ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН


ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА


ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА


ГОЛУБИНАЯ ПОЧТА
Вьюжным утром заболела Маринка. Простудилась, рыбача на озере. Лоб горел. Побледнело лицо. Жар, озноб донимали больную.
Я поил дочку чаем с вареньем и липовым медом. Пичкал аспирином, настоем лекарственных трав. Все впустую. Нужен был врач. А где его взять? Деревня слева — километрах в двадцати, поселок справа — того дальше. И вьюга не стихала. Гнала поземку по дороге. Снежный вал, растрепанный, косматый, накатывался на сосновые стволы. О них вдрызг разбивался и книзу пылью оседал. Как ехать в этакую злую непогоду?
А дочке становилось хуже. Я извелся от бессилия. На глазах угасала моя ясная звездочка, ласточка щебетливая! Я был готов молиться до изнеможения неведомому богу, до хрипоты, до безрассудства подвывать разъяренной метелице, только бы выжила моя родимая беляночка! Не для того растим, чтобы однажды потерять.
Угадав мой трепет, неподдельный страх, Маринка слабо попросила:
— Почтарей отправь…
Завести почтовых голубей на заимке меня подбил Неверов — профессор медицины, непоседливый, неутомимый здоровяк. Был он страстный голубятник. Из-за своих причуд дядя Лева от квартиры отказался: «Голубятню на балконе не поставишь». Жил по-прежнему в рубленом дому, с огородом и громадной будкой для любимых птиц.
Приехав на рыбалку, Неверов восхитился: «Самое место голубей держать!» Немолодой уже мужчина подступил ко мне с мальчишеским задором: «Заводи! Пару сизых для расплода дам».
Я отказывался: «Не стоит мучить птиц. Пусть у тебя живут». Профессор был настойчив: «Для связи пригодится. Случись что, через них мне сообщишь. Ведь даже древние не брезговали голубиной почтой». На отцовских, слабых струнах подыграл: «С птицами Маринке веселее».
Узнав о голубях, дочь меня настойчиво просила привезти их на заимку. Ухаживать за ними обещала, приучить к маршруту: Магат — неверовская голубятня.
Я под нажимом уступил.
Перво-наперво мы принялись за обученье почтарей. Втроем — Маринка, дядя Лева, я — выпускали их из незнакомых мест. Сперва от городской черты. Затем от поворота, от деревни, от ручья. Так делали мы для того, чтоб сизари запоминали постепенно путь.
Дочь подбрасывала голубя обеими руками. Взмыв в вышину, он направлялся точно в город. Девочка на радостях подпрыгивала. Руками-крыльями махала, будто хотела полететь. Через час они уже кружились над знакомой городской крышей. А вечером Неверов привозил их снова к нам.
Девочка с радостью ухаживала за домашней парой. Кормила, водицу им в поилку наливала. В песочнице держала всегда сухой песок. Чтоб сизари барахтаться и чиститься могли.
И вот птичья хозяюшка слегла. В беспамятство впадала.
Подавленный и удрученный, я начал запрягать коня. Он недоуменно фыркал: «Куда в такую вьюгу?»
— Маринка заболела, — горько сетовал ему. — Занедужила, горит… — одно и то же повторял.
С отъездом беспричинно медлил. Ждал чуда, помощи людской. Но кто сюда приедет? Сезон охоты и рыбалки отошел. Глубокое затишье на озерах наступило. Предчувствовал: дочурку не успею до больницы довезти. От скверной мысли меня даже мутило. В голове был несусветный хаос. Я верного решения никак не мог принять. А от него зависело дочуркино здоровье, вполне возможно — жизнь.
Прохаживаясь от поленницы к саням, а от саней к окну, я мрачные, косые взгляды бросал на голубков. И думка подбивала: «Скорую бы вызвать». Медицинская карета — не Буян, за полтора часа из города до озера домчит. Ровно столько, сколько ехать нам из глухомани на санях до отворотка. Но сквозь сугробы «скорой» на заимку не пробиться. И не надо. Машина к перекрестку может подойти! Прямоезжую дорогу колхозный грейдер торит по утрам.
Ругнул себя: «Склеротик!» Ведь это верный выход! Мы встретимся со «скорой» там, у поворота. Я вывезу Маринку из глуши и передам врачам. Вот оно, ее спасение! От верной мысли у меня даже ручонки задрожали. Я вспомнил дядю Леву-толстячка. Его напористые вещие слова о сизых птицах: «Для связи пригодятся». Просьба Марины: «Отправь почтарей» стала мне понятной. Я будто опомнился, прозрел. Ведь птиц держу для этих целей! Сегодня воскресенье, профессор дома. Наверняка гоняет дутышей, турпанов, космачей.
