Геннадий Колотовкин
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ВОЙНЫ
или
Встреча с полководцем

ЛЕСОВИЧОК
Мы — не боги земли, а дети природы!
Рассказ
Подросткам и взрослым




После охоты на тетеревов мы вечеряли с моим дядюшкой по матери Александром Афонасьевичем Ивановым у незашторенно­го льдистого окна.
—  Вот так же было в сорок первом под Москвой, — вспоминал неторопливо он, смирный сухотелый землепашец. — Стужа. По­земка. Изба.
За окном от снега и осколка месяца было куда светлее, чем в нетопленной хоромине. По пустой поляне, взвивая снежную кру­пу, мчалась, как в атаку, буйная метелица. Яростный порыв про­тискивался сквозь невидимые щели в охотничье жилище. Сдувал под самодельный стол журнальный выцветший портрет, который ви­сел весьма непрочно возле оконного надтреснутого косяка. И всякий раз степенный худощавый капитан запаса, покряхтывая, опускался на колени. Бережно, заботливо поднимал цветную вы­резку с пыльного, затоптанного пола. Почтительно разглаживал ее усохшей, старческой рукой. Всматриваясь в волевое хмурое лицо, говорил проникновенно, убежденно:
—  Если бы не он да храбрый русский люд... Чистить нам се­годня фрицам сапоги. Парить супостата в русской бане. Выгонять под выстрелы гиммлерам да борманам зайцев русаков... А его не чтут... Уравняли со многими военачальниками. А он их на папаху выше! Кутузов двадцатого века! — Заговорил сердито, недоволь­но: — Вождь и мучитель приписал себе Победу. Объявил себя ге­нералиссимусом. Заставил народ зубрить «Десять сталинских ударов». А где же жуковские? Их немало! Возьми Белорусскую операцию. Верховный, как и фюрер, хотел победным маршем на­ступать по степям Украины. По ровному, по гладкому. Полегло бы там народу! Жуков предложил иной маневр. Через белорусские болота ударить фрицам в тыл. И началось! Днепр. Пруссия. Вис­ла, Берлин.
—  Говорят, он был жесткий человек? — спросил я Иванова.
—  Полководец. Мужественная, сильная личность. Не ради чинов и наград воевал. Много сделал для народа! Берию арестовал! Под носом охранки вывез головореза в своей машине из Кремля. Только за этот подвиг ему надо было дать Героя! А правители со­слали его в Свердловск... Напиши, каким я запомнил Георгия Кон­стантиновича под Москвой. Вот так же мела поземка, лютовала стужа...
Батальон Иванова не пропустил немцев к Москве. Фрицы, не жалея огня, испепелили деревню. В ней сохранилась одна изба, где расположился штаб. Да по соседству уцелел подвал, в кото­ром разместились остатки личного состава батальона. Через мес­течко пролегала торная дорога. Ночью по ней непрерывной цепью тянулись танки, тягачи, машины. Казалось, что через пункт Н. шли войска всего фронта. Фашистские самолеты постоянно бомбили дорогу. Клубы снежной пыли, поднятые взрывами, укрывали от летчиков одинокую, замаскированную белым полотнищем, кресть­янскую избу. Днем солдаты забегали в нее то напиться воды, то погреть руки. В потемках часовой к ней никого не подпускал: мало ли кто мог подойти.
В ту ночь Иванов готовил документы для штаба армии. Их по­требовали срочно и комбат догадывался, что скоро батальон, по­полнив другими разбитыми подразделениями, перебросят на пе­редовую. Недолго осталось пребывать в теплой избе.
За стеной, поскрипывая снежком, ходил часовой. На нарах пох­рапывал начальник штаба. Иванова продуло, и он, двадцатидвухлетний капитан, кашлял, как старик: надрывно, сухо.
—  Саша, ты что, простудился? — заговорил, проснувшись, начштаба.
—  Грудь разрывает. Будто в ней осколки застряли,
—  Проглоти таблетку.
