Артур Чернышов


РАЗНОЛЕТЬЕ


С НАДЕЖДОЙ И ВЕРОЙ
былички, небылицы

БЫЛ БЫ ПОВОД
Пивнуха шумела, бурлила, орала благим матом и пахла вяленой воблой. Мужики, посвятившие рабочий день борьбе за повышение производительности труда, бездумно оттягивались несвежим пивом. Дверь, залапанная сотнями, тысячами мозолистых рук, нервно скрипела, вталкивая в сигаретный смрад очередную партию страждущих. И так до предела, пока концентрация тел под сводами пивного бара не уподобляется плотности содержимого консервных банок…
Говорят, что статистика знает все. Даже количество литров спиртного, потребляемого на душу населения в одной, отдельно взятой стране. Только кому они нужны, эти нагромождения холодных, бессмысленных цифр? И что стоит единичка на калькуляторе по сравнению с нашей бурной непредсказуемой жизнью, в которой водке, как и подвигу, всегда есть место и время.
Пил Пушкин, пил Греч и Булгарин: топили в горькой свою революционную кручину народовольцы, причащался по праздникам Александр I, упивались в стельку сталинские «соколы», не закусывал после первой Никита Сергеевич… Народ, равняясь на лучших своих представителей, пил, пьет и будет пить. Вся наша жизнь похожа на известное застолье, чередуясь истерическими пьянками и тяжелыми похмельями.
…Мы стоим, зажатые со всех сторон. Мы знакомы недавно — всего полчаса. И по всем законам пивного братства ведем бессмысленную, на первый взгляд, беседу. Вернее, говорит он, а я слушаю, и изредка — в тему и не совсем — киваю головой…
«Свою первую рюмку я опрокинул в том прекрасном возрасте, когда вовсю хочется тусоваться и целоваться. Поверь, старик, исключительно с целью апробации своего организма. Да и дружки в один голос утверждали о грандиозности кайфа, якобы следующего после усвоения организмом мутновато-красной жидкости, именуемой вином. Мы пили в загаженном, душном подъезде, упиваясь своей самостоятельностью. Через пару часов, раскорячившись в разных позах по закоулкам двора, мы выплевывали свою самостоятельность вместе с ужином, обедом и завтраком. Выйдя из штопора, бледные, но непобежденные, мы делились друг с другом всякими кайфовыми ощущениями и, договорившись на распитие очередной порции молдавской амброзии, разбредались по домам, выписывая по ночному городу странные, даже неприличные синусоиды».
Он смотрит на часы и виновато улыбается. Дом, жена… И по большому счету все это, видимо, не в кайф. Беспросвет… Пачка «Мальборо» падает в маленькую пивную лужицу на столе: «Куришь?». Должно быть, неплохо зарабатывает. А, может рисовка?..
«А вообще-то в наше время молодежь пила как-то романтичнее, интеллигентнее, что ли, разбавляя «Агдамом» не подвально-сексуальные вакханалии, а дивные летние вечера — с хорошей компанией, гитарой и разными детскими шалостями, нарушающими общественный покой. Теперь пацанва пьет как-то по-другому, случайно — в школьных сортирах, на дискотеках… И вся энергия уходит на какую-нибудь глупую подругу в подвале, на растрепанной софе…
А помнишь первую сессию? Помнишь прилив энтузиазма по поводу последующего несанкционированного празднества? Первая, вторая, третья… После второй налет принадлежности к системе высшего образования быстро испаряется. И вот все потихоньку укладываются лицом в тарелку соседа, размазывая по щекам несчастный частик в томатном соусе. А те немногие, не потерявшие дара речи, произносят длинные, бестолковые спичи в защиту чести и достоинства барона Врангеля и славословят по поводу «альма, туда ее, в матер…». И выгоняли, стучали родителям, писали выговора. И вопросы дебильные: «А по какому это, мол, поводу?». Был бы повод, пили бы каждый день, а так только раз в неделю…
Ну, объясни ты мне, старик, какая польза от всеобщей трезвости? «Пьянство — путь к деградации личности»… Чушь собачья. Я не пью и тем более не пьянствую (слово-то какое, ни в одном языке эквивалента нет). Просто, как говорят англичане, имею свой дринкинг. А про трудное детство, стрессы — это так, для самооправдания…
А может быть, все очень просто? Может быть, прав хороший русский поэт Александр Блок, утверждавший, не от себя, правда, что «ин вино веритас»? А может быть, и не прав…
Но одно я знаю точно: когда надо мной песчаный холмик с крестом, кто-то будет пить горькую, за упокой… Понимаешь, старик, не песни петь, а пить горькую. Особое состояние души, что ли…».
Визгливый голос барменши прорезался сквозь дымную пелену: «Выметайтесь, закрываем». Дверь снова приходит в движение. Мужики выметаются дружной пьяненькой толпой, попеременно падая от усталости и выпитого, теряя по дороге друзей и соратников. Он садится в троллейбус и как-то неуверенно машет мне рукой на прощанье. Я знаю, что больше мы никогда не увидимся.
1993