О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
НИКОЛАЙ ДЕНИСОВ:
«МУЧИТЕЛЬНО ВЫДОХНУТЬ ЭТО: ПРОСТИ!»
Желание мерной строкой и в рифму оформить свои первые жизненные впечатления приходит в юности к каждому. Потом, чаще всего, уходит. У иных остается как увлечение. И у немногих становится делом всей их жизни. Эти немногие становятся поэтами. Но свои самые ранние стихи профессиональные поэты не часто доверяют читателю. В них пыл и наивность отрочества, ломкая строка и слово, еще не ограненное строгим умением. Они интересны не столько как первые опыты, а как начальная пора становления поэта.
Свои первые стихи Николай Денисов датирует 1960 годом. Ими он и откроет итоговый поэтический сборник «Стезя» (1997). Когда я их читал, то вначале, право же, досадовал. В самом деле, уже первые строки открывающего сборник стихотворения «Капля росы», написанного шестнадцатилетним пареньком, по-юношески угловаты в ритме и узнаваемы в слове:
Выйдешь в поле на травы немятые.
Ты на воле с мечтою крылатою.
Колокольчики под ноги клонятся
И березки навстречу торопятся.
Ритмико-интонационно узнаваемы и два стихотворения, датированные 1961 годом. В них – мелодия, восходящая к распевному стиху Алексея Кольцова, отраженная потом у Сергея Есенина. И – схожая и в первом, и во втором стихотворениях. В самом деле – вот по строфе из каждого:
Я в деревне вырос,
С ветрами резвился,
У росы туманной
Чистоты учился...
На опушке леса,
Где покой и нега,
Полевой вагончик
Славен для ночлега...
Правда, в стихах, датированных 1962 годом, Николай Денисов уже свободнее раскрывает свое «я», вмещает в стих конкретное наблюдение, смелей раскрывает личное чувство и индивидуальное ощущение. Правда, он еще оглядывается. Но оглядывается на Сергея Есенина, позвавшего его в дорогу. С оглядкой на есенинскую интонацию бодрит себя: «И не тот уж я деревенщина, Чтоб не чувствовать глас судьбы».
Николай Денисов родился 9 ноября 1943 года на юге Тюменской области, в селе Окунево Бердюжского района. В автобиографических заметках «Дом и дорога в мир» на первый план и выходят воспоминания о доме, о ярких впечатлениях детства. Спустя годы он благодарно вспоминает годы своего юношеского становления: «Самой счастливой порой в деревенской моей жизни было то время, когда работал молотобойцем в кузнице, прицепщиком, а затем, окончив училище механизаторов, сам сел за рычаги трактора. Тут был не только тяжкий труд, когда, отпахав суточную смену, приходил домой и, как был в мазутной спецовке, не умывшись, убойно засыпал в огороде на куче соломы. Были и пронзительно звездные ночи над пашней и жаворонковые утра, когда с окрестных озер слетались еще чайки и, как весенние грачи, ходили за плугом». И далее следует признание: «Я настраивался на деревенскую жизнь». Настрой этот очень важен, он помогает многое понять в активном, подчас очень резком неприятии Николаем Денисовым отдельных сторон городской жизни.
И там же, в деревне, первое вхождение в мир искусства слова. Чем оно поразило его? Вот он читает стихи Некрасова и Пушкина (кстати, Николай Денисов именно Некрасова называет первым, а потом – Пушкина): «Это было потрясение: о чем писали авторы книжек, мне было так знакомо в живой повседневной жизни. Вот читаю у морозного окна про Генерала Топтыгина, а за окном те же картины: мчат по деревенской улице резвые кони, запряженные в легкие кошевки, напрягаются с возами сена лошади в сопровождении деревенских мужиков в мохнатых полушубках, тулупах. А на небе ранний зимний закат, горы расцвеченных облаков. А на колу вещунья-сорока стрекочет, весть какую-то принесла, как замечает мама. Она посылает меня за березовыми дровами. И вот уже топится круглая печка в горнице. Приходит с охоты отец, дыша морозом. Горит керосиновая лампа-семилинейка. А брат Саша, пристроившись к свету окошечка печной заслонки, читает вслух Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки». Столько завораживающего, таинственного, ведьмы на метлах летают! И страх и восторг в душе!»
