437 Заворотчева По сибирскому времени
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ПО СИБИРСКОМУ ТРАКТУ
ЕВЛАНИЯ
Евлании предстоял трудный день. Она явилась мне, словно живая, из смури тяжкого сна, и я, обрадовавшись светлому воспоминанию, проснулась в предощущении помощи.
В последнее время мне стало резко не хватать открытости в людях. Психологические раскопки привели вот к чему: люди отчего-то стесняются эмоциональной раскрепощенности. А тут еще встретилась одна интересная старушенция, которая подлила масла в огонь:
— Болеют нонче люди много. А пошто? А по то, что думают одно, а говорят друго. Вот у их душа-то мнется, мнется да и сморщивается, а в тех морщинах болячи и копятся…
Наверное, Евлания Кузьмовна всегда жила во мне как знание, как розовое утро и вера в активную человеческую доброту. Есть ведь неовеществленная, незаметная и тихая причастность людей друг к другу, даже между ушедшими и ныне здравствующими.
Я, начинающая журналистка, увидела ее, едва вышла из автобуса, который привез меня в командировку. О чем предстояло писать? О том, как в хозяйстве досрочно справились с севом и хорошо подготовились к заготовке кормов.
Надо было разыскать секретаря парткома Евланию Кузьмовну, о которой ходили легенды, мол, там директор чистый нуль без Евлахи.
По деревенской улице шла немолодая женщина с балалайкой и играла «Мотаню». Я шла в некотором отдалении от нее и с удивлением замечала, как из калиток поспешно выскакивают мужики, женщины, дети. Шли они в том же направлении, что и женщина с балалайкой.
Вот за этой толпой я и пришла точнехонько к правлению колхоза. Уже вечерело. Рабочий день кончился.
Женщина взошла на крылечко и улыбнулась всем, кто собрался. А потом заговорила:
— Пока коров не пригнали, давайте поговорим. Отказали нам в районе со строительством мостка через Ручей. Мосток-то, сами знаете, завалился еще в прошлом году. Техника на уборку матерая приходит, теперь наши латки на мосту опадут и страда у нас, сами понимаете, осекется. Давайте покумекаем, как будем сами мосток ладить.
Я поняла: это — Евлания.
Чуть поодаль, на отшибе, раздумчиво пыхая табаком, стояли несколько стариков.
— Евлаха, а как насчет помощи нам, пенсионерам, с сенокосом? — степенно осведомился один из стариков.
— Нынче решили на правлении вообще всем колхозникам сено заготовить, чтоб не мотались на свои клочки. Никого не обделим, и рваться между своим и колхозным никто не станет.
— Тогда, Евлаха, об чем речь, мы с мужиками и мосток энтот срубим, чтоб только задержки с лесом не было, — оживились старики.
— Вот уж спасибо, дорогие мои, — прочувствованно сказала Евлаха.
Говорили о том, что сенокопнители надо быстрей доремонтировать, да повариху на полевой стан надо брать не из своей деревни, а из другой бригады, ту, что лонись вкусно кормила, да чтоб школьники в обед приезжали с концертами.
— Лена, как у тебя с агитбригадой? — спросила Евлания девушку, по виду школьницу.
— Уже репетируем, — успокоила девушка.
— Ладно, послушаем. Утром ты и завклубом — на разнарядку. Где это она, кстати, а? — строго оглядела всех парторг.
— Да у нее парнишко, слышь, с заплота в крапиву пал, так она с ним отваживается, орет, слышь, парнишка-то не своим голосом, — пожалела какая-то женщина.
От околицы донеслись удары бича, замычали коровы, заблеяли овцы и все снялись со скамеек, дружно обнимавших крыльцо с двух сторон.
Что это было: собрание, беседа, сход? Меня поразило одно — какая-то открытая жизнь деревни, людей.
Евлания Кузьмовна, когда все разошлись, присела с балалайкой на скамейку и знакомство наше началось не с рассказа парторга о том, как люди работали на севе, а с балалайки. Евлания Кузьмовна сыграла мне разудалые частушечные разливы и пояснила, что именно под них пошли в поле трактора с сеялками. А потом была «борозда» — праздник, когда сев закончился, и мужики схлестнулись, как показывают в кино про прежние времена, локоток к локотку — кто кого осилит, так всех победил Соломониды сын. И то не диво. Соломонида в войну вместо домкрата поднимала телегу с мешками пшеницы, и под телегу подводили новое колесо, если старое хрупало посередь дороги. И про то рассказала, что если кто строится, то на новоселье идут всей деревней и уклад прежний не меняют. Раньше на новоселье мешок соли дарили — чтоб в достатке жили, поверье такое. Теперь соль — не соль, а кто телочку, кто баранчика с ярочкой, а кто и садину, то бишь геранку огненно-красную, принесет. А уж если не едут к ним выставки всякие, то не скукожились в той деревне, не обеднели — взяли да устроили выставку дуг и сбруи. Старики притащили сбруи-звезды кованые, заклепки рифленые. И чего тут удивляться: эвон, в деревне-то, почти у каждой избы мастерские-малухи. Кто колеса делает, кто оси тешет, кто полозья для саней. По малой цене — колхозу, по большей — для тех, кто это ремесло забыл. И лошадок, как ни трудно было с планом по мясу, не извели…
И как-то позабыла я спросить: а за счет чего сев раньше всех закончили, и кто отличился особенно, и какие резервы еще не использовали. Все обычные слова вылетели. Сидела, слушала Евланию, раскрыв рот от удивления. Пошли по деревне — ни разу не споткнулась, широко да вольно, ничего нигде не валяется. Скамеечек обочь дороги полно, даже и в промежутке между домами. А вот наглядной агитации что-то не видно было.
