Тобольские губернские ведомости. — 1864. — № 49, неоф. ч. Отказ от ленинской периодизации освободительного движения и связанной с ним историей рабочей печати предполагает уточнение некоторых спорных вопросов становления периодики XIX — начала XX в.
Рассматривая на материалах региональных архивов экономическое положение Томских губернских ведомостей, отношения «Сибирского вестника политики, литературы и общественной жизни» с цензурой, автор книги приходит к выводу, что некоторые вопросы истории печати Сибири идеологизированы советской исторической наукой.
Часть архивных материалов о провинциальной печати впервые вводится в научный оборот.
Адресуется изучающим историю печати досоветского периода. Книга может быть полезна гуманитариям и обществоведам.
Л. Е. Кройчик, доктор филологических наук, профессор (Воронежский государственный университет);
Н. В. Жилякова, кандидат филологических наук (Томский государственный университет).
Юрий Мандрика
Провинциальная частная печать
Спорные вопросы становления периодики Сибири
Частная печать Сибири
Многие десятилетия гуманитарные изыскания направлялись в русло изучения проблем политической и культурной жизни Петербурга, а также Москвы. Там действительно был всегда сконцентрирован общественный, культурный и интеллектуальный потенциал России. Но чаще всего в исследованиях советских ученых история дореволюционной прессы двух столиц громадного государства рассматривалась через призму отношения к ней цензуры, через события, которые именовались революционно-освободительным движением. Такая направленность исследований была предопределена идеологией Страны Советов. Политический дискурс того государства формировал социальный заказ науке, предоставляя при этом ей широчайшие возможности для существования черного пиара вокруг печати, зависящей от капитала. Советская же пресса позиционировала себя как институт свободы слова, обеспеченный государством, его интересами. При этом почему-то идеологами того политического устройства игнорировался тезис о «денежном мешке», универсальность которого не подвергалась сомнению ни в каком обществе.
Новая культурная ситуация в России спровоцировала в пауке попытку отказаться от ленинской периодизации освободительного движения и связанной с ним историей рабочей печати[1]. Последние исследования в этом направлении[2] свидетельствуют о новых подходах в изучении российской прессы, генезис которой происходил под влиянием власти и общества. Однако большинство авторов таких работ рассматривают тенденции, возникающие в прессе всего государства, опять-таки на материале столичных изданий.
Сегодня в общественном сознании популярен тезис о том, что Россия — это, в большей степени, регионы. Именно особый уклад, общественно-политическая и культурная атмосфера российской провинции[3] определяют во многом общий духовный и нравственный потенциал всей страны. Поэтому анализ процессов, происходивших ранее в регионах, позволяет извлечь полезные и необходимые уроки для понимания и прогнозирования общественной жизни. Обращение к периодике XIX века, по мнению Б. И. Есина, «нацелено не только на получение определенных культурно-исторических знаний, но и на реализацию их в практической деятельности»[4].
История сибирской печати XIX в., казалось, достаточно хорошо изучена. Краткий очерк Л. С. Любимова[5] предполагал развитие дальнейших исследований. К «Сибирской газете», которую историк печати считал «первым частным органом в Западной Сибири»[6], обращались Л. Л. Ермолинский[7], Н. В. Жилякова[8] и др. В последнее время научные пристрастия Л. С. Любимова[9] и С. И. Гольдфарба[10] были обращены на «Восточное обозрение». Во всех этих работах уделялось много внимания структуре издания, его направленности. Но никто из исследователей не прошел мимо сущности конфликта между «Сибирской газетой» и «Сибирским вестником политики, литературы и общественной жизни». Противостояние двух томских газет помогло сформировать не только систему частной периодики Сибири, но и дать наглядный урок существующим изданиям о необходимости четкой платформы у газеты (журнала), дабы читатель понимал ее (его) направление.
Историки советского периода так и не смогли преодолеть патологическую страсть к изданиям, призывающим к антизаконным действиям — переворотам, свержению строя и т. д. Отсюда и негативное отношение к «Сибирскому вестнику политики, литературы и общественной жизни», который всегда считался проправительственным изданием. Но так ли это? Крупное издание конца XIX — начала XX в. пока так и не попало в ноле зрения исследователей, хотя интересно уже своим противостоянием не столько «блистательному триумвирату», сколько «Восточному обозрению», по мнению большинства исследователей, оплоту прогрессивной провинциальной публицистики. Более того, не одно поколение советских журналистов, воспитанных, по определению все тех же историков, на революционной прессе, усвоило со студенческой скамьи поведенческие стереотипы оппозиционной печати. В таком идеологическом дискурсе читателю не только сложно принимать прессу, пропагандирующую власть, но и обществу — воспитывать законопослушного гражданина своей страны. В этом отношении показательна публицистика Н. М. Чукмалдина, сознававшего необходимость изменения экономического положения рабочего и крестьянина в России, но не понимавшего, как это сделать в рамках законности. Существующий уровень демократии в обществе того времени не давал внятного ответа. А призывать к революции — все равно что против Бога.
Среди основных мифологем советской исторической науки о печати: появление нового издания — всегда результат роста революционного сознания рабочего класса. При этом практически никогда не рассматривалась зарождающаяся периодическая печать как выявленная бизнесом еще одна, никем пока не занятая ниша. «В России уже зародилась потребность местной печати, — писал в 1875 г. Н. М. Ядринцев, — в Сибири ее еще нет. Здесь читатели — чиновники и крупные купцы. Чтение здесь является для развлечения. Чиновничество интересуется исключительно жизнью России, а не местной… Торговый класс не научился еще пользоваться печатью для своих промышленных нужд… Общественные учреждения не любят публичности… Что касается образованного класса, то его интеллектуальные требования стоят слишком отдельно от массы и слишком отличаются во вкусах. Образованный приезжий в Сибири требует газеты во вкусе петербургской. Со всеми рубриками, с политическими новостями и т. д., иначе он читать ее не будет»[11].
В интересное наблюдение идеолога провинциальной прессы жизнь быстро внесла свои коррективы. Уже через несколько лет вначале К. Н. Высоцкий с «Сибирским листком объявлений» (г. Тюмень), затем военный инженер П. И. Клиндер с «Сибирью» (г. Иркутск) попытались иметь коммерческий успех от своего предприятия. У обоих затея успешно провалилась, но иркутянин все-таки сумел продать свое детище в надежные руки. Позднее в такую же щекотливую ситуацию попал и сам Н. М. Ядринцев. Уже в начале 1890 г. Г. Н. Потанин рекомендовал сдать «Восточное обозрение» «в аренду за известную плату»[12]. Она составила 60 руб. в месяц, которые посылал редактор В. А. Ошурков на содержание детей Н. М. Ядринцева[13]. Увы, идеи ядринцевского издания имели стоимость и были тем товаром, у которого находились не только покупатели-подписчики, но и меценаты.
Становление сибирской печати — это долгий путь идеи областников, пытавшихся сделать газету товаром, отличавшимся контентом от столичных изданий. Именно поиск последнего и отличает прессу Сибири конца XIX — начала XX в. от периодики Европейской России. Это была своего рода «национальная идея», навязываемая сибирякам отдельной группой людей. «Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни», откликнувшись на переезд «Восточного обозрения» в Иркутск, нелицеприятно писал об издании, которое, «бессильное в борьбе с равнодушием публики, грядет в Иркутск на уступленное “Сибирью” место». На риторический вопрос корреспондента картамышевской газеты («кто виноват в том, что она не приобрела авторитета и значения вне приятельских журнальных кругов», «она превратилась в раздражающий сборник “мелочей сибирской жизни и провинциальных курьезов”»[14]) историки советского периода ответ дать не сумели. Заметное до сих пор с точки зрения поиска своего контента «Восточное обозрение» не всегда имело читателей, количество которых было пропорционально успеху данного издания. А ведь такая ситуация в сегодняшней исторической науке сложилась не только вокруг детища Н. М. Ядринцева.
От рукописных изданий и губернских ведомостей к частной прессе
(Истоки газетного дела в Сибири)
Стало расхожим мнение, что сибирская печать начиналась в Тобольске в 1789 г. Однако уже в начале XX в. П. M. Головачев в оценке первых тобольских журналов был более категоричен, нежели его предшественник, идеолог прессы Сибири Н. М. Ядринцев[15]. П. М. Головачев писал, что первые сибирские журналы «совершенно не отражали собою серьезные стороны окружающей действительности, для понимания которой тогда еще не было никаких средств и никакого опыта и знания»[16]. Но мнению историка печати Сибири, «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», «Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая, увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателя» и «Журнал исторический, выбранный из разных мест» — «факт случайный, изолированный, не стоящий ни в какой связи с окружающей действительностью того времени, не влиявший на окружающую жизнь, не оставивший никакого литературного наследства для ближайшего поколения. Поэтому их (журналы. — Ю. М.) едва ли можно называть “праотцами” сибирской периодической печати»[17]. При этом историк Сибири был убежден, что первые журналы имеют лишь библиографическую ценность и интересны тем, что иллюстрируют провинциальную жизнь, характер ее образования, литературные вкусы, отсутствие интереса к происходящему вокруг у тех, кто считался «цветом образованного общества»[18].
Исследователи истории печати подчеркивают, что изданию печатной газеты предшествовал опыт «существования российской рукописной газеты»[19]. Сибирь в этом отношении не была исключением. Известно более 70 дореволюционных рукописных газет и журналов Сибири и Урала. Среди самых ранних значатся «Кяхтинский литературный цветник» (1829–1836), «Кяхтинская стрекоза» (1829–1833), иркутские «Домашний собеседник» (1830–1834), «Вечер досуга» (1838), верхнеудинский «Метляк»[20] (1839–1840). Как правило, обо всех этих изданиях сохранились лишь воспоминания. Исключение составляет журнал гимназистов «Вечер досуга», один номер которого доступен и сегодняшнему читателю[21].
Ответственный секретарь «Восточного обозрения» B. C. Ефремов предположил, что гимназист И. Кирилов, написавший в сочинении «Поездка в Кяхту в 1834 г.» о журнале «Кяхтинский литературный цветник»[22], вел речь, «судя по сумме подписки и контексту сообщения»[23], скорее всего о существующем печатном издании.
Изменения, внесенные в раздел об управлении Сибирью «Учреждений губернских правлений», способствовали появлению в 1857 г. в Тобольске первого периодического сибирского издания[24]. И хотя, по мнению крупнейшего представителя областничества Г. Н. Потанина, «настоящая сибирская печать начинается только с Ядринцева»[25], журналистика Сибири начиналась с ведомостей Тобольска, в которых дебютировал и сам Григорий Потанин.
Периодика Сибири, выбранная в качестве объекта настоящего исследования, в период ее зарождения была немногочисленна[26], и это позволяет детально рассмотреть начальный этап ее становления, рамки которого ограничены со времени издания первого номера «Тобольских губернских ведомостей» до появления в «Томских губернских ведомостях» статьи Н. М. Ядринцева «Сибирь в 1-е января 1865 года», в которой прозвучат призыв к сибирскому обществу, занимающему территорию от Урала до Тихого океана, к объединению, «в котором заживет страна наша лучшей жизнью»[27].
К началу второй половины XIX в. в России все отчетливей просматривались тенденции капитализма. Развитие промышленности требовало увеличения квалифицированной рабочей силы, которое было невозможно без улучшения системы образования в стране. Александром II и его окружением были намечены радикальные преобразования, которые могли бы устранить наследие жестко-автократического правления Николая I. Реформировать какую-то часть системы управления без кардинальных изменений в других сферах общественной деятельности было невозможно. Шла подготовка крестьянской реформы. В стране происходила быстрая модернизация сильно централизованного государства, которую некоторые историки называют «революцией сверху». Игнорирование властью общественного мнения по социально-политическим и экономическим вопросам предполагало их широкое обсуждение, в т. ч. в прессе.
Издание губернских ведомостей[28] в Сибири началось в атмосфере реформирования традиций жесткого администрирования. Автор «Иркутских губернских ведомостей», рассуждая о первых трех вышедших номерах ведомостей в Тобольске, остановил свое внимание на содержании, которое было достаточно жестко регламентировано законодательно «Учреждениями губернских правлений»: «…централизацию в государстве нельзя еще оценивать по одним ее некоторым неудобствам. Но если бы губернские ведомости могли стать полным, живым выражением местных интересов, местных потребностей, местных воззрений — то оне послужили бы известного рода благодетельным противовесием некоторых из неудобств слишком сильной централизации»[29].
Сибирь во многом отличалась от районов Европейской России. Регион, начиная с XVII века, населяли русские старожилы и аборигены. Уже в то время Сибирь была местом ссылки. Правительство вначале заботилось главным образом о колонизации края, рассматривая ссыльных как «даровую рабочую силу»[30], предписывая воеводам уже в начале XVIII в. контролировать, чтобы «поселенные в Сибири преступники занимались земледелием»[31]. Позднее, когда были изданы правила о распределении ссыльных по степени их преступления[32], Сибирь стала местом для «тяжких русских преступников»[33]. За двадцать лет — с 1827 по 1846 г. — через Тобольский приказ о ссыльных прошло около 160 тыс. лиц обоего пола. При этом за государственные преступления (политическая ссылка), возмущение и неповиновение, неповиновение помещику — всего лишь 2,4 процента. Основную массу ссыльных, около 43 процентов, составляли «бродяги разного рода, беглые крестьяне, военные дезертиры, бежавшие из Сибири каторжные и поселенцы», почти 9,1 процента лиц обоего пола попали в ссылку за убийство, и 29,78 процента составили преступники против собственности[34]. При этом более 43 процентов ссыльных были владельческие крестьяне[35], для которых были характерны «дурное поведение, зажигательство, членовредительство и возмущение»[36]. Почти две трети проходивших через Тобольский приказ о ссыльных оставались в Тобольской губернии, остальные направлялись в другие населенные пункты Сибири. Для многих ссыльных эта земля становилась «малой родиной».
Поэтому понятна позиция томского гражданского губернатора, который, отказывая г. Калинину в разрешении открыть частную типографию, писал в письме от 21 октября 1869 года на имя генерал-губернатора Западной Сибири: «…соображаясь с средствами полицейского надзора в г. Томске, я признавал и признаю теперь решительно невозможным дать это разрешение, так как полицейский надзор здесь весьма скудный по населению города, населению, состоящему большей частию из элементов, требующих особой бдительности полиции, что известно и Вам, а между тем она по недостаточному составу своему с большим трудом исполняет свою обязанность, сопровождаемую нередко чрез это медленностию в производстве дел ее, требующих по существу скорого исполнения»[37].
Ситуация была отягощена еще и низким образовательным уровнем среди населения Сибири. Вывод исследователя, что «в течение долгого времени политические ссыльные представляли собою в Сибири всю ее интеллигенцию, весь ее образованный “класс”»[38], предполагает катастрофичность ситуации[39]. В том же Томске первая гимназия была открыта лишь в 1838 г., почти на десять лет позднее, нежели в Тобольске. До этого в губернии было лишь два крохотных уездных училища — в Нарыме и Томске, в которых ежегодно с 1789 по 1838 год обучалось в среднем не более 55 человек.
Ф. Мещерин на торжественном акте в Томской губернской гимназии 10 декабря 1858 г. произнес по случаю двадцатилетия учебного заведения речь, в которой отметил: «Учителя приезжали из Тобольска или же из России с поверхностным образованием и с непохвальными чувствами и привычками. Зато и сочувствие публики к учебным заведениям соответствовало достоинствам преподавателей»[40].
К 1897 г. «Сибирь по относительному числу грамотных занимала место между Кавказом и Средней Азией»[41]. Процент грамотных ко всему населению не достиг цифры 12. В Европейской России эта цифра равнялась 22,5, а в царстве Польском — 30,5 процента. Еще в середине века один из авторов губернских ведомостей писал: «Купечество в России и купечество в Сибири, казалось бы, одно и то же сословие: тот же образ жизни, те же понятия, то же почти образование. Чем вы отличаете их друг от друга? А разница между ними есть, да и немалая. В России впереди купечества стоит другое сословие, не менее богатое и вдобавок далеко просвещеннее его — дворянство. У нас в Сибири дворянства вовсе почти нет и во главу угла всех наших сословий, разумеется, но весу и значению в обществе, мы должны поставить купечество»[42].
В отчете по поводу состояния Иркутской библиотеки, открытой 15 февраля 1858 г., значилось, что ее фонд насчитывает 2604 корешка. 194 читателя за год взяло для чтения 12683 экземпляра книг и брошюр[43]. Библиотека, стараясь удовлетворить общественные потребности, на 1859 г. выписала до 35 наименований разных журналов[44]. Десять лет назад существовавшая в то время библиотека имела лишь трех подписчиков[45]. Автор отклика иронизирует, что в городе «поумнели чуть ли не на 40 %». При этом сопоставляет количество постоянных читателей с численностью населения города — 24 тыс. чел.[46] Среди подписчиков: крестьян — 2, духовенства — 3, купечества — 8, дам — 13, «высших» чиновников — 18, учеников и учителей — 35, мещан — 45, чиновников средней и мелкой руки — 70.
Продолживший разговор учитель А. С-iй заметил, что среди выписываемых на будущий год в публичную библиотеку журналов нет ни одного детского издания, словно «общество не имеет в себе маленьких читателей или забывает о них»[47].
Вот в такой ситуации появлялись первенцы провинциальной печати в Сибири, являясь показателем не внутренних потребностей общества, а скорее усилий власти[48]. И это последнее обстоятельство в условиях поголовной безграмотности уже у современников вызывало чувство восхищения. В. В. Соловский, ознакомившись в тамбовском архиве с деятельностью губернского правления, понял: «Правительство наше как во всех других начинаниях, так и в насаждении по губернским городам книгопечатания, и в создании провинциальных органов шло впереди общества и будило в нем потребности и стремления просвещенного европейца»[49].
Региональная идентичность[50] социокультурных условий Сибири отчетливо проявляется в содержательной части ведомостей уже на стадии их становления. Н. М. Ядринцев считал, что трудности провинциального издания — недостаток сил, талантов, а также другие внешние условия, мешающие развитию литературного дела: «Провинциальная газета должна понять, что со столичной она конкурировать не может, у ней нет того материала и задачи другие. У первой — громаднейший объем мировых и государственных новостей, избыток литературных сил, ее свойство — высший интеллигентный закал и недосягаемая высота над народом. Соответственно своему материалу у столичной газеты свои рубрики, у провинциальной должны быть свои…Я давно называл, еще в “Томских ведомостях”, нашу литературу “фонарной”, т. е. местный вопрос разумелся в фонарях, лужах на улице, тротуарах, мостах и т. п. Отчего это? Да потому, что наша местная жизнь, общественная провинциальная деятельность, право провинции и не достигало дальше права строить фонари, мосты и бить собак»[51].
Публицист считал, что самая главная вещь — выяснить цель издания; что хочет провинциальная печать; о чем прежде всего она должна себя спросить: «Провинция — вечный лакей, копирующий своего барина, лакей и в литературе, смешной в своей важности, жалкий, потому что никогда не достигнет образца — столицы. Чем он более отдаляется от “провинциального”, тем провинциальное более воняет от него»[52].
Тем не менее, по меткому определению А. Л. Факторовича, специфика провинциальной печати «рельефнее определяется при системно-оценочных корреляциях со столичными, “метропольными”»[53] изданиями. Журналистика Европейской России средины XIX в. не была застывшим конгломератом. Она находилась в поиске «системных связей: информационно-содержательных, аудиторных, профессиональных, идеологических и т. д.»[54]
Первые издания Сибири не отставали от метрополии в своем поиске. Несмотря на существование жесткого законодательного каркаса, регламентирующего тематику публикаций, губернские ведомости с первых номеров пытались определить цель своего издания. К этому стимулировала попытка самоопределения тех, у кого отсутствовали профессиональные навыки. Неготовность к существованию повременных изданий была настолько велика, что на совете Главного управления Западной Сибири во время обсуждения вопроса об издании «Тобольских губернских ведомостей» никто не поставил вопрос о будущих авторах неофициальной части[55].
Робкая рефлексия («Но одностороннее изучение данной местности было бы направлением слишком односторонним», «…не только изучение данной местности, но и рассматривание и обслуживание (по мере возможности) всякого рода местных вопросов, изучение местных потребностей и интересов — есть неотъемлемая принадлежность неофициальной части губернских ведомостей. В государствах, сильно централизованных, местные интересы, может быть, слишком отодвинуты на задний план: законодатель почти пребывает в высокой, отчасти отвлеченной сфере интересов общих»)[56] сменялась категоричным самомнением («…газета усвоила себе определенное направление»)[57].
Но не только поиск цели определял стратегию развития издания. Губернские ведомости искали пути к читателю, который в недалеком будущем мог стать корреспондентом. При этом редакции двигались в нескольких направлениях:
— обучение потенциальных корреспондентов выбору темы;
— формирование понимания «местной новости»;
— провоцирование с помощью полемических заметок постоянного диалога между читателем и неофициальной частью путем переписки, часть которой должна была обязательно появиться в столбцах издания;
— публикация производственных материалов, актуальных для читателя в данное время и в данном месте;
— разъяснение правительственной политики;
— повествование об историческом прошлом «малой родины», ее географическом устройстве, а также статистической маркировке.
Ориентирование читателей в необходимой для ведомостей тематике было делом периодическим и в разных изданиях проводилось по-разному.
За Ангарский Сибиряк[58] в «Статейке для немногих» предвидел, что некоторые читатели «будут требовать бог знает чего, будут смотреть свысока на помещаемые статьи, судить, рядить и вкривь и вкось». Предписываемая «Учреждением губернских правлений» тематика представляет «ограниченную раму, через которую не может перескакивать всякий вид беллетристики, дозволяемой литературным и политическим газетам». Исторических предметов, которые бы сохранились в архивах, как и самих архивов, автор статейки не видел в губернии: «…самые старые дела не восходят далее года. Осталось ровно почти ничего но части исторической, по части любопытной старины, или в других отношениях, что могло бы составить интерес губернских ведомостей. Поневоле обратишься к живым памятникам — томским старожилам…». Н. И. Виноградский критикует одностороннее восприятие «ограниченной рамы». Ведь через нее спокойно протискивается географическое положение губернии, этнография, полезные сведения по части сельского хозяйства, цены на разные потребности в разных округах. «Но где же производители всех вышеозначенных статей и статеек? — спрашивает постоянный автор ведомостей. — Но вот где не только точка с запятой, но и совершенная точка. Что за причина существующей апатии?…Слышишь иногда с грустию отзыв некоторых, что в ведомостях следовало бы поместить и то, и это, что есть уже подготовленные вчерне тетрадки, да лучше послать в столичные ведомости…»[59].
Но не только тематика, по мнению сотрудников неофициальной части, может привлечь внимание читателя. И если иркутяне не только декларировали, что их редактор согласен видеть в столбцах ведомостей настоящую полемику, предоставив авторам свободу в выражении мнений, пусть даже противоположных («Полемика, спор, борьба противоположных воззрений [разумеется, в известных литературных пределах] — все это необходимо придаст жизнь газете и возбудит интерес читателей»[60]), то томичи в сослагательном наклонении изъявляли желание, «если б умный и просвещенный взгляд коснулся нашей администрации, нашего мирного и благодетельного управления и разных преобразований, ко благу Западной Сибири совершенных и совершаемых постепенно прозорливым и попечительным ее начальником, который водворил порядок и на окраинах Киргизских степей юга, и в снегах и тундрах березовско-обдорских неприступного Севера. Да, эта статья еще не начиналась. Мы слишком скромны. Газеты других стран давно бы звучали. А мы смиренно идем к светлой цели, указуемой нашим мудрым правительством…»[61].
Последняя фраза была сказана в духе времени. В канун крестьянской реформы в 1858 г. в Совете Министров был поставлен вопрос о государственной политике в газетно-журнальном деле. Министр народного просвещения Е. П. Ковалевский написал специальную записку «О гласности в печали», которая легла в основу циркуляра от 3 апреля 1859 г., согласно которому власть признавала свою заинтересованность в освещении повременными изданиями различных злоупотреблений, допускаемых представителями власти, а также беспорядков[62]. Циркуляр, брошенный в массы, тут же всплыл и в провинциальных изданиях, но уже в качестве лозунга текущего дня.
Уже в мае 1859 г. в переписке неофициальной части со своими сотрудниками мелькает псевдоним «Перестройка»[63]. В одном из писем в редакцию читатель — О — писал: «Гласность застала нас врасплох; умы к ней были не подготовлены, а дела еще менее. Она попала к нам как бомба; беспокойство произвела всеобщее; многие приникли к земле до огласки; большинство начинает подделываться под новые идеи, хотя в сущности ведет дела по-прежнему, как было при царе Горохе»[64]. Сообщая читателю, что лучшие люди общества обрадовались новому направлению в политике свыше, откуда «всякое даяние благо», аноним предупреждает: «Что сегодня дано, завтра будет отнято».
После вступления, занявшего три столбца «Иркутских губернских ведомостей», — О — горестно вздыхает: «Я вполне чувствую неудобства, к которым нас может повести направление». А после этого рассказывает историю спекулянта, ставшего богатым человеком и политическим деятелем, в руках которого отныне находились судьбы целой области. И эта часть публикации воспринимается читателями отчасти как сплетня.
Издание соседней губернии, Енисейской, не осталось в стороне от гласности. В № 47 «Иркутских губернских ведомостей» за 1858 г. была напечатана корреспонденция из Красноярска о причинах дороговизны хлеба в крае за подписью № 106. При этом обвинялись некоторые торговцы, якобы сознательно завышавшие цены. М. Бутаков, найдя необходимым, но и «для пользы гласности», решил защитить честь тех, кто занимается хлебной торговлей: «Что за брань базарная!!! Ни умного, ни острого, ни справедливого нет в этой брани, неприятно, отвратительно читать! Неужели г. № 106 почитает в этой брани гласность?»[65].
Само понятие гласности для многих было не совсем вразумительным. Поэтому вслед за поставленным М. Бутаковым вопросом выступил Н. Налабардин с разъяснением: «Несколько слов о ложном понимании и злоупотреблении гласности». Автор подчеркнул, что проповедуемая с некоторых пор идея вызывает глубокое сочувствие у многих. Но она не нова, а взята из народной мудрости, из пословицы: «Глас народа — глас Божий». Нынешняя гласность понимается многими как печатное распространение вот того народного голоса. При этом автор был убежден, что «поведать и распространить частное мнение может только мнение общественное, т. е. когда это мнение, как справедливое, усвоит себе большинство. Вот почему только общественное мнение, глас народа, может быть предметом публичной, печатной гласности»[66]. Содержание правительственного циркуляра о возникших у печати возможностях получало под воздействием местных властей несколько иную интерпретацию. При этом некий Н. Налабардин искренне удивлялся, если г. № 106 желает гласности, то почему же он скрывается под псевдонимом?
На столбцах «Енисейских губернских ведомостей» была затеяна дискуссия, продолжавшаяся практически до конца года. «Два слова о гласности»[67] решил сказать кн. В. Костров, в будущем, в 70-е годы, редактор «Томских губернских ведомостей». Автор был уверен, что редакторы провинциальных ведомостей не понимают, что такое гласность. Более того, они не знают, какое впечатление производит на публику «гласность в том виде, в каком она является на страницах их изданий». Мнение кн. В. Кострова мало чем отличалось от точки зрения Н. Налабардина. Гласность предлагалось понимать как раскрытие тех недугов, которыми страдает общество. И говорить надо было только о зле, а «не о человеке, одержимом им». Стремление вывести из зоны критики представителя власти было столь огромно, что можно только удивляться логике пишущего.
Дискуссия завершилась статьей Льва Митропольского «Гласность», опубликованной в трех номерах «Енисейских губернских ведомостей».
Рассказывая читателю о столкновении на жизненном пути правды и религии в лице служителей Бога, автор пытается убедить читателя, в какую непростую ситуацию при этом попадал священнослужитель, который вынужден говорить о сложных вещах лишь в общих чертах. «Администрации выпал на долю тяжкий жребий: следить за развитием того и другого начала в явлениях жизни»[68], добра и зла. И как бы «ни таилось под покровом скромности доброе дело… есть момент, с которого оно перестает быть тайной». Гласность должна была коснуться в первую очередь добрых дел. И никто, кроме администрации, не может воспользоваться гласностью, чтобы о фактах добра и зла ставить «немедленно посредством печатных органов в общую известность». При этом декларировались одинаковые права и ответственность за свои действия любого «двигателя гласности».
Лев Митропольский упаковал все свои рассуждения в модное слово. Автор был уверен, что «гласность должна выставлять характеристические черты лиц, а не случайности, чтобы не ввести в заблуждение общественного мнения и не способствовать составлению ложного о людях понятия»[69]. И здесь, как нельзя кстати, могла бы быть помещена уже цитированная фраза: «…мы смиренно идем к светлой цели, указуемой нашим мудрым правительством…»[70].
Цензор сделал в конце первой публикации примечание, с которым губернские ведомости и были напечатаны: «Жаль только, что наша гласность не обнаружила еще ни одного доброго дела. Неужели на нашей почве растет только полынь да крапива?»[71]
В завершение публикации Л. Митропольский высказал мнение, что требование непременной подписи автора под обличительной статьей несправедливо. «Благородный воин не обязан без нужды жертвовать собой»[72]. Но при этом существовала еще одна оговорка-предупреждение, что только люди, более-менее независимые в общественной жизни, ничем не рискуют, подписывая под статьями свою фамилию. Завершалось разъяснение о гласности кратко: «для добрых людей она награда, для храбрых — узда, для обиженных — апелляция, для целого общества — правдивое зеркало»[73].
Закончилась дискуссия в канун Нового года в «Иркутских губернских ведомостях», ожидавших появления первого номера первого частного издания в Сибири газеты «Амур»[74].
Автор письма из Красноярска писал, что с появлением гласности «наша литература двух последних годов[75] превратилась в целую комиссию прошений, горьких жалоб и настоятельных требований правосудия, человечности…»[76]. Гласность испугала начальство, но только временно. Потом оно «скоро оправилось» и начало писать опровержения на статьи, даже не против них писанные… Аноним пытался объяснить читателю, почему же губернские ведомости не могут выполнять в провинции роль прессы: «Нельзя рассчитывать на успех издания, если вы останетесь чужды гласности». Красноярец к тому же в письме сообщал о слухе об издании газеты «Амур», которая будет платить авторам за статьи, помещаемые на своих страницах.
Редактор неофициальной части М. Загоскин, уходивший в частное издание «Амур», сделал к письму красноярца редакционный комментарий, пообещав «дать ему («Амуру». — Ю. М.) гласность». С появлением первой частной газеты неофициальная часть губернских ведомостей всей Сибири, по мнению П. М. Головачева, показала, «насколько неустойчив»[77] этот тип периодической печати.
«Амуру» с первых номеров начато удаваться то, что не получалось в ведомостях. До времени выхода первого номера частной газеты — 1 января 1860 г. — в неофициальной части сибирского продолжения сенатских ведомостей так и не научились понимать, что такое новость как главная отличительная черта периодического издания.
«Иркутская новость уже не новость, а более, так сказать, для провинции, для иногородних, которые тоже получают нашу газету и желают, может быть, знать, что происходит у нас в главном городе Восточной Сибири. Разумеется, если они желают этого, так не иначе как для собственного назидания»[78]. Такое ироничное отношение к новости, которую в городе узнают раньше, нежели удастся отпечатать еженедельник, принижало жанр, делало публикацию скорее заметкой, которую столбцы актуализировали лишь датой выхода в свет номера.
Однако этот вопрос для иркутских газетчиков был всегда злободневный. Издание все время оправдываюсь перед читателем, что жизнь города бедная событиями. А так бы хотелось, чтобы случилось «происшествие, выходящее из ряда обыденной жизни», которое заслуживает быть «занесенным в городскую хронику»[79]. Но на события, а значит, и на рубрику, не повезло не только Восточной Сибири. В начальный период ни томичи, ни красноярцы, ни тоболяки не могли сформулировать для себя, что такое новость.
«Нынешний год у нас ранняя зима. Она подкралась незаметно»[80], — такого рода «вечно свежие тексты» помещались под рубрикой «Местные новости». Эти заметки могли быть даже интересными, но в них напрочь отсутствовала событийность. «Тобольские губернские ведомости» новостным жанром считали публикации, «в которых помещаются более или менее статьи легкие. Не мешайте им болтать и высказываться, — советовало издание. — Кому-нибудь пригодится и их болтовня. Может, между этой болтовнею промелькнет что-нибудь и дельное в голову человека»[81].
Уже с восьмого номера «Амур» изменил подачу материала в сообщениях, которые помещались в «Местном обозрении». Десять мелких заметок сообщали об открытии Амурского края для частной золотопромышленности, а также обо всем другом, что касалось этой отрасли. Были в номере и «Известия из России», «Корреспонденция» и др. рубрики-заголовки. Опыт М. Загоскина, редактора неофициальной части губернских ведомостей, отчасти оказал влияние на формирование внутренней структуры издания.
Тематическая направленность продолжения сенатского издания ориентировала первых сибирских газетчиков на местный материал. Поэтому практически с первых номеров публикуются статьи на злободневные темы: «Несколько слов о быте рабочих на золотых промыслах» П. Цветолюбова, «О дороговизне дров и строевого леса в Иркутске», написанной С-ъ, «Хлебный рынок в маленьком городке» и др. Пьянство и недостатки в здравоохранении края, чудеса в золотопромышленной компании Горохова и полиция… Все это было предметом выступления в газете. Особенно достаюсь полицейским. «Кто не имел дел с этими существами, обреченными на то, чтобы быть всесветными пугалами и детей, и взрослых? Собака, адской зажигатель — вот как честит полицию простой народ…»[82]
Как тут не вспомнить еще одну из первых газет Сибири «Восточное поморье», издававшуюся в Николаевске-на-Амуре в 1865–1866 гг. Качественное даже по сегодняшним меркам издание, несмотря на финансовую поддержку властей и общества, не сумело выжить в суровом краю, просуществовав не более полутора лег. Его сотрудники хорошо понимали, какая судьба уготована провинциальной прессе того времени: «Мы живем почти на другом краю мира, вдали от цивилизаций и всех удовольствий, и потому должны искать разрешения всех вопросов в себе и заключать жизнь в рамку, поставленную ей природой, климатом, потребностями и местным интересом. Если наши интересы мелки, и нам не суждено разрешать мировых вопросов, то виноваты не мы, нам только выпало на долю довольствоваться ими, но тем не менее, для всякого дорого то, что свое, и более или менее дорожит им»[83]. Несмотря на обреченность интонации, позицию свою издание декларировало весьма внятно: их задача разъяснять разносторонние интересы сословий, разумеется, высказывать мысли скромно и ясно, не разжижая ничтожные факты в многословие для литературного изящества и красоты слога, которые часто затемняют мысль <…> живые мысли не останутся бесплодными»[84].
Но «Восточное поморье» имело возможность извлекать уроки исчезнувших изданий… Благо такой опыт в Сибири за десять лет после начала губернских ведомостей уже был…
Пообещав читателю, что на страницах издания будет присутствовать гласность, М. В. Загоскин не прислушался к коллегам из «Енисейских губернских ведомостей». Вместо бичевания зла он в газетных публикациях начал касаться дел отдельных личностей. Пусть даже и без указания фамилий. Уже к середине 1860 г. как редактор он был нейтрализован[85]. Но вначале владелец «денежного мешка» показал, кто в доме хозяин.
Д. Завалишин, находившийся в это время в ссылке в Чите, опубликовал статью в «Морском сборнике» (1858. № 11), в которой подверг критике генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева, известного как Муравьев-Амурский, а также дела в Забайкальской области и на Амуре. Вряд ли нашелся бы хозяин, который, издавая газету на частные деньги, поместил бы в одном номере[86] на 34 страницах ответ петербургскому журналу: «По поводу статей Завалишина в “Морском сборнике”». Автор публикации житель Кяхты В. Карпов резко высказался в адрес публикации декабриста, поставив под сомнение каждое его слово.
Оставшись в газете практически один из прежнего состава редакции, М. В. Загоскин пытается понять: «Отчего мало помещают статей в провинциальных изданиях?». Под таким заглавием и была опубликована заметка на излете 1861 г., второго года существования «Амура», в которой уже номинальный редактор признается, что «установление платы мало помогает делу». Русскому человеку, а сибирскому в особенности, всегда удерживающемуся «от помещения статей в местных изданиях», вошло в привычку часто совершенно неуместно задавать себе боязливый вопрос: а что скажет начальство?»[87]. Что оно могло сказать, да и сделать с написавшим, М. В. Загоскин почувствовал на судьбе газеты.
Попытка частного издания «Амур» воспользоваться правом на гласность, предоставленным ему правительством России, завершилась плачевно. В конце третьего года первая частная сибирская газета прекратила свое существование, не успев даже проститься с читателем. Хотя бы так, как это сделало, например, «Восточное Поморье»: «…прекращаемое нами, конечно, па время, «В. П.» вновь возродится при более благоприятных данных, не зависящих от случайностей, выпавших на долю нашего издания»[88].
«Кяхтинскому листку»[89], появившемуся на свет в мае 1862 г., жизнь отмерила вообще 18 номеров. Публикация М. А. Бестужева в форме письма к сестре Елене вызвала гнев администрации края. Невинные заметки «о провинциях России, где патриархальное гостеприимство мало-помалу исчезает, теперь даже в холодную Сибирь, в этот некогда теплый приют всякого гостя начинает проникать заморский эгоизм». Решив посетить женское училище, чтобы посмотреть, в «каком положении находится начатое дело», декабрист удивлен отсутствием в заведении руководителя, которого ищут в Петербурге: «Неужели для разумного управления гимназиею или институтом необходимо условие: подышать столичным воздухом?…эти барышни, надутые столичною атмосферою, скорее вредны, чем полезны в каком бы то ни было заведении. Они приезжают в отдаленный край, чуждые и месту и жителям, не знакомые с туземною жизнию и ее потребностями, и не задумываясь начинают все комкать в столичные формы, придерживаясь главного правила: товар подавать лицом». Когда гостя спросили о первом номере «Кяхтинского листка», то М. А. Бестужев высказал пожелание, чтобы «ребенок был воспитан без пеленок». При этом мнение об издании позволяло думать о перспективе газеты: «Парнишка здоровый, опрятненький, с замечательною физиогномиею и уже царапается»[90].
Удивительно скроенная газета уже с первого номера вызывала общественный резонанс. Читатель откликался и на рубрику «Слухи», и на «Кяхтинскую летопись», которую вел Бытописец, и на заграничные корреспонденции. Но не надо забывать, что градоначальником Кяхты был А. И. Деспот-Зенович. Именно в годы его губернаторства в Тобольске неофициальная часть местных губернских ведомостей достигла небывалого расцвета. «Кяхтинский листок» был за мощной спиной: в родственниках кяхтинского градоначальника значился П. А. Тучков, московский генерал-губернатор. Но неожиданная смерть редактора[91] Петра Саввича Авруцкого, о которой сообщено в № 16 (16 авт.), позволила кяхтинскому обществу прекратить финансирование проекта.
Подводя итоги, можно сказать, что первые сибирские издания прошли тот же путь, что и российские провинциальные, может, только с опозданием на 20–30 лет: от рукописных повременных изданий, через неофициальную часть губернских ведомостей, этакую школу первых сибирских журналистов, и, наконец, к частным изданиям.
Несмотря на радикальные реформы, проводимые Александром II в отношениях между властью и прессой, местная печать (во всяком случае до середины 80-х гг. XIX в.) долго не могла найти свою нишу в обществе, в котором был низкий уровень образования и обилие ссыльных, а позже — переселенцев. Отсутствие читателя, а значит, и местного писателя, не способствовало возникновению в обществе потребности в прессе. Только благодаря усилиям власти, заинтересованной в грамотном рабочем классе, возникли первые периодические издания в Сибири. Однако губернские власти недостаточно помогали проведению реформ на местах.
Поиск различных форм работы с читателями, которые могли бы стать сотрудниками местных провинциальных изданий, особых результатов не приносил. Уровень развития полиграфических услуг не позволял говорить о капитализации повременных изданий в Сибири. Купечество в основной своей массе не понимало всех возможностей прессы, в т. ч. рекламных.
В начале 1865 г., когда начал раздаваться сильный голос представителей сибирского областничества, частная пресса еще не успела встать на ноги.
Апрель — месяц перемен и дополнений действующих цензурных постановлений, а 1 сентября 1865 г. начали работать Временные правила о цензуре и печати, которые приостановили развитие сибирской печати вплоть до 1881 г. Именно с появлением «Сибирской газеты» в Томске начинается новый этап в становлении газетно-журнальной периодики на территории русской «колонии». «Жизнь Сибири выдвигает все более и более местных вопросов; вопросы эти столь важны, что получают государственное значение и, наконец, касаются теперь самых существенных общечеловеческих задач цивилизации в недрах Азии. Есть ли о чем говорить сибирскому изданию?». Идеолог провинциальной прессы Н. М. Ядринцев четко видел миссию журналистов того времени: «Нам выпало на долю продолжать трудную работу наших предшественников к поддержанию местной печати»[92].
Экономическое положение
казенной прессы
(На материале «Томских губернских ведомостей»)
[93]
Изучение экономического положения казенной[94] прессы XIX века позволяет моделировать способ функционирования провинциальных изданий в сегодняшних условиях. Власть и деньги — «две наиболее важные силы», которые всегда «стремились оказать решающее влияние на печать»[95]. Для неофициальной части губернских ведомостей всегда были иные режимы цензуры и финансирования, нежели у частной печати[96]. Стремление нынешних региональных властей участвовать в местных изданиях через оплату помещаемой официальной информации повышает уровень помех в информационном пространстве и заставляет искать пути, как сделать каналы связи более емкими для диалога между изданием и читателем.
В последнее время в научных исследованиях проскальзывает мысль, что практика современного законодательства в области печатных СМИ нередко напоминает политику Александра II[97], пытавшегося ограничить свободу прессы при обсуждении существующей власти и преимуществ других форм государственного устройства. Возникающие исторические параллели заставляют всматриваться в практику тех лет, искать рациональное зерно, которое бы способствовало успешному функционированию периодических изданий.
Становление прессы Сибири мало чем отличалось от такого же процесса в регионах Европейской части России. Единственным существенным отличием были временные рамки: первые издания восточных окраин, а затем частные газеты и журналы начали появляться лет на 25–30 позднее, нежели в центральных районах государства. Сохранившиеся документы позволяют увидеть тот непростой путь, по которому вынуждены были проходить инициаторы создания провинциальной прессы.
В декабре 1854 г. директор училищ Томской губернии статский советник Федор Семенович Мещерин обратился в губернское правление с письмом, в котором задал волнующий образованную публику вопрос об издании «Губернских ведомостей»: «не было ли переписки <…> у губернского правления с вышестоящим начальством» на этот предмет, «почему до сих пор не было признано возможным приступить к изданию означенных ведомостей», позволит ли «состояние типографии… приступить в будущем году к изданию…»[98].
В подготовленной справке достаточно обстоятельно изложена история вопроса. Еще в августе 1847 года гражданский губернатор генерал-майор П. П. Аносов уведомил губернское правление, что каждая губерния обязана «для облегчения порядка сношений издавать особые губернские ведомости»[99]. При этом его интересовало, как «привести в надлежащее исполнение означенное узаконение». Согласно Именному указу, данному Правительствующему сенату от 3 июня 1837 г., о порядке производства дел губернских правлений одним из пунктов было определено, что действие этого документа не распространяется на Сибирь и Остзейский край, а также на Кавказскую и Бессарабскую области.
Очевидно, сложные отношения между генерал-губернаторами и гражданскими губернаторами Сибири[100] до появления на политическом горизонте П. П. Аносова не позволяли артикулировать проблему гласности, которая уже в 50-х начала выходить на авансцену всей российской периодики. К моменту обращения Ф. С. Мещерина с запросом в губернское правление первый номер ведомостей в Бессарабии вышел. Это случилось 17 июля 1854 г. Аналогичные издания появились на Кавказе и в остзейских губерниях.
Учреждение ведомостей предполагало финансовые затрата на содержание редактора, двух наборщиков и двух «тараторщиков»[101]. Предстояло увеличить помещение типографии «по крайней мере двумя комнатами», завезти новый типографский станок и литеры. Губернское правление решение такой задачи, как сказано в справке, «находит невыполнимым»[102] из-за недостатка финансов.
Тем не менее проект «О составлении и издании Томских губернских ведомостей» был написан. В нем были предусмотрены не только принцип подбора статей, но и технология прохождения их от предварительного просмотра текста и размещения его по столбцам (макет) до получения денег за подписку.
С момента обращения губернатора в губернское правление по поводу ведомостей до появления проекта издания прошло почти восемь лет. И лишь в 1855 г. Томский губернский совет рассмотрел насущный для Сибири вопрос.
Но и тогда губернское правление не решилось принять «на себя издания ведомостей без содействия гимназии». Старший учитель Ф. Рудаков[103] в рапорте заявил о готовности участвовать в «составлении и корректуре неофициальной части <…>, если труд этот между им и г. Андреевым[104] или кем-то другим будет разделен поровну, то <…> почитает для себя возможным принять эту обязанность, если будет назначено ему вознаграждение не менее 150 р. сер.»[105] в год.
В главу об управлении Сибирью пункт об издании при каждом губернском правлении особых ведомостей попал лишь 6 декабря 1856 г. Высочайше утвержденное Сибирским комитетом положение об издании губернских ведомостей подвело итог переписке между гражданским губернатором и губернским правлением. И сразу в штатное расписание последнего был включен начальник газетного стола, который автоматически становился редактором ведомостей и начальником типографии. Неофициальная часть отдавалась на откуп представителю местного образовательного учреждения.
Но история с тремястами рублями в год в качестве платы за подготовку неофициальной части набирала обороты. Губернское правление «при внимательном и подробном разсмотрении всех соображений» предложило «не более 200 руб. серебром». При этом двум учителям, пожелавшим заниматься Томскими губернскими ведомостями, было предложено выделенную сумму «употребить на содержание в гимназии одного или двух пансионеров с присвоением им названия “пансионеров Томской гимназии” или, наконец, обратить ее в постоянное пособие бывшему учителю той же гимназии г. Эльснеру…»[106]. На полях документа была сделана кем-то приписка, что нет «более лестного вознаграждения, нежели денежная плата за труд»[107].
В конечном итоге Томское губернское правление в письме на имя директора томских училищ от 14 августа 1857 г. сообщило о своем решении: «Особого вознаграждения в виде настоящей обязательной платы не представляется никакого основания… по неимению на подобный расход разрешения в законе… в случае затруднения в безвозмездном приобретении для Томских губернских ведомостей статей литературных и ученого содержания по недостатку желающих участвовать в оных своими трудами из одного лишь соревнования к успехам просвещения и общей пользе неофициальный отдел сих ведомостей может быть наполняем статьями, заимствованными из других периодических изданий»[108]. Такой подход к авторам будущего издания определил судьбу «Томских губернских ведомостей»: отсутствие авторов не позволило неофициальной части регулярно появляться в свет на первом году издания. В одном из номеров помещено объявление за подписью Ф. Мещерина, что «по недостатку времени и средств на приготовление статей для части неофициальной» последняя отсутствует. И далее: «Соответственно… программе подготовлены самою редакцией и получены от некоторых сотрудников и корреспондентов многие любопытные по содержанию статьи. Конечно, редакция по своим скудным средствам не может обещать ничего изящного и занимательного; зато употребит все от нее зависящее сделать губернские ведомости, сколько возможно, нескучными и небесполезными для любознательных читателей. Если четвертая часть ее годичного издания признана будет достойною внимания, то, при ничтожной ценности газеты, и это должно привлечь к ней расположение публики»[109].
Законодательно затеяв издание, учредитель не хотел тратиться на его содержание. Хотя, как еще верно заметил историк сибирской печати П. М. Головачев, ведомости стояли «не на одинаковой высоте; это зависело от степени просвещения и благожелательности лиц, стоящих во главе местной администрации края»[110].
По-другому обстояло дело в «Тобольских губернских ведомостях».
В мемуарах Г. Н. Потанин писал, что он посылал статьи[111]тобольскому губернатору В. М. Арцимовичу, за которые «получил от него гонорар сто рублей»[112]. В другой период, когда тобольские журналисты решили сделать из неофициальной части литературный орган Сибири, вознаграждение авторам также выплачивали. Эпистолярные заметки В. В. Костюриной свидетельствуют, что в ведомостях «платят по 5 копеек за строчку и не могут найти сотрудников»[113]. Недостаток литературных сил[114] заставлял заинтересованных в существовании прессы лиц искать авторов, иногда и за пределами губернии, стимулировать их в нарушение существующего законодательства, лишь бы издание было интересным. Хотя поступления в кассы газет вплоть до 90-х годов XIX в. «складывались из стоимости подписки и небольших сумм от розничной продажи… Доход за публикацию платных объявлений… являлся также величиной незначительной»[115]. В губернских ведомостях ситуация была аналогичной.
В середине шестидесятых из департамента полиции исполнительной за подписью министра МВД статс-секретаря П. А. Валуева в адрес начальников губерний был разослан циркуляр, в котором указывалось, что губернские типографии, «составляя обильный источник дохода для улучшения издания ведомостей, а также для усиления средств губернских правлений… находятся в совершенном застое, и в отношении производительности своей… далеко отстают от частного типографского производства»[116]. Последнее же в своем развитии шло семимильными шагами. За период с 1834 но 1864 г. в России количество полиграфических предприятий увеличилось в 7,25 раза[117]. Однако такие изменения никоим образом не коснулись сибирских губерний.
«Редкие наши города имеют публичные библиотеки, скудно поддерживаемые, что доказывает нелюбовь к чтению нашего общества, — писал Н. М. Ядринцев в программной статье областничества «Сибирь в 1-е января 1865 года»[118]. — Во всей Сибири нет ни одной частной типографии[119], нет даже книжных лавок, как будто умственная жизнь чужда Сибири и ее городские жители более нуждаются в винных погребках, чем в великом изобретении Гуттенберга. В прошлом наши интересы никогда не выражались обществом, да оно и не имело для этого своего литературного органа. Целые столетия сыпались на Сибирь самые жестокие обвинения. Сибирь называли тундрой, не способной ни к какой культуре, на нее смотрели как на место для каторжников, у нее отнимали всякую надежду на самобытное развитие народных сил, ей пророчили лапландскую будущность и обрекали ее народ на коснение[120] среди тундр, подобно эскимосам».
Такое положение культуры во всей Сибири зеркально отражалось на техническом оснащении типографии Томского губернского правления того времени. Это заведение было открыто в 1819 г. и до самого начала издания губернских ведомостей имело лишь три печатных станка «старого устройства», которые от «времени дошли почти до полного разрушения». Для набора имелось 10 касс литер, «не подновляемых по мере порчи»[121]. На таком оборудовании следовать циркуляру министра МВД было непросто. Но к письму из Петербурга были приложены «Некоторые правила относительно издания губернских ведомостей и ведения типографского дела в типографиях»[122]. Они и должны были стимулировать производственные процессы и типографии, и ведомостей.
Согласно существующим правилам редактор неофициальной части имел право на процентное вознаграждение от продажи издания, которое не должно было превышать 20 коп. с рубля. 25 процентов причиталось редактору от сумм, поступающих в кассу типографии за рекламу. Все публикации в официальной части предлагалось сделать неоплачиваемыми. До десяти процентов от чистой прибыли могло быть потрачено на «усиление содержания начальника газетного стола, его помощника и остального личного состава типографии»[123].
Эти документы красноречиво говорят, что издатель видел в губернских ведомостях коммерческое предприятие, неофициальная часть которого должна помещать интересные тексты согласно программе издания, способные доносить до читателя содержание официальных и частных объявлений. Именно программа издания, закрепленная в «Учреждениях губернских правлений», формировала тематическую рамку для авторов неофициальной части ведомостей. Автор «Журнального дела», работы, имеющей кликушеские интонации, адресованные журналистике, пытается рассуждать о побуждениях издателя. «Его цель — пожива от издания, которое ведется на подписные деньги; его интересы — увеличение подписки, которое дает барыши, его занятие — спекуляция печатным товаром»[124]. Попробуем разобраться в этом суждении на материале сибирской казенной газеты.
Типография Томского губернского правления в 1864 г. на содержание чиновников и служителей затратила 4600 руб., на приобретение краски, бумаги, материала — 1200 руб., отопление и освещение обошлись в 1800 руб. При этом получено «чистого доходу от типографии… 4289 руб.»[125].
Если проанализировать траты постатейно, то окажется, что типография ежемесячно тратила на содержание редактора неофициальной части 20 руб., наборщика — 12, тередорщика — от 5 до 5 руб. 30 коп. (данные за январь-октябрь 1865 г.)[126]. Оплачивалась также работа трех писцов газетного стола.
Анализ прихода и расхода типографских средств за 1859–1866 гг. показал, что доходы с 5705 руб. в 1859 г., колеблясь, не поднимались выше этой цифры и снизились до 2344 руб. в 1865 г. Если на начальном этапе вышеуказанного периода на укрепление губернского правления из типографских средств было расходовало около 2100 руб. в год, то в 1865 г. эта сумма снизилась до 740 руб. 56 коп.[127] В ходатайстве на имя губернатора правление просило беспроцентный заем из переселенческого экономического капитала в сумме 3344 руб. 20 коп. сроком на пять лет. Эти деньги предназначались для погашения долгов за бумагу, доставленную купцом Королевым, для приобретения типографских принадлежностей («дурное состояние и требуют немедленной перемены»)[128] и т. д.
Финансовое положение требовало от губернского правления безотлагательного поиска нестандартного решения проблем типографии. Были разработаны «Кондиции, на основании которых Томская губернская типография может быть передана в аренду»[129]. Гипотетическому арендатору вменялось бесплатное печатание правительственных распоряжений, а также распоряжений как губернатора, так и правления на бумаге губернского правления. Губернские ведомости также должны были печататься на газетной бумаге за счет последнего, но из расчета по два рубля серебром за каждую сотню экземпляров, а также с оплатой бумаги не выше двух рублей за стопу. При этом «кондиции» содержали требование: «Печать должна быть чистая, черная и четкая». В описи имущества типографии значились два чугунных станка, «совершенно годные к употреблению», и два деревянных, которые «приходят уже в ветхость, так как служат более 45 лет»[130]. Всего имущества согласно описи значилось на 2000 руб. серебром. Трудно сказать, почему от этой идеи в губернском правлении отказались. Не исключено, что из-за финансовой нестабильности типографского заведения не нашелся арендатор.
Требования из МВД России способствовали тому, что дело стало упорядочиваться. Была утверждена такса для взимания платы за печатание различных бланков. Так, набор полного листа формата писчей бумаги шрифтом цицеро стоил заказчику 1 руб. 80 кои. За печатание одного экземпляра с обеих сторон полагалась 1 коп. В 1865 г. чистый доход топографии вырос. В 1866 г. только объявления в официальной части дали типографии 880 руб., а в неофициальной — 9 руб. Частный и обязательный подписчик заплатил в кассу 1564 руб. 50 коп., продажа отдельных экземпляров издания принесла 262 руб. (при тираже окало 500 экз.[131]). Всего поступило в кассу 6978 руб., при этом осталась задолженность за подписчиками «Томских губернских ведомостей» на сумму 1233 руб. и за работу типографии — 705 руб.[132]
Если сосчитать деньги, поступившие за подписку в 1864 г. (3 руб. х 379 + 5,5 руб. х 55), то получим 1339 руб. 50 коп. Согласно денежным поступлениям в 1866 г. тираж издания несколько вырос. Но, судя по сумме долга за подписку, некоторые присутственные места годами вообще ее не оплачивали или делали это частично. Даже по цене, предлагаемой арендатору, затраты на полиграфическое исполнение при 52 номерах в год составляли 1040 руб., зарплата редактору неофициальной части составляла 240 руб. в год. Оставались содержание помещения (освещение и тепло), транспортировка бумаги. При таком положении дел увеличение тиража давало только одни расходы. Увеличить стоимость подписки не было возможности: она была оговорена законодательно: 3 руб. для присутственных мест. Цена с доставкой для частного лица была равна 5 руб. 50 коп. Надо было искать другой путь содержания издания[133].
В 1868 г. Томское губернское правление обратилось к губернатору с представлением «О взимании денег за припечатание в губернских ведомостях»[134]. До сих пор цена каждого частного объявления равнялась 3 руб. серебром. Однако всяческая информация о торгах и переторжках помещалась бесплатно, с обязательным возмещением денег за печатание объявления сразу после завершения торгов городским бюджетом. Последний пытался взыскать эти суммы с участников торгов. Это самый простой случай, о котором шла речь в документе. Поскольку податели объявлений зачастую сообщали о бродягах, розысках различных лиц, то они пытались эту информацию поместить безденежно. При таком способе размещения объявлений «типография лишается до трети доходов»[135]. По мнению авторов представления, деньги за «сии объявления взыскиваются с виновных».
П. А. Валуев поставил очередную задачу перед губернскими типографиями: словолитня МВД может решить все проблемы провинциальных предприятий. Уже в 1868 г. было приобретено свыше 30 пуд. различного материала, начиная от шрифтов и гербов, заканчивая квадратами и шпациями. Типография Томского губернского правления готовилась конкурировать на рынке частных услуг.
В 1869 г. отставной коллежский асессор Г. А. Калинин обратился к министру внутренних дел с просьбой: разрешить под его редакторством еженедельное издание под названием «Сибиряк»: «после моей беспорочной 20-летней службы по Министерству народного просвещения… имею свидетельство вятской полиции, где я держал типографию, и таковую же теперь открываю в Томске. Для издания газеты я нарочно переехал на жительство в г. Томск, как в центр западносибирской жизни и цивилизации, и терпеливо ожидаю своего преднамерения».
Однако Г. Калинин, сообщая, что имеет типографию в Томске, поспешил. В конфиденциальном письме № 165 от 10 августа 1865 г.[136] из Совета Министров по делам книгопечатания содержалось разъяснение: «Желающие завести типографию и т. п. заведение на основании ст. 2, 20 и 25 Высочайше утвержденного 6 апреля сего года Государственного Совета о типографиях и т. п. заведениях должны повсеместно, кроме столиц, получать на то дозволение от начальника губернии…»[137]. В письме от 21 октября 1869 года на имя генерал-губернатора Западной Сибири томский гражданский губернатор писал, что заявителю «мною было отказано без объяснения впрочем причин отказа, потому что открытие частной типографии могло служить к возникновению финансовых затруднений уже в будущем году». Ибо из прибыли, планируемой типографией, почти 4000 руб., по распоряжению МВД, отдавалось на содержание губернского правления. При этом письме находилось представление Томского общего губернского управления № 291 от 12 августа 1868 г.
В нем рассматривалось финансовое положение типографии за последние четыре года. Все это время росли оборот и прибыль: «…оказывается, что в два последние года и 1-ю половину текущего хотя оборот типографии представляет увеличение почти в два раза более противу прежних лет, несмотря на отмену обязательной рассылки губернских ведомостей сельским церковным приходам, земским позициям и дворянским заседателям, лишившую дохода до 1000 руб., тем не менее… типография приобрела возможность без посторонней помощи, о чем ходатайствовалось без удовлетворения, выписать на свой счет новую скоропечатную машину, стоющую с провозом 3236 руб. 34 коп., и словолитню 581 руб. 15 коп., а всего 3817 руб. 40 коп., за что уже уплачены деньги»[138]. При этом губернское правление подчеркивало, что при частной конкуренции доход «объясненной типографии должен будет сократиться, несмотря на удешевленную, ныне действующую таксу на типографские работы», т. к. частный предприниматель может еще снизить плату за услуги печати «против казенной таксы и понести на первый раз убытки, с целью по ознакомлению удержать на будущее время постоянных заказчиков», особенно при работе в кредит. К тому же, по мнению губернского правления, «в частной типографии, как известно, имеются разные типографские украшения, которых казенною типографиею еще не приобретено». Но самое главное было в другом: «если содержательницей частной типографии будет открыта газета, то губернская типография и в этом случае может лишиться дохода от уменьшения числа частных подписчиков по той вероятной причине, что фельетон газеты, в котором могут быть помещены статьи литературного содержания, вообще разностороннее, более привлечет к подписке на частную газету, нежели на губернские ведомости, в фельетоне, который дозволен законом, помещаются статьи только газетного содержания: исторического или статистического, относящегося преимущественно до здешней губернии». Проанализировав цифры, губернское правление приходит к убеждению, что при существовании частной типографии нельзя будет «приобрести суммы, ассигнованной по распоряжению г. Министра внутренних дел на 1869 г.»[139].
«Томские губернские ведомости» на этапе становления финансировались исключительно за счет денег, заработанных типографией губернского правления. МВД России, выступая в роли представителя издателя, регулировало ход дел по переоснащению предприятия, стимулировало сбор рекламы и объявлений, контролировало расходы, требуя регулярного отчета своей деятельности, перераспределяя доходы.
