435 Заворотчева Двое в новом городе
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ДВОЕ В НОВОМ ГОРОДЕ
ОЧЕРКИ
ДВОЕ В НОВОМ ГОРОДЕ
Город или поселок? Чтобы не отстать от событий, назовем Новый Уренгой городом. Может, и не так скоро возведут его в этот ранг. Может быть. Но назовите мне поселок, куда летают «Антеи», «Илы», «Яки». Затрудняетесь, правда? А какой поселок ежегодно принимает тысячи новоселов? О каком поселке столько пишут и говорят? Пожалуй, не найдется такого. Да и сами газодобытчики, строители говорят просто: Новый Уренгой. Для них этот вопрос с будущим городом решен. Здесь им предстоит обрастать огромным хозяйством, осваивая пространства и расстояния. Уж коли так могуче «задышало» уникальнейшее газовое месторождение — Уренгойское, то не обойтись тут простыми арифметическими действиями. Если грузы завозить — так тысячами тонн, если газ отправлять по системе трубопроводов — так миллиардами кубометров.
Люди и недра. Комплекс проблем. На него работают таинственно мерцающие ЭВМ, по невидимым артериям стекаются обогащенные опытом оптимальные решения, эксперименты, начатые нефтяниками в Среднем Приобье, находят свое продолжение на обустройстве газовых месторождений.
Тюменский стиль работы — особый стиль. Это не только оперативность. Он основывается на высоком уровне индустриализации. Именно индустриализация ужала сроки строительства до невероятности, она же позволила увеличить планы строителей в два-три раза.
Могуче развернул плечи над всей Тюменской областью ордена Ленина Главтюменьнефтегазстрой. Одной ногой главк стоит в Тюмени, другой — на Ямале.
Начальник этого главка Владимир Петрович Курамин — один из самых молодых начальников главков. Легко ли в сорок лет возглавлять управление с почти трехмиллиардной программой строительства? Разве однозначно тут ответишь? Нет. В отдельные месяцы он находится в своем главковском кабинете пять-семь дней…
Селектор, рация, прямые телефоны — приводные ремни этих нескольких дней. Сдаются в эксплуатацию газоперерабатывающие заводы, установки комплексной подготовки газа, станции по перекачке нефти и газа в трубопроводы, школы и больничные комплексы, жилье и детсады. Все это и составляет те миллионы, на которые задействованы все его будни, праздники, командировки…
— Строители — народ дисциплинированный. Сказали: надо! Мы тут как тут с десантом. — Голос у Владимира Петровича совсем не командирский — мягкий, тихий. — Природа дала нефтяникам и газодобытчикам фору. Ведь так? Дала, дала! Хоть трудно им и приходилось, но что-то уже было под землей. А мы получили одни трудности. Я считаю, помогает нам сочетание энтузиазма с экономической политикой. Когда-нибудь, в двадцать первом веке, пожалуй, опыт наш будут изучать, удивляться. Он, несомненно, пригодится. Они, может, потомки наши, удивятся тому, что мы в день заставляли работать на строительных площадках по сорок — сорок пять вертолетов. Им будет жаль горючего, потраченного этими винтокрылами. Они, пожалуй, упрекнут нас в такой расточительности. Они-то, я уверен, научатся ценить топливо. И в небе вместо вертолетов всю работу по перевозкам будут выполнять дирижабли. Вообще-то я хозяйственник, а не лирик. И, говоря такое, очень жалею, что новые формы и нормы жизни еще не заняли своего места.
Я люблю приходить в его кабинет. Просто посидеть в сторонке, пропитаться напряженным ритмом совещаний, разговоров, вглядеться в обветренные лица входящих в кабинет людей с далеких ямальских трасс. Вздрагиваю от острых телефонных звонков, чувствую, как отдаляется от меня гладкая городская жизнь. Карты, схемы на стенах этого кабинета оживляют в памяти другие, не рисованные и не вычерченные на кульмане города, именуемые у строителей четко и по-военному лаконично — базами. Я вижу улицы, заполненные людьми и бесконечным потоком машин разных марок. Всего десять лет прошло с начала освоения нефтяных месторождений Среднего Приобья. Пять городов поднялись на берегах Оби и других рек. Пять! Стотысячным «я» заявил о себе Самотлор. Нефтяники с гордостью говорят, что это их города, строители — о том же. И те и другие правы. Большая нефть Сибири впечатала новые названия городов в Историю. На очереди — становление городов в тундре. И первый — Надым, спутник газового месторождения Медвежье, его газ уже пришел в Москву. А теперь вот — Новый Уренгой.
