В очередной сборник прозы сибиряка Владимира Герасимо­ва вошли как ранее опубликованные рассказы, так и написанные в текущем году. Главное, что их объединяет — Память. Память о непростом, но Великом нашем прошлом. Его рассказы пове­ствуют о нравственности и чистоте, духовности и простоте, о способности любить и сострадать, о готовности к подвигу и о способности находить радость в рутинной повседневной жизни. Понятно и правдиво говорят и поступают его герои. Они до­рожат своими корнями, сохранили в себе честь и совесть, гордо идут по жизни среди процветающего кое-где сегодня «золотого гнилья». Его герои верят, что не всё так безнадёжно, видят, что живут рядом думающие и неравнодушные люди, которые остро переживают о том, что «не всё ещё ладно в цепи нашего дела общего, важного». Говорят, если есть боль — не здоров организм, требуется срочная помощь. А как быть — если душа болит. Памя­тью болит, к происходящему вокруг не равнодушна. Это уже го­ворит об обратном, о нравственном здоровье. И если оно есть — значить можно быть спокойным, не нужны никакие врачеватели.







Владимир Герасимов

Берега далёкие и близкие





Напитается мудростью слово...




На автора этого сборника обратил внимание несколько лет назад, когда Владимир Герасимов читал свои стихи товарищам по литератур­ному цеху при областном литобъединении. Стихи понравились, не­которые строки запали в душу.

Пропахла память лунными ночами

И яркими кострами у озер,

Далёкой юностью и дерзкими мечтами,

Что не дают покоя до сих пор...





Подумалось тогда: - А ведь это обо мне! О бродяге-романтике, что познал «бытие жизни и прочая», на необъятных просторах родины своей. О нас это. О нашем поколении мечтателей и созидателей, о «людях неуёмных»!

Мы всегда выбирали дороги,

Те что были тогда потрудней.

Ошибались, конечно! Не Боги!

Берегли и ценили друзей.





Или его строки о земле отчей, крае студёном сибирском:

Обниму я как прежде рассвет,

Сердце трепетно снова забьётся,

Вспомню вехи здесь прожитых лет

Напьюсь из родного колодца...





Я тогда понял, это моё! Стал внимательно приглядываться к твор­честву начинающего поэта. А потом у Владимира Герасимова «пошла» проза. И довольно неплохая. И тоже «зацепило».

В целом, к его прозе я отношусь положительно. Вижу — писать может. Видна динамика роста и качества. Проза добротная и жизнен­ная, без всяких «высасываний из пальца». Близки и понятны простотой повествования и «правдой сермяжной» его проникновенные рассказы: - Черныш, Горький рассвет, Солдатский колодец, Шкатулка, Учитель­ский вальс и другие. Понятны проблемы и боль, поднятые им в расска­зах: Ты прав солдат, Крепко помнить, Все светлой памяти достойны. В его прозе, как впрочем и в стихах, видна искренняя любовь к родному краю, к его прошлому, уважительное отношение к истории и людям.

Конечно, автор этого сборника только в начале пути на трудной писательской дороге. Ему много ещё предстоит поработать над собой, чтобы слово завораживало и держало, наполнилось мудростью и заигра­ло своей полнотой и «благостью» в лучших традициях нашей классики.

Верю, у него это получится. И искренне желаю ему этого.

Александр Мищенко — писатель, академик, лауреат премии имени Мамина-Сибиряка. Тюмень.





Я об этом прошу, как умею...





Обниму я как прежде рассвет,

Сердце трепетно снова забьётся,

Вспомню вехи здесь прожитых лет

И напьюсь из родного колодца.



Вновь уйду по тропе полевой,

На озера ушедшего детства,

Отдохну от судьбы кочевой

И душе дам на всё наглядеться.



И услышит она песни вновь,

Те, что пели когда-то мне ветры.

Ведь под них и рождалась любовь,

Не осталась она безответной.



Надышусь здесь Россией моей,

Ароматы её все впитаю,

И впущу в душу клич журавлей,

Что прощаясь, опять улетают.



Мне не жаль моих прожитых лет,

А без этого сердце немеет.

Пусть над отчей землёй льётся свет,

По-сыновьи прошу, как умею.





Март 2018 г. г.Тюмень.





Ты прав, солдат





Давненько уже не встречал Григорий Назаров утро ран­нее в отчем краю, не любовался красотой восходов и зака­тов над озером родным и дальними лесами. Раньше он всег­да сожалел, что нет в их местах Соловьёв, что не просыпался он в детстве и юности под их задушевные трели. Сколько себя помнит, просыпался он тогда под скрип калиток и во­рот, под мычание проходящего по улице стада и резкий звук пастушьего кнута, да под песни свежего утреннего ве­тра. Вот это он знал и помнил хорошо. А соловьев довелось вдоволь наслушаться потом, в других местах.

Как перекати-поле подхватил его однажды ветер судь­бы-жизни из края родимого и понёс по стране огромной, необъятной. Сначала армия, потом учёба.

А дальше - севера, которые затянули Григория так, что застрял Назаров в краях студёных на долгие сорок лет.

А сейчас - законная пенсия. И он, после долгих лет раз­луки, вырвавшись надолго домой, снова дышит утренней прохладой и любуется неброской красотой родной при­роды. Наполняет душу и сердце тем простым очарованием, которого был лишён долгие годы.

Вот он идёт не спеша по тропинке узеньким переулочком к родному озеру. Вокруг всё те же заборы, что были десятки лет назад. Только почернели они, покосило их время. Да, всё имеет свойство стариться, дряхлеть. Таков закон жизни.

Сегодня на берегу его ждёт старая отцовская деревян­ная, но ещё добротная лодка. Племянник вчера настойчиво предлагал отвезти Григория на новый котлован, взорван­ный несколько лет назад в болоте у озера Долгова. Такт, по его рассказам, с берега неплохо ловился окунь и приличные карпики, запущенные специально для населения местными предпринимателями прошлой весной. Григорий наотрез отказался, сказав, что в следующий раз посетит это рыбное «эльдорадо» непременно.

Он стремился именно сюда, на это озеро. Ему хотелось уплыть на лодке на свои заветные места, побыть именно здесь наедине с собой, со своим прошлым, с памятью. Уж очень хотелось ему половить карасей. Ведь в своё время, это были не караси, это были карасищи, до ки­лограмма и более. Он хорошо помнит, как лишался с друзьями дефицитных крючков, сколько нервов стои­ло тогда выуживание каждого обитателя этих глубин.

К рыбалке Григорий подготовился основательно. Были и черви и различная привада. На удочках стояла серьёзная германская леска, достаточно было крючков и грузил. И от предвкушения доброй рыбалки, на душе у него было легко и он заспешил к озеру.

Подходя к берегу, сквозь редеющий туман, он увидел, что он здесь не первый. На берегу уже стояла, запряжён­ная в легкую телегу, справная лошадка. Она была привяза­на длинной вожжиной к металлической скобе на мостике, что уходил в озеро. Вдоль мостика виднелся ряд лодок. Ло­шадка мирно уплетала свежескошенную траву, что лежала перед ней и терпеливо ждала своего хозяина. Рядом курился слабенький дымокур из сухих коровьих лепёшек, которых было предостаточно на берегу всегда. Облегчённую удоб­ную телегу Григорий признал сразу, таких телег больше ни у кого нет, она одна. И принадлежала она заядлому рыбак}?', старому солдату, пришедшему с фронта без ноги, на проте­зе, дяде Саше. Александру Петровичу Кулагину, а в народе по-простому Петровичу, или Сане Кулибину. Так уважи­тельно звали все сельчане бывшего солдата за его золотые руки, прямоту и бескорыстность.

И у Григория стало радостно на душе.

- Жив значить старый солдат. Жив, табачная душа. Вот, молодец!

Ведь это дядя Саша, в далёком детстве, приучал его и его друзей к рыбалке на этом озере. Учил, где и как ставить сети, фитили, да и другим тонкостям. И он очень обрадовался, что снова встретит этого замечательного человека.

В рваном тумане показалась деревянная лодка. Видно, что рыбак не спешил. Грёб одним веслом неторопливо, направляя её к берегу. Когда она ткнулась меж­ду двух лодок, Григорий был уже наготове, сразу взял с кормы цепь, стал её натягивать и пропускать че­рез скобу. Рыбак на протезе в лодке не спешил подни­маться, а пристально разглядывал человека на мостике. На дне лодки трепыхалось десятка два приличных кара­сей, при виде которых у Григория заволновалось сердце.

- Здравствуй, дядя Саша! - радостно поздоровался с ры­баком Назаров.

- Здравствуй, Петрович дорогой! - ещё более эмоцио­нально продолжил он.

- Тебе помочь? - спросил Григорий.

- Погодь малость. Дай, отдышусь, - ответил старик и сно­ва стал пристально осматривать неожиданного помощника.

- Здравствуй, мил человек. Вижу, рад встрече.

- Звиняюсь, старый стал, худо вижу. Не признаю. Вид­но, наш по обличью, а не признаю.

- Дак, чьих будешь-то? - спросил Александр Петрович.

- Григорий я, дядя Саша. Григорий Назаров. Ульяны Масловой внук.

- Ты меня ещё рыбачить учил здесь сетями, - торопясь, стал объяснять разволновавшийся Назаров.

- Вона как! Гришка значить? Стало быть Полины завод­ской сын, а Ульки-солдатки внук, - тоже обрадованно про­изнёс старик.

- А тебя, милок тожа не признать. Седой стал. Штаны вон на помочах.

- Так-то что, не держатся? Ну да, поотрастили мамоны-то.

- Оно и понятно. В городах-то при жизни сладкой, да без движениев, оно и растёт как на доброй опаре, брюхо-то.

И старик ненадолго замолчал.

- А с помочами, дед, удобнее, - ответил, как бы оправды­ваясь Григорий.

- А ну-ка, землячок, подмогни старику, - шутя скомандо­вал дед.

Назаров осторожно ступил в качающую лодку, помог подняться Петровичу и выйти на мостки.

- Пойди передом. Давай присядем вон на ту лодчонку перевернутую, - тихо сказал Кулагин. Григорий пошёл по шатким широким доскам, слыша, как сзади тяжело дыша, идёт стуча протезом старый солдат.

- Ну вот, тут и посидим. Посидим-полюбезничаем, как бывалочи, - сказал старик, тяжело опустившись на лодку.

- Ну что, покурим? - тихо спросил Александр Петрович. Али бросил?

- Да нет, всё пытаюсь, - ответил Назаров. Он достал си­гареты и предложил старому рыбаку.

- Не, милок. У меня своё, бронебойное курево, - улы­баясь, сказал Петрович и стал крутить «козью ножку». За­курили. Некоторое время сидели молча. Потом Петрович положил свою жилистую, но уже довольно сухонькую руку на колено соседа и сказал:

- А я вот, Гриша, всё копчу небо. А ведь нонча в ноябрь­ские девяносто стукнет.

- Вот видишь, хоть и безногий, а кручусь ещё. Польза от меня значить обществу пока есть. Рыбкой вот живу. Опять же грибы, ягоды. Да по мелочи — лужу, паяю, метелки, ло­паты делаю.

- Да ты, знашь и пенсия, грех обижаться, дивная. Даже поболе, чем зарплата у наших некоторых. Что скажешь, не обижат государство-то.

- Вот, даже внукам-правнукам помогаю. A-то, как, - с яв­ной гордостью закончил старик. Опять помолчали. Вздох­нув, Кулагин снова продолжил:

- Да, така вот картина. А дружки-то мои, с кем деревья вон там за озером перед войной садили, с кем потом работал-бражничал, все уже поприбрались.

- Кто по Европам где-то лежит, а кто там, на родном по­госте пригрелся.

- Да что говорить. И прочий народец тоже ушел на сви­данку с Отцом нашим.

- Бабка вот твоя, однако, хорошо пожила. Она много старше меня была.

- А вот матушка твоя, Полина, мало погостила на свете этом, рано прибралась.

И дед опять замолчал.

- Hy ладно, что я однако всё о себе, да о мрачном, - на­чал опять Петрович.

- Поведай, как и что у тебя? Каким курсом сейчас идёшь. Каки гавани обживаешь?

Григорий не торопясь, обстоятельно, поведал старику о жизни своей на северах, о работе на буровых, о пенсии.

- Знаю, что герой! Орденами-медалями заслуженно на­граждён. Не посрамил землю родну. Там вишь, пригодился. Это ладно.

- А всё однако, не шибко лежит у меня душа к брату ва­шему. И он опять замолчал, словно собирался с мыслями и духом.

- Ты, Гриня, на меня сильно только не серчай. Я правду тебе скажу, как понимат сердце моё, так и скажу.

А она ведь не мед, не рубль советский, чтобы её всем любить.

- Вот знаю распрекрасно, что без вашего брата нельзя жить стране. Нельзя, всем понятно.

- А вот не особо уважаю летунов-перелётчиков. А как же по-другому то вас звать-величать.?

- Ведь улетели, как только на крыло встали. По строй­кам, по северам. За рублём длинным погнались, будь он не­ладен.

- Романтики им вишь, захотелось! Туманов в краях род­ных не хватило.

- А землю-то матушку пошто бросили?

- Знаю, може и не вы совсем виноваты в том, что сегодня на Поповом бугре, да в Займище на полях наших, ничего кроме бурьяна не растёт, да козы скачут.

- Знаю, начальники местные на разор деревню пустили. Обидно, боль гложет нестерпимо, вот и виню всех, - и ста­рый труженик опять ненадолго замолчал.

- Это я с тобой говорю так по-доброму, - снова тихо на­чал Петрович.

- А потому, что уважаю родовую вашу! И деда тво­его, Анатолия Петровича, что тоже старше меня был.

И дядьку Василия, что не вернулся, и гармониста Михаила, годка моего, что возвернулся израненным.

- В одном эшелоне в сорок третьем добирались мы под Смоленск. Ох и жарко там было. Много кровушки проли­лось. Но дали мы тогда осенью там супостату.

- Только я вот из наших оттуда и вернулся. Мишаня-то в другом месте выкуривал вражину.

- А ребятки-то наши сибирски, там и остались. Вот ге­рои были. Не попятились, не побежали. Ведь пересилили мы тогда фашиста. Вперёд пошли, хорошо пошли, твёрдо!

И дед опять ненадолго замолчал. Стал трясущимися ру­ками скручивать цигарку. Закурив, он ещё какое-то время молчал. Потом снова заговорил:

- Бабку вот твою помню и уважаю. В войну жилы вы­тянула и до последа робила.

- Матушку твою, уважаю и помню, за то, что как с вось­ми лет в войну стала работать и тоже до конца отстояла вах­ту свою.

- Мишку вот ещё нашего уважаю. Михаила Васильевича Костина, что председателем теперь, али глава фермерский, разбери попробуй должности нонешни.

- Не дал ведь мужик пропасть совсем хозяйству доброму и деревне. Не допустил погибели окончательной.

- Скотинку вот сохранил, площадя опять же посевные. Пусть не всё, но сохранил.

- Колгатится ведь народ-то: сеет, пашет... Молоко, мясо опять же производит.

- А живёт земля и хозяйство — смотри и всё живёт.

- Вон, детишки рождаются, школа робит. Смех на дерев­не, вечерами парочки гуляют.

- А песни, Гришаня, каки песни поют. Душевно, забо­ристо, как и раньше.

- Живёт значить деревня, живёт! Во как!

- Да, вот его уважаю, Васильевича. Команду его уважаю, что не разбежалась. Не потянулась караваном в края дальние.

- Впряглись и тянут вместе лямку. Тяжело им, но тянут. Страну, народ кормят своим, натуральным продуктом.

И Петрович зашёлся в кашле. Откашлявшись, стал тихо продолжать дальше:

- А вот возьми, что кругом творится. Ведь у соседей-то, что Мамай прошёл. На полях-то уже добрый подлесок на­дурил, народ грибы собират.

- А по селам-то чисто ураган-смерча попьяне прогулял­ся. Дома глазами пустыми на мир жалостливо смотрят.

- Ни трактора тебе, ни машины не гудят, не бегают как прежде. Смеха детского не слышно.

- Да разве мыслимо тако дело! А народ пьёт, да вымират! А главно-то, милок. Ни души, ни совести у многих не стало. Воруют и частно, и государево, и фермерско... Разве это по­рядок? Когда тако было?

- Вот меня всё внук старший убеждат, что мол на пра­вильны рельсы страна встала. Программы такие — по энтим программам и движемся к светлому будущему.

- Говорит опять же, отсталый я. И ещё слово како-то не наше. А, вот — что я рудимент. А они вскоре жить будут по-новому.

- А тут как посмотреть, милок. Ведь мы тоже не вчерась родились, кое-что кумекам.

- Вот он говорит, программа была специальна. Погодь, вспомню, запамятовал.

- А, при-ва-ти-за-ция. Во как! И не выговоришь на трезву-то голову.

- Точно, обнаковенно, едрёна вощь, прихватизация!

- Это ведь Чубайсы-Гайдары, вампиры народны, под себя и дружков своих специально всё придумали. Программы-то эти шибко хитро-мудры.

- А народ-то считат, что это гольно воровство. А то как?

- Тут ведь хоть как крути. Чисто воровство. Только дюже хитрое, словами замаслено, понимашь. И не спорь со мной, не возражай, милок!

- Дальше смотри. Что раньше начальник какой не воро­вал? Было дело и вокругом. Дак это мелочи были, по срав­нению с таперишним-то.

- Ну, машинёшку каку, квартирку там втихаря получит. Ну, ковришку, али стенку импортну без очереди умыкнёт. И всё!

- И то, брат ты мой, пужались. А ну как народ разузнат! И стыдились поди, совесть кака-то была.

- А ты, Гриша, не лыбся. Наши тогда меру знали. Да и укорот всё одно был.

- Опять же — партия. Пуще отца родного боялись. Это сейчас всё на коммунистов валят. Понадоставали откуда-то дерьма всякого. И льют, кому не лень.

- А тогда как говорили:

- Совесть, и что там ещё, тоже запамятовал?

- А, вот. Совесть и честь, однако. Как у солдата! И не просто писали лозунги всяки. А всё одно сполняли запове­ди свои, словно Христовы! И правильно было!

- А таперь что получается?

- Вот, смотри. Заводы, рудники, промыслы разны, фа­брики опять же, даже леса-угодья добры, всё к рукам при­брали. И говорят, законно!

- Хозяева, говорят мы. Наше это всё таперича.

- А откель хозяева-то эти взялись? Ведь вроде с семнад­цатого года народно всё, общее было. Не стало хозяев-то. Горбом всё это наживали, народ жилы вытянул. А ведь по­строил, поднял отчизну-то. В космос прямо поднял!

- А теперь говорят, всё по закону! Да что это за закон такой народно-то добро по карманам распихали.

- А то ведь и ещё хуже — басурманам продали. Опять же спрашиваю:

- Что это за закон такой, во дворцах-палатах двоём-троём проживать, с бассейнами и прочее. А для ста­рушки, у которой сыновья полегли на войне, хаты при­личной с нужником тёплым сыскать власти не в силах?!

- Я, конечно, Гриня, не тебя виню. Вы что, так, шесте­ренки-винтики. Мелочёвка. Всё на побегушках у богатеев-алигархов теперь. Понимаю — жить надо!

- Но ведь вы допустили их к власти. Вы смолчали, ког­да они отцовы-дедовы завоевания потащили по карманам. Что, не ведали, не понимали, чем всё кончится?

- А ведь смышлёные все, грамотные. Образование бес­платно народ всем дал.

- Куда смотрели? Сами-то чего хотели? Воздуха свобо­ды захотели? Как там сейчас пишут — задыхаться стали от режима.

- От какого режима? От народного-то? А вот я тебя спрошу, а сейчас что?

- Дерьмократия! Вот что сейчас. Всё заболтали! Везде говоруны. Шпарят как по писанному. Что шаманы твои по ящику чешут, заслушаешься.

- Думашь, вот как хорошо, вот как ладно. Ну прямо ком­мунизм пришёл.

- А как в магазин пойдёшь. Жизнь моя копеечка! А дале-то как жить, милок?

- Почему на торгашей этих нету в государстве укороту? Почему цены задирают под самое-самое, как иная бабёнка пьяная юбку свою?

- Тогда опять спрошу, кому коммунизм наступил? Хоть бы к народу прислушались!

