Владимир Герасимов
Берега далёкие и близкие
Берега далекие и близкие...
Озерцо это на границе двух областей Дмитрий Широков знал уже второй десяток лет. Когда-то осенью, не имея возможности уехать на свои излюбленные места в Северном Вагае, они с общего согласия решили поехать на знакомые перекаты на реке Нице, что петляет по Свердловской области. Там по осени можно было поблеснить щуку, а на ночь на небольшом заливном озере поставить несколько сетей. Но тогда не заладилось как-то сразу. Через час-полтора поездки в колесо «поймали» приличный ржавый гвоздь. Это-то дело поправимое. Колесо заменили. Но через полчаса езды в двигателе появился подозрительный звук. Остановившись перекурить, стали думать и советоваться, что делать дальше. Однозначного мнения не было. От города удалились уже на приличное расстояние. Пятница на исходе, и возвращаться никто не хотел. Да оно и понятно, полмесяца собирались. Всё приготовлено: удочки, спиннинги, сети. А настрой! Какой у всех был настрой, только рыбак поймёт. И время благодатное: вторая половина сентября только порог переступила. Есть и грибы в лесах. А главное, гнуса уже практически не стало. Так, днём на пригреве появлялась безобидная мелкота с жалкой нудной песней, да кто уже на неё внимание обращал.
Все сомнения тогда разрешил местный тракторист, что остановился рядом с их машиной. Поприветствовав мужиков, спросил, не нужна ли помощь. Ему откровенно поведали о сложившейся ситуации. Когда он услышал, что у компании нет решения по дальнейшим действиям, Николай — так звали тракториста — весело сказал:
- Ну, мужики, это дело поправимое. Я сам заядлый рыбак и что такое страсть рыбацкая, знаю. И не советую вам ехать дальше: непонятно, что с машиной и куда этот стук может выйти. Да и в город ехать не надо. Я вам вот что предлагаю. Через километр-полтора по ходу будет неприметный свёрточек направо. По нему и езжайте. Дорожка просёлочная пойдёт через соснячок, потом полем мимо заброшенной деревушки. От деревни она поведёт вас влево, её и держитесь. Следуйте до соснового куреня. Этот лесок стоит аккурат на берегу небольшого заливного озера. Наши местные там рыбачат крадучись только весной по большой воде. Я тоже там редко бываю. Летом оно иногда сильно зарастает. Остаются, правда, приличные «стёкла», по две-три сети можно ставить.
— Там завсегда дед Матвей с нашей деревни любил рыбачить. Знал он места и без рыбы никогда не приезжал. Привозил по десятку-полтора крупных карасей, были в его улове и солидные лещи. Но гордостью его были лини, только он их там добывал. Теперь его дети в город забрали, прибаливает сильно. Да и один остался. А вот с удочками да спиннингами наши мужики не балуются. Времени на это нет. Сами знаете, работы хватает на деревне всё лето.
Прислушались тогда друзья к совету бывалого рыбака и не пожалели. По душе было и место расположения, не подвело и само озеро. Улов тогда был просто замечательным. Весомые лещи и караси, приличная плотва были в сетях. Да и на спиннинги удалось потешить душу. Каждый отловил тогда по нескольку приличных экземпляров. Впоследствии выбирались они ещё пару раз на это заливное озерцо.
Сейчас на рыбалку прежней компанией друзья летом практически не выезжают. И здоровье уже стало подводить, и серьёзно держали дачи. Поэтому каждый удовлетворял свою рыбацкую страсть как мог. Вот и Широков выбирался иногда один на зорьку с удочками и спиннингом на свои излюбленные места.
На этот раз его потянуло почему-то именно на это неприметное озерцо. Лето уже, как и тогда, катилось на закат, работы на даче поубавилось. Всё шло своим чередом, урожай подходил поэтапно, и помощников было предостаточно. А сейчас погода установилась. После недельных августовских дождей в воздухе поплыли чудные, осенне-неповторимые ароматы.
И Широков в приподнятом настроении ещё в начале недели стал обзванивать своих друзей. После разговора с ними наступило временное разочарование. Мужики не могли б этот раз составить ему компанию. Что поделать — жизнь! Один готовился к плановому обследованию в кардиоцентре. У второго уже был билет на поезд до Сургута: там народился долгожданный внук.