Говоря о том или ином северном городе, вольно или невольно память твоя возвращается к каким-то конкретным людям из этого города. Без этого он для тебя пуст и далек. Не географически, чисто по-человечески. Будучи в Уренгое, я вдруг почувствовала сердечную привязанность к Ленинграду. Раньше к нему было великое уважение, любовь на расстоянии. А теперь — через приобщение в истории создания Уренгоя. Главленстрой взял шефство над Уренгоем. Методом десантно-вахтового строительства трест Ленуренгойстрой возводит дома в Новом Уренгое. Именно это подразделение Ленинградского главка определит лицо северного города. Не беда, что пока возводятся дома прежних серий. Специалисты Лензнииэпа проектируют новые здания, квартиры в них будут с большим комфортом. Ленинградцы намерены основательно и на совесть поработать в Уренгое и для Уренгоя, для его будущего. Здесь есть где приложить знания и опыт. Северяне на них очень надеются.
— В новой пятилетке должны мы освоить около четырех миллиардов рублей, — говорил мне Курамин. Причем это самый север области — Уренгой, Ямбург. Все эти времянки, «нахаловки» должны исчезнуть. Человек сознательно лишает себя удобств, по собственной инициативе едет в неведомый Уренгой. И он не должен испытывать дискомфорта. Особенно теперь, когда накоплен свой, тюменский опыт освоения месторождений. Вагончик, балок, оказался так наступателен, всеяден, что изуродовал и Уренгой. Считаю, что нашей промышленности давно пора позаботиться о первом этапе освоения, о людях, которые приезжают первыми. Палатку ведь не поставишь на вечной мерзлоте, вагончик тоже надо беспрестанно обогревать. Нужны транспортабельные, комплексные, быстросборные жилые и промышленные помещения. А если учесть то, что приезжает в основном молодежь, то надо позаботиться и о разветвленной системе учреждений культуры. Зачастую приезжают еще несформировавшиеся люди — вчерашние десятиклассники. Как, например, отряд имени XVIII съезда комсомола. Эти мальчики и девочки дали жизнь Уренгою как городу. Им было труднее, чем всем остальным. Это, если хотите, была им и Магнитка, и Комсомольск-на-Амуре. На базе этого отряда организовано строительное управление № 53. На северные условия нельзя списать равнодушие к людям, бесхозяйственность и очковтирательство — вот какой урок извлекли руководители, увидевшие в ребятах настоящих энтузиастов.
Прихожу я в кабинет Курамина много лет. Здесь штаб по управлению огромной работой мощных трестов и небольших по численности, но могучих по объемам управлений, а то и просто участков. И если является тоска по дальней дороге, а отправиться в путь не позволяет работа, прихожу я в этот штаб и слышу знакомые имена и фамилии.
Иногда тут, как на плацдарме, все по минутам, и тоненько ноет селектор. Такое бывает и летом и зимой. Но острей чувствуется напряжение в конце навигации. Река работает в эту пору с одышкой, а грузы все копятся и копятся на причалах, и нет никакой возможности их отправить в срок. Атмосфера в кабинете Курамина накаляется, каждый час оперативная связь со снабжением, копятся на столе сводки по отправке очередной баржи. Не бюрократия это, нет. То, что можно увезти на одной барже, потребует зимой трехсот самолетных рейсов! От этих оперативок он не освободится и в зале заседаний, где министр спросит об отправке грузов. И он, переполненный цифрами, сводками, графиками, скажет:
— Наши думы, к сожалению, не всегда совпадают с мыслями руководства Иртышского речного пароходства. На Уренгой иных путей, кроме водных, нет. Нужен комплекс мер: привлечение дополнительного количества судов, улучшение содержания фарватера, четкая организация разгрузки судов. Мы уже не раз поднимали вопрос об организации перевозок по единому транспортному документу в зоне влияния Западно-Сибирского пароходства — сначала по железной дороге, а затем по воде. Как бы это ускорило доставку грузов, избавило бы от путаницы!
Курамин еще не знал, что на столе его ждет радиограмма от снабженцев о застрявших в тупиках тысячах вагонов со строительными материалами и что железная дорога, пропуская в сутки по нескольку сот эшелонов, в ближайшие месяцы так и не сможет протолкнуть на Север по однопутке все, что так необходимо на северных стройках.
Он еще не слышал сообщения о том, что под самым Полярным кругом, под той самой символической чертой на карте, газовики пробурили скважину, из которой получен мощный фонтан газа. А это значит — строителям его главка предстояло доставить грузы в места, удаленные не только от железной дороги, но и от каких-либо судоходных рек…
Расстояния, расстояния! Откуда они начинаются? Где сбегаются в один узел пути-дороги? Я начинаю их отмеривать из большого, просторного кабинета Курамина. Они приводят меня к людям, спешащим по улицам Молодоженов, Романтиков, Строителей, Геологов. Они приводят меня в Новый Уренгой, в самое его начало.
ГАЛЯ
Улица Романтиков начиналась с вагона-магазина. Двери его ежеминутно открывались, пискляво сверля уши немазаными петлями.
— Да плесните вы в притвор чем-нибудь, — взмолилась проводница. — Целый день эта симфония в ушах вязнет. Генка, соскобли ты со своей спецовки мазут да мазни, — обратилась она к парню в темной промасленной брезентухе. Тот потоптался, потоптался, не решаясь отойти от прилавка, побурчал чего-то, но пошел, прижимаясь вплотную к ящикам, чтоб не измазать кого ненароком. — Я тушенку-то тебе отложила, не бойся, — засмеялась вслед продавщица.
