Дрозд Память сердца
Дрозд
Людмила Дрозд
ПАМЯТЬ СЕРДЦА
Книга-воспоминание
МОИ МИМОЛЁТНОСТИ
У Сергея Прокофьева есть чудный цикл
фортепьянных пьес с красивым названием -
«Мимолётности»
Бог не дал мне встречи ни с одним великим или знаменитым человеком, и потому мои воспоминания - о запомнившихся мгновениях своей, ничем не выдающейся жизни. Музыка в ней всегда значила так много! С самого детства. Со временем стала замечать, что всякий раз, когда слышу знакомую мелодию, или она сама вдруг зазвучит во мне, перед внутренним зрением всплывает какое-то конкретное событие. Часто даже не событие - мгновение, картинка. Эти вспышки в памяти, дорогие и видимые только мне, назвала я «Мои мимолётности».
МАМА
_Ночь_коротка._Спят_облака..._
Шла война, которую потом назвали - Великая Отечественная...
Я лежу с открытыми глазами, хотя все ребята давно уже спят. В группе тихо, тепло, уютно. Мелодия новой песни, что струится из тарелки репродуктора, наполняет меня чем-то добрым и нежным. Смотрю на освещённый из коридора проём двери и чувствую, будто качаюсь и плыву. Плыву и качаюсь... Вдруг в этом светлом дверном пространстве появляется мама! Первое ощущение - это сон. Но глаза открыты. Вижу, что мама без пальто, в берете. И берет - сверкает! Да это же тают снежинки! Мерцающие искорки возвращают в реальность: точно, за окнами сильно метёт. И это действительно мама. Она только что с улицы. Внимательно вглядывается в темноту группы, на лице желание увидеть меня и боязнь - ни в коем случае не разбудить, если уже сплю. Тёплая, нежная волна, на которой я только что качалась, снимает с постели и бросает к маме! Повисаю на её шее и только потом: «Мама! Что ты здесь делаешь?! Ведь уже ночь!» Мама, прижимая меня к себе, тихо шепчет:
- Милок, мы шьём вам костюмы к новогодней ёлке. Меня попросили привести тебя, чтобы примерить их, если ты не спишь. Зайчик мой! Звёздочка моя!
Мама часто так называла меня. Звёздочка - было приятно и понятно. А вот зайчик - тоже приятно, но почему зайчик? Ведь я - девочка.
Тихо-тихо идём по коридору и спускаемся в подвал. Мы, дети, знали, что там была кухня - всегда вкусно пахнущее, но совершенно запретное для нас место. Комната, в которую вошли, неожиданно оказалась просторной и светлой. В ней было несколько женщин и много-много разноцветных марлевых платьиц. Я примеряю разные костюмы: снежинки, бусинки, конькобежный. Все смотрят на меня ласково. Мама - сияет! Как хорошо!
Много позже узнала, что все эти женщины (бухгалтеры, учителя, библиотекари), после своей работы шли «в артель 8-е Марта» и в её цехах, под гул швейных машинок, на которых работали портнихи, вручную пришивали к только что сшитым гимнастёркам и телогрейкам металлические пуговицы со звёздочками. Готовую одежду для солдат тут же упаковывали и отправляли на фронт. После этой работы женщины снова спешили, уже к нам, в санаторный садик, что находился на улице Осипенко - шить радость для своих детей. Здесь их даже угощали: стакан горячего чая и кусочек хлеба или печенька. И обязательно словесная добавка от завхоза:
- Съешьте всё здесь, пожалуйста.
- Они нас жалели, - говорила мама, - и хотели поддержать немного, так как знали: не заставь, никто не съест, возьмут с собой. У всех дома были ещё дети, голодные и холодные». У моей мамы - четверо.
Я снова в группе. Тихо ложусь и закрываю глаза. Мне тепло и радостно. Радио уже выключено, но прерванная маминым появлением мелодия возвращается ко мне. Я снова качаюсь на её волнах. Я уплываю в сон.
ЛИНА
_Раскинулось_море_широко,_
_И_волны_бушуют_вдали..._
Мелодия этой песни - первая, услышанная мною в фортепьянном исполнении. Нет, пианино было знакомо и раньше. Оно звучало, когда мы разучивали песни и танцы в детском саду, но музыку я услышала в тот памятный день.
Мы только что закончили рисовать. Вошла воспитательница из другой группы, вместе с нашей они отошли к окну и стали разговаривать. Я собирала рисунки, видимо, была дежурной. Вдруг от окна голос:
- Лина, Диночка, проходи!
«Какое красивое имя», - подумала я и подняла глаза - посмотреть, кому оно принадлежит. Входила такая же красивая, как её имя, девушка. Не очень высокая, но стройная, тоненькая. Огромные яркие чёрные глаза, нежный румянец, видно: она только что с мороза. Тёмные волосы заплетены в две косы. Одна из них, перекинутая через плечо, красиво выделялась на фоне белой блузки и терялась в складках тёмной юбки. Улыбаясь, красавица прошла мимо меня. «Вот это и есть барышня!», - мелькнуло в голове: мама говорила, что в молодости её и подруг называли барышнями.
Собрав все рисунки, я понесла их к воспитательскому столу, что стоял у входа в группу, и услышала чистые красивые звуки. Сначала даже не поняла, что это, откуда - так неожиданны они были! Оглядываюсь - за пианино сидит моя барышня. Её руки плавно летают над клавишами. Коса опустилась ниже сиденья и распушилась на конце. Я знала песню, что играла Лина, но сейчас узнавала и не узнавала её - вот как Золушку на балу! Звуки вливались в меня глубоко-глубоко и вдруг выплеснулись из глаз обильными слезами. Уронив рисунки, выбежала в открытую дверь и спряталась за неё. Стоя в замкнутом треугольнике, я наполнялась музыкой и ощущала невыразимое счастье! Сквозь льющиеся слёзы совершенно чётко видела много синей-синей воды. Она как будто дышала и, поднимаясь, рассыпалась голубыми искрами. Искры достигали меня и приятно покалывали. В голове жила одна мысль - только бы это не кончалось! Только бы не кончалось!!! И Лина играла, играла, играла...
Но что интересно, когда я на самом деле увидела море, оно не произвело на меня того впечатления, к которому готовилась. В пути и даже ещё собираясь, жила ожиданием чуда. И вот оно - море - передо мной! Огромное! Синее! Волны! Брызги! Умом восторгаюсь, сердце молчит. А увижу речушку в зарослях, озерко при луне, камышовое болотце на заре или ручей в лесу - душа играет!
