Владимир Герасимов

Берега далёкие и близкие





Берега далекие и близкие...





Озерцо это на границе двух областей Дмитрий Широ­ков знал уже второй десяток лет. Когда-то осенью, не имея возможности уехать на свои излюбленные места в Северном Вагае, они с общего согласия решили поехать на знакомые перекаты на реке Нице, что петляет по Свердловской обла­сти. Там по осени можно было поблеснить щуку, а на ночь на небольшом заливном озере поставить несколько сетей. Но тогда не заладилось как-то сразу. Через час-полтора по­ездки в колесо «поймали» приличный ржавый гвоздь. Это-то дело поправимое. Колесо заменили. Но через полчаса езды в двигателе появился подозрительный звук. Остано­вившись перекурить, стали думать и советоваться, что де­лать дальше. Однозначного мнения не было. От города уда­лились уже на приличное расстояние. Пятница на исходе, и возвращаться никто не хотел. Да оно и понятно, полмесяца собирались. Всё приготовлено: удочки, спиннинги, сети. А настрой! Какой у всех был настрой, только рыбак поймёт. И время благодатное: вторая половина сентября только по­рог переступила. Есть и грибы в лесах. А главное, гнуса уже практически не стало. Так, днём на пригреве появлялась безобидная мелкота с жалкой нудной песней, да кто уже на неё внимание обращал.

Все сомнения тогда разрешил местный тракторист, что остановился рядом с их машиной. Поприветствовав мужи­ков, спросил, не нужна ли помощь. Ему откровенно поведа­ли о сложившейся ситуации. Когда он услышал, что у ком­пании нет решения по дальнейшим действиям, Николай — так звали тракториста — весело сказал:

- Ну, мужики, это дело поправимое. Я сам заядлый рыбак и что такое страсть рыбацкая, знаю. И не советую вам ехать дальше: непонятно, что с машиной и куда этот стук может выйти. Да и в город ехать не надо. Я вам вот что предлагаю. Через километр-полтора по ходу будет не­приметный свёрточек направо. По нему и езжайте. Дорожка просёлочная пойдёт через соснячок, потом полем мимо за­брошенной деревушки. От деревни она поведёт вас влево, её и держитесь. Следуйте до соснового куреня. Этот лесок стоит аккурат на берегу небольшого заливного озера. Наши местные там рыбачат крадучись только весной по большой воде. Я тоже там редко бываю. Летом оно иногда сильно за­растает. Остаются, правда, приличные «стёкла», по две-три сети можно ставить.

— Там завсегда дед Матвей с нашей деревни любил ры­бачить. Знал он места и без рыбы никогда не приезжал. Привозил по десятку-полтора крупных карасей, были в его улове и солидные лещи. Но гордостью его были лини, только он их там добывал. Теперь его дети в город забрали, прибаливает сильно. Да и один остался. А вот с удочками да спиннингами наши мужики не балуются. Времени на это нет. Сами знаете, работы хватает на деревне всё лето.

Прислушались тогда друзья к совету бывалого рыбака и не пожалели. По душе было и место расположения, не под­вело и само озеро. Улов тогда был просто замечательным. Весомые лещи и караси, приличная плотва были в сетях. Да и на спиннинги удалось потешить душу. Каждый отловил тогда по нескольку приличных экземпляров. Впоследствии выбирались они ещё пару раз на это заливное озерцо.

Сейчас на рыбалку прежней компанией друзья летом практически не выезжают. И здоровье уже стало подводить, и серьёзно держали дачи. Поэтому каждый удовлетворял свою рыбацкую страсть как мог. Вот и Широков выбирался иногда один на зорьку с удочками и спиннингом на свои излюбленные места.

На этот раз его потянуло почему-то именно на это не­приметное озерцо. Лето уже, как и тогда, катилось на за­кат, работы на даче поубавилось. Всё шло своим чередом, урожай подходил поэтапно, и помощников было предоста­точно. А сейчас погода установилась. После недельных ав­густовских дождей в воздухе поплыли чудные, осенне-неповторимые ароматы.