Губернское правление забирало частично доходы типографии на содержание своих служащих, заботилось о финансовой составляющей деятельности, ограждало от конкурентов на рынке типографских услуг, но нисколько не интересовалось качественной стороной неофициальной части губернских ведомостей, превратив их в издания одного автора, которым чаще всего и был его редактор. «Стать же в положение самостоятельного серьезного политического органа — это пока недоступно для провинциальных изданий даже в мечтах самых горячих приверженцев провинциальной печати. Наконец, возможность обеспечить свое существование с помощью лишь меньшинства читающего общества — существует только для каких-нибудь трех-четырех крупных центров нашей экономической и умственной жизни, к которым тянутся значительные районы; все же остальные местные органы могут существовать только под условием принятия во внимание симпатий, стремлений и желаний, взглядов и убеждений большинства местного общества»[140].
За 1878-79 гг. плата за помещаемые в ведомостях объявления достигла 3706 руб. 44 коп. За эти же два года в кассу заведения за типографские и литографические работы поступило 3698 руб. 73 коп. Подписные деньги составили 1923 руб. 78 коп.[141] В среднем поступления за издание составили 2815 руб. в год. Т. е. поступления от подписки за ведомости и объявлений в них стали несколько больше, нежели от деятельности типографии. Однако финансовая ситуация, в которую поставил издатель «Томские губернские ведомости», лишала самостоятельности в расходовании заработанных на подписке и объявлениях денег, что привело тип издания к неконкурентоспособности на рынке газетных услуг по сравнению с появившимися частными изданиями.
Такая же ситуация наблюдалась и в других казенных изданиях Сибири. Все это способствовало упадку неофициальной части ведомостей, а к концу 90-х годов и отмиранию как издания газетного типа на территории всей Восточной России.
Идеология местной печати
(Некоторые вопросы эпистолярного наследия Г. Н. Потанина)
Иркутский исследователь провинциальной прессы С. И. Гольдфарб определил провинциальную прессу как «часть газетного рынка», которая ограничена «территориальными рамками»[142]. Даже если такое понимание принимать за «термин» «служебный»[143] (а автор убежден, что предлагаемые им «понятия и термины» «складывались на основе уже имеющихся классических определений, принятых в журналистском сообществе»[144]), то семантические рамки его окажутся настолько узкими, что объектом изучения могут остаться лишь различного рода справочные листки объявлений XIX в. да издания России советского периода, типологически значившиеся как областные, городские и районные.
Планируя «Провинциальные письма» в «Камско-Волжской газете», один из идеологов провинциальной прессы Н. М. Ядринцев, находясь в ссылке в Шенкурске, в письме к Г. Н. Потанину от 15 ноября 1873 г. писал: «Что понимает каждый под именем провинции, как бы от имени своего. Мещанство, губернскую челядь, гордящуюся перед мужиком. Я сам ненавижу мещанское барство. Но разве оно не воспитано той же высокомерной с. — петерб[ургской] цивилизацией? Учитель мой петербуржец. Грехи у нас общие. Я провинциал, виноват перед народом, а ты перед провинцией»[145]. Давая характеристику нравам, он противопоставляет центр и провинцию географически, подчеркивая общность некоторых черт людей, живущих в столице и на отдаленных от нее территориях.
Противопоставление «центр-провинция» в некоторых публикациях того времени принимало причудливо-упрощенную трактовку. Столичные газеты, по мнению таких исследователей, имеют распространение во всей России: «Мы имеем эти газеты всегда перед глазами, мы следим за всем, что появляется в них нового и выдающегося, из их взаимной полемики; из разных обмолвок и случайно, как бы вскользь, брошенных замечаний мы узнаем, чему они на самом деле служат, какие цели преследуют»[146]. Одним словом, мир столичной ежедневной печати, его внутренние дрязги и его внешняя деятельность прекрасно известны всей России.
Автор публикации в «Русском обозрении» противопоставляет столичной печати провинциальную даже не по территории распространения, а исключительно по наличию-отсутствию в продаже: «Столичные газеты всегда можно найти в любом провинциальном городе; в столице невозможно отыскать не только какие-нибудь «Уфимские губернские ведомости», но даже и такие крупные газеты, как «Новороссийский телеграф» или «Киевское слово». Но газеты и в XIX веке распространялись по подписке, ареал которой мог выходить далеко за административные рамки центра, где издавались газета или журнал.
Современные исследователи сегодня нередко возвращаются к исследованию природы провинциальной печати XIX века. Х. С. Буланцев в работе «Пионеры провинциальной печати» описал дискуссию, в которой участвовали представители «Дела» (С. С. Шашков и Д. Л. Мордовцев) и «Камско-Волжской газеты» (Н. М. Ядринцев и К. В. Лаврский). Первые считали, что «ни зачатков развития, ни будущего провинциальная пресса не имеет и иметь не может, ибо в провинции нет и не будет никогда сил, которые могли бы обеспечить издание серьезных органов местной печати»[147]. На что К. В. Лаврский возражал, воспринимая мнение Мордовцева как «своеобразный способ прикрыть и оправдать факт игнорирования столичной печатью общественных нужд провинции», а также попытку обезоружить деятелей самой провинции.
Провинциальная пресса начиналась с губернских ведомостей, издание которых затеяло в 1831 г. Ярославское губернское правление. В 1938 г. аналогичные издания появились еще в 39 губерниях[148]. Задуманные изначально Министерством внутренних дел для облегчения делопроизводства и распространения официальной информации на местах, ведомости в первые годы своего существования были единственными представителями прессы в провинции.
Несмотря на то, что издание состояло из двух отделов, разных по структуре и назначению, этим первым печатным росточкам столичные издания поднимали высоко планку. Одолеть ее могли не каждые из губернских ведомостей. Еще и потому, что критике, как правило, подвергались официальные части издания.
Неофициальная часть[149], которой была отведена роль бытописателя и статистика происходящего, вынуждена была работать в жестком законодательном каркасе, который позволял лишь исторические эпизоды из местной жизни да еще статистические данные. Г. Н. Потанин был убежден, что «“губернские ведомости” были бы очень полезны, если бы в них как можно больше печаталось разного сырого материала, требующего обработки, так, например, сведения об оброчных статьях в губернии, о фабриках, о количестве проданных казенных земель…»[150].
Такой информацией могли бы обеспечивать губернские статистические комитеты. Но люди, их возглавлявшие, зачастую были далеки от понимания задач, стоящих перед этими учреждениями.
В одной из журнальных публикаций рассказываюсь о П. Н. Рыбникове, который, будучи преподавателем Московского университета, перешел в статистический комитет, чтобы иметь возможность ездить по губернии и записывать сохранившийся фольклор. Увы, это редчайший случай в жизни российской глубинки. Чаще автор журнальной публикации встречался с другого рода людьми из губернских статистических комитетов:
«— Где вы получили образование? — раз спросил я одного старика, секретаря губернского комитета, разговорившись с ним по душе.
— Я самородок, домашнего воспитания, — отвечал он с гордостью. — Была у меня старуха — тетка-монахиня из раскольничьего монастыря. Вот она-то и научила меня читать… Лет шестнадцати отец определил меня на службу писарем…
— Как же вы выбились на теперешнюю дорогу?
— Все через образование… Узнал советник, что я книжки читаю, — сначала насмеялся, потом испытал, а под конец и назначил смотрителем губернской типографии и редактором официальной части “Губернских ведомостей”. С тех пор я все и служу по делам печати.
— Ну а как же вы сами начали пописывать?
— В старину в губернской типографии был чисто денной грабеж. Зато и типография была — горе. Дожили до того, что некоторых букв совсем не осталось. Бывало возьмешь перочинный ножичек да и норовишь из одной буквы сделать другую, чтобы хоть что-нибудь похожее-то было. Ну а начальство заметило мое усердие, назначили в награду редактором неофициальной части. Тут уж поневоле пришлось сочинять статейки. Сначала было трудно, а потом расписался»[151].
Опыт автора журнальной публикации, знающею об отсутствии литературных сил в провинции, позволяет ему прийти к заключению: «Призовет губернатор и скажет: “напишите к юбилею историю края”. Старик сядет и напишет. “Составьте, — говорит губернатор, — описание местной флоры”. Старик садится и пишет. Если бы губернатор приказал написать китайскую грамоту, то я уверен, что старик так же беспрекословно сел бы и написал ее. И не подумайте, что старик усидчивым трудом самоучки приобрел энциклопедическое образование. Отнюдь нет. Он вам напишет историю края, никогда не читавши даже краткого учебника всеобщей истории, составит описание местной флоры, не имея самых элементарных познаний по ботанике»[152].
Поэтому и неудивительно, что содержание губернских ведомостей всегда вызывало чувство иронии у представителей столичных изданий. Степановско-курочкинская «Искра» писала: «Многие жалуются и даже негодуют на пустоту и бессодержательность наших провинциальных газет. Губернские ведомости, — так выражаются эти ничем недовольные люди, — положительно невозможно читать. В иных, говорят, ровно ничего нет, кроме производства в чины, а другие — уж если зарядят сообщать статистические сведения о лицах, взятых в полицию за воровство и пьянство, — то уж на одном том и стоят и ни до чего другого дела им нет, точно будто в городе одни только воры да пьяные и живут! Другие интересуются только удавившимися и утопившимися, а живыми людьми пренебрегают, лак что в хронику общественной жизни входят только личности с веревками на шее и с ядом в кишках»[153].
Если сделать обзор губернским ведомостям Сибири, то можно заметить, что неофициальная часть в разные периоды «выбивалась» из бесцветности, о которой многократно твердила столичная пресса того времени.
В первые годы своего существования «Иркутские губернские ведомости», благодаря участию в них политических ссыльных, заметно выделялись уровнем публикаций, своей направленностью среди аналогичных изданий Сибири. Во времена гражданского губернатора А. И. Деспот-Зеновича «Тобольские губернские ведомости» затевали полемику с частными изданиями, что было законодательно запрещено. «Енисейские губернские ведомости» полемизировали со своими коллегами из Иркутска по поводу их творческих методов в критических материалах, обличающих произвол некоторых чиновников.
Неофициальная часть губернских ведомостей была, несомненно, тем полигоном, на котором и выросла вся провинциальная пресса. В. Г. Короленко, хорошо знавший провинциальную прессу XIX в., писал: «Высшая администрация того времени смотрела на провинциальную печать, как на праздную затею, совершенно излишнюю и, пожалуй, вредную… Поэтому добиться права на издание частной газеты в провинции в то время было невозможно»[154].
Столь категоричное отношение к появлению частной прессы в провинции, особенно в Сибири, имело свои корни. Стремление столичных изданий к монополии на прессу, по мнению Г. Н. Потанина, «ведет только к обогащению немногих». Отсутствие газет и журналов в провинции привело к росту корреспонденций в столичные издания, вследствие чего цена на них упала. И «…разные Палетики пользуются этим состоянием рынка провинциальной умственной работы»[155].
Об экономической подоплеке такого положения с газетным детом неоднократно высказывались в столичных изданиях. Это было продолжение полемики, затеянной в свое время «Камско-Волжской газетой», о месте прессы в жизни отдаленных от столицы мест. Так, в передовой статье «Недели» (редактор-издатель П. А. Гайдебуров) неизвестный автор писал, что «даже люди с небольшим дарованием, работающие в провинциальных органах, все лучшее, что они могут произвести, несут на столичный литературный рынок»[156]. Т. е., с одной стороны, существующие губернские ведомости не платили пишущим на ее столбцы. С другой — столичные издания не позволяли себе поступать так со своими авторами. Но обилие корреспонденций с мест резко снижало цену за литературный товар.
Эпистолярий Г. Н. Потанина дает много примеров этому. По приезде из Омска в Петербург он сообщает казачьему офицеру Ф. Н. Усову, что посылает «один экземпляр своей статьи “Полгода в Алтае”. Может быть в декабрьской книжке продолжение. За эту тетрадку, в которой 4 3/4 листа, я получил 185 рублей, т. е. гораздо более прежнего своего сотницкого жалованья»[157]. В одном из следующих писем, написанном почти через полгода и датированном уже февралем 1860 г., пытается «просветить» своего омского корреспондента: «Не 7 руб. за печатный лист платит “Слово”, а 40 р. Печатный лист будет равняться четырем Вашим писаным листам. Если Вы ежемесячно будете представлять по два печатных листа, то это выйдет всего 960 р. [в год]. А не 150 р. Но на два листа едва ли будет набираться у Вас материалов, если на лист, то и то слава богу, но и то придется 480 р.»[158].
Столь высокая оплата литературного труда произвела настолько сильное впечатление на Г. Н. Потанина, что он пытается научить технологии зарабатывания денег будущего соучастника «сепаратистского» дела»: «Да накатайте страницу в “Русское слово” о комитете. Это будет первый лист корреспонденции. О падеже скота и ценах тут не нужно; да и мне не пишите. Провинцией пахнет[159]. Тут-таки целую корреспонденцию и займите одними рассуждениями о комитете[160]. Начните, что в городе Омске сосредоточены интересы Западной Сибири и права Казачьего Войска, что стоит читателей “Р[усского] слова” занять 80000, тем более что этот вопрос касается не одних этих 80000, но нескольких миллионов других войск и т. д.»[161].
Хотя если вспомнить «Амур», первую частную газету Сибири, то в период, когда граф Н. Н. Муравьев-Амурский начал финансовую блокаду из-за позиций частного издания[162], редактор М. В. Загоскин пытался понять: станет ли провинциал печататься в местной прессе, если ему платить гонорар? Или его будет вечно мучить страх перед начальством[163]? Именно последнее обстоятельство и определяло выбор провинциальных авторов в пользу столичных изданий.
Еще об одной экономической составляющей проблем с началом издания можно встретить в «Воспоминаниях» Г. Н. Потанина[164]. В Главном управлении по делам печати старались выдать разрешение на новые газету или журнал «своему» человеку, который бы смог со временем продать эту бумагу какому-нибудь ходатаю.
Был и другой подход в решении вопроса: разрешать или отказывать в издании новой газеты в провинции. Так, генерал-губернатор Восточной Сибири Д. Г. Анучин всегда подчеркивал свое желание, «чтоб в крае была не одна, а двадцать газет». Но с выдачей свидетельства никогда не спешил. Считал, что возглавлять издание могут только окончившие «курс в учебном заведении»[165].
В таком подходе Д. Г. Анучин был не единственный. Когда А. А. Крылов начал в 1896 г. ходатайствовать о разрешении на издание «Сибирской торговой газеты», Главное управление по делам печати усомнилось в возможностях будущего редактора: «Что касается вопроса и степени подготовки Крылова к систематической литературной работе и руководительством печатного органа, каковой вопрос получает особое значение ввиду неимения им образовательного ценза»[166].
Рассказанная выше С. Приклонским история с редактором неофициальной части губернских ведомостей наводит на грустные размышления о наличии литературных сил в Сибири. А имеющиеся на ее территории в обильном количестве политические ссыльные и «червонные валеты» не имели права согласно существующему в России законодательству возглавлять органы печати. Вспомним хотя бы томскую историю с Е. В. Коршем, опытным петербуржским журналистом, находившимся в уголовной ссылке в Сибири. Когда его фамилия начала появляться в неофициальной части губернских ведомостей, из Главного управления по делам печати пришло на имя губернатора письмо, разъясняющее незаконность сложившейся ситуации в издании. Именно по указанию МВД Е. В. Корш не только перестал подписывать неофициальную часть своим именем, редактором которой был, но и вынужден был уйти из «Томских губернских ведомостей»[167]. А ведь в его бытность неофициальная часть попыталась оторваться от репутации «листка объявлений».
Сложности провинциальной печати[168] хорошо понимали ее идеологи. Неоднократно в переписке они обсуждали эту проблему. В одном из сентябрьских (1873 г.) писем Г. Н. Потанин просил Н. М. Ядринцева написать обзор существующих изданий: «Обругайте не этих мальчиков веселых, которые там играют в прессу, точно серьезные люди, а обругайте серьезных людей, зачем они игнорируют эту область общественной деятельности, зачем они эти хурульные кресла, на которых следовало бы увидеть серьезных, строгих, честных людей, оставляют праздными и допускают паяцам садиться в них и арлекинничать и тем огаживать святое место. Газеты существуют несколько лет, значит, есть спрос, и как бы много сделал честный человек, умеющий вести дело, взявшись удовлетворить этот спрос! А теперь! Когда же эта провинция перестанет платить деньги за гнилой товар?»[169]
Шестидесятые годы XIX века характеризуются значительными изменениями в обществе: отмена крепостного права; обновление законодательства о цензуре; начало капитализации повременных изданий, и как следствие — массовое появление частных газет и журналов. Изменения на рынке периодики, последовавшие за возникновением практически ранее не известных региону изданий — частных, способствовали «перегруппированию» читательских симпатий. Новая ситуация обнажила проблемы сенатских изданий до такой степени, что неофициальная часть стала представлять «собою чуть ли только не листок объявлений»[170].
В это время, когда из отмирающего института губернских ведомостей начала выкристаллизовываться частная пресса, идеологи провинциальной прессы Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев сформулировали ее принципы.
Проблемы сепаратизма в мировоззрении Г. Н. Потанина — наиболее волнующий исследователей вопрос, затрагиваемый в работах последних лет[171]. Хотя эпистолярное наследие великого путешественника дает обильную пищу для изучения становления провинциальной печати, вопрос этот практически не изучен. В совместной работе А. Сагалаева и В. Крюкова участию Г. Н. Потанина в работе прессы посвящено лишь несколько страниц. Да и те в основном — участию областников в «Томских губернских ведомостях» и «Восточном обозрении».
Общеизвестно, что представитель сибирского областничества имел радикальную точку зрения на метрополию, скатывающуюся к сепаратизму. «Под местными интересами я разумею то, что разумеют “Иркутские ведомости” и “Амур”, не обличение какого-нибудь местного монополиста, откупщика или взяточника, а автономию провинции, — писал Г. Н. Потанин в письме к Н. С. Щукину, мечтавшему в 1861 г. об издании всесибирского журнала. — Мы хотим жить и развиваться самостоятельно, иметь свои нравы и законы, писать и читать, что нам хочется, а не что прикажут из России, воспитывать детей по своему желанию, по-своему собирать налоги и тратить их только на себя же. Вот если бы Ваш журнал во всех статьях своих пел бы эту песню, тогда другое дело — он законное явление, имеющее прочное основание в потребности общества, которой он удовлетворяет, а не каприз человека, сказавшего себе: дай я создам сибирскую беллетристику»[172].
Именно этот тезис и послужил основой для разработки теоретических основ провинциальной журналистики, в данном случае — сибирской. Главные ее тезисы можно обнаружить в письмах, служивших для их автора больше, нежели просто средством обмена информацией: «Пока нет журналов, письма заменяют у патриотов журналистику. Напр[имер], получение письма Ник[олая] Мих[айловича] для меня то же самое, что и чтение нового номера сибирской газеты (будущей, патриотической, а милютинско-чиновнической). Тут и беллетристика, и публицистика, и юмор даже — словом, литературная книжка с разнообразным содержанием»[173].
Сохранившаяся переписка свидетельствует о живом интересе Г. Н. Потанина к происходящим процессам в зарождающейся печати. И этот интерес, иногда весьма специфический, порождает много вопросов. Только ли для удовлетворения внутренних потребностей и в поисках единомышленников в письме к Н. С. Щукину изложена не совсем обычная просьба: «…напишите мне возможно подробную историю “Амура”: кто его основал, на какие деньги, к кому он переходит во владение, чью собственность теперь составляет, и какое участие там принимают Милютин и Загоскин, и что это за люди, чем они прославились и какое имеют движимое и недвижимое умственное имущество»[174]. Ряд исследователей предполагают[175], что Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев возглавляли сибирскую организацию «Земля и воля». Однако этот факт пока не доказан, хотя «согласованность действий, их массовый характер, направленность и содержание выступлений позволяют сделать вывод о координации действий сибирских областников в 1863–1865 гг., о наличии у них прочных связей между собой, единого идеологического руководства»[176].
Оценочные суждения в адрес первенца сибирской журналистики: «Наш “Амур” что-то плоховат»[177], «…есть ли надежда на улучшение “Амура” или на замену его новым журналом»[178] — в письмах к своим единомышленникам свидетельствуют о теоретических поисках Г. Н. Потаниным путей улучшения провинциальной прессы. При этом автор писем четко видел те основные условия, в которых могут выжить местные издания.
1. Осознание текущего момента: «Теперь время прокламаций, а Вы мечтаете о каких-то романах, повестях, живописании и воспроизведении, — писал Г. Н. Потанин в Иркутск Н. С. Щукину. — Литература, по-моему, есть всегда памфлетистика; роман тоже памфлет, но слишком скромный для нашего времени. Теперь нам нужны Джефферсоны, Франклины, а Вы мечтаете о сибирском Тургеневе, Гончарове. В то время как Бокль отнимает у литературы политическое значение, Вы являетесь с панегириком ей, да еще и хвастаетесь, что Вы сами не чужды ее интересам. Нашел чем хвастаться! Солидарностью с литературою, льстившей, подслушивающей, молчавшей о серьезных вещах и болтавшей вздор и пустяки…ныне не в моде восхищаться влиятельными качествами литературы…ныне в моде сетовать на бесплодность этой массы труда, этой груды потраченной бумаги»[179]. И практически здесь же фраза о том, почему «Амуром» «слишком много бумаги тратится попусту». По мнению автора письма, с «самого начала его издания там не были задеты политические интересы Сибири».
2. Финансовая составляющая издания: «…провинциальная газета в настоящее время окупает только бумагу и типографск[ие] расходы»[180].
Но при этом Г. Н. Потанин часто вспоминает историю создания «Камско-Волжской газеты», издания, в котором на практике были обкатаны общетеоретические принципы провинциальной прессы: «Газета эта основана двумя студентами на 50 рублей, данных заимообразно: купец дал бумагу с тем, чтоб плата [была] по истечении года; типографщики согласились печатать с уплатой по истечении третей. При таких условиях и началась провинциальная газета. Сотрудники, редакторы, корреспонденты — все работали даром»[181]. Сумма, прозвучавшая в письме, просто смехотворна, по сравнению с гонораром автора письма за одну из первых публикаций в столичной прессе[182]. При этом идеолог прессы активно обсуждает в переписке проблемы издательского процесса: рост тиража, раскрутка издания с помощью рекламы в других газетах, доходы от объявлений. Он напоминает в декабре 1875 г. в письме А. С. Гацискому, еще одному подвижнику провинциальной печати, что «театр и журналистика становятся достоянием антрепренеров, большей частью движимых интересом наживы»[183].
Автор писем радуется за финансовое положение «Камско-Волжской газеты»: в прошлом году «она печаталась в числе 500 экземпляров, ныне в 800 (даровых ныне менее), и все почти расходятся. В то время как в прошлом году она выходила раз в неделю, ныне — три раза. Вероятно, с половины года формат газеты увеличится»[184]. При этом «от Агафонова я все-таки не раз получал деньги»[185].
Своим корреспондентам Г. Н. Потанин сообщает хоть что-то о финансовой составляющей иркутской, уже не принадлежащей Клиндеру, «Сибири». В письме К. В. Лаврскому: «имеет других подписчиков 1200» (март 1877); Н. М. Ядринцеву: «у “Сибири” 1200 подписчиков» (18–19 марта 1877 г.); «подписчиков в Западной Сибири: всего 20 экземпляров, из них 15 в Томске, а на остальную Сибирь [приходится] 5 экз. Скандал!» (апрель 1878); «газета ежегодно тратит 3000 руб. на типографию» (май 1878); «не только не приносит убытки, но даже некоторый доход, она во всяком случае может прокармливать редактора» (начало января 1881)[186]. Ратуя за появление новых изданий, просит в письме своего единомышленника Н. М. Ядринцева рассказать в очередной статье о провинциальной прессе, «как легко начинать дело: с 50 р. (не помин[айте] КВГ), лишь бы была преданность делу. И что можно бы издавать газеты в Архангельске, Вятке и других городах»[187].
Для популяризации издания Г. Н. Потанин сам пишет рекламу «Камско-Волжской газеты» для Н. Я. Агафонова и просит его поместить ее в иркутской «Сибири». При этом идеолог провинциальной прессы придирчиво относится к содержанию рекламного текста.
В письме Н. С. Щукину (январь 1862 г.) подвергает критике автора проекта литературного сибирского журнала: «Объявление свое Вы написали слабо. Вместо того, чтобы намекнуть соотечественникам, что журнал будет местно-политическим, Вы говорите о какой-то сибирской беллетристике, которая бы расцвела, если бы не препятствия, и к которой Вы спешите на выручку со своим журналом. Если действительно цель Ваша — положить основание сибирской беллетристике, то отказываюсь от сотрудничества. Я не подозревал, что Вы гоняетесь за такой жаткой целью». И уже на следующей странице совсем категоричное неприятие замысла Н. С. Щукина: «Если Ваше объявление не будет изменено, дельные люди расхохочутся… я не предвидел, что от Вас и не следовало ожидать серьезного предприятия…цвет журналу должны дать публицисты»[188].
Не забывает при этом Г. Н. Потанин о том, что лучшая реклама для издания — само издание. В письмах своим корреспондентам он регулярно пишет о распространении печатной продукции: «просил редактора “Ведомостей” выслать сибирским студентам в Петербург бесплатно один экземпляр»; «…поговорю с Кузнецовым о посылке нескольких экземпляров в Вашу библиотеку»; «советовал бы Вам обратиться и в остальные Тобольск, Красноярск и Иркутск и просить их высылать Вам по экземпляру даром…»[189].
Но не экономическая составляющая является главной, по мнению Г. Н. Потанина, при создании органа печати.
3. Редактор и сотрудники. Опыта работы провинциальных частных изданий в Сибири к началу 80-х годов XIX в. практически не было. «Амур», «Кяхтинский листок», «Сибирский вестник» (Иркутск), «Сибирь» — вот, пожалуй, и весь список пионеров газетного дела. «В Сибири были неудачны все начинания, потому что, затевая дело, приглашали редактором какого-нибудь кандидата петербургского университета. Так ничего не вышло из “Кяхтинского листка”, из “Сибирского вестника”, а ведь редактор последнего, Борис Милютин, кажется, мог бы вести журнал, если бы для этого было достаточно только известной степени образования и не требовалось еще беззаветного желания пересоздать свою родную область, одним еловом, кто dichtet об ее будущем (т. е. грезит и песню слагает)»[190].
О проблеме газетных писателей в Сибири средины XIX в. написано немало. Уровень грамотности населения ставил задачу: воспитать читателя, из которого может со временем вырасти и газетный писатель. Г. Н. Потанин ощутил эту проблему уже в «Камско-Волжской газете»: «До настоящего времени г. Агафонов был без установившегося направления, просто хотел издавать газету в либеральном духе; если Вы находите ее плохою, то [это, во-первых], потому что трудно возиться с цензурой, а во-вторых, люди ее игнорируют, а из молодежи в провинции нет людей даровитых, — писал Н. М. Ядринцеву Г. Н. Потанин в письме от 16 февраля 1873 г.
— После того как газета лишилась главного сотрудника (К. В. Лаврский. — Ю. М.), некому писать передовых статей… Прежде редакция думала, что [местный интерес] — это значит водопровод, актриса — любимица местн[ого] общества и т. п. Теперь сознали, что [местный интерес] — это значит что-то высшее: но все еще сама редакция не может овладеть предметом настолько, чтобы сама могла ставить статьи. Поэтому не возьметесь ли Вы написать ряд передов[ых] статей: что такое местные вопросы, местный патриотизм; чем местные вопросы отличаются от общих, с одной стороны, и от водопровода и т. п. quasi местных — с другой. Я думаю, от общих [вопросов местные отличаются] тем, что существуют только для данной местности, имеют, следов[ательно], ограниченное географическое значение, от quasi местных тем, что последние представляют интерес и для всех других областей, несмотря на то, что они местные»[191].
Анализируя в письмах публикации в «Сибири», Г. Н. Потанин то и дело натыкался на статьи, которые «шавкает какой-то беззубый старикашка»: «Предложите Клиндеру поискать в местной среде какого-нибудь редактора, который бы понимал местные интересы и умел бы отличать честное от бесчестного, даровитое от бездарного. Мы знаем сами, что в Сибири есть такие люди, которые были бы способны поставить газету на настоящую почву, люди, которые, правда, ничего не писали… но которые понимают значение провинциальной] журналистики лучше всех этих господ пишущих»[192]. Мысль об объединении Сибири ради единой цели, по мнению Г. Н. Потанина, оправдывала любые средства журналиста: «…рисуйтесь горячим патриотом Сибири, будучи казаком. Это возбудительно будет действовать на остальных сибиряков. Для возбуждения же своих делайте намек о значительной роли, которую придется играть Войску впоследствии в сибирской истории»[193].
Г. Н. Потанин хорошо понимал, что умозрительное теоретизирование о задачах провинциатьной прессы на практике превратится в ничто без пишущих, умеющих реализовывать программы изданий в жизнь.
4. Наполнение контентом. Еще в бытность «Камско-Волжской газеты» уже поднимались проблемы провинции: «Может ли общественная жизнь в провинции дать материал, достойный печатного слова? — ставила газета вопрос перед читателем. — Обладает ли провинция запасом литературных сил?..» (1872. № 2). Н. М. Ядринцев, писавший обзоры провинциальной печати из ссылки, говорил и о «фонарных вопросах», и о «благовонном запахе»[194], без которых ну никак не обойтись местной печати. Но уже в первом номере газета декларировала: «Провинциальная периодическая печать составляет необходимейшее условие более успешного развития общественной жизни в провинции» (1872. № 1).
В письме одному из будущих участников процесса о сибирском сепаратизме А. Д. Щайтанову Г. Н. Потанин рассказывал о сибирском сборнике, который планируется издавать по определенной программе. Среди основных вопросов: «история колонизации и управления», «эксплуатация производительных сил народом… и варварская эксплуатация природы», «эксплуатация производительных сил государством» и «историческое развитие умственных сил Сибири»[195]. Предпочтение местных интересов «городским сплетням» позволит провинциальной газете «стоять на высоте своей задачи»[196]. В одном из писем Г. Н. Потанин писал, что без местных новостей изданию жить невозможно. Ликвидировать эту проблему можно лишь взяв на жалованье нескольких сотрудников. «Плохо только, что этот отдел бросается в глаза по отсутствию в газете принципиально местных статей»[197].
Становление местной прессы настолько длительный процесс, что единственным направлением на стадии зарождения «должно быть удержание публики от увлечения внешним блеском цивилизации»[198].
Эпистолярное наследие Г. Н. Потанина позволяет сегодня взглянуть с исторической точки зрения на частную печать провинции, которая с первых дней своего существования столкнулась с проблемами, актуальными до сегодняшнего дня. И четыре условия успешного функционирования местной прессы, сформулированные в данной публикации, невозможно разграничить. Они настолько крепко связаны между собой, что изъятие любого из них не позволит провинциальной газете вылезти из нищеты финансовой и духовной[199].
Вот только время, в которое создавалась идеология местной прессы, и задачи, стоявшие перед ее создателями, требуют несомненной корреляции у сегодняшнего исследователя: «…не покидайте своими чувствами нашей Родины — Сибири. Возвратиться и стать в ряды ее патриотов да будет вашей неотразимой мечтой. Не слишком мечтайте о научных целях, о том, чтобы самому произвести переворот в науке или хоть пополнить пробелы ее. На это есть немцы, перевернут и пополнят без нас. Переворот умов (в Сибири) и пополнение пустоты в (сибирских) головах — вот роль, нам предстоящая. А потому рядом с изучением материализма изучайте социальные доктрины и занимайтесь чтением исторических и публицистических сочинений, изучайте законы революции и реакции и политических переворотов, клонящихся как к объединению народностей, так и к сепаратизму, и главное при этом чтении — приравнение ко всему прочитанному судеб нашей Родины — Сибири. Тогда чтение Ваше будет плодотворно и создаст из Вас красного сепаратиста, что нашему патриотическому сердцу доставит истинное наслаждение»[200].
Идеология провинциальной печати в эпистолярном наследии Г. Н. Потанина выглядит политикой тоталитарного государства в области газетного дела. Неудивительно, что она была частично реализована в организации местной печати советского периода.
Сегментирование рынка печати
(«Сибирский вестник» и «блестящий триумвират»)
В середине последнего десятилетия XIX века в Сибири выпускалось около 40 периодических изданий[201]. Редакции работали лишь в крупных городах, таких как Томск, Иркутск, Омск, Владивосток, Тобольск, Красноярск, Чита и др. Столь незначительное количество наименований для огромной территории не предполагало типологического разнообразия изданий.
Периодика Сибири, состоявшая в основном из губернских, областных и епархиальных ведомостей, начинала стремительно численно расти за счет частных изданий. Сенатская региональная пресса неохотно уступала сферу своего влияния — читателей губернии или области. Местная власть пыталась удерживать монополию в информационном пространстве административными методами.
В 1881 г. издатель иркутской частной «Сибири», стремясь к капитализации газеты, пожелал перенести ее выпуск в соседнюю губернию, более благоприятную для издания с финансовой точки зрения. Но администрация решила территорию распространения «Томских губернских ведомостей» разделить между «своими» людьми[202]. Так появилась «Сибирская газета», первое в Западной Сибири издание с расширенной программой. Наличие епархиальных и губернских ведомостей, а также одной частной газеты в губернии сформировало единое информационное пространство, периферия которого могла находиться в любом уголке России. При этом границы сегмента влияния на читателя каждой из этих газет не совпадали полностью: адреса, куда поступали экземпляры издания, пусть даже единичные, могли иметь достаточно большой географический разброс. Общее пространство, покрываемое всеми газетами как передатчиками информации, предполагало усиление тембра звучания вещателя.
Создание первой частной бесцензурной сибирской газеты «Восточное обозрение» с выходом ее в северной столице способствовало активному позиционированию изданий по принципу: центр — периферия. Первому была отведена роль защитника интересов не только сибирской прессы, но и всей Сибири, второй (к ней относились в начале 80-х иркутская «Сибирь» и томская «Сибирская газета») — роль провинциального органа печати: с одной стороны, все время нуждающегося в защите от цензурных тисков, с другой — проводника идей «Восточного обозрения», редактор которого Н. М. Ядринцев был уже при жизни признанным идеологом провинциальной прессы. При этом «Восточное обозрение» подчеркивало всем своим содержанием, что сущность издания — в координировании местной печати. «Блестящий триумвират»[203] демонстрировал свое единство в принципиальных вопросах, позволяя лишь иногда даже совсем не по-отечески пощипывать на страницах своих изданий друг друга.
Характерным примером таких междусобойчиков «блестящего триумвирата» были отклики «Сибири» и «Сибирской газеты» на публикацию фельетона в «Восточном обозрении» (1885. № 5. С. 10–15). Добродушный Сибиряк (один из бесчисленных псевдонимов Н. М. Ядринцева) очередной раз выступал в роли пересмешника с фельетоном «Из страны чудес и курьезов». Лингвистический эквилибр вокруг существования заваленного навозом Каинска, этакого сибирского Бердичева, вдруг коснулся еще одного сибирского города. Добродушный Сибиряк «ужасно обрадовался… на днях узнав, что Тобольск все еще существует. Город этот был когда-то столицей Сибири, но слава оного минула и известность его в жизни Сибири крайне плачевна. Известно только, что город этот весной топит, и он топит всякую свежую силу; далее известен этот город поземом, осетриной и ненавистью к печати». Последний пассаж автор и не собирался никак мотивировать. Хотя в этом была необходимость: как-никак один из первых российских журналов — «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» — появился именно в Тобольске. Да и первые сибирские губернские ведомости начали издаваться именно здесь, 27 апреля 1857 г. Промелькнувший в тексте фельетона элемент комического в противопоставлении любви к пище и ненависти к печати вряд ли служил ассоциативным мостиком для разговора о гнезде Купидона, которое тот свил в Тобольске. «Этот — лыс, с табачным платком и табачным носом, что не мешает ему, однако, заявлять свою слабость к молоденьким цыганкам».
Очевидно, контур фельетонного героя оказался узнаваем. Не исключено, что по истории, в которой фигурировала и цыганка. Первой на это отреагировала «Сибирская газета» (1885. № 8. С. 194): «Некоторые фразы фельетона…в особенности те, в которых затрагивается частная, семейная жизнь одного из выведенных там лиц, крайне неприличны, если не сказать более. Дом мой — крепость моя, — говорят англичане, и никому нет дела до того, как складывается чья бы то ни было серенькая, будничная жизнь». Иркутская «Сибирь», перепечатав заметку, поместила комментарий в несколько строк: «Во избежание могущих быть недоразумений мы бы покорнейше просили нашу младшую сестрицу выразить свою мысль не экивоками, а прямо указать, чья семейная жизнь затронута в фельетоне» (1885. № 12. С. 4).
Но даже такие междусобойчики были исключением в отношениях «блестящего триумвирата».
И все же, на взгляд автора данной работы, отношение «Восточного обозрения» петербургского периода к сибирской прессе — это попытка выстроить властную вертикаль, в которой периферийная пресса была бы хорошо управляема. Кто при этом стоял за спиной Н. М. Ядринцева, ответить однозначно сложно. До сих пор остается тайной весьма загадочная история, как генерал-губернатор Западной Сибири Н. Г. Казнаков смог внушить осведомленному в деталях биографии Н. М. Ядринцева министру внутренних дел Н. П. Игнатову, что будущий редактор «Восточного обозрения» — человек благонадежный и заслуживает доверия[204].
К тому же и в аттестате Николая Михайловича, представленном в Главное управление по делам печати Министерства внутренних дел империи, значилось, что тот под следствием и судом не был. Один из очевидцев того времени писал: «…я не могу представить, чтобы Казнаков мог входить в сношения с людьми, афронированными правительством, обществом и лучшими людьми литературы. Это, по-моему, крайняя бестактность»[205]. Конечно, относиться к такой точке зрения необходимо очень осторожно. И. Я. Словцов в своей переписке с тестем С. И. Гуляевым практически ни о ком не отозвался положительно.
В конце XIX в. мнению директора Тюменского Александровского реального училища И. Я. Словцова вторил первый ректор Сибирского университета В. М. Флоринский, пытаясь в своих воспоминаниях сдернуть с жизни Н. М. Ядринцева пелену уже сформировавшихся мифов. Особое удивление у мемуариста вызывало «враждебное» поведение «Восточного обозрения» к тем, кто формировал «начинавшуюся жизнь не по рецепту»[206], посылаемому сибирским изданием из Санкт-Петербурга[207].
Попытка «Сибирской газеты» (Е. В. Корш) отказаться от мелочной опеки «Восточного обозрения» (Н. М. Ядринцев), пытавшегося определять детали политики томского частного издания, привела к конфликту внутри «Сибирки». И как следствие этого — ее сотрудники оказались в разных редакциях. Рассматривая лишь политическую ссылку как действенную силу в становлении культуры Сибири, триумвират спровоцировал сегментирование рынка[208] прессы сибирской провинции 80-х годов XIX в., в который в 1885 г. попытался вписаться «Сибирский вестник», еще одно частное томское издание.
Середина восьмидесятых была сложным временем, и не только в политическом отношении. Иркутская газета «Сибирь» в передовой статье «Оскудение» (1885. № 1. С. 2–3) так описывала эту непростую ситуацию: травы и хлеба вымерзли, Западная Сибирь лишилась половины скота. Ремесленники жалуются на отсутствие заработков, купцы — на плохую торговлю. «Даже, о чудо, кабатчики хнычут, что водки продается менее прежнего и кабаки хоть закрывай. Но в последних говорит одна жадность».
Но сибиряки переживали и не такое. Газету волновала иная сторона: «Общественная жизнь провинций однообразна и вяла. Учреждения, имеющие задачей общие интересы, действуют рутинно, без всякой инициативы и энергии. Души и жизни в них нет, потому что нет их в обществе. Каждое из них — ученое ли оно, благотворительное или хозяйственное — кое-как исполняет свою задачу, чтобы с рук долой, только бы отсчитаться от вверенных ему сумм. Даже веселиться — и то наше общество не умеет. Народ в кабаках — задает работу будочникам и веселит кабатчиков. Так называемое общество как бы ex-officio посещает клубы, лениво танцует, винтит и выпивает обязательную рюмку. Даже скандалов — и тех нет; широких русских натур — не стало: все нивелировалось, стушевалось, и мы, как повядшая в поле трава, склонили головы. Спите, родные, до радостного утра!»
Вот таким радостным утром для Сибири и стало появление нового издания «Сибирский вестник».
Наличие двух газет на одной территории стимулировало к поиску эффективных подач местного материала, которые бы позволили читателю определить степень доверия к изданию, степень солидности его мнения для общественности. Т. е. конкуренция между редакциями «Сибирской газеты» и «Сибирского вестника» — это борьба за читателя, в сознании которого одно издание должно было занять главное (центральное) место. Активная полемика по поводу различных сторон жизни позволяла обеим газетам формировать не только свою политическую платформу, но и искать своего читателя. При этом формы диалога между газетами приобретали нередко причудливые формы: «Невозможно полемизировать с противниками, считающими полемикой площадную брань»[209].
В некоторых исследованиях «Сибирский вестник» до сих пор имеет репутацию «рептильной газеты» (выражение П. И. Макушина)[210], хотя оправданность такого ярлыка в изменившейся культурной ситуации никем пока не доказана (да и не опровергнута). Устойчивые стереотипы методов исследования историков печати советского периода (была приостановлена, закрыта газета — значит, представляла интересы прогрессивной части читателей) мешает разрушить сила инерции. Ссыльный А. А. Ауэрбах, на чье мнение не сослался ни один из исследователей сибирской печати, писал, что «Сибирский вестник», «поддерживая законом установленную власть, отвечавший всегда умно и сдержанно на заносчивые выпады “Сибирской газеты”, так сказать, похоронил последнюю, так как она зарапортовалась до такой степени, что ее закрыли распоряжением министерства». При этом А. А. Ауэрбах подчеркивает, что «Сибирский вестник» довольно долго «существовал вне конкуренции»[211]. Это подтверждает и статистическая выборка. Правда, лишь отчасти, ибо она столь незначительная, что не предполагает к репрезентативности. Но в библиотеке Иркутского общества приказчиков, по данным 1889 г., в течение недели читатели спрашивали: «Сибирскую газету» — 248 раз, «Восточное обозрение» — 313 раз, «Сибирский вестник» — 565 раз[212]. Данные показатели предполагают: какая газета на самом деле владела умами людей того времени?
В 1885 г., год празднования 10-летия «Сибири», была опубликована статистика распространения повременных изданий на территории. Корреспондент проследил за динамикой тиражей. «Иркутские губернские ведомости» в 1858-59 гг. имели до 500 подписчиков — выше этого цифра подписки уже не поднималась. Газета «Амур» в первый год существования, 1860 г., имела лишь до 380 подписчиков.
«Сибирь» в первый год издания, с июля 1875 г., имела до 600 подписчиков, «в настоящее время у ней их 1218». Основание «Сибирской газеты» и «Восточного обозрения» не уменьшило этой цифры. Газета делает вывод: «Можно думать, что у всех трех газет почти одни и те же подписчики, — разница только окажется по городам Томску и Иркутску…» (Сибирь. 1885. № 27. С. 2). На момент публикации статьи «Десятилетие газеты “Сибирь”» всех подписчиков было 1218. В т. ч. по городам: Иркутск — 361, Москва — 29, Петербург — 17 («более половины — редакции газет и журналов, остальные — сибиряки»). По населенным пунктам, находящимся по Московскому тракту, подписывалось 316, Забайкальскому — 368, Якутскому — 173 чел. Корреспондент с горечью замечает: «Сибирский Тобольск выписывает только один экземпляр».
Основными читателями «Сибири» были: среди дворян и чиновников — 115, военных — 25, духовенства — 36, купцов, промышленников и мещан — 551, крестьян — 6, инородцев — 16, учреждений (каз. и общ.) — 172[213].
Своих подписчиков в газете считали. Поэтому уже на появление слухов о новом издании («Сибирский вестник») в «Сибири» отреагировали быстро. К тому же не очень дружелюбно: «Из Томска пишут, что там, как и в Иркутске, затевается газета в видах противодействия существующим честным органам местной прессы. Во главе этой газеты будет стоять известный К-въ, К-ъ, П-ский, Д-въ[214] и другие. Газета будет выходить 3 раза в неделю. Мы по этому поводу можем только одно сказать: избави Бог от вероломных друзей, а с врагами-то мы уж сумеем справиться, и даже более того, открытый враг менее опасен, чем замаскированный друг» (№ 12. С. 6).
Появление нового издания в Томске предполагало сразу кучу проблем. Рынок распространения газет незначительный, событий в небольшом городе не так уж и много, корреспондентов можно по пальцам одной руки пересчитать. Хорошо, если все это придется делить на цифру «2», а если не поровну? Да к тому же еще и не в свою пользу?
Свое беспокойство «Сибирская газета» обозначила сразу: «Есть ли необходимость в новом органе печати, посвященном сибирским делам…когда потребность в печатном слове только что начинает пробуждаться здесь, когда у существующих трех органов сибирской печати[215] едва набирается 3000 подписчиков у всех вместе, когда громадное большинство читающего сибирского населения выписывает иллюстрированные издания…»[216]. Для издания, пытающегося уравнять собственное существование с собственностью на подписчика, на сибирскую тему, на приоритет в пропаганде вербального действа, поставленный вопрос слишком откровенный, чтобы говорить о приверженности «Сибирской газеты» к либерально-демократическим ценностям.
Историки печати считают, что в «Сибирской газете» работали политические ссыльные, в «Сибирском вестнике» — «червонные валеты» (так называли уголовников), которые считали ссылку предоставленной им государством возможностью к исправлению. Уголовный ссыльный «Корш признавал эту ссылку важным культурно-просветительским началом для Сибири, не делая в этом отношении никакого различия между нею и политической ссылкой»[217].
Все вышесказанное говорит о том, что представители триумвирата и вновь появившегося издания имели различные точки зрения на место их «органа» и роль печати в обществе, на отдельные общественные процессы и явления в регионе. К тому же уровень толерантности сотрудников одних изданий к мнению других угрожал превратить регион в сплошной полигон информационных войн. Именно они и должны были определить для читателя направление каждого из изданий.
Для большинства изданий лишь теоретически было понятно значение слова «направление». Но уже в первых номерах «Тобольских губернских ведомостей» сотрудники неофициальной части с гордостью сообщали: «…газета усвоила себе определенное направление, полна довольно разнообразных статей, многие местные люди не пренебрегают выписывать газету» (ТобГВ. 1857. № 34. С. 358).
Сотрудники предполагаемой издаваться в г. Красноярске еженедельной газеты сообщали в «Сибирь», что новое издание «будет с общими всем еженедельным провинциальным газетам отделами. В своем направлении (выделено мной. — Ю. М.) редакция будущей газеты поставит себе задачей служить истине, чуждой узких односторонних тенденций какой-либо партии, законным интересам общества, сообщать о проявлениях местной общественной жизни, указывая и выясняя не только темные и отрицательные стороны этой жизни, но также и положительные, т. е. стремление к общественной деятельности, более лучшим и разумным формам общественной жизни, сознательному отношению к окружающей природе и внутренней духовной жизни, короче сказать, стремление к самопознанию и к самоусовершенствованию. Проблески подобного стремления уже проявляются в сибирском обществе…» (№ 11. С. 8).
Говорить о направлении неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» и газеты, которая должна была вот-вот появиться в Красноярске, некорректно. Лишь появление конкурента на одном сегменте рынка может заставить издание формировать свою политическую платформу[218]. Именно «Сибирский вестник» стал таким фактором, который вынуждал томские издания в непрерывной газетной полемике учиться ее культуре и понимать, на чьих позициях они стоят. И вместе со своим самоопределением предлагать выбор своего участия в общественной жизни читателю.
Полемика как форма развития издания существовала в прессе и до появления «Сибирского вестника» в Томске. Если вспомнить первые годы существования губернских ведомостей, то взаимные обвинения регулярно можно было встретить у красноярцев и иркутян. Манера письма последних позднее перекочевала отчасти в «Восточное обозрение». В основе гласности[219], модного в 1859-64 гг. явления, лежал у иркутян не факт, а намек. «В простоте сердца, — писали «Енисейские губернские ведомости», — эта редакция и ее сотрудники поняли, что если хорошенько разругать кого-нибудь, выставить хоть начальные буквы фамилии, описать местность и вообще приметы, по которым узнаешь, о ком идет речь, словом сказать, написать на кого-нибудь пасквиль, так уже и значит служишь общему делу, распространяешь гласность» (1859. № 11. С. 90)[220].
Так ответил князь Н. Костров в статье «Два слова о гласности» иркутянам, в публикации которых был намек на недобросовестную деятельность одного из чиновников Енисейской губернии, фамилию которого издание побоялось указать. Кстати, героя публикации читатели вычислили в…
Но полемика между сотрудниками официальной части продолжения сенатских изданий одной губернии с другой была не больше, нежели гласность Ипполита Завалишина, публикующего в петербургском «Якоре» очерк «Сибирские дороги» после неоднократного добровольного представления текста рукописи начальству для предварительного просмотра. Запевом статьи традиционно стала журналистская сентенция, претендующая на истину в последней инстанции: «…правды не жаловали, и бедная гласность была в полном загоне… Теперь наступили времена иные, времена хорошие, право! Рухнуло крепостное право, откупа умерли, бить перестали, города заботятся об улучшениях, суды делаются публичными, пресса мужает, и на честную гласность есть поход. Значит — можно и по “дорогам” пошляться, и “господним человеком” быль, не опасаясь, что сочтут ябедником, беспокойным субъектом» (Якорь. 1864. № 8. С. 118).
Совсем иное дело — полемика между изданиями в поисках аудитории, которые начались в Томске после появления «Сибирского вестника». Хотя еще за двадцать лет до томичей другой «Сибирский вестник», иркутский, устами своего редактора Б. Милютина пытался нарисовать картину местной прессы: «Какие потребности удовлетворяют все эти издания? Какой они имеют характер, цвет, направление? К какому принадлежат знамени? Как ни трудно, особенно в провинции, высказаться мнениям и направлению, но наши местные органы, исключая “Записки”, как издания непериодического, имеют каждый свой отпечаток. “Епархиальные ведомости” с замечательным постоянством (нельзя сказать, талантом) поддерживают знамя г. Аскоченского[221] и “Странника”. “Губернские ведомости”, имея много общего с “Вестникам”, разнятся от него, как и следует, большею, так сказать, консервативностью; на них неизгладимо лежит печать “казенной важности” и “строжайшей умеренности”. Они не прочь и задеть кое-кого, но так как для подобной роли они слишком серьезны, то пускаемые ими стрелы не изъяты лицеприятия»… Из такого различия в цвете и направлении наших периодических изданий видно, что они существуют для различных читателей»[222].
Это еще одна ступень в развитии понимания «направление повременного издания». Автор пытается определить его у газет, относящихся к различным типологическим группам. Если основной адресат у губернских ведомостей — чиновник, то у епархиальных — служитель церкви. Иркутский «Сибирский вестник» не имел столь дифференцированного читателя, как и томские «Сибирский вестник» и «Сибирская газета». Оба издания были ориентированы на массового читателя, интересы которого соединялись в несколько иной парадигме: духовная жизнь общества и, как составная часть последней, — общественная.
Публичное выяснение точек зрения по различным вопросам между «Сибирским вестником» и «Сибирской газетой» предполагает определение вектора полемической направленности:
— роль издания в данном регионе;
— самобытность Сибири как проблема идентичности края, или проблема отношений колонии и метрополии;
— сохранение самобытности или путь прогресса;
— личная неприязнь как публичный прием формирования у читателей имиджа газеты.
Все мировоззренческие вопросы у обоих изданий вертелись вокруг этих векторов. Ибо определение своих взглядов на то или иное явление предполагало наличие — отсутствие сторонников среди читателей. А значит, зачастую и подписчиков.
Уже программное заявление «Сибирского вестника», что его сотрудники «не могут смотреть на Сибирь как на окраину, связанную с Европейской Россией исключительно внешней связью»[223], вызвало бурную реакцию «блистательного триумвирата». Последнему не нравилась критика точки зрения Н. М. Ядринцева на Сибирь как колонию. Но новорожденный смело заявлял: «…говоря о Сибири и России, нельзя называть первую колонией, а вторую метрополией, ибо эти термины, примененные к Сибири и России, вносят в местное общество явную путаницу понятий, которую надо наконец устранить».
Полемизируя, «Сибирская газета» пытается уколоть сотрудников «Сибирского вестника»: «Не для культуртрегеров, которых выбрасывает за борт Россия, издаются сибирские газеты, даже не для тех образованных людей, которые имеют средства и возможность вполне удовлетворять потребности ума и сердца, а для той среднего образования сибирской массы, которую нужно познакомить с краем, в котором она живет и который любит» (1885. № 21. С. 512–513). «Сибирь» мнит себя арбитром в этом споре: «В № 21 “Сибирской газеты”… весьма обстоятельный разбор тенденций “Сиб. вестн.”, выраженных в передовой 1-го № этой газеты»; «В № 3-м “Сиб. вестн.”. пытается, но весьма неудачно, дать отпор “Сиб. газете”. Мы полагаем, что дальнейшая полемика между этими двумя органами будет уже излишней» (1885. № 25. С. 3).
Противостояние точек зрения на провинциальную печать начинает медленно перетекать и на другие вопросы. Не только на ссылку имели разные взгляды триумвират и «Сибирский вестник».
Так, в «Восточном обозрении» (1886. № 9) была опубликована статья «О сибирской железной дороге». «Сибирский вестник» не преминул высказать свою точку зрения, доказывая ошибочность «органа главы сибирских патриотов», который, по мнению издания, «отвергает решительно всякую возможность осуществить эту постройку при настоящем состоянии нашей окраины…» Доводы Ядринцева сводятся к тому, что дорога через всю Сибирь обойдется 50 тысяч на версту, или 350 миллионов на 7000 верст, что при «малочисленности Сибири и ее теперешних бытовых и экономических условиях железная дорога совсем не является первою и неотложною потребностью. Дорога, конечно, несколько усилит вывоз сырых продуктов, т. е. поддержит ту хищническую культуру, которая в настоящее время беспощадно истребляет естественные богатства, ничего не давая взамен их. Между тем Сибирь прежде всего нуждается в… реформах… большинство которых для Сибири откладывается или из-за неимения средств: например, судебная реформа, или потому, что Сибирь считается недоросшею до них, т. е. до податной реформы, до земской и т. п.».
Возражая «Восточному обозрению», «Сибирский вестник» доказывает, что «цифра в 350 миллионов совершенно произвольная». Дорогу можно построить гораздо дешевле. Даже если разделить эту цифру на 10 лет, то получится всего по 35 миллионов в год. Деньги на железную дорогу в 7000 верст, которая соединит громадный край, «вся экономическая будущность которого еще впереди, а природные богатства несомненны, такое государство, как Россия, всегда найдет на самых умеренных условиях, найдет не только за границей, но внутри государства…Россия могла бы совершить беспроцентный заем выпуском потребного числа новых кредитных билетов, и нет сомнения, что курс нашего рубля не только не понизился бы от этого, но, наверное, возвысился бы, ибо постройка громадной железной дороги бесспорно послужит к возвышению народной производительности, а следовательно, и увеличит благосостояние страны. Займы и выпуск кредитных билетов опасны не сами по себе, а лишь тогда, когда они совершаются для покрытия безвозвратных и непроизводительных расходов государства; при затратах же серьезных и производительных никакой заем не страшен, а тем более заем внутри государства, под обеспечение всего народного состояния» (1886. № 28).
Полемика вокруг строительства железной дороги не утихала долгое время. «Сибирский вестник», приводя примеры территорий, куда уже пришла «железка», постоянно рассказывал, как изменилась там жизнь, в первую очередь промышленников, торговцев и т. д.: «…сибирские патриоты, протестуя против соединения их родины с европейским миром, отстаивают в сущности вредное для края разобщение его с европейской культурой».
В случаях, когда какое-либо издание из триумвирата терпело поражение в поединке с «Сибирским вестником», в ход шла тяжелая артиллерия. И здесь все издания не гнушались сообщать подробности из личной жизни сотрудников «Сибирского вестника».
«Сибирь» сообщала своим читателям: «В “Сиб. газ.” описываются разбойнические похождения какого-то адвоката Картамышева в одном томском трактире. Редактор “Сибирского вестника” тоже носит фамилию Картамышева. Мы надеемся увидеть в новой газете опровержение тождества адвоката Картамышева и редактора Картамышева. Если этого не будет доказано, то значит, в Сибири появился настоящий разбойник печати» (№ 27 С. 4).
«Сиб. жизнь» (1886. № 27): «Угоняться за “Сиб. вестн.”, сличая все его тайные “заимствования” с подлинниками, — труд слишком неблагодарный при вертлявости этого талантливого органа».
«Сибирь» (1887. № 14–15): «Мы, омичи, охотно верим, что “Сиб. вестн.” — “клика уголовных подонков русского общества!”»[224].
Противостояние печатных органов Сибири в 80-е годы XIX века в целях привлечения читательской аудитории — это скорее путь к дикой капитализации провинциальной прессы, в которой под словом «демократия» подразумевалась все еще вседозволенность, а самым демократическим завоеванием считался рубль, который мог позволить держать газету «на плаву». И цена его определялась не количеством, а накалом страстей, в которых культура полемики уходила на задний план.
В этом междусобойчике со временем становилась понятна его прагматика: главная задача повременного издания — быть рупором определенных общественных сил в провинции на выборах. Уже в 1886 г. «Сибирский вестник» писал: «Соединившись с публицистами “Сибирской газеты”, редактор которой также намечался "михайловцами” за верную службу в члены нового городского управления, “независимые” слуги Михайлова… обрели ныне самую страстную, самую преданную защиту… ничего другого не могли выставить в пользу г. Шостаковича, кроме его “ума” и сомнительной “независимости”, а г. Протопопов известен лишь как весьма заурядный адвокат, которому город за поддержание страсти к кляузам платит ежегодно 1000 руб. в год».
«Заслуги городского деятеля — только тогда заслуги, когда результат их ощущается всеми, когда их не надо искать в архивной пыли управской канцелярии, когда каждый может указать их пальцем…такова заслуга г. Стасюлевича, благодаря настойчивости которого Петербург начал пользоваться фильтрованною водой; такова заслуга г. Макушина, энергии которого мы обязаны тем, что городские наши школы поставлены так, как в очень немногих городах, равных по населенности с г. Томском; такова заслуга З. М. Цибульского, по почину которого город всеми зависящими от него средствами содействовал» скорейшему сооружению нашего будущего университета; такова заслуга Е. И. Королева, построившего в городе ремесленное училище и каменный театр, который рано или поздно сделается общественным достоянием… Подобные заслуги, бесспорно, дают право на общественное внимание…». Было бы странно, если бы общество не выбрало Макушина и Королева… «Общество пробует посадить в думу наряду с людьми образованными людей практических, умеющих делать дело, для которых интересы городского благоустройства не будут чужою заботою, забываемою среди интриг личного свойства, ничего общего с городским хозяйством не имеющих…большая часть лиц, намеченных отмененными выборами, — действительные представители своей среды, действительные “избранники” пославших их…» (1886. № 110).
Сегментирование газетного рынка способствовало провинциальным изданиям посредством полемики быстро преодолеть длинный путь к пониманию одной из основных задач местной прессы: быть в центре общественной жизни. Контент был не только основным способом привлечения читательского внимания, но и лакмусовой бумажкой, определяющей политические пристрастия как издания, так и подписчика.
Цензура
В конце семидесятых годов XIX в. комитеты внутренней светской цензуры кроме обеих столиц находились также в Варшаве и Тифлисе. Отдельные цензоры, проходившие по ведомству Министерства внутренних дел, были еще в восьми городах Российской империи[225]. В других, отдаленных от столиц, местах контролировать соблюдение правил игры между прессой и государством, установленных последним законодательно, вменялось в обязанность кому-нибудь из высокопоставленных губернских чиновников. Именно это обстоятельство сильнее всего, по мнению некоторых исследователей, и осложняло жизнь редакторов и издателей повременных частных изданий. В одном из писем Н. М. Ядринцеву идеолог провинциальной печати Г. Н. Потанин писал: «Главное затруднение при издании провинциальной газеты не идеи, не принципы, а намеки, обличения, частные интересы. Все труднее, подивитесь, проводить статьи о каком-нибудь местном скандале, об актрисе, которая, может быть, пользуется протекцией помпадура, и пр. Выговоры, получаемые провинциальным цензором, имеют основанием оскорбленное честолюбие какой-нибудь важной особы»[226].
Об установлении ясных, точных и определенных границ служебных обязанностей таких чиновников немало писалось в прессе того времени. О необходимости «устранить возможность вмешательства в печать личного элемента со стороны цензоров»[227] свидетельствовала сама практика. Так, в хронике происшествий красноярской газеты «Енисей» случилась ошибка. Информацию для этой колонки постоянно доставляла полиция. Газета готова была назвать читателям автора заметки, но цензор требовал от редактора взять вину на себя. Тот отказался. В результате номер появился в свет без разрешения на его выпуск. В другом случае один из сибирских цензоров настаивал, чтобы газета перепечатала некролог уважаемого им лица.
Петербургская «Сибирь», подводя итог этим и другим аналогичным историям, подчеркивала, что таких фактов вторжения в чисто внутреннюю, редакционную деятельность газеты немало. И нет статьи в цензурном уставе, на основании которой действует представитель местной власти, заставляя редакцию напечатать что-либо, превышая при этом свои полномочия[228].