— Скромная у нас наглядная агитация, это верно. Только это как посмотреть. Вот ездили мы к соседям по обмену опытом. Наглядная агитация у них — пять тыщ отдали художнику за картинки. А я поставила доярочку из того колхоза, куда приехали, спиной к наглядной агитации, где картинки, и спрашиваю: «Скажи, милка моя, что там нарисовано да про что прописано?» А она захлопала ресницами и вспомнить не может. А ведь тот колхоз во всех докладах хвалили за оформление наглядной агитации. Разве ж все дело в картинках, а? — и она с любопытством посмотрела на меня.
Мне не хотелось уезжать из колхоза, в котором никогда не вывешивают объявлений о предстоящем собрании, где есть «думачи», где парторг одной лишь балалайкой дает знать, что ей надо поговорить с народом. Здесь чуть что — сразу к Евлании и жалоб в район не пишут. И школьников в колхозе включают в одни звенья с родителями, и от посевной до уборки узнают они весь цикл работ на земле.
— А что ты думаешь, — говорила мне на прощание Евлания Кузьмовна, — когда с человеком говоришь через стол, он завсегда это расстояние чувствует. А если к нему открыто — его и беда обежит, потому что даже беда чует, когда люди сильны друг другом…
Редактор, когда я принесла материал в газету, недовольно сказал:
— А где дело? Тут одни, понимаешь, эмоции.
* * *
Спустя годы, привез меня автобус в колхоз «Искра» Ишимского района. В своих поисках-скитаниях я нашла Марию Ильиничну Желудкову, колхозного парторга, зовущего людей на сход балалайкой.
Да, люди сильны друг другом.
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ПО СИБИРСКОМУ ТРАКТУ
ЕВЛАНИЯ
Евлании предстоял трудный день. Она явилась мне, словно живая, из смури тяжкого сна, и я, обрадовавшись светлому воспоминанию, проснулась в предощущении помощи.
В последнее время мне стало резко не хватать открытости в людях. Психологические раскопки привели вот к чему: люди отчего-то стесняются эмоциональной раскрепощенности. А тут еще встретилась одна интересная старушенция, которая подлила масла в огонь:
— Болеют нонче люди много. А пошто? А по то, что думают одно, а говорят друго. Вот у их душа-то мнется, мнется да и сморщивается, а в тех морщинах болячи и копятся…
Наверное, Евлания Кузьмовна всегда жила во мне как знание, как розовое утро и вера в активную человеческую доброту. Есть ведь неовеществленная, незаметная и тихая причастность людей друг к другу, даже между ушедшими и ныне здравствующими.
Я, начинающая журналистка, увидела ее, едва вышла из автобуса, который привез меня в командировку. О чем предстояло писать? О том, как в хозяйстве досрочно справились с севом и хорошо подготовились к заготовке кормов.
Надо было разыскать секретаря парткома Евланию Кузьмовну, о которой ходили легенды, мол, там директор чистый нуль без Евлахи.
По деревенской улице шла немолодая женщина с балалайкой и играла «Мотаню». Я шла в некотором отдалении от нее и с удивлением замечала, как из калиток поспешно выскакивают мужики, женщины, дети. Шли они в том же направлении, что и женщина с балалайкой.
Вот за этой толпой я и пришла точнехонько к правлению колхоза. Уже вечерело. Рабочий день кончился.
Женщина взошла на крылечко и улыбнулась всем, кто собрался. А потом заговорила:
— Пока коров не пригнали, давайте поговорим. Отказали нам в районе со строительством мостка через Ручей. Мосток-то, сами знаете, завалился еще в прошлом году. Техника на уборку матерая приходит, теперь наши латки на мосту опадут и страда у нас, сами понимаете, осекется. Давайте покумекаем, как будем сами мосток ладить.
Я поняла: это — Евлания.
Чуть поодаль, на отшибе, раздумчиво пыхая табаком, стояли несколько стариков.
— Евлаха, а как насчет помощи нам, пенсионерам, с сенокосом? — степенно осведомился один из стариков.
