Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НА ДОРОГАХ ЖИЗНИ
рассказы, новеллы, были
БЕРЕЗА
Дождь лил всю ночь, и когда утром люди пришли на работу, они увидели, что стенки вырытой ими вчера траншеи оплыли, а в полном воды ковше экскаватора плавают желтые листья. Сонные и хмурые рабочие, с трудом вытаскивая из глины сапоги, собрали костер. Но разжечь его так и не удалось.
— Проклятая осень, — обронил экскаваторщик.
— Ладно. Начали, — сказал Афанасьевич, бригадир. Он терпеть не мог утренней раскачки, всяких там костров: он пережил не одну такую осень и считал, что работа согреет быстрее, чем костер. И вообще нужно было торопиться. Из-за дождей уже полмесяца копались в траншее, уже на неделю отодвинулся день начала монтажа. Сегодня Волин рассчитывал вылезти из земли, одолеть последние пять метров.
— Заводи! — крикнул он.
…Было пройдено четыре метра, когда правая гусеница резко осела. Эта непредвиденная задержка разозлила Волина.
— Смотреть надо, — заорал он на машиниста, хотя сам чувствовал, что неправ: гусеница попала в засыпанную яму.
— Доски давай!
…Вязли в глине лопаты, облепленные грязью рабочие заводили под гусеницу тяжелые отсыревшие бревна. Через час машина выбралась из трясины. И теперь оставалась только одна возможность завершить работу: докопать траншею сбоку, держась в стороне от злополучной ямы. Экскаваторщик подал назад, и береза, единственная уцелевшая в этом строящемся квартале, вздрогнула, осыпала листьями стоящих под ней людей.
— Стой! — Афанасьевич замахал рукой. Машинист в недоумении высунулся из кабины…
Это было действительно необъяснимо. Афанасьевич, враг всяких проволочек, прекратил работы и исчез куда-то. Вернулся он нескоро, но зато с краном.
— Что, монтаж будем начинать? — пошутил кто-то.
— Откапывай дерево, — приказал Афанасьевич экскаваторщику.
Затем березу осторожно подняли краном и положили в стороне на землю…
Квартал этот давно построили. Стоят там жилые дома, школы. Толя Волин ведет сейчас стройку в новом микрорайоне, а береза стоит. Ее вновь посадили, когда траншея была закончена и фундамент заложен. И каждую осень роняет она листья на балконы дома, который строили люди Волина в ту ненастную осень.
…Иван Бунин в Париже, в эмиграции, со щемящей зоркостью писал, как сквозит весенний березовый лес, как летом под тяжелой маслянистой зеленью листьев ложатся густые тени, и душа наполняется восторгом и жаждой жизни. Восторгом широты твоей Родины и твоей близости к ней. Но в том-то и трагедия, что Родина была далеко…
И сейчас по вечерам в парижском кабаке «Тихий Дон» оглушительно рыдают скрипки. В табачном чаду, в туманной желтизне искусственного освещения, среди мусора иноземных слов, вплетающихся в русскую речь, в кадке растет береза. Осенью так же, как на тысячеверстных просторах России, в кабаке «Тихий Дон» листопад. Не оттого ли плачут они под стоны Изы Кремер, что кадочная березка никогда не заменит им Родины. Тоскуют наши соотечественники в Нью-Йорке и Париже, в Сан-Пауло и Мельбурне — в кабаках «а ля-рюс» листопад…
Вся жизнь русского человека связана с березой. Колыбель, первое грибное лукошко, желтые сережки над твоим окном, аллея в пушкинской усадьбе у Сороти и весенний березовый сок, который возвращал силы вышедшим из боя солдатам. Паустовский и Пришвин, Куинджи и Левитан… Не дыханье ли русской природы подарило этим сынам Отечества неповторимое сочетание красок, то глубинное слово, которое живет во всех нас, но выразить которое могут только великие…
Афанасий Волин не был великим человеком. И речь его была проста. Он крестьянствовал на Смоленщине, растил детей, а когда пришла война, ушел воевать. Дома остались с матерью сыновья. Самый младший — Толя, который строит сейчас дома в девятом микрорайоне. Он так и не рассказал: вспоминал ли в тот день, когда пересаживал березу, об отце, о трагедии своей семьи. Да и незачем, наверное, было ему об этом вспоминать: это всегда живет в нем.