- Вот раньше, завсегда секретарь райкома, другие чины районные, а то и обласные приезжали, с народом толкова­ли. Всё обстоятельно говорили, что почём и куда движемся в сей момент. Про линию рассказывали. И мы её видели, линию-то.

- А сейчас кого видим? Только как машины круты в охотугодья туда-сюда шастают. Глаза мозолят, да народ лиш­ний раз зудят.

И дед замолчал, на этот раз его молчание длилось доль­ше и висело тягостной тишиной.

- Ладно, Гришаня, заговорил я тебя. Болтал, что твой оратор. И так наговорил на всю катушку.

- А поверь, болит душа. Знашь, как выговорится хочется. Давно вот ни с кем про это не говорил. Что-то стал держать всё в себе на старости. А с тобой можно. Ты свой. Работяга.

- А в себе, милок, ничего нельзя держать. Сгоришь сра­зу. Обнаковенно сгоришь. Не сдюжит мотор-то!

- Вот возьми, для примеру, бабу. Ведь поорёт, поплачет — смотришь, опять человек. Опять ласковая, улыбается.

- Али вот в церкву зачем ране ходили? Правильно — вы­говориться. Чтоб душе легче стало. Так-то вот. И дед опять вздохнул.

- А ты на критику не обижайся. Знамо, от вас много сей­час не зависит. Шестерёнки вы, лекторат одним словом.

- А вот обидно, поколению нашему до слёз обидно. Не то что-то вершится на местах, не то. Неужели он там не ви­дит, - и старик многозначительно показал пальцем вверх.

- Всё, Гриша, на этом политбеседы и рассуждения за­кончим.

- Подсобирываться, однако, надо. А то домашние по­теряют.

- Я с внучкой старшей теперь живу, как жёнка-то померла.

- Ты, мил человек, подмогни мне. Я пока с лошадёнкой-то управляюсь, ты вон в корзину-то плетёну, что я под гри­бы брал, рыбку-то собери, да на телегу пристрой.

- Себе, паря, откинь пяток, что похруще, на уху-жарёху. Вдруг не подфартит с клёвом-то. И старик надолго замол­чал, стал заниматься лошадью.

Григорий собрал всех карасей в объемную корзину и понёс к телеге. Получился довольно увесистый улов. Себе Назаров взял в полотняную сумку четырёх довольно при­личных карасей, чтобы не обидеть старика. Как-никак ува­жил и видно, это ему приятно.

Дед закончил свою работу, всё осмотрел и остался дово­лен. Тяжело ступая по песку, подошёл к Григорию.

- Ну что, земляк, дорогой ты мой! Прощеваться будем. Спасибо тебе, что терпения набрался, отнесся с уважением к словам старика.

- Ты загляни ко мне в гости-то. Посидим, повспоминам. О твоих расскажу в подробностях, что еще помню.

- Надо вам и деткам вашим знать всё о корнях своих. Может где и сгодятся воспоминания-то мои.

- Заходи, Гриша, заходи. Больше вряд ли свидимся. Пора мне уже к товарищам-сверстникам подаваться. Да и бабка заждалась поди.

- Всё, Гриша, всё. Поехал я, - торопливо заговорил ста­рик. Но Григорию показалось, что старик чего-то ещё ждал, какого-то последнего штриха.

Он подошёл и крепко обнял Кулагина и взволнованно сказал:

- Живи, солдат. Долго живи! И спасибо тебе за всё. За правду твою спасибо. За то, что сделал в жизни, спасибо!

И Назаров увидел, как старик часто заморгал и у него стали увлажняться глаза и появились скупые мужские сле­зинки. Дед махнул рукой и торопливо тронул лошадь вож­жами.

Григорий ещё некоторое время смотрел вслед удаляю­щейся телеги, потом присел на прежнее место и закурил. Он думал о том, что только что услышал из уст старого, прожившего долгую и непростую жизнь человека. Не было, конечно, для Назарова это каким-то откровением, думал об этом и Григорий и с друзьями-товарищами не раз говорили.

А вот сейчас, здесь, у утреннего родного озера, всё это как-то аккумулировалось, ярко высветилось в простых сло­вах и мыслях деда. И Назаров мысленно сейчас согласился со стариком, его рассуждениями и доводами. И Григорий окончательно утвердился в мысли:

- Да. Ты прав, солдат! Что-то ещё не так. Слабые ещё есть звенья, гнилые, в цепи дела нашего общего, важного.

Апрель 2017 г. г. Тюмень.





«Подорожники»





Пётр Анатольевич подошёл к окну своего рабочего ка­бинета и распахнул шторы, что были сдвинуты на день. За окном стало темнеть. На улице было безветренно, пошёл легкий пушистый снежок. Гаранин очень любил именно та­кую погоду в родных сибирских краях. За окном он увидел, как к школе спешили смеющиеся и бурно что-то обсужда­ющие разрозненные пары разного возраста. Он улыбнулся. Это спешили в родную школу их выпускники. Спешат на встречу с детством и юностью, навстречу со своими друзья­ми и учителями, со своим прошлым.

^—Владимир Герасимов Сельским учителям посвящается.

Такие традиционные встречи Новососновская школа давно уже стал.а проводить в первую пятницу февраля, что­бы дать возможность ребятам побывать и в средней школе в соседнем селе, которую большинство окончили.

- Да, летит время, — подумал Гаранин, — давно ли при­шёл в эту школу он сам. И вот уже сорок четыре года на посту. Нет, был правда небольшой перерыв, его выдвигали на партийную работу. Но потом он снова вернулся в свою школу,так как просто не мог без этой атмосферы, дорогих для него коллег. Он был просто влюблен в эту небольшую школу у дороги. Да, именно у дороги, у большака, как го­ворили новососновцы. Большак этот вёл на федеральную трассу, что соединяла два областных центра. Школа нахо­дилась чуть в отдалении от него, в большом яблонево-си­реневом саду.

Само же село Ново-Сосновка растянулось одной улицей вдоль небольшой извилистой речушки на два-три киломе­тра. Речушка впадала в большое, богатое рыбой озеро, так что рыбаками здесь были все. Любил рыбалку и Гаранин.

За рекой тянулись смешанные леса и поля крупной аг­рофирмы, которая образовалась на базе развалившегося, когда-то преуспевающего хозяйства.

Правда тогда вернулся Гаранин уже не в деревянную восьмилетку, а в новое современное кирпичное здание со спортзалом, которое на собственные средства построила агрофирма. Располагалась новостройка здесь же в саду, ря­дом со старой школой, которую частично разобрали, остав­шуюся часть приспособили под мастерские и кабинеты для кружковой работы.

Местные жители и учителей и ребятишек в шутку с лю­бовью называли «наши подорожники». Никто на это не обижался, всем нравилось.

Коллектив и сейчас работает в школе прежний, за ис­ключением двух-трёх человек.

Основные предметники уже ветераны. Вот и сегодня традиционная встреча выпускников пройдет несколько по измененному сценарию.

В этом году исполнилось сорок пять лет, как в эту школу пришла работать преподавателем истории Людмила Ива­новна Лазарева, которую все любовно называли почему-то Жанной д’Арк. Гаранин еще на августовском педсовете предложил широко отметить это событие не первого сентя­бря, хотя и в этот день было её чествование. Были предста­вители из администрации, было много добрых слов, цветов.

Пётр Анатольевич внёс тогда предложение провести это мероприятие по-семейному в День встречи выпускников.Чтобы дать возможность сказать добрые слова замеча­тельному человеку и педагогу представителям разных поко­лений учеников,кого учила и выпустила в жизнь эта, с виду хрупкая, но богатая душой женщина. И коллеги тогда под­держали директора, стали готовить «капустник».

И вот сегодня это произойдёт. Времени до начала было еще минут тридцать и Гаранин присел на небольшой ди­ванчик и окунулся в воспоминания. Он начал вспоми­нать, как более сорока лет назад пришел в эту школу мо­лодым учителем, практически без педагогического опыта, как начинал педагогическую карьеру и проходил школу руководителя. Это уже потом в жизни Петра Анатольеви­ча будут и большая и шумная средняя школа и производ­ственные коллективы со своими особыми,подчас очень жёсткими, законами бытия. Но именно эта небольшая сель­ская школа, с её рабочей тишиной и размеренностью жиз­ни, сплочённый, как крепкая и дружная семья учительский коллектив, чистые и доверчивые глаза сельских ребятишек, сделали его таким, какой он сейчас — доступным и довер­чивым, где-то даже простодушным романтиком. Но верным всегда своему делу .





* * * I * * *


По рекомендации областного отдела народного образо­вания только вчера Гаранин прибыл в Приозерский район. А сейчас Пётр Анатольевич вышел из кабинета заведующе­го районным отделом несколько растерянным. Было отче­го. Только что ему было предложено возглавить коллектив восьмилетней школы здесь в соседнем районе. Мысли по­сле разговора путались, теснились. Выйдя из приёмной, он стал неторопливо ходить по узкому коридору, а из головы не выходил только что состоявшийся разговор.

Приняв его, заведующий отделом сразу извинился, ска­зав что времени для длительной и обстоятельной беседы у него нет, всё переносится на следующий день, а сейчас он торопится на заседание бюро райкома, где рассматривает­ся вопрос о работе учреждений народного образования по трудовому воспитанию учащихся в современных условиях.

Поэтому разговор сразу перешёл в деловое русло.

- Пётр Анатольевич, пусть Вас не удивит сейчас моё предложение.

- Мы хотим предложить Вам возглавить коллектив не­большой восьмилетней школы в нашем районе, что нахо­дится в сорока километрах от райцентра.

Немного помолчав, заведующий продолжил:

- Вы можете задать мне законный вопрос о возрасте, практическом опыте и так далее.

- Да, Вы молоды. К тому же не работали в нашем районе. Но его бытоуклад и специфика развития мало чем отлича­ется от вашего родного района. Только, пожалуй хвойных лесов настоящих, а не посадок, у нас больше.

- Скажу открыто, прежде чем пойти на это решение, мы созвонились с коллегами из вашего района, с районным комсомолом. Навели справки.

- И потом, Вы часто бываете в нашем районе на различ­ных соревнованиях. У Вас здесь работают однокурсники, они о Вас хорошо отзываются.

- Вы молоды, инициативны, амбициозны, есть опыт ра­боты в школе.

- Да, три года это немного, но это опыт. Вы знаете шко­лу изнутри и как мне сказали, у Вас хороший контакт и с детьми и с коллегами.

- А это очень важно, поверьте мне.

Заведующий на какое-то время замолчал, потом подво­дя черту в разговоре продолжил:

- И ещё. У Вас есть хорошее качество. Вы умеете слу­шать человека и всегда в поиске нового и есть желание учиться. Учиться новым формам работы, новым методам преподавания.

- Поверьте, это очень важно для учителя учителей, коим является руководитель любой школы.

- И ещё. Скажу откровенно, этого предложения могло бы и не быть. Но новый первый секретарь райкома, не из местных, только что пришел после ВПШ, делает усиленно ставку на молодёжь, вливает свежую кровь. Утверждена про­грамма по продвижению молодых перспективных кадров во всех отраслях народного хозяйства в районе. И этому не­укоснительно следуют.

Заведующий опять помолчал, потом продолжил:

- Вот и я совсем недавно из сельской школы, из дирек­торского кресла.

- А сейчас, извините, позвольте откланяться. Спешу. До встречи завтра в восемь, здесь у меня.

- Жду с положительным ответом, и поедем смотреть восьмилетку. Потом будем решать и остальные вопросы.

Сказать, что Гаранин переживал, это значить ничего не сказать. В голову полезли мысли и о близких и маленькой дочке, о престарелых родителях.

Придя б гостиницу, где он остановился, сразу заказал переговоры с женой, что находилась с дочкой у своих роди­телей в родном районе. Разговор был коротким. На удивле­ние, все поддержали его и советовали согласиться с предло­жением. На следующее утро в назначенное время Гаранин был у заведующего.После короткой беседы выехали в шко­лу. Говорил дорогой в основном заведующий. Виктор Ми­хайлович рассказал о вчерашнем заседании, о задачах,что были поставлены перед педагогическими коллективами школ района.

Затем красочно и с улыбкой стал рассказывать о том,как после исторического факультета института пришёл в род­ную школу.Как начинал работать,о своих проблемах.Как ему пришлось ломать менторский подход некоторых учи­телей к преподаванию основных предметов,как вместе при­шлось учиться новому.

Иногда Виктор Михайлович ненадолго замолкал. И в это время Пётр Анатольевич старался рассмотреть то, что проплывало за окном машины. Природа здесь была не­сколько другая. Всё-таки район ближе к северу, таёжный. Радовало Гарнина то, что дорогой попадались небольшие речки, значить будет где порыбачить в свободное время. Ра­довало и то, что было много хвойных лесов, их тоже лю­бил Гаранин, особенно ему нравилось собирать грибы в светлых чистых лесах. Заметив, с каким интересом Гаранин наблюдает за пробегающими картинами, заведующий стал красочно рассказывать о том, какая в этих местах рыбалка и охота, а какие белые и рыжики.

В заключение вздохнув, посетовал, что практически не видит всего этого. На рыбалку удаётся выбраться крайне редко, так иногда по грибы. Всё время забирает работа-за­седания, выезды в школы, в область...

Так за разговорами и пролетело время. Машина выныр­нула из смешанного леса на простор. Впереди потянулись поля и заливные луга вдоль речки. Вдали виднелась чуть за­метная полоска леса. С правой стороны дороги расположи­лось ухоженное село, в конце его виднелась высокая вышка. Как потом узнал Гаранин, здесь недалеко проходила маги­страль федерального газонефтепровода и вышка стояла на территории перекачивающей станции.

- А вот и наша школа, — тихо произнес Виктор Михай­лович. Поначалу Гаранин не увидел никакой школы, так как машина спустилась с большака и ехала вдоль штакетного забора, за которым был большой сад. Они объехали сад и машина остановилась у простых лёгких расписанных ворот. В глубине сада Гаранин увидел одноэтажную деревянную школу. Видно, что здание построено из добротного крас­ного леса давно. С первого взгляда оно показалось Петру Анатольевичу сероватым и невзрачным. Но большие окна с резными крашеными наличниками делали его нарядным, картинным, что на него хотелось смотреть и смотреть. И всё это в окружении великолепного сада. К резному крыль­цу школы вело несколько дорожек: от небольших под­собных помещений, со спортплощадки и вероятно от ма­стерской. На пересечении дорожек в центре была разбита клумба, на которой цвели красивые цветы. Пахло свежеско­шенной травой и садом. Всё это сочетание сразу запало в сердце Гаранина и напомнило ему его старую деревянную школу, тоже в большом саду, в которой он проучился до шестого класса. Только та сельская десятилетка была зна­чительно больше. Там было всегда шумно, весело, все куда-то спешили. Огромный коридор был заполнен ребятнёй, гудел как улей. Кто-то играл в настольный теннис, кто-то висел на турнике, что стоял в коридоре на растяжках, кто-то прыгал «классики», были и такие, что бродили с учебника­ми и что-то зубрили. А какие там стояли запахи от буфета.

Приехавших уже вышли встречать. С резного крыльца, не торопясь спустилась седая женщина небольшого роста. На ней был строгий серый красивый костюм и белая блузка. И Петру показалось, что есть в ней что-то такое, что указы­вает на её непростое происхождение. Как оказалось он не ошибся. Старая директриса была из Ленинграда и проис­ходила из довольно знатного рода.

Подойдя к приехавшим гостям, она чуть склонила голо­ву в приветствии и негромко сказала:

- Рады приветствовать дорогих гостей на нашей благо­датной земле. И представилась, больше обращаясь к Гара­нину:

- Маргарита Львовна Торопова, урождённая Корнилова.

Заведующий улыбаясь, тоже не спеша подошёл к ней,

поздоровался за руку и сказал:

- И мы очень рады видеть Вас в добром здравии, Марга­рита Львовна.

- Позвольте представить, — Гаранин Пётр Анатольевич, учитель — филолог, будем рекомендовать его на руковод­ство школой.

- Вот и чудно, замечательно. А Вы знаете, уважаемый Виктор Михайлович, моего покойного мужа звали тоже Пе­тром Анатольевичем. Хороший был физик, блокада сгуби­ла. Умер уже здесь в Сибири.

- Ну что, пройдем в здание, или прогуляемся здесь, ос­мотрим мастерскую, подсобные?

На что заведующий тихо ответил:

- Пожалуй пройдём в классы. Всё я это видел неодно­кратно, а Петру Анатольевичу со всем этим знакомиться надо будет детально и пройтись непосредственно с людь­ми, что возглавляют эти участки. Я думаю у них к друг друг}?' будут заинтересованные вопросы. После некоторого молча­ния заведующий продолжил:

- Я думаю, Пётр Анатольевич уже понял, судя по ухо­женной территории, что здесь трудятся очень ответствен­ные, влюбленные в своё дело и школу люди.

- И всё это благодаря вашему мудрому руководству, ува­жаемая Маргарита Львовна.

- Вы мне льстите, уважаемый Виктор Михайлович. Но Вы знаете, чертовски приятно.

- Что же, пройдёмте в школу.

Было время отпусков, поэтому в школе их встретили два педагога, тоже довольно приличного возраста. Это был учи­тель рисования и трудовик, высокий стройный, интелли­гентного вида седой мужчина Митрофан Матвеевич Радуж­ный и учитель словесник Галина Михайловна Лаврушина. Это потом эти два ветерана, вместе с молодыми педагога­ми, станут добрыми и надежными помощниками Гаранину на первый период работы его до ухода на выборную долж­ность.

Их провели по всем классным комнатам,по коридору, показали оформление, необходимую для учащихся инфор­мацию. Гаранина удивило обилие неплохих пейзажных картин и в классах и коридоре. Картины были довольно приличными, была видна и рука мастера и стиль... Нет это были не репродукции. Это был местный колоритный пей­заж.

Заметив, с каким интересом рассматривает Гаранин кар­тины, Маргарита Львовна сказала с гордостью:

- А это, юный друг, творения уважаемого Митрофана Матвеевича и наших учеников-кружковцев.

- А вы знаете, неплохо. Очень прилично, — тихо сказал Гаранин. И обратившись к учителю рисования он сказал:

- Спасибо, уважаемый. Мне очень понравились все кар­тины. По-моему всё это очень воспитывает.

Директор школы и заведующий переглянулись и улыб­нулись. Было видно, что им понравилась и реплика Гарани­на и его доброе слово учителю.

Потом они пили чай в небольшом школьном буфете и еще какое-то время говорили о перспективах развития таких вот школ, об образовании вообще, о современных тенден­циях и нынешнем подрастающем поколении.

Потом был переезд. Устройство на новом месте. Гара­нин сразу окунулся в работу. Приближалось первое сентя­бря.

Со своим помощником, учителем истории, тоже не так давно работающей в этой школе, они стали планировать первоочередные мероприятия по проведению линейки на первое сентября, составили перспективные планы прове­дения общешкольных мероприятий на первое полугодие учебного года.

Было много интересных задумок, предложений. Но из всего этого надо было отобрать более значимые и провести мероприятия так, чтобы они прошли через сердце и душу ребят. Планировались мероприятия и по повышению уров­ня образования и самих учителей, участие в работе методи­ческих кустовых объединений. Всё это было нужно выне­сти на августовский педсовет, посоветоваться с коллегами, утвердить.

Потом начало учебного года. Завертелось, поехало...

Уже на сентябрьском педсовете Гаранин рассказал, кол­лективу, что исходя из бюджета на учебный год, есть воз­можность начать работу по замене устаревшего школьно­го оборудование на современное. Рассказал, что получил полную поддержку по этому вопросу у заведующего, кото­рый обещал дополнительно направить деньги на их шко­лу из денежных средств, что не используют другие школы. Уже сейчас выделяются дополнительные средства на обо­рудование их мастерской и кабинетов химии и физики.

И на осенних каникулах при помощи агрофирмы была доставлена первая партия новых парт и лабораторного обо­рудования для предметных кабинетов.

Сколько было радости у ребят и учителей. Несмотря на каникулы, пришли помогать выгружать и расставлять мебель не только ребята, но и часть родителей. И все делалось ве­село, дружно. Именно здесь он впервые почувствовал дух и атмосферу этой старой школы. Всё было по-домашнему, от запаха в буфете, до запаха в школьной мастерской. И отно­шения между учителями и детьми были другими. Здесь не было того барьера, что разделял учителей и учеников в боль­ших средних школах. Не было той официальности и стро­гости, что порой мешала им понять друг друга, сблизиться, стать единым целым.

