Символ надежды
Виктор Семенович Коробейников





ВИКТОР КОРОБЕЙНИКОВ

СИМВОЛ НАДЕЖДЫ

(1917-1957 гг.)


Посвящается светлой памяти Красного командира

Коробейникова Семена Степановича - моего отца





РОМАН

















А ПРАВДА ВСЁ-ТАКИ ОДНА


_Новую_книгу_Виктора_Коробейникова_«Символ_надежды»_про­читал_ещё_в_рукописи._Справедливости_ради_надо_отметить,_что_с_первой_частью_романа_я_был_знаком_по_отдельным_её_публикациям_в_екатеринбургском_журнале_«Проталина»_и_альманахе_«Врата_Си­бири»_ещё_несколько_лет_назад._

_Виктор_Коробейников_из_поколения_детей_войны,_когда_прихо­дилось_работать_чуть_ли_не_наравне_со_взрослыми,_потому_что_муж­чины_ушли_воевать._Великая_Отечественная_не_обошла_стороной_и_се­мью_Коробейниковых,_но_и_до_неё_более_старшим_в_счастливой_пред­военной_жизни_пожить_пришлось_недолго,_потому_что_ей_предше­ствовала_тяжёлая_доля_становления_страны_из_аграрной_в_индустри­альную,_а_ещё_раньше_пережить_Гражданскую_с_её_полной_неразбери­хой._О_Гражданской_и_последующих_не_менее_горьких_испытаниях_ав­тор_хорошо_знал_из_рассказов_деда_и_отца,_от_других_живых_свидете­лей_непростой_истории_становления_Советской_России._Сохранились_в_семье_фотографии_и_некоторые_документы._

_Роман_«Символ_надежды»_писался_долго._И_не_из-за_лени_автора_или_поиска_нужных_документов._Просто_нелегко_было_сохранять_ту_золотую_середину,_от_которой_большинство_нынешних_историков_и_писателей_шарахаются_то_в_одну,_то_в_другую_сторону._Коробейников_не_хотел_грешить_против_правды,_потому_что_она_всё_же_одна._Не_белая_или_чёрная,_как_это_предстаёт_в_современных_публикациях_разнополярных_авторов,_стремящихся_отразить_или_только_негативные_страницы_истории,_не_желая_замечать_огромные_экономические_пре­образования_и_социальные_завоевания_советского_строя,_или_рисуя_только_радужную_картину_этого_прошлого,_старательно_обходя_страдания_народа,_забывать_которые_тоже_преступно._

_Виктор_Коробейников_пишет_без_прикрас,_но_и_не_сгущая_краски._Пишет_на_основе_истории_своей_родословной_-_деда,_отца,_других_родственников._Но_это_не_документальная_история_рода_Ко­робейниковых,_не_мемуары,_а_художественное_произведение,_герои_ко­торого_имеют_реальных_прототипов_с_их_реальными_радостями_и_драмами._А_поскольку_автор_написал_роман,_то_в_его_власти_было_пе­ремещать_своих_героев_в_те_события,_в_которых_они_в_реальности_не_участвовали._Но_эти_события_-_часть_истории_нашей_страны,_исто­рии_трудной,_нередко_оболганной,_искажённой_в_угоду_идеологии_пери­ода_правления_очередного_лидера_государства._Виктор_Коробейников_не_обходит_острые_углы,_но_и_не_подстраивается_под_историю_мо­мента._

_В_этом_ценность_нового_романа,_и_в_этом_заключается_труд­ность_работы_автора,_поскольку_нынешние_читатели,_как_в_далёкие_годы_Гражданской_войны,_разделились_на_два_лагеря,_легче_восприни­мая_только_чёрное_или_белое._Оттенки_многих_просто_пугают,_по­тому_что_надо_заставлять_себя_думать,_анализировать,_делать_ка­кие-то_выводы._

_Трудность_работы_заключается_и_в_том,_что_Виктор_Коробей­ников_пишет_прозу_на_основе_реальных_событий,_услышанных_от_лю­дей_предыдущего_поколения_или_свидетелями_которых_был_сам_с_его_богатейшим_жизненным_опытом,_обретённым_тесным_общением_с_простыми_жителями_деревень_и_сёл_во_время_своей_многолетней_ра­боты_на_разных,_в_том_числе_самых_высоких,_должностях_агропро­мышленного_комплекса._

_В_литературу_пришёл,_начиная_с_поэзии._Первыми_увидели_свет_два_сборника_стихов_«Самое_великое_наследство»_и_«Осенний_ветер»,_а_потом_по_совету_друзей-писателей_взялся_за_прозу._«Неотврати­мость_судьбы»_и_«Испытание_властью»_-_обе_эти_книги_есть_отра­жение_реальной_жизни_без_прикрас_и_умолчаний._Они_со_временем_при­вели_к_работе_над_романом._И_вот_он_в_ваших_руках._Читайте,_ду­майте,_размышляйте,_потому_что_правда,_в_конечном_счёте,_всегда_одна._Автор_даёт_каждому_из_нас_возможность_в_этом_убедиться._

_Леонид_Иванов,_

_Член_Союза_писателей_России._






Книга первая 

Слепящий свет Красной звезды


«Курсантская рота, подъем!» - эти всегда ненавистные слова за­ставляли Семена почти в полусне спрыгивать со второго яруса казар­менной койки.

На одевание отводилось три минуты. И еще одна минута на то, чтобы схватить на ходу карабин из пирамиды. Но на этот раз дежур­ный офицер с особой торжественностью объявил:

- Построение без оружия!

Семен удивился, но думать было некогда, надо было успеть встать в строй. Всякое движение курсантов прекратилось, ряды при­вычно замерли в молчании.

Артиллерийская школа Белогвардейской армии была сформиро­вана из мобилизованных рекрутов в конце декабря 1918 года. Распо­лагалась она в нескольких верстах от Томска в старых казармах и со­стояла из четырех взводов, в которых готовили командиров орудий, бомбардиров, канониров и ездовых. Ездовые набирались обычно из деревенских парней, умеющих управляться с лошадьми. Среди кур­сантов Семен считался одним из самых грамотных. Еще в 1914 году он с отличием окончил церковно-приходскую школу. Учились в ней дети прихожан местной церкви. Преподавали священники, дьяконы и учителя, закончившие церковные педагогические училища. С 1901 года школа перешла с двухлетнего обучения на пятилетнее. При спо­койном характере Семен отличался быстрой сообразительностью и прилежанием по всем предметам. Был первым в классе на занятиях по Слову Божьему, основам Библии и Святого Писания. Уже в третьем классе ему как всезнайке друзья дали прозвище - «двадцатипятиголо­вая башка». В артшколе он готовился стать командиром орудия, или «фейерверком», как значилось в программе.

Построение на этот раз было необычным - присутствовал весь офицерский состав.

После доклада командира роты к курсантам обратился началь­ник школы полковник Яров, невысокий толстяк с распирающим ки­тель животом и с двумя Георгиевскими крестами на груди.

-  Курсанты! Идет победоносное наступление белой гвардии под командованием адмирала Колчака - верховного правителя России, освободителя русской земли от большевистской заразы, защитника российского престола. Красные банды бегут! Именно сейчас с нашей стороны нужны решительные действия. Сегодня мы заканчиваем ваше обучение досрочно. После торжественного смотра будет зачи­тан приказ о присвоении вам воинских званий и назначении каждого к месту службы.

Полная готовность к торжественному маршу - в двенадцать ча­сов. Форма одежды парадная. Командирам роты и взводов присту­пить к своим обязанностям.

До обеда курсанты чистили английские ботинки, пуговицы, эм­блемы на фуражках. Первый взвод чистил мелом белые перчатки. Много курили, угощая друг друга кисетным табаком. Ровно в двена­дцать выстроились около штаба, смотрели, как приехавшие музы­канты готовились к игре, пробуя блестящие трубы. Вышли офицеры и с ними незнакомый полковник. Прозвучала команда: «Смирно!» Оркестр исполнил «Боже, царя храни!» Приехавший полковник начал речь. Говорил он долго, но малопонятно, плохо выговаривая русские слова. Курсантов это не удивило. Они привыкли, что школу посещали то английские, то французские офицеры. А на полигон однажды при­ехали даже чехословаки. Наконец полковник закончил речь, офицеры поаплодировали, и вперед вышел командир роты. Начальник школы выкрикнул:

-  Школа! Напра-во! К парадному маршу! Смирно! Повзводно! Шагом марш!

Грянул оркестр, все, чеканя шаг, двинулись по плацу. Идущий рядом командир роты громогласно скомандовал: «Запевай!» Для та­ких торжественных моментов был отрепетирован так называемый марш армии Колчака. Чьи слова, никто не знал, но исполняли его все­гда с удовольствием. Он быстро распространился по гарнизонам и фронтам. Знакомая ранее музыка способствовала быстрому запоми­нанию слов и желанию петь от души во весь голос.

Над плацем зазвучали три голоса запевал:



Добровольцы Сибири любимой,
Мы припомним заветы отцов,
Что погибли за край наш родимый
Геройскою смертью бойцов.



Музыка слегка утихла, мелодично закончив поминание погиб­ших, и вдруг грянула тревожно и решительно, а полторы сотни моло­дых глоток разом подхватили:



Теперь же грозный час настал, настал.
Коварный враг на нас напал, на нас напал.
И каждому, кто Руси сын, кто Руси сын,
На бой с врагом лишь путь один.



Мелодия вновь сменилась, стала нежной и призывной, переходя в героические ноты, призывающие к самопожертвованию, и над по­лем зазвучало:



Вперед, вперед, вперед!
Добровольцы Сибири, вперед!
На бой кровавый, святой и правый
Пусть каждый с верою идет!



Семен тоже привычно выкрикивал слова, но того боевого духа, который испытывал ранее, он не чувствовал. В голове крутились дру­гие мысли. В начале недели с котомкой в руках заявился в казарму старший брат Матвей. Он был отравлен газами в русско-германскую войну и мучился от периодических припадков. Выглядел брат бле­стяще - шикарный английский светло-коричневый китель, брюки га­лифе. сверкающие офицерские сапоги. На груди - Георгиевский крест. Когда сопровождавший его офицер ушел, он разделся, достал из-под брючного ремня пачку печатных листов. Половину сунул Се­мену, вторую - Пашке Савельеву:

- Спрячьте в подушку, потом раздайте ребятам. Пусть изучат. Вы что сюда забрались? Воевать захотели? Дурьи головы! В городе Красное подполье действует. Партизаны собираются ворваться и Со­веты вернуть. Давайте, тикайте отсюда, пока в вагоны не посадили под охрану.

Это событие многих растревожило и заставило задуматься. Се­мен был особенно озабочен, поскольку привык верить брату.

Торжество быстро закончилось, и всех вновь отправили к местам теоретических занятий.

В классе курсантов ожидал штабс-капитан, начальник курса по подготовке командиров орудия. За столом сидел писарь из штаба школы. Рядом со стопкой бумаг стояла чернильница, лежала ручка. Было понятно, что готовилась выдача документов и направлений на службу в соответствии с приказом верховного правителя Колчака.

Как только курсанты расселись за столы, открылась дверь, во­шел дежурный по школе капитан. Все встали. Начальник курса при­готовился к рапорту, но вошедший остановил его движением руки и скомандовал: «Савельев и Коробов, на выход! Следовать за мной!». В коридоре к вышедшим присоединился солдат из охраны, и все двинулись к штабу. На втором этаже курсантов завели в кабинет к подполковнику - замначальника школы, который тут же поднял со стола листовки, принесенные Матвеем, и грозно спросил:

-  Ваша работа? Вы распространяли эту красную заразу?.. Мол­чите? Ну и понятно, говорить нечего. Десятки курсантов дали показа­ния о том, как вы раздавали и прятали под подушки эту гадость. Вы предатели и вместо армии пойдете под следствие.

-  Капитан, - обратился он к дежурному, - отправьте их на гаупт­вахту, обеспечьте охрану. Утром отвезем в особый отдел генштаба. Там из них вытрясут всё, что надо.

Подполковник все больше распалялся и уже кричал:

-  Позор! С комиссией заходим в казарму, а там это дерьмо валя­ется на койках. Хоть провались! Уберите этих негодяев от меня!

Гауптвахта располагалась на краю территории в каменном полу­подвальном помещении. Охраннику дали ключ, и он повел туда кур­сантов. Солдат был благодушен и разговорился:

-  Пошто вас эдак-ту велят закрыть?

Парни долго молчали, потом Савельев ответил:

-  За што, за што! В казарме накурили много перед комиссией, вот за што!

Солдат засмеялся:

-  Будете знать теперь! Пошумят, пошумят, да и отстанут. Завтра выпустят. Сегодня начальство понаехало, не до вас теперь.

Когда подошли к гауптвахте, конвоир долго пытался открыть ви­сячий замок, ругаясь:

-  Туды их растуды, язвило бы их в душу, все заржавело. Давно, видно, никого не сажали.

Поставив мешающий карабин к стенке, солдат наконец спра­вился с запором и открыл вход.

В этот момент Пашка толкнул его в спину, а когда тот упал через порог, захлопнул двери и навесил замок.

- Давай, Сенька, скорей в конобоз. Когда шли сюда, я видел там лошадь запряженную. Может, еще не уехали. Сядем, и на проходную. А там видно будет.

Они быстро зашли под навес для стоянки лошадей и уже через минуту выехали, направляясь к проходной.

По всей территории школы проехали беспрепятственно, а у во­рот их остановил часовой из служивых солдат.

-  Куды направились на ночь-то глядя? Команды не было. В списке нету-ка. Осади назад!

Павел остановил лошадь, которая уперлась головой в железо во­рот, и нахально закричал:

-  Ты разуй глаза-то! Видишь, мне оружие выдано. Завтра все разъезжаемся. Кого куда. По всем фронтам. За овсом срочно посы­лают. Утре некогда будет. Открывай, а то начальнику пожалуюсь!

-  А это хто в коробе-то хоронится?

-  Грузчик, кто еще. Мешки-то каждый более трех пудов ведь. Иди, потаскай! Открывай, а то завернусь обратно, тогда сам будешь отдуваться.

Солдат молчал, а сам тревожно поглядывал на офицера, направ­ляющегося к проходной. Пашка и тут не оплошал.

-  Вон дежурный идет, он так поддаст, что и своих не узнаешь.

Солдат, опасливо оглядываясь на приближающегося, выдернул задвижку, и ворота распахнулись. Лошадь рванула в карьер. Комья снега из-под копыт застучали по передку саней.

-  Ну, теперя, Сенька, только держися! - заорал Пашка, нахле­стывая лошадь.

Полозья бодро посвистывали на ходу, Семен успокоился и улегся на подстилку из сена. Но через несколько минут Павел вдруг натянул вожжи:

- Тпру! Тпру! Стой, холера тебя задави!

Семен вскочил на колени и увидел, что лошадь почти распряг­лась. Оглобли выпали из гужей, и сани тащились на ремне черессе­дельника. Пашка уже определил причину:

-  Силантий, пень тупоголовый, хомут не затянул, балбес!

Парни выскочили из саней и дружно взялись перепрягать ло­шадь.

Когда вновь упали в короб, увидели, что из ворот школы вы­ехали два всадника и устремились за ними. Пашка матерился и гнал лошадь, но конники неумолимо приближались. Уже видны были ре­вольверы в их руках, блестели офицерские погоны. Стало ясно, что оторваться невозможно.

Вдруг Пашка схватил карабин и выстрелил в сторону всадников, которые сразу остановились.

-  Ага! Полные штаны у господ офицеров! Семен, бери вожжи и гони, а я их сейчас грохну, если они не отстанут.

Павел приподнялся на ноги, но тут же опрокинулся на спину. Со стороны всадников донесся револьверный хлопок. Пашка удивленно вытаращил глаза:

 - Сенька, убили меня. Болит в нутрях. Горит все. Не бросай меня на дороге.

Он глухо застонал, румянец растаял на его щеках. Семен кричал, теребил его за шинель, тер ладошкой по лицу, но друг был недвижим. Лошадь перешла на шаг, и всадники вновь приближались, продолжая стрелять. Семен оторвался от раненого и уставился на погоню. В го­лове метались обрывки мыслей.

Побег из-под стражи. Вооруженное сопротивление. Раз офицеры стреляют, значит, дана команда живыми не брать. Да и зачем пресле­дователям рисковать, лучше расстрелять беглецов в поле...

Семен сжал зубы, поднял карабин и стал целиться. Сани на рас­катах бросало по сторонам, опытные всадники, опасаясь пули, гоняли коней то к одной стороне дороги, то к другой. Попасть в них было сложно.

Семен не слышал выстрела, но почувствовал отдачу приклада в плечо. Все внимание его сосредоточилось на преследователях, и сердце его дрогнуло, когда лошадь переднего всадника испуганно вскинула голову, свернула с дороги и упала грудью в снег. Всадник отлетел далеко в сугроб. Второй офицер остановил коня и бросился к упавшему. Вскоре дорога пошла под гору, и главный тракт стал неви­ден.

Спуск вывел на торную дорогу, проложенную конными обозами по льду реки. Сани тряхнуло, Павел застонал и даже повернул голову.

- Пашка! Живой, чертяка! Держись! Скоро приедем.

Семен вскочил на ноги и вновь погнал лошадь, дергал вожжи и радостно кричал:

- Я тебя к доктору! С сыном его вместе учились. Папаша-то ма­стак. Вылечит как надо. Не закрывай глаза! Гляди на меня.

Впереди замаячил мост, который охранялся, и Семен направил лошадь на первый сверток, ведущий в городскую улицу. Ранние су­мерки сочились между крайними деревянными домами, укрывали ко­леи и выбоины на разбитой санями дороге. В небе над центром города тускло засветилось отражение уличных фонарей.

Вскоре беглецы подъехали к каменному дому с ярко освещенной вывеской «Аптека». Увидев замок на дверях, Семен подогнал лошадь вплотную к стене и постучал в окно. Никто не отозвался. Тогда он встал на край короба, лицо его поравнялось с оконным стеклом, и, колотя в раму, он закричал:

- Изя! Открой! Это Семен! Коробов!

Открылась форточка:

- Шо гремишь? Шо надо? Аптека закрыта.

- Изя, позови отца. У меня вон друг раненый, надо помочь.

- Папа нездоров. Поезжайте в больницу. Мы уже спим.

Семен схватил карабин, поднял ствол к форточке и, срывая голос от злости, прохрипел:

-  Зови отца! Стрелять буду! Всех перебью!

Было видно, как находящийся в доме отпрянул от окна, и сразу раздался умиротворяющий голос хозяина:

-  Шо ж ви так крычите? _Я_ тут как здесь. Сенечка, я прамо не понимаю, шо ви с меня желаете иметь, шоб я дал лекарство или вы­лечил вашего друга? Так я имею вам сообщить, шо я не лекарь.

-  Абрам Адольфович, я знаю, что у вас подпольно лечится пол­города больных, а раненого будут искать везде, кроме вашей аптеки. Нужно сделать так же, как вы лечили раненого комиссара. Тайно.

-  Сенечка, шо ж ви сразу не сказали, шо ваш друг имеет разно­гласия с сегодняшней властью?

-  Он ни в чем не виноват, но его будут искать.

Старый еврей надолго замолчал, рассматривал в окно раненого, что-то обдумывая, и, наконец, обратился к сыну:

-  Изя, шо-то я тебя не понимаю? Зачем ты не открываешь во­рота? Неужели хочешь, чтоб люди увидели эти сани, и нас потом за­арестовали и посадили за решетку? Нужно быстро, быстро пропу­стить подводу прамо в конушну, а раненого принести ко мне в каби­нет.

Через пару минут загремел засов, раскрылись ворота, из них вы­бежал пожилой невысокий чернявый человечек - горноалтаец. Он уже много лет служил у аптекаря конюхом, а фактически был един­ственным помощником и слугой. Никто не знал его настоящего имени, но все звали Сашкой. Он замахал призывно рукой и хрипло заговорил на ходу:

-  Чё стоишь? Давай, закади. Санки прятать надо!

Быстро подскочив к подводе, он подхватил лошадь под уздцы и завел во двор. Пашку отнесли в дом и раздели. Раненый повеселел и даже слабо заулыбался. Осмотрев его, Абрам Адольфович сделал за­ключение, что ранение неопасное. Револьверная пуля попала в груд­ную кость и застряла.

Подошел Изя, выслушал короткий рассказ о случившемся, пока­чал головой:

-  Ай-ай-ай! Бог ты мой! Какие глупости!

Затем скомандовал Сашке переодеть Семена, отдать ему охотни­чий полушубок, валенки и шапку, отвести в лес к избушке рыбака — там примут. И предупредил, что люди там разные - большинство де­зертиры, так что держать язык за зубами. А потом можно решать - хоть к белым, хоть к красным, хоть еще куда.

Через пару часов на небе появилась луна. Она то пытливо смот­рела в окна, то пряталась за облако, то вновь осторожно выплывала и пристально оглядывала землю. Семен и Сашка отправились по до­роге, ведущей в тайгу.




__________________



Сибирское зимнее утро поднимается над землею медленно и с трудом. Предрассветный мягкий ветерок, отдохнувший за ночь на ковре желтого осокаря бескрайних васюганских болот, начинает лег­кое шевеление, разгоняется, набираясь в пути решимости и силы, начинает будить березовые рощи, заставляя их размахивать худыми голыми ветками и затем появляется на левом низком берегу Оби. Вы­летая на ее просторы, он гонит перед собой играючи холодную пыль снежной поземки. На правом крутом берегу ветер врывается в лесную чащу, разлохмачивая зеленые чубы дремлющих сосен. С Васюгана летят уже более мощные волны ветра. Им предстоит трудная работа — разбудить всю томскую тайгу, разлегшуюся на сотни километров. Она непроходима круглый год. Зимой завалена пухлыми снегами. Ле­том бессчётные малые речки и ручьи наперегонки стремятся отдать свои воды великой Оби. Они размывают дороги и тропинки.

Множество людей, обиженных или недовольных властью, ухо­дили в глубь тайги. Одни переживали трудные дни на старых заимках, охотничьих и рыбацких станах. Другие группировались в мелкие банды, живущие грабежом населения и друг друга. Здесь же форми­ровались партизанские отряды, возглавляемые большевиками.

Тайга скрывала всех. Была обителью обиженным и укрытием для воинствующих.

Еще в темноте Сашка и Семен подошли к дому, стоящему неда­леко от реки. На крыльце в тулупе дремал пожилой бородатый мужик с охотничьим ружьем. Сашка разбудил его, и они вошли сначала в сени. Охранник скрылся за следующей дверью и, вернувшись, взял Семена за руку и повел в дом. Из открытых дверей пахнуло резким запахом от множества несвежих тел. Сопровождающий зажег спичку и пнул лежащего на полу:

-  Убирай лапы-то, зараза! Растянулся, как дома! А ты ложись рядом, - обратился он к Семену, который сел и вскоре уснул.

Поздним утром проснулся от того, что его кто-то толкнул. Перед ним стоял высокий крепкий небритый мужик в расстегнутом белом грязном полушубке. Из-за его спины выглядывали еще человек пять.

- Это о тебе городской жид маляву закинул? Значит, дезертир? В штаны наклал от страху или украл чего? Ежели так, поделись с нами, а то все равно заберем, а тебя на сучок повесим. Сушиться бу­дешь до весны.

-  Ничего у меня нет. Еду, и ту забрали.

-  Это плохо, когда нет ничего. Кормить никто не будет. Кодла сама хавать хочет. А дезертиры мы тут все. Кто откуда. Один я срок мотал. Восемь лет парашу нюхал! Окромя блатных, от красных есть и от белых полно. Главное, не воевать! А то и правда убить могут, - захохотал он и закончил: - Сегодня ночью на деревню пойдем. Мяса, рыбы, хлеба надо и, ясное дело, самогоночки. Проверим тебя. Первым пойдешь. А теперь вали на улицу, не болтайся тут.

Один из мужиков обратился к вожаку:

-  Блатарь, ружье-то у его хапнуть?

-  Пущай к ночи готовится. У нас никуда не девается. Чуть чё - стреляйте. Горевать об ём не станем.

Во второй половине дня, когда Семен сидел около затухающего костра и ломал голову, как ему выбраться из этой компании, на тропе со стороны города показались два запыхавшихся наблюдателя. Под­бежав поближе к стану, они наперебой закричали:

-  Идут! Трое идут. Баба с ними. Где Блатарь? Что делать? Му­жиков стрелять, а бабу - в хату?

Из дома на дорогу повалили лесные жители. Все уставились на тропу. Семен тоже подошел к ним и стал смотреть в сторону подхо­дивших.

Впереди шла крупная молодая женщина в барчатке, опушенной по краям белой овчиной. На голову и плечи накинута вязаная шаль, на ногах - короткие валенки, руки скрещены на груди. За ней выша­гивали два худых высоких мужика в шинелях. За плечами виднелись стволы винтовок. Шли дружно, безбоязненно. Равномерно покачива­лись штыки.

Встречающие расступились. И все трое прошли в середину толпы. Женщина громко спросила:

-  Кто командир?

Все молчали, удивленно глядя на пришедших.

Отозвался с крыльца Блатарь:

-  А ты хто будешь?

-  Я комиссар партизанского отряда имени Пролетарской рево­люции.

Женщина спокойно сняла шаль. Все увидели портупею, офицер­ский ремень и сбоку кобуру с револьвером. Воцарилось молчание. Мужики поглядывали то на Блатаря, то на комиссаршу, а она двину­лась прямо к крыльцу. Мужики беспрекословно расступились. Бла­тарь спустился ей навстречу.

-  Дык ето вы добрый люд баламутите? Власти захотели? А ума- то нет! Где ж такую армию из лесу наскоками победить можно? Сдай оружие, сука!

Он схватил женщину за горло, выдернул у нее из кобуры револь­вер, приставил к ее виску и заорал:

-  Вяжи их всех! Утре на продукты сменяем. А не согласятся - ее по рукам пустим. Стой, стерва, не рыпайся, а то башку отшибу, падла.

Семен, стоявший рядом, вдруг почувствовал, как в груди всплес­нулась какая-то энергия, она наполнила его веселой лихостью и уда­лью, исчезли сомнения, все стало ясно и просто. Он вскинул карабин, приставил к груди Блатаря.

- Отдай наган, гадюка! Убью!

Казалось, весь мир замер. Сколько это продолжалось, он не пом­нил. Один из бандитов подкрался сзади и ударил его огромной палкой по затылку.

Очнулся он глубокой ночью. Казалось, что головы нет совсем. Стоило пошевелиться, как боль заполняла все тело. Он почувствовал, что лежит в снегу, руки и ноги связаны. Недалеко горел костерок. Около него кемарил часовой, слегка подогревая повернутый к нему бок, поставив меж ног карабин. Семен снова закрыл глаза, но вдруг услышал шепот.

-  Парень, очухался? Молчи. Слушай. У меня за голенищем спря­тан нож. Подползи и достань его. Может быть, разрежешь веревку. Тогда заживем.

Это был голос комиссарши. Семен шевельнулся и тихо застонал. Со стороны донеслось:

-  Не смей стонать, а то умрем. _Я_ тебе приказываю - ползи и дей­ствуй. Ты же молодой, смелый, сильный. Давай, двигайся, и я к тебе пододвинусь, сколько смогу.

Старания обоих продолжались долго. Руки закоченели от хо­лода, ничего не чувствовали. Он кое-как засунул пальцы за голенище валенка комиссарши, долго держал их там, отогревая на теплой ноге, и лишь потом вытащил небольшой ножик.

Освободившись от пут, пленница подползла к часовому, ударила его ножом в шею и взяла карабин. Затем освободила обоих солдат, лежавших по другую сторону костра. Еле перебирая ногами, все дви­нулись по тропинке вдоль реки. Спутница поддерживала Семена и шептала:

-  Шагай, парень, шагай. Через семь километров - наш отряд. К утру надо добраться.

По тропинке давно никто не ходил, шагали по колено в снегу. Вспотели от усталости и тяжело дышали. Изредка перекидывались словами.

-  Ты кто, парень? Как звать? За кого воюешь?

-  Мобилизованный я в артшколу. Два месяца учился. Сбежал. Еще не воевал. У меня брат у красных в подполье.

-  Как звать брата?

- Матвей. Коробов.

Комиссарша остановилась и уставилась на Семена.

- Матвей, говоришь, Коробов? Ты его когда видел?

-  В начале недели. Навещал меня, агитировал. Листовки прино­сил. «За красных иди, - говорит, - Сенька, к партизанам. Скоро Крас­ная армия придет. Чтоб я тебя здесь не видел».

- А меня Марией зовут. Мария Сергеевна.

Она повернулась к солдатам:

-  Вы, дружки, шагайте вперед. Дорожку топчите, а то приспосо­бились сзади тащиться. Больно хитрые! Вперед. Охрана называется. Сами оружие отдали. Если бы не Семен, ухлопали бы всех. Видишь, на банду наткнулись, язви его в душу.

Дальше шли молча. Силы кончались.

Под утро их окликнули часовые.

- Товарищ комиссар, это ты? А с вами кто?

-  Здорово, Михеич! Все свои. Пошли кого-то в отряд - пусть встретят. Раненый у нас.

Семен еле слышал разговор, словно издалека, он не вызывал у него никаких чувств. Вся воля его была сосредоточена на одном - чтоб не подкосились ноги и не упасть в снег. Под рассветными лучами холодного солнца из тьмы леса поочередно выглядывали белые бе­резы, качались перед глазами. И Семен перестал понимать - то ли это кружится голова, то ли весь окружающий мир пришел в движение. Семен не заметил, как потерял сознание.




__________________



Город Томск зародился на правом берегу реки Томь. Дерзко вих­ляясь среди лесистых берегов, река через шестьдесят километров, расширившись в устье, успокоившись, осторожно соединяла свои воды с неоглядной гладью могучей Оби.

До самого начала XX века город не знал железной дороги. Он считался глухоманным краем даже в самой Сибири, служил местом ссылки государственных преступников. Революционную деятель­ность здесь вели ссыльные Киров и Куйбышев. Уже в 1901 году в Томске был создан Сибирский союз РСДРП, а в декабре 1917 года провозглашена Советская власть.

Город охранялся отрядом красноармейцев и воинской частью чехословацкого корпуса, который состоял из добровольцев, признав­ших Советы.

По решению правительства корпус медленно продвигался к Вла­дивостоку для отправки на родину. Однако после прихода к власти в Омске Колчака было решено разоружить корпус. Из Москвы по всем красным штабам полетела телеграмма: «Каждого чеха с оружием в руках расстреливать на месте. Предреввоенсовета Троцкий».

Чехословаки взбунтовались, разгромили Советы, перебили и разогнали красноармейские отряды. Они решили пробиваться на во­сток самостоятельно. 31 мая 1918 года в город вошли белогвардей­ские отряды Сибирской добровольческой армии Колчака. К ним при­мкнули восставшие части чехословацкого корпуса. Вот тогда-то ушли в леса остатки красных - революционно настроенные рабочие желез­нодорожных мастерских, типографий, часть крестьянства. Там, в ле­сах, зарождалось партизанское движение. Группы и отряды действо­вали недалеко от фронтов и вдоль железной дороги. Несмотря на то, что Томск находился далеко в стороне от Транссибирской маги­страли, именно здесь комплектовались и отдыхали после боев бело­гвардейские части, ремонтировалась военная техника. В этом плане Томск имел особое значение. Здесь же обучались военному делу мо­билизованные.

Партизаны, руководимые подпольным центром, знающим об­становку в городе, наносили иногда ощутимые наскоки на гарнизон и железнодорожные посты. В один из таких отрядов попал Семен. Он очнулся и увидел, что лежит в полутемной землянке. Солнечный свет пробивался через низкое, но широкое окно почти под потолком. У пе­чурки, слепленной из глины и самодельных необожженных кирпичей, дремал бородатый старик в шапке и фуфайке. Увидев, что раненый пошевелился, заговорил:

-  Очухался? Давай, вставай, а то комиссарша весь порог истоп­тала. Только и ходит да заглядывает.

Семен ощупал забинтованную голову и с трудом сел. Еще раз внимательно осмотрел старика.

-  А ты партизан, что ли? Сидел бы дома на печи.

Старик подкинул в печурку мелкие сучья, прикрыл дверцу, по­щупал ладошкой глиняную боковину печи, наконец повернулся к си­дящему и ответил:

-  Усидишь тут, как же. Из соседней деревни я. Старуху схоронил и проживал один. Все спокойно было, а тут нагрянули чехи. Каратель­ный отряд. И сразу по домам шариться. Давай мужиков на улицу вы­таскивать. И ко мне двое с переводчиком явились. Сына ищут, а он у меня как с германской шел, так и остался у красных. А энти все знают! В деревне ничего не утаишь! Давай они меня вязать. «На ворота, - говорят, - повесим». Ну, я ножик-хлеборез схватил, да и прикончил чехов, а переводчика отпустил. Потом через огороды коня вывел, да и в лес. А дом чехи сожгли. Вот так вот, мил человек!

-  Ну, а если бы не напали на тебя, жил бы спокойно в своей де­ревне?

-  А чё не жить-то? Всяко дело не хуже, чем здеся. Сижу, как та­ракан. Санитаром числюсь. Когда после расстрелянных пленных одёжу соберу - вот и вся работа. Ну, а так-то теперь суди - не суди, обратно отступу нету. Ждать надо, когда опять власть сменится. То­гда будет видно, куды податься.

Старик смолк, а Семен сжал зубы, сомкнул глаза и надолго заду­мался: «Здесь все понятно, а кто же я? Дезертир? Но я к этому не го­товился. Так сложились обстоятельства. Иного выхода не было. Зна­чит, я прав? Так или иначе, а старик верно сказал: «Отступу нет». Если возьмут - останусь здесь, если нет - буду искать Матвея».

Заскрипела небольшая входная дверь и, согнувшись почти попо­лам, в землянку залез человек. Когда он выпрямился, оказалось, что это здоровый молодой мужик в ладном полушубке, перетянутом рем­нем с кобурой, из которой торчала рукоятка нагана. Он щурил глаза.

-  Ну и темнотища тут у вас! Ни хрена не видать! Который тут пришлый? Ты, что ли? - склонился в сторону Семена. - Давай, пошли со мной. В штабу ждут. Айда вперед, я за тобой.

На улице Семен буквально ослеп от яркого солнца, блестящего снега и остановился. Сопровождающий подтолкнул легонько его в спину со смешком:

-  Чё встал? Трусишь? Не трухай! Мы не колчаковцы, возиться со следствием не станем, пристукнем, и все, если заслужил. А не ви­новат - шагай смело. Счас разберемся!

В глубине леса виднелась небольшая избушка. Войдя в нее, Се­мен увидел, что за столом сидят пожилой мужик и Мария-комиссар. На лавках вдоль стены разместилось еще человек пять. Сопровожда­ющий тоже сел за стол, махнул рукой на Семена:

-  Вот вам ишо доброволец! Он, туды его мать, даже на гимна­стерке погоны не снял. Видать, обратно целит. А вы тута растаяли: «Свой человек, надежный».

Мужик за столом поморщился:

-  Ты погоди, Антон. Вечно со своими подозрениями. Разо­браться надо. Он брат Матвея Коробова.

Антон с ядовитой улыбкой оглядел присутствующих, призывая их поддержать его:

-  Дак у него ни одного документа нет. Поди, это все сказки одни. Может, он не Коробова брат, а самого Колчака? Откуль известно?

Встала Мария:

-  Товарищ Козеко, прекрати глупые шутки. Не мешай работать членам штаба. Давайте послушаем его.

Семен подробно рассказал о всех своих приключениях, а когда закончил, один из сидящих на лавке солидно заключил:

-  Нечего копаться. Парень честный. Свой. Вон посмотри на его руки - видать, немало поработал. Не белая кость. Да и комиссар за него стоит. Не таких грешников принимали, а этого без разговора надо в отряд зачислять.

Присутствующие согласно закивали, а командир встал и, упер­шись руками в стол, заговорил, время от времени поднимая голову и оглядывая членов штаба:

-  У нас, смотри ты, шибко строго стало. Ране бывало, што лю­бого радешеньки брать были. Правда, немало и разбежалось, но этот не уйдет. Опять же, смотри ты, брата евонного хорошо знаем. Да и сам он грамоте обучен и дело военное разумеет. А у нас, окромя Ма­рии, грамотеев-то раз, два - и нету. Партийных до десятка добрать не можем. Дак я, смотри ты, вот что думаю - поставить его рядом с Ан­тоном. Пущай оглядится, а там и помощником может стать. Как, Ма­рия, ладно будет?

Комиссар, строго глядя на всех, заявила:

-  Я за него ручаюсь! Он нас от банды спас и, видать, что человек рабочий, честный и смелый. Кто за предложение командира, прошу проголосовать.

Все подняли руки, кроме Антона, который, явно волнуясь, за­явил:

-  Решайте как хотите, а я бы на него в деле посмотрел. В отряде- то пусть бы поболтался, а в нашу группу - надо еще подумать. У меня и так пленных да беглых белогвардейцев полно. Только и смотри, чтоб штыком не проткнули. А этот-то в бою еще не бывал. Ну, раз уж решили, дак пущай за мной ходит навроде посыльного.

На следующий день ближе к обеду часовой привел паренька, ко­торый сообщил, что в соседнюю деревню нагрянул карательный от­ряд. Допрашивают, куда разбежались мужики. А в домах, из которых кто-то ушел в партизаны, творят разгром. Парнишка весь мокрый от пота без конца повторял: «Деда Мишака на воротине повесили. Хотят деревню спалить. Ищутся, кто бы указал, где партизаны скрылись».

Большинство живущих в отряде были именно из этой деревни. Скрывались от мобилизации.

В штабе решили направить на помощь землякам боевую группу из полусотни бывалых солдат. Командиром спасателей был Антон. Он крикнул Семену:

-  Эй, пришлый, айда, пошли воевать, кажи свою храбрость!

Часа через два подошли к деревне Заречной. Остановились за огородами. Командир приказал:

-  Отдыхаем минут десять, а потом «ура» и «вперед».

Семен хотел смолчать, но все-таки заметил:

-  Куда вперед? Может, там уже никого нет или сосредоточились и ждут, когда мы на открытую дорогу выскочим. Давай, я сейчас в крайнюю хату проберусь, может, что узнаю, а вы подождите.

Он перевалился через жердяной забор и, пригибаясь, побежал к дому, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Приблизив­шись к крыльцу, вдруг услышал, как около уха взорвался воздух, и всем своим существом почувствовал, что это пронеслась смерть и жестко ударила в стену дома. Семен упал на левое колено, снова над головой чиркнула пуля. Он моментально повернулся в сторону вы­стрела, вскинул карабин к плечу и прицелился. Перед ним у забора с наганом в руке стоял Антон.

Оба не ожидали такой обстановки и замерли без движения. Ка­залось, время тоже замерло, пораженное случившимся. Семен держал стрелявшего на мушке, а в голове летели мысли, и казалось, что все враз: «Если я выстрелю, то прибегут партизаны и расстреляют меня на месте. Если не сделаю этого, он все равно когда-то убьет меня». Семен почувствовал, как из-под шапки по вискам потекли дорожки горячего пота. Он вскочил на ноги и крикнул: «Бросай оружие! Убью!»

Антон выронил наган в снег и услышав: «Три шага вперед! На колени!» - выполнил команду, упал в снег, задирая кверху голову и, неотрывно глядя в ствол карабина, без конца повторял: «Нет, нет, нет!»

Подбежали несколько партизан.

-  Кто стрелял? Чё случилось?

Семен кратко ответил:

-  Все в норме. Он обознался. Ждите все здесь, я сейчас.

Когда он вошел в дом, хозяйка, дрожа от страха, объяснила, что каратели обыскали всю деревню, арестовали многих, а сейчас собра­лись отметить удачное окончание задания в доме старосты.

Антон как ни в чем не бывало выслушал доклад, открыл ворота, выбежал на улицу и заорал: «Партизаны, за мной! Ура!»

Семен стал останавливать солдат:

-  Вы что, сдурели? Окружить надо их без крика.

Но было уже поздно, весь отряд кинулся за командиром, громко крича и стреляя. На подходе к дому старосты их встретили организо­ванными залпами каратели, растревоженные стрельбой Антона. Пар­тизаны залегли в снег на открытой площади улицы, раздались крики раненых. Закрутился в сугробе и заматерился от боли Антон. Семен добежал до лежащих бойцов и что есть силы закричал:

-  Расползайтесь но дворам, прячьтесь за заборами, забирайте ра­неных, отстреливайтесь прицельно, берегите патроны.

Он вскочил на ноги и перебежал в соседний двор. За ним после­довало человек десять. Двое тащили раненого Антона. Пуля разбила ему колено, и нога болталась из стороны в сторону. Он был без созна­ния.

Семен отобрал четверых парней, усевшихся к забору:

-  Ну-ка, вы! Встать! Слушай меня!

Парни вскочили и удивленно уставились на Семена, а он скоман­довал:

-  Уходите в кусты за огороды и бегом на край деревни к дороге, по которой белые пойдут в город. Доберетесь - начинайте стрелять. Они подумают, что путь в город отрезан, и начнут отступать. Вы их встречайте. Как поравняются с вами, открывайте огонь, а мы надавим отсюда. Старшим назначаю тебя, - Семен махнул рукой в сторону од­ного из парней и снова закричал:

-  Бегом! Марш!

Затем он оглядел оставшихся. Их было шестеро. Построил всех в шеренгу и опять скомандовал:

-  Раненого занести в дом. Ты, - обратился он к самому моло­дому, - снимай шинель и, сколько есть мочи, перебеги улицу. В бегу­щего не попадут. Там наших много. Расскажи им, чтоб ждали, когда каратели побегут в сторону города, и начинали огонь вместе с нами. Останешься там. Нечего два раза подряд под пули лезти.

-  Ты, - обратился он к одному из солдат, - приоткрой калитку и изредка постреливай по дому старосты, чтоб знали, что мы здесь. Остальным отдыхать, ждать команды. Можете зайти в дом. Я остаюсь на улице.

Солдат у калитки лениво постреливал вдоль улицы, а Семен как помешанный ходил по двору от одного забора к другому и не мог от­вязаться от одной и той же мысли: «А вдруг эти четверо посланцев чесанут в лес, и ищи их тогда. Вся операция сорвется. Ведь я их со­всем не знаю, а они меня и вовсе. Оправдаются потом. Скажут, что подчиняются только Антону».

Он вытоптал в снегу целую тропу, как вдруг со стороны города на окраине деревни четко прогремели четыре выстрела, потом еще и еще. Из дома выскочили отдыхающие и уставились на Семена:

-  Теперь кого делать станем? Куды бежать?

А он, не отрывая взгляда от дома старосты, решал: «Клюнут ли пришельцы на обман? А вдруг задумают уйти в лес? Правда, он для них чужой, а скоро будет темнеть, и заблудиться очень просто, а в такой мороз еще и опасно».

Минут через двадцать ворота дома старосты распахнулись, и ка­ратели, прикрываясь арестованными, вывалили на улицу и, отстрели­ваясь, кинулись из деревни.

Семен выскочил за ворота, а партизаны - за ним. Они открыли стрельбу по уходящим. Когда отступающие попали под обстрел че­тырех засевших в кустах ранее пришедших парней, они бросили аре­стованных и в панике побежали по дороге, уходящей в лес.

Скоро стрельба прекратилась, на улицу вышли жители, верну­лись арестованные, обнимались, бабы плакали. Партизаны стали рас­ходиться по домам, и Семен понял, что они не собираются покидать родных и знакомых. А это уже полная потеря боеспособности и не­возможность управления отрядом. Чужим здесь оказался сам Семен. На него теперь никто не обращал внимания. Он задумался на минуту, потом поднял карабин и стал раз за разом стрелять в воздух. Парти­заны и жители начали выбегать из домов, а Семен продолжал стре­лять. Скоро вокруг него собрались почти все бойцы.

-  Ты чё, сдурел? Кончай палить! Отберите у него винтовку, ед­рена мать!

Семен оглядел окруживших его:

-  Мужики, мы выполняем боевое задание. Справились хорошо. А почему? Потому что мы были все вместе. И действовали дружно. Война не окончена. Нам нельзя расслабляться. Мы должны подчи­няться военной дисциплине, а поэтому слушайте меня.

И он командным голосом прокричал:

- Отряд, становись!

Бойцы запереглядывались, потом сначала медленно, затем тол­каясь и спеша, встали в строй. Семен отвел группу в сторону, прика­зал забрать раненых и повел партизан лесной тропой в расположение основного отряда.

Он смотрел на шагающих и думал, что подчинить своей воле лю­дей, послать их на смерть можно только уверенному в своих дей­ствиях человеку, убежденному в том, что это единственный путь, вы­бранный им навсегда.



Возвращения боевой группы ждали все оставшиеся в лесу члены отряда. Семен построил пришедших, которые по привычке стали раз­бредаться. Они. с недоумением переглядываясь, выполняли его ко­манду. Тогда он уже уверенным голосом доложил подошедшим ко­мандиру и комиссару:

- Боевое задание штаба партизанского отряда выполнено. Де­ревня Заречная от карателей освобождена. Арестованные жители также освобождены. Пятеро из них изъявили желание вступить в от­ряд и прибыли с группой. Уничтожено шесть карателей. В нашей группе четверо раненых, в том числе командир Козеко - тяжело. Шесть шинелей и винтовок доставлены в отряд. Докладывает Коро­бов.

Было видно, что подобных построений и докладов в отряде ра­нее не было. Командир стоял с открытым ртом и ошарашенным ви­дом, комиссар радостно улыбалась. Семен немного подождал и спро­сил:

-  Разрешите бойцов распустить?

Командир закивал головой и замахал рукой - пускай, мол, ухо­дят, а Мария вышла вперед и громко заговорила:

-  Товарищи красные партизаны, партия большевиков и весь си­бирский народ доверили вам великое дело борьбы за Советскую власть, за освобождение нашей земли от засилья помещиков, кулаков, других богатеев, сидящих на шее трудового народа. Их охраняют штыками белогвардейцы и интервенты, в смысле, чехи, японцы, французы и другие войска иностранных государств. Но мы непобе­димы, потому что с нами миллионы сибиряков, потому что Красная армия идет нам на помощь, она сметет всю белогвардейскую нечисть и установит народную власть.

Из рядов стоящей группы вдруг раздался голос:

-  Пущай бы поторопились, а то покамест они доберутся, мы тута все погибнем. Патроны вон кончаются! Да и на каше с картошкой ноги протянем.

Бойцы зашевелились, забурчали: «В баню надо, исчесались все. Шесть лошадей держим. Можно хотя бы одну на мясо пустить. Табак кончается. Спички по одной делим. Пока от кресала прикуришь, пальцы отколотишь».

Мария вся напряглась, глаза загорелись дерзким огнем. Она вновь заговорила:

-  Да! Партизанская жизнь трудна! Так долго жить нельзя. Мы вместе с вами из одного котла едим, знаем о трудностях. Именно по­этому мы все и пришли сюда сражаться за другую жизнь — за жизнь равноправных людей. И вы своими боевыми делами приближаете это время, за что вам огромная благодарность. Люди не забудут ваших подвигов.

Воспользовавшись паузой и понимая, что как-то нужно остано­вить эту перепалку, Семен встал впереди комиссара и скомандовал:

-  Отряд! Разойдись! Всем на пункт питания и отдыхать.

Бойцы вяло разбредались, поправляя на плечах винтовки, доста­вая кисеты, крутили «козьи ножки» и прикуривали друг у друга.

Командир, комиссар и Семен остались одни. Решили навестить раненого Антона. Увидев вошедших в землянку, тот еще больше по­бледнел и испуганно повторил несколько раз: «Простите, простите».

Мария погладила его по голове.

-  Держись Антон, скоро отправим тебя в соседний отряд. Там доктор есть. Он поможет. Подлечишься, и обратно. Ждать будем. Зав­тра штаб соберем. На твое место пока придется Семена назначить. Как ты думаешь?

Раненый заплакал и, размазывая ладонями слезы, дрожащим го­лосом прохрипел:

-  Ну а кого еще-то? Боле и нет никого. Пущай рулит.

Когда пришедшие стали прощаться с Антоном, Семен, стоящий позади всех у дверей, не подошел к нему, хотя тот, пожимая уходя­щим руки, неотрывно тревожно и умоляюще смотрел на него.

На следующий день штаб назначил Семена заместителем коман­дира партизанского отряда по военно-оперативной работе. Командир сказал напутственную речь:

-  Давай, Семен Степанович, смотри ты, смелее за ето дело бе­рись. Люди сказывают, как ты в деревне командовал. Довольны все. За тебя ратуют. А ето, смотри ты, умение надо - за один день всех бойцов под себя умять. Погляди, что в отряде надо изладить, чтоб по­рядок держался. Ты все ж таки военному делу учен. А мы хто? Хре­стьяны мы. Нам бы теперь в поле робить, а не здеся с ружьями бегать. Одним словом, как это у вас сказывают - командовай, как положено, а с нами все обсоветовай. А то молод еще шибко, горяч. Можешь не в тую сторону побежать. А вместе-то, да еще с комиссаром, все утря­сем, как надобно.

Выйдя из штаба, Семен достал из нагрудного кармана послед­нюю английскую сигарету, оставшуюся от школы, и закурил. «Вот и все! Стал красным партизаном. Радоваться или жалеть?» - сомнения, все еще сидящие в голове, таяли под давлением чувства ответствен­ности за дело, доверенное ему этими простыми людьми, большинство из которых, в общем-то, не по своей воле оказались в лесу.

В партизанском отряде имени Пролетарской революции числи­лось 165 человек. Из бывших солдат и охотников была выделена группа из ста бойцов, которая называлась «боевое звено». Она прово­дила нападения на часовых, охраняющих железную дорогу, разбирала пути, делала нападки на гарнизоны.

Возглавлял эту группу боевиков Антон Козеко, бывший кучер знаменитого томского купца. Однажды, возвращаясь с лесной заимки, он по пьяни перевернул санки, и железной оковкой от перил задавило купца. Антон сбежал в рыбацкий домик Блатаря и пробыл в его шайке около месяца. В одну из ночей во время набега бандитов на деревню он спрятался в подполе заброшенного дома, просидел там всю ночь, а утром, выспросив дорогу, ушел к партизанам. Здесь он быстро заво­евал авторитет как непримиримый боец с эксплуататорами, убивший своего хозяина. Остальные члены отряда занимались охраной и хо­зяйственными работами, хотя при необходимости все они обязаны были вступить в бой.

Командиром отряда избрали Ивана Евграфовича Бобова, быв­шего председателя сельского совета одного из крупных сел Томского заречья. Он хорошо знал эту местность и население, среди которого имел авторитет как свой человек. Малограмотные крестьяне уважали его за спокойный, но твердый характер, за умение общаться на рав­ных с любым собеседником. Установить Советскую власть на селе он смог без стрельбы, арестов, драк, и, хотя она просуществовала менее года, молва об Иване Евграфовиче распространилась по всему При­обью.

Комиссаром была назначена учительница русской словесности, член РСДРП с 1917 года, двадцатипятилетняя Мария Сергеевна Доб­ронравова.




__________________



Холодное, злое солнце недовольно поднялось над молчаливым, безлюдным городом. Часам к четырем дня оно, как бы насмехаясь над людьми, выдало порцию чуть заметного тепла, потом вдруг опять охладело и заторопилось к горизонту. Жители Томска уже привыкли к тому, что конец февраля - вроде и не зима, но еще и не весна.

К дому номер четырнадцать по улице Нагорной подъехала под­вода. В санях сидели трое гражданских и двое солдат. Впереди дви­гался всадник. Он постучал в калитку:

-  Здеся Коробовы живут? Отворяй!

На улицу вышла Мария Андреевна. Она сильно похудела и вы­глядела болезненно. Спросила, опираясь на ворота:

-  Чё надо? Болеем мы, не ходим никуда со стариком.

-  Где сына прячешь? Из армии сбег. С красными якшается. Если в доме - пусть сдается, а то всех велено арестовать.

-  Вы же его забрали в декабре. Служить, мол, обязан в солдатах. Боле и не видели.

Унтер-офицер и солдат вошли в дом. Степан Филаретович стоял посреди комнаты, скрестив на груди руки, сурово глядя на пришед­ших. К печке жался Александр - младший брат Семена. Хозяин, огла­див рукой бороду, твердым голосом спросил:

-  Кого опять надо?

