ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН


ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА


СКАЗКИ МАГАТСКОГО ЕГЕРЯ


ИДОЛ
Осерчали звери на медведя: возомнил, будто и впрямь Хозяин смешанного леса. Знамо, топтыгин в нем приметная фигура. Весь черного окраса. Громадный, выше волка С массивной головой. Броваст, сутул, неповоротлив. И явно косолап.
Такого ненароком встретишь где-нибудь, дар речи от испуга потеряешь. Но бурундук не оробел, когда у гнездышка его медведь подкараулил. Зверек, как водится, перед Хозяином на лапки задние поднялся и пискнул в его честь.
Бурундучок в тайге слыл правдолюбцем, храбрецом. Умел так мысль преподнести, что тяжелодумы барсуки обескураженно тянули: «Голова-а». И по поверью его предки тоже были смельчаки. За непокорность мишка цапнул пятернею одного. С тех пор пять беленьких полосок — отметины когтей — украшают спины всех бурундуков.
К нему-то, полосатику, топтыгин и приковылял за вдумчивым советом. Бурундучок был крошка перед ним, не больше его пятки. Тот над зверьком, как глыба, возвышался. Делясь соображениями своими, не говорил, а шамкал, как беззубый:
— Хочу, чтобы мое изображение сваяли. Что ты на это скажешь?
Бурундучок сперва плохого в том не усмотрел, медведя откровенно поддержал:
— Коль деньги есть, валяй, рисуй, чекань. Портретами берлогу всю укрась.
Медведь уклончиво замямлил, что желает выставить свою скульптуру напоказ:
— Чтоб помнили меня, Хозяина лесного… Когда в берлоге сплю… зимой.
Бурундучок держал ухо востро, тотчас насторожился: медведь собрался сделать из себя кумира, идола, божка! Маленький советчик попробовал его разубедить:
— И так тебя все звери признают. Известно им, что летом ешь, зимою спишь. Силен и всемогущ. Чего тебе еще не достает?
— Желаю, чтоб обожествляя, почитали, — свое долдонил косолапый. — В иных краях львов, тигров превозносят. У нас самый достойный — это я.
Стараясь в мишке зверя не будить, премудрый полосатик, как можно убедительнее подсказал ему:
— Лесные жители не любят выходки такие, не прощают их. Что возвеличивание даст? Насмешки, анекдоты.
Медведь насупился и грозно прорычал:
— Мое желание непреклонно.
Бурундучок разочарованно сказал:
— Зачем ты просишь у меня совета, коль все заранее решил? — Вскинув пушистый хвост, разумник резко свистнул и вверх на дерево взлетел. — Время покажет, что выйдет из твоей затеи, — выкрикнул с верхушки на прощание зверек.
На том и разошлись.
Мишка от заманчивой задумки ни за что не отступил. Заставил дятлов выдолбить свое изображение из кедра. Птицы без роздыха стучали две недели. Исполнили желание его. Вышла великая скульптура: грозный медведь в дуплистом кресле, как на троне, восседает.
Глубокой ночью топтыгин верноподданным волкам велел водрузить ее на бугре у развилки трех дорог, на видном месте. Сам при свете огненной луны полюбовался на свое изображение: какой он величаво-царственный, непревзойденный. Распорядился выть волкам до самого рассвета, скликать на смотр статуи послушное зверье. Волки блажили жутко, заунывно. Зайцы попрятались со страху кто куда. И не вылазили пока не стихли волчьи голоса.
А на восходе солнца, когда оно огнищем занялось и статую Хозяина во всем величье осветило, звери столпились кучно около нее. Топтались, хмыкали:
— Похожа.
— Вылитый Хозяин.
— Пузатый. Хмурый. И чванливый.
Посмеивались втихомолку:
— Кому он нужен в смешанном лесу?
Поиздевавшись, посудачив о глупой мишкиной затее, жильцы лесные по рямам и увалам разбежались. Все корм насущный добывают: бегут туда, бегут сюда. Вечно в делах, вечно в заботах, До идолов ли в этой суете.
Про статую забыли. Она травою заросла.
Забыли жители, но не топтыгин. Безразличия к своей персоне он не потерпел. Не чтить Хозяина лесного! Не оказывать ему достойных почестей! Приказал гусиным стаям выполоть вокруг изображения сорную траву. Когда исполнили высокое желание, он повелел бурундукам и белкам, кабанам и зайцам и прочему зверью при виде изваяния не просто кланяться, а бить челом о землю. Распорядился: птицам только гимны петь во славу леса и его могучего владыки. Выше всех кумиров медведя возносить! Велел охотникам на утренних и на вечерних зорях статуе браво козырять, здороваться за ручку, будто с ним самим, живым.
