Страницы разных широт
Н. В. Денисов
РОЖДЕН ИРТЫШОМ
По великой сибирской реке, по Оби, шел большой белый теплоход "Композитор Алябьев". И ехали на нем два поэта, две первоосновы, можно сказать, два зачинателя литературы своих народов, два потенциальных классика. Сутки ехали, двое суток ехали в древний град Берёзов, то есть в нынешний поселок Березово Тюменской области для встреч с читателями. На третьи сутки вышли на палубу, и один из поэтов, первооснова мансийской литературы, очертив вскинутой рукой доступный глазу горизонт, сказал: "Как необъятны наши просторы!"
Второй поэт, первооснова литературы сибирских татар, глянув горячим оком на товарища, твердо произнес: "Нет, это наш простор! Наши земли..."
От неосторожной словесной искры мансийского поэта возникла буря протеста в душе татарского, и дальнейшее выяснение исторической принадлежности западно-сибирских земель быстро перехлестнуло рамки дипломатической сдержанности. В свежем таёжном воздухе что- то мелькало и сверкало, и к моменту подачи трапа на берёзовский причал между речными путешественниками был полный раздрай.
История зафиксировала в то лето: никаких литературных встреч на березовской земле не произошло! Но проницательный читатель, думаю, без труда распознал наших поэтов. Да, это были Юван Шесталов и Булат Сулейманов.
Юван Николаевич Шесталов, известный в России поэт, живет нынче в Ленинграде-Петербурге, издает свою газету и журнал "Стерх", то есть "Белый журавль", имеет возможность и волен рассказывать о себе сам. А вот Булата нет с нами уже несколько лет. Расскажу о нем, что считаю необходимым.
Познакомились мы с Булатом в литинститутских коридорах, может, в нашем общежитии на Добролюбова 9/11, не суть важно. Я обрадовался земляку. Булат оказался родом из наших тюменских краев, только из другого, из Вагайского района, из аула Супра. Жил в то время Сулейманов в Казани, до поступления в Литературный закончил в Казанском университете два курса (эх, судьба поэтов!), не поладил там с милицией, а вернее, горячая его подруга не нашла общего языка с не менее горячим Булатом, заявила на него и поэт на год или на два попал на казенные нары.
В Литинституте, заведении демократическом, можно было учиться долго. Были примеры, когда иные студенты заканчивали учебу на десятый, на двенадцатый год, переводясь с очного отделения на заочное, беря академические отпуска, снова восстанавливаясь. Подзадержался в учебе и Булат.
В декабре 1974 года я приехал в Москву заканчивать работу над гранками будущего поэтического сборника, поселился в нашей общаге. Недавних выпускников института там еще помнили и охотно пускали на жительство. В зимнюю пору много комнат в общежитии вообще пустовало.
Встречаю Булата: что делаешь здесь зимой, сессия заочников давно закончилась? Отвечает: зачеты приехал сдавать! Конечно, говорю, денег у тебя нет, возьми вот, купи сухого вина и побольше мяса, вечером отпразднуем встречу.
Вечером сошлись в его комнате. Сулейманов был умелец по кухонным делам, все он сделал в полном порядке, накрыл стол. Пригласил еще нескольких знакомых, двое из них – аспиранты Литинститута, из казанских татар. К финалу вечера за столом остались четверо: аспиранты и мы с Булатом. Смотрю: гости наши перешли на разговор по-татарски. Булат им отвечает по-русски, временами бросая взгляд на меня. Сижу, мало что понимаю из разговора, но чувствую: "беседа" принимает нервный характер. Надоело все это. Прощаюсь, ухожу в свою соседнюю комнату. Успел только пиджак снять, повесить на спинку стула, слышу в коридоре шум, выкрики. Не иначе кто-то выясняет отношения! Выхожу в коридор. И вот картина: двое соплеменников Булата теснят его к стене, дергают за рубашку. Вмешиваюсь, встреваю между ними: топайте, ребята, к себе!
Ушли. Булат и рассказывает: мол, зачем пригласил русского? И еще они нарушили закон гостеприимства, требовали с меня, чтобы я при тебе разговаривал с ними по-татарски. Это не по-нашему, дикость! Понимаешь, почему я отвечал им по-русски?
Эпизод этот крепко застрял в моей памяти. И позднее, когда Булат переехал в Тюмень, когда однажды обвинили его в национализме и татарском сепаратизме, мне пришлось защитить его перед "компетентными органами" и на писательском собрании, куда был вынесен вопрос о наказании Сулейманова. Рассказ мой о том случае в нашем общежитии переломил грозный настрой собрания.
И все же, все же...
