Жизнь, что реченька бурлива... Избранное
А. Е. Шестаков
ПОСЛЕ ШКОЛЬНОЙ СЕМИЛЕТКИ
Нынче шестьдесят лет двадцатому выпуску Ишимского педагогического училища, из которого вышло немало молодых специалистов, уроженцев бердюжских краев, вернувшихся после учебы в родные места уже в качестве наставников. Среди таковых Геннадий Шестаков и Эмилия Нооль, Яков Колмогоров и Владимир Курков, Петр Савельев и Светлана Миллер, Владимир Ходырев и Александр Бессмертных. Автору этих строк тоже определено было поработать в Угрюмовской начальной, пока не сагитировали в журналистику. Недолго служил в просвещении и мой земляк-односельчанин по Мишино Геннадий Шестаков, которому доверили руководство отделом культуры Бердюжского района. А Сашу Бессмертных из Савино избрали секретарем Бердюжского районного комитета комсомола.
Выпускники Ишимского педагогического уверенно влились в трудовые коллективы, потому что в жизнь они ушли с приличным профессиональным багажом, с жаждой творческого поиска, с определенными моральными и интеллектуальными устоями. Прилежность, активность и неравнодушие главное, чем привлекательны были свежие силы, новая группа пополнения. Не случайно, наверное, Владимир Курков и Петр Савельев скоро выдвинулись в директора солидных школ Старорямовской и Пегановской.
...После семилетки мы, юные мальчишки и девчонки, с трепетом входили в белый двухэтажник, в бывшую «бурсу», в недавний военный госпиталь, немея перед гигантским портретом вождя-генералиссимуса. Но робость наша деревенская в большом городском учебном заведении как-то скоренько улетучивалась, рассеивалась. Мы быстро знакомились с первокурсными «салагами», заводили надежных друзей-приятелей, попадали под ненавязчивое шефство «старичков», под отеческий глаз педагогов. Сегодня любой из бердюжан, прошедших ученичество в Ишимском педагогическом, с благодарностью назовет своих тогдашних наставников Марию Петровну Яцык, Евдокию Матвеевну Бессонову, Пелагею Андреевну Гашкову, Татьяну Семеновну Вотинцеву, Евгения Михайловича Чукардина, Андрея Николаевича Лимахина, Ивана Николаевича Селянинова, Владимира Федоровича Кислова. Этого человека Бердюжье знает хорошо. После педучилища он работал здесь. Эта сугубо творческая личность до дней последних своих не переставала что-то изобретать, придумывать, творить. Неуемную поисковую устремленность отца, похоже, унаследовал его сын Иван, ныне проживающий в Бердюжье. Владимир Федорович, говорят, оставил району вариант местного гимна, а Иван Владимирович победил в открытом конкурсе создателей герба района.
СМЕШНОЕ ПЕРЕПУТАЛОСЬ С ГОРЬКИМ
Когда речь заходит о творческих победах, невольно вспоминаю свое первое «творческое» поражение. Скудным было наше материальное обеспечение в то послевоенное время. Разутые-раздетые, полуголодные. На нашу стипендию даже булку базарного хлеба не купишь. В убогую столовку забегали только за жиденьким чайком. Но юность, жадная до жизни, не унывала, не зацикливалась на невеселой бытовой мелочи, умела существовать и учиться при минимальных благах. Я как-то однажды на рынке понаблюдал за бойкой торговлей бумажными ковриками.
На не очень качественном полуватмане ярко намалеваны пышные букеты, фиолетовые голубочки с конвертиками в клювиках, белые лебедушки с полуметровыми шеями.
Поглядел я, поглядел на это прибыльное «искусство» и решил попробовать свои силы. Накупил бумаги, гуаши, накопировал любимых Левитана, Шишкина, Куинджи, Васнецова и притащился со своей продукцией к прилавкам.
А покупатели ноль внимания на меня. Не волнует покупателя мой товар. А вчерашняя петушиная радужность голубочков-кошечек нарасхват. Сконфуженный, торопливо собрал свои листы и долой с рынка, пока не попал на глаза знакомым, которые бы непременно похихикали над моим торгашеским эпизодом. Да что там «похихикали». Узнай о моем позорном бизнесе комсомолия – выперли бы из своих незапятнанных рядов.
Разбогатения, словом, у меня не получилось, зато состоялся солидный разговор с моим любимым педагогом Евгением Михайловичем Чукардиным. Этот замечательный наставник, прилежный, внимательный и жизнелюбивый, вел у нас рисование с чистописанием. Он-то и отреагировал особенно резко на мое усердие в копировании. Безоговорочно запретил это занятие, взял меня под пристальную опеку. Приказал иначе не скажешь рисовать только с натуры. Теперь он не ограничивал наши встречи лишь рамками расписания, приглашал ученика домой, на улицу Красноармейскую. Ставил стакан густого чая, опускал в этот стакан серебристую ложку и объявлял сеанс живописи. Натюрморты время от времени менял, но атмосфера веры в воспитанника, уважения к нему, атмосфера добра и отцовской заботы (он знал, что у меня нет родителей) оставалась на все годы моего ученичества в домашней академии маэстро Чукардина.
Видели мы, как предельно загружали Евгения Михайловича оформительской работой перед праздниками красного календаря. В такие дни звал он себе в помощники своих воспитанников. Кто-то из нас с ленцой брался за порученное, отлынивал от писания лозунгов. Таким учитель спокойно внушал: «Постигайте, друзья, и этот скучный, но нужный во все времена жанр, этот «шершавый язык плаката».
И постигали. Без специального художественного образования, наверное, почти каждый из нас мог преподавать рисование в начальной школе. Я, например, это делал уверенно. И Семен Соколов из Окунево бойко вел этот предмет.
ХУДОЖНИКИ-ЛЮБИТЕЛИ
Да, это наше ремесло вершилось на уровне самодеятельном. Но я любимое занятие не бросал всю жизнь. В армии рисовал портреты солдат и политические карикатуры для военных газет «Суворовский натиск», «Тревога». Позднее свои изотруды публиковал в Бердюжской, Омутинской, Тюменской районных газетах, а в областной «Тюменская правда» восемь лет иллюстрировал подборку «ОСА» (областное сатирическое агентство), которая выходила каждую субботу недели. Горжусь, что стал лауреатом областной журналистской премии в номинации «Сатирический рисунок в газете». Рад, что мне удалось не только написать книжечки стихов для детей, но и проиллюстрировать их. Удивлялся своей смелости и очень волновался, ожидая профессиональных оценок. Отзывы рецензентов не самые плохие. Вот некоторые из них:
«Можно назвать десятки мастеров слова, которые слыли неплохими рисовальщиками и нередко иллюстрировали собственные сочинения. И тем не менее мы знаем их исключительно как писателей, Александр Шестаков случай несколько иной: его рисунки к собственным стихам совершенно неотъемлемая часть целого, связка эта очень органична, одно составляющее дополняет другое, текст рисунок и наоборот...»
«Несомненно, немаловажный авторский плюс это то, что ему посчастливилось обладать даром художника. Рисунки, коими он иллюстрирует свои стихи, выполнены на вполне профессиональном уровне...»
«Удивительно симпатичную книжку «Веснушки» подарил детям добрый наш знакомый Александр Шестаков. Сам написал и сам нарисовал: рисунки дяди Саши такие же солнечные, как и его стихи... Сегодня мы приглашаем юных друзей в гости к дяде Саше к веселым героям его разноцветной страны детства...»