Офицер оглядел дом, скомандовал солдату:

-  Открой-ка голбец, посмотри, может, он тама. Да гляди по сто­ронам-то, а то он шмякнет по башке. Ему терять нечего. Эта семейка - оторви да брось. Два сына, и оба бандиты - супроть власти пошли.

Говоривший Ермолай вел себя беззлобно, голос звучал устало и монотонно, взгляд у него был безразличный. Он вернулся в свою де­ревню с германской войны ефрейтором, три года отслужив рядовым. Думал заняться развалившимся без мужика хозяйством, но был моби­лизован, произведен в унтер-офицеры и зачислен в войсковую часть особого отдела Добровольческой белой армии. Аресты, конвоирова­ние, карательные рейды были ему не в радость. Сначала он нервни­чал, плохо спал, срывал голос, ругаясь при обысках, потом привык и поутих. Первое время стеснялся, когда предлагали спиртное, а вскоре сам искал, где бы опохмелиться. Работая в городе, пил по ночам, а выезжая в деревни - напивался с утра. Нередко проснувшись утром в домике, где квартировал, обнаруживал, что засунутая в ножны шашка покрыта засохшей кровью. Что происходило днем - вспомнить было трудно, да он со временем и не пытался это делать. Снова уходил на службу, выслушивал задание и отправлялся его исполнять. Вся власть и политика для него заключались в приказах вышестоящих офицеров. Основной командный состав его уровня вел свою жизнь подобным образом. Они не приблизились к солдатам и были далеки от кадровых офицеров.

Из погреба вылез солдат:

-  Нету-ка никого. Пусто.

Унтер не удивился и спросил:

-  А ты думал, он тебя тама ждет - сидит? Лучше скажи, горло там промочить ничего не нашел?

-  Нету. Говорю - пусто.

Офицер обратился к хозяину, с недоверием поглядывая на полки, висящие вдоль стены:

-  Чё, правда, чё ли, выпить ничего нет?

Степан Филаретович спокойно ответил:

-  Сам в рот не беру и детям заказал.

Унтер встал, еще раз уныло оглядел дом, громко вздохнув, при­казал:

-  Давай, бородатый, оболокайся. С нами поедешь.

-  Куда это я с вами-то? Зачем?

-  Велели привести. Там разобъяснят. Быстро давай, а то свяжем к ядреной матери.

Уходя, наказал солдату:

- Давай, выводи его, нечего тут сидеть. Ни выпить, ни занюхать. Живут жители и сдохнут не родители!

Минут через десять Степана усадили на розвальни и увезли.

Мария Андреевна и Шурка проводили его без крика и слез. С вечера стали собираться к нему на свидание.

С рассветом отправились искать. Следственные места, как все­гда бывает при смене власти и политической борьбе, были перепол­нены арестованными, но Степана Филаретовича нигде не числилось. Только после обеда обнаружили его в старой бане, приспособленной для размещения заключенных. В раздевалке сделали «кабинеты» из нестроганых досок, мойка была заполнена подследственными.

Один из охранников взял у пришедших документы и куда-то унес. Через некоторое время вывел в коридор Степана. Криво улыб­нулся:

-  Давайте, милуйтеся, пока его не пристукнули.

-  А за что его эдак-то?

-  Найдут, за что. Сюда токо попадись! Быстро крылья-то общип­лют. Умеют как. На это учены.

Степан Филаретович сразу сел на скамейку.

-  Ноженьки отпали. Больше все стоять приходится. Люду много. Больных полно. Которые в жару без памяти бьются. Дохтур был. По­стоял, поглядел, велел кипятком поить, похоже, тифом люди болеют. Слышали, как дохтур офицерам докладывал: «Надо, - мол, - ваше благородие, распустить людей-то. А то заразим всех. И вам с ними возиться опасно». Так скоро, видать, домой возвернусь. Да и делать здесь больше нечего. Вчерась вечером на допрос уже водили. Ма­тюшу с Семеном ищут, а я говорю: «Сам бы на них поглядел, да не кажутся». Офицер-то спокойный, вежливый. «Сообщи, - говорит, - отец, когда объявятся. Надо разобраться, что у них не заладилось». С меня-то здесь в конторе допрос сняли, а некоторых в котельную уво­дят, а оттуда волоком. Двоих в парную унесли. Тама окно выбили да покоянку сделали. Мертвяки лежат.

Солдат-охранник подошел к Степану и тихо, оглядываясь на ка­бинеты, почти прошептал:

-  Ты, ето, лишку не болтай, а то сам в покоянку загремишь. А вы давайте до дома шагайте, - обратился он к посетителям, - опосля при­дете. А может, он сам заявится. Айдате, отчаливайте, а то разболта­лись тута.

Мария Андреевна и Шурка отправились домой уставшие, встре­воженные, но и довольные тем, что нашли Степана живым и здоро­вым.

На следующее утро, подходя к бане, увидели над крыльцом доску с черной надписью: «Карантин». Вышедший солдат замахал ру­ками, отгоняя пришедших:

-  Больные здеся заразные. Заходить нельзя. Начальство не при­ходит. Фершала ждут. Завтра будет. Разделит всех. Кого домой, а кого в лечебницу. Утре приходите. Ваш-то бородатый получше других ка­жется. Наверно, домой отпустят.

Вечером Мария Андреевна унесла соседу-коновозчику свои лю­бимые сапожки, в которых ходила только в церковь, и упросила его съездить за мужем.

К обеду следующего дня Степана привезли домой. Он уже не вставал с кровати. От жара терял сознание. Мария переселила Шурку в баню, а сама упала на колени перед иконами и неистово молилась.

Вечером Степану полегчало. Он стал говорить.

-  Худо дело, Мария. Люди умом рехнулись. Весь люд раско­лолся. Напополам. Одне богачество накопили, за его бьются. Другим волю давай, власти надо. Стали бунт бунтить. Хозяев гнать. Нашего- то на заводе трубой убили. Много набедокурили! Как армия подошла, оне по лесам скрылись. Старая власть вернулась, давай с ними вое­вать. Ты, Мария, за сыновей молись, пущай их Господь на путь пра­вильный наставит. Я уж всяко думал! Нам с тобой их учить без пользы. Оне у нас парни неглупые. Если уж куда пошли, стало быть, нельзя иначе. Моли Бога за здравие ихнее. А я вот отлежуся, дак ря­дом с тобой стану. Господи, спаси, помилуй детей наших! Они нико­гда не богохульствовали!

Степан задохнулся от долгой речи, снова закрыл глаза и надолго замолчал. Мария плакала перед иконами.

Сумерки за окнами сгущались, в избе все покрывалось мраком, гнетущую тишину нарушало лишь редкое тяжелое дыхание больного.

В полночь раздался осторожный условный семейный стук в ставню. Мать кинулась к дверям, накинув на голову шаль:

-  Господи, кто-то из ребят знак подает!

Она выбежала во двор и вскоре вернулась со старшим сыном, его остановила посреди комнаты, а сама наклонилась к умирающему:

-  Степа, Степа, смотри, Матюша пришел. Узнал, ведь, что ты хвораешь. Сразу прибежал.

Больной открыл глаза и напряженно искал взглядом сына. Мат­вей взял со стола керосиновую лампу и подошел ближе к отцу, тот увидел его и с трудом заговорил:

- Матюша... Сынок... Нашелся... Пришел... Сеню не видел ли? Ищут его. Вот и меня допрашивали. Все ведь было ладно. Куда он делся?

Матвей только сейчас снял шапку, хотел ее положить на кровать больного, но передумал и оставил в руке.

-  Семен в порядке. Недавно ушел в лес к партизанам. Я сообщу ему о тебе. Он придет... Как чувствуешь себя, папа?

В комнате воцарилась тишина, и лишь через некоторое время отец ответил:

-  Я-то ладно, а ты вот где? Поди, уж в большевики вписался? Раз прячешься, значит, супротивник власти?

-  Нет. Я ни в какой партии не числюсь. Просто помогаю под­польщикам в военных делах.

Было видно, что Степан Филаретович устал. Он вяло махнул ру­кой:

-  Ну, дело ваше. Бога не забывайте. Не гневайте его да не бегайте с краю на край. Счас власти каждогодно меняются, за ними не угля­дишь. А вы куда ни попадя не лезьте, а то никому станете не годными. Устал я. Отдохну.

Он снова закрыл глаза, а Матвей отошел к матери. Они тихо по­говорили меж собой, потом он еще постоял около отца и тихо вышел во двор. Мать, провожая его, плакала и наставляла:

-  Ты уж Сеньку-то не забывай, он ведь моложе тебя на целых шесть лет. Всегда к тебе пристраивался. На главную улицу-то не вы­ходи, айда огородами. Там ни света, ни людей нет.

Матвей обнял мать и ушел.

К утру Степан Филаретович скончался.

На второй день уговорили священника, чтобы отпел усопшего на дому. После обеда пришли рабочие с завода и толпились во дворе, а соседи у ворот. Все проводили катафалк с закрытым гробом до клад­бища. Поминки сделали у соседки в небольшом доме. Мужики захо­дили, одни прижимались к горячей печке, другие торжественно вы­пивали стакан самогонки, крестились и уходили.

На девятый день Семена вызвали в штаб, сообщили о смерти отца и в сопровождении вооруженного солдата направили ночью в город. Там они в домике на окраине встретились с Матвеем и отпра­вились на кладбище. Сторож зажег фонарь «летучая мышь» и привел братьев к могиле отца. Они молча постояли без шапок, затем Матвей достал бутылку, налил в две рюмки водки. Братья выпили, а остальное Матвей отдал сторожу.




__________________



Лишь здесь у могилы отца Семен по-настоящему понял и почув­ствовал, насколько жестокая, беспощадная борьба идет между двумя лагерями российских людей, еще вчера живших совместно, а сегодня разделенных ужасной ненавистью. И каждая сторона считает себя правой и справедливой. Также понял он, что уже не может быть рав­нодушным к этой борьбе и что изменить что-то можно только в сра­жениях. Какая-то из сторон должна быть повержена, другого выхода уже нет.



Линия фронта белогвардейцев, действовавших совместно с ча­стями Антанты и Чехословацкого корпуса, проходила по Уралу, Оренбургской губернии и Уральской области. В столице белого дви­жения Омске в конце 1918 года было спокойно. Увеличился объем рыночной торговли, работал драматический театр, рестораны были забиты младшими офицерами и богатыми обывателями. Разрасталась сеть увеселительных заведений. Однако во всем чувствовались скры­ваемое напряжение и нервозность. Кратковременное правление Со­ветской власти до предела довело вражду между красными и белыми.

В стороне от центра города, недалеко от водного вокзала в опрятном купеческом особняке располагалась резиденция Верхов­ного правителя Российского государства адмирала Колчака. Все улицы, ведущие к этому дому, были перекрыты патрулями, а снаружи и внутри его на первом этаже находилась личная охрана правителя.

Прошло лишь три месяца после его вступления во власть. Си­бирское эсеро-кадетское правительство было расформировано. Вме­сто него был назначен Совет Верховного правителя, заседания кото­рого были сугубо засекреченными. В него входили пять человек: Во­логодский, Пепеляев, Михайлов, Сукин - организаторы передачи вла­сти Колчаку и полковник Лебедев - представитель командующего во­енными силами Юга России генерал-лейтенанта Деникина.

В середине февраля Верховный вызвал членов совета. Он вышел из своего кабинета вдвоем с английским генералом Ноксом и остано­вился во главе стола. Одетый в наглухо застегнутый френч без погон, верховный выглядел усталым и озабоченным, смотрел на присутству­ющих строго и требовательно. Однако в нем не было монументальной властности, картинного поведения, обычно присущих наследным мо­нархам. Согласившись возглавить борьбу с большевизмом, он в ос­новном подразумевал руководство военными действиями, но содер­жание огромной армии потребовало таких больших затрат, что ему пришлось признать все долги перед иностранными государствами. Они составляли более двенадцати миллиардов рублей. После этого США, Англия и Франция переадресовали на него кредиты, предна­значавшиеся ранее Временному правительству.

Просматривая доклады с мест, бывая в воинских частях, он ви­дел, что армия неоднородна. И хотя все утверждали, что с провозгла­шением его командующим настроение и дисциплина войск повыси­лись, он не позволял себе успокоиться. Его крайне тревожило дезер­тирство, особенно в резервных частях, террористические нападения местных жителей, прежде всего тех, которые укрывались в лесах.

Парадоксально вели себя солдаты, прошедшие германскую войну в царской армии. Они рассказывали об отмене единоначалия в войсках, создании солдатских комитетов, имеющих право отменять приказы офицеров. Все это разлагало дисциплину, снижало боеспо­собность армии. Надежной опорой оставался офицерский корпус. В основном это были испытанные в боях специалисты. Их насчитыва­лось более тридцати тысяч, чего по армейским канонам было вполне достаточно, но это в условиях монолитной армии, а не во время граж­данской войны. Поэтому в целях поддержания порядка в войсках офи­церов, способных по званию и опыту армейской службы руководить дивизиями, полками, пришлось назначить командирами батальонов, рот и даже взводов. Это ударяло по самолюбию офицеров и также вы­зывало недовольство.

Государственные и армейские проблемы, порой необходимость их сурового решения вызывали у верховного постоянную озабочен­ность. Уже давно никто из окружающих не видел улыбки на его лице. Присутствующие знали его неукротимый характер кадрового боевого офицера - в случае недовольства он антимонии разводить не станет, а рубанет, не оглядываясь на последствия.

С появлением адмирала все члены совета вскочили, обратив­шись в его сторону. Тот молчаливо переглянулся с каждым и произ­нес:

-  Господа офицеры!.. Прошу садиться.

Сам он остался стоять и спокойно, уверенно начал говорить:

-  Сегодня мы имеем армию, считая все виды войск, около четы­рехсот тысяч штыков и сабель. Более двадцати бронепоездов, контро­лирующих основные линии железных дорог.

Однако в боях на фронтах участвует только от ста тридцати до ста пятидесяти тысяч. Остальных мы вынуждены держать в тылу для поддержания порядка на освобожденных от Советов территориях. Наши потери здесь почти равняются фронтовым в результате терро­ристических актов и нападений со стороны местных банд. Учитывая, что нам предстоит решительное наступление с началом весны, такое положение в тылу недопустимо. Дальнейшее продвижение через район Уфы в направлении Царицына позволит объединить наши ча­сти с армиями командующего войсками Юга России генерал-лейте­нанта Деникина. Целесообразно также объединить забайкальское ка­зачество с донским. В дальнейшем нанесем окончательный удар в направлении Москвы. Это будет ликвидацией советско-большевист­ской власти в многострадальной России. О мерах, которые должны обеспечить нашу победу, внесет предложения генерал Нокс - коман­дующий тылом и снабжением. Прошу доложить.

Правитель сел в кресло и уставился на генерала. Тот, не вставая и не глядя на присутствующих, заговорил негромко без эмоций:

- Как вам известно, господа, захваченный Чехословацким кор­пусом в Казани золотой запас России передан в распоряжение Вер­ховного правителя, кредиты Англии, Америки и Франции так же поз­волили значительно пополнить армию оружием, обмундированием, продуктами и боеприпасами.

Предполагается поставка более четырех тысяч винтовок, около 300 артиллерийских орудий, 270 тысяч комплектов обмундирования, самолетов и танков. Особое значение в данный момент имеет поступ­ление боеприпасов и продуктов питания.

Часть запланированного уже поступила, находится в резерве и распределяется штабами по воинским частям. Расчеты с учетом стра­тегических замыслов позволяют надеяться, что армия не будет испы­тывать недостатка в снабжении.

Однако особенности территории страны, огромные расстояния перевозки грузов значительно увеличивают сроки выполнения этой работы.

Если Южный фронт имеет морские границы и развитую сеть же­лезных дорог, то снабжение Западной и Восточной Сибири обеспечи­вает в основном Транссибирская магистраль. Именно здесь сосредо­точены группировки партизанских отрядов. Грабежи эшелонов, а в летнее время пароходов и барж, нападения на склады, как было ска­зано, учащаются с каждым днем.

Члены совета хорошо извещены о том, что ежемесячно банди­тами уничтожается до тридцати железнодорожных мостов. Мною предоставлен Верховному правителю России адмиралу Александру Васильевичу Колчаку рапорт о необходимости принятия срочных мер по усилению охраны поступающих из-за границы товаров и оружия... У меня все!

После некоторого молчания сделал заявление полковник Лебе­дев:

-  Господа, обязан также информировать вас, что несмотря на зимние условия, участились нападения на некоторые гарнизоны, име­ются случаи перехода воинских частей как к партизанам, так и в Крас­ную армию. Считаю необходимым повысить требовательность к офи­церскому составу и прежде всего к нижним чинам. Активизировать деятельность полевых судов с применением высшей меры наказания.

Остальные члены совета молча смотрели на верховного.

Он, сохраняя спокойствие, заговорил, то глядя в стол, то подни­мая глаза на присутствующих:

- Нельзя долго держать армию в резерве. Она разлагается. Но и нельзя вывести ее на фронт, имея в тылу такую организованную тер­рористическо-партизанскую силу.

Предлагаю: первое - поручить штабу разработать в секретном порядке срочные предложения по формированию из резервных, а если потребуется, из действующих частей специальных отрядов для наведения порядка в тылу. Назначить во главе их проверенных офи­церов с предоставлением им права применять любые меры, необхо­димые для выполнения приказа. Второе: предоставить в течение двух недель для рассмотрения на совете план проведения данной операции с целью включения его в приказ. Третье: операцию начать 30 февраля, с тем, чтобы массовое наступление на фронтах возобновить 15 апреля 1919 года.

Будут ли дополнения?.. Нет! На этом совещание закончим. Гос­пода, прошу вас после перерыва отобедать.

Верховный встал, встали присутствующие. Он, не оборачиваясь, удалился.

Войдя в свой кабинет, Колчак приблизился к окну, достал из нагрудного кармана серебряный портсигар и закурил тонкую англий­скую сигарету. Он смотрел на окружающий двор, а сам думал о дру­гом. Он размышлял о том, как бы собрать все воинские силы воедино. Официально и формально все вместе. Но, как известно, французский генерал Жанен назначен союзными государствами исполняющим обязанности главнокомандующего всеми иностранными войсками на востоке России и в Западной Сибири. В это же время генерал Чехо­словацкого корпуса Гайда ведет свою политику, при удобном случае пытается вывезти на родину остатки своих частей через Владивосток. Совсем недавно корпус был на стороне Советов. Причем это было ре­шение солдатских добровольцев. Как они поведут себя дальше, при­мкнув к белой гвардии? В какой мере на них можно надеяться?

Деникин всколыхнул весь юг России. С рассыпающихся фрон­тов Корнилова, Каледина, с Украины и из Петербурга кадровые воен­ные, прежде всего офицеры, идут в его формирования. Он практиче­ски самостоятелен, и никогда невозможно знать его тактических за­мыслов, а стратегические настолько укрупнены и обобщены, что зна­ние их не имеет фактического значения для развития общего театра военных действий.

Колчака не оставляли его раздумья. И в Забайкалье еще одна за­ноза! Генерал Семенов разоделся в форму атамана, упивается властью и никого не признает. Приказам не подчиняется, на связь не выходит. Кому бы, как не ему, сейчас включиться со своей конницей в борьбу с тыловыми бандами, начиная от Читы до Томска? Оставлять эту про­блему нельзя. Придется, как решили, использовать кадровые части и резервы. Больше терпеть невозможно, а то начнут грабить поезда, па­роходы, баржи, и все, что идет из-за границы, растащат по лесам. Ар­мия останется небоеспособной... В общем, придется срочно разде­латься к дьяволу с партизанщиной, а уж затем расставить по своим местам всех этих «суверенов».

Правитель загасил окурок в пепельнице и вышел в приемную, где ожидал адъютант. В его сопровождении спустился на второй этаж в столовую.

Обслуживали за обедом два молодых интеллигентных офицера, одетых в накрахмаленные сорочки с черными бабочками вместо гал­стуков. Один из них разлил по бокалам слабое терпкое вино. Адмирал провозгласил тост:

- За нашу единую и неделимую Россию!

Все стоя выпили и приступили к обеду.




__________________



Февральские снегопады и метели хозяйничали в приобских ле­сах, засыпая партизанские тропы и санные пути между деревнями. Ночью мягким снегом покрывали зеленые лапы спящих прибрежных сосен. Утренний дерзкий ветер, пропитанный морозом, налетал на де­ревья, они сбрасывали с себя белый покров. Наступило время сибир­ских буранов.

Возвратившись из города, Семен детально ознакомился с распо­ложением отряда, его структурой и порядком действий. Многое его удивило. Он высказал свое мнение командиру и комиссару. Было ре­шено обсудить вопрос на заседании штаба. Собрались на следующее утро. Семен кратко высказался о том, что в отряде нужно повысить дисциплину, разбить его на взводы и отделения, избрать командиров, назначить начальника хозчасти, подготовиться к нападению со всех четырех сторон, наметить пути к отступлению, определить группы обороны и прикрытия отходящих. Вспоминая краткие уроки в артил­лерийской школе по организации и тактике боевых действий различ­ных армий, он закончил:

-  Нужно, чтобы каждый подчинялся своему командиру и знал, что нужно делать в различных обстоятельствах.

Члены штаба, сидящие на скамье, молчали, уставившись в пол. Наконец один из них, пожилой, седовласый, медленно поднялся и, по­грозив зажатой в руке шапкой, заговорил горячо и сердито:

- Ты эт-та, царские порядки не подтаскивай. Наслужились мы, не дай Бог! Тута партизаны, а не армия. Кто желает - айда к нам. А кто не хочет - гуляй себе. Свобода, дак свобода, нечего тута коман­диров расставлять. Все должны быть однаки. Вот так. Мы как били белых, так и дале будем бить с подкраду.

Семен не ожидал такого заявления и без прежней твердости в голосе ответил:

-  Дело ваше. Решайте. Я считаю, отряд должен быть готов к се­рьезным сражениям. Нужна система управления боем. Сегодня мы не готовы защищаться от армейских частей.

Он впервые сказал «мы» и сам мысленно отметил, что уже не может сознавать себя в отрыве от отряда. В нем еще больше укрепи­лась уверенность в том, что нужно убеждать этих людей организо­ваться для сохранения их жизней. У него не было сомнения в том, что рано или поздно по партизанской базе будет нанесен удар. Тем более, что белая гвардия имеет на фронте явный успех.

Поднялся командир. Он говорил примиряюще, обращаясь то к Семену, то к партизанам:

-  У нас, смотри ты, все по ранжиру. Все есть. Лошади, кухня по­ходная от красных осталась, крупа, мыла два ящика, хлеб печем. Са­хару вот нету. Зато у одного купца сахарин достали. Помаленьку раз­даем к чаю. Ох, и сладкий, сволочь! Одна капля на стакан, и пить не­возможно.

Семен делал вид, что внимательно слушает, а сам думал: «Хит­рец командир, о главном не говорит - каково вооружение, сколько боеприпасов, какие задачи стоят перед отрядом».

А тот продолжал:

-  Что касаемо порядку - надо наводить. Себе же лучше. Пущай белые нападают, а мы тут как тут. Готовые встретиться. Дисциплина должна быть военная, а то и правда - нагрянут неожиданно, и бежать не знаем, куда. Семен верно говорит, что каждый должен знать свое место и чего делать. Мы вот, эт-та, список изготовили по назначению командиров. Надо его утвердить. А Михаил зазря противится. Тута не армия - все делаем по согласию. Давайте, Семен Степанович зачнет читать, а вы голосуйте. Что неладно - подправим.

Все внимательно слушали, замечаний почти не было. После вы­ступления комиссара члены штаба единогласно утвердили приказ.

Во второй половине дня Семен с комиссаром обходили парти­занское зимовье. Вернувшиеся с ночного дежурства спали в землян­ках. На поляне, очищенной от снега, горело несколько костров. Во­круг них на бревнах, на разостланных ветках сидели мужики в фуфай­ках, полушубках, шинелях, армяках. Одни лениво курили, другие дре­мали, кое-где шел неторопливый разговор. Партизан с седеющей ще­тиной на подбородке, глядя на огонь, рассказывал:

-  Мы, эт-та, на подрыв моста ходили. Осенесь. Только лед на Томи взялся. Гришка-храпун санки со взрывчаткой тащит. А мы с Се­рёгой должны его прикрывать. Подбираемся к мосту спокойненько и не думаем даже, что беляки нас на мушке держат. Я на лед выскочил, подсклизнулся, да и пал на зад-переды. В ето время аккурат пуля около уха просвистела. Белые палить зачали. Гришка-то с Серегой в снегу зарылись, а я лежу на льду, как таракан на ладошке. Только знай стреляй, кому надо. Ладно, с другой стороны моста наши боевики с Антоном палить взялись. Белые на них кинулись, а я до снегу дополз, да и залег. Ежели бы не пал, так и знай - пулю бы сглотил. Вот што бывает, - закончил он и повернулся к огню другим боком.

Слушатели молча смотрели на пламя костра. Рассказ никого не взволновал. Видимо, такие случаи были обычными. Наконец кто-то безразлично спросил:

-  Ну, а мост-то как? Так и оставили?

-  Пошто это? Охрану перебили, да и его бабахнули. Только шпалы полетели.

У второго костра тешились над худым китайцем. Он сидел на подстилке из еловых веток, сложив ноги калачом.

-  Ходя, соли надо?

-  Нету, нету? Сама кушай будешь.

Сгрудившиеся вокруг мужики добродушно смеялись. Лицо ки­тайца тоже расплывалось в улыбке.

Бородатый мужик, щуря глаза от дыма, рассуждал:

-  Вот китаёза! Хлеба не надо. Мясо не ест. Горсть зерна пихнёт - в рот и с утра до утра носится как конь, хоть бы хны.

А над костром опять звучит едкий вопрос:

-  Ходя, ты за красных или за белых?

-  Са красных. Харасо кушай дают. Зерына, рыпа, чай. Мыного дают. Брухо харасо, кусно!

Мария с горечью тихо проговорила, обращаясь к Семену:

-  Видишь, какой политик? Хотя все правильно - «бытие опреде­ляет сознание». Точно по Марксу. Зато в бою не знает страха. Убить никого не убьет, но и не отступит. Будет стрелять там, где его поста­вят, до тех пор, пока не зарубят или не застрелят. У нас их трое было. Остался только этот. Приспособили его дрова заготавливать.

Еще долго комиссар с Семеном ходили среди костров, на хоздворе. Беседовали с партизанами, разъясняли суть предстоящих изменений в отряде.

Утром с командиром во главе с трудом собрали всех в строй и зачитали приказ. Началась тренировка по взаимодействию в бою всех подразделений. Люди участвовали в этой подготовке с желанием. Это сплотило их. Отряд стал более организованным и боеспособным.

В конце марта 1919 года пришел связной из городской подполь­ной организации большевиков. Он сообщил, что там формируются войска для наведения порядка в партизанских отрядах. В каждое та­кое подразделение привлекают военнослужащих из местных жите­лей, хорошо знающих приобские леса.

Ранним утром усиленный головной дозор, которым командовал Семен, вступил в бой с наступающими белогвардейцами. Несмотря на потери, те упорно двигались вперед. Выполняя задуманный ма­невр, Семен дал команду отступать. Не прекращая огня, дозор уходил в сторону от партизанской базы, маня за собой наступающих. Через несколько километров к партизанам подошли основные силы боевого отряда. Сражение ожесточилось. Однако командир и комиссар счи­тали главной задачей сохранить бойцов. Но ночам отряд уходил все дальше в тайгу. Белогвардейцы днем настигали его, однако после ко­роткой перестрелки партизаны вновь скрывались в лесу. Так продол­жалось до самой распутицы.

Измотанный бесконечными переходами, отряд белой гвардии вернулся к месту своей дислокации. Партизаны возвратились на свою базу. До глубокой осени восстанавливали разрушенные объекты, ле­чили раненых, готовились к зиме.

В конце ноября в отряд прибыли два представителя Тасеевской Советской партизанской республики, образованной в лесах южнее Енисейска. Их привел член томского подполья.

Решили собрать всех партизан.

Семен построил отряд повзводно, впереди каждого подразделе­ния стоял командир. Пришедшие удивились:

- У вас прямо как в армии, чувствуется порядок.

Один из представителей шагнул вперед и начал говорить:

- Дорогие товарищи! Разрешите передать вам горячий привет от всех членов партизанского движения Восточной Сибири. Тысячи, де­сятки тысяч партизан сражаются, как и вы, с колчаковскими бандами. Сегодня ясно, что время хозяйничанья на нашей земле ставленников империализма уже сочтено. Красная армия освободила Челябинск и Екатеринбург и сейчас уже концентрирует силы для окончательного наступления на рубеже реки Тобол. Партизаны Сибири наносят со­крушительные удары по тылам колчаковцев. Белая гвардия развали­вается. Началась массовая сдача в плен партизанам белогвардейцев. В районе Барнаула на нашу сторону сданы три бронепоезда: «Сокол», «Туркестан» и «Степняк». Партизаны совершают героические по­двиги. На станции Ачинск недавно взорван целый эшелон со снаря­дами и другими боеприпасами. Все участники этой операции погибли смертью героев. Среди них ваш земляк, член томского революцион­ного подполья Коробов Матвей Степанович.

Семен сначала не воспринял сказанное, но потом, осмыслив, по­чувствовал, как сердце лихорадочно затрепетало, лицо обдало жаром.

- Неужели Матюша? Как же так? Почему? Не может быть! Как сказать матери? Какое горе! Матюша-а-а!

Семен по-прежнему строго смотрел перед собой, но ничего не видел и не слышал представителя, продолжавшего говорить все тор­жественнее и громче. Спокойно стоять было трудно. Хотелось бежать в бой, стрелять, колоть и кричать изо всех сил так, чтоб все поняли, как ему тяжело.

Закончилось построение, представители ушли. Семен молча вы­слушал соболезнования. Командир отряда обнял его.

-  Держись, сынок! Все мы в горе и беде. Война, будь она про­клята! Но надо пережить. Ты сибиряк и должон терпеть.

Еще долго Семен днями автоматически исполнял свои обязанно­сти, а по ночам не мог уснуть и до рассвета отбивался от воспомина­ний своего детства, проведенного со старшим братом.

С наступлением холодов партизаны вновь начали нападения на гарнизоны, железнодорожную охрану. 22 декабря после упорных боев в Томск вошли части Красной армии. Вновь установилась Со­ветская власть. Партизаны ликовали и готовились разойтись по до­мам.

Не считаясь с названием и сутью установившейся среди людей власти, январские морозы 1920 года свирепствовали в Сибири.

Визжат жалобно полозья саней на городских и сельских дорогах. Скрипит снег, измученный солдатскими сапогами и ботинками.

В середине месяца расформировался партизанский отряд имени Пролетарской революции. Командир Бобов был срочно направлен снова председателем сельского совета своего села без выборов как «оставивший свой пост после временной оккупации белогвардей­скими силами». Комиссар Мария Добронравова с шестью коммуни­стами на сутки раньше отправки отряда для торжественной встречи в городе была вызвана в областной партийный комитет РККА на общее собрание большевиков. Во главе отряда оставили Семена, несмотря на его возражения.

Ранним утром обоз из шести лошадей с оставшимися боеприпа­сами, продуктами и людьми в пешем строю направился в город. От­дельная повозка со взрывчаткой, охраняемая двумя стрелками, двига­лась сзади колонны на безопасном расстоянии. После привала про­должили путь, показались строения города. На его окраине их ожи­дали войска. Они приняли обоз, а отряд направили дальше.

Через час вышли на небольшую площадь, здесь стояли в строю около сотни вооруженных красноармейцев. Впереди - два командира. Один - высокий, с усами, в долгополой шинели, с правого бока - наган, с левого - шашка, на голове - шапка с алой лентой. Он вышел вперед и громогласно скомандовал:

-  Отряд! Стой! Нале-во! Смирно! Здравствуйте, товарищи крас­ные партизаны!

Пришедший отряд от неожиданности и непривычной торже­ственности замер и молчал.

Усатый предоставил слово второму встречающему, назвав его комиссаром полка. Тот, поправив ремни портупеи на кожаной куртке, начал говорить, размахивая рукой.

-  Красная армия смела с сибирской земли полчища белогвардей­цев и интервентов. В этой победе большую роль сыграла ваша, това­рищи, героическая борьба в тылу ненавистного врага. Ваши подвиги будут помнить вечно. Настало долгожданное время нашей братской встречи, наших дальнейших действий по освобождению Дальнего Во­стока. Сейчас командир полка Сандалов объяснит вам совместные планы.

Командир поправил усы и зычно продолжал:

-  Товарищи партизаны, теперь будем подчиняться одной дисци­плине. Те, кто желает, может вступить в ряды Красной армии, кто не хочет этого, вернется домой к родным.

Он немного помолчал, снова поправил усы, и наконец объявил:

-  Но прежде все должны сдать оружие!

Партизаны замерли как замороженные, потом растерянно запе­реглядывались, зароптали, раздались крики:

-  А ты нам его давал? Мы кровью завоевали! Как дома без ру­жья? Кругом банды! Неправильно! Мы твово не просим, свово не от­дадим!

Отряд зашевелился, некоторые вышли из строя и стали снимать с плеч оружие. В этот миг красноармейцы, стоявшие перед ними, раз­бежались в обе стороны, и шумевшие партизаны увидели направлен­ные на них два станковых пулемета. Лежавшие за ними стрелки спря­тались за щитами и начали брать на прицел весь отряд.

Роптавшие снова окаменели. Вдруг из их рядов выскочил не­большой мужичок в зипуне с оружием в руке. Его, жителя соседнего села, вечного балагура и споруна, все по-дружески называли Гришка- шемела. Он выбежал вперед и, размахивая карабином, звучно закри­чал, обращаясь то к выступавшим командирам, отошедшим в сто­рону, то к пулеметчикам:

-  Ты кого пугаешь? Я с этим винторезом всю германскую про­шел. Никто не отобрал. А тут? Что оно тако деется? Мы за экую власть не воевали! Не надо! Ежели чё, мы и супроть встанем!

Не успел никто опомниться, как Гришка вскинул свое оружие к плечу, видимо, желая показать храбрость и несогласие, но тут раз­дался выстрел, и он упал лицом в снег. Все уставились на его окро­вавленную голову.

Командир полка с револьвером в руке, из которого стрелял, со­всем громовым голосом проревел:

-  Сдать оружие! Пулеметы - к бою!

Отряд не шевелился. Первым осмыслил обстановку Семен. Он шагнул вперед, торопясь, снял портупею и вместе с наганом бросил в снег. Обратился к партизанам:

-  Мужики, сдать! Все сдайте. Быстро!

Оружие полетело в снег при полном молчании на всей площади.

Кто-то невидимый скомандовал, и двое красноармейцев, подхва­тив тело Гришки, уволокли его в сторону за спины охраны. Третий бегом уносил шапку убитого.

Пряча наган в кобуру, командир полка снова вышел на середину. И был внешне спокоен и совсем не разозлен.

- Отряд! Равняйсь! Смир-но! Кругом! Пять шагов вперед! Кру­гом!

Перешагнув через ряды оружия, валявшегося на земле, он, по­дойдя к отряду, стараясь быть добродушным, заговорил:

-  Ну вот, теперь вы мирные люди. Свободные! Выбирайте, кто - домой, кто - в армию. Домой-то домой, но имейте в виду, что может быть мобилизация. Короче говоря, призыв на службу.

Он молча покрутил рукой усы и вдруг снова властно крикнул:

-  Кто остается с нами - отходи направо к Красному знамени. Кто не желает - уходи влево.

Он повернулся спиной к отряду и пошел к стоявшему в стороне комиссару. На ходу тихо проговорил, обращаясь к Семену:

-  А ты чего, командир, рот разинул? Кажи пример! Шагай направо. Все равно никуда не денешься.

Семен, в тайнике души мечтавший вернуться домой, на свой за­вод, медленно пошел к Красному знамени. За ним потянулись му­жики. Там уже поставили стол и прямо на морозе записывали добро­вольцев в Красную армию.

Многие шагали с желанием, даже с радостью, некоторые не­громко простодушно негодовали: «Ежели бы знал, не попёрся бы сюда, мать твою перемать». Записавшиеся строились в колонну, сует­ливо двигая пустыми руками, привыкшими к оружию.

В левой стороне виновато жались человек сорок собравшихся разойтись по домам. К ним подошел командир:

-  А это что? Армию не признаете? Не желаете? Китаец вон, и тот записывается.

Вперед вышел бородатый санитар:

-  Тута старики да раненые. Еще не очухались совсем-то.

Комиссар крикнул, обращаясь к охране:

-  Сидорук!

Быстро подбежал шустрый красноармеец.

- Давай, Сидорук, веди их в штаб к Петрову. Пусть всех перепи­шут и справки дадут. Да возьми с собой еще двоих, чтобы эти не раз­бежались, а то потом патрули перестреляют всех.

Успокоившиеся партизаны дружно зашагали к штабу.

Список добровольцев быстро увеличивался. Фамилия Семена, скрепленная его подписью, была в нем первой.

Начиналась новая непредвиденная жизнь в рядах армии под Красным знаменем.




__________________



Конец 1918-го и лето 1919-го - то была пора самых жестоких сражений.

Не сумев удержать Екатеринбург, белая гвардия отступила к Че­лябинску и готовилась к упорной обороне. Сюда направлялись глав­ные и практически последние резервы Колчака. Они стремились к Уфе и далее через Бугульму на соединение с донским казачеством в составе армий генерала Деникина - командующего вооруженными силами белых на юге России.

К этому времени Чехословацкий корпус в количестве 45 тысяч штыков под командованием генерала Гайды, понеся тяжелые потери, уже объявил нейтралитет и вывел войска с театра военных действий.

Забайкальское казачье войско, сформированное еще по заданию Временного правительства генералом Семеновым, не желало выхо­дить за пределы своей территории.

Провозгласив себя атаманом, генерал предполагал создать на границе с Монголией казачью автономию, не зависящую ни от крас­ных, ни от белых, накопить сил и снова нанести удар Советам.

Три армии во главе с командующим Восточным фронтом Миха­илом Фрунзе - профессиональным революционером, членом РСДРП с 1904 года, завладели Челябинском и далее преследовали отступаю­щего противника. Реввоенсовет республики, учитывая успешное про­движение красных войск в Западной и Восточной Сибири, отозвал Вторую армию на Южный фронт, где осложнилась обстановка в боях с деникинцами. Оставшиеся две армии подступали к Нижнеудинску, двигаясь с боями на Иркутск.

4 января 1920 года адмирал Колчак сложил с себя полномочия Верховного правителя Российского государства и передал их гене­ралу Деникину, а власть и командование войсками в Забайкалье и на востоке страны - атаману Семенову. Приближалась окончательная битва за овладение Забайкальем, куда отступали части разбитой под Новониколаевском белой гвардии, присоединяясь к казачьему вой­ску. С обеих сторон готовились к бою все имеющиеся резервы.

Бывших партизан из томских лесов, влившихся в красное дви­жение, рассредоточили в разные роты, которые доукомплектовыва­лись добровольцами из крестьян и мобилизованными горожанами. Вновь прибывшие были безграмотны и не знали военного дела. Все ранее служившие были призваны в армию Колчака. Сейчас им пред­стояло пройти спешную подготовку...

Семен два дня отшагал в отряде новобранцев. Утром комроты, загадочно улыбаясь, отправил его в штаб. Часовой у двери встретил его тоже улыбкой:

-  Проходи. Мне уж сказали, что придешь. По одежде вижу - пар­тизан!

В маленьком прокуренном кабинете комиссар, сидя у стола, за­говорил, как о давно начатом:

-  Вчера отправляли на вокзале под Новониколаевск части пер­вого полка. Его комиссар Добронравова много о тебе рассказывала. Будто ты практически весь отряд спас. Целый год командовал в боях. И партизаны о тебе хорошо отзываются. Мы тут посоветовались - ре­шили тебя пока помощником комроты назначить, а там видно будет. Сейчас важно за пару недель подготовить людей, потом - сразу в наступление. Под Нижнеудинском потери большие.

Пауза затянулась.

Командир полка, стоявший у окна, бросил:

-  Ну, что? Все? Понял?

Семен растерянно ответил:

-  _Я_не служил в регулярной армии, для меня тоже все в новинку. Самому еще нужно учиться. Как-то все не так. Я бы пошел красноар­мейцем простым.

Командир вышел на середину комнаты. Было видно, что он едва сдерживает себя от гнева.

-  Ты мне тут не отнекивайся! Так, не так, перетакивать не будем. Это тебе не в партизанах и не в царской армии. Здесь революционная дисциплина. Сказано - сделано!

Он критически осмотрел Семена с ног до головы.

-  Эти валенки свои дырявые снимай! А то один белый, другой черный, и портянки из дыр тащатся. Иди к каптенармусу - пусть ка­кие-нибудь сапоги подберет. И будь как все, а то ходишь тут как клоун какой. Давай, шагом марш!

На следующее утро Семен явился на плац и представился коман­диру. Тот радостно ответил:

-  Ну наконец-то! А то я тут уже все на свете отморозил. Теперь ты берись. Сначала надо обучить командам. Ну, в общем, сам знаешь. Чего тебя учить! Главное, чтоб отряд был управляемым, а потом уж пойдем оружие получать.

Обучение проходило на территории бывшей артшколы. Это об­стоятельство вызвало у Семена воспоминания: «Все-таки пути Гос­подни неисповедимы». С одной стороны, здесь все было ему знакомо, с другой - все изменилось! Снег был убран только на плацу. Между строениями ходили по тропинкам, протоптанным в глубоких сугро­бах. Здание конобоза разбирали на дрова. У него не было крыши и половины стен. Ворота, заметенные снегом, не закрывались.

В казармах одеяла из тонкой шерсти резали на портянки и стельки. Наволочки и простыни исчезали в вещмешках красноармей­цев. Спали на досках, укутавшись шинелями, полушубками, фуфай­ками.

Семен намекнул о беспорядках командиру роты. Тот резко отве­тил:

-  Ты занимайся своим делом и не суйся, куда не просят.

Однажды Семен заговорил со стариком, который раньше служил

здесь сторожем и помнил его как курсанта:

-  Скоро здесь ничего не останется. Все растащат.

Надеясь встретить сочувствие, вдруг услышал:

- Ты, чё. парень, равняешь? Вас-то во все нерусское одевали. Бо­тиночки, куртки, перчаточки кажному. А им кто чего даст? Завтра на бой пойдут, а сами голёхонькие. В эдакий мороз в снегу лежать ста­нут. А потом - в штыковую. То ли ты кого убьешь, то ли тебя при­стукнут.

Старик докурил самокрутку, по привычке заплевал окурок, ак­куратно воткнул его в снег и закончил речь:

- Нечего жалеть! Пущай ребята берут. Не они, так городские рас­тащат.

Он с трудом поднялся, еле разогнул спину и молча побрел к сто­рожевой будке.

Семен вернулся в казарму, не раздеваясь, лег на голый матрас. Задумался.

-  И действительно, какие лишения переживают люди, но ведь не бегут в леса! Не прячутся, а готовятся к бою. Значит, что-то их объ­единяет? Неужели общность нужды, надежда на равноправие, спра­ведливость и равенство?

Он долго лежал, глядя в потолок, пока не уснул под привычный храп, кашель, стоны уставших людей и едкий запах табака-самосада.

Через сутки рота в составе батальона прибыла к железнодорож­ному вокзалу для отправки на фронт. Грузовые вагоны стояли с от­крытыми дверями. Около каждого белела кучка березовых дров - тепло вагонам давали самодельные печки из старых импортных ме­таллических бочек.

Эшелон отправился ранним утром. На третьи сутки остановился в степи. Забегали, закричали в темноту командиры:

-  Первый взвод, второй взвод, выходи! Строиться! Первая рота, шагом марш! Не отставай, потеряешься к едрёной матери. Замерз­нешь!

Семен, идущий рядом с комроты, услышал, как тот обратился к командиру полка:

-  Ну, как их, товарищ комполка, целиком отдельным батальоном в бой?

-  Опасно. Разбегутся со страху, потом лови их. Раздайте по взводу в каждую нашу роту, пусть там возьмут на учет. Да быстро, надо уже выступать.

Всю ночь рота, в которую попал Семен со своим командиром, шагала за фонарем, маячившим впереди. Таких огоньков было не­сколько. Чувствовалось, что движется огромная масса людей.

-  Наверное, полк на марше, а может, и не один, - подумал Семен. - Значит, заваруха будет серьезная.

К утру лес закончился, роты вошли в кусты. За ними виднелось огромное поле, покрытое свежим чистым снегом.

Отряды развернулись в цепь и залегли. Командиры рот ходили между рядами и нервно, напряженно покрикивали:

-  Не спать! Проверить оружие! Примкнуть штыки! Дослать па­трон в патронник! Рукавицы за пазуху! Внимание!

Во главу средней роты вышли командир полка, комиссар и еще человек двадцать красноармейцев. Получилась целая дополнительная цепь. Впереди раздался надсадный крик:

- Полк! В атаку! Вперед!

Командиры рот вскочили на ноги, повернулись лицами к лежа­щим в снегу и закричали вразнобой:

-  Рота-а! В атаку! Вперед!

Роты вышли в поле. Ряды подравнялись. Все неотрывно смот­рели перед собой - туда, откуда ожидался противник.

Семен двигался в третьей цепи и вдруг услышал, как кто-то впе­реди запел во всю силу здоровых легких. Первая цепь подхватила песню - непривычная, протяжная, она грустно звучала в морозном воздухе. Казалось, люди прощаются с действительностью, уходя в страшную неизвестность.

Семен оглядывался кругом:

-  Чего это они? А?

Пожилой красноармеец коротко бросил:

-  Большевики! Свою песню затянули. Навроде молитвы. Каж­дый раз в бою поют.

Семен прислушался. Некоторые слова уже можно было разо­брать: «Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести го­тов», - пели все громче и четче.

Далеко впереди зазвучали пулеметные очереди, заторопились, перегоняя друг друга, винтовочные выстрелы. Несколько идущих впереди солдат рухнули в снег. Остальные, не оглядываясь на них, как заколдованные, двигались дальше.

Шагающий впереди красноармеец с бородкой вдруг охнул и упал на колени. Он стоял, держась обеими руками за карабин, упер­тый прикладом в землю. Семен, обходя его, услышал, как он шепчет с трудом: «Мы свой, мы новый мир...», а над ним уже хрипели му­жицкие голоса, продолжающие эту необычную песню. Казалось, люди, зная, что идут на смерть, оповещают всех о своем самопожерт­вовании. Мелодия не была ни боевой, ни бодрой, наоборот, так страж­дущие призывали их поддержать. Своей простотой и непритязатель­ностью эта мелодия трогала душу.

Семен и сам не заметил и не понял, как из его груди вырвался вопль, который, видимо, давно назревал в нем, но он не умел его вы­разить: «Это есть наш последний и решительный бой!» В голове вспыхнуло и прояснилось, шагать стало легче.

Глядя на переднюю шеренгу поющих, Семен подумал: «Если останусь живым, подам заявление комиссару. Попрошусь в партию».

В это время все побежали вперед и закричали, разинув рты и не закрывая их:

-  А-а-а! А-а-а!

Уже никто не обращал друг на друга внимания. Объединенная страхом, общим животным криком, доведенная до безумия лавина людей неслась вышедшим навстречу колоннам солдат в длинных ши­нелях и лохматых папахах. Красные и белые-каппелевцы сходились в смертельной схватке. Крики прекратились, резко звучали выстрелы, стучало железо о железо.

Но вот послышались стоны и вопли раненых. Три батальона красного полка заняли все поле и теперь окружали обороняющихся. Еще несколько минут рукопашного сражения, и каппелевцы дрог­нули. Сначала они организованно отстреливались, но вскоре побе­жали, боясь окружения. Их преследовало многоголосое «Ура!», крас­ноармейские цепи рвались вперед, к видневшейся неподалеку де­ревне.

Наконец ворвались в деревню. Было видно, что отступавшие строились в колонны уже далеко за околицей и спешно уходили в степь.

Командир роты стоял посреди улицы, махал мокрой от пота шап­кой, останавливая красноармейцев. Они садились в снег, крутили дро­жащими пальцами самокрутки, закуривали. Разговоров не было. Нервное напряжение и ярость сменились усталостью и апатией.

Вдали, в поле, то там, то тут раздавались глухие хлопки выстре­лов. Комроты, жадно затягиваясь едким дымом табака, небрежно по­яснил:

- Офицеры! Раненые стреляются. Золотопогонники!

Кто-то тут же заметил:

-  Можно бы их в плен забрать...

-  На черта они нужны. Возиться тут с ними. И так пленных че­ловек двести. Хватит. А ты о них сильно не заботься. Попадешь к ним

-  живым закопают. Вон недели две назад под Новониколаевском взяли наших ребят человек около трех десятков, раздели и в поле вы­гнали. Замерзли парни.

-  Ну, не все же они такие. Есть, наверное, нормальные.

-  Все, не все, некогда тут разбираться. Думать надо было, су­проть кого идут. Супроть народу! А теперь пусть получают по всей форме.

Четыре роты полка преследовали каппелевцев, не вступая в бой, а две роты расквартировывались в освобожденной деревне Нижнео­зерная невдалеке от Нижнеудинска. Сюда же свозили раненых и уби­тых. Пленных разоружали и отправляли навстречу подходящим ча­стям со штабом пятой армии.

Потеряв все крупные города Западной Сибири, белая гвардия с боями отходила к югу в сторону Иркутска, надеясь соединиться с за­байкальским казачеством, действующим при поддержке японских войск. Отступающих преследовали две армии Восточного фронта: третья - со стороны Новониколаевска вдоль железной дороги и пятая -  от Нижнеудинска.

Здесь, в третьем полку, возглавлял вторую роту Семен.

Однажды утром после ночного боя к нему подошел комиссар с вопросом:

-  Ты, что ли, Коробов, в партию собрался?

-  Кто сказал?

-  Раненый. С тобой рядом в строю шел.

- Да, говорил. Хочу вступить.

-  А чего тебе тут надо? Маслом не намазано.

-  Я так сужу, товарищ комиссар, раз уж оно эдак пошло, так и надо, чтоб до конца было, как положено, а с краю нечего болтаться. Все равно теперь за вами пойду, больше некуда.

Комиссар пристально вгляделся в Семена:

-  Интересный ты парень! Ладно, бери вот бланк, заполняй. Да как полагается пиши: за мировую революцию, мол, биться готов до победы. Принесешь потом, рассмотрим на собрании. Самое время - командиром назначили и в партию как раз просишься.

После завтрака все построились поротно и отправились вслед от­ступающим. Только к вечеру посыльные из арьергарда донесли, что противник уходит, не останавливаясь.

В Нижнеудинске полк сделал привал.




__________________



В начале 1920 года части Красной армии вошли в зону действия войск Японии, которые занимали почти весь русский Дальний Во­сток. Под их прикрытием уходили белогвардейцы, часть сибирского казачества, тувинские конные и стрелковые корпуса. Возникла опас­ность прямого военного столкновения Японии и России, в то время как шли жестокие решающие бои на юге страны.

Совет народных комиссаров РСФСР и ЦК РКП(б), считая Запад­ную и Восточную Сибирь освобожденными, своим постановлением от 25 января ликвидировал Восточный фронт и создал «буферное» буржуазно-демократическое государство - Дальневосточную респуб­лику (ДВР). Обстановка здесь была настолько напряженной, что Ле­нин своей телеграммой запретил вести прямые военные столкновения с Японией, чтобы не получить официальное объявление о войне.

Новое государство начало формировать войска Народной рево­люционной армии (НРА ДВР) в основном за счет партизанских соеди­нений, добровольцев, мобилизованных и отдельных частей Третьей и Пятой российской армии.

Семен со своей ротой медленно с пересадками в составе полка направлялся к городу Новониколаевску, расположенному невдалеке от границы с ДВР.

Железнодорожные вокзалы были забиты больными и ранеными. Тиф свирепствовал повсюду. В стороне от зданий штабелями лежали раздетые до нижнего белья, а иногда и совсем голые трупы. Здесь успокоились и красные, и белые, чехи и другие участники битвы. В вагонах замерзали, дров не было. Прежде, чем отправиться в дорогу, люди ломали заборы, пилили столбы, разбирали склады.

Воинские поезда останавливались лишь для заправки водой и уг­лем. Семен с начальником состава общались со служащими железной дороги, посещали телеграф.