Так рано определяются два качества его поэзии. Во-первых, искренняя привязанность к своей «малой» родине. Во-вторых, привязанность к узнаваемым деталям быта.
Впрочем, последнее не всегда воспринималось однозначно. Так в рецензии на сборник «Разговор» (Свердловск, 1978) критик пишет о том, что «органичная связь поэта с родным ему миром лесов и полей рискует здесь показаться привычно узким – в рамках застолбленного участка – подходом к эксплуатации темы. Автор начинает мельчить, «экстенсивно» выписывая, а то и просто перечисляя незначительные частности» (См.: Зашихин Е. Право на итог. Урал. 1979. № 11).
Однако мне-таки думается, что поэт постоянно чувствует своего читателя, апеллируя к деталям и реалиям обыденного, пережитого и его читателем.
В обыденности, обыденно привычном течении жизни и быта поэт открывает поворот, иначе окрашивающий привычное, и любовно фиксирует его стихом. Он намеренно погружает своего читателя в быт, например, районного поселка Голышманово, где все ему дорого: «палисадники с астрами рдяными», «говорливый и светлый вокзал» и, конечно, «домик под крышей тесовой», куда он (опять же – «как на крыльях») спешит, ибо в нем: «Своенравная, гордая, юная... А другой я и сам не хочу».
Узнаваемо?
Узнавание будет и потом.
В своей профессиональной литературной работе (в 1971 году он закончит Литературный институт, годом раньше издаст первую книгу, в
1976-м будет принят в Союз писателей) Николай Денисов сохранит эту привязанность к детали, открывающей быт. Он воссоздает в стихе картины привычные, будничные, изнутри согретые теплом обыденного как мерой и тем мерно длящие исконно жизненное. Вчитайтесь в строфы из стихотворения «Рыбаки»:
И вот он – рай! Трещит осина.
Печурка балует чайком.
Уже давно без керосина
Ослеп фонарь под потолком.
Погас огонь, закончив дело,
На нары сон свалил людей.
Идет мороз по крыше белой,
По мокрым спинам лошадей.
И к нам в охотничью сторожку,
наверно, радуясь теплу,
Ввалился лунный диск в окошко
И покатился по столу...
Лирический герой Николая Денисова в обыденно-повседневном как в естественном течении жизни. И за бытом, за приметами обыденного и повседневного читатель узнает и видит бытие. То бытие, причастность к которому есть судьба и счастье. Заметим: Николай Денисов очень редко иронизирует в стихах. Нет, юмор ему свойственен, но ирония, тем более сатира... место ли им, когда речь об очень родном. И святом. Даже в сугубо прозаичном.
Вот стихотворение «Стирала женщина», которое я люблю. В нем – ситуация, к которой так или иначе уже обращались поэты. Но вторичность фабульной ситуации не отменяет обаяния стихотворения. В основе, конечно, юмор ситуации. Но Николай Денисов, поэтически воссоздавая эту ситуацию, целомудрен.
Стирала женщина белье,
Как всюду водится, стирала.
И тело гибкое ее
Движенья эти повторяло.
Устало голову клоня,
Но, видно, зная, что красива,
На постояльца, на меня,
Лукаво взглядами косила.
И сам смотрел я на нее,
Как на апрельскую погоду.
И помогал отжать белье,
А после стирки вынес воду.
А там, в ограде, у стены,
Уже твердея от мороза,
Сушились мужнины штаны
Такой кощунственною прозой.
Читателями первых стихов Николая Денисова были его земляки. Сначала одноклассники. И на выпускном вечере они пели прощальную со школой песню на его слова. Потом читатели омутинской, ишимской, голышмановской районных газет юга Тюменской области. Долго работал в редакции областной «Тюменской правды». И для своего читателя, которого он знал по встречам, искал слово доходчивое и понятное, вызывавшее ответное чувство признательности поэту, переживавшие то, что узнавали в его стихах.
