Жизнь, что реченька бурлива... Избранное
А. Е. Шестаков
«ГУСЕЙ КРИКЛИВЫХ КАРАВАН...»
Мрачен приволжский хуторок Вершинино в октябре сорок второго. Темнеют соломенные крыши съежившихся мазанок. Не радуют хуторян цветастость артельного сада, разливная красота Волги, спешащей к тревожному Каспию мимо взрывов-пожарищ войны. Тяжко на душе и у местного бригадира рыбаков столетнего Трофима Соловых. Главная мужицкая сила колхоза на фронте. А старожилу Прохоровичу поручили председательство. И дело надо было делать со старым да малым, да с женщинами-солдатками, измотанными горями-бедами лихолетья...
Но первого ноября, рядовым календарным деньком, негромкое Вершинино вдруг оживилось. Сквозь селеньице нестройно протопали уморившиеся, только что мобилизованные, солдаты. С зачехленным знаменем, с двумя новехонькими пушками, с парой походных кухонь, еще не задымленных кормилиц бойцов.
Попылив улицей, подразделение новобранцев остановилось возле зерновых амбаров. Солдаты быстро рассыпались на отдых под сенью яблоневых крон, в тенечке стен-заборов. Бдительный глава вершининцев срочненько направился к командованию прибывших с непраздными вопросами: кто, откуда, куда? Доподлинно разведав ситуацию, посветлевший Прохорыч с шустреньким внуком Толькой скоренько обежали почти весь хутор и всем-всем, кого встретили, доложили: свежая сибирско-уральская сила идет к фронтовой линии огня, к Сталинграду.
– Должен вам сказать, земляки, - не торопил слова запыхавшийся Трофим. - По какой-то причине рекруты на марше уже не один день без провианта оказались. Идут по родной тыловой земле без пищи. Их командиры стесняются помощи у населения попросить. Я только что услышал про этот позор снабженческий. Мне будет стыдно, если мои хуторяне не устроят гостям сердечную встречу и ужин хлебосольный. Устроим, милые?
– Устроим! Устроим! решительно отвечали женщины Вершинино, бежали домой, чтобы хоть чуточку принарядиться и не опоздать к солдатам со своими кузовочками скромных лакомств.
– Внучок, ты еще тут? вроде бы удивился Соловых-старший. Дуй бегом в нашу хату, маме своей растолкуй о солдатском застолье.
Крутой на ногу Толька уже вихрем мчал мимо кудрявых палисадников, а его сухонький дедок подслеповато, из-под руки, вглядывался в белопенные облака, под которыми неспешно плыл размашистый клин перелетных гусей. Окружившие Трофима люди тоже устремили взгляды в бездонную высь, любуясь птичьей стаей, не пряча повлажневших глаз. Зрелище-то, согласитесь, душещипательное, с прощальной печалинкой. Смогут ли, мол, эти путешественники перелететь через войну. Дотянут ли до территории, где нет зимы и бомб, лютых пожаров и свинцового града. Сильных, мол, крыльев и счастливого пути вам, пернатые. А мы будем ждать вашего весеннего возврата и надеяться, что вместе с вами вернутся в семьи наши родные отцы и сыночки, да дочки с проклятой войны...
– Ой, ой! Гляньте, бабоньки, беда какая-то у гусей, однако, заойкала грустноокая звеньевая Оксана. Две молодых птицы, наверное, хворые, из сил выбились, хромают крылышками, отстают от каравана.
И верно. Из-за них, похоже, четкий гусиный треугольник поломался, перепутался, превратился в кучеобразную грачиную стаю. Одни отмахивали курс вперед, другие возвращались к немощным. Наконец мечущаяся стая сделала пару широких кругов над Вершинино и на третьем, будто после разведки, решительным камнепадом нырнула к земле. Спикировали точнехонько в просторный загончик двора Трофима Соловых. Прямо в гущу перепуганных домашних гусей.