…Ранней весной сорок пятого года, за два месяца до праздничного салюта, вернулся в свою деревню Калиновка Афанасий Волин. Шофер помог ему слезть с полуторки, подал костыли. Ногу Афанасий Иванович потерял в бою под Оршей.
Тихо двинулся солдат по проселочной дороге. Вот и знакомый поворот. Первое, что он увидел, — это обгоревшие печные трубы. Вот здесь был его дом, а перед домом — яблоневый сад… У реки Афанасий обнаружил три землянки. Там ютились все оставшиеся в живых. Тетка Анисья рассказала, что старшие сыновья его в армии, младшего, Толика, взял дед из соседней деревни, а жену фашисты повесили за связь с партизанами. Тетка Анисья вылезла из землянки и показала: «Вон, на той березе». Афанасий даже сжался весь: береза была его… Дерево посадил перед домом в день своей свадьбы прадед.
Остаток дня, до темноты, просидел под березой солдат. Утром пошел за Толькой. Он разучился плакать — схватил, помял руками худые плечи сына.
— Мамку, мамку-то они как! Прямо по снегу тащили…
— Нельзя нам плакать, сынок. Нужно жить дальше.
Солдат и мальчик начали строить дом. Они разгребали гарь, стаскивали на край участка обугленные балки, и солдат все оттягивал тот момент, когда нужно будет решать судьбу березы. Он видел в ней и виселицу, и памятник одновременно. Сруб был уже выше Толиного роста, когда на березе лопнули почки. Однажды утром солдат увидел: береза оделась в зеленый дым. И тогда он сказал сыну:
— Умру, сохрани березу…
1968
Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НА ДОРОГАХ ЖИЗНИ
рассказы, новеллы, были
БЕРЕЗА
Дождь лил всю ночь, и когда утром люди пришли на работу, они увидели, что стенки вырытой ими вчера траншеи оплыли, а в полном воды ковше экскаватора плавают желтые листья. Сонные и хмурые рабочие, с трудом вытаскивая из глины сапоги, собрали костер. Но разжечь его так и не удалось.
— Проклятая осень, — обронил экскаваторщик.
— Ладно. Начали, — сказал Афанасьевич, бригадир. Он терпеть не мог утренней раскачки, всяких там костров: он пережил не одну такую осень и считал, что работа согреет быстрее, чем костер. И вообще нужно было торопиться. Из-за дождей уже полмесяца копались в траншее, уже на неделю отодвинулся день начала монтажа. Сегодня Волин рассчитывал вылезти из земли, одолеть последние пять метров.
— Заводи! — крикнул он.
…Было пройдено четыре метра, когда правая гусеница резко осела. Эта непредвиденная задержка разозлила Волина.
— Смотреть надо, — заорал он на машиниста, хотя сам чувствовал, что неправ: гусеница попала в засыпанную яму.
— Доски давай!
…Вязли в глине лопаты, облепленные грязью рабочие заводили под гусеницу тяжелые отсыревшие бревна. Через час машина выбралась из трясины. И теперь оставалась только одна возможность завершить работу: докопать траншею сбоку, держась в стороне от злополучной ямы. Экскаваторщик подал назад, и береза, единственная уцелевшая в этом строящемся квартале, вздрогнула, осыпала листьями стоящих под ней людей.
— Стой! — Афанасьевич замахал рукой. Машинист в недоумении высунулся из кабины…
Это было действительно необъяснимо. Афанасьевич, враг всяких проволочек, прекратил работы и исчез куда-то. Вернулся он нескоро, но зато с краном.
— Что, монтаж будем начинать? — пошутил кто-то.