И Широков в приподнятом настроении ещё в начале недели стал обзванивать своих друзей. После разговора с ними наступило временное разочарование. Мужики не могли б этот раз составить ему компанию. Что поделать — жизнь! Один готовился к плановому обследованию в карди­оцентре. У второго уже был билет на поезд до Сургута: там народился долгожданный внук.

В сложившейся ситуации у Широкова было два чувства. Он до полудня никак не мог решиться на поездку. Да и жена настойчиво отговаривала ехать одному. Хотя знала характер мужа: если решится — никто и ничто его не удержит. Так оно и получилось. Уже под вечер он объявил:

— Ты знаешь, мать, я всё-таки поеду завтра с утра. Пого­ду передают добрую, недельку постоит без дождей. Поеду с ночёвкой. А что, машина надёжная. Да там часто кто-то из рыбаков бывает. Порыбачу, глядишь, и повезет. А на об­ратной дороге по соснячку похожу. Посчастливится, белые попадутся али на рыжики наткнусь.

Одним словом, решился Широков, и от этого решения радостно стало на душе. Утром, чуть стало светать, тронулся Дмитрий Васильевич в путь.

Часа через два он в приподнятом настроении уже сво­рачивал к заветному озерцу. Не спеша петляя травянистой дорожкой-змейкой по подтянувшемуся заметно сосняку и березняку, подъехал к месту стоянки. Оно было немного расширено, на кругу было два кострища. По всему видно, что бывают тут рыбаки в этом году почаще. И сейчас в тени двух старых сосен стояла подержанная «Нива». Поставив свою машину на приглянувшееся место, Широков вышел оглядеться. Подойдя узкой тропкой к небольшому склону, он закурил и стал с наслаждением осматривать озерцо и его окрестности. Озеро в этой низинной чаше заворажи­вало своей неброской красотой. Противоположный неда­лёкий берег зеленел раскидистыми соснами. Чуть поодаль золотом на свету уже горели осенние берёзы. А среди них пламенели яркие осины. Озеро большой красивой каплей вытянулось от спрятавшейся за густым ивняком реки в это осеннее лесное великолепие. Само зеркало озера было, как и в прошлые годы, местами затянуто водорослями. Ближе к берегу под солнцем яркими жёлтыми звёздочками горели кувшинки.

К берегу пристала резиновая лодка. И вот уже узкой тропинкой к месту стоянки идет высокий старик. Идёт мед­ленно. Было видно, что ему нелегко даётся даже этот не­большой подъём. Возраст его трудно было определить. Но грязновато-седая борода и такие же волнистые волосы, тя­жёлая поступь говорили о его довольно приличном возрас­те. В руках старик нёс металлический садок, в котором тре­пыхалась рыба. Как потом оказалось, это были два больших карася и щука килограмма на два. Подойдя совсем близко, старик бодро поздоровался:

— Здравствуй, мил человек. Если не трудно, возьми са­док с рыбёшкой, поставь на брезентину, что под кустом. Да пойдём присядем вон на ту лесину.

И он неспешно пошёл к приличному бревну, что ле­жало рядом с кострищем. Поставив садок с рыбой в тень куста, туда же подошёл и Широков. Старик ещё не присел, поджидал его.

— Ну что, давай будем знакомиться. Если не против, пе­рейдём сразу на «ты». Я человек простой, старый к тому же, кое-где уже даже замшелый. Так общаться мне сподручнее, да и душевнее, к беседе располагает. К тому же, смотрю, ты тоже далеко не вьюнош, не вчера народился. Походил уже дорогами пыльными-буранными, однако.