—  Не поможет. Чайку с медом и малиновым вареньем, да по­греться, как рукой бы сияло. У меня мать на всякий случай всегда в погребе это лекарство держит.
Он снова закашлял, схватил холодный чайник и судорожно глот­нул из него.
—  Спиртом лечиться не пробовал?
—  Где его возьмешь? Полечусь чаем. А ты спи. Не разбужу. Бу­ду кашлять в рукав.
Иванов вскипятил чайник и, обжигаясь, покряхтывая, выпил круж­ку. Накинув полушубок на худые плечи, снова принялся за доку­менты. Он не видел, как из колонны машин, двигавшихся по доро­ге, свернули к штабу две легковушки. Только услышал встревожен­ный окрик часового:
—  Стой! Кто идет?!
Ответ был спокойный, уверенный;
—  Свои.
—  Пароль?
—  Пароль?
Хруст снега от шагов. Ругань Осолодкова;
—  Куда прешь?! Пристрелю!
Комбат, отодвинув край одеяла, повешенного для светомаски­ровки, выглянул в окно. Четверо в белых армейских полушубках решительно подходили к штабу. Впереди шел невысокий, коренас­тый человек. Он шагнул на крыльцо, но часовой дулом автомата уперся ему в грудь.
—  Куда прешь, тебе говорят?! Пароль?!
Трое остановились поодаль. Один сказал коренастому:
—  ...вы осторожнее... кто его знает... у него на уме...
Невысокий обернулся:
—  Свой солдат в своего не стреляет. — И Осолодкову, запрос­то, будто старому приятелю: — Правильно я говорю, нет?
—  Ты мне зубы не заговаривай! Пароль подавай! — требовал
часовой.
—  Не знаю я ваш пароль. Позови командира.
Иванов, надев полушубок, вышел на шум.
—  Осолодков, что за люди?
—  Неизвестные, товарищ комбат! Пароля не знают, а прут!
Иванов недовольно спросил:
—  Кто такие, товарищи?
Невысокий устало улыбнулся:
—  Через порог, комбат, не знакомятся. Приглашай в избу.
Люди действительно замерзли, переминались с ноги на ногу, двигали руками, стараясь согреться. Часовой недобрым взглядом глядел на приезжих, вполголоса бранясь, что штаб — не гостини­ца, и вместить весь фронт не может, а весь Западный прет сюда, рассчитывая передохнуть в этой развалюхе.
Комбату не хотелось студить избу, и он, закрывая дверь, прика­зал Осолодкову:
— Впусти старшего.
вошел невысокий. Иванов заметил, что был он усталый, что на его небритых щеках золотом поблескивала щетина. Пришелец ни­чем не отличался от тех людей, которые встречались в ту пору на передовой. Комбат даже подумал, что «снимет с него стружку»: ходит без знаков различия и не следит за своим внешним видом, не бритый.
Человек, приложив руку к шапке, представился:
—  Георгий Константинович Жуков.
Иванов от неожиданности вскочил с лавки, щелкнул каблуками, хотел было доложить о себе, о батальоне, но мысль: «А вдруг об­ман?» — остановила его. Иванов видел Жукова на фотографии. На ней он был в форме, с одренами на груди — боевой командир. А здесь — усталый, грустный человек. И все-таки было что-то знако­мое в его облике: удлиненный, тяжеловатый подбородок, суровый взгляд. Но шла война, и от каждого требовалась неусыпная бди­тельность.
Комбат придал голосу строгость:
—  Ваши документы? — вдруг закашлялся так, что на глазах вы­ступили слезы.
—  Простудился, капитан? — коренастый человек достал из кар­мана удостоверение и протянул его проверявшему. — Лечиться надо. С таким здоровьем до Берлина не дотянешь.
