были харчи, чистый рушник, быстро его развернула. Там оказалась неболь­шая старинная иконка. Мельников помнил эту икону: ею когда-то их, молодых, благословила на жизнь семейную покойница теща, мать его Ульки, старая казачка Авдотья Пантелеевна.
Ничего не сказал Мельников ни жене, ни Матвеевичу, а стал наблюдать за спокойными действиями деда. Тот молча трижды перекрестился, встав лицом к взошедшему уже солнцу. Потом несколько раз не спеша с иконой обошёл по кругу место, где планировались земляные работы. Иконой трижды перекрестил небольшую полянку, поцеловал икону. Молча постоял, глядя куда-то вдаль, за озеро, где над лесом повисло утреннее солнце. Потом взволнованно, как в церкви, сказал:
-  Ну, дети, с Богом!
И с этого дня, углубляясь каждый день в землю, они рабо­тали на колодце в любую погоду. В это же время, одновременно с основными земляными работами, два ещё крепеньких стари­ка из деревенских, старинные дружки-приятели деда Лозы, на лесоскладе из оставшегося доброго довоенного леса за харчи рубили сруб для колодца. Лоза успевал и туда, иногда «проведовал» приятелей, контролировал работу стариков, возил хар­чи, что собирали женщины по деревне для работников. Ино­гда, видно, «вкладывалось» туда что-то горячительное, и тогда дед прибывал оттуда навеселе, в хорошем расположении духа, много шутил над «червями земляными». Не помнит уже сей­час Александр Анатольевич, сколько времени его родные и дед Лоза копали этот колодец, сколько тогда прошли они метров. Но он хорошо помнит, каким уставшим приходил отец домой после этой работы, как порой стонал ночами. Помнит Мельников и то, как они с ребятней помогали иногда мужикам на колодце, пом­нит особенный запах свежей земли, что доставали из глубины. Помнит, какой мягкой и липкой была там глина, как они с ребя­тами лепили из неё всяких зверушек, коней, птиц. Помнит и то, что уже к уборке колодец был в основном готов. Сруб спускали звеньями всем миром - тут помогали и женщины, и работники МТС. Сруб вывели наверх, подняли над землёй метра на полтора, с учётом будущей осадки. Сделали сразу и добротную крышку.
Да, Лоза не ошибся: водоносный слой здесь действительно был неглубоко, и был, как выразился дед, «шибко резвый, как стригунок». Столб воды буквально за несколько дней значи­тельно поднялся и прибывал ежедневно, а после прошедших дождей уровень дошёл почти до самого верха. Вода, отстояв­шись, «промывшись», как говорили односельчане, была чистой, с голубизной, холодной и очень вкусной.
Особых торжеств по случаю готовности колодца тогда не было. Время начиналось жаркое - подошла уборочная. Но секре­тарь райкома партии Ваганов приехал. Собрались активисты, сельсоветские работники, учителя, свободные от работы жен­щины, старики, кто смог, да ребятня. Ваганов сказал коротко, но душевно. Связал всё с текущим моментом, кратко остановился на успехах на фронтах, сказал о предстоящей уборке. В заклю­чение торжественно вручил деду Лозе новые хромовые сапоги и рубаху - за инициативу и активную работу. Некоторые жен­щины всплакнули, радуясь за старика. Растрогался и сам дед. Пытался что-то сказать в ответ, но махнул рукой и отошёл от на­рода, вытирая застиранной тряпицей набежавшие слёзы. Давно не видели односельчане таким старого казака. Мельникову и Мишке Ваганов крепко пожал руки, поблагодарил и сказал, что после победы он непременно приедет к ним на рыбалку и на уху, и тогда они это дело отметят по полной.
Не знает и не помнит Александр Анатольевич, выпили ли отец с Лозой тогда заветную бутылку коньяка или нет. Скорее, выпили. В этом, зная отца, который всегда держал слово, он не сомневался.
Так или примерно так происходили тогда события в его род­ной деревне. Колодец этот стал для людей спасением и в годы войны, и в последующие годы. Его полюбили и свои, и проезжа­ющие мимо жители соседних деревень, да и соседней области, что начиналась недалеко, за озером. За водой для питья подчас приезжали специально. А для Александра он до конца жизни останется отцовским.