О давлении цензуры, находящейся в руках местной администрации, весьма деликатно выразилось «Новое время», выступив со статьей по случаю 15-летия со дня основания «Восточного обозрения». Столичное издание мимоходом подметило, что «провинциальная цензура порою стеснительна для местных газет». Г. Н. Потанин тотчас же откликнулся на двусмысленность реплики, уточнив, что эта стеснительность порой оборачивается тем, что «эти газеты не могут выполнять своего назначения»[229].
Последний тезис подчеркивает отрицательное отношение к цензуре, как к любому негативному явлению общества. Однако сохранившиеся цензурные листки «Сибирского вестника» за 1888 г. предполагают более осторожную, менее категоричную оценку действий государственных чиновников, выполнявших функции цензоров провинциальной печати.
Надо отметить своеобразное место, занимаемое в сибирской печати томской газетой «Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни» (далее — «Сибирский вестник). Созданная, как считает большинство исследователей, уголовными ссыльными[230], газета имела репутацию «рептильного» издания, пресмыкающегося перед властью. Историческая наука советского периода всячески старалась не разрушать этот миф о газете, которая, «поддерживая законом установленную власть», довольно долго существовала «вне конкуренции»[231]. Содержательная сторона мифа подкреплялась всегда мнением А. П. Чехова о редакторе-издателе В. П. Картамышеве: «…местный Ноздрев, пьяница и забулдыга»[232]. Эти ярлыки до сих пор соседствуют с именем газеты[233].
1888 г. был достаточно непростым для сибирской печати. Прекратила свое существование иркутская «Сибирь». Ее редакция была поставлена в такие условия, в которых не могла работать, не нарушая своих традиций. Вечный ее оппонент «Сибирский вестник» писал по этому поводу: «Можно, конечно, расходиться в мнениях, быть принципиальными врагами в известном деле, но нельзя не уважать убежденного противника, нельзя не признать, что он поступает честно и правдиво, складывая оружие, которым не может пользоваться, не поступаясь своими убеждениями»[234].
Почти одновременно с кончиной «Сибири» «Восточное обозрение» «после шестилетнего блуждания по литературному морю без руля и без ветрил, это мертворожденное издание смиренно, поникнув главу, возвращается домой»[235], из Петербурга в Иркутск, где практически сразу начинается падение его авторитета. Издание «бледнеет»[236] из-за конфликта Н. М. Ядринцева с местной интеллигенцией, имеющей свою точку зрения на трапезниковское наследство, оцениваемое во многие миллионы, которые частично были завещаны городу. Н. М. Ядринцев вместе с газетой решили отмолчаться по этому вопросу, поскольку городской голова В. П. Сукачев в свое время финансово помог вновь созданному «Восточному обозрению».
В 1887 г. на восемь месяцев была приостановлена томская «Сибирская газета», бывшая долгое время литературным пристанищем для Н. М. Ядринцева, Г. Н. Потанина, В. Г. Короленко, Г. А. Мачтета, Г. И. Успенского, Н. И. Наумова, Д. М. Мамина-Сибиряка и других видных представителей сибирской интеллигенции[237]. Т. е. в самых заметных частных всесибирских изданиях произошли значительные изменения.
Как раз в это время «Сибирский вестник» впервые подвергся административному наказанию. Распоряжением министра внутренних дел он был приостановлен с 1 мая по 1 сентября 1888 г. без объяснения читателям причин[238].
Газета выходила в большом формате и появлялась к читателю три раза в неделю. В год, за который сохранились цензурные оттиски[239], было издано около 130 номеров, но пером чиновника отмечены всего лишь около сорока пяти публикаций. Попробуем разобраться в подходах цензора к читаемой им в гранках газете.
Часть купюр связана с действиями властных структур, характеризующими их явно не с лучшей стороны. Даже упоминание должностного лица без указания его фамилии вызывало протест у цензора: «…еще недавно существовала всемогущая власть генерал-губернатора, одним почерком пера выкидывавшая любого чиновника на улицу, и что перо это часто заправлялось чинами его канцелярии, не всегда руководствуясь идеями правды и добра»[240].
Охранную грамоту имели и священнослужители. Так, в гранках № 48 (22 апреля) была информация о ценах на совершение церковных треб в Ниже-Колундинской волости Барнаульского округа. Крестьянин, «вступивший во второй брак, заплатил за венчание 60 р.; его сын за венчание же — 70 р. и т. д. Между тем тот же священник постоянно отказывается ездить в деревни его прихода для исповедания и причастия больных и престарелых крестьян. Из-за дележа поборов у него происходят постоянные пререкания с причетником, долю которого он старается всячески уменьшить…»[241]. Урезанное цензором наполовину сообщение так и не появилось в газете.
В корреспонденции о появлении в селе Богородском Томского округа чумы у крупного рогатого скота цензор убрал лишь сентенцию о Боге: «…помощи против чумы нет никакой, и тут же выразили желание просить помощи у Бога… На это кто-то заметил: “Да Бог тут при чем?”. Это необдуманное замечание вызвало среди крестьян справедливый ропот»[242]. Представитель местной власти, в обязанности которого входил и контроль за идеологическими устоями общества, решился на изъятие текста, явно посчитав, что «справедливый ропот крестьян» не спасет зерно сомнения о возможностях Бога, посеянное автором корреспонденции.
Из № 8 снимается сообщение о попытке сотрудника «Сибирского вестника» Е. Ф. Кудрявцева в четвертый раз получить разрешение на издание газеты. В полученной телеграмме из Главного управления по делам печати сообщалось, что просьба не может быть удовлетворена[243]. Причина отказа Е. Ф. Кудрявцеву не объяснялась.
В рубрике «Сибирская печать» (№ 6) было опубликовано сообщение, заимствованное из «Сибирской газеты», о разделении Бийского округа на три — Бийский, Змеиногорский и Чуйский округа. Однако в гранке, предоставленной местному цензору, информация начиналась ссылкой на ее источник: «“Сибирская газета”, стоящая ныне близко к местным административным сферам (tempоra mutantur![244])». История отношений томских изданий 80-х годов XIX в. и власти непростая. Но чаще исследователи печати Сибири акцентировали близость к власти именно «Сибирского вестника», якобы получавшего субсидии от томского губернатора.
Выяснение отношений между двумя изданиями началось практически с первого номера «Сибирского вестника». Тому была причина. Стремление «Сибирской газеты» (в первое время изданием занимался Е. В. Корш) отказаться от вмешательства «Восточного обозрения» (Н. М. Ядринцев) во внутреннюю политику томского частного издания привело к конфликту. Вследствие этого Е. В. Корш ушел вначале в неофициальную часть «Томских губернских ведомостей», а затем в «Сибирский вестник».
Виновнику конфликта яркому представителю сибирского областничества Н. М. Ядринцеву немало доставалось от «рептилии». Фамилия идеолога сибирского областничества наиболее часто вычеркивается цензором. «Только в последние два года купец и соврас[245] с их толстою мошною пролезли в нашу сибирскую печать. Честь открытия купеческих меценатов принадлежит гг. Ядринцеву, обретшему себе купца Сукачева, и П. И. Макушину, сбывшем артельную “Сибирскую Газету”… фабриканту Толкачеву». «…со стороны гг. Ядринцева, Адрианова и всей компании quasi мучеников идеи, а в сущности заурядных бойцов желудка, для которой эти “патриоты” служат наружными представителями»[246]. Оба текста были изъяты из субботнего обзора местной жизни «Как мы живы». Вмешательство цензора снизило, пожалуй, в публикации температуру, которую ощущали иногда даже в столице. Газеты писали, что в провинции «возникали прискорбные и неприличные полемики, вернее, перебранка все это вызывалось не принципиальными разногласиями, а чисто личными, мелкими и случайными недоразумениями. Полемизировать, не значит браниться»[247].
Очевидно, «враждебное» поведение редактора «Восточного обозрения», о котором говорил в своих мемуарах первый ректор Сибирского университета В. М. Флоринский, к тем, кто формировал «начинавшуюся жизнь не по рецепту»[248], предлагаемому изданием из Санкт-Петербурга, вызывало аналогичную реакцию у сотрудников «Сибирского вестника».
И здесь доставалось всем, кто попадался под руку. «Сибирский вестник» был очень известен именно благодаря методам ведения полемики, осуждаемым многими. На своих страницах он ругал и левых, и правых. А уж тех, кого считал своим противником, никогда не жалел: «Нам искренне жаль г. Ядринцева, потерявшего в пылу дикой злобы всякий признак такта и здравого смысла». И немного далее: «Разговаривая с университетской публикой, кандидат уездного училища, не постигший даже всего курса элементарной русской грамматики, должен знать свой скромный шесток и слушать, что говорят умные люди, а не лезть со своим дерзким суждением в народ, не пытаться учить других»[249]. Отсутствующее у редактора чувство интонации текста восполнил местный цензор из чиновников, взяв на себя не свойственные ему обязанности литературного правщика. Такая помощь В. П. Картамышеву, пережившему за время редактирования «Сибирского вестника» более 80 судебных литературных процессов, была иногда просто необходима.
Иногда автор подборок «Чем мы живы» (зачастую это сам редактор В. П. Картамышев, подписывавший свои публикации За Щукина, Щукин, Biн и др.) был настолько изобретателен в своих стилистических пассажах, что цензор фамилию Ядринцева пытался заменить каким-либо синонимом: «Есть еще один род путешественников — ученых-исследователей, образцом которых может служить чиновник без чина Ядринцев.…Этот же Ядринцев[250] путешествовал по Алтаю — конечно, в качестве чиновника, с казенной подорожной, с кокардой, со встречами заседателей, и с казенным проводником»[251]. Сложно сказать, почему казенные проводники, за которыми подразумевалась трата государственных денег на частные интересы, не вызвали смущения у цензора. А вот кокарда и встреча с заседателями были выброшены из текста. Были убраны все упоминания представителя сибирского областничества: «Помимо числа личных отношений, которые иногда проскальзывают в возражениях гласных против пособия полиции, постоянно слышится определенная нота, что полиция в действительности мало занимается своей главной обязанностью — охраною безопасности жителей Томска вообще, а окраин, в частности. Между тем, личный состав полиции не малый, в нем числится 72 городовых и 14 конных стражников. Количество нижних чинов при благонадежном подборе полицейских чинов совершенно достаточно для нашей охраны. Что бы там не говорили гг. Ядринцев, Адрианов, Чудновский и другие ссыльные патриоты сибирского отечества, население Томска, несмотря на массу голодных и холодных людей, несомненно мало преступно, и поэтому правильно организованный полицейский надзор может обеспечить нам среднюю безопасность, о которой мы только и мечтаем. Но и она не всегда есть, и этим многие недовольны»[252].
Вычеркивание цензором точки зрения «Сибирской газеты» на безопасность томичей нелогично, так же как и выброс из текста оптимистического мнения «Сибирского вестника» о возможностях городовых и конных стражей. При этом в тексте оставлены возражения гласных против пособия полиции. Очевидно, текст содержат еще информацию, формируемую дискурсом городского общества того времени. И читателем сегодняшнего дня совсем не считываемую.
Однако не всегда работа на подтексте ситуации вызывала возражение цензора.
Во втором номере помещена подборка «Чем мы живы. В Томске», которую подписал За Щукина. Подборка традиционно состоит из сюжетов, отделенных один от другого астериксом. О витиеватости стиля говорит уже первый текст, посвященный вступлению в Новый, 1888 год: «О новом младенце через год, когда он будет уже дряхлым старичком и так или иначе, а сложит свои косточки в общую усыпальницу — время. Туда же, милый друг-читатель, в эту усыпальницу малых и великих людей и мы сложили годок жизни». Непременно присутствует на новогоднем вечере, который и «есть и забота о наших развеселых головах и желудках», «потомок Кучума среди ядринцевской расы» — якут. «Обед и полицейский оказались в качественном созвучии».
Рассказ о томском благотворительном обществе, где «обычно скучно слушать длинные утомительные отчеты, на которых очень условные таланты пробуют свои писательские силы», помещен вслед за вышеприведенными двумя сюжетами: чтобы не бросался сразу ни цензору, ни читателю. И вот это общество возглавляет Михаил Алексеевич Гиляров, нашедший преданного соумышленника в лице Федора Харлампиевича Пушникова. И пока «эти заговорщики будут действовать, истинная беднота будет меньше плакать, и звуки их рыданий не будут в такой силе, как обыкновенно долетают до нашего слуха. Низкий поклон благородным заговорщикам».
М. А. Гиляров был цензором «Сибирской газеты» и имел стараниями Е. В. Корша в столичной прессе далеко не лучшую репутацию. Одно из изданий сообщало: «Временно заступающий место губернатора председатель казенной палаты г. Гиляров, цезурируя № 11 “Сибирской газеты”, зачеркнул почти половину ее текста, в том числе несколько строк даже “официального отдела”, где были помещены известия, заимствованные из “Правительственного вестника”, и циркуляр министра внутренних дел графа Игнатьева. Не удовольствовавшись этим, г. Гиляров счел уместным поглумиться над редакцией, сделав подписи вроде “вздор”, “вранье”, “пустяки” и т. п. Редакция протестовала против такого поступка, напечатав номер с пробелами; г. Гиляров задержал этот номер»[253].
Другое издание в политическом обозрении было не менее категорично и артикулировало свое мнение через М. Стасюлевича: «…нет у нас такого закона, который бы делал невозможным… злоупотребление печатным словом, а с другой — ограничил бы строго административный произвол… тот или иной факт является результатом не только личных воззрений и темперамента, но опирается и на предоставленную ему власть законом, и создает для себя ту “обычность”, или особое обычное право»[254].
В это время М. А. Гиляров выполнял обязанности еще и губернатора. Двусмысленность текста «Сибирского вестника» очевидна. Ибо лишь цензор, а отнюдь не губернаторская власть, мог заставить бедноту «меньше плакать». Но значило ли, что сообщение фамилии Ф. Х. Пушникова в тексте является фактом появления еще одного цензора из числа чиновников? Ирония За Щукина в нетронутом виде дошла до читателя.
В обличительных материалах цензор всегда вычеркивал фамилии представителей власти. Таких случаев особенно много. В некоторых гранках выбрасывалось до десятка и более фамилий.
В письме из Минусинска «Материалы к истории горнозаводской промышленности в Енисейской губернии» шла речь о конфликте, возникшем после пожара на Абаканском железоделательном заводе. Угольный подрядчик Галицкий вместе с бывшим полицмейстером Ильященко решили нажить себе состояние на несчастье других. Тема актуальна и по сегодняшний день. Письмо было опубликовано в № 62. В цензурных оттисках 11 вычерков различных фамилий. Упоминается лишь «арендаторша завода» Е. П. Пермикина[255].
Из всех вмешательств чиновника в содержательную часть газеты за 1888 г. только одно можно считать выполнением его функциональных обязанностей цензора.
Открытие в Томске первого сибирского университета вызвало резонанс в столичной прессе. «Гражданин» пытался убедить своего читателя, что возведенное «величественное здание, превосходящее размерами все русские университеты, в какой-то деревушке», находящейся в стране «“полудикарей”, наводнимой распевающим ссыльным элементом», — дело для государства бесполезное. Ибо «в результате получится уголок, где под знаменем науки будут процветать революционные идеи и мечты об отделении Сибири, уже и теперь ярко сказывающиеся на сибирской “прессе”, враждебно встречающей все “российское”».
В комментарии редакции прозвучала мысль о молодых и талантливых сибиряках, которые из-за бедности не могут учиться в других университетах страны. «Сибирский вестник» не посмел не коснуться вопроса, деликатно формулируемого до сих пор как сибирское областничество: «Мы не будем отрицать существования сепаратных стремлений[256], если разуметь под ними[257] горстью местных литераторов узкий партикуляризм. Стремления яти пустили корни в местной[258] печати, которая в лице покойной “Сибири” договорилась было однажды до того даже, что ей и университет стал не надобен»[259].
Дело о сибирском сепаратизме было еще живо в памяти многих сибиряков, знакомые которых были осуждены по этому громкому делу, а Г. Н. Потанин, подобно Н. Г. Чернышевскому, даже подвергся гражданской казни.
Несомненно, вмешательства чиновника, выполняющего функцию цензора, замедляли производственный процесс. При ручном наборе всякое изъятие текста требовало дополнительных трудозатрат. Естественно, «Сибирский вестник» как мог отстаивал свои позиции: «Здесь рассказывают о новых подвигах Картамышева. Он принес жалобу в управление по делам печати на мести [ого] цензора, который будто бы зачеркивает невинные места в статьях газеты “Сибирский вестник” и делает поправки в тексте. К жалобе приложены корректурные листы. Управление прислало в Томск внушение цензору не делать исправлений в тексте и при бумаге возвратило корректурные листы. Оказалось, что за поправки цензора были выданы поправки, сделанные рукою Корша. Кроме того, в корректурных листах намечены места, зачеркнутые красными чернилами, при сличении оказавшиеся напечатанными[260] в свое время в “Сибирском вестнике”, откуда возникает подозрение, что эти места зачеркнул сам Корш, посылая жалобу в Петербург»[261].
За весь год были убраны с газетных полос две заметки целиком. Одна из них — сообщение о военно-общественном собрании в офицерском клубе. Старшина томского общественного собрания Серебрянский не позволил нарушить клубный порядок — усомнился в рекомендациях посторонним посетителям, не являвшимся членами клуба, и выставил их за порог. Другая — посвящена «Губернским ведомостям» и была скорее пародией на издание, совсем потерявшее лоск былых времен. Причем место пожара, о котором шла речь в гипотетических изданиях (официальной и неофициальной частях), было разным — «Большие Заплаты» и «Большие Латы», фамилии представителей полицейской власти также — Иван Горлодеров и Иван Горнодернов. Да и об ущербе, принесенном пожаром, в разных частях одного номера сообщалось по-разному. Так что цензор не мог себе позволить не черкнуть чиновничьим пером. Тем более в финале пародии на местную прессу (в тексте шла также речь о газете «Закуси удила») «Правительственный вестник» устами губернатора сообщает, что пожар-то случился 10 лет назад[262].
Особой правке было подвергнуто сообщение с 25-летнего юбилея вступления в должность председателя томской казенной палаты, почетного гражданина г. Томска (а также местного цензора) М. А. Гилярова. Фразы типа «государь император изволил поручить министру финансов» безжалостно зачеркивалась цензором, а сверху появлялось черными чернилами «всемилостивейше соизволил». Вместо «за честную и полезную четвертовековую службу в звании управляющего казенною палатою» на полосу выплыло «за полезную, отлично усердную службу и вполне ревностное исполнение обязанностей и настоящей должности в течение 25 лет». Согласимся, что вторая фраза, во всяком случае, не содержит горбатых слов типа «четвертовековую».
Так, в конфиденциальной инструкции цензорам столичных цензурных комитетов (1865 г.), разосланной за подписью министра внутренних дел стас-секретаря Валуева, говорилось: «Опыт доказал, что расширение свободы печатного слова должно быть соразмеряемо со степенью личной ответственности издателей, редакторов и сочинителей, и что подобное соответствие не может быть установлено при исключительном господстве предупредительной цензуры, по существу которой ответственными лицами остаются цензоры (выделено мной. — Ю. М.), в лице же их и само правительство… Это обстоятельство послужило исходною точкою для последовавшего ныне освобождения некоторых изданий от цензуры…»[263].
С освобождением некоторых отличных изданий от цензуры изменяются существенно и обязанности цензоров. Они должны были рассматривать отныне периодику уже после выхода в свет. И здесь становилась очевидной лицемерность министра внутренних дел с его тезисом о свободе: «Ввиду существования частной неподцензурной прессы все остальные издания, которые будут выходить с разрешения цензуры, приобретают характер специально одобряемых». При этом министр был категоричен: «В столицах цензоры обязаны не пропускать вовсе т. н. обличительных статей в изданиях, которые отказались от предварительной цензуры»[264].
При такой жесткости власти практика сибирской провинции сохранила и другие случаи лояльного отношения Главного управления по делам печати (ГУДП) к проступкам, противоречащим цензурному законодательству.
В 1883 г. в неофициальной части ТобГВ (№ 42. С. 6–7), которую редактировал К. М. Голодников, было помещено анонимное письмо, в котором шла речь о вновь избранном городском голове Плотникове, принявшем от бывшего купца Жарникова городскую казну с 40000 руб., которые были быстро потрачены неизвестно куда. Как продолжение сенатских ведомостей издание не имело право высказывать резкие суждения о фактах, касающихся власти.
Гражданский губернатор в это время находился в отпуске. По возвращении на рабочее место В. А. Лысогорский изложил эту историю в ГУДП. Лучшим комментарием ситуации является признание самого губернатора: «Я затрудняюсь, как поступить в данном случае».
Сохранившийся архивный материал хорошо демонстрирует, что тема жесткого подхода цензуры в провинции в период до 1904 г.[265]несколько мифологизирована историками советского периода. Низкий образовательный уровень населения, а иногда и сотрудников редакций, зачастую заставлял чиновников исправлять речевую ситуацию на газетной полосе, позволяя изданию выходить к читателю нарядней. При этом наличие власти на кончике пера местного цензора позволяло ему также, по меткому выражению М. Стасюлевича, использовать «особое обычное право», в результате чего подвергалось фильтрации все, что касалось деятельности власти.
2 РГИА. — Ф. 776. — Оп. 4. — Ед. хр. 351. — Лл. 10.
Экономическая тема в «Московских письмах» Николая Чукмалдина
Широкому кругу читателей тюменский купец известен как автор мемуаров «Мои воспоминания». В данной статье сделана попытка проанализировать творчество Н. М. Чукмалдина, сотрудничающего в эпистолярном жанре с «Ирбитским ярмарочным листком».
Автором данной публикации уже предпринималась попытка исследовать творчество Николая Мартиниановича Чукмалдина[266], чьи публикации в «Ирбитском ярмарочном листке» в период становления издания (1862–1872) попадали в поле зрения историков журналистики[267]. Последние несколько преувеличивают роль Н. Чукмалдина-рецензента в «Ирбитском ярмарочном листке»[268]. Конфликт тюменского купца с изданием[269], в котором ему предстоит через четверть века опубликовать около сотни «Писем из Москвы», также обозначен. Однако на творчество тюменского купца и московского купца влияли не только разное окружение, понимание автором литературного центра и литературной провинции, но и различный жизненный опыт.
В шестидесятые годы, когда двадцатисемилетний тюменец на страницах «Тобольских губернских ведомостей» (далее — «ТобГВ») начал непринужденный разговор об отношениях купеческого и мещанского сословий, говорить о смелости автора и независимости издания не приходилось. Хотя «…именно в провинциях-то и следовало бы издавать самые независимые журналы и газеты, потому что здесь меньше, нежели где-нибудь, можно опасаться дурных последствий, происходящих от неумеренного красноречия: здесь человек находится в такой зависимости от местных условий, что поневоле не будет выходить за пределы местных интересов»[270]. Наверное, именно поэтому практически все публикации Н. Чукмалдина того времени в неофициальной части «ТобГВ» имели в качестве послесловия комментарий представителя губернского правления или редакции.
В одном из писем дочери генерал-губернатор Сибири М. М. Сперанский писал: «Сибирь есть просто Сибирь. Надо иметь воображение не пылкое, но сумасбродное, чтобы видеть тут Индию… До Тобольска и в Тобольске я смело утверждаю, что Сибирь есть просто Сибирь, то есть: прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования, для устроения собственности, твердой, основанной на хлебопашестве, фабриках и внутренней торговле»[271].
Пожалуй, мысль, сформулированная в первой трети XIX в., стала актуальной для тюменского купца в 1872 г., когда он перебрался в Москву. Чем он занимался в то время, можно судить только по «Моим воспоминаниям», которые не всегда точны, по мнению автора этих строк, в датах[272].
Начиная цикл «Писем из Москвы», растянувшийся почти на десять лет, автор эпистолярного жанра объясняет свой замысел: «Публике, съехавшейся издалека на ярмарку, некогда пробавляться рассказами фельетонного свойства. Деловым людям, я полагаю, нужнее сведения перед всем другим о промышленности и торговле из такого центра, каким исторически сложилась Москва, мощно влияющим на весь ход дел Ирбитской ярмарки» (1890. № 14. С. 81). Н. М. Чукмалдин акцентирует, что в его письмах нуждаются «сибиряки, для которых правдивое сообщение в такое горячее время, как ярмарка, имеет важное значение и цену» (Там же). Хотя автор хорошо понимает, что, живя в Москве, «нелегко сказать утвердительно, как пойдет чайная торговля в Ирбитской ярмарке» (Там же. С. 82).
Судя по третьей части книги «Общий алфавит г. Москвы за 1898 год», Н. М. Чукмалдин был агентом и комиссионером при продаже войлочных товаров, ковров, пряжи шерстяной и чая. Практически все «Письма из Москвы» и посвящены обзорам оптовой торговли этими товарами. Найти новый поворот в каждой публикации очень не просто. Автор и сам это сознает: «Год времени ничуть не изменил ни сути, ни приемов этой торговли. Она по-прежнему идет неверною дорогою — путем мистификации потребителя — и заводит главных деятелей крупных чайных фирм в область большого риска, который рано или поздно даст себя знать повальной болезнью — банкротством их покупателей» (1894. № 27. С. 106). Первое «Письмо из Москвы» в очередной ярмарочный сезон автор счел начать с интриги: «На первый раз мы займемся рассказом из мира торговли, который подходит сюжетом для любого сценического фарса» (1896. № 1. С. 3).
Отсутствие конкретного адресата позволяет автору иметь свободу маневра в выборе темы очередного письма, в возможности повториться с образом, стилистическим изыском. «В литературе действительно все поглощено историей и социальным романом. Жизнь отдельных эпох, государств, лиц — с одной стороны, и с другой, как бы для сличения с былым, — исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, переписки»[273].
Его адресат — «публика, съехавшаяся на ярмарку» — должен знать товар так же хорошо, как сам продавец. И автор обязательно делает экскурс. Например, Н. Чукмалдин считает, что кожевенная промышленность в России настолько давно существует, что о ней упоминается даже в былинах. В нее, «сложившуюся веками, приноровившуюся к всяким потребностям, вложено много народного ума, сделана масса опытов и наблюдений, никуда не записанных, наукою не проверенных и только от поколения к поколению наглядно и практикою передаваемых» (ИЯЛ. 1890. № 15. С. 88). Может, поэтому сорт кож касимовских заводчиков «полувал» славен лишь благодаря особой ключевой воде, в которой обрабатывается продукция? А в десяти километрах от Касимовских заводов находится с. Богородское, удаленное на семь верст от реки, в котором изготавливают известный всем черный сапожный товар. Этим фактом «не добьетесь научного объяснения» (Там же).
«В китайском чае нет сортов “ломаных листьев”, “корешков листа” и прекрасных на вид цветочных чаев, что часто встречается в явском. В Китае все высевки или отбросы чая смешаны с байховым, фигурируя в низких сортах под именем “месины”, или идут в Хуасян, как материал для всех сортов кирпичного» (1895. № 8. С. 31).
Иногда в публикации виден хозяин, заботящийся о целой отрасли. Н. Чукмалдина волнует проблема искусственного воска, который, по мнению автора писем, «вреден не только экономически и потому, что подрывает дешевизною древнюю, народную промышленность пчеловодство, но он, безусловно, вреден и потому, что при сжигании дает страшную массу разъедающей копоти. Кто не знает, как быстро запыляются и портятся внутренности наших церквей благодаря только этому минеральному воску? И кто возьмет на себя смелость измерить всю величину вреда и порчи, которым подвергаются наши древние иконы, вся церковная живопись и все другие священные драгоценности». Не так часто в своих письмах Н. Чукмалдин призывает к радикальным мерам. В данном случае он предлагает не допускать к привозу и изготовлению в России этого продукта. Этим можно было бы достичь двух целей. «Это, во-первых, полное и чистое удовлетворение народного религиозного чувства “засветить свечу воску яркого” и подъем русского народного пчелиного промысла на всей нашей обширной земле» (1890. № 18. С. 106).
Рассказывая читателю «ИЯЛ» о товаре, Н. Чукмалдин не преминет рассказать о том, как формируется его стоимость. И здесь не все просто.
Торговля в сахарной промышленности в последние годы держала монополию. И, как следствие этого, более двух миллионов пудов сахарного песка было продано за границу с заранее рассчитанным убытком. И от этого цена на продукт повысилась так, словно случился неурожай. Автор письма подчеркивает, что эти легальные операции оплачены «многими лишними миллионами рублей русских потребителей, уходящими на баснословные барыши владельцев сахарных заводов» (1890. № 15. С. 88). Сравнивая цены на сахар в Москве у представителя какого-нибудь южного завода, Н. Чукмалдин обнаруживает, что у последнего цена на 10–15 копеек за пуд ниже, чем у самого заводчика. Такой случай настолько типичный, что у автора письма возникает предположение, не идет ли речь об обыкновенном сговоре.
Отдельное письмо посвящено невероятному событию, от которого «сахарная биржа смущена» (1890. № 17. С. 99). Представитель сахарного заводчика г. Харитоненко, обычно продающий в Москве рафинад и песок, вдруг приобретает 50 пудов сахарного песку по 5 руб. 10 коп. (при существующей цене 5 руб.). Н. Чукмалдин задает адресату своего послания вопрос: «…не есть ли это одна из тех биржевых уток, когда двое, условившись между собою, фиктивно продают один другому партию товара, лишь бы заставить этому поверить и тем вызвать спекуляцию?». Но не исключен и другой посыл: торговец настолько уверен в повышении цены на товар, что начинает покупать сахарный песок, а не продавать, как делал это обычно. «…он будет спекулировать, чтобы помочь осуществиться его выводам, и будет верить, если все это оправдается, что он действовал в интересах отечественной торговли и промышленности, а даже, пожалуй, самих… потребителей».
Сложность для покупателя разобраться в ценах на фабрикаты очевидна для автора «Писем из Москвы»: «…сахар… однородный продукт, в цене и качестве которого нет труда разобраться даже захолустному обывателю. Чай же продукт темный, и градация цен по его качеству для простолюдина совсем, для оценки, невозможное дело» (1894. № 27. С. 106).
С первого взгляда кажется, что продажа чая в Москве приносит иногда до 50 % пользы. Автор писем согласен с таким предположением, однако встает на сторону продавца: есть расходы на администрацию, на рекламу, согласно которой «иногда выходит, что у чайного торговца имеются будто бы в Китае чуть не свои плантации» (1891. № 9. С. 52).
Последние пять лет цены на товары кожевенной промышленности падали все ниже и ниже. Причина — падение курса бумажного рубля. Дешевеет рубль — «начинается усиленный вывоз наших кож за границу» (1891. № 11. С. 65). Дорожает рубль — товар начинает двигаться в обратном направлении. Этот процесс усилила введенная два года назад пошлина в 5–7 % на ввоз заграничного сырья.
Шерсть «благодаря сортировке и укупорке имеет совсем другой спрос и другую рыночную цену определенного размера» (1890. № 18. С. 106). Автор писем с грустью констатирует, что с партиями сибирской шерсти, привозимыми в Москву и Нижегородскую ярмарку, постоянно случаются казусы: или неопытный покупатель, соблазнившись названием товара, заплатит более, чем стоит товар, а потом не знает, что с ним делать. Или продавец вынужден сбывать шерсть по более чем низкой цене. Н. Чукмалдин обеспокоен тем, что в таких ситуациях «проигрывает репутация товара» (Там же). И это в 90-е годы, когда «последовала смена тенденций в наших руководящих финансовых сферах: государственное хозяйство и мораль являются уже не в виде двух различных направлений, но в виде двух фазисов одного и того же направления, так что никакие действия не одобряются с экономической точки зрения, если их нельзя назвать нравственными»[274]. Для московского купца Н. Чукмалдина репутация товара была, несомненно, категорией нравственной.
Иногда приводятся цены на товары в Москве (1890. № 18. С. 106). При этом случается, что биржевые сведения и данные автора писем не совпадают: «Пусть читатель видит в этом только случайную ошибку биржевого горе-маклера» (1890. № 15. С. 88). Для исследования динамики рыночных цен Н. Чукмалдин нередко обращается к статистике: «Слова “хороший”, “дурной” каждый понимает по-своему… “Время — деньги”, — говорят англичане, и, верные такому девизу, говорят мало, а делают много. Нам только остается последовать такому правилу и перейти от общих определений прямо к цифрам, которые содержат в малом объеме большое содержание» (№ 27. С. 112).
В публикациях Н. Чукмалдина практически всегда обилие цифр. Иногда выводы таблиц занимают больше газетной страницы. «Молодая, еще неверная, далекая от действительности, наша официальная статистика, тем не менее, дает поразительные цифры… В ошибках цифр не виновно центральное статистическое бюро; их дали сами промышленники, одни потому, что в силу традиций боятся возможности лишних налогов, а другие потому, что в силу иной традиции не желают давать огласки действительной величины дел» (№ 24. С. 95). При этом с завистью автор пишет: «Почему-то статистические таблицы немцев всегда полны смысла и значения» (№ 22. С. 93).
Уже на втором году письма становятся другими. Автора интересует не только продавец, но и поведение покупателя: «Тяжелое настроение от тяжелых дел в провинции. Потребитель всяких товаров там, в глуши, у себя в деревне, в селе, в уездном городе, стал как-то сдержаннее, экономнее не только на покупку таких товаров, которые не составляют предмета первой и насущной необходимости, но и на самые предметы этой необходимости. Это, конечно, не прихоть, не случайное настроение потребителя… Такие явления кроются гораздо глубже и выражаются причинами, устранить которые невозможно». «Если корень общества — сельский житель — не имеет возможности сносно питаться, то откуда он может дать свободных соков классам, выше его стоящим, чтобы у них ярко зеленели листья и созревали своевременно плоды?» (1891. № 6. С. 33).
Одного ярмарочного сезона оказалось достаточно, чтобы время констатации фактов о ценовой политике в ярмарочный сезон в Ирбита закончилось. Использование газетной полосы для просветительской миссии оказалось недостаточно автору «Писем из Москвы». Сыграли свою роль «субъективные факторы, определяющиеся деятельностью творца-просветителя»[275]. Н. Чукмалдин пытается понять, кто формирует окончательную цену на рынке: «Розничные чайные магазины, выезжающие на своем коне — рекламе, не смеют рассказать публике правды, что чай стад в некоторых сортах дороже на целых 40 %. Они толкуют только о том, что чай, ими развешанный, — такой хороший чай, какого нет в других местах» (1892. № 14. С. 76). «Все заботятся только о своих интересах, высказывая те или иные неудобства в случае принятия обязательной бандероли, но никто не говорит ни слова в интересах того неизвестного икса, потребителя чая, который только и есть на самом деле тот важнейший и единственный фактор, на котором держится вся чайная промышленность. О нем точно забыли, его как бы нет» (1893. № 16. С. 72). «Чайные фирмы щеголяют упаковкою, красивым этикетом, жестяными коробками, вполне уверенные, что оне этим привлекают покупателя. И нельзя отрицать, чтобы красивая внешность не играла заметной роли. Но ведь всякая лишняя трата денег, всякое украшение укупорки, есть прежде всего повышение цены чая, на всю сумму этой в сущности ненужной роскоши» (1894. № 27. С. 106).
Во всех приведенных цитатах видно становление публициста. Н. Чукмалдин критикует положение в промышленности и торговле; «В понятии большинства публики рабочий — синоним пьяницы и грубияна, которому что ни заплати, все равно он пропьет и промотает. По их логике, пожалуй, выходит, что чем меньше заработная плата, тем рабочему лучше» (1895. № 3. С. 12). Так было всегда: «Даже откупщики и те прикрывались якобы общественной пользой, и лучший из них, покойный В. А. Кокорев, прибегал к аргументу “выбора лишних денег из народа”» (1892. № 11. С. 61).
Впервые Н. Чукмалдин вносит на высокой патетической ноте предложения в адрес сахарных заводчиков, наживших на «нормировке» миллионы: «Если и нужно что-нибудь сделать, то только рабочим этих лиц, заставив заводчиков отчислить из громадных дивидендов известную часть прибыли в пользу всех работников каждого завода и предохранить несколько карманы беззащитных покупателей» (1892. № 11. С. 61).
Уже первое письмо в 1893 г. — это рассказ о синдикатах: «Сахарные короли, почуяв силу капитала в своих руках, заговорили о перепроизводстве сахара и составили синдикат, который и распределял много лет подряд вывоз миллионами пудов сахарного песку за границу». «Им нет надобности продавать сахар в кредит. Они важнее, строже казны, потому что казнят и милуют вне правил, для казны обязательных, а для них не писанных. К ним ходят и просят покупатели продать сахар, а они принимают или отвергают, как им вздумается и заблагорассудится» (1893. № 7. С. 27). «Синдикат — это синоним непременного повышения цен продукта, каким бы красивым словом ни назывались его действия. Хотя бы для шутки кто-нибудь устроил синдикат потребителей для удешевления продуктов… Нужно ли доказывать, что каждое «регулирование производства» есть замаскированная монополия, законом запрещаемая» (1893. № 8. С. 30). «Кто спрашивает потребителя, каково ему приходится в конечном результате. Ведь он овца, которую нужно только стричь, а продовольствие она достанет своими силами… Везде учреждены банки, биржи, общества содействия крупной промышленности, но нет нигде ничего подобного, где бы защищались с одинаковым правом и силою интересы мелкого потребителя, того маленького человека, который покупает по нескольку аршин ткани, по фунтам керосин и по золотникам сахар. Что значат робкие попытки потребительских обществ, когда над ними, как и над всеми потребителями, господствует сила синдиката, прямее говоря, подавляющая сила капитала. Ведь все пошлины, акцизы и всякие другие налоги насчитываются с процентами каждому посреднику и поступают к потребителю в виде продукта ценою, в которую включены и стоимость товара, и все побочные налоги, и барыши всех участников производства и посредничества» (1893. № 11. С. 48).
С годами голос московского купца становился все громче. Не всегда купец-читатель был доволен посланиями в свой адрес. «Ведь не могу же я заставить себя сказать, — оправдывался в очередной раз Н. Чукмалдин, — что товар такой-то дорог, когда он на самом деле дешев» (1895. № 21. С. 89). Но не сведениями о ценах на ярмарке интересен для исследователей автор «Ирбитского ярмарочного листка». А опытом экономического просветительства участников ярмарки, который помог становлению журналиста.
Каждый публицист, по мнению Г. З. Елисеева, должен испытать себя «в следующих двух вещах: 1) есть ли у него какое более или менее цельное и стройное общественное миросозерцание, в верности которого он убежден искренно и убежден настолько, что в нем не зарождается никакого сомнения, что рассматривание текущих общественных явлений, дел, вопросов с точки зрения этого миросозерцания будет приносить несомненную пользу обществу, будет, прилагаемое к практике жизни, поднимать уровень морального и материального развития общества; 2) честен ли он и стоек в этой честности настолько, чтобы не изменять своему миросозерцанию никогда, ни ради страха, корысти, дружбы, вражды и т. п.»[276].
К середине 90-х годов со страниц провинциального «ИЯЛ» уверенно звучал голос публициста Н. М. Чукмалдина: «…1 миллион фабричных рабочих и два-три миллиона остальных не земледельцев, находящихся сравнительно в лучшем положении, чем остальная стомиллионная масса населения, может только временно ослабить резкое движение в сторону прекращения покупок фабрикатов обрабатывающей промышленности, но отнюдь не может во многом изменить настоящего положения» (1895. № 1. С. 3). Другого пути, кроме: «Проснись, русский человек, не гордись. Поучись, потрудись, смирись и помолись»[277], увы, московский купец не видел[278].
…Герценовское выражение «исповедь современного человека… в форме… переписки» материализовалось. «Письма из Москвы» со временем стали второй частью «Моих воспоминаний».
«Сибирские листки» Тобольской губернии
Продолжение сенатских ведомостей было первой ласточкой газетной периодики в сибирской провинции. Редакторы столбцов росли профессионально, обучаясь чаще у частных изданий, доходивших из России в колонию. В обзорах губернской прессы в XIX веке шкалой качественного уровня неофициальной части ведомостей была частная печать «со свойственными ей атрибутами: передовыми статьями, корреспонденциями и фельетонами»[279].
Невозможность вести полемику со страниц губернских ведомостей со столичными изданиями[280] спровоцировала администрацию Восточной Сибири инициировать первое в Сибири частное издание «Амур», которое получало финансовую поддержку из казны. Но в таком положении газета находилась очень короткое время, затем перешла в «собственность иркутской публичной библиотеки»[281]. Причина быстрой смены хозяина была, по мнению авторитетного исследователя русской периодики А. И. Станько, одна: «Ведомости, выходившие одновременно в 42 губерниях и областях, стали своего рода преградой на пути периферийных частных газет как более сильные конкуренты, поддерживаемые правительством»[282]. В качестве доказательства исследователь приводит факт: с 1838 года и до конца 40-х годов в провинции не появилась ни одна частная газета. Если точнее, то из-за боязни конкуренции власть на местах не давала согласия на появление частных изданий. Казна в правовом поле своих государственных устремлений оказалась расторопней частника, не принимающего пока в своей основной массе такое понятие, как «газетный бизнес».
Оказавшись без конкурента, ведомости, «эти милые слабые создания как незаконный плод либеральной идеи с чиновничьей опекою»[283](да и местная власть тоже), были удовлетворены положением издания в губернии. И провинциальный чиновник, видевший чаще всего лишь официальные местные столбцы, утверждал и инициатору частного издания такую же незатейливую программу газеты.
В Западной Сибири прорыв в мир гласности совершил частный поверенный, владелец типографии Константин Николаевич Высоцкий[284].
О частной газете «Сибирский листок объявлений» сегодня написано немало[285]. В письме в Главное управление по делам печати губернатор ходатайствовал за тюменца: «Сибирь, богатая местными производителями, крупною торговлею, весьма бедна печатным словом: не имеет до сих нор даже простых торговых объявлений, которые способствовали бы большому обмену известий о местных изделиях, о торговых спросах и тем усиливали бы еще более торговую и промышленную деятельность края, почему в этих видах и при отсутствии данных к злоупотреблению печатным словом удовлетворение ходатайства Высотского принесло бы пользу краю»[286]. На открытие газеты откликнулась лишь газета «Сибирь» (1879. — № 7. — С. 5)[287], назвав издание «зарождающейся газетой на рубеже Азии». Отпустив реплику о наличии в программе издания «метеорологических наблюдений», Нестор, автор публикации, вспоминал себя, третьеклассника, которого учитель раз в месяц заставлял составлять такие отчеты… Уже первый исследователь газеты, Нестор, иронизировал над частным изданием, являвшимся копией губернских ведомостей как минимум пятнадцати-, двадцатилетней давности.
Программу газете утвердили очень короткую: объявления, погода, религиозные праздники. Из-за незначительного количества подписчиков газета просуществовала лишь год. Поверим Тоболяку, взявшему на себя роль историка сибирской печати и утверждавшему, что причина смерти газеты — наличие цензуры, вначале в Казани, затем в Тобольске, куда приходилось посылать сверстанные полосы[288].
«Жизнь общественная была слабо развита, — писал в конце XIX века Н. М. Ядринцев, — нравы были грубы, удовольствия низменны. В городах господствовала апатичная, бесцветная и ленивая жизнь. Недаром сибирское общество характеризовалось как общество, погруженное в грубые материальные интересы, как общество, помешанное на наживе и спекуляции. Открытие золота в 40-х годах не дало благоденствия и счастья; напротив, породило алчность, мотовство, разгул. Самодурство сибирских купцов вошло в пословицу. Ссылка деморализовала Сибирь, наезжие спекуляторы и аферисты растлевали ее. В такое же время не было признаков высших духовных интересов, создания гражданской правды, честности, как проявления общественных стремлений и самосознания. Всего этого не могли не сознавать люди, получившие образование и обреченные на жизнь в сибирском обществе. Несмотря же на недостаток образовательных учреждений (гимназий всего было три, и промежуток их основания иногда 30 лет), умственный уровень общества не мог не подняться под влиянием просвещения в Европейской России; в самом сибирском обществе появились образованные люди, влияние декабристов, петрашевцев, образованных ссыльных из поляков, рассеивавшихся в разных городах, также не осталось без следа. Время брало свое. О Сибири между тем часто говорили как о могущественной окраине, как о славе России, твердили о ее богатстве, о ее государственном значении»[289].
Вот в такой атмосфере печатный станок губернии, в которой еще в конце XVIII в. издавали журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», увы, еще более десяти лет после закрытия «Сибирского листка объявлений» тиражировал лишь губернские ведомости.
Еще А. И. Герцен удивлялся, что в России «журналы горные и соляные, французские и немецкие, морские и сухопутные…» издаются за казенный счет. С такой ситуацией в Англии ему не доводилось встречаться. Классик не говорил о преимуществе частных денег в издательском деле. Он знал другое: «Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком… пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась… Типографский станок тоже без костей»[290]. Очевидно, чиновники, представлявшие власть, были по-разному испорчены гласностью. Чаще всего она служила рупором славословия их деятельности.
Лишь на излете 1890 г. в Тобольске вышел первый номер частной газеты «Сибирский листок», программа которого была гораздо шире, нежели у издания К. Н. Высоцкого. Но и она ограничивалась «исследованием экономической жизни Сибири»[291].
Автор передовой статьи, помещенной в первом номере «Сибирского листка», декларировал задачи газеты. Экономическая сторона — важнейшая часть жизни человека, так как ее «структура связана с ростом политического сознания народа»[292]. Экономическая необеспеченность народа «лишает его необходимого для приобретения знаний досуга, и ставит его в крайне неблагоприятные для здоровья санитарные условия, и порождает нередко отрицательное отношение не только к разным постановлениям административных властей, но даже к самому закону»[293]. Широко понимая «исследования экономической жизни Сибири», инициаторы издания «Сибирского листка» практически не оставляли запретных тем для газеты. При этом в передовой подчеркивалось, что Сибирь имеет свою специфику, отличную от Европейской России. И эта специфика нуждается во всестороннем изучении, чем и будет заниматься «Сибирский листок».
Этих принципов издание придерживалось все 29 лет своего существования, независимо от положения в России и редактора-издателя газеты.
На начальном этане бремя редактора-издателя возложил на себя тобольский купец А. А. Сыромятников. В это время издание в качестве корреспондентов привлекало политических ссыльных (А. А. Антонович, Н. Н. Подревский, Мария и Виктор Костюрины). Из местных авторов в издании сотрудничали М. С. Знаменский, А. А. Крылов, Е. В. Кузнецов, С. Н. Мамеев, тюменцы П. М. Головачев, И. Я. Словцов, Н. М. Чукмалдин.
Позицию людей, писавших в издание чаще всего лишь благодаря своим убеждениям[294], хорошо объясняет автор неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» Н. М. Чукмалдин. В последних своих заметках, помещенных в столбцах, он писал: «Я долго сидел, как творится, сложа руки и дожидался, что авось кто-нибудь примет на себя роль, местного корреспондента нашего города и будет время от времени рассказывать другим через Губ. Вед. о том, что делается в Тюмени, как там живут и пр., и пр. Ожидание мое было напрасно… Тюмень наша во все эго время прозябала и спада тем непробудным сном, в каком вообще предполагают и преимущественно описывают столичные корреспонденты провинциальных обывателей»[295].
Потратив за три года на издание «Сибирского листка» свыше 6000 руб., А.А. Сыромятников отказался от функций издателя газеты. Были ли причиной только финансы? Ответить на этот вопрос сложно. В последний год его редакторства администрация губернии активизировала работу по противостоянию неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» частному изданию.
В 1893 г. во время редакторства Е. В. Кузнецова было принято решение издавать газету согласно Положению о порядке производства дел в губернских правлениях 1837 года, уже потерявшему силу (§ 90 гласил, что «части официальная и неофициальная губернских ведомостей печатаются отдельно одна от другой»[296]). В Главное управление по делам печати МВД было отправлено письмо, в котором сообщалось об отсутствии типографских мощностей[297], способных осуществлять печать официальной и неофициальной части в один день. Последняя стала выходить по средам (официальная часть по-прежнему издавалась по субботам). При этом редакция пыталась сделать издание культурным рупором всей Сибири, литературным органом. С 1895 г. в течение двух лет неофициальная часть выходила два раза в неделю. Иногда издание имело до тридцати страниц. Место краеведческих материалов стали занимать литературные, которые были запрещены «Учреждением губернских правлений» (у председателя губернского правления жена-писательница!). Но корреспонденций с мест стало больше.
В неофициальной части было много публикаций авторов из Казани, Красноярска, Томска, Барнаула. Публиковались также И. Я. Словцов, впоследствии автор школьных учебников по истории и географии; П. Головачев, представитель сибирского областничества, будущий приват-доцент Московского университета; Л. Луговский, политический ссыльный; П. Грабовский, украинский поэт, работавший в ветеринарном отделе губернского правления…
В начале 1895 г. в «ТобГВ» была опубликована статья «Еврейский вопрос и евреи в Западной Сибири» за подписью А-ла-ч (псевдоним И. Я. Словцова). В завершение обстоятельного этнографического исследования автор скатился в псевдопублицистику, которая, как до сих пор считают некоторые исследователи, унизила целый народ… Стало ли это поводом? Ответить трудно. Но неожиданно было введено новое штатное расписание, в котором редактору Е. Кузнецову не нашлось места.
Противостояние «Тобольских губернских ведомостей» «Сибирскому листку» продолжилось, но уже под редакторством К. М. Голодникова, вернувшегося после нескольких лет отсутствия в свое кресло, служившим ему журналистским приютом более десяти лет.
С 1894 г. финансовое положение «Сибирского листка» начинает ухудшаться. Исчезли навсегда гонорары. Вместе с ними поредели и ряды авторов. Газета из общесибирской начинает превращаться в местную.
Как-то в опубликованном письме под заглавием «Ненормальное положение сибирской печати» С. Л. Чудновский писал, что «кардинальными вопросами, которые разрабатывались в… печати, были два…: 1) о ссылке и 2) о переселениях — о принудительно-штрафной колонизации и вольно-народной колонизации Сибири»[298].
«Сибирский листок» писал не только о переселенцах. Репертуар контента издания обширен и разнообразен. Как и в других сибирских изданиях, публицистов тобольской частной газеты интересовало, почему молодежь после получения образования в университетах Европейской России не возвращается на родину, в Сибирь? Их интересовали проблемы рыбной промышленности и транспорта. Тема строительства железной дороги в Сибири и поиск Северного морского пути, который обойдется намного дешевле при транспортировке хлеба в Европу, хорошо разрабатывались на страницах издания. Это были «фонарные» вопросы всей губернии.
К середине 90-х годов газета «растеряла полемический задор и публицистические краски, обеднела информацией, ослабли ее связи с городами и селами губернии»[299].
Два примера из газетной жизни одной губернии прекрасно демонстрируют, что «чего-нибудь нового в пределах провинциальной журналистики и совсем никогда не бывает»[300].
Противостояние частной и казенной газеты наблюдалось и в Иркутске, и в Томске, но несколько раньше, нежели у тоболяков.
В ведомостях, которые редактировал Е. Кузнецов, каждый номер обязательно открывался «передовицей». В ней шла речь о насущных делах, интересующих каждого жителя губернии: дойдет ли железная дорога до Тобольска, как быть с «холерой», можно ли защититься от «кобылки» и т. д. Обязательно помещались телеграфные сообщения из-за рубежа и из Центральной России, присутствовала подборка информаций из различных (и отдаленных от губернского юрода) населенных пунктов. Но были, как и в прежние времена, сухие сообщения о происшествиях…
«Сибирский вестник» подвел итог кузнецовскому экперименту, подчеркнув при этом, что в Томске уже проходили по пути создания из неофициальной части литературного органа. «В губернских ведомостях никто не работает обыкновенно, кроме наборщиков, и никакие самые искусные затеи не сделают из губернского органа общественный»[301].
В конце 1897 года губернская власть публично признала свое поражение в борьбе за читательскую аудиторию с «Сибирским листком» и вновь появившейся «Сибирской торговой газетой». Губернские ведомости честно объявили об этом читателю, превратив неофициальную часть в «Отдел сельского хозяйства и кустарной промышленности», который в течение нескольких лет практически ежемесячно выходил в виде особого приложения к столбцам. Итог этому спору был подведен гораздо раньше все тем же «Сибирским вестником» с небывалой категоричностью: «Хорошее время “Ведомостей” прошло, и его не воскресишь. Конкуренция между “Ведомостями” и частными сибирскими органами невозможна»[302].
Небывалый взлет «Сибирского листка» уже на третьем году своего существования вызвал цепную реакцию неофициальной части. Возникла этакая конкуренция творческих элит, которая могла способствовать созданию среды. В обществе, уровень грамотности которого небывало низок, развитие такого сюжета должно только приветствоваться. В противном случае здесь не мог появиться ни читатель, ни местный писатель.
Как-то «Восточное обозрение» в «Хронике» поместило сообщение из иркутской «Сибири» о сборе денег на издание частных газет в Иркутске и Красноярске. Ниже — подверстали комментарий: «Мы имеем основание сомневаться в обилии литературных сил в Сибири, но не сомневаемся в увеличивающейся издательской мании. Нам кажется, что Сибирь страдает разрозненностью своих небольших литературных сил»[303].
Как только в «Сибирском листке» перестали выплачивать авторское вознаграждение за литературный труд, издание стало опускаться до вчерашнего уровня неофициальной части губернских ведомостей, которые, в свою очередь, перестали понимать: что такое хорошо?
«Дерево, растущее в лесу, еще не представляет из себя строительного материала, которым непосредственно мог бы воспользоваться архитектор для возведения предначертанной им постройки. Его нужно еще срубить, очистить от ветвей и коры и тогда только представить строителю для его надобностей. Но в таком сыром материале редакция никогда не нуждалась»[304].
Провинциальный читатель реагировал на ситуацию соответственно. Он или выписывал местное издание, или обращал свой взор на столичную прессу. Так, в 1884 г. в Енисейск почта приносила 427 экземпляров различных изданий. «Симпатиями подписчиков, насколько можно судить, пользовались преимущественно газеты либеральные: “Новости” имели 13 подписчиков, “Рус. вед.” — 7, “Рус. кур.” — 10, тогда как “Новое время” и “Моск. вед.” только по одному…Большинство подписчиков, и большинство подавляющее, ищет в газетах дешевизны, почему из ежедневных пользовался большей популярностью “Сын Отечества” (13 подписчиков). По этой же причине еженедельных газет выписывалось несравненно больше, чем ежедневных (358), на что влияет между прочим и слабый интерес к политике при отдаленности от ее центров и то обстоятельство, что почта приходит сюда только два раза в неделю. Большинство подписчиков предпочитает при этом газеты иллюстрированные, почему последних выписывалось из общего числа еженедельных изданий 158 (18 юмористических)… Из неиллюстрированных еженедельных изданий преимуществом пользовались газеты местные (“Сиб. газ.” — 56, “Вост. обозр.” — 19)…»[305]. После микроисследования обозреватель приходит к выводу: «Последние 25 лет умственный уровень несомненно поднялся в крае, а местная печать содействовала интересу к литературе!».
И здесь можно вернуться к потанинской концепции функционирования провинциальной прессы. Финансовая составляющая должна была обеспечиваться заработком типографии владельца издания и рекламой. В первую очередь, рекламой самой газеты. Таковой мог быть только соответствующий контент, который был бы по душе местному читателю. И рекламой продукции местной промышленности, торговли, услуг и т. д.
В «Сибирских листках» Тобольской губернии не случилось стечения обстоятельств, при которых бы газета смогла прокормить технологический цикл, обязательно включающий в себя и творчество местных корреспондентов. Виктор Костюрин, проявляя личное мужество ради издания «Сибирского листка», зарабатывал деньги на жизнь, работая санитаром в больнице…
«…потребность в местной литературе существует, и не маленькая. В городах, удаленных от мест издания газет, в крайних случаях, когда требуется настоятельная необходимость в разоблачении злоупотреблений или когда обывателям становится невтерпеж сидеть в чьих-то загребистых лапах — появляется своя домашняя литература, рукописные летучие листки, которые расклеиваются на столбах или передаются из рук в руки…»[306].
Красивая фраза, но не совсем точная. Особенно в части рукописной литературы, если речь не идет о листовках. Мир частной прессы был всегда разнообразен. Изобретение Гуттенберга позволяло мелким, незаметным изданиям, каковых было большинство в Сибири, быть летописцами истории отдельной местности.
Примечания
1
«Периодизация журналистики должна строиться в соответствии с традициями русской исторической науки, заложенными Н. М. Карамзиным и С. М. Соловьевым, которые рассматривали исторические события в тесной связи с правлением конкретного монарха». — См: Грабельников, А. А. О периодизации истории русской журналистики // Журналистика в 2003 году: обретения и потери, стратегии развития: материалы науч. — практ. конф. Москва, 3–6 февр. 2004 г. — М., 2004. — Ч. III. — С. 74–75.
2
См.: «Ничего противного закону, правительству и добронравию…»: взаимодействие органов государственного управления с печатью дореволюционной России: сб. статей. — М., 1999. — 154 с.; Жирков, Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв.: учеб. пособие / Г. В. Жирков. — М., 2001. — 368 с.; Шевченко, М. М. Конец одного величия: власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге освободительных реформ / М. М. Шевченко. — М., 2003. — 264 с.; Коновченко, С.В. Власть, общество и печать в России / С. В. Коновченко. — Ростов н/Д, 2003. — 400 с.; Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — 528 с. и др.
3
Для автора статьи «провинция» — местность, находящаяся вдали от центра, столицы, и формирующая поведенческие стереотипы.
4
Есин, Б. И. История русской журналистики XIX века / Б. И. Есин. — М., 2003. — С. 3.
5
Любимов Л. С. История сибирской печати: учеб. пособие. — Иркутск, 1982. — 80 с. — См. также: История сибирской печати XVIII — нач. XX в.: хрестоматия: в 5-ти кн. / сост. Л. С. Любимов. — Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 2004. — Гл. первая (1789–1856 гг.); Гл. вторая (1857–1872 гг.) — 124 с.; Гл. третья (1873–1887 гг.) — 128 с.; Гл. четвертая (1888–1904 гг.) — 124 с.; Гл. пятая (1905–1916 гг.) — 132 с.; Коммент. — 68 с.
6
Такой по праву могла именоваться уже газета «Сибирский листок объявлений», издававшаяся в г. Тюмени в 1879 г. — См. подробнее: Кубочкин, С. Н. Тычковка, Сараи, Потаскуй: из истории тюменских окраин XIX — начала XX в. / Сергей Кубочкин. — Тюмень, 2002. — С. 133–149.
7
Ермолинский, Л. Л. Сибирские газеты 70-80-х годов XIX века — Иркутск, 1985. — 136 с.
8
Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 3–35.
9
Любимов, Л. С. История газеты «Восточное обозрение // Российская провинциальная частная газета / Сост. Л. Е. Кройчик. — Тюмень, 2004. — С. 147–165.
10
Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906. — Иркутск, 1997. — 220 с.
11
Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Николая Михайловича Ядринцева из газет «Камско-Волжское слово», «Сибирь» и «Восточное обозрение» за 1873–1884 г. — Красноярск, 1919. — С. 77.
12
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 125.
13
Там же. — С. 135, 366.
14
Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни. — 1888. — № 1.
15
Н. М. Ядринцев заметил, что «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», помещая из номера в номер литературные произведения, имеющие «общий недостаток — чрезмерную отвлеченность», ограничивался лишь «скудными произведениями». — См.: Ядринцев, Н. М. Начало печати в Сибири // Литературный сборник. — СПб., 1885. — С. 352–367.
16
Головачев, П. М. Прошлое и настоящее сибирской печати // Восточное обозрение. — 1903. — № 2.
17
Там же. — 1903. — № 3.
18
Там же. — 1903. — № 3.
19
Громова, Л. У истоков российской журналистики (из опыта изучения «Ведомостей») // Невский наблюдатель. — 2002. — № 1. — С. 92.
20
См. работы: Азадовский, М. К. Очерки литературы и культуры в Сибири / М. К. Азадовский. — Иркутск, 1947. — Вып. 1. — С. 106–137; Ефремов, В. С. Рукописная литература: к биографии М. В. Загоскина // Восточное обозрение. — 1904. — № 247; Кунгуров, Г. Ф. Сибирь и литература / Г. Ф. Кунгуров. — Иркутск, 1965. — С. 3–118; Петряев, Е. Д. Впереди — огни: очерк культурного прошлого Забайкалья / Е. Д. Петряев. — Иркутск, 1968. — С. 247; и др. — Названия рукописей взяты из указанной книги Е. Д. Петряева.
21
Достаточно подробно этот период сибирской журналистики описан Л. С. Любимовым. Исследователь сообщил о попытке приезжего в Иркутск литератора М. Александрова открыть в 1827 г. литературный орган «Ангарский вестник», в программе которого «довольно ясно звучал намек на то, что Сибири необходимо» встать на путь буржуазной революции. — См.: Любимов, Л. С. История сибирской печати: учеб. пособие / Л. С. Любимов. — Иркутск, 1982. — С. 28–31.
22
Прозаические сочинения учеников иркутской гимназии, писанные под руководством старшего учителя российской словесности Ивана Поликсеньева. — СПб., 1836. — С. 278–301.
23
Ефремов, В. С. Из истории сибирской печати // Восточное обозрение. — 1903. — № 66.
