Владимир Герасимов

Берега далёкие и близкие





Ответственное детство...





Ульяна остановилась у старого комода, что стоял в крас­ном углу, промеж двух небольших окон. Давненько сделал его свёкор, в ту пору, когда паровой мужик ещё был. Тогда они с мужем только сошлись, детишек стали рожать. Нет свёкра, нет и его жены, вечно занятой по хозяйству уралоч­ки Дарьи, как называл её завсегда свёкор Панкрат Григорье­вич. Нет уралочки, нет и сыновей её, да и внуков ряды за войну поредели. Уже три года как отгремела проклятая. А народ всё не отойдёт, живёт с подбитыми крыльями и ду­шами опустошёнными. Вот и Ульяна после гибели мужа и сыновей надломилась, подмыло её горе, как берёзку на бе­регу реки в половодье. Рухнула она в бурную реку жизни, бьёт её течением, тянет на стремнину. А корни-то крепко вцепились в землю родную, держат ещё, из последних сил держат.

Ульяна подняла взгляд на почерневшие от времени ико­ны, но со светлыми ликами святых. Перекрестившись не­сколько раз, тяжело вздохнула. Взяла с комода две неболь­шие простенькие рамочки с фотографиями мужа и сыновей, что сгорели в пламени ненасытной войны. Дрожащими ру­ками протёрла рамочки концом выцветшего фартука. Не­которое время смотрела на дорогие ей лица. Вздохнув, по­ставила рамки на место и опять перекрестилась.

— Ну вот, родные мои, подходит вроде и моя пора сби­раться в дорог)?' дальнюю. По всему вижу. Не та стала Улька, не та. Нонча в зиму совсем занемогла. Ноженьки не слуша­ются, голову обносит, кровь вот носом опять же идёт. Вот табак стала нюхать, будь он неладен. Пелагея, кума наша, посоветовала. Вроде легчает. По дому всё одно копошусь помаленьку. А как же, весна приспела, а тут и лето как с горы скатилось.

— Я об чём сказать-то хотела, крови ночки мои и ты, сокол мой ненаглядный? Вот собираюсь я к вам, а сама в раздумьях. Не рановато ли, девка, на покой в кущи небесны собралась. И так прикину и этак. Рановато, думаю. Здесь покуда нужна. И за вас тоже здесь пока быть мне надо. Подмогну ещё не­множко дочери поднять пострелят-то наших. Вы их теперь и не узнали бы. Хорошие ребятишки растут. Работящи, по­кладисты, уважительны. Радость одна на них смотреть.

— Ты, Панкратыч, возгордился бы внуками своими. Да и ты, сынка, шибко гордился бы ими и радовался, — про­должила женщина. — Ладные, баские у тебя дети, Василий. Хорошая подмога тебе была бы к старости, замена добрая. Жаль только, время им досталось никудышное, тяжёлое да голодное. Без отцов опять же. Тяжко живётся. Ну ничего, поднимутся, вырастут. Добрыми людьми будут. А я подмогну чем могу. Так что простите, задержусь я покуда здесь, не поджидайте меня. Попозже свидимся.

И исполнив это очень важное для неё дело, облегчив своим признанием и откровением душу, Ульяна еще раз пе­рекрестила фотографии дорогих ей людей, заторопилась к своим повседневным делам.





****************


— Вставай, девонька. Вставай, родная. Солнушко-батюшка уже давно по небу катится. И денёк народился ба­ской. Пора, касатушка. Пора, помощница, — слышит Клава сквозь улетающий сон распевный ласковый голос своей ба­бушки.

Её в доме все любят и слушаются. И так в этом доме было всегда. А после гибели на войне мужа и сыновей, по­сле того как все домашние увидели, что она стала быстро увядать, сохнуть на корню, сноха и внуки старались не толь­ко всячески поддержать её, но и стремились делать намного больше дел по хозяйству и дому, чтобы хоть немного об­легчить тяжкое бытие убитой горем бабушки. Она видела всё это, где-то в душе и радовалась этой заботе и вниманию со стороны близких, но иногда сетовала и говорила домаш­ним, что не дело оставлять её без работы, оставлять наедине с мыслями, что ей от этого хуже.

Вот и сейчас она давно на ногах. Сначала проводила сноху на работу, а потом и старшего внука Васю. Ему один­надцать. И в летнее время он помогает семье, охотно тру­дится на посильных работах в колхозе. Вот уже месяц, как пасёт колхозных теляток, что зимой народились. Сегодня его должна непременно подменить сестрёнка Клава. Несмо­тря на то что девчонке восемь лет, она не по возрасту рос­лая, крепкая и смышлёная.

— Ты, Клавушка, пойди-ка прямо к колодцу да там и спо­лосни своё личико ладное водичкой холодненькой. Сон-то сразу спугнёшь, он быстро улетучится. Да к столу поспе­шай. Я тут собрала тебе немного перекусить, подкрепиться с утра. Не ахти, конечно, еда, но организм взбодрится и тебе веселее будет. И на чаёк налегай. Он хоть и вода, но травок я там всяких заварила, а они дюже пользительные, особливо для организму молодого, растущего. Поверь мне, по своим ребяткам знаю.