Да, музыку, особенно серьёзную, слушаю чаще всего одна. И на концертах не люблю сидеть с близкими - мешают. Видно, это из детства - от Лины.
МОЙ ДЕНЬ ПОБЕДЫ
_...это_-_радость_со_слезами_на_глазах..._
Песня Тухманова и Харитонова «День Победы» появилась через три десятилетия после окончания Великой Отечественной войны. Она потрясла нас всех своей точной, тонкой передачей и в музыке, и в стихах той атмосферы, того душевного состояния, какое переживали все, встречая Победную Весну.
9-го мая 1945 года я всё ещё была в санаторном детском садике. Запомнилось время между завтраком и обедом. Как-то очень светло было в группе. И тихо. Взрослых - никого, хотя обычно нас одних не оставляли. Дверь открыта. Движимая каким-то неясным волнением, я вышла из группы. Вышла и замерла на месте: в конце коридора, на фоне распахнутой двери, стояла мама! Мама не просто стояла, она обнималась с Анфисой Петровной, нашей строгой заведующей! При этом обе что-то громко и радостно говорили. Потом, одинаковым движением, вынули из-за рукавов белые кружевные платочки и приложили к глазам. Тотчас с уличной свежестью донёсся до меня приятный, нежный аромат, а женщины продолжали стоять, говорить, улыбаться и плакать - одновременно.
Так я узнала про День Победы!
Вместе с этим в памяти всегда всплывает ещё один - день возвращения с войны папы, месяца два спустя, в самом разгаре лета. Было воскресенье. Мы собирались обедать. С каким грустным удовольствием вспоминаю я те наши застолья. Кушать садились всегда вместе - мама и пятеро ребят. Большой обеденный стол стоял посередине комнаты. К концу войны она казалась огромной, так как была почти пуста - часть мебели сожжена, для тепла, в маленькой железной печурке-буржуйке. Накрывать на стол - моя обязанность. Расставляю тарелки, они разные: сервизные давно обменены на еду. Перед тарелками раскладываю ложки, их иногда не хватает: занимают соседи. Вилок, ножей тоже нет, но они и не требуются. На середину стола ставлю соль в красивой прозрачной вазочке и продолговатую тарелку. На неё мама положит хлеб - ровно столько тёмных ломтиков, сколько человек сядет обедать. У каждого из нас было своё место. Мама - возле супа, напротив - старшая сестра Аида, рядом с ней - младший брат Толя, у левого торца - средняя сестра Нина, у правого - старший брат Дима. Я как самая малая сидела рядом с мамой, справа от неё.
Как-то неразрезанная часть хлебной буханки осталась лежать на столе, хотя обычно убиралась сразу - до следующей еды. Когда тарелки опустели, я загляделась на хлеб и, видно, так выразителен был взгляд, что старший брат не выдержал. Странным, сдавленным, голосам он произнёс:
- Мама, отрежь Милке хлеба!
Мама, с готовностью и как будто даже с благодарностью, быстро отрезала тонюсенький ломтик и протянула его мне. Я тоже с готовностью и великой радостью быстро съела эту чёрную сладость и только потом ощутила необычайную тишину, увидела мамин печальный, любящий взгляд. Очень памятна мне эта минута!
Но я отвлеклась от нашего светлого дня лета сорок пятого. Когда все были за столом, кроме старшего брата (он уже служил в армии), мама напомнила, что надо взять ложку у соседей. Я бросилась бегом и тут же вернулась. Все с удивлением посмотрели на меня. Испуганно и тихо говорю:
- Мама, там какой-то дяденька, военный!
Все повскакали с мест, бросились в коридор и стали обнимать «дяденьку». Это был папа. Когда он уходил на войну в сорок первом, мне было четыре года, а когда вернулся - шёл девятый. Я не узнала его.
Папа привёз мне два подарка. Первый - бордовая фетровая шапочка с фетровым же ремешком и чёрной пуговкой у левого уха. Мама назвала её капор. Носила я этот капор постоянно и в школу, в сентябре, пошла в нём. А платье к школе сестра Нина сшила новое - из тёплой полосатой подкладки заграничного плаща, что оказался в посылке, выданной нам в военкомате. Вторым подарком был Московский Кремль из плотного красного картона. Он мог раскладываться и тогда превращался в «настоящий» - с зубчатой стеной и башнями, увенчанными красными звёздами с зеленовато-жёлтыми краями, и его можно было ставить на стол. Самое необыкновенное было в том, что звёзды в темноте светились! Не в силах дожидаться вечера, мы с ребятами нашего двора по нескольку раз в день забирались в шкаф, большой и совершенно пустой: всё, что в нём было когда-то, износилось или обменялось на картошку. Мы свободно помещались в шкафу втроём, а то и вчетвером. Если же ребят было больше, забирались по очереди. Там, в темноте, затаив дыхание, раскрывали Кремль, и через короткое время его звёзды загорались! Общий восхищённый вздох сопровождал это возгорание! Затем следовала полная тишина. Тем, кто смотрел на звёзды, она никогда не казалась долгой. Наоборот, когда оставшиеся вне шкафа ребята начинали нетерпеливо стучать по нему, те, что были внутри, кричали:
- Подождите вы! Ещё рано! - Так не хотелось расставаться с чудом.
И вот сейчас, всякий раз, когда слышу песню «День Победы», я снова и снова «вижу» радостную, плачущую маму, входящего в комнату папу с орденом на груди и светящиеся звёзды картонного кремля.
ЗОЙКИНА МОЛИТВА
_Дайте_до_детства_
_счастливый_билет..._
Я родилась и выросла в Тюмени. Детство и юность прошли на улице Свердлова. Одной из первых книжек, прочитанных мною самостоятельно, была «Дикие лебеди» Андерсена. Ах, как понравилась сказка! Совершенно ясно видела я большой светлый зал королевского дворца, девочку-принцессу, сидящую за невысоким столом у большой раскрытой красивой книги, а вокруг - одиннадцать братьев, с любовью наблюдающих, как радуется их сестра, разглядывая чудесные картинки, оживающие всякий раз, когда она переворачивала страницу. И я радовалась вместе с ней! А потом горевала, когда злая мачеха заколдовала принцев, превратив их в диких лебедей, с шумом вылетевших в распахнутое окно зала, а Элизу, так звали принцессу, прогнала из дворца. Вместе мы долго плутали по лесам и болотам, и мне жгла руки крапива, из которой, Элиза, по совету доброй волшебницы, плела спасительные рубашки братьям. Я страдала от горьких, тяжких несправедливостей, выпавших на её долю. Зато в конце так радовалась новому обретению братьев и счастья!