Но через считанные минутки хозяева ограды и неожиданные гости успокоились, переговорно угомонились, тесно окружили корытца с кормом и водицей. Час, наверное, минул после приземления серых перелётных, а они, казалось, и не собирались продолжать прерванный путь. Очень им приглянулось гостеприимство. Или хотели дать побольше времени для отдыха своим уставшим хворым. Не поэтому ли настороженные птицы не показали испуга даже тогда, когда к ним приблизились владелец усадьбы, его дочка Александра и внук Толька. Соловых начали осторожно теснить смешанный табун из загончика в дощатые ворота бревенчатого хлева. Теперь гуси опасливо крутили головами, незлобно покрикивали, вроде бы предстартово взмахивали крыльями, но не взлетали. И удивительно дружно подчинялись воле наседающих загонщиков, которые на скором семейном совете приняли единогласное решение: всех своих и залётных, все тридцать семь гагакающих головушек подарить к столу маршевых солдат.
Птица уже в надёжных стенах, двери на засовах. И довольные Соловых скорым шагом направились к биваку армейцев, чтобы рассказать о необычном визите диких гусей.
– В каком виде, уважаемые, доставить вам эту вкуснятину? Живьём или потрошенно-ощипанной? без тени скупости спрашивал Трофим солдатских поваров. Удивлённые кашевары, благодарно взирая на деда, вопросительно посматривали в сторону командира. Затянувшееся молчание прервал чубастый широкоплечий капитан.
– За сердечно-душевное внимание к нам, пробасил он, спасибо, милые люди. Но почти сорок гусей не жирновато ли? Около десятка ваших домашних вполне хватит. А что касается диких... Выношу вопрос на совет...
Командир вдруг задумался и, с улыбкой вглядываясь в притихших подчинённых, потеплевшим голосом спросил:
– Каким же будет общесолдатское мнение о диких гусях? И общехуторское мнение тоже. Сегодня, справедливо скажете, не успеваем оплакивать человеческие смерти, а здесь про сохранность птичек, дескать, заговорили.
-На моём веку в наших окрестностях,- поперхнулся дымком толстенной самокрутки лысоватый Петро, - вот и говорю, в наших окрестностях у перелётных не бывало остановок для отдыха. Вынужденно они сели у нас! Потому что доверились людям... Нам, то есть, доверились...
– Правильно, деда Петя! бойко поддержала старика школьница Машенька. Птенцам-первогодкам в дороге что-то не поздоровилось, силы они потеряли. У них беда, а мы их в котёл?!
– Если говорить не про живот, а про сознание, философски вклинился в беседу калеченный войной одноногий и однорукий бухгалтер Игнат Михеич, если про разум и душу, то, товарищи хорошие, птицу, устремлённую к цели, надо освободить из полона. И весной нам будет кого ждать с чужбины заморской. С их прилётом, даст Бог, и наши герои с войны вернутся живыми-здоровыми...
Многолюдный ужин удался на славу. А припоздавшие к нему домохозяйки Вершинино с кузовочками скромных лакомств всё подходили и подходили. И вечер не торопился с темнотой, высверкивая давно не блестевшие от радости глазки хуторян. И багрянец заката не торопился прятаться за горизонтовым леском. Приподнято праздничный Трофим, обходя ряды полевого застолья с профессорски мудрым ликом, читал присутствующим коротенькую лекцию о древних гусях, которые спасли Рим.
– Так пусть и вершининская гусятинка хоть крошечку, хоть капельку добавит вам, солдаты, сил перед боем с супостатом...
Отпотчевала, словом, деревня новобранцев по возможности. Всяких уважительных, пожелательных речей им наговорила. А в сумерках всем миром проводили сибиряков-уральцев в пешую дорогу до города на Волге, где шли кровопролитные бои. Попутно с солдатским наземным курсом в смуглом небе уверенно махала крыльями отдохнувшая во дворе Трофима гусиная стая. В спокойном, еле слышном говоре она выстраивалась в привычный четкий перелетный клин. Провожающие солдат и птиц женщины утирали платками глаза, а дети прощально махали ручками и тем, кто шагал по земле, и тем, кто парил в небе.