— Откапывай дерево, — приказал Афанасьевич экскаваторщику.
Затем березу осторожно подняли краном и положили в стороне на землю…
Квартал этот давно построили. Стоят там жилые дома, школы. Толя Волин ведет сейчас стройку в новом микрорайоне, а береза стоит. Ее вновь посадили, когда траншея была закончена и фундамент заложен. И каждую осень роняет она листья на балконы дома, который строили люди Волина в ту ненастную осень.
…Иван Бунин в Париже, в эмиграции, со щемящей зоркостью писал, как сквозит весенний березовый лес, как летом под тяжелой маслянистой зеленью листьев ложатся густые тени, и душа наполняется восторгом и жаждой жизни. Восторгом широты твоей Родины и твоей близости к ней. Но в том-то и трагедия, что Родина была далеко…
И сейчас по вечерам в парижском кабаке «Тихий Дон» оглушительно рыдают скрипки. В табачном чаду, в туманной желтизне искусственного освещения, среди мусора иноземных слов, вплетающихся в русскую речь, в кадке растет береза. Осенью так же, как на тысячеверстных просторах России, в кабаке «Тихий Дон» листопад. Не оттого ли плачут они под стоны Изы Кремер, что кадочная березка никогда не заменит им Родины. Тоскуют наши соотечественники в Нью-Йорке и Париже, в Сан-Пауло и Мельбурне — в кабаках «а ля-рюс» листопад…
Вся жизнь русского человека связана с березой. Колыбель, первое грибное лукошко, желтые сережки над твоим окном, аллея в пушкинской усадьбе у Сороти и весенний березовый сок, который возвращал силы вышедшим из боя солдатам. Паустовский и Пришвин, Куинджи и Левитан… Не дыханье ли русской природы подарило этим сынам Отечества неповторимое сочетание красок, то глубинное слово, которое живет во всех нас, но выразить которое могут только великие…
Афанасий Волин не был великим человеком. И речь его была проста. Он крестьянствовал на Смоленщине, растил детей, а когда пришла война, ушел воевать. Дома остались с матерью сыновья. Самый младший — Толя, который строит сейчас дома в девятом микрорайоне. Он так и не рассказал: вспоминал ли в тот день, когда пересаживал березу, об отце, о трагедии своей семьи. Да и незачем, наверное, было ему об этом вспоминать: это всегда живет в нем.
…Ранней весной сорок пятого года, за два месяца до праздничного салюта, вернулся в свою деревню Калиновка Афанасий Волин. Шофер помог ему слезть с полуторки, подал костыли. Ногу Афанасий Иванович потерял в бою под Оршей.
Тихо двинулся солдат по проселочной дороге. Вот и знакомый поворот. Первое, что он увидел, — это обгоревшие печные трубы. Вот здесь был его дом, а перед домом — яблоневый сад… У реки Афанасий обнаружил три землянки. Там ютились все оставшиеся в живых. Тетка Анисья рассказала, что старшие сыновья его в армии, младшего, Толика, взял дед из соседней деревни, а жену фашисты повесили за связь с партизанами. Тетка Анисья вылезла из землянки и показала: «Вон, на той березе». Афанасий даже сжался весь: береза была его… Дерево посадил перед домом в день своей свадьбы прадед.
Остаток дня, до темноты, просидел под березой солдат. Утром пошел за Толькой. Он разучился плакать — схватил, помял руками худые плечи сына.
— Мамку, мамку-то они как! Прямо по снегу тащили…
— Нельзя нам плакать, сынок. Нужно жить дальше.
Солдат и мальчик начали строить дом. Они разгребали гарь, стаскивали на край участка обугленные балки, и солдат все оттягивал тот момент, когда нужно будет решать судьбу березы. Он видел в ней и виселицу, и памятник одновременно. Сруб был уже выше Толиного роста, когда на березе лопнули почки. Однажды утром солдат увидел: береза оделась в зеленый дым. И тогда он сказал сыну:
— Умру, сохрани березу…
1968