Не один день просыпалась и засыпала я с мыслями о сказке и всё ждала чего-то необычного. И вдруг - приходит к нам мамина подруга «Тюнечка Миронова», наша любимая тётя Тюня. Как всегда, она в нарядной белой блузке, с душистым кружевным платочком за рукавом и крошечными «бирюзовыми» цветочками в ушах. На дворе лето, до нового года далеко, до дня рождения ещё дальше, а она вынимает из сумки куклу с длинными, волнистыми, «пепельными» волосами и протягивает её мне! Не веря глазам, выдыхаю:
- Это Элиза?!
Чуть помолчав, внимательно глядя на меня, тётя Тюня говорит:
- Да, это Элиза. А как ты догадалась?
Еле слышно шепчу:
- Я узнала её».
Во дворе мы с девчонками решили отпраздновать завтра день рождения моей Элизы. У сестры Нины, шившей «на заказ» своим знакомым платья, я вымолила атласный лоскуток цвета утренних облаков, освещённых восходящим солнцем, и, отделив от него несколько нитей, оплела ими волосы Элизы, потому что именно так, «жемчужными нитями», украшали её к свадьбе с принцем в сказке. Утром, уходя на работу, Нина подарила мне, «к праздничному столу», две картофельные оладушки. Разрезав каждую на три части, я положила их на тарелочки кукольного сервиза. Гости не заставили себя ждать. Все уселись на пол вокруг «скатерти с угощением» и стали поздравлять Элизу. В этот миг дверь резко распахнулась и в ней появилась громко кричащая соседка тётя Даша. Что она кричала, не помню, но изо рта её вылетали красные, а из глаз - синие искры! Так же внезапно, как появилась, она исчезла. Галя, самая старшая из нас, быстро вскочила и набросила крючок на петлю двери. Ничего не понимая, мы испуганно смотрели друг на друга, а потом стали шёпотом обсуждать, как наказать зловредную Дарью, так мы звали её между собой, за испорченный праздник. Долго не могли придумать! Наконец, Зойка, самая отчаянная и единственная крещёная, говорит:
- Я придумала! Пойдёмте к Ларке.
Чтобы не встретиться с Дарьей, мы по очереди выбирались во двор через окно. Этому обучил меня брат Толя - «на всякий случай». Я выбиралась первой, показывая каждой следующей, за что держаться и куда ставить ногу: мы жили на втором этаже.
Прибегаем к Ларке. Зойка смело идёт прямо в передний угол. Там, над комодом, висят украшенные бумажными цветами иконы - «Боженька» и «Богородица». Зойка опускается перед ними на колени и начинает читать молитву, приказав нам всё повторять за ней в точности. Мы подчиняемся беспрекословно.
До сих пор не знаю, настоящая ли это молитва, но поскольку других очень долго не знала совсем, эту иногда, тайно, про себя, читала перед экзаменами. Вот она: «Богородица по церкви похаживала, на головке крестик понашивала, спит ли, не спит ли Ангел мой, сохранитель мой, сохрани мою душеньку, день и ночь, час и полчаса. Аминь». Затем Зойка (и мы за ней) касалась лбом пола и говорила:
- Пусть у Дарьи зубы заболят.
Повторив это трижды, она встала и гордо прошла мимо нас, ещё сидящих на полу. У двери остановилась, оглянулась и говорит:
- Ну что расселись-то?! Пошли на улку!
Двор встретил нас криками мальчишек:
- Где вы там застряли? Всё готово уже!
Посреди поляны лежало полено, а через него - доска. На том конце её, который касался травы, аккуратной кучкой лежали коротенькие палочки. Второй конец доски торчал кверху. Нас ожидала игра «Двенадцать палочек». Встали в круг, и наш постоянный ведущий Вовка начал считалочку:
- На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты такой? Выходи поскорей, не задерживай добрых людей.
За играми мы позабыли о своих огорчениях. Утром я только поела, слышу, девчонки зовут меня выходить. Выбегаю, они стоят напротив нашего крыльца и смотрят в сторону ворот. На всех лицах - изумление и трепет. К воротам подходит понурая Дарья. Опухшая щека её подвязана тёплым платком!
Мы не злорадствовали. Наоборот, стало жаль тётю Дашу - всё же у неё скоро год, как погиб на фронте муж, отец Юрки. Она всякий раз, как получала за него деньги «по аттестату», на весь двор горестно причитала:
- На кого покинул ты нас, сирот, кормилец наш?!
Шло лето 1945 года.
Больше мы никогда так не молились, а скоро и совсем забыли об этом. Вспомнили недавно, когда Зойка пришла ко мне на юбилей. Похохотали всем столом и взгрустнули «родительской» песней - «Быстры, как волны, все дни нашей жизни».
МАСЛЯТА
_Это_наш_родной,_
_Родной_любимый_край!_
Летом 1945 года в двенадцати километрах от Тюмени был открыт пионерский лагерь - «Антипинский». В течение семи лет, начиная с самого первого заезда, я отдыхала в нём одну, а то и две смены. С транспортом тогда, говоря по-современному, была жуткая напряжёнка: автобус - редкость, отвозили и привозили нас то на грузовике, то на лошади, в телеге, а однажды мы домой возвращались пешком.
В первый раз сбор был объявлен по адресу «Осипенко, 1». На красивом, деревянном, «старинном», доме висела огромная, неуклюжая, непонятная вывеска с названием конторы, нас отправлявшей - «Промстрахкасса». Эта вывеска ужасно портила уютный дом! Позже в нём разместили детские ясли, и он сразу повеселел. У конторы было очень людно и шумно. Невдалеке стоял грузовик - «полуторка». Нас тесно усадили на сколоченные поперёк кузова деревянные скамейки. На машине, да ещё так далеко и надолго, я ехала впервые.
Большинство ребят были знакомы. Они громко разговаривали и смеялись, а когда выехали за город, стали петь - про костры, картошку, птицу чибис и ещё про многое другое. Я не знала этих песен, они нравились. А ещё очень нравились красные галстуки, хотелось иметь такой же и так же, чётко и красиво, взмахивать руку к голове и говорить при встрече: «Салют!».