Проводил встрепенувшийся хутор своих нежданно нагрянувших гостей и опять погрузился в неспокойно-печальные дни. Но через двадцать суток Вершинино снова буквально взорвалось эмоциями. Сюда пришла судьбоносная весть: под Сталинградом Победа! Хуторяне ликовали! Долбанули наши гитлерюг. До февраля сорок третьего с театра приволжской битвы Совинформбюро радовало соотечественников все новыми и новыми успехами. Даже фельдмаршала Паулюса с двадцатью двумя дивизиями в кольцо взяли, истребив. Знаменитыми Каннами двадцатого века стал геройский Сталинград! Свыше миллиона красноармейских штыков ощетинилось тут перед врагом. Свыше пятнадцати тысяч стволов пушечно молотило немчуру. Свыше тысячи самолетов долбило окопы противника.
А в тесном председательском кабинетике Прохоровича шел и повторялся торжественный митинг. И не трибунная речь ветерана: «В этих грозных миллионах-тысячах Сталинграда сражались и наши родные-близкие, и наши мимолетные гости, те сибиряки-уральцы с двумя пушечками и командиром-богатырем. Сдержали они слово, данное нам. Победили!»
– Ур-р-ра! перебил оратора голос Тольки. - Наша взяла! Победили!
– Ур-р-ра! Ур-р-ра! - подключились Толькины друзья-приятели.
А мамы, бабушки не таили счастливых слез, нежно обнимали своих кровиночек, любимых сыночков-внучаточек...
* * *
Много волговской воды протекло мимо послевоенного Вершинино. Многих Толькиных сверстников мирная судьба рассеяла по просторам Отчизны. Анатолий же Соловых из сталинградско-волгоградских краев перебрался в Тюмень сибирскую, на берега Туры, от которых когда-то мимо его родного хутора шли солдаты-новобранцы к нынешнему городу-герою.
Анатолий Федорович поднялся здесь до крепкого профессионала, до общественно значимой личности, до примерного семьянина. Он усердно командовал Тюменскими городскими тепловыми сетями. Сложный, хлопотливый, социально ориентированный участок. Сфера жизнеобеспечения. Многие добрые человеческие качества унаследовал внук от своего трудолюбивого сердечного деда Трофима. Главнейшее приобретение - дарить людям тепло души. Городу и жителям его домов свет и тепло дарить. Но все эти годы Анатолий Федорович не мог забыть то далекое Вершинино, тот ужин маршевой пехоты, той перелетногусиной неожиданности и тех победных дней Сталинграда.
А. Е. Шестаков
«ГУСЕЙ КРИКЛИВЫХ КАРАВАН...»
Мрачен приволжский хуторок Вершинино в октябре сорок второго. Темнеют соломенные крыши съежившихся мазанок. Не радуют хуторян цветастость артельного сада, разливная красота Волги, спешащей к тревожному Каспию мимо взрывов-пожарищ войны. Тяжко на душе и у местного бригадира рыбаков столетнего Трофима Соловых. Главная мужицкая сила колхоза на фронте. А старожилу Прохоровичу поручили председательство. И дело надо было делать со старым да малым, да с женщинами-солдатками, измотанными горями-бедами лихолетья...
Но первого ноября, рядовым календарным деньком, негромкое Вершинино вдруг оживилось. Сквозь селеньице нестройно протопали уморившиеся, только что мобилизованные, солдаты. С зачехленным знаменем, с двумя новехонькими пушками, с парой походных кухонь, еще не задымленных кормилиц бойцов.
Попылив улицей, подразделение новобранцев остановилось возле зерновых амбаров. Солдаты быстро рассыпались на отдых под сенью яблоневых крон, в тенечке стен-заборов. Бдительный глава вершининцев срочненько направился к командованию прибывших с непраздными вопросами: кто, откуда, куда? Доподлинно разведав ситуацию, посветлевший Прохорыч с шустреньким внуком Толькой скоренько обежали почти весь хутор и всем-всем, кого встретили, доложили: свежая сибирско-уральская сила идет к фронтовой линии огня, к Сталинграду.
– Должен вам сказать, земляки, - не торопил слова запыхавшийся Трофим. - По какой-то причине рекруты на марше уже не один день без провианта оказались. Идут по родной тыловой земле без пищи. Их командиры стесняются помощи у населения попросить. Я только что услышал про этот позор снабженческий. Мне будет стыдно, если мои хуторяне не устроят гостям сердечную встречу и ужин хлебосольный. Устроим, милые?
– Устроим! Устроим! решительно отвечали женщины Вершинино, бежали домой, чтобы хоть чуточку принарядиться и не опоздать к солдатам со своими кузовочками скромных лакомств.