Здесь он впервые увидел и услышал,что детей практи­чески не называют по фамилиям. Повсюду звучали только имена, причём всегда ласково, опять же по-домашнему.

- Машенька... Сашенька.., — слышалось в коридорах и в классах.

Характерно, что это не было панибратством, заигры­ванием. Это были искренние отношения. Это не портило детей, напротив, цементировало двусторонние отношения. Это ко многому обязывало детей, да и учителей.





* * * II * * *


В дверь кабинета негромко постучали. И Гаранин вер­нулся в действительность из своих воспоминаний.

- Да, да, войдите, — громко сказал Пётр Анатольевич.

В кабинет вошла завуч Лидия Ивановна. Она тихо ска­зала:

- Ну что, Пётр Анатольевич, дорогой. Пора. Все собра­лись. И она эмоционально продолжила:

- А ребят-то нынче понаехало. Приставные сидения пришлось заносить.

- Это хорошо! Это просто замечательно! Значить любят школу, учителей любят, дорогуша Вы моя, — не менее эмо­ционально сказал Гаранин.

Он вышел в коридор, где его ожидали улыбающиеся коллеги. И у Гаранина стало так тепло на душе, как давно уже не было.

- Ну что, други мой. С праздником, дорогие «подорож­ники» всех.

- Вижу, вижу, — рады дню этому. Вот он наш день. Празд­ник души и педагога истинного, ремесленника настоящего. И шутя закончил:

- Таблетками запаслись, уважаемые?

- Смотрите, эмоции контролируйте. Не забывайте о воз­расте, — весело закончил Пётр Анатольевич. И они напра­вились дружно к залу. Пропустив вперед коллег, Гаранин вошёл в зал последним.

При появлении учителей все в зале встали и приветство­вали вошедших дружными аплодисментами. Для учителей был традиционно оставлен первый ряд. Они начали рас­саживаться. Женщины уже стали прикладывать платочки к глазам, кого-то приветствовать жестами.

Небольшая сцена традиционно украшена.Но на сцену Гаранин выходил только во время официальных празднич­ных мероприятий. Во время же вечеров встреч и на обще­школьных родительских собраниях он никогда не подни­мался на сцену. Буду ближе к народу, — всегда говаривал он.

Вот и сейчас он отошёл на своё любимое место ближе к окну, некоторое время молчал,потом улыбаясь заговорил:

- Дорогие друзья! Я рад от имени всего коллектива се­годня приветствовать всех вас в стенах родной школы.

- Встречать выпускников для нас всегда огром­ная радость. Мы благодарны вам, что вы находите вре­мя посетить родную школу, встретиться с друзьями и преподавателями,поделиться успехами и проблемами.

- Радует сегодняшний вечер. Давненько, друзья мои, не собиралось сразу столько птенцов наших, дорогих «подо­рожников». Да и вечер по программе у нас тоже сегодня не­обычный.

- Впервые за много лет мы при всех широко будем че­ствовать своего коллегу, товарища, ветерана педагогическо­го труда, просто замечательного и надежного человека.

- Я говорю, друзья мои, о нашей Людмиле Ивановне Лазаревой, которую и мы учителя с вашей подачи с любо­вью иногда между собой тоже называем Жанной д 'Арк. Со­рок пять лет она открывает двери этой школы.

- Скажу больше. Этот человек открыл вам тайны исто­рии, тайны древних миров, увлёк в дальние исторические путешествия. Листая вместе с вами непростые, порой тра­гические страницы нашей и мировой истории, она научила вас формировать свою точку зрения на происходящее и в современном мировом процессе, а самое главное привила любовь к родному краю, России нашей. Я твёрдо знаю, все вы стали достойными гражданами великой державы.

Во время приветственной эмоциональной речи Гарани­на в зал осторожно, извиняясь, вошла красивая пара - седой полковник и стройная не по годам, седеющая женщина.

- Товарищи, пристройте ребят, найдите место, — обра­тился в зал директор. Конечно, он мог этого и не говорить, так как уже несколько старшеклассников уступили гостям свои места. Гаранин внимательно посмотрел на китель пол­ковника, пока тот устраивался на место и определял большой пакет. С любопытством оглядывались на пару и многие в зале. На груди у полковника было два ордена Красной Звез­ды, два ордена Мужества и большое количество медалей.

В голове у Гаранина пронеслось:

- Кто-то из наших, а может и гость. Муж этой красивой женщины. Если из наших, то кто?

Он прекрасно знал, что многие выпускники стали воен­ными и достойно несут службу в различных уголках страны и не только. Этот вопрос волновал и Гаранина, и учителей и всех гостей. Сидящие переглядывались и на лицах был не­мой вопрос: — Кто это?

- Друзья мои, не будем отвлекаться. Придет время всё узнаем, — негромко обратился в зал Гаранин.

- С вашего позволения, продолжим.

- Сегодня вас будет приветствовать и поздравлять мо­лодое поколение новососновцев, другие по миропонима­нию и продвинутости «подорожники». Будет небольшой концерт, а потом вы разойдетесь по классам, для встречи и бесед в узком кругу.

- А сейчас я с большим удовольствием приглашаю на место «лобное», рядом со мной уважаемую Людмилу Ива­новну.

- Прошу, сударыня, — и он указал на импровизирован­ное кресло, которое только что поставили учащиеся. Под громкие аплодисменты зала, смущаясь, ветеран присела осторожно на кресло, словно боясь сломать его.

Гаранин кратко, но душевно стал говорить о юбилярше. Много добрых слов услышала она в свой адрес. Закончив, он лукаво улыбнулся и сказал:

- Друзья мои, по сценарию должен быть «рояль в ку­стах».

- Посмотрим, где же он. И директор громко хлопнул в ладони.

На сцену немедля вышли два светловолосых подростка в расписных рубахах с большой коробкой-ларцом. Гаранин весело сказал:

- Ну вот, други мои, не дать ни взять «Двое из ларца, одинаковых с лица»!

- Замечательно! Молодцы!

Ребята поставили «ларец» на край сцены и театрально замерли.

Гаранин снова хлопнул в ладоши.

- Ну что, откройте чудный свой «ларец», добры молод­цы! Представьте народу честному, что там сокрыто!, — гром­ко, театрально продолжал Гаранин.

Молодцы послушно откинули крышку. Гаранин подо­шёл, заглянул в коробку и торжественно вынул оттуда кра­сивый букет цветов. Под громкие аплодисменты он вручил его Людмиле Ивановне.

- Но это не всё. Я видел там кое-что еще. И он улыбаясь, склонился над коробкой и запустил обе руки в неё. Потом торжественно вытащил оттуда чудесный расписной само­вар. Под аплодисменты и возгласы зала, он торжественно вручил подарок растроганной женщине.

- Друзья мои, пожалейте старика. Подмените на время, дайте отдышаться...

- Но прежде чем я передам слово моим коллегам. Я про­чту для уважаемой Людмилы Ивановны стихи. Они просты. Я их написал когда-то давно для своей первой учительницы и классного руководителя. Послушайте.

Директор на мгновение задумался, видимо вспоминая стихи. Потом начал читать стихи о сельской учительнице. Что говорить, умел это делать Пётр Анатольевич. Все заво­роженно слушали его, как когда-то на уроках. В заключении Гаранин особенно душевно прочел последние строки: - Растут ребята, в жизнь уходят твердо,

Летит у школы лист вновь золотой.

А сельской улицей ещё шагает гордо,

Седой учитель с юною душой.

И Гаранин театрально поклонился залу. После коротко­го молчания, зал взорвался аплодисментами. Было видно, что стихи понравились, дошли до сердца. Потом о вино­внице говорили коллеги, ученики и выпускники, говорили как о учителе, человеке. Уже под занавес торжественных ре­чей раздался голос полковника:

- Пётр Анатольевич! Разрешите и нам сказать слово, — обратился он к Гаранину. И полковник пошёл к сцене звеня медалями. Он поздоровался с директором за руку и встал рядом с ним.

Приложив руку к сердцу он поклоном приветствовал зал.

- Дорогие мои, родные мои, — взволнованно начал он.

- Вы не представляете сегодня мои чувства и моё состоя­ние. Я прошу простить меня, если что-то скажу не так.

- Сорок три года назад я покинул стены этой школы.

- Нет, не этой новой и современной. А той старой, дере­вянной. Которая нам дороже и роднее. Буквально полчаса назад я целовал ее стены и плакал как непутёвый сын после долгой разлуки.

- Я помню, как пришли в нашу школу эти два замеча­тельных человека, директор и историк. Молоденькие были совсем. Но они всколыхнули тогда жизнь. Стало много ин­тересных мероприятий. Стали проводиться вечера совре­менного танца, да и многое другое.

- А походы, а песни под гитару у костра. А дни пионе­рии! — Говорил и говорил, не останавливаясь эмоционально полковник.

- А дорогая Людмила Ивановна стала на два года нашим классным руководителем.

- Кто же вы наконец? — привставая, эмоционально стала спрашивать преподаватель-ветеран.

- Кто Вы, о рыцарь седой?

Немного помолчав, полковник продолжил:

- Родные мои, я понимаю ваше нетерпение. Но сначала я хочу извиниться перед моими дорогими учителями, за то, что долгие годы не давал знать о себе.

- На это были очень веские причины и я о них позже расскажу.

- И ещё! Не посчитайте это нескромностью, что я при­шел сегодня в родную школу при всех регалиях.

- Я редко облачаюсь в парадный мундир. Но сегодня при полном параде прибыл сюда специально, чтобы с большим опозданием сказать одно.

- То, что я сегодня достиг, что имею и эти награды. Это всё благодаря вам. И награды тоже наполовину ваши. И полковник ненадолго замолчал.

- Да, трудно сегодня узнать меня, время-то сколько про­летело.

- Кто бы мог подумать, что сорванец из соседней Пе­тровки, Колька Саблин по прозвищу «Капитан», гроза садов и огородов, заводила и тогдашний предводитель деревен­ской ребятни, станет настоящим воином, закончит акаде­мию, многого добьётся в жизни.

- Да, дорогие мои учителя, дорогая Людмила Ивановна, это я, ваш Колька Саблин, ученик, который подчас создавал когда-то проблемы.

С места поднялась Людмила Ивановна и тихо сказала:

- Боже! Невероятно. Я снова стою рядом с мальчишкой, который на уроках специально задавал мне трудные вопро­сы, втягивал меня в дискуссию. А знаете для чего?

- Чтобы я не могла спросить некоторых его друзей-оболтусов, прошу прошения за слово такое, по предмету.

И они обнялись: седая учительница и седой полковник, учитель и ученик. И все зааплодировали в зале.

- Но это еще не всё, дорогие мои учителя.

- Лариса, подойди сюда к нам, — обратился полковник к своей спутнице.

Через зал с большим пакетом вышла милая улыбающа­яся женщина.

- Уважаемая Людмила Ивановна! А вот Вам еще один сюрприз к юбилею.

- Эта очаровательная особа и моя дорогая жена, бывшая Ваша любимая ученица Лариса Яровая из Демьяновки.

- Яровая! Лариса! — удивлённо всплеснула руками и вос­торженно сказала учительница.

- Вот так сюрприз! Ларисочка, дорогая. Неужели это ты? И уже седина.

- А что тогда про меня говорить! И она обняла и по­целовала свою бывшую ученицу.

Некоторое мгновение в зале стояла тишина. Потом сно­ва стал говорить Саблин.

- Дорогие мои. Так хочется сегодня сказать всем много добрых слов. Но, к сожалению, время торопит. За чаем мы ещё поговорим.

- А сейчас я еще немного задержу ваше внимание.

- Перед тем как зайти сюда в зал, мы с женой прошлись по коридору. Увидели очень много знакомых картин. Это картины нашего любимого учителя, ныне покойного Ми­трофана Матвеевича.

- Ведь это он когда-то научил меня, сельского мальчиш­ку, видеть и понимать природу, понимать прекрасное и пе­реносить всё на бумагу и холст.

- С той поры я рисую. Рисую для себя,иногда для дру­зей. К сожалению, времени на это бывает очень мало. И он грустно улыбнулся и продолжил:

- Разве вот в госпиталях, где несколько раз прохлаждал­ся.

- Уважаемый, Пётр Анатольевич! — обратился он к ди­ректору.

- Примите от нас с женой на память наш скромный по­дарок. И он принял из рук жены картину и повернул её к залу.

На ней была изображена та их старая деревянная школа в весеннюю пору, когда буйно цвели яблони и сирень. Кар­тина была настолько светлой и тёплой, что на неё хотелось смотреть и смотреть.

- Ну, батенька! Ну, полковник! — тихо сказал Гаранин.

- Удивил, право, удивил. Лучшего подарка и быть не мо­жет.

- К большому сожалению, изображения той старой на­шей школы осталось только на фото и то фрагментами.

- А это замечательное полотно займет достойное место, с соответствующими комментариями о дарителях. Я думаю, вы не будете против.

- Да, конечно. Нам будет очень приятно.

- И ещё один подарок, — тихо сказал полковник.

- Эта вещь очень дорога мне. После серьезного ранения в Афганистане, я долгое время был в госпиталях. И вот там я принялся за эту картину.

- Это память о моей рано ушедшей матери, что тоже была учительницей начальных классов.

- Писал и вспоминал свою школу и моих любимых учи­телей.

И полковник с какой-то особой осторожностью взял эту картину из рук жены и снова показал всем.

В правом углу картины в лучах яркого света стояла мо­лодая красивая учительница и задумчиво смотрела в окно. За окном буйствовала весна, цвела сирень. В левом углу кар­тины видна большая классная доска и на ней написано в две строчки:

СОЧИНЕНИЕ

ТЕМА: «Я ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ!»

Трудно сказать, какие сейчас чувства испытывали учи­теля, но некоторые из женщин стали вновь прикладывать платочки к глазам.

- Дорогие наши учителя! — заговорила уже Лариса.

- Пусть прозвучали сегодня и в самом деле наши запо­здалые слова благодарности за всё, что вы для нас сделали.

- Ведь это вы дали нам знания, без которых трудно было бы строить перспективу, двигаться по жизни к цели.

- Только вы способны будоражить нашу мечту и даёте в руки знамя надежды и веры.

- Спасибо и низкий поклон вам за это от всех выпуск­ников.

- А эту картину мы дарим нашему любимому учителю и классному руководителю, дорогой Людмиле Ивановне!

В зале опять воцарила на некоторое время тишина. Её нарушил Гаранин.

- Да, друзья мои. Дорогие мои коллеги! Поверьте, ради таких минут стоит жить. Стоит корпеть ночами над плана­ми и тетрадками, жить мечтами и трудностями ребят.

- Вот она оценка нашего труда. Да, она приходит через года, иногда и через десятилетия. Но она приходит. И это счастье. Огромное счастье.

- И закончу я нашу встречу, друзья, опять стихами:

- Гордись, Учитель, что по жизни твёрдо,

Идут ребята школы рядовой.

Быть впереди ответственно и трудно,

Но так тебе начертано судьбой!

- Спасибо, дорогие мои! Спасибо за то, что вы есть, что с вами легко и спокойно. Спасибо за ребят, что воспитыва­ете их достойными гражданами земли нашей.

Январь-февраль 2017 г.

г. Тюмень.





Берега далекие и близкие...





Озерцо это на границе двух областей Дмитрий Широ­ков знал уже второй десяток лет. Когда-то осенью, не имея возможности уехать на свои излюбленные места в Северном Вагае, они с общего согласия решили поехать на знакомые перекаты на реке Нице, что петляет по Свердловской обла­сти. Там по осени можно было поблеснить щуку, а на ночь на небольшом заливном озере поставить несколько сетей. Но тогда не заладилось как-то сразу. Через час-полтора по­ездки в колесо «поймали» приличный ржавый гвоздь. Это-то дело поправимое. Колесо заменили. Но через полчаса езды в двигателе появился подозрительный звук. Остано­вившись перекурить, стали думать и советоваться, что де­лать дальше. Однозначного мнения не было. От города уда­лились уже на приличное расстояние. Пятница на исходе, и возвращаться никто не хотел. Да оно и понятно, полмесяца собирались. Всё приготовлено: удочки, спиннинги, сети. А настрой! Какой у всех был настрой, только рыбак поймёт. И время благодатное: вторая половина сентября только по­рог переступила. Есть и грибы в лесах. А главное, гнуса уже практически не стало. Так, днём на пригреве появлялась безобидная мелкота с жалкой нудной песней, да кто уже на неё внимание обращал.

Все сомнения тогда разрешил местный тракторист, что остановился рядом с их машиной. Поприветствовав мужи­ков, спросил, не нужна ли помощь. Ему откровенно поведа­ли о сложившейся ситуации. Когда он услышал, что у ком­пании нет решения по дальнейшим действиям, Николай — так звали тракториста — весело сказал:

- Ну, мужики, это дело поправимое. Я сам заядлый рыбак и что такое страсть рыбацкая, знаю. И не советую вам ехать дальше: непонятно, что с машиной и куда этот стук может выйти. Да и в город ехать не надо. Я вам вот что предлагаю. Через километр-полтора по ходу будет не­приметный свёрточек направо. По нему и езжайте. Дорожка просёлочная пойдёт через соснячок, потом полем мимо за­брошенной деревушки. От деревни она поведёт вас влево, её и держитесь. Следуйте до соснового куреня. Этот лесок стоит аккурат на берегу небольшого заливного озера. Наши местные там рыбачат крадучись только весной по большой воде. Я тоже там редко бываю. Летом оно иногда сильно за­растает. Остаются, правда, приличные «стёкла», по две-три сети можно ставить.

— Там завсегда дед Матвей с нашей деревни любил ры­бачить. Знал он места и без рыбы никогда не приезжал. Привозил по десятку-полтора крупных карасей, были в его улове и солидные лещи. Но гордостью его были лини, только он их там добывал. Теперь его дети в город забрали, прибаливает сильно. Да и один остался. А вот с удочками да спиннингами наши мужики не балуются. Времени на это нет. Сами знаете, работы хватает на деревне всё лето.

Прислушались тогда друзья к совету бывалого рыбака и не пожалели. По душе было и место расположения, не под­вело и само озеро. Улов тогда был просто замечательным. Весомые лещи и караси, приличная плотва были в сетях. Да и на спиннинги удалось потешить душу. Каждый отловил тогда по нескольку приличных экземпляров. Впоследствии выбирались они ещё пару раз на это заливное озерцо.

Сейчас на рыбалку прежней компанией друзья летом практически не выезжают. И здоровье уже стало подводить, и серьёзно держали дачи. Поэтому каждый удовлетворял свою рыбацкую страсть как мог. Вот и Широков выбирался иногда один на зорьку с удочками и спиннингом на свои излюбленные места.

На этот раз его потянуло почему-то именно на это не­приметное озерцо. Лето уже, как и тогда, катилось на за­кат, работы на даче поубавилось. Всё шло своим чередом, урожай подходил поэтапно, и помощников было предоста­точно. А сейчас погода установилась. После недельных ав­густовских дождей в воздухе поплыли чудные, осенне-неповторимые ароматы.

И Широков в приподнятом настроении ещё в начале недели стал обзванивать своих друзей. После разговора с ними наступило временное разочарование. Мужики не могли б этот раз составить ему компанию. Что поделать — жизнь! Один готовился к плановому обследованию в карди­оцентре. У второго уже был билет на поезд до Сургута: там народился долгожданный внук.

В сложившейся ситуации у Широкова было два чувства. Он до полудня никак не мог решиться на поездку. Да и жена настойчиво отговаривала ехать одному. Хотя знала характер мужа: если решится — никто и ничто его не удержит. Так оно и получилось. Уже под вечер он объявил:

— Ты знаешь, мать, я всё-таки поеду завтра с утра. Пого­ду передают добрую, недельку постоит без дождей. Поеду с ночёвкой. А что, машина надёжная. Да там часто кто-то из рыбаков бывает. Порыбачу, глядишь, и повезет. А на об­ратной дороге по соснячку похожу. Посчастливится, белые попадутся али на рыжики наткнусь.

Одним словом, решился Широков, и от этого решения радостно стало на душе. Утром, чуть стало светать, тронулся Дмитрий Васильевич в путь.