«Кстати, проиллюстрировал свои стихи Александр Евгеньевич сам. Очень даже, на мой взгляд, профессионально...»
«Его графические рисунки можно читать. Они всегда содержательны».
Это строчки из областных газет «Тюменские известия», «Тюменская правда», «Тюмень литературная». Немножко длинноваты, конечно, цитаты, но для меня они словно праздник сердца.
Не зря, видать, корпел над нашим братом мудрый Чукардин.
А ведь мы с ним в творческой паре уже в шестьдесят пятом участвовали в областной выставке художников. Он демонстрировал живописные холсты «Игрушки моей внучки», «Автопортрет», а я графические изошутки.
На этой же выставке, между прочим, заявил о себе прикладник Аркадий Петрович Косинцев, слесарь из Пеганово. Привлекали внимание посетителей его работы «В космос» (оргстекло), «Кремль» (дерево, выжигание). Кончая разговор на тему рисунка, скажу об одном очень убедительном уроке «начинающему Репину». Самый-самый первый такой урок в моей жизни – чтение в третьем классе по тексту «Машина-душ». Я этот умывальный агрегат до того времени «живьем» не видел. Такая техника в то время только столичные улицы мыла. Внимательнейшим образом изучил черно-белую малюсенькую картинку в учебнике и принялся за изготовление наглядного пособия большущего плаката с изображением этой машины. Около асфальтомойки красочно выписал десяток нарядных легковушек, не пожалел ярких красок на клумбовые розы, на птичек павлиньего оперения и на солнышко золотистое в голубом-голубом небе. Прозвенел звонок с переменки, и я, испуганно съежившийся, предстал перед ребятней и истуканно талдычу одно: «Назовите главный предмет на картине». Готовых ответить на мой вопрос много. Лес рук. Но тычут указкой только в яркие пятна, будто не замечая крупный, но не расфранченный автомобиль. Убедительный, согласитесь, «мастер-класс»! Мотай на ус, рисовальщик. Не перегружай сюжет густотой мелких деталей, не распыляй внимание зрителей. Сосредоточься на главном объекте, на главной мысли. Доходчивей, понятней будешь в своих творениях!
О МЕЧТАХ ЮНОСТИ
Называю себя рисовальщиком не уничижительно, а с грустной правдой о несостоявшейся мечте. Совсем уж собрался после училища поступать в художественное. Но на одном из уроков логики зашла речь о законах восприятия вообще, и о зрительном восприятии предмета в частности.
- Закройте, говорит преподаватель, левый глаз и запомните, как видите предмет правым глазом.
Вижу хорошо.
- Закройте, говорит преподаватель, правый глаз и запомните, как видите предмет левым...
Ничего не вижу. Размытые силуэты и только. Всполошился. Сразу после занятий кинулся к знаменитому ишимскому окулисту.
Тот авторитетно мне растолковал, что в результате какой-то давней детской травмы левый глаз умер и его теперь никакой хирургией-терапией не вернешь, что правый глаз постепенно взял на себя все нагрузки-функции левого. Так вот почему одним оком видел объем предмета так, как его видели мои одноклассники двумя глазами.
- В художественное училище можно мне? робко спрашиваю врача.
- Ни в коем случае. Щадите зрение, вынес вердикт окулист.
Щажения этого с моей профессией не получилось. Рано очками высоченных диоптрий обзавелся, но рабочие темпы не ослабил. Да что я, вот могучий Семен из Окунево это стоик!
ЧЕЛОВЕК ОГРАНИЧЕННЫХ ФИЗИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
Инвалид детства. Задумал в училище поступить, а средств у родителей ни капли. Сапожничеством в Пеганово заработал какие-то гроши, но злой человек выкрал их у него. Сема не сдался. Его, по сути безногого, отец на корове повез из Окунево в Ишим. Доехал и поступил. Вспоминаю многоговорящую деталь. Юношу Соколова освободили от занятий физкультурой: его физические возможности были сильно ограничены. Но парень с его вялыми ногами, обеими руками опирающийся на прочную палку, на физкультуру к Николаю Давыдову Манжелееву приходил регулярно. Руки и торс его были накачены геркулесово. И он наловчился свое персональное «солнце» на высокой перекладине крутить, стойку на руках выдавал на этом спортивном снаряде. «Крест» держал на кольцах. Даже в показательных выступлениях с этими номерами участвовал.
Не смирился Семен Иосифович с печальной участью инвалида и на всей житейской стезе. После Ишима полноценно учительствовал в школах Окунево, в соседних Савино, Одышке. В разные годы в семилетках-восьмилетках вел математику, литературу, историю, рисование, труд. Вел и начальные классы. Даже на совхозной заправке вынужден был потрудиться.
Заочно окончил филологический факультет Ишимского пединститута. Обзавелся семьей, тремя детками. Дочка Тамара пошла в профессию мамы, стала медицинским работником. А вот две внучки, студентки ТГУ Лена и Юля, продолжат дело деда, готовятся в педагоги.
В восемьдесят седьмом Соколов перенес тяжелейшую операцию. На лекарственной подпитке трудно ему сегодня живется. Однажды мой бердюжский собеседник, хорошо знающий каждодневное борение Семена за жизнь, посетовал, что человек этот не помечен даже самой маленькой поощрительной грамотой-благодарностью. Не потому ли, что компромиссничать не умел, правду-матку руководящей элите в глаза резал. Не прогибался, не фарисействовал, не спекулировал инвалидностью.
ОСВАИВАЯ ГРАЖДАНСКУЮ ТЕРРИТОРИЮ
Семен Иосифович Соколов, скажу уверенно, на отлично сдал главный наш зачет, который мы держали после выпуска из училища, осваивая гражданскую территорию. И еще одна деталь: любящий жизнь, природу, друзей, студент Семен одним из первых обзавелся фотоаппаратом, семирублевым «Комсомольцем», зеркалкой с кадриком шесть на шесть. И щелкал беспрестанно затвором камеры-обскуры, запечатлевая все и вся, решительно транжиря свою мини-стипендию. Смех смехом, а мы ведь сырые черно-белые снимки красили химическими карандашами и получали... «цветное фото». И лезли куда попало в поисках интересного кадра. Я дерзнул даже проникнуть к стратегическому объекту, чтобы заснять железнодорожный мост через речушку Карасульку с движущимся паровозом. Затеял послать этот снимок младшему брату Тольке, который в нашем родном Мишино не видывал локомотива. Неприятности после этой съемки я схлопотал, но грозный путеобходчик почему-то не исполнил своей угрозы, не засветил мою пленку и не реквизировал фотоаппарат. Храню тот снимок в моем архиве, а в густой траве кадра прячется мой маленький стажер-ассистент Вовка Чукреев, у родителей которого я жил на квартире. Его папа Яша и мама Мария были нашими не очень далекими родственниками по моей родной покойной маме. Я им помогал на улице 8-е Марта строить избенку. Военная деревня рано ведь заставила мальчишек взять в неокрепшие руки отцовские топоры и молотки, пилы и литовки. Я этим людям, иногда в ущерб учебе, сруб рубил, а они с меня не брали квартплату.