И старик протянул руку:

— Шведов Гордей Петрович. Сам-то я из Тобольска. Тут намедни восемьдесят пять стукнуло. Но не могу сидеть в сте­нах городских. Сахар у меня, давление опять же. Старая дома ворчит, не пущат в поездки разные. А какая, говорю, разни­ца с таблетками-то где загорать. А тут, сам видишь, воздух пользительный, медовый. Да и потом движение. Вот и при­вёз нас месяц назад с баушкой сын к себе в село, что тут не­подалёку на юру стоит на слиянии двух рек. Усть-Ница про­зывается. Может, слыхал? Сын у меня здесь осел сразу после института, на земле теперь трудится, фермером стал. А раньше-то инженер ил тут же в колхозе, пока тот Богу душу не отдал. А ведь миллионером был, фонтаны-фонари как в городе. Да, жизнь подошла. Ну, ладно, что об этом, извини.

— Ты какого роду-племени будешь? — тихо продолжил старик.

— Не из графьёв я, Петрович. А что касается общения, мне тоже «ты» ближе. Если вам так удобнее. Все-таки воз­раст солидный, — заговорил Широков. Затем продолжил:

— Дмитрий Васильевич Широков, из Тюмени я. Значит, земляки мы с вами. Я тоже городской, два года назад на пен­сию вышел. А вот это дело люблю и частенько выбираюсь на природу. Изредка здесь с друзьями бываем. Только те­перь у всех проблемы. Вот сегодня рванул один сюда.

— Ну что, Васильевич! Присядем, покурим, если балу­ешься. Я-то вот грешен, с войны дымлю.

Мужики расположились на бревне, закурили. Некото­рое время молчали. Заговорил старик, навроде как на пра­вах хозяина здешних мест.

— Ты, Василич, как прибыл-то? С ночёвкой али только днём поплавать, побаловаться, душу отвести?

— Да нет, Гордей Петрович, конечно, с ночёвкой. Сетёшки хочу на ночь поставить. Со спиннингом поплавать, а на зорьке с удочкой посидеть. Как здесь нынче-то? Не вся скатилась рыбёшка-то?

— Похуже, чем тот год, но сам видишь, немного есть, — тихо ответил старик. — Щучка-щурогай уже бойко ходит, бьёт малька. Карась неплохой попадается. Другая разная тоже имеется. Правда, немного, но я отсюда без улова не уезжаю. Да и местные, что здесь привыкли рыбачить, тоже с уловом вертаются. А что с ночёвкой приехал, это хорошо. Компанию мне составишь. Веселее будет. Я нонче тоже за­ночую на природе. Сын с внуком в город подались, кредиты какие-то выбивать на дела свои фермерские, вот, почитай, месяц катаются. Возвернутся только завтра к вечеру. Там на хозяйстве старуха моя со снохой и внучкой остались, рыбки ждут. А мы с тобой, Митя, уху вечерком спроворим. Щучку под костром запечём. Посидим, за жизнь поговорим.

— А сейчас давай поступим так, — тихо продолжил ста­рик. — Если ты не против, давай перекусим немного, что-то я, брат, промялся на свежем воздухе. Ты потом на озеро собе­рёшься, своим делом займёшься. А я, пожалуй, прилягу. Да, Димитрий, ты своё не доставай пока ничего, не гоношись. Открой вон багажник моей машины, там корзинка плетё­на стоит. Давай её сюда на свет божий. Там мне девки мои всё собрали. Всё у них там порезано, разложено. И термо­сок с чайком на травах. А до твоего тоже вечерком очередь дойдёт. Да, захвати там столик раскладной. Сам давненько когда-то сделал. Тоже частенько выезжали с приятелями. С ним удобно. Столик вот остался, а дружков уже почти нико­го нет. Така вот жизнь, Митя. — И старик тяжело вздохнул.

Широков принёс и корзину, и раскладной столик из дюралевых трубок и выцветшего уже брезента. Старик бы­стрыми привычными движениями подготовил столик и поставил его рядом. Затем неторопливо стал извлекать из корзины разные формочки и свёрточки. Посмотрев, что-то возвращал в корзину со словами: «Это опосля, на вечер». Что и говорить, основательно подготовился дед к рыбалке.