Часа через два он в приподнятом настроении уже сво­рачивал к заветному озерцу. Не спеша петляя травянистой дорожкой-змейкой по подтянувшемуся заметно сосняку и березняку, подъехал к месту стоянки. Оно было немного расширено, на кругу было два кострища. По всему видно, что бывают тут рыбаки в этом году почаще. И сейчас в тени двух старых сосен стояла подержанная «Нива». Поставив свою машину на приглянувшееся место, Широков вышел оглядеться. Подойдя узкой тропкой к небольшому склону, он закурил и стал с наслаждением осматривать озерцо и его окрестности. Озеро в этой низинной чаше заворажи­вало своей неброской красотой. Противоположный неда­лёкий берег зеленел раскидистыми соснами. Чуть поодаль золотом на свету уже горели осенние берёзы. А среди них пламенели яркие осины. Озеро большой красивой каплей вытянулось от спрятавшейся за густым ивняком реки в это осеннее лесное великолепие. Само зеркало озера было, как и в прошлые годы, местами затянуто водорослями. Ближе к берегу под солнцем яркими жёлтыми звёздочками горели кувшинки.

К берегу пристала резиновая лодка. И вот уже узкой тропинкой к месту стоянки идет высокий старик. Идёт мед­ленно. Было видно, что ему нелегко даётся даже этот не­большой подъём. Возраст его трудно было определить. Но грязновато-седая борода и такие же волнистые волосы, тя­жёлая поступь говорили о его довольно приличном возрас­те. В руках старик нёс металлический садок, в котором тре­пыхалась рыба. Как потом оказалось, это были два больших карася и щука килограмма на два. Подойдя совсем близко, старик бодро поздоровался:

— Здравствуй, мил человек. Если не трудно, возьми са­док с рыбёшкой, поставь на брезентину, что под кустом. Да пойдём присядем вон на ту лесину.

И он неспешно пошёл к приличному бревну, что ле­жало рядом с кострищем. Поставив садок с рыбой в тень куста, туда же подошёл и Широков. Старик ещё не присел, поджидал его.

— Ну что, давай будем знакомиться. Если не против, пе­рейдём сразу на «ты». Я человек простой, старый к тому же, кое-где уже даже замшелый. Так общаться мне сподручнее, да и душевнее, к беседе располагает. К тому же, смотрю, ты тоже далеко не вьюнош, не вчера народился. Походил уже дорогами пыльными-буранными, однако.

И старик протянул руку:

— Шведов Гордей Петрович. Сам-то я из Тобольска. Тут намедни восемьдесят пять стукнуло. Но не могу сидеть в сте­нах городских. Сахар у меня, давление опять же. Старая дома ворчит, не пущат в поездки разные. А какая, говорю, разни­ца с таблетками-то где загорать. А тут, сам видишь, воздух пользительный, медовый. Да и потом движение. Вот и при­вёз нас месяц назад с баушкой сын к себе в село, что тут не­подалёку на юру стоит на слиянии двух рек. Усть-Ница про­зывается. Может, слыхал? Сын у меня здесь осел сразу после института, на земле теперь трудится, фермером стал. А раньше-то инженер ил тут же в колхозе, пока тот Богу душу не отдал. А ведь миллионером был, фонтаны-фонари как в городе. Да, жизнь подошла. Ну, ладно, что об этом, извини.

— Ты какого роду-племени будешь? — тихо продолжил старик.

— Не из графьёв я, Петрович. А что касается общения, мне тоже «ты» ближе. Если вам так удобнее. Все-таки воз­раст солидный, — заговорил Широков. Затем продолжил:

— Дмитрий Васильевич Широков, из Тюмени я. Значит, земляки мы с вами. Я тоже городской, два года назад на пен­сию вышел. А вот это дело люблю и частенько выбираюсь на природу. Изредка здесь с друзьями бываем. Только те­перь у всех проблемы. Вот сегодня рванул один сюда.

— Ну что, Васильевич! Присядем, покурим, если балу­ешься. Я-то вот грешен, с войны дымлю.

Мужики расположились на бревне, закурили. Некото­рое время молчали. Заговорил старик, навроде как на пра­вах хозяина здешних мест.

— Ты, Василич, как прибыл-то? С ночёвкой али только днём поплавать, побаловаться, душу отвести?

— Да нет, Гордей Петрович, конечно, с ночёвкой. Сетёшки хочу на ночь поставить. Со спиннингом поплавать, а на зорьке с удочкой посидеть. Как здесь нынче-то? Не вся скатилась рыбёшка-то?

— Похуже, чем тот год, но сам видишь, немного есть, — тихо ответил старик. — Щучка-щурогай уже бойко ходит, бьёт малька. Карась неплохой попадается. Другая разная тоже имеется. Правда, немного, но я отсюда без улова не уезжаю. Да и местные, что здесь привыкли рыбачить, тоже с уловом вертаются. А что с ночёвкой приехал, это хорошо. Компанию мне составишь. Веселее будет. Я нонче тоже за­ночую на природе. Сын с внуком в город подались, кредиты какие-то выбивать на дела свои фермерские, вот, почитай, месяц катаются. Возвернутся только завтра к вечеру. Там на хозяйстве старуха моя со снохой и внучкой остались, рыбки ждут. А мы с тобой, Митя, уху вечерком спроворим. Щучку под костром запечём. Посидим, за жизнь поговорим.

— А сейчас давай поступим так, — тихо продолжил ста­рик. — Если ты не против, давай перекусим немного, что-то я, брат, промялся на свежем воздухе. Ты потом на озеро собе­рёшься, своим делом займёшься. А я, пожалуй, прилягу. Да, Димитрий, ты своё не доставай пока ничего, не гоношись. Открой вон багажник моей машины, там корзинка плетё­на стоит. Давай её сюда на свет божий. Там мне девки мои всё собрали. Всё у них там порезано, разложено. И термо­сок с чайком на травах. А до твоего тоже вечерком очередь дойдёт. Да, захвати там столик раскладной. Сам давненько когда-то сделал. Тоже частенько выезжали с приятелями. С ним удобно. Столик вот остался, а дружков уже почти нико­го нет. Така вот жизнь, Митя. — И старик тяжело вздохнул.

Широков принёс и корзину, и раскладной столик из дюралевых трубок и выцветшего уже брезента. Старик бы­стрыми привычными движениями подготовил столик и поставил его рядом. Затем неторопливо стал извлекать из корзины разные формочки и свёрточки. Посмотрев, что-то возвращал в корзину со словами: «Это опосля, на вечер». Что и говорить, основательно подготовился дед к рыбалке.

- Давай-ка, друже, мы поступим так. Сейчас управимся с тем, что может подпортиться. А то, что потерпит, оставим на вечер и утро, — не то советуясь, не то окончательно ре­шив, тихо сказал старик.

И стал разворачивать полотенце, где в пергамент была завернута приличная часть отварной курицы. Затем извлёк из пакета перо зелёного лука, открыл небольшой контей­нер, где лежали аппетитные малосольные огурчики, ещё в одной формочке бутерброды с помидорами, в центр сто­лика он поставил формочку с нарезанным копчёным салом.

— Ну, Гордей Петрович, за такой стол и высоких гостей пригласить не стыдно, — потирая ладони, эмоционально сказал Широков.

— А мы что, не высокие с тобой? Что ни на есть самые высокие. На нас всегда держава держалась. От супостата хранили её и кормили народ наш. Я, Митя, грешным делом, люблю за красивым столом посидеть, поесть вкусно. Слов­но из князьёв каких. Да, что и говорить, куска-то лишнего ни в детстве, ни в войну не видел. Да и опосля, пока поднялись-то, тоже не особо жировали. А здесь, паря, у меня всё своё, всё натуральное.

Со дна корзинки старик достал побитую, потерявшую давно краску армейскую фляжку.

— А как насчёт по рюмочке? Тоже своё, натуральное изделие. На тобольском кедраче настояно. Пользительная вещь, скажу тебе, — улыбнулся Шведов. — Да, фляжка эта, подруга моя фронтовая, всё время со мной с сорок пятого года, друг в поезде подарил. Ну, так как? — ещё раз пере­спросил старик, потряхивая фляжкой.

- Ну, а почему бы и нет! — ответил Дмитрий Васильевич.

— Ну что, давай тогда потрапезничаем. Закусим, чем Бог послал.

Выпили по рюмочке. Кедровка на самом деле была хо­роша, внутри сразу потеплело. Стали с аппетитом закуты­вать, ведя неспешный разговор.

— Ты, Василич, что прихватил-то из орудий лова? — спросил старый рыбак.

Широков стал перечислять, называя и ячею своих сетей.

- Ну, не густо, не густо. Сразу видно, давненько здесь не бывал. Ты, паря, ставь сороковку и пятидесятку в любое место ближе к берегу. С гарантией будет карась мерный, подлещик, щучка заскочит непременно. Она нонча бойко ночью ходит. А вот крупные сети ты, пожалуй, не ставь, пустые будут. Лещ хрушкой скатился вместе с водой, пер­спективы оставаться, видно, не почуял. Карася речного тоже что-то зашло в эту весну мало, а вот тутошного дивно есть. Ну, а по месту сам определяйся, — тихо закончил свои реко­мендации Шведов.

Рассиживаться у стола не стали. Накрыв столик с про­дуктами широкой тряпицей, закурили. После обеда старик почистил и прибрал рыбу. Присолив её, пошёл отдохнуть. Широков, подготовив снасти, выплыл на озеро.

С озера Дмитрий Васильевич вернулся потемну. На бе­регу уже давно горел костёр. И в темноте, к появляющимся звёздам, от костра улетали звёздочки-искры. Вечер был за­мечательным. Было по-осеннему свежо, дышалось полной грудью. Запахи, пусть не такие яркие, как летом, были во­круг. Их смесь радовала и даже привносила в душу особый настрой. Подходя к костру, Широков почувствовал это осо­бенно сильно. Запах дыма и варившейся ухи ещё раз утвер­дили его в том, что надо чаще бывать на природе, быть у таких костров, быть семей но, с внуками.

— Ну как, мил человек, отвёл душеньку, поплавал, насмо­трелся на красоту земную, глотнул тишины? — такими слова­ми встретил Широкова старый рыбак. — А я вот, Митя, отдо­хнул. Как тут спится на травке-то, нигде так не сплю, как на природе. И годы навроде уходят. А я уже поджидаю тебя. У меня всё готово. Вон ушица напревает, под угольками щуч­ка томится, в глине решил запечь. Пробовал когда-нибудь? Что я спрашиваю, ты же рыбак давнишний, всё испробовал. Неси, что там у тебя припасено, деликатесы городские. Да садиться будем, пожалуй. Ты позволь, я уж поухаживаю за тобой, горячее сам подам, рыбу достану. Щучку сейчас вы­тащу, пусть простынет маленько. А ты пока подрежь, что там есть, да хлебец разложи. Хлебец, Митя, порежь непре­менно мой, домашний. Девки у меня мастерицы хлеба печь. Вон в рушнике буханка завёрнута.

И старик стал колдовать у костра, ближе к столу поднёс котелок с ухой, сдвинув угли, извлёк глиняную болванку, где была щука.

И потёк в неспешном ритме вечер. Рыбаки плеснули из фляжки, выпили за рыбацкую удачу, за здоровье. С удоволь­ствием закусывая, продолжали беседовать.

— Вот ты, Митя, давеча сказал при знакомстве, мол, не из графьёв ты. А откуда ты, паря, знаешь? Вот скажи, знаешь ли ты свою родову до седьмого-десятого колена? Вот ви­дишь, не знаешь. И не пытаемся мы поднять пласты наши и узнать, а кто мы такие, чья кровь в нас течёт. Знамо, труд­ное это дело, не мхами только всё поросло. Землицы много на этом лежит, ох, много. Но кому-то надо поднять пласты истории. Внуки-то сейчас дюже грамотны, и возможностей у них больше. А мы должны сохранить в памяти то, что помним о родителях и дедах-прадедах наших.

И старик, закурив, на некоторое время замолчал.

— Вот взять, Васильевич, хотя бы меня. Судьбу-жизнь мою и родову нашу. Ох, и накручено, скажу тебе. Вот по­слушай и рассуди сам. Шведов я по фамилии родителей и деда моего. А ведь я и есть самый что ни на есть швед. Да, да, не удивляйся. Легенда семейная гласит, от шведа мы пошли, родова вся. И вот что передают из поколения в поколение в семье нашей. Конечно, дело давнее, что-то и присочинилось, но думаю, основа-то самая осталась.

— Давно это было, лет триста назад. Ещё при Петре на­шем Великом. Ну, ты моложе, даты, может, и лучше пом­нишь. Тяжело тогда вставала на ноги Россия молодая, вра­гов вокругом хватало. Особливо там, где он окно рубить в Европу-то затеял. Шибко тогда швед там Петра одолевал, не мог смириться, что всё у нас на лад пошло. Вот их Карла, не помню, какой он там у них по номеру был, и попёр на Россию-матушку.

— А наш-то Петро хоть и молодой был, но шустрый. Ему поперёк не лезь, не моги мешать планы разные до ума доводить. А тут Карла пужать надумал. Ну, и получил своё. Под Полтавой это случилось. Прославились тогда русские битвой этой, на века в историю вошли. Знамя наше русское высоко подняли. Да и зауважали нас, побаиваться стали, считаться с нами.

— Много тогда супостатов в плен попало. Читал я когда-то, был там всякий народец с Европы: голландцы и немцы, датчане и шотландцы. А всех прозывали шведами, коль под Карлой шведским ходили. Вот и разбросали народ плен­ный этот поблизости с Балтикой-то, города, порты да всяко разное нужное для России строить. Ну, и робили бы, грехи замаливали, тем более послабление Пётр обещал: отпустить в срок за работу хорошую. Нет ведь, не всех устраивало это, то там, то сям бузотёрить стали, подбивать против власти. И поднялись, чтобы домой бежать.

— Петро-то, царь-батюшка российский нравом крут был, известно. Быстро заговорщиков-бунтарей утихоми­рил. Шибко буйных да ретивых этапом к нам в Сибирь со­слал. По дороге часть умерла. Но многие дошли до Тоболь­ска нашего.

— Я как-то был в музее нашем городском. Там мне под­робно рассказали о народе, что прибыл тогда на землю нашу студёную. Народец-то был непростой, по тем време­нам дюже грамотный. Были и инженеры разны, каменщи­ки, ружейники, музыканты, строители, да и прочими ремёс­лами владели. Многие жили по домам горожан, вели себя смиренно. Как рассказывали в музее, много пользительного сделали они тогда для города нашего. Построили хранили­ще для казны государевой, ясак-то тогда справно собирали по округе, оно и сейчас стоит, рентерея прозывается. То­пило тогда город шибко, так их инженеры спланировали и с народом местным канал обводной в Иртыш соорудили. Другие дела добрые вершили они на земле нашей. Даль­ше по реке плавали, умения свои передавали. Уважали их шибко за мастерство и кротость. Послабления разрешили. Кто был веры христианской, разрешили жениться на девках русских и вдовах. Кто пожелал, веру свою менял.

— А потом и совсем разрешение дали, домой стали от­пускать. Не все, конечно, засобирались. Кому было некуда и не к кому. Кто не захотел битым на родину возвращаться.

— Были среди тех, кто остался, и два брата шведа. Один шибко хорошо разбирался в строительстве крепостей, со­оружений разных оборонительных. Другой оружие любил и ладил его мастерски. Инженера этого, говорят, сманили куда-то дальше на север укрепления строить. Неспокойно там было. Другой брат, получив разрешение, с молодухой и её родственниками подались вниз по Иртышу. Осели они километрах в ста от Тобольска и стали землёй заниматься. А поселение, что основал швед этот, Шведовым и нарекли. И мой род Шведовых, стало быть, оттуда. Вот, паря, какая история с географией бывает. Хочешь верь, хочешь нет, но перед тобой чистый швед. Во, смотри, стихами даже загово­рил. — И старик тихо засмеялся.

— Давай-ка, Васильевич, выпьем мы с тобой за родову свою, за жизнь и корни наши. Какая бы кровь в нас ни тек­ла, мы все проливали её во славу державы нашей многостра­дальной.

— Я с большим удовольствием поддержу твой тост, Гор­дей Петрович! Правильно и красиво ты сказал, ветеран ува­жаемый. За корни наши и отчизну нашу, как бы это громко ни звучало.

— Ну вот, земляк мой дорогой, подошло время и за щуку нам с тобой приниматься.

И Шведов стал аккуратно разламывать глиняную обо­лочку. Там в каких-то листьях аппетитно красовалась щука. Рыбаки с удовольствием принялись за новое блюдо.

— Ну, а теперь давай почаёвничаем, — тихо сказал старый рыбак.

Опять закурили и стали не спеша поглощать чудный на­питок, что приготовил ещё дома старик. За это время чай в термосе настоялся, и от него шёл запах июльских лугов в период покоса.

— Когда-то давно я прочитал, не бывает в жизни случай­ностей. Всё в этой жизни закономерно, — тихо начал гово­рить снова Шведов. — Я тебе поведаю ещё одну свою жиз­ненную историю, а ты уж рассуди, прав я или не прав.

— Семья у нас была большая. Семь душ, детей пятеро. Три брата и две сестрёнки младшие. Не хуже и не лучше дру­гих жили. Правда, самый старший брат перед войной погиб трагически на реке. Остались Прокопий, я да девчонки. Брат­ка с девятнадцатого, а я с двадцать первого. Братка шибко реку любил и всё норовил устроиться на какую-нибудь про­ходящую посудину, что приставали в селе нашем. И всегда мечтал стать моряком. Но стал не моряком, а танкистом и танкистом воевал. А моряком стал я. Правда, войну захватил чуток, на пятки только наступил, так как на Дальнем Восто­ке служил. Но и там хватило, даже ранен был. А вот Проко­пию досталось по полной. И воевал, и в плену был, и в Со­противлении сражался аж на территории самой Норвегии.

— Мы о его судьбе ничего не знали до 1965 года. Как в годы войны получили извещение, что пропал Проша без вести, так и жили с этим. И родители ушли на тот свет, глаза выплакав от горя безутешного. К юбилею победы стали вез­де говорить и писать о пропавших без вести. Вот и поехал я тогда в военкомат как участник войны и рассказал о брате своём, что живём в неведении о судьбе солдата.

— Выслушали меня там внимательно, посоветовали, как поступить, куда написать. Сами пообещали тоже бумагу справить и куда надо послать.

— И вот ты знаешь, Димитрий, ведь пришла тогда на моё имя бумага из самой Москвы, за подписью чина важного, председателя комиссии какой-то по реабилитации или по-другому как-то, не помню. И там всё прописано про Про­копия нашего, весь его путь фронтовой и далее.

— Большим героем братка мой оказался. В танке горев­шем его под Киевом взяли контуженного в плен. Долгое время был в концлагере в Штеттине, что в Польше. Потом, когда наши-то в обратку повернули да погнали кровопийцев назад, туда, откуда пришли в своих сапожищах кровавых, много наших пленных погрузили в баржи да в Норвегию и отправили. Там работы каторжной хоть отбавляй было. Вот и работали они под дулами автоматов, тоннели всякие копали, точки огневые укрепляли, лес валили. Об этом-то я уже потом много вычитал, как жилось там пленным нашим, как измывались над ними.

— Ну, а братка-то мой с товарищами бежал однажды при работе на тоннеле. Был среди них специалист по делу взрыв­ному. Вот по уговору он и заложил взрывчатки поболе. А когда шарахнуло так, что охрана попряталась, они и рвану­ли. Погибло наших много, но многим удалось спастись. Всё это было описано в бумаге той. И примкнули тогда наши к местным, что против Гитлера поднялись и воевали справно. Ну, и наши отомстили извергам за поругание и ад лагерный.

Шведов надолго замолчал, потом закурил. Видно было, что рассказ этот и воспоминания даются нелегко старому солдату, что знал цену потерь, цену подвига на войне. У старика слегка подрагивали руки, и он не знал, куда их при­строить. Бросив окурок в потухающий костёр, он стал пить остывший уже чай. Потом тихо продолжил повествование.

— И погиб танкист сибиряк Шведов там, на этой студё­ной земле. И лежит неоплаканный на чужбине в братской могиле братка мой, среди таких же соколов земли русской, что пошли в октябре 1944 года навстречу нашим наступа­ющим войскам. Большая там заваруха была тогда у города Киркинес. Помочь-то помогли, оттянули часть немцев на себя, а вот сами полегли ребятушки, не увидели земли от­чей, не обняли боле родных своих. А ведь так рвались, через всё прошли. Позднее получили мы и орден Славы его, и норвежский орден за мужество, проявленное братом в годы войны. Получили и фотографию братской могилы, где на­шёл он последний покой.