***    ***    ***
Тёмным ноябрьским вечером в дом Мельниковых тихо по­стучали. Дома были и хозяин, и его жена Ульяна. Вошёл давниш­ний друг Анатолия Петровича, районный военный комиссар Руденко. Он и раньше в ночь-полночь заезжал в этот дом. Был он большим и высоким, и ему всегда не хватало места в этом де­ревенском домике. Вот и сейчас, согнувшись почти вдвое (из-за полатей), он из темноты вышел к столу, где было светлее от све­та керосиновой лампы, висевшей под потолком. Поздоровался как-то сухо, официально. Ульяна женским сердцем сразу поня­ла: плохие вести в их дом принес этот старый друг-военный - и сразу села на скамью у печи, где и стояла. Военком начал сразу, без предисловий.
- Анатолий, Ульяна, - по-свойски обратился он к испуганно-­насторожённым хозяевам - Ваш сын Мельников Василий Анато­льевич пал смертью храбрых в боях под Москвой.
Подросток Саша с маленькой сестрой Клавой спали в тот «чёрный» вечер на полатях, набегавшись и наработавшись за день, спали крепко. Конечно, они не видели и не слышали, что происходило в доме после известия военкома. Только утром они узнали о страшном горе, что пришло в их семью. Саша увидел почерневшую и сгорбленную мать в плохо повязанном платке и с неприбранными волосами, её потухшие глаза. Испугался, ког­да увидел постаревшего за ночь отца. Его лицо стало землисто-­серым. Он много курил, руки его подрагивали, не находили себе места.
Многое сразу изменилось в небольшом доме Мельниковых. Брат Михаил, который неделю после уборки был в райцентре, в ремонтных мастерских, вечером того же дня на попутках до­брался домой. Он уже побывал в военкомате, где решительно за­явил, чтобы его срочно направили на фронт. Но его держали на брони в ремонтных мастерских до самой посевной. Он с какой-то особой злостью, замкнувшись, работал в период весенне-по­левых работ и перед их окончанием, а в конце мая сорок третье­го ушёл всё-таки на фронт. Ушёл на фронт и отец, несмотря на то, что райком партии и лично секретарь Ваганов были против. Видно, всё-таки помогла старая дружба с военкомом. Как потом выяснилось, отца увезли на фронт в составе сибирских стрелко­вых дивизий в июле сорок третьего под Смоленск, где готови­лось что-то серьёзное, большое.
А поздней слякотной и холодной осенью в Сибирь, в дом Мельниковых, снова пришла скорбная весть. Принесли Ульяне на бумаге казённой извещение. В нём скупо сообщалось, что при наступлении в кровопролитных боях в Смоленской области её муж, Мельников Анатолий Петрович, пал смертью храбрых. По­гиб старый солдат и коммунист. Не вернётся уже никогда в дом родной их муж и отец.
Время многое стёрло из памяти Саши. Он с трудом вспоми­нает какие-то детали, подробности. Помнит, что жилось трудно, помнит, как стала сильно сдавать мать. И хорошо помнит, как вдруг сразу повзрослел, по-другому, ответственнее стал отно­ситься ко всему происходящему, к окружавшим его людям.
Ещё одним страшным ударом по его семье стала похоронка на сына и брата - на их Мишку, гармониста и весельчака, любим­ца девчат и героя всех посиделок. Похоронка пришла через месяц. Уже выпал снег, скромно отпраздновали очередную годовщину Октябрьской революции, стояли ядрёные ноябрьские морозы. В колхозных амбарах неспешно велись работы по обмолоту пше­ницы. Народ ездил на заготовки леса в деляны. На деревне селя­не прибирали какую-никакую, с трудом выращенную живность.
Не сохранились те извещения. Все документы и письма с фронта от отца и братьев мать бережно хранила, часто переби­рала, подолгу плакала. Письма однополчан отца, которые прихо­дили позднее и в которых рассказывалось, как погиб отец, мать часто читала детям. Саша хорошо помнит, как переживали ги­бель близких и его мать, и её подруги-солдатки. Уже став взрос­лым, будучи студентом, он написал простые стихи, посвящён­ные родным и землякам своим, которые не дожили до победы, не вернулись в край сибирский. Написал и о солдатках-вдовах, что не дождались с проклятой войны своих близких.
Никого не щадила в те годы война.
Словно метки, несли похоронки.
От потерь и от слёз задыхалась страна,
Оборвался надолго смех звонкий.

Убивалась от страшного горя вдова,
Угасая, мать молча страдала.
Она знала, что в горе таком не одна,
Всех война чёрным когтем достала.