Проблема сохранения этноса сибирских татар, культуры и языка родного народа остро волновала Булата. Не обходилось и без явных передержек с его стороны. Тут Булат разгорался, даже взрывался, приходилось его резко осаживать или вообще уходить от разговора на больную для него тему. Понимаю тебя, Булат, говорил я ему. Я обеими руками за то, чтобы поощрять культурную автономию, надо возобновить изучение татарского языка в школах, где это необходимо. Но не будем нарезать границы, не станем искусственно создавать стену отчуждения. Знаю, что и большинство твоих соплеменников не хотят этого. Есть отдельные заводилы...
"Ермак – пандит!" – горячился Булат. И в горячке не давались ему звонкие согласные.
Я парировал: "Мамай, известно, тоже не ангел с крылышками был! Если мы полезем в исторические дебри, то неизвестно, к чему это может привести. Давай исходить из того, что есть нынче, и думать вместе над тем, как послужить с большей пользой своему народу, его самобытности, культуре!"
Потом он принес мне в газету "Тюмень литературная" большую статью "Нет языка – нет народа!" Публикация вызвала неоднозначный резонанс и у сибирских татар. Среди спорных суждений о колонизации Сибири русскими, притеснениях, которые якобы чинили "завоеватели" местным народам, главенствовала все же здравая и добрая мысль, которую и сейчас считаю важной, – это мысль о поддержке культуры, о просвещении – народа – сибирских татар, которые и дали нам талантливого поэта Булата Сулейманова.
Он писал и думал на родном языке. Это важно отметить.
Я упомянул, что Булат знал толк в приготовлении несложных блюд. Что ж, вынуждали к тому обстоятельства его кочевой жизни. Немало он побродил-поездил по родной стране, переменил немало профессий. И в последнее время, имея квартиру в Тюмени, жил в одиночестве. Встретишь его, бывало, на улице, что-то несет в целлофановом пакете. Любил – и зимой, и летом! – раздобыть хороших карасей. Возле рыбы, на берегу могучего Иртыша вырос... Как-то ночевал у меня лома, взялся приготовить замечательное блюло – караси по-татарски. Сам нынче иногда готовлю это блюдо, других учу. О Булате рассказываю.
Я сибирский татарин,
Рожден Иртышом...
Мало его переводили на русский язык. Но то, что читал в переводах, свидетельствует о таланте, о своеобразной восточной образности, афористичности.
Часто печатался Сулейманов в журнале "Казан утлары" (Огни Казани"), был даже лауреатом премии журнала "Юность". При прощании с нашим другом мы обещали позаботиться о полном издании его стихов и рассказов. Эх, обещать мы все горазды...
1996
Н. В. Денисов
РОЖДЕН ИРТЫШОМ
По великой сибирской реке, по Оби, шел большой белый теплоход "Композитор Алябьев". И ехали на нем два поэта, две первоосновы, можно сказать, два зачинателя литературы своих народов, два потенциальных классика. Сутки ехали, двое суток ехали в древний град Берёзов, то есть в нынешний поселок Березово Тюменской области для встреч с читателями. На третьи сутки вышли на палубу, и один из поэтов, первооснова мансийской литературы, очертив вскинутой рукой доступный глазу горизонт, сказал: "Как необъятны наши просторы!"
Второй поэт, первооснова литературы сибирских татар, глянув горячим оком на товарища, твердо произнес: "Нет, это наш простор! Наши земли..."
От неосторожной словесной искры мансийского поэта возникла буря протеста в душе татарского, и дальнейшее выяснение исторической принадлежности западно-сибирских земель быстро перехлестнуло рамки дипломатической сдержанности. В свежем таёжном воздухе что- то мелькало и сверкало, и к моменту подачи трапа на берёзовский причал между речными путешественниками был полный раздрай.
История зафиксировала в то лето: никаких литературных встреч на березовской земле не произошло! Но проницательный читатель, думаю, без труда распознал наших поэтов. Да, это были Юван Шесталов и Булат Сулейманов.
Юван Николаевич Шесталов, известный в России поэт, живет нынче в Ленинграде-Петербурге, издает свою газету и журнал "Стерх", то есть "Белый журавль", имеет возможность и волен рассказывать о себе сам. А вот Булата нет с нами уже несколько лет. Расскажу о нем, что считаю необходимым.
Познакомились мы с Булатом в литинститутских коридорах, может, в нашем общежитии на Добролюбова 9/11, не суть важно. Я обрадовался земляку. Булат оказался родом из наших тюменских краев, только из другого, из Вагайского района, из аула Супра. Жил в то время Сулейманов в Казани, до поступления в Литературный закончил в Казанском университете два курса (эх, судьба поэтов!), не поладил там с милицией, а вернее, горячая его подруга не нашла общего языка с не менее горячим Булатом, заявила на него и поэт на год или на два попал на казенные нары.
В Литинституте, заведении демократическом, можно было учиться долго. Были примеры, когда иные студенты заканчивали учебу на десятый, на двенадцатый год, переводясь с очного отделения на заочное, беря академические отпуска, снова восстанавливаясь. Подзадержался в учебе и Булат.