- И это ещё не всё, земляк мой дорогой, — с каким-то ду­шевным подъемом заговорил дальше старик. — Внук-то мой старший, Прошей названный в честь брата-героя, пошёл по моим стопам, на флоте служил в Мурманске. И были они в Норвегии, в городе этом. Поведал внук командирам исто­рию о родственнике своём геройском. И что ты думаешь? Организовало начальство возложение венков к памятнику на братской могиле. И вот встретились там через десятки лет, какое там, через сотни лет, сибиряки на земле своих давних предков-викингов.

— Вот такая, брат, жизнь, такая закономерность, — закон­чил свой долгий рассказ старый солдат.

И было видно: стало ему легче оттого, что он поведал незнакомому человеку о жизни своей, о нелёгкой судьбе брата, да и всего поколения. И Широкову подумалось, что, наверное, на душе у старика сейчас чисто и светло, как по­сле исповеди.

(По рассказам потомка шведа тобольского) Январь-февраль 2018 г.

г. Тюмень.





Ответственное детство...





Ульяна остановилась у старого комода, что стоял в крас­ном углу, промеж двух небольших окон. Давненько сделал его свёкор, в ту пору, когда паровой мужик ещё был. Тогда они с мужем только сошлись, детишек стали рожать. Нет свёкра, нет и его жены, вечно занятой по хозяйству уралоч­ки Дарьи, как называл её завсегда свёкор Панкрат Григорье­вич. Нет уралочки, нет и сыновей её, да и внуков ряды за войну поредели. Уже три года как отгремела проклятая. А народ всё не отойдёт, живёт с подбитыми крыльями и ду­шами опустошёнными. Вот и Ульяна после гибели мужа и сыновей надломилась, подмыло её горе, как берёзку на бе­регу реки в половодье. Рухнула она в бурную реку жизни, бьёт её течением, тянет на стремнину. А корни-то крепко вцепились в землю родную, держат ещё, из последних сил держат.

Ульяна подняла взгляд на почерневшие от времени ико­ны, но со светлыми ликами святых. Перекрестившись не­сколько раз, тяжело вздохнула. Взяла с комода две неболь­шие простенькие рамочки с фотографиями мужа и сыновей, что сгорели в пламени ненасытной войны. Дрожащими ру­ками протёрла рамочки концом выцветшего фартука. Не­которое время смотрела на дорогие ей лица. Вздохнув, по­ставила рамки на место и опять перекрестилась.

— Ну вот, родные мои, подходит вроде и моя пора сби­раться в дорог)?' дальнюю. По всему вижу. Не та стала Улька, не та. Нонча в зиму совсем занемогла. Ноженьки не слуша­ются, голову обносит, кровь вот носом опять же идёт. Вот табак стала нюхать, будь он неладен. Пелагея, кума наша, посоветовала. Вроде легчает. По дому всё одно копошусь помаленьку. А как же, весна приспела, а тут и лето как с горы скатилось.

— Я об чём сказать-то хотела, крови ночки мои и ты, сокол мой ненаглядный? Вот собираюсь я к вам, а сама в раздумьях. Не рановато ли, девка, на покой в кущи небесны собралась. И так прикину и этак. Рановато, думаю. Здесь покуда нужна. И за вас тоже здесь пока быть мне надо. Подмогну ещё не­множко дочери поднять пострелят-то наших. Вы их теперь и не узнали бы. Хорошие ребятишки растут. Работящи, по­кладисты, уважительны. Радость одна на них смотреть.

— Ты, Панкратыч, возгордился бы внуками своими. Да и ты, сынка, шибко гордился бы ими и радовался, — про­должила женщина. — Ладные, баские у тебя дети, Василий. Хорошая подмога тебе была бы к старости, замена добрая. Жаль только, время им досталось никудышное, тяжёлое да голодное. Без отцов опять же. Тяжко живётся. Ну ничего, поднимутся, вырастут. Добрыми людьми будут. А я подмогну чем могу. Так что простите, задержусь я покуда здесь, не поджидайте меня. Попозже свидимся.

И исполнив это очень важное для неё дело, облегчив своим признанием и откровением душу, Ульяна еще раз пе­рекрестила фотографии дорогих ей людей, заторопилась к своим повседневным делам.





****************


— Вставай, девонька. Вставай, родная. Солнушко-батюшка уже давно по небу катится. И денёк народился ба­ской. Пора, касатушка. Пора, помощница, — слышит Клава сквозь улетающий сон распевный ласковый голос своей ба­бушки.

Её в доме все любят и слушаются. И так в этом доме было всегда. А после гибели на войне мужа и сыновей, по­сле того как все домашние увидели, что она стала быстро увядать, сохнуть на корню, сноха и внуки старались не толь­ко всячески поддержать её, но и стремились делать намного больше дел по хозяйству и дому, чтобы хоть немного об­легчить тяжкое бытие убитой горем бабушки. Она видела всё это, где-то в душе и радовалась этой заботе и вниманию со стороны близких, но иногда сетовала и говорила домаш­ним, что не дело оставлять её без работы, оставлять наедине с мыслями, что ей от этого хуже.

Вот и сейчас она давно на ногах. Сначала проводила сноху на работу, а потом и старшего внука Васю. Ему один­надцать. И в летнее время он помогает семье, охотно тру­дится на посильных работах в колхозе. Вот уже месяц, как пасёт колхозных теляток, что зимой народились. Сегодня его должна непременно подменить сестрёнка Клава. Несмо­тря на то что девчонке восемь лет, она не по возрасту рос­лая, крепкая и смышлёная.

— Ты, Клавушка, пойди-ка прямо к колодцу да там и спо­лосни своё личико ладное водичкой холодненькой. Сон-то сразу спугнёшь, он быстро улетучится. Да к столу поспе­шай. Я тут собрала тебе немного перекусить, подкрепиться с утра. Не ахти, конечно, еда, но организм взбодрится и тебе веселее будет. И на чаёк налегай. Он хоть и вода, но травок я там всяких заварила, а они дюже пользительные, особливо для организму молодого, растущего. Поверь мне, по своим ребяткам знаю.

И бабушка Ульяна тяжело вздохнула и с любовью посмо­трела на внучку. Девочка быстро облачилась в простенький ситцевый сарафан, выскочила на улицу. Через несколько минут она появилась в доме причесанная и улыбающаяся.

— Ну, вот я и готова, бабуля.

— Хорошо, касатушка. Давай-ка за стол. Тебе, Клава, Ва­сятку надо пораньше подменить. У него сегодня ещё дело важное есть. Заберёт его к полудню Назар Егорович, бра­тельник мой. Поедут они на Засимовы гари на покосы свои. А Василий копёшки там возить будет. Ты же знаешь, у брата хлопцев-то нет, бабы да девки одни. Егорыч обещался и на наш пай одёнок какой поставить для овечки нашей. Гля­дишь, и мы немного разживёмся, приплод скоро у неё бу­дет. Так что ты, девка, там с телятишками сегодня до вечера одна будешь. Знаю, милая, трудновато будет, день жаркий предстоит. Овод поднимется. Ты их к тому времени в тенёк гуртуй, да к речушке поближе. И смотри, чтобы к тому вре­мени стригуны эти насытились. Ну, не впервой, сама зна­ешь. Да обутку посмотри. Чтобы и легко было, а главное, ногам не колко. А то ведь везде за этими архаровцами бе­гать придется. Они в этом возрасте дюже любопытны, везде лезут. К вечеру подавайся с ними ближе к загону. Там попаси, где отава поднимается после дождей. Я по­прошу Авдотью-соседку пораньше подойти туда, навроде как она там воду на ночь накачать в колоды должна.

— Узелок я тебе тут спроворила. Глядишь, где и переку­сишь немного. День всё одно долгий. Ты растяни харчишки-то, и тебе легче будет. Книжицу твою, что учительша дала на лето, тоже положила. Может, выкроишь минутку, где и полистаешь. Не всё же эти басурманы хвостатые резвиться будут. И самое главное. Ты, дева, старайся за дорогу, что ведёт на Осиновку, их не отпускать. Крути вдоль речки да у болотца. А там дале хлеба. Не дай Бог. Там часто носится на ходке объездчик теперешний, чёрт бородатый, колченогий Митька Дроздов. Это же надо, как жизня парня исковеркала, каким злым стал. А ведь какой парень был ране-то. Гармо­нист, балагур. Девками вертел как хотел. Вона какая штука жизнь, Клавушка.

Клава встречала раза два-три этого угрюмого, хромаю­щего мужика. Появился он в деревне через год после окон­чания войны. Старики с трудом, но признали в нём Мить­ку Дроздова, гармониста-весельчака из соседней деревни Княжево. Был Митька из большой крестьянской работящей семьи. Справно жили, в достатке. Скота полон двор, надел земельный. Да только рухнуло всё в одночасье. Раскулачили подчистую как зажиточных, в кулаки-мироеды записали. И отправили всю семью: и стариков, и детей малых — в даль таёжную, незнакомую. По дороге, говорят, двое-то сыновей сбежали. Это был Митька с братом старшим. Брат вроде как помер потом, а младшего всё одно изловили. Долго скитал­ся по лагерям, потом во время войны работал на лесоповале, там ногу ему и повредило.

С земляками Дроздов не сошёлся сразу. Был угрюм и неразговорчив. Как будто во всех его бедах были винова­ты они, озерцы. Сначала он поселился в заброшенной ещё с войны хатёнке, где жила-горевала последнее время баб­ка Лукерья. Сыновья её погибли в первый год войны, сама она тоже после похоронок тихо прибралась. Хатёнка так и простояла всю войну одиноко, зарастая травой-бурьяном. С разрешения властей местных в ней и поселился Митька-колченогий, так стали звать по-за глаза озерцы неожиданно объявившегося земляка.

Шустрым, однако, оказался этот нелюдим. Быстро вы­правил себе все необходимые бумаги. На работу его помог пристроить земляк из Княжево, что работал в колхозе зоо­техником. И стал Дроздов летом объездчиком, а зимой фу­ражиром трудиться. Немного погодя подкатило это пугало бородатое под бок к вдове-солдатке Матрёне Масловой, в дом её Митька перебрался. Осуждали её многие за поступок этот, судачили бабы. Посудачили и отстали. А кто-то и под­держал, сердцем понял. На мужиков-то дефицит страшный. А тут какой-никакой есть. Худой, да свой. Кусок хлеба за­рабатывает, по дому опять же помощь. Детей поднять по­может. Да и прочая любовь-морковь.

Выслушав наказы бабушки, девчонка заторопилась к летним загонам, что находились сразу за поскотиной. Ва­силий её уже поджидал. На листе лопуха он протянул ей горсти две красных, спелых ягод земляники.

— А сам? Давай поделимся, братка, — ласково сказала де­вочка.

— А я уже от пуза, — улыбаясь, ответил Василий,— Там, на бугорке, наткнулся, как-то не потоптали скотом. Ведь и коров, и коней гоняют в поля этой дорогой. Так что давай налегай. Знаю, что любишь ягодки.

Клава молча кивнула. Достала из торбы хлебца, поло­жила на него кусочек сала и подала брату.

— А вот от этого не откажусь. Я на ходу пожую. Надо спешить. Люди ждут, наверное, уже меня. А телятки вроде смирные сегодня, я их хорошо покружил с утра, так что че­рез часок-другой улягутся и ты отдохнешь.

И брат торопливо зашагал в деревню.

Действительно, через час телята стали лениво ходить по поляне. Чувствовалось, что насытились её пострелята и, повинуясь команде своей юной повелительницы, что шла рядом с тонкой хворостиною, охотно направились к берегу речки. Напившись воды, они стали устраиваться на песок, на травку, в тенёк между двумя раскидистыми кустами таль­ника, Когда все телята определились, Клава тоже присела в небольшом отдалении на невысокой возвышенности под молодой берёзкой. Место было удобное, всё беспокойное хозяйство на виду. А главное, хоть небольшая, но спаси­тельная тень.

Немного перекусив, скинув обутку, девочка стала увле­чённо читать книжку. Но усталость брала своё, глаза стали всё чаще и чаще смежаться, всё куда-то уплыло. Пересилил её сон. Уснула Клава, крепко уснула. Как провалилась куда-то.

Буквально через несколько минут по просёлочной до­роге, что вела в соседнее село, побежали вихревые бурунчики. Они быстро увеличивались, росли и превратились в большую воронку. Через какое-то время та вихревая пыль­ная воронка оказалась среди лежащих телят. Она буквально на мгновение шаловливо-вероломно ввинтилась в мирно спящий табунок, подняла песчаную пыль, бросив её в гла­за удивлённых малышей, и побежала дальше по воде. По­том молнией перескочила низкорослый камыш за речкой. Но своё дело вихрь-шалун сделал. Напуганные телята, как по тревоге, вскочили со своих мест и стали лихорадочно метаться около речки. Потом устремились через дорогу в сторону хлебов. Там, немного успокоившись, стали робко втягиваться в хлебное поле. Они впервые оказались в та­ком месте. Им был незнаком этот необычный, влекущий за­пах спеющего хлеба. К тому же они стали находить среди колосьев довольно вкусную мягкую травку, что пришлась по вкусу. Успокоившись окончательно, стали бродить по полю, выискивая понравившееся им лакомство.

А девочке снились качели, что сделал отец до войны. И берег озера родного, и прозрачная его вода. И как отец, улыбаясь, со своих плеч бросал их с братом в воду. Видела смеющуюся на берегу мать в красивом сарафане и почему-то грустную и сильно седую бабушку. И девочке было так хорошо, что она крепко спала и ей хотелось продолжения снов из той счастливой жизни.

Проснулась она от громкого крика и боли в ноге. От­крыв глаза, она съёжилась от страха. Над ней, как чёрный ворон, навис колченогий объездчик Дроздов. Он тряс сво­ей чёрно-седой бородой, в руках его была короткая плётка.

— Спишь, отродье босяцкое, сны-картинки смотришь! Книжицы почитываешь! Где брат твой? Что молчишь, без­отцовщина? Смотри, животина-то твоя безмозглая в хлебах ходит. Ты знаешь, чем это пахнет по временам-то нонеш­ним? Всего лишитесь за потраву хлебов! А, что с вас брать, голь перекатная! А мамаша ваша в тюрьму пойдёт, как вре­дитель. Васька тоже отвечать будет, уже большой. Ему до­верено это дело исполнять!

И объездчик снова замахнулся на плачущую девочку.

— Чего стоишь? Беги к хлебам, выгоняй своих оглоедов, пока поле не кончили. Я сейчас подъеду.

Два раза девочке повторять не нужно было. Она и так порывалась бежать к полю. Клава сорвалась с места, забыв про обутку. Она бежала босиком и плакала. Подсохшая, объеденная скотом трава больно колола ноги.

Или от этой боли, или от обиды, что так получилось, что подвела своих близких, девочка заплакала ещё сильнее, навзрыд, размазывая по щекам хлынувшие слёзы. А в ушах гремел грозный голос колченогого: «Безотцовщина! Без­отцовщина!» Клава повернулась и на бегу погрозила объ­ездчику кулаком. А возмущённый этими обидными словами детский ум пульсировал:

— Я не безотцовщина! Мой отец герой! Он погиб за ро­дину! А ты тюремщик. Страшный тюремщик!

Бежала, птицей летела к хлебному полю Клава, кричала, умоляла телят быстрее покинуть хлеба.

И словно услышали они, словно прониклись незавид­ным положением и состоянием юной пастушки: медленно покинули поле и потянулись в сторону летнего лагеря.

Март 2018 г. г. Тюмень.





Заводские





Конечно, в общепринятом понятии, громко сказано - завод. Но для села это был именно - Завод. По местным меркам, солидное производство, широкий ассортимент и отменное качество продукции. Подсобные участки (как те­перь принято говорить - достаточно развитая инфраструк­тура). И статус - заводские. Именно так называли на селе всех, кто был так или иначе причастен к заводу.

Это было уважительное отношение жителей села пре­жде всего к людям там работающим, к тому большому и важному делу, что они делали на небольшом сельском за­воде. Особый этот статус автоматически переносился и на детей их, на ребятню, что постоянно ошивалась близ территории завода или на подсобных производствах — на конюшне, в гараже, в бондарном цехе. Ребята все без ис­ключения гордились своим особым положением, возмож­ностями и статусом, хотя слова, конечно, такого не знали. И подчас гордо задирали нос перед остальной частью подрас­тающего населения села.

Завод построили ещё до революции местные куп­цы братья Забелины - жуликоватые мужики, Антон и Василий. Они по-большему счёту сделали тогда вели­кое дело и для себя и для земляков своих. Много разно­го рассказывали старики о истории строительства это­го завода. Она где-то и загадочна, а где-то и трагична.

Строили его братья на собственные деньги, которые как по­говаривали, добывались и зарабатывались не всегда честным путем. Ходили слухи, что братья частенько надолго уезжали из дома под видом торговых дел. А сами тем временем в приишимских краях, да казахских степях «со товарищи» разбоем занимались. Привозили из поездок всегда барахло всякое, коней пригоняли, водились после гастролей и деньжата у них. Все го­ворили, деньги эти были кровавые.

Не боялись купцы разговоров, жили на широкую ногу, все у них в округе было куплено, гости высокие часто быва­ли. А купцы строились и строились основательно, с разма­хом, на долгие годы.

Основное помещение для маслобойни (с неё начинался завод), располагалось на возвышенности. Неподалеку были два небольших озера, куда впадала речка - ручеек, в послед­ствии запруженная и получившая уже в наше время назва­ние Замарайка.

Строительство в то время вели, как говорили старики, в основном пришлые «Из Рассей». Их нанимали на все тя­желые работы. Высокооплачиваемую работу по «столярке», кузнечные работы выполняли местные мастера, которые сразу вели обучение ремеслу сельских парней.

Рассказывают, что основное строительство было завер­шено быстро. Производство масла запустили сначала на конной тяге. Впоследствии, братья в кооперации с ишимскими купцами, приобрели паровые двигатели. Позднее допол­нительное маслодельное и сыродельное оборудование было доставлено аж из самой Англии. Сырья для такого рода произ­водства было более чем достаточно. Только заинтересуй кре­стьянина. А братья это умели. Под заказ и под молоко крестья­нину поставлялось все необходимое. Что и говорить - качество продукции было отменным. Её поставляли на все местные яр­марки, возили на знаменитые - Никольскую, что проводилась в Ишиме и Ирбитскую, что на Урале. Поговаривают, что постав­лялось масло и в столицу и даже в Париже на выставке побывало.

Одним словом деньги потекли рекой. Братья построили себе каждый по основательному дому на берегу большого озера. Возвели кирпичные хоромы и магазины на узловой станции и в Омске.

Но грянула революция. Братья не стали испытывать судьбу и с семьями и нажитым срочно вскорости подались в китайский Харбин. Пришлые специалисты тоже потяну­лись по домам, жизнь новую налаживать. Завод остановился.

Несмотря на «пригляд», что остался от прежних хозя­ев, завод пытались понемногу потрошить. А как же-такая сладкая конфетка, да ещё и ничья. Одно время доброт­ные каменные склады и подвалы использовали как «ку­тузку». Сажали туда и красные и белые. Видели заводские стены и кровь. Рассказывают,что отступающие из Омска в сторону Тюмени белогвардейские части много постре­ляли народу местного, да из округи, что был недоволен карательным разгулом. Все они нашли покой в братской могиле, что находится и сейчас в старом школьном парке.

Постепенно бури улеглись, власти народные взялись дело налаживать. Завод опять заработал, стал, выпускать прежний ас­сортимент продукции. Со временем появились и новые виды товара, всё это поставлялось в разные регионы огромной стра­ны, особенно на север.

Перерабатывали на заводе молоко, что везли с северо-западной части всего района и ближайших сельхозпред­приятий соседней области. Надо было видеть, как тёмны­ми вечерами со всех сторон по дорогам, что вели к заводу, медленно двигались гружёные машины-молоковозы, да и просто приспособленная техника с ёмкостями. В непогоду, надрывно гудя, они словно огромные пауки своими глазами-фарами выискивали в темноте свою жертву - завод, куда они все и стремились. Именно такие яркие фантазии появ­лялись в детских головах, когда порой ребятам доводилось видеть эту картину.