—  Понадобиться, на четвереньках доползу, — справившись с кашлем, смахнул слезы рукой, Иванов вытер пальцы о полушубок, и только тогда взял документ. Рука его дрогнула. Буквы запрыга­ли то назад, то вперед. Единственное, что он прочитал — это фа­милию. Перед ним был прославленный командир Красной Армии. Герой Холхин-Гола Георгий Константинович Жуков. Не растеряв­шись, Иванов вытянулся по стойке «смирно» и доложил: — Коман­дир стрелкового батальона, капитан Иванов!
Жуков протянул ему руку:
—  Здравствуйте, товарищ Иванов. Моим спутникам можно сю­да войти?
Комбат быстро открыл дверь, приказал Осолодкову:
—  Пригласи остальных.
Вошли. Один был генерал, другой подполковник, третий майор. Обвыкнув, подсели к Жукову, вполголоса заговорили о том, что фашисты все чаще налетают на наши колонны, что в некоторых частях плохая маскировка, что штаб армии правее пункта Н.
Растегнув полушубок, командующий устало оперся плечом о стену и, не перебивая, слушал, о чем говорили его спутники. Глаза были красные от бессонницы.
Заметив, что Жукову все труднее и труднее бороться со сном и усталостью, Иванов мучительно соображал, как предложить гостю чаю, как об Этом лучше сказать. Но от волнения мысль не могла влиться в цельную фразу, и он, сдерживая приступ кашля, про­должал убирать документы со стола. Наконец, он придумал:
—  Георгий Константинович, как вы смотрите на чаек?
—  По-солдатски, комбат, по-солдатски.
—  Тогда я мигом, — засуетился Иванов.
Подбросив в печурку обгорелые поленца, он долил чайник, по­ставил его на железо, и, не сдержав новый приступ, закашлялся: продолжительно, сухо. Худенькое тело его дергалось, напряга­лось.
Жуков, выждав, обратился к майору:
—  Выручать надо комбата. Мы будем виноваты тоже, если он на четвереньках поползет на Берлин.
—  До того времени я еще, Георгий Константинович, поправ­люсь, — смутился Иванов.
—  Когда же ты поправишься? Мы уже идем на Берлин.
Майор вернулся со свертком и фляжкой. Разложил на столе колбасу, ветчину и разлил по кружкам спирт.
Жуков сказал:
—  Садись, комбат, ужинать будем.
Ели молча. Слышно было, как по дороге с шумом двигались тя­гачи, танки, машины. Иванов вспомнил солтатскую поговорку: «Где Жуков — там и наступление». Радостно отметил: «Начинает­ся!».
Где-то у линии фронта рвались снаряды. А в избе было тихо, тепло, только из-за ширмы доносилось похрапывание начштаба, да под ногами часового скрипел у крыльца снег.
Жуков задумчиво уставился на пламя коптилки. О чем он раз­мышлял, капитану было неизвестно. Иванов с удовольствием пил чай, и чувствовал, как по телу разливалась спасительная теплынь, а на лбу выступала испарина. Капитан перестал кашлять и догадал­ся, что простуда пройдет.
Командующий, оторвав взгляд от окна, прибавил фитиль в коп­тилке и неожиданно спросил:
— Как думаешь, комбат, почему фашисты не сломали нашего солдата?
У Иванова чувство неловкости прошло. Георгий Константинович разговаривал с ним так доверчиво, просто, что это рассеяло все его опасения. Перед капитаном был такой же боец, который, как и все, без сна, без отдыха мотался по фронтовым дорогам. Ива­нову захотелось поделиться с правдолюбивым, большим челове­ком. Но как он не пытался по-грамотнее выразить свою мысль — не получилось.
—  По-научному мне, Георгий Константинович, не высказаться, — признался он.
—  А я ведь не профессор. Ты по-нашему скажи, по-солдатски.
Иванов отодвинул кружку с чаем. Для чего-то набрал полную грудь воздуха и начал:
—  С однополчанами Андреем Смирновым и Иваном Кошеле­вым я двое суток лежал в снегу. Слышу они разговаривают меж­ду собой:
—  Иди погрейся в землянке, Андрей. Я один полежу.