- Давай-ка, друже, мы поступим так. Сейчас управимся с тем, что может подпортиться. А то, что потерпит, оставим на вечер и утро, — не то советуясь, не то окончательно ре­шив, тихо сказал старик.

И стал разворачивать полотенце, где в пергамент была завернута приличная часть отварной курицы. Затем извлёк из пакета перо зелёного лука, открыл небольшой контей­нер, где лежали аппетитные малосольные огурчики, ещё в одной формочке бутерброды с помидорами, в центр сто­лика он поставил формочку с нарезанным копчёным салом.

— Ну, Гордей Петрович, за такой стол и высоких гостей пригласить не стыдно, — потирая ладони, эмоционально сказал Широков.

— А мы что, не высокие с тобой? Что ни на есть самые высокие. На нас всегда держава держалась. От супостата хранили её и кормили народ наш. Я, Митя, грешным делом, люблю за красивым столом посидеть, поесть вкусно. Слов­но из князьёв каких. Да, что и говорить, куска-то лишнего ни в детстве, ни в войну не видел. Да и опосля, пока поднялись-то, тоже не особо жировали. А здесь, паря, у меня всё своё, всё натуральное.

Со дна корзинки старик достал побитую, потерявшую давно краску армейскую фляжку.

— А как насчёт по рюмочке? Тоже своё, натуральное изделие. На тобольском кедраче настояно. Пользительная вещь, скажу тебе, — улыбнулся Шведов. — Да, фляжка эта, подруга моя фронтовая, всё время со мной с сорок пятого года, друг в поезде подарил. Ну, так как? — ещё раз пере­спросил старик, потряхивая фляжкой.

- Ну, а почему бы и нет! — ответил Дмитрий Васильевич.

— Ну что, давай тогда потрапезничаем. Закусим, чем Бог послал.

Выпили по рюмочке. Кедровка на самом деле была хо­роша, внутри сразу потеплело. Стали с аппетитом закуты­вать, ведя неспешный разговор.

— Ты, Василич, что прихватил-то из орудий лова? — спросил старый рыбак.

Широков стал перечислять, называя и ячею своих сетей.

- Ну, не густо, не густо. Сразу видно, давненько здесь не бывал. Ты, паря, ставь сороковку и пятидесятку в любое место ближе к берегу. С гарантией будет карась мерный, подлещик, щучка заскочит непременно. Она нонча бойко ночью ходит. А вот крупные сети ты, пожалуй, не ставь, пустые будут. Лещ хрушкой скатился вместе с водой, пер­спективы оставаться, видно, не почуял. Карася речного тоже что-то зашло в эту весну мало, а вот тутошного дивно есть. Ну, а по месту сам определяйся, — тихо закончил свои реко­мендации Шведов.

Рассиживаться у стола не стали. Накрыв столик с про­дуктами широкой тряпицей, закурили. После обеда старик почистил и прибрал рыбу. Присолив её, пошёл отдохнуть. Широков, подготовив снасти, выплыл на озеро.

С озера Дмитрий Васильевич вернулся потемну. На бе­регу уже давно горел костёр. И в темноте, к появляющимся звёздам, от костра улетали звёздочки-искры. Вечер был за­мечательным. Было по-осеннему свежо, дышалось полной грудью. Запахи, пусть не такие яркие, как летом, были во­круг. Их смесь радовала и даже привносила в душу особый настрой. Подходя к костру, Широков почувствовал это осо­бенно сильно. Запах дыма и варившейся ухи ещё раз утвер­дили его в том, что надо чаще бывать на природе, быть у таких костров, быть семей но, с внуками.