Еще один скандальный случай с фотоаппаратом. Хозяева мои решили крестить свою меньшенькую дочку Танюшку и позвали меня крестным в церковь. Там я впервые увидел настоящего попа. Очень понравились мне его колоритная фигура, выразительное лицо с карломарксовской бородой. Разве утерпит тут фотолюбитель. Пробираюсь между молящимися к батюшке, чтоб кадрик крупнее получился. И наступил на руку отбивающей поклоны старушки. Та взвизгнула. Меня выставили из храма. Выводящий нарушителя черногривый детина спросил:
- Как посмел ты службе мешать? Почему?
- Бабушка моя деревенская просила портрет священника. Со старых ее икон вся краска слезла, доски голые на божнице, говорю полуправду, но сам себе верю. И собеседник мне поверил!
- В первом же перерыве попрошу батюшку тебе попозировать. Я староста церкви. Жди.
Дождался. Сфотографировал. И храм снаружи заснял. Тот снимок сохранился, а батюшку тиражировать опасался. Из-за этих крестин да поповской карточки можно было загреметь из комсомола, если не из училища.
ЗНАЙ НАШИХ, КАМЧАДАЛ
А надо мной такая угроза однажды нависала. Вспомнил недавно о ней при разговоре с ветераном педагогического труда бердюжанкой Раисой Яковлевной Екимовой. «Не забыли, спрашиваю, нашего училищного преподавателя минералогии Орестова?» – «Конечно, – и улыбается, Михаил Михайлович почти всех нас называл камчадалами или пузырями почему-то».
Этот спокойный, демократичный, любящий шутку наставник пришел в педагогику из геологии. В свои восемьдесят читал предмет как «Отче наш». Был и добрым, и строгим. И принципиальным. Устроился, значит, я очень уютненько на одном из его уроков на самой дальней от учительского стола парте. Надежно спрятался за спину впередисидящего и запойно почитываю гайдаровскую сказку про военную тайну.
- Эй, пузырь! долетает до меня громкий голос учителя. Не реагирую: кого-то другого, однако, вызывает. У кого комплекция побогаче моей. Продолжаю читать.
- Эй, камчадал!! – учитель добавил металла в голос. – Отвечай, голубчик, на вопрос.
- Я, Михаил Михайлович, вопроса не слышал.
- Садись! Кол! – пресердито выкрикнул педагог.
Сел, пришибленный единицей, и от расстройства вновь засунул нос под парту, к страничке запретной книжки.
- Эй, пузырь! Повтори, о чем я вам сейчас рассказывал.
Встал молчу, как партизан на допросе. Прячу книгу за спину.
- Садись! Кол!
Даже издалека вижу, с каким тщанием водружена в журнале по соседству с первой вторая жирная-прежирная «штакетина».
Все, дочитался! Конец семестра. В итоге даже хилая троечка не получится. Не видать стипендии. На что жить? Так и из училища вылететь можно.
Спас читателя-неудачника от трагедии классный руководитель, уговоривший Михаила Михайловича спросить вне очереди ученика, вмиг обросшего единицами. По этой случайности штудировал я минералогию денно и нощно. Помурыжил меня изрядненько разозленный добряк, но все же вызвал вне графика для ответа и один кол исправил на четверку. Второй же «неуд» незыблемо оставил. Знай, мол, наших, камчадал. И в дипломном итоговом табеле учета успеваемости по минералогии у меня чернеет позорная тройка.
А МОГЛО БЫТЬ ХУЖЕ
Потому что маленькие добавочки к стипендии, редкие рублевочки от тети Ули, ее муж, мой дядя Коля, до Ишима из Пеганово не довозил. Заехать-то ко мне он заедет на своем бензовозе, но огорчит пьяненьким враньем: «Рублевку твою потерял». Забыть бы про такое, но он и отца моего, по рассказам односельчан, в бледном теле держал, когда они вдвоем остались без родителей. Не совсем бедные, говорят, их предки были. Хозяйственные да работящие. Крестовой дом. Добротный хозяйский двор. А новый молодой владелец ценностей в коротким срок промотал-пропил не им нажитое. Даже с сараев металлокровлю содрал и продал. После всего этого похвалялся, нетрезвый, что он теперь беднее самого бедного деревенского пролетария, что его теперь уж точно не раскулачат краснопузые голодранцы. От тяжелого крестьянского труда уехал на «легкие» работы в промышленный Хромпик, на Урал. Там на легковых возил начальников. В армии, к счастью, тоже уберегся от фашистской пули, жив-здоров остался, не царапнутый ни одним ранением.
Благодарить бы дяде судьбу. И, вернувшись с войны, собственными силами вить семейное гнездо. Но добрый по характеру, весельчак и балагур, с помощью его близкого окружения, начал настраивать меня против дорогой мне мачехи. Уговорили оставить ее. А как только согласился, тут же учинили раздел маломальского имущества бедной женщины. Нельзя было без слез смотреть на маму, у которой уводили нетель, забирали последние тряпки. Но самая болевая рана распиленный пополам родительский дом. Кухня и сени без крыши остались жалкими униженными уродами. Горницу и горенку увезли в Пеганово...
С комком в горле смотрел я на изуродованное жилье, которое, как мне казалось, стало стартовым в позорном разграблении «неперспективной», некогда вполне благополучной, приличной деревеньки.
И еще. Когда меня агитировали перебраться к дяде, вымолил позволения постоянно видеться с мамой, бабушкой и братиком. Пообещали. Но позднее всякими правдами и неправдами отговаривали идти в родное Мишино на встречу с родными людьми. Неотпущенный, выходил на берег пегановского озера и часами тоскливо глядел на далекий противоположный берег его, на котором виднелись очертания моей милой деревеньки, в которой замерзают живущие в перепиленном доме...
Мальчишеское сердце негодовало от несправедливости, когда вполне здоровый мужчина поправляет свое благополучие за счет изработанной, потерявшей мужа и здоровье, одинокой женщины. Но мама, спасибо ей, не роптала. И я все равно вернулся к ней. Ненадолго, к сожалению. Вот уже несколько лет эта стойкая и нежная, умная и неконфликтная, прилежная труженица покоится на Чуркинском погосте поселка Омутинского. А я сегодня все чаще упрекаю себя, что редко приезжаю сюда поклониться праху человека, так много сделавшему для меня.
КАК ДЯДЬКА ВОДИЛ «ЗАХАРА»
И дядю, уверен, она не осуждала. Только удивлялась, как может «непросыхающий» многие годы за казенным рулем просидеть. Ведь это же потенциальные беды на дорогах. И опасения эти были не напрасны.
...Едем с ним знойным летом на «ЗИС-5». Водители этот грузовик ласково называли «Захаром». Я справа от дяди в кабине. Полный кузов «леваков». Автобусов тогда не было. За рубль даже на цистерны бензовозов лепились пассажиры. Скорость, правда, высокую по тогдашним дорогам не разовьешь. Колдобина на колдобине да колдобиной погоняет. Удержись попробуй на узеньком выступе овального бака...
Газуем неторопко бердюжским трактом, а точнее, худенькой дорожкой из города в село, а солнышко и спиртное так разморили дядю, что сыпом спит за рулем. Дремлет, как курица на седале. И баранку то вправо, то влево тянет. Часто хватаюсь за «штурвал», увожу «Захара» от края грейдерной полосы, а капитан снова сомкнет глаза и снова курс к обочине держит. Пассажиры в кузове поняли причину наших зигзагов, барабанят кулаками в кабину. Остановились. Женщины круто выдернули «водилу» из прогретой рубки, еле тепленького швырнули в переполненный кювет, пополоскали в прохладной мутной водице и опять засунули бедолагу к рулению. Очень опасный рейс.