В Кузнецке из штаба пришло сообщение:



_Срочно_по_линии_Барнаул_тире_Новониколаевск_зпт_эшелон_две­надцать_дробь_пять_зпт_комполка_Богданову_двтч_связи_занятостью_путей_направляетесь_город_Томск..._распоряжение_комдивизии_Крас_­_нощекова_тчк_начжелдорвостфронт_Самойлюку_двтч_обеспечьте_литерный_проход_эшелона..._комвостфронта_Фрунзе._



В одном из штабных вагонов полка имелись две печки-бур­жуйки, привинченные к полу, стол со скамейкой и четыре табуретки.

Командир полка Алексей Богданов, прочитав телеграмму, бро­сил ее на стол и обратился к комиссару:

-  Ехать на двое суток больше. Чем людей кормить будем? И так голодаем.

Он встал и походил около стола, скрестив руки на груди, потом вяло проговорил, глядя на начальника эшелона:

-  Убавь паек. Рассчитай, сколько можно, но смотри, чтоб не го­лодовать.

Тот неуверенно возразил:

-  Товарищ командир полка, но может не хватить продуктов.

Богданов подошел к говорящему вплотную и шепотом проце­дил:

-  Не хватит - расстреляю вот этой самой рукой... Понял?

-  Так точно, понял, товарищ командир!

-  Иди, работай, пока состав стоит.

Через сутки дежурный медик доложил в штаб: четверо вновь за­болели тифом, командир третьего батальона в тяжелом состоянии, те­ряет сознание.

Богданов вскинулся:

-  Какого третьего? Коробов, что ли?

-  Так точно, Коробов!

-  Не может быть, такой крепкий мужик, только успели назна­чить! Парень хоть куда!

-  Придется убрать его в изолятор.

-  Ты давай лечи! В изолятор! Надо до Томска дотянуть. Там у него дом. Может, родственники вылечат. Позвать ко мне начмеда! А ты возьми вон тот полушубок, одень комбата. Да печь топите, как сле­дует!

Комполка было замолчал, но, обращаясь теперь уже к комис­сару, вдруг расстроенно добавил:

-  Скажи, как не везет! Два комбата в бою погибли, а этого смотри, как скрутило.

Комиссар подошел к печке, протянул руки к теплу.

-  Что сделаешь, Алексей? Таких Семенов погибла уже не одна тысяча, и еще неизвестно, что будет дальше. Революция без жертв не бывает. Победим здесь, а дальше, возможно, мировая революция начнется. Так что жертвы подсчитывать еще рано.

Комполка дослушал комиссара, не сказав ни слова, быстро заку­рил. Жадно затягиваясь, он выдувал из легких дым в приоткрытую дверцу печи, щурил глаза и задумчиво молчал.

Семен очнулся, когда его переносили из вагона в сани. Лошадь трусцой бежала по заснеженным улицам Томска. Мимо проходили отряды красноармейцев. Все направлялись к железной дороге на по­грузочную эстакаду. Когда проезжали мимо аптеки, Семен попросил возчика подвернуть к окну и, хватаясь руками за стену, встав с трудом на ноги, постучал в форточку. Подошедшему на стук прохрипел:

-  Изя, дай лекарства. Помираю.

Не имея больше сил, склонил голову, ожидая ответа друга... Молчание длилось долго, но форточка открылась, и Изя высунул большую бутылку из черного стекла, обращаясь к возчику:

-  Пусть пьет, сколько сможет за один раз, и спит больше.

Окно закрылось, и повозка двинулась дальше.

Мария Андреевна встретила сына рыданиями. Перенесли его в баню. Красноармеец прочистил в снегу дорожку к бане, помог расто­пить печь, покурил, молча глядя на больного, быстренько перекре­стился и уехал.

Трое суток Семен пил данное другом лекарство - какой-то тра­вяной настой, и спал почти беспробудно. Мария Андреевна, наоборот, не могла уснуть и сидела сутками около любимого сына.

Как-то она пошла за керосином и встретила подругу Семена, дочь ближайших соседей Полину Зеленцову. Это была стройная креп­кая сибирская девушка, широкоплечая, со светлыми косами до пояса. Они учились с Семеном в одной школе, а позднее работали на коже­венном заводе: он - чистильщиком кожи, а она - учетчицей на складе, вместе ходили на работу и домой.

Со временем близость их становилась все заметнее, и скоро окружающие стали считать их женихом и невестой. Однако осенью 1918 года Семена мобилизовали в армию и направили учиться в арт­школу, а отца Полины забрали в стрелковый полк колчаковской ар­мии. Вскоре умер отец Семена, погиб его старший брат Матвей и в отсутствие мужчин связь семей ослабла. Сначала Полина посещала Коробовых каждую неделю, потом все реже и реже. Говорить кому- либо о том, что Семен ушел в партизаны, запретил Матвей. С тех пор женщины встречались совсем редко.

На этот раз Мария Андреевна остановилась заранее. Полина тре­вожно подбежала.

-  Что случилось, тетя Маша?

-  Полюшка, Сеню привезли.

-  А-а-й! Убитый?

Девушка побледнела, схватила женщину за плечо, глаза мигом залились слезами.

-  Нет, нет! Живой! Больной только шибко. Тифом, говорят. Се­годня уже получше. Узнавать стал всех. Завтра приходи, повстречае­тесь.

Полина схватила бачок с керосином и быстро зашагала вперед. Мария Андреевна приотстала, схватилась за грудь.

-  Да не беги ты, не беги! Задохлась я вся. Никуда он не денется, дождется.

Но девушка уже вбежала во двор и, войдя в баню, упала на ко­лени:

-  Сеня, а я все жду! Наконец-то!

Больной, натягивая на себя простыню, прошептал:

-  Поля, не подходи пока близко. Я еще не выздоровел. Опасно.

Они так и замерли: она - у порога, он - на полке, но взгляды их быстро встретились.

На следующий день появился красноармеец из батальона. До­стал из-под соломы в санях мешок, наполовину чем-то наполненный, постучал в окно дома:

-  Эй, есть кто, нет?

Увидев Марию Андреевну, объяснил:

-  Велели еду передать. Комполка говорит: «Ежели живой комбат - ему отдай, а ежели нету, то на поминки оставь!»

Он отнес мешок в баню. Там, прежде оглядев Семена, доложил ему:

-  Тута банки с мясом мериконским - десять штук, молока слад­кого тоже, хлеба пять булок... А-а... еще масла коровьего банку где- то выменяли. Ты отметь на бумаге, что я все привез.

Семен велел Полине расписаться, а красноармейцу сказал:

-  Ты возьми себе пару банок мяса, скажи, что я отдал.

Посыльный шарахнулся к двери.

-  Ты чего? Ешь давай сам! Возьми, говоришь! Богданов узнает - сразу к стенке выставит. Да у нас этого добра полно. Склад нашли - беляки у реки зарыли. Так что теперя живем! Давай, поправляйся. Богданов, ежели ты живой, велел сказать, что еще с месяц, эт-та, про­стоим.

Мать Полины принесла баночку меда, и молодой организм Се­мена стал еще увереннее бороться с болезнью. Уже на следующей не­деле Семен начал выходить на свежий воздух, а вскоре сам носил дрова, топил печь, убирал снег во дворе.

Теперь они с Полиной почти не расставались до полночи. Де­вушка интересовалась, как там на войне. Семен все отшучивался, но однажды разговор повернул в необычное русло. На вопрос Полины: «Куда же смотрит Господь, почему верующим плохо помогает?» Се­мен вдруг разговорился:

-  А тут трудно разобраться. Война-то небывалая. Белые насту­пают, хоругви впереди несут, молятся. Священники всех благослов­ляют. А красные навстречу выходят - не все из них молитву творят, но за пазухой каждый крестится. Все в основном русские, православ­ные, некоторые в одну церковь ходили, все крещеные, а каждая сто­рона со своей правдой лезет. Попробуй тут рассуди!

Разные случаи бывают. Вот у нас рассказывали, что в одном полку происшествие было. Красноармейцы в баню пришли. Разде­лись, а комиссар, какая-то фамилия у него была, вроде как Папельман, смотрит - у всех крестики на шее висят. Он и взбеленился: «Снять немедленно!» Так его, говорят, шайкой деревянной убили. Сказали потом, что он поскользнулся и упал. Следствие было, виновного не нашли. Да я думаю, и не искали.

Видишь: и там свои, и здесь тоже. Все крещеные, а бьем друг друга нещадно. Ну, офицеров я еще понимаю, а погибают-то в основ­ном солдаты.

Семен глянул на подругу и, увидев испуганные светлые глаза, в которых блестели слезы, взял ее за руку и улыбнулся:

-  Что нам-то голову ломать? Наше дело теперь воевать! Вот че­рез неделю снова в полк подамся.

Полина упала ему на грудь и запричитала:

-  Сенечка, один ты у нас остался. Береги себя! Господи, спаси, помилуй, сохрани раба твоего Семена, некого нам ждать больше.

Молодые люди обнялись, прижались друг к другу. Полина ры­дала, Семен гладил ее по голове. В эту ночь они не расставались.

На следующей неделе в понедельник Семен и Полина решили зарегистрировать брак, но в воскресенье утром прискакал верховой. Он привел в поводу вторую оседланную лошадь и передал приказ срочно явиться в часть. Красноармеец объяснил, что сформировали кавалерийский эскадрон, вся часть уже погрузилась и через три часа отправляется.

Отбиваясь от женских слез, Семен надел военную форму, обнял Полину и уехал. Попутно завернули к аптеке. На благодарность за ле­чение Изя, смеясь, ответил через форточку:

- Какое лекарство! Я тебе спирту чистого налил, чтобы отвя­заться. Значит, организм еще крепкий. Повезло!

Всадники засмеялись и поскакали в сторону вокзала.




__________________



После упорных боев колчаковцы отступали в сторону озера Бай­кал, стремясь пробиться к Чите, где располагался центр забайкаль­ского казачества и концентрировались оставшиеся белогвардейские части. Охрану города и железной дороги осуществляли японцы.

Из Томска, Омска, Барнаула, Бийска и других городов Сибири через Новониколаевск на Иркутск двигались эшелоны с войсками Третьей и Пятой армий расформированного Восточного фронта.

Семен со своим батальоном размещался в среднем из трех соста­вов. Ему передали, чтоб на первой остановке явился в штаб полка, расположенный в двух пассажирских вагонах. Там были собраны не­сколько штабистов, командиры батальонов и рот.

Совещание открыл комиссар:

-  Товарищи командиры, под руководством ЦК РКП(б) на юге России идет успешное изгнание деникинских войск, французских и английских интервентов с захваченных ими территорий. Можно смело сказать, что Красная армия полностью овладела боевой обста­новкой. Большая часть донского казачества переходит на сторону Со­ветов.

Однако у нас на востоке продвижение войск приостановлено. Мы столкнулись здесь с армией Японии, захватившей почти весь Дальний Восток и часть Восточной Сибири. Вступать в открытую войну с этой страной партия в данный момент считает невозможным. Созданная для прикрытия Востока Советского государства Дальнево­сточная республика еще только формирует свою армию. Поэтому Центральный комитет РКП(б) сосредоточивает войска на границе вновь созданного государства - Д.В.Р. О задачах нашего полка доло­жит командир.

Богданов говорил кратко и конкретно, по пунктам:

-  Первое. Эшелон идет в Иркутск. Советскую власть там устано­вили партизанские соединения и несколько красноармейских отря­дов.

Второе. Нам приказано срочно прибыть в город, торжественно войти колоннами с трех сторон, к центру, и участвовать в митинге по случаю занятия города Красной армией.

Третье. Время проведения и окончания этой операции - 7 марта.

Четвертое. Дальнейшая дислокация до особого распоряжения - в гарнизонном городке с постоянным действием патрулей.

Пятое. Первым в город в парадном порядке с боевыми красными знаменами заходит второй батальон под командованием Коробова.

Шестое. Все виды увольнений или отлучек из части запретить и считать дезертирством. Остановки предусмотрены только по есте­ственным надобностям и для раздачи питания.

Седьмое. Сведения данного совещания считаются секретными. Разгласивший их подлежит суду чрезвычайной комиссии.

Командирам разойтись по вагонам. Через полчаса эшелоны от­правляются.

Семен, вернувшись в батальон, с каждым командиром роты про­шел по всем вагонам, разъясняя красноармейцам допустимую для огласки суть приказа. На вопрос: «Куда едем?» строго ответил:

-  Машинист паровоза знает, куда вести состав, а наша задача - быть готовыми к бою и выполнять приказы командиров.

Эшелон шел на предельной скорости, снижая ее только перед мостами, которые охранялись десятками часовых и станковыми пуле­метами.

В Иркутск прибыли ранним утром, каждый состав — в свой ту­пик. Часам к десяти подъехали сопровождающие из городского гар­низона, и батальон построился поротно. Впереди несли боевое крас­ное знамя, сшитое из куска хлопчатобумажной ткани, пробитое осколками от снарядов и заштопанное по случаю торжества. Нашли свою улицу и двинулись к центру города. Миновали несколько квар­талов. Город как вымер - изредка перебежит дорогу пешеход и быстро скрывается в доме. Люди уже не пытались разобраться, что это за армия. Здесь проходили отряды каппелевцев, других белогвар­дейцев, казачьи эскадроны, группы японцев, партизаны, почти на каждой улице виднелись следы недавних боев.

Семен набрал в легкие воздуха и гаркнул:

-  Батальо-он! Смирно! Запевай!

Из серошинельной глубины двигающейся массы вырвался к небу пронзительный голос запевалы:

-  Красноармеец был герой на разведку боевой!

Сотни идущих разом выдохнули, и казалось, город вздрогнул от их дружного вскрика, свидетельствующего об огромной мощи объ­единенных людей:

- Да, эх! Эй! Эй, герой! На разведку боевой!

В окнах домов появились удивленные лица. Некоторые горо­жане выходили к дороге, приветливо махали руками, улыбались, от­дельные смотрели настороженно.

На центральной площади отстояли часа полтора на митинге и отправились к месту дислокации на краю города. Началась гарнизон­ная жизнь, с виду размеренная и спокойная, но каждый постоянно ожидал приказа о дальнейших действиях полка. Так продолжалось до конца марта, пока не прибыли представители армии Дальневосточной республики.

Войскам Пятой армии предстояло в составе Забайкальской стрелковой дивизии овладеть Читой со стороны юго-запада. Второй батальон шел впереди, в отрыве от основных сил, имея задачу при обнаружении противника вступить в бой и в случае успеха вести наступление. Если же продвижение будет невозможно, закрепиться на удобном рубеже и обороняться до тех пор, пока не развернутся для атаки следующие за ним главные части дивизии.

Семен передал командирам рот и взводов основу приказа ком­полка:

-  Каждая рота отправляет вперед по одному отделению. При об­наружении ими дозоров, охраняющих город, необходимо принять все меры к их ликвидации.

Батальон в походном порядке двинулся вперед. Не доходя четыре-пять верст до города, солдаты обнаружили хорошо организован­ную оборону противника.

Семен развернул роты в боевой порядок и повел в атаку. Попав под плотный пулеметный огонь, красноармейцы залегли, и поднять их для наступления было невозможно. Семен лежал вместе со всеми и думал: «Без артиллерии вперед не двинутся, нельзя голову поднять. Но белогвардейцы пехоту не выпускают, значит, им приказано только обороняться».

Лишь через три часа подошли и широко развернулись части ди­визии, и сражение разгорелось с новой силой. Несмотря на большие потери, красноармейцы с ходу прорвали линию обороны.

К вечеру следующего дня второй батальон пробился на окраину города, но внезапно подошли японские части.

Силы стали неравными, и 12 апреля красные войска были вытес­нены на исходные позиции, а затем окончательно отступили. Это было серьезное поражение.

Семен попрощался с ранеными и отправился в расположение ба­тальона. Красноармейцы выглядели уныло, не смотрели в глаза. На слова утешения не отвечали. Лишь в одной роте задали вопрос:

-  Товарищ командир, чё мы их выкорчевываем? Пусть сидят тама, в окружении. Сами потом сдадутся или разбегутся кто куды.

Красноармейцы сдержанно смеялись, а сами уставились на Се­мена. Он тоже доброжелательно улыбнулся, но ответил серьезно:

- Читинские белогвардейцы не усидят спокойно, опять кинутся на сибирские города. А если серьезно сказать, то пора заканчивать эту войну, чтобы заняться мирным делом. Каждого из нас ждут семьи, и вернуться к ним мы можем только с победой. Поэтому дан приказ раз­громить читинскую группировку, и мы обязаны это сделать. Нам по­могут - подойдут дополнительные части.

- Помочь-то, ясно дело, было бы не худо. Мы и так почти в город заперлись, мало-мало бы Подмогнуть, и тамо были бы.

Беседы продолжались до самого вечера, люди приходили в себя. Кое-где послышались шутки и сдержанный смех. Батальон стано­вился вновь управляемым и боеспособным.

Две недели спустя на Читу началось новое наступление. С север­ной стороны на город двинулись партизанские соединения, но были остановлены японскими отрядами, охраняющими железную дорогу, и отступили в горы Яблонового хребта.

Все лето красные готовились к решительному сражению. Фор­мировались новые части, доукомплектовывались побывавшие в боях, подвозилась артиллерия, стрелковое оружие, создавались пулемет­ные роты с тачанками.

Пятая армия передвинулась к югу в сторону Верхнеудинска и ждала команды. В начале октября после артобстрела противника началось третье наступление.

Семен со своим батальоном шел в составе передовых частей. Ти­шина на поле боя была недолгой. Со стороны города ухнули десятки пушек. Первые снаряды разорвались почти в центре батальона. Семен понял, что территория заранее пристреляна, и нужно быстрей вывести роты из этой зоны, по которой сейчас будет открыт беглый огонь всей вражеской артиллерии. Он кинулся вдоль позиций с криком:

- Бегом! Вперед! Не ложиться!

Прямо перед ним блеснуло яркое пламя и вздыбилась земля. Звука взрыва он уже не услышал. В мозгу сверкнуло: «Все, попался!»

Его отбросило в сторону и засыпало землей, но он ничего не чув­ствовал. Батальон пробежал мимо него, покидая гиблое место.

В полдень следующего дня по дороге к городу двигался длинный обоз. Везли раненых. Тяжелые лежали по трое на телеге, «легкие» си­дели по шесть человек. Телегу тряхнуло на бревенчатом мостике, и Семен очнулся от резкой боли в груди. Во всем теле была такая сла­бость, что он с трудом открыл глаза и огляделся. Рядом шла молодая чернобровая девушка в белом колпаке с красным крестом, в руках она держала вожжи и тревожно поглядывала на раненых. Увидев взгляд Семена, она приветливо улыбнулась ему:

-  Ожил? Лежи, лежи. Скоро приедем в госпиталь, там помогут.

Обоз подошел к большому зданию, около которого были сва­лены узлы, кучи измятых гимнастерок, грязных сапог, связанных по­парно, к стене были прислонены носилки с пятнами крови. На ступе­нях крыльца сидели несколько усталых небритых мужиков. Они ку­рили, никак не реагируя на все окружающее, в том числе на подошед­ший обоз. Девушка-санитарка сказала раненым, кивнув на курящих:

-  Хирурги отдыхают. Умаялись. Наш доктор к ним подошел.

Телега, в которой лежал Семен, остановилась напротив крыльца, и он услышал:

-  Куда ты их везешь? Тут повернуться негде, все забито ране­ными. И на полу, и в коридорах лежат... Нет, нет! Не могу я принять. Пойми: некуда. Вези на вокзал, там перевяжут и отправят куда надо.

Санитарка бросила вожжи прямо на Семена и подошла к хирур­гам. Она что-то тихо говорила главному из них, а он склонил голову и молчал. Хирург встал, бросил окурок, оглядел санитарку и наконец сказал:

-  Ладно, одного возьму. Несите в операционную. Посмотрим, что за командир такой геройский.

Два санитара небрежно перевалили Семена на носилки и занесли в госпиталь.

Очнулся он утром на постеленной на полу шинели раздетым, грудь и спина были крепко забинтованы. Повернув голову, увидел около себя кушетку. На ней спал человек в одежде. Вскоре пришли санитары и одели Семена, даже натянули на него сапоги. Спящий ря­дом встал. Это был хирург. Он бесстрастно проговорил:

-  Кажется, командир, из тебя я все железо достал, а лечить не­чем. Лекарства нет. Отправляю тебя на вокзал в санчасть, они опре­делят в какой-нибудь госпиталь. Прощай, командир!

-  Отвезите и скажите, что от меня, - бросил он санитарам и ушел.

Прошло четыре месяца, и в начале февраля 1921 года Семен по­кинул госпиталь похудевший, но бодрый. Пятая армия вступила в Туву, он числился в ней, но был очень далеко от нее.

Два пожилых работника военкомата, в который он обратился, долго решали его судьбу.

-  Чего голову ломать, оформим его в отпуск, потом видно будет.

-  Какой сейчас отпуск! В городах голодовка, а ему надо поправ­ляться.

-  Слушай, а помнишь, к нам обращались из крайвоенкомата, что им писаря надо подобрать, чтоб был военным и грамотным. Иди, ко­мандир, там столовая своя.

Семен взял направление и пошел к месту работы. Он стал слу­жить в военкомате, а душа его рвалась обратно в свой батальон.

Через два года его командировали для более ответственной ра­боты в военкомат одного из районов Алтайского края. Он привез жену и получил жилье.




__________________



Тихая и даже ленивая в летнюю жару, но грозная и беспощадная ранней весной сибирская река Чумыш разрезает Сорокинский район пополам. По-хозяйски разлеглась она среди вымытых ею во время ве­сеннего буйства чистых песчаных берегов. Неторопливо плавают по ней от одного берега к другому деревенские неказистые паромы. Тя­нутся, как сказочные чудовища, изгибаясь на поворотах Чумыша, длинные плоты, доставляющие строительный лес в прибрежные селе­ния. Как игрушки, разбросаны по воде рыбацкие юркие лодки. Все здесь живет и движется неторопливо и беззвучно. Кажется, сама ти­шина благостно лежит на этой прохладной водной глади.

Но нет спокойствия среди людей, населяющих землю. Прокатив­шаяся волна кровавой гражданской войны выплеснула на сибиряков море горестей. Прошло уже четыре мирных года, но как после огром­ного пожара, то там, то здесь вспыхивают огни непримиримой люд­ской вражды.

Зимой 1925 года первый секретарь Сорокинского райкома РКП(б) позвонил райвоенкому:

- Слушай, у тебя этот твой заместитель Коробов на месте?

- Так точно, товарищ первый секретарь!

- Да тут с заимки Заторной посыльный прискакал. Говорит, что банда напала - восемь человек. Пьют, грабят, скот бьют на мясо. Од­ного рыбака застрелили - хотел их успокоить. Надо чоновцев да ком­мунистов-добровольцев отправить. Они уж собрались. А командир отряда в Барнаул уехал на совещание. Ты сам-то не езди, все-таки дело опасное, а пошли зама, он мужик деловой и бывалый. Пусть про­следит там, чтоб глупостей не наделали, а то в прошлый раз, люди мне докладывают, они сами выпивши приехали. Пусть Коробов поко­мандует, может, кого и арестуют.

Минут через пятнадцать Семен подскакал верхом к райкому. Ему сообщили, что отряд уже движется за околицей, и он его быстро нагнал.

В пяти санях-розвальнях сидели и лежали пятнадцать вооружен­ных мужиков: шесть чоновцев в военной форме, остальные в полу­шубках. Было видно, что народ взрослый. Ни суеты, ни шуток, ни смеха. Едут спокойно, как за сеном.

На Семена не обратили внимания. Он решил расшевелить лю­дей:

-  Эй, вояки, патроны-то не забыли взять?

Ему ответили, повеселев:

-  Хватит на всех - и на банду, и на деревню. Пусть только заере­пенятся.

С последних саней донеслось:

-  Как же, станут они вас ждать. Давно смылись.

Семен возразил:

-  Из тепла в тайгу не сильно потянет. Если только они узнали, что посыльный уехал, тогда могут дел натворить. Давайте будем по­торапливаться.

Мужики рассуждали, покуривая:

-  Всяко дело бывало. Однеж тоже прискакал парень: «Бандиты с ружьями». Мы туда попёрлись, а там зачумышинские охотники по­греться зашли.

-  Счас жить можно. Вот раньше! Недели не пройдет - опять нападение, и все на сельсоветы. Всех там перебьют, продуктов в де­ревне наберут, и до свидания. А другие опять Советы не трогают, а все коммунистов ищут. Теперь переловили да перебили всех банди­тов. Разве разбежались которые. Откуль, интересно, эти появились?

Мирные разговоры прервал крик с передних саней:

-  А что это за дым в лесу? Ёлки-палки, так это же деревня горит!

Все увидели, как над темной зеленью соснового бора подни­мался черный столб дыма. Ветра почти не было, и, слегка изгибаясь, черная дуга с пролетающими в ней искрами все выше уходила в небо. Семен свернул с дороги и, обгоняя обоз, скомандовал:

-  Переходи на рысь, а я вперед поскачу. Боевая готовность, но без команды не стрелять. Если только в ответ.

Он пришпорил коня и помчался к деревне. Она выскочила из-за поворота, рубленная из кондовых сосновых бревен. Один из домов ярко пылал. Около него толпились жители заимки. Семен сразу уви­дел, что ставни окон горящего дома закрыты на крючки, а дверь, ве­дущая в сени, приперта бревном. В голове пронеслось: «Подожгли умышленно снаружи, значит, бандиты в доме?»

На снегу лежал убитый житель. Перед ним замерла толпа, не от­рывающая глаз от пожарища. Впереди стоял пожилой плечистый бо­родач с берданкой в руках. Семен с ходу подъехал к нему:

-  Ты что делаешь? Брось оружие, открывай окна и двери.

Бородач прицелился в Семена:

-  Ты откуда такой взялся? Я одного гада грохнул - он хотел в окно вылезти, и тебя быстро ссажу. Оне тута все разграбили. Лошадей свели - собрались угнать. До баб наших добрались, давай в дом та­щить. Тогда мы подкачали их самогонкой, да и зажгли в доме. Не ду­май, ни одного не выпустим живьем. А ты уезжай, что от тебя толку.

Семен соскочил с коня, отдал повод одному из мужиков.

-  Держи! Лошадь огня боится. А я здесь не один, вон чоновцы подъезжают.

Услышав это слово, которого опасались и свои, и чужие, все сразу поутихли. Семен кинулся к горящему дому, отбросил бревно от припертой двери и распахнул ее. Ударило жаром и дымом.

За порогом лежали три человеческих тела. Одежда и волосы сильно обгорели, закопченные лица покрывала холодная бледность. Все были недвижимы. Подоспел отряд, лежащих в сенях вытащили на поляну. В этот миг дом рухнул, подняв огромный сноп искр, углей, подойти к нему стало невозможно.

Проверили обгоревших.

-  Всё! Готовые, ни один не живой. Дымом задохнулись.

Семен повернулся к жителям:

-  Всем разойтись! Разбирайте своих коней, и по домам. Только сначала скажите, кто дом поджигал.

Ответа не последовало. Бабы молчали, мужики курили и прятали глаза.

Из-за поворота показались две упряжки. Прибыли четыре мили­ционера.

Семен подошел к бородачу, взял у него ружье:

-  Иди, садись в сани, с нами поедешь.

-  Чё не видел я там?

-  Иди, а то свяжем. Да не вздумай бежать - сразу застрелят.

Чоновцы прошли по домам, осмотрели пожарище, погрузили трех обгоревших, и отряд отправился в обратную дорогу. На месте происшествия осталась милиция, чтобы дорасследовать дело и офор­мить документы.

Обоз чоновцев двигался не торопясь. Семен сначала держался позади всех, но часа через полтора выехал вперед - он расслабился, и в его голове крутилась одна и та же мысль: «Прошло пять лет, как установлена здесь Советская власть, а в лесах все еще банды шастают. На что надеются? Кто их поддерживает? Видимо, есть такие в дерев­нях, помалкивают, еще и снабжают продуктами. А, возможно, кое-где пришлые отдыхают по нескольку дней, ходят в баню. А жители мол­чат. Интересно, от страха или сознательно скрывают?»

В этот миг за его спиной раздался выстрел. Хватаясь автомати­чески за рукоятку нагана, Семен обернулся и увидел, как чоновцы вы­скакивают из саней, хватают винтовки и стреляют, а по полю, уже не­далеко от леса, падая и вновь поднимаясь, бежит один из обгоревших, который лежал в задних санях. Семен рванул повод, направил коня в поле, крича:

-  Отставить! Не стрелять! Взять живым! Вперед, окружай!

Он поскакал за убегающим и быстро его догнал. Тот, задыхаясь, упал на спину и со стоном прохрипел:

- Что, не узнаешь, дружок?

Семен оторопел. В памяти молнией вспыхнул образ веселого светловолосого паренька, с которым они когда-то дерзко сбежали из артшколы.

-  Пашка! Савельев!

-  Узнал. Я думал, откажешься. Сенька, ранен я в живот. Гад бо­родатый выстрелил в деревне. Больно мне! Сеня, прошу, добей меня, добей, застрели.

-  Паша, ты что? Сейчас унесем в сани. Я расскажу все о нас. Должны же понять!

Семен спрыгнул с коня, упал на колени около друга, пытаясь его поднять, а тот в это время выхватил из его кобуры револьвер и при­ставил ствол ему к груди. Семен отпрянул:

-  Паша, нельзя! Оба погибнем. Не смей.

Пашка лежал, тяжело с хрипом дышал. По обгорелым щекам ка­тились крупные слезы.

-  Сенька, ты слышал про атамана Свирепого? Дак это я. Вашего брата, красных, перестрелял - не сосчитать. Враги мы. Миру не бы­вать.

Раненый поперхнулся, изо рта по щеке потянулся ручеек крови, но револьвер он еще тверже упер в грудь Семена. С трудом сделав глоток, он продолжил:

-  Супроть вас в лесах скопились отряды, и в деревнях многие затаились. Белых ждут... А смерти ты не бойся. Лучше уж разом.

Послышалось тяжелое дыхание пробирающихся по снегу крас­ноармейцев.

Вдруг Павел быстро вставил ствол револьвера себе в рот и нажал на спуск. Выстрела почти не было слышно. На Семена брызнула кровь, он вскочил на ноги, наган повис на страховочном ремне.

Подбежали два красноармейца, запыхавшись, оторопело смот­рели они на обезображенный труп. Семен снял шапку, вытер ею лицо, еще постоял немного и медленно побрел к лошади, стоящей в сто­роне. На ходу бросил чоновцам:

-  Несите в сани.

Он выехал на дорогу и смотрел, как волокут по снегу останки его бывшего товарища. Достал пачку папирос и только тут почувство­вал, как разыгрались нервы - не мог достать дрожащей рукой спичку из коробка. Через несколько минут обоз снова двинулся. Красноар­мейцы и добровольцы уселись в розвальни, курили и молчали. Только в задних санях, где лежал убитый, тихонько переговаривались два бойца:

-  Ну, командир! Зверюга настоящий! Смотри - башка, как тыква, вся разлетелась. Прямо в рот ему саданул.

Возвратившись в райцентр, Семен сразу доложил в райком пар­тии о результатах поездки. Закончил кратко, по-военному:

-  Из восьми налетчиков все уничтожены. Семь - в результате пожара в доме, где они находились, один - при попытке к бегству. Бандитами расстрелян житель заимки. В отряде потерь и раненых нет. Письменный отчет предоставит милиция, которая проводит оконча­тельное следствие.

Первый секретарь с довольным видом заключил:

-  Что нам письменный отчет! Дело сделано отлично. А бумаги мы и сами умеем писать. Я давно говорю, что командир ЧОН Белень­кий ни шьет, ни порет. Три года, и ни одной победы. То опоздают, то не туда приедут, а потери растут. Уже стали среди бела дня на деревни нападать.

А в данном случае не стыдно и отчитаться. Уничтожена целая банда благодаря умелому командованию коммуниста Коробова. Я ду­маю, райком партии сделает соответствующие выводы из создавше­гося положения.

Товарищ Коробов, можете быть свободны. Райком партии бла­годарит вас за выполненное задание.

Семен сдал лошадь конюху, тот оглядев ее, предложил:

-  Езжайте, давайте, на ей до дому, а я после дойду, да и заберу.

Он забросил снова поводья на луку седла, но, глянув на коман­дира, встал, как вкопанный. Тот весь изменился, кажется, даже поху­дел, взгляд всегда доверчиво открытых глаз теперь блуждал где-то в глубине закрывающейся вечерней темнотой улицы.

-  Не надо, Михеич, ничего мне не надо.

Он повернулся и резко зашагал на конец села, где в крайней из­бушке ждали его жена с сыном. Шел и думал: «Черт меня дернул со­гласиться поехать, сказал бы, что рана болит, не могу, и все. А тут еще Павел! Эх, Пашка, Пашка! Как же так получается? Один туда, другой сюда. И оба готовы биться до конца. Примирения нет. Ну и жизнь!»

Он долго курил, глядя в окно, за которым Полина радостно люлькала на руках и целовала в животик бесштанного малыша.

Прошел месяц, и Семена по согласованию с командующим ча­стями особого назначения крайкома РКП(б) Сорокинский райком утвердил командиром районного ЧОН. Это считалось особым дове­рием партийных органов.

Семен почувствовал, что многие командиры и милиция стали от­носиться к нему строго официально, в поведении некоторых чувство­валась открытая боязнь. Надо было ближе знакомиться с шестью кад­ровыми чоновцами и с милицейским составом отряда, но желающих поговорить по душам не находилось. Лишь недели через две самый бывалый чоновец задержался в кабинете и, подойдя к Семену, чтобы прикурить от горящей у того самокрутки, почти шепотом проговорил:

-  Ты, Семен Степанович, не спеши. Вижу, волнуешься без дела. Успокойся. У нас, как у пожарников: то огонька нет, то пыхнет, как пожар лесной. Тут уже приходится во всю силушку биться, а то самих прибьют. А еще скажу: агентуре, доносчикам этим, сильно не верь, а то можно невинных погубить. Да и сам берегись. Теперь ты на виду, а славушка-то за этими отрядами, можно сказать, некудышная. Раньше бывали случаи: нахватают людей, бумаги напишут, а там наверху некогда разбираться - всех к стенке или за решетку. Обратно никто не появлялся.

Говорящий помолчал, оглядел окна, стряхнул на пол пепел и за­кончил:

- Ну, а если которые не хотят жить мирно, вред несут, оружием балуются или пожар пущают, спуску не давать. Люди на нас наде­ются. Врагов будем бить беспощадно! Кто на нас нападает али на лю­дей беззащитных, тому первая пуля.

Подчинялся теперь Семен первому секретарю райкома партии. Тот, напутствуя его, говорил:

- ЧОН - это военно-партийный отряд. В нем коммунисты и ком­сомольцы. Поэтому выполнять будете не только боевые задачи, но и особые партийные поручения. Твоя основная официальная обязан­ность - обеспечить безопасность партийных, советских органов и их работников, бороться с контрреволюционерами. ЧОН входит в состав РККА, так что вам даны все армейские права - применять оружие и насилие в отношении врагов. Действуй решительно, меня постоянно информируй и согласовывай все боевые операции.

Семен первое время волновался, плохо спал, много ездил по де­ревням, знакомился с людьми, но время шло, а в районе все было спо­койно. Прошла весна, не стало бездорожья, леса одевались свежей зе­леной листвой, на лугах из-под земли осторожно вылезали изумруд­ные ростки травы. Из самой дальней деревни сообщили о пожаре - сгорел дом сельского совета. В эту же ночь кто-то стрелял в окно председателя совета.

Семен с двумя чоновцами выехал туда рано утром. Опрашивали жителей, но все молчали, никто даже не намекнул о возможном под­жигателе. Но в одной избе бывший красноармеец горячо заговорил:

-  Кто, кто! Да это Тимохи Гришина парни. Давно пасутся тута. Прячутся где-то на заимке али в деревне какой, а домой по ночам за­являются раз-два в месяц. Они как ушли в пятнадцатом году в армию, так все время у белых служили. Сначала-то не было их, а вот уж больше года, как появились. Многие знают, да боятся.

Семен попросил говорившего сообщить председателю совета, когда придут братья - тот тотчас же пошлет нарочного.

Время шло, но сигнала не поступало. Через две недели Семен с шестью чоновцами ночью выехал в деревню, и уже утром рано они постучались в дом подозреваемых. Долго никто не отвечал, а когда двери открылись, на пороге показался дрожащий старик. Старший красноармеец оттолкнул его, и все вошли внутрь. Их встретила хо­зяйка - старая, но крепкая женщина:

-  Нету никого! Двое мы со стариком.

Чоновец направился в спальню - окно было приоткрыто. Глянув в него, он закричал:

-  Вон они! Счас я их завалю!

Семен подскочил и увидел, как по полю к лесу бегут двое, огля­дываясь и лихорадочно натягивая пиджаки. Над ухом грохнул вы­стрел. Чоновец начал стрелять.

Вдруг старуха-мать сбросила с плеч шаль, оттолкнула стреляю­щего и, раскинув руки, заслонила собой окно. Седые волосы ее раз­лохматились, закрывая лицо, сквозь них сверкали налитые слезами и ненавистью глаза. Она неистово закричала:

-  Не дам! Уйдите! Убивцы! Меня стреляй! Не дам!

Стрелок двинул ее прикладом:

-  Молчи, сука старая! Счас прикончу! Бандитов своих покрыва­ешь!

Семен выхватил револьвер:

-  Брось ее. Давай на улицу, догонять надо.

Они выскочили во двор. Убегающие уже приближались к лесу. Чоновцы вновь открыли стрельбу. Один упал, второй остановился, начал отстреливаться из нагана, потом подхватил раненого брата и потащил. Красноармейцы бежали за ними, стреляли на ходу. Рассто­яние между преследователями и братьями быстро сокращалось. Вдруг раненый вырвался из рук несущего, упал и закричал:

-  Коля, беги! Спасайся! Бей их, гадов! Беги!

Второй выстрелил еще два раза и скрылся в лесу. Чоновцы ки­нулись за ним, но больше его не увидели и вернулись. Когда связан­ного раненого бросали на телегу, старший красноармеец заметил вслух, обращаясь к Семену:

-  Старика тоже надо брать. Бандитов скрывал.

-  Что от него толку-то. Отец есть отец. Думаешь, они бы его по­слушали? Смотри, какие здоровенные, как быки.

-  Не положено оставлять. Нас же обвинят. Обратно за ним от­правят. Пойду я, приведу его. Увезем, а там пусть разбираются. Не наше дело.

Сбежались жители села, окружили телегу. Разговаривали не­громко меж собой, разглядывали пойманного и особенно Семена. Он краем уха услышал:

-  Этот-то, около лошади который курит, видать, новый, вместо того дурного поставили. Молодой ишшо, спокойный, не орет, как тот. бывало.

Раненого в бедро насильно перевязали разорванной простыней. Он кричал и грозился:

-  Пущай кровь бежит. Все равно сдохну. А вам мало не будет! Всем достанется! Тебе, командир сраный, уж точно голову отшибут.

Селяне толковали:

-  Мишка это, а Колька-то, видать, убежал. Теперя жди отместки. Опять кого-нибудь убьет али дом спалит. У белых они служили. Го­ворят. в охвицера выбились. Кровушки-то мужицкой не маленько вы­пустили.

Чоновцы взнуздали лошадей, и отряд двинулся в районный центр. Старика не связали. Он сидел, сгорбившись, положив руку на грудь сына.

Семен ехал верхом позади отряда, а потом и вовсе свернул в ле­сок. Закурил. На душе вместо удовлетворения от выполненной опера­ции скопилась какая-то смутная тяжесть. Он подумал: «Ну и рабо­тенка досталась. Легче десять раз в атаку сходить. А что делать? Кому-то все равно придется этим заниматься. Жаль только, что жре­бий пал именно на меня».




__________________



На берегу реки Чумыш, словно карабкаясь по его пологому склону, расположились дома и огороды районного центра. Вверху на равнине они выстраивались в ряды, рассекающие пополам могучий сосновый бор, за которым раскинулось хлебное поле.

Пионерами заселения этих мест в XVIII веке были лихие забай­кальские казаки. А в самом начале столыпинской реформы отдель­ным поселком расселились вятские безземельные крестьяне. Они ак­куратно пилили и корчевали лес, строили усадьбы. Никто не поку­шался на полевую землю, хранимую для земледелия. Говорят, что первым здесь обосновался казак по прозвищу Сорока. Отсюда и ро­дилось название села - Сорокино.

В каждом дворе держали скот и домашнюю птицу. Большинство хозяев имели лошадей. С началом Гражданской войны сначала от­ряды чехов, затем белогвардейцев и партизан, а в советское время по­борники тяжелого бремени продразверстки разорили сорокинцев.

Но деревня живуча. Уже к 1925 году во многих дворах вновь за­мычали коровы, заблеяли овцы, закудахтали куры. По дорогам упряжки лошадей тарахтели телегами.

Однако отголоски жестокой войны проявлялись повсюду. В ле­сах, где раньше хозяйничали красные партизаны, появились группы людей, виноватых перед Советской властью, и отпетые уголовники. Они назывались теперь бандитами. Некоторые из них оседали в де­ревнях, где их охотно принимали солдатские вдовы. Кто-то по убеж­дению, другие под давлением «лесных братьев» совершали преступ­ления - поджоги, вредительство и даже убийства. Скрытое сопротив­ление побежденных в войне продолжалось. Эти теперь уже бессмыс­ленные жестокости не обходили и сорокинцев.

В конце мая ночью в домике Коробовых со звоном вылетело оконное стекло и прогремели три выстрела. Семен выхватил из-под подушки револьвер, выскочил на улицу и выстрелил в темноту. В от­вет раздался пистолетный хлопок со стороны леса. Пуля щелкнула в стену дома. Семен разрядил все оставшиеся патроны в направлении скрывающегося. С фонарем подбежали два дежуривших у райкома чоновца. Собрались ближние соседи.

Когда Семен вернулся в дом и зажег керосиновую лампу, он уви­дел лежащую Полину. Она была мертва. Пуля пробила ей голову. Се­мен поднял на руки плачущего трехлетнего сына и, еле сдерживаясь от слез, заскрипел зубами.

Входили и выходили люди, что-то говорили милиционеры, но он ничего не замечал, сидел на кровати рядом с женой, не отрывая от нее глаз.

Из леса вернулись запыхавшиеся чоновцы и кратко сообщили:

- Не видать ни хрена. В огороде есть следы, а дальше пропали.

Хоронили Полину почти всем селом. Гроб до кладбища на руках несли чоновцы. Присутствовали второй секретарь райкома и предсе­датель райисполкома. Говорили пламенные революционные речи. Ставить крест ка могилу не рекомендовали, дескать, жена коммуни­ста должна быть похоронена по новым законам.

Водрузили покрашенную красной краской деревянную тумбу. Семен смотрел на все с безразличием, стиснув зубы. Впервые в жизни он так глубоко переживал тяжелую утрату.

Через неделю он увез сына в Томск к своей матери. На обратном пути, сойдя с парома, прошелся по берегу.

Зеленеющие ивы полосой тянулись вдоль реки. Когда-то они буйно разрастались, тая в себе утиные гнезда, а ближе к осени - целые выводки водоплавающей птицы. В тяжелые годы войны солдатки и дети, не в силах заготавливать дрова далеко в лесу, вырубали ивняк и топили им печи. Вместо кустов торчали сквозь лед жалкие обрубки. А весной мощные корни выбрасывали из-под воды молодые побеги, и вырубка вновь покрывалась нежной зеленью. Жизнь продолжалась.

Семен задумчиво смотрел на молодую поросль и курил. Поездка на родину не принесла успокоения. Мать хворала. Старшая сестра Маня по семейной традиции работала на кожевенном заводе. Денег едва хватало на пропитание.

Удалось повидаться с убитой горем матерью Полины. Она вы­глядела похудевшей, была растрепана. С застывшими в глазах сле­зами сквозь рыдания сообщила, что осталась теперь одна. Мужа аре­стовали на третий день после возвращения из разбитой армии Кол­чака.

-  Забрали, и как сквозь землю провалился, неизвестно, где он. Может, неживой совсем.

Мать, всегда мужественная и сдержанная, на этот раз при рас­ставании с сыном не утаила слез:

-  Семен, все домой возвращаются, а ты опять нас бросаешь. Хва­тит уже воевать-то. Пока Бог пасет, бросил бы это дело. Ты посмотри: мужиков-то на улице не осталось - все погибшие.

Он насильно разнял объятия матери и, не оглядываясь, чтобы не расслабиться, пошел к вокзалу...

Река грустно журчала, кусты раскачивались, солнце садилось, а Семен все бродил в одиночестве по берегу. Дома никто не ждал, зна­комых из-за этой работы он не завел. Все сторонились его, здорова­лись издалека и проходили мимо. С подчиненными он не допускал панибратства и сам с начальством общался официально. Полина была самым близким человеком, но и с ней он не мог открыто говорить о своей работе. А теперь и ее не стало.

Уже в потемках Семен вошел в свой дом, бросил на пол пустой вещмешок и отправился к чоновцам, дежурившим у райкома и райис­полкома. Они сообщили, что ходят слухи, будто бы ЧОН ликвидиру­ется. Утром это подтвердилось. Состоялось заседание бюро райкома. Секретарь доложил:

- Части особого назначения выполнили свои задачи, и партия их расформировывает. Командира отряда коммуниста Коробова будем рекомендовать в созданное вместо ЧК Главное политическое управ­ление, остальных - в НКВД. Какие будут предложения?

Семен встал.

-  Прошу оставить меня в Красной армии. Я вступил в нее доб­ровольцем и хочу продолжить службу.

Посовещавшись, члены бюро решили командировать его в рас­поряжение Новосибирского окрвоенкомата. На третий день, сдав дела, Семен отправился в Барнаул на станцию.

Пожалуй, впервые он ехал не обремененный заботами. В литер­ном вагоне было свободно. Мимо окна проплывали поля, деревушки, крестьяне в посконных рубахах притормаживали на дорогах лошадей и, стоя, разглядывали вагоны. Ребятишки со смятением и восторгом жались к родителям. Деревня привыкала к мирной промышленной жизни страны.

В каждом селе на видном месте высились обелиски, увенчанные Красной звездой. Люди помнят победителей. А побежденных и невинно погибших кто вспомнит? Ведь большинство тех и других жили если не по соседству, то были земляками. Родная земля приняла всех - и правых, и виноватых. Семен сомкнул глаза и вспомнил от­ступление батальона из-под Читы. Бежали, расстреливаемые из пуле­метов, по полю, заваленному вперемешку телами погибших красно­армейцев, каппелевцев, казаков. Раненые и отходящие прятались за убитыми. Мертвые спасали живых. Никто не разбирался, где крас­ный, где белый, лишь бы найти защиту.

Семен вышел в тамбур и молча курил. Долго грохотал поезд по железному мосту через Обь, прежде чем прибыл в Новосибирск.



Партийная организация окрвоенкомата была одной из самых крупных в городе. В нее входили командиры-фронтовики, армейские политработники, служащие трех вновь отстроенных полигонов: стрелкового, кавалерийского и танкодрома. Все виды учета, тактиче­ского обучения красноармейцев, испытание и применение техники находились под грифом «Совершенно секретно». На всех руководя­щих должностях работали коммунисты. По рекомендации райкома РКП(б) Семен был назначен начальником мобилизационно-учебной части стрелковых и кавалерийских войск. Жил в комнате барака для среднего комсостава. Работал день и ночь и был этим доволен. Посте­пенно хандра проходила.

Однажды он встретил в конторе и на полигоне не знакомых ему людей начальственного вида, гражданских и военных в званиях не ниже командира полка. Он спросил у знакомого: «Кто это такие?»

- Ты что, не знаешь, что ли? Из райкома комиссия приехала чистку партийную проводить. Материалы подбирает. Готовься, каж­дого возьмут за гребешок.

Семен слышал, что в 1921 году в связи с развитием НЭПа про­водилась генеральная чистка партийных рядов. Ходили целые ле­генды о том, как комиссары вылавливали примазавшихся к партии врагов. Он в это время участвовал в боях в Забайкалье и отнесся к этому событию без особого внимания. Когда в Сорокинском райкоме узнал, что было «вычищено» 24 процента коммунистов, то задумался: «Кого же выгнали и кто остался?»

С утра к свежесрубленному огромному бараку с надписью на фронтоне «Клуб РККА» стали подтягиваться отряды красноармейцев, подходили командиры и гражданские жители. В 10 часов вход от­крыли, все ринулись в зал. Уселись и ожидающе смотрели на прези­диум, где разместились военком, представители райкома, ОГПУ и штаба полка. Слово взял комиссар:

- Товарищи коммунисты и беспартийные! Вождь мирового про­летариата завещал нам хранить в чистоте ряды Российской коммуни­стической партии большевиков. Он предупреждал, что к правящей партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы. Мы не должны этого допустить. Данная чистка распространяется на непроизводственные структуры партии, которые составляют четвер­тую часть ее состава. Подготовив определенный материал для обсуж­дения, мы призываем прежде всего вас, товарищи, вносить свои пред­ложения по очищению нашей партии от чуждых элементов. Кто хочет высказаться?

Из дальнего угла, расталкивая всех встречных вдоль скамеек, на средний проход зала вышел тщедушный красноармеец и объявил, комкая фуражку:

- Я желаю от конобоза! Сколь мы будем с фуражиром Игише­вым маяться? Лошадям корму не дает! Как не спросишь - все нету. В партию его взяли, как уйдет на собрание, а кони хоть сдохни!

На весь зал закричал Игишев:

- А я где возьму? Овса не хватает! На сенокосе танки ходят, все истоптали. Берите, сами делите, мне-то что!

Заявитель тоже разразился криком:

- А еще смеется: при царе, мол, на таких худых кобылах золо­тари работали. Тихо ездили, чтоб парашу не разлить. Разве дозволено партийному скалиться эдак?

Слушатели захохотали, затопали, кругом послышалось:

- Прочистить его, выключить. Пущай на стройку идет, землю лопатит.

Комиссар поддержал кричащих:

-  Это, товарищи, настоящий саботаж! Вредительство в работе конного транспорта воинской части. Удар по боевой готовности Крас­ной армии. Предлагаем Игишева из рядов РКП(б) исключить, дело для расследования передать ОГПУ.

Кроме нескольких младших командиров, все проголосовали «за».

Комиссар вновь встал и интригующе заговорил:

- Товарищи, оказывается, среди нас умело укрывается чужерод­ный классовый элемент. Благодаря бдительности партийно-учетной службы военкомата удалось вывести на чистую воду этого скрытого врага. Он является родным братом деникинского офицера - коман­дира штурмового полка. После разгрома Красной армией врангелев­ских захватчиков этот братец сбежал через Крым в Париж. Там он формирует новую банду для нападения на нашу страну трудового народа.

В зале внимательно все выслушали и закричали, соскакивая с мест:

-  К ответу врага народа! Смерть предателю! Кто такой? Пусть не прячется. Не уйдет от суда!

Комиссар еще немного помолчал, довольно глядя на членов пре­зидиума, и наконец сообщил:

-  Вы все его знаете, это командир охранной роты Горгалидзе.

Участники собрания умолкли, заоглядывались кругом, разыски­вая знакомого всем грузина. Он вышел на сцену из-за портьеры уве­ренный, с улыбкой - он был назначен командовать группой охраны порядка.

-  Брата я не видел дватсат лет. Он ушел на войну с Германией, когда я закончил школу. С 1904 года вступил в РСДРП. Попал за ре­волюцию втурму. В 1918 году пришел в Красную армию. Забирали у деникинцев Уфу, Екатеринбург, Челябу, Иркутск, Читу. Сюда слу­жить попал из госпиталя. Товарищи, вы же все меня знаете.

-  Тебя-то знам, а чем занимашься, как примазавшийся к партии, не знаем! Пущай ГПУ разбирается.

- Наболтать можно всякого. Ты бумаги представь. Нашелся ум­ный!

Вмешался военком:

- Георгелидзе, ты почему в документах о брате скрыл?

Из зала послышались довольные возгласы.

- Прячется! Боится расплаты! Нечего нянчиться! Билет клади на стол!