И бабушка Ульяна тяжело вздохнула и с любовью посмо­трела на внучку. Девочка быстро облачилась в простенький ситцевый сарафан, выскочила на улицу. Через несколько минут она появилась в доме причесанная и улыбающаяся.

— Ну, вот я и готова, бабуля.

— Хорошо, касатушка. Давай-ка за стол. Тебе, Клава, Ва­сятку надо пораньше подменить. У него сегодня ещё дело важное есть. Заберёт его к полудню Назар Егорович, бра­тельник мой. Поедут они на Засимовы гари на покосы свои. А Василий копёшки там возить будет. Ты же знаешь, у брата хлопцев-то нет, бабы да девки одни. Егорыч обещался и на наш пай одёнок какой поставить для овечки нашей. Гля­дишь, и мы немного разживёмся, приплод скоро у неё бу­дет. Так что ты, девка, там с телятишками сегодня до вечера одна будешь. Знаю, милая, трудновато будет, день жаркий предстоит. Овод поднимется. Ты их к тому времени в тенёк гуртуй, да к речушке поближе. И смотри, чтобы к тому вре­мени стригуны эти насытились. Ну, не впервой, сама зна­ешь. Да обутку посмотри. Чтобы и легко было, а главное, ногам не колко. А то ведь везде за этими архаровцами бе­гать придется. Они в этом возрасте дюже любопытны, везде лезут. К вечеру подавайся с ними ближе к загону. Там попаси, где отава поднимается после дождей. Я по­прошу Авдотью-соседку пораньше подойти туда, навроде как она там воду на ночь накачать в колоды должна.

— Узелок я тебе тут спроворила. Глядишь, где и переку­сишь немного. День всё одно долгий. Ты растяни харчишки-то, и тебе легче будет. Книжицу твою, что учительша дала на лето, тоже положила. Может, выкроишь минутку, где и полистаешь. Не всё же эти басурманы хвостатые резвиться будут. И самое главное. Ты, дева, старайся за дорогу, что ведёт на Осиновку, их не отпускать. Крути вдоль речки да у болотца. А там дале хлеба. Не дай Бог. Там часто носится на ходке объездчик теперешний, чёрт бородатый, колченогий Митька Дроздов. Это же надо, как жизня парня исковеркала, каким злым стал. А ведь какой парень был ране-то. Гармо­нист, балагур. Девками вертел как хотел. Вона какая штука жизнь, Клавушка.

Клава встречала раза два-три этого угрюмого, хромаю­щего мужика. Появился он в деревне через год после окон­чания войны. Старики с трудом, но признали в нём Мить­ку Дроздова, гармониста-весельчака из соседней деревни Княжево. Был Митька из большой крестьянской работящей семьи. Справно жили, в достатке. Скота полон двор, надел земельный. Да только рухнуло всё в одночасье. Раскулачили подчистую как зажиточных, в кулаки-мироеды записали. И отправили всю семью: и стариков, и детей малых — в даль таёжную, незнакомую. По дороге, говорят, двое-то сыновей сбежали. Это был Митька с братом старшим. Брат вроде как помер потом, а младшего всё одно изловили. Долго скитал­ся по лагерям, потом во время войны работал на лесоповале, там ногу ему и повредило.

С земляками Дроздов не сошёлся сразу. Был угрюм и неразговорчив. Как будто во всех его бедах были винова­ты они, озерцы. Сначала он поселился в заброшенной ещё с войны хатёнке, где жила-горевала последнее время баб­ка Лукерья. Сыновья её погибли в первый год войны, сама она тоже после похоронок тихо прибралась. Хатёнка так и простояла всю войну одиноко, зарастая травой-бурьяном. С разрешения властей местных в ней и поселился Митька-колченогий, так стали звать по-за глаза озерцы неожиданно объявившегося земляка.

Шустрым, однако, оказался этот нелюдим. Быстро вы­правил себе все необходимые бумаги. На работу его помог пристроить земляк из Княжево, что работал в колхозе зоо­техником. И стал Дроздов летом объездчиком, а зимой фу­ражиром трудиться. Немного погодя подкатило это пугало бородатое под бок к вдове-солдатке Матрёне Масловой, в дом её Митька перебрался. Осуждали её многие за поступок этот, судачили бабы. Посудачили и отстали. А кто-то и под­держал, сердцем понял. На мужиков-то дефицит страшный. А тут какой-никакой есть. Худой, да свой. Кусок хлеба за­рабатывает, по дому опять же помощь. Детей поднять по­может. Да и прочая любовь-морковь.

Выслушав наказы бабушки, девчонка заторопилась к летним загонам, что находились сразу за поскотиной. Ва­силий её уже поджидал. На листе лопуха он протянул ей горсти две красных, спелых ягод земляники.

— А сам? Давай поделимся, братка, — ласково сказала де­вочка.

