494 Шамсутдинов Избранное Т. 1
Николай Меркамалович Шамсутдинов
НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ
ИЗБРАННОЕ. Т. 1
ОБИЧАНКА
БАЛЛАДА
По склону, по вереску
катится шорох собачьей грызни,
Поджарая сучка мелькает над сворой, как пламя…
Опарою
свора вскипает и вдруг опадает,
Вливаясь в холодную щель меж домами.
Сплотились дома на яру — в бревенчатую полусферу…
В тяжелом, казенном бараке не спит русокосая Вера,
Из года в год русые луны глядят в одинокие окна.
Когда-то была она юной… А нынче? Подушка намокла…
К глазам присыхают проклятые, горькие тени…
Библейские формы уснувшей приемщицы Тани…
Она улыбается — так откровенно и близко
Стоят над глазами зрачки молодого радиста.
Мерцанье рассвета, земля, как подушка, нагрета…
Никто не ударит щеколдой, не вымолвит: «Здравствуй!..».
Ознобные сны приполярного бабьего лета,
Горячие токи — по сонному бабьему царству…
А завтра — забьется, запляшет сырок под ножами…
Привычный галдеж… Застарелая стужа брезента…
В дому — одиночество смотрит пустыми углами…
Безликие будни… Ни блика в душе, ни просвета…
*
Смена первая — над столами
Перепляс, перестук ножей.
Ширь озвучена сейнерами,
Выплывающими из ночей
И недаром один, над снулой,
Темной глубью, басит о том,
Что греховным — алеют губы
У приемщицы под платком…
Что тут скажешь, сильна Татьяна,
И хотя б по тому одному,
Что ни дня ни тверезый, ни пьяный
Не скучали в ее дому.
Проливное веселье в доме том!
Что ни вечер — куражлив, пьян,
За точеной чечеткой, хохотом
Всё похаживает баян.
Звонких тульских кровей,
Ревни-ивай,
Он, как будто себя дарил,
Плыл по улочке и не единой
Одинокие сны дарил.
И от пестрой разноголосицы,
Расцветающей у окна,
Не в одной горемычной горнице
Зябко вздрагивала тишина.
Стыли звезды…
Татьяна пела…
Бабы маялись в скудном сне…
Наливное,
тугое тело
Выгнув радугою в окне,
Вслед его переборам пьяным,
До озноба закинув лик,
Молодица глядит туманно,
Молодица глядит и глядит,
Вся сомлевшая от любови…
И, споткнувшись на полуслове,
Умолкает баян, речист,
И радист, поигравши бровью,
Ей подмигивает…
Арти-ист!
…На закате багроволицем,
Чайки видели с островов,
Как радист пробежал с молодицей
Мимо выдоенных сейнеров.
И еще не угас в тумане
Росный след торопливых ног, —
У столов отмечаясь, к Татьяне
Шустро просеменил слушок,
Так и так, мол… И, чуть помешкав,
Догоняй, мол…
И, не жена,
В бабьей прыснувшей пересмешке,
Стынет девка обожжена.
Дура — девка!
Слезищи — бусы,
Изумленный распухший рот,
Облюбован молвой стоустой,
По-срамному навис живот…
И покуда, перекипая
Через остров, бурлила молва, —
Полумертвая,
полуживая,
Не жена, да и не вдова,
Прозревала в кромешных стонах —
Подойди, услышь и увидь… —
Заставляя пустые стены,
Отзываясь, гудеть и выть.
В этом непоправимом плаче,
В неуклюжем, отцветшем платье —
Всё взывало не к состраданью,
А к тому, чему нет названья…
Мимолетной любови прочерк —
Второпях,
поперек судьбы.
Бесталанные наши ночи —
Без волшбы, но — в тисках божбы.
…Что за женщина вышла босою,
По соски забредая в залив,
Горемычною нотой больною
Лампы в окнах переполошив?
И тянула она, и тянула,
Столбенея от маеты,
Ибо глухо — под сердцем тянула
Тяжесть гибельной пустоты.