Грузин растерялся. Обратился к комиссару, но тот тоже показал пальцем место на столе. Тогда он подошел к краю сцены обмякший, жалко глядящий в зал. От волнения акцент стал проявляться все силь­ней. Он не старался перекричать людей, а говорил, обращаясь к пер­вым рядам, где сидели в основном командиры:

-  Я кавказский челвек. Прошу низко. Стыдно нэту. Партия есть - жизнь есть. Партия нэту - жизна нэ надо.

К нему подошел председательствующий:

-  Георгелидзе! Отдай партбилет, ты исключен.

-  Нэ нада!

-  Тогда я позову охрану!

-  Охрану? Вот тебе охрана!

Раздался выстрел, и грузин упал лицом в пол. В руке его был зажат фронтовой обшарпанный револьвер.

При полной тишине в зале тело застрелившегося унесли в сосед­нюю комнату. Комиссар попытался объяснить, что все произошло за­кономерно, зло наказано, а истина торжествует, но это не получило даже малой видимой поддержки у присутствующих. В полном молча­нии исключили из партии еще шесть человек «за отсутствие необхо­димых показателей в работе и халатность, граничащую с партийным преступлением».

В заключение собрания президиум запел «Интернационал». Те­перь он был знаком многим. Голоса все прибывали, и наконец зал за­полнился этой спокойной мужественной песней.

Около полутысячи человек стояли смирно со сжатыми кула­ками, суровыми лицами и пели, кто как может. Одни, непривычно чувствуя себя певцами, смотрели в пол, другие в потолок, но никто не молчал. Песня нарастала. Она была бесхитростна и понятна, провоз­глашала надежды, в которые хотелось верить миллионам людей. С улицы казалось, что клуб-барак гудит, как растревоженный улей.




__________________



Сразу после окончания боевых действий началась демобилиза­ция военнослужащих. Крестьяне возвращались в сёла и деревни, ра­бочие - в города на заводы. В это же время проводилось обновление состава армии.

Была введена всеобщая воинская повинность, это влекло за со­бой необходимость учета военнообязанных, мобилизации. Красная армия должна была быть готова при необходимости к боевым дей­ствиям. На ее укрепление страна бросала огромные резервы. Допу­стить повторное кровопролитие было немыслимо.

Военкоматы работали во всю силу, формируя новую массовую армию, руководствуясь лозунгом Ленина: «Без военкома Красной ар­мии у нас бы не было».

Переучивались и доучивались командиры. В Иркутске на базе бывшей академии белой гвардии, открывшейся в 1914 году, теперь действовали Высшие курсы командного состава Рабоче-крестьянской Красной армии (ВККС РККА). В один из первых наборов был коман­дирован Семен. Историю и теорию военных действий основных ар­мий мира вели под контролем политработников бывшие преподава­тели белой академии. Они одевались в гражданскую одежду, но все знали, что когда-то они были царскими офицерами. Между ними и слушателями взаимоотношения были натянутыми, как готовая лоп­нуть струна. Несмотря на жесткую партийную и воинскую дисци­плину, нередко из зала раздавалось: «Россия и немцам бы не подда­лась, это вы виноваты, золотопогонники! Ну ничего, мы научили вас, как надо воевать!» В этот момент, как правило, быстро вставал на ноги сидевший в президиуме комиссар, и зал затихал. А в конце учебы началась новая форма общения - обмен опытом.

С удовольствием слушали и записывали выступления команди­ров партизанских отрядов, соединений, армий, командиров Красной армии. Занятия воспринимались с удовольствием. Но однажды слу­чилось неожиданное. Комиссар объявил: «Слово командиру героиче­ской роты Петру Вандышеву».

На сцену вышел молодой красивый, с двумя квадратами в пет­лицах командир и начал уверенно говорить. Через минуту из зала до­неслось:

- Это не он! Не Петро!

К сцене пробирался здоровенный, не отрывающий взгляда от вы­ступающего розовощекий военный и на ходу кричал:

- Я Петра знаю, как облупленного. Друг он мой был. В 1919 году умер от тифа. Выгрузили на одной станции. Видать, с документами. Я на его место встал. Пятая армия ушла в Туву, а потом реформиро­валась. А этот теперь в военкомате сидит, как будто Петруха. Хватать его надо! Враг это!

Первые ряды слушателей кинулись на сцену. Зал загудел, и все задвигались к выступающему. Никто никого не слушал, все толка­лись, кричали, спорили. Комиссар сорвал голос, выхватил револьвер, вскочил на стол и стал палить в потолок. Но это не остановило хаоса.

Семен вдруг заметил, что подозреваемый сунул руку в карман галифе и лихорадочно пытается что-то достать, возможно, наган или гранату. С первого ряда Семен разом вспрыгнул на сцену и схватил выступающего за руку, в которой тот держал наган, направляя его себе в голову. Хлопнул выстрел, но пуля ушла в потолок. Подскочили командиры, скрутили стрелка, а Семен выхватил у него оружие и по­ложил на стол около комиссара.

Нападающие стали приходить в себя и успокаиваться. Когда прозвучала команда: «Выходи строиться! Бегом!», все слушатели ки­нулись к выходу. Через пять минут они уже стояли в строю. В то время быть командиром РККА было почетно и выгодно. Это был при­вилегированный класс, обеспеченный жильем, обмундированием, до­стойной зарплатой и уважением. Поэтому была возможность держать строгую дисциплину.

Позднее, после завершения учебы, Семену вместе со справкой об успешном окончании курсов вручили благодарность «за проявлен­ную храбрость при руководстве охраной и патрулированием террито­рии учебного заведения». Из этого он предположил, что следствие над пойманным на совещании в академии идет успешно и является секретным.

За неделю до выпуска курсантов направили на медосмотр. За­державшись в институте, Семен, торопясь, распахнул дверь госпиталя и столкнулся с молодой женщиной. Она выронила из рук несколько медицинских халатов. Оба кинулись их подбирать, но тут раздался строгий голос, вызывающий Семена к врачам. Он еще раз извинился, бегло глянул на женщину и ушел на осмотр.

Заключение комиссии было единодушным - ранение сложное, но операция сделана безукоризненно. Главврач поинтересовался:

-  Не знаешь, кто оперировал?

-  Никак нет, товарищ главный полковой военврач. Был без со­знания.

Получив справку с вердиктом «годен к строевой службе», Се­мен, довольный, вышел в коридор. К нему подступила женщина, с ко­торой он столкнулся:

-  Командир! Я тебя вспомнила. Это ты под Читой был ранен.

Семен еще раз оглядел говорящую. Она стояла, стройная, в се­ром облегающем тело платье, подчеркивающем ее бросающуюся в глаза привлекательность и женственность. Взглянув в ее глаза, он удивленно воскликнул:

-  Сестра! Это ты?

Они, не сговариваясь, вышли во двор и сели на скамейку. Разго­вор завязывался с трудом. Он узнал, что ее зовут Фрося.

-  Слушай, а ты знала этого хирурга в госпитале? В Чите?

- Откуда? Вижу, все с ним говорят, и я давай просить. А он меня спрашивает: «Чего ты с ним привязалась? Муж он тебе, что ли?» Я взяла, да и сказала ему: «Да, муж».

Потом Фрося рассказывала, как грузила раненых в поезда, от­правляя в разные госпитали. Вскоре сформировался эшелон для борьбы с войсками белого генерала Анненкова, и она уехала с ним на фронт.

Они стали встречаться каждый вечер после работы. Долго хо­дили вдоль берега Оби, много разговаривали. Семен, нервничая, рас­сказал о жене, ее гибели и сыне, живущем у бабушки, после чего от­ношения внешне стали еще сдержаннее. Оба старательно подчерки­вали, что у них лишь дружеская связь.

На четвертые сутки Семен возвращался в Новосибирск. Фрося пришла его проводить. Они стояли на вокзале, переглядывались и молчали. Он курил одну папиросу за другой. Разговор не получался. Наконец объявили посадку, и Семен, на секунду обняв одной рукой Фросю за плечи, сдерживая себя, чтобы не оглянуться, вошел в вагон. Остановился в коридоре и невольно глянул в окно. Девушка стояла в одиночестве на платформе, склонив голову и безвольно опустив руки.

У Семена защекотало в глазах, он бросил на пол сумку и фу­ражку. расталкивая встречных, вырвался из вагона, схватил девушку за руку.

Дежурный по вокзалу ударил в колокол, и поезд тронулся. Семен и Фрося еле успели запрыгнуть на ступени вагона и остановились в тамбуре, сжав друг друга в объятиях. За долгие годы войны и одино­чества они не привыкли к ласкам и поцелуям, стояли молча, прижав щеку к щеке.

Она прошептала:

-  Я же на работе.

Он решительно ответил:

-  Наплевать.

Женщина-кондуктор, улыбаясь, заметила:

-  Безбилетница появилась. Ничего, товарищ командир, на следу­ющей станции обилетим даму.

Поезд набирал ход, а молодые так и стояли, не двигаясь, не раз­жимая объятий. Как объяснить возникшие между ними чувства - или вспыхнувшей внезапно любовью, или просто близостью родственных душ, они не знали и сами, но были по-настоящему счастливы.




__________________



Возвращение Коробова в Новосибирск с молодой женой было встречено знакомыми и друзьями доброжелательно:

- Давно пора. Три года холостячил, а тут парочка, подходящая получилась, прямо один к одному.

Руководство сразу озадачило, сообщив, что идет подготовка к окружным военным учениям и что на смотр прибудет московское ко­мандование:

-  Кое-кого из командиров переставили по воинским частям, а ты за учебный батальон берись. Нужно так подготовить его, чтобы все было отчеканено. По тебе другие командиры равняться будут.

Снова началась напряженная работа. Основное время Семен, как всегда, проводил с подчиненными ротами, внешне был спокоен и уве­рен. Красноармейцы судачили: появился комбат — по всему видать, бывалый командир. Один молодой комвзвода рассказывал о Семене:

- Вызвал он меня, я пошагал. Подхожу, а он мне: «Мы на боевых учениях, в бою вышагивать некогда, нужно бегом исполнять команду. От этого иногда жизнь людей зависит. Понял?» А сам уставил на меня свои серые глазища и молчит. Веришь, нет, он не ругался, а я от пере­живания чуть в сапог не намочил. Другой раз опять вызвал, я и по­несся, что есть духу. Подбегаю, он спокойно говорит: «Так нельзя бе­гать. Так зайцы бегают с перепугу, а командиру нужно спокойно дви­гаться и видеть все кругом».

Прошло время, и батальон стал действовать слаженно и четко, как часы.

Военные маневры начались внезапно. Ночью войска вывели на исходные позиции. Предстояло сломить сопротивление береговой обороны, форсировать с боем реку и разгромить основные силы условного противника. Утром загремела артиллерия, ударные войска пошли в атаку. За ними отряды тащили десятки бревенчатых плотов. На каждом из них лежало оружие и стоял станковый пулемет «мак­сим». Он прикрывал огнем плывущих красноармейцев. При подходе к берегу стрелки хватали с плотов винтовки и шли в наступление. Учебный батальон выполнял особое задание - выше по течению, ис­пользуя брод, преодолел реку и завершил окружение «противника». На этом победное шествие наступающих было остановлено. Маневры прекратились.

Через сутки на поле за городом состоялся смотр основных воин­ских частей округа. На невысокой дощатой трибуне сгрудились выс­шие командиры, впереди стоял Ворошилов. Это был пятидесятилет­ний мужчина невысокого роста, очень энергичный и подвижный, на его открытом лице красовались небольшие аккуратные усы. Грудь его покрывали несколько орденов Ленина и Красного Знамени. Привык­ший выступать перед огромными массами людей, он обладал могу­чим голосом и чистой яркой речью. По манере поведения было видно, что это не вышколенный академист, а такой же рубака, как и многие присутствующие военачальники. Только в пристальном непреклон­ном взгляде чувствовалась та огромная власть, которой он обладал, занимая высочайшие государственные, партийные и военные долж­ности.

Учебный батальон Коробова первый подошел к трибуне, остано­вился, повернулся налево и, отшагав тридцать метров, вновь повер­нулся фронтом к зрителям. Между ними получился коридор. Заиграл оркестр, двинулись войска. Стрелки шли со штыками наперевес. Во­рошилов приветствовал каждый батальон. Политработник окрштаба периодически выкрикивал:

- Члену ЦК Всесоюзной Коммунистической партии большеви­ков, председателю реввоенсовета, наркому военных и морских дел СССР товарищу Ворошилову ура!!!

В заключение парада появилась техника. Сначала артиллерия на конной тяге, затем танки. Это было гордостью страны. Самый первый советский танк был очень легкий и тихоходный. Зато он носил не­обычное, но многозначащее название: «Борец за свободу тов. Ленин». Это было написано на его борту. Далее двигались две трехбашенные боевые машины. Они предназначались для внедрения в ряды против­ника и уничтожения его из пулеметов.

Появление техники вызвало восторг. Аплодисменты и крики за­глушили шум моторов.

Вдруг от одного легкого танка повалил черный дым, он задер­гался на ходу и остановился. Заглох мотор. Вся парадная колонна, следующая за ним, застопорилась. Над полем повисла испуганная ти­шина, нарушил которую голос Семена. Он дал команду, и красноар­мейцы второй роты, окружив машину, стали толкать ее вперед. Две вторые роты выстроились с обеих сторон необычного движения, скрывая досадную причину срыва торжества.

В этот миг открылся люк танка и показался удивленный коман­дир. Увидев наркома, он приложил руку к шлему и замер в положении «смирно». Это вызвало сначала сдерживаемый, а после того как Во­рошилов, улыбаясь, поприветствовал танкиста, облегченный смех зрителей.

Вернулся учебный батальон, вытолкавший танк с поля. В каче­стве замыкающего парад прошагал перед начальством. Семен видел, как командующий округом что-то сказал наркому, показывая рукой в сторону проходящих, и тот, оглядев шагающих впереди командиров, выкрикнул:

- Приветствуем образцовый батальон командира Коробова. Да здравствует Красная армия, армия трудового народа!

Семен все слышал, но облеченный ответственностью, думал о том, чтобы красноармейцы не допустили сбоя. Он не боялся наказа­ния, но, как всякий командир, не желал услышать о себе и подчинен­ных плохой отзыв.

Вечером в актовом зале штаба командующего военным округом подводились итоги прошедших маневров. Здание охранялось, пригла­шенных пропускали по спискам с предъявлением документов при от­сутствии оружия. Заполненный зал несколько минут находился в ти­шине ожидания.

Из-за портьеры решительно вышли высшие командиры округа и партийные руководители области. Все сели за стол, нарком остался стоять и обратился к сидящим в зале. Он говорил всего несколько ми­нут. Дал отличную оценку маневрам, поблагодарил командиров за добросовестную службу. Закончил, отметив, что учения выявили также ряд недостатков. О них сегодня и пойдет разговор, а он вынуж­ден покинуть совещание в связи со срочным отбытием в Москву. За­тем нарком неожиданно вышел к самой рампе и заявил:

- Кто желает по русскому обычаю выпить со мной, как говорится в кавалерии, «стременную»?

Если бы не скованность жесткой военной дисциплиной, многие дали бы согласие, но поднялся на сцену только один пожилой парти­зан. Ворошилов пожал ему руку. Один из сопровождающих из сто­лицы вручил им стаканы и плеснул в них немного водки. Выпив, нар­ком артистично крякнул и, выражая удовольствие, притопнул сапо­гом. Члены президиума поднялись на ноги и зааплодировали, в зале подхватили, и скоро он гремел от оваций.

Ворошилов поднял пустой стакан над головой и прокричал:

- За ваши успехи, за вашу готовность к обороне страны Советов! Да здравствует Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков! Ура!

Здание вздрогнуло от крика присутствующих. Нарком с сопро­вождающими покинул зал.

Совещание продолжалось еще около часа, а затем участники разъехались, разошлись в столовые на торжественный ужин. Там Се­мена окликнул первый секретарь райкома партии Сорокинского рай­она, приглашенный на совещание. Он предложил ему вернуться об­ратно в район.

- Что толку - числишься здесь начальником, а фактически ком­бат. Давай к нам. Я все проблемы решу.

Семен дал согласие и уже через неделю был переведен с повы­шением воинского звания военкомом Сорокинского района Западно- Сибирского края.




__________________



На этот раз Коробовы заселились в новый пятистенный дом в райцентре с отдельной кухней, спальней и детской комнатой. За годы их отсутствия село было электрифицировано, в конторах у начальства появилось несколько телефонов, появился он и в доме Коробовых. В первый же день вечером в гости к ним с деревенской бесцеремонно­стью пришел один из бывших чоновцев.

-  Чё, назад возвернулся... В добрый час! Хватит уже ездить-то, пора обживаться на одном месте.

Семен был рад гостю, поинтересовался, как тот поживает, чем занимается.

-  Выполняю партийное поручение - стадо пасу колхозное. Рабо­тенка - не дай бог! Как объединяться стали - целая война: «В колхоз согласен, скота не отдам! Каждый день собрания». Кое-как угомони­лись за неделю, а трое скотину зарезали. Забрали их всех вместе с мя­сом. Мясо в колхоз оприходовали в общий котел, а их - по этапу в Барнаул. Тамо каждому по десять лет пришлепали. Как у нас узнали - поутихли. Казачьи улицы дольше всех бунтовали, так половину рас­кулачили, а остальные быстро в колхоз записались. А больше как, если обчему делу не подчиняться?

Фрося собрала кое-что из еды на стол и открыла бутылку водки. Мужики выпили и проговорили до полуночи.

Утром Семен представился в райкоме и райисполкоме, выслу­шал указания и задания. С обеда приступил к работе. Увидел, что кадры сменились. Люди стали сдержанными, вели себя строго офи­циально, были более грамотными, чем прежние. Скоро он понял: об­становка в военкомате значительно усложнилась. Наиболее развитая и грамотная молодежь уезжала в города, где развернулось промыш­ленное и социальное строительство.

Планы мобилизации выполнялись с трудом. Особенно трудно было подбирать новобранцев в новые виды войск - авиацию, артил­лерию, танковые и автомобильные училища. Малочисленная каста колхозных трактористов и нескольких шоферов была неприкосно­венна. Они имели бронь. Хлеба в стране все еще не хватало.

В напряженной работе молниеносно пролетали годы. Вот уже с помпезностью отметили в 1933 году юбилей Красной армии. Семену вручили огромные карманные часы с гравировкой: «Коробову С. С. в честь 15-летия РККА».

Второму сыну Виктору исполнилось пять лет. Обычно, без осо­бых событий наступил 1937 год.

В середине июня ранним утром первый секретарь Сорокинского райкома партии шел на работу. Обычно озадаченный, напряженный в связи с перестройкой всего уклада жизни людей, в этот раз он был в хорошем настроении. Колхозы в срок закончили посевную кампанию, падеж общественного скота несколько снизился, вредительства ста­новится меньше, арестовано и осуждено всего десять человек, в ос­новном за расхищение овса и пшеницы на поле во время сева - завя­зывали у рубах рукава и прятали в них и за пазухой зерно. Некоторые закапывали ведро с семенами в землю, а ночью уносили домой. Всех задержали. По политическим преступлениям арестованных не было с начала года.

Секретарь вошел в кабинет и принес на стол из сейфа папку с секретными документами, которые доставил накануне фельдъегеря. Бегло просмотрел текст из первого пакета, откинулся на спинку стула и закурил. Долго думал, потом закрыл входную дверь на ключ и вновь, теперь уже внимательно, начал читать.



_Всесоюзная_Коммунистическая_партия_(большевиков)_

_Крайком_ВКП(6)_Западно-Сибирского_края_



_Первому_секретарю_райкома_ВКП(б)_Сорокинского_района_



_При_этом_высылается_письмо_коммунистов_г._Томска_о_фактах_антисоветской_деятельности_Коробова_Семена_Степановича._

_Обязываю_разобраться_по_существу,_принять_необходимые_меры._Доложить_о_результатах_не_позднее_20_июня._



_Секретарь_крайкома_ВКП(б)_

_9_июня_1937_года._



Далее к сопроводиловке прилагалось само письмо на двух ли­стах. Оно повергло читающего в шок.

_Первому_секретарю_крайкома_ВКП(б)_Западно-сибирского_края_



_Как_коммунисты_с_1919_года,_пролившие_кровь_в_боях_против_колчаковцев,_требуем_разоблачить_и_привлечь_к_ответственности_скрытого_врага_Советской_власти_Коробова_Семена_Степановича,_работающего_военкомом_Сорокинского_района._Неизвестно,_как_он_мог_туда_пробраться._Приводим_факты,_обличающие_его_как_скры­того_врага._

_1._Коробов_появился_в_партизанском_отряде_«Им._Пролетарской_революции»_в_гимнастерке_белогвардейца_и_в_первом_же_бою_пытался_меня,_зам._командира_Козеко_Антона_Казимировича,_застрелить_из_карабина._Спасли_меня_подоспевшие_партизаны,_которые_могут_это_подтвердить._

_2._Коробов_убивал_всех,_кто_мог_раскрыть_его_прошлое._Так_он_зверски_расстрелял_взятого_в_плен_атамана_-_бандита_по_кличке_Сви­репый,_который_знал_его_раньше._

_3._Коробов_находился_в_родстве_с_расстрелянным_белогвардей­цем_-_активным_участником_боев_против_Красной_армии,_который_являлся_отцом_его_первой_жены._

_4._Коробов_был_известен_колчаковцам._Начальник_читинского_госпиталя,_расстрелянный_ЧК_за_сотрудничество_с_колчаковцами,_узнав,_что_среди_раненых_красноармейцев_находится_Коробов,_одного_его_взял_на_операцию,_остальных_более_ста_человек_отправил_без_по­мощи_умирать._



_Пора_призвать_к_ответу_скрытого_врага_Советской_власти._



_Бывший_командир_роты_Томского_полка_3-й_армии_Восточного_фронта_А._А._Яворович_

_Бывший_зам._командира_партизанского_отряда_

_А._К._Козеко_



_Бывший_сотрудник_ЧОН_Сорокинского_района_

_С._К._Щепельский_



_10_мая_1937_года._



Закончив чтение, секретарь встал и медленно зашагал по каби­нету, засунув руки в карманы брюк. Он пытался привести в порядок мечущиеся в голове мысли, но никак не мог отвязаться от одной: «Не может быть! Надо защитить Семена!»

Чем дольше он рассуждал, тем дальше уходила эта мысль, и по­являлись совсем другие: «А вдруг что-то подтвердится? ГПУ умеет заворачивать гайки. Так подведут, что и мне пришьют дело - халатно­преступное отношение к подбору кадров. Тем более что он уже много лет член бюро райкома и райсовета. А главное, я сам привез его на работу, лично пригласил! Ну, дура-ак! Раз уполномоченного с пись­мом не прислали, значит, спросят с меня. Ждут ответа, а потом трах­нут! Первое, что нужно сделать, - исключить Коробова из партии. Но за что? Он не скрывает и указал в учетной карточке и автобиографии, что два с половиной месяца учился в артшколе Колчака, а потом сем­надцать лет - в партизанах и в армии. Исключить все равно надо. И быстрей».

Секретарь вызвал председателя райисполкома и наказал ему предупредить всех членов бюро, чтоб без спора голосовали за исклю­чение. На вопрос: «По какой причине?» - махнул рукой. - «Там опре­делимся. Главное, чтоб единогласно».

Заседание состоялось в тот же день, в двенадцать часов. А уже через час Семен пришел домой.

Он вошел, как всегда, спокойно, положил в шкаф фуражку и на удивленный взгляд жены ответил:

-  Я в Барнаул срочно. Добеги до Марка, скажи, пусть Рыжку оседлает и к себе во двор приведет. А я пока соберусь и подойду туда. Пусть овса на пару дней приторочит к седлу.

Фрося вышла, а Семен, взяв на руки сына, стал собирать вещме­шок и время от времени поглядывал на дорогу, ведущую к зданию НКВД. Снял с пояса револьвер, положил на стол.

Когда вернулась жена, объяснил, что подойдут военные, и она должна отдать им оружие. Посадил ей на руки сына, обнял обоих и, подхватив мешок, вышел.

Минут через тридцать в дом вошли трое из НКВД - два рядовых и командир. Узнав, что Семена нет, забрали револьвер и направились к выходу. На требование Фроси дать за оружие расписку командир весь вспыхнул от гнева:

-  Какую еще расписку? Ты, Петровна, не балуйся, а то заберу вместе с наганом. Будешь сидеть, пока Коробова не найдем.

Уходя, он так хлопнул дверью, что задрожали стекла в окнах, а ребенок на руках у матери заплакал.

В это время Семен, проскакав по тракту около десяти километ­ров, свернул на проселочную дорогу, направляясь к городу коротким малоизвестным путем. Часам к восьми вечера он подъехал к располо­женному недалеко от железнодорожного вокзала небольшому двух­этажному зданию, которое все привыкли называть «заезжий дом». Эта своеобразная гостиница была построена задолго до революции. Хозяин ее в 1918 году сбежал в Манчжурию, а управляющая домом, женщина непонятной национальности и неизвестного возраста, с тех пор бессменно обслуживала приезжих. За эти годы к ней так при­выкли окружающие и посетители, что казалось, будто все знают ее, и она помнит каждого.

Семен еще не слез с лошади, а у них уже завязался дружеский разговор.

-  С приездом, Семен Степанович, комната для военных сво­бодна, проходите.

-  Здравствуй, Феша, устраиваться не буду, ночным поездом уеду. Тебя попрошу - купи мне билет до Москвы, а я пока умоюсь да коня напою. За ним приедут.

Скорый пассажирский поезд приходил в Барнаул в середине ко­роткой июньской ночи. Семен вошел в плацкартный вагон, когда там уже все спали. Он положил вещмешок под подушку, улегся на полку и попытался уснуть, но сон не приходил. После такого бурного дня нервы были напряжены, а в голове метались короткие злые мысли.

Колеса вагона, обычно напевающие умиротворяющую спокой­ную мелодию, на этот раз стучали жестко и тревожно. Семен повер­нулся лицом к стене вагона и уже в который раз начал перебирать по­дробности заседания партийного бюро.

Он пришел одним из первых и был удивлен, что члены бюро, входя в кабинет, рассаживались молча, а не здоровались, как раньше. Стало понятно, что они общались перед заседанием. Первый секре­тарь без всякого вступления зачитал письмо. Семен сразу встал и начал отвергать все обвинения. Секретарь перебил его:

-  Оправдываться и объяснять подробности будешь в другом ме­сте. Наше дело - решить вопрос о твоей партийности перед тем, как тобой будет заниматься ГПУ. Садись!

И, не прерываясь, он внес предложение об исключении. Оно по­разило Семена больше, чем обвинения в письме:

-  До появления в партизанском отряде Коробов служил в армии Колчака. Не являясь членом отряда ЧОН, вмешался в его действия и совершил самосуд - восемь человек якобы бандитов были уничто­жены без проведения следствия.

Присутствующие проголосовали «за» единогласно.

Вагон закачало на рельсовых стрелках, Семен поднялся и вышел в тамбур, закурил. Он простоял у окна до тех пор, пока не проснулись пассажиры, потом вернулся в вагон и стал знакомиться с попутчи­ками.

В столицу поезд пришел рано утром. Семен сел в трамвай и по­ехал к младшему брату Александру, который жил здесь на улице Пят­ницкой, дом 5, квартира 10, после четырех лет работы в советском посольстве Монголии. В Москве он работал директором начальной школы. Его семья из пяти человек - жена и трое несовершеннолетних детей - размещалась в небольшой комнатке. Когда Семен рассказал о случившемся, братья решили писать жалобу в комиссию партийного контроля при Центральном Комитете ВКП(б).

Не теряя времени, в этот же день Семен понес жалобу в ЦК. Его остановила охрана у ворот, проверила документы и объяснила:

-  Ты что? Куда направился? Здесь только по пропускам. Жалобы неси в канцелярию, она в другом месте.

К вечеру все-таки удалось сдать документ и получить справку с присвоенным ему номером и отметкой о времени сдачи. Разъяснили:

-  Через пару дней приходите, получите ответ - возьмут жалобу на рассмотрение или отправят вас обратно в область к местным пар­тийным органам.

Озабоченный таким ответом, Семен вернулся к брату и, как ни странно, ожидая его с работы, уснул, сидя на кушетке.

Два дня прошли в мучительном ожидании. Семен с утра уходил в город и бессмысленно бродил по улицам, подолгу сидел в Алексан­дровском саду около Кремля, поздно вечером возвращался. На третий день пришел в канцелярию за ответом. Ему вручили стандартный бланк, на котором он прочитал:



_В_комитете_партийного_контроля_при_ЦК_ВКП(б)_находится_жалоба_Коробова_Семена_Степановича._До_рассмотрения_и_офици­ального_заключения_комитетом_по_данной_жалобе_Коробов_С._С_не_может_быть_подвергнут_партийным,_административным_или_иным_преследованиям_и_наказаниям_по_обвинениям,_которые_были_им_об­жалованы._



Вечером, посоветовавшись, братья решили, что Семену нужно покинуть Сорокино. Утром, приобретя билеты в воинской кассе, он уехал. От Барнаула до райцентра добирался с попутным обозом.

Первым, кого он встретил во дворе дома, был сын, который с за­бинтованной головой сидел на крыльце. Выбежавшая из огорода жена объяснила, что это деревенские мальчишки кинули в него камень как во «вражьего сына». Умывшись, Семен отправился в ГПУ. Начальник встретил его то ли шутливо, то ли язвительно:

-  А-а, заявился, беглец! Как там дела в Москве?

На удивленный взгляд Семена с довольной улыбкой сообщил:

-  Феша из «заезжего» в тот же день информировала. Она у нас давно на подписке как агент-осведомитель.

Ознакомившись с московской справкой, начальник сказал, что они так и предполагали, и поэтому Семен не освобожден от должно­сти военкома.

Не заходя в райком, Семен на второй день с женой и сыном, со­брав свой скромный скарб, уехал в город. Отвозил их старый кучер военкомата Марк. Он всю дорогу молчал, часто оглядывался на сидя­щих в кошевке и горестно вздыхал, а когда приехали, прощаясь, пе­рекрестил отъезжающих:

-  Ты теперя не начальник и не коммунист, можно и крест поло­жить. Поезжайте, давайте-ка, с Богом, пущай все добром пройдет.

В Барнауле остановились в заезжем доме. Феша встретила се­мью радушно. Принесла медный самовар с кипящей водой и ось­мушку чая, что являлось проявлением наивысшего уважения. Оставив на время семью, Семен отправился в Новосибирск к своему непосред­ственному начальству крайвоенкомата. Встретили его настороженно. Бывшие сослуживцы здоровались с улыбками и сразу уходили «по срочным делам». Неожиданным образом повел себя начальник - ге­нерал, проведший в боях всю Гражданскую войну. После краткого теплого разговора он пересел за приставной столик к Семену и не­громко заговорил:

- Правильно делаешь, уезжай. Здесь становится все хуже. Гото­вится еще одна, третья чистка партии. Люди напряжены до предела. Давай заявление, я все подпишу.

К семье Семен вернулся взволнованным, старательно скрывая горечь от своего вынужденного решения. В кармане гимнастерки у него лежала копия представления в наркомат обороны СССР о его увольнении из армии в связи с обострившейся болезнью, вызванной тяжелым ранением. Оригинал документа был отправлен в Москву.

Утром Феша провожала Коробовых до вагона. Обнялась с Фро­сей, а когда тронулся поезд, прощально махала рукой и вытирала слезы концом головного платка. Семен смотрел из окна и с болью в душе думал: «Что случилось с людьми? Обнимают, плачут и тут же предают. Неужели так было всегда?»

Москва встретила приезжающих бодрой бравурной музыкой, раздающейся из многочисленных репродукторов. Кряжистые носиль­щики в белых фартуках с медными бляхами на груди стояли у каж­дого вагона, предлагая свои услуги. Дежурные в форменной аккурат­ной одежде кричали в рупор, разъясняя, как пройти до камеры хране­ния, в кассы, ресторан, где выход к трамвайным остановкам. Позади всех в отдалении вдоль всего эшелона стояли несколько милиционе­ров в белых гимнастерках и белых будённовках на голове. Казалось, что все они прождали здесь ночь, чтобы приветливо встретить гостей столицы. Семен был в военной форме, и носить чемоданы и узлы ему не полагалось, так как требовалось приветствовать всех встречных во­енных. Наняли носильщика. Все было мило и гостеприимно, но Ко­робов знал, что среди работников вокзала и даже среди носильщиков есть завербованные агенты, а руководит ими замешавшийся в толпе приезжих штатный работник ГПУ.

Поселились у Александра. Как положено, раздали детям гос­тинцы, а его жене Галине подарили самое ценное - отрез на платье из дорогой тонкой шерстяной ткани. Жить было тесно, но это не портило теплых взаимных отношений.

Через каждые два дня Семен ходил узнавать, нет ли ответа на его жалобу. Когда он пришел в третий раз, ему дали пропуск и направили к следователю партийного контроля. Два поста охраны проверили его документы, и наконец он вошел в кабинет, где за столом сидели три человека. Один из них, среднего возраста, с цепким жестким взгля­дом, пригласил его к себе и насмешливо сказал:

-  Ну, давай, рассказывай, в чем дело.

Слушал внимательно, откинувшись на спинку стула. Потом долго молча рассматривал без всяких эмоций документы в папке. Спросил, видимо, ожидая услышать гневное осуждение:

-  Охарактеризуйте написавших жалобу.

Семен не сказал о них ничего плохого, а только подчеркнул, что при таком необычном стечении обстоятельств люди могут заблуж­даться.

Посещение следователя не прояснило, каким может быть ответ на жалобу и когда его ожидать.

Не успел Семен войти в комнату, как брат пригласил его выйти во двор для серьезного разговора. Волнуясь, он рассказал, что жители дома, узнав, кто и почему поселился здесь, выражают недовольство. Многие перестали здороваться. Спрятав глаза, Александр закончил:

-  Вам надо уехать. Сам понимаешь, если ответ на жалобу будет неблагоприятным, меня тоже могут взять на цугундер.

И он дал Семену заранее заготовленное письмо к своему другу, живущему в Рыбинске.

Вечером Коробовы покинули Москву. Александр провожать не пошел, сославшись на занятость.




__________________



Город Рыбинск раскинулся на обоих берегах славной реки Волги. Она была здесь особенно полноводна и широка. С одной по­ловины города к другой можно было добраться на огромном пароме или на весельных лодках, которые принадлежали частникам. На пра­вом берегу у самой воды возвышалось белое, горделивое, как лебедь, здание речного вокзала с башней и высоким шпилем. На левом бод­рой музыкой встречал посетителей парк культуры и отдыха. Но глав­ным местом развлечений здесь был цирк шапито под изношенным се­рым брезентом. В нем кувыркались в опилках арены и надсадно хо­хотали клоуны в белых манишках и смокингах, которых все называли одним словом «чарличаплин». Едва ли кто-то из постоянных зрителей предполагал, что это имя великого артиста.

По необъятной реке, дымя из огромных труб, важно проплывали двухэтажные пассажирские пароходы, торопливо шлепая гребными колесами. Нервно гудели сиплым басом деловитые буксиры, отгоняя шустрые лодки перевозчиков. Железнодорожная станция находилась на окраине правобережного города.

Поезд из Москвы пришел рано утром. Паровоз, тяжело дыша и отдуваясь, двинулся на заправку водой, а пассажиры спешили к трам­вайным остановкам. Скоро Коробовы остались одни на пустом пер­роне незнакомого города, в котором никто их не ждал. Оставив жену и сына на вокзале, Семен пошел на поиск рекомендованного братом человека. Оказалось, что он уже больше года, как уехал за границу в качестве работника советского посольства. Соседи посоветовали Се­мену искать жилье в частном секторе на левом берегу Волги. Коро­бовы отправились туда.

На пароме было шумно. Большая часть его была занята пустыми и гружеными телегами и повозками. Возчики стояли около лошадей, придерживая их за узду, чтобы не пугались пароходных гудков, а же­ребцы не грызлись между собой. Люди толпились на отдельной пло­щадке, стояли почти вплотную. Раздавались крики матросов, ржали кони, гудела толпа, хлопали по воде колесами проплывающие паро­ходы. Выйдя на берег, Коробовы пошли искать жилье.

Сразу за парком и булыжной мостовой начиналось поселение частных домовладельцев. Вереницы деревянных домов тянулись вдоль причудливо извивающихся улиц, покрытых изумрудным коно­топом; едва виднелись колеи от тележных колес. Крыши строений старожилов были из окрашенного соснового теса, у недавно заселен­ных - из дешевой березовой дранки. Большинство хозяев - выходцы из деревень.

Коробовы уже более двух часов обходили дворы, но никто не соглашался их принять. Только в одном доме Фрося сторговалась с владельцем, но, увидев Семена с сыном, тот отказал:

-  О-о, нет, нет! Пацан-то у вас совсем малой. Шуму не обе­решься, баловаться будет.

Наконец ближе к вечеру сердобольная женщина-одиночка со­гласилась принять семью. В доме было две комнаты. Одна из них с кроватью, столом и табуретками предназначалась жильцам. Хозяйка доброжелательно разъясняла Фросе:

-  Ты с мальчиком ложись на кровать, а мужу придется на пола­тях. Готовить будете на примусе в сенках. Керосин сами покупайте. Посуды-то, вижу, нет?

-  Багаж должен на днях подойти, там кое-что есть.

- Тогда вон в запечье чашки и чугунки стоят. Берите, когда надо, только потом на место ставьте.

На следующий день Семен уехал в Москву, чтобы сообщить свой новый адрес. Женщина в канцелярии приняла данные и сказала, что передаст, кому следует. На просьбу пройти к следователю отве­тила отказом, добавив, что когда потребуется, Семен получит вызов. Закрывая приемное окошко, наставительно сообщила:

-  Думаете, вы один такой? Каждый день десятки приходят, а письмами вообще завалили.

Выйдя на улицу, Семен отстоял очередь к телефонной будке и позвонил брату. Тот сказал, что им надо повидаться. Встретились у Кузнецкого моста, обменялись новостями. Александр достал из кар­мана несколько ассигнаций, отделил половину и подал Семену:

-  Возьми, Сеня, ты ведь не работаешь, а я зарплату получил. Ду­маю, не обижаешься на меня?

-  Какая тут обида. Я же понимаю, что могу не дождаться ответа, а просто придут и арестуют.

Братья отправились на вокзал, зашли в столовую. Александр по­смеивался над Семеном, говорил, что теперь тот стал свободным че­ловеком, так как снял с петлиц командирские кубики.

У вагона братья долго стояли молча, а когда объявили отправле­ние поезда, вдруг порывисто, непривычно обнялись и, стесняясь сво­его неожиданного поступка, быстро разошлись.

Если не считать постоянного нервного напряжения, вызванного ожиданием письма из столицы, первые дни жизни Коробовых на но­вом месте можно было считать благополучными. Фрося ходила на ба­зар за продуктами, иногда покупала живую курицу на суп, но чаще - разную рыбу. Ее предлагали рыбаки почти на каждой улице. Хозяйка оказалась добропорядочной, она даже оставалась с Витькой и бало­вала его гороховыми блинами. Мальчик был очень тихий и застенчи­вый, не приносил взрослым особых забот. Семен часто посещал почту в надежде получить письмо, но уходил разочарованный.

В ожиданиях прошел месяц. Кончались деньги, и семья стала бедствовать. Семен пытался устроиться хотя бы на временную ра­боту, но, кадровый военный, он мало что знал о гражданской жизни. Не имея никакой профессии, подошел к бригаде грузчиков, они раз­гружали с баржи муку. Учетчик подал ему «горбушу»: «Ну, попро­буй». Семен накинул ремни на плечи, поправил полку на спине и спу­стился в трюм. Два здоровенных мужика, усмехаясь, с размаху заки­нули ему мешок. Он еле поднялся по шатающемуся трапу и с трудом дошагал до берега. Подошел учетчик:

-  Не старайся, а то с пупа сорвешь, хворать будешь потом.

После многочисленных неудач пришлось устроиться агентом в Госстрах. Условия работы подходили Семену как нельзя лучше, ни­кто его не контролировал, он имел полную свободу действий. Но это только так казалось. Вскоре он узнал, что весь город поделен между «старыми» агентами, и ему отводилась далекая окраина. Кроме того, было непривычно уговаривать жителей, собирать деньги, оформлять документы, отчитываться за каждую копейку в конторе. Зарплата со­ставляла десять процентов от страховки. Пришлось забыть командир­ские привычки и скрепя сердце работать. Другого выхода не было.

В середине октября, когда уже отстучали по крышам осенние до­жди, а по ночам на еще зеленую траву ложился иней, хозяйка объ­явила Коробовым, что к ней приезжает сын с семьей, и попросила освободить жилье. На этот раз отправился искать квартиру Семен. Он обошел почти все улицы поселения, но желающих приютить семью не находилось. К вечеру, уже не надеясь на успех, он постучал в до­мик, стоящий на обочине без ограды и огорода. Вышел мужчина в нижней рубахе и галошах. Услышав, что за проживание вместо денег предлагается шинель, он отказал, но осмотрев просящего, заявил:

-  Ежели вот за сапоги, то месяца на два можно.

Услышав согласие, он осклабился и радостно бросил:

-  Ну, тады сымай, мерять стану, вдруг да не подойдут.

Фрося и хозяйка были поражены, когда увидели возвративше­гося Семена в галифе и галошах. Он успокоил их, достав из багажного узла старые сапоги.

Утром Коробовы ушли к новым хозяевам. Дом был небольшой, спать пришлось на полу. Оставлять ребенка одного с хозяевами они боялись, уходили по делам поочередно. Приходилось продавать или менять на продукты одежду, постельные принадлежности, сохраняя только самое необходимое.

Прошла неделя, и однажды в воскресенье после обеда хозяин за­бежал в дом и с испугом сообщил, что какой-то важный военный ищет Коробова. Семен переглянулся с женой, застегнул гимнастерку, надел командирский ремень, вышел и услышал:

-  Комбат, это ты, што ли, такой седой весь?

Перед ним стоял располневший и постаревший Богданов - быв­ший командир полка. Он объяснил, что его вызывал на допрос пред­ставитель партийной комиссии ЦК ВКП(б) по Ярославской области, у которого была копия жалобы Семена, и в ней он упоминался как свидетель. Там же Богданов узнал и адрес Коробовых. Бывшие сослу­живцы не виделись семнадцать лет и радостно рассматривали друг друга.

Они отошли в сторону, сели на толстое бревно, привезенное на дрова, и закурили.

Богданов попросил честно рассказать, как все было. Слушал внимательно, не перебивая, забыв о потухшей папиросе. На порог вы­шла Фрося с сыном, направилась к сидящим, но Семен махнул ей ру­кой, и она вернулась в дом. Когда он закончил, Богданов решительно встал:

-  Давайте, собирайтесь, и поехали. Я вас устрою.

Он рассказал, что уже десять лет служит начальником лагеря для заключенных, расположенного на окраине города. Сборы были не­долгими. Незатейливый багаж уложили на дрожки. Фрося вспомнила о сапогах, отданных за проживание. Семен отказался возвращаться. Богданов, кряхтя, вылез из повозки и вошел в дом, бросил на стол деньги, потребовал сапоги. Хозяин испуганно забормотал:

- Дак вон они в углу стоят под образами. Я их еще и не надёвы­вал. Думал, на деревню в церкву пойду и обуюсь. Ясно дело, берите.

Наконец все уселись, и повозка тронулась, застоявшийся конь весело бежал, ёкая селезёнкой.

Коробовы вновь отправились в неизвестность. Подавленные властным поведением приехавшего, они молчали. Семен сидел на об­лучке рядом с кучером, держал в руках чемодан.

Там, где в могучее течение Волги осторожно вливается тихая речка Шексна, образовался длинный полуостров Васильевский. От берега до берега раскинулся на нем белокаменный красавец мона­стырь. Когда-то над ним раздавался звон колоколов, разливающийся по всему городу. Теперь монастырь мрачно возвышался в тишине, окруженный высокой стеной с колючей проволокой поверху. Здесь находился лагерь для заключенных. По утрам и вечерам оттуда слы­шались крики и громкие команды.

Никто из горожан не смел появляться вблизи этого зловещего объекта, он жил своей скрытой жизнью.

Повозка только приближалась к стенам монастыря, а часовые уже открыли старинные железные ворота и, вытянувшись, застыли, приветствуя начальника. Он небрежно кивнул им головой. Ворота за­крылись, и Коробовы оказались отрезанными от всего мира.

Поселили их в монашеской келье с высоченными стенами и кро­хотным окошком под потолком. Два охранника принесли матрасы. Первую ночь пришлось спать на полу, но это было не в диковинку. Они, отвыкшие от жизни не на глазах у посторонних, были довольны.

На следующий день Фросю устроили в детсад няней, там же находился сын. Питались они в столовой для обслуживающего персо­нала.

По утрам на рассвете Семен наблюдал, как заключенные под окрики охраны и лай собак колоннами, приходили в столовую. После завтрака их грузили в огромные деревянные баржи. Подходили бук­сирные пароходы и увозили их вверх по Волге на строительство пло­тины. Это была одна из строек Беломоро-Балтийского канала. Поздно вечером заключенных привозили обратно. В зону они заходили по­парно. Два охранника быстро обыскивали каждого, а дежурный громко считал входящих. Быстрый ужин - и развод по баракам на сон. И так каждый день без выходных.

Изредка в келью заходил Богданов, приносил то кулек конфет, то пирожки с луком. Они выходили с Семеном в коридор, курили и разговаривали. Однажды он пришел взволнованный и с порога за­явил:

-  Вы, давайте не шастайте по зоне, а то разговорчики пошли, кто да что. Фрося, на работе меньше болтай, сильно откровенная. Не за­бывайте, где находитесь, здесь все друг за другом следят и доклады­вают наверх. Заложат с потрохами - не узнаешь, кто.

Теперь Семен уходил из лагеря чуть свет и приходил поздно ве­чером. На почте уже привыкли к его посещениям, и когда он появ­лялся, дежурная отрицательно качала головой. Отшумели осенние до­жди, ежедневные заморозки набирали силы и вскоре превратились в стойкие морозы, свежий снег обиженно скрипел под ногами, встали реки. А вестей из столицы все не поступало.

Настроение Коробовых падало. Богданов, как мог, успокаивал их. Однажды он предложил Семену в случае положительного ответа оставаться работать его заместителем, в случае отрицательного - охранником, а если будет плохое решение, то он добьется, чтобы Се­мен отбывал срок в этом лагере. Все грустно посмеялись.

Сразу после Нового года пришла телеграмма. Семена вызывали в Ярославский обком партии. Представитель центральной партийной комиссии вручил ему ответ на жалобу. В нем длинный анализ прове­денного расследования заканчивался словами: «Восстановлен в рядах ВКП(б) с сохранением стажа и с правом не упоминать в документах об исключении». Впервые за многие годы Семен вытер неожиданную слезу и, стыдясь своей минутной слабости, пробормотав слова благо­дарности, вышел.

К семье он вернулся совсем другим человеком. Рассказывая о поездке, шутил сам над собой и не мог скрыть довольной улыбки. Пришел Богданов. Услышав результат ответа, принес бутылку водки и большую соленую рыбу. Мужчины выпили, Фрося тоже пригубила стопку.

Теперь нужно было предъявить заключение комиссии в местные партийные органы. Семен пришел в горком партии. На втором этаже регистрировали желающих попасть к секретарю. Пришлось запи­саться и ждать. Минут через тридцать вдруг услышал:

-  Мужчина в военной форме, пройдите со мной.

Молодая девушка привела его в кабинет, на дверях которого зна­чилось: «Жирнова Мария Сергеевна».

За столом, обитым зеленым сукном, сидела женщина в строгом костюме при галстуке, с орденом Боевого Красного Знамени.

-  Что, Коробов, не узнаешь? - сказала она с улыбкой.

Семен с трудом угадал в этой вальяжной ухоженной красавице дерзкую худощавую девушку - комиссара партизанского отряда Ма­рию Добронравову.

Она взяла его, растерявшегося от такой неожиданной встречи, за локоть, усадила за приставной столик. Несколько минут они вспоми­нали партизан. Она возмущенно назвала Антона Казеко подлецом и клеветником. Снизив голос, рассказала, что командира отряда, добро­душного Ивана Евграфовича Бобова, чуть не расстреляли. Возглавляя сельсовет, он прятал от продразверстки у себя во дворе семенное зерно жителей деревни. Его приговорили к высшей мере наказания, которую потом заменили на десять лет заключения. Больше о нем ни­чего не слышно. О себе сообщила кратко: была комиссаром полка, который воевал в Забайкалье, освобождал Туву, громил банды атама­нов Семенова и Анненкова. После демобилизации была направлена на работу в Рыбинск секретарем строящегося секретного завода. Вы­шла замуж за инженера, сменила фамилию. В заключение пообещала, что теперь они будут встречаться семьями, сняла трубку телефона и кого-то вызвала.

Вошел неумеренно располневший мужчина, почтительно оста­новился посреди кабинета. Мария Сергеевна представила его как сек­ретаря партийной организации горкома. О Семене сообщила:

- Он со мной партизанил в Сибири, в моем отряде.

Назвав пришедшего Абрамом Карловичем, приказала принять от Семена членские взносы, чтобы не числилось задолженности, и по­дала ему пять рублей.

Через два дня в воскресенье Коробовы шли в гости к Жирновым. Витька держал отца за палец. Они еле нашли небольшой особняк ста­ринной постройки. Гостей встретила Мария Сергеевна с дочерью Ав­вой. Когда уселись за стол, из соседней комнаты вышел муж Марии, она представила его, назвав Иваном Ивановичем. Позднее Семен узнал, что настоящее имя мужа - Иосиф Иудович. Обед состоял из обычных блюд, которые, как сказала хозяйка, доставляли с фабрики- кухни, потому что ей готовить некогда, да и продукты хранить негде — погреба с ледником нет. Нетронутыми остались свежая осетрина, красная и черная икра - это уже всем приелось. Женщины выпили по рюмке красного вина, мужчины чокались стопками с водкой. Разго­вор не вязался, гости чувствовали себя стесненно и в основном только отвечали на вопросы.

На прощанье Авва подала Витьке кулек с леденцами, которые назвала непонятным словом «монпансье». Мария Сергеевна прово­дила Коробовых до калитки. Подошла легковушка и увезла гостей по дороге на льду Волги до Васильевского полуострова. Они вылезли из машины и облегченно вздохнули. Эта встреча не принесла удовлетво­рения ни хозяевам, ни приглашенным. И те, и другие через силу ста­рались придать общению товарищеский вид, а в глубине души не могли дождаться минуты расставания. Дружеских, раскованных от­ношений не получилось. Слишком разными они стали за семнадцать лет, слишком различное положение занимали в обществе.

Продолжая работать в отделении Госстраха, Семен иногда захо­дил в педагогическое училище. Оно располагалось в новом кирпич­ном двухэтажном здании, которое стояло у обрывистого берега Волги. Здесь учились не только молодые, но и семейные, взрослые люди. Работало заочное отделение. Страна готовила новую интелли­генцию. Многие впервые узнавали о возможностях страхования и с удовольствием заключали договоры. Доверие к государству росло.

Однажды Коробов столкнулся с высоким, быстрым в движениях и разговоре мужчиной, тоже одетым в военную форму без знаков от­личия. Громким командным голосом он спросил:

- А ты что тут делаешь, служивый?

Выслушав объяснение Семена, мужчина пригласил его в каби­нет, у дверей которого висела табличка: «Директор Забабашкин Ва­силий Григорьевич». Он с гордостью рассказал, что служил в конной армии Будённого командиром полка, погладил на груди два ордена боевого Красного Знамени:

- Этот - за Деникина, а этот - поляков даванули как следует.

Бывшие командиры разговорились, закурили. Директор все бо­лее подробно интересовался прошлым своего собеседника. Как бы между прочим спросил об отношении его к партии. Семен ответил, что с 1919 года не расстается с партбилетом, поведал о своей работе в Госстрахе. Забабашкин стал серьезным и сказал:

- Брось ты эту ахинею, давай ко мне заместителем, сработаемся. Будешь командовать всем, кроме учебного процесса.

Задав несколько уточняющих вопросов о предполагаемой ра­боте, Семен дал согласие. Так он стал хозяйственником - это было официальное название должности. Ему пришлось заниматься подсоб­ным хозяйством, снабжением столовой, приобретением оборудова­ния, мебели, обеспечивать содержание здания и строительство обще­жития. Пока учащиеся жили на частных квартирах. Имело училище и свой транспорт - десять лошадей и грузовую автомашину.