24
Губернские ведомости рассматриваются как группа газетно-журнальной периодики, первый отдел, а также неофициальная и официальная части второго имеют различные цели, задачи, а также аудиторию. По этой причине они не позиционируются автором этой статьи как «газета» или «журнал». — См.: Мандрика, Ю. Л. Неофициальная часть губернских ведомостей как тип провинциального издания (на материале «Тобольских губернских ведомостей): автореф. дис… канд. филол. наук / Мандрика Юрий Лукич. — Воронеж, 2004. — С. 17.
25
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 279.
26
См.: Куклина, А. Е. Летопись сибирской периодики: 1857–1916 гг. // Традиции и тенденции развития литературной критики Сибири: сб. научн. статей. — Новосибирск, 1984. — С. 214–231.
27
Томские губернские ведомости. — 1865. — № 1. — С. 1–4.
28
Первый номер сибирского продолжения сенатской периодики появился в 1857 г. практически одновременно во всех губерниях: Тобольской — 27 апреля, Иркутской — 16 мая, Енисейской — 2 июля, Томской — 15 августа. Лишь несколько лет спустя начали издаваться областные ведомости: Забайкальские — в 1865, Акмолинские и Семипалатинские — в 1871 г. и т. д.
29
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 5, неоф. ч. — С. 3.
30
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 11.
31
Там же. — С. 14.
32
Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1-е. — Т. XIV. — № 10305.
33
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 3. — В числе актов прусского министерства юстиции есть документ, датированный 1802 г., в котором говорится, что «неисправимых воров, разбойников, поджигателей и тому подобных опасных преступников ссылать в отдаленную часть света (entfernten Weltheil), дабы там подвергать тягчайшим работам, без всякой надежды когда-либо освободиться». По соглашению с Императорским русским двором «подобные злодеи употреблялись на работы в рудниках в отдаленнейшей Сибири». — См. подробнее: Голодников, К. М. Ссыльные в Тобольской губернии и влияние их на нравственный и экономический быт старожилов // Тобольские губернские ведомости. Редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. — Тюмень, 2004. — С. 237 и др.
34
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 28–29.
35
Там же. — С. 73.
36
Там же. — С. 76.
37
ГУ ГАОмскО. — Ф. 3. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Лл. 5-5об.
38
Швецов, С. П. Культурное значение политической ссылки в Западной Сибири // Каторга и ссылка. — 1928. — № 3. — С. 57.
39
Согласно имеющимся статистическим данным (См.: Голодников, К. М. Город Тобольск и его окрестности / К. М. Голодников. — Тобольск, 1887. — С. 28) в 1835 г. в Тобольске проживало 15456 чел. Данные об уголовной ссылке, опубликованные Е. Анучиным, свидетельствуют, что за двадцать лет в Тобольскую губернию было сослано всего лишь около 300 государственных преступников. А ведь на обширной территории был целый ряд уездных городов: Ишим, Омск, Тара, Туринск, Тюмень, Ялуторовск… Вопрос встает не об уровне, а просто о грамотности.
40
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 59.
41
Серебренников, В. Грамотность в Сибири по переписи 28 января 1897 года // Сибирские вопросы. — 1907. — № 17. — С. 15.
42
Тобольские губернские ведомости. — 1858. — № 5, неоф. ч. — С. 73.
43
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 21, неоф. ч. — С. 7–8.
44
Там же. — 1859. — № 29, неоф. ч. — С. 13.
45
Там же. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
46
Поделив всех читателей на группы, автор делает вывод: «…четыре части одного стройного целого вроде пирамиды, имеющей в своей вершине крестьянина, а в основании чиновника, в размещении и сочетании которых усматривается некоторая оригинальная симметрия… Невнятны мещане, как они вздумали гнаться в деле образования за специалистами в этом ремесле… и оставили за собой все три гильдии». — Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
47
Поделив всех читателей на группы, автор делает вывод: «…четыре части одного стройного целого вроде пирамиды, имеющей в своей вершине крестьянина, а в основании чиновника, в размещении и сочетании которых усматривается некоторая оригинальная симметрия… Невнятны мещане, как они вздумали гнаться в деле образования за специалистами в этом ремесле… и оставили за собой все три гильдии». — Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
48
Кройчик, Л. Е. Провинциальная частная газета: формирование концепции // Российская провинциальная частная газета / сост. Л. Е. Кройчик. — Тюмень, 2004. — С. 3 — Увы… достаточно распространенная точка зрения, но не всегда соответствующая действительности. См. примечание 2 на С. 8, в котором идет речь о литераторе М. Александрове, пытавшемся открыть в Иркутске в 1827 г. литературный орган «Ангарский вестник». Известны другие факты инициативы, принадлежащей частным лицам. Так, в одном из писем шефу корпуса жандармов, хранящемся в государственном архиве Омской области, идет речь об отказе в конце 50-х годов XIX в. И. И. Завалишину «в издании периодического журнала “Сибирь”». — См.: Мандрика, Ю. Л. «…он ознакомит Россию с Сибирью»: Ипполит Завалишин — историк, публицист и большой мастер эпистолярного жанра // Завалишин, И. И. Описание Западной Сибири. — Тюмень, 2005. — С. 36.
49
Соловский, В. В. Памятная книжка неофициального отдела «Тамбовских губернских ведомостей» по поводу их пятидесятилетия: 1838–1888 гг. — Тамбов, 1888. — Предисловие.
50
Под идентичностью понимается периферийный характер территориальной общности населения (имидж региона), которым несомненно обладает Сибирь. — См. подробнее: Крылов, М. П. Российская региональная идентичность: вопросы типологии // Проблемы сибирской ментальности / под ред. А. О. Бороноева. — СПб., 2004. — С. 70–78.
51
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 221.
52
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 221. — Ср.: «…в России не существует умственной жизни в провинции (здесь и далее выделено автором в тексте письма — Ю. М.), что провинция — туловище, отправляющее одни животнорастительные процессы, что Сибирь — одна из резко отмежеванных провинций», — писал в 1862 г.: Г. Н. Потанин из Петербурга сибирскому корреспонденту Н. С. Щукину. — Письма Г. Н. Потанина / сост А. Г. Грумм-Гржимайло и др. — Иркутск, 1987. — С. 58.
53
Факторович, А. Л. О специфике диалогичности в региональных СМИ: расклад проблемы на голоса // Проблемы изучения региональных СМИ: историко-типологические и прогностические аспекты. — Краснодар, 2000. — С. 6.
54
Макушин, Л. М. Динамика системы печати в эпоху «великих реформ» второй половины XIX века // Акценты: новое в массовой коммуникации. — Воронеж, 1999. — Вып. 5–6. — С. 35.
55
Мандрика, Ю. Л. Она начиналась с рецепта чернил: к 150-летию первой сибирской газеты // Тобольские губернские ведомости. Редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. — Тюмень, 2004. — С. 6.
56
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 5, неоф. ч. — С. 2.
57
Тобольские губернские ведомости. — 1857. — № 34, неоф. ч. — С. 358.
58
Отсутствие авторов у неофициальной части «Томских губернских ведомостей» сделало невозможным ее регулярный выход до 1 января 1858 г. Ученик Иркутской губернской гимназии во время директорства П. А. Словцова, позже — советник Казенной палаты надворный советник Николай Ильич Виноградский все время мечтал об издании газеты. Именно он составлял проект будущих губернских ведомостей. После появления издания практически ни один его номер не обходился без публикаций данного автора (За Ангарский Сибиряк и Н. В. — псевдонимы). — Подробнее см. некролог (1859. — № 6). — После его смерти, 45 лет от роду, неофициальная часть «Томских губернских ведомостей» потускнела и превратилась на несколько лет в полицейский листок.
59
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 13, неоф. ч. — С. 101–103.
60
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 2, неоф. ч. — С. 4.
61
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 13, неоф. ч. — С. 103.
62
См. подробнее. Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — С. 346. — Авторы отмечают: при этом в циркуляре было сказано, что «печать должна проводить идеи “неприкосновенности самодержавия и его аппарата” и отказаться от обсуждения преимуществ других форм государственного устройства».
63
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 21, неоф. ч. — С. 8.
64
Там же. — № 31, неоф. ч. — С. 6.
65
Енисейские губернские ведомости. — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 36.
66
Енисейские губернские ведомости — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 38.
67
Там же. — № 11, неоф. ч. — С. 89–91.
68
Там же. — № 17, неоф. ч. — С. 118.
69
Енисейские губернские ведомости. — № 19, неоф. ч. — С. 125.
70
Томские губернские ведомости. — 1859 — № 13, неоф. ч. — С. 103.
71
Енисейские губернские ведомости. — 1859. — № 17, неоф. ч. — С. 120.
72
Там же. — № 19, неоф. ч. — С. 127.
73
Там же. — С. 129.
74
О том, что под флагом гласности писали в «Иркутских губернских ведомостях», существует немало исследований историков советского времени, хотя они все и написаны как об органе печати, в котором участвовали декабристы. Желание политических ссыльных полемизировать, т. е. публиковать то, что было запрещено «Учреждением губернских правлений», не могло поощряться местной властью, сумевшей даже гласность сделать специфическим делом для узкого круга.
75
Это уточнение «двух последних годов» подчеркивает, что веяние гласности в России началось несколько раньше написания специальной записки министром народного просвещения Е. П. Ковалевским.
76
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 51, неоф. ч. — С. 5.
77
Головачев, П. М. Судьбы «губернских ведомостей» в Сибири / Г. // Сибирь. — 1897. — № 150. — При этом историк Сибири подчеркивал, что только в отдельные периоды, благодаря сильным губернаторам, «они могут быть хороши».
78
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 1, неоф. ч. — С. 1.
79
Там же. — 1858. — № 45, неоф. ч. — С. 1.
80
Тобольские губернские ведомости. — 1864. — № 49, неоф. ч.
81
Там же. — 1857. — № 31, неоф. ч. — С. 322.
82
Амур. — 1860. — № 21. — С. 265.
83
Восточное поморье. — 1865. — № 3.
84
Там же. — № 25.
85
«После этого иркутская газета (хотя и просуществовала еще до конца 1862 года и временами даже позволяла себе критические выступления по отдельным вопросам) стала заметно терять свой авторитет, который приобрела в первые полгода». — См. подробнее: Буланцев, X. С. Пионеры провинциальной печати / X. С. Буланцев. — Л., 1981. — С. 15 и др. — Несколько иное мнение по поводу закрытия газеты «Амур» имеет Д. И. Завалишин: Муравьев «выпросил у Государя безусловное запрещение на мои статьи; и редакции журналов и газет, которые все добивались сами моих статей, уведомили меня, что достаточно моей подписи, чтобы получить отказ от цензуры, а анонимных статей печатать я не хотел. <…> Корсаков в Иркутске самовольно отнял газету “Амур” у основателей ея за отказ их напечатать ложь об Амуре и клеветы на меня и сделал эту газету своим органом именно для этих целей, навязав на два года всем чиновникам и даже частным лицам по именному списку, что не предохранило, однако, газету от уничтожения». — См. Завалишин, Д. И. Записки декабриста / Д. И. Завалишин. — München, 1904. — [Т. 2]. — С. 399–400. — В пользу точки зрения Д. Завалишина говорит мнение его современника: «В Чите давно боятся Завалишина». — См. Николай Николаевич Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам: материалы для биографии / сост. И. Барсуков. — М.: Синодальная типография, 1891. — С. 603.
86
Амур. — 1860. — № 24.
87
Там же. — 1861. — № 33. — С. 263.
88
Восточное поморье. — 1866. — № 24.
89
Подробнее см.: Петряев, Е. Д. «Кяхтинский листок»: к столетию первой забайкальской газеты / Е. Д. Петряев. — Улан-Удэ, 1963. — 32 с.
90
Все цитаты взяты: Кяхтинский листок. — 1862. — № 6. — С. 4–6.
91
Б. Г. Кубалов считает, что «фактическим редактором и цензором» второй частной газеты Сибири был А. И. Деспот-Зенович. — См.: Кубалов, Б. Г. Первенец частной сибирской газеты «Амур» (1860–1862 гг.) / Б. Г. Кубалов // Записки Иркутского областного краеведческого музея. — Иркутск, 1961. — Вып. 2. — С. 84.
92
Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Николая Михайловича Ядринцева: из газ. «Камско-Волж. слово», «Сибирь» и «Восточное Обозр.» за 1873–1884 гг. — Красноярск, 1919. — С. 79–80.
93
Документы того времени, касающиеся вопросов печати, в архивах Сибири практически не сохранились. С бухгалтерией частной прессы вопрос обстоит еще сложнее Изучавший экономику газетного дела Сибири С. И. Гольдфарб пришел к выводу, который был артикулирован в письме Г. Н. Потанина к Н. М. Ядринцеву: «Сибирский литератор может существовать только за счет наборщика». — См.: Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 119 — С этой точки зрения экономическое положение казенной прессы мало чем отличалось от частной.
Обнаруженные дела в Государственном архиве Томской области (далее — ГАТомО) помогли определить выбор объекта исследования.
94
Всю прессу исследователь А. Н. Боханов подразделяет на казенную и частную. — Боханов, А. А. Буржуазная пресса России и крупный капитал / А. А. Боханов. — М.: Наука, 1984. — С. 28–37. — Слово «казенная» в дискурсе данного исследования стилистически более точное. Энциклопедия фиксирует значение сочетания «казенные заводы» как «государственные промышленные предприятия, находившиеся в ведении различных ведомств». — Большая советская энциклопедия. — Изд. 3-е. — М.: Советская энциклопедия, 1973. — Т. 11. — С. 179. — Губернские ведомости, будучи продолжением сенатских изданий (ГАТомО. — Ф 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 200об.), находились в ведении МВД т. е. были казенными.
95
Есин, Б. И. Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические принципы изучения / Б. И. Есин. — М.: МГУ, 2003. — С. 89.
96
Читатель видел эту разницу в содержании издания. В начале 1865 г., во время редакторства Д. Л. Кузнецова, с неофициальной частью «Томских губернских ведомостей» сотрудничали самые яркие представители сибирского областничества Н. М. Ядринцев и Г. Н. Потанин. Мемуарист, ошибаясь в деталях, был совершенно точен в восприятии «официального органа», неофициальная часть которого «пошла за настоящую как бы частную газету Публика заметила появление оригинального провинциального органа печати и стала его читать, проникаясь сознанием тех местных интересов, в которых она до тех пор плохо разбиралась». — Катанаев, Г. Е. На заре сибирского самосознания: воспоминания генерал-лейтенанта казачьего войска / Г. Е. Катанаев. — Новосибирск, 2005. — С. 134.
97
Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М.: РАГС, 2004. — С. 346 и др.
98
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Лл. 1-1об.; Шевцов, В. В. Становление и развитие «Томских губернских ведомостей» в 1854–1881 гг.» // Актуальные вопросы истории Сибири: пятые научные чтения памяти проф. А. П. Бородкина: 6–7 окт. 2005 г. — Барнаул, 2005. — С. 50–53.
99
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Л. 2.
100
Во второй половине XIX в. Западно-Сибирское губернаторство объединяло Томскую и Тобольскую губернии, Восточно-Сибирское — Енисейскую и Иркутскую губернии, Якутскую и Забайкальскую обл. Отношения между гражданскими губернаторами и генерал-губернаторами не были определены по той причине, что институт последних не был прописан законодательно. См. подробнее: Ремнев, А. В. Самодержавие и Сибирь: административная политика второй половины XIX — начала XX века / А.В. Ремнев. — Омск, 1997. — С. 95–158. — Ср. ситуацию с нынешними полномочными представителями президента.
101
В документе фигурирует разговорный вариант слова «тередорщик» — работник типографии, накатывающий краску на печатный станок. Попросту — печатник.
102
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Л. Зоб.
103
Коллежский асессор Филолог Васильевич Рудаков, из обер-офицерских детей, старший учитель российского законоведения Томской губернской гимназии, двадцати девяти лет. После окончания курса Императорского Казанского университета со степенью кандидата и золотой медалью определен старшим учителем судопроизводства в Томскую губернскую гимназию в январе 1849 г. С 1852 г. «с удержанием прежних должностей» изъявил желание стать секретарем Томского губернского комитета попечительства о тюрьмах (ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 203. — Лл. 11–16). Впоследствии — инспектор училищ Восточной Сибири.
104
Надворный советник Яков Гаврилович Андреев, из обер-офицерских детей, 32 лет. Окончил полный курс наук в Императорском Казанском университете, утвержден студентом первого отделения философского факультета и определен генерал-губернатором Западной Сибири старшим учителем латинского языка в Томскую губернскую гимназию в ноябре 1845 г. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 203. — Лл. 5-10.
105
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Лл. 23об.-24.
106
Старший учитель математики и физики Самуил Эльснер в июне 1853 г. тяжело заболел. — ГАТомО. — Ф. 99. — Оп. 1. — Д. 206. — Л. 17.
107
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 643. — Лл. 26–29.
108
ГАТомО. — Ф. 99. — Оп. 1. — Д. 2233. — Л. 20об.
109
Томские губернские ведомости. — 1857. — № 12, неоф. ч.
110
Головачев, П. М. Прошлое и настоящее сибирской печати / П. М. Головачев // Восточное обозрение. — 1903. — № 17.
111
Все публикации Г. Н. Потанина в «Тобольских губернских ведомостях» собраны в подборку в Антологии тобольской журналистики. — Тобольские губернские ведомости: сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. / сост. Ю. Л. Мандрика. — Тюмень, 2004. — Кн. 1. — С. 472–534.
112
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 137.
113
Комарова, Т. С. Из переписки М. Н. и В. Ф. Костюриных с Г. Н. Потаниным / Т. С. Комарова // Тобольский хронограф. — Екатеринбург: Уральский рабочий, 2004. — Вып. 4. — С. 295.
114
В письме к Н. С. Щукину, пытавшемуся затеять литературный журнал «Сибирь», Г. Н. Потанин писал: «И что за сотрудники, которыми Вы хвастаетесь… Вы просто насчитали в Сибири 80 человек пишущих и назвали их сотрудниками… Какая неопытность!.. дело… в двух, трех постоянных, плодовитых и дельных сотрудниках, которые и должны составить плоть и кровь журнала…». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Ковать, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 59–60.
115
Боханов, А. А. Буржуазная пресса России и крупный капитал / А. А. Боханов. — М.: Наука, 1984. — С. 20.
116
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 1.
117
Летенков, Э. В. «Литературная промышленность» России конца XIX — начала XX в. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. — С. 21.
118
Томские губернские ведомости. — 1865. — № 1, неоф. ч.
119
Первая частная типография в Томске была открыта в 1876 г. и принадлежала Торговому дому Михайлова и Макушина, годом позже у этих совладельцев появилась еще и литография. Книжный магазин, первый в Сибири, потомственный почетный гражданин Томска П. И. Макушин открыл лишь в 1872 г., затеяв годом раньше библиотеку для чтения. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1882. — Лл. 15—15об.
120
Здесь, очевидно, ошибка наборщика «Томских губернских ведомостей», до сих пор тиражируемая исследователями. Скорее не «коснение», а «каслание» — кочевой образ жизни в тундре.
121
Томские губернские ведомости. — 1871. — № 11, неоф. ч. — Чтобы понять «меру порчи», достаточно вспомнить «Тобольские губернские ведомости»: «буквы “д” вовсе не оказалось, и должность этой буквы приняла на себя ни с того ни с сего буква “о”». — Тобольские губернские ведомости. — 1857. — № 34. — С. 354. — Эта история артикулирована Т. Н. Потаниным так: «в первый год своего существования по недостатку в букве “о” принуждены были вм[есто] нее ставить букву “э”, которая была в излишке (или, может быть, наоборот), и предуведомить читателей, что они, где написано “глубэкэ”, читали “глубоко” и в эт[ом] роде. Я думаю, редакция немало невольных каламбуров сказала так[им| образом». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Коваль, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 170.
122
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 2-2об.
123
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. Зоб.
124
Соколов, Н. В. Журнальное дело / Н. В. Соколов // Экономические вопросы и журнальное дело. — СПб., 1866. — С. 154.
125
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 66об.
126
Там же. — Лл. 59-61об.
127
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 95об.
128
Там же. — Л. 68об.
129
Там же. — Лл. 98-103об.
130
Там же. — Л. 104.
131
В 1864 г. рассылались бесплатно в казенные учреждения 90 экз., за плату в присутственные места (волостным правлениям, сельским церквям и т. д.) — 379 экз., подписчиков было 55. Рассылаемый тираж составлял 524 экземпляра. — Томские губернские ведомости. — 1965. — № 6, неоф. ч.
132
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 135-138об.
133
Иркутский исследователь С. И. Гольдфарб аналогичный расчет произвел с «Енисейскими губернскими ведомостями» (Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 96–99), правда, по более сложной методике, рассчитывая отдельно печать тиража на серой, а части — на белой бумаге. Его мнение: годовое издание губернских ведомостей обходится типографии до 1823 руб. 72 коп., а доход от подписки составляет примерно 1574 руб.
134
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 199-224об.
135
От объявлений в «Харьковских губернских ведомостях» в конце XIX в. было получено 27 тыс. руб. — Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): автореф. дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 45.
136
Российский государственный исторический архив. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Лл. 28-28об.
137
Государственное учреждение «Государственный архив Омской области» (далее — ГУ ГАОмО). — Ф. 99. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Л. 8.
138
ГУ ГАОмО. — Ф. 99. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Лл. 6-6об.
139
Там же. — Лл. 7-7об.
140
Провинциальная печать // Неделя. — 1885. — № 31, 4 авг. — Ст. 1091.
141
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2.— Д. 1916. — Л. 31об.
142
Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): автореф. дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 27.
143
Есин, Б. И. Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические принципы изучения / Б. И. Есин. — М.: МГУ, 2003. — С. 121.
144
Гольдфарб, С. И. Указ. соч. — С. 27.
145
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1988. — Т. 2. — С. 292.
146
Русское обозрение. — 1895. — Т. 31, янв.
147
Буланцев, X. С. Пионеры провинциальной печати / X. С. Буланцев. — Л., 1981. — С. 115.
148
См. данные: Летенков, Э. В. Губернские, областные, войсковые и епархиальные ведомости (1837–1917) / Э. В. Летенков. — СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. — С. 27.
149
В некоторых исследованиях губернские ведомости делят на официальную и неофициальную части. Де-юре, согласно «Учреждениям губернского правления», издание разделялось на 1 и 2 отделы. Последний, или, как его еще называли, «местный», подразделялся на официальную и неофициальную части. Де-факто: с тех пор как некоторые губернские правления инициировали отдельное издание неофициальной части, первый и второй отделы составили официальную часть.
150
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 34.
151
Приклонский, С. Судьба губернских статистиков / С. Приклонский // Северный вестник. — 1886. — № 3. — С. 78–79.
152
Там же. — С. 80.
153
Искра. — 1867. — С. 131.
154
Короленко, В. Г. Из истории областной печати / В. Г. Короленко // Сборник в память Александра Серафимовича Гациского. — Нижний Новгород, 1897. — С. 15.
155
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Пржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1989. — Т. 3. — С. 24.
156
Провинциальная печать // Неделя. — 1885. — № 31, 4 авг. — Ст. 1090–1091.
157
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 39.
158
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 45.
159
Мировоззрение «юноши» из Сибири, прибывшего в столицу и побаивающегося запаха провинции, со временем, благодаря учебе в северном университете, претерпит такие изменения, которые позволят Г. Н. Потанину стать одним из идеологов провинциальной журналистики. Ср.: «не литература и университеты влияют на публику, а наоборот, расположение умов публики и состояние правительства объясняют направление литературы и состояние университетов». — Дневник ПА. Валуева, министра внутренних дел, в двух томах. — М.: АН СССР, 1961. — Т. 1. — С. 100.
160
Речь идет о казачьем комитете.
161
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 46–47.
162
«…самое простое средство: запретить печатать эту газету военной типографии, если деньги не взяты вперед, а также и и губернской типографии не дозволять принимать печатание ее; тогда редактору останется только переписывать свою газету через писарей». — См.: Граф Николай Николаевич Муравьев по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам: материалы для биографии / сост. И. Барсуков. — М.: Синодальная типография, 1891. — Кн. первая. — С. 586.
163
Амур. — 1861. — № 33. — С. 263.
164
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 301.
165
Письма Г. Н. Потанина — Т. 3. — С. 192.
166
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 12: 1896. — Д. 103.
167
Подробнее см.: Корш, Е. В. Восемь лет в Сибири // Исторический вестник. — 1910. — Т. 120, кн. 5 (май). — С. 441.
168
Лишь в цензурных оттисках газеты «Сибирский вестник» (ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 14) сохранилась пародия «Дым без огня (Истинное происшествие)», в котором языком сатиры показан содержательный уровень местных изданий. Ни в № 54 за 1888 г., ни в других она так и не появилась. Местный цензор накрест зачеркнул готовившуюся публикацию. Несмотря на объемность пародии, помещаем ее полностью (ошибки исправлены публикатором).
«В № 52 официальной части (имя рек) “Губернских ведомостей” было напечатано: “Утром 15 декабря сего текущего года в селении Большие Заплаты Глиноземского уезда от неизвестной причины произошел пожар, от какового сгорело 6 дворов на сумму заявленного исправнику убытка в количестве приблизительно 873 р. 51 1/2 коп., причем сверх сего имущество застраховано не было. Причиной пожара, как выяснено, было частью неосторожное обращение с огнем, а частью поджог. Дознание производится, виновные не арестованы, так как не обнаружены еще. Несчастий с людьми не было, кроме сотского Ивана Горлодерова, которому упавшим бревном слегка повредило голову без вреда для здоровья, и крестьянки Феклы Карповой, получившей легкие ожоги ручных кистей на обеих руках без перелома кости”.
В “Неофициальной части” того же номера подписчики губернской газеты читали: “В полдень 15 декабря в деревне Большие Латы произошло страшное несчастие: от неосторожного обращения с огнем крестьянки Федосьи Кораловой, раздувавшей в сарае своей избы самовар, загорелась сложенная в нем для скота солома. Огонь быстро охватил все строение и, несмотря на дружное и единодушное пособие сельских властей и односельчан с имевшимися наличными пожарными инструментами, изба Кораловой сгорела дотла, причем пострадало и 13 соседних зданий. Убытки этого, к несчастию, часто повторяющегося от небрежности нашего простолюдина бедствия, к счастью, не особенно значительны, и простираются всего до 2 1/2 тысяч, так как большинство строений было застраховано. Виновница несчастья Федосья Королева тяжко поплатилась за свою неосторожность: бросившись спасать свое имущество, она получила довольно значительные обжоги рук, лица, шеи и груди. Немедленно отправленная в больницу и окруженная попечанием докторов, она, надо полагать, отделается только незначительными рубцами, кои да послужат ей уроком на всю жизнь! При гашении пожара десятский Иван Горнодернов, самоотверженно работавший на крыше избы, упал с высоты 6 1/2 аршин и свалившимся бревном придавлен был к земле, с повреждением поясницы и переломом ключицы и разсеченною раною головы. Больной пользуется помощью у себя дома. Честь и слава ему, так доблестно исполнившему возложенные на него обязанности!! По докладу г. начальнику губернии об этом происшествии Его Превосходительству угодно было объявить свою благодарность десятскому Горнодернову за его расторопность и самоотвержение и приказать собрать точные сведения о причине пожара Давно всем известная великодумная отзывчивость любвеобильного сердца супруги господина начальника губернии Его Превосходительства Марьи Петровны и на сей раз проявилась в немедленной готовности помочь страждущим и потерпевшим от пожара. — На третий день праздника Рождества Христова Ее Превосходительство устраивает с этой целью любительский спектакль, состоящий из комедии Дьяченко “Гувернер”, водевиля “Велышка у домашнего очага” и 3 действия оперетты “Перикола” (без костюмов). Нет сомнения, что благородная цель спектакля этого и уже обратившие на себя всеобщее внимание таланты исполнителей привлекут в залу нашего собрания многочисленную публику. Билеты и в настоящее время уже можно получать у и. д. полицмейстера Посусалова, с благодарностью принимающего всякое пожертвование”.
Газета “Закуси удила» по поводу того же пожара разразилась следующей громовою статьей: “Когда же, наконец, прекратятся у нас выгорания целых деревень, сел и городов?! Когда обратят серьезное внимание на устройство пожарной части в нашей несчастной провинции?! Когда, вместо того чтобы бросать непроизводительные деньги на ненужный блеск, мишуру, балеты и балы, — защитят народ от лютейшего врага его — огня? Поймите, что народу нужны не ваши помпы, — а помпы пожарные! Когда, о несчастная родина, — люди, стоящие у власти, начнут уважать закон и исполнять честно свой долг и свои обязанности, за исполнение которых получают сверхъестественные оклады?! Когда же, когда!!? На эти вопросы наводит нас извещение официальной газеты о страшном пожаре в Гнилоземском уезде в деревне Громадные Лохмотья, кажется. — Больше сотни домов делаются жертвою пламени в тихий безветренный вечер, и нет ни силы, ни средств ослабить силу огня. Ни пожарных насосов, ни лестниц, ни бочек — ничего нет. И от огня, как от нужды и лютого зверя, бедный пахарь наш борется своим единственным кормильцем-топором! — Но что может сделать топор против моря огня, против кратера вулкана. Староста Иван Гладодеров (пшеничная фамилия!), получая за свою должность гроши, — лезет на крышу горящего здания (все с тем же топором-помощником!), исполняя свой гражданский долг, — и делается на всю жизнь калекою, если еще только выживет, так как с переломленными руками и ногами жить трудно! А его несчастная семья — кто ее прокормит?! Крестьянка Федора Караулова бросается спасать свою единственную коровушку, надо завтра отдать за недоимки, — и буквально обугливается в пламени! На спасенье ее нет никакой надежды! Она обгорела, как обгорают наши леса летом. Самые семейства остаются без одежды, без крова, без пропитания! Убытки простираются на десятки тысяч и имущество оказывается незастрахованным. Спрашивается, чего же смотрел заседатель, исправник, губернатор — все эти иерархические охранители наши? Почему не наблюдали они, чтобы имущество бедного труженика, кормильца нашего, — было обязательно застраховано, как того требует закон? Чего они смотрели?! Как чего, — мало ли у них дела! Заседатель берет с живого и мертвого, исправник винтит в клубе по 5 к., а губернатор, вероятно, помогает своей супруге ставить любительские спектакли; и в результате — сотни нищих, как будто их так мало! Грустно, грустно, читатель. Лишняя подробность: пожар произошел от брошенной заседателем папироски!! Собственный корреспондент газеты “Семиужное обозрение” через месяц писал: “Я страшно разбит и потрясен. Два раза прожить такой день немыслимо! Я прямо из городской больницы, куда ездил нарочно, присутствовал при агонии жертв пожара деревни Малые Дыры, ставшего злобою дня. Мне кажется, что человек со стальными нервами, нервами-канатами, сам железный граф и тот бы зарыдал от тоски и сожаления при виде невыразимых мук этих страдальцев… Писать больше не могу: слишком взволнован, слишком потрясен этим зрелищем. Я, хладнокровно видевший плевненскую резню, седанскую бойню и хартумское истребление, — я плакал как ребенок! Отлагаю подробности до завтра. Скажу только, что крестьянка Александра Каркоралова умерла в 3 ч. 22 м. пополудни, оставив 12 сирот и слепого отца и мать без куска хлеба и без угла, где бы умереть с голоду, умерла как истинная христианка, без ропота, без стона, без проклятий… Герой же страдалец волостной судья Дармогонов тихо отправился в вечность, не приходя в сознание, спустя 10 минут после смерти первой жертвы. Последние его слова были: прощаю всем, у всех прошу прощения, — люблю родину и патриотов! Простите, православные! “Мир вашему праху, честные труженики, доблестные граждане, неповинные жертвы общественного безсердечия!!!” Редакция “Семилужного обозрения” объявила, что при конторе ее открыта подписка и прием пожертвований в пользу осиротевших семей жертв, погибших в пламени пожара 15 декабря минувшего года в деревне Малые Дыры.
И вдруг — правительственное сообщение:
“Вследствие многочисленных корреспонденций, появившихся в последнее время в различных органах печати о пожаре в с. Большие Заплаты Глиноземского уезда, и крайнего разнообразия сведений, помещенных в корреспонденциях этих, было истребовано от местного губернатора подробное донесение об деле этом — из донесения губернатора видно, что никакого пожара ни 15 декабря, ни в другое какое-либо число минувшего года в селе Б. Заплаты не было, статья же, появившаяся в № официальной части Болотнинских губернских ведомостей, была помещена ошибочно, вследствие недосмотра заведующего газетным столом, отославшего к напечатанию сведения о пожаре, бывшем 15 декабря 187*** года, то есть десять лет тому назад, — какое сведение находилось у него между бумагами, для справок — о чем в ближайшем же номере местных губернских ведомостей и будет сообщено. Евгений Юшин». — Именно такой и была в своей основной массе провинциальная пресса: неоперативной, страдающей неточностями в изложении фактов, а также предвзятостью в их интерпретации. Автор сатирической заметки увидел за изданием «Закуси удила» «Сибирскую газету». Поскольку Н. М. Ядринцев с легкой подачи Г. Н. Потанина подписывал многие свои публикации псевдонимами Семилужский, Семилуженский, то под «Семиужским» и «Семилужным» обозрениями подразумевается «Восточное обозрение».
169
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 23.
170
Тобольские губернские ведомости. — 1893, неоф. ч. — С. 147.
171
См., например: Сагалаев, А. Потанин, последний энциклопедист Сибири: опыт осмысления личности // Андрей Сагалаев, Владимир Крюков. — Томск, 2004. — 208 с.; Шиловский, М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г. Н. Потанин. Биографический очерк // М. В. Шиловский. — Новосибирск: Сова, 2004. — 244 с.
172
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 59.
173
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 67.
174
Там же. — С. 61.
175
См., например: Коваль, С. Ф. Характер общественного движения 60-х гг XIX в. в Сибири // Общественно-политическое движение в Сибири в 1861–1917 гг. — Новосибирск, 1967. — С. 48.
176
Шиловский, М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г. Н. Потанин. Биографический очерк // М. В. Шиловский. — Новосибирск: Сова, 2004. — С. 82.
177
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 49.
178
Там же. — С. 55.
179
Письма Г. Н. Потанина. — С. 57–58.
180
Там же. — С. 151.
181
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 135.
182
См.: С. 44 данной публикации.
183
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 3. — С. 21.
184
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 154.
185
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 3. — С. 49.
186
Там же. — С. 78, 93, 133, 135, 204.
187
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 186–187.
188
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 57–59.
189
Там же. — С. 68–70, 72.
190
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 24–25.
191
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 139–140.
192
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 26.
193
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 70.
194
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 219–228.
195
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 72.
196
Там же. — С. 153.
197
Там же. — С. 187.
198
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 55.
199
Кройчик, Л. Е. Частная газета русской провинции: эволюция развития // Вестн. Воронежского ун-та, сер. «Филология, журналистика». — 2006. — № 2. — С. 187.
200
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 65–66.
201
См.: Сибирская периодическая печать: список изданий, выходящих в 1895 году / сост. И. К. Голубев. — М., 1895. — 12 с.
202
Исправляющий делами губернатора писал в Главное управление Западной Сибири: «За предположенным изданием в Томске «Сибирской газеты» (представление мое от 14 октября н. г. за № 226) и ввиду обширности возложенного на губернскую власть труда я нахожу разрешение второй газеты в Томске затруднительным в отношении цензурования». — ГУ ГАОмскО. — Ф. 3. — Оп. 10. — Ед. хр. 16618. — Л. 7об.
203
Цит. по: Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 22.
204
См:. Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906 / С. И. Гольдфарб. — Иркутск, 1997. — С. 14–17. — Законодательство того времени не позволяло ни одному из бывших ссыльных быть редактором газеты.
205
Словцов, И. Я. Письма // Тобольские губернские ведомости: сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. / сост. Ю. Л. Мандрика. — Тюмень, 2004. — Книга II. — С. 327.
206
Заметки и воспоминания В. М. Флоринского // Русская старина. — 1906. — Т. 126, кн. 3 (март). — С. 594.
207
Еще в «Прошлом и будущем сибирской прессы: думы к юбилею сибирской прессы» Н. М. Ядринцев писал: «Мы не будем считать и напоминать, как Сибирь прокармливала огромный контингент ссыльных и как русский народ дал название ссыльному “несчастный”. Когда чувство тоски, жолчи и раздражения на минуту умолкало, когда многие изгнанники оставляли Сибирь, у них являлись иные воспоминания: таковы воспоминания ссыльных поляков и некоторых декабристов, которые мы могли бы привести. Но не в этом дело, не осуждать несчастных за их раздражение и несправедливость к краю желаем мы. Мы понимаем также тоску образованного человека в Сибири, его отчужденность. Нет! мы хотим только спросить, всегда ли были спокойны и беспристрастны эти суждения?». — Восточное обозрение. — 1885. — № 19. — С. 9. — Подпись: Сибиряк.
208
Появление второго игрока на одной территории уже предполагает наличие конкуренции, а значит, и рынка. К моменту появления картамышевского «Сибирского вестника» на роль всесибирских изданий претендовали «Сибирь» (Иркутск), «Сибирская газета» (Томск) и «Восточное обозрение» (Санкт-Петербург). Несмотря на то, что они имели, как правило, одних и тех же читателей, иркутский историк С. И. Гольдфарб считает; что уже «в начале 80-х годов XIX в. в Сибири начинает складываться газетный рынок». — См.: Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 174–175.
209
Сибирский вестник. — 1886. — № 6.
210
Мнение известного сибирского просветителя П. И. Макушина о «Сибирском вестнике» как о «литературной рептилии» слишком субъективно. И непоследовательно. Ибо как коммерсант Петр Иванович в «книжном магазине Михайлова и Макушина» принимал какое-то время подписку на означенную газету, будучи при этом основателем, издателем и даже в первое время — редактором «Сибирской газеты».
211
Воспоминания А. А. Ауэрбаха // Исторический вестник. — 1905. — Т. 102, кн. 12 (дек.). — С. 826.
212
См.: Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906 / С. И. Гольдфарб. — Иркутск, 1997. — С. 25.
213
См. подробнее: Мандрика, Ю. Л. Первые издания Сибири: генезис провинциальной прессы, ее региональная идентичность и стратегия развития // Вестн. Воронеж. гос. ун-та: сер. «Филология. Журналистика». — 2005. — № 1. — С. 187–196.
214
Картамышев В. П., присяжный поверенный, редактор «Сибирского вестника»; сотрудники «Сибирского вестника» — Корш Е. В., юрист, публицист; Полянский П. М., уголовный ссыльный; Долгоруков В. М., адвокат.
215
Речь идет о «Сибирской газете», «Сибири» (Иркутск) и «Восточном обозрении» (в 1885 г. издавалось в Петербурге).
216
Сибирская газета. — 1885. — № 21 (26 мая). — С. 509.
217
Цит. по: Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 58. — В другом месте: «Со стороны Ядринцева это была гнусная, беззастенчивая травля бесправного человека, вся вина которого состояла в том, что он желал и умел работать». — Корш, Е. В. Восемь лет в Сибири // Исторический вестник. — 1910. — Т. 120, № 5 (май). — С. 439. — Или: «Никто более г. Ядринцева и верного его попугая г. Адрианова не травил ссыльных, причем травля обыкновенно носила именно личный характер. В справедливости этого можно убедиться, просмотрев хотя бы за нынешний год одну только “Сибирскую газету”, которая еще недавно оправдывалась от обвинения в черезчур ожесточенной травле сосланных или ссылаемых в Сибирь лиц». — Сибирский вестник. — 1886. — № 113.
218
Предполагалось издавать газету в Красноярске, в которой редактором должен был стать приходской учитель. Найдено, что звание редактора несовместимо с учительскими обязанностями. «Но именно при выдаче разрешений на практике принято, если издание или редакцию принимает на себя должностное лицо, спрашивать начальство этого лица, не имеет ли оно препятствий к этому разрешению. То, что считается совершенно не нужным для разрешения открыть кабак, считается необходимым для разрешения заняться умственным трудом…Участие в периодическом издании считается иногда даже чем-то постыдным для должностного лица. Еще на недавних годах некто предлагал одному из издателей газеты “Сибирь”, носившему военный мундир, “снять эполеты”, то есть выйти в отставку: он находил, что военному неприлично издавать газету. В понятиях этого господина издание газеты, очевидно, было предосудительнее взяточничества и казнокрадства, которые он совершал, не снимая с себя эполет». «Нельзя не сказать, что журнальное дело в некоторых отношениях находится у нас в более приниженном положении, чем, например, кабачное дело». — Сибирь. — 1885. — № 29.
219
В циркуляре от 3 апреля 1859 г., согласно которому власть признавала свою заинтересованность в освещении повременными изданиями различных злоупотреблений, допускаемых представителями власти, а также беспорядков, подчеркивалось, что «печать должна проводить идеи “неприкосновенности самодержавия и его аппарата” и отказаться от обсуждения преимуществ других форм государственного устройства». — См. подробнее: Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — С. 346.
220
Как видно из газетной цитаты, технология изготовления фельетона Добродушным Сибиряком изобретена отнюдь не им. А была описана той же провинцией более чем на четверть века раньше.
221
Редактор-издатель газеты «Домашняя беседа». По мнению Л. С. Любимова, писал доносы на демократическую печать.
222
Милютин, Б. А. Иркутская пресса // История сибирской печати XVIII ― нач. XX в. Хрестоматия в 5-ти кн. / сост. Л. С. Любимов. — Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 2004. — Гл. вторая (1857–1872 гг.). — С. 81.
223
На выход первого номера «Сибирского вестника» под рубрикой «Сибирская хроника» был помещен отклик: «Сколько нам помнится, никто и нигде не говорил, что между Сибирью и Европейской Россией существует только “внешняя” связь; но что Сибирь отличается многими особенностями от своей матери — России, что средства для полного развития ей необходимо искать в самой себе, в стремлении к самодеятельности, образованию, уменью пользоваться своими природными богатствами сообразно указаниям науки, а не быть только местом сбыта для европейско-русских изделий, что взгляд на Сибирь как на колонию — оправдывается и ее торговым положением, и ссылкою, и особенностями ее учреждений, — это мы найдем и в своде законов, и в каждой печатной книге о Сибири. Сибирская печать всегда доказывала, что Сибирь — тоже Русь (даже были статьи прямо под этим заглавием), и не ее вина, что пока на нее все смотрят, как на страну, удобную для ссылки подонков российского общества, для сбыта фабрикатов взамен приобретаемого у нас сырья. Так смотрит правительство, наделяя ее ссыльным элементом и привлекая в нее чиновников особыми привилегиями; так смотрят на Сибирь московские и другие фабриканты. Вот почему Сибирь и не пользуется всеми правами метрополии, хотя, по правде сказать, без сибирского золота туго пришлось бы России; но если считать, что не моря и не проливы составляют субстрат понятия о колонии, а только юридическая неполноправность и экономическая зависимость известной страны, то Сибирь именно и находится в таких отношениях к Европейской России. Ведь и Американские Штаты в прошлом столетии сплошь населены были англичанами, а все-таки составляли колонию. С этим должна согласиться и редакция “СВ”, и потому все ее вопросительные и восклицательные знаки по поводу заселения Сибири русскими должны сами собою обрушиться на ее же голову. Затем ред. новой газеты намерена знакомить нас “с трудами местных администраторов” по разъяснению новых вопросов. Что же, с Богом! Мы о таких трудах имеем очень смутное понятие. Если редакция разумеет здесь “годовые отчеты”, то, во-первых, местные органы ими и прежде пользовались, а во-2-х, ужели ред. неизвестно, как составляются подобные отчеты и какое научное значение имеют? У нас, например, в Восточной Сибири явилось недавно целое многотомное издание таких трудов, но литература что-то молчит о них, да не видно, чтобы и правительство приняло их к руководству Какие еще это труды? Увидим!
Одним из существенных отличий новой газеты от существующих будет отсутствие обличительных статей. Сведения, получаемые редакцией о разных сибирских неурядицах и злоупотреблениях, будут группироваться редакцией в некоторого рода туманные картины… Что ж? Писари, заседатели и квартальные очень будут благодарны за это редакции; но читатели, и особенно бесчисленное множество “униженных и оскорбленных”, спасибо за это не скажут. Они смотрят на печать, как на последнюю инстанцию их воплей, и желают, чтобы жалобы их печатались с полными фамилиями. Местная печать дает место подобным обличительным статьям (далеко не всем), потому что разные обиды и несправедливости составляют истинную злобу дня в Сибири, что именно эти-то неурядицы и указывают на насущнейшую потребность в обновлении сибирских порядков, в водворении законности и правосудия…
Наконец, новая газета будет избегать полемики. Отчего же? Полемика по вопросам, имеющим важное значение для страны, обнаруживающая несправедливость взглядов, а тем паче вред известных идей и тенденций, — вещь вовсе незазорная. Du choc des opinions jaillit la verite1». — Сибирь. — 1885. — № 24. — С. 3.
1Из столкновения мнений рождается истина (фр. посл.).
224
Как-то иркутская «Сибирь» писала совсем по другому поводу: «…шантаж, донос, сплетни; подло… когда за это постыдное ремесло берутся сознательно люди, притворяющиеся интеллигентными, и указывают на себя как на образчик чистоты. Вот именно таких три человека, составивших триумвират, долго морочили нас простаков; а мы, по простоте душевной, верили им, развеся уши… надо оговориться, что этот триумвират составляют ссыльные, люди, прошедшее коих покрыто мраком неизвестности и которые здесь, в обетованной земле, прикинулись страдальцами за недоразумения» (1885. № 11. С. 9). Увы, мораль, проповедуемая для других, оказалась на поверку исключительно теорией.
«Сибирский вестник» откликнулся на очередную обзывалку в свой адрес: «“Сибирь”, хиреющая не по дням, а по часам, позволила себе по отношению к нашей газете такую гнусную выходку, которая заставляет предполагать, что в редакции этой газеты прочно засели литераторы кабака и передней. Нам искренне жаль г. Загоскина, вынужденного на склоне лет прикрывать своим именем мерзкие выходки различных проходимцев, состоящих в литературном услужении у г. Ядринцева. Эти господа скоро доведут газету г. Загоскина до того, что ее порядочному человеку будет противно взять в руки» (1886. № 77).
225
Вильно, Дерпт, Казань, Киев, Митава, Одесса, Ревель и Рига. — См.: Законы о печати: настольная справочная книга / сост. З. М. Мсерианц. — М., 1876. — С. 2.
226
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1987. — Т. 1. — С. 157.
227
5 октября 1897 г. // Сибирь. — 1897. — № 111.
228
Ср.: «…следует обратить внимание губернатора на порядок опровержений. Газетные статьи за подписью официальных лиц неудобны. Восстановление истины должно идти в форме сообщений от управлений по делам печати, а не от отдельных начальств, которые требовать напечатания сообщенных статей не властны». — Валуев, П. А. Собственноручные отметки Министра внутренних дел на журналах Совета Главного управления по делам печати. — СПб., 1868. — С. 46.
229
Потанин, Г. Н. Из истории сибирской печати / Г. Потанин // Сибирь. — 1897. — № 49.
230
Картамышев В. П., присяжный поверенный, редактор «Сибирского вестника»; факт его судимости пока не доказан документально ни одним из исследователей сибирской печати. Сотрудники «Сибирского вестника» — Корш Е. В., петербургский адвокат, сосланный в Сибирь за невозврат денег своему клиенту; публицист, имеющий опыт работы в столичной прессе, Полянский П. М., уголовный ссыльный.
231
Воспоминания А. А. Ауэрбаха // Исторический вестник. — 1905. — Т. 102, кн. 12 (дек.). — С. 826.
232
Чехов, А. П. Полн. собр. соч. и писем в тридцати томах / А. П. Чехов. — М.: Наука, 1976. — Т. 4: письма. — С. 82. — При цитировании этих слов почему-то всегда забывали упоминать начало предложения: «Стоп! Нельзя писать: пришел знакомиться редактор “Сибирского вестника” Картамышев…». И лишь затем следовало определение, очевидно, сформировавшееся благодаря установившемуся мнению. А. П. Чехов до этой встречи не был еще лично знаком с томской одиозной фигурой. Не исключено, что мнение о присяжном поверенном сформировано из других сентенций, высказанных писателем: «Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки» (Там же. — С. 94). Или А. П. Чехов о себе: «Водку же пить следует. Она возбуждает мозг, который от дороги делается вялым и тупым, отчего глупеешь и слабеешь» (Там же. — С.82); «Чокался, впрочем, с Картамышевым» (Там же. — С. 94); «Сегодня обедал с редактором “Сибирского вестника” Картамышевым. Местный Ноздрев. Широкая натура… Пропил 6 рублев» (Там же. — С. 92). Т. е. дискурс достаточно убедителен, чтобы мнение А. П. Чехова по отношению к редактору стало решающим не только для горе-исследователей издания, но и для серьезных ученых.
233
В кн. А. Сагалаева и В. Крюкова «Потанин, последний энциклопедист Сибири» (Томск, 2004), жанр которой определен авторами как «опыт осмысления личности», процитирована фраза из «Сибирской газеты» за 1887 г.: «Сотрудничество в нечистоплотной газете есть своего рода отхожий промысел» (С. 79). Наверное, авторы постеснялись процитировать мнение «Сибирского вестника» о «Сибирке».
234
Сибирский вестник. — 1888. — № 1.
235
Там же.
236
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 279.
237
«Сибирская газета» в воспоминаниях современников / вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. В. Жиляковой; научн. ред. Н. М. Дмитриенко. — Томск: Изд-во НТЛ, 2004. — С. 6–24.
238
В первом номере после четырехмесячного перерыва газета сообщила, что наказание вызвано «случайным и крайне прискорбным недосмотром редакции» (1888. № 50). Причина приостановки названа иркутским исследователем: «…ввиду крайне предосудительного направления». — См:. Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 311.
239
Сохранилось по несколько дел в описях 47 и 49 третьего фонда Государственного архива Томской области (далее — ГАТомО).
240
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 3. — Л. 43. — Здесь и далее полужирным курсивом выделены слова, вычеркнутые местным цензором.
241
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 4. — Л. 158.
242
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 23.
243
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 210.
244
Часть крылатого латинского выражения: Теmроrа mutantur, et nos mutamur in illis — Времена меняются, и мы меняемся с ними. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 135.
245
Здесь и далее орфография цензурного оттиска.
246
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 16.
247
Москвич. Несколько мыслей о сибирской печати // Сибирь. — 1897. — № 73.
248
Заметки и воспоминания В. М. Флоринского // Русская старина. — 1906. — Т. 126, кн. 3 (март). — С. 594.
249
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 47. — Д. 3. — Л. 49. — О темпераменте Н. М. Ядринцева писал и Г. Н. Потанин: «Единовластие Ядринцева гибель для “Вост[очного] об[озрения]”; но если его отсадить от газеты, он неминуемо погибнет. Вот дилемма». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 100.
250
Зачеркнуто. Сверху цензор вписал слово «ученый».
251
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 59.
252
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 60
253
Голос. — 1881. — № 130 (12 мая). — Тема оказалась весьма перспективной. Уже в следующем номере газета не преминула пройтись по российскому захолустью: «В Томске особого цензора нет… Вероятно, в первый раз на цензуру к этому просвещенному администратору поступили корректурные листки газеты… в роли цензора попал не на свое место… чем виновата газета, чем виновата публика, оставшаяся без газеты?
Враги печати обвиняют ее в том, что она посевает и плодит недовольство… Сеют его же и укореняют администраторы, подобные г. Гилярову, им же имя легион. Томская история опять выдвигает жгучий вопрос о провинциальной печати. Если провинциальная печать оставляет необходимую функцию общественной жизни, то ограждение ее от произвола местных администраторов является первым, необходимым условием ее существования».
254
Порядок. — 1881. — № 130 (13 мая).
255
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Лл. 128–129.
256
Вычерк. Вписано рукой цензора: «своеобразных понятий».
257
Очевидно, в корректурном листке пропущено слово. Рукой цензора вписано «подразумевающей».
258
Поверх зачеркнутой строки цензором вписано: «Своеобразность эта отражалась находивший обособление Сибири не раз высказывалось в местной». Нелогичность вышеприведенной фразы позволяет предположить, что цензору с первого раза не удалось сделать текст политически нейтральным. Часть его правки подверглась саморедактированию. Текст в номере имел следующий вид: «Мы не будем отрицать существования своеобразных идей, проповедуемых горстью местных литераторов и представляющих собой самый узкий партикуляризм. Обособление сибирских интересов не раз защищалось в местной печати, которая в лице покойной “Сибири”…» — Сибирский вестник. — 1888. — № 59. — Как видим, текст, появившийся в издании, отличен от корректурного оттиска. Увы, существующие архивные листы говорят, что такой факт не единичный.
259
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 85.
260
Сохранившиеся корректурные листы содержат исправления черными чернилами. В сообщении из с. Ордынское, подготовленном к публикации в № 55, имеется купюра: «он известен и чиновнику по крестьянским делам». — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 24. — Очевидно, из-за чиновничьего вмешательства в текст корреспонденция была помещена лишь в № 57. Однако убранная цензором строка осталась в публикации. Уж в эти бумаги Е. Корш точно не заглядывал. Еще один научный миф: безоговорочно доверять эпистолярному наследию Г. Н. Потанина и подозревать во всех грехах сотрудников «Сибирского вестника».
261
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 77.
262
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 14.
263
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Л. ЗЗоб.
264
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Лл. 34 ― 34об.
265
Было лишь два периода, когда в Сибири свирепствовала цензура: во время Русско-японской войны и во время «печально известной карательной экспедиции генерала Ранненкампфа в Сибирь с целью подавления революционных выступлений». — Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.: дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 212.
266
См. подробнее: Мандрика, Ю. Л. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. — Ч. 4. — С. 3–17, 216; Мандрика, Ю. Л. Чукмалдин в «Ирбитском ярмарочном листке» // Лукич. — 2003. — Ч. 2. — С. 35–48. — В вышеназванных статьях описаны все выявленные до сих пор публикации в периодических изданиях.
267
Макушин, Л. М. Первая хозяйственно-экономическая газета / Л. М. Макушин, В. А. Павлов // Павлов, В. А. Очерки истории журналистики Урала. — Екатеринбург, 1995. — Т. 2, кн. 1. — С. 55, 61.
268
Там же. — С. 61. — Пожалуй, есть две-три публикации о спектаклях, поставленных в местном театре, автором которых, несомненно, был Н. М. Чукмалдин.
269
Мандрика, Ю. Л. Государственная и частная печать: опыт чернильных войн (На материале «Тобольских губернских ведомостей») // Российская провинциальная частная печать. — Тюмень, 2004. — С. 241–244.
270
В. С. Губернская пресса // Современник. — 1865. — Кн. IX. — С. 42.
271
Ермолинский, Л. Л. Сибирские письма Михаила Сперанского: хрестоматия и комментарий / Л. Л. Ермолинский, Л. С. Любимов. — Иркутск, 1998. — С. 16.
272
В мемуарах есть эпизод тяжбы с г. Подаруевым (См.: Чукмалдин, Н. М. Мои воспоминания / Николай Чукмалдин. — Тюмень, 1997. — С. 180–181). Он датирован 1872 г., хотя водопровод был построен в Тюмени в 1864 г. Целесообразно ли было хвалить устроителя водопровода в столичной газете почти через десять лет? На этот вопрос можно будет ответить с помощью архивных документов или публикации. Если то или другое удастся найти.
273
Герцен, А. И. Собрание сочинений в 30 томах / А. И. Герцен. — М.: Изд-во АН СССР. — Т. XIII. — С. 93.
274
Трубников, К. В. Наша финансовая политика / К. В. Трубников. — СПб., 1899. — С. 8.
275
Жирков, Г. В. Просветительская функция журналистики в исторической ретроспективе // Просветительская миссия журналистики: к 300-летию русской печати. — СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2004. — С. 75.
276
Елисеев, Г. З. Внутреннее обозрение // Отечественные записки. — 1877. — № 7. — Цит. по: Тизенгаузен, Г. Г. З. Елисеев и его воспоминания // Шестидесятые годы. — М.; Л.: Academia, 1933. — С. 250.
277
Трубников, К. В. Наша финансовая политика / К. В. Трубников. — СПб., 1899. — С. 26.
278
Это не помешало ему попасть в биобиблиографический словарь «Деятели революционного движения в России» (М., 1932. — Т. 2, вып. 4. — С. 1978).
279
Скрипицын, В. А. Саратовские губернские ведомости: часть неофициальная: 1838–1894 / В. А. Скрипицын. — Саратов, 1895. — С. 3.
280
См. историю с публикацией Д. И. Завалишина в «Морском сборнике». — С. 22–23.
281
Томские губернские ведомости. — 1862. — № 4. — С. 27.
282
Станько, А. И. Русские газеты первой половины XIX века / А. И. Станько — Ростов-н/Д, 1969. — С. 25.
283
Затуранский. Сказки действительности / Затуранский // Сибирь. — 1897. — № 46.
284
См. о нем: Тобольские губернские ведомости: редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX века / сост. Ю. Мандрика. — С. 17–18.
285
Кубочкин, С. Н. Первая тюменская газета, или Один год из жизни города // Лукич. — 2000. — Ч. 3. — С. 41–58.
286
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 6. — Ед. хр. 244. — Лл. 7–8.
287
В письмах Г. Н. Потанина, так внимательно наблюдавшего за прессой Сибири, нет упоминания о «Сибирском листке объявлений». Хотя идеолог провинциальной печати бывал у К. Н. Высоцкого в Тюмени в гостях. — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский, — Иркутск: Иркутский университет, 1989. — Т. 3. — С. 51. — Не попало это издание и в репертуарный список сибирской периодики (См.: Куклина, А. Е. Летопись сибирской периодики: 1857–1916 гг. // Традиции и тенденции развития литературной критики Сибири: сб. науч. статей. — Новосибирск, 1984. — С. 214–231.) Это свидетельство того, что возможны еще открытия неизвестных историкам изданий. Единственный комплект «Сибирского листка объявлений» хранится в библиотеке Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника.
288
Тоболяк. Столетие сибирской печати // Сибирский вестник. — 1889. — № 148, прибавл. — Документального подтверждения этому автор этих строк в архивах обоих городов пока не отыскал. К тому же не всегда факты, сообщаемые Тоболяком, аргументируются документально. Так, в публикации говорится о том, что «Сибирский листок объявлений» издавался год и несколько месяцев. Судя по комплекту издания, ровно год. См. републикацию статьи Тоболяка в: Российская провинциальная частная газета / под ред. Л. Е. Кройчика и Ю. Л. Мандрики. — Тюмень, 2004. — С. 392–393.
289
Цит. по.: Новое слово. — 1896. — № 9 (июнь).
290
Герцен, А. И. Былое и думы / А. И. Герцен // Герцен, А. И. Собр. соч. в восьми томах. — М., 1975. — Т. 4. — С. 298.
291
Белобородов, В. К. Аккумулятор общественной жизни / В. Белобородов // Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 6.
292
Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 36–37.
293
Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 36–37.
294
Кстати, редактор-издатель А. А. Сыромятников выплачивал гонорары авторам статей.
295
ТобГВ. — 1864. — № 47. — С. 403.
296
Полное собрание законов Российской империи. Собр. второе. — СПб., 1837. — Т. 12, отд. первое. — С. 459.
297
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 4. — Ед. хр. 351. — Л. 25.
298
Сибирь. — 1897. — № 20.
299
Белобородов, В. К. Аккумулятор общественной жизни / В. Белобородов // Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 15.
300
В. С. Губернская пресса / В. С. // Современник. — 1865. — Кн. IX. — С. 52.
301
Скептик. Чем мы живы / Скептик // Сибирский вестник. — 1893. — № 118.
302
Тоболяк. Столетие сибирской печати / Тоболяк // Сибирский вестник. — 1889. — № 135.
303
Восточное обозрение. — 1885. — № 10. — С. 5.
304
Василев, И. И. Пензенские губернские ведомости: первое пятидесятилетие: 1839–1887. Отдел неофициальный. — Пенза, 1889. — С. XVIII.
305
Восточное обозрение. — 1885. — № 10. — С. 9.
306
Сибирский музей // Сиб. газета. — 1885. — № 3. — С. 75. — (Фельетон).
Тобольские губернские ведомости. — 1864. — № 49, неоф. ч. Отказ от ленинской периодизации освободительного движения и связанной с ним историей рабочей печати предполагает уточнение некоторых спорных вопросов становления периодики XIX — начала XX в.
Рассматривая на материалах региональных архивов экономическое положение Томских губернских ведомостей, отношения «Сибирского вестника политики, литературы и общественной жизни» с цензурой, автор книги приходит к выводу, что некоторые вопросы истории печати Сибири идеологизированы советской исторической наукой.
Часть архивных материалов о провинциальной печати впервые вводится в научный оборот.
Адресуется изучающим историю печати досоветского периода. Книга может быть полезна гуманитариям и обществоведам.
Л. Е. Кройчик, доктор филологических наук, профессор (Воронежский государственный университет);
Н. В. Жилякова, кандидат филологических наук (Томский государственный университет).