ПРО ДАЛЬНИЕ ПЕШИЕ ПЕРЕХОДЫ
Поэтому, наверное, я предпочитал пешие переходы, коллективные броски с однокашниками до отеческих деревень. В один из ноябрьских праздников, например, отпросились мы в училище от «торжественных» мероприятий и с уктузцами Анатолием Трофимовым, Виталием Степановым и Геннадием Гурылевым отправились по домам. Мне надо было протопать шестьдесят верст, а попутчикам моим и того больше. Дотянули до населенного пункта под названием Ново-Локти, из сил выбились. Смеркается. Слякотно и холодно. Продрогли. Ходим от двора к двору, просим пустить на ночлег. Никто не пускает. Вид наш изнуренный и бродяжнический не внушал, вероятно, доверия, наконец какая-то «сердобольная» говорунья посоветовала в избенку местной учительницы постучать. Постучали. Та в своей каморочке нас четверых приютить не смогла, но дала нам несколько картофелин и открыла школу. Утром опять в путь. К вечерку дошагали до Пеганово. Заходим голодной гурьбой к тете Уле моей, а ее дома нет. В русскую печку нетерпеливо глянул. В ней здоровенный пузатый чугун с каким-то варевом. Выдернули его от загнеты и на стол. В минуты он оказался пустым. Тут вижу на пороге оцепеневшую тетю. «Родненькие! запричитала она. Бедненькие. Это же поросенкова еда была...» Мы сконфузились, а она потом все сокрушалась, что бездумно ляпнула такую правду.
Хватит, наверное, о грустном. Расскажу сюжетик, который трудно воспринимать без улыбки. Бердюжане знают моего сокурсника по училищу Прокопия Федотовича Мастерских, он работал здесь секретарем райкома партии, а начинал в Красноорлово учителем, в Орлово директором школы. Приехал он по распределению в Армизонский район, зашел к секретарю комсомольской организации встать на учет. Командовал молодежной первичкой главный специалист «Красноорловского» Лев Кузнецов. Личность эта позднее будет очень популярной. Лев Николаевич станет секретарем Тюменского обкома партии, председателем облисполкома, министром сельского хозяйства страны. Это он, критикуя вялых, неинициативных крикунов-пустозвонов, выговаривал убийственное: «Мы с вами всю жизнь в борьбе: до обеда боремся с голодом, после обеда со сном!» Так вот. Входит Прокопий Федотович в кабинет к Льву Николаевичу. Тот глянул на вошедшего и хохотать. Без передыху хохочет, остановиться не может.
НЕ КАЖДЫЙ РОСТОМ БОГАТЫРЬ
Новичок от неожиданности шокирован. Вспыхнул застенчиво, оглядел кабинетик никого другого. Они вдвоем. Окинул быстрым взглядом наряд свой парадный с одежкой порядок, вроде. Обмахнул ладонью лицо: не испачкался ли ненароком. Попятился к двери, чтоб где-то к зеркалу побыстрее прильнуть...
- Ну и как тебе объяснил позднее свое поведение комсомольский вожак? - спрашиваю весело Федотыча.
Друг смеется:
- У него в волейбольной команде важный номер слабоватенький был. И вдруг узнает, что в школу едет выпускник Ишимского педагогического училища. Едет юноша! Прокопий! Да еще Федотович! К тому же Мас-тер-ских! Ну и представил себе великана вровень с собой. Его-то ростик знаешь какой, под два метра. А пред очи заядлого спортсмена предстал гномик этакий, метр с двумя кепками. Вот и разгоготался он над собой, над своими надуманными гиперболами. Извинялся потом за некорректность. Хохотали вместе.
А теперь перейду к короткому рассказу еще об одном моем училищном однокашнике. Приличного, кстати, роста. Саша Бессмертных – выпускник образца 1953-го. Как он сдал жизненный зачет, трудясь на важных постах? Спросите об этом знавших его. «Испытание жизнью Саша выдержал на высокий балл!» с гордостью ответят соратники и земляки Александра Алексеевича.
Этот стройный высокий кучерявый парень от природы был красив. Приумножил он свои «обаяния» лиричностью души. Односельчане помнят его сверкающую бликами сольную кларнет-трубу, с которой он любил выходить на мостки предзакатного домашнего озера. Вся ребятня Савино сбегалась к берегу в этот необычный музыкальный момент. И природа замирала, словно в ожидании волнующих мажор-минорных напевов.
О ЧЕМ ПЕЛ КЛАРНЕТ САШИ
Горит розовая полоска утонувшего за горизонтом солнышка, белая береза распустила косы, смотрится в водную зеркальность. Где-то далеко-далеко басит выпь, а Сашины мелодии все льются и льются, лаская ухо, тревожа сердце.
Не успел этот человек развернуть свои педагогические таланты, секретарем в районный комсомол его позвали, потом в Ишимскую зону на повышение перевели. Мне довелось встретиться с Сашей, после долгого перерыва, в Сорокино. Тут он служил председателем райисполкома.
Трудная уборочная страда. Осенние хлопоты. Замотанный предрика. Но его не оставлял блеск в глазах, когда говорил о добре людском, о светлых страничках деревни. Не скрывал и тревоги. Коробили его частые перекосы да промахи колхозно-совхозной действительности. Вспоминаю его эмоциональный рассказ об одном из студеных январей. В октябрьское ненастье, когда скошенная пшеница в валках прорастает и хлопот у районного командира по самую макушку, он вдруг опять и опять заводит речь о замерзаловке прошедшей зимы.
В тот год Александр вернулся из краткосрочного отпуска. Сердце уже не мирилось с перегрузками. А тут еще выяснилось, что на складах хозяйств топлива мизер. В школах и клубах, больницах и детсадиках завзрывались ледяные батареи. Стоп. А почему ты, начальник района, заранее не бил в набатные колокола? Бил, оказывается, но получал от верхов бюрократическое: «Нет вам лимитов». В какие только инстанции не обращался. Пустые хлопоты. Замкнутый круг...
«Что делать?» задает себе вопрос загнанный в угол исполкомовский лидер.
И делает неожиданно следующее: накупает самых нарядных, самых сладких презентов, отправляется с ними в Ишим, в конторы, где есть уголь. Не по руководящим кабинетам пошел, а к маленьким клеркам-писарчукам взятку понес. От стыда весь полыхал. То в жар, то в холод кидало. Но уголек получил. Не на всю, конечно, потребность, а получил ведь...
После этой препозорной байки мрачно помолчал Александр и почти шепотом напористо выдохнул:
- Разве такое допустимо? Разве это порядок?
Сгорел Саша Бессмертных на подобных кострах. Многое о нем забылось, но мелодии его кларнетные над предзакатным озером в Савино помнятся.
Спасибо тебе, деревня, за это...
И спасибо тебе, Родина. И большая, и малая. В труднейшие годы не забывали они о своих маленьких гражданах, о безотцовщине. В лютое время мы имели приют, школы, сердечных земляков. Мы верили в завтра. Поэтому, наверное, я воодушевился сегодня на рисунки-сюжеты к замечательной песне Матусовского-Баснера «С чего начинается Родина?».