— А я уже от пуза, — улыбаясь, ответил Василий,— Там, на бугорке, наткнулся, как-то не потоптали скотом. Ведь и коров, и коней гоняют в поля этой дорогой. Так что давай налегай. Знаю, что любишь ягодки.

Клава молча кивнула. Достала из торбы хлебца, поло­жила на него кусочек сала и подала брату.

— А вот от этого не откажусь. Я на ходу пожую. Надо спешить. Люди ждут, наверное, уже меня. А телятки вроде смирные сегодня, я их хорошо покружил с утра, так что че­рез часок-другой улягутся и ты отдохнешь.

И брат торопливо зашагал в деревню.

Действительно, через час телята стали лениво ходить по поляне. Чувствовалось, что насытились её пострелята и, повинуясь команде своей юной повелительницы, что шла рядом с тонкой хворостиною, охотно направились к берегу речки. Напившись воды, они стали устраиваться на песок, на травку, в тенёк между двумя раскидистыми кустами таль­ника, Когда все телята определились, Клава тоже присела в небольшом отдалении на невысокой возвышенности под молодой берёзкой. Место было удобное, всё беспокойное хозяйство на виду. А главное, хоть небольшая, но спаси­тельная тень.

Немного перекусив, скинув обутку, девочка стала увле­чённо читать книжку. Но усталость брала своё, глаза стали всё чаще и чаще смежаться, всё куда-то уплыло. Пересилил её сон. Уснула Клава, крепко уснула. Как провалилась куда-то.

Буквально через несколько минут по просёлочной до­роге, что вела в соседнее село, побежали вихревые бурунчики. Они быстро увеличивались, росли и превратились в большую воронку. Через какое-то время та вихревая пыль­ная воронка оказалась среди лежащих телят. Она буквально на мгновение шаловливо-вероломно ввинтилась в мирно спящий табунок, подняла песчаную пыль, бросив её в гла­за удивлённых малышей, и побежала дальше по воде. По­том молнией перескочила низкорослый камыш за речкой. Но своё дело вихрь-шалун сделал. Напуганные телята, как по тревоге, вскочили со своих мест и стали лихорадочно метаться около речки. Потом устремились через дорогу в сторону хлебов. Там, немного успокоившись, стали робко втягиваться в хлебное поле. Они впервые оказались в та­ком месте. Им был незнаком этот необычный, влекущий за­пах спеющего хлеба. К тому же они стали находить среди колосьев довольно вкусную мягкую травку, что пришлась по вкусу. Успокоившись окончательно, стали бродить по полю, выискивая понравившееся им лакомство.

А девочке снились качели, что сделал отец до войны. И берег озера родного, и прозрачная его вода. И как отец, улыбаясь, со своих плеч бросал их с братом в воду. Видела смеющуюся на берегу мать в красивом сарафане и почему-то грустную и сильно седую бабушку. И девочке было так хорошо, что она крепко спала и ей хотелось продолжения снов из той счастливой жизни.

Проснулась она от громкого крика и боли в ноге. От­крыв глаза, она съёжилась от страха. Над ней, как чёрный ворон, навис колченогий объездчик Дроздов. Он тряс сво­ей чёрно-седой бородой, в руках его была короткая плётка.

— Спишь, отродье босяцкое, сны-картинки смотришь! Книжицы почитываешь! Где брат твой? Что молчишь, без­отцовщина? Смотри, животина-то твоя безмозглая в хлебах ходит. Ты знаешь, чем это пахнет по временам-то нонеш­ним? Всего лишитесь за потраву хлебов! А, что с вас брать, голь перекатная! А мамаша ваша в тюрьму пойдёт, как вре­дитель. Васька тоже отвечать будет, уже большой. Ему до­верено это дело исполнять!

И объездчик снова замахнулся на плачущую девочку.

— Чего стоишь? Беги к хлебам, выгоняй своих оглоедов, пока поле не кончили. Я сейчас подъеду.

Два раза девочке повторять не нужно было. Она и так порывалась бежать к полю. Клава сорвалась с места, забыв про обутку. Она бежала босиком и плакала. Подсохшая, объеденная скотом трава больно колола ноги.

Или от этой боли, или от обиды, что так получилось, что подвела своих близких, девочка заплакала ещё сильнее, навзрыд, размазывая по щекам хлынувшие слёзы. А в ушах гремел грозный голос колченогого: «Безотцовщина! Без­отцовщина!» Клава повернулась и на бегу погрозила объ­ездчику кулаком. А возмущённый этими обидными словами детский ум пульсировал:

— Я не безотцовщина! Мой отец герой! Он погиб за ро­дину! А ты тюремщик. Страшный тюремщик!

Бежала, птицей летела к хлебному полю Клава, кричала, умоляла телят быстрее покинуть хлеба.

И словно услышали они, словно прониклись незавид­ным положением и состоянием юной пастушки: медленно покинули поле и потянулись в сторону летнего лагеря.

Март 2018 г. г. Тюмень.