ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН


ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА


ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА


ХРОМЫЕ ВОЛКИ
Во двор повадилась волчиха: изнуренная, поникшая, брюхатая. Голод гнал ее настойчиво из леса. К апрелю снега навалило выше пней. Тысячелистник, пижма утонули в нем по самые макушки. Красногрудые в пестринах снегири, качаясь на увядших, высохших корзинках, доставали наст хвостами. Чертили хитрые красивые узоры. Зима была необычайно снежной. Глубокие сувои затрудняли поиск пищи всем животным.
Волк не вынес затяжного голода. Отчаявшись, подался на охоту в малоснежные края. Нося в утробе драгоценное потомство, Хариса не посмела рисковать детьми. Трезво взвесила конечный шанс и поняла, что до чужбины ей, пузатой, не добраться. Сама погибнет по дороге, погубит малышей. На Магате волчий род без них исчезнет навсегда. Всю стаю выбили стрелки. Остались только двое, самые осторожные, разумные — она и он, семья матерых. Зимние странствия, бега для семижильного супруга — последний верный выход. Ей надобно искать надежное спасение в своих родных угодьях.
На заячьей тропе она еще пыталась выследить, подмять косого. Но при попытке прыгнуть провалилась грузно в снег. Не солоно хлебавши отступила от дорожки. Передохнув, подкралась к следу около куста. Вновь потерпела неудачу.
Ужасно гордая, даже спесивая, Хариса голодать одна могла сколько угодно. Издохла б в буреломе, но не пошла к кому-то на поклон за жалкой милостыней, унизительной подачкой. Однако в утробе подрастали безобидные, невинные волчата. Брыкались, колотили лапами в тощие ребристые бока: «Дай есть! Корми! Корми!»
У Харисы исподволь возникла дерзкая, но твердая надежда: обратиться за подмогой к лесному человеку. Он не живодер. Сколько раз имел возможность пристрелить ее на лежках или переходах. Не позарился на шкуру. Сохранил волчице жизнь. И не откажет ей, беременной, в убежище теперь. Подкормит. Приютит. Живет он не богато и не бедно, но довольно справно для лесовика. Каждое утро растекается по лесу аппетитный запах пищи: то супа, то ухи, то жареной озерной рыбы, то мясных или капустных пирожков. Хотя бы миску снеди в день! По-моему, так думала, переживая, голодная волчиха.
Но сразу не осмелилась приблизиться к усадьбе. Держалась на опушке: то подремывала чутко, то вскакивала среди ночи, то уныло вглядывалась в темное окно. Что завтра ждет ее на егерском подворье? Как к ее нежданному приходу отнесутся люди?
На рассвете, когда косые тусклые лучи прошили спутанные маковки деревьев, Хариса все-таки решилась тронуться к жилью. Пробивая грудью толстый снег, она взметнула кверху морду, как будто собиралась от натуги взвыть.
— К нам гостья! — поперхнувшись чаем, отложив капустный пирожок, первой из окна ее увидела Маринка.
Разом пропахать канаву к дому волчихе было трудно. Выбившись из сил, она, измученная, изнуренная, безжизненно валилась с дрожащих, ослабевших ног. Тяжело дыша, подолгу отдыхала. Для нового рывка накапливала мощь. Скорбно прислушивалась, как в тесном, глухом чреве, негодуя, томошатся голодные щенята. В эти долгие минуты из глубокой торной борозды стоймя торчали настороженные уши. Обессиленная мать бдительно, тревожно караулила себя, своих утробных дорогих детей.
Пробив дорогу к дому, Хариса выжидательно остановилась напротив нашего окна. Несмотря на изнурение, худобу, она была действительно матерая волчиха, вожак погибшей стаи, высокая, с могутной грудью, длинными ногами. Глаза ее молили: «Помогите! Накормите!»
Маринка живо собрала объедки в жестяную миску: картошку, рыбу, хлеб. Наспех одевшись, вышла со скромной, небольшой подачкой на скрипучее крыльцо.