Юрий Мандрика
Провинциальная частная печать
Спорные вопросы становления периодики Сибири
Частная печать Сибири
Многие десятилетия гуманитарные изыскания направлялись в русло изучения проблем политической и культурной жизни Петербурга, а также Москвы. Там действительно был всегда сконцентрирован общественный, культурный и интеллектуальный потенциал России. Но чаще всего в исследованиях советских ученых история дореволюционной прессы двух столиц громадного государства рассматривалась через призму отношения к ней цензуры, через события, которые именовались революционно-освободительным движением. Такая направленность исследований была предопределена идеологией Страны Советов. Политический дискурс того государства формировал социальный заказ науке, предоставляя при этом ей широчайшие возможности для существования черного пиара вокруг печати, зависящей от капитала. Советская же пресса позиционировала себя как институт свободы слова, обеспеченный государством, его интересами. При этом почему-то идеологами того политического устройства игнорировался тезис о «денежном мешке», универсальность которого не подвергалась сомнению ни в каком обществе.
Новая культурная ситуация в России спровоцировала в пауке попытку отказаться от ленинской периодизации освободительного движения и связанной с ним историей рабочей печати[1]. Последние исследования в этом направлении[2] свидетельствуют о новых подходах в изучении российской прессы, генезис которой происходил под влиянием власти и общества. Однако большинство авторов таких работ рассматривают тенденции, возникающие в прессе всего государства, опять-таки на материале столичных изданий.
Сегодня в общественном сознании популярен тезис о том, что Россия — это, в большей степени, регионы. Именно особый уклад, общественно-политическая и культурная атмосфера российской провинции[3] определяют во многом общий духовный и нравственный потенциал всей страны. Поэтому анализ процессов, происходивших ранее в регионах, позволяет извлечь полезные и необходимые уроки для понимания и прогнозирования общественной жизни. Обращение к периодике XIX века, по мнению Б. И. Есина, «нацелено не только на получение определенных культурно-исторических знаний, но и на реализацию их в практической деятельности»[4].
История сибирской печати XIX в., казалось, достаточно хорошо изучена. Краткий очерк Л. С. Любимова[5] предполагал развитие дальнейших исследований. К «Сибирской газете», которую историк печати считал «первым частным органом в Западной Сибири»[6], обращались Л. Л. Ермолинский[7], Н. В. Жилякова[8] и др. В последнее время научные пристрастия Л. С. Любимова[9] и С. И. Гольдфарба[10] были обращены на «Восточное обозрение». Во всех этих работах уделялось много внимания структуре издания, его направленности. Но никто из исследователей не прошел мимо сущности конфликта между «Сибирской газетой» и «Сибирским вестником политики, литературы и общественной жизни». Противостояние двух томских газет помогло сформировать не только систему частной периодики Сибири, но и дать наглядный урок существующим изданиям о необходимости четкой платформы у газеты (журнала), дабы читатель понимал ее (его) направление.
Историки советского периода так и не смогли преодолеть патологическую страсть к изданиям, призывающим к антизаконным действиям — переворотам, свержению строя и т. д. Отсюда и негативное отношение к «Сибирскому вестнику политики, литературы и общественной жизни», который всегда считался проправительственным изданием. Но так ли это? Крупное издание конца XIX — начала XX в. пока так и не попало в ноле зрения исследователей, хотя интересно уже своим противостоянием не столько «блистательному триумвирату», сколько «Восточному обозрению», по мнению большинства исследователей, оплоту прогрессивной провинциальной публицистики. Более того, не одно поколение советских журналистов, воспитанных, по определению все тех же историков, на революционной прессе, усвоило со студенческой скамьи поведенческие стереотипы оппозиционной печати. В таком идеологическом дискурсе читателю не только сложно принимать прессу, пропагандирующую власть, но и обществу — воспитывать законопослушного гражданина своей страны. В этом отношении показательна публицистика Н. М. Чукмалдина, сознававшего необходимость изменения экономического положения рабочего и крестьянина в России, но не понимавшего, как это сделать в рамках законности. Существующий уровень демократии в обществе того времени не давал внятного ответа. А призывать к революции — все равно что против Бога.
Среди основных мифологем советской исторической науки о печати: появление нового издания — всегда результат роста революционного сознания рабочего класса. При этом практически никогда не рассматривалась зарождающаяся периодическая печать как выявленная бизнесом еще одна, никем пока не занятая ниша. «В России уже зародилась потребность местной печати, — писал в 1875 г. Н. М. Ядринцев, — в Сибири ее еще нет. Здесь читатели — чиновники и крупные купцы. Чтение здесь является для развлечения. Чиновничество интересуется исключительно жизнью России, а не местной… Торговый класс не научился еще пользоваться печатью для своих промышленных нужд… Общественные учреждения не любят публичности… Что касается образованного класса, то его интеллектуальные требования стоят слишком отдельно от массы и слишком отличаются во вкусах. Образованный приезжий в Сибири требует газеты во вкусе петербургской. Со всеми рубриками, с политическими новостями и т. д., иначе он читать ее не будет»[11].
В интересное наблюдение идеолога провинциальной прессы жизнь быстро внесла свои коррективы. Уже через несколько лет вначале К. Н. Высоцкий с «Сибирским листком объявлений» (г. Тюмень), затем военный инженер П. И. Клиндер с «Сибирью» (г. Иркутск) попытались иметь коммерческий успех от своего предприятия. У обоих затея успешно провалилась, но иркутянин все-таки сумел продать свое детище в надежные руки. Позднее в такую же щекотливую ситуацию попал и сам Н. М. Ядринцев. Уже в начале 1890 г. Г. Н. Потанин рекомендовал сдать «Восточное обозрение» «в аренду за известную плату»[12]. Она составила 60 руб. в месяц, которые посылал редактор В. А. Ошурков на содержание детей Н. М. Ядринцева[13]. Увы, идеи ядринцевского издания имели стоимость и были тем товаром, у которого находились не только покупатели-подписчики, но и меценаты.
Становление сибирской печати — это долгий путь идеи областников, пытавшихся сделать газету товаром, отличавшимся контентом от столичных изданий. Именно поиск последнего и отличает прессу Сибири конца XIX — начала XX в. от периодики Европейской России. Это была своего рода «национальная идея», навязываемая сибирякам отдельной группой людей. «Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни», откликнувшись на переезд «Восточного обозрения» в Иркутск, нелицеприятно писал об издании, которое, «бессильное в борьбе с равнодушием публики, грядет в Иркутск на уступленное “Сибирью” место». На риторический вопрос корреспондента картамышевской газеты («кто виноват в том, что она не приобрела авторитета и значения вне приятельских журнальных кругов», «она превратилась в раздражающий сборник “мелочей сибирской жизни и провинциальных курьезов”»[14]) историки советского периода ответ дать не сумели. Заметное до сих пор с точки зрения поиска своего контента «Восточное обозрение» не всегда имело читателей, количество которых было пропорционально успеху данного издания. А ведь такая ситуация в сегодняшней исторической науке сложилась не только вокруг детища Н. М. Ядринцева.
От рукописных изданий и губернских ведомостей к частной прессе
(Истоки газетного дела в Сибири)
Стало расхожим мнение, что сибирская печать начиналась в Тобольске в 1789 г. Однако уже в начале XX в. П. M. Головачев в оценке первых тобольских журналов был более категоричен, нежели его предшественник, идеолог прессы Сибири Н. М. Ядринцев[15]. П. М. Головачев писал, что первые сибирские журналы «совершенно не отражали собою серьезные стороны окружающей действительности, для понимания которой тогда еще не было никаких средств и никакого опыта и знания»[16]. Но мнению историка печати Сибири, «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», «Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая, увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателя» и «Журнал исторический, выбранный из разных мест» — «факт случайный, изолированный, не стоящий ни в какой связи с окружающей действительностью того времени, не влиявший на окружающую жизнь, не оставивший никакого литературного наследства для ближайшего поколения. Поэтому их (журналы. — Ю. М.) едва ли можно называть “праотцами” сибирской периодической печати»[17]. При этом историк Сибири был убежден, что первые журналы имеют лишь библиографическую ценность и интересны тем, что иллюстрируют провинциальную жизнь, характер ее образования, литературные вкусы, отсутствие интереса к происходящему вокруг у тех, кто считался «цветом образованного общества»[18].
Исследователи истории печати подчеркивают, что изданию печатной газеты предшествовал опыт «существования российской рукописной газеты»[19]. Сибирь в этом отношении не была исключением. Известно более 70 дореволюционных рукописных газет и журналов Сибири и Урала. Среди самых ранних значатся «Кяхтинский литературный цветник» (1829–1836), «Кяхтинская стрекоза» (1829–1833), иркутские «Домашний собеседник» (1830–1834), «Вечер досуга» (1838), верхнеудинский «Метляк»[20] (1839–1840). Как правило, обо всех этих изданиях сохранились лишь воспоминания. Исключение составляет журнал гимназистов «Вечер досуга», один номер которого доступен и сегодняшнему читателю[21].
Ответственный секретарь «Восточного обозрения» B. C. Ефремов предположил, что гимназист И. Кирилов, написавший в сочинении «Поездка в Кяхту в 1834 г.» о журнале «Кяхтинский литературный цветник»[22], вел речь, «судя по сумме подписки и контексту сообщения»[23], скорее всего о существующем печатном издании.
Изменения, внесенные в раздел об управлении Сибирью «Учреждений губернских правлений», способствовали появлению в 1857 г. в Тобольске первого периодического сибирского издания[24]. И хотя, по мнению крупнейшего представителя областничества Г. Н. Потанина, «настоящая сибирская печать начинается только с Ядринцева»[25], журналистика Сибири начиналась с ведомостей Тобольска, в которых дебютировал и сам Григорий Потанин.
Периодика Сибири, выбранная в качестве объекта настоящего исследования, в период ее зарождения была немногочисленна[26], и это позволяет детально рассмотреть начальный этап ее становления, рамки которого ограничены со времени издания первого номера «Тобольских губернских ведомостей» до появления в «Томских губернских ведомостях» статьи Н. М. Ядринцева «Сибирь в 1-е января 1865 года», в которой прозвучат призыв к сибирскому обществу, занимающему территорию от Урала до Тихого океана, к объединению, «в котором заживет страна наша лучшей жизнью»[27].
К началу второй половины XIX в. в России все отчетливей просматривались тенденции капитализма. Развитие промышленности требовало увеличения квалифицированной рабочей силы, которое было невозможно без улучшения системы образования в стране. Александром II и его окружением были намечены радикальные преобразования, которые могли бы устранить наследие жестко-автократического правления Николая I. Реформировать какую-то часть системы управления без кардинальных изменений в других сферах общественной деятельности было невозможно. Шла подготовка крестьянской реформы. В стране происходила быстрая модернизация сильно централизованного государства, которую некоторые историки называют «революцией сверху». Игнорирование властью общественного мнения по социально-политическим и экономическим вопросам предполагало их широкое обсуждение, в т. ч. в прессе.
Издание губернских ведомостей[28] в Сибири началось в атмосфере реформирования традиций жесткого администрирования. Автор «Иркутских губернских ведомостей», рассуждая о первых трех вышедших номерах ведомостей в Тобольске, остановил свое внимание на содержании, которое было достаточно жестко регламентировано законодательно «Учреждениями губернских правлений»: «…централизацию в государстве нельзя еще оценивать по одним ее некоторым неудобствам. Но если бы губернские ведомости могли стать полным, живым выражением местных интересов, местных потребностей, местных воззрений — то оне послужили бы известного рода благодетельным противовесием некоторых из неудобств слишком сильной централизации»[29].
Сибирь во многом отличалась от районов Европейской России. Регион, начиная с XVII века, населяли русские старожилы и аборигены. Уже в то время Сибирь была местом ссылки. Правительство вначале заботилось главным образом о колонизации края, рассматривая ссыльных как «даровую рабочую силу»[30], предписывая воеводам уже в начале XVIII в. контролировать, чтобы «поселенные в Сибири преступники занимались земледелием»[31]. Позднее, когда были изданы правила о распределении ссыльных по степени их преступления[32], Сибирь стала местом для «тяжких русских преступников»[33]. За двадцать лет — с 1827 по 1846 г. — через Тобольский приказ о ссыльных прошло около 160 тыс. лиц обоего пола. При этом за государственные преступления (политическая ссылка), возмущение и неповиновение, неповиновение помещику — всего лишь 2,4 процента. Основную массу ссыльных, около 43 процентов, составляли «бродяги разного рода, беглые крестьяне, военные дезертиры, бежавшие из Сибири каторжные и поселенцы», почти 9,1 процента лиц обоего пола попали в ссылку за убийство, и 29,78 процента составили преступники против собственности[34]. При этом более 43 процентов ссыльных были владельческие крестьяне[35], для которых были характерны «дурное поведение, зажигательство, членовредительство и возмущение»[36]. Почти две трети проходивших через Тобольский приказ о ссыльных оставались в Тобольской губернии, остальные направлялись в другие населенные пункты Сибири. Для многих ссыльных эта земля становилась «малой родиной».
Поэтому понятна позиция томского гражданского губернатора, который, отказывая г. Калинину в разрешении открыть частную типографию, писал в письме от 21 октября 1869 года на имя генерал-губернатора Западной Сибири: «…соображаясь с средствами полицейского надзора в г. Томске, я признавал и признаю теперь решительно невозможным дать это разрешение, так как полицейский надзор здесь весьма скудный по населению города, населению, состоящему большей частию из элементов, требующих особой бдительности полиции, что известно и Вам, а между тем она по недостаточному составу своему с большим трудом исполняет свою обязанность, сопровождаемую нередко чрез это медленностию в производстве дел ее, требующих по существу скорого исполнения»[37].
Ситуация была отягощена еще и низким образовательным уровнем среди населения Сибири. Вывод исследователя, что «в течение долгого времени политические ссыльные представляли собою в Сибири всю ее интеллигенцию, весь ее образованный “класс”»[38], предполагает катастрофичность ситуации[39]. В том же Томске первая гимназия была открыта лишь в 1838 г., почти на десять лет позднее, нежели в Тобольске. До этого в губернии было лишь два крохотных уездных училища — в Нарыме и Томске, в которых ежегодно с 1789 по 1838 год обучалось в среднем не более 55 человек.
Ф. Мещерин на торжественном акте в Томской губернской гимназии 10 декабря 1858 г. произнес по случаю двадцатилетия учебного заведения речь, в которой отметил: «Учителя приезжали из Тобольска или же из России с поверхностным образованием и с непохвальными чувствами и привычками. Зато и сочувствие публики к учебным заведениям соответствовало достоинствам преподавателей»[40].
К 1897 г. «Сибирь по относительному числу грамотных занимала место между Кавказом и Средней Азией»[41]. Процент грамотных ко всему населению не достиг цифры 12. В Европейской России эта цифра равнялась 22,5, а в царстве Польском — 30,5 процента. Еще в середине века один из авторов губернских ведомостей писал: «Купечество в России и купечество в Сибири, казалось бы, одно и то же сословие: тот же образ жизни, те же понятия, то же почти образование. Чем вы отличаете их друг от друга? А разница между ними есть, да и немалая. В России впереди купечества стоит другое сословие, не менее богатое и вдобавок далеко просвещеннее его — дворянство. У нас в Сибири дворянства вовсе почти нет и во главу угла всех наших сословий, разумеется, но весу и значению в обществе, мы должны поставить купечество»[42].
В отчете по поводу состояния Иркутской библиотеки, открытой 15 февраля 1858 г., значилось, что ее фонд насчитывает 2604 корешка. 194 читателя за год взяло для чтения 12683 экземпляра книг и брошюр[43]. Библиотека, стараясь удовлетворить общественные потребности, на 1859 г. выписала до 35 наименований разных журналов[44]. Десять лет назад существовавшая в то время библиотека имела лишь трех подписчиков[45]. Автор отклика иронизирует, что в городе «поумнели чуть ли не на 40 %». При этом сопоставляет количество постоянных читателей с численностью населения города — 24 тыс. чел.[46] Среди подписчиков: крестьян — 2, духовенства — 3, купечества — 8, дам — 13, «высших» чиновников — 18, учеников и учителей — 35, мещан — 45, чиновников средней и мелкой руки — 70.
Продолживший разговор учитель А. С-iй заметил, что среди выписываемых на будущий год в публичную библиотеку журналов нет ни одного детского издания, словно «общество не имеет в себе маленьких читателей или забывает о них»[47].
Вот в такой ситуации появлялись первенцы провинциальной печати в Сибири, являясь показателем не внутренних потребностей общества, а скорее усилий власти[48]. И это последнее обстоятельство в условиях поголовной безграмотности уже у современников вызывало чувство восхищения. В. В. Соловский, ознакомившись в тамбовском архиве с деятельностью губернского правления, понял: «Правительство наше как во всех других начинаниях, так и в насаждении по губернским городам книгопечатания, и в создании провинциальных органов шло впереди общества и будило в нем потребности и стремления просвещенного европейца»[49].
Региональная идентичность[50] социокультурных условий Сибири отчетливо проявляется в содержательной части ведомостей уже на стадии их становления. Н. М. Ядринцев считал, что трудности провинциального издания — недостаток сил, талантов, а также другие внешние условия, мешающие развитию литературного дела: «Провинциальная газета должна понять, что со столичной она конкурировать не может, у ней нет того материала и задачи другие. У первой — громаднейший объем мировых и государственных новостей, избыток литературных сил, ее свойство — высший интеллигентный закал и недосягаемая высота над народом. Соответственно своему материалу у столичной газеты свои рубрики, у провинциальной должны быть свои…Я давно называл, еще в “Томских ведомостях”, нашу литературу “фонарной”, т. е. местный вопрос разумелся в фонарях, лужах на улице, тротуарах, мостах и т. п. Отчего это? Да потому, что наша местная жизнь, общественная провинциальная деятельность, право провинции и не достигало дальше права строить фонари, мосты и бить собак»[51].
Публицист считал, что самая главная вещь — выяснить цель издания; что хочет провинциальная печать; о чем прежде всего она должна себя спросить: «Провинция — вечный лакей, копирующий своего барина, лакей и в литературе, смешной в своей важности, жалкий, потому что никогда не достигнет образца — столицы. Чем он более отдаляется от “провинциального”, тем провинциальное более воняет от него»[52].
Тем не менее, по меткому определению А. Л. Факторовича, специфика провинциальной печати «рельефнее определяется при системно-оценочных корреляциях со столичными, “метропольными”»[53] изданиями. Журналистика Европейской России средины XIX в. не была застывшим конгломератом. Она находилась в поиске «системных связей: информационно-содержательных, аудиторных, профессиональных, идеологических и т. д.»[54]
Первые издания Сибири не отставали от метрополии в своем поиске. Несмотря на существование жесткого законодательного каркаса, регламентирующего тематику публикаций, губернские ведомости с первых номеров пытались определить цель своего издания. К этому стимулировала попытка самоопределения тех, у кого отсутствовали профессиональные навыки. Неготовность к существованию повременных изданий была настолько велика, что на совете Главного управления Западной Сибири во время обсуждения вопроса об издании «Тобольских губернских ведомостей» никто не поставил вопрос о будущих авторах неофициальной части[55].
Робкая рефлексия («Но одностороннее изучение данной местности было бы направлением слишком односторонним», «…не только изучение данной местности, но и рассматривание и обслуживание (по мере возможности) всякого рода местных вопросов, изучение местных потребностей и интересов — есть неотъемлемая принадлежность неофициальной части губернских ведомостей. В государствах, сильно централизованных, местные интересы, может быть, слишком отодвинуты на задний план: законодатель почти пребывает в высокой, отчасти отвлеченной сфере интересов общих»)[56] сменялась категоричным самомнением («…газета усвоила себе определенное направление»)[57].
Но не только поиск цели определял стратегию развития издания. Губернские ведомости искали пути к читателю, который в недалеком будущем мог стать корреспондентом. При этом редакции двигались в нескольких направлениях:
— обучение потенциальных корреспондентов выбору темы;
— формирование понимания «местной новости»;
— провоцирование с помощью полемических заметок постоянного диалога между читателем и неофициальной частью путем переписки, часть которой должна была обязательно появиться в столбцах издания;
— публикация производственных материалов, актуальных для читателя в данное время и в данном месте;
— разъяснение правительственной политики;
— повествование об историческом прошлом «малой родины», ее географическом устройстве, а также статистической маркировке.
Ориентирование читателей в необходимой для ведомостей тематике было делом периодическим и в разных изданиях проводилось по-разному.
За Ангарский Сибиряк[58] в «Статейке для немногих» предвидел, что некоторые читатели «будут требовать бог знает чего, будут смотреть свысока на помещаемые статьи, судить, рядить и вкривь и вкось». Предписываемая «Учреждением губернских правлений» тематика представляет «ограниченную раму, через которую не может перескакивать всякий вид беллетристики, дозволяемой литературным и политическим газетам». Исторических предметов, которые бы сохранились в архивах, как и самих архивов, автор статейки не видел в губернии: «…самые старые дела не восходят далее года. Осталось ровно почти ничего но части исторической, по части любопытной старины, или в других отношениях, что могло бы составить интерес губернских ведомостей. Поневоле обратишься к живым памятникам — томским старожилам…». Н. И. Виноградский критикует одностороннее восприятие «ограниченной рамы». Ведь через нее спокойно протискивается географическое положение губернии, этнография, полезные сведения по части сельского хозяйства, цены на разные потребности в разных округах. «Но где же производители всех вышеозначенных статей и статеек? — спрашивает постоянный автор ведомостей. — Но вот где не только точка с запятой, но и совершенная точка. Что за причина существующей апатии?…Слышишь иногда с грустию отзыв некоторых, что в ведомостях следовало бы поместить и то, и это, что есть уже подготовленные вчерне тетрадки, да лучше послать в столичные ведомости…»[59].
Но не только тематика, по мнению сотрудников неофициальной части, может привлечь внимание читателя. И если иркутяне не только декларировали, что их редактор согласен видеть в столбцах ведомостей настоящую полемику, предоставив авторам свободу в выражении мнений, пусть даже противоположных («Полемика, спор, борьба противоположных воззрений [разумеется, в известных литературных пределах] — все это необходимо придаст жизнь газете и возбудит интерес читателей»[60]), то томичи в сослагательном наклонении изъявляли желание, «если б умный и просвещенный взгляд коснулся нашей администрации, нашего мирного и благодетельного управления и разных преобразований, ко благу Западной Сибири совершенных и совершаемых постепенно прозорливым и попечительным ее начальником, который водворил порядок и на окраинах Киргизских степей юга, и в снегах и тундрах березовско-обдорских неприступного Севера. Да, эта статья еще не начиналась. Мы слишком скромны. Газеты других стран давно бы звучали. А мы смиренно идем к светлой цели, указуемой нашим мудрым правительством…»[61].
Последняя фраза была сказана в духе времени. В канун крестьянской реформы в 1858 г. в Совете Министров был поставлен вопрос о государственной политике в газетно-журнальном деле. Министр народного просвещения Е. П. Ковалевский написал специальную записку «О гласности в печали», которая легла в основу циркуляра от 3 апреля 1859 г., согласно которому власть признавала свою заинтересованность в освещении повременными изданиями различных злоупотреблений, допускаемых представителями власти, а также беспорядков[62]. Циркуляр, брошенный в массы, тут же всплыл и в провинциальных изданиях, но уже в качестве лозунга текущего дня.
Уже в мае 1859 г. в переписке неофициальной части со своими сотрудниками мелькает псевдоним «Перестройка»[63]. В одном из писем в редакцию читатель — О — писал: «Гласность застала нас врасплох; умы к ней были не подготовлены, а дела еще менее. Она попала к нам как бомба; беспокойство произвела всеобщее; многие приникли к земле до огласки; большинство начинает подделываться под новые идеи, хотя в сущности ведет дела по-прежнему, как было при царе Горохе»[64]. Сообщая читателю, что лучшие люди общества обрадовались новому направлению в политике свыше, откуда «всякое даяние благо», аноним предупреждает: «Что сегодня дано, завтра будет отнято».
После вступления, занявшего три столбца «Иркутских губернских ведомостей», — О — горестно вздыхает: «Я вполне чувствую неудобства, к которым нас может повести направление». А после этого рассказывает историю спекулянта, ставшего богатым человеком и политическим деятелем, в руках которого отныне находились судьбы целой области. И эта часть публикации воспринимается читателями отчасти как сплетня.
Издание соседней губернии, Енисейской, не осталось в стороне от гласности. В № 47 «Иркутских губернских ведомостей» за 1858 г. была напечатана корреспонденция из Красноярска о причинах дороговизны хлеба в крае за подписью № 106. При этом обвинялись некоторые торговцы, якобы сознательно завышавшие цены. М. Бутаков, найдя необходимым, но и «для пользы гласности», решил защитить честь тех, кто занимается хлебной торговлей: «Что за брань базарная!!! Ни умного, ни острого, ни справедливого нет в этой брани, неприятно, отвратительно читать! Неужели г. № 106 почитает в этой брани гласность?»[65].
Само понятие гласности для многих было не совсем вразумительным. Поэтому вслед за поставленным М. Бутаковым вопросом выступил Н. Налабардин с разъяснением: «Несколько слов о ложном понимании и злоупотреблении гласности». Автор подчеркнул, что проповедуемая с некоторых пор идея вызывает глубокое сочувствие у многих. Но она не нова, а взята из народной мудрости, из пословицы: «Глас народа — глас Божий». Нынешняя гласность понимается многими как печатное распространение вот того народного голоса. При этом автор был убежден, что «поведать и распространить частное мнение может только мнение общественное, т. е. когда это мнение, как справедливое, усвоит себе большинство. Вот почему только общественное мнение, глас народа, может быть предметом публичной, печатной гласности»[66]. Содержание правительственного циркуляра о возникших у печати возможностях получало под воздействием местных властей несколько иную интерпретацию. При этом некий Н. Налабардин искренне удивлялся, если г. № 106 желает гласности, то почему же он скрывается под псевдонимом?
На столбцах «Енисейских губернских ведомостей» была затеяна дискуссия, продолжавшаяся практически до конца года. «Два слова о гласности»[67] решил сказать кн. В. Костров, в будущем, в 70-е годы, редактор «Томских губернских ведомостей». Автор был уверен, что редакторы провинциальных ведомостей не понимают, что такое гласность. Более того, они не знают, какое впечатление производит на публику «гласность в том виде, в каком она является на страницах их изданий». Мнение кн. В. Кострова мало чем отличалось от точки зрения Н. Налабардина. Гласность предлагалось понимать как раскрытие тех недугов, которыми страдает общество. И говорить надо было только о зле, а «не о человеке, одержимом им». Стремление вывести из зоны критики представителя власти было столь огромно, что можно только удивляться логике пишущего.
Дискуссия завершилась статьей Льва Митропольского «Гласность», опубликованной в трех номерах «Енисейских губернских ведомостей».
Рассказывая читателю о столкновении на жизненном пути правды и религии в лице служителей Бога, автор пытается убедить читателя, в какую непростую ситуацию при этом попадал священнослужитель, который вынужден говорить о сложных вещах лишь в общих чертах. «Администрации выпал на долю тяжкий жребий: следить за развитием того и другого начала в явлениях жизни»[68], добра и зла. И как бы «ни таилось под покровом скромности доброе дело… есть момент, с которого оно перестает быть тайной». Гласность должна была коснуться в первую очередь добрых дел. И никто, кроме администрации, не может воспользоваться гласностью, чтобы о фактах добра и зла ставить «немедленно посредством печатных органов в общую известность». При этом декларировались одинаковые права и ответственность за свои действия любого «двигателя гласности».
Лев Митропольский упаковал все свои рассуждения в модное слово. Автор был уверен, что «гласность должна выставлять характеристические черты лиц, а не случайности, чтобы не ввести в заблуждение общественного мнения и не способствовать составлению ложного о людях понятия»[69]. И здесь, как нельзя кстати, могла бы быть помещена уже цитированная фраза: «…мы смиренно идем к светлой цели, указуемой нашим мудрым правительством…»[70].
Цензор сделал в конце первой публикации примечание, с которым губернские ведомости и были напечатаны: «Жаль только, что наша гласность не обнаружила еще ни одного доброго дела. Неужели на нашей почве растет только полынь да крапива?»[71]
В завершение публикации Л. Митропольский высказал мнение, что требование непременной подписи автора под обличительной статьей несправедливо. «Благородный воин не обязан без нужды жертвовать собой»[72]. Но при этом существовала еще одна оговорка-предупреждение, что только люди, более-менее независимые в общественной жизни, ничем не рискуют, подписывая под статьями свою фамилию. Завершалось разъяснение о гласности кратко: «для добрых людей она награда, для храбрых — узда, для обиженных — апелляция, для целого общества — правдивое зеркало»[73].
Закончилась дискуссия в канун Нового года в «Иркутских губернских ведомостях», ожидавших появления первого номера первого частного издания в Сибири газеты «Амур»[74].
Автор письма из Красноярска писал, что с появлением гласности «наша литература двух последних годов[75] превратилась в целую комиссию прошений, горьких жалоб и настоятельных требований правосудия, человечности…»[76]. Гласность испугала начальство, но только временно. Потом оно «скоро оправилось» и начало писать опровержения на статьи, даже не против них писанные… Аноним пытался объяснить читателю, почему же губернские ведомости не могут выполнять в провинции роль прессы: «Нельзя рассчитывать на успех издания, если вы останетесь чужды гласности». Красноярец к тому же в письме сообщал о слухе об издании газеты «Амур», которая будет платить авторам за статьи, помещаемые на своих страницах.
Редактор неофициальной части М. Загоскин, уходивший в частное издание «Амур», сделал к письму красноярца редакционный комментарий, пообещав «дать ему («Амуру». — Ю. М.) гласность». С появлением первой частной газеты неофициальная часть губернских ведомостей всей Сибири, по мнению П. М. Головачева, показала, «насколько неустойчив»[77] этот тип периодической печати.
«Амуру» с первых номеров начато удаваться то, что не получалось в ведомостях. До времени выхода первого номера частной газеты — 1 января 1860 г. — в неофициальной части сибирского продолжения сенатских ведомостей так и не научились понимать, что такое новость как главная отличительная черта периодического издания.
«Иркутская новость уже не новость, а более, так сказать, для провинции, для иногородних, которые тоже получают нашу газету и желают, может быть, знать, что происходит у нас в главном городе Восточной Сибири. Разумеется, если они желают этого, так не иначе как для собственного назидания»[78]. Такое ироничное отношение к новости, которую в городе узнают раньше, нежели удастся отпечатать еженедельник, принижало жанр, делало публикацию скорее заметкой, которую столбцы актуализировали лишь датой выхода в свет номера.
Однако этот вопрос для иркутских газетчиков был всегда злободневный. Издание все время оправдываюсь перед читателем, что жизнь города бедная событиями. А так бы хотелось, чтобы случилось «происшествие, выходящее из ряда обыденной жизни», которое заслуживает быть «занесенным в городскую хронику»[79]. Но на события, а значит, и на рубрику, не повезло не только Восточной Сибири. В начальный период ни томичи, ни красноярцы, ни тоболяки не могли сформулировать для себя, что такое новость.
«Нынешний год у нас ранняя зима. Она подкралась незаметно»[80], — такого рода «вечно свежие тексты» помещались под рубрикой «Местные новости». Эти заметки могли быть даже интересными, но в них напрочь отсутствовала событийность. «Тобольские губернские ведомости» новостным жанром считали публикации, «в которых помещаются более или менее статьи легкие. Не мешайте им болтать и высказываться, — советовало издание. — Кому-нибудь пригодится и их болтовня. Может, между этой болтовнею промелькнет что-нибудь и дельное в голову человека»[81].
Уже с восьмого номера «Амур» изменил подачу материала в сообщениях, которые помещались в «Местном обозрении». Десять мелких заметок сообщали об открытии Амурского края для частной золотопромышленности, а также обо всем другом, что касалось этой отрасли. Были в номере и «Известия из России», «Корреспонденция» и др. рубрики-заголовки. Опыт М. Загоскина, редактора неофициальной части губернских ведомостей, отчасти оказал влияние на формирование внутренней структуры издания.
Тематическая направленность продолжения сенатского издания ориентировала первых сибирских газетчиков на местный материал. Поэтому практически с первых номеров публикуются статьи на злободневные темы: «Несколько слов о быте рабочих на золотых промыслах» П. Цветолюбова, «О дороговизне дров и строевого леса в Иркутске», написанной С-ъ, «Хлебный рынок в маленьком городке» и др. Пьянство и недостатки в здравоохранении края, чудеса в золотопромышленной компании Горохова и полиция… Все это было предметом выступления в газете. Особенно достаюсь полицейским. «Кто не имел дел с этими существами, обреченными на то, чтобы быть всесветными пугалами и детей, и взрослых? Собака, адской зажигатель — вот как честит полицию простой народ…»[82]
Как тут не вспомнить еще одну из первых газет Сибири «Восточное поморье», издававшуюся в Николаевске-на-Амуре в 1865–1866 гг. Качественное даже по сегодняшним меркам издание, несмотря на финансовую поддержку властей и общества, не сумело выжить в суровом краю, просуществовав не более полутора лег. Его сотрудники хорошо понимали, какая судьба уготована провинциальной прессе того времени: «Мы живем почти на другом краю мира, вдали от цивилизаций и всех удовольствий, и потому должны искать разрешения всех вопросов в себе и заключать жизнь в рамку, поставленную ей природой, климатом, потребностями и местным интересом. Если наши интересы мелки, и нам не суждено разрешать мировых вопросов, то виноваты не мы, нам только выпало на долю довольствоваться ими, но тем не менее, для всякого дорого то, что свое, и более или менее дорожит им»[83]. Несмотря на обреченность интонации, позицию свою издание декларировало весьма внятно: их задача разъяснять разносторонние интересы сословий, разумеется, высказывать мысли скромно и ясно, не разжижая ничтожные факты в многословие для литературного изящества и красоты слога, которые часто затемняют мысль <…> живые мысли не останутся бесплодными»[84].
Но «Восточное поморье» имело возможность извлекать уроки исчезнувших изданий… Благо такой опыт в Сибири за десять лет после начала губернских ведомостей уже был…
Пообещав читателю, что на страницах издания будет присутствовать гласность, М. В. Загоскин не прислушался к коллегам из «Енисейских губернских ведомостей». Вместо бичевания зла он в газетных публикациях начал касаться дел отдельных личностей. Пусть даже и без указания фамилий. Уже к середине 1860 г. как редактор он был нейтрализован[85]. Но вначале владелец «денежного мешка» показал, кто в доме хозяин.
Д. Завалишин, находившийся в это время в ссылке в Чите, опубликовал статью в «Морском сборнике» (1858. № 11), в которой подверг критике генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева, известного как Муравьев-Амурский, а также дела в Забайкальской области и на Амуре. Вряд ли нашелся бы хозяин, который, издавая газету на частные деньги, поместил бы в одном номере[86] на 34 страницах ответ петербургскому журналу: «По поводу статей Завалишина в “Морском сборнике”». Автор публикации житель Кяхты В. Карпов резко высказался в адрес публикации декабриста, поставив под сомнение каждое его слово.
Оставшись в газете практически один из прежнего состава редакции, М. В. Загоскин пытается понять: «Отчего мало помещают статей в провинциальных изданиях?». Под таким заглавием и была опубликована заметка на излете 1861 г., второго года существования «Амура», в которой уже номинальный редактор признается, что «установление платы мало помогает делу». Русскому человеку, а сибирскому в особенности, всегда удерживающемуся «от помещения статей в местных изданиях», вошло в привычку часто совершенно неуместно задавать себе боязливый вопрос: а что скажет начальство?»[87]. Что оно могло сказать, да и сделать с написавшим, М. В. Загоскин почувствовал на судьбе газеты.
Попытка частного издания «Амур» воспользоваться правом на гласность, предоставленным ему правительством России, завершилась плачевно. В конце третьего года первая частная сибирская газета прекратила свое существование, не успев даже проститься с читателем. Хотя бы так, как это сделало, например, «Восточное Поморье»: «…прекращаемое нами, конечно, па время, «В. П.» вновь возродится при более благоприятных данных, не зависящих от случайностей, выпавших на долю нашего издания»[88].
«Кяхтинскому листку»[89], появившемуся на свет в мае 1862 г., жизнь отмерила вообще 18 номеров. Публикация М. А. Бестужева в форме письма к сестре Елене вызвала гнев администрации края. Невинные заметки «о провинциях России, где патриархальное гостеприимство мало-помалу исчезает, теперь даже в холодную Сибирь, в этот некогда теплый приют всякого гостя начинает проникать заморский эгоизм». Решив посетить женское училище, чтобы посмотреть, в «каком положении находится начатое дело», декабрист удивлен отсутствием в заведении руководителя, которого ищут в Петербурге: «Неужели для разумного управления гимназиею или институтом необходимо условие: подышать столичным воздухом?…эти барышни, надутые столичною атмосферою, скорее вредны, чем полезны в каком бы то ни было заведении. Они приезжают в отдаленный край, чуждые и месту и жителям, не знакомые с туземною жизнию и ее потребностями, и не задумываясь начинают все комкать в столичные формы, придерживаясь главного правила: товар подавать лицом». Когда гостя спросили о первом номере «Кяхтинского листка», то М. А. Бестужев высказал пожелание, чтобы «ребенок был воспитан без пеленок». При этом мнение об издании позволяло думать о перспективе газеты: «Парнишка здоровый, опрятненький, с замечательною физиогномиею и уже царапается»[90].
Удивительно скроенная газета уже с первого номера вызывала общественный резонанс. Читатель откликался и на рубрику «Слухи», и на «Кяхтинскую летопись», которую вел Бытописец, и на заграничные корреспонденции. Но не надо забывать, что градоначальником Кяхты был А. И. Деспот-Зенович. Именно в годы его губернаторства в Тобольске неофициальная часть местных губернских ведомостей достигла небывалого расцвета. «Кяхтинский листок» был за мощной спиной: в родственниках кяхтинского градоначальника значился П. А. Тучков, московский генерал-губернатор. Но неожиданная смерть редактора[91] Петра Саввича Авруцкого, о которой сообщено в № 16 (16 авт.), позволила кяхтинскому обществу прекратить финансирование проекта.
Подводя итоги, можно сказать, что первые сибирские издания прошли тот же путь, что и российские провинциальные, может, только с опозданием на 20–30 лет: от рукописных повременных изданий, через неофициальную часть губернских ведомостей, этакую школу первых сибирских журналистов, и, наконец, к частным изданиям.
Несмотря на радикальные реформы, проводимые Александром II в отношениях между властью и прессой, местная печать (во всяком случае до середины 80-х гг. XIX в.) долго не могла найти свою нишу в обществе, в котором был низкий уровень образования и обилие ссыльных, а позже — переселенцев. Отсутствие читателя, а значит, и местного писателя, не способствовало возникновению в обществе потребности в прессе. Только благодаря усилиям власти, заинтересованной в грамотном рабочем классе, возникли первые периодические издания в Сибири. Однако губернские власти недостаточно помогали проведению реформ на местах.
Поиск различных форм работы с читателями, которые могли бы стать сотрудниками местных провинциальных изданий, особых результатов не приносил. Уровень развития полиграфических услуг не позволял говорить о капитализации повременных изданий в Сибири. Купечество в основной своей массе не понимало всех возможностей прессы, в т. ч. рекламных.
В начале 1865 г., когда начал раздаваться сильный голос представителей сибирского областничества, частная пресса еще не успела встать на ноги.
Апрель — месяц перемен и дополнений действующих цензурных постановлений, а 1 сентября 1865 г. начали работать Временные правила о цензуре и печати, которые приостановили развитие сибирской печати вплоть до 1881 г. Именно с появлением «Сибирской газеты» в Томске начинается новый этап в становлении газетно-журнальной периодики на территории русской «колонии». «Жизнь Сибири выдвигает все более и более местных вопросов; вопросы эти столь важны, что получают государственное значение и, наконец, касаются теперь самых существенных общечеловеческих задач цивилизации в недрах Азии. Есть ли о чем говорить сибирскому изданию?». Идеолог провинциальной прессы Н. М. Ядринцев четко видел миссию журналистов того времени: «Нам выпало на долю продолжать трудную работу наших предшественников к поддержанию местной печати»[92].
Экономическое положение
казенной прессы
(На материале «Томских губернских ведомостей»)
[93]
Изучение экономического положения казенной[94] прессы XIX века позволяет моделировать способ функционирования провинциальных изданий в сегодняшних условиях. Власть и деньги — «две наиболее важные силы», которые всегда «стремились оказать решающее влияние на печать»[95]. Для неофициальной части губернских ведомостей всегда были иные режимы цензуры и финансирования, нежели у частной печати[96]. Стремление нынешних региональных властей участвовать в местных изданиях через оплату помещаемой официальной информации повышает уровень помех в информационном пространстве и заставляет искать пути, как сделать каналы связи более емкими для диалога между изданием и читателем.
В последнее время в научных исследованиях проскальзывает мысль, что практика современного законодательства в области печатных СМИ нередко напоминает политику Александра II[97], пытавшегося ограничить свободу прессы при обсуждении существующей власти и преимуществ других форм государственного устройства. Возникающие исторические параллели заставляют всматриваться в практику тех лет, искать рациональное зерно, которое бы способствовало успешному функционированию периодических изданий.
Становление прессы Сибири мало чем отличалось от такого же процесса в регионах Европейской части России. Единственным существенным отличием были временные рамки: первые издания восточных окраин, а затем частные газеты и журналы начали появляться лет на 25–30 позднее, нежели в центральных районах государства. Сохранившиеся документы позволяют увидеть тот непростой путь, по которому вынуждены были проходить инициаторы создания провинциальной прессы.
В декабре 1854 г. директор училищ Томской губернии статский советник Федор Семенович Мещерин обратился в губернское правление с письмом, в котором задал волнующий образованную публику вопрос об издании «Губернских ведомостей»: «не было ли переписки <…> у губернского правления с вышестоящим начальством» на этот предмет, «почему до сих пор не было признано возможным приступить к изданию означенных ведомостей», позволит ли «состояние типографии… приступить в будущем году к изданию…»[98].
В подготовленной справке достаточно обстоятельно изложена история вопроса. Еще в августе 1847 года гражданский губернатор генерал-майор П. П. Аносов уведомил губернское правление, что каждая губерния обязана «для облегчения порядка сношений издавать особые губернские ведомости»[99]. При этом его интересовало, как «привести в надлежащее исполнение означенное узаконение». Согласно Именному указу, данному Правительствующему сенату от 3 июня 1837 г., о порядке производства дел губернских правлений одним из пунктов было определено, что действие этого документа не распространяется на Сибирь и Остзейский край, а также на Кавказскую и Бессарабскую области.
Очевидно, сложные отношения между генерал-губернаторами и гражданскими губернаторами Сибири[100] до появления на политическом горизонте П. П. Аносова не позволяли артикулировать проблему гласности, которая уже в 50-х начала выходить на авансцену всей российской периодики. К моменту обращения Ф. С. Мещерина с запросом в губернское правление первый номер ведомостей в Бессарабии вышел. Это случилось 17 июля 1854 г. Аналогичные издания появились на Кавказе и в остзейских губерниях.
Учреждение ведомостей предполагало финансовые затрата на содержание редактора, двух наборщиков и двух «тараторщиков»[101]. Предстояло увеличить помещение типографии «по крайней мере двумя комнатами», завезти новый типографский станок и литеры. Губернское правление решение такой задачи, как сказано в справке, «находит невыполнимым»[102] из-за недостатка финансов.
Тем не менее проект «О составлении и издании Томских губернских ведомостей» был написан. В нем были предусмотрены не только принцип подбора статей, но и технология прохождения их от предварительного просмотра текста и размещения его по столбцам (макет) до получения денег за подписку.
С момента обращения губернатора в губернское правление по поводу ведомостей до появления проекта издания прошло почти восемь лет. И лишь в 1855 г. Томский губернский совет рассмотрел насущный для Сибири вопрос.
Но и тогда губернское правление не решилось принять «на себя издания ведомостей без содействия гимназии». Старший учитель Ф. Рудаков[103] в рапорте заявил о готовности участвовать в «составлении и корректуре неофициальной части <…>, если труд этот между им и г. Андреевым[104] или кем-то другим будет разделен поровну, то <…> почитает для себя возможным принять эту обязанность, если будет назначено ему вознаграждение не менее 150 р. сер.»[105] в год.
В главу об управлении Сибирью пункт об издании при каждом губернском правлении особых ведомостей попал лишь 6 декабря 1856 г. Высочайше утвержденное Сибирским комитетом положение об издании губернских ведомостей подвело итог переписке между гражданским губернатором и губернским правлением. И сразу в штатное расписание последнего был включен начальник газетного стола, который автоматически становился редактором ведомостей и начальником типографии. Неофициальная часть отдавалась на откуп представителю местного образовательного учреждения.
Но история с тремястами рублями в год в качестве платы за подготовку неофициальной части набирала обороты. Губернское правление «при внимательном и подробном разсмотрении всех соображений» предложило «не более 200 руб. серебром». При этом двум учителям, пожелавшим заниматься Томскими губернскими ведомостями, было предложено выделенную сумму «употребить на содержание в гимназии одного или двух пансионеров с присвоением им названия “пансионеров Томской гимназии” или, наконец, обратить ее в постоянное пособие бывшему учителю той же гимназии г. Эльснеру…»[106]. На полях документа была сделана кем-то приписка, что нет «более лестного вознаграждения, нежели денежная плата за труд»[107].
В конечном итоге Томское губернское правление в письме на имя директора томских училищ от 14 августа 1857 г. сообщило о своем решении: «Особого вознаграждения в виде настоящей обязательной платы не представляется никакого основания… по неимению на подобный расход разрешения в законе… в случае затруднения в безвозмездном приобретении для Томских губернских ведомостей статей литературных и ученого содержания по недостатку желающих участвовать в оных своими трудами из одного лишь соревнования к успехам просвещения и общей пользе неофициальный отдел сих ведомостей может быть наполняем статьями, заимствованными из других периодических изданий»[108]. Такой подход к авторам будущего издания определил судьбу «Томских губернских ведомостей»: отсутствие авторов не позволило неофициальной части регулярно появляться в свет на первом году издания. В одном из номеров помещено объявление за подписью Ф. Мещерина, что «по недостатку времени и средств на приготовление статей для части неофициальной» последняя отсутствует. И далее: «Соответственно… программе подготовлены самою редакцией и получены от некоторых сотрудников и корреспондентов многие любопытные по содержанию статьи. Конечно, редакция по своим скудным средствам не может обещать ничего изящного и занимательного; зато употребит все от нее зависящее сделать губернские ведомости, сколько возможно, нескучными и небесполезными для любознательных читателей. Если четвертая часть ее годичного издания признана будет достойною внимания, то, при ничтожной ценности газеты, и это должно привлечь к ней расположение публики»[109].
Законодательно затеяв издание, учредитель не хотел тратиться на его содержание. Хотя, как еще верно заметил историк сибирской печати П. М. Головачев, ведомости стояли «не на одинаковой высоте; это зависело от степени просвещения и благожелательности лиц, стоящих во главе местной администрации края»[110].
По-другому обстояло дело в «Тобольских губернских ведомостях».
В мемуарах Г. Н. Потанин писал, что он посылал статьи[111]тобольскому губернатору В. М. Арцимовичу, за которые «получил от него гонорар сто рублей»[112]. В другой период, когда тобольские журналисты решили сделать из неофициальной части литературный орган Сибири, вознаграждение авторам также выплачивали. Эпистолярные заметки В. В. Костюриной свидетельствуют, что в ведомостях «платят по 5 копеек за строчку и не могут найти сотрудников»[113]. Недостаток литературных сил[114] заставлял заинтересованных в существовании прессы лиц искать авторов, иногда и за пределами губернии, стимулировать их в нарушение существующего законодательства, лишь бы издание было интересным. Хотя поступления в кассы газет вплоть до 90-х годов XIX в. «складывались из стоимости подписки и небольших сумм от розничной продажи… Доход за публикацию платных объявлений… являлся также величиной незначительной»[115]. В губернских ведомостях ситуация была аналогичной.
В середине шестидесятых из департамента полиции исполнительной за подписью министра МВД статс-секретаря П. А. Валуева в адрес начальников губерний был разослан циркуляр, в котором указывалось, что губернские типографии, «составляя обильный источник дохода для улучшения издания ведомостей, а также для усиления средств губернских правлений… находятся в совершенном застое, и в отношении производительности своей… далеко отстают от частного типографского производства»[116]. Последнее же в своем развитии шло семимильными шагами. За период с 1834 но 1864 г. в России количество полиграфических предприятий увеличилось в 7,25 раза[117]. Однако такие изменения никоим образом не коснулись сибирских губерний.
«Редкие наши города имеют публичные библиотеки, скудно поддерживаемые, что доказывает нелюбовь к чтению нашего общества, — писал Н. М. Ядринцев в программной статье областничества «Сибирь в 1-е января 1865 года»[118]. — Во всей Сибири нет ни одной частной типографии[119], нет даже книжных лавок, как будто умственная жизнь чужда Сибири и ее городские жители более нуждаются в винных погребках, чем в великом изобретении Гуттенберга. В прошлом наши интересы никогда не выражались обществом, да оно и не имело для этого своего литературного органа. Целые столетия сыпались на Сибирь самые жестокие обвинения. Сибирь называли тундрой, не способной ни к какой культуре, на нее смотрели как на место для каторжников, у нее отнимали всякую надежду на самобытное развитие народных сил, ей пророчили лапландскую будущность и обрекали ее народ на коснение[120] среди тундр, подобно эскимосам».
Такое положение культуры во всей Сибири зеркально отражалось на техническом оснащении типографии Томского губернского правления того времени. Это заведение было открыто в 1819 г. и до самого начала издания губернских ведомостей имело лишь три печатных станка «старого устройства», которые от «времени дошли почти до полного разрушения». Для набора имелось 10 касс литер, «не подновляемых по мере порчи»[121]. На таком оборудовании следовать циркуляру министра МВД было непросто. Но к письму из Петербурга были приложены «Некоторые правила относительно издания губернских ведомостей и ведения типографского дела в типографиях»[122]. Они и должны были стимулировать производственные процессы и типографии, и ведомостей.
Согласно существующим правилам редактор неофициальной части имел право на процентное вознаграждение от продажи издания, которое не должно было превышать 20 коп. с рубля. 25 процентов причиталось редактору от сумм, поступающих в кассу типографии за рекламу. Все публикации в официальной части предлагалось сделать неоплачиваемыми. До десяти процентов от чистой прибыли могло быть потрачено на «усиление содержания начальника газетного стола, его помощника и остального личного состава типографии»[123].
Эти документы красноречиво говорят, что издатель видел в губернских ведомостях коммерческое предприятие, неофициальная часть которого должна помещать интересные тексты согласно программе издания, способные доносить до читателя содержание официальных и частных объявлений. Именно программа издания, закрепленная в «Учреждениях губернских правлений», формировала тематическую рамку для авторов неофициальной части ведомостей. Автор «Журнального дела», работы, имеющей кликушеские интонации, адресованные журналистике, пытается рассуждать о побуждениях издателя. «Его цель — пожива от издания, которое ведется на подписные деньги; его интересы — увеличение подписки, которое дает барыши, его занятие — спекуляция печатным товаром»[124]. Попробуем разобраться в этом суждении на материале сибирской казенной газеты.
Типография Томского губернского правления в 1864 г. на содержание чиновников и служителей затратила 4600 руб., на приобретение краски, бумаги, материала — 1200 руб., отопление и освещение обошлись в 1800 руб. При этом получено «чистого доходу от типографии… 4289 руб.»[125].
Если проанализировать траты постатейно, то окажется, что типография ежемесячно тратила на содержание редактора неофициальной части 20 руб., наборщика — 12, тередорщика — от 5 до 5 руб. 30 коп. (данные за январь-октябрь 1865 г.)[126]. Оплачивалась также работа трех писцов газетного стола.
Анализ прихода и расхода типографских средств за 1859–1866 гг. показал, что доходы с 5705 руб. в 1859 г., колеблясь, не поднимались выше этой цифры и снизились до 2344 руб. в 1865 г. Если на начальном этапе вышеуказанного периода на укрепление губернского правления из типографских средств было расходовало около 2100 руб. в год, то в 1865 г. эта сумма снизилась до 740 руб. 56 коп.[127] В ходатайстве на имя губернатора правление просило беспроцентный заем из переселенческого экономического капитала в сумме 3344 руб. 20 коп. сроком на пять лет. Эти деньги предназначались для погашения долгов за бумагу, доставленную купцом Королевым, для приобретения типографских принадлежностей («дурное состояние и требуют немедленной перемены»)[128] и т. д.
Финансовое положение требовало от губернского правления безотлагательного поиска нестандартного решения проблем типографии. Были разработаны «Кондиции, на основании которых Томская губернская типография может быть передана в аренду»[129]. Гипотетическому арендатору вменялось бесплатное печатание правительственных распоряжений, а также распоряжений как губернатора, так и правления на бумаге губернского правления. Губернские ведомости также должны были печататься на газетной бумаге за счет последнего, но из расчета по два рубля серебром за каждую сотню экземпляров, а также с оплатой бумаги не выше двух рублей за стопу. При этом «кондиции» содержали требование: «Печать должна быть чистая, черная и четкая». В описи имущества типографии значились два чугунных станка, «совершенно годные к употреблению», и два деревянных, которые «приходят уже в ветхость, так как служат более 45 лет»[130]. Всего имущества согласно описи значилось на 2000 руб. серебром. Трудно сказать, почему от этой идеи в губернском правлении отказались. Не исключено, что из-за финансовой нестабильности типографского заведения не нашелся арендатор.
Требования из МВД России способствовали тому, что дело стало упорядочиваться. Была утверждена такса для взимания платы за печатание различных бланков. Так, набор полного листа формата писчей бумаги шрифтом цицеро стоил заказчику 1 руб. 80 кои. За печатание одного экземпляра с обеих сторон полагалась 1 коп. В 1865 г. чистый доход топографии вырос. В 1866 г. только объявления в официальной части дали типографии 880 руб., а в неофициальной — 9 руб. Частный и обязательный подписчик заплатил в кассу 1564 руб. 50 коп., продажа отдельных экземпляров издания принесла 262 руб. (при тираже окало 500 экз.[131]). Всего поступило в кассу 6978 руб., при этом осталась задолженность за подписчиками «Томских губернских ведомостей» на сумму 1233 руб. и за работу типографии — 705 руб.[132]
Если сосчитать деньги, поступившие за подписку в 1864 г. (3 руб. х 379 + 5,5 руб. х 55), то получим 1339 руб. 50 коп. Согласно денежным поступлениям в 1866 г. тираж издания несколько вырос. Но, судя по сумме долга за подписку, некоторые присутственные места годами вообще ее не оплачивали или делали это частично. Даже по цене, предлагаемой арендатору, затраты на полиграфическое исполнение при 52 номерах в год составляли 1040 руб., зарплата редактору неофициальной части составляла 240 руб. в год. Оставались содержание помещения (освещение и тепло), транспортировка бумаги. При таком положении дел увеличение тиража давало только одни расходы. Увеличить стоимость подписки не было возможности: она была оговорена законодательно: 3 руб. для присутственных мест. Цена с доставкой для частного лица была равна 5 руб. 50 коп. Надо было искать другой путь содержания издания[133].
В 1868 г. Томское губернское правление обратилось к губернатору с представлением «О взимании денег за припечатание в губернских ведомостях»[134]. До сих пор цена каждого частного объявления равнялась 3 руб. серебром. Однако всяческая информация о торгах и переторжках помещалась бесплатно, с обязательным возмещением денег за печатание объявления сразу после завершения торгов городским бюджетом. Последний пытался взыскать эти суммы с участников торгов. Это самый простой случай, о котором шла речь в документе. Поскольку податели объявлений зачастую сообщали о бродягах, розысках различных лиц, то они пытались эту информацию поместить безденежно. При таком способе размещения объявлений «типография лишается до трети доходов»[135]. По мнению авторов представления, деньги за «сии объявления взыскиваются с виновных».
П. А. Валуев поставил очередную задачу перед губернскими типографиями: словолитня МВД может решить все проблемы провинциальных предприятий. Уже в 1868 г. было приобретено свыше 30 пуд. различного материала, начиная от шрифтов и гербов, заканчивая квадратами и шпациями. Типография Томского губернского правления готовилась конкурировать на рынке частных услуг.
В 1869 г. отставной коллежский асессор Г. А. Калинин обратился к министру внутренних дел с просьбой: разрешить под его редакторством еженедельное издание под названием «Сибиряк»: «после моей беспорочной 20-летней службы по Министерству народного просвещения… имею свидетельство вятской полиции, где я держал типографию, и таковую же теперь открываю в Томске. Для издания газеты я нарочно переехал на жительство в г. Томск, как в центр западносибирской жизни и цивилизации, и терпеливо ожидаю своего преднамерения».
Однако Г. Калинин, сообщая, что имеет типографию в Томске, поспешил. В конфиденциальном письме № 165 от 10 августа 1865 г.[136] из Совета Министров по делам книгопечатания содержалось разъяснение: «Желающие завести типографию и т. п. заведение на основании ст. 2, 20 и 25 Высочайше утвержденного 6 апреля сего года Государственного Совета о типографиях и т. п. заведениях должны повсеместно, кроме столиц, получать на то дозволение от начальника губернии…»[137]. В письме от 21 октября 1869 года на имя генерал-губернатора Западной Сибири томский гражданский губернатор писал, что заявителю «мною было отказано без объяснения впрочем причин отказа, потому что открытие частной типографии могло служить к возникновению финансовых затруднений уже в будущем году». Ибо из прибыли, планируемой типографией, почти 4000 руб., по распоряжению МВД, отдавалось на содержание губернского правления. При этом письме находилось представление Томского общего губернского управления № 291 от 12 августа 1868 г.
В нем рассматривалось финансовое положение типографии за последние четыре года. Все это время росли оборот и прибыль: «…оказывается, что в два последние года и 1-ю половину текущего хотя оборот типографии представляет увеличение почти в два раза более противу прежних лет, несмотря на отмену обязательной рассылки губернских ведомостей сельским церковным приходам, земским позициям и дворянским заседателям, лишившую дохода до 1000 руб., тем не менее… типография приобрела возможность без посторонней помощи, о чем ходатайствовалось без удовлетворения, выписать на свой счет новую скоропечатную машину, стоющую с провозом 3236 руб. 34 коп., и словолитню 581 руб. 15 коп., а всего 3817 руб. 40 коп., за что уже уплачены деньги»[138]. При этом губернское правление подчеркивало, что при частной конкуренции доход «объясненной типографии должен будет сократиться, несмотря на удешевленную, ныне действующую таксу на типографские работы», т. к. частный предприниматель может еще снизить плату за услуги печати «против казенной таксы и понести на первый раз убытки, с целью по ознакомлению удержать на будущее время постоянных заказчиков», особенно при работе в кредит. К тому же, по мнению губернского правления, «в частной типографии, как известно, имеются разные типографские украшения, которых казенною типографиею еще не приобретено». Но самое главное было в другом: «если содержательницей частной типографии будет открыта газета, то губернская типография и в этом случае может лишиться дохода от уменьшения числа частных подписчиков по той вероятной причине, что фельетон газеты, в котором могут быть помещены статьи литературного содержания, вообще разностороннее, более привлечет к подписке на частную газету, нежели на губернские ведомости, в фельетоне, который дозволен законом, помещаются статьи только газетного содержания: исторического или статистического, относящегося преимущественно до здешней губернии». Проанализировав цифры, губернское правление приходит к убеждению, что при существовании частной типографии нельзя будет «приобрести суммы, ассигнованной по распоряжению г. Министра внутренних дел на 1869 г.»[139].
«Томские губернские ведомости» на этапе становления финансировались исключительно за счет денег, заработанных типографией губернского правления. МВД России, выступая в роли представителя издателя, регулировало ход дел по переоснащению предприятия, стимулировало сбор рекламы и объявлений, контролировало расходы, требуя регулярного отчета своей деятельности, перераспределяя доходы.
Губернское правление забирало частично доходы типографии на содержание своих служащих, заботилось о финансовой составляющей деятельности, ограждало от конкурентов на рынке типографских услуг, но нисколько не интересовалось качественной стороной неофициальной части губернских ведомостей, превратив их в издания одного автора, которым чаще всего и был его редактор. «Стать же в положение самостоятельного серьезного политического органа — это пока недоступно для провинциальных изданий даже в мечтах самых горячих приверженцев провинциальной печати. Наконец, возможность обеспечить свое существование с помощью лишь меньшинства читающего общества — существует только для каких-нибудь трех-четырех крупных центров нашей экономической и умственной жизни, к которым тянутся значительные районы; все же остальные местные органы могут существовать только под условием принятия во внимание симпатий, стремлений и желаний, взглядов и убеждений большинства местного общества»[140].
За 1878-79 гг. плата за помещаемые в ведомостях объявления достигла 3706 руб. 44 коп. За эти же два года в кассу заведения за типографские и литографические работы поступило 3698 руб. 73 коп. Подписные деньги составили 1923 руб. 78 коп.[141] В среднем поступления за издание составили 2815 руб. в год. Т. е. поступления от подписки за ведомости и объявлений в них стали несколько больше, нежели от деятельности типографии. Однако финансовая ситуация, в которую поставил издатель «Томские губернские ведомости», лишала самостоятельности в расходовании заработанных на подписке и объявлениях денег, что привело тип издания к неконкурентоспособности на рынке газетных услуг по сравнению с появившимися частными изданиями.