— Ну как, мил человек, отвёл душеньку, поплавал, насмо­трелся на красоту земную, глотнул тишины? — такими слова­ми встретил Широкова старый рыбак. — А я вот, Митя, отдо­хнул. Как тут спится на травке-то, нигде так не сплю, как на природе. И годы навроде уходят. А я уже поджидаю тебя. У меня всё готово. Вон ушица напревает, под угольками щуч­ка томится, в глине решил запечь. Пробовал когда-нибудь? Что я спрашиваю, ты же рыбак давнишний, всё испробовал. Неси, что там у тебя припасено, деликатесы городские. Да садиться будем, пожалуй. Ты позволь, я уж поухаживаю за тобой, горячее сам подам, рыбу достану. Щучку сейчас вы­тащу, пусть простынет маленько. А ты пока подрежь, что там есть, да хлебец разложи. Хлебец, Митя, порежь непре­менно мой, домашний. Девки у меня мастерицы хлеба печь. Вон в рушнике буханка завёрнута.

И старик стал колдовать у костра, ближе к столу поднёс котелок с ухой, сдвинув угли, извлёк глиняную болванку, где была щука.

И потёк в неспешном ритме вечер. Рыбаки плеснули из фляжки, выпили за рыбацкую удачу, за здоровье. С удоволь­ствием закусывая, продолжали беседовать.

— Вот ты, Митя, давеча сказал при знакомстве, мол, не из графьёв ты. А откуда ты, паря, знаешь? Вот скажи, знаешь ли ты свою родову до седьмого-десятого колена? Вот ви­дишь, не знаешь. И не пытаемся мы поднять пласты наши и узнать, а кто мы такие, чья кровь в нас течёт. Знамо, труд­ное это дело, не мхами только всё поросло. Землицы много на этом лежит, ох, много. Но кому-то надо поднять пласты истории. Внуки-то сейчас дюже грамотны, и возможностей у них больше. А мы должны сохранить в памяти то, что помним о родителях и дедах-прадедах наших.

И старик, закурив, на некоторое время замолчал.

— Вот взять, Васильевич, хотя бы меня. Судьбу-жизнь мою и родову нашу. Ох, и накручено, скажу тебе. Вот по­слушай и рассуди сам. Шведов я по фамилии родителей и деда моего. А ведь я и есть самый что ни на есть швед. Да, да, не удивляйся. Легенда семейная гласит, от шведа мы пошли, родова вся. И вот что передают из поколения в поколение в семье нашей. Конечно, дело давнее, что-то и присочинилось, но думаю, основа-то самая осталась.

— Давно это было, лет триста назад. Ещё при Петре на­шем Великом. Ну, ты моложе, даты, может, и лучше пом­нишь. Тяжело тогда вставала на ноги Россия молодая, вра­гов вокругом хватало. Особливо там, где он окно рубить в Европу-то затеял. Шибко тогда швед там Петра одолевал, не мог смириться, что всё у нас на лад пошло. Вот их Карла, не помню, какой он там у них по номеру был, и попёр на Россию-матушку.

— А наш-то Петро хоть и молодой был, но шустрый. Ему поперёк не лезь, не моги мешать планы разные до ума доводить. А тут Карла пужать надумал. Ну, и получил своё. Под Полтавой это случилось. Прославились тогда русские битвой этой, на века в историю вошли. Знамя наше русское высоко подняли. Да и зауважали нас, побаиваться стали, считаться с нами.

— Много тогда супостатов в плен попало. Читал я когда-то, был там всякий народец с Европы: голландцы и немцы, датчане и шотландцы. А всех прозывали шведами, коль под Карлой шведским ходили. Вот и разбросали народ плен­ный этот поблизости с Балтикой-то, города, порты да всяко разное нужное для России строить. Ну, и робили бы, грехи замаливали, тем более послабление Пётр обещал: отпустить в срок за работу хорошую. Нет ведь, не всех устраивало это, то там, то сям бузотёрить стали, подбивать против власти. И поднялись, чтобы домой бежать.

— Петро-то, царь-батюшка российский нравом крут был, известно. Быстро заговорщиков-бунтарей утихоми­рил. Шибко буйных да ретивых этапом к нам в Сибирь со­слал. По дороге часть умерла. Но многие дошли до Тоболь­ска нашего.