В сложившейся ситуации у Широкова было два чувства. Он до полудня никак не мог решиться на поездку. Да и жена настойчиво отговаривала ехать одному. Хотя знала характер мужа: если решится — никто и ничто его не удержит. Так оно и получилось. Уже под вечер он объявил:
— Ты знаешь, мать, я всё-таки поеду завтра с утра. Погоду передают добрую, недельку постоит без дождей. Поеду с ночёвкой. А что, машина надёжная. Да там часто кто-то из рыбаков бывает. Порыбачу, глядишь, и повезет. А на обратной дороге по соснячку похожу. Посчастливится, белые попадутся али на рыжики наткнусь.
Одним словом, решился Широков, и от этого решения радостно стало на душе. Утром, чуть стало светать, тронулся Дмитрий Васильевич в путь.
Часа через два он в приподнятом настроении уже сворачивал к заветному озерцу. Не спеша петляя травянистой дорожкой-змейкой по подтянувшемуся заметно сосняку и березняку, подъехал к месту стоянки. Оно было немного расширено, на кругу было два кострища. По всему видно, что бывают тут рыбаки в этом году почаще. И сейчас в тени двух старых сосен стояла подержанная «Нива». Поставив свою машину на приглянувшееся место, Широков вышел оглядеться. Подойдя узкой тропкой к небольшому склону, он закурил и стал с наслаждением осматривать озерцо и его окрестности. Озеро в этой низинной чаше завораживало своей неброской красотой. Противоположный недалёкий берег зеленел раскидистыми соснами. Чуть поодаль золотом на свету уже горели осенние берёзы. А среди них пламенели яркие осины. Озеро большой красивой каплей вытянулось от спрятавшейся за густым ивняком реки в это осеннее лесное великолепие. Само зеркало озера было, как и в прошлые годы, местами затянуто водорослями. Ближе к берегу под солнцем яркими жёлтыми звёздочками горели кувшинки.
К берегу пристала резиновая лодка. И вот уже узкой тропинкой к месту стоянки идет высокий старик. Идёт медленно. Было видно, что ему нелегко даётся даже этот небольшой подъём. Возраст его трудно было определить. Но грязновато-седая борода и такие же волнистые волосы, тяжёлая поступь говорили о его довольно приличном возрасте. В руках старик нёс металлический садок, в котором трепыхалась рыба. Как потом оказалось, это были два больших карася и щука килограмма на два. Подойдя совсем близко, старик бодро поздоровался:
— Здравствуй, мил человек. Если не трудно, возьми садок с рыбёшкой, поставь на брезентину, что под кустом. Да пойдём присядем вон на ту лесину.
И он неспешно пошёл к приличному бревну, что лежало рядом с кострищем. Поставив садок с рыбой в тень куста, туда же подошёл и Широков. Старик ещё не присел, поджидал его.
— Ну что, давай будем знакомиться. Если не против, перейдём сразу на «ты». Я человек простой, старый к тому же, кое-где уже даже замшелый. Так общаться мне сподручнее, да и душевнее, к беседе располагает. К тому же, смотрю, ты тоже далеко не вьюнош, не вчера народился. Походил уже дорогами пыльными-буранными, однако.
И старик протянул руку:
— Шведов Гордей Петрович. Сам-то я из Тобольска. Тут намедни восемьдесят пять стукнуло. Но не могу сидеть в стенах городских. Сахар у меня, давление опять же. Старая дома ворчит, не пущат в поездки разные. А какая, говорю, разница с таблетками-то где загорать. А тут, сам видишь, воздух пользительный, медовый. Да и потом движение. Вот и привёз нас месяц назад с баушкой сын к себе в село, что тут неподалёку на юру стоит на слиянии двух рек. Усть-Ница прозывается. Может, слыхал? Сын у меня здесь осел сразу после института, на земле теперь трудится, фермером стал. А раньше-то инженер ил тут же в колхозе, пока тот Богу душу не отдал. А ведь миллионером был, фонтаны-фонари как в городе. Да, жизнь подошла. Ну, ладно, что об этом, извини.
— Ты какого роду-племени будешь? — тихо продолжил старик.
— Не из графьёв я, Петрович. А что касается общения, мне тоже «ты» ближе. Если вам так удобнее. Все-таки возраст солидный, — заговорил Широков. Затем продолжил:
— Дмитрий Васильевич Широков, из Тюмени я. Значит, земляки мы с вами. Я тоже городской, два года назад на пенсию вышел. А вот это дело люблю и частенько выбираюсь на природу. Изредка здесь с друзьями бываем. Только теперь у всех проблемы. Вот сегодня рванул один сюда.
— Ну что, Васильевич! Присядем, покурим, если балуешься. Я-то вот грешен, с войны дымлю.