—  Не могу.
—  Почему?
—  Уйду, а они прорвутся.
— Втроем все равно не удержать.
—  Не скажи.
—  А что ты сделаешь?
— С последней гранатой под танк лягу, но не пропущу! — и с такой тоской, что сердце у меня сжалось, говорит: — Понимаешь, Ванюша, земля-то это нашенская, русская, нельзя по ней чужакам ходить.
А потом, Георгий Константинович, когда танки поползли на нас, Андрей под один из них с последней гранатой бросился. Меня ра­нило. Когда очнулся, гляжу танки пылают, а Андрей с Иваном ле­жат поперек дороги. Преградили, значит, им путь...
Жуков тяжело прислонился к стене и снова задумался. Было слышно, как усилилось движение колонн наших войск по дороге на запад. Комбат догадывался, о чем теперь может думать коман­дующий. О том, что, в этих людских колоннах идут Смирновы и Кошелевы, впитавшие в себя соки земли русской, и готовые про­лить кровь за нее. Иванов почему-то был убежден, что Жуков ду­мал именно так. Иначе и нельзя было думать.
— Комбат, а орден у тебя за что? — не отрываясь от коптилки, спросил вдруг командующий.
—  У моста два танка подбил. Сделал «пробку». Немцы не про­шли, — скромно сказал Иванов.
—  Отважный офицер, — отметил Жуков.
— Обыкновенный.
Жуков поморщился: ложная русская скромность! Хотел возра­зить собеседнику. Но, посчитав реплику излишней, неуместной, сдержался и глухо сказал:
—  Слышал я про мосток. Второпях забыли его взорвать. Под­робнее доложи.
Прокашлявшись, отпив из кружки чая, Иванов заговорил громче, увереннее:
—  Смирнов и Кошелев лежали на мерзлой дороге. Фрицы вы­скакивали из люков и драпали назад.
Вдруг я услышал, как у моста затрещали мотоциклы. В стылом воздухе звук четкий, ясный.
«Прорвутся! — екнуло внутри. — Танки за мотоциклами попрут!»
У меня была пара противотанковых гранат, лимонка и бутылка с горючей смесью.
Кинулся я через речку напрямик, чтобы на том берегу задер­жать неприятеля, да провалился под лед. Не окреп он еще.
Припустил я бережняком[1]. Мотоциклисты угнали дальше. Пусто у моста. Мне бы его взорвать. А я сгоряча проскочил переправу. Спрятался за кряжистым кленом.
Слышу лязг гусениц. Выползают два змея горыныча. Двумя ру­ками я метнул противотанковую под передок первой машины. Грохнуло так, что клен содрогнулся. Осколками издолбило его. Я в укрытии спасся.
Танки шли близко друг за другом. Задний уткнулся в подбитый. Не мешкая, я запустил в него бутылкой с горючкой. Скрежет, лязг, огонь стрельба, крики убегающих танкистов. Подумали, что нарвались на крепкую засаду...
Перебежал я мост обратно. Грохнул по нему второй противо­танковой гранатой — в щепки переправу разнесло.
И натолкнулся на раненого майора. Он все видел у моста. Представили меня потом к награде...
— А семья, комбат, у тебя есть?
—  Молодой еще я, Георгий Константинович... Но... — Иванов сунул руку в карман гимнастерки, поспешно вытащил оттуда лис­ток бумаги. — Вот... Из Свердловска от Сашки получил. Тезка мой. Он еще посылку прислал: рукавицы да кисет... И письмиш­ко было вложено. Почитать?
Жуков утвердительно кивнул. Иванов, не придвигая коптилки, не склоняя к свету письма: он его знал наизусь, стал пересказы­вать: «Дяденька, моего папу убил фашистский автоматчик. Мы живем вдвоем с мамой. Я еще маленький. Дяденька, встретишь фашистского автоматчика, застрели его, чтобы он больше не уби­вал наших пап»...