Хариса тотчас преклонила лапы перед маленькой спасительницей, давая ей понять, что не намерена напасть, что очень мирная волчиха. Покорная, она просящим, вымученным взглядом уставилась, не отрываясь, на белокурую девчонку: «Дай!» — нетерпеливо облизала губы.
Маринка, не робея, как собственной овчарке, поставила перед ее носом на нижнюю ступеньку посудину с едой.
Волчиха поднялась с колен рывком. Куда пропало прежнее величие, осанка, сдержанность вожака! Забыв про все на свете, Хариса, как бродячая собака, кинулась к наполненной посудине. Сунув в нее морду, хватала алчно, жадно пастью снедь. Не успевая пережевывать еду, заглатывала целыми кусками. Зубы клацали, как белые точеные щипцы.
Я снова поразился: «Какая сила в челюстях!» Прошедшим летом видел, как охотилась Хариса за молодым мясистым барсуком. Раскапывая нору, она рвала зубами, словно спутанные нитки, корни в палец толщиной. А легковерная девчонка без острастки вышла к ней на молчаливый зов. На всякий случай, для страховки я встал возле Маринки. Спросил участливо волчиху:
— Что, навалило снегу выше ног?
Мои слова остались без внимания: Хариса ни движением, ни взглядом и ни звуком не отозвалась на них.
Опорожнив быстро миску, волчиха дочиста слизала со ступеньки крошки снеди. Подобрала кусочек хлеба под ногами. Облизнувшись, посмотрела благодарно на обоих: «За угощение спасибо!» Неспешно повернулась. Сыто, медленно пошла с гостеприимного двора. Если б не прижатый книзу хвост, лесную хищницу любой бы принял за немецкую служебную овчарку.
Провожая взглядом зверя, Маринка, любопытствуя, спросила:
— Волки за обиду мстят?
— Бывает. Еланский тракторист прикончил в логове щенков. Матерые к нему забрались ночью в хлев и перерезали всю живность. Быка, корову, кабана, овец, кур, даже собачонку.
— Волки умеют с человеком жить?
— Несомненно. Возьми Харису и Федоха. Они не досаждали нам. Не грабили усадьбу. Пощадили и барана, и коня.
— Волки разумнее собак?
— Нисколько не глупее. В лесу не губят занапрасно живность. Берут на пропитание выборочно. Самых ослабленных и хилых. Других животных оставляют прозапас. До нового обеда.
— А правда, что волки за добро платят добром?
— Слышал и такое. Помнишь Фрола Нилыча, ченешинского пастуха? Он вынянчил подбитого волчонка. Тот вырос и стал главным зверем в стае. Случалось, наводил голодную ватагу на чужое стадо. Но скотину Нилыча орава не тронула ни разу. Наоборот, остерегала от врагов. Как-то стельная корова отбилась, забрела в соседний колок. Медведь ее укараулил и хотел задрать. Волк укусил сзади топтыгина. Медведь понесся за матерым. Корова кинулась к родному стаду, под защиту пастуха. Фрол похвалялся всем знакомым: «Меня волки охраняют!»
— Хариса нам доверилась. За помощью явилась, — сказала с гордостью Маринка.
Волчица двигалась от дома по своей тесной канаве. Часто наклонялась, пытливо нюхала остывший след. Слушала тревожно тишину, проверяя, нет ли где поблизости укрывшегося неприятеля. И прозевала Женьку Кулишонка, травнинского охотника по прозвищу «Ха-ха». Это был вертлявый, скользкий мужичок с хитрыми копеечными глазками, привыкший к месту и ни к месту восклицать дурацкое «Ха-ха!» Я его заметил краем глаза, нисколько не обрадовался ловкачу. Он появился на послушном быстроногом жеребце с мелкашкою в руках. К седлу была привязана большая связка косачей — настрелял их по дороге.