А слово его узнавалось и теми, кто лично не знал поэта.
— Запомнил, – рассказывает он в предисловии к сборнику «Стезя», – и самую неожиданную мою публикацию. Было это в поселке Кресты, на Колыме, куда наш танкер «Самотлор» привез из дальневосточного порта Находки солярку. Так вот, в коридоре конторы нефтебазы подхожу к стенной газете и вижу в ней свое стихотворение. Господи, на этой «проклятой» Колыме, за тысячи миль от дома!
Детская мечта о дальних путешествиях манила его. И он осуществил ее: по рекам и морям много лет плавал матросом, механиком и даже... корабельным коком. Путешествия рождали стихи, они собраны поэтом в большом цикле «Палуба». В них впечатления и встречи, радость открытия новых мест, пестрота красок. В них – мир, за внешней экзотикой которого те же будничные и повседневные заботы людей.
Ненароком открыл я экзотики том,
Ничего в нем на сказку похожего нету:
Так же люд трудовой существует трудом,
Только, может, точней нас считает монету.
И в морских стихах Николая Денисова то же стремление к достоверной, конкретной детали.
Смею сказать, что слово Николая Денисова изобразительно. Оно направлено на верность и точность передачи мира дословесного, реальной действительности. Изобразительно верная деталь, эпитет, узнаваемо определяющий предмет занимают поэта больше, чем виртуозная игра мира словесного.
Он не играет словом, не стремится явить его в неожиданном, а часто парадоксальном соединении слов. Это придает его стиху смысловую прозрачность.
Стих управляет вниманием читателя, подсказывает и как бы воссоздает в памяти читателя то, что настраивает его на одну волну с поэтом. Словесный ребус изощренной метафоры, ассонансных наложений выбивает из смыслового порядка, требует скорее интеллектуальной расшифровки, чем чувственного, сердцем памятного вживания.
Мир памятного обладает для Николая Денисова гармонией. Он упорядочен и тем ценностней.
Но завершает он итоговый сборник «Стезя» большим разделом «В небе холодном». В нем стихи последнего десятилетия, времени ломки прежнего жизненного уклада целой страны, десятилетия судорожного метанья российских граждан. Интонация Николая Денисова меняется. Появляются и ирония, и сарказм, и прямое публицистическое высказывание.
Злоба дня приходит в его стихи и приметно день это помечает.
Все гайдары навытяжку в ряд,
Все шахраи на стреме стоят.
Високосного года начало,
Блудный час сатанинского бала.
Утром глянешь в окошко, а в нем –
Два Чубайса стоят с кистенем.
Боль поэта прорывается и обретает слово резкое. Деликатный и по-крестьянски терпеливый, Николай Денисов как бы рвет душу в хлестком слове:
Замолкни, стих! Душа, замри!
На мир глаза бы не глядели.
А глянешь – ухари, хмыри
Да злые девки на панели...
Вот уже много лет буднично и несуетливо Николай Денисов выпускает газету «Тюмень литературная». С ее страниц также срывается открытая боль. Боль за родную землю и пахаря ее. Боль за ценности духовные, да и материальные, утрачиваемые нами. А коль болит – значит, живы.
В теперь уже давнем, 1981 года стихотворении «Перед дорогой» поэт писал:
Спасибо тебе, моя жизнь, моя вера,
И так не на тихом я жил этаже!
Спасибо за то, что не вспомню примера,
Когда б не дала ты работу душе.
И завершает строфой:
А надо опять вот уехать, проститься,
мучительно выдохнуть это: прости!
На что-то решиться, в кого-то влюбиться
И то, что сумел растерять, обрести...
Действительно: «Мучительно выдохнуть это: прости!»
Сборником «Стезя» Николай Денисов собирает и оглядывает все, чем жил и живет. И потому начинает ее самыми ранними стихами. Как первыми, робкими ростками своей веры, своих идеалов.
Их Николай Денисов не скрывает. И своим поэтическим словом приобщает к ним и читателя.