Как-то так повелось, что на основном производстве за­вода, а впоследствии и на подсобных участках стали рабо­тать семейные династии. Мастерству учились годами, опыт передавался от родителей детям и традиция эта сохранялась все годы и активно поощрялась руководством завода. Сла­вились на заводе трудовые династии - Грязевых и Лаврушиных, Рудских и Банщиковых, Гиль и Мельниковых.

Это были высококлассные маслоделы и сырных дел мастера, бондари и «головастые» механики, а впоследствии электрических дел специалисты. Уважали их за знание дела своего, ответственный подход ко всему,что делали. Уважа­ли за преданность заводу и ремеслу своему.

Конечно и дети все любили завод. И не только за то, что иногда можно было попробовать горячей, прямо из под рожка, сладкой заводской продукции, за какую-нибудь мел­кую работу. Любили завод за атмосферу таинственности и строгости, серьезности и деловитости, что царила вокруг. Любили бондарку - цех по изготовлению тары. Какой там стоял всегда запах, как чудно пахла свежая стружка. Маль­чишкам часто доверяли выносить свежую стружку и отхо­ды на заводскую котельную, чем они ужасно гордились. Истиным наслаждением для ребят была работа по разбору бракованной клёпки и тарной дощечки. Им всегда позво­ляли после работы взять что-то из брака себе на поделки. Что тогда начиналось. Все готовили себе деревянные пи­столеты и автоматы, новые скворечники, кораблики... А из бракованных боковин, что шли на изготовление бочек под сгущёнку, обязательно делались «рыцарские» щиты, это было серьёзным дополнением ко всему «боевому» во­оружению ребятни - саблям, шпагам, кинжалам, лукам. И тогда в окрестностях завода, на строящихся домах для за­водских, разыгрывались целые военные сражения. В ата­ку обе стороны ходили в полной боевой экипировке.

Но особым, таинственным и любимым местом был, ко­нечно, заводской сад. Когда-то купцы разбили его для от­дыха и прогулок. Входа в сад было два. Один со стороны конторы-от нее тогда вели вглубь сада дорожки, посыпан­ные озерным мелким песком. Вдоль дорожек в то время вы­саживались цветы, стояли вычурные беседки, качели. Вто­рой вход был со стороны производственных помещений. Рабочие тоже могли прийти в сад, отдохнуть, было обу­строено место для курения.

Конечно, в последние годы сад заводской стал совер­шенно другим. За ним уже никто специально не смотрел, не ухаживал. Так, проводили иногда по весне субботники, что-то подрезали, чистили, вывозили мусор, а потом опять надолго забывали о нём. И сад этот был предоставлен сам себе - рос и зарастал, и местами становился уже непрохо­димым. Зато для ребят это был настоящий рай, островок их собственности, место для уединения,шалости и мечтаний.

Территория сада всегда делилась по возрастным ка­тегориям. Ребята постарше, имели «престижное» место в зарослях черемухи и сирени, там прятались их солидные «строения», что строились из различного бросового мате­риала. Это была запретная зона для малышни. В свободное время парни собирались иногда там группами - украдкой покурить, поиграть в карты, просто потрепаться, помечтать. Их «вигвамы» были более приспособлены к длительному пребыванию. В период весеннего буйства, когда в саду на­чинала цвести черемуха и сирень, а ее в саду было предоста­точно, в округе стоял дурманящий запах, тогда здесь были посиделки влюблённых пар. Всё знали, лучшего места для уединения в это время нигде в селе не найти.

Конечно, младшие тоже не отставали от своих старших братьев, обустраивали свой укромный уголок как могли. Их законным местом были заросли яблонь. Здесь у них были и небольшие качели, что делались из веревок на особо креп­ких ветвях. Были здесь даже обустроенные места для костра. Мелкий народец любил иногда вечерами посидеть у огня, ис­печь печёнок, пожарить на прутиках принесённое на «общак» из дома соленое сало. Иногда здесь «подавали и деликатес». С большим энтузиазмом ребята готовили на прутьях или за­пекали в глине, пойманных днём карасей. В общем, «столо­ваться» здесь малышня любила и готовилась к этому всегда основательно. Верхом же их кулинарных посиделок, всегда было коллективное распитие горячей сгущёнки, которая ино­гда доставалась за совместную работу по уборке территории, за работ)?' на заводской конюшне. Трехлитровая банка с этим божественным горячим напитком ходила по круг)?' и стояла ти­шина. Правда, иногда звучали редкие детские философские комментарии, высказывались желания, что-то типа:

- Эх, хлебушка бы сейчас горячего!

И на следующую сходку-посиделку хлеб непременно был. Хоть и не горячий, но свежий, благо пекарня на селе была тогда своя. Вообще «мелкота» была предприимчивым народом, умела устраивать праздник и душе и желудку.

Другим излюбленным местом для детворы был примы­кающий к заводскому саду пруд. Он сообщался посредством трубы с речкой Замарайкой. В пруду кроме лягушек ничего не водилось, так как завод зачастую производил туда сброс технических вод и испорченной сыворотки, так что рыбы там давно не было и в помине. Купаться там тоже было нельзя. Зато для ребят это было любимым местом с весны и до середины лета, пока вода не начинала активно цвести, и не распускать в округе душистые «ароматы». Уже в майские праздники на воду спускались различные плавсредства, сби­тые из небольших брёвен, досок и жердей... Одним словом из всего, что хоть мало-мальски могло держаться на воде.

Это были не безликие неповоротливые плоты. Это были настоящие «разбойничьи корабли» с пиратскими и иными флагами. Сколько тогда цветной материи не досчитывались дома матери и бабушки. Всё это уходило на оформление «су­дов». Отдельные «капитаны» умудрялись с помощью плоских батареек для фонариков, а то и мотоциклетных аккумулято­ров и лампочек освещать свои «бригантины» разноцветными огнями, это было очень эффектно в вечернее время.

Плавание на пруду на собственных «кораблях» было лю­бимым делом в теплый летний вечер. Иногда здесь проводили и «прокат» этих плавсредств для многочис­ленных друзей и конечно подрастающих невест.

Но самым ярким и зрелищным событием всегда были горячие «пиратские» сражения на пруду. Они проходили не спонтанно, не абы как. К ним готовились серьёзно. Про­исходило это под вечер или в выходной, когда основные домашние дела у ребят были сделаны. И раздавались тогда со стороны парка и пруда незнакомые для многих подрас­тающих зрителей выражения:

- Полундра! Свистать всех наверх! На абордаж! Рубить концы!

Всё это кричала наиболее подготовленная и читающая часть «морских разбойников».

Конечно, все участники этих баталий непременно ока­зывались в воде, некоторые выходили из боя с синяками. Побеждала же всегда дружба.

После горячих «боёв», здесь же на берегу или в саду заводском разжигались небольшие костры, у которых суши­лась одежда. И весь остаток вечера у огня обсуждали итоги «боевых сражений», преимущества и недостатки всех плав­средств, одним словом, проводился настоящий «разбор по­лётов». Здесь же опять готовили печёнки, жарили сало или хлеб.

Трудно сейчас сказать, как повлияли эти водные пру­довые «баталии» на выбор последующих профессий для мальчишек. Но они научили их добрым амбициям, умению самоутвердиться, проверить себя в критических ситуациях, научили мечтать и претворять свои фантастические мечты в реальность. Неслучайно, именно из числа этих «бойцов» было больше всего побегов в мореходку, часть этих «капи­танов» связали свою дальнейшую судьбу с морями и река­ми, стали уже настоящими морскими волками. И ещё, а это пожалуй, главное - научили дружбе и умению уважать дру­зей, помогать другу в беде.

А завода того теперь нет, не значится даже в спи­сках. Только полуразрушенные здания самого заво­да, да подсобных производств. И ветер, повсюду толь­ко ветер. Не вы держал конкуренции завод. Не устоял, обанкротился много лет назад, в годы перестроечные, лихие. Не помогли ему, не поддержали. А может и специ­ально сгубили молочные гиганты.

Больно и горько теперь осознавать, что не попробовать уже того настоящего заводского масла и сгущёнки, не вку­сить того горячего хлеба из сельской пекарни. Нет теперь и сада заводского. Запущен, зарос. Не поют по утрам в саду соловьи, не приходят сюда влюблённые пары на свида­ние. Нет на пруду и разноцветных бригантин. Нет весёло­го смеха, нет мечтательных вечерних разговоров у костра. Нет искренних влюблённых взглядов. Нет и самого пруда - давно спустили. Осталась только история этого неболь­шого сельского завода и всё то, что было с ним связано.

И наша память, благодарная память...





Аллеи памяти нашей...





В начале сентября неожиданно позвонил Алёшка Бо­родин, одноклассник Добрынина. Последний раз они ви­делись года полтора назад, весной в конце апреля, накану­не юбилея Победы. Алешка, Алексей Федорович Бородин, работал тогда главой администрации поселения. И по его инициативе, при поддержке средней школы и местного сельхозпредприятия, в старом парке была организована большая подсадка, а вернее, посадка новых деревьев. Апрель в тот год с самого начала выдался тёплый, земля хорошо прогрелась и отошла. И повсюду к концу месяца бархатом пробилась ранняя трава, на деревьях появились маленькие клейкие листочки. Под руководством Бородина были уже размечены основные аллеи парка, убраны и распилены ста­рые деревья, что в разные годы не пережили суровых сибир­ских зим. Часть деревьев погибла от неухоженности.

Последние годы старый парк, несмотря на то что рас­полагался в центре села, между администрацией бывшего совхоза и средней школой, оказался им не нужен. Некогда богатое сельхозпредприятие несколько раз бросало в пу­чину реформ, оно с трудом выживало, уходя от налогово­го пресса. И сейчас ему не до парка. Выжить бы, застоять в новых условиях. Сохранить оставшиеся земли и поголовье скота, обеспечить работой земляков, чтобы не разбегались и дальше по вахтам, не покидали бы землю дедов своих.

И школе тоже в новых условиях стало на какое-то вре­мя не до парка. Другие проблемы сейчас решает школа, за­бывая о главных принципах воспитания подрастающего поколения. А ведь когда-то, пятьдесят лет назад, именно школа была основным инициатором посадок деревьев и де­коративных кустарников в школьном саду и сельском парке. Все годы ухаживала и чистила их территории. И школьный сад еще живёт и радует. А вот парк пропадал на глазах. Да, пришли другие времена, пришли другие люди и нравы. Бо­родин решил возродить былые традиции, поднять обще­ственность и население на дело важное, значимое, как это было раньше.

Прежние, и вновь запланированные аллеи широкими, ровными коридорами тянулись от центра парка и выходили на улицы села. А самая протяжённая, «перетекая» через цен­тральную улицу, сбегала прямо к берегу озера. И нарекли её совершенно справедливо — «Аллея выпускников». Имен­но этим путём ежегодно спускаются выпускники к волнам родного озера, где встречают рассвет. Этой дорожкой они приходят к любимому озеру уже поседевшими, через мно­го-много лет, бывая в родной школе на традиционных юбилейных летних встречах или просто находясь на малой родине в гостях. Приходят к озеру детства уже с внуками. Центральную аллею решили назвать «Аллей победителей». Она начиналась сразу у конторы сельхозпредприятия и вы­ходила к центру парка, где гордо возвышался памятник воинам-землякам, солдатам-победителям и труженикам тыла. Памятник был открыт давно, к 20-летнему юбилею славной Победы.

Страна, уже оправившись от страшной войны, впервые по-настоящему чествовала героев-победителей, поклони­лась им и труженикам тыла за подвиг ратный и трудовой. Гордо тогда встали памятники по стране, на века встали. А сейчас в обновленном парке запланировали «Аллею ветера­нов труда», «Аллею земляков» и «Аллею юности».

Работу администрация провела весной большую. Парк с трех сторон был огорожен красивым штакетным забором, четвёртую сторону парка закрыло гармонично вписавшееся красивое здание новой современной школы. По периметру всех аллей были готовы контрольные ямки для посадок. Из питомника, что в соседнем районе, привезено более сотни приличных пирамидальных тополей и несколько десятков декоративных кустарников. Работу начали тогда без пре­дисловий под военные марши и песни с посадок голубых елей вокруг памятника. Затем продолжили закладку других аллей. Многие местные жители на своём транспорте при­везли из леса молоденькие берёзки и сажали их на аллеях победителей и ветеранов, в память об ушедших родных.

Запали тогда в души и сердца земляков поступок и слова их старой школьной учительницы. Она проработала в сель­ской школе более полувека, и практически все нынешние жители села были её учениками. У одних она была классным руководителем, у других — любимым преподавателем-словесником. Её очень любили и уважали дети и взрослые за про­стоту, доступность и сердечность. Зная о предстоящей рабо­те в парке родного села, она созвонилась со средней школой, что находилась в таёжной части области, где ещё до войны начинал работать преподавателем географии и директором её старший брат. Там по его инициативе и под его руковод­ством был разбит замечательный дендрарий с деревьями и кустарниковыми породами из всех прилегающих регионов.

Много времени прошло с тех пор. Давно нет на свете её брата: погиб в первый год войны. Но дело его там про­должают. Дендрарий все эти годы пополнялся и даже стал подразделением одного из научных учреждений областно­го центра. Старая учительница поддерживала тесную связь с педагогическим коллективом школы, где когда-то работал брат. Часто бывала там на различных мероприятиях.

А сейчас по её просьбе младший внук привёз оттуда с десяток саженцев голубой ели и рябины. Саженцы ели она попросила посадить непременно у памятника воинам-победителям, а в напутственном слове сказала:

— Дорогие мои земляки, дорогие мои дети! Я уже доволь­но старый человек. Вся моя жизнь прошла на ваших глазах. Девяносто лет за моими плечами. Когда-то давно мы с мужем начинали работать в старой деревянной семилетке. Многих наших учеников уже нет, остальные давно стали дедушка­ми и бабушками. Нет уже и мужа моего, но тот сад у старой школы, что он садил с учениками, шумит и радует нас, вну­ков наших. Это достойная память, свято это для всех нас.

— Вы знаете, светло у меня сегодня на душе. Так всегда бы­вает, когда я провожаю после выпускного в большую жизнь ребят. Бывает всегда светло и грустно. А сейчас светло и лег­ко. Это оттого, что сегодня мы вместе. Оттого, что дело де­лаем важное, стоящее. Пример добрый показываем внукам и правнукам нашим. Нас не будет, а парк этот тоже зашумит, как старый школьный сад. А главное, дорогие мои земляки, здесь поднимутся не просто деревья, поднимутся и будут жить рядом с нами наши близкие, те, кому не довелось дожить до победы, кто покоится в братских могилах и под простыми могильными холмиками далеко от дома родного. Все они бу­дут здесь, с нами. И парк этот будет лучшей памятью о них.

— Вот мы с внуками посадим в аллейках сегодня не­сколько небольших веточек рябин. Мой брат очень любил рябину. Любил рябину и мой муж. Он часто увозил меня поздней осенью, когда всё полыхало червонным золотом, на озеро Дальнее, туда, где заросли дикой рябины. Красивее картины я не видала с тех пор никогда.

— Я верю, вырастут они, поднимутся. Значит, и брат мой вернётся домой, будет рядом с нами, под небом родным.

Задели слова любимой учительницы селян, до сердца дошли. Надо было видеть, с какой любовью, с какой тре­петной осторожностью сажали они хрупкие беззащитные деревца.

Серьёзно поработали команда администрации, сельхоз­предприятие и школа. На столь значимое мероприятие съе­халось много и бывших выпускников, и работников совхоза, и просто жителей, покинувших край родной много-много лет назад. Приехали даже земляки, живущие в Казахстане, Германии. Какие счастливые лица были у людей после того, как эта важная во всех отношениях работа была завершена! Добрынин давно не видел такого количества своих земляков сразу в одном месте. Было видно: это дело их сплотило, кого-то даже примирило. Многие стояли обнявшись и плакали по­сле душевных слов главы администрации, сказанных в заклю­чение. И смотрели светлыми чистыми глазами на маленькие деревца, которые покачивались в стройных, пополнившихся аллейках, на весеннем свежем ветру, что волнами набегал с озера. Встали, снова встали в строй общий все земляки, что теперь только журавлями пролетают над землёй отчей...

Март-апрель 2018 г.

г. Тюмень.





Старый вокзал





Несмотря на то, что за плечами уже немало прожитых лет, есть дети и внуки, есть полагающаяся возрасту седина и острые боли порой под лопаткой — не задумывался как-то особо о смысле жизни Александр Анатольевич. Не думал и о месте своём в бренном мире этом, о ценностях,что есть и дороги ему. Он жил. Просто жил той жизнью, что была уготована судьбой.

Нет, он не коптил небо, не плыл по течению — куда вы­несет. Он был активен в жизни и деятелен. Всегда был там, где трудно и интересно. Не то чтобы сам рвался в бой, без­удержно рвал рубаху на груди. Нет. Но получалось так, что жизнь «вбрасывала» его всегда в дела интересные, горячие и значимые. В компанию единомышленников всегда входил легко, как патрон в патронташ и был там на месте. В текучке интересных дел, в заботах повседневных, никогда не думал о быстротечности жизни этой, о роли своей и о том, что значит он для окружающих и для близких своих, и что они для него значат. Он жил и как мог дорожил всем этим, по­знавал радость приобретений и боль потерь. Так получи­лось, что оторвался он от места где родился с юности, «не пригодился, там где родился». Сразу после школы: инсти­тут, учёба, распределение в другой регион. А дальше — на­значения и становления как специалиста, впоследствии как руководителя. Потом новые назначения, переезды, новые места. И всё начиналось заново — надо было доказать своей работой, творческим (как сейчас модно говорить — креатив­ным) отношением к делу. Кто ты? Почему именно ты? Что ты за человек — покажись, чем хорош и значим?

И всё это как карусель: новые места, должности, люди и дороги, дороги, дороги...

Одним неизменным, постоянным, родным и всегда жду­щим и встречающим как мать, оставался старый вокзал. Его вокзал.

Этот железнодорожный вокзал, построенный на вели­кой транссибирской магистрали более ста лет назад, для многих ничем неприметен. Для него же был родной при­станью, куда он всегда спешил и куда любил возвращаться.

И сейчас, войдя в свой вагон скорого поезда Владивосток - Москва, он вдруг почувствовал тяжесть прожитых лет. На­ступило состояние какой-то отрешённости, неизбывности.

Устало опустившись на своё место, он подвинулся бли­же к окну и стал смотреть на стоящих на родном перроне своих близких. Он как будто впервые увидел, как постарела и сдала его сестра, каким уже взрослым стал племянник, что седыми стали и другие провожающие родные.

Сдавило в груди сердце, что-то подступило к горлу, воз­духу стало не хватать Александру Анатольевичу и он отки­нулся на мгновение на стенку купе. Когда поезд тронулся, он снова посмотрел в окно. Стали как в тумане растворяться и лица и сами провожающие, стал удаляться и родной вокзал. Прошло мгновение и за окном уже замелькали до мелочей знакомые, но за долгие годы изменившиеся картины.

Стала удаляться телевышка, что давно подпирает небо отчего края. Стали мелькать перелески, поля и родные бо­лота, болота...

От избытка переполнивших его чувств, Мельников за­крыл глаза. Под мерный стук колёс память стала возвращать ему отдельные эпизоды его прошлой жизни, что связаны с вокзалом. Как много оказывается связано с этим непримет­ным вокзалом в его жизни. И всё это для Александра Анато­льевича дорого, памятно, значимо.

Ведь именно здесь, на этом вокзале, будучи десятикласс­ником, проводив любимую девушку ночным поездом в об­ластной город, он на деревянных скамейках иногда коротал в одиночестве время до утреннего автобуса в родное село. Приезжали они сюда последним рейсовым автобусом и до отхода её поезда всегда были вдвоём. В хорошую погоду бродили по перрону, встречали и провожали скорые поез­да, смотрели в окна вагонов на незнакомую пока для них жизнь. А потом молча сидели в вокзале на старых гнутых деревянных скамейках. Просто сидели взявшись за руки, порой мечтали. Проводив девушку на поезд, он первым ав­тобусом возвращался в село, с остановки шёл сразу в школу, где его ждал портфель, который любезно приносили друзья.

Так продолжалось до самого окончания школы. Потом и он стал студентом, правда в другом городе. И опять встречи и расставания на их родном вокзале.