Увидев бредущую к опушке одинокую волчиху, жадный зверовик наверняка прикинул деловито, что можно поживиться ценной шкурой: «Ха-ха! Сама шагает к охотнику! Егерь дрыхнет! Ха-ха! Прозевал под самым носом!»
Не приметив около сарая взбудораженных хозяев, Женька прицелился в Харису. Помышлял крохотной свинцушкой зараз свалить сердягу.
Мы запоздало, но услышали, как щелкнула винтовка. Увидели, как вглубь, на дно канавы, мешковато опустилась бедная волчиха.
— Женька! Спятил! Стрелять возле жилья! — гаркнул я гневливо.
— Она беременна! — завопила возмущенная Маринка. — За добро добром отплатит! А ты!.. Моих друзей стреляешь!.. Ты!.. Ты!..
Кулишонок собирался перезарядить по-быстрому винтовку, гнать коня скорее на опушку. Прикончить там волчицу и завладеть богатой шкурой. Но от наших громких криков изрядно перетрусил: «Откуда взялись эти чудаки? Ведь сидели дома!» Захваченный врасплох да с недозволенной мелкашкой, Женька, выкручиваясь, защищаясь, выделывался нагло вдалеке:
— Ха-ха! Волк — злейший враг! Последнего барана порешит! С тебя же шкуру снимет! Волк — головорез! — куражился негодник. Строил из себя обиженного, оскорбленного соседа: — А вы его приветили! Ха-ха! Зверь дороже друга! Охотника за человека не считаете! Ха-ха! Прощайте! Водитесь с дикими волками! — Не подъехав к дому — как бы егерь не придрался — развернул лихого жеребца. Яростно пришпорив, галопом поскакал с чужой заимки.
Нам было не до Кулишонка. Что с Харисой? Мы ринулись осматривать ее.
По глубокому рассыпчатому снегу я первым подобрался к затаившейся волчихе. Она была жива! Лежала в ожидании развязки: прибьет ее злодей иль не позволят заступники лесные? Не разобравшись сразу, кто к ней подошел, угрожающе оскалила клыкастую чудовищную пасть: «Засеку!»
Я успокоил недоверчивого зверя:
— Обиделась на род людской. В тебя пальнул-то Кулишонок. Бесстыжий ухарь!
Хариса мстительно, свирепо лязгнула зубами: «Отплачу!»
К нам подскочила прытко запыхавшаяся дочка. Осведомилась заполошно:
— Не убита?
Из нас двоих Хариса больше доверяла покладистой заботливой девчонке. В глазах волчихи засверкали радостные блески: «Спасительница рядом! Уцелею!»
Мы сразу поняли, что Кулишонок промахнулся. Свинец царапнул сверху ухо. Алая струйка сочилась тихо посередке раковины. Пуля воткнулась в палку. Из нее тупым сучком высовывался махонький торец.
Маринка смело подступила к растянувшейся волчихе. Промокнула царапину пушистой варежкой. Немного. подержала рукавицу, прижимая ее к ранке. Рубиновые капли тотчас свернулись и засохли.
Повеселев, лесная санитарка вздохнула облегченно:
— До родов заживет! — Помешкав, назидательно сказала зверю: — Живи у нас. Напрасно не шатайся. Какой-нибудь лихач угробит!
Волчиха взяла в толк ее совет. С подворья никуда не отлучалась. Отлеживалась на охапке сена, которую я затолкал ей в конуру.
Объедков зверю не хватало. Мы старательно размачивали твердые, как камни, сухари. Варили из пакетов скудные супы. Вдобавок подавали подопечной миску каши.
К весеннему разливу выправилась щенная волчиха. Стала упитанной, дородной. Была готова со дня на день разрешиться.
Волки моногамны. Они вдвоем выкармливают, учат и растят детей. Накануне родов Хариса издала протяжный, жуткий вой: звала, искала своего Федоха.