Такая же ситуация наблюдалась и в других казенных изданиях Сибири. Все это способствовало упадку неофициальной части ведомостей, а к концу 90-х годов и отмиранию как издания газетного типа на территории всей Восточной России.
Идеология местной печати
(Некоторые вопросы эпистолярного наследия Г. Н. Потанина)
Иркутский исследователь провинциальной прессы С. И. Гольдфарб определил провинциальную прессу как «часть газетного рынка», которая ограничена «территориальными рамками»[142]. Даже если такое понимание принимать за «термин» «служебный»[143] (а автор убежден, что предлагаемые им «понятия и термины» «складывались на основе уже имеющихся классических определений, принятых в журналистском сообществе»[144]), то семантические рамки его окажутся настолько узкими, что объектом изучения могут остаться лишь различного рода справочные листки объявлений XIX в. да издания России советского периода, типологически значившиеся как областные, городские и районные.
Планируя «Провинциальные письма» в «Камско-Волжской газете», один из идеологов провинциальной прессы Н. М. Ядринцев, находясь в ссылке в Шенкурске, в письме к Г. Н. Потанину от 15 ноября 1873 г. писал: «Что понимает каждый под именем провинции, как бы от имени своего. Мещанство, губернскую челядь, гордящуюся перед мужиком. Я сам ненавижу мещанское барство. Но разве оно не воспитано той же высокомерной с. — петерб[ургской] цивилизацией? Учитель мой петербуржец. Грехи у нас общие. Я провинциал, виноват перед народом, а ты перед провинцией»[145]. Давая характеристику нравам, он противопоставляет центр и провинцию географически, подчеркивая общность некоторых черт людей, живущих в столице и на отдаленных от нее территориях.
Противопоставление «центр-провинция» в некоторых публикациях того времени принимало причудливо-упрощенную трактовку. Столичные газеты, по мнению таких исследователей, имеют распространение во всей России: «Мы имеем эти газеты всегда перед глазами, мы следим за всем, что появляется в них нового и выдающегося, из их взаимной полемики; из разных обмолвок и случайно, как бы вскользь, брошенных замечаний мы узнаем, чему они на самом деле служат, какие цели преследуют»[146]. Одним словом, мир столичной ежедневной печати, его внутренние дрязги и его внешняя деятельность прекрасно известны всей России.
Автор публикации в «Русском обозрении» противопоставляет столичной печати провинциальную даже не по территории распространения, а исключительно по наличию-отсутствию в продаже: «Столичные газеты всегда можно найти в любом провинциальном городе; в столице невозможно отыскать не только какие-нибудь «Уфимские губернские ведомости», но даже и такие крупные газеты, как «Новороссийский телеграф» или «Киевское слово». Но газеты и в XIX веке распространялись по подписке, ареал которой мог выходить далеко за административные рамки центра, где издавались газета или журнал.
Современные исследователи сегодня нередко возвращаются к исследованию природы провинциальной печати XIX века. Х. С. Буланцев в работе «Пионеры провинциальной печати» описал дискуссию, в которой участвовали представители «Дела» (С. С. Шашков и Д. Л. Мордовцев) и «Камско-Волжской газеты» (Н. М. Ядринцев и К. В. Лаврский). Первые считали, что «ни зачатков развития, ни будущего провинциальная пресса не имеет и иметь не может, ибо в провинции нет и не будет никогда сил, которые могли бы обеспечить издание серьезных органов местной печати»[147]. На что К. В. Лаврский возражал, воспринимая мнение Мордовцева как «своеобразный способ прикрыть и оправдать факт игнорирования столичной печатью общественных нужд провинции», а также попытку обезоружить деятелей самой провинции.
Провинциальная пресса начиналась с губернских ведомостей, издание которых затеяло в 1831 г. Ярославское губернское правление. В 1938 г. аналогичные издания появились еще в 39 губерниях[148]. Задуманные изначально Министерством внутренних дел для облегчения делопроизводства и распространения официальной информации на местах, ведомости в первые годы своего существования были единственными представителями прессы в провинции.
Несмотря на то, что издание состояло из двух отделов, разных по структуре и назначению, этим первым печатным росточкам столичные издания поднимали высоко планку. Одолеть ее могли не каждые из губернских ведомостей. Еще и потому, что критике, как правило, подвергались официальные части издания.
Неофициальная часть[149], которой была отведена роль бытописателя и статистика происходящего, вынуждена была работать в жестком законодательном каркасе, который позволял лишь исторические эпизоды из местной жизни да еще статистические данные. Г. Н. Потанин был убежден, что «“губернские ведомости” были бы очень полезны, если бы в них как можно больше печаталось разного сырого материала, требующего обработки, так, например, сведения об оброчных статьях в губернии, о фабриках, о количестве проданных казенных земель…»[150].
Такой информацией могли бы обеспечивать губернские статистические комитеты. Но люди, их возглавлявшие, зачастую были далеки от понимания задач, стоящих перед этими учреждениями.
В одной из журнальных публикаций рассказываюсь о П. Н. Рыбникове, который, будучи преподавателем Московского университета, перешел в статистический комитет, чтобы иметь возможность ездить по губернии и записывать сохранившийся фольклор. Увы, это редчайший случай в жизни российской глубинки. Чаще автор журнальной публикации встречался с другого рода людьми из губернских статистических комитетов:
«— Где вы получили образование? — раз спросил я одного старика, секретаря губернского комитета, разговорившись с ним по душе.
— Я самородок, домашнего воспитания, — отвечал он с гордостью. — Была у меня старуха — тетка-монахиня из раскольничьего монастыря. Вот она-то и научила меня читать… Лет шестнадцати отец определил меня на службу писарем…
— Как же вы выбились на теперешнюю дорогу?
— Все через образование… Узнал советник, что я книжки читаю, — сначала насмеялся, потом испытал, а под конец и назначил смотрителем губернской типографии и редактором официальной части “Губернских ведомостей”. С тех пор я все и служу по делам печати.
— Ну а как же вы сами начали пописывать?
— В старину в губернской типографии был чисто денной грабеж. Зато и типография была — горе. Дожили до того, что некоторых букв совсем не осталось. Бывало возьмешь перочинный ножичек да и норовишь из одной буквы сделать другую, чтобы хоть что-нибудь похожее-то было. Ну а начальство заметило мое усердие, назначили в награду редактором неофициальной части. Тут уж поневоле пришлось сочинять статейки. Сначала было трудно, а потом расписался»[151].
Опыт автора журнальной публикации, знающею об отсутствии литературных сил в провинции, позволяет ему прийти к заключению: «Призовет губернатор и скажет: “напишите к юбилею историю края”. Старик сядет и напишет. “Составьте, — говорит губернатор, — описание местной флоры”. Старик садится и пишет. Если бы губернатор приказал написать китайскую грамоту, то я уверен, что старик так же беспрекословно сел бы и написал ее. И не подумайте, что старик усидчивым трудом самоучки приобрел энциклопедическое образование. Отнюдь нет. Он вам напишет историю края, никогда не читавши даже краткого учебника всеобщей истории, составит описание местной флоры, не имея самых элементарных познаний по ботанике»[152].
Поэтому и неудивительно, что содержание губернских ведомостей всегда вызывало чувство иронии у представителей столичных изданий. Степановско-курочкинская «Искра» писала: «Многие жалуются и даже негодуют на пустоту и бессодержательность наших провинциальных газет. Губернские ведомости, — так выражаются эти ничем недовольные люди, — положительно невозможно читать. В иных, говорят, ровно ничего нет, кроме производства в чины, а другие — уж если зарядят сообщать статистические сведения о лицах, взятых в полицию за воровство и пьянство, — то уж на одном том и стоят и ни до чего другого дела им нет, точно будто в городе одни только воры да пьяные и живут! Другие интересуются только удавившимися и утопившимися, а живыми людьми пренебрегают, лак что в хронику общественной жизни входят только личности с веревками на шее и с ядом в кишках»[153].
Если сделать обзор губернским ведомостям Сибири, то можно заметить, что неофициальная часть в разные периоды «выбивалась» из бесцветности, о которой многократно твердила столичная пресса того времени.
В первые годы своего существования «Иркутские губернские ведомости», благодаря участию в них политических ссыльных, заметно выделялись уровнем публикаций, своей направленностью среди аналогичных изданий Сибири. Во времена гражданского губернатора А. И. Деспот-Зеновича «Тобольские губернские ведомости» затевали полемику с частными изданиями, что было законодательно запрещено. «Енисейские губернские ведомости» полемизировали со своими коллегами из Иркутска по поводу их творческих методов в критических материалах, обличающих произвол некоторых чиновников.
Неофициальная часть губернских ведомостей была, несомненно, тем полигоном, на котором и выросла вся провинциальная пресса. В. Г. Короленко, хорошо знавший провинциальную прессу XIX в., писал: «Высшая администрация того времени смотрела на провинциальную печать, как на праздную затею, совершенно излишнюю и, пожалуй, вредную… Поэтому добиться права на издание частной газеты в провинции в то время было невозможно»[154].
Столь категоричное отношение к появлению частной прессы в провинции, особенно в Сибири, имело свои корни. Стремление столичных изданий к монополии на прессу, по мнению Г. Н. Потанина, «ведет только к обогащению немногих». Отсутствие газет и журналов в провинции привело к росту корреспонденций в столичные издания, вследствие чего цена на них упала. И «…разные Палетики пользуются этим состоянием рынка провинциальной умственной работы»[155].
Об экономической подоплеке такого положения с газетным детом неоднократно высказывались в столичных изданиях. Это было продолжение полемики, затеянной в свое время «Камско-Волжской газетой», о месте прессы в жизни отдаленных от столицы мест. Так, в передовой статье «Недели» (редактор-издатель П. А. Гайдебуров) неизвестный автор писал, что «даже люди с небольшим дарованием, работающие в провинциальных органах, все лучшее, что они могут произвести, несут на столичный литературный рынок»[156]. Т. е., с одной стороны, существующие губернские ведомости не платили пишущим на ее столбцы. С другой — столичные издания не позволяли себе поступать так со своими авторами. Но обилие корреспонденций с мест резко снижало цену за литературный товар.
Эпистолярий Г. Н. Потанина дает много примеров этому. По приезде из Омска в Петербург он сообщает казачьему офицеру Ф. Н. Усову, что посылает «один экземпляр своей статьи “Полгода в Алтае”. Может быть в декабрьской книжке продолжение. За эту тетрадку, в которой 4 3/4 листа, я получил 185 рублей, т. е. гораздо более прежнего своего сотницкого жалованья»[157]. В одном из следующих писем, написанном почти через полгода и датированном уже февралем 1860 г., пытается «просветить» своего омского корреспондента: «Не 7 руб. за печатный лист платит “Слово”, а 40 р. Печатный лист будет равняться четырем Вашим писаным листам. Если Вы ежемесячно будете представлять по два печатных листа, то это выйдет всего 960 р. [в год]. А не 150 р. Но на два листа едва ли будет набираться у Вас материалов, если на лист, то и то слава богу, но и то придется 480 р.»[158].
Столь высокая оплата литературного труда произвела настолько сильное впечатление на Г. Н. Потанина, что он пытается научить технологии зарабатывания денег будущего соучастника «сепаратистского» дела»: «Да накатайте страницу в “Русское слово” о комитете. Это будет первый лист корреспонденции. О падеже скота и ценах тут не нужно; да и мне не пишите. Провинцией пахнет[159]. Тут-таки целую корреспонденцию и займите одними рассуждениями о комитете[160]. Начните, что в городе Омске сосредоточены интересы Западной Сибири и права Казачьего Войска, что стоит читателей “Р[усского] слова” занять 80000, тем более что этот вопрос касается не одних этих 80000, но нескольких миллионов других войск и т. д.»[161].
Хотя если вспомнить «Амур», первую частную газету Сибири, то в период, когда граф Н. Н. Муравьев-Амурский начал финансовую блокаду из-за позиций частного издания[162], редактор М. В. Загоскин пытался понять: станет ли провинциал печататься в местной прессе, если ему платить гонорар? Или его будет вечно мучить страх перед начальством[163]? Именно последнее обстоятельство и определяло выбор провинциальных авторов в пользу столичных изданий.
Еще об одной экономической составляющей проблем с началом издания можно встретить в «Воспоминаниях» Г. Н. Потанина[164]. В Главном управлении по делам печати старались выдать разрешение на новые газету или журнал «своему» человеку, который бы смог со временем продать эту бумагу какому-нибудь ходатаю.
Был и другой подход в решении вопроса: разрешать или отказывать в издании новой газеты в провинции. Так, генерал-губернатор Восточной Сибири Д. Г. Анучин всегда подчеркивал свое желание, «чтоб в крае была не одна, а двадцать газет». Но с выдачей свидетельства никогда не спешил. Считал, что возглавлять издание могут только окончившие «курс в учебном заведении»[165].
В таком подходе Д. Г. Анучин был не единственный. Когда А. А. Крылов начал в 1896 г. ходатайствовать о разрешении на издание «Сибирской торговой газеты», Главное управление по делам печати усомнилось в возможностях будущего редактора: «Что касается вопроса и степени подготовки Крылова к систематической литературной работе и руководительством печатного органа, каковой вопрос получает особое значение ввиду неимения им образовательного ценза»[166].
Рассказанная выше С. Приклонским история с редактором неофициальной части губернских ведомостей наводит на грустные размышления о наличии литературных сил в Сибири. А имеющиеся на ее территории в обильном количестве политические ссыльные и «червонные валеты» не имели права согласно существующему в России законодательству возглавлять органы печати. Вспомним хотя бы томскую историю с Е. В. Коршем, опытным петербуржским журналистом, находившимся в уголовной ссылке в Сибири. Когда его фамилия начала появляться в неофициальной части губернских ведомостей, из Главного управления по делам печати пришло на имя губернатора письмо, разъясняющее незаконность сложившейся ситуации в издании. Именно по указанию МВД Е. В. Корш не только перестал подписывать неофициальную часть своим именем, редактором которой был, но и вынужден был уйти из «Томских губернских ведомостей»[167]. А ведь в его бытность неофициальная часть попыталась оторваться от репутации «листка объявлений».
Сложности провинциальной печати[168] хорошо понимали ее идеологи. Неоднократно в переписке они обсуждали эту проблему. В одном из сентябрьских (1873 г.) писем Г. Н. Потанин просил Н. М. Ядринцева написать обзор существующих изданий: «Обругайте не этих мальчиков веселых, которые там играют в прессу, точно серьезные люди, а обругайте серьезных людей, зачем они игнорируют эту область общественной деятельности, зачем они эти хурульные кресла, на которых следовало бы увидеть серьезных, строгих, честных людей, оставляют праздными и допускают паяцам садиться в них и арлекинничать и тем огаживать святое место. Газеты существуют несколько лет, значит, есть спрос, и как бы много сделал честный человек, умеющий вести дело, взявшись удовлетворить этот спрос! А теперь! Когда же эта провинция перестанет платить деньги за гнилой товар?»[169]
Шестидесятые годы XIX века характеризуются значительными изменениями в обществе: отмена крепостного права; обновление законодательства о цензуре; начало капитализации повременных изданий, и как следствие — массовое появление частных газет и журналов. Изменения на рынке периодики, последовавшие за возникновением практически ранее не известных региону изданий — частных, способствовали «перегруппированию» читательских симпатий. Новая ситуация обнажила проблемы сенатских изданий до такой степени, что неофициальная часть стала представлять «собою чуть ли только не листок объявлений»[170].
В это время, когда из отмирающего института губернских ведомостей начала выкристаллизовываться частная пресса, идеологи провинциальной прессы Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев сформулировали ее принципы.
Проблемы сепаратизма в мировоззрении Г. Н. Потанина — наиболее волнующий исследователей вопрос, затрагиваемый в работах последних лет[171]. Хотя эпистолярное наследие великого путешественника дает обильную пищу для изучения становления провинциальной печати, вопрос этот практически не изучен. В совместной работе А. Сагалаева и В. Крюкова участию Г. Н. Потанина в работе прессы посвящено лишь несколько страниц. Да и те в основном — участию областников в «Томских губернских ведомостях» и «Восточном обозрении».
Общеизвестно, что представитель сибирского областничества имел радикальную точку зрения на метрополию, скатывающуюся к сепаратизму. «Под местными интересами я разумею то, что разумеют “Иркутские ведомости” и “Амур”, не обличение какого-нибудь местного монополиста, откупщика или взяточника, а автономию провинции, — писал Г. Н. Потанин в письме к Н. С. Щукину, мечтавшему в 1861 г. об издании всесибирского журнала. — Мы хотим жить и развиваться самостоятельно, иметь свои нравы и законы, писать и читать, что нам хочется, а не что прикажут из России, воспитывать детей по своему желанию, по-своему собирать налоги и тратить их только на себя же. Вот если бы Ваш журнал во всех статьях своих пел бы эту песню, тогда другое дело — он законное явление, имеющее прочное основание в потребности общества, которой он удовлетворяет, а не каприз человека, сказавшего себе: дай я создам сибирскую беллетристику»[172].
Именно этот тезис и послужил основой для разработки теоретических основ провинциальной журналистики, в данном случае — сибирской. Главные ее тезисы можно обнаружить в письмах, служивших для их автора больше, нежели просто средством обмена информацией: «Пока нет журналов, письма заменяют у патриотов журналистику. Напр[имер], получение письма Ник[олая] Мих[айловича] для меня то же самое, что и чтение нового номера сибирской газеты (будущей, патриотической, а милютинско-чиновнической). Тут и беллетристика, и публицистика, и юмор даже — словом, литературная книжка с разнообразным содержанием»[173].
Сохранившаяся переписка свидетельствует о живом интересе Г. Н. Потанина к происходящим процессам в зарождающейся печати. И этот интерес, иногда весьма специфический, порождает много вопросов. Только ли для удовлетворения внутренних потребностей и в поисках единомышленников в письме к Н. С. Щукину изложена не совсем обычная просьба: «…напишите мне возможно подробную историю “Амура”: кто его основал, на какие деньги, к кому он переходит во владение, чью собственность теперь составляет, и какое участие там принимают Милютин и Загоскин, и что это за люди, чем они прославились и какое имеют движимое и недвижимое умственное имущество»[174]. Ряд исследователей предполагают[175], что Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев возглавляли сибирскую организацию «Земля и воля». Однако этот факт пока не доказан, хотя «согласованность действий, их массовый характер, направленность и содержание выступлений позволяют сделать вывод о координации действий сибирских областников в 1863–1865 гг., о наличии у них прочных связей между собой, единого идеологического руководства»[176].
Оценочные суждения в адрес первенца сибирской журналистики: «Наш “Амур” что-то плоховат»[177], «…есть ли надежда на улучшение “Амура” или на замену его новым журналом»[178] — в письмах к своим единомышленникам свидетельствуют о теоретических поисках Г. Н. Потаниным путей улучшения провинциальной прессы. При этом автор писем четко видел те основные условия, в которых могут выжить местные издания.
1. Осознание текущего момента: «Теперь время прокламаций, а Вы мечтаете о каких-то романах, повестях, живописании и воспроизведении, — писал Г. Н. Потанин в Иркутск Н. С. Щукину. — Литература, по-моему, есть всегда памфлетистика; роман тоже памфлет, но слишком скромный для нашего времени. Теперь нам нужны Джефферсоны, Франклины, а Вы мечтаете о сибирском Тургеневе, Гончарове. В то время как Бокль отнимает у литературы политическое значение, Вы являетесь с панегириком ей, да еще и хвастаетесь, что Вы сами не чужды ее интересам. Нашел чем хвастаться! Солидарностью с литературою, льстившей, подслушивающей, молчавшей о серьезных вещах и болтавшей вздор и пустяки…ныне не в моде восхищаться влиятельными качествами литературы…ныне в моде сетовать на бесплодность этой массы труда, этой груды потраченной бумаги»[179]. И практически здесь же фраза о том, почему «Амуром» «слишком много бумаги тратится попусту». По мнению автора письма, с «самого начала его издания там не были задеты политические интересы Сибири».
2. Финансовая составляющая издания: «…провинциальная газета в настоящее время окупает только бумагу и типографск[ие] расходы»[180].
Но при этом Г. Н. Потанин часто вспоминает историю создания «Камско-Волжской газеты», издания, в котором на практике были обкатаны общетеоретические принципы провинциальной прессы: «Газета эта основана двумя студентами на 50 рублей, данных заимообразно: купец дал бумагу с тем, чтоб плата [была] по истечении года; типографщики согласились печатать с уплатой по истечении третей. При таких условиях и началась провинциальная газета. Сотрудники, редакторы, корреспонденты — все работали даром»[181]. Сумма, прозвучавшая в письме, просто смехотворна, по сравнению с гонораром автора письма за одну из первых публикаций в столичной прессе[182]. При этом идеолог прессы активно обсуждает в переписке проблемы издательского процесса: рост тиража, раскрутка издания с помощью рекламы в других газетах, доходы от объявлений. Он напоминает в декабре 1875 г. в письме А. С. Гацискому, еще одному подвижнику провинциальной печати, что «театр и журналистика становятся достоянием антрепренеров, большей частью движимых интересом наживы»[183].
Автор писем радуется за финансовое положение «Камско-Волжской газеты»: в прошлом году «она печаталась в числе 500 экземпляров, ныне в 800 (даровых ныне менее), и все почти расходятся. В то время как в прошлом году она выходила раз в неделю, ныне — три раза. Вероятно, с половины года формат газеты увеличится»[184]. При этом «от Агафонова я все-таки не раз получал деньги»[185].
Своим корреспондентам Г. Н. Потанин сообщает хоть что-то о финансовой составляющей иркутской, уже не принадлежащей Клиндеру, «Сибири». В письме К. В. Лаврскому: «имеет других подписчиков 1200» (март 1877); Н. М. Ядринцеву: «у “Сибири” 1200 подписчиков» (18–19 марта 1877 г.); «подписчиков в Западной Сибири: всего 20 экземпляров, из них 15 в Томске, а на остальную Сибирь [приходится] 5 экз. Скандал!» (апрель 1878); «газета ежегодно тратит 3000 руб. на типографию» (май 1878); «не только не приносит убытки, но даже некоторый доход, она во всяком случае может прокармливать редактора» (начало января 1881)[186]. Ратуя за появление новых изданий, просит в письме своего единомышленника Н. М. Ядринцева рассказать в очередной статье о провинциальной прессе, «как легко начинать дело: с 50 р. (не помин[айте] КВГ), лишь бы была преданность делу. И что можно бы издавать газеты в Архангельске, Вятке и других городах»[187].
Для популяризации издания Г. Н. Потанин сам пишет рекламу «Камско-Волжской газеты» для Н. Я. Агафонова и просит его поместить ее в иркутской «Сибири». При этом идеолог провинциальной прессы придирчиво относится к содержанию рекламного текста.
В письме Н. С. Щукину (январь 1862 г.) подвергает критике автора проекта литературного сибирского журнала: «Объявление свое Вы написали слабо. Вместо того, чтобы намекнуть соотечественникам, что журнал будет местно-политическим, Вы говорите о какой-то сибирской беллетристике, которая бы расцвела, если бы не препятствия, и к которой Вы спешите на выручку со своим журналом. Если действительно цель Ваша — положить основание сибирской беллетристике, то отказываюсь от сотрудничества. Я не подозревал, что Вы гоняетесь за такой жаткой целью». И уже на следующей странице совсем категоричное неприятие замысла Н. С. Щукина: «Если Ваше объявление не будет изменено, дельные люди расхохочутся… я не предвидел, что от Вас и не следовало ожидать серьезного предприятия…цвет журналу должны дать публицисты»[188].
Не забывает при этом Г. Н. Потанин о том, что лучшая реклама для издания — само издание. В письмах своим корреспондентам он регулярно пишет о распространении печатной продукции: «просил редактора “Ведомостей” выслать сибирским студентам в Петербург бесплатно один экземпляр»; «…поговорю с Кузнецовым о посылке нескольких экземпляров в Вашу библиотеку»; «советовал бы Вам обратиться и в остальные Тобольск, Красноярск и Иркутск и просить их высылать Вам по экземпляру даром…»[189].
Но не экономическая составляющая является главной, по мнению Г. Н. Потанина, при создании органа печати.
3. Редактор и сотрудники. Опыта работы провинциальных частных изданий в Сибири к началу 80-х годов XIX в. практически не было. «Амур», «Кяхтинский листок», «Сибирский вестник» (Иркутск), «Сибирь» — вот, пожалуй, и весь список пионеров газетного дела. «В Сибири были неудачны все начинания, потому что, затевая дело, приглашали редактором какого-нибудь кандидата петербургского университета. Так ничего не вышло из “Кяхтинского листка”, из “Сибирского вестника”, а ведь редактор последнего, Борис Милютин, кажется, мог бы вести журнал, если бы для этого было достаточно только известной степени образования и не требовалось еще беззаветного желания пересоздать свою родную область, одним еловом, кто dichtet об ее будущем (т. е. грезит и песню слагает)»[190].
О проблеме газетных писателей в Сибири средины XIX в. написано немало. Уровень грамотности населения ставил задачу: воспитать читателя, из которого может со временем вырасти и газетный писатель. Г. Н. Потанин ощутил эту проблему уже в «Камско-Волжской газете»: «До настоящего времени г. Агафонов был без установившегося направления, просто хотел издавать газету в либеральном духе; если Вы находите ее плохою, то [это, во-первых], потому что трудно возиться с цензурой, а во-вторых, люди ее игнорируют, а из молодежи в провинции нет людей даровитых, — писал Н. М. Ядринцеву Г. Н. Потанин в письме от 16 февраля 1873 г.
— После того как газета лишилась главного сотрудника (К. В. Лаврский. — Ю. М.), некому писать передовых статей… Прежде редакция думала, что [местный интерес] — это значит водопровод, актриса — любимица местн[ого] общества и т. п. Теперь сознали, что [местный интерес] — это значит что-то высшее: но все еще сама редакция не может овладеть предметом настолько, чтобы сама могла ставить статьи. Поэтому не возьметесь ли Вы написать ряд передов[ых] статей: что такое местные вопросы, местный патриотизм; чем местные вопросы отличаются от общих, с одной стороны, и от водопровода и т. п. quasi местных — с другой. Я думаю, от общих [вопросов местные отличаются] тем, что существуют только для данной местности, имеют, следов[ательно], ограниченное географическое значение, от quasi местных тем, что последние представляют интерес и для всех других областей, несмотря на то, что они местные»[191].
Анализируя в письмах публикации в «Сибири», Г. Н. Потанин то и дело натыкался на статьи, которые «шавкает какой-то беззубый старикашка»: «Предложите Клиндеру поискать в местной среде какого-нибудь редактора, который бы понимал местные интересы и умел бы отличать честное от бесчестного, даровитое от бездарного. Мы знаем сами, что в Сибири есть такие люди, которые были бы способны поставить газету на настоящую почву, люди, которые, правда, ничего не писали… но которые понимают значение провинциальной] журналистики лучше всех этих господ пишущих»[192]. Мысль об объединении Сибири ради единой цели, по мнению Г. Н. Потанина, оправдывала любые средства журналиста: «…рисуйтесь горячим патриотом Сибири, будучи казаком. Это возбудительно будет действовать на остальных сибиряков. Для возбуждения же своих делайте намек о значительной роли, которую придется играть Войску впоследствии в сибирской истории»[193].
Г. Н. Потанин хорошо понимал, что умозрительное теоретизирование о задачах провинциатьной прессы на практике превратится в ничто без пишущих, умеющих реализовывать программы изданий в жизнь.
4. Наполнение контентом. Еще в бытность «Камско-Волжской газеты» уже поднимались проблемы провинции: «Может ли общественная жизнь в провинции дать материал, достойный печатного слова? — ставила газета вопрос перед читателем. — Обладает ли провинция запасом литературных сил?..» (1872. № 2). Н. М. Ядринцев, писавший обзоры провинциальной печати из ссылки, говорил и о «фонарных вопросах», и о «благовонном запахе»[194], без которых ну никак не обойтись местной печати. Но уже в первом номере газета декларировала: «Провинциальная периодическая печать составляет необходимейшее условие более успешного развития общественной жизни в провинции» (1872. № 1).
В письме одному из будущих участников процесса о сибирском сепаратизме А. Д. Щайтанову Г. Н. Потанин рассказывал о сибирском сборнике, который планируется издавать по определенной программе. Среди основных вопросов: «история колонизации и управления», «эксплуатация производительных сил народом… и варварская эксплуатация природы», «эксплуатация производительных сил государством» и «историческое развитие умственных сил Сибири»[195]. Предпочтение местных интересов «городским сплетням» позволит провинциальной газете «стоять на высоте своей задачи»[196]. В одном из писем Г. Н. Потанин писал, что без местных новостей изданию жить невозможно. Ликвидировать эту проблему можно лишь взяв на жалованье нескольких сотрудников. «Плохо только, что этот отдел бросается в глаза по отсутствию в газете принципиально местных статей»[197].
Становление местной прессы настолько длительный процесс, что единственным направлением на стадии зарождения «должно быть удержание публики от увлечения внешним блеском цивилизации»[198].
Эпистолярное наследие Г. Н. Потанина позволяет сегодня взглянуть с исторической точки зрения на частную печать провинции, которая с первых дней своего существования столкнулась с проблемами, актуальными до сегодняшнего дня. И четыре условия успешного функционирования местной прессы, сформулированные в данной публикации, невозможно разграничить. Они настолько крепко связаны между собой, что изъятие любого из них не позволит провинциальной газете вылезти из нищеты финансовой и духовной[199].
Вот только время, в которое создавалась идеология местной прессы, и задачи, стоявшие перед ее создателями, требуют несомненной корреляции у сегодняшнего исследователя: «…не покидайте своими чувствами нашей Родины — Сибири. Возвратиться и стать в ряды ее патриотов да будет вашей неотразимой мечтой. Не слишком мечтайте о научных целях, о том, чтобы самому произвести переворот в науке или хоть пополнить пробелы ее. На это есть немцы, перевернут и пополнят без нас. Переворот умов (в Сибири) и пополнение пустоты в (сибирских) головах — вот роль, нам предстоящая. А потому рядом с изучением материализма изучайте социальные доктрины и занимайтесь чтением исторических и публицистических сочинений, изучайте законы революции и реакции и политических переворотов, клонящихся как к объединению народностей, так и к сепаратизму, и главное при этом чтении — приравнение ко всему прочитанному судеб нашей Родины — Сибири. Тогда чтение Ваше будет плодотворно и создаст из Вас красного сепаратиста, что нашему патриотическому сердцу доставит истинное наслаждение»[200].
Идеология провинциальной печати в эпистолярном наследии Г. Н. Потанина выглядит политикой тоталитарного государства в области газетного дела. Неудивительно, что она была частично реализована в организации местной печати советского периода.
Сегментирование рынка печати
(«Сибирский вестник» и «блестящий триумвират»)
В середине последнего десятилетия XIX века в Сибири выпускалось около 40 периодических изданий[201]. Редакции работали лишь в крупных городах, таких как Томск, Иркутск, Омск, Владивосток, Тобольск, Красноярск, Чита и др. Столь незначительное количество наименований для огромной территории не предполагало типологического разнообразия изданий.
Периодика Сибири, состоявшая в основном из губернских, областных и епархиальных ведомостей, начинала стремительно численно расти за счет частных изданий. Сенатская региональная пресса неохотно уступала сферу своего влияния — читателей губернии или области. Местная власть пыталась удерживать монополию в информационном пространстве административными методами.
В 1881 г. издатель иркутской частной «Сибири», стремясь к капитализации газеты, пожелал перенести ее выпуск в соседнюю губернию, более благоприятную для издания с финансовой точки зрения. Но администрация решила территорию распространения «Томских губернских ведомостей» разделить между «своими» людьми[202]. Так появилась «Сибирская газета», первое в Западной Сибири издание с расширенной программой. Наличие епархиальных и губернских ведомостей, а также одной частной газеты в губернии сформировало единое информационное пространство, периферия которого могла находиться в любом уголке России. При этом границы сегмента влияния на читателя каждой из этих газет не совпадали полностью: адреса, куда поступали экземпляры издания, пусть даже единичные, могли иметь достаточно большой географический разброс. Общее пространство, покрываемое всеми газетами как передатчиками информации, предполагало усиление тембра звучания вещателя.
Создание первой частной бесцензурной сибирской газеты «Восточное обозрение» с выходом ее в северной столице способствовало активному позиционированию изданий по принципу: центр — периферия. Первому была отведена роль защитника интересов не только сибирской прессы, но и всей Сибири, второй (к ней относились в начале 80-х иркутская «Сибирь» и томская «Сибирская газета») — роль провинциального органа печати: с одной стороны, все время нуждающегося в защите от цензурных тисков, с другой — проводника идей «Восточного обозрения», редактор которого Н. М. Ядринцев был уже при жизни признанным идеологом провинциальной прессы. При этом «Восточное обозрение» подчеркивало всем своим содержанием, что сущность издания — в координировании местной печати. «Блестящий триумвират»[203] демонстрировал свое единство в принципиальных вопросах, позволяя лишь иногда даже совсем не по-отечески пощипывать на страницах своих изданий друг друга.
Характерным примером таких междусобойчиков «блестящего триумвирата» были отклики «Сибири» и «Сибирской газеты» на публикацию фельетона в «Восточном обозрении» (1885. № 5. С. 10–15). Добродушный Сибиряк (один из бесчисленных псевдонимов Н. М. Ядринцева) очередной раз выступал в роли пересмешника с фельетоном «Из страны чудес и курьезов». Лингвистический эквилибр вокруг существования заваленного навозом Каинска, этакого сибирского Бердичева, вдруг коснулся еще одного сибирского города. Добродушный Сибиряк «ужасно обрадовался… на днях узнав, что Тобольск все еще существует. Город этот был когда-то столицей Сибири, но слава оного минула и известность его в жизни Сибири крайне плачевна. Известно только, что город этот весной топит, и он топит всякую свежую силу; далее известен этот город поземом, осетриной и ненавистью к печати». Последний пассаж автор и не собирался никак мотивировать. Хотя в этом была необходимость: как-никак один из первых российских журналов — «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» — появился именно в Тобольске. Да и первые сибирские губернские ведомости начали издаваться именно здесь, 27 апреля 1857 г. Промелькнувший в тексте фельетона элемент комического в противопоставлении любви к пище и ненависти к печати вряд ли служил ассоциативным мостиком для разговора о гнезде Купидона, которое тот свил в Тобольске. «Этот — лыс, с табачным платком и табачным носом, что не мешает ему, однако, заявлять свою слабость к молоденьким цыганкам».
Очевидно, контур фельетонного героя оказался узнаваем. Не исключено, что по истории, в которой фигурировала и цыганка. Первой на это отреагировала «Сибирская газета» (1885. № 8. С. 194): «Некоторые фразы фельетона…в особенности те, в которых затрагивается частная, семейная жизнь одного из выведенных там лиц, крайне неприличны, если не сказать более. Дом мой — крепость моя, — говорят англичане, и никому нет дела до того, как складывается чья бы то ни было серенькая, будничная жизнь». Иркутская «Сибирь», перепечатав заметку, поместила комментарий в несколько строк: «Во избежание могущих быть недоразумений мы бы покорнейше просили нашу младшую сестрицу выразить свою мысль не экивоками, а прямо указать, чья семейная жизнь затронута в фельетоне» (1885. № 12. С. 4).
Но даже такие междусобойчики были исключением в отношениях «блестящего триумвирата».
И все же, на взгляд автора данной работы, отношение «Восточного обозрения» петербургского периода к сибирской прессе — это попытка выстроить властную вертикаль, в которой периферийная пресса была бы хорошо управляема. Кто при этом стоял за спиной Н. М. Ядринцева, ответить однозначно сложно. До сих пор остается тайной весьма загадочная история, как генерал-губернатор Западной Сибири Н. Г. Казнаков смог внушить осведомленному в деталях биографии Н. М. Ядринцева министру внутренних дел Н. П. Игнатову, что будущий редактор «Восточного обозрения» — человек благонадежный и заслуживает доверия[204].
К тому же и в аттестате Николая Михайловича, представленном в Главное управление по делам печати Министерства внутренних дел империи, значилось, что тот под следствием и судом не был. Один из очевидцев того времени писал: «…я не могу представить, чтобы Казнаков мог входить в сношения с людьми, афронированными правительством, обществом и лучшими людьми литературы. Это, по-моему, крайняя бестактность»[205]. Конечно, относиться к такой точке зрения необходимо очень осторожно. И. Я. Словцов в своей переписке с тестем С. И. Гуляевым практически ни о ком не отозвался положительно.
В конце XIX в. мнению директора Тюменского Александровского реального училища И. Я. Словцова вторил первый ректор Сибирского университета В. М. Флоринский, пытаясь в своих воспоминаниях сдернуть с жизни Н. М. Ядринцева пелену уже сформировавшихся мифов. Особое удивление у мемуариста вызывало «враждебное» поведение «Восточного обозрения» к тем, кто формировал «начинавшуюся жизнь не по рецепту»[206], посылаемому сибирским изданием из Санкт-Петербурга[207].
Попытка «Сибирской газеты» (Е. В. Корш) отказаться от мелочной опеки «Восточного обозрения» (Н. М. Ядринцев), пытавшегося определять детали политики томского частного издания, привела к конфликту внутри «Сибирки». И как следствие этого — ее сотрудники оказались в разных редакциях. Рассматривая лишь политическую ссылку как действенную силу в становлении культуры Сибири, триумвират спровоцировал сегментирование рынка[208] прессы сибирской провинции 80-х годов XIX в., в который в 1885 г. попытался вписаться «Сибирский вестник», еще одно частное томское издание.
Середина восьмидесятых была сложным временем, и не только в политическом отношении. Иркутская газета «Сибирь» в передовой статье «Оскудение» (1885. № 1. С. 2–3) так описывала эту непростую ситуацию: травы и хлеба вымерзли, Западная Сибирь лишилась половины скота. Ремесленники жалуются на отсутствие заработков, купцы — на плохую торговлю. «Даже, о чудо, кабатчики хнычут, что водки продается менее прежнего и кабаки хоть закрывай. Но в последних говорит одна жадность».
Но сибиряки переживали и не такое. Газету волновала иная сторона: «Общественная жизнь провинций однообразна и вяла. Учреждения, имеющие задачей общие интересы, действуют рутинно, без всякой инициативы и энергии. Души и жизни в них нет, потому что нет их в обществе. Каждое из них — ученое ли оно, благотворительное или хозяйственное — кое-как исполняет свою задачу, чтобы с рук долой, только бы отсчитаться от вверенных ему сумм. Даже веселиться — и то наше общество не умеет. Народ в кабаках — задает работу будочникам и веселит кабатчиков. Так называемое общество как бы ex-officio посещает клубы, лениво танцует, винтит и выпивает обязательную рюмку. Даже скандалов — и тех нет; широких русских натур — не стало: все нивелировалось, стушевалось, и мы, как повядшая в поле трава, склонили головы. Спите, родные, до радостного утра!»
Вот таким радостным утром для Сибири и стало появление нового издания «Сибирский вестник».
Наличие двух газет на одной территории стимулировало к поиску эффективных подач местного материала, которые бы позволили читателю определить степень доверия к изданию, степень солидности его мнения для общественности. Т. е. конкуренция между редакциями «Сибирской газеты» и «Сибирского вестника» — это борьба за читателя, в сознании которого одно издание должно было занять главное (центральное) место. Активная полемика по поводу различных сторон жизни позволяла обеим газетам формировать не только свою политическую платформу, но и искать своего читателя. При этом формы диалога между газетами приобретали нередко причудливые формы: «Невозможно полемизировать с противниками, считающими полемикой площадную брань»[209].
В некоторых исследованиях «Сибирский вестник» до сих пор имеет репутацию «рептильной газеты» (выражение П. И. Макушина)[210], хотя оправданность такого ярлыка в изменившейся культурной ситуации никем пока не доказана (да и не опровергнута). Устойчивые стереотипы методов исследования историков печати советского периода (была приостановлена, закрыта газета — значит, представляла интересы прогрессивной части читателей) мешает разрушить сила инерции. Ссыльный А. А. Ауэрбах, на чье мнение не сослался ни один из исследователей сибирской печати, писал, что «Сибирский вестник», «поддерживая законом установленную власть, отвечавший всегда умно и сдержанно на заносчивые выпады “Сибирской газеты”, так сказать, похоронил последнюю, так как она зарапортовалась до такой степени, что ее закрыли распоряжением министерства». При этом А. А. Ауэрбах подчеркивает, что «Сибирский вестник» довольно долго «существовал вне конкуренции»[211]. Это подтверждает и статистическая выборка. Правда, лишь отчасти, ибо она столь незначительная, что не предполагает к репрезентативности. Но в библиотеке Иркутского общества приказчиков, по данным 1889 г., в течение недели читатели спрашивали: «Сибирскую газету» — 248 раз, «Восточное обозрение» — 313 раз, «Сибирский вестник» — 565 раз[212]. Данные показатели предполагают: какая газета на самом деле владела умами людей того времени?
В 1885 г., год празднования 10-летия «Сибири», была опубликована статистика распространения повременных изданий на территории. Корреспондент проследил за динамикой тиражей. «Иркутские губернские ведомости» в 1858-59 гг. имели до 500 подписчиков — выше этого цифра подписки уже не поднималась. Газета «Амур» в первый год существования, 1860 г., имела лишь до 380 подписчиков.
«Сибирь» в первый год издания, с июля 1875 г., имела до 600 подписчиков, «в настоящее время у ней их 1218». Основание «Сибирской газеты» и «Восточного обозрения» не уменьшило этой цифры. Газета делает вывод: «Можно думать, что у всех трех газет почти одни и те же подписчики, — разница только окажется по городам Томску и Иркутску…» (Сибирь. 1885. № 27. С. 2). На момент публикации статьи «Десятилетие газеты “Сибирь”» всех подписчиков было 1218. В т. ч. по городам: Иркутск — 361, Москва — 29, Петербург — 17 («более половины — редакции газет и журналов, остальные — сибиряки»). По населенным пунктам, находящимся по Московскому тракту, подписывалось 316, Забайкальскому — 368, Якутскому — 173 чел. Корреспондент с горечью замечает: «Сибирский Тобольск выписывает только один экземпляр».
Основными читателями «Сибири» были: среди дворян и чиновников — 115, военных — 25, духовенства — 36, купцов, промышленников и мещан — 551, крестьян — 6, инородцев — 16, учреждений (каз. и общ.) — 172[213].
Своих подписчиков в газете считали. Поэтому уже на появление слухов о новом издании («Сибирский вестник») в «Сибири» отреагировали быстро. К тому же не очень дружелюбно: «Из Томска пишут, что там, как и в Иркутске, затевается газета в видах противодействия существующим честным органам местной прессы. Во главе этой газеты будет стоять известный К-въ, К-ъ, П-ский, Д-въ[214] и другие. Газета будет выходить 3 раза в неделю. Мы по этому поводу можем только одно сказать: избави Бог от вероломных друзей, а с врагами-то мы уж сумеем справиться, и даже более того, открытый враг менее опасен, чем замаскированный друг» (№ 12. С. 6).
Появление нового издания в Томске предполагало сразу кучу проблем. Рынок распространения газет незначительный, событий в небольшом городе не так уж и много, корреспондентов можно по пальцам одной руки пересчитать. Хорошо, если все это придется делить на цифру «2», а если не поровну? Да к тому же еще и не в свою пользу?
Свое беспокойство «Сибирская газета» обозначила сразу: «Есть ли необходимость в новом органе печати, посвященном сибирским делам…когда потребность в печатном слове только что начинает пробуждаться здесь, когда у существующих трех органов сибирской печати[215] едва набирается 3000 подписчиков у всех вместе, когда громадное большинство читающего сибирского населения выписывает иллюстрированные издания…»[216]. Для издания, пытающегося уравнять собственное существование с собственностью на подписчика, на сибирскую тему, на приоритет в пропаганде вербального действа, поставленный вопрос слишком откровенный, чтобы говорить о приверженности «Сибирской газеты» к либерально-демократическим ценностям.
Историки печати считают, что в «Сибирской газете» работали политические ссыльные, в «Сибирском вестнике» — «червонные валеты» (так называли уголовников), которые считали ссылку предоставленной им государством возможностью к исправлению. Уголовный ссыльный «Корш признавал эту ссылку важным культурно-просветительским началом для Сибири, не делая в этом отношении никакого различия между нею и политической ссылкой»[217].
Все вышесказанное говорит о том, что представители триумвирата и вновь появившегося издания имели различные точки зрения на место их «органа» и роль печати в обществе, на отдельные общественные процессы и явления в регионе. К тому же уровень толерантности сотрудников одних изданий к мнению других угрожал превратить регион в сплошной полигон информационных войн. Именно они и должны были определить для читателя направление каждого из изданий.
Для большинства изданий лишь теоретически было понятно значение слова «направление». Но уже в первых номерах «Тобольских губернских ведомостей» сотрудники неофициальной части с гордостью сообщали: «…газета усвоила себе определенное направление, полна довольно разнообразных статей, многие местные люди не пренебрегают выписывать газету» (ТобГВ. 1857. № 34. С. 358).
Сотрудники предполагаемой издаваться в г. Красноярске еженедельной газеты сообщали в «Сибирь», что новое издание «будет с общими всем еженедельным провинциальным газетам отделами. В своем направлении (выделено мной. — Ю. М.) редакция будущей газеты поставит себе задачей служить истине, чуждой узких односторонних тенденций какой-либо партии, законным интересам общества, сообщать о проявлениях местной общественной жизни, указывая и выясняя не только темные и отрицательные стороны этой жизни, но также и положительные, т. е. стремление к общественной деятельности, более лучшим и разумным формам общественной жизни, сознательному отношению к окружающей природе и внутренней духовной жизни, короче сказать, стремление к самопознанию и к самоусовершенствованию. Проблески подобного стремления уже проявляются в сибирском обществе…» (№ 11. С. 8).
Говорить о направлении неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» и газеты, которая должна была вот-вот появиться в Красноярске, некорректно. Лишь появление конкурента на одном сегменте рынка может заставить издание формировать свою политическую платформу[218]. Именно «Сибирский вестник» стал таким фактором, который вынуждал томские издания в непрерывной газетной полемике учиться ее культуре и понимать, на чьих позициях они стоят. И вместе со своим самоопределением предлагать выбор своего участия в общественной жизни читателю.
Полемика как форма развития издания существовала в прессе и до появления «Сибирского вестника» в Томске. Если вспомнить первые годы существования губернских ведомостей, то взаимные обвинения регулярно можно было встретить у красноярцев и иркутян. Манера письма последних позднее перекочевала отчасти в «Восточное обозрение». В основе гласности[219], модного в 1859-64 гг. явления, лежал у иркутян не факт, а намек. «В простоте сердца, — писали «Енисейские губернские ведомости», — эта редакция и ее сотрудники поняли, что если хорошенько разругать кого-нибудь, выставить хоть начальные буквы фамилии, описать местность и вообще приметы, по которым узнаешь, о ком идет речь, словом сказать, написать на кого-нибудь пасквиль, так уже и значит служишь общему делу, распространяешь гласность» (1859. № 11. С. 90)[220].
Так ответил князь Н. Костров в статье «Два слова о гласности» иркутянам, в публикации которых был намек на недобросовестную деятельность одного из чиновников Енисейской губернии, фамилию которого издание побоялось указать. Кстати, героя публикации читатели вычислили в…
Но полемика между сотрудниками официальной части продолжения сенатских изданий одной губернии с другой была не больше, нежели гласность Ипполита Завалишина, публикующего в петербургском «Якоре» очерк «Сибирские дороги» после неоднократного добровольного представления текста рукописи начальству для предварительного просмотра. Запевом статьи традиционно стала журналистская сентенция, претендующая на истину в последней инстанции: «…правды не жаловали, и бедная гласность была в полном загоне… Теперь наступили времена иные, времена хорошие, право! Рухнуло крепостное право, откупа умерли, бить перестали, города заботятся об улучшениях, суды делаются публичными, пресса мужает, и на честную гласность есть поход. Значит — можно и по “дорогам” пошляться, и “господним человеком” быль, не опасаясь, что сочтут ябедником, беспокойным субъектом» (Якорь. 1864. № 8. С. 118).
Совсем иное дело — полемика между изданиями в поисках аудитории, которые начались в Томске после появления «Сибирского вестника». Хотя еще за двадцать лет до томичей другой «Сибирский вестник», иркутский, устами своего редактора Б. Милютина пытался нарисовать картину местной прессы: «Какие потребности удовлетворяют все эти издания? Какой они имеют характер, цвет, направление? К какому принадлежат знамени? Как ни трудно, особенно в провинции, высказаться мнениям и направлению, но наши местные органы, исключая “Записки”, как издания непериодического, имеют каждый свой отпечаток. “Епархиальные ведомости” с замечательным постоянством (нельзя сказать, талантом) поддерживают знамя г. Аскоченского[221] и “Странника”. “Губернские ведомости”, имея много общего с “Вестникам”, разнятся от него, как и следует, большею, так сказать, консервативностью; на них неизгладимо лежит печать “казенной важности” и “строжайшей умеренности”. Они не прочь и задеть кое-кого, но так как для подобной роли они слишком серьезны, то пускаемые ими стрелы не изъяты лицеприятия»… Из такого различия в цвете и направлении наших периодических изданий видно, что они существуют для различных читателей»[222].
Это еще одна ступень в развитии понимания «направление повременного издания». Автор пытается определить его у газет, относящихся к различным типологическим группам. Если основной адресат у губернских ведомостей — чиновник, то у епархиальных — служитель церкви. Иркутский «Сибирский вестник» не имел столь дифференцированного читателя, как и томские «Сибирский вестник» и «Сибирская газета». Оба издания были ориентированы на массового читателя, интересы которого соединялись в несколько иной парадигме: духовная жизнь общества и, как составная часть последней, — общественная.
Публичное выяснение точек зрения по различным вопросам между «Сибирским вестником» и «Сибирской газетой» предполагает определение вектора полемической направленности:
— роль издания в данном регионе;
— самобытность Сибири как проблема идентичности края, или проблема отношений колонии и метрополии;
— сохранение самобытности или путь прогресса;
— личная неприязнь как публичный прием формирования у читателей имиджа газеты.
Все мировоззренческие вопросы у обоих изданий вертелись вокруг этих векторов. Ибо определение своих взглядов на то или иное явление предполагало наличие — отсутствие сторонников среди читателей. А значит, зачастую и подписчиков.
Уже программное заявление «Сибирского вестника», что его сотрудники «не могут смотреть на Сибирь как на окраину, связанную с Европейской Россией исключительно внешней связью»[223], вызвало бурную реакцию «блистательного триумвирата». Последнему не нравилась критика точки зрения Н. М. Ядринцева на Сибирь как колонию. Но новорожденный смело заявлял: «…говоря о Сибири и России, нельзя называть первую колонией, а вторую метрополией, ибо эти термины, примененные к Сибири и России, вносят в местное общество явную путаницу понятий, которую надо наконец устранить».
Полемизируя, «Сибирская газета» пытается уколоть сотрудников «Сибирского вестника»: «Не для культуртрегеров, которых выбрасывает за борт Россия, издаются сибирские газеты, даже не для тех образованных людей, которые имеют средства и возможность вполне удовлетворять потребности ума и сердца, а для той среднего образования сибирской массы, которую нужно познакомить с краем, в котором она живет и который любит» (1885. № 21. С. 512–513). «Сибирь» мнит себя арбитром в этом споре: «В № 21 “Сибирской газеты”… весьма обстоятельный разбор тенденций “Сиб. вестн.”, выраженных в передовой 1-го № этой газеты»; «В № 3-м “Сиб. вестн.”. пытается, но весьма неудачно, дать отпор “Сиб. газете”. Мы полагаем, что дальнейшая полемика между этими двумя органами будет уже излишней» (1885. № 25. С. 3).
Противостояние точек зрения на провинциальную печать начинает медленно перетекать и на другие вопросы. Не только на ссылку имели разные взгляды триумвират и «Сибирский вестник».
Так, в «Восточном обозрении» (1886. № 9) была опубликована статья «О сибирской железной дороге». «Сибирский вестник» не преминул высказать свою точку зрения, доказывая ошибочность «органа главы сибирских патриотов», который, по мнению издания, «отвергает решительно всякую возможность осуществить эту постройку при настоящем состоянии нашей окраины…» Доводы Ядринцева сводятся к тому, что дорога через всю Сибирь обойдется 50 тысяч на версту, или 350 миллионов на 7000 верст, что при «малочисленности Сибири и ее теперешних бытовых и экономических условиях железная дорога совсем не является первою и неотложною потребностью. Дорога, конечно, несколько усилит вывоз сырых продуктов, т. е. поддержит ту хищническую культуру, которая в настоящее время беспощадно истребляет естественные богатства, ничего не давая взамен их. Между тем Сибирь прежде всего нуждается в… реформах… большинство которых для Сибири откладывается или из-за неимения средств: например, судебная реформа, или потому, что Сибирь считается недоросшею до них, т. е. до податной реформы, до земской и т. п.».
Возражая «Восточному обозрению», «Сибирский вестник» доказывает, что «цифра в 350 миллионов совершенно произвольная». Дорогу можно построить гораздо дешевле. Даже если разделить эту цифру на 10 лет, то получится всего по 35 миллионов в год. Деньги на железную дорогу в 7000 верст, которая соединит громадный край, «вся экономическая будущность которого еще впереди, а природные богатства несомненны, такое государство, как Россия, всегда найдет на самых умеренных условиях, найдет не только за границей, но внутри государства…Россия могла бы совершить беспроцентный заем выпуском потребного числа новых кредитных билетов, и нет сомнения, что курс нашего рубля не только не понизился бы от этого, но, наверное, возвысился бы, ибо постройка громадной железной дороги бесспорно послужит к возвышению народной производительности, а следовательно, и увеличит благосостояние страны. Займы и выпуск кредитных билетов опасны не сами по себе, а лишь тогда, когда они совершаются для покрытия безвозвратных и непроизводительных расходов государства; при затратах же серьезных и производительных никакой заем не страшен, а тем более заем внутри государства, под обеспечение всего народного состояния» (1886. № 28).
Полемика вокруг строительства железной дороги не утихала долгое время. «Сибирский вестник», приводя примеры территорий, куда уже пришла «железка», постоянно рассказывал, как изменилась там жизнь, в первую очередь промышленников, торговцев и т. д.: «…сибирские патриоты, протестуя против соединения их родины с европейским миром, отстаивают в сущности вредное для края разобщение его с европейской культурой».
В случаях, когда какое-либо издание из триумвирата терпело поражение в поединке с «Сибирским вестником», в ход шла тяжелая артиллерия. И здесь все издания не гнушались сообщать подробности из личной жизни сотрудников «Сибирского вестника».
«Сибирь» сообщала своим читателям: «В “Сиб. газ.” описываются разбойнические похождения какого-то адвоката Картамышева в одном томском трактире. Редактор “Сибирского вестника” тоже носит фамилию Картамышева. Мы надеемся увидеть в новой газете опровержение тождества адвоката Картамышева и редактора Картамышева. Если этого не будет доказано, то значит, в Сибири появился настоящий разбойник печати» (№ 27 С. 4).
«Сиб. жизнь» (1886. № 27): «Угоняться за “Сиб. вестн.”, сличая все его тайные “заимствования” с подлинниками, — труд слишком неблагодарный при вертлявости этого талантливого органа».
«Сибирь» (1887. № 14–15): «Мы, омичи, охотно верим, что “Сиб. вестн.” — “клика уголовных подонков русского общества!”»[224].
Противостояние печатных органов Сибири в 80-е годы XIX века в целях привлечения читательской аудитории — это скорее путь к дикой капитализации провинциальной прессы, в которой под словом «демократия» подразумевалась все еще вседозволенность, а самым демократическим завоеванием считался рубль, который мог позволить держать газету «на плаву». И цена его определялась не количеством, а накалом страстей, в которых культура полемики уходила на задний план.
В этом междусобойчике со временем становилась понятна его прагматика: главная задача повременного издания — быть рупором определенных общественных сил в провинции на выборах. Уже в 1886 г. «Сибирский вестник» писал: «Соединившись с публицистами “Сибирской газеты”, редактор которой также намечался "михайловцами” за верную службу в члены нового городского управления, “независимые” слуги Михайлова… обрели ныне самую страстную, самую преданную защиту… ничего другого не могли выставить в пользу г. Шостаковича, кроме его “ума” и сомнительной “независимости”, а г. Протопопов известен лишь как весьма заурядный адвокат, которому город за поддержание страсти к кляузам платит ежегодно 1000 руб. в год».
«Заслуги городского деятеля — только тогда заслуги, когда результат их ощущается всеми, когда их не надо искать в архивной пыли управской канцелярии, когда каждый может указать их пальцем…такова заслуга г. Стасюлевича, благодаря настойчивости которого Петербург начал пользоваться фильтрованною водой; такова заслуга г. Макушина, энергии которого мы обязаны тем, что городские наши школы поставлены так, как в очень немногих городах, равных по населенности с г. Томском; такова заслуга З. М. Цибульского, по почину которого город всеми зависящими от него средствами содействовал» скорейшему сооружению нашего будущего университета; такова заслуга Е. И. Королева, построившего в городе ремесленное училище и каменный театр, который рано или поздно сделается общественным достоянием… Подобные заслуги, бесспорно, дают право на общественное внимание…». Было бы странно, если бы общество не выбрало Макушина и Королева… «Общество пробует посадить в думу наряду с людьми образованными людей практических, умеющих делать дело, для которых интересы городского благоустройства не будут чужою заботою, забываемою среди интриг личного свойства, ничего общего с городским хозяйством не имеющих…большая часть лиц, намеченных отмененными выборами, — действительные представители своей среды, действительные “избранники” пославших их…» (1886. № 110).
Сегментирование газетного рынка способствовало провинциальным изданиям посредством полемики быстро преодолеть длинный путь к пониманию одной из основных задач местной прессы: быть в центре общественной жизни. Контент был не только основным способом привлечения читательского внимания, но и лакмусовой бумажкой, определяющей политические пристрастия как издания, так и подписчика.
Цензура
В конце семидесятых годов XIX в. комитеты внутренней светской цензуры кроме обеих столиц находились также в Варшаве и Тифлисе. Отдельные цензоры, проходившие по ведомству Министерства внутренних дел, были еще в восьми городах Российской империи[225]. В других, отдаленных от столиц, местах контролировать соблюдение правил игры между прессой и государством, установленных последним законодательно, вменялось в обязанность кому-нибудь из высокопоставленных губернских чиновников. Именно это обстоятельство сильнее всего, по мнению некоторых исследователей, и осложняло жизнь редакторов и издателей повременных частных изданий. В одном из писем Н. М. Ядринцеву идеолог провинциальной печати Г. Н. Потанин писал: «Главное затруднение при издании провинциальной газеты не идеи, не принципы, а намеки, обличения, частные интересы. Все труднее, подивитесь, проводить статьи о каком-нибудь местном скандале, об актрисе, которая, может быть, пользуется протекцией помпадура, и пр. Выговоры, получаемые провинциальным цензором, имеют основанием оскорбленное честолюбие какой-нибудь важной особы»[226].
Об установлении ясных, точных и определенных границ служебных обязанностей таких чиновников немало писалось в прессе того времени. О необходимости «устранить возможность вмешательства в печать личного элемента со стороны цензоров»[227] свидетельствовала сама практика. Так, в хронике происшествий красноярской газеты «Енисей» случилась ошибка. Информацию для этой колонки постоянно доставляла полиция. Газета готова была назвать читателям автора заметки, но цензор требовал от редактора взять вину на себя. Тот отказался. В результате номер появился в свет без разрешения на его выпуск. В другом случае один из сибирских цензоров настаивал, чтобы газета перепечатала некролог уважаемого им лица.
Петербургская «Сибирь», подводя итог этим и другим аналогичным историям, подчеркивала, что таких фактов вторжения в чисто внутреннюю, редакционную деятельность газеты немало. И нет статьи в цензурном уставе, на основании которой действует представитель местной власти, заставляя редакцию напечатать что-либо, превышая при этом свои полномочия[228].
О давлении цензуры, находящейся в руках местной администрации, весьма деликатно выразилось «Новое время», выступив со статьей по случаю 15-летия со дня основания «Восточного обозрения». Столичное издание мимоходом подметило, что «провинциальная цензура порою стеснительна для местных газет». Г. Н. Потанин тотчас же откликнулся на двусмысленность реплики, уточнив, что эта стеснительность порой оборачивается тем, что «эти газеты не могут выполнять своего назначения»[229].
Последний тезис подчеркивает отрицательное отношение к цензуре, как к любому негативному явлению общества. Однако сохранившиеся цензурные листки «Сибирского вестника» за 1888 г. предполагают более осторожную, менее категоричную оценку действий государственных чиновников, выполнявших функции цензоров провинциальной печати.