— Нынче решили на правлении вообще всем колхозникам сено заготовить, чтоб не мотались на свои клочки. Никого не обделим, и рваться между своим и колхозным никто не станет.
— Тогда, Евлаха, об чем речь, мы с мужиками и мосток энтот срубим, чтоб только задержки с лесом не было, — оживились старики.
— Вот уж спасибо, дорогие мои, — прочувствованно сказала Евлаха.
Говорили о том, что сенокопнители надо быстрей доремонтировать, да повариху на полевой стан надо брать не из своей деревни, а из другой бригады, ту, что лонись вкусно кормила, да чтоб школьники в обед приезжали с концертами.
— Лена, как у тебя с агитбригадой? — спросила Евлания девушку, по виду школьницу.
— Уже репетируем, — успокоила девушка.
— Ладно, послушаем. Утром ты и завклубом — на разнарядку. Где это она, кстати, а? — строго оглядела всех парторг.
— Да у нее парнишко, слышь, с заплота в крапиву пал, так она с ним отваживается, орет, слышь, парнишка-то не своим голосом, — пожалела какая-то женщина.
От околицы донеслись удары бича, замычали коровы, заблеяли овцы и все снялись со скамеек, дружно обнимавших крыльцо с двух сторон.
Что это было: собрание, беседа, сход? Меня поразило одно — какая-то открытая жизнь деревни, людей.
Евлания Кузьмовна, когда все разошлись, присела с балалайкой на скамейку и знакомство наше началось не с рассказа парторга о том, как люди работали на севе, а с балалайки. Евлания Кузьмовна сыграла мне разудалые частушечные разливы и пояснила, что именно под них пошли в поле трактора с сеялками. А потом была «борозда» — праздник, когда сев закончился, и мужики схлестнулись, как показывают в кино про прежние времена, локоток к локотку — кто кого осилит, так всех победил Соломониды сын. И то не диво. Соломонида в войну вместо домкрата поднимала телегу с мешками пшеницы, и под телегу подводили новое колесо, если старое хрупало посередь дороги. И про то рассказала, что если кто строится, то на новоселье идут всей деревней и уклад прежний не меняют. Раньше на новоселье мешок соли дарили — чтоб в достатке жили, поверье такое. Теперь соль — не соль, а кто телочку, кто баранчика с ярочкой, а кто и садину, то бишь геранку огненно-красную, принесет. А уж если не едут к ним выставки всякие, то не скукожились в той деревне, не обеднели — взяли да устроили выставку дуг и сбруи. Старики притащили сбруи-звезды кованые, заклепки рифленые. И чего тут удивляться: эвон, в деревне-то, почти у каждой избы мастерские-малухи. Кто колеса делает, кто оси тешет, кто полозья для саней. По малой цене — колхозу, по большей — для тех, кто это ремесло забыл. И лошадок, как ни трудно было с планом по мясу, не извели…
И как-то позабыла я спросить: а за счет чего сев раньше всех закончили, и кто отличился особенно, и какие резервы еще не использовали. Все обычные слова вылетели. Сидела, слушала Евланию, раскрыв рот от удивления. Пошли по деревне — ни разу не споткнулась, широко да вольно, ничего нигде не валяется. Скамеечек обочь дороги полно, даже и в промежутке между домами. А вот наглядной агитации что-то не видно было.
— Скромная у нас наглядная агитация, это верно. Только это как посмотреть. Вот ездили мы к соседям по обмену опытом. Наглядная агитация у них — пять тыщ отдали художнику за картинки. А я поставила доярочку из того колхоза, куда приехали, спиной к наглядной агитации, где картинки, и спрашиваю: «Скажи, милка моя, что там нарисовано да про что прописано?» А она захлопала ресницами и вспомнить не может. А ведь тот колхоз во всех докладах хвалили за оформление наглядной агитации. Разве ж все дело в картинках, а? — и она с любопытством посмотрела на меня.
Мне не хотелось уезжать из колхоза, в котором никогда не вывешивают объявлений о предстоящем собрании, где есть «думачи», где парторг одной лишь балалайкой дает знать, что ей надо поговорить с народом. Здесь чуть что — сразу к Евлании и жалоб в район не пишут. И школьников в колхозе включают в одни звенья с родителями, и от посевной до уборки узнают они весь цикл работ на земле.
— А что ты думаешь, — говорила мне на прощание Евлания Кузьмовна, — когда с человеком говоришь через стол, он завсегда это расстояние чувствует. А если к нему открыто — его и беда обежит, потому что даже беда чует, когда люди сильны друг другом…
Редактор, когда я принесла материал в газету, недовольно сказал:
— А где дело? Тут одни, понимаешь, эмоции.
* * *
Спустя годы, привез меня автобус в колхоз «Искра» Ишимского района. В своих поисках-скитаниях я нашла Марию Ильиничну Желудкову, колхозного парторга, зовущего людей на сход балалайкой.
Да, люди сильны друг другом.