И искали по карте: где Ковель и Брест?
Где же Волхов, Смоленск, а где Орша?
И достойно несли они тяжкий свой крест,
А от слёз становилось всё горше...

Там в огне на огромных просторах земли,
Её горько обнявши, ушли они в вечность.
На чужбине лежат их мужья и сыны,
Далеко там в краях неизвестных.

Утешали себя и подруг, как могли,
И молились, скорбя пред свечою...
Свято в памяти образ родных берегли,
Душу женской облегчив слезою.

Уже потом, позднее, Александр Анатольевич стал писать по всем инстанциям, чтобы узнать, где воевали, как погибли и где захоронены родные. Из Центрального архива Министерства обо­роны, что в Подольске, была внесена некоторая ясность по отцу. В скупой архивной справке сухо сообщалось, что ездовой 938 стрелкового полка 306 стрелковой дивизии рядовой Мельников Анатолий Петрович, 1898 года рождения, призванный РВК Ом­ской области, погиб 13 сентября 1943 года при наступлении. По­хоронен в братской могиле у д. Горохово Пречистинского района Смоленской области. В этой же справке сообщалось кратко: ря­довой Мельников М.А., 1924 года рождения, пропал без вести в сентябре этого же года. И всё.
Александр Анатольевич делал ещё несколько запросов в разные инстанции и организации. И уже после смерти матери наконец-то пришёл ответ от работников Смоленского Совета ветеранов, в котором было подробно описано, что воевал отец на Калининском фронте (командующий генерал-полковник Ерёменко А.И.), в составе 43 армии (командующий генерал-май­ор Голубев К.Д.) и 306 стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Шкурина М.М. Сообщалось также, что вся 306 стрелковая дивизия была укомплектована солдатами, призван­ными из Омской области. При наступлении через Пречистен­ский (ныне Духовщинский) район большинство сибиряков ге­роически погибло. Последний покой земляки-сибиряки нашли в братских могилах этой священной, но далёкой от дома земли. Узнали из этого ответа, что отец похоронен вместе с боевыми друзьями в братской могиле № 2, которая находится на терри­тории Бересненского сельского Совета Духовщинского района. До конца прояснилась и судьба брата Михаила. В письме сооб­щалось, что он погиб при наступлении 4 сентября 1943 года в деревне Репино Ярцевского района там же, в Смоленской обла­сти, и похоронен в братской могиле № 6. Вот так семья Мель­никовых узнала, что смоленская святая земля стала последним земным пристанищем их родных.
Александр Анатольевич некоторое время вел переписку с Советом ветеранов. Получил оттуда фотографии братских мо­гил, где захоронены его отец и брат вместе с боевыми друзьями-сибиряками. Получил приглашение приехать на место кро­вопролитных боёв и захоронения родных. И он непременно там побывает, и не один, а уже с внуками своими.
А колодец, что, уходя на фронт, оставили его родные, живёт и приносит радость людям. Маленькие берёзки и сирень, что по­садил тогда у колодца отец, прижились и стали уже большими. Теперь это стройные белоствольные берёзы, а кусты сирени, что разрослись вокруг, весной чудесно пахнут и манят вечерами в сад молодых земляков. Колодец этот все жители села с любо­вью и теплотой величают Солдатским.
Это ли не память о тех кто сложил свою голову где-то вда­ли от родного порога за светлые зори, за улыбки внуков! Не до­ждался тогда дед Лоза с войны своих помощников и друзей. Но ещё пожил. Он встретил май сорок пятого. Всё чаще приходил к колодцу. В летнее засушливое лето поливал водой из этого ко­лодца берёзки и сирень и подолгу сидел на скамье, курил. О чём размышлял, что вспоминал этот старый человек, неизвестно. Иногда он медленно уходил к простому памятнику в саду, там на чёрных металлических листах, что прикреплены к пьедеста­лу, золотом горели имена всех погибших его земляков, были там фамилии и его родных. Прожил он с ними свою долгую жизнь. Всё было между ними, всё ушло, но не всё забылось. О всех оста­лись добрые воспоминания, светлая память. Он винил себя, что ещё живет, небо коптит, а их вот нет. И не придут солдаты уже никогда в дом родной, к детям, к семьям. К земле своей отчей, которая любила их и ждала и ждёт до сих пор.
Года через три-четыре после войны, как-то в начале мая, нашли односельчане деда Лозу - Григория Матвеевича Леднёва (такая, оказывается, была фамилия у старого сибирского каза­ка) на его любимой скамье у колодца. Он был мёртв. На крышке колодца стояла банка с водой несколькими ветками сирени. А на лицевой стороне двускатного козырька, что возвышался над колодцем, была нарисована яркая красная звезда.
Мельников хорошо помнит, как хоронили этого ничем не приметного сухонького старика, прожившего бурную, драмати­ческую жизнь. Оказывается, он ещё в Гражданскую из-за тифа потерял всю семью: молодую жену и детей. Так и жил после один, но жил всегда для людей, для своих земляков. Его несли на руках до самого кладбища. Впереди детвора бросала бутоны, веточки сирени, а сам председатель сельсовета в окружении пи­онеров нёс на подушечке два Георгиевских креста деда Лозы за Первую мировую, о существовании которых никто в деревне и не знал. Впервые над сельским кладбищем прогремели ружей­ные выстрелы: хоронили старого солдата.
А колодец Солдатский живёт и поныне. Его периодически чистят, ремонтируют, Жила, питающая его, не исчезает. Любят свой колодец односельчане, гордятся им и всем рассказывают историю его возникновения. Любят колодец и в семье Алексан­дра Анатольевича. Бывая на малой своей родине, он с детьми непременно облагораживает его: садит цветы, выпиливает в кустах сирени старые ветки. В прошлом году на новый козы­рёк над колодцем прикрутили металлическую красную звезду. Старший сын Александра Анатольевича, Арсений, написал сти­хи о родном Солдатском колодце, о своём дедушке и дяде, кото­рых, конечно, никогда не видел, но о судьбе которых знает, гор­дится ими и любит их.
В революцию был краснофлотцем.
Дед и в эту войну воевал.
Уходя, удивил всех колодцем,
Что он с сыном всё лето копал.