Провожая меня, мама разговаривала о чём-то с высокой, стройной, светловолосой женщиной. Как оказалось, это была директор лагеря - Зинаида Дмитриевна. Я её запомнила очень хорошо - за доброту и улыбчивость. Она иногда подходила ко мне с каким-нибудь вопросом, видимо, по просьбе мамы: я оказалась самой малой в заезде, в школу пошла только осенью.
Место, где располагался лагерь, полюбилось сразу и навсегда. Недавно ездила в Антипино. Ностальгически пыталась отыскать хоть какие-то остатки той прелести. Увы! Унылые многоэтажки обступали меня. А тогда... Километра за два до лагеря начиналась сосновая роща. Высокая, золотисто-зелёная, полная света и хвойной свежести, она всегда радовалась нам! Здесь, на большой поляне, в углублении в виде звезды, зажигались наши вечерние костры, знаменовавшие начало и окончание смены или завершение игры, которую позже назвали «Зарница».
Сразу за рощей открывался прямоугольный травяной простор. В левой части его стояло деревянное здание деревенской школы, в нём размещались наши спальные, столовая и кухня. Посередине - трибуна и высокая мачта, на которую, под звуки горна и барабана, поднимался флаг пионерской дружины. Позади рощи, школы и трибуны шёл крутой берег Туры, заросший красиво цветущими кустами шиповника, калины и черёмухи. Рискуя свалиться, мы тайком совершали короткие спуски в это кустарниковое царство и находили там яркие, душистые, невероятно вкусные ягоды земляники!
Справа простор заканчивался большим оврагом. По краям его росли высокие сосны. Спускаясь, они становились всё меньше и в самом низу превращались в пушистую поросль. Дно оврага было мягким и пёстрым - от насыпавшейся пожелтевшей хвои и пробивающейся сквозь неё травы с белыми и розовыми шариками клевера, по-нашему - кашки. Множество тропинок сбегало ко дну со всех сторон. По самой широкой мы ходили к реке купаться: девочки шли степенно, о чём-нибудь рассуждая, мальчишки бежали вприпрыжку, с гиканьем обгоняя нас, размахивая саблями из веток и воображая себя чапаевцами.
Самым запомнившимся мне событием той смены был необычный сон-час, устроенный, из-за жары, прямо в овраге. Принесли матрацы, уложили их на дно, и - мир перевернулся! Сосны, многократно удлинившись, придерживали своими вершинами далёкое-далёкое небо. В обрамлении зелёных, пушистых веток оно казалось голубым зеркалом, и я пыталась разглядеть в нём себя. Когда все угомонились, стало слышно, как сосны шепчутся с ветром, радуясь нашему вторжению и наблюдая за нами. А мы радовались им и тоже наблюдали. Уже задрёмывая, вдруг ощутила необычный приятный запах и посмотрела на землю. У самого изголовья стояли малюсенькие, мягкие и нежные сосёнки и ёлочки. Под одной из них увидела крошечные, лоснящиеся светло-коричневые головки. Они скользнули мне в руки, такие упругие и душистые! Впервые видела я это чудо, но как-то сразу поняла - маслята! Мне хотелось закричать, показать всем мою находку, но был сон-час, и я радовалась молча. С тех пор маслята - мои самые любимые грибы - милая, светлая память о детстве, о пионерском лагере «Антипинский».
«ПИОНЕРСКАЯ» ПЕСНЯ
_А_море_бурное_ревело_и_стонало..._
У Зельды Израилевны, маминой приятельницы, была взрослая дочь - удивительная красавица: высокая, стройная, с огромными чёрными глазами и тёмными вьющимися волосами ниже плеч! Как-то пришла она к нам днём. Я была дома одна: накануне приехала из пионерского лагеря. Шурочка, так звали её и взрослые, и дети, спросила, когда мама приходит с работы, а потом села на стул и стала задавать мне разные вопросы - как было в лагере, что интересного, какие пели песни? Я отвечала, что в лагере было хорошо, песни пели разные, но самую лучшую я выучила перед отъездом.
- Так, спой же её мне, - попросила Шурочка.
- Но она длинная! - говорю я с сомнением.
- Ничего, - отвечает, - я не тороплюсь, пой! Мне нужно Юлию Дмитриевну дождаться.
- А петь с выражением? - спросила я.
- Ну, конечно же с выражением, Милочка! С самым настоящим выражением!
Я начала: «Они стояли на корабле, у борта. Он перед ней, с протянутой рукой. На ней был белый шёлк, на нём - бушлат потёртый, он говорил с тревогой и мольбой...». Любви в песне не получилось, окончание было ужасным - «и бросил леди он в бушующий простор! А море бурное ревело и стонало, на скалы с грохотом летел за валом вал! Как будто море жертвы ожидало. Стальной гигант качался и дрожал!».
Я допела. Шурочка поинтересовалась, кто же выучил меня такой интересной песне. Отвечаю, что её пели в своей палате девочки из первого отряда, я слышала несколько раз и заучила.
- А в каком отряде была ты?
- В третьем, в самом младшем.
Тут пришла мама, и я убежала: девчонки уже не раз кричали - выходить.
Через какое-то время у нас были гости - на папин день рождения. Была и Шурочка. Когда все вместе спели «Из страны, страны далёкой», «Вечерний звон» и «Быстры, как волны, все дни нашей жизни», а мама спела романсы, Шурочка говорит: «А пусть- ка нам Милочка споёт песню про море бурное». Все удивились: никто не знал такой песни. Я, смущаясь, но с удовольствием запела. Меня хвалили и смеялись - вот так пионерская песня! Шурочка рассказала, как узнала эту песню она.
С тех пор в нашем семейном репертуаре был и мой номер. Кто-нибудь всегда говорил: «Ну, Мила, давай твою - пионерскую». Голос у меня слабоват, не пионерский, скорее, это походило на декламацию. Но, каким украшением был папин аккомпанемент! Его гитара, действительно, мощно, зримо воспроизводила и бурное море, и грохот его валов, в котором тонули последние слова песни: «и выбросило труп в прекрасном шёлке на каменный гранит прибрежных скал!»
ВСТРЕЧА
_Слети_к_нам,_тихий_вечер..._
Первым пионерским лагерем у нас был «Онохинский» - близ одноимённой деревни, на берегу Пышмы. Тюменские школьники ездили в него ещё до войны. После Великой Отечественной лагерю присвоили имя Героя Советского Союза, партизанки, Зои Космодемьянской.