В памяти Александра Анатольевича остались и проводы друзей, земляков-призывников с вокзала. Будущие солдаты съезжались со всего района, так как на областной сборный пункт под началом представителей райвоенкомата они уез­жали именно отсюда дневным электропоездом. Перрон в такие минуты пестрел провожающими-родными, близки­ми, друзьями. Сильно тогда любили армию, гордились ею. Всё что было связано с армией, делалось серьёзно. Были речи и напутствия. Были слышны звуки гармошек и гитар. Были песни и смех, слёзы расставания — всё видел вокзал.

Видел этот вокзал, и другие лица земляков и другие слё­зы. Это были скорбные лица и слёзы горя. Молча встречали земляки проходящие поезда, что везли с восточной грани­цы страны пограничников, что отстояли весной 1969 года остров Даманский от китайских посягательств. И флаги и транспаранты со словами:

- «СПАСИБО, РЕБЯТА! СПАСИБО, СЫНОВЬЯ!»

Видел этот вокзал и искаженные злобой лица возбуж­дённых молодых китайцев в период их культурной рево­люции в Китае. Долгое время они в поездах Пекин-Москва трясли красными цитатниками своего лидера Мао Цзэдуна, выкрикивали ругательства в адрес верного друга СССР.

Помнит вокзал и перрон другое китайское «нашествие». Было время, когда следовавшие в Россию поезда, были полностью забиты китайским ширпотребом. Вовремя оста­новки таких поездов, перрон родного вокзала на несколько минут превращался в настоящую барахолку, где торговали всем. Сюда устремлялись тогда покупатели с окрестных де­ревень и даже близлежащих районов.

Теперь же скорые поезда проносятся мимо родного вокзала на большой скорости, поднимая песчаную пыль, да возвращают порой в воспоминания.

Именно отсюда, с перрона родного вокзала, в лихие и смутные 90-е годы уже ушедшего века, Александр Анатолье­вич однажды смело шагнул в новую незнакомую для него жизнь. Взял и уехал в другой регион, в большой город, где, как оказалось, пригодились и его опыт и его знания, где его впоследствии ждали большие и интересные дела, совер­шенно другой ритм жизни и неплохая перспектива, впо­следствии пришло признание заслуг.

Алексндр Анатольевич знает много людей из своего окружения, которые под занавес жизни пытаются «перепи­сать» свою биографию, сделать себя другими в глазах зна­комых, даже собственных глазах. Приписывают себе какие-то мифические достижения и поступки, непременно хотят выглядеть значительнее и весомее.

Он не из таких. Жил как жил. Однозначно, святым не был. Ошибался и порой серьёзно. Создавал подчас и себе и близким проблемы. За что не любил себя. Винил­ся перед Богом и совестью. Но прошлого своего не пре­давал и не стеснялся. Да, сейчас его вокзал стал другим. Современным, ярким, глянцево-комфортным, но он стал мраморно-незнакомым для Александра Анатольевича. Ему ближе и роднее тот старый вокзал, пусть порой не­много неухоженный, сероватый. Но до глубокой осени в тени деревьев. Он ближе и дороже: автоматами с дешёвой газированной водой на перроне, мороженным за копейки и его буфетом. Какие запахи тогда витали в помещении вокзала и на перроне. А горячие, прямо с лотков, калачи и пирожки с разными начинками. Это было что-то! Уме­ли тогда готовить мастера общепита, душу вкладывали.

А теперь вокзал другой. Нет, он не стал чужим, он такой же родной. И сердце всё так же волнуется при его прибли­жении. Другими стали скорости, изменились и сами поезда, изменились и люди, изменился и дух времени. Исчезла куда-то простота общения людей в период ожидания по­ездов. Все поражены компьютерным вирусом замкнутости. Но вокзал по-прежнему смотрит на всех родными глазами-окнами, любящими глазами малой родины. И всегда ждёт.

Декабрь 2016 г. г. Тюмень.





"Принц" сибирский





Что и говорить, не особо баловала жизнь - судьба Алек­сандра Анатольевича. Многое потерял он от того, что отца не было в самые важные моменты его жизни.

Не было крепкого мужского плеча, мудрого отцовского совета. Не всегда у него всё получалось сразу, обязатель­но судьбе надо было посылать его на второй, а то и тре­тий круг, как промахнувшегося стреляющего лыжника. Да и житейско-важные вопросы решались подчас тоже туго, проблематично.

Но и в пасынках, конечно, он не ходил у судьбы-матери. Вот в чём везло, так это на хороших людей - добрых, отзыв­чивых, настоящих. А ещё везло на друзей. Было у него по жизни их немного, но это были именно друзья, бескорыст­ные, преданные, надёжные.

Как когда-то его отцу, так и ему в жизни встретился тоже друг — военный. И по странному стечению обстоятельств, тоже районный военный комиссар. Майор Николай Рад­ченко был на семь лет старше Мельникова, но эта разница в возрасте не мешала им быть на равных, отношения между ними были всегда тёплыми, почти братскими. Подружи­лись и сошлись так крепко, что стали дружить и семьями, стали близки и их дети.

По возможности время проводили всегда вместе и это было всем домашним интересно. Жаль только, что этого времени мало. Что касается пристрастий и увлечений, то оба были заядлыми рыбаками и охотниками, поэтому зимние и летние вылазки всегда совершали вместе. Каких только слу­чаев не было в этих совместных поездках. Были и смешные и курьёзные истории. Были и такие, что запали в сердце навсегда, как-то даже изменили их взгляды на мир окружа­ющий.

Одну из таких историй в их семьях всегда вспоминают с особой теплотой и грустью.

Стояла золотая сибирская осень. Последние дни сентя­бря выдались на редкость замечательными. Днем неплохо пригревало. Занудные осенние дожди прекратились больше недели назад. Хотя ночью было уже свежо, но в лесах пошли грибы, непонятно какой слой. Словно решили они порадо­вать сибиряков перед предстоящей долгой зимой. Вот и за­хотели тогда сделать мужики вылазку на охоту, тем более что в общем окружении только и разговоров было о том, что «се­вера даванули холодом и активно пошла северная утка». Тут комментарии излишни. Кто же устоит. Это же песня, сказка — поохотиться с чучелами на «северную».

Было однозначно решено - надо ехать в ближайшие вы­ходные. Отстреляться, порыбачить и на обратном пути за­няться «тихой» охотой - проверить заветные грибные места.

На том и порешили. Больших компаний не лю­бил ни Николай, ни сам Александр Анатольевич. Была проверенная надежная команда из трех-четырех чело­век. Это были и ветераны выездов, опытные уже му­жики, были и такие, как Мельников, только приобща­ющие к этому таинству, но очень любящие бывать на природе, рыбачить и охотиться, а потом душевно по­сидеть у костра, послушать истории и байки бывалых.

На этот раз для охоты на «северную» выбрали Салтаим, одно из самых солидных озер области. Выбор был сделан неслучайно. Во-первых, не так далеко. И в это время рыба ловилась там неплохо. Трофейный окунь попадался до­вольно часто, баловали карась и карп. А на огромных во­дных просторах всегда останавливались на длительный от­дых большие косяки проходной северной утки. И посидеть с чучелами на урезе камышей было одно удовольствие.

Причём, «северная» шла на чучела в течение всего дня, не зевай только.

Одна проблема. Стена камыша высотой под три метра тянулась от пристани до основной воды, как говорили му­жики: «до зеркала», метров двести—триста. В отдельных ме­стах узкие и сильно разветвлённые проходы создавали до­полнительные трудности.

Правда, этим летом рыбаки часто выезжали рыбачить «на стекло» и проходы были относительно чистые и широ­кие, не успели затянуться травой.

На место команда на этот раз прибыла к трём часам дня. Быстро выгрузив всё из машин, мужики стали оперативно качать свои «резинки», грузиться.

Было в компании четыре человека. Кроме военкома и его заместителя, был и близкий родственник майора, специ­ально приехавший из города.

После небольшого перекура, решено добираться до ме­ста. Было оговорено заранее, на лодках уйти на «море» и но­чевать там, на плавнях, которые в этих местах были настолько надёжными, что на них давно росли приличные кустарники.

Как бывалый охотник и завсегдатай поездок сюда на Салтаим, помощник Радченко, капитан Захаров, прошед­ший Афганистан от первого дня до вывода войск, взял­ся возглавить на своей лодке этот караван. Завершить его напросился Александр Анатольевич, сославшись на то, что не имеет больших навыков продвижения по та­ким камышовым катакомбам, да и сдерживать опыт­ных «мореманов» ему бы не хотелось, как не хотелось бы услышать в свой адрес дружеские шутки и коммен­тарии. Все, зная, что именно так и будет, заулыбались.

Мельников был на новой алюминиевой расклад­ной лодке, которую купил месяц назад и выехал на воду на ней второй раз. И были у него с собой только вес­ла. На открытой воде он мастерски управлял этой «посу­диной». Сейчас же был нужен длинный шест - «пехло», как его называли мужики. У них были с собой такие разбор­ные шесты.

Помучавшись с двумя веслами по этим камышовым ла­биринтам, Александр перешёл на одно весло и поплыл как на байдарке, подгребая веслом то с одной, то с другой сто­роны. Дело пошло быстрее, появилась и скорость. Плывя, он слышал удаляющиеся голоса друзей. Двигаясь в этом ка­мышовом раю, они постоянно перекликались.

Мельников стал «прибавлять оборотов», ему хоте­лось догнать команду. Неожиданно стена камыша раз­двинулась и он выплыл на довольно приличный плёс.

Ближе к противоположному краю, почти рядом с камы­шом, сидел лебедь. Это был не просто лебедь, это был белый красавец, с высокой грациозно изогнутой шеей.

Мельников замер от удивления. Удивило его и то, что птица не сорвалась с места, не улетела.

Резко притормозив лодку, Александр Анатольевич стал внимательно оценивать ситуацию и всё понял.

Плёсина на всю ее длину была перегорожена сетями, и лебедь запутался в них. Он и сейчас сделал несколько по­пыток освободиться из плена и взлететь. Но при этом у него поднималось только одно крыло. Присмотревшись, Мель­ников увидел, что одно крыло лебедя было в свежей крови.

Чертыхнувшись и крепко по-мужски выругавшись вслух, он догадался о причине сложившейся ситуации. Какой-то негодяй вчера вечером подстрелил этого красавца, а искать в дебрях не стал. Упав в темноте на воду", лебедь ещё вдоба­вок запутался в «китайках».

Будь птица здоровой, она непременно бы справи­лась с этой сетью. Но этот красавец ослаб от потери крови. Мельников, чтобы взвесить сложившуюся об­становку, осторожно достал сигареты, закурил. Уви­дев дым, лебедь поначалу заволновался, попытался опять делать движения. Но видно настолько ослаб, что ему ничего не удалось и на этот раз, не удалось продвинуть­ся к камышу. Зато своими действиями он растревожил рыбу, что была в сетях.

Вода на плесе была совершенно прозрачной, и Мель­ников видел, как караси и окуни пытались высвободиться из плена, хаотично тянули и дёргали сеть в разные стороны, чем тревожили лебедя. Но скоро рыба опять успокоилась, успокоился и лебедь. Он не делал больше никаких попыток освободиться.

Что ни говори, картина была грустная. Лебедь смотрел прямо на Мельникова, смотрел тоскливо, наверное, с какой-то надеждой. И человек смотрел на это чудо природы и ли­хорадочно думал:

- Что? Что делать? Как помочь?

Докурив, он ещё какое-то время посидел тихо. Потом осторожно снял с себя брезентовую ветровку и остался в од­ном камуфлированном костюме, что года два назад подарил военком. Охотник стал медленно приближаться к лебедю. На удивление тот не делал никаких попыток удалиться от надвигающейся на него лодки. И тут Мельникова осенила мысль - эта птица знала людей, доверяла им. Много раз видел Александр Анатольевич таких спокойно плавающих красав­цев и на Балтике да и в других местах, на прудах городских и озёрах. Они грациозно плавали на виду у всех и охотно кор­мились даже с рук у людей. Скорее всего, этот лебедь был одним из таких. А здесь он встретился с предательством. С «выстрелом в спину». Но память видимо крепко держала, то его прошлое и он верил - люди добрые, они всегда помогут.

Мельников осторожно взялся за сеть и стал медленно приближаться к птице. Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом птица склонила покорно голову, как бы да­вая понять:

- Я в твоей власти, смелее действуй, человек!

Александр решительно достал раскладной ножик, кото­рый всегда был под рукой и стал не жалея резать сеть, что сковала лебедя. Потом осторожно двумя руками поднял его к себе в лодку. Лебедь был достаточно тяжёл, видно было, что это умудрённый опытом, повидавший жизнь самец.

Более осторожно ножом Мельников освободил ноги птицы от остатков сетей. Осмотрев левое крыло, он увидел, что ранение серьёзное. Затем бережно накрыл птицу своей ветровкой, а рукава несильно завязал на ее мощной груди. Лебедь за всё это время даже не пытался сопротивляться, только склонял голову да изредка смотрел в глаза.

Где-то впереди, далековато, всё чаще и настойчивее ста­ли раздаваться крики. Это мужики уже добрались до откры­той воды. Мельников, чтобы не пугать лебедя, несколько раз негромко откликнулся. Его всё-таки услышали, крики с «моря» прекратились.

Минут через пятнадцать, плутая по лабиринтам, он наконец-то выбрался на водную гладь. Выплыл он, конечно совершенно в другом месте. Метрах в семидесяти он увидел своих рыбаков-охотников, лодки их стояли вместе. Мужики курили и что-то оживлённо обсуждали, показывая на стаи уток, что кружились далеко над основной гладью озера.

Когда Мельников медленно стал приближаться к дру­зьям, все сразу обратили внимание на необычного пасса­жира в его лодке, который тоже при виде людей стал вол­новаться и подавать голос. И было непонятно, то ли он приветствовал и радовался людям, то ли выказывал свой ис­пуг. Было видно и удивление мужиков, от которых напере­бой посыпались вопросы, зазвучали комментарии.

Первым весело спросил комиссар:

- Что-то, Саша, я не видел у тебя в «подсадных» такого серьезного господина. Что это у тебя за гусь на борту. Го­ворливый к тому же, как Цицерон. А красив как принц, ну истинно ПРИНЦ!

Родственник Николая, известный своим практическим подходом ко всему и своим сарказмом, громко провозгласил:

- Ай да, Анатольевич, вот молодца! Сразу и с мясом. Знатная будет свежатина.

На что седой сорокалетний десантник, заместитель Рад­ченко, спокойно оборвал его:

- Не балобонь, не тряси облака. Дай человеку ответить.

Он спросил:

- Саша, правда, что за маскарад и откуда эта персона с прелестной шеей.

И Мельников обстоятельно поведал честной компании всю историю.

- Да, задачка, - после некоторой паузы, произнёс во­енком. Похоже, банкет отменяется. Наши раненых не бросают. Так, капитан? Какие будут предложения?

Предложения поступали разные, про похлебку уже никто не заикнулся. Но не одно из них не было приня­то коллективом. Тогда майор четко по-военному сказал:

- Как старший по званию, принимаю следующее ре­шение. На звероферме, что находится неподалёку, у меня есть хороший знакомый ветеринарный врач, мой земляк из Казахстана. Мужик толковый. Есть у него всё необходимое, чтобы поддержать сейчас брата нашего меньшего. Жалко, если такой красавец богу душу отдаст. Смотрите и правда, ну чистый принц.

Пусть и будет ПРИНЦЕМ. И театрально закончил:

- Народ, я всё сказал!

Он помолчал, видно думал о чём-то своём. Потом сказал:

- Сильно жалко, мужики! Ну ладно, господа офицеры, мы сейчас с Анатольевичем на одной лодке скоренько уплыва­ем, доставим это чудо природы куда надо. Пристроим его в надёжные руки. В наше отсутствие старшим остаёшься ты, капитан. Железный поддон под костёр, дрова выгружаем на тот вон мысок. Там же базируемся на ночь. К восьми вечера мы постараемся быть.

- Костер не палить - готовьте пока холодные закуски. Тушёнку можно разогреть в кастрюле на газовой горелке - всё это у меня в коричневом рюкзаке. Одним словом, го­товьтесь.

- Можете, конечно, без нас и принять по-немногу. Но, господа офицеры! Не забывайтесь, мы на воде и под ногами не твёрдая земля.

- Да, сети надо обязательно поставить. Как утром без ухи-то.

- Есть ли другие предложения?

Все одобрительно закивали. Радченко сказал:

- Ну, коль так, не будем терять время. Саша, перебирайся ко мне, садись со своим принцем вперёд. Ребята, подмогай­те ему, только осторожно. Птица у него царская, чувстви­тельная.

- Одним словом - ПРИНЦ, так и величать его будем. Все заулыбались, видно по душе всем пришлось имя нового зна­комца. Резиновая лодка, ловко управляемая опытным охот­ником, быстро поплыла по лабиринтам. Николай так умело работал «пехлом», что лодка на хорошей скорости всегда шла только по узким коридорам и ни разу не коснулась стенок камыша. Буквально через полчаса они были уже у своих ма­шин. Сделали небольшой перекур. Принц смирно сидел у колеса машины и только прислушивался к различным зву­кам, что раздавались и с озера и с неба.

Мельников разместился с лебедем на заднем сидении. Майор завел машину и они поехали в сторону виднеюще­гося леса, за ним находилась звероферма. По просёлочной дороге до места ехали около часа.

К сожалению, знакомого ветврача на месте уже не было. Их встретил бригадир звероводческой бригады. Ему объ­яснили ситуацию. Он с интересом выслушал и принял ре­шение, поместить лебедя в пустующий карантинный блок. Твердо сказал мужикам, чтобы они не беспокоились, всё бу­дет сделано как надо. На вечернее кормление зверей подъ­едет помощник врача, проведет осмотр, поставит уколы, сделает, если надо, перевязку.

Попрощавшись с бригадиром и Принцем, мужики со странным каким-то чувством поехали на озеро. Им всё каза­лось, что они что-то не доделали или сделали не так.

Потом, в течение всей осени и зимой военком и Мель­ников несколько раз с семьями специально приезжали на звероферму, чтобы навестить своего подопечного. Принца сильно все полюбили, особенно дети. Заезжали к нему и мужики, когда ездили в эти края на зимнюю рыбалку.

Лебедь жил в отдельном небольшом старом вольере, что находился под одной крышей с кормокухней. Его часто подкармливали, хотя еды было более чем достаточно.

Но работники норовили принести из дому что-нибудь особенное. Ветврач, конечно, поругивался, за время про­цедур он привязался к Принцу и боялся, чтобы птица без активного движения не разжирела.

Долгая сибирская зима пошла на убыль. И вот уже ран­няя мартовская капель, воробьи устраивают купания в не­больших лужицах. Установились не по-сибирски теплые дни. Всё активно оживало, всё радовалось теплу и предсто­ящему обновлению.

В середине апреля Мельникову позвонил Радченко:

- Ну, что Саша, в субботу берём детей и поедем про­щаться с Принцем. Сильно стал скучать, видно весна берёт своё. Пора ему в небо. Земляк говорит, вылечил он нашу птицу, пора ему на крыло. И сейчас лучшее для этого время.

В выходные выехали семьями утром рано. Как и догово­рились, их встретил ветврач.

- Это хорошо, ребята, что приехали пораньше. Что-то Принц волнуется сегодня, от еды отказался. Да что и гово­рить - весна.

И все пошли к вольеру, в котором несколько месяцев, как в заточении находился лебедь. Он встретил их гортан­ным радостным криком. Стал пощипывать, как-бы привет­ствуя, каждую протянутую руку. Старшая дочь Мельнико­ва — школьница Наташка, которая особенно привязалась к Принцу, повязала ему на ногу легкую красную ленточку. Видно она планировала это сделать и специально захватила ее с собой.

Провожать Принца вышли все работники зверофер­мы, что находились в помещениях. Настолько привыкли к нему люди, он стал для всех как родной. Принц послуш­но и безропотно вёл себя. Как тогда осенью, Мельни­ков взял его на руки и поместил между женой и дочкой на заднем сидении машины. Медленно поехали к бере­гу озера. Поехал проводить Принца и ветврач Павел Ан­дреевич, который привык уже к лебедю и полюбил его.

Озеро уже сильно разлилось, от камышей на поляны всю­ду тянулась вода. Кругом летали стаи уток, кричали чайки.