Ю. А. Мешков
НИКОЛАЙ ДЕНИСОВ:
«МУЧИТЕЛЬНО ВЫДОХНУТЬ ЭТО: ПРОСТИ!»
Желание мерной строкой и в рифму оформить свои первые жизненные впечатления приходит в юности к каждому. Потом, чаще всего, уходит. У иных остается как увлечение. И у немногих становится делом всей их жизни. Эти немногие становятся поэтами. Но свои самые ранние стихи профессиональные поэты не часто доверяют читателю. В них пыл и наивность отрочества, ломкая строка и слово, еще не ограненное строгим умением. Они интересны не столько как первые опыты, а как начальная пора становления поэта.
Свои первые стихи Николай Денисов датирует 1960 годом. Ими он и откроет итоговый поэтический сборник «Стезя» (1997). Когда я их читал, то вначале, право же, досадовал. В самом деле, уже первые строки открывающего сборник стихотворения «Капля росы», написанного шестнадцатилетним пареньком, по-юношески угловаты в ритме и узнаваемы в слове:
Выйдешь в поле на травы немятые.
Ты на воле с мечтою крылатою.
Колокольчики под ноги клонятся
И березки навстречу торопятся.
Ритмико-интонационно узнаваемы и два стихотворения, датированные 1961 годом. В них – мелодия, восходящая к распевному стиху Алексея Кольцова, отраженная потом у Сергея Есенина. И – схожая и в первом, и во втором стихотворениях. В самом деле – вот по строфе из каждого:
Я в деревне вырос,
С ветрами резвился,
У росы туманной
Чистоты учился...
На опушке леса,
Где покой и нега,
Полевой вагончик
Славен для ночлега...
Правда, в стихах, датированных 1962 годом, Николай Денисов уже свободнее раскрывает свое «я», вмещает в стих конкретное наблюдение, смелей раскрывает личное чувство и индивидуальное ощущение. Правда, он еще оглядывается. Но оглядывается на Сергея Есенина, позвавшего его в дорогу. С оглядкой на есенинскую интонацию бодрит себя: «И не тот уж я деревенщина, Чтоб не чувствовать глас судьбы».
Николай Денисов родился 9 ноября 1943 года на юге Тюменской области, в селе Окунево Бердюжского района. В автобиографических заметках «Дом и дорога в мир» на первый план и выходят воспоминания о доме, о ярких впечатлениях детства. Спустя годы он благодарно вспоминает годы своего юношеского становления: «Самой счастливой порой в деревенской моей жизни было то время, когда работал молотобойцем в кузнице, прицепщиком, а затем, окончив училище механизаторов, сам сел за рычаги трактора. Тут был не только тяжкий труд, когда, отпахав суточную смену, приходил домой и, как был в мазутной спецовке, не умывшись, убойно засыпал в огороде на куче соломы. Были и пронзительно звездные ночи над пашней и жаворонковые утра, когда с окрестных озер слетались еще чайки и, как весенние грачи, ходили за плугом». И далее следует признание: «Я настраивался на деревенскую жизнь». Настрой этот очень важен, он помогает многое понять в активном, подчас очень резком неприятии Николаем Денисовым отдельных сторон городской жизни.
И там же, в деревне, первое вхождение в мир искусства слова. Чем оно поразило его? Вот он читает стихи Некрасова и Пушкина (кстати, Николай Денисов именно Некрасова называет первым, а потом – Пушкина): «Это было потрясение: о чем писали авторы книжек, мне было так знакомо в живой повседневной жизни. Вот читаю у морозного окна про Генерала Топтыгина, а за окном те же картины: мчат по деревенской улице резвые кони, запряженные в легкие кошевки, напрягаются с возами сена лошади в сопровождении деревенских мужиков в мохнатых полушубках, тулупах. А на небе ранний зимний закат, горы расцвеченных облаков. А на колу вещунья-сорока стрекочет, весть какую-то принесла, как замечает мама. Она посылает меня за березовыми дровами. И вот уже топится круглая печка в горнице. Приходит с охоты отец, дыша морозом. Горит керосиновая лампа-семилинейка. А брат Саша, пристроившись к свету окошечка печной заслонки, читает вслух Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки». Столько завораживающего, таинственного, ведьмы на метлах летают! И страх и восторг в душе!»