А. Е. Шестаков
ПОСЛЕ ШКОЛЬНОЙ СЕМИЛЕТКИ
Нынче шестьдесят лет двадцатому выпуску Ишимского педагогического училища, из которого вышло немало молодых специалистов, уроженцев бердюжских краев, вернувшихся после учебы в родные места уже в качестве наставников. Среди таковых Геннадий Шестаков и Эмилия Нооль, Яков Колмогоров и Владимир Курков, Петр Савельев и Светлана Миллер, Владимир Ходырев и Александр Бессмертных. Автору этих строк тоже определено было поработать в Угрюмовской начальной, пока не сагитировали в журналистику. Недолго служил в просвещении и мой земляк-односельчанин по Мишино Геннадий Шестаков, которому доверили руководство отделом культуры Бердюжского района. А Сашу Бессмертных из Савино избрали секретарем Бердюжского районного комитета комсомола.
Выпускники Ишимского педагогического уверенно влились в трудовые коллективы, потому что в жизнь они ушли с приличным профессиональным багажом, с жаждой творческого поиска, с определенными моральными и интеллектуальными устоями. Прилежность, активность и неравнодушие главное, чем привлекательны были свежие силы, новая группа пополнения. Не случайно, наверное, Владимир Курков и Петр Савельев скоро выдвинулись в директора солидных школ Старорямовской и Пегановской.
...После семилетки мы, юные мальчишки и девчонки, с трепетом входили в белый двухэтажник, в бывшую «бурсу», в недавний военный госпиталь, немея перед гигантским портретом вождя-генералиссимуса. Но робость наша деревенская в большом городском учебном заведении как-то скоренько улетучивалась, рассеивалась. Мы быстро знакомились с первокурсными «салагами», заводили надежных друзей-приятелей, попадали под ненавязчивое шефство «старичков», под отеческий глаз педагогов. Сегодня любой из бердюжан, прошедших ученичество в Ишимском педагогическом, с благодарностью назовет своих тогдашних наставников Марию Петровну Яцык, Евдокию Матвеевну Бессонову, Пелагею Андреевну Гашкову, Татьяну Семеновну Вотинцеву, Евгения Михайловича Чукардина, Андрея Николаевича Лимахина, Ивана Николаевича Селянинова, Владимира Федоровича Кислова. Этого человека Бердюжье знает хорошо. После педучилища он работал здесь. Эта сугубо творческая личность до дней последних своих не переставала что-то изобретать, придумывать, творить. Неуемную поисковую устремленность отца, похоже, унаследовал его сын Иван, ныне проживающий в Бердюжье. Владимир Федорович, говорят, оставил району вариант местного гимна, а Иван Владимирович победил в открытом конкурсе создателей герба района.
СМЕШНОЕ ПЕРЕПУТАЛОСЬ С ГОРЬКИМ
Когда речь заходит о творческих победах, невольно вспоминаю свое первое «творческое» поражение. Скудным было наше материальное обеспечение в то послевоенное время. Разутые-раздетые, полуголодные. На нашу стипендию даже булку базарного хлеба не купишь. В убогую столовку забегали только за жиденьким чайком. Но юность, жадная до жизни, не унывала, не зацикливалась на невеселой бытовой мелочи, умела существовать и учиться при минимальных благах. Я как-то однажды на рынке понаблюдал за бойкой торговлей бумажными ковриками.
На не очень качественном полуватмане ярко намалеваны пышные букеты, фиолетовые голубочки с конвертиками в клювиках, белые лебедушки с полуметровыми шеями.
Поглядел я, поглядел на это прибыльное «искусство» и решил попробовать свои силы. Накупил бумаги, гуаши, накопировал любимых Левитана, Шишкина, Куинджи, Васнецова и притащился со своей продукцией к прилавкам.
А покупатели ноль внимания на меня. Не волнует покупателя мой товар. А вчерашняя петушиная радужность голубочков-кошечек нарасхват. Сконфуженный, торопливо собрал свои листы и долой с рынка, пока не попал на глаза знакомым, которые бы непременно похихикали над моим торгашеским эпизодом. Да что там «похихикали». Узнай о моем позорном бизнесе комсомолия – выперли бы из своих незапятнанных рядов.
Разбогатения, словом, у меня не получилось, зато состоялся солидный разговор с моим любимым педагогом Евгением Михайловичем Чукардиным. Этот замечательный наставник, прилежный, внимательный и жизнелюбивый, вел у нас рисование с чистописанием. Он-то и отреагировал особенно резко на мое усердие в копировании. Безоговорочно запретил это занятие, взял меня под пристальную опеку. Приказал иначе не скажешь рисовать только с натуры. Теперь он не ограничивал наши встречи лишь рамками расписания, приглашал ученика домой, на улицу Красноармейскую. Ставил стакан густого чая, опускал в этот стакан серебристую ложку и объявлял сеанс живописи. Натюрморты время от времени менял, но атмосфера веры в воспитанника, уважения к нему, атмосфера добра и отцовской заботы (он знал, что у меня нет родителей) оставалась на все годы моего ученичества в домашней академии маэстро Чукардина.
Видели мы, как предельно загружали Евгения Михайловича оформительской работой перед праздниками красного календаря. В такие дни звал он себе в помощники своих воспитанников. Кто-то из нас с ленцой брался за порученное, отлынивал от писания лозунгов. Таким учитель спокойно внушал: «Постигайте, друзья, и этот скучный, но нужный во все времена жанр, этот «шершавый язык плаката».
И постигали. Без специального художественного образования, наверное, почти каждый из нас мог преподавать рисование в начальной школе. Я, например, это делал уверенно. И Семен Соколов из Окунево бойко вел этот предмет.
ХУДОЖНИКИ-ЛЮБИТЕЛИ
Да, это наше ремесло вершилось на уровне самодеятельном. Но я любимое занятие не бросал всю жизнь. В армии рисовал портреты солдат и политические карикатуры для военных газет «Суворовский натиск», «Тревога». Позднее свои изотруды публиковал в Бердюжской, Омутинской, Тюменской районных газетах, а в областной «Тюменская правда» восемь лет иллюстрировал подборку «ОСА» (областное сатирическое агентство), которая выходила каждую субботу недели. Горжусь, что стал лауреатом областной журналистской премии в номинации «Сатирический рисунок в газете». Рад, что мне удалось не только написать книжечки стихов для детей, но и проиллюстрировать их. Удивлялся своей смелости и очень волновался, ожидая профессиональных оценок. Отзывы рецензентов не самые плохие. Вот некоторые из них:
«Можно назвать десятки мастеров слова, которые слыли неплохими рисовальщиками и нередко иллюстрировали собственные сочинения. И тем не менее мы знаем их исключительно как писателей, Александр Шестаков случай несколько иной: его рисунки к собственным стихам совершенно неотъемлемая часть целого, связка эта очень органична, одно составляющее дополняет другое, текст рисунок и наоборот...»
«Несомненно, немаловажный авторский плюс это то, что ему посчастливилось обладать даром художника. Рисунки, коими он иллюстрирует свои стихи, выполнены на вполне профессиональном уровне...»
«Удивительно симпатичную книжку «Веснушки» подарил детям добрый наш знакомый Александр Шестаков. Сам написал и сам нарисовал: рисунки дяди Саши такие же солнечные, как и его стихи... Сегодня мы приглашаем юных друзей в гости к дяде Саше к веселым героям его разноцветной страны детства...»