– Внучок, ты еще тут? вроде бы удивился Соловых-старший. Дуй бегом в нашу хату, маме своей растолкуй о солдатском застолье.
Крутой на ногу Толька уже вихрем мчал мимо кудрявых палисадников, а его сухонький дедок подслеповато, из-под руки, вглядывался в белопенные облака, под которыми неспешно плыл размашистый клин перелетных гусей. Окружившие Трофима люди тоже устремили взгляды в бездонную высь, любуясь птичьей стаей, не пряча повлажневших глаз. Зрелище-то, согласитесь, душещипательное, с прощальной печалинкой. Смогут ли, мол, эти путешественники перелететь через войну. Дотянут ли до территории, где нет зимы и бомб, лютых пожаров и свинцового града. Сильных, мол, крыльев и счастливого пути вам, пернатые. А мы будем ждать вашего весеннего возврата и надеяться, что вместе с вами вернутся в семьи наши родные отцы и сыночки, да дочки с проклятой войны...
– Ой, ой! Гляньте, бабоньки, беда какая-то у гусей, однако, заойкала грустноокая звеньевая Оксана. Две молодых птицы, наверное, хворые, из сил выбились, хромают крылышками, отстают от каравана.
И верно. Из-за них, похоже, четкий гусиный треугольник поломался, перепутался, превратился в кучеобразную грачиную стаю. Одни отмахивали курс вперед, другие возвращались к немощным. Наконец мечущаяся стая сделала пару широких кругов над Вершинино и на третьем, будто после разведки, решительным камнепадом нырнула к земле. Спикировали точнехонько в просторный загончик двора Трофима Соловых. Прямо в гущу перепуганных домашних гусей.
Но через считанные минутки хозяева ограды и неожиданные гости успокоились, переговорно угомонились, тесно окружили корытца с кормом и водицей. Час, наверное, минул после приземления серых перелётных, а они, казалось, и не собирались продолжать прерванный путь. Очень им приглянулось гостеприимство. Или хотели дать побольше времени для отдыха своим уставшим хворым. Не поэтому ли настороженные птицы не показали испуга даже тогда, когда к ним приблизились владелец усадьбы, его дочка Александра и внук Толька. Соловых начали осторожно теснить смешанный табун из загончика в дощатые ворота бревенчатого хлева. Теперь гуси опасливо крутили головами, незлобно покрикивали, вроде бы предстартово взмахивали крыльями, но не взлетали. И удивительно дружно подчинялись воле наседающих загонщиков, которые на скором семейном совете приняли единогласное решение: всех своих и залётных, все тридцать семь гагакающих головушек подарить к столу маршевых солдат.
Птица уже в надёжных стенах, двери на засовах. И довольные Соловых скорым шагом направились к биваку армейцев, чтобы рассказать о необычном визите диких гусей.
– В каком виде, уважаемые, доставить вам эту вкуснятину? Живьём или потрошенно-ощипанной? без тени скупости спрашивал Трофим солдатских поваров. Удивлённые кашевары, благодарно взирая на деда, вопросительно посматривали в сторону командира. Затянувшееся молчание прервал чубастый широкоплечий капитан.
– За сердечно-душевное внимание к нам, пробасил он, спасибо, милые люди. Но почти сорок гусей не жирновато ли? Около десятка ваших домашних вполне хватит. А что касается диких... Выношу вопрос на совет...
Командир вдруг задумался и, с улыбкой вглядываясь в притихших подчинённых, потеплевшим голосом спросил:
– Каким же будет общесолдатское мнение о диких гусях? И общехуторское мнение тоже. Сегодня, справедливо скажете, не успеваем оплакивать человеческие смерти, а здесь про сохранность птичек, дескать, заговорили.
-На моём веку в наших окрестностях,- поперхнулся дымком толстенной самокрутки лысоватый Петро, - вот и говорю, в наших окрестностях у перелётных не бывало остановок для отдыха. Вынужденно они сели у нас! Потому что доверились людям... Нам, то есть, доверились...
– Правильно, деда Петя! бойко поддержала старика школьница Машенька. Птенцам-первогодкам в дороге что-то не поздоровилось, силы они потеряли. У них беда, а мы их в котёл?!