Галя стояла в очереди, устало облокотясь на пустые ящики. Есть совсем не хотелось, но тушенку все брали впрок, и она собралась взять впрок, не зная, сколько же надо, чтобы хватило до следующего привоза. Те, что жили здесь не первый месяц, уносили по ящику. А ей куда столько? Уносили-то они на улицу Молодоженов. А Галя жила на улице Романтиков, в зеленом неприглядном вагончике, жила всего второй месяц, не успев разобраться, что вкуснее — печеночный или мясной паштет. И вот стояла в очереди и гадала, чего сколько взять. Так и не решив, подошла к прилавку и неожиданно для себя взяла целый килограмм «Каракумов», а про эту самую тушенку забыла.
— Сколько банок-то? — нетерпеливо спросила продавщица.
— К-каких банок? — растерялась Галя.
— Ты что, девонька, мозги-то пудришь? Стояла-стояла, не за конфетами же…
Но Галя уже отходила от прилавка, слыша, как за спиной шепчутся:
— Новенькая. Она в столовку все ходит.
— И правильно. Я бы одна была — тоже бы в вагончике о стены не ударялась в этой забегаловке. Тоже мне, кухню придумали!
Дверь уже не скрипела, насолидоленная парнем в спецовке, и Галя неслышно выскользнула из магазинчика.
Спешить некуда. И совсем не чувствуется, что вечер: солнце будто пришили к горизонту, так и провисит всю недолгую ночь. Как вот эти объявления на боку вагона-магазина. Развернув конфету, она подошла к объявлениям.
«Если кому нужна собака овчарской породы, приходите в вагончик номер шесть по улице Геологов. У меня два щенка. Света Щербакова».
Галя улыбнулась. Каких только объявлений тут не встретишь! «Берусь водиться с малышом до трех лет, т. к. у самой такой же, а работы до пуска УКПГ не предвидится. Можно без оплаты, но с условием покупать на Большой земле, будучи в командировках, колготки и прочую одежку на двоих! Обращаться…»
Весь бок вагончика в объявлениях. Вместо содранных остались белые пятна, будто много-много раз в вагончик снежки летели. Требовался начальник почты, требовалась заведующая столовой… Зарождалась система, людей для которой не хватало везде, и странно было Гале врастать в эту систему, едва передвигая будто свинцом налитые ноги в конце рабочего дня.
— Куда тебя хоть понесло-то? — отговаривали девчонки после распределения. — Да ты и в Москве спокойно работу найдешь. Откажись. Ну хотя бы в Подмосковье. Дура дурой! Отец заслуженный строитель. Диплом с отличием, а она — в болота!
Но Гале все до чертиков надоело дома. Мамины подруги с бесконечными разговорами о модных мехах, лоснящийся Глеб, которого она терпеть не могла и окрестила «кандидатом без наук», и это мамино стремление удержать Глеба возле Гали. Она любила сидеть в маленьком папином кабинетике, рассматривая альбомы с фотографиями городов, в строительстве которых он принимал участие. После его командировок они засиживались допоздна, и мама нервничала, ругая отца (в который уж раз за годы ее учебы в строительном иституте!) за неженственную работу дочери в будущем. Мама считала, что судьба дочери загублена на корню, и слышать не хотела о каких-то там Уренгоях, которых и на карте не нашла.
Но это все теперь в прошлом, в таком далеком теперь уже, как казалось Гале, прошлом! И институт, и дом. Дом вспоминала теперь с теплотой, на преподавателей институтских сердилась за то, что мало учили организации производства в таких вот совершенно диких условиях, где ты и швец, и жнец, и на дуде игрец. Напрягая воображение, пыталась говорить с отцом, а он лишь молчал и, как всегда, мягко улыбался, и ничего у нее не получалось с этим разговором. Ей советы отца нужны были каждый день. А может, всего один-единственный, способный раскрутить всю путаницу ее будней. Ей вообще ничего не снилось. Первую неделю отвлекали окна с белым свечением снаружи. Она глушила эту белую ночь одеялом во все окно. А ночь, как монотонно гудящий трансформатор, все равно отвлекала. Потом ее свалила усталость, и она перестала обращать внимание на белую ночь, спала крепко и до звонка будильника.
Эти самые будни огромной стройки ошеломили Галю. Практика ее проходила в тихоньком управлении райцентра. Да и что это была за практика? Сходи к субподрядчикам, подпиши нужную форму, сделай фотографию рабочего дня. Сиди и пиши, кто сколько на перекур затратил, на сколько опоздала машина с раствором. Разве это практика?
А здесь! Здесь ее сразу поставили на рельсы — давай объемы, сроки, давай работу! Тут темпы, а они требуют четких действий. Не зря пять лет в институт ходила. Действуй! Так ей и сказал начальник стройуправления Знаменцев:
— Действуйте, Галина Анатольевна. Действуйте! Жилье — проблема номер один. Значит, и вы фигура номер один. Милости прошу на планерки.