Надо отметить своеобразное место, занимаемое в сибирской печати томской газетой «Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни» (далее — «Сибирский вестник). Созданная, как считает большинство исследователей, уголовными ссыльными[230], газета имела репутацию «рептильного» издания, пресмыкающегося перед властью. Историческая наука советского периода всячески старалась не разрушать этот миф о газете, которая, «поддерживая законом установленную власть», довольно долго существовала «вне конкуренции»[231]. Содержательная сторона мифа подкреплялась всегда мнением А. П. Чехова о редакторе-издателе В. П. Картамышеве: «…местный Ноздрев, пьяница и забулдыга»[232]. Эти ярлыки до сих пор соседствуют с именем газеты[233].
1888 г. был достаточно непростым для сибирской печати. Прекратила свое существование иркутская «Сибирь». Ее редакция была поставлена в такие условия, в которых не могла работать, не нарушая своих традиций. Вечный ее оппонент «Сибирский вестник» писал по этому поводу: «Можно, конечно, расходиться в мнениях, быть принципиальными врагами в известном деле, но нельзя не уважать убежденного противника, нельзя не признать, что он поступает честно и правдиво, складывая оружие, которым не может пользоваться, не поступаясь своими убеждениями»[234].
Почти одновременно с кончиной «Сибири» «Восточное обозрение» «после шестилетнего блуждания по литературному морю без руля и без ветрил, это мертворожденное издание смиренно, поникнув главу, возвращается домой»[235], из Петербурга в Иркутск, где практически сразу начинается падение его авторитета. Издание «бледнеет»[236] из-за конфликта Н. М. Ядринцева с местной интеллигенцией, имеющей свою точку зрения на трапезниковское наследство, оцениваемое во многие миллионы, которые частично были завещаны городу. Н. М. Ядринцев вместе с газетой решили отмолчаться по этому вопросу, поскольку городской голова В. П. Сукачев в свое время финансово помог вновь созданному «Восточному обозрению».
В 1887 г. на восемь месяцев была приостановлена томская «Сибирская газета», бывшая долгое время литературным пристанищем для Н. М. Ядринцева, Г. Н. Потанина, В. Г. Короленко, Г. А. Мачтета, Г. И. Успенского, Н. И. Наумова, Д. М. Мамина-Сибиряка и других видных представителей сибирской интеллигенции[237]. Т. е. в самых заметных частных всесибирских изданиях произошли значительные изменения.
Как раз в это время «Сибирский вестник» впервые подвергся административному наказанию. Распоряжением министра внутренних дел он был приостановлен с 1 мая по 1 сентября 1888 г. без объяснения читателям причин[238].
Газета выходила в большом формате и появлялась к читателю три раза в неделю. В год, за который сохранились цензурные оттиски[239], было издано около 130 номеров, но пером чиновника отмечены всего лишь около сорока пяти публикаций. Попробуем разобраться в подходах цензора к читаемой им в гранках газете.
Часть купюр связана с действиями властных структур, характеризующими их явно не с лучшей стороны. Даже упоминание должностного лица без указания его фамилии вызывало протест у цензора: «…еще недавно существовала всемогущая власть генерал-губернатора, одним почерком пера выкидывавшая любого чиновника на улицу, и что перо это часто заправлялось чинами его канцелярии, не всегда руководствуясь идеями правды и добра»[240].
Охранную грамоту имели и священнослужители. Так, в гранках № 48 (22 апреля) была информация о ценах на совершение церковных треб в Ниже-Колундинской волости Барнаульского округа. Крестьянин, «вступивший во второй брак, заплатил за венчание 60 р.; его сын за венчание же — 70 р. и т. д. Между тем тот же священник постоянно отказывается ездить в деревни его прихода для исповедания и причастия больных и престарелых крестьян. Из-за дележа поборов у него происходят постоянные пререкания с причетником, долю которого он старается всячески уменьшить…»[241]. Урезанное цензором наполовину сообщение так и не появилось в газете.
В корреспонденции о появлении в селе Богородском Томского округа чумы у крупного рогатого скота цензор убрал лишь сентенцию о Боге: «…помощи против чумы нет никакой, и тут же выразили желание просить помощи у Бога… На это кто-то заметил: “Да Бог тут при чем?”. Это необдуманное замечание вызвало среди крестьян справедливый ропот»[242]. Представитель местной власти, в обязанности которого входил и контроль за идеологическими устоями общества, решился на изъятие текста, явно посчитав, что «справедливый ропот крестьян» не спасет зерно сомнения о возможностях Бога, посеянное автором корреспонденции.
Из № 8 снимается сообщение о попытке сотрудника «Сибирского вестника» Е. Ф. Кудрявцева в четвертый раз получить разрешение на издание газеты. В полученной телеграмме из Главного управления по делам печати сообщалось, что просьба не может быть удовлетворена[243]. Причина отказа Е. Ф. Кудрявцеву не объяснялась.
В рубрике «Сибирская печать» (№ 6) было опубликовано сообщение, заимствованное из «Сибирской газеты», о разделении Бийского округа на три — Бийский, Змеиногорский и Чуйский округа. Однако в гранке, предоставленной местному цензору, информация начиналась ссылкой на ее источник: «“Сибирская газета”, стоящая ныне близко к местным административным сферам (tempоra mutantur![244])». История отношений томских изданий 80-х годов XIX в. и власти непростая. Но чаще исследователи печати Сибири акцентировали близость к власти именно «Сибирского вестника», якобы получавшего субсидии от томского губернатора.
Выяснение отношений между двумя изданиями началось практически с первого номера «Сибирского вестника». Тому была причина. Стремление «Сибирской газеты» (в первое время изданием занимался Е. В. Корш) отказаться от вмешательства «Восточного обозрения» (Н. М. Ядринцев) во внутреннюю политику томского частного издания привело к конфликту. Вследствие этого Е. В. Корш ушел вначале в неофициальную часть «Томских губернских ведомостей», а затем в «Сибирский вестник».
Виновнику конфликта яркому представителю сибирского областничества Н. М. Ядринцеву немало доставалось от «рептилии». Фамилия идеолога сибирского областничества наиболее часто вычеркивается цензором. «Только в последние два года купец и соврас[245] с их толстою мошною пролезли в нашу сибирскую печать. Честь открытия купеческих меценатов принадлежит гг. Ядринцеву, обретшему себе купца Сукачева, и П. И. Макушину, сбывшем артельную “Сибирскую Газету”… фабриканту Толкачеву». «…со стороны гг. Ядринцева, Адрианова и всей компании quasi мучеников идеи, а в сущности заурядных бойцов желудка, для которой эти “патриоты” служат наружными представителями»[246]. Оба текста были изъяты из субботнего обзора местной жизни «Как мы живы». Вмешательство цензора снизило, пожалуй, в публикации температуру, которую ощущали иногда даже в столице. Газеты писали, что в провинции «возникали прискорбные и неприличные полемики, вернее, перебранка все это вызывалось не принципиальными разногласиями, а чисто личными, мелкими и случайными недоразумениями. Полемизировать, не значит браниться»[247].
Очевидно, «враждебное» поведение редактора «Восточного обозрения», о котором говорил в своих мемуарах первый ректор Сибирского университета В. М. Флоринский, к тем, кто формировал «начинавшуюся жизнь не по рецепту»[248], предлагаемому изданием из Санкт-Петербурга, вызывало аналогичную реакцию у сотрудников «Сибирского вестника».
И здесь доставалось всем, кто попадался под руку. «Сибирский вестник» был очень известен именно благодаря методам ведения полемики, осуждаемым многими. На своих страницах он ругал и левых, и правых. А уж тех, кого считал своим противником, никогда не жалел: «Нам искренне жаль г. Ядринцева, потерявшего в пылу дикой злобы всякий признак такта и здравого смысла». И немного далее: «Разговаривая с университетской публикой, кандидат уездного училища, не постигший даже всего курса элементарной русской грамматики, должен знать свой скромный шесток и слушать, что говорят умные люди, а не лезть со своим дерзким суждением в народ, не пытаться учить других»[249]. Отсутствующее у редактора чувство интонации текста восполнил местный цензор из чиновников, взяв на себя не свойственные ему обязанности литературного правщика. Такая помощь В. П. Картамышеву, пережившему за время редактирования «Сибирского вестника» более 80 судебных литературных процессов, была иногда просто необходима.
Иногда автор подборок «Чем мы живы» (зачастую это сам редактор В. П. Картамышев, подписывавший свои публикации За Щукина, Щукин, Biн и др.) был настолько изобретателен в своих стилистических пассажах, что цензор фамилию Ядринцева пытался заменить каким-либо синонимом: «Есть еще один род путешественников — ученых-исследователей, образцом которых может служить чиновник без чина Ядринцев.…Этот же Ядринцев[250] путешествовал по Алтаю — конечно, в качестве чиновника, с казенной подорожной, с кокардой, со встречами заседателей, и с казенным проводником»[251]. Сложно сказать, почему казенные проводники, за которыми подразумевалась трата государственных денег на частные интересы, не вызвали смущения у цензора. А вот кокарда и встреча с заседателями были выброшены из текста. Были убраны все упоминания представителя сибирского областничества: «Помимо числа личных отношений, которые иногда проскальзывают в возражениях гласных против пособия полиции, постоянно слышится определенная нота, что полиция в действительности мало занимается своей главной обязанностью — охраною безопасности жителей Томска вообще, а окраин, в частности. Между тем, личный состав полиции не малый, в нем числится 72 городовых и 14 конных стражников. Количество нижних чинов при благонадежном подборе полицейских чинов совершенно достаточно для нашей охраны. Что бы там не говорили гг. Ядринцев, Адрианов, Чудновский и другие ссыльные патриоты сибирского отечества, население Томска, несмотря на массу голодных и холодных людей, несомненно мало преступно, и поэтому правильно организованный полицейский надзор может обеспечить нам среднюю безопасность, о которой мы только и мечтаем. Но и она не всегда есть, и этим многие недовольны»[252].
Вычеркивание цензором точки зрения «Сибирской газеты» на безопасность томичей нелогично, так же как и выброс из текста оптимистического мнения «Сибирского вестника» о возможностях городовых и конных стражей. При этом в тексте оставлены возражения гласных против пособия полиции. Очевидно, текст содержат еще информацию, формируемую дискурсом городского общества того времени. И читателем сегодняшнего дня совсем не считываемую.
Однако не всегда работа на подтексте ситуации вызывала возражение цензора.
Во втором номере помещена подборка «Чем мы живы. В Томске», которую подписал За Щукина. Подборка традиционно состоит из сюжетов, отделенных один от другого астериксом. О витиеватости стиля говорит уже первый текст, посвященный вступлению в Новый, 1888 год: «О новом младенце через год, когда он будет уже дряхлым старичком и так или иначе, а сложит свои косточки в общую усыпальницу — время. Туда же, милый друг-читатель, в эту усыпальницу малых и великих людей и мы сложили годок жизни». Непременно присутствует на новогоднем вечере, который и «есть и забота о наших развеселых головах и желудках», «потомок Кучума среди ядринцевской расы» — якут. «Обед и полицейский оказались в качественном созвучии».
Рассказ о томском благотворительном обществе, где «обычно скучно слушать длинные утомительные отчеты, на которых очень условные таланты пробуют свои писательские силы», помещен вслед за вышеприведенными двумя сюжетами: чтобы не бросался сразу ни цензору, ни читателю. И вот это общество возглавляет Михаил Алексеевич Гиляров, нашедший преданного соумышленника в лице Федора Харлампиевича Пушникова. И пока «эти заговорщики будут действовать, истинная беднота будет меньше плакать, и звуки их рыданий не будут в такой силе, как обыкновенно долетают до нашего слуха. Низкий поклон благородным заговорщикам».
М. А. Гиляров был цензором «Сибирской газеты» и имел стараниями Е. В. Корша в столичной прессе далеко не лучшую репутацию. Одно из изданий сообщало: «Временно заступающий место губернатора председатель казенной палаты г. Гиляров, цезурируя № 11 “Сибирской газеты”, зачеркнул почти половину ее текста, в том числе несколько строк даже “официального отдела”, где были помещены известия, заимствованные из “Правительственного вестника”, и циркуляр министра внутренних дел графа Игнатьева. Не удовольствовавшись этим, г. Гиляров счел уместным поглумиться над редакцией, сделав подписи вроде “вздор”, “вранье”, “пустяки” и т. п. Редакция протестовала против такого поступка, напечатав номер с пробелами; г. Гиляров задержал этот номер»[253].
Другое издание в политическом обозрении было не менее категорично и артикулировало свое мнение через М. Стасюлевича: «…нет у нас такого закона, который бы делал невозможным… злоупотребление печатным словом, а с другой — ограничил бы строго административный произвол… тот или иной факт является результатом не только личных воззрений и темперамента, но опирается и на предоставленную ему власть законом, и создает для себя ту “обычность”, или особое обычное право»[254].
В это время М. А. Гиляров выполнял обязанности еще и губернатора. Двусмысленность текста «Сибирского вестника» очевидна. Ибо лишь цензор, а отнюдь не губернаторская власть, мог заставить бедноту «меньше плакать». Но значило ли, что сообщение фамилии Ф. Х. Пушникова в тексте является фактом появления еще одного цензора из числа чиновников? Ирония За Щукина в нетронутом виде дошла до читателя.
В обличительных материалах цензор всегда вычеркивал фамилии представителей власти. Таких случаев особенно много. В некоторых гранках выбрасывалось до десятка и более фамилий.
В письме из Минусинска «Материалы к истории горнозаводской промышленности в Енисейской губернии» шла речь о конфликте, возникшем после пожара на Абаканском железоделательном заводе. Угольный подрядчик Галицкий вместе с бывшим полицмейстером Ильященко решили нажить себе состояние на несчастье других. Тема актуальна и по сегодняшний день. Письмо было опубликовано в № 62. В цензурных оттисках 11 вычерков различных фамилий. Упоминается лишь «арендаторша завода» Е. П. Пермикина[255].
Из всех вмешательств чиновника в содержательную часть газеты за 1888 г. только одно можно считать выполнением его функциональных обязанностей цензора.
Открытие в Томске первого сибирского университета вызвало резонанс в столичной прессе. «Гражданин» пытался убедить своего читателя, что возведенное «величественное здание, превосходящее размерами все русские университеты, в какой-то деревушке», находящейся в стране «“полудикарей”, наводнимой распевающим ссыльным элементом», — дело для государства бесполезное. Ибо «в результате получится уголок, где под знаменем науки будут процветать революционные идеи и мечты об отделении Сибири, уже и теперь ярко сказывающиеся на сибирской “прессе”, враждебно встречающей все “российское”».
В комментарии редакции прозвучала мысль о молодых и талантливых сибиряках, которые из-за бедности не могут учиться в других университетах страны. «Сибирский вестник» не посмел не коснуться вопроса, деликатно формулируемого до сих пор как сибирское областничество: «Мы не будем отрицать существования сепаратных стремлений[256], если разуметь под ними[257] горстью местных литераторов узкий партикуляризм. Стремления яти пустили корни в местной[258] печати, которая в лице покойной “Сибири” договорилась было однажды до того даже, что ей и университет стал не надобен»[259].
Дело о сибирском сепаратизме было еще живо в памяти многих сибиряков, знакомые которых были осуждены по этому громкому делу, а Г. Н. Потанин, подобно Н. Г. Чернышевскому, даже подвергся гражданской казни.
Несомненно, вмешательства чиновника, выполняющего функцию цензора, замедляли производственный процесс. При ручном наборе всякое изъятие текста требовало дополнительных трудозатрат. Естественно, «Сибирский вестник» как мог отстаивал свои позиции: «Здесь рассказывают о новых подвигах Картамышева. Он принес жалобу в управление по делам печати на мести [ого] цензора, который будто бы зачеркивает невинные места в статьях газеты “Сибирский вестник” и делает поправки в тексте. К жалобе приложены корректурные листы. Управление прислало в Томск внушение цензору не делать исправлений в тексте и при бумаге возвратило корректурные листы. Оказалось, что за поправки цензора были выданы поправки, сделанные рукою Корша. Кроме того, в корректурных листах намечены места, зачеркнутые красными чернилами, при сличении оказавшиеся напечатанными[260] в свое время в “Сибирском вестнике”, откуда возникает подозрение, что эти места зачеркнул сам Корш, посылая жалобу в Петербург»[261].
За весь год были убраны с газетных полос две заметки целиком. Одна из них — сообщение о военно-общественном собрании в офицерском клубе. Старшина томского общественного собрания Серебрянский не позволил нарушить клубный порядок — усомнился в рекомендациях посторонним посетителям, не являвшимся членами клуба, и выставил их за порог. Другая — посвящена «Губернским ведомостям» и была скорее пародией на издание, совсем потерявшее лоск былых времен. Причем место пожара, о котором шла речь в гипотетических изданиях (официальной и неофициальной частях), было разным — «Большие Заплаты» и «Большие Латы», фамилии представителей полицейской власти также — Иван Горлодеров и Иван Горнодернов. Да и об ущербе, принесенном пожаром, в разных частях одного номера сообщалось по-разному. Так что цензор не мог себе позволить не черкнуть чиновничьим пером. Тем более в финале пародии на местную прессу (в тексте шла также речь о газете «Закуси удила») «Правительственный вестник» устами губернатора сообщает, что пожар-то случился 10 лет назад[262].
Особой правке было подвергнуто сообщение с 25-летнего юбилея вступления в должность председателя томской казенной палаты, почетного гражданина г. Томска (а также местного цензора) М. А. Гилярова. Фразы типа «государь император изволил поручить министру финансов» безжалостно зачеркивалась цензором, а сверху появлялось черными чернилами «всемилостивейше соизволил». Вместо «за честную и полезную четвертовековую службу в звании управляющего казенною палатою» на полосу выплыло «за полезную, отлично усердную службу и вполне ревностное исполнение обязанностей и настоящей должности в течение 25 лет». Согласимся, что вторая фраза, во всяком случае, не содержит горбатых слов типа «четвертовековую».
Так, в конфиденциальной инструкции цензорам столичных цензурных комитетов (1865 г.), разосланной за подписью министра внутренних дел стас-секретаря Валуева, говорилось: «Опыт доказал, что расширение свободы печатного слова должно быть соразмеряемо со степенью личной ответственности издателей, редакторов и сочинителей, и что подобное соответствие не может быть установлено при исключительном господстве предупредительной цензуры, по существу которой ответственными лицами остаются цензоры (выделено мной. — Ю. М.), в лице же их и само правительство… Это обстоятельство послужило исходною точкою для последовавшего ныне освобождения некоторых изданий от цензуры…»[263].
С освобождением некоторых отличных изданий от цензуры изменяются существенно и обязанности цензоров. Они должны были рассматривать отныне периодику уже после выхода в свет. И здесь становилась очевидной лицемерность министра внутренних дел с его тезисом о свободе: «Ввиду существования частной неподцензурной прессы все остальные издания, которые будут выходить с разрешения цензуры, приобретают характер специально одобряемых». При этом министр был категоричен: «В столицах цензоры обязаны не пропускать вовсе т. н. обличительных статей в изданиях, которые отказались от предварительной цензуры»[264].
При такой жесткости власти практика сибирской провинции сохранила и другие случаи лояльного отношения Главного управления по делам печати (ГУДП) к проступкам, противоречащим цензурному законодательству.
В 1883 г. в неофициальной части ТобГВ (№ 42. С. 6–7), которую редактировал К. М. Голодников, было помещено анонимное письмо, в котором шла речь о вновь избранном городском голове Плотникове, принявшем от бывшего купца Жарникова городскую казну с 40000 руб., которые были быстро потрачены неизвестно куда. Как продолжение сенатских ведомостей издание не имело право высказывать резкие суждения о фактах, касающихся власти.
Гражданский губернатор в это время находился в отпуске. По возвращении на рабочее место В. А. Лысогорский изложил эту историю в ГУДП. Лучшим комментарием ситуации является признание самого губернатора: «Я затрудняюсь, как поступить в данном случае».
Сохранившийся архивный материал хорошо демонстрирует, что тема жесткого подхода цензуры в провинции в период до 1904 г.[265]несколько мифологизирована историками советского периода. Низкий образовательный уровень населения, а иногда и сотрудников редакций, зачастую заставлял чиновников исправлять речевую ситуацию на газетной полосе, позволяя изданию выходить к читателю нарядней. При этом наличие власти на кончике пера местного цензора позволяло ему также, по меткому выражению М. Стасюлевича, использовать «особое обычное право», в результате чего подвергалось фильтрации все, что касалось деятельности власти.
2 РГИА. — Ф. 776. — Оп. 4. — Ед. хр. 351. — Лл. 10.
Экономическая тема в «Московских письмах» Николая Чукмалдина
Широкому кругу читателей тюменский купец известен как автор мемуаров «Мои воспоминания». В данной статье сделана попытка проанализировать творчество Н. М. Чукмалдина, сотрудничающего в эпистолярном жанре с «Ирбитским ярмарочным листком».
Автором данной публикации уже предпринималась попытка исследовать творчество Николая Мартиниановича Чукмалдина[266], чьи публикации в «Ирбитском ярмарочном листке» в период становления издания (1862–1872) попадали в поле зрения историков журналистики[267]. Последние несколько преувеличивают роль Н. Чукмалдина-рецензента в «Ирбитском ярмарочном листке»[268]. Конфликт тюменского купца с изданием[269], в котором ему предстоит через четверть века опубликовать около сотни «Писем из Москвы», также обозначен. Однако на творчество тюменского купца и московского купца влияли не только разное окружение, понимание автором литературного центра и литературной провинции, но и различный жизненный опыт.
В шестидесятые годы, когда двадцатисемилетний тюменец на страницах «Тобольских губернских ведомостей» (далее — «ТобГВ») начал непринужденный разговор об отношениях купеческого и мещанского сословий, говорить о смелости автора и независимости издания не приходилось. Хотя «…именно в провинциях-то и следовало бы издавать самые независимые журналы и газеты, потому что здесь меньше, нежели где-нибудь, можно опасаться дурных последствий, происходящих от неумеренного красноречия: здесь человек находится в такой зависимости от местных условий, что поневоле не будет выходить за пределы местных интересов»[270]. Наверное, именно поэтому практически все публикации Н. Чукмалдина того времени в неофициальной части «ТобГВ» имели в качестве послесловия комментарий представителя губернского правления или редакции.
В одном из писем дочери генерал-губернатор Сибири М. М. Сперанский писал: «Сибирь есть просто Сибирь. Надо иметь воображение не пылкое, но сумасбродное, чтобы видеть тут Индию… До Тобольска и в Тобольске я смело утверждаю, что Сибирь есть просто Сибирь, то есть: прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования, для устроения собственности, твердой, основанной на хлебопашестве, фабриках и внутренней торговле»[271].
Пожалуй, мысль, сформулированная в первой трети XIX в., стала актуальной для тюменского купца в 1872 г., когда он перебрался в Москву. Чем он занимался в то время, можно судить только по «Моим воспоминаниям», которые не всегда точны, по мнению автора этих строк, в датах[272].
Начиная цикл «Писем из Москвы», растянувшийся почти на десять лет, автор эпистолярного жанра объясняет свой замысел: «Публике, съехавшейся издалека на ярмарку, некогда пробавляться рассказами фельетонного свойства. Деловым людям, я полагаю, нужнее сведения перед всем другим о промышленности и торговле из такого центра, каким исторически сложилась Москва, мощно влияющим на весь ход дел Ирбитской ярмарки» (1890. № 14. С. 81). Н. М. Чукмалдин акцентирует, что в его письмах нуждаются «сибиряки, для которых правдивое сообщение в такое горячее время, как ярмарка, имеет важное значение и цену» (Там же). Хотя автор хорошо понимает, что, живя в Москве, «нелегко сказать утвердительно, как пойдет чайная торговля в Ирбитской ярмарке» (Там же. С. 82).
Судя по третьей части книги «Общий алфавит г. Москвы за 1898 год», Н. М. Чукмалдин был агентом и комиссионером при продаже войлочных товаров, ковров, пряжи шерстяной и чая. Практически все «Письма из Москвы» и посвящены обзорам оптовой торговли этими товарами. Найти новый поворот в каждой публикации очень не просто. Автор и сам это сознает: «Год времени ничуть не изменил ни сути, ни приемов этой торговли. Она по-прежнему идет неверною дорогою — путем мистификации потребителя — и заводит главных деятелей крупных чайных фирм в область большого риска, который рано или поздно даст себя знать повальной болезнью — банкротством их покупателей» (1894. № 27. С. 106). Первое «Письмо из Москвы» в очередной ярмарочный сезон автор счел начать с интриги: «На первый раз мы займемся рассказом из мира торговли, который подходит сюжетом для любого сценического фарса» (1896. № 1. С. 3).
Отсутствие конкретного адресата позволяет автору иметь свободу маневра в выборе темы очередного письма, в возможности повториться с образом, стилистическим изыском. «В литературе действительно все поглощено историей и социальным романом. Жизнь отдельных эпох, государств, лиц — с одной стороны, и с другой, как бы для сличения с былым, — исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, переписки»[273].
Его адресат — «публика, съехавшаяся на ярмарку» — должен знать товар так же хорошо, как сам продавец. И автор обязательно делает экскурс. Например, Н. Чукмалдин считает, что кожевенная промышленность в России настолько давно существует, что о ней упоминается даже в былинах. В нее, «сложившуюся веками, приноровившуюся к всяким потребностям, вложено много народного ума, сделана масса опытов и наблюдений, никуда не записанных, наукою не проверенных и только от поколения к поколению наглядно и практикою передаваемых» (ИЯЛ. 1890. № 15. С. 88). Может, поэтому сорт кож касимовских заводчиков «полувал» славен лишь благодаря особой ключевой воде, в которой обрабатывается продукция? А в десяти километрах от Касимовских заводов находится с. Богородское, удаленное на семь верст от реки, в котором изготавливают известный всем черный сапожный товар. Этим фактом «не добьетесь научного объяснения» (Там же).
«В китайском чае нет сортов “ломаных листьев”, “корешков листа” и прекрасных на вид цветочных чаев, что часто встречается в явском. В Китае все высевки или отбросы чая смешаны с байховым, фигурируя в низких сортах под именем “месины”, или идут в Хуасян, как материал для всех сортов кирпичного» (1895. № 8. С. 31).
Иногда в публикации виден хозяин, заботящийся о целой отрасли. Н. Чукмалдина волнует проблема искусственного воска, который, по мнению автора писем, «вреден не только экономически и потому, что подрывает дешевизною древнюю, народную промышленность пчеловодство, но он, безусловно, вреден и потому, что при сжигании дает страшную массу разъедающей копоти. Кто не знает, как быстро запыляются и портятся внутренности наших церквей благодаря только этому минеральному воску? И кто возьмет на себя смелость измерить всю величину вреда и порчи, которым подвергаются наши древние иконы, вся церковная живопись и все другие священные драгоценности». Не так часто в своих письмах Н. Чукмалдин призывает к радикальным мерам. В данном случае он предлагает не допускать к привозу и изготовлению в России этого продукта. Этим можно было бы достичь двух целей. «Это, во-первых, полное и чистое удовлетворение народного религиозного чувства “засветить свечу воску яркого” и подъем русского народного пчелиного промысла на всей нашей обширной земле» (1890. № 18. С. 106).
Рассказывая читателю «ИЯЛ» о товаре, Н. Чукмалдин не преминет рассказать о том, как формируется его стоимость. И здесь не все просто.
Торговля в сахарной промышленности в последние годы держала монополию. И, как следствие этого, более двух миллионов пудов сахарного песка было продано за границу с заранее рассчитанным убытком. И от этого цена на продукт повысилась так, словно случился неурожай. Автор письма подчеркивает, что эти легальные операции оплачены «многими лишними миллионами рублей русских потребителей, уходящими на баснословные барыши владельцев сахарных заводов» (1890. № 15. С. 88). Сравнивая цены на сахар в Москве у представителя какого-нибудь южного завода, Н. Чукмалдин обнаруживает, что у последнего цена на 10–15 копеек за пуд ниже, чем у самого заводчика. Такой случай настолько типичный, что у автора письма возникает предположение, не идет ли речь об обыкновенном сговоре.
Отдельное письмо посвящено невероятному событию, от которого «сахарная биржа смущена» (1890. № 17. С. 99). Представитель сахарного заводчика г. Харитоненко, обычно продающий в Москве рафинад и песок, вдруг приобретает 50 пудов сахарного песку по 5 руб. 10 коп. (при существующей цене 5 руб.). Н. Чукмалдин задает адресату своего послания вопрос: «…не есть ли это одна из тех биржевых уток, когда двое, условившись между собою, фиктивно продают один другому партию товара, лишь бы заставить этому поверить и тем вызвать спекуляцию?». Но не исключен и другой посыл: торговец настолько уверен в повышении цены на товар, что начинает покупать сахарный песок, а не продавать, как делал это обычно. «…он будет спекулировать, чтобы помочь осуществиться его выводам, и будет верить, если все это оправдается, что он действовал в интересах отечественной торговли и промышленности, а даже, пожалуй, самих… потребителей».
Сложность для покупателя разобраться в ценах на фабрикаты очевидна для автора «Писем из Москвы»: «…сахар… однородный продукт, в цене и качестве которого нет труда разобраться даже захолустному обывателю. Чай же продукт темный, и градация цен по его качеству для простолюдина совсем, для оценки, невозможное дело» (1894. № 27. С. 106).
С первого взгляда кажется, что продажа чая в Москве приносит иногда до 50 % пользы. Автор писем согласен с таким предположением, однако встает на сторону продавца: есть расходы на администрацию, на рекламу, согласно которой «иногда выходит, что у чайного торговца имеются будто бы в Китае чуть не свои плантации» (1891. № 9. С. 52).
Последние пять лет цены на товары кожевенной промышленности падали все ниже и ниже. Причина — падение курса бумажного рубля. Дешевеет рубль — «начинается усиленный вывоз наших кож за границу» (1891. № 11. С. 65). Дорожает рубль — товар начинает двигаться в обратном направлении. Этот процесс усилила введенная два года назад пошлина в 5–7 % на ввоз заграничного сырья.
Шерсть «благодаря сортировке и укупорке имеет совсем другой спрос и другую рыночную цену определенного размера» (1890. № 18. С. 106). Автор писем с грустью констатирует, что с партиями сибирской шерсти, привозимыми в Москву и Нижегородскую ярмарку, постоянно случаются казусы: или неопытный покупатель, соблазнившись названием товара, заплатит более, чем стоит товар, а потом не знает, что с ним делать. Или продавец вынужден сбывать шерсть по более чем низкой цене. Н. Чукмалдин обеспокоен тем, что в таких ситуациях «проигрывает репутация товара» (Там же). И это в 90-е годы, когда «последовала смена тенденций в наших руководящих финансовых сферах: государственное хозяйство и мораль являются уже не в виде двух различных направлений, но в виде двух фазисов одного и того же направления, так что никакие действия не одобряются с экономической точки зрения, если их нельзя назвать нравственными»[274]. Для московского купца Н. Чукмалдина репутация товара была, несомненно, категорией нравственной.
Иногда приводятся цены на товары в Москве (1890. № 18. С. 106). При этом случается, что биржевые сведения и данные автора писем не совпадают: «Пусть читатель видит в этом только случайную ошибку биржевого горе-маклера» (1890. № 15. С. 88). Для исследования динамики рыночных цен Н. Чукмалдин нередко обращается к статистике: «Слова “хороший”, “дурной” каждый понимает по-своему… “Время — деньги”, — говорят англичане, и, верные такому девизу, говорят мало, а делают много. Нам только остается последовать такому правилу и перейти от общих определений прямо к цифрам, которые содержат в малом объеме большое содержание» (№ 27. С. 112).
В публикациях Н. Чукмалдина практически всегда обилие цифр. Иногда выводы таблиц занимают больше газетной страницы. «Молодая, еще неверная, далекая от действительности, наша официальная статистика, тем не менее, дает поразительные цифры… В ошибках цифр не виновно центральное статистическое бюро; их дали сами промышленники, одни потому, что в силу традиций боятся возможности лишних налогов, а другие потому, что в силу иной традиции не желают давать огласки действительной величины дел» (№ 24. С. 95). При этом с завистью автор пишет: «Почему-то статистические таблицы немцев всегда полны смысла и значения» (№ 22. С. 93).
Уже на втором году письма становятся другими. Автора интересует не только продавец, но и поведение покупателя: «Тяжелое настроение от тяжелых дел в провинции. Потребитель всяких товаров там, в глуши, у себя в деревне, в селе, в уездном городе, стал как-то сдержаннее, экономнее не только на покупку таких товаров, которые не составляют предмета первой и насущной необходимости, но и на самые предметы этой необходимости. Это, конечно, не прихоть, не случайное настроение потребителя… Такие явления кроются гораздо глубже и выражаются причинами, устранить которые невозможно». «Если корень общества — сельский житель — не имеет возможности сносно питаться, то откуда он может дать свободных соков классам, выше его стоящим, чтобы у них ярко зеленели листья и созревали своевременно плоды?» (1891. № 6. С. 33).
Одного ярмарочного сезона оказалось достаточно, чтобы время констатации фактов о ценовой политике в ярмарочный сезон в Ирбита закончилось. Использование газетной полосы для просветительской миссии оказалось недостаточно автору «Писем из Москвы». Сыграли свою роль «субъективные факторы, определяющиеся деятельностью творца-просветителя»[275]. Н. Чукмалдин пытается понять, кто формирует окончательную цену на рынке: «Розничные чайные магазины, выезжающие на своем коне — рекламе, не смеют рассказать публике правды, что чай стад в некоторых сортах дороже на целых 40 %. Они толкуют только о том, что чай, ими развешанный, — такой хороший чай, какого нет в других местах» (1892. № 14. С. 76). «Все заботятся только о своих интересах, высказывая те или иные неудобства в случае принятия обязательной бандероли, но никто не говорит ни слова в интересах того неизвестного икса, потребителя чая, который только и есть на самом деле тот важнейший и единственный фактор, на котором держится вся чайная промышленность. О нем точно забыли, его как бы нет» (1893. № 16. С. 72). «Чайные фирмы щеголяют упаковкою, красивым этикетом, жестяными коробками, вполне уверенные, что оне этим привлекают покупателя. И нельзя отрицать, чтобы красивая внешность не играла заметной роли. Но ведь всякая лишняя трата денег, всякое украшение укупорки, есть прежде всего повышение цены чая, на всю сумму этой в сущности ненужной роскоши» (1894. № 27. С. 106).
Во всех приведенных цитатах видно становление публициста. Н. Чукмалдин критикует положение в промышленности и торговле; «В понятии большинства публики рабочий — синоним пьяницы и грубияна, которому что ни заплати, все равно он пропьет и промотает. По их логике, пожалуй, выходит, что чем меньше заработная плата, тем рабочему лучше» (1895. № 3. С. 12). Так было всегда: «Даже откупщики и те прикрывались якобы общественной пользой, и лучший из них, покойный В. А. Кокорев, прибегал к аргументу “выбора лишних денег из народа”» (1892. № 11. С. 61).
Впервые Н. Чукмалдин вносит на высокой патетической ноте предложения в адрес сахарных заводчиков, наживших на «нормировке» миллионы: «Если и нужно что-нибудь сделать, то только рабочим этих лиц, заставив заводчиков отчислить из громадных дивидендов известную часть прибыли в пользу всех работников каждого завода и предохранить несколько карманы беззащитных покупателей» (1892. № 11. С. 61).
Уже первое письмо в 1893 г. — это рассказ о синдикатах: «Сахарные короли, почуяв силу капитала в своих руках, заговорили о перепроизводстве сахара и составили синдикат, который и распределял много лет подряд вывоз миллионами пудов сахарного песку за границу». «Им нет надобности продавать сахар в кредит. Они важнее, строже казны, потому что казнят и милуют вне правил, для казны обязательных, а для них не писанных. К ним ходят и просят покупатели продать сахар, а они принимают или отвергают, как им вздумается и заблагорассудится» (1893. № 7. С. 27). «Синдикат — это синоним непременного повышения цен продукта, каким бы красивым словом ни назывались его действия. Хотя бы для шутки кто-нибудь устроил синдикат потребителей для удешевления продуктов… Нужно ли доказывать, что каждое «регулирование производства» есть замаскированная монополия, законом запрещаемая» (1893. № 8. С. 30). «Кто спрашивает потребителя, каково ему приходится в конечном результате. Ведь он овца, которую нужно только стричь, а продовольствие она достанет своими силами… Везде учреждены банки, биржи, общества содействия крупной промышленности, но нет нигде ничего подобного, где бы защищались с одинаковым правом и силою интересы мелкого потребителя, того маленького человека, который покупает по нескольку аршин ткани, по фунтам керосин и по золотникам сахар. Что значат робкие попытки потребительских обществ, когда над ними, как и над всеми потребителями, господствует сила синдиката, прямее говоря, подавляющая сила капитала. Ведь все пошлины, акцизы и всякие другие налоги насчитываются с процентами каждому посреднику и поступают к потребителю в виде продукта ценою, в которую включены и стоимость товара, и все побочные налоги, и барыши всех участников производства и посредничества» (1893. № 11. С. 48).
С годами голос московского купца становился все громче. Не всегда купец-читатель был доволен посланиями в свой адрес. «Ведь не могу же я заставить себя сказать, — оправдывался в очередной раз Н. Чукмалдин, — что товар такой-то дорог, когда он на самом деле дешев» (1895. № 21. С. 89). Но не сведениями о ценах на ярмарке интересен для исследователей автор «Ирбитского ярмарочного листка». А опытом экономического просветительства участников ярмарки, который помог становлению журналиста.
Каждый публицист, по мнению Г. З. Елисеева, должен испытать себя «в следующих двух вещах: 1) есть ли у него какое более или менее цельное и стройное общественное миросозерцание, в верности которого он убежден искренно и убежден настолько, что в нем не зарождается никакого сомнения, что рассматривание текущих общественных явлений, дел, вопросов с точки зрения этого миросозерцания будет приносить несомненную пользу обществу, будет, прилагаемое к практике жизни, поднимать уровень морального и материального развития общества; 2) честен ли он и стоек в этой честности настолько, чтобы не изменять своему миросозерцанию никогда, ни ради страха, корысти, дружбы, вражды и т. п.»[276].
К середине 90-х годов со страниц провинциального «ИЯЛ» уверенно звучал голос публициста Н. М. Чукмалдина: «…1 миллион фабричных рабочих и два-три миллиона остальных не земледельцев, находящихся сравнительно в лучшем положении, чем остальная стомиллионная масса населения, может только временно ослабить резкое движение в сторону прекращения покупок фабрикатов обрабатывающей промышленности, но отнюдь не может во многом изменить настоящего положения» (1895. № 1. С. 3). Другого пути, кроме: «Проснись, русский человек, не гордись. Поучись, потрудись, смирись и помолись»[277], увы, московский купец не видел[278].
…Герценовское выражение «исповедь современного человека… в форме… переписки» материализовалось. «Письма из Москвы» со временем стали второй частью «Моих воспоминаний».
«Сибирские листки» Тобольской губернии
Продолжение сенатских ведомостей было первой ласточкой газетной периодики в сибирской провинции. Редакторы столбцов росли профессионально, обучаясь чаще у частных изданий, доходивших из России в колонию. В обзорах губернской прессы в XIX веке шкалой качественного уровня неофициальной части ведомостей была частная печать «со свойственными ей атрибутами: передовыми статьями, корреспонденциями и фельетонами»[279].
Невозможность вести полемику со страниц губернских ведомостей со столичными изданиями[280] спровоцировала администрацию Восточной Сибири инициировать первое в Сибири частное издание «Амур», которое получало финансовую поддержку из казны. Но в таком положении газета находилась очень короткое время, затем перешла в «собственность иркутской публичной библиотеки»[281]. Причина быстрой смены хозяина была, по мнению авторитетного исследователя русской периодики А. И. Станько, одна: «Ведомости, выходившие одновременно в 42 губерниях и областях, стали своего рода преградой на пути периферийных частных газет как более сильные конкуренты, поддерживаемые правительством»[282]. В качестве доказательства исследователь приводит факт: с 1838 года и до конца 40-х годов в провинции не появилась ни одна частная газета. Если точнее, то из-за боязни конкуренции власть на местах не давала согласия на появление частных изданий. Казна в правовом поле своих государственных устремлений оказалась расторопней частника, не принимающего пока в своей основной массе такое понятие, как «газетный бизнес».
Оказавшись без конкурента, ведомости, «эти милые слабые создания как незаконный плод либеральной идеи с чиновничьей опекою»[283](да и местная власть тоже), были удовлетворены положением издания в губернии. И провинциальный чиновник, видевший чаще всего лишь официальные местные столбцы, утверждал и инициатору частного издания такую же незатейливую программу газеты.
В Западной Сибири прорыв в мир гласности совершил частный поверенный, владелец типографии Константин Николаевич Высоцкий[284].
О частной газете «Сибирский листок объявлений» сегодня написано немало[285]. В письме в Главное управление по делам печати губернатор ходатайствовал за тюменца: «Сибирь, богатая местными производителями, крупною торговлею, весьма бедна печатным словом: не имеет до сих нор даже простых торговых объявлений, которые способствовали бы большому обмену известий о местных изделиях, о торговых спросах и тем усиливали бы еще более торговую и промышленную деятельность края, почему в этих видах и при отсутствии данных к злоупотреблению печатным словом удовлетворение ходатайства Высотского принесло бы пользу краю»[286]. На открытие газеты откликнулась лишь газета «Сибирь» (1879. — № 7. — С. 5)[287], назвав издание «зарождающейся газетой на рубеже Азии». Отпустив реплику о наличии в программе издания «метеорологических наблюдений», Нестор, автор публикации, вспоминал себя, третьеклассника, которого учитель раз в месяц заставлял составлять такие отчеты… Уже первый исследователь газеты, Нестор, иронизировал над частным изданием, являвшимся копией губернских ведомостей как минимум пятнадцати-, двадцатилетней давности.
Программу газете утвердили очень короткую: объявления, погода, религиозные праздники. Из-за незначительного количества подписчиков газета просуществовала лишь год. Поверим Тоболяку, взявшему на себя роль историка сибирской печати и утверждавшему, что причина смерти газеты — наличие цензуры, вначале в Казани, затем в Тобольске, куда приходилось посылать сверстанные полосы[288].
«Жизнь общественная была слабо развита, — писал в конце XIX века Н. М. Ядринцев, — нравы были грубы, удовольствия низменны. В городах господствовала апатичная, бесцветная и ленивая жизнь. Недаром сибирское общество характеризовалось как общество, погруженное в грубые материальные интересы, как общество, помешанное на наживе и спекуляции. Открытие золота в 40-х годах не дало благоденствия и счастья; напротив, породило алчность, мотовство, разгул. Самодурство сибирских купцов вошло в пословицу. Ссылка деморализовала Сибирь, наезжие спекуляторы и аферисты растлевали ее. В такое же время не было признаков высших духовных интересов, создания гражданской правды, честности, как проявления общественных стремлений и самосознания. Всего этого не могли не сознавать люди, получившие образование и обреченные на жизнь в сибирском обществе. Несмотря же на недостаток образовательных учреждений (гимназий всего было три, и промежуток их основания иногда 30 лет), умственный уровень общества не мог не подняться под влиянием просвещения в Европейской России; в самом сибирском обществе появились образованные люди, влияние декабристов, петрашевцев, образованных ссыльных из поляков, рассеивавшихся в разных городах, также не осталось без следа. Время брало свое. О Сибири между тем часто говорили как о могущественной окраине, как о славе России, твердили о ее богатстве, о ее государственном значении»[289].
Вот в такой атмосфере печатный станок губернии, в которой еще в конце XVIII в. издавали журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», увы, еще более десяти лет после закрытия «Сибирского листка объявлений» тиражировал лишь губернские ведомости.
Еще А. И. Герцен удивлялся, что в России «журналы горные и соляные, французские и немецкие, морские и сухопутные…» издаются за казенный счет. С такой ситуацией в Англии ему не доводилось встречаться. Классик не говорил о преимуществе частных денег в издательском деле. Он знал другое: «Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком… пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась… Типографский станок тоже без костей»[290]. Очевидно, чиновники, представлявшие власть, были по-разному испорчены гласностью. Чаще всего она служила рупором славословия их деятельности.
Лишь на излете 1890 г. в Тобольске вышел первый номер частной газеты «Сибирский листок», программа которого была гораздо шире, нежели у издания К. Н. Высоцкого. Но и она ограничивалась «исследованием экономической жизни Сибири»[291].
Автор передовой статьи, помещенной в первом номере «Сибирского листка», декларировал задачи газеты. Экономическая сторона — важнейшая часть жизни человека, так как ее «структура связана с ростом политического сознания народа»[292]. Экономическая необеспеченность народа «лишает его необходимого для приобретения знаний досуга, и ставит его в крайне неблагоприятные для здоровья санитарные условия, и порождает нередко отрицательное отношение не только к разным постановлениям административных властей, но даже к самому закону»[293]. Широко понимая «исследования экономической жизни Сибири», инициаторы издания «Сибирского листка» практически не оставляли запретных тем для газеты. При этом в передовой подчеркивалось, что Сибирь имеет свою специфику, отличную от Европейской России. И эта специфика нуждается во всестороннем изучении, чем и будет заниматься «Сибирский листок».
Этих принципов издание придерживалось все 29 лет своего существования, независимо от положения в России и редактора-издателя газеты.
На начальном этане бремя редактора-издателя возложил на себя тобольский купец А. А. Сыромятников. В это время издание в качестве корреспондентов привлекало политических ссыльных (А. А. Антонович, Н. Н. Подревский, Мария и Виктор Костюрины). Из местных авторов в издании сотрудничали М. С. Знаменский, А. А. Крылов, Е. В. Кузнецов, С. Н. Мамеев, тюменцы П. М. Головачев, И. Я. Словцов, Н. М. Чукмалдин.
Позицию людей, писавших в издание чаще всего лишь благодаря своим убеждениям[294], хорошо объясняет автор неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» Н. М. Чукмалдин. В последних своих заметках, помещенных в столбцах, он писал: «Я долго сидел, как творится, сложа руки и дожидался, что авось кто-нибудь примет на себя роль, местного корреспондента нашего города и будет время от времени рассказывать другим через Губ. Вед. о том, что делается в Тюмени, как там живут и пр., и пр. Ожидание мое было напрасно… Тюмень наша во все эго время прозябала и спада тем непробудным сном, в каком вообще предполагают и преимущественно описывают столичные корреспонденты провинциальных обывателей»[295].
Потратив за три года на издание «Сибирского листка» свыше 6000 руб., А.А. Сыромятников отказался от функций издателя газеты. Были ли причиной только финансы? Ответить на этот вопрос сложно. В последний год его редакторства администрация губернии активизировала работу по противостоянию неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей» частному изданию.
В 1893 г. во время редакторства Е. В. Кузнецова было принято решение издавать газету согласно Положению о порядке производства дел в губернских правлениях 1837 года, уже потерявшему силу (§ 90 гласил, что «части официальная и неофициальная губернских ведомостей печатаются отдельно одна от другой»[296]). В Главное управление по делам печати МВД было отправлено письмо, в котором сообщалось об отсутствии типографских мощностей[297], способных осуществлять печать официальной и неофициальной части в один день. Последняя стала выходить по средам (официальная часть по-прежнему издавалась по субботам). При этом редакция пыталась сделать издание культурным рупором всей Сибири, литературным органом. С 1895 г. в течение двух лет неофициальная часть выходила два раза в неделю. Иногда издание имело до тридцати страниц. Место краеведческих материалов стали занимать литературные, которые были запрещены «Учреждением губернских правлений» (у председателя губернского правления жена-писательница!). Но корреспонденций с мест стало больше.
В неофициальной части было много публикаций авторов из Казани, Красноярска, Томска, Барнаула. Публиковались также И. Я. Словцов, впоследствии автор школьных учебников по истории и географии; П. Головачев, представитель сибирского областничества, будущий приват-доцент Московского университета; Л. Луговский, политический ссыльный; П. Грабовский, украинский поэт, работавший в ветеринарном отделе губернского правления…
В начале 1895 г. в «ТобГВ» была опубликована статья «Еврейский вопрос и евреи в Западной Сибири» за подписью А-ла-ч (псевдоним И. Я. Словцова). В завершение обстоятельного этнографического исследования автор скатился в псевдопублицистику, которая, как до сих пор считают некоторые исследователи, унизила целый народ… Стало ли это поводом? Ответить трудно. Но неожиданно было введено новое штатное расписание, в котором редактору Е. Кузнецову не нашлось места.
Противостояние «Тобольских губернских ведомостей» «Сибирскому листку» продолжилось, но уже под редакторством К. М. Голодникова, вернувшегося после нескольких лет отсутствия в свое кресло, служившим ему журналистским приютом более десяти лет.
С 1894 г. финансовое положение «Сибирского листка» начинает ухудшаться. Исчезли навсегда гонорары. Вместе с ними поредели и ряды авторов. Газета из общесибирской начинает превращаться в местную.
Как-то в опубликованном письме под заглавием «Ненормальное положение сибирской печати» С. Л. Чудновский писал, что «кардинальными вопросами, которые разрабатывались в… печати, были два…: 1) о ссылке и 2) о переселениях — о принудительно-штрафной колонизации и вольно-народной колонизации Сибири»[298].
«Сибирский листок» писал не только о переселенцах. Репертуар контента издания обширен и разнообразен. Как и в других сибирских изданиях, публицистов тобольской частной газеты интересовало, почему молодежь после получения образования в университетах Европейской России не возвращается на родину, в Сибирь? Их интересовали проблемы рыбной промышленности и транспорта. Тема строительства железной дороги в Сибири и поиск Северного морского пути, который обойдется намного дешевле при транспортировке хлеба в Европу, хорошо разрабатывались на страницах издания. Это были «фонарные» вопросы всей губернии.
К середине 90-х годов газета «растеряла полемический задор и публицистические краски, обеднела информацией, ослабли ее связи с городами и селами губернии»[299].
Два примера из газетной жизни одной губернии прекрасно демонстрируют, что «чего-нибудь нового в пределах провинциальной журналистики и совсем никогда не бывает»[300].
Противостояние частной и казенной газеты наблюдалось и в Иркутске, и в Томске, но несколько раньше, нежели у тоболяков.
В ведомостях, которые редактировал Е. Кузнецов, каждый номер обязательно открывался «передовицей». В ней шла речь о насущных делах, интересующих каждого жителя губернии: дойдет ли железная дорога до Тобольска, как быть с «холерой», можно ли защититься от «кобылки» и т. д. Обязательно помещались телеграфные сообщения из-за рубежа и из Центральной России, присутствовала подборка информаций из различных (и отдаленных от губернского юрода) населенных пунктов. Но были, как и в прежние времена, сухие сообщения о происшествиях…
«Сибирский вестник» подвел итог кузнецовскому экперименту, подчеркнув при этом, что в Томске уже проходили по пути создания из неофициальной части литературного органа. «В губернских ведомостях никто не работает обыкновенно, кроме наборщиков, и никакие самые искусные затеи не сделают из губернского органа общественный»[301].
В конце 1897 года губернская власть публично признала свое поражение в борьбе за читательскую аудиторию с «Сибирским листком» и вновь появившейся «Сибирской торговой газетой». Губернские ведомости честно объявили об этом читателю, превратив неофициальную часть в «Отдел сельского хозяйства и кустарной промышленности», который в течение нескольких лет практически ежемесячно выходил в виде особого приложения к столбцам. Итог этому спору был подведен гораздо раньше все тем же «Сибирским вестником» с небывалой категоричностью: «Хорошее время “Ведомостей” прошло, и его не воскресишь. Конкуренция между “Ведомостями” и частными сибирскими органами невозможна»[302].
Небывалый взлет «Сибирского листка» уже на третьем году своего существования вызвал цепную реакцию неофициальной части. Возникла этакая конкуренция творческих элит, которая могла способствовать созданию среды. В обществе, уровень грамотности которого небывало низок, развитие такого сюжета должно только приветствоваться. В противном случае здесь не мог появиться ни читатель, ни местный писатель.
Как-то «Восточное обозрение» в «Хронике» поместило сообщение из иркутской «Сибири» о сборе денег на издание частных газет в Иркутске и Красноярске. Ниже — подверстали комментарий: «Мы имеем основание сомневаться в обилии литературных сил в Сибири, но не сомневаемся в увеличивающейся издательской мании. Нам кажется, что Сибирь страдает разрозненностью своих небольших литературных сил»[303].
Как только в «Сибирском листке» перестали выплачивать авторское вознаграждение за литературный труд, издание стало опускаться до вчерашнего уровня неофициальной части губернских ведомостей, которые, в свою очередь, перестали понимать: что такое хорошо?
«Дерево, растущее в лесу, еще не представляет из себя строительного материала, которым непосредственно мог бы воспользоваться архитектор для возведения предначертанной им постройки. Его нужно еще срубить, очистить от ветвей и коры и тогда только представить строителю для его надобностей. Но в таком сыром материале редакция никогда не нуждалась»[304].
Провинциальный читатель реагировал на ситуацию соответственно. Он или выписывал местное издание, или обращал свой взор на столичную прессу. Так, в 1884 г. в Енисейск почта приносила 427 экземпляров различных изданий. «Симпатиями подписчиков, насколько можно судить, пользовались преимущественно газеты либеральные: “Новости” имели 13 подписчиков, “Рус. вед.” — 7, “Рус. кур.” — 10, тогда как “Новое время” и “Моск. вед.” только по одному…Большинство подписчиков, и большинство подавляющее, ищет в газетах дешевизны, почему из ежедневных пользовался большей популярностью “Сын Отечества” (13 подписчиков). По этой же причине еженедельных газет выписывалось несравненно больше, чем ежедневных (358), на что влияет между прочим и слабый интерес к политике при отдаленности от ее центров и то обстоятельство, что почта приходит сюда только два раза в неделю. Большинство подписчиков предпочитает при этом газеты иллюстрированные, почему последних выписывалось из общего числа еженедельных изданий 158 (18 юмористических)… Из неиллюстрированных еженедельных изданий преимуществом пользовались газеты местные (“Сиб. газ.” — 56, “Вост. обозр.” — 19)…»[305]. После микроисследования обозреватель приходит к выводу: «Последние 25 лет умственный уровень несомненно поднялся в крае, а местная печать содействовала интересу к литературе!».
И здесь можно вернуться к потанинской концепции функционирования провинциальной прессы. Финансовая составляющая должна была обеспечиваться заработком типографии владельца издания и рекламой. В первую очередь, рекламой самой газеты. Таковой мог быть только соответствующий контент, который был бы по душе местному читателю. И рекламой продукции местной промышленности, торговли, услуг и т. д.
В «Сибирских листках» Тобольской губернии не случилось стечения обстоятельств, при которых бы газета смогла прокормить технологический цикл, обязательно включающий в себя и творчество местных корреспондентов. Виктор Костюрин, проявляя личное мужество ради издания «Сибирского листка», зарабатывал деньги на жизнь, работая санитаром в больнице…
«…потребность в местной литературе существует, и не маленькая. В городах, удаленных от мест издания газет, в крайних случаях, когда требуется настоятельная необходимость в разоблачении злоупотреблений или когда обывателям становится невтерпеж сидеть в чьих-то загребистых лапах — появляется своя домашняя литература, рукописные летучие листки, которые расклеиваются на столбах или передаются из рук в руки…»[306].
Красивая фраза, но не совсем точная. Особенно в части рукописной литературы, если речь не идет о листовках. Мир частной прессы был всегда разнообразен. Изобретение Гуттенберга позволяло мелким, незаметным изданиям, каковых было большинство в Сибири, быть летописцами истории отдельной местности.
Примечания
1
«Периодизация журналистики должна строиться в соответствии с традициями русской исторической науки, заложенными Н. М. Карамзиным и С. М. Соловьевым, которые рассматривали исторические события в тесной связи с правлением конкретного монарха». — См: Грабельников, А. А. О периодизации истории русской журналистики // Журналистика в 2003 году: обретения и потери, стратегии развития: материалы науч. — практ. конф. Москва, 3–6 февр. 2004 г. — М., 2004. — Ч. III. — С. 74–75.
2
См.: «Ничего противного закону, правительству и добронравию…»: взаимодействие органов государственного управления с печатью дореволюционной России: сб. статей. — М., 1999. — 154 с.; Жирков, Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв.: учеб. пособие / Г. В. Жирков. — М., 2001. — 368 с.; Шевченко, М. М. Конец одного величия: власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге освободительных реформ / М. М. Шевченко. — М., 2003. — 264 с.; Коновченко, С.В. Власть, общество и печать в России / С. В. Коновченко. — Ростов н/Д, 2003. — 400 с.; Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — 528 с. и др.
3
Для автора статьи «провинция» — местность, находящаяся вдали от центра, столицы, и формирующая поведенческие стереотипы.
4
Есин, Б. И. История русской журналистики XIX века / Б. И. Есин. — М., 2003. — С. 3.
5
Любимов Л. С. История сибирской печати: учеб. пособие. — Иркутск, 1982. — 80 с. — См. также: История сибирской печати XVIII — нач. XX в.: хрестоматия: в 5-ти кн. / сост. Л. С. Любимов. — Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 2004. — Гл. первая (1789–1856 гг.); Гл. вторая (1857–1872 гг.) — 124 с.; Гл. третья (1873–1887 гг.) — 128 с.; Гл. четвертая (1888–1904 гг.) — 124 с.; Гл. пятая (1905–1916 гг.) — 132 с.; Коммент. — 68 с.
6
Такой по праву могла именоваться уже газета «Сибирский листок объявлений», издававшаяся в г. Тюмени в 1879 г. — См. подробнее: Кубочкин, С. Н. Тычковка, Сараи, Потаскуй: из истории тюменских окраин XIX — начала XX в. / Сергей Кубочкин. — Тюмень, 2002. — С. 133–149.
7
Ермолинский, Л. Л. Сибирские газеты 70-80-х годов XIX века — Иркутск, 1985. — 136 с.
8
Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 3–35.
9
Любимов, Л. С. История газеты «Восточное обозрение // Российская провинциальная частная газета / Сост. Л. Е. Кройчик. — Тюмень, 2004. — С. 147–165.
10
Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906. — Иркутск, 1997. — 220 с.
11
Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Николая Михайловича Ядринцева из газет «Камско-Волжское слово», «Сибирь» и «Восточное обозрение» за 1873–1884 г. — Красноярск, 1919. — С. 77.
12
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 125.
13
Там же. — С. 135, 366.
14
Сибирский вестник политики, литературы и общественной жизни. — 1888. — № 1.
15
Н. М. Ядринцев заметил, что «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», помещая из номера в номер литературные произведения, имеющие «общий недостаток — чрезмерную отвлеченность», ограничивался лишь «скудными произведениями». — См.: Ядринцев, Н. М. Начало печати в Сибири // Литературный сборник. — СПб., 1885. — С. 352–367.
16
Головачев, П. М. Прошлое и настоящее сибирской печати // Восточное обозрение. — 1903. — № 2.
17
Там же. — 1903. — № 3.
18
Там же. — 1903. — № 3.
19
Громова, Л. У истоков российской журналистики (из опыта изучения «Ведомостей») // Невский наблюдатель. — 2002. — № 1. — С. 92.
20
См. работы: Азадовский, М. К. Очерки литературы и культуры в Сибири / М. К. Азадовский. — Иркутск, 1947. — Вып. 1. — С. 106–137; Ефремов, В. С. Рукописная литература: к биографии М. В. Загоскина // Восточное обозрение. — 1904. — № 247; Кунгуров, Г. Ф. Сибирь и литература / Г. Ф. Кунгуров. — Иркутск, 1965. — С. 3–118; Петряев, Е. Д. Впереди — огни: очерк культурного прошлого Забайкалья / Е. Д. Петряев. — Иркутск, 1968. — С. 247; и др. — Названия рукописей взяты из указанной книги Е. Д. Петряева.
21
Достаточно подробно этот период сибирской журналистики описан Л. С. Любимовым. Исследователь сообщил о попытке приезжего в Иркутск литератора М. Александрова открыть в 1827 г. литературный орган «Ангарский вестник», в программе которого «довольно ясно звучал намек на то, что Сибири необходимо» встать на путь буржуазной революции. — См.: Любимов, Л. С. История сибирской печати: учеб. пособие / Л. С. Любимов. — Иркутск, 1982. — С. 28–31.
22
Прозаические сочинения учеников иркутской гимназии, писанные под руководством старшего учителя российской словесности Ивана Поликсеньева. — СПб., 1836. — С. 278–301.
23
Ефремов, В. С. Из истории сибирской печати // Восточное обозрение. — 1903. — № 66.
24
Губернские ведомости рассматриваются как группа газетно-журнальной периодики, первый отдел, а также неофициальная и официальная части второго имеют различные цели, задачи, а также аудиторию. По этой причине они не позиционируются автором этой статьи как «газета» или «журнал». — См.: Мандрика, Ю. Л. Неофициальная часть губернских ведомостей как тип провинциального издания (на материале «Тобольских губернских ведомостей): автореф. дис… канд. филол. наук / Мандрика Юрий Лукич. — Воронеж, 2004. — С. 17.
25
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 279.
26
См.: Куклина, А. Е. Летопись сибирской периодики: 1857–1916 гг. // Традиции и тенденции развития литературной критики Сибири: сб. научн. статей. — Новосибирск, 1984. — С. 214–231.
27
Томские губернские ведомости. — 1865. — № 1. — С. 1–4.