Мужики расположились на бревне, закурили. Некоторое время молчали. Заговорил старик, навроде как на правах хозяина здешних мест.
— Ты, Василич, как прибыл-то? С ночёвкой али только днём поплавать, побаловаться, душу отвести?
— Да нет, Гордей Петрович, конечно, с ночёвкой. Сетёшки хочу на ночь поставить. Со спиннингом поплавать, а на зорьке с удочкой посидеть. Как здесь нынче-то? Не вся скатилась рыбёшка-то?
— Похуже, чем тот год, но сам видишь, немного есть, — тихо ответил старик. — Щучка-щурогай уже бойко ходит, бьёт малька. Карась неплохой попадается. Другая разная тоже имеется. Правда, немного, но я отсюда без улова не уезжаю. Да и местные, что здесь привыкли рыбачить, тоже с уловом вертаются. А что с ночёвкой приехал, это хорошо. Компанию мне составишь. Веселее будет. Я нонче тоже заночую на природе. Сын с внуком в город подались, кредиты какие-то выбивать на дела свои фермерские, вот, почитай, месяц катаются. Возвернутся только завтра к вечеру. Там на хозяйстве старуха моя со снохой и внучкой остались, рыбки ждут. А мы с тобой, Митя, уху вечерком спроворим. Щучку под костром запечём. Посидим, за жизнь поговорим.
— А сейчас давай поступим так, — тихо продолжил старик. — Если ты не против, давай перекусим немного, что-то я, брат, промялся на свежем воздухе. Ты потом на озеро соберёшься, своим делом займёшься. А я, пожалуй, прилягу. Да, Димитрий, ты своё не доставай пока ничего, не гоношись. Открой вон багажник моей машины, там корзинка плетёна стоит. Давай её сюда на свет божий. Там мне девки мои всё собрали. Всё у них там порезано, разложено. И термосок с чайком на травах. А до твоего тоже вечерком очередь дойдёт. Да, захвати там столик раскладной. Сам давненько когда-то сделал. Тоже частенько выезжали с приятелями. С ним удобно. Столик вот остался, а дружков уже почти никого нет. Така вот жизнь, Митя. — И старик тяжело вздохнул.
Широков принёс и корзину, и раскладной столик из дюралевых трубок и выцветшего уже брезента. Старик быстрыми привычными движениями подготовил столик и поставил его рядом. Затем неторопливо стал извлекать из корзины разные формочки и свёрточки. Посмотрев, что-то возвращал в корзину со словами: «Это опосля, на вечер». Что и говорить, основательно подготовился дед к рыбалке.
- Давай-ка, друже, мы поступим так. Сейчас управимся с тем, что может подпортиться. А то, что потерпит, оставим на вечер и утро, — не то советуясь, не то окончательно решив, тихо сказал старик.
И стал разворачивать полотенце, где в пергамент была завернута приличная часть отварной курицы. Затем извлёк из пакета перо зелёного лука, открыл небольшой контейнер, где лежали аппетитные малосольные огурчики, ещё в одной формочке бутерброды с помидорами, в центр столика он поставил формочку с нарезанным копчёным салом.
— Ну, Гордей Петрович, за такой стол и высоких гостей пригласить не стыдно, — потирая ладони, эмоционально сказал Широков.
— А мы что, не высокие с тобой? Что ни на есть самые высокие. На нас всегда держава держалась. От супостата хранили её и кормили народ наш. Я, Митя, грешным делом, люблю за красивым столом посидеть, поесть вкусно. Словно из князьёв каких. Да, что и говорить, куска-то лишнего ни в детстве, ни в войну не видел. Да и опосля, пока поднялись-то, тоже не особо жировали. А здесь, паря, у меня всё своё, всё натуральное.
Со дна корзинки старик достал побитую, потерявшую давно краску армейскую фляжку.
— А как насчёт по рюмочке? Тоже своё, натуральное изделие. На тобольском кедраче настояно. Пользительная вещь, скажу тебе, — улыбнулся Шведов. — Да, фляжка эта, подруга моя фронтовая, всё время со мной с сорок пятого года, друг в поезде подарил. Ну, так как? — ещё раз переспросил старик, потряхивая фляжкой.
- Ну, а почему бы и нет! — ответил Дмитрий Васильевич.
— Ну что, давай тогда потрапезничаем. Закусим, чем Бог послал.
Выпили по рюмочке. Кедровка на самом деле была хороша, внутри сразу потеплело. Стали с аппетитом закутывать, ведя неспешный разговор.