Она тогда и не предполагала, что кроется за этим «действуйте». Вышла из его маленького кабинета, присела на совсем домашний табурет, написала автобиографию на крошечном столе секретарши и принялась ждать инспектора отдела кадров.
Секретарша в короткой замшевой юбке несколько раз прошла мимо нее с бумагами в руках, недовольно косясь. Вот, мол, расселась, заняла весь проход. Всякий раз, перед тем как войти в кабинет Знаменцева, смотрелась в зеркальце, поправляла воротничок. Долго она там не задерживалась, и Галя привыкла к ее мельканию туда-сюда. Приноровилась поджимать ноги, давая проход.
Какая она хорошенькая, думала Галя, эта черноглазая секретарша, наверное, ей и самой приятно посмотреть лишний раз на себя в зеркальце. Но не успела она додумать про секретаршу, как та пулей вылетела из кабинета Знаменцева. Щеки ее полыхали, по ним стекали черные от туши на ресницах дорожки слез.
— Дракон! Узурпатор! Самодур! — выталкивала она злые слова. — Еще сто лет не женится! Подумаешь — премьер! А ты чего смотришь! — крикнула она Гале. — Думаешь, жениха тут себе отхватишь? Как же! Сидела бы в своей Москве, меньше бы расходов тут. Как же! Все на своих планах помешались. Дела, работа! И этот, Знаменцев, только и знает: пригласи на планерку, свяжись с Тюменью, дай радиограмму. Юбка ему моя не понравилась. А чем мои ноги не хороши? Ну чем? — Она демонстрировала Гале свои ноги в лакированных лодочках, и Галя кивала согласно, да, мол, хороши. — Его, говорят, специально сюда направили работать сразу с начальника участка начальником управления. Он, говорят, жить спокойно не может, что думает, то и говорит. Ну скажи, дашь ему его двадцать восемь? Дашь? Ни в жизнь! Сидит, как старый сыч. Брови в одну линию как сведет, лоб гармошкой, подбородок — сплошная геометрия!
Но Галя видела: все это от злости, что не замечает ее этот Знаменцев, на самом-то деле он симпатичный, и Галя даже удивилась, что такой молодой у нее начальник.
Когда прошел месяц и Галя пришла на очередную планерку, секретарша ехидно улыбнулась:
— Не сбежала еще? Надо же! А Знаменцев все снабженцев ругает за твой объект. Почему Галине Анатольевне не привезли вовремя перемычки? Почему Галину Анатольевну не пригласили на совещание. Тоже мне — кадр! — Она оглядела ее с ног до головы, так же ехидно улыбнувшись заляпанным раствором сапогам, в которых Галя прямо с объекта пришла на планерку.
Сперва в вагончике, вернее в одной его половине, они жили вдвоем. Было ничего, весело. Но дней через десять ее соседка захандрила, сказалась больной и не пошла на работу. Лил дождь, хлюпала дорога под ногами. Галя торопилась в свой вагончик с апельсином для больной соседки. Но ее не оказалось. Вещей тоже. Галя огорчилась не столько ее отъезду, сколько такому таинственному исчезновению. Ведь немало переговорили о себе, о планах, об учебе в институте. Галя даже успела привязаться к ней, а она взяла и сбежала. Записки не оставила.
Гале было непривычно и одиноко в холодном вагончике. Постоянно забывали подвозить уголь, и негде было просушить отяжелевшие сапоги. Каждый вечер она притаскивала какую-нибудь доску, чтоб завтра пройти по ней от вагончика до жидкой тропинки. Но утром доски не оказывалось на месте, и приходилось ей преодолевать распаханное месиво без подручных средств.
Часто среди ночи ее будил грохот вездеходов. Ей казалось, что он вот-вот протаранит вагончик. Но он проходил где-то рядом, и ее даже встряхивало от этой близкой тяжести. А вездеход останавивался у соседнего вагончика так, чтобы можно было сразу с гусеницы шагнуть на приступку вагончика.
Утро за утром наслаивало недели. От дождя до дождя не успевали просыхать глубокие колеи, и она, поочередно вытаскивая из грязи ноги в литых сапогах, торопилась на окраину поселка, где была стройплощадка с фундаментом, на котором ее участку предстояло возвести первый панельный дом. Она очень быстро поняла, что никаких особых обязанностей у мастера пока нет. Главное — уметь «выбивать» стройматериалы и технику, а уж наряды закрывать — было б что сработано. Народ на ее участке к нарядам ревностно относился, копейку мимо не пропускал. А она все думала, что это еще не тот строитель на Север приехал. «Тот» вытеснит копеечников, за дело болеть будет.
Поскольку машины ей никакой не дали, то «выбивать» стройматериалы ей приходилось пешком. Разрывалась между стройплощадкой и снабженцами целый день, а толку было ну разве что на панель больше, чем накануне.