Забот было много. Семен, привыкший полностью отдаваться делу, трудился с удовольствием. Жизнь стала для него полноценной и интересной, вновь приобрела смысл.

Семья переехала в коммунальную квартиру. Это была маленькая комнатка. Из Томска прибыл старший сын Анатолий. Жить стало со­всем тесно. Но несмотря на свирепый гул шести примусов на кухне и частые ссоры соседей по поводу очереди в туалет Коробовы были счастливы. Впервые все члены семьи собрались вместе, снова имели законное жилье. Семен работал с упоением, а главное - исчезло гад­кое чувство человека, находящегося на подозрении.

В одно из воскресений поздравить с новосельем приехал Богда­нов, привез плетенную из ивовых прутьев корзину с десятком буты­лок пива, кулек конфет-подушечек и простенький столовый сервиз.

После непродолжительного обеда Фрося с детьми вышла на улицу. Мужчины остались одни, и Семен осмелился задать вопрос, который давно мучил его. Он спросил, много ли в лагере заключен­ных по политическим преступлениям. Богданов, разливая пиво, спо­койно ответил:

-  Не видал ни одного, не знаю, кто такие. Здесь только урки, мо­шенники, воры и бандиты. Говорят, до меня было несколько осужден­ных по 58-й статье, но их куда-то переслали, а сейчас одна уголовка сидит. С ними надо ухо востро держать. Сбегут - такое могут натво­рить, что потом ахнем только.

Друзья оделись, вышли на улицу. Отошли в сторону, к коновязи, где стояла лошадь. Богданов, похлопав ее по шее, заговорил:

-  Я что еще приехал - посоветоваться хочу. Отбирают наградное оружие, на которое нет документа с печатью, а у меня шашка с восем­надцатого года. Еще ротой командовал. Какие тогда печати были? Справка затасканная, от руки написанная, и все. Неужели отдать шашку?

Семен затоптал окурок, долго смотрел в сторону Волги.

-  Я бы сдал.

-  Ну ты пойми, я с ней по всем фронтам прошел, во всех боях. На клинке моя фамилия выбита, а тут отдай! Какой-нибудь сморчок будет носить! Я решил бросить ее в реку, пусть никому не достанется, раз мне нельзя. Вон она в санках лежит.

Он достал из-под сена завернутое в простыню оружие, и друзья пошли к спуску на Волгу. Наступили сумерки, прохожих не было. На льду Богданов достал шашку, поцеловал и торопливо бросил в про­рубь, пробитую для полоскания белья.

В конце 1939 года Семену на территории училища выделили но­вую квартиру. Фрося не верила такому счастью. Теперь семья распо­ложилась в трех комнатах, а обедать собиралась в просторной кухне. Знаменательными событиями стали окончание Анатолием средней школы и проводы его в Ленинградское военно-инженерное училище. Семен не приветствовал решение сына.

-  Имей в виду: как оденут тебя в форму, так перестанешь себе принадлежать. Жить будешь по команде. Шел бы, как Саша, учите­лем, милое дело - с детишками возиться.

Но Анатолий боготворил отца и во всем старался ему подражать, поэтому тоже хотел стать командиром.

Незаметно подрос младший сын и в следующем году пошел в школу.

Рыбинское педучилище, как все в стране, меняло свой облик - благоустраивалось. Производственные собрания, демонстрации в дни праздников, шумные митинги по осуждению врагов народа создавали впечатление единства в обществе, рождали чувство участия каждого в управлении страной. Казалось, что уже совсем недалеко провозгла­шенное равенство, братство и материальное благополучие.




__________________



В это солнечное утро, как всегда, великая труженица Волга та­щила на себе белые пароходы, длинные плоты, кряхтящие буксиры с огромными баржами. Любовно качала на волнах рыбацкие лодки. Могучие воды славной реки двигались с достоинством, гордо и вели­чественно.

Оживали улицы города, жители спешили на работу к станкам, на стройки и заводы. Слышались приветствия, светились улыбки, звучал смех. Из громкоговорителей раздавались бравурные марши и бодрые советские песни. На берегу нетерпеливо волновались пассажиры, ожидающие паром, громко осуждая нарушающих очередь. С при­творным гневом покрикивали возчики на своих лошадей.

Открывались магазины, торговые ларьки, лоточницы в белых фартуках предлагали конфеты-леденцы, пастилу, ватрушки, папи­росы. Из пригородных деревень торопились повозки. Крестьяне везли на базар свои домашние продукты, овощи, рыбу, живую птицу. Начи­налась обычная жизнь обновляющегося города. Никто еще не знал о страшной беде, которая обрушилась на страну в четыре часа утра.

Войну почувствовали в Рыбинске на следующий после ее объяв­ления день. Военкоматы провели мобилизацию почти всех военно­обязанных. На улицах сразу стало пустынно. Из 150 тысяч жителей за две недели было призвано в армию более десяти тысяч. Спешно про­водилась переподготовка будущих фронтовиков. Мирному населе­нию давали уроки обороны. Война прорвалась сюда за считанные дни. На правом берегу Волги, почти у самой воды, располагался вновь отстроенный завод по выпуску авиационных моторов. День и ночь гу­дели уже изготовленные и находящиеся на обкатке двигатели. В парке на левом берегу устанавливались зенитные орудия. Низкий правый берег весь был уставлен автоматическими зенитками, защищающими территорию заводских цехов.

Строились бомбоубежища. Они напоминали большие овощехра­нилища. На стадионах весь световой день показывали, как нужно сбрасывать с крыш зажигательные бомбы, и объясняли различные способы их тушения. Колоннами подходили ученики школ, рабочие заводов, бойцы дружин по борьбе с «зажигалками». В районах города, расположенных вблизи охраняемых объектов, жителям раздавали взрослые и детские противогазы. Начались учебные тревоги. В пер­вые дни они поднимали панику среди горожан. Гудели все заводы, пароходы, катера, паровозы. Дико выли сирены на улицах. Из гром­коговорителей доносилось со всех сторон: «Граждане, воздушная тре­вога! Все в бомбоубежище!» Народ сломя голову бежал в укрытия.

Семен как общественный руководитель гражданской обороны района почти не бывал дома.

Первые авианалеты начались в конце июля по ночам. Бомбарди­ровщики гудели в темном небе и рвались через Волгу к авиационному заводу № 26. Ослепительно-белые столбы света от заградительных прожекторов шарили по небу в поисках вражеских самолетов. Когда они натыкались на один из них, открывали беспорядочный огонь зе­нитные батареи. Осколки от снарядов сыпались на крыши домов. Люди прижимались к скамейкам в бомбоубежищах.

Авиазавод охранялся надежно. За всю осень 1941 года ни одна бомба не упала на его территорию. Хаотично сбрасываемые, они по­падали в жилые кварталы, большие разрушения понесла ремонтно­эксплуатационная база флота. Появились жертвы среди населения.

В середине сентября тысячи горожан собрались на берегах Волги. Люди стояли молча, скорбно глядя на воду. По реке, поддер­живаемые понтонами, буксировались военные корабли. Балтийская флотилия отступала на Каспийское море. Гражданские суда уступали дорогу, вставали на якорь и терпеливо ждали прохождения каравана. Люди понимали, что это уплывают надежды на мирный исход пред­стоящих событий.

В середине августа началась эвакуация жителей из опасных рай­онов города. Педучилище находилось на противоположном берегу от авиазавода. Именно с этой стороны заходили для бомбежки самолеты врага. Семьи преподавателей и администрации отправляли в Сибирь. Фрося с сыном уезжали в Курганскую область. Двухэтажный пароход «Роза Люксембург» был забит отъезжающими.

Прощались Коробовы на нижней палубе. Семен поцеловал жену и сына в губы, обнял обоих и сошел на дебаркадер.

Пароход медленно отплывал, люди закричали, прощально зама­хали руками, послышались рыдания. Среди этой массы пассажиров и провожающих, потрясенных вынужденным расставанием, недви­жимы были только двое. Семен и Фрося неотрывно смотрели друг на друга, не замечая никого вокруг, а у восьмилетнего Витьки нервы не выдержали, он заплакал и уткнулся лицом в подол матери.

Вернувшись в квартиру, Коробов сел за стол и написал заявле­ние. Оно было кратким: «Прошу призвать меня в РККА в состав Яро­славской коммунистической дивизии».

В военкомате пожилой начальник мобилизационной части устало глянул на заявление:

-  Что это ты в добровольцы рвешься, не мальчик ведь. Подойдет время, и так заберем.

Не услышав ответа, он внимательно оглядел молчавшего Се­мена, положил заявление в папку.

-  Ладно, заходи завтра часам к двенадцати. Разберемся.

На следующий день военком пояснил, что Коробов С. С. как ру­ководитель гражданской обороны имеет бронь, и удовлетворить заяв­ление он не может. Говорил доверительно, по-товарищески:

- Ты же сам сидел на моем месте. Понимаешь, что власть не пе­репрыгнешь. Сразу голову сдернут.

Семен прекрасно знал, что бронирование от мобилизации про­водится по совместному постановлению горкома партии и гориспол­кома на основе данных с предприятий и организаций. В эти списки входили только утвержденные категории специалистов, служащих и партийно-советских работников. Зная особенности этой процедуры, он решил, как коммунист обратиться прямо в горком.

В приемной сказали, что секретаря нет, приедет через час. При­шлось занять очередь и ждать. Жирнова появилась раньше. Она вы­глядела устало, похудела и подурнела. Окинув взглядом ожидающих, сухо произнесла:

-  Коробов, зайдите ко мне, есть дело.

В кабинете она сняла плащ, села к столу, уставилась на Семена. Он начал объяснять причину своего посещения. Она бесстрастно пе­ребила его. Было видно, что в голове ее крутится сразу несколько про­блем.

-  Знаю я все. Пришла с заседания исполкома, слушали отчеты военкомов. Мобилизация идет медленно. Не хватает командного со­става. В перерыве горвоенком рассказал о твоем заявлении. Его са­мого менять надо - не справляется. Привык сидеть в конторе, берись за это дело, тебе не привыкать.

Семен сразу отказался и положил на стол заявление. Она не стала его читать.

- Отдай в канцелярию, пусть зарегистрируют. Вечером под­пишу. Я знаю, тебя не переломишь. Да я и сама пешком ушла бы на фронт от этой карусели. Теперь поспать некогда. Все отдаем в армию - лошадей, автомобили, пароходы под госпитали. Урезают фонды на продукты. Заводы, на которых есть станки, переключены на военные заказы. Уже спецметалл поступает. На все строгие графики, постоян­ный контроль и спрос по полной. А тут еще тревоги, бомбежки. В об­щем, дремать не приходится.

Мария Сергеевна подошла к Семену, подала руку на прощанье, на миг приникла к его плечу.

-  Ну, командир, вперед. Удачи тебе, в добрый час, Семен! Иди, а то там люди ждут приема.

Семен по-военному повернулся и вышел. Дверь за ним давно за­крылась, а Мария все еще недвижно стояла, обуреваемая воспомина­ниями бурной боевой молодости.




__________________



За два месяца войны город совершенно изменил свой вид. На улицах, на рабочих местах все больше появлялось женщин. В основ­ном они и пожилые мужчины входили в группы, ответственные по гашению зажигательных бомб. Исчезли грузовые машины. Лучшие административные здания и пассажирские пароходы занимались под госпитали. Окна в домах заклеивались бумажными лентами и закры­вались плотными шторами. Ночью город исчезал во тьме. Появление где-то света характеризовалось как вредительство и даже как измена Родине.

Формирование Ярославской коммунистической дивизии прохо­дило с трудом. Члены партии, как правило, работали на заводах, по­лучивших задания на поставку оружия, товаров и продуктов для фронта. Все они были забронированы от мобилизации. Приходилось срочно искать им замену, а это было непросто - многие из них счита­лись опытными специалистами. Укомплектовывалась дивизия и за счет беспартийных добровольцев. Военкоматы работали круглосу­точно. Семен пришел, как полагается, в мобилизационную часть. Начальник устало, без эмоций достал его заявление.

- Добился все-таки! Ну, тогда давай на батальон. Некого назна­чить. Подходящие давно на фронте.

-  Зачем? С ротой бы справиться, и то хорошо. Я ведь уже три года, как не служу.

-  По званию ты выше подходишь, да там некуда. Высшее коман­дование утверждено в обкоме. Давай, восстановим тебя в звании ком­бата. Послезавтра приказ будет в полку. Можешь ехать.

Рыбинские воинские части располагались на станции Переборы недалеко от города. Раньше здесь базировались бомбардировщики дальнего действия. Сейчас они улетели в Эстонию, и освободившиеся казармы заняла пехота.

Командир полка, солидный, спокойный, выслушав доклад Се­мена, внимательно оглядел его. Неторопливо поднялся и подал руку.

-  Читал твою биографию. Недаром поседел. Сейчас такого и надо. Страна в опасности. Принимай второй отдельный батальон. Та­кой один в дивизии для выполнения самостоятельных задач. Да ты сам знаешь... Мне сейчас некогда, комиссар тебя завтра представит подчиненным.

Приняв командование, Семен привычно погрузился с головой в обучение и подготовку к боям своего батальона.

В первой половине октября подошел железнодорожный состав, и началась погрузка. В полдень эшелон покинул станцию и двинулся на запад.

Среди ночи вокруг эшелона раздалось несколько взрывов. Поезд резко затормозил, послышались тревожные гудки паровоза. Все члены штаба выскочили на насыпь. В небе рокотали улетающие бом­бардировщики.

Прибежал командир первой роты, сообщил, что метров за два­дцать впереди состава разрушен путь. Семен скомандовал:

-  Все долой из вагонов! Самолеты вернутся. Следить за личным составом, чтобы не растерять людей!

Комиссар с командиром побежали вдоль эшелона. Вдруг в од­ном из вагонов вспыхнуло пламя. В чем дело? Взрыва не было, а по­жар возник? Через несколько минут подтащили красноармейца в изо­рванной гимнастерке. Командир взвода, задыхаясь от гнева, прокри­чал:

-  Он, гад, поджег! Мы сидим, а он - ать, и к эшелону. Слышим, что-то льется, а как спичку кинул в керосин — его и увидели, стоит с пустой лампой.

Загасить пожар не успели, как налетели три самолета, и посыпа­лись бомбы на освещенный эшелон. Ни одна из них не попала в со­став, но от горевшего вагона вспыхнули два соседних. Пришлось рас­цепить состав, чтобы прекратить распространение огня.

Прибежал радист, сообщил, что полковая связь молчит, ответила дивизия. Семен взял микрофон.

- «Волга», «Волга», я «Стрела-два». Как слышите? Прием!

-  Я «Волга»!

- Сообщаю, были гости. Сверху. Нашумели. Испортили дорогу. Мы отдыхаем.

-  За тобой следует родня, тоже встанет на отдых. Даю тебе один час на сборы.

Рация смолкла, надсадно хрипела, дрожал от напряжения ее зе­леный глазок. Вдруг она вновь заговорила открытым текстом:

- «Стрела-два», задержишь движение - расстреляю!

Бомба упала в край насыпи. Взрывом вывернуло шпалы, изо­гнуло рельсы. Один пролет пути был непригоден. Начинало светать, и красноармейцы приступили к разборке завала. Первый взвод побе­жал в сторону пути искать место хранения запасных рельсов, второй - в другую. Семен с комиссаром возвратились к штабной рации. Про­ходя мимо обгоревшего вагона, увидели, что на раме каркаса висит тело человека со связанными руками. Поясной ремень обхватил шею. «А это что такое?» - спросил Семен у курящего в стороне красноар­мейца. Тот бросил самокрутку и, вытянув руки по швам, волнуясь, доложил:

-  Поджигатель, товарищ комбат. Сбежал, еле догнали. Оружия- то нет. Ремень подаем: «Вешайся, скотина». А он: «Не могу, - гово­рит, - я верующий, не положено». Тогда мужики ему помогли.

У повешенного был распорот живот, и кишки, от которых еще шел пар, свесились до колен. Семен промолчал и прошел дальше. Ко­миссар последовал за ним.

От ближней будки путеобходчика принесли два рельса. Прибе­жал и сам обходчик, взялся руководить работой. Дело пошло быстрее.

Минут через тридцать внутри паровоза что-то загрохотало, он выбросил в небо яркий пучок искр и осторожно перетащил эшелон через новые рельсы. Погрузили погибших и раненых, разместились остальные потные и грязные воины, и состав, набирая скорость, дви­нулся в сторону Москвы. Паровоз победоносно пускал пары и с удо­вольствием расстилал над вагонами черную развевающуюся бороду дыма.

Еще при погрузке путеобходчика пригласили в вагон, чтобы подвезти, но тот замахал руками:

- Айдате вы, айдате, освобождайте путя, а я сам доковыляю.

Он стоял, худенький старичок, шутливо приложив руку к ко­зырьку затасканной кепки, поворачивая голову вслед каждому ва­гону, а на лице его застыла печать скорби. Не успели отъезжающие скрыться из виду, как за ними уже мчался следующий состав, полный военных. Фронт безостановочно поглощал людей эшелон за эшело­ном.

К середине октября огромные силы немецкой армии были бро­шены на взятие Москвы. С юго-запада, обойдя сопротивлявшуюся Тулу, рвалась танковая армия Гудермана. С северо-запада немцы наносили удар на город Калинин и далее в обход столицы с целью отрезать ее от страны. Но самая критическая обстановка сложилась на западе. Шли жестокие бои за Наро-Фоминск, от которого до Москвы оставалось 70 километров. Немцы овладели Можайском и, не ожидая подкрепления, устремились вперед по автомагистрали и па­раллельно ей. Танки могли достичь столицы за три часа.

Второй отдельный батальон Рыбинского полка с приданным противотанковым взводом выдвигался на можайском направлении. За сутки он преодолел более 80 километров. Старая кобылица, тащив­шая небольшую пушку, качалась от усталости. На рубеже, где кон­чился лес и открылось широкое поле, солдаты заняли оборону. Бата­льон имел самостоятельную задачу - задержать продвижение против­ника до подхода резервных частей. Две роты со взводом истребителей танков окопались посреди поля, третья рота готовила окопы на краю леса по обе стороны дороги. Здесь же расположился штаб. Семен об­ходил окопы, делал замечания, отправил вперед головной дозор, дав задание при обнаружении противника с боем отходить в расположе­ние роты. Когда красноармейцы обустроились, напряжение спало, многие начали дремать.

Кругом чувствовалась благодать ранней осени. Вздыхали расше­веленные ветерком елки. Где-то деловито барабанил дятел. В небе вели озабоченные разговоры пролетающие косяком гуси, бесстраш­ные трясогузки бегали по перевернутой земле окопных брустверов в поисках червяков. Блестящая паутина, нехотя извиваясь, плыла над полем. Запах полыни и лебеды кружил голову и тянул ко сну. Каза­лось, что кто-то пошутил о войне и что это лишь сплошная выдумка.

В полдень вдали послышались винтовочные выстрелы и лихора­дочный треск автоматов. В бой вступили дозорные. Из окопов подня­лись сотни голов, все напряженно ждали возвращения товарищей. Од­нако из леса вышел отряд немцев, развернулся в цепь и двинулся в сторону окопов. Комиссар надвинул фуражку до ушей:

- Ну, началось!

Семен, не отрывая глаз от передней линии обороны, спокойно ответил:

-  Это не наступление, а разведка боем.

Как только оборона открыла огонь, наступающие бегом возвра­тились в лес и скрылись в нем. Начался минометный обстрел окопов. И не менее батальона автоматчиков бросились в атаку. Бой не утихал до наступления темноты. Передовые роты потеряли половину своего состава. Обещанное подкрепление не появлялось. На позывные рации не было ответа. Семен понимал - происходит что-то непредвиденное, но все еще надеялся на помощь. Он не знал, что уже двое суток в де­сяти километрах в сторону Москвы укреплялась и формировалась ге­неральная линия обороны с артиллерией и бронетехникой, готовя­щейся к контрнаступлению. О поддержке сражающегося батальона не шло речи. А там всю ночь убирали убитых, выносили в тыл раненых, делили последние патроны и гранаты. Семен отправил на пополнение переднего края половину третьей роты во главе с командиром. К ним присоединился комиссар.

На рассвете вновь ударили минометы и послышался рокот мото­ров. По дороге на поле вышли семь танков, разошлись по сторонам и двинулись на окопы. За каждым из них группировалась пехота.

Остатки двух рот на передней линии обороны сопротивлялись около часа. Были подбиты четыре танка, но оставшиеся три подошли вплотную, а пехота забросала окопы гранатами. Теперь наступающие устремились к автостраде, уходящей в лес. Здесь готовились к бою оставшиеся бойцы третьей роты. На дне окопа стояли, как огромные консервные банки, четыре противотанковых гранаты. Семен скоман­довал помощнику и командирам взводов:

- Выдвинуть троих с гранатами навстречу танкам. Остановить их как можно раньше, тогда с пехотой справимся.

Двое красноармейцев подорвали танки, третий не успел бросить гранату, был убит, и она взорвалась у него в руке. Оставшаяся сталь­ная махина упорно двигалась, рокотали два ее пулемета, бухала пушка.

Навстречу выбежал четвертый красноармеец, но через не­сколько шагов был сражен автоматной очередью. Подвели очеред­ного молодого парня. Он дрожал и вырывался. Рухнул на колени и зарыдал. Танк надвигался. Семен глянул вдоль окопа, некоторые красноармейцы бросали винтовки, садились на дно.

-  А-а! Черт возьми!

Он скинул фуражку, сбросил шинель, выскочил на бруствер, до­бежал до убитого и упал. Граната валялась рядом. Семен схватил ее и пополз. В нем проснулось знакомое чувство отчаянной удали. Тело и разум были подчинены одной цели. Когда до лязгающих гусениц осталось всего несколько метров, он метнул гранату. Хищное пламя хлестнуло по глазам, голова разрывалась от боли и дикого воя внутри нее. Он заставил себя подняться, увидел, как красноармейцы бегут к нему, безобразно разинув рты. Что-то невероятно тяжелое впилось ему в спину. Земля вдруг поднялась и ударила его в лицо. В затухаю­щем мозгу медленно проплыла бесстрастная мысль: «Боже мой, какая тишина».

А над ним гремели выстрелы, орали сражающиеся, объятые страхом и безысходностью. С одной стороны - в серых шинелях, с другой - в зеленых. Они били, кололи, рвали руками и душили друг друга, грызли зубами, ползали по окровавленной земле...








_Семён_Степанович_Коробейников_(1934)_








_Семья_Коробейниковых_-_Ефросинья_Петровна_и_Семён_Степанович,_Виктор_и_его_старший_брат_Анатолий_(1934)_








_Слева_направо:_Матвей_Степанович_-_старший_сын,_Александр_Степанович_-_младший_сын,_Степан_Филаретович_-_отец,_Мария_Андреевна_-_мать,_Мария_Степановна_-_дочь,_Семён_Степанович_-_средний_сын._(1917)_




_Семья_моего_деда_

_Слева_

_Матвей_Степанович_-_старший_брат_героя,_участник_германской_войны,_в_бою_отравлен_газами,_страдал_припадками._Участник_подрыва_белогвардейского_эшелона_со_снарядами,_при_этом_погиб._

_Саша_-_младший_брат_героя,_в_30-е_годы_работал_в_посольстве_СССР_в_Монголии,_позднее_директор_школы_в_Москве._У_него_временно_жила_семья_героя_после_исключения_его_(героя)_из_партии._

_Степан_Филаротович_-_отец_героя,_рабочий_на_кожевенном_заводе_-_редкая_специальность_-_шорник_(изготовление_сбруй_для_лошадей,_седел,_плетение_вожжей_и_т.д.)._Умер_от_тифа._Заразился_в_тюрьме_Колчака_А.В._

_Мария_Андреевна_ - _мать_героя,_домохозяйка._

_Мария_(Маша)_-_сестра_героя._Старшая._

_Семен_Степанович_(с_книгой_в_руке)_-_герой_(средний_сын),_рабочий_по_очистке_шкур,_шорник_на_кожевенном_заводе._Мобилизован_Колчаком_в_артиллерийское_училище,_сбежал_в_партотряд._В_1919_году_вступил_в_РККА,_был_командиром_отряда_ЧОН,_затем_военкомом_района,_в_ВОВ_1941_г._командир_батальона_Ярославской_коммунистической_дивизии._Участвовал_в_боях_(гражд._война)_под_Иркутском,_Читой_с_атаманом_Анненковым_(ранен,_контужен)._

_В_рядах_РККА,_член_РКП(б)_с_1919_года_(зимой)._








_Виктор_Коробейников_с_матерью_Ефросиньей_Петровной_(1940)_






Книга вторая

Жестокие будни





~ Глава 1 ~

Темное, ночное, осеннее небо сначала недовольно помутнело, за­тем стало светлеть. На его фоне прорезались отдельные верхушки при­дорожных сосен. Утренние лучи солнца, осторожно поднимаясь над бором, осветили необычный отряд. Два десятка красноармейцев еле тащились по тракту. Сами чуть живые они несли на санитарных носил­ках тяжело раненого. Километра за два до линии обороны их оклик­нули дозорные. Не видя никого кругом, пришедшие заоглядывались, завертели головами.

-  Свои мы! Свои! Из боя идем! Раненые все! Вот документы у каждого!

Из кустов вышли с винтовками наперевес несколько красноар­мейцев и командир. Он вынул из кобуры наган.

-  А ну молчать всем! Разорались тут! Слушай мою команду! Ору­жие на землю! Всем отойти в сторону и молчать! Старший по званию ко мне!

Раненые побросали винтовки и кое-как перебрались на край до­роги. У некоторых текли слезы, отдельные крестились, скрывая это от других. Никто никого не осуждал. Люди были измучены и потрясены.

На дороге остался раненный в руку командир отделения. Дозор­ный подошел к нему.

-  Вы Можайск сдали?

-  Не успели до него. Немцы раньше напали. Два дня держались, а они с танками - семь штук. Вот всего и осталось нас, да еще боле двадцати неходячих с медсестрой помощи ждут в лесу.

-  Слышали мы, как у вас там пушки гремели.

Дозорный сунул наган в кобуру и начал разглядывать пришед­ших, подошел к носилкам.

-  А это кого тащите? Вроде, как и не дышит, а вы его такую даль несете.

-  Командир наш. Комбат. С последней гранатой под танк бро­сился, нас всех прикрыл. Не дышит кажется, а сердце бьется. Сестра его бинтами укутала, а мы уж чем попало увязались. Все рубахи ниж­ние порвали

Командир дозора крикнул.

-  Зайнулин, Федоров, берите подводу, грузите винтовки, всех все равно не увезешь, пойдут пешком. Будете сопровождать.

-  А комбата куда? Вместе с оружием не влезет.

-  Вы пока его оставьте, сами добирайтесь, а обратно подвода вер­нется.

Раненых напоили водой, угостили махоркой и отправили в центр обороны. Комбата красноармейцы не оставили, понесли на руках.

На линии обороны раненых встретили хорошо. Тридцать вторая стрелковая дивизия, куда они прибыли, еще не участвовала в боях. Ей предстояло остановить продвижение противника, обратить его в бег­ство и на его плечах овладеть Можайском. Охрана пропустила жалкую колонну к палаточному госпиталю, где ее ожидали врачи. Пришедшие удивлялись такой оперативности, не понимая, что о них было сооб­щено по рации.

В стороне стояли несколько военных и главный хирург - Москов­ский профессор. Неожиданно к нему направился один из пришедших.

-  Товарищ командир медслужбы полка, разрешите обратиться?

Военные насторожились и двинулись к говорящему, отгораживая его от врача, но профессор - мобилизованный из гражданской боль­ницы вежливо проговорил:

- Слушаю вас, товарищ.

- Вон на носилках наш комбат вторые сутки без сознания. Про­сим помочь ему.

- Герой что ли? Ну, давайте, посмотрим.

Профессор долго держал руку на артериях шеи комбата, потом подозвал врача.

-  Случай тяжелый. Константин Иванович, этого командира от­правьте в ближайший стационарный госпиталь. Держится за счет мощ­ного сердца. Огромная потеря крови. Нужно срочно добавить, но не более половины нормы, чтобы не усилить внутреннее кровотечение. Забирайте его.

Он отошел в сторону и, вытирая руку спиртовым тампоном, по­данным медсестрой, глухо добавил:

-  Нужна сложная операция и, не одна, а нам сейчас некогда. Скоро будет жарко у нас.

Семена унесли в палатку и часа через два отправили в тыл на по­путной грузовой машине в сопровождении медработника.

Километрах в двадцати от Москвы окруженное сосновым бором, раскинулось большое спокойное озеро. На его высоком берегу красо­валась огромная большая дворянская усадьба. В центре ее стоял боль­шой двухэтажный дом с круглыми колоннами у парадного крыльца. С приходом Советской власти здесь провели необходимый ремонт и раз­местили кардиологический санаторий. Он так и назывался «Лесное озеро». С началом войны его приспособили под госпиталь для ране­ных, которым требовались сложные полостные операции. Сюда и до­ставили Коробова. После переливания крови лицо его несколько поро­зовело, но сознание к нему не вернулось. Одним из первых его отпра­вили на операцию.

Хирург - крепкий молодо выглядевший мужчина, но уже с седи­ной на висках, тихо, без эмоций говорил медсестрам, одна из которых надевала ему на руки резиновые перчатки:

-  Проверьте установку электрошока для запуска сердца. Думаю, без нее не обойдемся. Адреналин в шприц, чтобы не возиться если пульс ослабнет. Подушку с кислородом не забудьте. У него легкие про­стрелены.

Держа в руке скальпель, доктор еще раз внимательно осмотрел раненого, наконец, склонился над ним и сделал первый разрез. Багря­ная кровь медленно растекалась по бледному телу Семена.




~ Глава 2 ~

Осеннее солнце, побледнев к концу дня, наверное, от увиденных на земле людских страданий, порожденных войной, безвольно падало за горизонт. Его холодные угасающие лучи быстро покидали замер­шую гладь реки, все ярче светились красные и белые колпаки бакенов, нервно качающихся на волнах от спешащих на запад буксиров с бар­жами набитыми грузами для фронта.

Пароход «Роза Люксембург», заполненный пассажирами, эваку­ированными из Рыбинска, деловито хлопал по воде колесами, торо­пясь удалиться от опасной зоны. Коробовы расположились в удобной, отдельной каюте с мягкими постелями, складным столом, яркой люст­рой и неумолкающим радиорепродуктором, иллюминатор был затянут плотной бархатной тканью, не пропускающей свет. Бравурная музыка не поднимала настроение.

Фрося обняла сына, и время от времени вытирала, катящиеся по щекам слезы. Сирота, с десяти лет, работавшая в поле у богатого хозя­ина, медсестра в жестоких боях гражданской войны, работница воен­ного госпиталя, жена боевого командира она беззвучно, жалобно пла­кала. Перед самым отъездом пришло сообщение, что ее единственный брат - Иван погиб на фронте. Мать уложила сына спать, а сама проси­дела рядом до утра.

К вечеру второго дня раздался стук в дверь, послышался громкий и хриплый голос:

-  Выходи на берег! Пароход дальше не пойдет!

Выглядывали удивленные, встревоженные пассажиры.

-  А в чем дело? Нам еще далеко плыть.

Стоящий посреди коридора огромный, небритый матрос громо­гласно объявил.

-  Под госпиталь забирают! Теперь век воли не видать. Ни смены, ни замены. Одно хорошо - на довольствие ставят, зато упаришься ра­неных таскать. Давайте, собирайтесь на выход.

С палубы по лестнице бегом спустился старший матрос.

-  Петро! Ты что тут конопатишься? Один час на разгрузку дали. Гони всех подряд, а то доболтаешь, что самого в армию потащат, яд­рена мать!

Схватив пожитки, пассажиры бежали наверх - на палубу. Пла­кали испуганные дети, покрикивали речники, загруженные чемода­нами, узлами с одеждой в основном женщины, стремились к трапу и выходили на дебаркадер. Фрося и Витька были вынесены толпой на берег и лишь тут увидели, что, насколько хватает глаз, он весь запол­нен людьми.

Прямо с дебаркадера выходящие попали в коридор из двух рядов вооруженных красноармейцев. В конце стояли два командира:

-  Предъявите документы!

Движение высаженных застопорилось. С бумагами - паспортами, справками, фотографиями проверяющие разбирались детально. У всех мужчин военнообязанного возраста забрали документы, а самих брали под охрану и уводили. Сопротивляющихся вели под штыками. Разроз­ненные семьи бились в истерике, красноармейцы проталкивали их впе­ред.

Высаженные с «Розы Люксембург» пробыли на голом берегу около суток. Все ждали неизвестно чего и когда. Пустой пароход при­шел к вечеру. Вся измученная ожиданием масса? желающих на него попасть? кинулась на посадку. Военные сдерживали напор. Капитан кричал надсажаясь.

-  Становись по порядку! Держись в очереди! Не толпись, а то остановлю посадку!

Но сдержать толпу было немыслимо. Охрану смяли, и они с тру­дом выбирались в сторону на поле.

Подхваченные бегущими Фрося и Витька, который держался за подол материного платья, попали на дебаркадер. До спасительного па­рохода оставалось несколько метров.

Вдруг над этим беспорядочным движением людей послышался бесстрастный командный голос капитана:

- Эй, на причале! Кончай посадку! Перегруз! Убрать трап! Отдать швартовы!

Эти слова еще больше всколыхнули пассажиров. Люди не давали убрать трап, задние так давили на передних, что вытолкнули их на па­лубу. С ними оказалась Фрося. Витька отстал от нее и остался в толпе. Трап убрали, люди падали в воду, но никто не спешил им на помощь. Общее потрясение и беда каждого в отдельности, заглушили чувство взаимопомощи и жалости к ближнему.

Витька видел, как мать вырывалась из рук двух мужчин и пыта­лась броситься в воду через борт. Она кричала:

-  Сынок, не бойся, я к тебе сейчас вернусь!

Однако пароход отплывал все дальше и дальше, уже больше двух метров отделяло его от причала, Витька с трудом протиснулся сквозь толпу, быстро пролез через перила дебаркадера, присел и прыгнул в сторону парохода, вытянув перед собой руки. Он долетел до огради­тельной решетки гребного колеса и, уцепившись за нее, повис над во­дой. Один из матросов перегнулся через перила, схватил Витьку за ру­баху и помог вылезти на палубу. Мать и сын обнялись, обои плакали. Матрос, довольно улыбаясь, заявил.

-  За такое дело и рассчитаться не грех.

-  Конечно, конечно, товарищ.

Фрося, не вытирая слез, сунула руку во внутренний карман кофты и достала пять рублей.

Матрос, увидев это, махнул рукой.

-  Брось, не суетися. Пошутил я. Ишь какая богатая нашлась! Парню просто повезло. Видать счастливого и отчаянного родила. У меня свой такой же ухорез растет.

Он поправил фуражку и зашагал, привычно покрикивая:

-  Освободи палубу, не загромождай проход, прими вправо!

Не успела «Роза Люксембург» развернуться и выйти на большую воду, как к свободному причалу подошел следующий пароход «Крас­ный партизан», готовый к погрузке пассажиров, а в стороне встал на якорь в ожидании своей очереди у причала огромный пассажирский лайнер «Пламя революции». Началась массовая отправка эвакуиро­ванных.

Всю оставшуюся дорогу Коробовы плыли на открытой палубе. Фрося подложила к ногам Витьки свернутую кофту, создав видимость уснувшего взрослого мужчины, а сама просидела все время на чемо­дане. Днем на вторые сутки они высадились в порту города Куйбышев. Заняли очередь на железную дорогу. Она протянулась через весь город и двигалась почти незаметно, но условия жизни были здесь лучше, чем на голом берегу. Можно было поспать на дощатой дорожке, а если по­везет, то и на скамейке. К концу недели купили билеты, а еще через сутки сели в вагон поезда и он, торжественно прогудев, двинулся в не­известную, неизведанную едущими далекую, великую Сибирь.




~ Глава 3 ~

Вековая сибирская тайга бережно обняла маленькую, тихую де­ревеньку. В конце 19 века здесь прошумело строительство железной дороги. Недалеко от блестящих рельсов установили аккуратный домик на фронтоне которого повесили строгую надпись: «Станция ТВЕР­ДЫШ».

Теперь таежная тишина прерывалась стуком вагонных колес на рельсовых стыках, пыхтением и горделивыми гудками паровозов. Жи­тели деревни сначала сбегались к приходу каждого поезда, дивясь не­бывалому чуду, затем привыкли и не стали отрываться от своего при­вычного земельного и рыболовного дела. И только по вечерам моло­дежь прибегала к вокзалу и жадно заглядывала в окна вагонов мерно проплывающих пассажирских поездов с удивлением рассматривая красивых женщин в широкополых фасонных шляпах, ярких платьях и белых перчатках, закрывающих руки до локтей. Непонятная невидан­ная жизнь пролетала мимо как сказка, и сибиряки вновь оказывались в кругу бледно-желтого света, отбрасываемого на землю керосиновым фонарем.

Со временем все больше проходило товарных поездов. Грохот ко­лес на железной дороге, паровозный дым и надрывные гудки стали привычными для жителей Твердыша.

За вокзалом разрастался небольшой обособленный поселок. В нем расположилась обслуга железной дороги - дежурные, путеобход­чики, ремонтники. Был даже свой полицейский. Он степенно выходил в черной шинели с огромной шашкой на боку и недвижно стоял около фонаря, пока не проходил пассажирский поезд. Поднятый им ветер развевал длинные усы хранителя порядка. Приехавший однажды учи­тель из города, увидев жителей привокзального поселка, назвал их не­слыханными здесь словами: «Рабочий класс». С тех пор так стали называть здесь каждого железнодорожника, вкладывая в это название насмешливо-шутливый тон.

- Вон еще один «рабочий класс» в лавку за хлебом тащится.

Однако при этом село жило дружно. Рабочие получали зарплату, и все больше покупали у местных свежие продукты, а те нередко зани­мали у них деньги.

Шло время, проходящие поезда в отдельные годы провозили эше­лоны полные солдат, а в конце, 1917 года необычные события резко изменили спокойную, привычную жизнь таежного поселения. Прошел слух: - «Приехали большевики, и будут менять власть». Утром на ми­тинге избрали поселковый совет и председателя-бригадира железнодо­рожников, который к общему удивлению оказался большевиком. Зима прошла спокойно, а летом отголоски гражданской войны дошли и до Твердыша. Ближе к осени пришел отряд белогвардейцев, разогнали Советскую власть и мобилизовали всех мужиков, которые не успели разбежаться по лесам. Забрали не угнанных сбежавшими лошадей вме­сте с телегами, бричками и дрожками. Поселок обмер от страха и недо­умения. Жизнь возрождалась только ночью. Женщины и подростки носили еду и одежду расселившимся в землянках вокруг многочислен­ных озер мужикам, а те изредка посещали деревенские бани.

Глубокой осенью прошли отряды «красных». Твердышанам при­шлось поделиться с ними урожаем с огородов и теплой одеждой. На другой день был слышен грохот пушек и дружные винтовочные залпы. На ближней крупной станции Кособродск шел решительный бой. Но­чью Белая Гвардия отступила в сторону Омска. На оставленной ею тер­ритории вновь возрождалась Советская власть.

К 1930 году поселок стал неузнаваем. Здесь организовалось отде­ление леспромхоза. Кадры набирались из деревень и создаваемых кол­хозов. Молодежь с желанием приезжала в лесхоз, покидая тяжкий сельский труд, где они получали за работу натуроплату продуктами. Некоторые бывшие колхозники никогда до этого не видели советских денег. Жилые бараки строили круглый год, квартиры заселялись моло­дежью, свадебные веселья не покидали поселок. Заработали детские ясли и детсад. Круглосуточно выдавали продукцию шпалозавод, пило­рама, цеха по изготовлению различной тары, бочек, хозинвентаря. С каждым годом увеличивалась мощность новой электростанции. По­явились автомобили и трактора, работающие не на бензине, а на дре­весном газе. В субботу и воскресенье вечерами празднично одетые жи­тели посещали клуб и смотрели кинокартины.

В 1939 году на ближайшей лесной поляне срочно выстроили пять бараков по типу общежитий с большими комнатами и встроенными в них двухярусными кроватями. В течении года они были заселены ад­министративно-ссыльными рабочими. В холодных вагонах с зареше­ченными окнами составы с вооруженной охраной привозили аресто­ванных жителей страны. Здесь были немцы Поволжья, западные укра­инцы, узбеки, таджики, латыши, поляки, русские и другие.

Известие о начале войны было воспринято в поселке спокойно. В первые дни и месяцы мобилизовались в основном молодые, крепкие мужики. Все они воспитывались при Советской власти, верили, что Красная Армия всех сильней и, как говорилось в песне: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Молодежь ухо­дила на фронт без страха, а порой даже весело. Все были убеждены в скорой героической победе.

Твердышане дружно провожали новобранцев к попутному по­езду. Повеселевшая после прощального застолья толпа двигалась к вокзалу. Впереди, окруженный парнями шагал гармонист Паша. Он, раскачивая хмельной головой, наяривал одну и ту же плясовую, а парни время от времени выкрикивали, неизвестно, когда успевшие ро­диться, частушки.



Мелки пули, мелки пули
Нам наганы не причем.
Попадется нам германец
Ошарашим кирпичем.



Несмотря на такое бравое пение, среди идущих чувствовалось сдерживаемое, нервное напряжение. Толпа шла молча, только надры­валась гармошка. Многие мобилизованные несли на руках детей, жены обнимали мужей. Лишь изредка раздавался разбавленный слезами женский голос.



Туча черна, всех чернее
Скоро будет поливать!
Возвращайтеся скорее
Мы вас эт-та будем ждать.



Перед приходом поезда, приехавший из военкомата, командир построил отъезжающих и сделал перекличку. Во время посадки, когда прозвучали последние прощальные крики, заплакали дети, за ними за­причитали и завыли бабы. Со слезами и стонами толпа провожающих побежала за уходящим поездом. Родные сердца, наконец, почувство­вали разлуку и приближающуюся трагедию. Возвращались все вместе молча. Лишь слышались всхлипывания и сдерживаемые рыдания. Парни с Пашкой, несущим свою гармошку подмышкой, отстали от плачущих и понуро шагая, зло курили самокрутки-горлодер. Идущий в толпе старый солдат дед Проша, ничем себя не проявивший до этого, вдруг громко заговорил, торопливо хромая на раненую ногу среди пла­чущих.

- Эхма-а! Бабы, вы бабы и на вашу долю беда досталась! Немец он упертый как бык, его скоро не повернешь. Всем надо вставать су­против немца, тогда одолеем. Мужики тамо воевать станут, а мы за них робить должны. Реви, не реви, легче не сделается.

Заплаканные бабы с детьми расходились по баракам и домам. Улицы опустели, казалось, что жизнь навсегда покинула это поселе­ние.

Уже через месяц с фронта стали приходить похоронки. То в од­ном, то в другом доме раздавался истерический плач детей и надрыв­ные крики женщин, получавших такие извещения. Отчаяние охватило всех живущих. Погасли улыбки на лицах людей. Круглые сутки рабо­тали женские бригады на погрузке леса в вагоны. Теперь не слышалось ни песен, ни частушек. Страшная печать войны легла на поселок.




~ Глава 4 ~

В городе Кургане Коробовым повезло. Они простояли в очереди за билетами на пригородный поезд всего трое суток.

Собственно, это нельзя было назвать постоянной, живой очере­дью. Поезд приходил утром, и часам к четырем ночи люди выстраива­лись в длинную колонну к своей кассе. Весь зал ожидания был забит желающими уехать, а конец колонны растягивался от дверей - по всей привокзальной площади.

Время от времени кто-то продирался сквозь толпу, держа в руке высоко над головой долгожданные билеты. Тогда вся семья счастлив­чиков, подхватив жалкие пожитки, безумно бежала к воротам на пер­рон, где стояли два красноармейца с винтовками.

Когда поезд отправлялся, все вновь расходились, усаживались на булыжной мостовой, постоянно следя за очередником, стоящим впе­реди, - не дай бог куда потеряется.

Многие из эвакуированных уходили в город с надеждой купить или выменять на одежду что-нибудь съестное. К вечеру появлялись подводы из ближних сел с печеным хлебом, мукой, овощами. Приез­жали, в основном, пожилые люди. Они ходили среди сидящих на пло­щади и предлагали продукты в обмен на одежду или постельное белье.

Когда, наконец, Витька с матерью уселись в поезд, он потащился среди бесконечной тайги. Паровоз важно пыхтел, требовательно пода­вал гудки и выбрасывал из трубы черные облака дыма.

К обеду Коробовы вылезли на маленькой станции «ТВЕРДЫШ». Огромное поле перед вокзалом было завалено штабелями леса и шпал. Здесь располагалось отделение недавно созданного леспромхоза.

Приехавших поселили в бараке, где они и зимовали, добывая еду, в основном овощи, обменом на последнюю свою одежду. Весной голод стал невыносим и, как только закончился учебный год, Витька пошел работать.

Его приняли рубщиком чурок или, как их называли, «колбышек» для газогенераторных автомашин. Бригадиром был одноногий старик, который ходил на самодельном протезе, вырубленном из дерева. Звали его Петр Силантьевич, он на «циркуляре» - круглой, огромной пиле отрезал от березовых бревен «колеса», которые кололи на чурки-ку­бики.

Поскольку бригада была детской - старше 13 лет никого не было, отдыхали через полтора часа работы. За время перерыва бригадир-ин­валид успевал выкурить пару самокруток и рассказать сказку. Как пра­вило, он пересказывал по-своему, неизвестно, когда и где услышанные им, произведения Пушкина, Толстого, Лермонтова и даже Есенина, возможно и не подозревая об их авторстве, часто путал события и фан­тазировал беспощадно. Поскольку он никогда не выезжал из села, мышление его не выходило за рамки деревенских обычаев и привыч­ной ему с детства среды глухого поселка.

Однако рассказчик он был азартный и умелый. Размахивая окур­ком, топал деревянной ногой, изображал своих героев в лицах, меняя голос, и сам реагировал на рассказанные события от души - то хохотал громче всех, то всхлипывал, вытирал глаза черным от загара и грязи кулаком. Пацаны лежали на земле около него и слушали с упоением.

-  А лоб-то у попа был о громадный, да твердый как этот чурбан, но и у Балды рука была - будь здоров! С кувалду кузнечную! Кэ-эк он его треснул промежду глазами - у попа и портки слетели, к едреней матери, долой.

Обезумел он от удара. А за Балдой еще два щелбана числятся! Размахнулся он, да кэ-эк его бахнет по лбу вторично - так тот и выле­тел из избы. Лежит, понимаешь ты, на крыльце и охает. А Балда опять подходит! Как увидел его поп и побежал на четвереньках вперед зад­ницей. Решил в стайку к корове спрятаться, да застрял в дверях - не пролазит со своим животом. А лоб-то весь наружу торчит! Только бей успевай! Тут ему Балда и врезал третьего щелбана. Поп сквозь косяки пролетел, пал в навоз и не шевелится. Видать, из сознания выпал.

Когда кто-нибудь из «стариков» - четвероклассников замечали, что в сказке такого нет, Петр Силантьевич сначала обидчиво надувал губы, потом, нисколько не смущаясь, нравоучительно замечал.

-  А это и не та сказка. Похожая, но не та! О которой ты говоришь, была написана на бумаге, а эта сама по народу ходит. Тут уж все без обмана. Как было, так и есть.

Бывало, что, расшалившись мальчишки бросали работу, бегали и лазили по всему сараю. Бригадир терпеливо смотрел несколько минут, потом начинал их увещевать.

-  Эй, вы! Ухорезы! Куда лепитесь! Шеи-то посворачиваете себе, к едреней фене - напрочь. Играйте на земле. Куда вас под самые стро­пила несет? Вот возьму жердину - быстро всех успокою! Разбегались тут - работнички тоже мне! Слазьте пока целые - я говорю.

Речь его звучала спокойно и беззлобно. Казалось, что он даже до­волен тем, что дети резвятся.

-  Ишь, куда забрались! Чистые обезьяне. Давайте к низу! Рабо­тать пора. Норму сделаем, тогда хоть на небо залазьте.

Напоминание о норме быстро всех отрезвляло, и они вновь при­ступали к работе.

Иногда возникали «производственные» конфликты.

-  А-а-а! Смотри какой хитрый! Себе чурки гладкие берет, а нам с сучками. Петр Силантьевич, Вовка выбирает, которые легче колоть.

Бригадир оборачивался от пилы, снимая защитные очки, и объяв­лял.

-  Кто будет выбирать, тому обеда не видать.

Эта страшная угроза разом прекращала все споры. Рубили молча, только стучали топоры. Болтать запрещалось, чтобы не отвлекать вни­мание от опасной работы. Да рубщики настолько уставали, что было не до разговоров. Топор, с утра казавшийся легким, через час превра­щался в пудовую секиру, поднимать которую приходилось обеими ру­ками.

Ближе к обеду дети все чаще посматривали на дороги, и когда из гаража выходили рабочие, бросали топоры и пристраивались к иду­щим. Шагали степенно, хотя все существо их рвалось вперед - скорей в столовую на обед. Собственно, ради этого они и трудились.

Однажды, в начале ноября Витьке сказали в школе, чтобы шел на праздничное собрание в рабочий клуб. В этот день он был украшен красными флагами и лозунгами. Зал был полон. Пахло табачным пере­гаром, потом, сырой одеждой. Здесь были вальщики леса, шоферы, грузчики, трактористы, пилоправы. Местные мужики были на фронте почти поголовно. Их замещали мобилизованные со всех концов страны.

На сцене за столом сидели пять человек. Одного из них знали все. Это был с наганом на поясе грузин, которого боялись и называли «гепеушником».

Прочитали доклад, а затем приказ директора:

-  За успешное выполнение заданий и в честь 25-ой годовщины Октября наградить почетными грамотами и ценными подарками: -  вальщика леса Гиберта Адольфа Карловича - теплым нижним бельем, Хабибулина Сайбулу - зимними кальсонами, Куперман Изю Шалвича - отрезом на женское платье.

Утомленный перечислением наград, хождением на сцену незна­комых мужиков за подарками, Витька вдруг услышал свою фамилию и дальше: «Награждается ватной телогрейкой лесоруба».

Ничего не осознав, он сидел неподвижно, мысли его совсем оста­новились от растерянности.

-  Что? Нет его? Жаль. Между прочим, это пионер из третьего класса, а работает, как взрослый. Вот - стал передовиком!..

Тут среди зала соскочил Петр Силантьевич и, махая руками, по­минутно оглядываясь на Витьку закричал.

-  Здесь он, здесь! Куда он денется? Вон сидит в одной рубахе... Выходи, давай, получай. Чего уселся?

Витька действительно был один в зале без пальто - в старой, бе­лой рубашке. Еще месяц назад его утепленный пиджак сгорел во время субботника по очистке лесосеки от сухих сучьев. Кто-то из учеников поджег нечаянно кучу хвороста, на ней лежала одежда, которую сняли в пылу работы.

Весело зашумели сидящие в зале, оглядываясь и подбадривая.

-  Давай, шагай, забирай свою фуфайку!

Почти без сознания Витька сходил на сцену и больше уже не мог ни о чем думать, кроме лежащей на коленях телогрейки.

Когда собрание закончилось, подковылял Петр Силантьевич и, щупая материал обновки, говорил.

-  Вот видишь, Витька, не зря работал. У нас, брат, все учтено... Носи, давай. Иди матери покажи, пусть порадуется.

Витька, все еще плохо веря в случившееся, прижимал подарок к груди и старался скорее уйти. В детской душе награжденного не ути­хал страх - а вдруг это ошибка и одежду отберут. Не терпелось поме­рять ее, но не хотел этого делать при людях.

Когда все разошлись, он вышел из клуба и спрятался за полен­ницу, надел телогрейку и накрылся ею с головой. Она пахла свежим материалом и какой-то краской от штампа на внутренней стороне полы. Витька бесконечно вдыхал запах свежего изделия и не мог сдер­жать слезы, текущие от счастья.

Когда начались занятия в школе, дети выходили на работу только по воскресеньям. После праздника, как всегда ранним утром Витька бодро подошел к дощатому сараю и вдруг услышал внутри него разго­вор.

-  Петр Силантьевич, а что мы хуже его работали что ли? Только заявился и сразу ему премия!

Бригадир откашлялся, почмокал губами, видимо раскуривая са­мокрутку, громко дунул на нее и заговорил.