— Я как-то был в музее нашем городском. Там мне под­робно рассказали о народе, что прибыл тогда на землю нашу студёную. Народец-то был непростой, по тем време­нам дюже грамотный. Были и инженеры разны, каменщи­ки, ружейники, музыканты, строители, да и прочими ремёс­лами владели. Многие жили по домам горожан, вели себя смиренно. Как рассказывали в музее, много пользительного сделали они тогда для города нашего. Построили хранили­ще для казны государевой, ясак-то тогда справно собирали по округе, оно и сейчас стоит, рентерея прозывается. То­пило тогда город шибко, так их инженеры спланировали и с народом местным канал обводной в Иртыш соорудили. Другие дела добрые вершили они на земле нашей. Даль­ше по реке плавали, умения свои передавали. Уважали их шибко за мастерство и кротость. Послабления разрешили. Кто был веры христианской, разрешили жениться на девках русских и вдовах. Кто пожелал, веру свою менял.

— А потом и совсем разрешение дали, домой стали от­пускать. Не все, конечно, засобирались. Кому было некуда и не к кому. Кто не захотел битым на родину возвращаться.

— Были среди тех, кто остался, и два брата шведа. Один шибко хорошо разбирался в строительстве крепостей, со­оружений разных оборонительных. Другой оружие любил и ладил его мастерски. Инженера этого, говорят, сманили куда-то дальше на север укрепления строить. Неспокойно там было. Другой брат, получив разрешение, с молодухой и её родственниками подались вниз по Иртышу. Осели они километрах в ста от Тобольска и стали землёй заниматься. А поселение, что основал швед этот, Шведовым и нарекли. И мой род Шведовых, стало быть, оттуда. Вот, паря, какая история с географией бывает. Хочешь верь, хочешь нет, но перед тобой чистый швед. Во, смотри, стихами даже загово­рил. — И старик тихо засмеялся.

— Давай-ка, Васильевич, выпьем мы с тобой за родову свою, за жизнь и корни наши. Какая бы кровь в нас ни тек­ла, мы все проливали её во славу державы нашей многостра­дальной.

— Я с большим удовольствием поддержу твой тост, Гор­дей Петрович! Правильно и красиво ты сказал, ветеран ува­жаемый. За корни наши и отчизну нашу, как бы это громко ни звучало.

— Ну вот, земляк мой дорогой, подошло время и за щуку нам с тобой приниматься.

И Шведов стал аккуратно разламывать глиняную обо­лочку. Там в каких-то листьях аппетитно красовалась щука. Рыбаки с удовольствием принялись за новое блюдо.

— Ну, а теперь давай почаёвничаем, — тихо сказал старый рыбак.

Опять закурили и стали не спеша поглощать чудный на­питок, что приготовил ещё дома старик. За это время чай в термосе настоялся, и от него шёл запах июльских лугов в период покоса.

— Когда-то давно я прочитал, не бывает в жизни случай­ностей. Всё в этой жизни закономерно, — тихо начал гово­рить снова Шведов. — Я тебе поведаю ещё одну свою жиз­ненную историю, а ты уж рассуди, прав я или не прав.

— Семья у нас была большая. Семь душ, детей пятеро. Три брата и две сестрёнки младшие. Не хуже и не лучше дру­гих жили. Правда, самый старший брат перед войной погиб трагически на реке. Остались Прокопий, я да девчонки. Брат­ка с девятнадцатого, а я с двадцать первого. Братка шибко реку любил и всё норовил устроиться на какую-нибудь про­ходящую посудину, что приставали в селе нашем. И всегда мечтал стать моряком. Но стал не моряком, а танкистом и танкистом воевал. А моряком стал я. Правда, войну захватил чуток, на пятки только наступил, так как на Дальнем Восто­ке служил. Но и там хватило, даже ранен был. А вот Проко­пию досталось по полной. И воевал, и в плену был, и в Со­противлении сражался аж на территории самой Норвегии.