— Ты, Василич, что прихватил-то из орудий лова? — спросил старый рыбак.
Широков стал перечислять, называя и ячею своих сетей.
- Ну, не густо, не густо. Сразу видно, давненько здесь не бывал. Ты, паря, ставь сороковку и пятидесятку в любое место ближе к берегу. С гарантией будет карась мерный, подлещик, щучка заскочит непременно. Она нонча бойко ночью ходит. А вот крупные сети ты, пожалуй, не ставь, пустые будут. Лещ хрушкой скатился вместе с водой, перспективы оставаться, видно, не почуял. Карася речного тоже что-то зашло в эту весну мало, а вот тутошного дивно есть. Ну, а по месту сам определяйся, — тихо закончил свои рекомендации Шведов.
Рассиживаться у стола не стали. Накрыв столик с продуктами широкой тряпицей, закурили. После обеда старик почистил и прибрал рыбу. Присолив её, пошёл отдохнуть. Широков, подготовив снасти, выплыл на озеро.
С озера Дмитрий Васильевич вернулся потемну. На берегу уже давно горел костёр. И в темноте, к появляющимся звёздам, от костра улетали звёздочки-искры. Вечер был замечательным. Было по-осеннему свежо, дышалось полной грудью. Запахи, пусть не такие яркие, как летом, были вокруг. Их смесь радовала и даже привносила в душу особый настрой. Подходя к костру, Широков почувствовал это особенно сильно. Запах дыма и варившейся ухи ещё раз утвердили его в том, что надо чаще бывать на природе, быть у таких костров, быть семей но, с внуками.
— Ну как, мил человек, отвёл душеньку, поплавал, насмотрелся на красоту земную, глотнул тишины? — такими словами встретил Широкова старый рыбак. — А я вот, Митя, отдохнул. Как тут спится на травке-то, нигде так не сплю, как на природе. И годы навроде уходят. А я уже поджидаю тебя. У меня всё готово. Вон ушица напревает, под угольками щучка томится, в глине решил запечь. Пробовал когда-нибудь? Что я спрашиваю, ты же рыбак давнишний, всё испробовал. Неси, что там у тебя припасено, деликатесы городские. Да садиться будем, пожалуй. Ты позволь, я уж поухаживаю за тобой, горячее сам подам, рыбу достану. Щучку сейчас вытащу, пусть простынет маленько. А ты пока подрежь, что там есть, да хлебец разложи. Хлебец, Митя, порежь непременно мой, домашний. Девки у меня мастерицы хлеба печь. Вон в рушнике буханка завёрнута.
И старик стал колдовать у костра, ближе к столу поднёс котелок с ухой, сдвинув угли, извлёк глиняную болванку, где была щука.
И потёк в неспешном ритме вечер. Рыбаки плеснули из фляжки, выпили за рыбацкую удачу, за здоровье. С удовольствием закусывая, продолжали беседовать.
— Вот ты, Митя, давеча сказал при знакомстве, мол, не из графьёв ты. А откуда ты, паря, знаешь? Вот скажи, знаешь ли ты свою родову до седьмого-десятого колена? Вот видишь, не знаешь. И не пытаемся мы поднять пласты наши и узнать, а кто мы такие, чья кровь в нас течёт. Знамо, трудное это дело, не мхами только всё поросло. Землицы много на этом лежит, ох, много. Но кому-то надо поднять пласты истории. Внуки-то сейчас дюже грамотны, и возможностей у них больше. А мы должны сохранить в памяти то, что помним о родителях и дедах-прадедах наших.
И старик, закурив, на некоторое время замолчал.
— Вот взять, Васильевич, хотя бы меня. Судьбу-жизнь мою и родову нашу. Ох, и накручено, скажу тебе. Вот послушай и рассуди сам. Шведов я по фамилии родителей и деда моего. А ведь я и есть самый что ни на есть швед. Да, да, не удивляйся. Легенда семейная гласит, от шведа мы пошли, родова вся. И вот что передают из поколения в поколение в семье нашей. Конечно, дело давнее, что-то и присочинилось, но думаю, основа-то самая осталась.
— Давно это было, лет триста назад. Ещё при Петре нашем Великом. Ну, ты моложе, даты, может, и лучше помнишь. Тяжело тогда вставала на ноги Россия молодая, врагов вокругом хватало. Особливо там, где он окно рубить в Европу-то затеял. Шибко тогда швед там Петра одолевал, не мог смириться, что всё у нас на лад пошло. Вот их Карла, не помню, какой он там у них по номеру был, и попёр на Россию-матушку.