Но он откликнуться не мог: был очень далеко от наших мест. Все-таки выжил, спасся на чужбине. Мчался с передышками домой, к своей любезнейшей подруге: «Скоро разродится!»
Однако к родам не успел. Светлой, ясной ночью под грохот водопадов, шум ручьев Хариса принесла в заброшенной собачьей будке семь крошечных слепых щенят. Они скулили так пронзительно, натрыжно, что о появлении их на божий свет узнала тут же вся заимка конь, баран, собака, кот.
Хариса лунной ночью перетаскала в новое гнездо щенят. Ей помог вернувшийся из странствий блудный волк. Он принялся старательно кормить многодетную, немалую семью.
— До чего тупой охотник! — смеялась над Федохом шаловливая Маринка. — Идет на поиск — путает следы. Бежит с добычей — прямиком!
Потешно было наблюдать за осмотрительным, сторожким волком, как он тревожно озирался, прислушивался, выжидал, втягивал чутьисто воздух, нюхал землю, таился под кустом, колесил, запутывал следы. А поутру всегда одним исхоженным путем поспешно пер с тетеркою в зубах к голодному семейству. Серый зверь необычайно зорок: мелькни тень вдалеке, и он уловит ее сразу. Но притаись за деревом с двустволкой Женька Кулишонок, его, неподвижного, волк издали не засечет. Отпетый ухарь врасплох, метким дуплетом мог наповал сразить отважного кормильца.
Травнинский зверолов на это не пошел. Он оказался изощреннее, коварнее, хитрее.
Маринка обнаружила однажды, что матерые перекликаются уныло, вяло, неохотно меж собой. Щенки вообще помалкивали. На солнышке не баловались около гнезда. Корни выворотня обрывками негодных, ржавых проводов свисали над потаенным звериным лазом. Волчата несуразно высовывали головы наружу, будто в тенистом обдуваемом убежище лежали инвалидно на боках.
Екнуло сердечко у девчонки:
— Несчастье!
Не таясь, мы шумно подходили к логову по берегу Богушки. Заслышав наши грубые шаги, родители, спасаясь, покинули зверят и спрятались за буреломом.
— Трусы! — ругнул я притаившихся матерых: — Малосильные береговушки и те птенцов в обиду не дают! Воробей отважно деток защищает! А вы, такие дюжие, здоровые бросаете зверенышей на произвол!
Но возле логова осекся. Потерял дар речи. Как мумия окаменел. Много видел я жестокости на своем веку. Такое — в первый раз. Как может изощриться зловредный, жадный человек!
Семерым волчатам он гибкой проволокой повязал, как путом, ноги! Расчет у изувера был предельно прост. Родители их выкормят, не бросят. А он сюда зимой прикатит и снимет шкуры с обезноженных зверей. Полтыщи рубликов в кармане! Выпивка, закуска, хвастовство, кураж. И непорочный егерь в дураках!
— Изверг… Живодер… — пересохшими губами шевелила потрясенная Маринка
— Кто? — насторожился я.
— Кулишонок.
— Почему именно он?
— След его коня.
Сбоку от норы расколотое круглое копыто четко выдавило грунт. Несомненно оттиск Орлика. В ямке держалась чистая, прозрачная вода.
Исцарапав руки, мы освободили смертников от железных ржавых пут. Обрадовавшись, звери пробовали встать. Да не тут-то было. Искалеченные лапы подгибались, не выдерживали тяжести волков. Они то вскакивали прытко, то подрубленно валились. Жалобно повизгивали. Ноги есть, да не несут! Было жутко, тошно смотреть на молодых калек. Выздоровеют ли, справятся ли с этаким недугом?
Разгневанные, мы решительно направились в село: покажем живодеру! Непреклонные, суровые завалились к Кулишонку в дом. Он тихо-мирно, как сурядный, честный гражданин, пил за столом грузинский чай. На наши ярые нападки, обвинения лишь криво усмехнулся:
— Ха-ха! Где доказательства? Вдавыш от копыта? Ха-ха! Несите! Покажите! Клевета! Под суд! Рехнулись на волках! Волки дороже человека! Ха-ха! Выкормили стаю!