Отпылали кроваво зарницы,
Грома пушек давно не слыхать.
Но здесь помнят солдат родных лица,
И не вправе мы их забывать.

На смоленской священной земле
Сын с отцом оба в братских могилах.
Они сгинули в страшном огне,
Но о них земляки не забыли.

И колодец тот давний живёт,
Все его величают Солдатским.
За водой вся округа идёт,
На селе её делят по-братски.

И молва о воде той слывёт,
Будто души она исцеляет,
Бодрость телу, здоровье даёт
И характер мужской закаляет.

Деревца, что мой дед посадил,
У колодца высокими стали.
Все в тени набираются сил,
Посидев рядом самую малость.

И берёзоньки ранней весной
Здесь склоняют зелёные ветви.
Их стволы омывает слезой,
Светлым соком - слезой безответной.

Иногда Александру Анатольевичу думается: а сколько же по огромной России-матушке таких Солдатских колодцев и род­ников, скверов и садов, просто аллей, мостиков через речушки наши малые и многого другого, что руками солдатскими с лю­бовью перед войной сделано. Сделано добротно, надёжно. Всё это ещё живёт, живёт своей памятью о тех людях, что обещали вернуться домой. И надо, непременно надо, чтобы не иссякли ни родники эти, ни колодцы с водой студёной, и чтобы шуме­ли повсюду аллеи и скверы Солдатские, и становилось их ещё больше, и память наша тоже была светлой и полной.