И, в туман уходя по выю,
В бликах тусклого серебра,
Отелившись, пустые, выли
С ней — плашкоуты и сейнера…
_1984_
Николай Меркамалович Шамсутдинов
НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ
ИЗБРАННОЕ. Т. 1
ОБИЧАНКА
БАЛЛАДА
По склону, по вереску
катится шорох собачьей грызни,
Поджарая сучка мелькает над сворой, как пламя…
Опарою
свора вскипает и вдруг опадает,
Вливаясь в холодную щель меж домами.
Сплотились дома на яру — в бревенчатую полусферу…
В тяжелом, казенном бараке не спит русокосая Вера,
Из года в год русые луны глядят в одинокие окна.
Когда-то была она юной… А нынче? Подушка намокла…
К глазам присыхают проклятые, горькие тени…
Библейские формы уснувшей приемщицы Тани…
Она улыбается — так откровенно и близко
Стоят над глазами зрачки молодого радиста.
Мерцанье рассвета, земля, как подушка, нагрета…
Никто не ударит щеколдой, не вымолвит: «Здравствуй!..».
Ознобные сны приполярного бабьего лета,
Горячие токи — по сонному бабьему царству…
А завтра — забьется, запляшет сырок под ножами…
Привычный галдеж… Застарелая стужа брезента…
В дому — одиночество смотрит пустыми углами…
Безликие будни… Ни блика в душе, ни просвета…
*
Смена первая — над столами
Перепляс, перестук ножей.
Ширь озвучена сейнерами,
Выплывающими из ночей
И недаром один, над снулой,
Темной глубью, басит о том,
Что греховным — алеют губы
У приемщицы под платком…
Что тут скажешь, сильна Татьяна,
И хотя б по тому одному,
Что ни дня ни тверезый, ни пьяный
Не скучали в ее дому.
Проливное веселье в доме том!
Что ни вечер — куражлив, пьян,
За точеной чечеткой, хохотом
Всё похаживает баян.
Звонких тульских кровей,
Ревни-ивай,
Он, как будто себя дарил,
Плыл по улочке и не единой
Одинокие сны дарил.
И от пестрой разноголосицы,
Расцветающей у окна,
Не в одной горемычной горнице
Зябко вздрагивала тишина.
Стыли звезды…
Татьяна пела…
Бабы маялись в скудном сне…
Наливное,
тугое тело
Выгнув радугою в окне,
Вслед его переборам пьяным,
До озноба закинув лик,
Молодица глядит туманно,
Молодица глядит и глядит,
Вся сомлевшая от любови…
И, споткнувшись на полуслове,
Умолкает баян, речист,
И радист, поигравши бровью,
Ей подмигивает…
Арти-ист!
…На закате багроволицем,
Чайки видели с островов,
Как радист пробежал с молодицей
Мимо выдоенных сейнеров.
И еще не угас в тумане
Росный след торопливых ног, —
У столов отмечаясь, к Татьяне
Шустро просеменил слушок,
Так и так, мол… И, чуть помешкав,
Догоняй, мол…
И, не жена,
В бабьей прыснувшей пересмешке,
Стынет девка обожжена.
Дура — девка!
Слезищи — бусы,
Изумленный распухший рот,
Облюбован молвой стоустой,
По-срамному навис живот…
И покуда, перекипая
Через остров, бурлила молва, —
Полумертвая,
полуживая,
Не жена, да и не вдова,
Прозревала в кромешных стонах —
Подойди, услышь и увидь… —
Заставляя пустые стены,
Отзываясь, гудеть и выть.
В этом непоправимом плаче,
В неуклюжем, отцветшем платье —
Всё взывало не к состраданью,
А к тому, чему нет названья…
Мимолетной любови прочерк —
Второпях,
поперек судьбы.
Бесталанные наши ночи —
Без волшбы, но — в тисках божбы.
…Что за женщина вышла босою,
По соски забредая в залив,
Горемычною нотой больною
Лампы в окнах переполошив?
И тянула она, и тянула,
Столбенея от маеты,
Ибо глухо — под сердцем тянула
Тяжесть гибельной пустоты.
И, в туман уходя по выю,
В бликах тусклого серебра,
Отелившись, пустые, выли
С ней — плашкоуты и сейнера…
_1984_