Я древней связи хоть и не очень доверял, но во мне надежда загорелась: «А вдруг удача? Пиши скорей записку. В город отправляй!»
Я в дом вошел. У дочки губы пересохли. Личико поблекло. Она мучительно просила:
— Пить.
Теплым чаем дочурку напоив, на лоб компресс поставил На папиросной тоненькой бумаге для дяди Левы написал: «Марине плохо. Жар. Добейся, чтобы «скорая» к Кривому отворотку прибыла. Выезжаю. Егерь».
Старательно скатал записку. Получилась скрутка тоньше спички. В чехольчик ее всунув, к лапке голубя как окольцовку пристегнул. Птицу выпустил в сенную дверь. Второго голубя с запискою отправил тут же следом. Не дойдет один, другой домой прибудет. «Летите, почтари, лесную девочку спасайте!»
Собрался ехать. Заправил термос чаем. Сложил провизию в мешок. Спиртом дочку натерев, теплое белье на тело натянул. Брюки и пальто надел. В тулуп закутав, вынес недужную дочурку из избы. На сено рыхлое в подводу уложил, чтоб было доченьке помягче. Тронул коня вожжой.
Он знал, кого везет. Шел самым быстрым шагом. Сани бросало с сугроба на дорогу, с дороги на сугроб. Больную подкидывало на подводе, как полешко. Я ее поддерживал рукой, Маринка всхлипывала, сбивчиво, бессвязно бормотала — без сознания была.
Сколько времени проехали — не смог определить. Расстроенный, часы забыл в избе. Но по лесным приметам догадался: скоро будут Две сестры и Дядя Ваня — сросшиеся березы и могутный тополь возле них. Они стоят на полпути от поворота. Решив, что отдых нужен всем, разгоряченного коня остановил.
Густые толстые деревья задерживали ветер. Тяжело гудели в вышине. Мелкий кустарник, как барьером, подводу закрывал. Здесь, в безветрии, было спокойнее, теплее.
Я слышал, как Маринка просит:
— Пить.
Сунув руку вовнутрь тулупа, я раздвинул влажные одежки. Больная накалилась, как утюг. За долгий отрезок пути она так и не пришла в сознание ни разу. Плеснув из фляжки спирт в нагретую ладонь, я растер все туловище дочки под одеждой. Больную вновь в тулуп укутал, теплым чаем напоил. Коня запонукал:
— Быстрей, Буяшенька, быстрей. Вдруг «скорая» там ждет.
И напугался: «А если нет?» Весь сразу взмок: «Не может быть такого…»
— Вперед, Буяшенька, вперед!
Места открытые пошли. С болот неистово мело. Сугробы и сугробики перегораживали узкую дорогу: то обрывистыми комьями, то островерхими горушками, то загромождали баррикадами. Как о волну дощаник, так о суметы бились сани. По такой дороженьке свою, здоровую, башку стрясешь, не то, что малую головушку дочурки.
Не выдержав, я на руки Маринку взял. Бережно держа, покачивал на снежных перепадах. Немели ноги, руки и спина. Я пробовал удобнее усесться. Но сани кренились все время на бок. Меня валило в сено. Оберегая дочку от ушибов и толчков, я за розвальни одной рукой хватался. Пробовал на передок плотнее навалиться. Он меня так торкнул по спине, что я едва себя в подводе удержал.
Намаялся ужасно. Все прежние сомнения, что почтари к Неверову не долетят, из меня вытрясло, как мелочь из копилки, Я верил в голубей. Был убежден: упрямый здоровяк Неверов добьется выезда машины. «Скорая» по вызову примчит. Все будет хорошо. Надежда на спасение дочурки меня не покидала. Ей окажут помощь. Поставят моментально живительный укол Иначе думать я боялся.
Буян шел споро, темпа не сбавлял. Под хомутом и под шлеей сбивались пенные ошметки. Валились хлопьями на узловатые натруженные ноги работяги.
Осталось пересечь овражек, а за ним пройти последний поворот. А там решалось для Маринки все…
«Есть «скорая» иль нет?» — я выглянул нетерпеливо из-за конского бедра. В ту же секунду полозья грохнулись о заметенное бревно. Я уронил на сено дочку. Упал с ней рядом сам. Вцепился мертвой хваткой в веревочные вязи наклонившихся саней. Держу больную, как бы она случайно не вылетела вон.
Буян в снежном замете по колено провалился. Напружился, всхрапнул и вырвал розвальни на горку.
Быстро, ходко в поворот вошел.
«Скорая» стояла у сосны. Из выхлопной трубы дымок клубился. В белом халате дядя Лева бежал навстречу нам.
Я растрогался ужасно. Дочку обхватив, уткнулся в стылый воротник тулупа.
Профессор шапкою размахивал над головой. Кричал, как озорник:
— Связь голубиная не подвела! Ура! Ура!
Буян остановился около машины.