У дороги разорвался снаряд. От взрывной волны в избе звяк­нули стекла.
Жуков осведомился:
—  Как фамилия этого Саши?
—  Мальчонка он. Имя написал а фамилию забыл. Я так думаю, кончится война, заеду в Свердловск, отыщу этого мальчонку и вместе с матерью заберу их с собой. Как вы считаете: отыщу я их?
—  Врать не стану, комбат. Не знаю. Скажу только: настрада­лись они там без нас. Им там труднее, чем нам здесь, — он встал из-за стола, застегивая полушубок, сказал: — Попытайся, возмож­но, у тебя получится, отыщешь эту семью. — Жуков надел шапку и весело басовито спросил:
—  Надеюсь, фамилию часового ты знаешь?
—  Осолодков, товарищ командующий! — Пристав из-за стола, по-уставному выпалил комбат.
—  Что за боец? — полюбопытствовал военачальник.
—  Смелый, бесстрашный и очень сильный... — И хотя капитан понял, что Жуков собирается покинуть натопленную избу, он то­ропливо, но поведал о своем однополчанине: — Я оборонял ру­беж неподалеку от него. Вижу, Алеша остался один на один с фа­шистом. В автоматах у того и другого кончились патроны. Ухва­тив оружие за стволы, противники кинулись друг на друга. Бились прикладами, как шашками. Фриц вышиб автомат из рук Алеши. И убил бы парня. Да тот вовремя присел. Немец грохнул прикла­дом по сосне. Раздробил оружие.
Осолодков выпрямился. И по-нашенски, по-русски наотмашь за­светил фашисту кулаком в висок. Враг свалился на стерню. Алеша нагнулся над ним. Фашист был мертв.
Сильный парень.
Поднявшись с лавки, командующий наглухо застегнул полушубок, поправил шапку и по-мужски, крепко пожал руку Иванову:
—  Спасибо за прием. Нам пора. Просьба есть: позови часового.
Иванов сказал Осолодкову, чтобы тот зашел в штаб. Не зная в чем дело, часовой вбежал в избу, хотел доложить комбату. Но он сделал знак рукой в сторону Жукова, дескать ему докладывай. Осолодков нашелся:
—  По вашему приказанию прибыл!
Командующий, приложив руку к шапке, громко объявил:
—  За добросовестное отношение к своим обязанностям от ли­ца службы объявляю вам благодарность!
— Служу трудовому народу! — отчеканил Осолодков,
Жуков и его спутники направились к выходу. Иванов проводил их до крыльца. Командующий обернулся:
—  Мы проедем этой дорогой в штаб армии?
— Проедете. Справа отвороток, по нему до конца.
Все четверо сели в кабины, и легковушки, развернувшись, тро­нулись на дорогу.
Осолодков, ничего не понимая, поглядывал то на Иванова, то на удалявшиеся машины.
—  Кто это, товарищ комбат?
Жуков.
—  Да ну?.. — не поверил часовой.
—  Точно. Герой Советского Союза, командующий Западным фронтом Георгий Константинович Жуков. Сам проверил...
Осолодков вдруг сник, опустил на крыльцо автомат и выдохнул:
—  Почему же вы мне сразу не сказали, товарищ комбат? Я бы извинился перед ним. Такого человека толкнул!..
Легковушки выехали на дорогу. Подгоняемые хлесткой позем­кой, влились в поток военных машин. Исчезли за поворотом.

*      *      *

— Напиши, — говорил мне на заимке Александр Афанасьевич Иванов, — каким мне запомнился наш полководец.
Я выполнил последнюю просьбу капитана запаса.



Рисунки Светы Курочкиной.

От Курска и Орла
Война нас довела
До самых вражеских ворот...

Булат Окуджава.



Примечания
1
Бережняк — береговая дорога, полоса вдоль берега.