Уставала она порядком от такой малопроизводительной беготни. И по утрам все чаще просыпалась с плохим настроением. Представляла, как зашумят и начнут попрекать мужики двух бригад, над которыми она начальник. И в контору посоветуют перебраться, и обратно в Москву уехать, и про героику переднего края помянут, а предложи она кому-нибудь из них стать мастером — замнутся, захихикают. Мы, мол, что? Мы — работяги. Наше дело панели стропить, наше дело рубли зарабатывать, а голова наша тут ни к чему, мы, мол, люди маленькие. А спроси она, как лучше организовать хозрасчет, промолчат. Им он ни к чему. Временщики они тут. И никто пока ей тут не помощник. Все тут, в Новом Уренгое, на стадии завязи. Надо просто пережить эти организационные неувязки. Это и есть тот опыт, на фундаменте которого ей и строить свою биографию строителя. Превозмочь себя надо, сломать временное неудобство и недовольство. И шуметь ее бригадам, пока не придут в них крепкие молодые парни со здоровой жизненной философией. Первые же дома — через сердце, через слезы, через пот. Ну разве об этом скажешь тому, сорокалетнему мужичку из Белоруссии, что больше всех кричит?
— Я, — кричит он, — я, понимаешь, по комсомольской путевке приехал. А мне работать не дают. Видали? Ванька дома — Маньки нет. И строй. А у меня жена, дети. Есть-пить хочут. А мне плевать, что где-то баржа потерялась с блоками. Я работать хочу.
Гале смешно слышать было, что вот такой дяденька и в самом деле приехал по комсомольской путевке. И ведь со всеми переработками, северным коэффициентом заработал этот дяденька в прошлом месяце около тысячи!
Но что поделаешь! Стройка пока не гремит, отзвуки ее не потревожили еще молодых ребят. А эти, опытные рвачи, прямехонько из Приобья рванули, пока тут накручивают расценки. Им даже все равно, как жить тут: в вагончике или шалаше, в тереме или просто в панельном доме. Удобства им ни к чему. Они и в столовую редко ходят. Группируются по три-четыре человека. Общий котел, меньше затрат на еду. В магазине подолгу по полкам зыркают. Продавец их тоже не любит — смотрят на банки, цену ищут, придираются к наценкам поясным. На стройке чайник кипятят, воды пьют помногу, запивая куски старого желтого сала, привезенного из дому давным-давно.
Но что поделаешь — работать-то надо, чтоб дело погромче вышло, чтоб услышали будущие отряды корчагинцев, вчерашних десятиклассников. Для них тут уже учебный комбинат строят, чтоб было где специальность получить. И на каждой планерке Знаменцев в первую очередь про этот учкомбинат говорит. И главная его забота о кадрах: на пустое же место не привезешь людей без специальности. И дом, что строит мастерский участок Гали, общежитием будет. Так что трудно только самым первым. Это надо понять и принять.
Так думала не одна Галя. Зашевелилась, начала набирать силу комсомольская организация. Собрание с повесткой дня «Как мы живем» получилось бурным. Разве сравнишь его с институтским? Проблемы ставились остро. Знаменцев что-то быстро писал в блокнот, с любопытством поглядывал на выступавших. А потом и сам попросил слова.
— Ребята, оглянитесь-ка кругом. Поглядите, кто сидит рядом. В основном молодые специалисты. Товарищ Гавриков, — обратился он к начальнику отдела снабжения, — и вы оглянитесь. Сколько тут девушек? Пальцев на одной руке хватит, чтоб сосчитать их, верно? Я сегодня больше всего хочу поговорить о работе мастера. Он — организатор производства. Организатор, товарищ Гавриков, а не толкач. Вы приехали из Приобья, у вас опыт вроде должен где-то храниться, а я все не могу его обнаружить. Вы в кого превратили мастеров? У вас единственная девушка — мастер. Я вам сколько раз говорил, чтобы вы Галине Анатольевне отдали свою машину? Целый день человек в колеях ныряет, за вами, товарищ Гавриков, бегает, за каждым кубометром железобетона. Она же вам по всем правилам, как ее учили, заявку на месяц вперед составила на снабжение объекта. Вы тут не ссылайтесь на нехватку материалов. У вас базар на базаре. Вы и сами не знаете, что где у вас там лежит. Так вот, я отдаю вам, Галина Анатольевна, свою машину. Да, да. И не возражайте. А вы, товарищ Гавриков, с сегодняшнего вечера отдаете свою мне. Молодых специалистов беречь надо. Правильно тут говорили. Это те, с кем мы будем делать основную работу. Никто не пришлет нам готовых строителей в чистом виде. И надо сказать спасибо тем, кто приехал сюда первым и тащит эту стройку на своих плечах. Женщина-строитель — особая женщина. Их у нас пока маловато. Вы смотрите, что получается. Всего одна-единственная девушка на наших планерках произвела революцию. Мы теперь не курим, не пускаем петуха в три этажа. А если у нас хотя бы на десять мужчин будет одна такая укротительница, мы же и дичать перестанем, мы же и оранжерею следом за учкомбинатом бросимся строить. — Последние его слова утонули в смехе, только Гавриков сидел насупившись, и Гале было его чуть-чуть жаль. Ему до пенсии оставалось совсем немного, и заботы были явно не по его плечам.