Ропот прокатился по тайге. Пускай медведь себя воображает даже богом, но на честь, достоинство лесного населения не смеет посягать! Они горды и надругательства не стерпят!
Сошлись все дружно на совет.
Грибной туман сразу осел, улегся на поляну. Кружиться перестали желтые, багровые листки. Курлыча в вышине: «Согласья вам! И мудрого решенья!» — над лесом пролетели к югу журавли.
Сход, будто бор перед грозой, гудел тревожно, беспокойно. На повестке дня стоял один вопрос: как быть с пузатым властолюбцем?
Заяц первым оказался в кругу. Трусливо завопил, чтоб слушались Хозяина, не прекословили ему, подобострастно гнули спины — не отвалятся, наоборот, от упражнений крепче станут. А то рассердится топтыгин, натравит на зверье волков:
— Всех нас погрызут!
Сход осмеял старания косого:
— Забитый, жалкий трус!
— Любого шороха боится!
Лесные воробьи подняли щебет, гвалт. Если начнут они перечить, медведь их выживет из смешанного леса. Им не хочется ютиться у жилья и, как дворовым воробьям, отбросами, объедками питаться:
— Мы здесь, в лесу, привыкли.
Над ними тоже посмеялись:
— Никто вас не разгонит.
Белка пискнула с сосны, что Хозяин с непокорных шкуры спустит, как его пращур со строптивого бурундука:
— Будем полосатиками бегать. Мне дороги и хвост, и шуба.
Волки рыскали поодаль, но сход не смели разгонять. Подслушивали, подглядывали, принюхивались ко всему, что происходило на поляне. Чтобы Хозяину подробно донести.
Видя присутствие левонов, выплыла на круг лиса. Расчет ее был прост, коварен. Польстить топтыгину и милостью его надолго заручиться. Высоких слов плутовка не жалела, превозносила ум и силу добродетеля лесного. Горячо, сердечно убеждала:
— Не веря, жить нельзя! Кому-то кто-то должен поклоняться!
Лисицу поняли. Поднялся страшный гуд. Хорьки и барсуки, кабаны и соболя, косули, лоси, глухари улюлюкали, пищали, свистели, топали, блажили кто и как горазд.
Когда шум поутих, звери послушников и боязливых стали вразумлять. Нехорошо о землю бить челом. От усердия сопатку разобьешь. Нюх запросто нарушишь. Как зверю без чутья? Ни след найти, ни корм добыть.
Доказывали, спорили о птицах. Вот воробьи чирикают одно и то же всем: рыси, волку, росомахе и медведю. Запрет на песни их не остановит. Как чирикали бездарно, так чирикать будут впредь. Вопрос: что петь чижам, варакушкам и соловьям, жаворонкам, иволгам и славкам. Насвистывать то, что Хозяину угодно, их святого назначения не достойно. Петь стоит только от души, что нравится певцам. Без смеха, песен и веселья унылая, кладбищенская жизнь, которая не только тяготит, но и ужасно угнетает.
Про охотников сход тоже не забыл. На их защиту встал. Они не оловянные солдаты, медведь не генерал, чтобы его изображению козырять. Со статуей и ручкаться позорно. Как заведено меж добрыми людьми, охотники должны здороваться друг с другом, а не с каким-то чурбаном! Коль по душе, то новоявленный властитель пусть с идолом здоровается сам. Пред ним ниц падает и долбится мурлом о землю.
Рысь выпрыгнула в круг — самая сильная и крепкая из кошек. Шерсть вздыбилась, зеленые глаза рассерженно сверкали:
— Тогда мне надо тоже мумию поставить! Поклоняться, как ему! Но я холуйство презираю! Ненавижу поклонение божеству! Долой лесного идола! Долой!
Сход взорвался, будто мина:
— Долой!
— Сжечь идола!
— Башку ему свернуть!
— В болоте утопить!
До хрипоты, до одури орали. А утомившись от бесплодных криков, поразились: дельного никто не предложил! Сколько эмоций понапрасну. Благоразумие сменило шалый гнев. Расправляться с деревяшкой глупо и смешно. Ну, скинут. Ну, сожгут. Хозяин новую поставит.
Будь он наместник иль из пришлых, из «варягов», они б толпой его изгнали. Но весь курьез-то в том, что властолюбец оказался свой, таежный. Такой же смертный, как и все. Согласились, что он многих посильнее. Зато страховидный до чего! Горбат, мурласт и косолап. Эту уродину обожествлять!
На круг вышел олень с кустом рогов на голове. Красавец независимый и гордый:
— Медведь зарвался. Его стоит проучить.