-  Если по выработке глядеть, то надо бы, конечно, Кокорину Во­вке премию. Городской-то хилой супротив него. По два-три замаха де­лает на одну колбышку. Но ведь ты погляди на него - нищета голимая. Ни в себе, ни на себе! Решил я идти к директору просить за городского. Пусть носит.

Витьку обдало жаром от услышанного. Обида закипела в груди, сердце торопливо застучало где-то в затылке. Он прислонился к стене и стоял с поникшей головой, затем вошел в сарай, снял телогрейку, положил ее к ногам Вовки и, мимо опешивших ребят, вышел. Вослед закричал Силантьевич.

-  Эй! Ты, давай, это - не чуди здесь! Вернись, тебе говорят! Но Витька уже завернул за угол сарая и, прямо через запорошённую пер­вым снежком поляну, бежал к своему дому.

Еле сдерживаясь от слез, промчался по длинному коридору ба­рака и распахнул двери крохотной комнаты.

- Мама! Они обманули меня. Я не передовик! Фуфайку дали из жалости. Я ее вернул. Я не буду ее носить!

Мать схватила его за плечи и прижала к себе.

- Господи, напугал-то как! Я уж думала беда какая случилась. Вернул фуфайку, ну и что? Проживем и без нее. Вон у нас с тобой еще одеяло из солдатского сукна осталось. Я тебе из него такую курточку сошью, что все от зависти ахнут. И будем жить поживать, да папу с фронта ждать.

Они обнялись, смеялись и плакали, а Фрося гладила сына по го­лове.

- Боже мой, вот характер какой настойчивый - весь в отца.

Две самые родные в мире души успокаивали и согревали друг друга, занесенные судьбой в старый барак глухого поселка, затерявше­гося среди суровой сибирской тайги.

Через неделю Витька уже опять шагал на работу. На нем была новая куртка из серого, грубого сукна. Она царапала шею, топорщи­лась на спине и плечах, задевала за колени, но сердце его пело петухом от радости и удовлетворения. Он чувствовал себя независимым и гор­дым.




~ Глава 5 ~

Над зеленым ковром вековой, сибирской тайги траурными лен­тами расстилался дым от проходящих почти беспрерывно паровозов. В августе тысяча девятьсот сорок второго года железная дорога рабо­тала с предельным напряжением. С фронта мимо Кособродска шли с грохотом составы обгоревших, изрешечённых пулями и снарядами грузовых вагонов, платформ с разбитой техникой, искорёженным ору­жием. Беззвучно проплывали мягкие, госпитальные вагоны с завешен­ными окнами. На запад везли новые танки, оружие, снаряды и орудия. Почти ежечасно, пролетали эшелоны теплушек с солдатами. Молох войны пожирал миллионы человеческих жизней, рушил города и села, громил технику и оружие. Страна, умываясь кровью своих сыновей, отдавала все силы в жестокой, беспощадной битве.

Витька со своим другим Валькой Яковлевым собирали на своих огородах понемногу огурцы, морковь, брюкву, уносили их к железной дороге и кидали в открытые двери проносящихся вагонов с солдатами. Приносили кое-что и другие мальчишки. Конечно, это была совсем не­значительная помощь, но ребята хоть как-то хотели выразить свое ува­жение и любовь уезжающим на фронт. На это раз овощи носил один Валька. Возвращаясь с железной дороги, он увидел около крохотного домика парикмахерской несколько знакомых мальчишек. Было за­метно, что они чем-то озабочены. Валька подошел и увидел сидящего на завалинке старого парикмахера Иосифа Шмаевича, который не­громко причитал, плаксиво говоря о себе в третьем лице.

-  Бог ты мой, и что изделал Ося? Он нарушил казенное ружо. Оно теперь не будет стрелять. Завтра придет товарищ участковый милици­онер и спросит: «Что ты изделал, Ося, с ружом?» Осю заберут и увезут в лагерь, чтобы пилить лес. Ося не умеет пилить. Ему не дадут кушать, и он умрет! Бедный Ося, что он наделал, что с ним теперь будет? Горе мне, горе! Ай-я-яй!

Страдальчески вскрикивая, Иосиф Шмаевич поднимал руки и склонял голову то на одну, то на другую ладонь. Собравшиеся около него мальчишки шепотом оповещали подходивших о том, что Мишка Баримбаум брал у парикмахера берданку для охоты и потерял в болоте затвор. Пацаны долго советовались и, наконец, решили: «Оську надо спасать». Они задумали идти за десять километров на станцию Иковка, где складировали, сортировали на поле привезенное с фронта непри­годное оружие, и попросить затвор от русской винтовки. Часа через два парни уже были там. В переговоры вступил Валька, но два охран­ника, национальность которых никто не знал, но все деревенские жи­тели называли их «западниками», предъявили высокую цену, потребо­вав пару булок хлеба и литр молока. Валька предложил рыбу, но они отказались:

- Ни-и! Принесете мелкоту, як головастиков. Одни кости. Ни-и! Рыбы не трэба!

Мальчишки отправились обратно ни с чем и по дороге решили пролезть ночью на поле без спроса. Тайно от охраны. Валька забрался на сосну и высмотрел место, где были уложены в штабеля винтовки. Ему и поручили пацаны проникнуть внутрь охраняемой зоны. На сле­дующую ночь Валька с Мишкой Баримбаумом вновь в темноте подо­шли к колючей проволоке, окружающей поле.

По середине поля проходил железнодорожный тупик, слабо осве­щенный электролампами. Слева, на невысокой сторожевом вышке, время от времени вспыхивал тусклый луч прожектора. Болезненно вздрагивая, он проползал по кучам военного металлолома. Валька надел через плечо тряпичную сумку и пополз в зону. Мишка завалился в куст тальника и стал ждать. Периодически он тихо посвистывал, да­вая ориентир ползущему другу. Лес, как опущенный в воду, был по­гружен в давящую на уши тишину. Мишка напрягал слух, таращил глаза, но все было так спокойно, что он задремал. Незаметно прошло около двух часов.

Возвращался Валька, когда уже забрезжил рассвет и вокруг, как на проявляющейся фотографии, стали вырисовываться размытые очертания кустов и деревьев. Раздвигаемая руками трава, казалось, ше­лестит так громко, что звук этот могут услышать далеко в поселке, где монотонно, глухо рокотал мотор электростанции. Валька постепенно осмелел, а когда до забора оставалось метров десять, встал на ноги и побежал к кусту на краю зоны. Вдруг навстречу ему метнулась тень.

- Стой, ни с мэста! Стрелять буду! - услышал он и обмер от ис­пуга, увидев перед собой охранника со вскинутой на изготовку вин­товкой.

- Хо! То це ты, вчерашний хлопчик! Все ж залез, голова твоя бе­дова! Видать, больно нужна вам туя железяка проклятая. Нашел ее, чи пю?

Валька упал на колени и, готовясь расплакаться, собрался, ничего не скрывая, рассказать все о старом парикмахере и казенной берданке. Он уже был готов отдать охраннику, добытый с таким трудом и стра­хом затвор, как вдруг прожектор на вышке дрогнул, и луч его зловеще пополз в сторону говорившего. С вышки донеслось.

- Ты шо тамо гуторишь, Таврило? Ктой-то е?

- Та ни! Померещилося здеся. Туман грае!

Когда слепяще-белый луч отвернулся в сторону и стал ощупы­вать горы металлолома, солдат снова зашептал:

- Ползи отсюда, пацан, а то счас пулю сглотишь. Беги, говорю, пока жив, что рот-то разинул? Да чтоб больше тебя здеся не было. И всем накажи, чтоб не появлялись, а то, мол, застрелят тама.

Валька, не помня себя, подкатился под колючую проволоку ограды, прополз еще метров десять, вскочил и побежал. Сердце его ко­лотилось так, что, казалось, разобьется о ребра, дыхание вырывалось со стоном, рубаха прилипла от пота к спине. На ходу он пощупал сумку, там все было на месте. Тогда он упал на землю, разбросил руки и ждал, когда успокоится дыхание. Вскоре подошел Мишка, и они от­правились в обратный путь. Через несколько шагов Валька, все еще с испугом озираясь, проговорил:

- Смотри-ка, я чего нашел там.

Он сунул руку в сумку и вытащил из нее отливающий вороненой сталью револьвер.

- Прожектор зашарил, я спрятался в танке. Через нижний люк за­лез, смотрю, а он под сидением лежит, И главное полный барабан па­тронов.

Друзья без конца играли найденным оружием, пока не дошли до своего поселка. Расходясь по домам, договорились, никому не расска­зывать о своем походе и, тем более, о нагане. Однако, уже вечером на третий день в углу центрального сада, в кустах, сгрудилась целая стайка мальчишек. Оттуда слышалось.

- Валяша, ну покажи. Чего ты жмешься? Жалко, что ли? Дай по­держать.

А когда совсем стемнело, в саду прогремели три выстрела. После этого ребятня, довольная, разбежалась по домам. Деревенские секреты хранятся не долго, особенно в детской среде. Каждому пацану хочется показать, что и он приобщен к какой-нибудь тайне. Утром следующего дня в дверь барака вошел участковый милиционер. Он сел к столу, снял фуражку, протер платком лоб, шею и, не глядя на стоящего перед ним Вальку, сказал.

-  Где наган? Давай, неси его сюда. Да поторапливайся, некогда мне.

Валька, опустил голову и полез на чердак. Через минуту он про­тянул оружие милиционеру. Тот быстро разрядил его, пересчитал па­троны.

-  Сколько раз, говоришь, стреляли вчера? А гильзы где? Нету, говоришь? А вот они!

Он достал из кармана три стреляные гильзы и поставил их на стол рядом с четырьмя заряженными патронами.

-  Ну вот! Теперь все здесь. Больше нету... Давайте все трое, кто стрелял: ты, Мишка Баримбаум и Димка Дьячков - к 2-м часам ко мне в кабинет. Протокол надо составить.

Участковый засунул наган в карман, долго надевал фуражку и вдруг неожиданно спросил:

-  Где взял наган-то? Где взял, тебе говорят, голова твоя отпетая? Молчишь? Ну, молчи, молчи, посидишь в кутузке, быстро разгово­ришься у меня.

Нагнув голову, он вышел, неслышно закрыв за собой дверь.

В бараке с узким коридором, где на одной двери было написано «Милиция», сидели на скамейке три друга-стрелка и какой-то хилый мужичок с тростью. Он приглядывался к ним. «За что вас то забрали? - спросил он перепуганных мальчишек.

Мишка нехотя ответил, кивнув на Вальку.

-  Да вон, за наган. У него был. Начнут сейчас: «Где взяли? Кто дал?»

Мужичок презрительно засмеялся и надернул Мишке фуражку на глаза.

-  Вот удивили! Да оружие сейчас хоть где найти можно. Война ведь! Вон сколько всего в вагонах везут. Сейчас не то наган, пушку в любом лесу найдешь. Ваше дело - чепуха. Вот мое сурьёрзное. Я нашел в вагоне одном разбитом документы. Подобрал, да и сдал, ду­рак, в милицию. А оказалось, что хозяин-то бумаг убитый и ограблен­ный. Сейчас меня и таскают на допросы.

Валька слушал мужика, а сам все думал об одном и том же: «Если рассказать правду - придется говорить о потерянном затворе и о том, что Иосиф Шмаевич доверял несовершеннолетним казенное ружье. За это ему не поздоровится. Кроме того, ночное посещение базы по хра­нению отходов оружия тоже не сулит ничего хорошего. Особенно сол­дату, отпустившему Вальку. Его могут направить в штрафники на фронт».

В крохотном кабинетике, куда вызвали друзей, за одним столом сидели трое - участковый, женщина-профорг леспромхоза и парторг. На все вопросы об оружии Валька, уставившись в пол, твердил одно и тоже: «Нашел наган в лесу».

Профорг, недоверчиво улыбаясь, спросила:

-  А место указать можешь?

-  Могу. У деда около озера. В кустах.

-  Это когда же ты за десять километров бегал туда? И зачем?

-  На той неделе ходил. Просто так.

Парторг тихим голосом, как бы советуясь, заметил:

-  Вообще-то жалобы оттуда идут. Дезертиров развелось тьма. Обижать жителей стали. По огородам шастают прямо днем. Еду отби­рают, одежонку. Неплохо бы проверить. Демобилизованных привлечь к этому делу.

Милиционер, не поднимая глаз от стола, нехотя произнес:

-  Есть у меня кое-какая информация сверху. Ладно. Проверим на днях. Съездим, посмотрим.

Через несколько дней, когда мать работала на погрузке леса в ночную смену, на рассвете, Валька услышал осторожный стук в окно и приглушенный голос милиционера.

-  Эй, Валька, выходи. Поедем. Быстрей давай. Шевелись. В сто­роне от барака стояли две подводы.

На телегах сидели и полулежали шесть человек. Все они были ра­неными фронтовиками.

У Терентия не было правой руки от самого плеча, у Савелия ле­вой от локтя. На куче зеленой травы лежал Константин Петрович. Его деревянная чурка вместо ноги торчала с краю телеги, как ствол пуле­мета. Двое незнакомых со шпалорезки видимых ранений не имели. На второй подводе были демобилизованные с фронта жители ближних де­ревень, все в заношенных гимнастерках и солдатских сапогах.

Савелий, сгребая для Вальки единственной рукой с вечера ско­шенную траву, встретил его с добродушной усмешкой:

-  А-а! Вот он наш сыщик геройский! Смотри, Валяха, если не поймаем никого, значить, врешь ты нам. Тогда повесим за ногу на су­чок и штаны сдернем. Пущай комары тебя выучат. Видишь, какие все вояки собралися? Один другого краше. Еле до телеги доползли. Что встал? Давай садись. Кажи дорогу.

Валька оперся о ступицу колеса и запрыгнул в кучу пахнущей лу­гом зелени. Милиционер сел рядом. Подводы затряслись по разбитой дороге. Валька прикинулся спящим, а сам внимательно слушал. Он по­чти уже и не волновался, так как заранее решил, где покажет место находки.

Мужики много курили. Лошади отбивались от гнуса, грызли зу­бами удила, трясли головами, махали хвостами, колотили коленками задних ног по подбрюшью и часто фыркали. Савелий, посасывая само­крутку, подготовленную и прикуренную Константином, пустился в рассуждения.

-  Что творится, что творится на свете, язви его в душагу. Дезер­тиров развелось больше, чем зайцев. И мер не принимают! Уже мили­цию убивать стали. Вон Николу Тельманова прямо при исполнении грохнули. Как хоть дело-то было? - обратился Савелий к милицио­неру.

Тот, не оборачиваясь, долго молчал, потом глухо ответил:

-  Двое их было. Братья. Жили у родителей за печью. Никола-то пришел сети украденные искать. Объявил, что обыск будет делать. Младший подкрался и его за руки схватил, старший наган у Николы из кобуры вытащил и прямо в затылок ему два раза всадил.

-  Ну дак что вы не ищете? Почему не ловите? Их всех надо! - не унимался Савелий.

-  Где нам до огурцов, когда с рассолу болеем. Попробуй найди - кругом деревень полно. Тут с адмссыльными управиться бы и то ладно. Каждую неделю то электрокабель перерубят, то костыль желез­нодорожный забьют в бревно и его пустят в пилораму. Все зубья у цир­кулярки как рукой снимет. То стойки подпилят у платформы - лес по­груженный развалится. Только успевай разбирайся!

Савелий тяжело вздохнул и, поигрывая окованной металлом го­родошной битой, выданной ему в качестве оружия, заключил:

-  Да, братуха, видать, война идет не только на фронте, а и по всей матушке Россее.

Подводы спустились в низину, заполненную утренним туманом, из которого виднелись, как шахматные фигуры, головы лошадей. У по­ворота к озеру, рядом с дорогой, горел костерок и, как каменное изва­яние, стоял человек в брезентовом плаще. Это ждал экспедицию пред­седатель Совета местной деревни. Через несколько минут останови­лись, распрягли и стреножили лошадей. Отряд направился к озеру по нахоженной тропе. Рядом с урезом воды, где чалились рыбацкие лодки, Валька подвел всех к кусту, в котором обычно рыбаки прятали весла, и сказал:

-  Вот здесь лежал, под травой.

Прибывшие разбились на две группы и разошлись вдоль берега озера. Часа через два приехавшие на телеге с Валькой вернулись к ло­шадям и развели маленький костер. Все устали и улеглись на траве, закуривая и утираясь от пота.

Сквозь стремящийся от костра кверху горячий воздух Валька вдруг увидел на тропе, пролегающей через камыш, группу людей. Впе­реди шагали с опущенными головами трое молодых парней. Одеты они были в рваные мятые фуфайки и пиджаки, но на ногах посверки­вали добротные солдатские сапоги. Колонну замыкали приехавшие на второй телеге. Хромой предсовета, пришкандыбавший последним, из­далека весело закричал в сторону милиционера:

-  Вот они, голубчики, сами приехали. Слышим, кто-то на лодке гребется, мы и притаились. А они прямо к нам причаливают. Хорошо живут. Карасей ведро привезли. А в землянку к ним пришли - кар­тошки полно, хлеба краюха. Тут мы их и взяли. Правда, они не сопро­тивлялись. Чего не было, того не было. Уже год, говорят, как сбежали с эшелона.

Арестованных поставили в ряд около телеги. Двое, не поднимая голов, смотрели на землю, третий, самый высокий и крепкий, смело осматривал всех голубыми, как утреннее небо, глазами.

Все устало присели, не унимался только председатель.

-  Ну, будет вам теперь! Достукались! Получите по полной! Это надо же дотумкаться: все на фронт, а они домой улизнули. Там воюют, а они карасей трескают да отсыпаются. Смотри, ожирели все, как бу­рундуки!

Валька присмотрелся, и сердце его заторопилось, застучало так, что удары его болезненно отдавались в висках. Он узнал арестован­ных. Несколько лет назад Валька гостил у деда-егеря, а они, еще со­всем в то время мальчишки, приплыли на большой рыбацкой лодке и привезли цаплю с перебитым крылом.

Дед осмотрел птицу.

-  Ничего. Вылечим, поставим к осени на крыло, а нет - в курят­нике перезимует. Весной выпустим.

Цаплю посадили в клетку, а дед обратился к парням:

-  Мне на обход надо. Возьмите пацана с собой. Покатайте. Пусть к воде привыкает, а то, как котенок домашний, всего боится.

Подталкивая Вальку к лодке, ласково добавил:

-  Иди, иди. Ребята не балованные, не обидят, не бойся.

Валька ясно вспомнил, как они долго плавали по огромному озеру, ели морковные шаньги, загорали, брызгались водой, хохотали и веселились. Воспоминания прервал милиционер. Бодро вскочив на ноги, он сразу обратился к арестованным, доставая из полевой сумки револьвер.

-  Тут вот Валька говорит, что здесь нашел этот наган. Ваш или нет? Если не подтвердится, парнишка в лагерь загремит. Это уж точно! И гадать не надо.

Голубоглазый долго смотрел на побледневшего от потрясения Вальку, на слезы, горохом катящиеся по его щекам, тяжело с дрожью вздохнул и поднял взгляд к небу.

-  Ну что! Пусть и наган мой. Теперь уж все равно. Заоднем!

Однорукий Савелий-фронтовик, несколькими затяжками доку­рив самокрутку, бросил ее трясущейся рукой под ноги, не отрывая злобного взгляда от дезертира, схватил дубинку и вплотную подошел к нему.

-  Что? Смелый? Да? Отъелся у маткиной сиськи, сволочь! Мы там кровь свою проливали, а ты тута по девкам нашим шаришься? Гад такой!

Фронтовик заскрипел зубами. Из его обезумевших, вытаращен­ных, глаз брызнули слезы. Он дико заматерился и ударил голубогла­зого битой в висок. Парень наклонился и весь напружинился, пытаясь освободить связанные руки, но вскоре упал, сначала на колени, потом на грудь лицом в траву.

Приехавшие на облаву засуетились, хватая дубинки и устремля­ясь к арестованным. Одноногий запутался в траве, упал и полз к телеге на четвереньках. Милиционер махал наганом, расталкивал фронтови­ков и кричал во все горло:

-  Прекратить! Стой! Нельзя! Все под суд за расправу! Разойдись! Убью!

Однако остановить разъяренных мужиков не удавалось. Они без­жалостно накинулись на арестованных.

-  А-а-а! - дико закричал в ужасе Валька и бросился бежать в лес. Он не понимал и не чувствовал, откуда берется этот страшный, незна­комый звук, пугающий его самого.

Ноги уносили его от страшного места. Валька, как слепой, вытя­нул перед собой руки и, не чувствуя ударов от веток и кустов, мчался по лесу до тех пор, пока в груди не вспыхнул жар, как от углей. Зады­хаясь, он упал среди зарослей папоротника и со стоном дышал. Отле­жавшись, Валька, всхлипывая, побежал дальше по знакомому ему лесу в сторону дома. В деревню он вошел уже потемну. Дверь барака нико­гда не закрывалась на запор, и он осторожно вошел в комнату. Из тем­ноты, с русской печки раздался усталый, раздраженный голос матери:

-  Ты, что ли, Валька?

- Ну!

-  Где тебя леший носит? Я всю деревню обежала. У людей дети как дети, а тебя вечно с собаками искать надо. Иди, ешь картошку - на шестке там стоит.

Валька отказался от еды и молчком залез на полати. Его колотила отвратительная дрожь, даже стучали зубы. Мать спросила:

- Замерз, что ли? Иди ко мне. Может, простыл? По целым дням в реке сидите, как жабы.

Валька переполз к ней на печь. Она губами пощупала его лоб, убедилась, что температура нормальная и прижала его голову к своей груди. Валька считал себя взрослым и обычно стеснялся редко доста­ющейся ему материнской ласки, но в этот вечер он крепко обнял ее крупную руку, успокоился и уснул.

Через два дня, ранним утром, в кабинете милиции злобно стучала печатная машинка. Засучив до локтей рукава, милиционер старательно одним пальцем колотил по клавишам. Губы его при этом шевелились, называя искомую букву. Все лицо изображало невероятное напряже­ние. Такая тяжелая работа продолжалась более двух часов. Наконец, текст был готов и, достав его из машинки, милиционер, снова шевеля губами, прочитал напечатанное.



_Начальнику_управления_НКВД_по_Курганской_области,_майору_Драницину_С._С._


_РАПОРТ_

_18_августа_в_результате_проведенной_операции_в_районе_озера_Могильное_, _около_села_Убиенка_отрядом_по_борьбе_с_дезертирством_и_вредительством_была_окружена_и_арестована_группа_дезертиров_из_трех_человек,_а_именно:_

_Иванов_Савелий_Петрович_ - _1923_г._р._

_Иванов_Петр_Петрович_-_1924_г._р._

_Меркушкин_Илья_Кузьмич_-_1923_г._р._

_Призваны_в_Красную_Армию_в_июле_1941_г._из_села_Убиенка._Юр_­_гамышским_военкоматом._

_При_попытке_к_бегству_все_трое_были_убиты._Трупы_опознаны_Сельским_Советом,_родителями_и_односельчанами._Похоронены_в_с._Убиенка_по_акту,_подписанному_в_Сельском_Совете_и_понятыми._

_Уполномоченный_по_территории_

_Кособродского_ЛПХ_ст._лейтенант_ГБ_-_НКВД_

_Боченко_Н._В._



_20_августа_1942_года_

_Отпечатано_в_двух_экземплярах,_один_хранится_в_деле_№_16._




~ Глава 6 ~

Осенью 1941 года немецким командованием была предпринята отчаянная попытка ворваться в Москву. Лучшие воинские части Рейха, испытанные в победных боях при покорении Европы, были брошены в это наступление. Обе воюющие стороны понимали, что эта битва ре­шающая. С южной стороны на столицу двигалась, как стальной таран, 2-я танковая армия под командованием генерала-полковника немецко- фашистских войск Гудериана. Армия с ходу обрушилась на город Тулу. Однако после длительных боев, немцы отступили, обошли город стороной и прорвались в пригород Москвы - район Каширы. Здесь немецкая армия была окончательно разбита заранее подготовленной обороной, перешедшей в наступление.

Лобовой удар был нанесен противником через город Можайск, которым они после упорных боев овладели, но подготовленной к контрнаступлению 32-й стрелковой дивизией Красной Армии были из него выбиты.

Третий обходной маневр на Москву был начат взятием противни­ком города Калинин. Дальше двинуться они не могли. Осенний штурм столицы был остановлен. Тяжелые упорные бои нанесли обеим воюю­щим сторонам огромные потери в живой силе. Санитарные, грузовые автомашины, конные повозки не успевали отвозить тяжело раненых, способные передвигаться шли в тыл пешком. Прифронтовой госпи­таль «Лесное озеро» был переполнен. На втором этаже размещались хирургическое отделение и медперсонал. На первом этаже лежали ра­неные, которых предполагалось выписать прямо отсюда. С тяжелыми ранениями готовили для дальнейшего лечения в других госпиталях. Их укладывали в подвальном помещении. Здесь у самых дверей в сто­ронке лежал Коробов. Операцию ему решили делать в два этапа в связи с особой сложностью. Сейчас он после первой ждал вторую с трудом сдерживая страдания. В огромном помещении постоянно слышались стоны раненых, несвязные крики потерявших сознание, рыдания и мат, теряющих терпение и волю, изуродованных людей. Над всем этим вдруг раздался осмысленный громкий крик:

-  Товарищ комбат, Семен Степанович, слышите меня? Это Пет­рашко, второго взвода правофланговый. Слышите меня? Отзовитесь.

Семен, еле разняв губы, прохрипел:

-  Это ты, Петрашко-пулеметчик?

-  Я, товарищ комбат, я. В живот меня ударило осколком. Вчера резали. Заносили сюда, я вас увидел. Думаю, вроде как он, а вроде и не он. Вот и кричу, ходить-то не могу. Сил нету совсем, да и болит все.

-  Петрашко, что с батальоном стало?

- Отбились мы. В штыковую ходили. Тут меня и ранило. Один гад гранату кинул. Но мы их всех там положили, ни один не ушел. К вечеру наши кто мог ушли и вас унесли, а мы в лесу остались. Двое суток ждали, потом автомобили пригнали и нас увезли в тыл.

Раненый замолчал, тяжело со стоном дышал и вдруг сквозь рыда­ния прокричал: «Хоть бы сдохнуть скорей что ли, сил нету терпеть та­кую боль».

Какой-то раненый нервно закричал:

- Да бросьте вы базарить! Орут и орут! Без вас тошно!

Вмешался дежурный санитар.

- Мужики, держаться надо. Смотри убитых сколько! А вы, слава богу, живые остались. Еще немного подлечат и дальше в другие гос­питаля отправят, а там уж до полной поправки будете. Потом - домой.

Санитаров набирали из соседних деревень. Это были пожилые мужики, прошедшие в свое время не одну войну и уже не годные к строевой службе. Многие из них сами имели ранения. Только такие закаленные в боях и походах люди могли круглосуточно работать с этими физически и психологически искалеченными людьми.

По ночам, когда врачи отсутствовали, некоторые из них, чтобы успокоить и поднять дух у страдающих раненых, рассказывали случаи из своей жизни и так убедительно, что невозможно было понять правда это или выдумка.

- Ты вот стонешь, что мол, живот разрезанный, а раз он зашитый значит все в нем на месте. Все кишки где надо улягутся и болеть пере­станут. Только терпи! Меня в германскую один раз как шарахнуло, всего в окопе завалило, одна рука наруже. На другой день откопали, а я ничего не вижу, зрения нету. Врачи оглядели: «Глаза у тебя в по­рядке, в башке все перевернулось, нерва отключилась через которую вся видимость идет». Полгода темный ходил, а потом как-то утром глаза открыл - ёш твою клёш, зрение-то само вернулось. Вот что такое терпение! И ты терпи, все наладится.

Несмотря на такое убеждение, раненые стонали, многие бредили, отдельные впадали в истерику. Тогда вызывали дежурного врача. Так проходила каждая ночь, после которой на нескольких кроватях остава­лись неподвижные тела умерших. Их выносили до рассвета.

Проведя без сна всю ночь, Семен (Коробов) обратился к проходя­щему пожилому санитару:

- Слушай друг, там где-то мой однополчанин Петрашко вчера кричал, а сегодня молчит. Уснул что ли?

- Это который у окна лежал? Нету его. Убрали.

- Как убрали? Куда?

- Куда, куда? В покаянку. Господу душу отдал ночью. Утром вы­несли. Там уже другой лежит.

Семен стиснул зубы, сомкнул глаза и замолчал. Вскоре его унесли на второй этаж, медсестра еще раз обработала антисептиком шов, поставили уколы, санитары унесли в автомобиль. Через не­сколько часов он уже лежал в постели санитарного поезда, идущего на восток. Вагон двигался мягко, было тихо и Семен опять обратился к мыслям, которые возвращались к нему каждый раз, как только он при­ходил в себя.

- Что же произошло? Что могло случиться? Почему батальон ока­зался без помощи? Неужели все сделано умышленно. Тогда почему это скрыли от него?

Профессиональная память позволила запомнить почти дословно полученный им приказ. В нем говорилось: «Противник в составе одной пехотной дивизии с приданной усиленной танковой бригадой овладел городом Можайск с целью дальнейшего продвижения вдоль тракта Можайск-Москва.

ПРИКАЗЫВАЮ: второму отдельному, усиленному батальону Ярославской коммунистической добровольческой дивизии выдви­нуться на встречу противнику, закрепиться на рубеже не ближе 80 км от Москвы и в случае наступления противника удержать занятый ру­беж до подхода основных сил дивизии. В случае успешного развития контратаки преследовать противника с целью овладеть г. Можайск».

Семен не знал, что оставшаяся в тылу Ярославская дивизия была поднята по тревоге, отправлена на оборону города Калинин и там вела кровопролитные бои. Неизвестность не давала ему покоя. Он десятки раз перебирал в памяти подробности того рокового сражения. Иногда успокаивал себя тем, что полностью выполнил приказ, но затем вновь сомневался в том, что сделал все возможное, чтобы облегчить участь своего батальона.

А поезд, заполненный страдающими людьми с искалеченными телами и судьбами, безразлично стуча колесами, мчался в глубь страны.




~ Глава 7 ~

После операции Семен почти совсем не спал, тупо глядел в пото­лок, где тонко и монотонно позвякивало стекло осветительного вагон­ного фонаря. Все его существо страдало не столько от боли, сколько от постоянного лежания на спине. Хотелось лечь на живот, дотянуться рукой до спины и царапать ее изо всех сил. Но мечта была не испол­нима - его закутали бинтами, как куклу.

Когда в пыльное оконное стекло осторожно заглянул рассвет, под вагоном стали повизгивать тормоза, поезд замедлил ход и остановился. Через некоторое время пахнуло свежим воздухом из раскрытых две­рей, послышался гулкий топот и громкий голос.

-  Которые тут до Костромы, а то утащим, да не тех. Потом разби­райтесь.

Вошла медсестра, за ней два мужика, от которых заманчиво пахло табачным перегаром.

- Вот этого берите, да осторожней. Тяжелый он. Три ранения. До­кументы не забудьте, а то вчера одного сгрузили, а бумаги остались. Теперь придется на обратном пути отдать.

Санитары вынесли Семена и уложили на матрас в кузове грузо­вика. Вскоре добавили еще троих. Грузовик долго еще петлял по не­широким улочкам и, наконец, остановился около двухэтажного дома. Приехавшая с ранеными медсестра забрала документы и вошла в гос­питаль, мужики за ней, вскоре вернулись.

-  Кто Коробов? Ты? Держись за матрац, мы тебя прямо на нем затащим. На первом этаже будешь. Доктор сказал, что недели через две место освободиться, переведут на второй, если выдюжишь.

Остальные раненые зашевелились.

-  А нас куда?

-  Вас всех на второй, сказали, что через месяц выпишут.

Попав в комнату, Семен, надышавшийся свежего прохладного воздуха, не заметил, как уснул спокойно и легко.

Город Кострома был невелик, и в данный момент переполнен народом. Кроме нескольких госпиталей, заполненных ранеными и об­служивающим персоналом, каждые сутки подходили эшелоны с моби­лизованными. Здесь формировались воинские части и отправлялись на конкретные участки фронта, чаще всего на пополнение побывавших в боях дивизий. Поскольку расстояние до Москвы было всего четыреста километров, на окраине города располагалось большое количество сформированных и вооруженных частей. Они входили в состав резерва Наркомата обороны СССР и находились в постоянной боевой готов­ности.

Госпиталь, в который доставили Семена, находился в здании бывшей средней школы. Разбудили его две медсестры, которые стали снимать бинты. Семен от боли сжал зубы. Пришедший врач - пожи­лой, но еще крепкий мужчина с аккуратной небольшой бородкой ска­зал сестрам:

-  Поверните его на живот.

Он долго рассматривал операционные швы на спине, спросил:

-  Когда была операция?

Семен собрал силы, повернул голову, чтобы видеть врача.

-  Третьи сутки идут. Как там у меня дела, товарищ военврач?

-  Да вот, комбат, одна рана пока не хочет заживать, воспаляется. Лечить надо. Возможно, еще раз разрезать придется.

Он помолчал, наклонился, рассматривая ранения.

-  А это у тебя что за шов старый? Небось, где-нибудь на озере Хасан пулю получил?

-  Нет. Еще в гражданскую, когда Читу брали, осколок от снаряда влетел. В двадцатом году осенью.

-  А кто оперировал, не помнишь?

-  Был без памяти, но говорят, что сам начальник госпиталя делал в Чите.

Врач перевел взгляд на лицо раненого, пристально вгляделся, по­том сказал медсестрам:

-  Не трогайте его, пусть отдохнет без бинтов. Побудьте здесь, я сейчас вернусь! - и вышел в коридор.

Он поднялся на второй этаж и вошел в кабинет на дверях кото­рого висела надпись:


«Начальник госпиталя,


доктор медицинских наук, профессор Зальцман А. К.»

Хозяин кабинета был грузным, излишне полным пожилым муж­чиной с пышной седой шевелюрой, крупными, на выкате, глазами, наполненными безразличием и усталостью.

Вошедший присел на стул, стоящий около стола, и деловито за­говорил:

-  Еще четверых привезли, Арон Карлович. Трое нормальные, чет­вертый тяжелый - комбат. Три ранения. Интересный экземпляр. Еще в гражданскую был ранен. Операцию осенью двадцатого делали в нашем Читинском госпитале. Надо бы поддержать мужичка - уколь­чик сделать.

Сказанное никак не тронуло профессора, он проговорил без вся­кой эмоции:

-  Пенициллина не дам. Нету.

-  Я бы не просил, да дело в том, что оперировал сам Соколовский. Его манера, сразу видно. Я подумал, не благодарно будет - наш учи­тель его спас, а мы угробим. Думал, помянем Юзефа Шмаевича, он из нас хирургов сделал, да и не предал никого. Все на себя принял, будто один офицеров оперировал, за что и погиб.

Начальник откинулся на спинку стула и уставился на посетителя. Было видно, что он напряженно думает, мысли подняли вихрь в его голове, а он не находил решения, чтобы их успокоить. Оба долго мол­чали. Наконец, профессор заговорил, медленно подбирая слова.

-  Надеюсь, ты не намекнул ему, что мы работали в том госпитале у Колчака? Смотри, сейчас время военное и не менее жесткое, чем в двадцатом году. Я ночью вернулся из Москвы. Там краем уха услышал в Наркомате будто особисты разыскивают какого-то комбата. Сам, го­ворят, пропал, и батальона нет.

Он тяжело встал, опираясь руками на стол, медленно подошел к сейфу, достал ампулу пенициллина и положил на зеленое сукно сто­лешницы.

-  Держи, несколько доз на всякий случай - вдруг кто-нибудь из высшего комсостава раненый появится. Ну, раз такое дело — бери, быстрее ставь своего комбата на ноги, да и отправим его подальше на излечение.

Когда пришедший хирург с лекарством в руке поравнялся с две­рями, начальник проговорил:

- Слушай, заходи вечером, часам к восьми, помянем Юзефа!

Через час Семен, аккуратно перевязанный, был перенесен на вто­рой этаж и уложен на резервную койку.




~ Глава 8 ~

Зима 1942-1943 годов выдалась снежной и морозной. Железно­дорожные пути забивало сугробами, которые расчищали все жители поселка: домохозяйки, ученики школ, работники контор. Вагоны - теплушки обогревались «буржуйками», сваренными из железных бо­чек. Из их труб проходящие эшелоны разбрасывали снопы испуганных искр. Пассажирские поезда шли переполненными. Когда они останав­ливались минут на десять, люди, ехавшие в тамбурах, бежали отогре­ваться в здание вокзала. Никто не сомневался в том, что это в основном «зайцы» - безбилетники, но никто их не осуждал. Все знали, у них дей­ствительно нет денег. Это ехали бедные студенты, колхозники, парни, вызванные в военкомат на приписку. Общая беда сблизила их, сделала более отзывчивыми друг к другу. Война разрушила семьи, раскидала родителей и детей по всему миру.

Многие из жителей горестно думали, глядя на «зайцев»: «Может и мой сынок где-то также мается».

Нередко перед отходом поезда слышался крик проводницы стол­пившимся в тамбуре:

- Эй, вы там, ужмитесь как следует, еще двоих впихнуть нужно.

Когда двери с трудом закрывали она, встав на подножку, подни­мала зеленый флажок - знак готовности вагона к движению. Поезд трогался, прогремев сцепками, и отправлялся в путь.

В середине января пришло письмо от Семена. Он сообщал, что выписался из госпиталя и едет к семье. Теперь Витька, придя из школы, бежал каждый вечер на вокзал встречать отца. Сердце его вздрагивало каждый раз, когда из вагона выходил человек в военной форме. Но, увы, Семена все не было, и мальчик огорченный уходил домой.

Однажды вернувшись с вокзала он, погревшись около печки, при­сел к окну, чтобы делать уроки. На широком подоконнике лежала стопка его учебников и тетради. Витька развернул одну из них и вдруг почувствовал, что кто-то заслонил снаружи окно. Он поднял глаза и увидел отца, который стоял в белом полушубке, как всегда подпоясан­ный своим командирским ремнем.

-  Папа!

Прошло всего несколько секунд, и они все трое стояли, обняв­шись, в коридоре. Фрося плакала в объятиях Семена, а Витька при­жался к холодному полушубку отца, который обнял его за голову. В бараке открывались двери комнат и соседи - женщины и дети - раз­глядывали счастливую семью. Многие из них вытирали слезы, а вдовы, получившие похоронки, с трудом сдерживали рыдания, прижимая к себе многочисленных детей.

Войдя в комнату, Семен огляделся. «Убранство» жилья его пора­зило, но он не показывал вида, снял полушубок и повесил на гвоздь, вбитый в стену. Комнатка напоминала виденные им в детстве лесные, временные охотничьи домики. Стол был сколочен из нестроганых до­сок, вместо кровати стоял грубый топчан, для сидения две табуретки и скамейка.

Он подошел к столу и достал из заношенного вещевого мешка что-то завернутое в газету. Это оказался комок слежавшихся конфет - «подушечка». Разделить сладкие конфеты было невозможно, и Семен изрезал все вместе с газетой на мелкие кусочки.

-  Ну, сынок, зови своих дружков, пусть угощаются.

Через несколько минут вокруг стола стояло более десятка голо­ногих детей, каждый смущенно брал сладкий кусочек и убегал радост­ный домой.

Потом Витька сидел на коленях отца, сосал «подушечку» и слу­шал их разговоры. Спать его положила мать на расстеленный на полу полушубок.

Утром он как обычно ушел в школу, но на третьем уроке в класс вошла директор.

-  Дети, у нас радостное событие. У Коробова Вити вернулся с фронта отец. Давайте отпустим Витю сегодня пораньше.

Оставшееся до вечера время отец и сын гуляли по поселку, рас­сматривая его достопримечательности, природные и промышленные.




~ Глава 9 ~

На следующий день Семен отправился в контору. Ночью прошел тихий, спокойный снегопад. Деревня, засыпанная мягким, нежным снегом купалась в тишине и казалась еще не проснувшейся, но плохо протоптанные дорожки разбегались в разные стороны, говоря о том, что люди уже ушли на работу.

У коновязи самого большого двухэтажного официального здания переваливались с ноги на ногу, топтались две хорошо откормленные лошади, запряженные в шикарные новые кошевки.

«Не плохо начальство живет, транспорт не дешевый», - подумал Семен и вошел в здание, узнав, что приехал секретарь райкома партии.

На втором этаже, на скамейке возле широких дверей сидела оче­редь посетителей. Все уставились на него, а он прошел мимо, резко открыл двери и вошел в кабинет.

За столом сидел высокий, громоздкий, упитанный мужчина с вя­лым, безразличным взглядом, хотя в глубине глаз посверкивали искры скрытого, хитрого ума, готовые вспыхнуть в любой момент. Такой взгляд встречается у пожилых, опытных хирургов, проведших сотни операций. Хозяин кабинета сидел, вольготно откинувшись на спинку стула.

У форточки курил коренастый, светловолосый мужчина.

Семен сделал несколько шагов в сторону стола, встал «смирно» и вскинул руку к козырьку. Это было обычное военное приветствие, но выполненное свободно, четко, с большим чувством достоинства и в тоже время с видимостью готовности к послушанию. Так могут только кадровые командиры, одаренные особыми данными, выработанными долгими годами службы, где приходилось многократно командовать и подчиняться приказам. Исполнение этого ритуала при этом происхо­дит не умышленно и обдуманно, а автоматически.

Семен спокойно обратился:

-  Товарищ секретарь райкома партии, товарищ начальник, разре­шите представиться! Демобилизованный по ранению командир от­дельного батальона, Ярославской коммунистической добровольческой дивизии прибыл к месту эвакуации семьи и обращаюсь с просьбой предоставления работы.

Директор сидел безразлично, как будто ничего не слышал. Сек­ретарь сел на приставной стул, оглядел говорившего, спросил:

-  Документы есть? Давай.

-  Ну, естественно, сначала партбилет. Находясь в госпитале, я за­просил в Рыбинском горкоме основные выписки из личного дела. Ори­гинал придет в райком, где я встану на учет.

Секретарь взял документ и стал читать, время от времени удив­ленно поднимая брови и взглядывая на Семена, приговаривая:

- Ты смотри, был командиром Части особого назначения, началь­ником отдела облвоенкомата, военным комиссаром райвоенкомата, окончил высшие курсы командного состава РККА. Мирная профессия - заместитель директора педтехникума, командир отдельного баталь­она РККА. Тут есть над чем подумать.

Он еще раз оглядел пришедшего.

-  Проходи, товарищ Коробов, присаживайся. Здоровье-то как?

-  Заштопали вроде не плохо и подлечили как положено. Дело не простое - три пулевых в грудь.

Оживился директор.

-  А что это пулевые-то? Да еще три штуки. В атаку, что ли, хо­дил?

-  Пришлось. Выхода не было. Дрогнули красноармейцы.

Секретарь достал пачку папирос, но не закурил, а поставил ее на стол перед собой.

-  Ладно, потом разберетесь. У тебя, Юрий Михайлович, секре­таря парткома, в смысле, комиссара, уже год нету. Давай думай. Чело­век серьезный. Если что с коммунистами обсудим.

-  Мне не секретаря сюда надо, а крепкого заместителя. Секретарь что? Будет со мной на центральной усадьбе сидеть, а здесь в Твердыше хозяин нужен, чтобы на месте дела решать. Проблем тут не оберешься.

Директор мощно вздохнул, уставился на секретаря.

-  Смотрите! Секретаря, так секретаря, а я бы его замом назначил. Пусть тут повоюет.

Секретарь, закуривая, пошел к форточке.

- Ты директор, с тебя спрос. Решай.

На вопрос к Семену, согласен ли, тот ответил:

-  Надо бы присмотреться.

Директор бросил: «Присмотришься...».

Он закрутил ручку телефона.

-  Коммутатор? Дайка мне НКВД. Боченко, у меня Александр Алексеевич приехал. Проблема есть. Зайди срочно, захвати с собой этого грузина, да профсоюз... Ладно, потом допишешь, давай быстрей. Нам некогда, на шестой едем.

Медлительность директора и вялость исчезли. Он стал энергич­ным, грубовато уверенным и решительным. Пододвинул большую стеклянную чернильницу с письменной ручкой, положил лист бумаги.

-  Пиши заявление, командир, пока они не пришли.

Семен вопросительно поднял глаза на секретаря райкома, тот с улыбкой согласно кивнул. Когда заявление было готово, директор взял его и быстрым размашистым почерком написал: «Принять с 12 января 1943 года. Тагунов».

Вошли трое вызванных, познакомились и все вместе отправились к лошадям провожать уезжающих. Секретарь много разговаривал, со­ветовал и предупреждал. Директор шел молча, а когда садился в ко­шевку, пожал Семену руку.

-  Сидеть будешь в моем кабинете, следи за производством. План завалишь, выгоню к чертовой матери.




~ Глава 10 ~

Новости распространяются в деревне быстро. И на этот раз «ба­бье радио» сработало надежно. О новом начальнике уже утром после его назначения знали все. Незнакомые еще люди, встречные вежливо здоровались с Семеном, а идущие толпой в столовую ссыльные под­ровнялись в колонну и зашагали «в ногу».

Войдя в здание, Семен встретил работницу из бухгалтерии и об­ратился к ней:

-  Здравствуйте, здравствуйте! Вы не может пригласить ко мне завхоза? Я еще с ним не встречался.

-  А он на первом этаже, сейчас я его приведу.

Не успел Семен раздеться, как раздался стук в дверь и вошел по­жилой, крупный мужчина, поздоровался, снял шапку. Он тяжело с хри­пом дышал и напряженно смотрел в лицо начальника. «Видимо, боль­ной астмой», - подумал Семен и спросил, как звать пришедшего.

- Ефрем Нилович.

-  Ефрем Нилович, у вас здесь снег у здания кто-нибудь убирает?

-  Раз в неделю, ежели снег идет.

- А организовать чистку каждый день, конечно, при необходимо­сти, вы можете?

-  Каждый день? Вообще-то можно охрану попросить.

-  Охрану трогать не надо, у них свои обязанности. Подумайте и мне завтра утром доложите. Так оставлять нельзя, люди падают в снег, бредут как в лесу. Прошу вопрос решить.

Через час площадка и ведущие к ней дороги были вычищены.

Семен взялся за изучение документов: балансовое и финансовое состояние. Его удивило, что уже на второй день стали приносить папку с жалобами и просьбами. Он часто задумывался: «Да, это тебе не ар­мия! Приказами не отделаешься. Надо убеждать этих людей. При­выкли к местной форме свободы».

Немного ознакомившись с делами, он стал работать в конторе до обеда, потом уезжал на производство, каждый день.

Однажды, спустя неделю, к нему пришли уполномоченные НКВД - Боченко и Белиградзе. Семен уже знал, что первому пятьде­сят, из них десять лет он на работе. Второму двадцать шесть, в Твер­дыше всего один год. Оба вели себя почтительно. Молодой смотрел прямо в глаза собеседнику, говорил с акцентом, торопливо, взволно­ванно. Боченко был спокоен, медлительным в движениях и разговоре, взгляд лишь изредка поднимался в сторону Семена, затем вновь пря­тался в густых бровях.

Беседа затянулась надолго.

Пришедшие рассказывали о моральном и криминальном состоя­нии живущих в поселке и ссыльных. Раздора между теми и другими не было. Крупных хищений тоже. Однако периодически происходят не­объяснимые аварии на лесозаводе, электростанции, электролиниях. Было несколько поджогов на бензоскладе, штабелей шпал и ружбол­ванки, готовых к отправке.

Все это делается умело, даже профессионально. Оба, больше всего Белиградзе, были убеждены, что это дел рук ссыльных.

- Агентура у вас есть или нет?

Бочаренко снисходительно улыбнулся, безнадежно махнул ру­кой.

- Полно их! С кем ни поговоришь. Каждый дает согласие, а толку нет. Ни одно преступление не удалось предотвратить или раскрыть. Все агенты клянутся, что ссыльные здесь не причем.

Семен помолчал, подумал.

- Дело серьезное. Надо обдумать! Проверьте еще раз не завязаны ли в этом местные жители. Особенно те, кто приехал не раньше пяти лет... А у меня к вам тоже вопрос. Я получил четыре жалобы на про­давщицу магазина о том, что она ворует продукты, постоянно обвеши­вает.

Сразу вскочил на ноги Белиградзе.

- Ошень плёхой человек. Турьма садить надо!

Боченко разъяснил спокойно, беспристрастно, как о надоевшем деле.

- Она давно работает. Еще до войны торговала. Жила как все скромно. Её и звали меж собой простецки - Верка Якуба, а сейчас Ве­роника Марковна. Как карточки ввели на продукты. Она через два года построила дом отдельный, забор двухметровый, собаку завела. И что странно, ни разу недостачи не нашли. Тонко работает. Ожирела вся, охамела, с людьми вообще не считается. Снять бы давно надо, да начальство не дает. Она в ОРСе (отдел рабочего снабжения) числится. А там свой мир, говорят: «Причины для этого нет».

- Живет одна?

-  Говорят, со ссыльным из расконвоированных поляков встреча­ется иногда, но вместе их не видно. У меня тоже жалоб на них полно. Я их в ОРС отправляю - пусть разбираются.

-  А люди ведь ждут от нас помощи, товарищ Боченко. Давайте сложим все наши властные права и возьмем ее с поличным. Надо только все продумать.

Однако через неделю появились данные, которые облегчили ре­шение этой задачи. К Семену пришла соседка с заявлением на покупку горбыля. Уходя, она задержалась у двери и сказала как бы между де­лом:

-  Завтра ночью к Якубе опять гости прибудут. Каждый месяц в последнюю субботу появляются на двух лошадях. Во двор заедут к ней, а через час айда обратно. Я каждый раз просыпаюсь - собака начи­нает лаять. Погляжу в окно, а что толку-то. Ночь есть ночь, видимости нету. А бывает, луна выскочит, видать, что мужики с грузом в санях отъезжают.

Семен вышел из-за стола, быстро подошел к женщине.

-  Ну-ка, ну-ка, Мария Федоровна, давайте разберемся. Это очень интересно, проходите.

-  А чо? Я ничего не сказала, все знают, что она мухлюет. Обве­шивает каждого.

Они присели к столу. Семен спросил:

-  Кроме вас кто-нибудь знает об этих ночных гостях?

-  Да нет, я и сама-то случайно заметила. Собака в одно и то же время среди ночи лает. Встану, погляжу - так и есть, опять прибыли.

-  Ну, тогда давайте будем говорить и поподробнее, пожалуйста.

Беседа длилась около часа.



Поздно вечером, когда контора была пуста, в кабинете у Семена вновь собрались три представителя власти. Они обсуждали, как завтра встретить ночных гостей. План получился не сложным. Руслан с ве­чера занимал пост наблюдения в здании электростанции. Она стояла у дороги, ведущей в поселок, там был телефон и наружное освещение. Остальные к ночи собрались в конторе и ждали звонка. Дополнительно привлекли четырех охранников с фонарями «летучая мышь» и их ко­мандира.

Белиградзе позвонил ровно в полночь и операция началась. Дом Якубы окружили и ждали возвращения приехавших. Через час ворота открылись. Боченко с охранниками вошел внутрь ограды. Там стояли две упряжки саней готовые к движению. Хозяйка вышла на крыльцо и обомлела, увидев военных и милицию. Извозчики, уже державшие в руках вожжи, от неожиданности стояли с открытыми ртами.

Неожиданно из ворот вырвался всадник. Он держал повода, раз­гоняя лошадь в галоп. Стоящие с фонарями охранники шарахнулись в рассыпную. Семен, находившийся в стороне, кинулся навстречу коню. Он вытянул левую руку и, схватив узду, рванул ее так, что удила вре­зались в губы лошади, которая от боли задрала голову кверху и затоп­талась на месте. Правой рукой Семен схватил ремень, крепящий седло, и одним рывком, расстегнув пряжку, сдернул седока вместе с седлом. Тот упал в снег лицом, раскинув руки. Семен наступил валенком ему на локоть и прижал так, что упавший не мог шевелиться.

Подбежал Белиградзе, кинулся на лежащего и скрутил ему руки.

-  Семен Степанович, как это вы его быстро приземлили?