— Мы о его судьбе ничего не знали до 1965 года. Как в годы войны получили извещение, что пропал Проша без вести, так и жили с этим. И родители ушли на тот свет, глаза выплакав от горя безутешного. К юбилею победы стали вез­де говорить и писать о пропавших без вести. Вот и поехал я тогда в военкомат как участник войны и рассказал о брате своём, что живём в неведении о судьбе солдата.

— Выслушали меня там внимательно, посоветовали, как поступить, куда написать. Сами пообещали тоже бумагу справить и куда надо послать.

— И вот ты знаешь, Димитрий, ведь пришла тогда на моё имя бумага из самой Москвы, за подписью чина важного, председателя комиссии какой-то по реабилитации или по-другому как-то, не помню. И там всё прописано про Про­копия нашего, весь его путь фронтовой и далее.

— Большим героем братка мой оказался. В танке горев­шем его под Киевом взяли контуженного в плен. Долгое время был в концлагере в Штеттине, что в Польше. Потом, когда наши-то в обратку повернули да погнали кровопийцев назад, туда, откуда пришли в своих сапожищах кровавых, много наших пленных погрузили в баржи да в Норвегию и отправили. Там работы каторжной хоть отбавляй было. Вот и работали они под дулами автоматов, тоннели всякие копали, точки огневые укрепляли, лес валили. Об этом-то я уже потом много вычитал, как жилось там пленным нашим, как измывались над ними.

— Ну, а братка-то мой с товарищами бежал однажды при работе на тоннеле. Был среди них специалист по делу взрыв­ному. Вот по уговору он и заложил взрывчатки поболе. А когда шарахнуло так, что охрана попряталась, они и рвану­ли. Погибло наших много, но многим удалось спастись. Всё это было описано в бумаге той. И примкнули тогда наши к местным, что против Гитлера поднялись и воевали справно. Ну, и наши отомстили извергам за поругание и ад лагерный.

Шведов надолго замолчал, потом закурил. Видно было, что рассказ этот и воспоминания даются нелегко старому солдату, что знал цену потерь, цену подвига на войне. У старика слегка подрагивали руки, и он не знал, куда их при­строить. Бросив окурок в потухающий костёр, он стал пить остывший уже чай. Потом тихо продолжил повествование.

— И погиб танкист сибиряк Шведов там, на этой студё­ной земле. И лежит неоплаканный на чужбине в братской могиле братка мой, среди таких же соколов земли русской, что пошли в октябре 1944 года навстречу нашим наступа­ющим войскам. Большая там заваруха была тогда у города Киркинес. Помочь-то помогли, оттянули часть немцев на себя, а вот сами полегли ребятушки, не увидели земли от­чей, не обняли боле родных своих. А ведь так рвались, через всё прошли. Позднее получили мы и орден Славы его, и норвежский орден за мужество, проявленное братом в годы войны. Получили и фотографию братской могилы, где на­шёл он последний покой.

- И это ещё не всё, земляк мой дорогой, — с каким-то ду­шевным подъемом заговорил дальше старик. — Внук-то мой старший, Прошей названный в честь брата-героя, пошёл по моим стопам, на флоте служил в Мурманске. И были они в Норвегии, в городе этом. Поведал внук командирам исто­рию о родственнике своём геройском. И что ты думаешь? Организовало начальство возложение венков к памятнику на братской могиле. И вот встретились там через десятки лет, какое там, через сотни лет, сибиряки на земле своих давних предков-викингов.

— Вот такая, брат, жизнь, такая закономерность, — закон­чил свой долгий рассказ старый солдат.

И было видно: стало ему легче оттого, что он поведал незнакомому человеку о жизни своей, о нелёгкой судьбе брата, да и всего поколения. И Широкову подумалось, что, наверное, на душе у старика сейчас чисто и светло, как по­сле исповеди.

(По рассказам потомка шведа тобольского) Январь-февраль 2018 г.

г. Тюмень.