Так рано определяются два качества его поэзии. Во-первых, искренняя привязанность к своей «малой» родине. Во-вторых, привязанность к узнаваемым деталям быта.
Впрочем, последнее не всегда воспринималось однозначно. Так в рецензии на сборник «Разговор» (Свердловск, 1978) критик пишет о том, что «органичная связь поэта с родным ему миром лесов и полей рискует здесь показаться привычно узким – в рамках застолбленного участка – подходом к эксплуатации темы. Автор начинает мельчить, «экстенсивно» выписывая, а то и просто перечисляя незначительные частности» (См.: Зашихин Е. Право на итог. Урал. 1979. № 11).
Однако мне-таки думается, что поэт постоянно чувствует своего читателя, апеллируя к деталям и реалиям обыденного, пережитого и его читателем.
В обыденности, обыденно привычном течении жизни и быта поэт открывает поворот, иначе окрашивающий привычное, и любовно фиксирует его стихом. Он намеренно погружает своего читателя в быт, например, районного поселка Голышманово, где все ему дорого: «палисадники с астрами рдяными», «говорливый и светлый вокзал» и, конечно, «домик под крышей тесовой», куда он (опять же – «как на крыльях») спешит, ибо в нем: «Своенравная, гордая, юная... А другой я и сам не хочу».
Узнаваемо?
Узнавание будет и потом.
В своей профессиональной литературной работе (в 1971 году он закончит Литературный институт, годом раньше издаст первую книгу, в
1976-м будет принят в Союз писателей) Николай Денисов сохранит эту привязанность к детали, открывающей быт. Он воссоздает в стихе картины привычные, будничные, изнутри согретые теплом обыденного как мерой и тем мерно длящие исконно жизненное. Вчитайтесь в строфы из стихотворения «Рыбаки»:
И вот он – рай! Трещит осина.
Печурка балует чайком.
Уже давно без керосина
Ослеп фонарь под потолком.
Погас огонь, закончив дело,
На нары сон свалил людей.
Идет мороз по крыше белой,
По мокрым спинам лошадей.
И к нам в охотничью сторожку,
наверно, радуясь теплу,
Ввалился лунный диск в окошко
И покатился по столу...
Лирический герой Николая Денисова в обыденно-повседневном как в естественном течении жизни. И за бытом, за приметами обыденного и повседневного читатель узнает и видит бытие. То бытие, причастность к которому есть судьба и счастье. Заметим: Николай Денисов очень редко иронизирует в стихах. Нет, юмор ему свойственен, но ирония, тем более сатира... место ли им, когда речь об очень родном. И святом. Даже в сугубо прозаичном.
Вот стихотворение «Стирала женщина», которое я люблю. В нем – ситуация, к которой так или иначе уже обращались поэты. Но вторичность фабульной ситуации не отменяет обаяния стихотворения. В основе, конечно, юмор ситуации. Но Николай Денисов, поэтически воссоздавая эту ситуацию, целомудрен.
Стирала женщина белье,
Как всюду водится, стирала.
И тело гибкое ее
Движенья эти повторяло.
Устало голову клоня,
Но, видно, зная, что красива,
На постояльца, на меня,
Лукаво взглядами косила.
И сам смотрел я на нее,
Как на апрельскую погоду.
И помогал отжать белье,
А после стирки вынес воду.
А там, в ограде, у стены,
Уже твердея от мороза,
Сушились мужнины штаны
Такой кощунственною прозой.
Читателями первых стихов Николая Денисова были его земляки. Сначала одноклассники. И на выпускном вечере они пели прощальную со школой песню на его слова. Потом читатели омутинской, ишимской, голышмановской районных газет юга Тюменской области. Долго работал в редакции областной «Тюменской правды». И для своего читателя, которого он знал по встречам, искал слово доходчивое и понятное, вызывавшее ответное чувство признательности поэту, переживавшие то, что узнавали в его стихах.