Печку в вагончике теперь топили, и Галя приходила в тепло. Пахло разогретой синтетической обивкой. А мама в письмах спрашивала, не прислать ли обоев моющихся в ее квартирку, как называла в письмах к маме Галя свои полвагончика. Мама присылала в посылках то формы для печенья, то импортную электрокофемолку, то дюжину хрустящих промереженных льняных салфеток. Письма писала длинные, сопровождая рецептами печенья, в которых сметана стояла на первом месте, и Галя тихонько смеялась над этими рецептами, потому что за сметаной, если ее привозили, собиралась огромная очередь и продавали вначале тем, у кого дети. Электрокофемолку положила в чемодан, хоть и дефицитная, да для нее так и не найдется работы. Все тут пили растворимый кофе — быстрей и без хлопот. Мама советовала заказать к осени в ателье теплый костюм из драпа, тут же и прислала этот драп, описав модели, модные в Москве на предстоящий сезон. И драп Галя положила в чемодан, ответив маме, что комбинат бытового обслуживания — не ателье, нет! — будет построен только в следующем году, а на осень она купила брюки и теплую куртку. В ответ мама присылала письма с расплывшимися пятнами от слез. Кто-то из соседок рассказал ей о дедушке, который едва не умер от цинги недалеко от Уренгоя, когда ездил с экспедицией на поиски Мангазеи. И следом за письмами приходила одна за другой бандероли с аскорбиновой кислотой, сушеным луком. Галя успокаивала маму, что продают у них лук, и лимоны, и свежую картошку, а мама не верила и писала про новые рассказы соседки о том дедушке, что едва не расстался с жизнью, попав в пургу.
Московская жизнь, далекая, сказочная, отодвигалась все дальше и дальше. Обстоятельные письма мамы о Глебе, его визитах с тортами из Елисеевского магазина казались Гале чем-то вроде цветных кубиков из детской игры, маме доставляло удовольствие перебирать их, любоваться ими, а жизнь Гали в Уренгое разваливала эти кубики, повергала маму в панику, и она не видела выхода из этого состояния, умоляя Галю бросить все и вернуться в Москву. Отец был спокоен и одобрял решение Гали пойти мастером. Обещал добиться командировки в Уренгой, писал о желании самому поработать в тех «сердитых условиях».
Планерки у Знаменцева не проходили для Гали бесследно. Вскоре она в лицо знала всех «субчиков», тех, кто занимался отделкой домов, устройством коммуникаций, санитарно-техническими работами. В кабинете Знаменцева стояли два стола, один напротив другого. За одним сидели генподрядчики, те, кто работал с Галей в одном управлении, — прорабы, мастера, начальники отделов. За другим — субподрядчики. Для тех и других Знаменцев дал распоряжение кипятить самовар и ставить печенье. И это не было чудачеством молодого начальника. На планерку приходили порой не пообедав, устав от беготни по объектам, охрипнув от бесконечной ругани. А тут сидели, пили чай, вели деловой разговор, не досадуя на затянувшуюся планерку.
— Какие претензии к сантехникам? — спрашивал Знаменцев своих. — Нет на сегодня претензий? Прекрасно. Пейте чай и — до завтра.
Те, к кому таких претензий было много, оставались, и приходилось и раз, и два греть самовар, накаляясь в спорах не меньше этого самовара.
— Галина Анатольевна, — обратился как-то Знаменцев, — такое творится на причале — голова кругом. В эту неделю ожидается несколько барж с грузами. Не могли бы вы стать на время диспетчером по приемке грузов? Я понимаю, это не входит в ваши обязанности. Но вы, как лицо заинтересованное в комплектности домов, могли бы нам помочь. И очень. Тут надо по-хозяйски все выгрузить и заскладировать, чтоб после не искать по педелям одну перемычку среди тысяч тонн металла. У нас тут действуют на авось. Гавриков заплюхался, слег. Да и вряд ли по силам ему там одному. Так как?
Галя согласилась, смутно представляя роль диспетчера на причале.
Баржи приходили, ведомые мелкосидящими буксирами, днем и ночыо. В свете прожекторов Галя, как дирижер, руководила разгрузкой. И все удивлялась: как это ее слушают, не торопят, прямо с баржи отправляя стройматериалы на подготовленные площадки? Аккуратной горой белели оконные блоки, рядом — половая лага и половая рейка, ближе к дороге расположили трубы в гидрофобной изоляции — они скоро потребуются для устройства канализации и водопровода в первом жилом микрорайоне. К ним Галя отнеслась с особой заботой — без инженерных сетей нет жизни на стройке. Трубы эти, в водоотталкивающей оболочке, — гордость Знаменцева, он принимал участие в разработке варианта по бесканальной прокладке коммуникаций. Бесканальной — значит без железобетонных коробов, дорогостоящих, не спасающих металл труб в этих слабых грунтах от коррозии. Привезли вот трубы в одежке — и все, а железобетон остался на Большой земле для других нужд. Бросил трубу в изоляции в траншею — и лежи она долгие годы.