- Обычный прием в бою пехоты с конниками. Ты проверь, у него, кажется, оружие за пазухой, не успел достать его. Давайте всех аресто­ванных в КПЗ. Ворота закройте, охрану оставьте внутри двора. Вооб­щем, теперь осталась ваша работа, действуйте сами. Он повернулся спиной к захваченному дому и спокойно зашагал. Попутно зашел в контору, позвонил директору Тагунову. Тот сначала возмутился, но услышав, что операция проводилась уполномоченными НКВД, даже как-то сник, спросил:

-  Что-то серьезное нашли?

-  Пока не знаю, выяснится - сразу сообщу.

Директор помолчал, нервно дыша в трубку, потом тихо, уныло проговорил:

-  Ладно, я не приеду, решай там все сам как знаешь.

К обеду следующего дня приехали и приступили к работе зампро­курора района, следователи, руководитель НКВД, старший уполномо­ченный Госбезопасности.

Поздно вечером картина прояснилась. Были окончательно опре­делены объемы хищений. В санях обнаружили мешки с крупами, му­кой, комковым сахаром, десять булок хлеба, ящик водки, две упаковки с табаком-мажоркой и другие продукты.

В доме нашли деньги. Они, завернутые в брезент и залитые сур­гучом, были спрятаны в бочке с двойным дном - сверху соленые огурцы, снизу сверток с деньгами.

Начальник ОРСа привез ревизоров и заведующую торговым от­делом. Она временно заменила продавца Якубу и начала отоваривать продуктовые карточки.

Несколько дней жители поселка шумели, как пчелы. Слухи хо­дили самые невероятные. Все ждали суда, который должен быть про­веден в этом поселке.

Но как всегда, прошло время, и поселок снова зажил своей при­вычной жизнью, а Семен стал здесь окончательно своим человеком. Люди раскланивались с ним с добрыми улыбками, а он отвечал им взмахом правой руки, инстинктивно пронося ладонь около козырька.




~ Глава 11 ~

Таежная весна сначала наступает медленно. Она осторожно появ­ляется днями, растапливая и обметая снег на лапах придорожных со­сен, нагревает дороги, которые покрываются разбегающимися в кю­веты ручейками. На ночь весна отступает и грязь, перемешанная лесо­возами со снегом, вновь становится твердой, ручейки замерзают. Через несколько таких дней дороги высыхают и становятся твердыми, а в лесу снег оседает, прижимаясь к холодной земле, и будет держаться за нее, пока не зажурчат повсюду шустрые ручьи. Они унесут в себе бе­лое покрывало зимы, стремясь в низины, болота, озера и реки. Весна самый сложный период для леспромхоза. В таежных лесах водные пре­грады обычно более глубокие, чем на равнине. Невеликие по размеру, они, собрав воду с больших площадей, быстро выходят из берегов, за­топляя мосты и дороги. В этом году разливы помешали не только транспорту, но и лесорубам, вода поднялась в леса, запланированные к вырубке. Пришлось все силы переключить на устройство дорог. Укладывали из нестроевого леса лежневки, иногда в несколько слоев. Газогенераторные автолесовозы часто срывались с деревянных насти­лов, выходили из строя. Половина шоферов были женщины, они те­перь стали главной силой во всех сферах производства. Люди работали в грязи и в воде, под дождем. Вывозка шла днем и ночью, но темпы поступления леса резко снизились. Лесозавод уже работал прямо с подвоза.

Семен круглые сутки пропадал на дорогах, где в трудных местах находились постоянно дежурные бригады для помощи проходящему транспорту и на лесосеках. Он информировал людей, как идет выпол­нение плана. Еще и еще раз напоминал, как нужен пиломатериал фронту для строительства разрушенных мостов, восстановления насе­ленных пунктов, обустройства окопов и блиндажей.

-  Красная армия наступает, нужно вслед за ней тянуть железно­дорожный путь, мы обязаны во время обеспечить поставку шпал.

В самом конце апреля приехал Тагунов. Он остановился в сто­роне и смотрел, как переправляются через самое большое болото гру­женые лесовозы.

Семен подошел к забрызганным грязью дрожкам директора, тот подал руку.

-  Здорово командир! Что, возишь?

-  Возим понемногу, лесозаводу пока хватает, не простаивает. Из плана заготовки не выпали. Идем ровно, хоть и не без проблем.

-  А я думал, сидишь, ждешь погоды. Скажи, где людей взял на ремонт лежневок?

- Собрали по деревне всех пожилых, раненых, у многодетных де­тей взяли временно в детсадик. Люди работают изо всех сил. Подго­нять не надо.

-  А как рассчитываться будешь? В промфинплане таких затрат нету.

-  Договорились, что вместо горбыля обеспечим всех березовыми дровами. Разница в цене будет оплатой. Кроме того, используем часть экономии, на которую мы нынче рассчитываем.

-  Ты вот сегодня технику рвешь по бездорожью, а в добрую по­году она встанет. Что тогда?

-  Мы оборудовали автополуторку кое-какими запчастями, поста­вили газогенераторную, карбидовую сварку и привлекли из гаража трех слесарей, которые на брони. Эта машина ремонтирует лесовозы прямо на трассе. Пока простоев не было.

-  Ну, ла-а-дно! Ты не забыл, что на носу знаменательная дата - Первое мая? План должен быть выполнен! Будем докладывать! Сдела­ешь план, или тебя перекрывать за счет других участков?

-  План будет сделан, не сомневайтесь. У меня на пилзаводе стоит два штабеля леса. Это резерв. В крайнем случае, я пускаю их в обра­ботку, но думаю, что этого не понадобится. Если нужно будет, дадите команду, и тогда пустим их на перевыполнение.

Директор вылез из дрожек, пожал руку Семену.

- Смотри, парень, не шути с этим, потом не отмажемся, если про­считаешься. Давай действуй, я на третий участок добираюсь.

Кучер, взнуздал лошадь, хлопнул вожжами, и повозка двинулась по грязи. Скоро она скрылась за ближним колком. Семен проводил отъезжающих долгим взглядом и возвратился к переправе. Там гото­вились к ночи. На лежневках скорость машин была малой, фары еле светили и нередки были случаи, когда лесовозы в темноте съезжали в болото. Придумали делать плоты, обмазывать глиной и разжигать на них костры. Узкая деревянная дорога, ведущая от берега к берегу, освещалась вся с вечера до утра. Старый дед Михеевич, которого все звали «Красный партизан», умело опираясь на березовую чурку вместо ноги, колол дрова для костров. Увидя Семена, он вонзил топор в бревно, доставая кисет, заговорил:

- Ты, Степаныч, несумлевайся насчет плану! Мы это дело сробим не первый раз. Ежели не хватит лесу, на себе дотащим, а свое всеодно возьмем. Больше всех заготовим. Говорят, есть знамя такое - приходя­щее. Скажи начальству - пусть к нам направляют. Пока оно идет, мы план закроем с переполнением.

Подошедшие за дровами бабы смеялись.

— Ну, Михеич, знамя получим, тебе на ворота повесим, пусть все видят, что ты у нас теперь самый геройский мужик.

Семен смотрел, улыбался и думал: «Русские люди! Не ведают па­ники. В тяжелую минуту забывают все свои потери, распри и ссоры, организуются и трудятся до победы. А когда пройдут трудности, сядут за общий стол, выпьют самодельной бражки, обнимутся и запоют свои вековые, проголосные песни, в которых радость, горе и надежда на счастье сливаются в единый звук, способный заставить сжаться в сла­достном и тревожном чувстве любую, даже самую черствую человече­скую душу. А утром снова на тяжкий труд. С таким тылом, конечно, мы разобьем фашистов».

Семен поднял руку, остановил попутный лесовоз и уехал на ле­сосеку, где работали административно-ссыльные.

Прошло две недели, наводнение закончилось. Производство лесхоза вошло в обычную колею. Люди, приходя с работы, занимались огородами. Деревня круглые сутки казалась пустой, стояла в тишине, как невеста перед свадьбой, украшенная цветущими деревьями чере­мухи, калины и яблонь «дичков». Только рано утром и вечером все приходило в движение. Жители отправляли или встречали возвраща­ющееся стадо коров и овец.

Животные спешили к своим стайкам, и вскоре слышался свист молочных струй, летящих в ведра.

Кое-где раздавались ласковые причитания:

- Стой, Зорька, стой, милая. Ослободишь сейчас вымечко и спать ложись. Двери я затворю, пауты не залетят. Вот так, стой, Зорька, стой.

Через час деревня снова стихала. Приезжему человеку могло по­казаться, что она живет обычной своей жизнью и даже благоденствует. Но опытный взгляд видел - деревня меняется.

Когда-то аккуратно посыпанные песком дорожки и тропинки у частных домов зарастали сорняками. Привезенный с лесозавода на дрова горбыль был вывален как попало и чернел поливаемый до­ждями, а в дровяннике было пусто. Там, где у бараков раньше были цветочные клумбы, теперь росла картошка и тянула к небу стройные листья сахарная свекла. Выбитые в окнах бараков стекла кое-как за­биты досками.

В обед дошколята, сбежавшие от бабушек, в грязных, нестиран­ных штанишках и затасканных рубашонках толпились у столовой. Они ждали, когда с обеда выйдут ссыльные и бросят им «на драку собаку» недоеденные кусочки черного хлеба. Не один раз пытались не допу­стить детей до такого унижения, но это никогда не удавалось. Убедить голодного ребенка отказаться хотя бы от крошки хлеба невозможно. Это продолжалось каждый день и горькие слезы тех малышей, кото­рым не хватило этой подачки, разрывали сердца взрослых. И прежде всего от того, что помочь было нечем.

Ближе к вечеру, иногда даже в потемках, на дорогах, ведущих из леса, появлялись отдельные женщины. Все в пыли, изнеможденные, они несли на себе небольшие мешки. Это матери эвакуированных се­мей возвращались из колхозов, где обменивали свою одежду, постель­ные принадлежности на прошлогодние овощи и муку.

Колхозники, как правило, меняли не потому, что крайне нужда­лись в поношенных вещах, а потому, что и сами знали, что такое голод.

Вечером в частных домах загорались керосиновые лампы, а в ра­бочих бараках до полуночи электролампы, но ни в тех, ни в других по­мещениях не виделось движений. Женщины, выбившиеся из сил на по­грузке леса в вагоны, кое-чем перекусив, засыпали мертвым сном. Вскоре вся деревня погружалась во мрак и тишину. Она казалась со­всем не жилой, если бы не четкое надоедливое тарахтение электро­станции, дающей ток лесозаводу, работающему круглые сутки. Война все безжалостней сжимала в своих тисках эту ранее благодатную, жиз­нелюбивую деревню.




~ Глава 12 ~

Утренняя прохлада еще скрывалась от лучей восходящего солнца в тени домов, под кронами деревьев и крышами складов пиломатери­ала, а бригады женщин уже торопились на работу. Небольшой юркий паровозик «кукушка» поставил в тупик пустые платформы, которые должны быть загружены лесом в течение дня. В это же время перио­дически подходили автолесовозы, их нужно было разгрузить.

Женщины надевали грубые брезентовые куртки, рукавицы - «верхонки» и приступали к работе.

В это утро Семен решил рассмотреть финансовый отчет. Не успел он раскрыть папку, как дверь распахнулась, и в кабинет буквально вле­тел Руслан. Его китель был расстегнут, кобура раскрыта и из нее тор­чал наполовину выпавший наган, а черные бусинки глаз горели от гнева.

-  Семен Степанович! Стрелять их всех надо! Они ха-ха на меня делают! Я прошу: «Кто аварию делал? Кто завод ломал?». Они опять: «Ха-ха!» Стрелять надо один, два человек! Они тогда шагом марш бу­дут ходить по команде.

-  Подожди, подожди. Что произошло?

-  Кто-то в бревно железный костыль забил, пила разломался. За­вод не работает.

Руслан, немного успокоясь, рассказал, что такая авария происхо­дит три-четыре раза в год. Подозреваются ссыльные, но виноватого не находится. Каждый раз забивается костыль, которым крепятся к шпа­лам рельсы.

-  Какое время потребуется для ремонта?

-  Механик говорит, что день-два надо. Пила запасная есть. Там еще какая-то железа сломалась. Делать надо.

Семен положил руку на телефон. Подумал несколько секунд и стал крутить ручку вызова.

-  Коммутатор? Катя, соедини меня с Тагуновым. Срочно давай! Ищи, где хочешь, хоть из-под земли доставай. Я ждать буду на про­воде.

Прошло несколько минут. Руслан продолжал также заполошно рассуждать, Семен, уставившись в пол, бегло обдумывал предстоящий разговор.

Наконец, в трубке послышалось тяжелое дыхание и голос дирек­тора.

-  Слушаю. Что у тебя стряслось там? Я на «точку» собрался, так телефонистка прибежала, прямо из ходка вытащила меня. Что у вас там, пожар что ли?

-  Диверсия на лесозаводе, пилорама выведена из строя. Завод не работает уже полсуток.

-  Ты сам-то был там?

-  Вот собрался, сейчас пойду. Пока не был.

-  А чего тогда барабанишь? Ты разберись сначала! Я тебе сколько раз говорил: «Гони ты этого начальника охраны! У него на заднице мозоли уже наверно - все сидит в своей конторе. Пиши на мое имя докладную, я его быстро выпру. Пусть в штрафбате в атаку побегает. Ты давай, добряком там не рисуйся, а то я тебя самого разжалую к ед­реной матери! Имей в виду, что бы ни случилось, весь спрос с нас с тобой. Разберись как положено, а то эти ссыльные на вас скоро ездить будут! Подведи одного из них под 58-ю статью на десять лет без пере­писки, тогда другие задумаются. Понял меня? Давай действуй!

Он замолчал, нервно дыша в трубку, потом устало добавил:

-  Пока завод не пустишь, не звони! Я с тобой разговаривать не буду! Все!

С видимой озабоченностью Семен «дал отбой», еще раз провер­нул ручку телефона, сообщив тем самым, что разговор окончен, затем обратился к настороженно смотрящему на него Руслану - уполномо­ченному ГПУ.

-  Приведи себя в порядок, застегни китель, поправь оружие, успо­койся, шагай к начальнику охраны, забирай его и приходите на лесоза­вод. Я буду там.

-  Боченко надо бы взять с собой.

-  Не надо! Со ссыльными имеешь право работать только ты, как уполномоченный государственной и политической власти. Ну а я с то­бой как хозяйственник, обеспечивающий быт, питание и организацию труда ссыльных...

Семен подошел к Руслану, стряхнул с его кителя прилипшие опилки, поправил на его голове фуражку.

-  Ну, вот так! А сейчас давай дуй за охранником, а я - на завод.

В полукилометре от деревни виднелась огромная гора опилок. Зи­мой дети катались с нее на лыжах, а теперь она прела под солнцем, испуская пахнущий смолой пар. На обратной стороне горы распола­гался лесопильный завод.

Шагая по дороге, заваленной сосновой корой, Семен думал: «Все наши усилия весенней вывозки леса по бездорожью окажутся напрас­ными, если завод простоит трое суток, а в случае повторения диверсии, годовой план не выполнить. Это будет крах с партийными, государ­ственными, а возможно, и с уголовными выводами. Это бы ладно, но фронт не получит нужную древесину, чего нельзя допустить. Значит, вредитель должен быть пойман. Придется бросить все и заняться след­ствием».

Навстречу двигалась подвода. С телеги спрыгнул механик завода и подошел к Семену.

-  Вон, вал везу в мастерскую, весь изогнуло. Править надо, дня два уйдет. Семен Степанович, надо делать что-то, ловить гада. Четвер­тый раз ведь уже авария. Мы вот вкалываем сейчас, а эти ссыльные сходят на обед и сидят, да спят довольные. Надо тряхнуть их как сле­дует. А этот грузин молодой кричит на них, наганом машет, а они сме­ются. Директор завода скоро с ума сойдет с ними. Ходят вразвалочку, хоть закричись.

-  Ладно, Болотов, поезжай. Твое дело завод скорей запустить, а виноватого найдем, никуда не денется.

Мужчины цепко пожали друг другу руки и спешно разошлись.

Двери небольшой конторки лесозавода были полуоткрыты, от­туда слышалось:

-  Ты, хохол несчастный, будешь говорить или нет? Кто костыль забил? Признавайся, сука такая!

-  Та я сдурив, чи шо? Хай меня чертяка зъист, шоб я такую бяку зробыв. Ни, начальник, ни! То чужак зробыл тай тикает до хаты.

За столом сидел худой, со злым взглядом, директор завода, перед ним стоял растерянный, белобрысый, молодой украинец. Семен при­сел на стул, положил снятую с головы, кепку на стол оглядел опраши­ваемого.

-  Иди к своей бригаде. Сделайте уборку вокруг пилорамы и на подъезде. Все завалено щепой и сосновой корой! Как вам не стыдно, скоро к заводу подойти нельзя будет, сами ноги тут все переломаете. Иди!

Пришли запыхавшиеся начальник охраны и Руслан, уселись и вы­жидательно уставились на Семена, который обратился к директору:

-  Бревна с костылями откуда брали, со средины штабеля или с краю?

-  Кажется, с краю. Надо у поляков спросить, они подают на пи­лораму.

-  Ничего же ты не знаешь! Думаешь, они признаются, если фак­тов нет? Тихонько узнай, без шума, и доложи, да не по телефону, а лично. А сейчас давайте так: охрана - ведите ссыльных на обед, а по­том всех на погрузку леса в вагоны. Директор - отправляйся в мастер­скую и не уходи оттуда пока вас не отремонтируют. Мы с Русланом остаемся здесь, остальные свободны. Приступайте к делу.

Семен с Русланом осмотрели штабель бревен, из которого шла подача на распиловку. Оказалось, что костыль действительно был за­бит в крайнее дерево, значит, забивали не на лесосеке, а здесь на месте.

Когда подошли к разобранной пилораме Семен удивленно вос­кликнул:

-  О, брат ты мой, здесь работал специалист, а не случайный чело­век. Видишь, сначала бревно просверлено ручным сверлом, а потом вставлен костыль, без шума. Сверху все замазано смолой, чтобы не было видно повреждения древесины. Наверняка где-то здесь спрятан инструмент, но мы искать его не будем, а то спугнем преступника. По­хоже, Руслан, это работа не ссыльных, а кого-то посерьезней.

Возвратившись в контору, Семен зашел в отдел НКВД.

-  Слушай, Бочаренко, кажется, твой кадр на лесозаводе сработал и похоже это натуральный, опытный враг народа. Думаю, надо бы у железнодорожников проверить на месте ли все костыли шпальные. Если все там в порядке, в кассе узнать, кто систематически ездит в Кур­ган. Думаю, он не один действует. Если будет подозрение, подключай своих областных коллег. Сообщи начальству, пусть за ним в городе последят. Ну что, договорились?

-  Ладно, завтра с утра займусь.




~ Глава 13 ~

Он появился в поселке - высокий, статный и сам добродушно рас­сказывал: «Раненый я, на мину наскочил». При этом беззастенчиво за­дирал майку и показывал заживший шрам на боку. Затем с горестной улыбкой шутил: «Раненый, контуженый, насмерть перепужаный». Это подтверждал и участковый милиционер: «Документы у него в порядке, все как положено».

С фронта уже не вернулось почти половина сельчан, и поэтому прибытие каждого мужика было заметным. А этот просто заворожил всех своей общительностью, простотой и веселым нравом. Хотя по виду ему было не менее тридцати, он при знакомстве залихватски представлялся: «Леха!». Жил он недалеко от клубного сада на квартире у старухи, которая или безумно таращилась вокруг себя, сидя на крыльце или, блаженно улыбаясь, спала тут же, уронив седую голову на грудь. Леха называл ее бабушкой, проворачивал в хозяйстве не только всю мужскую работу, но так же готовил скромную еду. Насколько неподвижна и молчалива была старушка, настолько Леха был неугомонным и красноречивым. Казалось, что он знает и умеет все.

Когда старожилы спрашивали его, откуда он взялся такой шуст­рый, ведь до войны его никто не видел, Леха с грустью отвечал:

-  Помнишь у озера «Чаша» рыбацкий поселок был раньше? Там я родился. А про Егопцева Яшу слышали? Все сельпо рыбой обеспе­чивал. Утонул однажды осенью. Из лодки выпал да и запутался в сетях. Папаша это мой был.

Все думали, что Лёха будет работать в леспромхозе, но он вскоре удивил деревню еще одной своей способностью. Однажды, зайдя в сельский клуб, где под скрип старой радиолы уныло топталась в танце молодежь, он вдруг схватил баян и заиграл громко и уверенно. Зал рас­цвел улыбками танцующих, глаза которых засветились весельем и за­дором. Завклубом с появлением первых звуков баяна обмер, а затем, широко улыбаясь, замахал руками, изображая дирижера.

На следующий день Лёха был принят на работу культорганизато­ром-затейником, деревенские бабы рассудили:

-  Пусть робит! Может девки с парнями около него будут, а то бегают на вокзал к каждому поезду, потом жди их до ночи. Неизвестно где шляются. Здешние-то наши мужики только и умеют, что лес валить и табак смолить, а этот не пьет, не курит и слово путное сказать может.

Через несколько дней, на центральной площади села, около мо­локанки, представители почти каждой деревенской семьи, сдающие налог по молоку, разглядывали объявление: «Молодежь, давай на сцену! Танцевать! Плясать! Петь! Ставить концерты! Про Войну!». Ве­чером, скептически улыбаясь и делая вид, что это их мало интересует, парни и девчонки потянулись в клуб.

Лёха в черной, небрежно полурастегнутой косоворотке, туго стя­нутой поясом и хромовых сапогах, уверенно объявил собравшимся:

- Каждый уважающий себя советский парень должен уметь ба­цать, то есть зажигательно плясать. Показываю!

Он под музыку радиолы развел такую «цыганочку» с выходом, хлопаньем ладошами по голенищам сапог и по полу, с лихими выкри­ками:

-  Хоп! Хоп! Давай ромэнэ! Ой, ходи, ходи, похаживай!

Когда радиола замолкла, он подхватил баян и, аккомпанируя себе, перешел на чечетку. Блестящие его сапоги порхали над полом, выбивая ритмичную, затейливую дробь. Под этот перестук Лёха азартно выкрикивал:

Ах, воевать я ухожу
В сторону немецкую,
Может голову сложу
За нашу власть советскую!

Следовали переборы баяна, разворот на одном каблуке, отчаян­ное притопывание и вновь неожиданный выкрик:



Ударили по голове,
Гимнастерочка в крове!



Эта лихая пляска с полной отдачей молодой, неугомонной энер­гий, лихие, отчаянные, чуть приблатненные выкрики и припевки пол­ностью ошарашили деревенских парней, привыкших к деловой, разме­ренной жизни. Они стояли недвижно, словно замороженные.

Закончив пляску, Леха вытер со лба пот и неожиданно властным голосом скомандовал:

- Давайте все на сцену, начнем разучивать первые колена. Быстро давай!

Через пять минут сцена грохотала от топота начинающих обу­чаться плясунов. Леха был хорошим организатором. Уже через месяц заработали постоянно хоровой, танцевальный, музыкальный и драма­тический кружки. Концерты следовали один за другим. Зал всегда был полон. Жители приходили смотреть выступление своих детей и вну­ков.

Иногда Лёха уезжал в областной центр, до которого было около сорока километров. Он с вечера шутливо предупреждал пацанов:

-  Вы тут завтра прокантуйтесь денек самостоятельно. Мне к врачу надо. Зуб замучил к черту. Ни есть, ни спать не дает, собака та­кая. Я быстро - туда и обратно.

Возвращался он ночным поездом, а утром уже был в клубе.

Особенно привязались к Лёхе начинающие школьники. Маль­чишки, как растревоженные пчелы всегда окружали его, а он был с ними как с ровней и умел разжечь и удовлетворить их любопытство. Его рассказы о войне выслушивались детьми как откровения бога. Они глотали каждое его слово. Маленькие сердца трепетали от услышан­ных подробностей, а рассказчик таинственным шепотом как бы рас­крывал слушателям секреты.

-  Последний год отбухал я в полковой разведке. Языков таскали через фронт. У меня нож был - «финкой» называется - острее бритвы наточен.

Подползем ночью и выбираем, чтобы немцев не больше двух де­журило. Я подкрадываюсь, да как хватану одного по горлу финкой и голова долой. Только каска сбрякает! А второму сапогом под дых - бац и в глотку суконную тряпку - хлоп, чтоб не орал. На спину его и к своим. Бывает волоком тащишь, а некоторые сами бегут, как милень­кие.

Иногда из толпы пацанов раздавался простодушный вопрос:

-  Слышь, Лёха, а тебе за это награды давали?

-  Награды? А как ты думаешь?

Он указательным пальцем проводил круг во всю свою грудь и, победно оглядев детей, заявлял:

-  Надоело снимать медали, когда на задание уходишь. А в конце войны возвратились однажды с языком, видим - штаб наш весь раз­бомбили. Ни наград, ни документов. Все сгорело!.. Но ничего, обе­щали восстановить. Только об этом - молчок! Никому ни слова, воен­ные тайны нужно хранить. Настанет время и всё объявится.

В праздник пятой годовщины Великой Победы Лёха удивил пар­тийцев и ветеранов войны своей скромностью и рассудительностью. Когда ему предложили нести на поселковом параде огромное Красное знамя, упирая на то, что приедут «киношники» снимать торжество в деревне, и нужен видный, сильный знаменосец, Лёха отказался.

-  Что вы? Я бы конечно рад стараться! Но это неуместно. Есть люди посолидней меня.

Нести знамя поручили знатному фронтовику и могучему лесо­рубу, а Лёха даже не появился на параде.

Это еще более подняло его авторитет в поселке.

Пожилые деревенские старожилы на перекурах, разворачивая ки­сеты с махоркой и слюнявя самокрутки, кратко рассуждали:

-  Видать, образумился плясун-то клубный. Наверное, тоже не сладко досталось. Старается угодить каждому. Опять же живет скромно. По бабешкам блудным не шастает. Девок не трогает. Может где и заскочит ко вдовушке какой, дак это не велик грех. По молодости чего не бывает! Главное тихо и гладко все. Разговоров нет об этом. Ви­дать не глупый парень. Башка варит.

Однажды осенью о Лёхе вновь заговорил весь поселок, а для па­цанов он прослыл героем.

Услыша с озера детские вопли и крики, бегущих мальчишек: «Мошонок тонет в камышах», - Леха рванулся к озеру, упал на лёд и пополз к торчащей из воды голове Славки Мошонкина.

Сунув ему один конец клюшки, во второй вцепился зубами и, упираясь руками об гнущийся лёд, вытащил тонущего из майны. Затем они медленно докарабкались до берега. Тут Лёха сгреб Славку на руки, добежал до ближайшего дома, открыл ногой двери и, укладывая маль­чика на лавку, прохрипел:

-  Разденьте парня, на печку и под шубу. Пусть поспит, чтобы ис­пуг прошёл... А я к себе погребусь.

Он степенно пошел по улице, шелестя заледеневшими штанами. Толпа пацанов сопровождала его до ворот и долго еще мальчишки гру­дились, пересказывая прохожим о спасении Славки.

После этого события Лёха полностью был признан в поселке своим. Бабы кланялись ему издалека и приглашали:

-  Зашёл бы, Алексей к вечеру, когда коровы придут. Молочка парного унёс бы, да творожку свежего.

Лёха отмахивался обеими руками.

-  Некогда, бабоньки, на репетицию спешу.

Тогда угощенья стали приносить на дом, передавая старухе гли­няные крынки.

Так и прижился бы Лёха-затейник в поселке надолго, но ранней осенью произошло событие, от которого вся деревня обомлела.

Рано утром у дома, где проживал Лёха, раздались выстрелы. Бы­валые фронтовики поняли, что стреляют из боевого оружия и кинулись туда. За ними увязались женщины и дети. Подбежавшие увидели, как из дома солдаты выводили связанного Лёху. Был он в нательном белом белье, сопротивлялся и зло скалил зубы. Следом с револьвером в руке вышел военный капитан. «Отстреливался гад», - дрожащим, нервным голосом пояснил стоящим у ограды селянам. «Вон, - кивнул он на си­девшего у крыльца солдата - Блохина чуть не убил, в плечо попал. Его самого бы пристукнуть надо, да приказано взять живым». Подбежав­шие люди кричали:

-  Что случилось? Пошто стреляют?

В это время Лёха встрепенулся и, изворачивая голову к толпе, ис­терично закричал:

-  Что уставились?! Думали я дурак? Перед вами тут плясать при­ехал? Презираю всех! Победители нашлись! Много вас наплодилось! Не смогли всех перебить, но доберутся еще! Попомните!

Солдаты бегом потащили его к автомашине - «черному ворону», но он уперся ногой в подножку и, надрываясь, снова дико закричал:

- Зимой масло растительное скушали? Цистерну! Это я краны от­крыл! А пожары в лесах? А на складах в Первомайке? Пилозаводу вре­дил.

Два дюжих солдата, высунувшись из будки, подхватили Лёху под руки и за волосы быстро затянули внутрь и захлопнули дверь. Участ­ковый милиционер Боченко, шагая вдоль ограды, отталкивал стоящих молчаливо людей.

-  Расходись! Нечего тут панику разводить! Без вас обойдутся! Пропустите доктора! Чего уставились! Доктора, говорю, пропустите!

Через несколько минут раненого увезли на лошади в местную больницу. Автомашина, выбросив едкие клубы выхлопных газов, мед­ленно двинулась к околице.

К толпившимся подошел Коробов, он как всегда был аккуратно одет, подпоясан своим командирским ремнем, в до блеска начищен­ных хромовых сапогах, нетороплив и спокоен. Раздался голос:

-  Семен Степанович, пошто его так-то? Вроде мужик был как му­жик. Неужели правда все? Даже не верится как-то.

Семен остановился, помолчал и когда все утихли, уставившись на него, заговорил как можно мягче:

-  Вот видите как бывает. Просмотрели мы врага. Сколько он вреда наделал! А все наша доброта и беспечность. Война идет не только на фронте, в основном, конечно, там, но и в тылу есть заслан­ные враги. А есть и не засланные, а продавшие врагам свою душу, свою Родину, нас с вами. Поэтому давайте будем бдительными. Не дадим воли вредителям. При первом подозрении обращайтесь в органы НКВД... А теперь успокойтесь и давайте разойдемся, скоро всем на работу. Нужно еще отдохнуть.

Люди стали молча покидать место неожиданного происшествия.

Только в стороне долго горбились и кряхтели старики, погляды­вая на дом, где жил арестованный, словно ожидали увидеть разгадку происходящего. Они без нервозности, тихонько рассуждали между со­бой:

-  Вот тебе и Лёха! А все говорил, что из «Чаши» приехал. Там и родился, мол. Вот что, проверить надо было!

-  «Чаша»-то она вон где! Сто километров будет, не меньше. На дальнем берегу озера. В тайге. Там теперь никого нет. Рыбы не стало, и люди все разъехались кто куда.

-  Да там и рыбы то было - ни окуня, ни щуки, один карась голи­мый трепыхался. За войну-то и его съели напрочь, от того и убрались все оттуда. Попробуй, разберись теперь.

Степенно рассуждая, дымя цигарками, мужики старались не смотреть друг на друга, виновато пряча глаза.

«Черный ворон», выехав за деревню, направлялся к лесу, когда офицер увидел в боковое зеркало, что за машиной, не смотря на под­нятую ею пыль, бегут десятка полтора мальчишек. Некоторые из них догоняли ее и кричали: «Лё-ха! Лё-ха!». Шофер увеличил скорость, но пацаны не отставали, тогда капитан дал команду остановиться, вы­прыгнул из машины и двинулся на встречу бегущим.

-  Куда направились? Одурели что ли? Лучше бы купаться шли! Смотрите какие грязные, как черти!

Запыхавшиеся мальчишки тяжело дышали и молчали. Наконец, самый старший - Юрка Базарнов крикнул:

-  Зачем вы Лёху-то забрали? Он хороший. С немцами воевал ведь.

Офицер подошел ближе к ребятам и, призывно махнув рукой, громко приказал:

-  Давай сюда все! Ко мне, до кучи, а то разбежались как мыши.

Он снял фуражку и, отряхивая ее от пыли, из-под лобья погляды­вал, как мальчишки, опасливо озираясь, один по одному собирались вокруг него. Юрка из-за спин своих друзей опять непримиримо крик­нул:

-  А что хватать-то людей? Забрали, да еще и связали!

Капитан, несмотря на вызывающий тон Юркиного вопроса, спо­койно ответил:

-  А ты как думал? С врагами иначе нельзя.

-  А при чем тут Лёха? Он ведь ни кого не трогал! - ерепенился Юрка. Офицер сумрачно оглядел пацанов и заговорил четко и строго:

-  Вот он-то и самый враг! Давно его искали. На Украине взяли в плен, а он сбежал с эшелона. Правильно ты сказал, кивнул он Юрке, что он с немцами воевал. С ними, да против нас. А потом палачом был в концлагере. Сотни людей расстрелял. Детей живьем закапывал. И во­все он не Лёха, а по его документам жил. Лёху этот бандит давно заре­зал в рыбацком поселке. Пощады ему не будет, получит теперь свое.

Капитан помолчал, оглядел детей, уставивших на него изумлен­ные взгляды, потом с наигранной бодростью хохотнул:

-  Ну что носы свесили? Давайте все по домам! Нечего тут бегать да пыль глотать! А кто спросит, скажите, что, мол, врага арестовали и увезли.

Офицер пошел к машине, но ребятня не трогалась с места. Маль­чишки неотступно смотрели на него, как будто ожидали, что все ска­занное им он обратит в шутку. Детские сердца еще не овеянные жесто­ким ветром действительности, с трудом воспринимали случившееся.

Офицер уже поднялся на подножку автомобиля, когда вдруг са­мый младший и худенький из пацанов, еле сдерживая слезы, выкрик­нул дрожащим голосом:

-  Дяденька, а его теперь застрелят что ли?

Военный сел в кабину и ответил, открыв дверцу:

-  Судить его будут. Что положено по закону, то и получит.

Машина, колыхаясь на разбитой дороге, двинулась в сторону леса. Мальчишки больше уже не бежали за ней, а неподвижно стояли до тех пор, пока она не скрылась за кустами, тогда они зашлёпали бо­сыми ногами, направляясь в сторону села.

Несколько дней жители поселка горячо обсуждали это происше­ствие. Пацаны метались от одной толпы к другой, пытаясь услышать что-то новое. Но вскоре, как обычно, эти разговоры и волнения размы­лись другими событиями и вспыхнули вновь с новой силой, когда ми­лиционер сообщил, что суд приговорил Лёху к расстрелу.




~ Глава 14 ~

В мае 1946 года со стороны гарнизона Кантемировской дивизии по отдельной ветке на транспортную магистраль вышел необычный состав. Впереди паровоза шла платформа, сзади его были прицеплены два спальных пассажирских вагона. Все виды поездов поспешно осво­бождали ему главный путь, светофоры встречали зеленым светом. Пу­теобходчики вставали по стойке смирно. Состав быстро набирал ско­рость.

В одном из вагонов ехал Лазарь Моисеевич Каганович, член по­литбюро ЦК ВКП (б). Во время войны он был наркомом путей сооб­щения и входил в пятерку самых близких к Сталину лиц. На всех особо важных постановлениях ЦК и на всех расстрельных списках рядом с подписью вождя стояла его роспись. Лазарь Моисеевич уже был пере­брошен на строительство, а те работники, которые помнили его приезд в Челябинскую область во время военных лет, менялись в лице и не­вольно вздрагивали, услышав его фамилию. Среди руководства сель­ской местности, куда он выезжал на специальном автомобиле, у кото­рого вместо задних колес были установлены гусеницы. Ходила молва, что одному из них он ответил: «Я вам, слушайте, не "товарищ", а член Политбюро». После его отъезда мужики в деревнях часто шутили меж собой: «Я тебе не "слушайте", а член».

На этот раз спецпоезд двигался на крупную станцию «Косо­бодск» Курганской области. Здесь спешно вычистили железнодорож­ный тупик, убрали от него близлежащие штабеля бревен, установили короткую эстакаду для съезда транспорта с ожидаемой платформы, осветили площадку и протянули к ней телефонную линию.

К двум часам ночи за штабелем леса остановились две легковые машины и к ним еще подходили люди. Приехали областные, районные и местные руководители.

Через несколько минут вдали над лесом появилось светлеющее пятно, скоро оно стало ярким и, наконец, из бора вырвался на откры­тую околицу слепящий луч паровозного прожектора, лихо свернув в тупик, померк под светом электрических ламп и остановился. Паровоз устрашающе дико зашипел, спуская пар, и затих. Встречающие подо­шли к вагону, но там никакого движения не замечалось.

Прошло несколько томительных минут. Наконец, дверь перед­него вагона открылась, на ступени вышел майор. Он оглядел пришед­ших и негромко без выражения сказал:

-  Кто это придумал такое сборище?

Укоризненно помолчал и добавил:

-  Все будьте у телефона. Кого надо вызовут.

Он повернулся и ушел, закрыв двери. Пришедшие оторопело по­стояли и стали расходиться. Все молчали, лишь один кто-то, сдержи­вая голос, сказал:

-  Он, конечно, спит, а мы как сдуру приперлись. Надо было начальнику вокзала одному появиться и узнать все.

Из второго вагона вышли солдаты с оружием и взяли состав под охрану.

На встречу к десяти часам утра были приглашены только секре­тарь обкома, райкома партии и начальник РГПУ области. Его задача была опознать приглашенных. Майор - начальник охраны, проверял каждого по списку, где значились должность и обязанности пришед­ших, затем по одному пропускал в небольшой зал. Здесь в пять рядов стояли привинченные к полу мягкие сиденья. По первому ряду протя­нута красная лента, что указывало на запрет сюда садиться. Последним зашел майор и оглядел зал.

-  Товарищи, что вы расселись, как утки на озере. Давайте уплот­нимся. Пересядьте на первые ряды, а то будто боитесь один другого, прячитесь. Зря! Отсюда еще ни один виноватый не ушел без наказания.

Пришедшие и без того напряженно замеревшие, после этих слов окончательно обомлели. Открылась небольшая дверь и вошли двое. Первым шагал Каганович. Он был спокоен и безразлично смотрел в зал. Не сказав ни слова, он сел за стол и, взяв в руки список присут­ствующих, долго его изучал. Тишина полностью заполнила помеще­ние. Казалось, что люди даже не дышали. Наконец, раздался его голос. Говорил он кратко, конкретно, убежденно и безаппеляционно. Чув­ствовалась манера выступлений Сталина, что говорило о их значитель­ной близости. Все это привело слушателей в транс.

-  Политбюро ЦК ВКП(б) обеспокоено медленным развитием Курганской области. Мне поручено разобраться и сделать выводы, не совершили ли мы ошибку, доверив некоторым из вас ответственную государственную и партийную работу.

Лазарь Моисеевич властно повернул голову в сторону вошедшего с ним стенографиста. Убедившись, что тот старательно пишет, продол­жил речь.

-  Практика деятельности ОГПУ показывает, что безответствен­ные руководители часто наносят государству вред не менее значимый, чем явные враги народа. Следовательно, и рассматривается органами с такой же строгостью.

Сегодня вы, каждый по своей отрасли или по объему обязанно­стей, отчитаетесь передо мной почему после окончания победоносной войны, объемы производства в Курганской области начинают падать или остаются без движения. Прежде всего, в сельском хозяйстве, транспорте, сельском строительстве и ряде других. Начнем с област­ных проблем. Давайте конкретно минут за двадцать каждый.

Первый секретарь обкома встал и дрожащими руками начал пе­ребирать листы небольшого блокнота.

-  Животноводство ведется в основном за счет скотоводства.

-  Не говори глупости! Ты считаешь, что я думаю за счет слоно­водства? Отвечай конкретно с цифрами.

Каганович строго взглянул в зал.

-  И остальных прошу не пустословить. У нас для этого нет вре­мени.

Секретарь вновь затряс блокнотом и, подняв глаза к потолку, назвал несколько цифр по надою молока и поголовью скота, затем опять уставился на члена политбюро. Нервное перенапряжение совсем выбило его из привычной колеи ни кем непререкаемых рассуждений. Он окончательно растерялся и услышал:

-  Ладно, в животноводстве ты не в курсе! Давай по готовности к посевной.

В такой манере и напряжении встреча продолжалась до самого обеда, затем слово взял член политбюро.

-  В военное время за такие отчеты вы все попали бы под суд, а затем в штрафбаты, а кое-кто под расстрел. Сплошная безответствен­ность. Я могу распорядиться и сейчас, но, учитывая, что область выде­лена из Челябинской менее чем три года назад, ограничимся предупре­ждением.

Каганович встал, нажал кнопку, моментально в дверь вошел майор.

- Скажи там, пусть пары поднимают, скоро поедем.

Майор молча вышел и через минуту на паровозе монотонно загу­дел вентилятор, раздувая в топке пламя из тлеющих углей. Лазарь Мо­исеевич подошел вплотную к рядам сидящих.

- Я приехал в этот тупик не случайно. Здесь в центре леспромхоза на окраине поселка еще два года назад запланировано строительство крупного учебного центра трудовых резервов. Где это училище? Его нет! Значит, не подготовлены сотни рабочих, не выдано стране тонны продуктов и материалов.

Еще в 1940 году Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение создать систему «Трудовых резервов» для подготовки рабочих кадров. В этом же году система выдала четыре тысячи необходимых рабочих, а в сле­дующем году, несмотря на начало войны, на заводы и сельское хозяй­ство пришло более двух с половиной миллионов молодых выпускни­ков. Они вовремя заменили ушедших на фронт.

Вы не выполнили решения Политбюро. Школы нет! Значит, к вам необходимо применить особые меры.

Он помолчал, упиваясь потрясением людей, и продолжил:

-  Сейчас у нас май, если к Новому году не будет первого набора в построенную школу учеников, придется вам отвечать в другом месте. Срочно подберите умелого, делового коммуниста на должность дирек­тора.

Нерешительно встал секретарь райкома и, торопясь, проговорил:

- У нас намечен кандидат - заместитель директора ЛПХ, комму­нист Коробов. Фронтовик, комбат. Он сидит у телефона, можно вы­звать.

-  Я вам кадры подбирать не буду. Сами решайте и сами будете отвечать. Если не решите вопрос в срок, отправим тебя вместе с дирек­тором на отдых... В Магадан, годков на десяток.

Каганович довольно широко рассмеялся, обнажив крупные зубы, сплошь покрытые золотыми коронками.




~ Глава 15 ~

После демобилизации Семена из госпиталя на семью Коробовых свалилась ужасная беда. Пропал без вести на фронте старший сын Ана­толий. Окончив Ленинградское военно-инженерное училище, он ко­мандовал саперным взводом.

«Так и знай, на мину налетел, - говорил Семен. - Выбрал тоже профессию - хуже некуда. Говорят, они в атаку не ходят. Лучше бы ходили! Они, как проклятые, всегда на передовой! Отступаем - они последними отходят. Сначала мосты, заводы, дороги взрывают, а по­том мины устанавливают, пока немцы не подойдут. Артиллерия рас­стреливает, самолеты бомбят, а они все копаются. Наступаем - они опять впереди, разминируют, мосты строят, дороги. Конечно, погиб, он же не отступит! Эх, Толя, Толя, сынок! Что же с тобой случилось».

А дело было так:

Весь в поту, грязный и небритый Анатолий, согнувшись, с зажа­тым в руке пистолетом, в котором осталось три патрона, задыхаясь от слабости, бежал вдоль рядов залегших красноармейцев. Он без конца повторял, с усилием раздирая потрескавшиеся, кровоточащие губы.

-  Все разом! Вперед! По команде! Последний бросок! Через до­рогу, в лес! Прорвемся!

Неделю назад, после долгих боев его рота оказалась в окружении посреди брянских лесов. Прорвались с боем и отступали к своим. Ана­толий временами отходил в сторону от движущегося отряда и, стоя в тишине, замирал, но ни гула артиллерии, ни рассыпающихся пулемет­ных очередей не слышалось. Где фронт? И существует ли он?

В одной из разрушенных деревень они взяли проводника, кото­рый пообещал вывести их к железной дороге и указать дальнейший путь. И вот уже шесть суток, без пищи, неся на плечах раненных, рота пробиралась по дремучему лесу. Утром седьмого дня, обессилевшие люди вышли к шоссе, которое охранялось немцами. Посоветовавшись с опытным комиссаром Гусманом, который участвовал еще в граждан­ской войне, решили атаковать и броском преодолеть шоссе.

Анатолий упал рядом с красноармейцами и тяжело дышал. Пот заливал глаза. Он прижался лбом к сырой, холодной земле. «Мать сыра земля, спаси и сохрани, ведь мне только девятнадцать лет», - проле­тело у него в мозгу, но уже в следующий миг на него навалился, еле прибежавший комиссар. В груди у него клокотало, он не мог вымол­вить ни слова. Достал откуда-то из-под растрепанной бороды пакет и совал его в планшетку Анатолия.

-  Донеси, отдай. Я не добегу. Все расскажешь там.

Немцы обнаружили отряд, лежащий у самого края леса. Загрохо­тало сразу два пулемета с их стороны. Захлопали минометы. В лесу затрещали, застучали сучья, сбиваемые пулями. Захрипел рядом ко­миссар:

- Давай, Толя! Надо поднимать! Опоздаем!

Они встали разом - сутулый, бородатый старик и высокий, строй­ный парень.

Анатолий закричал на весь лес.

-  Рота-а-а! В атаку-у! Вперед!

И они выскочили двое на шоссе. В стороне выбежало еще пять- шесть бойцов. Остальные не поднялись. Рота осталась в лесу.

-  Беги, беги, Толя! - кричал комиссар, но Анатолий остановился и пошел назад.

- Братцы! Вставайте, а то все пропадем! Встать! Встать! Вперед!

Он вдруг почувствовал, как в спину ударила горячая, жесткая волна воздуха и увидел, удивляясь, как дорога поднялась вертикально и ударила его прямо в лоб.

Как только сознание вернулось, он попытался вскочить, но снова упал, на этот раз на спину. Голова разламывалась от боли и кружилась.

С трудом открыв глаза, он увидел вокруг себя несколько пар сол­датских сапог, а подняв взгляд - автоматы в руках четырех немцев.

-  Stent auf!

Анатолий с трудом встал, сначала на четвереньки, потом выпря­мился. Немцы обошли вокруг него и загоготали. Он был на голову выше их и наполовину шире в плечах. Все происходило как во сне. В двух шагах неуклюже лежало недвижимое тело комиссара. Рядом с ним подсумок с гранатами. В голове Анатолия тяжело кружилась одна мысль: «Схватить бы гранату и себе под ноги - все равно расстре­ляют». Как будто почувствовав его настроение, один солдат упер ствол автомата ему в живот и прокричал:

-  Русс офицер, пух, пух!

Подошла крытая брезентом машина, полная русских военных. За ней двигались два мотоцикла с автоматчиками. Анатолия втолкнули в грузовик. Буквально через полчаса пленных уже загоняли в железно­дорожные вагоны для перевозки скота, а к концу вторых суток поме­стили на огороженное колючей проволокой поле около какого-то немецкого селения. Предварительно всех разули и сняли ремни. Неко­торые пленные командиры отрывали зубами петлицы с воротников. Анатолий этого делать не стал - сохранил лейтенантские знаки.

Ворота зоны открывались три раза в сутки. Первый раз для вы­воза умерших за ночь, второй - для завоза телеги с сырой брюквой или репой для еды пленным, а перед третьим открытием лагерников вы­страивали в две шеренги. Начинался отбор наиболее здоровых узников для каких-то работ. Иногда при этом присутствовали гражданские немцы.

Дня через три увезли и Анатолия. С тех пор он более двух лет кочевал из одного лагеря в другой. Копал рвы для захоронения рас­стрелянных и умерших пленников, разбирал завалы, строил новые ла­геря и все время под дулом автомата.

Голод, постоянные унижения, избиения, издевательства, мучения умирающих раненных на его газах и больных, картины массовых рас­стрелов — сделали его угрюмым и замкнутым. Постоянная усталость и недомогания породили в нем безразличие к себе и к окружающему. Переводчики сообщали, что Москва пала и войска Вермахта победо­носно шествуют на Урале. От таких вестей хотелось дико кричать и кинуться в сторону сторожевой вышки, чтобы получить навстречу пу­леметную очередь в грудь. Но какая-то капля надежды и достоинства сдерживали его от этого, и он упорно ждал момента удобного для по­бега.

В одном из концлагерей во время подбора пленных появилась мо­лодая белокурая, светлоглазая немка. Она придирчиво осматривала «товар», брезгливо сжав губы.

Остановилась она и около Анатолия. Ощупав его хозяйским взглядом, кивнула головой и прошла дальше. Автоматчики отвели его в сторону. Вскоре рядом поставили еще четверых. Не глядя больше на них, немочка вышла за ворота, а отобранных ею пленников погрузили в «душегубку», которая через несколько часов доставила их в неболь­шой аккуратный городок. Разместили в бараке, охраняемом часовыми. На нарах лежало, кроме приехавших сюда, еще около ста человек. Как оказалось, все они работали на заводике, принадлежавшем белокурой немке, которую звали Берта. Здесь пилили тарную доску и сколачи­вали ящики разных размеров.

Прямо на заводе, в углу, была отгорожена крохотная комната. В ней варили для обеда рабочих брюкву. Кормили раз в сутки, как и в лагерях, но работа была полегче. Жить было можно, если бы не посто­янный голод, непроходящая тоска и угнетающее чувство вины за слу­чившееся. Сотни раз бессонными ночами он вспоминал все события, приведшие его к пленению, но так и не смог найти объяснения проис­шедшему. Он не представлял всех размеров военной трагедии на этом этапе смертельной схватки двух огромных, могучих стран, не знал, что сотни тысяч солдат и командиров стали жертвами просчетов военно­начальников, находящихся далеко от фронта и их постигла такая же участь — быть пленными. От того его собственная судьба казалась ему наиболее ужасной и позорной.

Хозяйка время от времени обходила свой завод. Высматривала тех, кого покидали силы. Через сутки этих несчастных не допускали в цех и уводили. На их месте появлялись новые люди.

Поэтому, когда по цеху пролетал шопот: «Фрау Берта», заклю­ченные, выполняя работу, начинали не ходить, а бегать, как сумасшед­шие и бодро стучать молотками.

Так прошло еще несколько месяцев. Теперь было ясно, что Крас­ная Армия наступает. Краснозвездные самолеты стали пролетать даже днем.

Однажды при выходе из цеха, колонна пленных задержалась у дверей. Кто-то из заключенных заглянул в комнату, где варили обед, забежал туда и вынес за пазухой брюкву. Также поступили еще пять человек. Анатолий готовился к побегу и решил, что взять с собой не­много пищи было бы очень кстати и тоже вошел на кухню. Протянул руку и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Подняв голову, он увидел в противоположных дверях фрау Берту. Взгляды их встрети­лись. Оба молчали. Анатолий ждал, что сейчас его схватят, но вдруг услышал:

- Bitte! Herr offizier! Bitte!

Хозяйка явно издевалась и ждала, что этот огромный русский начнет просить пощады или трусливо убежит. Анатолий понимал, что прощения не будет в любом случае. Он, не опуская взгляда, выбрал крупную брюкву и сунул ее под куртку. Берта, пораженная таким по­ступком, ошарашенно смотрела, а он, спокойный, повернулся и вы­шел.

Не успела колонна пленных войти в барак, как следом забежали автоматчики и начали обыск. Тех, у кого нашли брюкву, выводили на средину прохода. Схватили и Анатолия. Обшарили сначала его, а по­том соломенный матрас и подушку на нарах.

Берта подошла ближе и внимательно следила. Когда охрана ни­чего не нашла, она удивилась и заставила раздеть пленного, но и это не дало результатов.

Всех стоящих на средине увели, Анатолий остался. Когда за ушедшими закрылась дверь, он бросил беглый взгляд на огромную, установленную у порога плевательницу, в которую он успел незаметно бросить злосчастный овощ, когда входил в барак.

Через несколько минут за окнами раздались автоматные очереди. «Расхитителей» частной собственности расстреляли прямо во дворе.

Этой же ночью Анатолий и еще восемь человек безрассудно бро­сились на часовых, завладели оружием, раскрыли барак и все пленные разбежались.

К утру, километрах в десяти от города, беглецы наткнулись на американский патруль, их накормили, дали продуктов и направили навстречу советским войскам. Пробирались мелкими группами. Через три дня ночью Анатолий с друзьями перешел линию фронта и попал к своим. Впервые он удивленно смотрел на советские погоны.