Я была в «Зое» в 1952 году. Звёздным часом каждой смены для старшего отряда был поход на Караульную гору. К нему начинали готовиться сразу после заезда. Рассказывалось, что гора названа в честь казачьих караулов войска Ермака. Приводились какие-то подробности их пребывания там. Девчонок же больше волновало другое: слухи, будто в тех местах водится рысь. Она, якобы, прыгает по деревьям и, случается, нападает на людей. Мы втайне побаивались возможности такой встречи, хотя и допускали, что это выдумки мальчишек: им хотелось идти без нас. Во время похода величавые сосны, ягодные поляны, песенные привалы с чаепитием у костра отогнали наши страхи. Вернулись все очень довольные.
На территории лагеря я любила гулять в парке. Там был деревянный горбатый мостик. Маленький, старый, местами поломанный, он буквально притягивал меня. На красивых точёных столбиках лежали узкие перила, всегда тёплые и шершавые, потрескавшиеся от дождя, солнца и ветра. Скользя по ним рукой, я доходила до самого высокого места и смотрела вниз, на неглубокую канавку. Её зелёные склоны были усыпаны множеством солнышек-одуванчиков, преображавшихся потом в прозрачные шарики, которыми любил играть ветер. Мне нравилось наблюдать, как от его порывов шарики взрывались, а их лёгкие осколочки разлетались в разные стороны.
Когда мама приехала на родительский день, я сразу привела её сюда. Она разволновалась и рассказала, что давно знает эти места и что прежде здесь была дача купца Текутьева. Отец мамы лечил Андрея Ивановича и потому со всей семьёй часто подолгу гостил у него. Тогда под мостиком протекал ручей, прозрачный и говорливый. Текутьев очень любил его и не однажды говорил: «Пока журчит мой приятель, я жив буду». Ручей регулярно тщательно чистили, он радовал всех своей вкусной водой и весёлым нравом.
- Здесь и кружка всегда висела на длинной цепочке, но нам нравилось пить из ладошек, - добавила она.
По тропинке молча, медленно идём к берегу. Через какое-то время мама задумчиво говорит:
- Как любила я кататься по Пышме на лодке! Сколько жёлтых кувшинок и белых лилий привозили всегда. А у самого края берега стояли качели - жутко и радостно было взлетать на них над рекой!
Останавливаемся у просторной деревянной беседки, похожей на кружевную сказку - так нарядно- узорчиво выточена она! У нас в ней проходят звеньевые сборы. Мама радуется беседке, как близкой подружке!
- А прежде, - вспоминает она, - беседка была густо увита душистым горошком и огненной настурцией, благоуханная красота её всех изумляла! Вечерами мы собирались здесь у блестящего шумного самовара, пили чай со сливками, с пышными, горячими калачами. Частенько певали - «У зори, у зореньки», «Слети к нам, тихий вечер». А иногда читали вслух книги.
Мама смолкает, улыбается, растерянно и грустно, глаза влажно сияют. Её волнение передаётся мне: по-иному вижу я любимый мостик и беседку, цветочную полянку и сосны.
Так, в старом парке, на берегу реки, неожиданно встретились две юности - мамина и моя.
ТЁТЯ СОНЯ
(Из впечатлений тюменской девчонки)
_До_встречи,_до_встречи,_
_До_полной_Победы,_
_До_вечера_после_войны..._
Женщины нашего двора считали её чудаковатой, а я - очень любила. Сначала за необыкновенную дочь, а потом...
Дочке тёти Сони шёл восемнадцатый год. Имя её было красивым и тогда редким - Вика, Виктория! В сороковые годы люди, в основном, выглядели серо: в телогрейках, в неярких платьях. Вика всегда была в светлом. Волосы пышные, тёмные с золотистым отливом. Лицо бледное, но с постоянным нежным румянцем. Глаза огромные и яркие - сами карие, а белки, как снег, и чуть с голуба. Чёрные длинные ресницы красиво загнуты. Брови - две тоненькие веточки. Если мы встречались глазами, всегда казалось, будто она спрашивает: «Как удивительно хорошо сегодня, правда?». Я мысленно отвечала: «Да, да, очень!». Но говорили мы редко и даже не припомню, о чём. Ужасно нравилось просто видеть её. Я знала, когда они с матерью проходили мимо нашего двора, и поджидала у окна, а то и выбегала за ворота - поздороваться. Смотрела им вслед, пока не исчезали: прямая, твёрдо, гордо ступающая мать и тоненькая, будто летящая, дочка. Запомнились красный узкий поясок Вики и косы, пересекавшие его двумя живыми ручейками.
Мы жили на улице Свердлова, там, где сейчас строится музейный комплекс, напротив гостиницы «Прометей». Они - в больнице, где тётя Соня работала, в самом большом и красивом здании ближайшей округи. Адрес так и значился: Больничный переулок, 1. Теперь такого переулка нет, а самый высокий дом нашего детства, затерялся, став вдруг самым маленьким среди кирпичных громад современности. Но, слава Богу, сохранён. Как и прежде, белеет: в те давние времена - величаво, сейчас - трогательно. В нём дорогая аптека. Адрес новый - Елецкая, 1.
Весной 1946 года Вика умерла - от туберкулёза. Нас впервые пустили в больницу - проститься. Она лежала посреди комнаты, как спящая царевна: поверх кружевного покрывала текли косы, на груди лежали две атласные розы цвета её бывшего румянца.
Осиротев, тётя Соня как будто уменьшилась. Враз поседевшую голову навсегда покрыл чёрный гипюровый шарф. Не в силах оставаться в той комнате она стала ночевать у кого-нибудь из знакомых. Мама предложила ей пожить «до лучших времён» в нашем кухонном закутке, что образовался благодаря перегородке между окном и углом русской печки. Поместились кровать, стол и стул. С занавеской на окне стало даже уютно.
Без Вики жизнь тёти Сони заключалась в работе и... кино. Она ничего себе не готовила. Покупала только хлеб и молоко. Ела мимоходом и ежевечерне ходила в кино. Часто на два сеанса сразу. Об увиденном никогда ни с кем не говорила. Да и видела ли что там?! Воскресенья проводила на кладбище - непременно одна и в любую погоду.
Кинотеатров в городе было три: «Темп» - там, где он находился до недавнего времени, на углу улиц Республики и Дзержинского, «ВЛКСМ» (имени Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи) - здесь же, только на втором этаже, и «Победа» - красивое, старинное деревянное, очень просторное здание с большим мезонином. Оно стояло в створе улиц Свердлова и Пристанской, у Масловского взвоза.