Машины подъехали как можно ближе к разливам. Оста­новились на небольшой зеленой поляне. Все вышли, вы­пустили и Принца. Он стал торопливо ходить по зелёной траве, пробовать водичку, пощипывать зелень. При этом он постоянно поднимал голову, смотрел на небо. Его волнова­ли крики чаек. Мужики в стороне молча курили. Женщи­ны и дети наблюдали за действиями птицы. У всех было подавленное состояние, это было чувство предстоящего прощания. Вдруг Принц насторожился, быстро подошёл к Александру Анатольевичу и стал клювом довольно крепко пощипывать его руку.

Затем быстро засеменил к Наташке. Та сразу достала из кармана курточки кусочек хлеба и протянула ему. Но Принц не притронулся к хлебу. Он склонил свою голову на си­нюю Наташкину куртку и стал теребить завязки ее шапоч­ки. Потом отошёл от девочки, приблизился к ветврачу и замахал перед ним обеими крыльями, как бы давая понять:

- Смотри, я могу и это сделал ты.

Он заспешил и издал сильный гортанный клич, так что все вздрогнули. Стоящие люди поняли - это был крик от­чаяния, крик его сердца.

Тяжело разбежавшись, Принц стал взлетать. И только тут все увидели приближающуюся стаю лебедей. Это её услышал Принц издалека или почувствовал своим истоско­вавшимся сердцем.

Тем временем лебедь, поднявшись над землей, стал де­лать круги над стоящими внизу людьми. Над друзьями, что спасли его и теперь дали возможность снова подняться в такое родное небо.

Он кружил в синеве и оттуда несся его прощальный крик. Затем Принц сделал последний круг и полетел в сто­рону приближающейся стаи, которая призывными криками уже приветствовала собрата.

Жизнь продолжается. Счастливо тебе, Принц!

Май 2016 г. г. Тюмень.





Сестрёнки белоствольные...





Так получилось, что со своими друзьями - одногодками в школу Сергей в этом сентябре не попал. А как он старал­ся, как готовился. Мечтал, о светлом классе, о доброй учи­тельнице. Все гадал., кто же из учителей школьных поведёт его в страну знаний. А виной всему стали воробьи. Ну не воробьи, конечно сами, а их гнёзда и пустозвонство.

Ну вот зачем всё это надо было его друзьям-товарищам, да и ему самому. Ведь взрослые уже, по семь лет стукнуло. В школу собрались. Нет - учинились в старых заброшенных домах, да избёнках, воробьиные гнёзда разорять. Ведь под­кинул кто-то из старших ребят идею, мол воробей птичка вредная, хоть и маленькая, огородов и всего прочего вре­дитель. Живёт как нахлебник, всё уничтожает вокруг. К тому же подворовывает серьёзно. Да ещё и чирикает по-бестолковому, не даёт утрами поспать всласть при откры­том окне.

Ну вот и пошли они во всей округе этих серых разбой­ников разорять, да гнёзда уничтожать. А ведь невдомёк было и не подсказал никто, что воробей то самая что ни на есть полезная птичка-невеличка. Куда там! Сказано, вредитель, значить разорять надо. Да еще и войну объявили пернато­му братству - рогатки всё позавели. В общем, куда ни кинь, война по-полной.

Эта активная противоворобьиная кампания и стала причиной того, что Сергей на год «вылетел из своей обой­мы», не попал в школу в положенный срок.

А как получилось. Стоял на задах бабушкиного огорода, довольно старый заброшенный сарай. Сразу после войны не стали держать в нём скот. Сначала нечего было держать, подобрало время трудное животину-то. А потом и инвен­тарь держать не стали из-за ветхости сарая. Солома на кры­ше давно погнила да почернела, потолок,что был, внутрь частично завалился. Сами же почерневшие от дождей сте­ны ещё дюжили, хотя видно было, что и углы и стены, ме­стами серьёзно подгнили. Вот этот сарай и стал настоящим «муравейником» для воробьиного племени.

Где только не понаделали они гнёзд.

Однажды под вечер, Сергей с закадычным другом Юр­кой, решили «дать воробьям жару», тем более кладки яиц только начались и уже кое-кто из друзей хвалился, что на­кормил домашних варёными воробьиными яйцами.

Поначалу всё шло нормально, кладки в гнёздах действи­тельно были, пусть и небольшие. Фуражка Сергея постепен­но наполнялась серенькими яичками. Осталось обследовать ещё одну сторону и дело можно было заканчивать, на се­годня хватит.

Сергей бодро стал взбираться вверх на очередной угол сарая. Взбираться было легко, углы были с большими выступами. Уже на самом верху, взявшись за последний выступ, мальчишка по­чувствовал, что теряет опору под ногами. Это рухнул сгнивший выступ угла. Судорожно ухватившись за верхний выступ, Сергей с ужасом увидел, что тот тоже гнилой и отрывается от бревна. Напуганый, с криком, оттуда он и долетел до земли. Внизу он сильно ударился локтем правой руки о лежавший на земле обломок брев­на и потерял сознание. Одним словом-открытый перелом, слёзы матери и бабушки. Потом долгая дорога на матраце в кузове ма­шины вместе с матерью в районную больницу, наркоз, операция.

Потом областная больница - снова наркоз, операция, так как в районной неудачно сложили кости локтя и они неправильно срослись. Потом ещё одна операция. Потом долгое и мучительное восстановление, тренировки лома­ной руки. Одним словом, больше восьми месяцев по боль­ницам. И только под весну, исхудавший и побледневший, прибыл мальчишка домой.

По дому ему ничего не разрешали делать. Но он хо­рошо запомнил слова его лечащего врача, фронтови­ка Сергея Петровича, который сказал ему однажды, увидев его плачущим после физических упражнений:

- Запомни, тёзка, на всю жизнь. Если будешь работать с рукой сейчас не жалея себя, тренировать её пусть и через слёзы, будешь, сынок, солдатом.

- Ты ведь хочешь быть настоящим солдатом, парень?

А солдатом быть Сережка мечтал всегда. Поэтому, не обращая внимание на запреты родных, старайся делать по дому, во дворе всю посильную работу. Через неделю после больницы взялся за скворечники. Принёс с завода брако­ванных тарных дощечек и смастерил два неплохих домика для птиц.

Друзья помогли закрепить их в саду у дома на деревьях. Вскоре там поселились скворцы.

Стоял парнишка, любовался на то, как хлопочут птицы и подумал:

- Вот это правильно!

Весна уже твёрдо шагала по земле сибирской, всё на глазах преображалось. Стал появляться румянец и на лице Сергея, он чувствовал себя хорошо.

Однажды под вечер, он вдруг вспомнил рассказ ста­рого солдата без ноги Владимира Семеновича, который лежал с обострением в областной больнице, только во взрослом отделении. Дядя Володя рассказывал маль­чишке, как вот уже несколько лет, он весной высаживает у себя в посёлке яблони, в память о своих погибших друзьях-товарищах. Он так красиво рассказывал о цветущих весной яблонях, что запал тогда в детскую душу тот рас­сказ о памяти, о красоте, дружбе и долге человеческом.

И вот сейчас загорелось детское сердце посадить что-нибудь у себя. Решил Сергей на меже их огорода посадить берёзки. Он любил берёзы, любил светлый берёзовый лес.

На территории заброшенного заводского сада, он два дня аккуратно выкапывал молоденькие деревца.

Они росли там хаотично, в разных местах этого большого и красивого когда-то сада и уже начали активно распускать­ся. На небольшой хозяйственной тележке Сергей осторож­но, вместе с землей, перевозил их на межу огорода. Там и посадил эти тоненькие, но такие дорогие для него семь пру­тиков. Потом ежедневно несколько дней подряд, на раме велосипеда возил в канистре воду, чтобы полить берёзки. К огромной его радости, берёзки принялись все, покрылись небольшими зелёными листиками.

Лето выдалось в тот год сухое и жаркое, поэтому Сер­гею приходилось частенько возить воду, поливать сво­их «сестрёнок», как он их стал с любовью называть.

Потом начались дожди, жара пошла на убыль и необ­ходимость в поливе отпала. К осени берёзки значительно подросли. Заметно подрос и Сергей. В сентябре он с огром­ной радостью пошёл в школу. Сколько потом он переживал за своих сестренок и в трескучие морозы и в сильные ветра.





* * *


Школьные годы всегда пролетают как-то незаметно. И вот уже очередная весна - у Сергея экзамены. Его «сестрен­ки» стали большими стройными берёзами. Он их называл уже невестами. Между двух деревьев парень подвесил что-то вроде гамака и всю весну готовился к экзаменам в прохлад­ной тени своих любимых берёз.

Часто сюда приходила готовиться к экзаменам школь­ная любовь Сергея, замечательная девушка Рита, которая тоже очень любила эти милые русские берёзы. Она часто читала здесь Сергею стихи Есенина и о березках, о любви и о родине.

Сданы экзамены, стихли вальсы выпускного бала. Лю­бимая девушка Серёжи уехала поступать на учёбу в город, в педагогический. Сергей же никуда после школы поступать принципиально не стал.

Осенью ему в армию. На предварительной комиссии весной он был признан годным к службе. Да и как иначе. Помня давний наказ лечащего врача, он все школьные годы активно занимался спортом, был разрядником по многим видам. На собеседовании Сергей изъявил желание пойти служить в погранвойска.

Лето и осень пролетели в ожидании. Сергей ждал осени, ждал армии. Всё думал - куда? И каждый день ждал приезда Риты. В перерывах между экзаменами она приезжала домой на день-другой. Она тоже скучала, так как сильно полюбила этого простого парня и теперь её всё чаще тревожило пред­стоящее расставание. В августе девушка приехала с радост­ной вестью - она поступила в педагогический, на филолога. И через две недели уже должна быть в институте, помогать готовить общежитие к приезду студентов. А в начале сентя­бря их отправляют на уборку урожая в один из отдалённых районов области.

Каждый вечер ребята были вместе. Гуляли допоздна по улицам села, бродили по берегу озера, а иногда весь вечер могли просидеть у своих берёзок, мечтая о том, что их ждёт впереди, как сложится жизнь. Две недели проле­тели незаметно. Сергей сразу договорился с Ритой, что утром он не пойдёт её провожать. К поезду на станцию её повезёт отец. И Сергей посчитал, пусть там будет все по­семейному. Хотя он знал, что родители Риты очень лю­бят его, любят как родного и лучшего парня для своей до­чери и не желают.Просто он сильно не хотел видеть слёз Риты, боялся, что тоже не выдержит и сорвется вслед за ней в город. И тогда прощай все планы, прощай мечта.

Мать Сергея не одобрила его поступок. Она очень по­любила эту скромную и добрую подругу сына. Ей очень хотелось, чтобы они были вместе, чтобы у них всё полу­чилось в будущем. Она верила в их искренние чувства и несколько раз пыталась вернуться к теме проводов девушки.

Но Сергей был неумолим.

Тогда мать, сорвав с березок несколько зеленых ещё ве­ток, рано утром сама пошла проводить девушку и пожелать ей всего доброго. А Сергей, сев на мотоцикл уехал, сказав что поедет проверять на озеро сети. Не проверял он сети. Он заехал в их любимый березовый лесок, мимо которого шла дорога на станцию и стал ждать с нетерпением маши­ну, на которой поедет Рита. Сердце парня бешено заколоти­лось, когда он увидел приближающийся «Москвич». Сергей уже хотел выбежать на дорогу, но все-таки сдержал себя. Он стоял среди уже желтеющих деревьев, крепко обняв березу и плакал, впервые плакал после смерти любимой бабушки. Машина быстро удалялась и наконец совсем растворилась в осеннем теплом мареве, что исходило от асфальта. Сергей вышел на открытое место и долго еще смотрел на уходя­щую в леса ленту дороги, по которой уехала его любимая.

Домой парень приехал под вечер, конечно, приехал без рыбы. Мать сердцем поняла - не был он ни на какой рыбалке. Спрашивать сына ни о чем не стала, говорить о том, как попрощалась с Ритой тоже. Она подошла, обняла сына за плечи и тихо сказала:

- Сынок, это любовь. По-другому не бывает. Надо при­выкать к расставаниям. Все впереди!

И молча подала Сергею конверт. Он сразу при мате­ри посмотрел что в нём. Там была фотография его Риты. Такой у него не было. Видно в городе фото сделала. На обратной стороне было нарисовано сердце, пронзённое стрелой и короткое слово - ЛЮБЛЮ! Всегда твоя, Рита! Сердце снова бешено заколотилось у парня в груди и он протянул фотографию матери. Мать взяла фото, долго смо­трела на него и положив руку на плечо сына, тихо сказала:

- Хорошая девушка. Береги ее, сынок!

Через неделю из города от Риты пришло письмо в кон­це его она просила написать правду, был ли он в лесу у до­роги, когда она уезжала. Потому что, она сердцем чувство­вала, что он там был, и хотела остановить машину.

Потом письма приходили всё чаще. И в хорошую по­году Сергей уходил к своим березам и под ними читал их. Иногда читал вслух.

Потом были проводы в армию. Мечта парня сбылась, он попал служить в погранвойска. Вся служба прошла на далеком острове Кунашир, что в холодном Охотском море, рядом с Японией. И опять были письма, письма. Письма от Риты, матери, редко от друзей, служивших в разных концах страны.

И всю службу грело сердце солдата фото матери и фо­тография его Риты у белоствольных сестрёнок берез. Он часто их вспоминал, видел во сне. Но не дождались солдата его березки-девчонки.

Он демобилизовался через два года осенью, к ноябрьским праздникам. Уже всюду лежал снег. И только дома узнал он трагическую историю своих березок. Никто не рискнул на­писать о ней в письме на службу Сергею, не хотели расстра­ивать его, ведь служба на границе сама по себе дело трудное.

Случилось все зимой. Переселенцы, что переехали год назад из Казахстана, поселились на соседней улице. Се­мейка сразу не понравилась деревенским. Приехавшие ни­где толком не хотели работать, выдвигали всё какие-то завы­шенные требования, были вороватыми.

Жили тем, что собирали металлолом, рыбачили, да дрова заготавливали. И конечно пили.

И однажды вечером, подвыпивший глава этого развесё­лого семейства с сыновьями-подростками, внаглую спилили все берёзы Сергея. Тут же очистили их, распилили на чурки и в течении следующего дня вывезли и продали бабушке Матрёне, что жила на другом конце села на берегу озера.

Мать Сергея в это время уже неделю лежала в больнице в райцентре, а за домом приглядывала соседка. Для матери и друзей Сергея это был такой удар, что все долго не могли от него отойти.

Все не знали, как сообщить об этом Сереже, потом ре­шили просто не сообщать. Мать написала заявление в сель­ский Совет на переселенцев. Там обещали во всём разо­браться, подключить участкового. Но вскоре она узнала, что эти горе-заготовители сбежали, погрузили вещи и уеха­ли в неизвестном направлении из села.

Не мог сейчас идти Сергей на то место, где росли его любимые сестрёнки-берёзы. Выйдя за сарай, он долго сто­ял и молча смотрел на заснеженное пространство огорода. Стоял и курил. Его душили слёзы и он думал:

- Зачем вы так, люди?

Побыв немного дома, Сергей уехал в город, подал до­кументы на заочное отделение пединститута, тоже на фило­логический факультет, как и его Рита. Потом Сергей устро­ился на работу в одну из школ города - стал преподавать в старших классах предмет «Начальная военная подготовка».

К своим берёзкам они с Ритой осмелились пойти только весной, когда приехали домой на майские праздники. Они сообщили родителям, что летом после сессии Риты реши­ли пожениться. Мать Сергея, узнав эту новость, всплакнула, молча обняла ребят. Потом улыбнувшись, сказала:

- Вы всё таки сходите к своим берёзкам. Сходите обяза­тельно.

И она опять загадочно улыбнулась.

Ребята молча переглянувшись, через огород быстро по­бежали к меже, где когда-то росли их любимицы, которые были свидетелями их первых поцелуев и слов признания в любви.

Везде ещё были разбросаны сучья, лежали кучками опилки. На глаза Сергея навернулись слёзы, всё стало как в тумане. Он взял в дрожащие ладони опилки и уткнулся в них лицом. Они пахли как его берёзы, живые берёзы.

Его громко окликнула Рита. Сергей нехотя оторвал го­лову от ладоней и увидел улыбающуюся девушку, глаза ко­торой светились радостью. Она весело крикнула Сергею:

- Смотри, они оживают! Они будут жить!

И Сергей увидел, что от всех пеньков к солнцу тянет­ся молодая жиденькая берёзовая поросль. У него защемило сердце и он тоже понял, его сестрёнки будут снова жить.

Сергей крепко обнял за плечи девушку и они молча сто­яли и смотрели на оживающие пеньки, на новую зародив­шуюся жизнь и лица их светились от счастья.

Июнь 2016 г. г. Тюмень.





Отчей землей с рождения гордятся...




Не слышно глубинки - тихонько живёт,

Вдали от больших городов и прогресса.

Там время совсем по — иному течёт,

Там проще запросы и интересы.



Там воздух настоян на травах земных

И сердце тревожит клич журавлиный.

Там прячутся ветры в дебрях лесных,

Под осень горчат они спелой рябиной.



Открыта всегда для общения душа,

С улыбкой встречают там незнакомца.

И песня волны на заре хороша,

И тянутся руки счастливые к солнцу.



Вздыхают там зорьки везде по весне

И запах сирени по улицам виснет.

И небо синее в родной стороне,

И этого хватит на тысячу жизней.



Любой инструмент там послушен в руках,

Кулибиным каждый по сути родится.

Стоит на земле, не парит в облаках

И отчей землёй с рождения гордится.





Январь 2018 г. г. Тюмень.





Поддержкой согретое слово.




Непросто давалась мне проза, не сразу подступился я к ней. Писал стихотворения, сборники издавал. Что-то получалось, что-то было проходным, тривиальным. Хотя некоторые поэтические вещи нашли свою нишу, были за­мечены в конкурсах различного уровня. Прозу пробовал писать и ранее, но всё писалось «в стол». Коллеги из об­ластного литобъединения посоветовали серьёзно занять­ся прозой. Подсказали, помогли, поддержали. Я искренне благодарен руководителю ЛИТО Ефимовичу И.А., чле­нам объединения за «прозаический толчок», что был дан мне несколько лет назад. Проза «пошла» и благодаря про­фессиональным советам опытных мастеров слова, писателей-прозаиков Мищенко А.П., Патрикеева Н.Б. (Тюмень), Довыденко А.В. (Калининград), Клевич В.А.(Галич), Бала­шовой Е.Л, (Кострома) и других. Сборники прозы «увиде­ли свет» при поддержке друзей-меценатов Илюшина B.C., Ротова Д.Ю., Грязных В.А.(Тюмень), Устякина В.В. (Ека­теринбург), Третьякова Н.Ф. и Тараканова С.А. (Упорово), Житкова М.П. (Омск) Козлова А. С. и Боброва А. Г. (Ниж­няя Тавда) и многим другим.

Всем огромное спасибо за поддержку и помощь, неподдельный интерес к моему творчеству.





Об авторе





Владимир Герасимов. 62 года. Поэт и прозаик. Коренной сибиряк. Родился и вырос в Омской области. Там же четверть века трудился в разных сферах: учительствовал, был директором сельских школ, работал в партийных и торгово-кооперативных органах. С 2000 года живёт и работает в Тюмени. Много лет отработал в группе компаний «Север-транссервис», был одним из организаторов строительства зональных мельничных комплексов в Зауралье, руководил обеспечением нефтегазодобывающих регионов Тюменского Севера продукцией мукомольного и сельскохозяйственного производства. Десять лет возглавляет коммерческую службу региональной зерновой компании, входит в состав руководства Тюменского Зернового Союза, Творчеством занимается более пяти лет, причем довольно плодотворно. За этот период издано несколько сборников стихов и прозы. Печатался в журналах «Тюмень литературная», «Берега» (Калининград), «Культура. Немцы Сибири» (Омск), «Постернаковский сборник» и «Тургеневский сборник» (Москва), в коллективных сборниках поэтов «Поэзия земли тюменской», периодической печати ряда областей: Омской, Смоленской, Калининградской. Член Ассоциации «Поэты Тюменской области». Активно работает и сейчас, постоянный участник многих литературных конкурсов различного уровня. Дипломант международного конкурса «Прикасаясь сердцем к небу» (Казахстан), победитель второго Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы 2016», лауреат регионального конкурса «Книга года 2016. Тюмень». Лауреат премии имени В.И. Муравленко за 2014 год. За постоянное освящение в своём творчестве сельской темы в 2018 году награждён Почётной грамотой Национального Союза зернопроизводителей (Москва).