— А наш-то Петро хоть и молодой был, но шустрый. Ему поперёк не лезь, не моги мешать планы разные до ума доводить. А тут Карла пужать надумал. Ну, и получил своё. Под Полтавой это случилось. Прославились тогда русские битвой этой, на века в историю вошли. Знамя наше русское высоко подняли. Да и зауважали нас, побаиваться стали, считаться с нами.
— Много тогда супостатов в плен попало. Читал я когда-то, был там всякий народец с Европы: голландцы и немцы, датчане и шотландцы. А всех прозывали шведами, коль под Карлой шведским ходили. Вот и разбросали народ пленный этот поблизости с Балтикой-то, города, порты да всяко разное нужное для России строить. Ну, и робили бы, грехи замаливали, тем более послабление Пётр обещал: отпустить в срок за работу хорошую. Нет ведь, не всех устраивало это, то там, то сям бузотёрить стали, подбивать против власти. И поднялись, чтобы домой бежать.
— Петро-то, царь-батюшка российский нравом крут был, известно. Быстро заговорщиков-бунтарей утихомирил. Шибко буйных да ретивых этапом к нам в Сибирь сослал. По дороге часть умерла. Но многие дошли до Тобольска нашего.
— Я как-то был в музее нашем городском. Там мне подробно рассказали о народе, что прибыл тогда на землю нашу студёную. Народец-то был непростой, по тем временам дюже грамотный. Были и инженеры разны, каменщики, ружейники, музыканты, строители, да и прочими ремёслами владели. Многие жили по домам горожан, вели себя смиренно. Как рассказывали в музее, много пользительного сделали они тогда для города нашего. Построили хранилище для казны государевой, ясак-то тогда справно собирали по округе, оно и сейчас стоит, рентерея прозывается. Топило тогда город шибко, так их инженеры спланировали и с народом местным канал обводной в Иртыш соорудили. Другие дела добрые вершили они на земле нашей. Дальше по реке плавали, умения свои передавали. Уважали их шибко за мастерство и кротость. Послабления разрешили. Кто был веры христианской, разрешили жениться на девках русских и вдовах. Кто пожелал, веру свою менял.
— А потом и совсем разрешение дали, домой стали отпускать. Не все, конечно, засобирались. Кому было некуда и не к кому. Кто не захотел битым на родину возвращаться.
— Были среди тех, кто остался, и два брата шведа. Один шибко хорошо разбирался в строительстве крепостей, сооружений разных оборонительных. Другой оружие любил и ладил его мастерски. Инженера этого, говорят, сманили куда-то дальше на север укрепления строить. Неспокойно там было. Другой брат, получив разрешение, с молодухой и её родственниками подались вниз по Иртышу. Осели они километрах в ста от Тобольска и стали землёй заниматься. А поселение, что основал швед этот, Шведовым и нарекли. И мой род Шведовых, стало быть, оттуда. Вот, паря, какая история с географией бывает. Хочешь верь, хочешь нет, но перед тобой чистый швед. Во, смотри, стихами даже заговорил. — И старик тихо засмеялся.
— Давай-ка, Васильевич, выпьем мы с тобой за родову свою, за жизнь и корни наши. Какая бы кровь в нас ни текла, мы все проливали её во славу державы нашей многострадальной.
— Я с большим удовольствием поддержу твой тост, Гордей Петрович! Правильно и красиво ты сказал, ветеран уважаемый. За корни наши и отчизну нашу, как бы это громко ни звучало.
— Ну вот, земляк мой дорогой, подошло время и за щуку нам с тобой приниматься.
И Шведов стал аккуратно разламывать глиняную оболочку. Там в каких-то листьях аппетитно красовалась щука. Рыбаки с удовольствием принялись за новое блюдо.
— Ну, а теперь давай почаёвничаем, — тихо сказал старый рыбак.
Опять закурили и стали не спеша поглощать чудный напиток, что приготовил ещё дома старик. За это время чай в термосе настоялся, и от него шёл запах июльских лугов в период покоса.
— Когда-то давно я прочитал, не бывает в жизни случайностей. Всё в этой жизни закономерно, — тихо начал говорить снова Шведов. — Я тебе поведаю ещё одну свою жизненную историю, а ты уж рассуди, прав я или не прав.