– Если говорить не про живот, а про сознание, философски вклинился в беседу калеченный войной одноногий и однорукий бухгалтер Игнат Михеич, если про разум и душу, то, товарищи хорошие, птицу, устремлённую к цели, надо освободить из полона. И весной нам будет кого ждать с чужбины заморской. С их прилётом, даст Бог, и наши герои с войны вернутся живыми-здоровыми...
Многолюдный ужин удался на славу. А припоздавшие к нему домохозяйки Вершинино с кузовочками скромных лакомств всё подходили и подходили. И вечер не торопился с темнотой, высверкивая давно не блестевшие от радости глазки хуторян. И багрянец заката не торопился прятаться за горизонтовым леском. Приподнято праздничный Трофим, обходя ряды полевого застолья с профессорски мудрым ликом, читал присутствующим коротенькую лекцию о древних гусях, которые спасли Рим.
– Так пусть и вершининская гусятинка хоть крошечку, хоть капельку добавит вам, солдаты, сил перед боем с супостатом...
Отпотчевала, словом, деревня новобранцев по возможности. Всяких уважительных, пожелательных речей им наговорила. А в сумерках всем миром проводили сибиряков-уральцев в пешую дорогу до города на Волге, где шли кровопролитные бои. Попутно с солдатским наземным курсом в смуглом небе уверенно махала крыльями отдохнувшая во дворе Трофима гусиная стая. В спокойном, еле слышном говоре она выстраивалась в привычный четкий перелетный клин. Провожающие солдат и птиц женщины утирали платками глаза, а дети прощально махали ручками и тем, кто шагал по земле, и тем, кто парил в небе.
Проводил встрепенувшийся хутор своих нежданно нагрянувших гостей и опять погрузился в неспокойно-печальные дни. Но через двадцать суток Вершинино снова буквально взорвалось эмоциями. Сюда пришла судьбоносная весть: под Сталинградом Победа! Хуторяне ликовали! Долбанули наши гитлерюг. До февраля сорок третьего с театра приволжской битвы Совинформбюро радовало соотечественников все новыми и новыми успехами. Даже фельдмаршала Паулюса с двадцатью двумя дивизиями в кольцо взяли, истребив. Знаменитыми Каннами двадцатого века стал геройский Сталинград! Свыше миллиона красноармейских штыков ощетинилось тут перед врагом. Свыше пятнадцати тысяч стволов пушечно молотило немчуру. Свыше тысячи самолетов долбило окопы противника.
А в тесном председательском кабинетике Прохоровича шел и повторялся торжественный митинг. И не трибунная речь ветерана: «В этих грозных миллионах-тысячах Сталинграда сражались и наши родные-близкие, и наши мимолетные гости, те сибиряки-уральцы с двумя пушечками и командиром-богатырем. Сдержали они слово, данное нам. Победили!»
– Ур-р-ра! перебил оратора голос Тольки. - Наша взяла! Победили!
– Ур-р-ра! Ур-р-ра! - подключились Толькины друзья-приятели.
А мамы, бабушки не таили счастливых слез, нежно обнимали своих кровиночек, любимых сыночков-внучаточек...
* * *
Много волговской воды протекло мимо послевоенного Вершинино. Многих Толькиных сверстников мирная судьба рассеяла по просторам Отчизны. Анатолий же Соловых из сталинградско-волгоградских краев перебрался в Тюмень сибирскую, на берега Туры, от которых когда-то мимо его родного хутора шли солдаты-новобранцы к нынешнему городу-герою.
Анатолий Федорович поднялся здесь до крепкого профессионала, до общественно значимой личности, до примерного семьянина. Он усердно командовал Тюменскими городскими тепловыми сетями. Сложный, хлопотливый, социально ориентированный участок. Сфера жизнеобеспечения. Многие добрые человеческие качества унаследовал внук от своего трудолюбивого сердечного деда Трофима. Главнейшее приобретение - дарить людям тепло души. Городу и жителям его домов свет и тепло дарить. Но все эти годы Анатолий Федорович не мог забыть то далекое Вершинино, тот ужин маршевой пехоты, той перелетногусиной неожиданности и тех победных дней Сталинграда.