Изредка, и это было величайшим событием, тётя Соня брала с собой в кино меня. Особенно запомнились три фильма - из трофейных. Первым был «Грёзы» - о жизни немецкого композитора Роберта Шумана. Содержание и музыка ошеломили: непередаваемые радость и печаль одновременно переполняли меня! Вторым - «Принц и нищий» - тоже замечательный, но по-другому. Третий - «Весенние дни»! Восторг от того, что увидела и услышала, был беспределен: красота актрисы Джаннет Макдональд, игравшей оперную певицу, её голос, романтические, благородные отношения между героями, множество прекрасных мелодий! Я (уже одна) посмотрела фильм трижды и собиралась ещё, но мама, разоблачив «нецелевую» трату денег, что давались на школьные обеды, наложила запрет, и очередной сеанс состоялся без меня.
С тётей Соней мы расстались, когда к ней приехала родная сестра. Они совсем не были похожи. Хозяйка «до мозга костей», голубоглазая, светловолосая, глубоко верующая и тоже одинокая, тётя Маруся совершенно изменила жизнь старшей сестры. Вскоре после приезда она очень удивила меня и обрадовала, устроив необычное угощение.
- Завтра Пасха, - сказала она, - я иду «ко Всенощной», дождёшься, будем «разговляться». Слова непонятные и загадочные! Повязав голову праздничным белым платком, тётя Маруся ушла, а мы остались дома. Я что-то читала _вслух_ тёте Соне, но всё ожидала чего-то необычайного, и оно действительно произошло. Возвратилась тётя Маруся очень поздно, радостная и просветлённая. У нас уже второй раз закипал самовар. На столе из развязанного узелка появились разноцветные яйца и красивый, круглый, высокий, белый, в разноцветных пылинках, хлеб! Увидев крайнее моё изумление (в послевоенное время и простой хлеб ещё был для нас лакомством!), она сказала:
- Это кулич. Христос Воскресе! - и трижды поцеловала меня. Никогда в жизни, не было всё это вкуснее, чем в ту, первую в моей жизни, Пасхальную ночь!
Вскоре сёстры купили домик на Заозёрной улице. Хозяйский талант тёти Маруси развернулся в полную силу. Тётя Соня во всём ей подчинялась, в кино ходила реже: из Зареки не наездишься - на лодке переправляться надо было. Я иногда навещала их. Принимали очень радушно, угощали картошкой, капустой, огурчиками, выращенными на своём огороде. Оставляли ночевать и тогда, вечером, все вместе, мы слушали по радио «Театр у микрофона». Какая чудесная передача была! «Старуха Изергиль», «Поддубинские частушки», «Маленький принц» и ещё многое - всё в исполнении великих русских артистов, с прекрасным музыкальным сопровождением!
В последний раз вместе мы ходили в кино году в сорок седьмом, в «Победу». Шла светлая, радостная, «наша» картина «В шесть часов вечера после войны». Играли любимые артисты - Марина Ладынина и Евгений Самойлов. Помню, вышли на улицу просто счастливые, и денёк выдался под стать - солнечный, весёлый. Тётя Соня заторопилась в свою Зареку. Я проводила её до перевоза. Когда лодка отчалила от берега, помахала рукой, поднялась по крутой, высокой лестнице, что выходила на Ильинскую (ныне - 25-го Октября), помахала ещё раз. Она ответила взмахом платочка - значит, следила, увидела мой прощальный сигнал. Лодка была уже на середине реки, и я пошла домой, с удовольствием вспоминая подробности фильма и мелодии его песен. Особенно - сразу запомнившееся: «До встречи, до встречи! До нашей Победы! До вечера после войны!».
Дома тётю Соню ждал сюрприз - пятилетний племянник Феликс, привезённый из Казахстана от заболевшего двоюродного брата. Фелька - так стала звать его заречная ребятня, очень оживил жизнь сестёр. Я продолжала изредка бывать у них. Чувствовалось, что тётя Соня понемногу оттаивает. Феликс прожил с ними до армии, рос здоровым, смышлёным, работящим, а потом уехал на Север. Тётя Маруся, хоть и была младшей, вскоре умерла, а тётя Соня прожила до глубокой старости, успела поводиться с Фелькиными детьми. Они и проводили её в последний путь. Об этом я узнала от своей сестры, по приезде из очередной командировки. После института и рождения сына лишь раза два-три мельком виделась с ней. Обе искренне радовались встречам. Сейчас так сожалею, что сама-то не догадалась сводить тётю Соню в кино да и проводить «до последней берёзки» не довелось. Лишь на всю жизнь осталась глубокая благодарность и удивление: в какие счастливые мгновения для меня обратилось её горестное пристрастие к кино! Поистине - «Нам не дано предугадать...»
ЛЕВКОИ
(Дачный мотив)
_Чуть_белеют_левкои_в_голубом_хрустале..._
В дачных автобусах жизнь особая. Как-то пришла в голову мысль о том, что дачники с букетами никогда не ссорятся. Когда едут «туда», бывает разное, а вот «обратно», да с букетами - все улыбчивы, умиротворённы. И - приятное наблюдение: как бы ни был обилен урожай плодов, наибольшую гордость и радость вызывают именно цветы. А если они ещё чем-то необычны, то _уж_ слаще бесед не бывает.
В один из дней бабьего лета, с радостью отсидев три последних перегона, когда освободили места владельцы более близкого пятисоточного счастья, вышла я на конечной, нашей, остановке. Иду и напеваю тихонько. Обгоняет дальняя соседка:
- Чему это вы так радуетесь?
- Жизни, - говорю, - разве этого мало?!
И правда - _сухо,_ солнечно, воздух душистый, небо ясное, паутинки вьются - восторг да и только!
Дела закончила пораньше и не летела ветром, как обычно, а шла медленно, степенно, оглядывая соседние участки: нет ли чего распрекрасного - полюбоваться или новенького - перенять. Рябина у Гали рдеет, покачивает гроздьями приветливо, будто говорит - приходи завтра, жду! Ивановы клёны осыпали резными золотыми червонцами - богатей! За мгновение жаркий букет набрала! Заходящее солнце калиновые кисти у Ольгиного крыльца в рубиновые серёжки превратило - наряжайся! Огненные настурции Раисы пышным ковром расстелились - присядь, отдохни!
- Некогда, мои милые! Спешу! Простите! До завтра, родные, не серчайте!