— Семья у нас была большая. Семь душ, детей пятеро. Три брата и две сестрёнки младшие. Не хуже и не лучше других жили. Правда, самый старший брат перед войной погиб трагически на реке. Остались Прокопий, я да девчонки. Братка с девятнадцатого, а я с двадцать первого. Братка шибко реку любил и всё норовил устроиться на какую-нибудь проходящую посудину, что приставали в селе нашем. И всегда мечтал стать моряком. Но стал не моряком, а танкистом и танкистом воевал. А моряком стал я. Правда, войну захватил чуток, на пятки только наступил, так как на Дальнем Востоке служил. Но и там хватило, даже ранен был. А вот Прокопию досталось по полной. И воевал, и в плену был, и в Сопротивлении сражался аж на территории самой Норвегии.
— Мы о его судьбе ничего не знали до 1965 года. Как в годы войны получили извещение, что пропал Проша без вести, так и жили с этим. И родители ушли на тот свет, глаза выплакав от горя безутешного. К юбилею победы стали везде говорить и писать о пропавших без вести. Вот и поехал я тогда в военкомат как участник войны и рассказал о брате своём, что живём в неведении о судьбе солдата.
— Выслушали меня там внимательно, посоветовали, как поступить, куда написать. Сами пообещали тоже бумагу справить и куда надо послать.
— И вот ты знаешь, Димитрий, ведь пришла тогда на моё имя бумага из самой Москвы, за подписью чина важного, председателя комиссии какой-то по реабилитации или по-другому как-то, не помню. И там всё прописано про Прокопия нашего, весь его путь фронтовой и далее.
— Большим героем братка мой оказался. В танке горевшем его под Киевом взяли контуженного в плен. Долгое время был в концлагере в Штеттине, что в Польше. Потом, когда наши-то в обратку повернули да погнали кровопийцев назад, туда, откуда пришли в своих сапожищах кровавых, много наших пленных погрузили в баржи да в Норвегию и отправили. Там работы каторжной хоть отбавляй было. Вот и работали они под дулами автоматов, тоннели всякие копали, точки огневые укрепляли, лес валили. Об этом-то я уже потом много вычитал, как жилось там пленным нашим, как измывались над ними.
— Ну, а братка-то мой с товарищами бежал однажды при работе на тоннеле. Был среди них специалист по делу взрывному. Вот по уговору он и заложил взрывчатки поболе. А когда шарахнуло так, что охрана попряталась, они и рванули. Погибло наших много, но многим удалось спастись. Всё это было описано в бумаге той. И примкнули тогда наши к местным, что против Гитлера поднялись и воевали справно. Ну, и наши отомстили извергам за поругание и ад лагерный.
Шведов надолго замолчал, потом закурил. Видно было, что рассказ этот и воспоминания даются нелегко старому солдату, что знал цену потерь, цену подвига на войне. У старика слегка подрагивали руки, и он не знал, куда их пристроить. Бросив окурок в потухающий костёр, он стал пить остывший уже чай. Потом тихо продолжил повествование.
— И погиб танкист сибиряк Шведов там, на этой студёной земле. И лежит неоплаканный на чужбине в братской могиле братка мой, среди таких же соколов земли русской, что пошли в октябре 1944 года навстречу нашим наступающим войскам. Большая там заваруха была тогда у города Киркинес. Помочь-то помогли, оттянули часть немцев на себя, а вот сами полегли ребятушки, не увидели земли отчей, не обняли боле родных своих. А ведь так рвались, через всё прошли. Позднее получили мы и орден Славы его, и норвежский орден за мужество, проявленное братом в годы войны. Получили и фотографию братской могилы, где нашёл он последний покой.
- И это ещё не всё, земляк мой дорогой, — с каким-то душевным подъемом заговорил дальше старик. — Внук-то мой старший, Прошей названный в честь брата-героя, пошёл по моим стопам, на флоте служил в Мурманске. И были они в Норвегии, в городе этом. Поведал внук командирам историю о родственнике своём геройском. И что ты думаешь? Организовало начальство возложение венков к памятнику на братской могиле. И вот встретились там через десятки лет, какое там, через сотни лет, сибиряки на земле своих давних предков-викингов.
— Вот такая, брат, жизнь, такая закономерность, — закончил свой долгий рассказ старый солдат.
И было видно: стало ему легче оттого, что он поведал незнакомому человеку о жизни своей, о нелёгкой судьбе брата, да и всего поколения. И Широкову подумалось, что, наверное, на душе у старика сейчас чисто и светло, как после исповеди.
(По рассказам потомка шведа тобольского) Январь-февраль 2018 г.
г. Тюмень.