«Кстати, проиллюстрировал свои стихи Александр Евгеньевич сам. Очень даже, на мой взгляд, профессионально...»
«Его графические рисунки можно читать. Они всегда содержательны».
Это строчки из областных газет «Тюменские известия», «Тюменская правда», «Тюмень литературная». Немножко длинноваты, конечно, цитаты, но для меня они словно праздник сердца.
Не зря, видать, корпел над нашим братом мудрый Чукардин.
А ведь мы с ним в творческой паре уже в шестьдесят пятом участвовали в областной выставке художников. Он демонстрировал живописные холсты «Игрушки моей внучки», «Автопортрет», а я графические изошутки.
На этой же выставке, между прочим, заявил о себе прикладник Аркадий Петрович Косинцев, слесарь из Пеганово. Привлекали внимание посетителей его работы «В космос» (оргстекло), «Кремль» (дерево, выжигание). Кончая разговор на тему рисунка, скажу об одном очень убедительном уроке «начинающему Репину». Самый-самый первый такой урок в моей жизни – чтение в третьем классе по тексту «Машина-душ». Я этот умывальный агрегат до того времени «живьем» не видел. Такая техника в то время только столичные улицы мыла. Внимательнейшим образом изучил черно-белую малюсенькую картинку в учебнике и принялся за изготовление наглядного пособия большущего плаката с изображением этой машины. Около асфальтомойки красочно выписал десяток нарядных легковушек, не пожалел ярких красок на клумбовые розы, на птичек павлиньего оперения и на солнышко золотистое в голубом-голубом небе. Прозвенел звонок с переменки, и я, испуганно съежившийся, предстал перед ребятней и истуканно талдычу одно: «Назовите главный предмет на картине». Готовых ответить на мой вопрос много. Лес рук. Но тычут указкой только в яркие пятна, будто не замечая крупный, но не расфранченный автомобиль. Убедительный, согласитесь, «мастер-класс»! Мотай на ус, рисовальщик. Не перегружай сюжет густотой мелких деталей, не распыляй внимание зрителей. Сосредоточься на главном объекте, на главной мысли. Доходчивей, понятней будешь в своих творениях!
О МЕЧТАХ ЮНОСТИ
Называю себя рисовальщиком не уничижительно, а с грустной правдой о несостоявшейся мечте. Совсем уж собрался после училища поступать в художественное. Но на одном из уроков логики зашла речь о законах восприятия вообще, и о зрительном восприятии предмета в частности.
- Закройте, говорит преподаватель, левый глаз и запомните, как видите предмет правым глазом.
Вижу хорошо.
- Закройте, говорит преподаватель, правый глаз и запомните, как видите предмет левым...
Ничего не вижу. Размытые силуэты и только. Всполошился. Сразу после занятий кинулся к знаменитому ишимскому окулисту.
Тот авторитетно мне растолковал, что в результате какой-то давней детской травмы левый глаз умер и его теперь никакой хирургией-терапией не вернешь, что правый глаз постепенно взял на себя все нагрузки-функции левого. Так вот почему одним оком видел объем предмета так, как его видели мои одноклассники двумя глазами.
- В художественное училище можно мне? робко спрашиваю врача.
- Ни в коем случае. Щадите зрение, вынес вердикт окулист.
Щажения этого с моей профессией не получилось. Рано очками высоченных диоптрий обзавелся, но рабочие темпы не ослабил. Да что я, вот могучий Семен из Окунево это стоик!
ЧЕЛОВЕК ОГРАНИЧЕННЫХ ФИЗИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
Инвалид детства. Задумал в училище поступить, а средств у родителей ни капли. Сапожничеством в Пеганово заработал какие-то гроши, но злой человек выкрал их у него. Сема не сдался. Его, по сути безногого, отец на корове повез из Окунево в Ишим. Доехал и поступил. Вспоминаю многоговорящую деталь. Юношу Соколова освободили от занятий физкультурой: его физические возможности были сильно ограничены. Но парень с его вялыми ногами, обеими руками опирающийся на прочную палку, на физкультуру к Николаю Давыдову Манжелееву приходил регулярно. Руки и торс его были накачены геркулесово. И он наловчился свое персональное «солнце» на высокой перекладине крутить, стойку на руках выдавал на этом спортивном снаряде. «Крест» держал на кольцах. Даже в показательных выступлениях с этими номерами участвовал.
Не смирился Семен Иосифович с печальной участью инвалида и на всей житейской стезе. После Ишима полноценно учительствовал в школах Окунево, в соседних Савино, Одышке. В разные годы в семилетках-восьмилетках вел математику, литературу, историю, рисование, труд. Вел и начальные классы. Даже на совхозной заправке вынужден был потрудиться.
Заочно окончил филологический факультет Ишимского пединститута. Обзавелся семьей, тремя детками. Дочка Тамара пошла в профессию мамы, стала медицинским работником. А вот две внучки, студентки ТГУ Лена и Юля, продолжат дело деда, готовятся в педагоги.
В восемьдесят седьмом Соколов перенес тяжелейшую операцию. На лекарственной подпитке трудно ему сегодня живется. Однажды мой бердюжский собеседник, хорошо знающий каждодневное борение Семена за жизнь, посетовал, что человек этот не помечен даже самой маленькой поощрительной грамотой-благодарностью. Не потому ли, что компромиссничать не умел, правду-матку руководящей элите в глаза резал. Не прогибался, не фарисействовал, не спекулировал инвалидностью.
ОСВАИВАЯ ГРАЖДАНСКУЮ ТЕРРИТОРИЮ
Семен Иосифович Соколов, скажу уверенно, на отлично сдал главный наш зачет, который мы держали после выпуска из училища, осваивая гражданскую территорию. И еще одна деталь: любящий жизнь, природу, друзей, студент Семен одним из первых обзавелся фотоаппаратом, семирублевым «Комсомольцем», зеркалкой с кадриком шесть на шесть. И щелкал беспрестанно затвором камеры-обскуры, запечатлевая все и вся, решительно транжиря свою мини-стипендию. Смех смехом, а мы ведь сырые черно-белые снимки красили химическими карандашами и получали... «цветное фото». И лезли куда попало в поисках интересного кадра. Я дерзнул даже проникнуть к стратегическому объекту, чтобы заснять железнодорожный мост через речушку Карасульку с движущимся паровозом. Затеял послать этот снимок младшему брату Тольке, который в нашем родном Мишино не видывал локомотива. Неприятности после этой съемки я схлопотал, но грозный путеобходчик почему-то не исполнил своей угрозы, не засветил мою пленку и не реквизировал фотоаппарат. Храню тот снимок в моем архиве, а в густой траве кадра прячется мой маленький стажер-ассистент Вовка Чукреев, у родителей которого я жил на квартире. Его папа Яша и мама Мария были нашими не очень далекими родственниками по моей родной покойной маме. Я им помогал на улице 8-е Марта строить избенку. Военная деревня рано ведь заставила мальчишек взять в неокрепшие руки отцовские топоры и молотки, пилы и литовки. Я этим людям, иногда в ущерб учебе, сруб рубил, а они с меня не брали квартплату.