Повернулась, смотрю - Ирина у самой калитки два куста зимних астр посадила. И не замечала их раньше, а они стоят, усыпанные звёздами, один - фиолетовыми, другой - белыми. Ну, точно - жених да невеста! На меня - ноль внимания, тянутся к солнышку, смотрят на него счастливо.
«Живите долго, славные, любите! До завтра!»
Вдруг - нежные далёкие звуки с небес - журавушки! Господи, бывает же столько радостного и враз! Видно, не только вставать рано, но и завершать труды вовремя - благодать!
Подхожу к остановке, усаживаюсь на скамью. И место есть, и время - чудеса! Глянула в лесок на развилке - липы обнажились, стоят по щиколотку в золоте. А берёзки медлят: кружит ветерок их листочки осенними бабочками. Успокоятся лёгкие, припадут к земле и платом оренбургским укроют родимую.
Знакомый аромат отвлёк от леса. Женщина спрашивает последнего, а в руке - ветка в пышных белорозовых розетках.
- Боже, это же левкои! - вырывается у меня.
- Да, - говорит, - махровые. Всё лето не цвели: дожди замучили. Чуть не вырвала как-то с досады! А за неделю тепла поднялись, да расцвели, да заароматили. Соседи спрашивают - что у тебя там разблагоухалось под осень?! Остановка оживилась:
- А ну покажите! Дайте понюхать!
- Как садить, когда? Семенами или рассадой обязательно?
Гордая обладательница душистой радости всё повторяет:
- Махровые. Вот только расцвели. Рассадой садила, в июне.
В автобусе сели рядом. Вдыхаю давно любимый аромат, прикрываю глаза и... уношусь в юность. Я у Ирины, любимой школьной подруги, в доме Аверкиевых, на Свердлова. В окна смотрит крест круглой Всехсвятской церкви. Чистая светлая комната с кружевными салфетками, тюлевыми шторами на окнах и слониками на комоде. Патефон с крутящейся пластинкой. Нежная мелодия от скрипок. Такой же нежный высокий женский голос грустно выводит: «Чуть белеют левкои - в голубом хрустале...»
Меня как-то особенно волнует, что левкои - в _голубом_ хрустале.
«ИЗ ПЯТИ ПЯТЬ»
_А_за_лесом,_где_закат_дымится,_
_Расцвела_певунъя-кружевница..._
Из всех искусств женского рукоделия наиболее любимо мною - вязание. На мастеров этого увлечения всегда смотрю с обожанием, умиляюсь резвости их пальчиков и изобретательности ума. Сама за всю жизнь создала только два «шедевра». Первый - подушечка для иголок - до сих пор забавляет меня на даче. Судьба второго - шапочка «Чалма» - оказалась трагичной. Я с воодушевлением трудилась над ней, руководствуясь невероятно удачным, по тем временам, приобретением - журналом «Вязание». По причине вывиха правого голеностопа сидела дома и вдруг обнаружила, что не только понимаю написанное про эту шапочку, но у меня ещё и всё, или почти всё, получается! В отношении отдельных терминов консультировалась со знатоками по телефону. Ах, какое восхитительное бело-розовое переплетение появилось надо лбом моим, когда надела готовую «Чалму»! Несколько огорчило лишь то, что шапочка оказалась великоватой, но я быстренько сделала аккуратную складочку на затылке и той же пряжей тщательно проштопала её. И надо же, именно эта складочка ужасно оскорбила моих консультанток! Они потребовали немедленно аннулировать плод моего двухнедельного «непосильного труда» путём его распускания! Когда же я отказалась, тайно, жульнически, совершили это злодейство, велев мне самой срочно восстановить головной убор - «по- нормальному, для твоей же(!) пользы»! Вот на это у меня, как сказала бы незабвенная тётя Даша, остроязычная соседка по двору нашего детства, «терпежу не хватило». Я осталась без чалмы!
Так и не иметь бы мне вязаной вещички в своём гардеробе, если б не приехала в гости родственница и не привезла подарок от однокурсницы, с которой мы пять лет проспали, голова к голове, на койках студенческого общежития.
Светлая кофточка, связанная Валей-искусницей из редчайшей тогда «объёмной» пряжи, потрясла моё воображение! Едва дождавшись следующего дня, я нарядилась в неё и предстала перед коллективом. Обновка была замечена сразу и одобрена - безоговорочно и бурно. Все смотрели с восхищением. Знатоки вязанья подходили, разглядывали вблизи, трогали, гладили и говорили все почти одно и то же:
- Что это за рисунок?! Вроде, из пяти пять и, вроде, не он! Странно.
Я радостно улыбалась и думала, про себя:
- Ну, Валька! Ну, удружила! Вот молодец!
В тот день мне предстояла поездка в спортивный лагерь, у деревни Каменка. Дорога туда, вернее, её разнозелёное и многоцветное сопровождение по обеим сторонам, яркое небо впереди и сквознячок в опущенные стекла, всегда приятно возбуждали. Водно-небесно-лесистый пейзаж территории лагеря - завораживал. В ясную солнечную погоду, что установилась тогда, эти ощущения были особенно остры! Из благоговейного созерцания меня вывело приветствие идущей от корпуса медсестры:
- Здравствуйте, добрый день! Ах, какая на Вас кофточка! Я просияла в ответ и принялась объяснять историю появления обновки, а она, видать, тоже искушённая в рукоделии, всё приглядывалась к рисунку и говорила:
- Вроде бы, из пяти пять, но, вроде, и нет! Попросите Вашу подругу прислать схему рисунка.
Я обещала. Фразы «схема рисунка», «из пяти пять» воодушевляли и будоражили.
Домой влетела с возгласом:
- Галка, кофта произвела фурор! И, знаешь, никто не мог понять рисунок вязки. Все говорили о каких-то из пяти пять, и все тут же сомневались!
Серьёзная моя Галя, не спеша, подходит, минуту вглядывается в кофту, а потом спокойно произносит:
- Люся, ты надела её наизнанку...
Ещё минута прошла в торопливом, молчаливом переодевании, а завершилась обоюдным хохотом вперемешку с брызгами из глаз!
Но Валентина - а! Ни одного узелка с изнанки! Вот оно - Настоящее Искусство!!!
ЭТИ ГЛАЗА НАПРОТИВ
_У_меня_под_окном_расцветала_сирень..._
Эту песню я слышала в детстве. Много позже она стала причиной чудесного преображения человека, которого, как мне казалось, я хорошо знала.