А слово его узнавалось и теми, кто лично не знал поэта.
— Запомнил, – рассказывает он в предисловии к сборнику «Стезя», – и самую неожиданную мою публикацию. Было это в поселке Кресты, на Колыме, куда наш танкер «Самотлор» привез из дальневосточного порта Находки солярку. Так вот, в коридоре конторы нефтебазы подхожу к стенной газете и вижу в ней свое стихотворение. Господи, на этой «проклятой» Колыме, за тысячи миль от дома!
Детская мечта о дальних путешествиях манила его. И он осуществил ее: по рекам и морям много лет плавал матросом, механиком и даже... корабельным коком. Путешествия рождали стихи, они собраны поэтом в большом цикле «Палуба». В них впечатления и встречи, радость открытия новых мест, пестрота красок. В них – мир, за внешней экзотикой которого те же будничные и повседневные заботы людей.
Ненароком открыл я экзотики том,
Ничего в нем на сказку похожего нету:
Так же люд трудовой существует трудом,
Только, может, точней нас считает монету.
И в морских стихах Николая Денисова то же стремление к достоверной, конкретной детали.
Смею сказать, что слово Николая Денисова изобразительно. Оно направлено на верность и точность передачи мира дословесного, реальной действительности. Изобразительно верная деталь, эпитет, узнаваемо определяющий предмет занимают поэта больше, чем виртуозная игра мира словесного.
Он не играет словом, не стремится явить его в неожиданном, а часто парадоксальном соединении слов. Это придает его стиху смысловую прозрачность.
Стих управляет вниманием читателя, подсказывает и как бы воссоздает в памяти читателя то, что настраивает его на одну волну с поэтом. Словесный ребус изощренной метафоры, ассонансных наложений выбивает из смыслового порядка, требует скорее интеллектуальной расшифровки, чем чувственного, сердцем памятного вживания.
Мир памятного обладает для Николая Денисова гармонией. Он упорядочен и тем ценностней.
Но завершает он итоговый сборник «Стезя» большим разделом «В небе холодном». В нем стихи последнего десятилетия, времени ломки прежнего жизненного уклада целой страны, десятилетия судорожного метанья российских граждан. Интонация Николая Денисова меняется. Появляются и ирония, и сарказм, и прямое публицистическое высказывание.
Злоба дня приходит в его стихи и приметно день это помечает.
Все гайдары навытяжку в ряд,
Все шахраи на стреме стоят.
Високосного года начало,
Блудный час сатанинского бала.
Утром глянешь в окошко, а в нем –
Два Чубайса стоят с кистенем.
Боль поэта прорывается и обретает слово резкое. Деликатный и по-крестьянски терпеливый, Николай Денисов как бы рвет душу в хлестком слове:
Замолкни, стих! Душа, замри!
На мир глаза бы не глядели.
А глянешь – ухари, хмыри
Да злые девки на панели...
Вот уже много лет буднично и несуетливо Николай Денисов выпускает газету «Тюмень литературная». С ее страниц также срывается открытая боль. Боль за родную землю и пахаря ее. Боль за ценности духовные, да и материальные, утрачиваемые нами. А коль болит – значит, живы.
В теперь уже давнем, 1981 года стихотворении «Перед дорогой» поэт писал:
Спасибо тебе, моя жизнь, моя вера,
И так не на тихом я жил этаже!
Спасибо за то, что не вспомню примера,
Когда б не дала ты работу душе.
И завершает строфой:
А надо опять вот уехать, проститься,
мучительно выдохнуть это: прости!
На что-то решиться, в кого-то влюбиться
И то, что сумел растерять, обрести...
Действительно: «Мучительно выдохнуть это: прости!»
Сборником «Стезя» Николай Денисов собирает и оглядывает все, чем жил и живет. И потому начинает ее самыми ранними стихами. Как первыми, робкими ростками своей веры, своих идеалов.
Их Николай Денисов не скрывает. И своим поэтическим словом приобщает к ним и читателя.