Еще один скандальный случай с фотоаппаратом. Хозяева мои решили крестить свою меньшенькую дочку Танюшку и позвали меня крестным в церковь. Там я впервые увидел настоящего попа. Очень понравились мне его колоритная фигура, выразительное лицо с карломарксовской бородой. Разве утерпит тут фотолюбитель. Пробираюсь между молящимися к батюшке, чтоб кадрик крупнее получился. И наступил на руку отбивающей поклоны старушки. Та взвизгнула. Меня выставили из храма. Выводящий нарушителя черногривый детина спросил:
- Как посмел ты службе мешать? Почему?
- Бабушка моя деревенская просила портрет священника. Со старых ее икон вся краска слезла, доски голые на божнице, говорю полуправду, но сам себе верю. И собеседник мне поверил!
- В первом же перерыве попрошу батюшку тебе попозировать. Я староста церкви. Жди.
Дождался. Сфотографировал. И храм снаружи заснял. Тот снимок сохранился, а батюшку тиражировать опасался. Из-за этих крестин да поповской карточки можно было загреметь из комсомола, если не из училища.
ЗНАЙ НАШИХ, КАМЧАДАЛ
А надо мной такая угроза однажды нависала. Вспомнил недавно о ней при разговоре с ветераном педагогического труда бердюжанкой Раисой Яковлевной Екимовой. «Не забыли, спрашиваю, нашего училищного преподавателя минералогии Орестова?» – «Конечно, – и улыбается, Михаил Михайлович почти всех нас называл камчадалами или пузырями почему-то».
Этот спокойный, демократичный, любящий шутку наставник пришел в педагогику из геологии. В свои восемьдесят читал предмет как «Отче наш». Был и добрым, и строгим. И принципиальным. Устроился, значит, я очень уютненько на одном из его уроков на самой дальней от учительского стола парте. Надежно спрятался за спину впередисидящего и запойно почитываю гайдаровскую сказку про военную тайну.
- Эй, пузырь! долетает до меня громкий голос учителя. Не реагирую: кого-то другого, однако, вызывает. У кого комплекция побогаче моей. Продолжаю читать.
- Эй, камчадал!! – учитель добавил металла в голос. – Отвечай, голубчик, на вопрос.
- Я, Михаил Михайлович, вопроса не слышал.
- Садись! Кол! – пресердито выкрикнул педагог.
Сел, пришибленный единицей, и от расстройства вновь засунул нос под парту, к страничке запретной книжки.
- Эй, пузырь! Повтори, о чем я вам сейчас рассказывал.
Встал молчу, как партизан на допросе. Прячу книгу за спину.
- Садись! Кол!
Даже издалека вижу, с каким тщанием водружена в журнале по соседству с первой вторая жирная-прежирная «штакетина».
Все, дочитался! Конец семестра. В итоге даже хилая троечка не получится. Не видать стипендии. На что жить? Так и из училища вылететь можно.
Спас читателя-неудачника от трагедии классный руководитель, уговоривший Михаила Михайловича спросить вне очереди ученика, вмиг обросшего единицами. По этой случайности штудировал я минералогию денно и нощно. Помурыжил меня изрядненько разозленный добряк, но все же вызвал вне графика для ответа и один кол исправил на четверку. Второй же «неуд» незыблемо оставил. Знай, мол, наших, камчадал. И в дипломном итоговом табеле учета успеваемости по минералогии у меня чернеет позорная тройка.
А МОГЛО БЫТЬ ХУЖЕ
Потому что маленькие добавочки к стипендии, редкие рублевочки от тети Ули, ее муж, мой дядя Коля, до Ишима из Пеганово не довозил. Заехать-то ко мне он заедет на своем бензовозе, но огорчит пьяненьким враньем: «Рублевку твою потерял». Забыть бы про такое, но он и отца моего, по рассказам односельчан, в бледном теле держал, когда они вдвоем остались без родителей. Не совсем бедные, говорят, их предки были. Хозяйственные да работящие. Крестовой дом. Добротный хозяйский двор. А новый молодой владелец ценностей в коротким срок промотал-пропил не им нажитое. Даже с сараев металлокровлю содрал и продал. После всего этого похвалялся, нетрезвый, что он теперь беднее самого бедного деревенского пролетария, что его теперь уж точно не раскулачат краснопузые голодранцы. От тяжелого крестьянского труда уехал на «легкие» работы в промышленный Хромпик, на Урал. Там на легковых возил начальников. В армии, к счастью, тоже уберегся от фашистской пули, жив-здоров остался, не царапнутый ни одним ранением.
Благодарить бы дяде судьбу. И, вернувшись с войны, собственными силами вить семейное гнездо. Но добрый по характеру, весельчак и балагур, с помощью его близкого окружения, начал настраивать меня против дорогой мне мачехи. Уговорили оставить ее. А как только согласился, тут же учинили раздел маломальского имущества бедной женщины. Нельзя было без слез смотреть на маму, у которой уводили нетель, забирали последние тряпки. Но самая болевая рана распиленный пополам родительский дом. Кухня и сени без крыши остались жалкими униженными уродами. Горницу и горенку увезли в Пеганово...
С комком в горле смотрел я на изуродованное жилье, которое, как мне казалось, стало стартовым в позорном разграблении «неперспективной», некогда вполне благополучной, приличной деревеньки.
И еще. Когда меня агитировали перебраться к дяде, вымолил позволения постоянно видеться с мамой, бабушкой и братиком. Пообещали. Но позднее всякими правдами и неправдами отговаривали идти в родное Мишино на встречу с родными людьми. Неотпущенный, выходил на берег пегановского озера и часами тоскливо глядел на далекий противоположный берег его, на котором виднелись очертания моей милой деревеньки, в которой замерзают живущие в перепиленном доме...
Мальчишеское сердце негодовало от несправедливости, когда вполне здоровый мужчина поправляет свое благополучие за счет изработанной, потерявшей мужа и здоровье, одинокой женщины. Но мама, спасибо ей, не роптала. И я все равно вернулся к ней. Ненадолго, к сожалению. Вот уже несколько лет эта стойкая и нежная, умная и неконфликтная, прилежная труженица покоится на Чуркинском погосте поселка Омутинского. А я сегодня все чаще упрекаю себя, что редко приезжаю сюда поклониться праху человека, так много сделавшему для меня.
КАК ДЯДЬКА ВОДИЛ «ЗАХАРА»
И дядю, уверен, она не осуждала. Только удивлялась, как может «непросыхающий» многие годы за казенным рулем просидеть. Ведь это же потенциальные беды на дорогах. И опасения эти были не напрасны.
...Едем с ним знойным летом на «ЗИС-5». Водители этот грузовик ласково называли «Захаром». Я справа от дяди в кабине. Полный кузов «леваков». Автобусов тогда не было. За рубль даже на цистерны бензовозов лепились пассажиры. Скорость, правда, высокую по тогдашним дорогам не разовьешь. Колдобина на колдобине да колдобиной погоняет. Удержись попробуй на узеньком выступе овального бака...
Газуем неторопко бердюжским трактом, а точнее, худенькой дорожкой из города в село, а солнышко и спиртное так разморили дядю, что сыпом спит за рулем. Дремлет, как курица на седале. И баранку то вправо, то влево тянет. Часто хватаюсь за «штурвал», увожу «Захара» от края грейдерной полосы, а капитан снова сомкнет глаза и снова курс к обочине держит. Пассажиры в кузове поняли причину наших зигзагов, барабанят кулаками в кабину. Остановились. Женщины круто выдернули «водилу» из прогретой рубки, еле тепленького швырнули в переполненный кювет, пополоскали в прохладной мутной водице и опять засунули бедолагу к рулению. Очень опасный рейс.