От бессильной ярости, от наглости негодника, Маринка сильно побледнела. Сказала мстительно и сухо:
— Добро к добру! Зло ото зла! Вор кары не минует! — Хлопнув дверью, вышла из избы.
Не провидица, простушка, но, как во гневе предрекла, так вскоре и сбылось.
Мрачными осенними ночами звери жутко выли за рекой. Сговаривались, видно, выследить и покарать заклятого врага. Он сделал семерых волков увечными, хромыми. Из хора голосов особо выделялся бас Харисы: сердитый, хриплый, повелительный. Она готовила к охоте стаю. Ей помогал верный Федох. Он подзадоривал призывным властным воем молодых.
По первопутку Кулишонок, не догадываясь о намерениях волков, затравленно выслеживал подвижную ватагу. Вознамерился ее всю перебить. Хищники умело, терпеливо охотились за своим наглым обидчиком. Выбирали единственно удобный миг для нападения. Изуродованные, кривые ноги плохо подчинялись серым. Ходьба след в след у них не получалась. Лапы ступали мимо отпечатков вожака: то спереди, то сзади, то по середине. Поэтому за дружной стаей тянулась торная широкая дорожка. Она петляла неотступно за расколотым копытом жеребца Часто перехлестывала след, подворачивала сбоку. Хариса норовила обогнать лихого браконьера, напасть внезапно из засады.
Хищники перехитрили коварного злодея. Предугадав его маршрут, скрытно, неподвижно затаились за кустами. Как только Кулишонок поравнялся с ними, Хариса подала сигнал. Молниеносно выпрыгнула из укрытия, намертво вцепилась в глотку жеребцу. Федох схватил коня за ляжку. Четверка прибылых волков с размаху кинулась на Орлика и разом сбила его с ног.
Струхнувший браконьер, не зацепившись ни за луку, ни за стремя, пулей вылетел из седла. Подскакивая на задке, надсадно, полоумно пятился от взбешенной своры. Пав на руки, ползком шарахнулся к ветле. Надеялся вскарабкаться наверх и там спастись от криволапой стаи. Но подступ к дереву бесстрашно преградил взъерошенный Федох. Оскалился свирепо: «Куда?»
Прибылые рвали жеребца: враждебный дух его запомнили у логова. Хариса грозно рыкнула на них. Они неохотно отступили от мягкой, вкусной туши. Враждебно уставились на Кулишонка. Он, взвинченный, затравленный, безумно ерзал в полукольце хромых зверей.
Хариса не решалась напасть на человека. Копила в себе ярость, катала в глотке страшный рык. Готовилась отдать смертельную команду.
Но властную волчиху остановил тревожный звонкий крик:
— Не сметь!
Орала из саней с усилием Маринка.
Мы объезжали зимнее угодье и видели воочию дерзкий стремительный налет. Буян, испуганно всхрапнув, рванул круто с дороги. Оглоблей зацепился за березу и навсегда застрял в частом подлеске.
Я соскочил с саней. Подряд из двух стволов бабахнул суетливо вверх. Поспешно перезарядил дымившее ружье.
Картечь, как град, осыпала волков. Они нехотя, лениво отошли от браконьера. Мы с дочкой ринулись на выручку дурному зверолову. Каким плохим бы ни был Кулишонок, но он же человек! Наш непутевый соплеменник! Коренной травнинец! Давнишний мой знакомый!
Увидев своих отважных избавителей, ощутив нежданную подмогу, Женька прытко встал со снега, оскалился на хромоногих хищников, как волк. Дразнил их вызывающе, нахально:
— Взяли?! Ха-ха! Выкусили?! Ха-ха! Мужик сильнее вас!.. Ха-ха!