Глухо ухнул филин:
— Уступим нынче, заставит завтра ноги целовать!
Сход снова зароптал:
— А как его проучишь?
Резко крикнул зяблик:
— Кто отговаривал медведя не выставлять изображение напоказ?
Сороки затрещали:
— Бур-рундук! Бур-рундук!
Сход одобрительно заговорил:
— Зверек он маленький, да умный.
— Пусть выскажет соображения свои…
Бурундучок по ветке шустренько взбежал, на лапки задние поднялся. Писком поприветствовал почтенный сход. Чтобы не слышали левоны, негромко заявил:
— Надо Хозяина позором проучить.
— Как так? — проквакала лягушка.
Волки подкрадывались ближе, пытались выведать секрет, Но кабаны и лоси их прогнали. Когда приспешники из вида скрылись, бурундучок своей задумкой поделился:
— Науськаем на идола собак…
После такого заявления сход в ожидании подробностей притих. Лишь выдра, растерявшись, обескураженно спросила:
— Как заставить их брехать?
Выдумщик свой замысел в деталях пояснил. Звери охотников попросят. Они медвежьим салом статую натрут. Собаки, медвежатину почуя, кинутся лаять на скульптуру. Какой поднимется переполох! Хохот, свист, потеха! Топтыгину бесчестье, срам во веки не снести: изображение осквернили! Он волков заставит идола убрать.
Сход гаркнул:
— Все так просто! Молодец!
Утки крякали:
— Какой находчивый зверек!
Гуси удивленно гоготали:
— Го-го-голова!
Сход ликовал. Бурундучка качали до умопомрачения. Чуть не забросили беднягу на сосну. Тут тетерев осведомился:
— А много ли в лесу собак?
Бурундучка поставили на сук, как на трибуну. Ждали ответа от него.
Зайцы, зверька опередив, наперебой заголосили:
— Спасу нет! Гончие, бродячие, легавые! Завтра Грибной праздник, их количество утроится. Дамы с собачками и дядьки с псами понаедут!
До завтра разбежались кто куда. У всех дела, житейские заботы: гнездо прибрать, детишек накормить, на будущее пропитание достать…
Не выспались еще. Только горбушка солнышка над гущей леса показалась, а от скульптуры уж донесся слабый лай. Но постепенно становился все напористее, злее. Бродячие и прочие собаки, как по сигналу, сбегались к знаменитому бугру.
В лесу было полно машин — горожане прибыли грибов набрать да выгулять своих домашних псов. Дамы с болонками, шерстистыми колли, породистыми догами, левретками и пуделями. Водители с немецкими овчарками. Командовали ими, дрессировали: то отнести, а то подать. Но псы вели себя тревожно: рычали, озирались — чуяли медведя. Призывный лай заслышав, хозяев оставляли, неслись к сородичам на помощь.
Волки собак пытались разогнать. Стращая, грозно выли, кусали их за холки. То тут, то там вспыхивали схватки. Собаки стайно отбивались от левонов. Те вынуждены были отступить.
Возле статуи стоял невообразимый, жуткий шум, какого здесь, в лесу, и сроду не бывало. Собаки лаяли на идола, как на врага. Старались укусить. Люди, унимая псов, вопили благим матом и в толк взять не могли, чего собаки взъелись на скульптуру? Лесные жители смеялись, охали, свистели. Переполох. Столпотворение.
Охотники, медвежьим салом идола намазав, умыли руки. Вытерли их тряпкой и бросили ее в траву. Медвежий дух взбесил собак. Они накинулись на тряпку, как на медвежью шкуру, и в клочья разорвали.
Всем миром был Хозяин посрамлен. Он в чаще от отчаяния ревел. Не в силах был понять, чего зверье так взбунтовалось. Не все ль равно им на кого молиться, кого обожествлять: льва, тигра иль медведя. Раз так везде заведено… Когтями кору драл. Гнул тонкую осину. Грыз ветки тальника. И был бессилен против всех.
До темной ночи тявкали собаки. Когда они утихли, разбежались, медведь подкрался к идолу. Свернул его с подставки. В болото уволок и в няше утопил.
Бурундучок поступок косолапого одобрил:
— Зачем тебе над нами возноситься? Живи, как все медведи.
И мишка уступил. Ел ягоды. Валялся на траве. Слушал, как птицы напевают. Глядел на игрища зверей. И был доволен простой жизнью.
Она шла чередом. Все добывали хлеб насущный. Растили юное потомство. Птицы пели, что хотели. Охотники здоровались, как равный с равным, почтительно друг к другу обращались. Все радовались вольной, честной жизни без идолов и без богов.