Эпилог
Звонок мобильного телефона прервал воспоминания и раз­мышления Александра Анатольевича, вернул его из непростой прогулки по памяти. Звонил его водитель, который уже подъ­ехал в условленное место. С водителем они не были ровесника­ми. Мельников был значительно старше. Но они были друзья­ми, были близки по взглядам на жизнь, по отношению к делу, по верности и самоотдаче. Мельников сильно уважал Николая, которого все попросту называли Иванычем, за его твёрдый характер, надёжность и преданность, за простоту. Уважал по-мужски за его армейское прошлое, за Афганистан. Гордился их мужской дружбой. Они вместе уже более двадцати лет. Уезжая на повышение в область несколько лет назад, Мельников угово­рил и Николая поехать с семьёй вместе с ним в город. Помог и с квартирой, и с переездом. Они и здесь теперь вместе, о чём оба не жалеют.
Николай сильно похож на Володьку Кузнецова - друга и од­ноклассника Александра Анатольевича, смельчака и гармони­ста, с которым прошло их послевоенное детство и юность. Как они с Володькой тогда мечтали о море, сколько книг на сеновале прочли о морских путешествиях и пиратах! Собирались вместе на Дальний Восток в мореходку. Но уехал за мечтой тогда только его друг, Александр же не смог поехать из-за серьёзной болезни матери. А друг его стал настоящим моряком, боевым офицером. Служил Володька на разных флотах, избороздил все моря-океа­ны. Не стало его недавно: не выдержало сердце старого моряка. Ох, как горько было Мельникову прощаться тогда со старым и верным другом! И сейчас, бывает, сильно кольнёт сердце, когда он вспоминает эти похороны, и ему всё слышатся прощальные выстрелы над могилой Володьки.
Увидев Александра Анатольевича с сигаретой, Иваныч по-дружески тихо спросил:
-  Ну что, всё куришь, да ещё и сутра? У тебя же сердце, нель­зя тебе, ведь запретили. Брось ты наконец эту отраву.
На что Мельников с какой-то особой теплотой ответил Ни­колаю:
-  Брошу, друг мой, непременно брошу.
И, чуть помедлив, тихо спросил:
-  А сам-то когда? Пример бы подал. Глядишь, вдвоём легче бы справились с заразой этой.
Водитель, помолчав, ответил:
-  Ты знаешь, Анатольевич, наверное, уже никогда. В послед­нее время для меня это стало ритуалом каким-то. Это возвра­щает мне память, моё прошлое. Вечерами выхожу покурить на улицу, сижу на скамейке в совершенном одиночестве, курю, но мне всё кажется, что светлячками светятся сигареты моих ре­бят, погибших в Афганистане. Что я снова с моими шурави. И ты знаешь, мне как-то легче топать по жизни этой.
Сказано это было так просто и искренне, с теплотой, что оба не проронили ни слова. Водитель же встал рядом, неторопливо достал сигарету и закурил. Он молча курил и смотрел куда-то вдаль, за Иртыш, и думал о своём. Взошедшее солнце касалось новостроек левобережья, и дома играли всеми цветами радуги. А с колокольни нового храма плыл колокольный звон, зовущий за собой.
-  Ну что, тронули? - после затянувшегося молчания спро­сил водитель.
Мельников ещё некоторое время молча стоял, глядел на Ир­тыш и тоже думал о чём-то своём.
- Да, пожалуй, поедем, Иваныч. Пора. И пусть день принесёт нам удачу.
И они бодро зашагали к машине. Николай быстро выехал на проезжую часть, и машина легко покатила по притихшим ещё улицам. Александр Анатольевич никогда не уставал любо­ваться этим замечательным сибирским городом. Особенно хо­рош он был весной и в пору золотой осени. Был в нём какой-то особый шарм, витал дух особенный. В других городах Мельни­ков не видел, не находил этого, как ни пытался. Самобытность, исторические места, их удивительное сочетание с современно­стью просто завораживали его, и тогда он впадал, как юноша, в фантазии, куда-то улетал. И в эти минуты ему было особенно хорошо. Что-то подобное происходило с ним и сейчас. Каким-то окрылённым, душевно-возвышенным подъехал он к месту работы. Он был твёрдо уверен: всё у него получится. Сегодня, помимо основных вопросов, которые касались деятельности их компании, Мельников непременно хотел обсудить с коллегами ещё один, непростой, для него жизненно-важный вопрос. Касал­ся этот вопрос частичного финансирования строительства не­большой скромной церкви на его малой родине, в родном селе, что находится на окраине области, на границе с Казахстаном и нефтяной Тюменью.