В декабре 1974 года я приехал в Москву заканчивать работу над гранками будущего поэтического сборника, поселился в нашей общаге. Недавних выпускников института там еще помнили и охотно пускали на жительство. В зимнюю пору много комнат в общежитии вообще пустовало.
Встречаю Булата: что делаешь здесь зимой, сессия заочников давно закончилась? Отвечает: зачеты приехал сдавать! Конечно, говорю, денег у тебя нет, возьми вот, купи сухого вина и побольше мяса, вечером отпразднуем встречу.
Вечером сошлись в его комнате. Сулейманов был умелец по кухонным делам, все он сделал в полном порядке, накрыл стол. Пригласил еще нескольких знакомых, двое из них – аспиранты Литинститута, из казанских татар. К финалу вечера за столом остались четверо: аспиранты и мы с Булатом. Смотрю: гости наши перешли на разговор по-татарски. Булат им отвечает по-русски, временами бросая взгляд на меня. Сижу, мало что понимаю из разговора, но чувствую: "беседа" принимает нервный характер. Надоело все это. Прощаюсь, ухожу в свою соседнюю комнату. Успел только пиджак снять, повесить на спинку стула, слышу в коридоре шум, выкрики. Не иначе кто-то выясняет отношения! Выхожу в коридор. И вот картина: двое соплеменников Булата теснят его к стене, дергают за рубашку. Вмешиваюсь, встреваю между ними: топайте, ребята, к себе!
Ушли. Булат и рассказывает: мол, зачем пригласил русского? И еще они нарушили закон гостеприимства, требовали с меня, чтобы я при тебе разговаривал с ними по-татарски. Это не по-нашему, дикость! Понимаешь, почему я отвечал им по-русски?
Эпизод этот крепко застрял в моей памяти. И позднее, когда Булат переехал в Тюмень, когда однажды обвинили его в национализме и татарском сепаратизме, мне пришлось защитить его перед "компетентными органами" и на писательском собрании, куда был вынесен вопрос о наказании Сулейманова. Рассказ мой о том случае в нашем общежитии переломил грозный настрой собрания.
И все же, все же...
Проблема сохранения этноса сибирских татар, культуры и языка родного народа остро волновала Булата. Не обходилось и без явных передержек с его стороны. Тут Булат разгорался, даже взрывался, приходилось его резко осаживать или вообще уходить от разговора на больную для него тему. Понимаю тебя, Булат, говорил я ему. Я обеими руками за то, чтобы поощрять культурную автономию, надо возобновить изучение татарского языка в школах, где это необходимо. Но не будем нарезать границы, не станем искусственно создавать стену отчуждения. Знаю, что и большинство твоих соплеменников не хотят этого. Есть отдельные заводилы...
"Ермак – пандит!" – горячился Булат. И в горячке не давались ему звонкие согласные.
Я парировал: "Мамай, известно, тоже не ангел с крылышками был! Если мы полезем в исторические дебри, то неизвестно, к чему это может привести. Давай исходить из того, что есть нынче, и думать вместе над тем, как послужить с большей пользой своему народу, его самобытности, культуре!"
Потом он принес мне в газету "Тюмень литературная" большую статью "Нет языка – нет народа!" Публикация вызвала неоднозначный резонанс и у сибирских татар. Среди спорных суждений о колонизации Сибири русскими, притеснениях, которые якобы чинили "завоеватели" местным народам, главенствовала все же здравая и добрая мысль, которую и сейчас считаю важной, – это мысль о поддержке культуры, о просвещении – народа – сибирских татар, которые и дали нам талантливого поэта Булата Сулейманова.
Он писал и думал на родном языке. Это важно отметить.
Я упомянул, что Булат знал толк в приготовлении несложных блюд. Что ж, вынуждали к тому обстоятельства его кочевой жизни. Немало он побродил-поездил по родной стране, переменил немало профессий. И в последнее время, имея квартиру в Тюмени, жил в одиночестве. Встретишь его, бывало, на улице, что-то несет в целлофановом пакете. Любил – и зимой, и летом! – раздобыть хороших карасей. Возле рыбы, на берегу могучего Иртыша вырос... Как-то ночевал у меня лома, взялся приготовить замечательное блюло – караси по-татарски. Сам нынче иногда готовлю это блюдо, других учу. О Булате рассказываю.
Я сибирский татарин,
Рожден Иртышом...
Мало его переводили на русский язык. Но то, что читал в переводах, свидетельствует о таланте, о своеобразной восточной образности, афористичности.
Часто печатался Сулейманов в журнале "Казан утлары" (Огни Казани"), был даже лауреатом премии журнала "Юность". При прощании с нашим другом мы обещали позаботиться о полном издании его стихов и рассказов. Эх, обещать мы все горазды...
1996