После беседы с офицерами СМЕРШа, всех пришедших аресто­вали, закрыли в грузовые вагоны и под охраной отправили вглубь страны. Через неделю высадили в городе Уфе и поместили в сортиро­вочном лагере. Много месяцев шло разбирательство, в результате ко­торого Анатолия восстановили в звании, выдали новую форму, дали сухой паек на дорогу, литерный билет на поезда и он отправился до­мой, не зная, что еще четыре года назад родителям сообщили: «Сын пропал без вести и в списках военнослужащих больше не числится».

Домой в деревню он нагрянул 21 января - в день памяти вождя революции. Для общепринятого поминального ужина на морозе стоял противень с пельменями, в погребе ждали своего часа студень, соле­ные огурцы и капуста. Все это сгодилось для радостной встречи. Семья впервые собралась после войны. Просидели за столом и проговорили всю ночь.

Весной Анатолий съездил в Свердловск и сдал экзамены для по­ступления в художественное училище. Талант к рисованию и живо­писи был у него с детства. Осенью он уехал на учебу и поселился в городе, а вскорости и женился там.

Однажды он возвращался из училища домой, задержавшись до вечера, дорабатывая сюжет своей дипломной картины. Время было позднее, прохожих мало и он, купив на ходу пару горячих пирожков с ливером, жадно кусал их и, обжигаясь, поспешно глотал. За последнее время он сильно похудел: стипендия в двести рублей, дипломная нагрузка, рождение дочери - все это сказывалось на бюджете семьи. Он еще успевал подрабатывать - писал этикетки, плакаты, оформлял детские утренники, вывески для контор.

Он был одет в свою неизменную, уже крепко поношенную воен­ную форму. Поскольку работы с красками и маслом рано или поздно оставляли на одежде пятна, свой единственный дешевенький костюм он, уходя в училище, не надевал.

Настроение было отличное.

На его плече привычно болтался на широком замасленном ремне весь испятнанный красками этюдник, за спиной складной, длинноно­гий мольберт, подмышкой рулон красного полотна для плаката, через второе плечо была перекинута огромная рама для картины. Дорогу ему преградил трамвай, вставший на остановке.

Анатолий непроизвольно поднял взгляд и обмер. Кусок пирога застрял в горле. За стеклом трамвайного вагона он увидел фрау Берту. Она была еще красивей, чем в военные годы. Яркое платье, шляпа с широкими полями и ее белокурые вихры волос, торчащие из-под нее, придавали ей не русскую привлекательность. А самое страшное было в том, что она узнала Анатолия, и в ее светло-стальных глазах он уви­дел сначала испуг, потом презрение. Такого взгляда он не помнил даже в период своего плена.

Берта сказала что-то стоящему рядом офицеру в фашистской во­енной форме, но без знаков отличия. Он надменно повернул голову, осмотрел Анатолия и брезгливо отвернулся. Трамвай уныло загудел мотором и тронулся. Фрау Берта долго смотрела на неподвижно стоя­щего Анатолия, потом с безразличием отвела взгляд.

Анатолий не помнил, как дошел до дома. Сорвал с себя пропах­шую красками гимнастерку и бросил на стул, присел к столу и, зажав голову руками, глухо застонал. Ему было стыдно и горько.

Вернувшаяся домой жена с дочерью увидели небывалую кар­тину. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, Анатолий был пьян и неотрывно смотрел в окно, не замечая вошедших.

Когда его укладывали в постель, он вдруг заговорил:

«Ира, дорогая, это неправильно! Все неправильно. Все не так!» - выкрикивал он, заливая подушку слезами бессилия.

Утром на следующий день в курилке художественного училища шла горячая дискуссия. Обсуждалось досрочное освобождение немец­ких военнопленных, выдача им военной формы и разрешение сво­бодно ходить по городу. Ко многим освобожденным приехали из Гер­мании родственники.

Студенты негодовали, резко выражали свои чувства, собирались писать протест в редакцию областной газеты.

Анатолий стоял в стороне и, жадно затягиваясь дешевой папиро­сой, молчаливо смотрел в пол. Бывшему военнопленному участвовать в таких разговорах было небезопасно.




~ Глава 16 ~

В конце XIX века на границе с неоглядной степью кочевые казахи установили несколько юрт. Зимой рядом раскинувшийся сосновый бор спасал огромные стада овец от холодного северного ветра. С годами здесь разросся небольшой аул. В советское время эта территория ото­шла к России. Казахи почти все откочевали в другое место, а здесь все больше обустраивалось население разных национальностей, больше всего русских. Аул со временем превратился в крупный районный центр, а казахское название его так и сохранилось - Юргамыш. По­среди селения в двухэтажном крупном доме располагались райком Коммунистической партии и райисполком.

В мае 1946 года срочно собралось заседание бюро райкома пар­тии. Девять членов бюро явились в приемную и ждали вызова. Никто не знал для чего - такой срочный сбор. Обычно первый секретарь встречал каждого и здоровался по ручке. На этот раз он стоял у окна, жадно курил, выдыхая дым в открытую форточку. Когда все расселись, он подошел к столу, нервно загасил окурок в пепельницу, уселся на свой стул и внимательно оглядел присутствующих. Вздохнув, вывалил в урну с десяток накопившихся с утра окурков, толкнул пепельницу на стол и заговорил:

-  Товарищи, Великая война, славная победа советского народа под руководством нашей партии дались нам очень нелегко. Вы как ни­кто другой знаете, какие понесла страна потери специалистов и осо­бенно рабочих. Кадров не хватает нигде. Ни в городах, ни в деревнях. Мы ждали демобилизацию, как значительное пополнение рабочей си­лой, но оказалось, что половина вернувшихся с фронта - раненые ин­валиды. А на шестьдесят процентов призванных в армию пришли по­хоронки. Трудящихся почти не прибыло, а напротив - иждивенцев и пенсионеров увеличилось вдвое. Появилось тысячи сирот и беспризор­ных детей. Вместе с тем среди них и вообще в районе немало моло­дежи становится трудоспособными, но они не могут и не знают, куда приложить силы, поскольку не имеют специальностей или профессий. В связи с незанятостью и невозможностью заработать на проживание, не умея ничего делать, многие попали под влияние уголовщины и даже бандитизма. Возросло количество грабежей, воровства, вымогатель­ства.

Секретарь замолк, еще раз внимательно оглядел членов бюро.

-  Да что там говорить? Вы сами не меньше меня знаете обста­новку. Дело надо поправлять! Нам поручено членом Политбюро ЦК ВКП(б) товарищем Кагановичем Лазарь Моисеевичем построить школу трудовых резервов - школу Ф.З.О. (фабрично-заводского обу­чения). Это само собой делать конечно давно надо. Вся трудность в сроках. К Новому году мы должны завершить первый набор учащихся. Это значит за восемь месяцев нужно построить не менее десяти объек­тов. Создать целый самостоятельный поселок. Подобрать кадры. Обес­печить набор будущих рабочих. Задача трудная и ответственная. Воз­главить эту работу должен хороший организатор, проверенный в боях и труде коммунист.

Райком вносит кандидатуру заместителя Кособродского ЛПХ Се­мена Степановича Коробова. Он присутствует здесь. Да вы все его зна­ете.

Весь покраснел и вскочил директор ЛПХ Тагунов.

-  Вы что делаете? Зама по строительству забрали, а теперь Коро­бова? Не отдам! Строить-то все равно все будем, а леспромхоз оголя­ете. Да и он израненный весь, угробите мужика.

-  Если так заботишься о нем, берись сам, а его на твое место. Я не буду возражать.

Директор еще больше покраснел, махнул безнадежно рукой и сел.

- Да я вообще-то не возражаю, хотел только как лучше. Человек он, конечно, надежный.

Семен встал, привычно оправил гимнастерку, сделал шаг к столу секретаря.

-  Товарищи члены бюро, я привык работать с полной отдачей сил везде, куда бы ни направляла меня партия. В данном случае я готов взяться за дело, уверенный в том, что райком партии и райисполком при необходимости окажут поддержку и помощь. Благодарю вас за оказанное доверие.

Семен не случайно подобрал для ответа такие стандартные выра­жения. Отказ от предложения или даже выражение осторожного со­мнения наверняка охладило бы отношения с руководителями района. Однако была и более значительная причина. Хозяйственная с малокон­кретными обязанностями работа стала надоедать.

Тагунов, видя бесспорное умение общаться с людьми и рост ав­торитета, все больше уменьшал его права. Семен, привыкший быть ко­мандиром, принимать решения и отвечать за них, видел, что теряет са­мостоятельность. Рано или поздно эти обстоятельства нужно было из­менять. Предлагаемую работу, да еще со стороны райкома партии, не имело смысла отвергать. Трудностей и ответственности он не боялся. Такое состояние было ему привычно.

Сразу после согласия Семена секретарь встал.

- Я другого от Коробова не ожидал. Он понимает всю серьезность обстоятельств.

Больше никто из присутствующих высказываться не стал. При­ступили к голосованию. Все подняли руки «за». Коробов стал канди­датом от райкома на должность директора будущей школы ФЗО на станции Кособродск Курганской области.

Заседание окончилось, из кабинета вышли все, кроме председа­теля райисполкома и Коробова. Секретарь закурил и, глядя на Семена, командно заговорил:

-  Ты конюха на лошади отправь домой, а сам давай на первый проходящий поезд и вали в Курган. Там назначили начальника облу­правления трудовых резервов. Заходи прямо к нему, он приказ подпи­шет на твое назначение.

-  А вдруг он меня не примет? Может у них своя кандидатура есть.

-  Не волнуйся, я с ним встречался. Как сказал, что с Кагановичем согласовано, так он чуть со стула не упал. Теперь ждет тебя. Заходи смело. Все будет нормально.




~ Глава 17 ~

Сразу после отъезда Кагановича в области началась организаци­онная работа. Сначала прошло закрытое бюро обкома ВКП(б). Присутствующий заведующий отделом сельского хозяйства беззаботно спро­сил: «Почему член ЦК не остался на пленум обкома?». Первый секре­тарь метнул в его сторону взбешенный взгляд.

-  Что тебе мало досталось по шее, еще добавить надо?

Но тут же с усилием погасил гнев в глазах и заговорил мягким голосом:

-  У товарища Когановича Лазаря Моисеевича и без нас забот хва­тает. Страна большая. Мы благодарны ему, что он уделил нам столько времени и дал важные указания.

Все члены бюро согласно закивали. Через два дня был проведен пленум обкома с повесткой дня «О задачах областной партийной орга­низации по претворению в жизнь решения ЦК ВКП(б) об улучшении деятельности народного хозяйства». Последним пунктом отмечалось о необходимости строительства в области учебного заведения системы «трудовых резервов». С такой же повесткой дня проводились собрания во всех первичных партийных организациях.

В Кособродском клубе леспромхоза сторож Михеевич - старый солдат - деловито втолковывал усаживающимся в зале:

-  Все, мотрити, идет как по акциону, сверху до низу, каждого обхватить нады. Сначало партейные сборы, опосля профсоюзы возь­мутся своих собирать. Чтобы не обхваченные были партия не допу­стит.

Присутствующие, давно привыкли к его «выступлениям» и, снис­ходительно улыбаясь, усаживались на свои места.

Коробов, в 1944 году переведенный на должность первого заме­стителя директора Кособродского ЛПХ., сидел в президиуме рядом с Тагуновым и секретарем парторганизации. Он внимательно рассмат­ривал сидящих в зале, изредка поглядывал на докладчика, аплодировал вместе со всеми, когда звучали призывы партии, а думал о своем. Те­перь вся его жизнь была подчинена новой сложной задаче - строитель­ству школы трудовых резервов. Проблем оказалось немало. Проект объектов кое-как нашли в Челябинске, но его надо привязать к мест­ности. Без привязки и утверждения банк не открывал финансовый счет. Без денег невозможно комплектовать кадры. А время неумолимо стремилось вперед к установленному дню пуска школы.

Секретарь парткома в ходе доклада объявил о строительстве школы и о назначении ее директором Коробова. Вскоре ему предоста­вили слово. Семен был краток - отметил, что до конца года необхо­димо построить более двенадцати крупных объектов, укомплектовать школу кадрами и провести набор учащихся. В заключение пригласил желающих обращаться в отдел кадров, который временно размещен в комнате конторы ЛПХ. Ответил на несколько вопросов.

После собрания он зашел в кабинет к Тагунову, который недо­вольно спросил:

-  Ты что не заходишь? Заделался начальником? Думаю, что ра­новато. Ладно, шучу. Как дела идут?

-  Можно сказать пока еще никак не идут. Финансирование не от­крыто, облуправление деньги перечислило, а банк не выдает, требует проект утвержденный, а он пока не готов.

-  Я уже по тебе вижу, что дела хреновые. Как-то ты погас. Как головешка мокрая.

-  Ну, почему?.. Съездил в Курган, в ОблГИПРОПРОЕКТСТРОЙ! Директор на следующей неделе обещал сделать привязку проекта на местности. Правда, тоже оплату требует.

-  А ты думал он бегом к тебе побежит? Здесь, брат ты мой, не армия. Там твоя команда - закон, а тут, в создавшейся обстановке, лишь нижайшая просьба, которую выполнять необязательно.

-  Да я понимаю все, но не могу привыкнуть к тому, что крупные руководители не выполняют обещания. Вот и к тебе с просьбой. Под­ключи свои бригады к строительству.

-  Я тебе вот что скажу: одни мы не управимся. Подумай сам - лес еще растет в бору, а через семь месяцев стройку уже нужно сдать гос­комиссии, да еще и заполнить классы учениками. Сроки никто не уба­вит. Сам знаешь - партийное задание! Если дело сорвется, никто за тебя свою голову не подставит в эту мялку. Выход один - подключать районные органы власти, а они подключат областников. Я направлю всех своих строителей, транспортные работы наполовину возьму, пару объектов планируй на меня.

Директор леспромхоза помолчал, уставился в окно, будто увидел там что-то небывалое, потом вонзил свой неотвратимый взгляд на Се­мена.

- Ты думаешь почему тебя назначили? Потому что никто больше, особенно из строителей, за эту работу не возьмется. А ты не привык отступать, кляузничать не будешь и отказываться не побежишь. Так что продумай все, подключай как можно больше начальство и знако­мых руководителей предприятий.

Придя в свой временный кабинет, где располагались все успев­шие устроиться на работу специалисты, Семен позвонил председателю поселкового Совета и попросил прислать для консультации главного инженера-строителя. Через час тот пришел. Прибыл и свой строитель. Втроем они начали планировать. Сначала решили, что в указанный срок, на отведенной площади вести стройку сразу двенадцати зданий не возможно. Нужно распределить объем работ по предприятиям об­ласти. Этим они и занимались всю ночь. Утром Семен позвонил пред­седателю райисполкома и, кратко объяснив суть дела, напросился на прием. На вторые сутки, после рассмотрения плана, Семен с предста­вителем райисполкома направился в областной центр. В облисполкоме проект решения о заданиях предприятиям не утвердили, потребовали завизировать у всех руководителей, взять у них согласие. Семену вер­нули документы и он пошел в обком ВКП(б). первый секретарь принял через час, недовольно взглянул на вошедшего.

-  Ну, что скажешь Коробов?

Он внимательно выслушал разъяснение, бегло перелистал бу­маги, нажал кнопку на столе. Вошла секретарша, ожидающе устави­лась на секретаря.

-  Соедини меня с Олиховым.

Больше он не сказал ни слова, молча сидел и ждал. Телефон встрепенулся и раздался приглушенный звонок. Секретарь не торопясь взял трубку и без всякой эмоции заговорил, медленно выдавая слова, как будто с обидой за то, что его оторвали от какого-то важного дела и вынуждают заниматься мелочью.

-  У меня директор строящейся школы в Кособродске. Нет не жа­луется, а удивлен, что облисполком не решает его вопрос, тем более что план согласован с районом. Следи за временем! Осталось всего семь месяцев до пуска школы, а ты посылаешь его объехать все стро­ительные организации. Это не сделать за месяц и кто его будет слу­шать? Давай так, вызови на завтра к 4-м часам дня всех хозяйственни­ков и нужных для стройки руководителей. Вечером подпишем поста­новление обкома совместно с исполкомом и вручим приезжающим. На собрание я приду сам... Да, чуть не забыл! Запишите пункт - передать школе срочно из автотранспортного управления небольшой грузови­чек для директора. Ему придется контролировать ход строительтсва на всех предприятиях в разных концах области. Он человек исполнитель­ный, надо его поддерживать всеми мерами, а то он от такой работы может ноги протянуть. Все! Давай будем действовать.

Секретарь встал, проводил Семена до дверей.

-  Вы все слышали, идите прямо к председателю.

Когда остался один, он вновь связался с облисполкомом.

-  Отправил его к тебе. Ушел довольный. Встреть помягче. Имей ввиду, если он сорвется и план провалит, с него горсть волос не возь­мешь. А Каганович наши обещания не забудет, не тот человек. В де­кабре нам с тобой надо перед ним отчитываться. Так что думай, как бы этот отчет не был последним. Директора не упускай из виду, кроме него никто стройку не организует так как надо. Пусть строит, а там посмотрим как с ним поступить. Ну, пока. Завтра встретимся.

На вторые сутки Семен приехал домой на автомашине «полу­торка» госномер КВ-44-36, собрал аппарат конторы и командировал в каждое предприятие, получившее задание по строительству предста­вителей школы. Он напутствовал каждого.

- Мы лично несем ответственность за доверенный нам объект. Прошу всех ежедневно звонить о ходе стройки сюда в контору. Разъе­хаться сегодня. До свидания.




~ Глава 18 ~

Кажется совсем еще недавно на этой большой поляне на краю по­селка творилось что-то невероятное и непонятное. Автомашины, за­груженные различными конструкциями: оконными рамами, наруж­ными и внутренними дверями, готовыми, сколоченными входными се­нями, трубами, кирпичом, ящиками с гвоздями, без конца подходили к местам разгрузки. Рабочие разносили привезенное к строящимся до­мам. Главный строитель, охрипший от крика, командовал сотнями строителей, грузчиков, разнорабочих, стекольщиков, печников, брига­дами, красившими полы и двери. Над всем этим звучали удары десят­ков топоров и молотков, визжали пилы, раздавались крики рабочих, специалистов, шоферов. В стороне стояли грубосколоченный стол и две скамейки. На одной из них почти постоянно сидел директор, перед ним стоял телефон, на второй - руководители строительных бригад. Рядом стояла конная водовозка с питьевой водой и десятком жестяных кружек.

Перед началом работ провели собрание всех бригад. Выступил Коробов.

-  Товарищи! На своих организациях, где есть необходимое обо­рудование и инструмент, вы в течение полутора месяцев построили здания по выданным вам проектам. Мы в это время готовили для них фундаменты. Сейчас лесовозы и грузовые машины везут сюда постро­енные вами объекты, подготовленные к транспортировке. Ваша задача собрать их в течение одного месяца, и мы сразу начнем их заселять. Объявляется социалистическое соревнование. Лучшие бригады полу­чат премии. Возникающие вопросы будут решать представители ва­ших организаций, которые приехали вместе с вами. Я - директор бу­дущей школы - постараюсь не отлучаться со стройки. И так, друзья, первые машины подошли! Беремся за дело! В добрый час!

Рабочие поспешили к определенным им фундаментам, разгру­жали транспорт, укладывали первые бревна. Работа закипела. Замель­кали дни, каждая минута которых была заполнена созиданием. Гото­вые отполированные бревна ловко укладывались теми рабочими, ко­торые их готовили и уже один раз собирали эти стены. Дома росли прямо на глазах. С утра приходили толпы жителей поселка и долго рассматривали эту огромную стройку и людей, работающих дружно, умело, с полной отдачей сил. Семен крутился во всех углах рождаю­щейся школы с утра до вечера. После ужина проводилась планерка с руководителями бригад.

В таком напряжении прошло двадцать пять дней. Большинство зданий уже закрывали крышами. К работе подключились учащиеся средней школы. Они под руководством военрука дружно красили оконные рамы, полы, лестницы, двери. Стройка шла к завершению. Уже во всю велась работа по подбору кандидатов на обучение со всей области.

Часов в двенадцать из конторы, которая была рядом, прибежала техничка.

-  Семен Степанович, по телефону звонят из Юргамыша, вас тре­буют. Я спросила: «А ты кто?». Он говорит, что секретарь какой-то.

-  Михайловна, ты почему босиком ходишь? Тут же все щепкой завалено, ноги поранишь... Беги, скажи, что иду сейчас, да обуйся.

-  А я за войну-то привыкла голоногой, дак в ботинках кажется как в кандалах.

Женщина побежала, Семен зашагал к конторе. Настроение у него было приподнятое, он обдумывал, как доложить о бесспорных успехах в готовности школы. Планировал согласовать возможность агитации из приехавших бригад преподавателей - мастеров. Он взял телефон­ную трубку и услышал:

-  Ты где прячешься? Дозвониться до тебя невозможно и сам не показываешься.

-  Здравствуйте. Я постоянно на стройке. К концу месяца закон­чим, тогда хочу вам доложить о готовности объектов. Ваши инструк­торы приезжали, думал, что они вас информируют.

- Ты мою телеграмму получил?

-  Ни как нет... А-а-а, вот она, на столе.

-  Читай! Безобразие у тебя там! Срочная телеграмма лежит вто­рые сутки.

Семен прочитал: «Утром 15.09.46 прибыть на заседание бюро райкома», и ответил: «Я бы просил вас разрешить мне не присутство­вать. Сейчас самая напряженная обстановка!»

-  Никаких отсрочек. Бюро требует твоего отчета. Ходят разные слухи. Пора во всем разобраться.

Семен услышал, как на том конце провода была нервно брошена трубка. Он сел на стул и задумался, глядя на построенные здания и су­етившихся на них и около них людей. В голове, сквозь постоянную заботу о школе, плавно и спокойно всплыла мысль: «Видимо, это мое самое значительное и, скорей всего, последнее достижение в жизни».

Он оглядел кабинет. Контора еще не была построена и в нем со­трудники работали все вместе. Из телефонного разговора они поняли, что он был неприятным и делали вид, что все очень заняты. Семен от­крыл дверь в коридор и обратился к техничке:

-  Добеги до Максимчука, пусть зайдет.

Через несколько минут зашел завгар. Поздоровался с директором за руку.

-  Слушай, Максимчук, мне к утру надо быть в райкоме, думаю ехать на машине. Ты сядь сам за руль, а Владимира отпусти, пусть ото­спится, а то его то туда, то сюда, совсем задергали парня. Давай го­товься, часа через три поедем.

Выехали к вечеру. Машина была подготовлена. В кузове стояла бочка с бензином, цепи для задних колес на случай бездорожья, топор, лопата, буксирный трос. В случае дождя пятьдесят километров до рай­она превращались в непролазную грязь. Но на этот раз все обошлось благополучно и в 10 часов утра Семен вошел в райком ВКП(б). В при­емной ждали члены бюро и несколько хозяйственников района, бри­гады которых строили школу. Не успел Семен сесть, как раздался зво­нок, секретарша, открыв дверь, пригласила всех в кабинет.

Заседание началось необычно. Не утверждалась и не рассматри­валась повестка дня, не выяснилось, есть ли у присутствующих пред­ложения для рассмотрения на бюро. Секретарь встал и потряс перед собой лист бумаги.

-  Вот, доработались! Достроились! Все не как у добрых людей! Обязательно нужно довести дело до скандала. Без самоуправства мы жить не можем. Законов для нас нет. Решения партийных и советских органов можно исказить как угодно. Нам люди уже жалуются на по­ступки коммунистов. Пишут в обком партии и в райком.

Такое вступление буквально ошарашило присутствующих, все сидели не двигаясь, уставившись на говорившего, а он одел очки, стал читать:



_В_обком_ВКП(б)_Секретарю_обкома_

_Настоящим_довожу_до_вашего_сведения,_что_при_строительстве_школы_фабрично-заводского_обучения,_где_директор_Коробов_С._С.,_намеренно,_с_умыслом_допускаются_отступления_от_проекта_стройки._Тем_самым_допускается_перерасход_финансов_и_наносится_государству_ущерб_в_трудное_послевоенное_время._

_Фактически_материально-технический_склад_построен_больше_проекта,_удлинен_в_сторону_поселка,_в_результате_этого_израсходован_не_запланированный_стройматериал._Согласно_проекту_предусмот­рено_построить_двенадцать_зданий,_фактически_строится_еще_одно_лишнее._Говорят,_будет_заезжий_дом_для_гостей._Это_здание_обой­дется_государству_не_менее_30_тысяч_рублей._По_плану_финансирова­лась_покупка_простой_половой_краски,_а_приобретена_глянцевая._Каж­дая_банка_дороже_на_один_рубль._Закуплено_девяносто_пять_банок._Считаю_необходимым_провести_хозяйственно-финансовую_ревизию_и_привлечь_виновных_к_ответу._

_Сотрудник_школы_Ф.З.О._



Секретарь сел, снял очки, прищуренным взглядом оглядел сидя­щих. Он не увидел ожидаемых, гневных глаз. Все спокойно молчали. Семен устроился на крайнем стуле, закинув одну ногу на другую, устало смотрел перед собой. Выждав несколько минут, он встал, при­вычно поправил старую, еще с отложным воротником гимнастерку, которую бережно хранил для торжественных случаев и громко спро­сил:

-  Разрешите доложить?

Сидящие в зале оживились, запереглядывались, кое-кто сдер­жанно заулыбался. Почти половина из них были бывшие фронтовики- офицеры и такое независимое поведение обвиняемого восприняли с понятием и сочувствием.

Секретарь все еще помахивал жалобой.

-  Ну, давай, давай, выходи сюда. Пусть коммунисты посмотрят на тебя. Как говорится глаза в глаза. Рассказывай, что вы там натво­рили.

Семен спокойно вышел и встал рядом с начальственным столом.

-  Первое в жалобе указаны общеизвестные факты, которые дей­ствительно имели место. Автором умышленно не указаны причины их появления, хотя это тоже ни от кого не скрывалось. Сделанные им оценки я считаю клеветой озлобленного человека. Вероятней всего, это кто-то один из тех, кого я не принял на работу в школу.

Теперь конкретно. Склад построен из дефицитных плах длиной шесть метров каждая, толщиной пять сантиметров. Соблюдение про­ектных размеров помещения требовало больших отходов пиломатери­ала. Совет строителей решил удлинить здание на полтора метра. Этим были сокращены сроки строительства и сохранено более десяти кубо­метров стройматериалов.

Половая краска приобретена более качественная, потому что дру­гой не было. Я считаю это удачей, так как она быстро высохла и по­крашенные ей полы выглядят празднично.

В штатном расписании школы предусмотрена должность меди­цинского работника. Кроме того, представители областного совета профсоюзов потребовали иметь медамбулаторию. Был заказан и изго­товлен дополнительный проект в расчете на триста учащихся. Вопрос финансирования согласован с управлением профтехобразования. В настоящее время амбулатория построена, ведутся отделочные работы.

Я заверяю бюро райкома, что никаких действий, которые могли бы нанести ущерб школе и тем более государству, во время строитель­ства не было допущено. Занятия начнутся в этом году. У меня все!

Некоторое напряжение присутствующих, внимательно выслу­шавших отчет, сменилось оживлением. Многие, в основном пригла­шенные из района, облегченно переглядывались, во взглядах чувство­валось удовлетворение. Так или иначе они участвовали в этом не­обычно организованном строительстве и каждый скрытно ожидал, не скажет ли Коробов претензий в его адрес.

Секретарь, начавший партийную работу еще до войны с должно­сти инструктора, за долгие годы общения с людьми разного положения научился тонко чувствовать их настроение и умело перестраивал свое поведение в зависимости от этого. В данном случае он понял, что его резкое выступление не раззадорило аудиторию и ожидаемой под­держки не получить. А над ним довлел намек обкома партии: «Пощу­пайте его как следует. Дело идет к началу учебы, а он все-таки не пе­дагог».

Секретарь, уже спокойно, без накала, обратился в зал:

- Ну что, я считаю, что дело более или менее проясняется. Окон­чательные выводы, думаю, можно будет сделать после заключения государственной комиссии. Копию жалобы мы ей предоставим.

Он еще раз потряс над головой анонимным письмом и тоном, в котором чувствовалось желание не заниматься больше этим вопросом, закончил:

-  Есть ли желающие обсуждать отчет директора? Какие будут предложения? А вы, товарищ Коробов, присаживайтесь, что вы стоите.

Руку поднял, а потом встал Тагунов.

-  Как кандидат в члены бюро райкома и как руководитель лес­промхоза на территории которого строится школа, хочу заявить, что отчет по жалобе сделан объективно. Бригадами ЛПХ построены три объекта, в том числе медамбулатория, документация на которую и фи­нансирование поступили позднее. Коробов хороший организатор и хо­зяйственник. Я с ним почти пять лет проработал. Предлагаю записать в постановлении бюро, что заслушан его отчет и этим ограничиться...

Больше никто не выступал и секретарь объявил:

- Все, кто был приглашен на этот вопрос, может быть свободен, остаются члены бюро.

В коридоре хозяйственники окружили Семена, жали ему руку, дружески улыбаясь, а он торопливо распрощавшись с ними, поспешил к машине. Максимчук дремал в кабине. Поздно вечером они вернулись домой.




~ Глава 19 ~

Рано утром Коробов пришел на работу. В кабинете еще никого не было. Вскоре вошел и поздоровался главный бухгалтер. Семен пригла­сил его к себе, пододвинул табуретку.

-  Садись. Слушай, как это ты надоумился такую глупую жалобу написать? Вроде мужик серьезный и такую чушь горордишь.

Бухгалтер встрепенулся, вскочил на ноги.

-  Какую жалобу? Вы что? Ничего не знаю.

-  Ты брось! Не приставляйся. Напечатано на нашей машинке, а кроме тебя никто не умеет ей пользоваться. И хранится она у тебя в тумбочке. Цифры расходов в жалобе, кроме тебя никто их не знает. Не бойся, я в суд подавать не стану, просто очень удивлен твоим поступ­ком и обижаюсь.

Бухгалтер сел, сдернул с головы кепку, сгорбился, долго молчал, глядя в пол, потом, не поднимая глаз, проговорил:

-  Ну, что теперь, заявление писать об уходе? Я напишу. Только отпустите «по собственному желанию». Виноват, уйду, где-нибудь устроюсь.

-  Нет, товарищ Томин, так дело не пойдет. Мы здесь не для того, чтобы счеты сводить. Надо школу открывать. Исполнять работу, кото­рую нам доверили. Иди, садись на свое место и больше так не посту­пай. Будем считать это твоей ошибкой.

Бухгалтер поднял голову, удивленно посмотрел на Семена.

-  Виноват. Я отправил сдуру, а потом чуть с ума не сошел, а об­ратно не вернешь. На почту бегал, хотел забрать письмо, да опоздал, ушло уже.

Семен перебил его.

-  Ну всё! Больше об этом не вспоминаем - не надо этого нам. Иди к себе. Сейчас специалисты пойдут, чтоб все спокойно было в коллек­тиве. И ты успокойся.

Растроганный бухгалтер поплелся к своему столу.

Поближе к обеду позвонил Тагунов и пригласил к себе в кабинет Семена, а когда тот пришел, выложил на стол два скрепленных листка бумаги.

-  Копия постановления бюро. Что тебя касается я подчеркнул, остальное можешь не читать - одна тухта. Еле выпросил у секретарши последний экземпляр.

Семен взял в руки документ и прочитал:

«Принять к сведению разъяснения директора Кособродской школы Ф.З.О. Коробова Семена Степановича по анонимной жалобе о недостатках в строительстве и обязать его обеспечить своевременную готовность школы к приему учащихся».

Тагунов глядел с ухмылкой.

-  Вот и всё! Пронесло без всяких выводов, следствий и наказаний. Теперь дело за тобой. Готовься к сдаче объектов. Отчитаешься, а там дело пойдет.

Всем своим поведением руководитель ЛПХ. старался подчерк­нуть, что такое спокойное решение принято благодаря его влиянию. Семен видел это и понимал, если согласиться, значит признать, что им было совершено какое-то незаконное действие. Помолчав, он ответил:

-  В общем-то, другого и не могло быть. Жалоба совершенно не обоснована. Она опровергнута документально.

Хозяин кабинета взял партийный документ, закрыл в сейф и, уже без улыбки заключил:

-  Так-то оно так, но у нас бывает, что достаточно одного повода, чтобы руководителя угробить. Видать тебе еще рога не обламывали. Все такой же благостный.

«Ну, ладно, пожалуй, пойду», - бесцветно проговорил Семен и тихонько открыв дверь, вышел, не простившись, как обычно через ру­копожатие. Он не хотел продолжать разговор в таком тоне.




~ Глава 20 ~

Вопреки тревожному ожиданию работа государственной прие­мочной комиссии прошла спокойно. Она продолжалась два дня. Были осмотрены строения, оборудования классов, станки и техника. Особое внимание обращалось на общественное питание, так как столовая раз­мещалась в здании бывшего магазина. Он был передан на баланс школы поселковым Советом. Общее заключение комиссии: «Подго­товленный объект соответствует необходимым требованиям для учеб­ных заведений трудовых резервов». Рожденная школа уже через сутки сделал вздох - была принята первая группа учащихся.

В основном это была молодежь из колхозов. Они приезжали со справками вместо паспортов. Некоторых привозили председатели или родители, сами они за восемнадцать лет ни разу не покидали деревню и не знали куда ехать.

Улыбки и слезы жалости вызывались у работников школы, когда после бани многие парни с удивлением рассматривали нижнее белье, не зная, что с ним делать.

-  Зачем такую белую одежку? Куда в ней пойдешь? За один раз грязь пристанет.

А когда раздали костюмы и шинели совсем обомлели, боялись одевать.

-  В такую лопотину только в праздник оболокаться.

Бедные дети войны! Они с малых лет впрягались в тяжкую жизнь и бесконечную работу в поле, на сенокосе, заготовке дров и леса, на приусадебных огородах. Копали, косили, носили тяжести и все вруч­ную, без всякой спецодежды, часто полуголодные. Эта категория уче­ников была физически выносливой, послушной. Учились с удоволь­ствием.

Другое дело горожане. Быстроглазые, непослушные, сразу опре­деляли друг друга, сбивались в группы, верховодили среди деревен­ских. Некоторые закончили десятилетку и были образованнее и разви­тей производственных мастеров. Зато кое-кто играл из них на гитарах, балалайках, иногда на гармошках и даже баянах. Были любители ху­дожественной самодеятельности. Свободное время проводили в клубе и библиотеке. За ними тянулись и парни из колхозов.

Семен, как директор, встречался с каждой сформированной груп­пой, представлял мастеров, воспитателей и других работников школы. Из числа обучающихся выбирали старост.

Однажды в кабинет директора шумно вошли воспитатели и, пе­ребивая друг друга, возбужденно рассказывали, что железнодорожная милиция привела задержанных в поездах беспризорников или убежав­ших из дома.

-  Которые попали под статью, тех под следствие забрали, а по этим доказательства не нашли и к нам направили. Говорят, в области согла­совали, мол, на наше рассмотрение.

Пришедшие были до крайности взволнованны, толпились у две­рей и громко выражали свое несогласие принимать на учебу этих «бан­дитов».

-  На черта они сдались такие! Им одно говоришь, а они другое. Да еще хохочут прямо в глаза. Не принимать их, не принимать! Да­вайте откажемся. Они и сами готовы разбежаться, только милиция дер­жит.

Семен подошел к разгневанным работникам и заговорил увеще­вающе:

-  Давайте успокойтесь. Не распускайте нервы. Нам нельзя этого допускать. Они ведь тоже чьи-то дети, хоть уже и взрослыми числятся. Надо попытаться помочь. Если мы откажемся, им один путь - в тюрьму. Пойдемте, посмотрим, что можно сделать.

В клубе около сцены стояли шесть рослых парней. Напротив них на скамейке сидели два милиционера. У Семена в голове отложилось: «Два охранника, видать урки серьезные», а вслух он весело прогово­рил:

- О-о-о! Я думал здесь дети неразумные, а тут мужики настоящие. Мы, конечно, договоримся. Это не нам нужно, у нас учащихся полно, а вам необходимо выучиться и получить профессию.

Семен подошел вплотную к стоящим, молча оглядел каждого. Среди всех выделялся высокий с наглым взглядом парень, в отличие от всех прилично одетый. Он с едкой улыбочкой громко спросил:

-  А ты кто такой будешь?

-  Я директор этой школы. В восемнадцать лет уже воевал. В два­дцать командовал батальоном. Отбивали у белых и японцев город Читу. Был ранен. В эту войну с батальоном сражался под Москвой. Тоже тяжело ранен. А теперь вот у меня самая мирная работа - учить молодежь. Теперь скажи, кто ты, как звать?

-  А зачем тебе мое имя? Кому надо, те знают.

Один, самый маленький паренек, доверчиво глядя на Семена, громко крикнул.

-  «Бес» он, из Кургана!

-  Молчи, сучонок, а то хвост на морду заверну! Будешь знать то­гда!

Их перебил милиционер. Заглянув в бумагу, доложил:

-  Анатолий. Блатная кличка «бес». Восемь приводов в милицию. Карманник. Раньше привлекался, но был не подсуден, по возрасту, а сейчас не рискует, на него пацаны работают - малолетки. А он жирует. Все равно попадется, лет на пять загремит. Самое время здесь по­учиться, человеком путным стать.

Семен раздвинул окружающих Фокина, подошел к нему.

-  Давай-ка, Анатолий, выходи вперед, не прячься за товарищей, разбираться будем. Не трусь.

-  Кто? Я трушу? Пошли поговорим, только не надейся - я на ха­ляву не куплюсь.

-  Слушай меня внимательно, Анатолий, повторять не буду. Без тебя забот хватает. От желающих учиться отбоя нет, а я с тобой вы­нужден возиться. Ты, я вижу, парень грамотный и не глупый, предла­гаю тебе выучиться на токаря. Станки у нас неплохие, с курганских заводов нам отдали, чтобы вас учить.

-  Какие-такие станки?

-  А вот пойдем в класс, сам увидишь. Выучишься, все тебе будут завидовать. Любую деталь сделаешь, хоть к машине, хоть к паровозу или даже к самолету. Был бы я помоложе, сам на станке работать вы­учился. Давай пошли.

Семен аккуратно обнял парня за плечи, и они отправились в класс. На ходу он скомандовал:

-  Алексеев, приведи сюда учащегося в парадной форме, срочно. Пусть ждет.

Когда директор и Анатолий вышли, воспитатели кинулись угова­ривать оставшихся парней. Они развели их по одному и предлагали разные профессии. Было видно, что те практически соглашались, но ждали, когда вернется главарь и как он себя поведет.

Ушедшие вернулись минут через двадцать. Анатолий имел рас­терянный вид. Семен указал на стоящего в парадной форме ученика.

-  Сегодня вы получите такую же одежду, в ней будем ходить на парады, в кино и при посещении поселка в выходные дни. Она будет вашей навсегда. В ней вы поедете к месту работы. Сразу предупре­ждаю - форма недешевая, но государство не жалеет денег для тех, кто готов выучиться и включиться в восстановление нашей страны, по­страдавшей во время войны. Вы должны заменить тех, кто не вернулся с фронта. На вас надеется Родина.

Он помолчал, упорно уставился в глаза, пришедшего с ним.

-  Ну что, Анатолий, по рукам?

Семен торжественно протянул свою руку навстречу парню, тот взглянул на нее и, немного подумав, крепко пожал.

-  Вот, молодец! Теперь все в порядке!

Не разнимая рукопожатия, директор обратился к работникам школы:

-  Сейчас всех в столовую, затем в баню, переодеть и разместить в спальных корпусах. Профессии пусть выбирают сами, но старайтесь группы не переполнять. Завтра с утра, чтоб все были на занятиях. Же­лаю удачи!

Семен, по привычке, вскинул правую руку к голове, резко повер­нулся и вышел. За ним выбежали милиционеры.

-  Товарищ директор, куда девать списки? Может нам задер­жаться до утра?

-  Документы отдайте воспитателям. Сами можете быть сво­бодны. Со своими учащимися мы справимся без милиции.

Он вернулся, подошел к работникам НКВД и каждому пожал руку.




~ Глава 21 ~

Первый год обучения дался нелегко, специалисты школы сами впервые набирались опыта работы с такими взрослыми учениками. Это было время становления всего коллектива, время устранения своих ошибок и недоработок. События развивались разные от смехо­творных до самых серьезных и даже опасных.

Однажды в кабинет директора вошла плачущая библиотекарша.

-  Я хочу уволиться, пойду работать в поселковую библиотеку, там более серьезные посетители.

-  А что, собственно, случилось?

-  Вы знаете, эти парни прямо надоели. Книги берут, а не читают. Некоторые получают у медика справки о болезни, а потом сидят у меня целый день. Пристают постоянно. Домой пойду, провожать набива­ются, прямо нахальничают. В основном все горожане.

-  Что же столько молчала, Наташа? Ты у нас единственный спе­циалист с библиотечным образованием. Должность твоя на уровне главного специалиста... Успокойся, присядь. Мы тебе поможем, наве­дем порядок, но и ты веди себя серьезней. Будь официальной на ра­боте. Хорошо, что пришла, не волнуйся, все наладится.

Когда успокоенная девушка ушла, Семен вызвал старшего воспи­тателя, физрука и фельдшера. Рассказал о посещении библиотекарши.

-  Возьмите этот объект под особый контроль. Нам нельзя терять такого специалиста - грамотного и воспитанного. Я тоже займусь этим делом. Тебя, Володя, отдадим под суд, если подтвердится, что выда­ешь ложные бюллетени.

Физрук надел фуражку и двинулся решительно к дверям.

-  Не беспокойтесь, Семен Степанович, я их сейчас быстро оттуда выпру, только косяки загудят.

-  Никаких грубостей! Ты не забывай, Василий Борисович, что уже давно не командир штрафной роты, а работник учебного заведе­ния. Соответственно и веди себя.

Теперь Семен каждый вечер, обходя школу, заходил в библио­теку. Наташа встречала его со светящимися глазами и благодарной улыбкой. Теперь в зале было спокойно и тихо, несколько посетителей за столами читали книги.

В середине сентября, Семен услышал в коридоре топот, громкий разговор и даже крики. Он вышел из кабинета. У дверей толпились ра­ботники, выглядывали и смотрели на соседнее здание общежития.

-  Что происходит?

-  Да вон - это ворье, которых милиция привела, сидят на крыше и на учебу не идут.

-  Надо всех отправить туда. Где воспитатели?

-  А что они сделают? У тех ружье, они им грозятся, ни кого не подпускают.

Подскочил военрук, вытянулся по-военному.

-  Товарищ директор, разрешите доложить? Вчера привезли из Кургана оружие для обучения: две винтовки, автомат ППШ и малока­либерку. Я закрыл все в шкаф, а утором смотрю - он открытый и ма­локалиберной винтовки нет. Сейчас гляжу - она у них на крыше.

-  А патроны? Тоже забрали?

-  Не могу знать. Пачки не пересчитал вчера. Я, товарищ дирек­тор, принесу боевую винтовку и их шугану как следует. Сразу слезут, как миленькие. Сейчас я, быстро!

-  Отставить! Брось эту глупость. Откроете тут перестрелку сдуру. Люди кругом, перепугаете всех. Кто-нибудь еще на пулю набежит.

Семен еще раз оглядел внимательно лежащих на крыше веранды, которая протянулась вдоль всего здания. В ней было отделение с ме­белью для писания писем и чтения, шахматная комната и небольшой бильярд. У ближнего края крыши стояла пожарная лестница с креп­кими, широкими ступенями. Военрук вышел на крыльцо, замахал ру­кой.

-  Эй, вы! Слазьте, давайте! Марш на занятия! Кому говорят?

Один из лежащих на крыше лениво встал, взял винтовку и напра­вил в сторону говорящего. Тот быстро спрятался за дверь.

Семен подтянул ремень, быстрым шагом прошел до лестницы и, почти бегом поднявшись по ней, встал перед парнем с винтовкой, схва­тил ее за ствол и резко дернул на себя.

-  Дай сюда!

Овладев оружием, он передернул затвор - заряженный патрон вылетел и упал на крышу. Парни оторопели, сели и смотрели испу­ганно. Семен приказал всем построиться. Видя, что сидящие не шеве­лятся, он, во весь голос, как раньше в армии, скомандовал.

-  Встать!! В строй! Быстро!!

Учащиеся вскочили на ноги и построились в шеренгу, испуганно молчали.

-  Всем пять минут на сборы и бегом в классы. Марш!!

Толкаясь на лестнице, провинившиеся спустились вниз и скры­лись в общежитие. Остался только один, который был с оружием. Се­мен держал его за рукав майки.

- Давай сюда патроны! Все на месте?

Парень, еле шевеля губами с перепугу, достал из кармана пачку с боеприпасами и прошептал:

-  Все на месте, мы не стреляли, хотели вечером в лесу посорев­новаться и обратно винтовку поставить. А тут все набежали.

-  Следуй за мной...

Семен и виновный спустились на землю, вошли в кабинет, за­крыли за собой двери.

-  Все патроны отдал? Нигде еще не спрятал? Если будет недо­стача, пойдешь под суд. Десять лет, как пить дать, получишь.

-  Товарищ директор, простите, больше не буду, я все отдал. Про­сто хотели пострелять - кто лучше. Я не знал, что так получится.

-  Дело серьезное. Придется тебя сдать в милицию, пусть разби­раются. Такое событие не скроешь, столько людей присутствовало.

Парень заплакал, вытирал кулаком слезы и причитал:

- Простите вы меня, я токарем хочу стать. Никогда не услышите больше обо мне плохого. Всем накажу, чтобы не шарашились. О вин­товке слова не скажу. Все молчать будем. Простите меня.

- Ладно, иди пока в класс, а мы посоветуемся еще.

Семен вышел вслед за парнем и попросил техничку.

- Пригласите ко мне срочно старшего воспитателя, военрука и бухгалтера.

Приглашенные, войдя в кабинет, робко остановились у дверей. Было видно, что они ожидают гневной оценки произошедшего собы­тия, но Семен молчал.

Тогда военрук выступил вперед.

- Семен Степанович, зачем его отпустили? В милицию надо его сдать, безо всякого.

- Сдать, конечно, можно, но отвечать тогда придется тебе. Ду­маю, года на два тюрьмы ты заработал. Понял?.. Тогда запишите и при­готовьте приказ:

Первое - изготовить в течение суток сейф для хранения оружия.

Второе - ключ от сейфа передать в бухгалтерию.

Третье - оружие выдавать по приказу директора.

Четвертое - боеприпасы выдавать по акту, списывать по сдан­ному количеству стреляных гильз.

Прошу немедленно приступить к исполнению, пока не пришли с проверкой, думаю они скоро появятся.

Специалисты спешно вышли, а Семен позвонил в милицию Бо­ченко и рассказал о своем решении ограничиться принятыми мерами. Тот прослушал все молча и ответил:

- Ну и правильно, некогда с ними возиться, работы по горло. Пол­ный стол заявлениями набит. Ваши-то пацаны не по умыслу творят, а по глупости. Сами их воспитывайте. На работу направите, там в кол­лективе быстро образумят. Не таких обламывали.

События и происшествия следовали одно за другим, но учащиеся менялись на глазах. Они становились более общительными, дисципли­нированными, занимались спортом, участвовали в районных соревно­ваниях. Заработала комсомольская организация, несколько человек были приняты кандидатами в члены партии. Закончилось хлопотное дело экзаменов, выполнения производственных заданий в соответ­ствии с рабочей профессией. И вот наступил день выпуска. На параде выстроились уверенные в себе люди, полные достоинства, с задорным блеском в глазах.

Отчитываясь на партийном собрании об итогах работы, Коробов сказал:

- Говорят: «Первый блин комом», но мы его успешно прогло­тили. Выпуск учащихся прошел без отсева. Все кто к нам поступил, получили специальности и отправлены к месту работы. Теперь начи­наем новый набор. Помещения продезинфицированы, приготовлены к приему учащихся. Коллектив работников школы с нетерпением ждет приезжающих.

И понеслись годы напряженного, беспокойного труда, непохожие один на другой. Каждый раз воспитывались новые молодежные кол­лективы со своими достоинствами и особенностями. Собранные со всех сторон страны отдельные парни с разными привычками, обыча­ями к концу учебы объединялись в дружную огромную семью с вос­питателями вместо родителей.




~ Глава 22 ~

Торжественный митинг по случаю десятилетней деятельности школы решили провести в 10 часов утра. Родственники учащихся, зна­комые, работники школы, представители разных организаций подо­шли уже к 9 часам. Выпускники колоннами по пятьдесят человек в каждой выстроились перед ими же сколоченной трибуной. Начальство областное, районное и местное собралось в кабинете у Коробова. На двух столах в тарелках лежало несколько пирожков со смородиной, принесенные из столовой. На тумбочке шипел горячий самовар. Было тесновато и сильно накурено. Разговор не вязался, поскольку присут­ствующие ранее почти не встречались, а если встречи состоялись, то одни всегда сидели в зале, а другие в президиуме.

Второй секретарь обкома, отхлебывая из стакана чай, обратился к Коробову:

-  Ну, как себя, Семен Степанович, чувствуешь, как здоровье?

Семен знал, что такой вопрос будет кем-то задан и мучительно ждал этого момента. Он, деланно улыбнувшись, не глядя на спросив­шего, ответил:

-  Думаю, здоровья должно хватить до конца жизни.

Кто-то фыркнул со смеху, но в целом в комнате повисла неловкая тишина. Все понимали, что такой вопрос в день торжества был неуме­стен. Секретарь, обнял стакан обеими ладонями и, не отрывая от него глаз, проговорил с видом озабоченности:

-  Все шутишь, Семен Степанович! А я ведь к тому, что у нас есть возможности подлечить Вас в областной спецбольнице.

В это время вошел физрук Вшивков Василий Борисович и сооб­щил, что все готово к началу митинга. Гости уставились на секретаря. Он степенно поставил стакан и направился к дверям, остальные дви­нулись за ним. По правилу хозяина Семен пропустил на трибуну при­глашенных, затем сам стал подниматься по лестнице. Достигнув верх­ней ступеньки, он почувствовал трепетанье своих простреленных и из­резанных хирургами легких, а дыхание стало прерывистым. Пришед­шие распределялись по трибуне и Семен остановился, с улыбкой осматривал гостей. А в его голове всплыли уже не в первый раз тягост­ные мысли: «Все, надо заканчивать. Пора и честь знать, здоровье со­всем разваливается. Хватит делать вид, что не замечаю сочувствую­щих взглядов сотрудников. На этой неделе напишу заявление на пен­сию».

Он, все так же гостеприимно улыбаясь, пробрался среди стоящих к передней стенке трибуны и, кратко поздравив выпускников, предо­ставил слово секретарю обкома. Остальные выступали по очереди и представляли себя сами. Семен скромно стоял, выслушивая от каждого из них похвалу в свой адрес, но все это не вызывало у него никаких чувств. Он неотрывно смотрел на стоящие внизу колонны молодежи в черных шинелях и фуражках с блестящими козырьками. В жизнь всту­пало еще триста высококлассных рабочих, а всего их выпущено три тысячи и с каждым из них уходила часть души учителей и руководи­телей. Им отдавались месяцы жизни.

Внизу раздался громкий голос физрука Вшивкова.

- Школа! Смирно! Погрупно! К столовой! Шагом! Марш!

Семен, улыбаясь, потряс осуждающе головой.

- Вот вояка, все ему командовать надо, даже сегодня, в день тор­жества.

Колонны двинулись мимо трибуны. Неожиданно приехавший из Кургана оркестр грянул «Прощание славянки». Услышав этот знако­мый, славный марш, Семен почувствовал, что сердце его дрогнуло и вспомнил, как под эту музыку водил он в бой войска или торжественно отшагивал впереди своего батальона на парадах и смотрах. Как давно это было, но в сердце сохранилось теплое чувство близости и даже единства с людьми, которыми он командовал и за которых нес ответ­ственность.

Трибуна уже опустела, а он все стоял и не мог оторвать взгляда от проходящих колонн. В голове его сама собой пронеслась мысль: «Прощай мой последний, мирный батальон!»

Семен ухватился одной рукой за перила, а второй за древко Крас­ного Знамени. На свежем, утреннем ветерке оно клокотало у него над головой, как символ, за которым он шел всю свою боевую и трудовую жизнь.