Мне показалось, что звери понимают человеческую речь, тем паче злые, бранные слова. Навострив серые уши, волки вникали чутко в извергаемые дичекрадом звуки.
Я предусмотрительно зажал глумливый рот нахала теплой грязной рукавицей.
— Заткнись!.. Накличешь!.. Навлечешь!.. — Потянул его размеренно, упрямо с места драки.
Втроем мы медленно, опасливо попятились к подлеску, где между деревьев застряла конская подвода. Знали: волки гонятся за убегающим — азартно, устремленно, до победного конца. Поэтому мы преднамеренно спокойно развернули возбужденного, струхнувшего Буяна. Натягивая волоки, сдерживая ход, умышленно степенным, тихим шагом поехали от хищников к дороге.
Остерегаясь, как бы на лесной дороге волки снова не подкараулили нашкодившего зверолова, мы предусмотрительно отвезли его в Травное.
У дома, выбираясь из саней, он бесцеремонно, холодно распорядился:
— Подбери там мое оброненное ружье. — Вспомнив о недавнем поражении, люто скрежетнул зубами: — Я им припомню! Ха-ха! Я им покажу! — В сторону заимки погрозил свирепо кулаком: — Погодите!.. — У скособоченной калитки, обращаясь к нам, презрительно, ехидно брякнул: — Прощайте!.. Ха-ха!.. Заступники волков!.. — хлопнул шаткими воротами.
Когда мы ехали обратно, Маринка возмущалась поведением спасшегося браконьера:
— Какой неблагодарный!.. Не умеет жить с людьми!.. Волки ладят с человеком!.. С нами, например… И… не грызутся! — доказывала пылко мне дочурка, словно я перечил ее серьезным выводам: — Зло ото зла! Добро к добру!
Мы снова убедились в этом скоро. Надвигалась долгая суровая зима. Перебиваться с сухарей на чай, с каши на картошку становилось все труднее. Надо было запастись лосиным мясом. Я выбил у скупого строгого начальства спортивную лицензию на лося. Сколько ни охотился за ним, но завалить не удавалось рогача. Без лайки-лосятницы поиск зверя крайне затруднялся.
Но как-то ранним утром у Богушинского проселка прозвучал зазывный долгий вой.
— Зовет Хариса! — всполошилась во дворе Маринка.
Клич то угасал, то доносился громче. Что-то важное происходило за лесистой грядой.
Схватив ружье и патронташ, я кинулся на голос. За мной увязалась, как всегда, Маринка.
Быстро пересекши гриву, мы вырвались из сосняка. Остановились в изумлении. Хромые волки полукругом оцепили взрослого безрогого быка. Федох держал его перед собой, как пес-лосятник. Серые, не нападая на него, поджидали охотника с двустволкой. Хариса подзывала меня воем!
Прицелившись под левую лопатку, я точным выстрелом свалил тяжелого быка. Отправил дочку за подводой. Пока разделывал теплую тушу, пока грузил мясо на сани, волки предупредительно стояли в отдалении.
Я поделился с ними щедро. Оставил голову, грудину, ребра, потроха. Только отъехал от останков, звери набросились на них.
Когда везли мясо домой, Маринка ликовала:
— Волки отблагодарили! Добро к добру.
Я не спорил с дочкой. Охотой был доволен: долгую зиму и голодную весну проживем теперь безбедно. Там вскроются озера — начнем ловить снастями карасей: «Рыбой вдоволь накормлю дружную стаю!»
Но задуманное не сбылось. К концу зимы я занедужил очень сильно. Слег в постель. Не охранял животных от воров. Нахальный Кулишонок воспользовался этим. Выклянчил в охотничьей конторе разрешение на отстрел трех серых хищников. Выпросил в колхозе сноровистого, справного коня и по глубокому, большому снегу уничтожил хромую стаю. Не пощадил Харису и Федоха — племенных матерых.
Сиротливо стало без волков. Угодья явно обеднели.