Молодым специалистом мне посчастливилось работать в одном кабинете с настоящим профессионалом нашего дела. Судьба этой женщины была схожа с судьбами миллионов её сверстниц. Всю войну Екатерина Капитоновна прошла с медсанбатом. Потом работала, растила дочь, живя в коммуналке с кухней на семь столов и удобствами во дворе. Квартиру - «изолированную с двумя смежными комнатами», как тогда говорили, получила перед самой пенсией. Внук Павлушка всем сообщал:
- Бабе дали каттиру, - и важно добавлял: - Измирную.
Уважаемая, хорошо известная в медицинских кругах города Е.Ка., так называли мы её между собой, говорила всегда чётко, веско, по делу. В бабьих пересудах никогда не участвовала. Глупую напыщенность могла одной фразой, а то и просто взглядом, урезонить. Я почитала Е.Ка. и очень привязалась к ней, хотя иногда перепадало и мне. Бывало, сидим, работаем. Она сосредоточена на своде отчётов - пощёлкивает костяшками счёт. Тут я пылко обращаюсь к ней с каким-нибудь вопросом, убеждённая, что и для неё насущным. Е.Ка. лишь глянет из-под очков, я - как прохладный душ приму. Потом, закончив неотложное, обязательно спросит:
- Ну, что там у Вас за нелепости приключились? И в момент всё расставит по своим местам. Легко и просто.
Была у меня привычка: ни с того, ни с сего, запеть, подчас в совсем неподходящий момент. Однажды, в ходе серьёзной работы, вдруг и замурлыкала:
- У меня под окном расцветала сирень, распускались душистые розы.
Взгляд в сторону Е.Ка. - слава Богу, не слышит. Я - ещё тише, ещё душевнее:
- А на сердце моем пробуждалась любовь, пробуждались весенние грёзы.
Снова взглянула с опаской и смолкла. Через минуту слышу:
- Что же дальше не поёте?
Как гром среди ясного неба!
- А я больше не знаю, - говорю.
И тут уж совсем невероятное - Е.Ка. запела: «Сколько радости, счастья узнала с тобой В эту встречу для нас роковую,
Но не быть вместе нам, не встречаться весной, Потому что ты любишь другую!»
Дело в том, что в наших празднично-коллективных застольных хорах Е.Ка. не участвовала, а тут - запела! Голос оказался приятный - низковатый такой, бархатный. И столько было в нём нежной душевности, что я буквально замерла. А, взглянув на Е.Ка., увидела сквозь круглые стёкла немодных её очков совершенно незнакомые глаза. Всегда считала их тёмными, вернее, даже и не знала, какие они. Сейчас же на меня смотрели сияющие глаза того самого чайного цвета, о которых так светло и нежно пропел на весь Союз несравненный Ободзинский.
Улыбнувшись, видимо, моей реакции на её пение, Е.Ка. опустила глаза к своим таблицам.
Я ужасно мучилась желанием сказать что-нибудь необыкновенное, но язык не шевелился! В голове же вертелась вдруг ставшая такой понятной, давно услышанная или прочитанная где-то фраза: «Каждый человек - суть Вселенная».
«ВЕЙ ВЕТЕРОК»
В самом начале пятидесятых годов уже прошлого столетия в Тюменском драмтеатре, на углу улиц Первомайская и Герцена, была поставлена пьеса Яна Райниса «Вей ветерок» - о жизни латвийских крестьян и рыбаков. Мы пошли на неё всем классом. Спектакль очень понравился, но особенно - песня, грустная и нежная. Её пел главный герой - Улдыс. Долго-долго песня звучала во мне и всё больше нравилась. Потом ушла, но неожиданно вернулась - через несколько лет.
На городском вечере, посвящённом выпускникам школ Тюмени, в большом-большом зале старой ещё филармонии, пригласил меня на танец высокий незнакомый блондин. Мы легко, с удовольствием вальсировали по большому кругу. Когда отзвучала музыка, и он через весь зал провожал меня до места, я вдруг, не знаю даже почему, тихонечко запела эту песню. Парень от неожиданности остановился и, удивлённо улыбаясь, сказал:
- Как! Откуда Вы знаете эту мелодию?!
- «Вей ветерок», - отвечаю, - песня из спектакля. С детства мне нравится.
- Да ведь это же наш гимн! - как-то очень симпатично и радостно сказал молодой человек. Мы подходили к моим соученицам, сигналившим, что пора уходить. Он поблагодарил, попрощался и отошёл. Пока бежали одеваться, кто-то из девчат спросил:
- Хорошо танцует?
- Очень! - отвечаю.
- Немудрено, - сказала она же, - прибалт! Верно, знакома была с ним. Позже я узнала, что мелодия песни, действительно, была гимном Латвийской ССР.
Ещё раз, через много-много лет, песня снова вернулась ко мне, так неожиданно и приятно.
В 2009-м году члены краеведческого клуба «Тюменская старина» собрались в новом, прекрасном здании театра, чтобы познакомиться с ним и припомнить былое - наши театральные впечатления школьных, военных и послевоенных, лет. Когда в конце встречи слово дали мне, я рассказала о своих любимых спектаклях: «Аленький цветочек», «Великий инквизитор» и - «Вей ветерок». Песню из последнего тихонечко напела:
Вей-вей, ветерок,
С волной споря,
Неси челнок
Прямо в море...
И вдруг из рядов поднимается старейший артист театра Вениамин Панов, он выступал в самом начале встречи, и говорит:
- Это я играл Улдыса в том спектакле и пел эту песню.
Зал - загудел! «По требованию» мы продолжили песню дуэтом.
«Мои мимолетности»
_КУТУЗОВЫ_ЮЛИЯ_ДМИТРИЕВНА,_ГЕННАДИЙ_СЕРГЕЕВИЧ_1924_Г._
_ДЕТИ_КУТУЗОВЫ_(СЛЕВА_НАПРАВО):_НИНА,_ДИМА,_МИЛА,_ТОЛЯ,_АИДА_1940_Г._
«ВЕЙ ВЕТЕРОК»
_ЧЛЕНЫ_КРАЕВЕДЧЕСКОГО_КЛУБА_«ТЮМЕНСКАЯ_СТАРИНА»_В_ДРАМТЕАТРЕ_
_ВСПОМИНАЕМ_ЮНЫЕ_ГОДЫ_И_ПОЕМ_С_АРТИСТОМ_ВЕНИАМИНОМ_ПАНОВЫМ_ФОТО_Н.Л._АНТУФЬЕВОЙ_2009_Г._