Гале почему-то приятно было думать о причастности Знаменцева к такой северной новинке. Нет-нет да и вспомнится тот день, когда к ее вагончику, надрывно ревя, подкатил «Урал» Знаменцева. Начальник управления лично постучал в дверь, лично сообщил о передаче машины в ее хозяйство и не отказался от чая.
— Что-то вы, Галина Анатольевна, побледнели тут у нас. На чем еду себе готовите? Не на чем? А что так?
Она сказала, что плитка перегорела, а новых в продаже нет. И он тут же отремонтировал ее плитку, пообещав достать кочан свежей капусты для щей.
— А щи, кстати, вы умеете варить? — улыбаясь, спросил он. — А то, поверите ли, во сне снятся домашние щи. Такие душистые, ноздри трепещут. Пригласите на щи? — спросил, совсем по-мальчишески улыбаясь. И ей очень хотелось вот прямо сейчас накормить его щами, чтобы он, как и отец после долгих командировок, просил и просил добавки, отведав и с бородинским хлебом, и с сухариками, а напоследок — «с таком», смакуя и по-детски радуясь приобщению к своему дому.
В тот же вечер она тщательно изучила все стадии варки борща и щей по книге, присланной мамой, но прошло уже много времени, а капусты все не было. И Знаменцев словно забыл о том мимолетном разговоре.
В «Урале» Знаменцев оставил свою фуражку. И хотя прошло достаточно много времени, не вспоминал о ней. Так и ездила его фуражка в кабине, рядом с Галей. Она несколько раз намеревалась отдать ее Знаменцеву, но не решалась. К тому же отчего-то было жаль расстаться с ней, фуражка словно сил придавала Гале и помогала быть решительней в разговорах со снабженцами. Потом она эту фуражку в своем вагончике на гвоздь повесила, будто вечно она тут висела.
Баржа с комплектами бруса для домов подошла ранним утром. Капитан с буксировщика потребовал от крановщика немедленной разгрузки прямо на причал, не соглашаясь ждать отправления в отведенное место. Галя пыталась убедить молодого капитана, а он, назвав ее пичугой, грозил развернуться и оставить баржу посреди реки.
Не зная, что предпринять, Галя поехала за Знаменцевым. Пока ездила, капитан уговорил крановщика выгружать прямо на кромку сыпучего берега. Поиски Знаменцева отняли немало времени. Подъезжая, они увидели, как только что выгруженный брус исчез под берегом…
Два комплекта домов запрудили реку, застопорили продвижение барж. Брусья приходилось вылавливать на лодках и доставлять к причалу.
Здесь дорог был каждый привезенный гвоздь, каждая доска, и Галя, глядя на выловленные брусья, думала: многого строители недосчитаются зимой после нескольких перевалок грузов. Многого… И до тех пор, пока не создадут свою базу, свой комбинат по изготовлению домов, будут зависеть от мелочей, которых, по сути дела, не может быть во время навигации, — тут все главное.
Навигация, как донорская кровь для ослабленного организма, влила силы в стройку. Тут и там начали подниматься дома из бруса, на улицах запахло смольем, застучали смелее топоры, пошли первые новоселья. Справила новоселье и Галя.
— Галина Анатольевна, я совсем закрутился, забыл про капусту. А вчера достал по случаю. Не раздумали про щи? Договор наш в силе? — спросил Знаменцев после планерки.
— А у меня фуражка ваша висит… — неожиданно призналась она.
— Да? А я думал, потерял. Так щи? — Он улыбался, улыбался ей, и Гале не хотелось уходить из этого кабинета. Вот так бы сидела и говорила — о том, что керамзит не привезли на кровлю дома, о том, что кастрюль в магазине не продают, о том, что одна ее бригада решила уехать. Он сидел, поглаживая рукав шерстяного свитера. Ей хотелось спросить, кто вязал ему этот свитер из овечьей шерсти, но стеснялась. Секретарша несколько раз заглянула, хотя Знаменцев давно ее отпустил. А она все заглядывала и заглядывала, и Галя торопливо начинала перебирать какие-то бумаги, избегая взгляда Знаменцева — в упор. И чего она тут сидела — понять не могла, не хотелось ей идти в свой новый дом, в пропахшую смолой комнату, а чего хотела — не могла разобраться. Не заметила, как Знаменцев, выйдя из-за своего стола, сел напротив. Очнулась от его тихого вопроса:
— Трудно ведь тебе… И мама наверняка беспокоится.
— Беспокоится, — едва слышно ответила она.
— Москвичка ты моя неуемная. Не уехала. Я так боялся — вдруг уедешь, не выдержишь. А ты вон какой дом подняла. А что мужики уезжают — ничего, воздух чище будет. На днях приезжает отряд комсомольцев с Украины, обком комсомола обещал направить три таких отряда в этом году, так что всем нам легче будет. И пойдет ветвиться наше управление. На его базе создадут трест, а там… Там снова одна работа.