28
Первый номер сибирского продолжения сенатской периодики появился в 1857 г. практически одновременно во всех губерниях: Тобольской — 27 апреля, Иркутской — 16 мая, Енисейской — 2 июля, Томской — 15 августа. Лишь несколько лет спустя начали издаваться областные ведомости: Забайкальские — в 1865, Акмолинские и Семипалатинские — в 1871 г. и т. д.
29
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 5, неоф. ч. — С. 3.
30
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 11.
31
Там же. — С. 14.
32
Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1-е. — Т. XIV. — № 10305.
33
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 3. — В числе актов прусского министерства юстиции есть документ, датированный 1802 г., в котором говорится, что «неисправимых воров, разбойников, поджигателей и тому подобных опасных преступников ссылать в отдаленную часть света (entfernten Weltheil), дабы там подвергать тягчайшим работам, без всякой надежды когда-либо освободиться». По соглашению с Императорским русским двором «подобные злодеи употреблялись на работы в рудниках в отдаленнейшей Сибири». — См. подробнее: Голодников, К. М. Ссыльные в Тобольской губернии и влияние их на нравственный и экономический быт старожилов // Тобольские губернские ведомости. Редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. — Тюмень, 2004. — С. 237 и др.
34
Анучин, Е. Н. Материалы для уголовной статистики России: исследование о проценте ссылаемых в Сибирь / Е. Н. Анучин. — Тобольск, 1856. — С. 28–29.
35
Там же. — С. 73.
36
Там же. — С. 76.
37
ГУ ГАОмскО. — Ф. 3. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Лл. 5-5об.
38
Швецов, С. П. Культурное значение политической ссылки в Западной Сибири // Каторга и ссылка. — 1928. — № 3. — С. 57.
39
Согласно имеющимся статистическим данным (См.: Голодников, К. М. Город Тобольск и его окрестности / К. М. Голодников. — Тобольск, 1887. — С. 28) в 1835 г. в Тобольске проживало 15456 чел. Данные об уголовной ссылке, опубликованные Е. Анучиным, свидетельствуют, что за двадцать лет в Тобольскую губернию было сослано всего лишь около 300 государственных преступников. А ведь на обширной территории был целый ряд уездных городов: Ишим, Омск, Тара, Туринск, Тюмень, Ялуторовск… Вопрос встает не об уровне, а просто о грамотности.
40
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 59.
41
Серебренников, В. Грамотность в Сибири по переписи 28 января 1897 года // Сибирские вопросы. — 1907. — № 17. — С. 15.
42
Тобольские губернские ведомости. — 1858. — № 5, неоф. ч. — С. 73.
43
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 21, неоф. ч. — С. 7–8.
44
Там же. — 1859. — № 29, неоф. ч. — С. 13.
45
Там же. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
46
Поделив всех читателей на группы, автор делает вывод: «…четыре части одного стройного целого вроде пирамиды, имеющей в своей вершине крестьянина, а в основании чиновника, в размещении и сочетании которых усматривается некоторая оригинальная симметрия… Невнятны мещане, как они вздумали гнаться в деле образования за специалистами в этом ремесле… и оставили за собой все три гильдии». — Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
47
Поделив всех читателей на группы, автор делает вывод: «…четыре части одного стройного целого вроде пирамиды, имеющей в своей вершине крестьянина, а в основании чиновника, в размещении и сочетании которых усматривается некоторая оригинальная симметрия… Невнятны мещане, как они вздумали гнаться в деле образования за специалистами в этом ремесле… и оставили за собой все три гильдии». — Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 32, неоф. ч. — С. 6.
48
Кройчик, Л. Е. Провинциальная частная газета: формирование концепции // Российская провинциальная частная газета / сост. Л. Е. Кройчик. — Тюмень, 2004. — С. 3 — Увы… достаточно распространенная точка зрения, но не всегда соответствующая действительности. См. примечание 2 на С. 8, в котором идет речь о литераторе М. Александрове, пытавшемся открыть в Иркутске в 1827 г. литературный орган «Ангарский вестник». Известны другие факты инициативы, принадлежащей частным лицам. Так, в одном из писем шефу корпуса жандармов, хранящемся в государственном архиве Омской области, идет речь об отказе в конце 50-х годов XIX в. И. И. Завалишину «в издании периодического журнала “Сибирь”». — См.: Мандрика, Ю. Л. «…он ознакомит Россию с Сибирью»: Ипполит Завалишин — историк, публицист и большой мастер эпистолярного жанра // Завалишин, И. И. Описание Западной Сибири. — Тюмень, 2005. — С. 36.
49
Соловский, В. В. Памятная книжка неофициального отдела «Тамбовских губернских ведомостей» по поводу их пятидесятилетия: 1838–1888 гг. — Тамбов, 1888. — Предисловие.
50
Под идентичностью понимается периферийный характер территориальной общности населения (имидж региона), которым несомненно обладает Сибирь. — См. подробнее: Крылов, М. П. Российская региональная идентичность: вопросы типологии // Проблемы сибирской ментальности / под ред. А. О. Бороноева. — СПб., 2004. — С. 70–78.
51
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 221.
52
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 221. — Ср.: «…в России не существует умственной жизни в провинции (здесь и далее выделено автором в тексте письма — Ю. М.), что провинция — туловище, отправляющее одни животнорастительные процессы, что Сибирь — одна из резко отмежеванных провинций», — писал в 1862 г.: Г. Н. Потанин из Петербурга сибирскому корреспонденту Н. С. Щукину. — Письма Г. Н. Потанина / сост А. Г. Грумм-Гржимайло и др. — Иркутск, 1987. — С. 58.
53
Факторович, А. Л. О специфике диалогичности в региональных СМИ: расклад проблемы на голоса // Проблемы изучения региональных СМИ: историко-типологические и прогностические аспекты. — Краснодар, 2000. — С. 6.
54
Макушин, Л. М. Динамика системы печати в эпоху «великих реформ» второй половины XIX века // Акценты: новое в массовой коммуникации. — Воронеж, 1999. — Вып. 5–6. — С. 35.
55
Мандрика, Ю. Л. Она начиналась с рецепта чернил: к 150-летию первой сибирской газеты // Тобольские губернские ведомости. Редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. — Тюмень, 2004. — С. 6.
56
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 5, неоф. ч. — С. 2.
57
Тобольские губернские ведомости. — 1857. — № 34, неоф. ч. — С. 358.
58
Отсутствие авторов у неофициальной части «Томских губернских ведомостей» сделало невозможным ее регулярный выход до 1 января 1858 г. Ученик Иркутской губернской гимназии во время директорства П. А. Словцова, позже — советник Казенной палаты надворный советник Николай Ильич Виноградский все время мечтал об издании газеты. Именно он составлял проект будущих губернских ведомостей. После появления издания практически ни один его номер не обходился без публикаций данного автора (За Ангарский Сибиряк и Н. В. — псевдонимы). — Подробнее см. некролог (1859. — № 6). — После его смерти, 45 лет от роду, неофициальная часть «Томских губернских ведомостей» потускнела и превратилась на несколько лет в полицейский листок.
59
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 13, неоф. ч. — С. 101–103.
60
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 2, неоф. ч. — С. 4.
61
Томские губернские ведомости. — 1859. — № 13, неоф. ч. — С. 103.
62
См. подробнее. Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — С. 346. — Авторы отмечают: при этом в циркуляре было сказано, что «печать должна проводить идеи “неприкосновенности самодержавия и его аппарата” и отказаться от обсуждения преимуществ других форм государственного устройства».
63
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 21, неоф. ч. — С. 8.
64
Там же. — № 31, неоф. ч. — С. 6.
65
Енисейские губернские ведомости. — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 36.
66
Енисейские губернские ведомости — 1859. — № 7, неоф. ч. — С. 38.
67
Там же. — № 11, неоф. ч. — С. 89–91.
68
Там же. — № 17, неоф. ч. — С. 118.
69
Енисейские губернские ведомости. — № 19, неоф. ч. — С. 125.
70
Томские губернские ведомости. — 1859 — № 13, неоф. ч. — С. 103.
71
Енисейские губернские ведомости. — 1859. — № 17, неоф. ч. — С. 120.
72
Там же. — № 19, неоф. ч. — С. 127.
73
Там же. — С. 129.
74
О том, что под флагом гласности писали в «Иркутских губернских ведомостях», существует немало исследований историков советского времени, хотя они все и написаны как об органе печати, в котором участвовали декабристы. Желание политических ссыльных полемизировать, т. е. публиковать то, что было запрещено «Учреждением губернских правлений», не могло поощряться местной властью, сумевшей даже гласность сделать специфическим делом для узкого круга.
75
Это уточнение «двух последних годов» подчеркивает, что веяние гласности в России началось несколько раньше написания специальной записки министром народного просвещения Е. П. Ковалевским.
76
Иркутские губернские ведомости. — 1859. — № 51, неоф. ч. — С. 5.
77
Головачев, П. М. Судьбы «губернских ведомостей» в Сибири / Г. // Сибирь. — 1897. — № 150. — При этом историк Сибири подчеркивал, что только в отдельные периоды, благодаря сильным губернаторам, «они могут быть хороши».
78
Иркутские губернские ведомости. — 1857. — № 1, неоф. ч. — С. 1.
79
Там же. — 1858. — № 45, неоф. ч. — С. 1.
80
Тобольские губернские ведомости. — 1864. — № 49, неоф. ч.
81
Там же. — 1857. — № 31, неоф. ч. — С. 322.
82
Амур. — 1860. — № 21. — С. 265.
83
Восточное поморье. — 1865. — № 3.
84
Там же. — № 25.
85
«После этого иркутская газета (хотя и просуществовала еще до конца 1862 года и временами даже позволяла себе критические выступления по отдельным вопросам) стала заметно терять свой авторитет, который приобрела в первые полгода». — См. подробнее: Буланцев, X. С. Пионеры провинциальной печати / X. С. Буланцев. — Л., 1981. — С. 15 и др. — Несколько иное мнение по поводу закрытия газеты «Амур» имеет Д. И. Завалишин: Муравьев «выпросил у Государя безусловное запрещение на мои статьи; и редакции журналов и газет, которые все добивались сами моих статей, уведомили меня, что достаточно моей подписи, чтобы получить отказ от цензуры, а анонимных статей печатать я не хотел. <…> Корсаков в Иркутске самовольно отнял газету “Амур” у основателей ея за отказ их напечатать ложь об Амуре и клеветы на меня и сделал эту газету своим органом именно для этих целей, навязав на два года всем чиновникам и даже частным лицам по именному списку, что не предохранило, однако, газету от уничтожения». — См. Завалишин, Д. И. Записки декабриста / Д. И. Завалишин. — München, 1904. — [Т. 2]. — С. 399–400. — В пользу точки зрения Д. Завалишина говорит мнение его современника: «В Чите давно боятся Завалишина». — См. Николай Николаевич Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам: материалы для биографии / сост. И. Барсуков. — М.: Синодальная типография, 1891. — С. 603.
86
Амур. — 1860. — № 24.
87
Там же. — 1861. — № 33. — С. 263.
88
Восточное поморье. — 1866. — № 24.
89
Подробнее см.: Петряев, Е. Д. «Кяхтинский листок»: к столетию первой забайкальской газеты / Е. Д. Петряев. — Улан-Удэ, 1963. — 32 с.
90
Все цитаты взяты: Кяхтинский листок. — 1862. — № 6. — С. 4–6.
91
Б. Г. Кубалов считает, что «фактическим редактором и цензором» второй частной газеты Сибири был А. И. Деспот-Зенович. — См.: Кубалов, Б. Г. Первенец частной сибирской газеты «Амур» (1860–1862 гг.) / Б. Г. Кубалов // Записки Иркутского областного краеведческого музея. — Иркутск, 1961. — Вып. 2. — С. 84.
92
Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Николая Михайловича Ядринцева: из газ. «Камско-Волж. слово», «Сибирь» и «Восточное Обозр.» за 1873–1884 гг. — Красноярск, 1919. — С. 79–80.
93
Документы того времени, касающиеся вопросов печати, в архивах Сибири практически не сохранились. С бухгалтерией частной прессы вопрос обстоит еще сложнее Изучавший экономику газетного дела Сибири С. И. Гольдфарб пришел к выводу, который был артикулирован в письме Г. Н. Потанина к Н. М. Ядринцеву: «Сибирский литератор может существовать только за счет наборщика». — См.: Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 119 — С этой точки зрения экономическое положение казенной прессы мало чем отличалось от частной.
Обнаруженные дела в Государственном архиве Томской области (далее — ГАТомО) помогли определить выбор объекта исследования.
94
Всю прессу исследователь А. Н. Боханов подразделяет на казенную и частную. — Боханов, А. А. Буржуазная пресса России и крупный капитал / А. А. Боханов. — М.: Наука, 1984. — С. 28–37. — Слово «казенная» в дискурсе данного исследования стилистически более точное. Энциклопедия фиксирует значение сочетания «казенные заводы» как «государственные промышленные предприятия, находившиеся в ведении различных ведомств». — Большая советская энциклопедия. — Изд. 3-е. — М.: Советская энциклопедия, 1973. — Т. 11. — С. 179. — Губернские ведомости, будучи продолжением сенатских изданий (ГАТомО. — Ф 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 200об.), находились в ведении МВД т. е. были казенными.
95
Есин, Б. И. Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические принципы изучения / Б. И. Есин. — М.: МГУ, 2003. — С. 89.
96
Читатель видел эту разницу в содержании издания. В начале 1865 г., во время редакторства Д. Л. Кузнецова, с неофициальной частью «Томских губернских ведомостей» сотрудничали самые яркие представители сибирского областничества Н. М. Ядринцев и Г. Н. Потанин. Мемуарист, ошибаясь в деталях, был совершенно точен в восприятии «официального органа», неофициальная часть которого «пошла за настоящую как бы частную газету Публика заметила появление оригинального провинциального органа печати и стала его читать, проникаясь сознанием тех местных интересов, в которых она до тех пор плохо разбиралась». — Катанаев, Г. Е. На заре сибирского самосознания: воспоминания генерал-лейтенанта казачьего войска / Г. Е. Катанаев. — Новосибирск, 2005. — С. 134.
97
Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М.: РАГС, 2004. — С. 346 и др.
98
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Лл. 1-1об.; Шевцов, В. В. Становление и развитие «Томских губернских ведомостей» в 1854–1881 гг.» // Актуальные вопросы истории Сибири: пятые научные чтения памяти проф. А. П. Бородкина: 6–7 окт. 2005 г. — Барнаул, 2005. — С. 50–53.
99
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Л. 2.
100
Во второй половине XIX в. Западно-Сибирское губернаторство объединяло Томскую и Тобольскую губернии, Восточно-Сибирское — Енисейскую и Иркутскую губернии, Якутскую и Забайкальскую обл. Отношения между гражданскими губернаторами и генерал-губернаторами не были определены по той причине, что институт последних не был прописан законодательно. См. подробнее: Ремнев, А. В. Самодержавие и Сибирь: административная политика второй половины XIX — начала XX века / А.В. Ремнев. — Омск, 1997. — С. 95–158. — Ср. ситуацию с нынешними полномочными представителями президента.
101
В документе фигурирует разговорный вариант слова «тередорщик» — работник типографии, накатывающий краску на печатный станок. Попросту — печатник.
102
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Л. Зоб.
103
Коллежский асессор Филолог Васильевич Рудаков, из обер-офицерских детей, старший учитель российского законоведения Томской губернской гимназии, двадцати девяти лет. После окончания курса Императорского Казанского университета со степенью кандидата и золотой медалью определен старшим учителем судопроизводства в Томскую губернскую гимназию в январе 1849 г. С 1852 г. «с удержанием прежних должностей» изъявил желание стать секретарем Томского губернского комитета попечительства о тюрьмах (ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 203. — Лл. 11–16). Впоследствии — инспектор училищ Восточной Сибири.
104
Надворный советник Яков Гаврилович Андреев, из обер-офицерских детей, 32 лет. Окончил полный курс наук в Императорском Казанском университете, утвержден студентом первого отделения философского факультета и определен генерал-губернатором Западной Сибири старшим учителем латинского языка в Томскую губернскую гимназию в ноябре 1845 г. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 203. — Лл. 5-10.
105
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 643. — Лл. 23об.-24.
106
Старший учитель математики и физики Самуил Эльснер в июне 1853 г. тяжело заболел. — ГАТомО. — Ф. 99. — Оп. 1. — Д. 206. — Л. 17.
107
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 4. — Д. 643. — Лл. 26–29.
108
ГАТомО. — Ф. 99. — Оп. 1. — Д. 2233. — Л. 20об.
109
Томские губернские ведомости. — 1857. — № 12, неоф. ч.
110
Головачев, П. М. Прошлое и настоящее сибирской печати / П. М. Головачев // Восточное обозрение. — 1903. — № 17.
111
Все публикации Г. Н. Потанина в «Тобольских губернских ведомостях» собраны в подборку в Антологии тобольской журналистики. — Тобольские губернские ведомости: сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. / сост. Ю. Л. Мандрика. — Тюмень, 2004. — Кн. 1. — С. 472–534.
112
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 137.
113
Комарова, Т. С. Из переписки М. Н. и В. Ф. Костюриных с Г. Н. Потаниным / Т. С. Комарова // Тобольский хронограф. — Екатеринбург: Уральский рабочий, 2004. — Вып. 4. — С. 295.
114
В письме к Н. С. Щукину, пытавшемуся затеять литературный журнал «Сибирь», Г. Н. Потанин писал: «И что за сотрудники, которыми Вы хвастаетесь… Вы просто насчитали в Сибири 80 человек пишущих и назвали их сотрудниками… Какая неопытность!.. дело… в двух, трех постоянных, плодовитых и дельных сотрудниках, которые и должны составить плоть и кровь журнала…». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Ковать, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 59–60.
115
Боханов, А. А. Буржуазная пресса России и крупный капитал / А. А. Боханов. — М.: Наука, 1984. — С. 20.
116
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 1.
117
Летенков, Э. В. «Литературная промышленность» России конца XIX — начала XX в. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. — С. 21.
118
Томские губернские ведомости. — 1865. — № 1, неоф. ч.
119
Первая частная типография в Томске была открыта в 1876 г. и принадлежала Торговому дому Михайлова и Макушина, годом позже у этих совладельцев появилась еще и литография. Книжный магазин, первый в Сибири, потомственный почетный гражданин Томска П. И. Макушин открыл лишь в 1872 г., затеяв годом раньше библиотеку для чтения. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1882. — Лл. 15—15об.
120
Здесь, очевидно, ошибка наборщика «Томских губернских ведомостей», до сих пор тиражируемая исследователями. Скорее не «коснение», а «каслание» — кочевой образ жизни в тундре.
121
Томские губернские ведомости. — 1871. — № 11, неоф. ч. — Чтобы понять «меру порчи», достаточно вспомнить «Тобольские губернские ведомости»: «буквы “д” вовсе не оказалось, и должность этой буквы приняла на себя ни с того ни с сего буква “о”». — Тобольские губернские ведомости. — 1857. — № 34. — С. 354. — Эта история артикулирована Т. Н. Потаниным так: «в первый год своего существования по недостатку в букве “о” принуждены были вм[есто] нее ставить букву “э”, которая была в излишке (или, может быть, наоборот), и предуведомить читателей, что они, где написано “глубэкэ”, читали “глубоко” и в эт[ом] роде. Я думаю, редакция немало невольных каламбуров сказала так[им| образом». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Коваль, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 170.
122
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 2-2об.
123
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. Зоб.
124
Соколов, Н. В. Журнальное дело / Н. В. Соколов // Экономические вопросы и журнальное дело. — СПб., 1866. — С. 154.
125
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 66об.
126
Там же. — Лл. 59-61об.
127
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Л. 95об.
128
Там же. — Л. 68об.
129
Там же. — Лл. 98-103об.
130
Там же. — Л. 104.
131
В 1864 г. рассылались бесплатно в казенные учреждения 90 экз., за плату в присутственные места (волостным правлениям, сельским церквям и т. д.) — 379 экз., подписчиков было 55. Рассылаемый тираж составлял 524 экземпляра. — Томские губернские ведомости. — 1965. — № 6, неоф. ч.
132
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 135-138об.
133
Иркутский исследователь С. И. Гольдфарб аналогичный расчет произвел с «Енисейскими губернскими ведомостями» (Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 96–99), правда, по более сложной методике, рассчитывая отдельно печать тиража на серой, а части — на белой бумаге. Его мнение: годовое издание губернских ведомостей обходится типографии до 1823 руб. 72 коп., а доход от подписки составляет примерно 1574 руб.
134
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2. — Д. 1108. — Лл. 199-224об.
135
От объявлений в «Харьковских губернских ведомостях» в конце XIX в. было получено 27 тыс. руб. — Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): автореф. дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 45.
136
Российский государственный исторический архив. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Лл. 28-28об.
137
Государственное учреждение «Государственный архив Омской области» (далее — ГУ ГАОмО). — Ф. 99. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Л. 8.
138
ГУ ГАОмО. — Ф. 99. — Оп. 6. — Ед. хр. 8729. — Лл. 6-6об.
139
Там же. — Лл. 7-7об.
140
Провинциальная печать // Неделя. — 1885. — № 31, 4 авг. — Ст. 1091.
141
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 2.— Д. 1916. — Л. 31об.
142
Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): автореф. дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 27.
143
Есин, Б. И. Русская газета и газетное дело в России: задачи и теоретико-методологические принципы изучения / Б. И. Есин. — М.: МГУ, 2003. — С. 121.
144
Гольдфарб, С. И. Указ. соч. — С. 27.
145
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1988. — Т. 2. — С. 292.
146
Русское обозрение. — 1895. — Т. 31, янв.
147
Буланцев, X. С. Пионеры провинциальной печати / X. С. Буланцев. — Л., 1981. — С. 115.
148
См. данные: Летенков, Э. В. Губернские, областные, войсковые и епархиальные ведомости (1837–1917) / Э. В. Летенков. — СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. — С. 27.
149
В некоторых исследованиях губернские ведомости делят на официальную и неофициальную части. Де-юре, согласно «Учреждениям губернского правления», издание разделялось на 1 и 2 отделы. Последний, или, как его еще называли, «местный», подразделялся на официальную и неофициальную части. Де-факто: с тех пор как некоторые губернские правления инициировали отдельное издание неофициальной части, первый и второй отделы составили официальную часть.
150
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 34.
151
Приклонский, С. Судьба губернских статистиков / С. Приклонский // Северный вестник. — 1886. — № 3. — С. 78–79.
152
Там же. — С. 80.
153
Искра. — 1867. — С. 131.
154
Короленко, В. Г. Из истории областной печати / В. Г. Короленко // Сборник в память Александра Серафимовича Гациского. — Нижний Новгород, 1897. — С. 15.
155
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Пржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1989. — Т. 3. — С. 24.
156
Провинциальная печать // Неделя. — 1885. — № 31, 4 авг. — Ст. 1090–1091.
157
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский университет, 1987. — Т. 1. — С. 39.
158
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 45.
159
Мировоззрение «юноши» из Сибири, прибывшего в столицу и побаивающегося запаха провинции, со временем, благодаря учебе в северном университете, претерпит такие изменения, которые позволят Г. Н. Потанину стать одним из идеологов провинциальной журналистики. Ср.: «не литература и университеты влияют на публику, а наоборот, расположение умов публики и состояние правительства объясняют направление литературы и состояние университетов». — Дневник ПА. Валуева, министра внутренних дел, в двух томах. — М.: АН СССР, 1961. — Т. 1. — С. 100.
160
Речь идет о казачьем комитете.
161
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 46–47.
162
«…самое простое средство: запретить печатать эту газету военной типографии, если деньги не взяты вперед, а также и и губернской типографии не дозволять принимать печатание ее; тогда редактору останется только переписывать свою газету через писарей». — См.: Граф Николай Николаевич Муравьев по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам: материалы для биографии / сост. И. Барсуков. — М.: Синодальная типография, 1891. — Кн. первая. — С. 586.
163
Амур. — 1861. — № 33. — С. 263.
164
Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — Т. 6. — С. 301.
165
Письма Г. Н. Потанина — Т. 3. — С. 192.
166
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 12: 1896. — Д. 103.
167
Подробнее см.: Корш, Е. В. Восемь лет в Сибири // Исторический вестник. — 1910. — Т. 120, кн. 5 (май). — С. 441.
168
Лишь в цензурных оттисках газеты «Сибирский вестник» (ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 14) сохранилась пародия «Дым без огня (Истинное происшествие)», в котором языком сатиры показан содержательный уровень местных изданий. Ни в № 54 за 1888 г., ни в других она так и не появилась. Местный цензор накрест зачеркнул готовившуюся публикацию. Несмотря на объемность пародии, помещаем ее полностью (ошибки исправлены публикатором).
«В № 52 официальной части (имя рек) “Губернских ведомостей” было напечатано: “Утром 15 декабря сего текущего года в селении Большие Заплаты Глиноземского уезда от неизвестной причины произошел пожар, от какового сгорело 6 дворов на сумму заявленного исправнику убытка в количестве приблизительно 873 р. 51 1/2 коп., причем сверх сего имущество застраховано не было. Причиной пожара, как выяснено, было частью неосторожное обращение с огнем, а частью поджог. Дознание производится, виновные не арестованы, так как не обнаружены еще. Несчастий с людьми не было, кроме сотского Ивана Горлодерова, которому упавшим бревном слегка повредило голову без вреда для здоровья, и крестьянки Феклы Карповой, получившей легкие ожоги ручных кистей на обеих руках без перелома кости”.
В “Неофициальной части” того же номера подписчики губернской газеты читали: “В полдень 15 декабря в деревне Большие Латы произошло страшное несчастие: от неосторожного обращения с огнем крестьянки Федосьи Кораловой, раздувавшей в сарае своей избы самовар, загорелась сложенная в нем для скота солома. Огонь быстро охватил все строение и, несмотря на дружное и единодушное пособие сельских властей и односельчан с имевшимися наличными пожарными инструментами, изба Кораловой сгорела дотла, причем пострадало и 13 соседних зданий. Убытки этого, к несчастию, часто повторяющегося от небрежности нашего простолюдина бедствия, к счастью, не особенно значительны, и простираются всего до 2 1/2 тысяч, так как большинство строений было застраховано. Виновница несчастья Федосья Королева тяжко поплатилась за свою неосторожность: бросившись спасать свое имущество, она получила довольно значительные обжоги рук, лица, шеи и груди. Немедленно отправленная в больницу и окруженная попечанием докторов, она, надо полагать, отделается только незначительными рубцами, кои да послужат ей уроком на всю жизнь! При гашении пожара десятский Иван Горнодернов, самоотверженно работавший на крыше избы, упал с высоты 6 1/2 аршин и свалившимся бревном придавлен был к земле, с повреждением поясницы и переломом ключицы и разсеченною раною головы. Больной пользуется помощью у себя дома. Честь и слава ему, так доблестно исполнившему возложенные на него обязанности!! По докладу г. начальнику губернии об этом происшествии Его Превосходительству угодно было объявить свою благодарность десятскому Горнодернову за его расторопность и самоотвержение и приказать собрать точные сведения о причине пожара Давно всем известная великодумная отзывчивость любвеобильного сердца супруги господина начальника губернии Его Превосходительства Марьи Петровны и на сей раз проявилась в немедленной готовности помочь страждущим и потерпевшим от пожара. — На третий день праздника Рождества Христова Ее Превосходительство устраивает с этой целью любительский спектакль, состоящий из комедии Дьяченко “Гувернер”, водевиля “Велышка у домашнего очага” и 3 действия оперетты “Перикола” (без костюмов). Нет сомнения, что благородная цель спектакля этого и уже обратившие на себя всеобщее внимание таланты исполнителей привлекут в залу нашего собрания многочисленную публику. Билеты и в настоящее время уже можно получать у и. д. полицмейстера Посусалова, с благодарностью принимающего всякое пожертвование”.
Газета “Закуси удила» по поводу того же пожара разразилась следующей громовою статьей: “Когда же, наконец, прекратятся у нас выгорания целых деревень, сел и городов?! Когда обратят серьезное внимание на устройство пожарной части в нашей несчастной провинции?! Когда, вместо того чтобы бросать непроизводительные деньги на ненужный блеск, мишуру, балеты и балы, — защитят народ от лютейшего врага его — огня? Поймите, что народу нужны не ваши помпы, — а помпы пожарные! Когда, о несчастная родина, — люди, стоящие у власти, начнут уважать закон и исполнять честно свой долг и свои обязанности, за исполнение которых получают сверхъестественные оклады?! Когда же, когда!!? На эти вопросы наводит нас извещение официальной газеты о страшном пожаре в Гнилоземском уезде в деревне Громадные Лохмотья, кажется. — Больше сотни домов делаются жертвою пламени в тихий безветренный вечер, и нет ни силы, ни средств ослабить силу огня. Ни пожарных насосов, ни лестниц, ни бочек — ничего нет. И от огня, как от нужды и лютого зверя, бедный пахарь наш борется своим единственным кормильцем-топором! — Но что может сделать топор против моря огня, против кратера вулкана. Староста Иван Гладодеров (пшеничная фамилия!), получая за свою должность гроши, — лезет на крышу горящего здания (все с тем же топором-помощником!), исполняя свой гражданский долг, — и делается на всю жизнь калекою, если еще только выживет, так как с переломленными руками и ногами жить трудно! А его несчастная семья — кто ее прокормит?! Крестьянка Федора Караулова бросается спасать свою единственную коровушку, надо завтра отдать за недоимки, — и буквально обугливается в пламени! На спасенье ее нет никакой надежды! Она обгорела, как обгорают наши леса летом. Самые семейства остаются без одежды, без крова, без пропитания! Убытки простираются на десятки тысяч и имущество оказывается незастрахованным. Спрашивается, чего же смотрел заседатель, исправник, губернатор — все эти иерархические охранители наши? Почему не наблюдали они, чтобы имущество бедного труженика, кормильца нашего, — было обязательно застраховано, как того требует закон? Чего они смотрели?! Как чего, — мало ли у них дела! Заседатель берет с живого и мертвого, исправник винтит в клубе по 5 к., а губернатор, вероятно, помогает своей супруге ставить любительские спектакли; и в результате — сотни нищих, как будто их так мало! Грустно, грустно, читатель. Лишняя подробность: пожар произошел от брошенной заседателем папироски!! Собственный корреспондент газеты “Семиужное обозрение” через месяц писал: “Я страшно разбит и потрясен. Два раза прожить такой день немыслимо! Я прямо из городской больницы, куда ездил нарочно, присутствовал при агонии жертв пожара деревни Малые Дыры, ставшего злобою дня. Мне кажется, что человек со стальными нервами, нервами-канатами, сам железный граф и тот бы зарыдал от тоски и сожаления при виде невыразимых мук этих страдальцев… Писать больше не могу: слишком взволнован, слишком потрясен этим зрелищем. Я, хладнокровно видевший плевненскую резню, седанскую бойню и хартумское истребление, — я плакал как ребенок! Отлагаю подробности до завтра. Скажу только, что крестьянка Александра Каркоралова умерла в 3 ч. 22 м. пополудни, оставив 12 сирот и слепого отца и мать без куска хлеба и без угла, где бы умереть с голоду, умерла как истинная христианка, без ропота, без стона, без проклятий… Герой же страдалец волостной судья Дармогонов тихо отправился в вечность, не приходя в сознание, спустя 10 минут после смерти первой жертвы. Последние его слова были: прощаю всем, у всех прошу прощения, — люблю родину и патриотов! Простите, православные! “Мир вашему праху, честные труженики, доблестные граждане, неповинные жертвы общественного безсердечия!!!” Редакция “Семилужного обозрения” объявила, что при конторе ее открыта подписка и прием пожертвований в пользу осиротевших семей жертв, погибших в пламени пожара 15 декабря минувшего года в деревне Малые Дыры.
И вдруг — правительственное сообщение:
“Вследствие многочисленных корреспонденций, появившихся в последнее время в различных органах печати о пожаре в с. Большие Заплаты Глиноземского уезда, и крайнего разнообразия сведений, помещенных в корреспонденциях этих, было истребовано от местного губернатора подробное донесение об деле этом — из донесения губернатора видно, что никакого пожара ни 15 декабря, ни в другое какое-либо число минувшего года в селе Б. Заплаты не было, статья же, появившаяся в № официальной части Болотнинских губернских ведомостей, была помещена ошибочно, вследствие недосмотра заведующего газетным столом, отославшего к напечатанию сведения о пожаре, бывшем 15 декабря 187*** года, то есть десять лет тому назад, — какое сведение находилось у него между бумагами, для справок — о чем в ближайшем же номере местных губернских ведомостей и будет сообщено. Евгений Юшин». — Именно такой и была в своей основной массе провинциальная пресса: неоперативной, страдающей неточностями в изложении фактов, а также предвзятостью в их интерпретации. Автор сатирической заметки увидел за изданием «Закуси удила» «Сибирскую газету». Поскольку Н. М. Ядринцев с легкой подачи Г. Н. Потанина подписывал многие свои публикации псевдонимами Семилужский, Семилуженский, то под «Семиужским» и «Семилужным» обозрениями подразумевается «Восточное обозрение».
169
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 23.
170
Тобольские губернские ведомости. — 1893, неоф. ч. — С. 147.
171
См., например: Сагалаев, А. Потанин, последний энциклопедист Сибири: опыт осмысления личности // Андрей Сагалаев, Владимир Крюков. — Томск, 2004. — 208 с.; Шиловский, М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г. Н. Потанин. Биографический очерк // М. В. Шиловский. — Новосибирск: Сова, 2004. — 244 с.
172
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 59.
173
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 67.
174
Там же. — С. 61.
175
См., например: Коваль, С. Ф. Характер общественного движения 60-х гг XIX в. в Сибири // Общественно-политическое движение в Сибири в 1861–1917 гг. — Новосибирск, 1967. — С. 48.
176
Шиловский, М. В. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г. Н. Потанин. Биографический очерк // М. В. Шиловский. — Новосибирск: Сова, 2004. — С. 82.
177
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 49.
178
Там же. — С. 55.
179
Письма Г. Н. Потанина. — С. 57–58.
180
Там же. — С. 151.
181
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 135.
182
См.: С. 44 данной публикации.
183
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 3. — С. 21.
184
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 154.
185
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 3. — С. 49.
186
Там же. — С. 78, 93, 133, 135, 204.
187
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 186–187.
188
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 57–59.
189
Там же. — С. 68–70, 72.
190
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 24–25.
191
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 139–140.
192
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 26.
193
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 70.
194
Письма Н. М. Ядринцева к Г. Н. Потанину. — Красноярск, 1918. — С. 219–228.
195
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 72.
196
Там же. — С. 153.
197
Там же. — С. 187.
198
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 2. — С. 55.
199
Кройчик, Л. Е. Частная газета русской провинции: эволюция развития // Вестн. Воронежского ун-та, сер. «Филология, журналистика». — 2006. — № 2. — С. 187.
200
Письма Г. Н. Потанина. — Т. 1. — С. 65–66.
201
См.: Сибирская периодическая печать: список изданий, выходящих в 1895 году / сост. И. К. Голубев. — М., 1895. — 12 с.
202
Исправляющий делами губернатора писал в Главное управление Западной Сибири: «За предположенным изданием в Томске «Сибирской газеты» (представление мое от 14 октября н. г. за № 226) и ввиду обширности возложенного на губернскую власть труда я нахожу разрешение второй газеты в Томске затруднительным в отношении цензурования». — ГУ ГАОмскО. — Ф. 3. — Оп. 10. — Ед. хр. 16618. — Л. 7об.
203
Цит. по: Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 22.
204
См:. Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906 / С. И. Гольдфарб. — Иркутск, 1997. — С. 14–17. — Законодательство того времени не позволяло ни одному из бывших ссыльных быть редактором газеты.
205
Словцов, И. Я. Письма // Тобольские губернские ведомости: сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX в. / сост. Ю. Л. Мандрика. — Тюмень, 2004. — Книга II. — С. 327.
206
Заметки и воспоминания В. М. Флоринского // Русская старина. — 1906. — Т. 126, кн. 3 (март). — С. 594.
207
Еще в «Прошлом и будущем сибирской прессы: думы к юбилею сибирской прессы» Н. М. Ядринцев писал: «Мы не будем считать и напоминать, как Сибирь прокармливала огромный контингент ссыльных и как русский народ дал название ссыльному “несчастный”. Когда чувство тоски, жолчи и раздражения на минуту умолкало, когда многие изгнанники оставляли Сибирь, у них являлись иные воспоминания: таковы воспоминания ссыльных поляков и некоторых декабристов, которые мы могли бы привести. Но не в этом дело, не осуждать несчастных за их раздражение и несправедливость к краю желаем мы. Мы понимаем также тоску образованного человека в Сибири, его отчужденность. Нет! мы хотим только спросить, всегда ли были спокойны и беспристрастны эти суждения?». — Восточное обозрение. — 1885. — № 19. — С. 9. — Подпись: Сибиряк.
208
Появление второго игрока на одной территории уже предполагает наличие конкуренции, а значит, и рынка. К моменту появления картамышевского «Сибирского вестника» на роль всесибирских изданий претендовали «Сибирь» (Иркутск), «Сибирская газета» (Томск) и «Восточное обозрение» (Санкт-Петербург). Несмотря на то, что они имели, как правило, одних и тех же читателей, иркутский историк С. И. Гольдфарб считает; что уже «в начале 80-х годов XIX в. в Сибири начинает складываться газетный рынок». — См.: Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 174–175.
209
Сибирский вестник. — 1886. — № 6.
210
Мнение известного сибирского просветителя П. И. Макушина о «Сибирском вестнике» как о «литературной рептилии» слишком субъективно. И непоследовательно. Ибо как коммерсант Петр Иванович в «книжном магазине Михайлова и Макушина» принимал какое-то время подписку на означенную газету, будучи при этом основателем, издателем и даже в первое время — редактором «Сибирской газеты».
211
Воспоминания А. А. Ауэрбаха // Исторический вестник. — 1905. — Т. 102, кн. 12 (дек.). — С. 826.
212
См.: Гольдфарб, С. И. Газета «Восточное обозрение»: 1882–1906 / С. И. Гольдфарб. — Иркутск, 1997. — С. 25.
213
См. подробнее: Мандрика, Ю. Л. Первые издания Сибири: генезис провинциальной прессы, ее региональная идентичность и стратегия развития // Вестн. Воронеж. гос. ун-та: сер. «Филология. Журналистика». — 2005. — № 1. — С. 187–196.
214
Картамышев В. П., присяжный поверенный, редактор «Сибирского вестника»; сотрудники «Сибирского вестника» — Корш Е. В., юрист, публицист; Полянский П. М., уголовный ссыльный; Долгоруков В. М., адвокат.
215
Речь идет о «Сибирской газете», «Сибири» (Иркутск) и «Восточном обозрении» (в 1885 г. издавалось в Петербурге).
216
Сибирская газета. — 1885. — № 21 (26 мая). — С. 509.
217
Цит. по: Жилякова, Н. В. История «Сибирской газеты» // «Сибирская газета» в воспоминаниях современников. — Томск, 2004. — С. 58. — В другом месте: «Со стороны Ядринцева это была гнусная, беззастенчивая травля бесправного человека, вся вина которого состояла в том, что он желал и умел работать». — Корш, Е. В. Восемь лет в Сибири // Исторический вестник. — 1910. — Т. 120, № 5 (май). — С. 439. — Или: «Никто более г. Ядринцева и верного его попугая г. Адрианова не травил ссыльных, причем травля обыкновенно носила именно личный характер. В справедливости этого можно убедиться, просмотрев хотя бы за нынешний год одну только “Сибирскую газету”, которая еще недавно оправдывалась от обвинения в черезчур ожесточенной травле сосланных или ссылаемых в Сибирь лиц». — Сибирский вестник. — 1886. — № 113.
218
Предполагалось издавать газету в Красноярске, в которой редактором должен был стать приходской учитель. Найдено, что звание редактора несовместимо с учительскими обязанностями. «Но именно при выдаче разрешений на практике принято, если издание или редакцию принимает на себя должностное лицо, спрашивать начальство этого лица, не имеет ли оно препятствий к этому разрешению. То, что считается совершенно не нужным для разрешения открыть кабак, считается необходимым для разрешения заняться умственным трудом…Участие в периодическом издании считается иногда даже чем-то постыдным для должностного лица. Еще на недавних годах некто предлагал одному из издателей газеты “Сибирь”, носившему военный мундир, “снять эполеты”, то есть выйти в отставку: он находил, что военному неприлично издавать газету. В понятиях этого господина издание газеты, очевидно, было предосудительнее взяточничества и казнокрадства, которые он совершал, не снимая с себя эполет». «Нельзя не сказать, что журнальное дело в некоторых отношениях находится у нас в более приниженном положении, чем, например, кабачное дело». — Сибирь. — 1885. — № 29.
219
В циркуляре от 3 апреля 1859 г., согласно которому власть признавала свою заинтересованность в освещении повременными изданиями различных злоупотреблений, допускаемых представителями власти, а также беспорядков, подчеркивалось, что «печать должна проводить идеи “неприкосновенности самодержавия и его аппарата” и отказаться от обсуждения преимуществ других форм государственного устройства». — См. подробнее: Коновченко, С. В. Информационная политика в России / С. В. Коновченко, А. Г. Киселев. — М., 2004. — С. 346.
220
Как видно из газетной цитаты, технология изготовления фельетона Добродушным Сибиряком изобретена отнюдь не им. А была описана той же провинцией более чем на четверть века раньше.
221
Редактор-издатель газеты «Домашняя беседа». По мнению Л. С. Любимова, писал доносы на демократическую печать.
222
Милютин, Б. А. Иркутская пресса // История сибирской печати XVIII ― нач. XX в. Хрестоматия в 5-ти кн. / сост. Л. С. Любимов. — Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 2004. — Гл. вторая (1857–1872 гг.). — С. 81.
223
На выход первого номера «Сибирского вестника» под рубрикой «Сибирская хроника» был помещен отклик: «Сколько нам помнится, никто и нигде не говорил, что между Сибирью и Европейской Россией существует только “внешняя” связь; но что Сибирь отличается многими особенностями от своей матери — России, что средства для полного развития ей необходимо искать в самой себе, в стремлении к самодеятельности, образованию, уменью пользоваться своими природными богатствами сообразно указаниям науки, а не быть только местом сбыта для европейско-русских изделий, что взгляд на Сибирь как на колонию — оправдывается и ее торговым положением, и ссылкою, и особенностями ее учреждений, — это мы найдем и в своде законов, и в каждой печатной книге о Сибири. Сибирская печать всегда доказывала, что Сибирь — тоже Русь (даже были статьи прямо под этим заглавием), и не ее вина, что пока на нее все смотрят, как на страну, удобную для ссылки подонков российского общества, для сбыта фабрикатов взамен приобретаемого у нас сырья. Так смотрит правительство, наделяя ее ссыльным элементом и привлекая в нее чиновников особыми привилегиями; так смотрят на Сибирь московские и другие фабриканты. Вот почему Сибирь и не пользуется всеми правами метрополии, хотя, по правде сказать, без сибирского золота туго пришлось бы России; но если считать, что не моря и не проливы составляют субстрат понятия о колонии, а только юридическая неполноправность и экономическая зависимость известной страны, то Сибирь именно и находится в таких отношениях к Европейской России. Ведь и Американские Штаты в прошлом столетии сплошь населены были англичанами, а все-таки составляли колонию. С этим должна согласиться и редакция “СВ”, и потому все ее вопросительные и восклицательные знаки по поводу заселения Сибири русскими должны сами собою обрушиться на ее же голову. Затем ред. новой газеты намерена знакомить нас “с трудами местных администраторов” по разъяснению новых вопросов. Что же, с Богом! Мы о таких трудах имеем очень смутное понятие. Если редакция разумеет здесь “годовые отчеты”, то, во-первых, местные органы ими и прежде пользовались, а во-2-х, ужели ред. неизвестно, как составляются подобные отчеты и какое научное значение имеют? У нас, например, в Восточной Сибири явилось недавно целое многотомное издание таких трудов, но литература что-то молчит о них, да не видно, чтобы и правительство приняло их к руководству Какие еще это труды? Увидим!
Одним из существенных отличий новой газеты от существующих будет отсутствие обличительных статей. Сведения, получаемые редакцией о разных сибирских неурядицах и злоупотреблениях, будут группироваться редакцией в некоторого рода туманные картины… Что ж? Писари, заседатели и квартальные очень будут благодарны за это редакции; но читатели, и особенно бесчисленное множество “униженных и оскорбленных”, спасибо за это не скажут. Они смотрят на печать, как на последнюю инстанцию их воплей, и желают, чтобы жалобы их печатались с полными фамилиями. Местная печать дает место подобным обличительным статьям (далеко не всем), потому что разные обиды и несправедливости составляют истинную злобу дня в Сибири, что именно эти-то неурядицы и указывают на насущнейшую потребность в обновлении сибирских порядков, в водворении законности и правосудия…
Наконец, новая газета будет избегать полемики. Отчего же? Полемика по вопросам, имеющим важное значение для страны, обнаруживающая несправедливость взглядов, а тем паче вред известных идей и тенденций, — вещь вовсе незазорная. Du choc des opinions jaillit la verite1». — Сибирь. — 1885. — № 24. — С. 3.
1Из столкновения мнений рождается истина (фр. посл.).
224
Как-то иркутская «Сибирь» писала совсем по другому поводу: «…шантаж, донос, сплетни; подло… когда за это постыдное ремесло берутся сознательно люди, притворяющиеся интеллигентными, и указывают на себя как на образчик чистоты. Вот именно таких три человека, составивших триумвират, долго морочили нас простаков; а мы, по простоте душевной, верили им, развеся уши… надо оговориться, что этот триумвират составляют ссыльные, люди, прошедшее коих покрыто мраком неизвестности и которые здесь, в обетованной земле, прикинулись страдальцами за недоразумения» (1885. № 11. С. 9). Увы, мораль, проповедуемая для других, оказалась на поверку исключительно теорией.
«Сибирский вестник» откликнулся на очередную обзывалку в свой адрес: «“Сибирь”, хиреющая не по дням, а по часам, позволила себе по отношению к нашей газете такую гнусную выходку, которая заставляет предполагать, что в редакции этой газеты прочно засели литераторы кабака и передней. Нам искренне жаль г. Загоскина, вынужденного на склоне лет прикрывать своим именем мерзкие выходки различных проходимцев, состоящих в литературном услужении у г. Ядринцева. Эти господа скоро доведут газету г. Загоскина до того, что ее порядочному человеку будет противно взять в руки» (1886. № 77).
225
Вильно, Дерпт, Казань, Киев, Митава, Одесса, Ревель и Рига. — См.: Законы о печати: настольная справочная книга / сост. З. М. Мсерианц. — М., 1876. — С. 2.
226
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1987. — Т. 1. — С. 157.
227
5 октября 1897 г. // Сибирь. — 1897. — № 111.
228
Ср.: «…следует обратить внимание губернатора на порядок опровержений. Газетные статьи за подписью официальных лиц неудобны. Восстановление истины должно идти в форме сообщений от управлений по делам печати, а не от отдельных начальств, которые требовать напечатания сообщенных статей не властны». — Валуев, П. А. Собственноручные отметки Министра внутренних дел на журналах Совета Главного управления по делам печати. — СПб., 1868. — С. 46.
229
Потанин, Г. Н. Из истории сибирской печати / Г. Потанин // Сибирь. — 1897. — № 49.
230
Картамышев В. П., присяжный поверенный, редактор «Сибирского вестника»; факт его судимости пока не доказан документально ни одним из исследователей сибирской печати. Сотрудники «Сибирского вестника» — Корш Е. В., петербургский адвокат, сосланный в Сибирь за невозврат денег своему клиенту; публицист, имеющий опыт работы в столичной прессе, Полянский П. М., уголовный ссыльный.
231
Воспоминания А. А. Ауэрбаха // Исторический вестник. — 1905. — Т. 102, кн. 12 (дек.). — С. 826.
232
Чехов, А. П. Полн. собр. соч. и писем в тридцати томах / А. П. Чехов. — М.: Наука, 1976. — Т. 4: письма. — С. 82. — При цитировании этих слов почему-то всегда забывали упоминать начало предложения: «Стоп! Нельзя писать: пришел знакомиться редактор “Сибирского вестника” Картамышев…». И лишь затем следовало определение, очевидно, сформировавшееся благодаря установившемуся мнению. А. П. Чехов до этой встречи не был еще лично знаком с томской одиозной фигурой. Не исключено, что мнение о присяжном поверенном сформировано из других сентенций, высказанных писателем: «Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки» (Там же. — С. 94). Или А. П. Чехов о себе: «Водку же пить следует. Она возбуждает мозг, который от дороги делается вялым и тупым, отчего глупеешь и слабеешь» (Там же. — С.82); «Чокался, впрочем, с Картамышевым» (Там же. — С. 94); «Сегодня обедал с редактором “Сибирского вестника” Картамышевым. Местный Ноздрев. Широкая натура… Пропил 6 рублев» (Там же. — С. 92). Т. е. дискурс достаточно убедителен, чтобы мнение А. П. Чехова по отношению к редактору стало решающим не только для горе-исследователей издания, но и для серьезных ученых.
233
В кн. А. Сагалаева и В. Крюкова «Потанин, последний энциклопедист Сибири» (Томск, 2004), жанр которой определен авторами как «опыт осмысления личности», процитирована фраза из «Сибирской газеты» за 1887 г.: «Сотрудничество в нечистоплотной газете есть своего рода отхожий промысел» (С. 79). Наверное, авторы постеснялись процитировать мнение «Сибирского вестника» о «Сибирке».
234
Сибирский вестник. — 1888. — № 1.
235
Там же.
236
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 279.
237
«Сибирская газета» в воспоминаниях современников / вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. В. Жиляковой; научн. ред. Н. М. Дмитриенко. — Томск: Изд-во НТЛ, 2004. — С. 6–24.
238
В первом номере после четырехмесячного перерыва газета сообщила, что наказание вызвано «случайным и крайне прискорбным недосмотром редакции» (1888. № 50). Причина приостановки названа иркутским исследователем: «…ввиду крайне предосудительного направления». — См:. Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.): дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 311.
239
Сохранилось по несколько дел в описях 47 и 49 третьего фонда Государственного архива Томской области (далее — ГАТомО).
240
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 3. — Л. 43. — Здесь и далее полужирным курсивом выделены слова, вычеркнутые местным цензором.
241
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 4. — Л. 158.
242
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 23.
243
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 210.
244
Часть крылатого латинского выражения: Теmроrа mutantur, et nos mutamur in illis — Времена меняются, и мы меняемся с ними. — ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 135.
245
Здесь и далее орфография цензурного оттиска.
246
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 1. — Л. 16.
247
Москвич. Несколько мыслей о сибирской печати // Сибирь. — 1897. — № 73.
248
Заметки и воспоминания В. М. Флоринского // Русская старина. — 1906. — Т. 126, кн. 3 (март). — С. 594.
249
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 47. — Д. 3. — Л. 49. — О темпераменте Н. М. Ядринцева писал и Г. Н. Потанин: «Единовластие Ядринцева гибель для “Вост[очного] об[озрения]”; но если его отсадить от газеты, он неминуемо погибнет. Вот дилемма». — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 100.
250
Зачеркнуто. Сверху цензор вписал слово «ученый».
251
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 59.
252
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 60
253
Голос. — 1881. — № 130 (12 мая). — Тема оказалась весьма перспективной. Уже в следующем номере газета не преминула пройтись по российскому захолустью: «В Томске особого цензора нет… Вероятно, в первый раз на цензуру к этому просвещенному администратору поступили корректурные листки газеты… в роли цензора попал не на свое место… чем виновата газета, чем виновата публика, оставшаяся без газеты?
Враги печати обвиняют ее в том, что она посевает и плодит недовольство… Сеют его же и укореняют администраторы, подобные г. Гилярову, им же имя легион. Томская история опять выдвигает жгучий вопрос о провинциальной печати. Если провинциальная печать оставляет необходимую функцию общественной жизни, то ограждение ее от произвола местных администраторов является первым, необходимым условием ее существования».
254
Порядок. — 1881. — № 130 (13 мая).
255
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Лл. 128–129.
256
Вычерк. Вписано рукой цензора: «своеобразных понятий».
257
Очевидно, в корректурном листке пропущено слово. Рукой цензора вписано «подразумевающей».
258
Поверх зачеркнутой строки цензором вписано: «Своеобразность эта отражалась находивший обособление Сибири не раз высказывалось в местной». Нелогичность вышеприведенной фразы позволяет предположить, что цензору с первого раза не удалось сделать текст политически нейтральным. Часть его правки подверглась саморедактированию. Текст в номере имел следующий вид: «Мы не будем отрицать существования своеобразных идей, проповедуемых горстью местных литераторов и представляющих собой самый узкий партикуляризм. Обособление сибирских интересов не раз защищалось в местной печати, которая в лице покойной “Сибири”…» — Сибирский вестник. — 1888. — № 59. — Как видим, текст, появившийся в издании, отличен от корректурного оттиска. Увы, существующие архивные листы говорят, что такой факт не единичный.
259
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 85.
260
Сохранившиеся корректурные листы содержат исправления черными чернилами. В сообщении из с. Ордынское, подготовленном к публикации в № 55, имеется купюра: «он известен и чиновнику по крестьянским делам». — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 24. — Очевидно, из-за чиновничьего вмешательства в текст корреспонденция была помещена лишь в № 57. Однако убранная цензором строка осталась в публикации. Уж в эти бумаги Е. Корш точно не заглядывал. Еще один научный миф: безоговорочно доверять эпистолярному наследию Г. Н. Потанина и подозревать во всех грехах сотрудников «Сибирского вестника».
261
Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский. — Иркутск: Иркутский ун-т, 1990. — Т. 4. — С. 77.
262
ГАТомО. — Ф. 3. — Оп. 49. — Д. 2. — Л. 14.
263
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Л. ЗЗоб.
264
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 34. — Ед. хр. 13. — Лл. 34 ― 34об.
265
Было лишь два периода, когда в Сибири свирепствовала цензура: во время Русско-японской войны и во время «печально известной карательной экспедиции генерала Ранненкампфа в Сибирь с целью подавления революционных выступлений». — Гольдфарб, С. И. Газетное дело в Сибири (XIX — начало XX в.: дис… д-ра ист. наук / Гольдфарб Станислав Иосифович. — Иркутск, 2003. — С. 212.
266
См. подробнее: Мандрика, Ю. Л. О московском периоде Чукмалдина // Лукич. 2001. — Ч. 4. — С. 3–17, 216; Мандрика, Ю. Л. Чукмалдин в «Ирбитском ярмарочном листке» // Лукич. — 2003. — Ч. 2. — С. 35–48. — В вышеназванных статьях описаны все выявленные до сих пор публикации в периодических изданиях.
267
Макушин, Л. М. Первая хозяйственно-экономическая газета / Л. М. Макушин, В. А. Павлов // Павлов, В. А. Очерки истории журналистики Урала. — Екатеринбург, 1995. — Т. 2, кн. 1. — С. 55, 61.
268
Там же. — С. 61. — Пожалуй, есть две-три публикации о спектаклях, поставленных в местном театре, автором которых, несомненно, был Н. М. Чукмалдин.
269
Мандрика, Ю. Л. Государственная и частная печать: опыт чернильных войн (На материале «Тобольских губернских ведомостей») // Российская провинциальная частная печать. — Тюмень, 2004. — С. 241–244.
270
В. С. Губернская пресса // Современник. — 1865. — Кн. IX. — С. 42.
271
Ермолинский, Л. Л. Сибирские письма Михаила Сперанского: хрестоматия и комментарий / Л. Л. Ермолинский, Л. С. Любимов. — Иркутск, 1998. — С. 16.
272
В мемуарах есть эпизод тяжбы с г. Подаруевым (См.: Чукмалдин, Н. М. Мои воспоминания / Николай Чукмалдин. — Тюмень, 1997. — С. 180–181). Он датирован 1872 г., хотя водопровод был построен в Тюмени в 1864 г. Целесообразно ли было хвалить устроителя водопровода в столичной газете почти через десять лет? На этот вопрос можно будет ответить с помощью архивных документов или публикации. Если то или другое удастся найти.
273
Герцен, А. И. Собрание сочинений в 30 томах / А. И. Герцен. — М.: Изд-во АН СССР. — Т. XIII. — С. 93.
274
Трубников, К. В. Наша финансовая политика / К. В. Трубников. — СПб., 1899. — С. 8.
275
Жирков, Г. В. Просветительская функция журналистики в исторической ретроспективе // Просветительская миссия журналистики: к 300-летию русской печати. — СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2004. — С. 75.
276
Елисеев, Г. З. Внутреннее обозрение // Отечественные записки. — 1877. — № 7. — Цит. по: Тизенгаузен, Г. Г. З. Елисеев и его воспоминания // Шестидесятые годы. — М.; Л.: Academia, 1933. — С. 250.
277
Трубников, К. В. Наша финансовая политика / К. В. Трубников. — СПб., 1899. — С. 26.
278
Это не помешало ему попасть в биобиблиографический словарь «Деятели революционного движения в России» (М., 1932. — Т. 2, вып. 4. — С. 1978).
279
Скрипицын, В. А. Саратовские губернские ведомости: часть неофициальная: 1838–1894 / В. А. Скрипицын. — Саратов, 1895. — С. 3.
280
См. историю с публикацией Д. И. Завалишина в «Морском сборнике». — С. 22–23.
281
Томские губернские ведомости. — 1862. — № 4. — С. 27.
282
Станько, А. И. Русские газеты первой половины XIX века / А. И. Станько — Ростов-н/Д, 1969. — С. 25.
283
Затуранский. Сказки действительности / Затуранский // Сибирь. — 1897. — № 46.
284
См. о нем: Тобольские губернские ведомости: редакторский корпус: антология тобольской журналистики конца XIX — начала XX века / сост. Ю. Мандрика. — С. 17–18.
285
Кубочкин, С. Н. Первая тюменская газета, или Один год из жизни города // Лукич. — 2000. — Ч. 3. — С. 41–58.
286
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 6. — Ед. хр. 244. — Лл. 7–8.
287
В письмах Г. Н. Потанина, так внимательно наблюдавшего за прессой Сибири, нет упоминания о «Сибирском листке объявлений». Хотя идеолог провинциальной печати бывал у К. Н. Высоцкого в Тюмени в гостях. — Письма Г. Н. Потанина / сост. А. Г. Грумм-Гржимайло, С. Ф. Коваль, Я. Р. Кошелев, Н. Н. Яновский, — Иркутск: Иркутский университет, 1989. — Т. 3. — С. 51. — Не попало это издание и в репертуарный список сибирской периодики (См.: Куклина, А. Е. Летопись сибирской периодики: 1857–1916 гг. // Традиции и тенденции развития литературной критики Сибири: сб. науч. статей. — Новосибирск, 1984. — С. 214–231.) Это свидетельство того, что возможны еще открытия неизвестных историкам изданий. Единственный комплект «Сибирского листка объявлений» хранится в библиотеке Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника.
288
Тоболяк. Столетие сибирской печати // Сибирский вестник. — 1889. — № 148, прибавл. — Документального подтверждения этому автор этих строк в архивах обоих городов пока не отыскал. К тому же не всегда факты, сообщаемые Тоболяком, аргументируются документально. Так, в публикации говорится о том, что «Сибирский листок объявлений» издавался год и несколько месяцев. Судя по комплекту издания, ровно год. См. републикацию статьи Тоболяка в: Российская провинциальная частная газета / под ред. Л. Е. Кройчика и Ю. Л. Мандрики. — Тюмень, 2004. — С. 392–393.
289
Цит. по.: Новое слово. — 1896. — № 9 (июнь).
290
Герцен, А. И. Былое и думы / А. И. Герцен // Герцен, А. И. Собр. соч. в восьми томах. — М., 1975. — Т. 4. — С. 298.
291
Белобородов, В. К. Аккумулятор общественной жизни / В. Белобородов // Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 6.
292
Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 36–37.
293
Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 36–37.
294
Кстати, редактор-издатель А. А. Сыромятников выплачивал гонорары авторам статей.
295
ТобГВ. — 1864. — № 47. — С. 403.
296
Полное собрание законов Российской империи. Собр. второе. — СПб., 1837. — Т. 12, отд. первое. — С. 459.
297
РГИА. — Ф. 776. — Оп. 4. — Ед. хр. 351. — Л. 25.
298
Сибирь. — 1897. — № 20.
299
Белобородов, В. К. Аккумулятор общественной жизни / В. Белобородов // Сибирский листок: 1890–1894 / сост. В. Белобородов, Ю. Мандрика. — Тюмень, 2003. — С. 15.
300
В. С. Губернская пресса / В. С. // Современник. — 1865. — Кн. IX. — С. 52.
301
Скептик. Чем мы живы / Скептик // Сибирский вестник. — 1893. — № 118.
302
Тоболяк. Столетие сибирской печати / Тоболяк // Сибирский вестник. — 1889. — № 135.
303
Восточное обозрение. — 1885. — № 10. — С. 5.
304
Василев, И. И. Пензенские губернские ведомости: первое пятидесятилетие: 1839–1887. Отдел неофициальный. — Пенза, 1889. — С. XVIII.
305
Восточное обозрение. — 1885. — № 10. — С. 9.
306
Сибирский музей // Сиб. газета. — 1885. — № 3. — С. 75. — (Фельетон).