Когда-то была там деревянная церковь. Он её, конечно, не захватил: сгорела церковь ещё в 1928 году. Что стало причиной пожара, особо в то время и разбираться никто не стал. Верую­щая часть деревни и всей округи сильно горевала. Церковь была для них и судьёй, и совестью, и помощницей в делах житейских, встречала и провожала в путь последний. Уже встав крепко на ноги, живя далеко от земли отчей, Мельников всё время мечтал о строительстве новой церкви на родине. Пытался даже подбить на это сначала районные власти, потом состоятельных друзей и земляков. Откликнулись немногие. И в конце концов, будучи уже в области, взялся за это дело один, с большой надеждой, что к делу доброму присоединятся всё же земляки, да и спонсоры найдутся. Частичное финансирование проектных и строитель­ных работ Александр Анатольевич провёл за счёт собственных сбережений и небольшого кредита, который взял специально. Но денег катастрофически не хватало: всё дорожает буквально на глазах. Работа стала давать сбои, нарушился запланированный график. Район погряз в серьёзных проблемах, и там никто даже слышать не хотел о финансировании этой небольшой стройки. И вот, думая несколько дней, Мельников всё-таки решился об­судить этот вопрос с коллегами. Тем более все в коллективе зна­ли, что он как руководитель много личных средств отдал на ре­монт школьных учреждений и интернатов, а компания из фонда прибыли выделяла деньги и на восстановление памятников старины, и на проведение спортивных праздников в области.
Коллеги все были на месте. До начала заседания оставалось десять минут, и Мельников пригласил в кабинет своего заме­стителя, чтобы уточнить детали и спросить о готовности к рас­смотрению вопросов. По словам заместителя, всё было готово к работе, настрой у коллег хороший. Мельников пригласил в ка­бинет всех участников заседания.
Докладывали чётко, обстоятельно, без отклонения от темы совещания, без лишней воды. Пути решения всех вопросов предлагались конкретные, взвешенные, исходя из бюджета, ут­верждённого на полугодие и в целом на год. Конечно, все хоте­ли закончить работу поскорее: впереди выходные. Александр Анатольевич радовался деловитости и профессионализму сво­их коллег. Особо радовало то, что не было в их речах и нотки равнодушия, безразличия к тому, что они делают. Он знал, что они всегда искренне переживали за сбои в работе (пусть и ред­кие), всегда вместе находили оптимальные пути выхода из соз­давшегося положения. Без особых комментариев был решён и вопрос о пожертвовании необходимой суммы на строительство церкви. Кроме этого, его коллеги единогласно высказались за готовность отдать часть предстоящей зарплаты на благо­устройство территории строящейся церкви. Всё это говорилось от всего сердца, по-простому, и Мельников ни на минуту не за­сомневался в искренности и душевности своих коллег. Он был растроган и взволнованно поблагодарил всех присутствующих за понимание и поддержку его душевных порывов, поддержку его, а теперь и их дела.
Мельников принадлежал к тому поколению людей, для ко­торых жизненные ценности и убеждения, мораль и нравствен­ность, совесть, ответственность и чистота черпались из простой человеческой атмосферы, что царила в период его послевоенно­го детства и юности, из атмосферы трудностей и героизма, духа целины и космоса, достижений и свершений. Ему всегда каза­лось, что только его поколение остро чувствует фальшь, умеет искренне сопереживать, что оно более открыто и способно на самопожертвование. Но сейчас, к своей огромной радости, он воочию убедился, что и современная молодёжь способна рва­нуть рубаху на груди, способна на поступки. Нет, Мельников не был каким-то особо верующим, хотя знал, что в детстве был крещён. Более того, в недалёком прошлом, до развала КПСС, он был убеждённым атеистом и членом партии. Но он всегда верил в добро и чистоту, верил в справедливость и искренность, ве­рил в любовь. Он так хотел, чтобы это всё окружало человека в жизни всегда. И, по его глубокому убеждению, чистоту эту, высо­кую нравственность, способность к состраданию должны нести культура и церковь. Он не понимал и не принимал отдельных современных представителей церкви, с которыми доводилось общаться. Не поддерживал их образ жизни, отношение к вере и истинно верующим людям. Ему близки представители той, старой церкви, истинные мыслители и философы жизни. Он с большим удовольствием и наслаждением ведет с ними разго­вор об истории церкви за последние полвека, о предназначении церкви и её служителей сейчас, в современных условиях.
Все эти мысли, раздумья побудили его даже написать стихи о церкви.
Ты опять на миру и стоишь, словно совесть,
Крест страдальца святой вознеся к небесам,
И уже пишешь набело новую повесть,
Но сверяя её по тем древним часам.

С крутояров святых, не всегда очень громко,
Звоном чистым опять отрезвляешь людей.
Призываешь сберечь всё святое потомкам
И спасти свой народ от бредовых идей.

К тебе с верой идут и большою надеждой,
Что поможешь ты нам и беду отведёшь.
Твоё время пришло, снова станешь ты прежней
И уверенность в силе своей обретёшь.

Разделяла с народом всегда ты печали,
И теперь вдохновитель, свидетель побед.
И звучат над Россией, как прежде звучали,
Колокольные звоны, что несут в души свет.

И Мельникову очень хочется, чтобы над его малой родиной, над сибирским простором, над озерами, полями и лесами снова поплыл очищающий душу колокольный звон.