ПРО ДАЛЬНИЕ ПЕШИЕ ПЕРЕХОДЫ
Поэтому, наверное, я предпочитал пешие переходы, коллективные броски с однокашниками до отеческих деревень. В один из ноябрьских праздников, например, отпросились мы в училище от «торжественных» мероприятий и с уктузцами Анатолием Трофимовым, Виталием Степановым и Геннадием Гурылевым отправились по домам. Мне надо было протопать шестьдесят верст, а попутчикам моим и того больше. Дотянули до населенного пункта под названием Ново-Локти, из сил выбились. Смеркается. Слякотно и холодно. Продрогли. Ходим от двора к двору, просим пустить на ночлег. Никто не пускает. Вид наш изнуренный и бродяжнический не внушал, вероятно, доверия, наконец какая-то «сердобольная» говорунья посоветовала в избенку местной учительницы постучать. Постучали. Та в своей каморочке нас четверых приютить не смогла, но дала нам несколько картофелин и открыла школу. Утром опять в путь. К вечерку дошагали до Пеганово. Заходим голодной гурьбой к тете Уле моей, а ее дома нет. В русскую печку нетерпеливо глянул. В ней здоровенный пузатый чугун с каким-то варевом. Выдернули его от загнеты и на стол. В минуты он оказался пустым. Тут вижу на пороге оцепеневшую тетю. «Родненькие! запричитала она. Бедненькие. Это же поросенкова еда была...» Мы сконфузились, а она потом все сокрушалась, что бездумно ляпнула такую правду.
Хватит, наверное, о грустном. Расскажу сюжетик, который трудно воспринимать без улыбки. Бердюжане знают моего сокурсника по училищу Прокопия Федотовича Мастерских, он работал здесь секретарем райкома партии, а начинал в Красноорлово учителем, в Орлово директором школы. Приехал он по распределению в Армизонский район, зашел к секретарю комсомольской организации встать на учет. Командовал молодежной первичкой главный специалист «Красноорловского» Лев Кузнецов. Личность эта позднее будет очень популярной. Лев Николаевич станет секретарем Тюменского обкома партии, председателем облисполкома, министром сельского хозяйства страны. Это он, критикуя вялых, неинициативных крикунов-пустозвонов, выговаривал убийственное: «Мы с вами всю жизнь в борьбе: до обеда боремся с голодом, после обеда со сном!» Так вот. Входит Прокопий Федотович в кабинет к Льву Николаевичу. Тот глянул на вошедшего и хохотать. Без передыху хохочет, остановиться не может.
НЕ КАЖДЫЙ РОСТОМ БОГАТЫРЬ
Новичок от неожиданности шокирован. Вспыхнул застенчиво, оглядел кабинетик никого другого. Они вдвоем. Окинул быстрым взглядом наряд свой парадный с одежкой порядок, вроде. Обмахнул ладонью лицо: не испачкался ли ненароком. Попятился к двери, чтоб где-то к зеркалу побыстрее прильнуть...
- Ну и как тебе объяснил позднее свое поведение комсомольский вожак? - спрашиваю весело Федотыча.
Друг смеется:
- У него в волейбольной команде важный номер слабоватенький был. И вдруг узнает, что в школу едет выпускник Ишимского педагогического училища. Едет юноша! Прокопий! Да еще Федотович! К тому же Мас-тер-ских! Ну и представил себе великана вровень с собой. Его-то ростик знаешь какой, под два метра. А пред очи заядлого спортсмена предстал гномик этакий, метр с двумя кепками. Вот и разгоготался он над собой, над своими надуманными гиперболами. Извинялся потом за некорректность. Хохотали вместе.
А теперь перейду к короткому рассказу еще об одном моем училищном однокашнике. Приличного, кстати, роста. Саша Бессмертных – выпускник образца 1953-го. Как он сдал жизненный зачет, трудясь на важных постах? Спросите об этом знавших его. «Испытание жизнью Саша выдержал на высокий балл!» с гордостью ответят соратники и земляки Александра Алексеевича.
Этот стройный высокий кучерявый парень от природы был красив. Приумножил он свои «обаяния» лиричностью души. Односельчане помнят его сверкающую бликами сольную кларнет-трубу, с которой он любил выходить на мостки предзакатного домашнего озера. Вся ребятня Савино сбегалась к берегу в этот необычный музыкальный момент. И природа замирала, словно в ожидании волнующих мажор-минорных напевов.
О ЧЕМ ПЕЛ КЛАРНЕТ САШИ
Горит розовая полоска утонувшего за горизонтом солнышка, белая береза распустила косы, смотрится в водную зеркальность. Где-то далеко-далеко басит выпь, а Сашины мелодии все льются и льются, лаская ухо, тревожа сердце.
Не успел этот человек развернуть свои педагогические таланты, секретарем в районный комсомол его позвали, потом в Ишимскую зону на повышение перевели. Мне довелось встретиться с Сашей, после долгого перерыва, в Сорокино. Тут он служил председателем райисполкома.
Трудная уборочная страда. Осенние хлопоты. Замотанный предрика. Но его не оставлял блеск в глазах, когда говорил о добре людском, о светлых страничках деревни. Не скрывал и тревоги. Коробили его частые перекосы да промахи колхозно-совхозной действительности. Вспоминаю его эмоциональный рассказ об одном из студеных январей. В октябрьское ненастье, когда скошенная пшеница в валках прорастает и хлопот у районного командира по самую макушку, он вдруг опять и опять заводит речь о замерзаловке прошедшей зимы.
В тот год Александр вернулся из краткосрочного отпуска. Сердце уже не мирилось с перегрузками. А тут еще выяснилось, что на складах хозяйств топлива мизер. В школах и клубах, больницах и детсадиках завзрывались ледяные батареи. Стоп. А почему ты, начальник района, заранее не бил в набатные колокола? Бил, оказывается, но получал от верхов бюрократическое: «Нет вам лимитов». В какие только инстанции не обращался. Пустые хлопоты. Замкнутый круг...
«Что делать?» задает себе вопрос загнанный в угол исполкомовский лидер.
И делает неожиданно следующее: накупает самых нарядных, самых сладких презентов, отправляется с ними в Ишим, в конторы, где есть уголь. Не по руководящим кабинетам пошел, а к маленьким клеркам-писарчукам взятку понес. От стыда весь полыхал. То в жар, то в холод кидало. Но уголек получил. Не на всю, конечно, потребность, а получил ведь...
После этой препозорной байки мрачно помолчал Александр и почти шепотом напористо выдохнул:
- Разве такое допустимо? Разве это порядок?
Сгорел Саша Бессмертных на подобных кострах. Многое о нем забылось, но мелодии его кларнетные над предзакатным озером в Савино помнятся.
Спасибо тебе, деревня, за это...
И спасибо тебе, Родина. И большая, и малая. В труднейшие годы не забывали они о своих маленьких гражданах, о безотцовщине. В лютое время мы имели приют, школы, сердечных земляков. Мы верили в завтра. Поэтому, наверное, я воодушевился сегодня на рисунки-сюжеты к замечательной песне Матусовского-Баснера «С чего начинается Родина?».