Она слушала, слушала его голос, и на душе у нее было так спокойно, так светло, словно рассказывал он ей сказку, где славный конец и одно добро…
Она ждала его все воскресенье. В квартире пахло не смольем, а щами. Миновал назначенный час. Опустились сумерки. Чувствуя, что в квартире стало свежо, Галя надела свитер. Вскоре и он перестал греть. Она забралась под одеяло с книгой, но вдруг замерзла рука, и ее внезапно пронзила мысль: не греют батареи! Она вскочила и приложила руку к батарее. Точно! Металл холодил руку. Значит, батареи остыли давно, и холод медленно вползает во все дома, в семьи, где дети, в маленькую аптеку, где лекарства. Он вползает все настойчивей, оседая инеем в углах комнат.
В управлении Гале сказали, что в котельной произошла авария, на устранение которой потребуются, возможно, не одни сутки…
Знаменцев, почерневший от двух бессонных ночей, постучал поздно вечером. Подошел к батареям, положил руки на их ребра и вымученно улыбнулся:
— Пошло тепло. Я опоздал к обеду? Моя бабушка любила только трехдневные щи. Считала, что они, как целебная трава, должны настояться.
Комната понемногу наполнялась теплом. Оттаивали углы, с потолка в таз шлепались тяжелые капли. Снова пахло смольем, Галиными духами, в комнате прочно оседал покой…
ЗНАМЕНЦЕВ
Только что на коллегии главка Знаменцева утвердили управляющим нового треста. Начальник главка попросил его остаться.
— Ну что, Гена, не весел? Тебе, как Илье Муромцу, теперь налево-направо только знай разгребать работу.
— Я вот о чем думаю. Причем еще с Приобья. Тащим мы на Север дорогостоящие панели для домов. Ломаем их, теряем детали, маемся с ними, утепляем. На строительство базы надо годы, а жилья все не хватает и не хватает. Везем за тридевять земель, а у самих под носом столько леса. Строили Братск — имели рядом мощную развитую базу в Иркутске, другие города тоже не столь удалены от баз. А тут? Ну обязательно, что ли, коробки эти городить? Обязательно ли город должен походить на остальные? Почему бы нам из круглого тюменского леса не строить дома? Не дома — терема! Да-да! С коньками, петухами, верандами, балконами. Двухэтажные или одноэтажные, любые. А индивидуальная застройка? Почему мы о ней забываем на Севере? Ведь по всему Приобью до сих пор громоздятся частные балки. Каракатицы, не дома! Находят для них и стройматериалы, и тепло — строятся. Ну почему не узаконить индивидуальную застройку по грамотным проектам, выдавать ссуду? Слава богу, опыта нам не занимать. К тому же лес везти в несколько раз ближе, дешевле. И люди к такому дому сердцем прикипят. А город какой будет! Не город — картинка! Конечно, появятся и у нас новые микрорайоны, многоэтажные. Но это со временем, когда свой домостроительный комбинат появится. Вот о чем я думаю.
— И правильно думаешь. Будет совещание у министра, ты подготовь записку по этому делу, съездим, поговорим. Я думаю, поддержат нас и в Госплане.
Из главка шел Геннадий Знаменцев на железнодорожный вокзал, выхлопотал себе неделю отпуска, чтоб к матери съездить. С переводом из Сургута в Уренгой не успел отпуск за три года использовать. Так, урывками да наскоками, приезжал к матери на день-два. Теперь вот неизвестно, когда этот очередной отпуск прорежется. А мать одна. Корову продавать не хочет, и сена надо. Хорошо, теперь совхоз взял заботу о пенсионерах на свои плечи. «Тоже не от хорошей жизни, — думал он. — Поуезжали мы из деревень. Строим новые города, а село все на бегу порты поддерживает. Нам бы позаботиться уж сейчас о нем. Тяжеловато деревне такую прорву людей кормить. А что? Взять да и отгрохать животноводческий комплекс по выращиванию хрюшек для северян. Вот были бы с мясом. А то везут тоже за тридевять земель. Или банки эти с тушенкой. К весне с души воротит от одного их вида. Помогать все равно придется деревне. Чего тянуть? Вот приеду и договорюсь с директором совхоза о строительстве. Вместе бумагу напишем в министерство. А чего нас не поддержать? Поддержат!» — решает он, веселея от такого решения.
До отхода поезда еще было время. Сидя на перроне, Знаменцев вспоминал коллегию. Сколько разного рода проблем ставит перед северянами жизнь! Мысли от них в голове горячие, быстрые. Система не может стоять на месте, она должна совершенствоваться. От одного главка отпочковали несколько главков, объединений. Они быстро свои базы создали, технику получили. И теперь каждый при своем хозяйстве. Вроде неплохо. А вот ничто в Тюмени эти подразделения не связывает. Через министерство пока-то решишь вопрос! Трубопроводчики летом технику на приколе держат, а на обустройство месторождений ее не хватает. Одна ржавеет, другая надрывается. Всем ясно, что от машины толку больше, когда она работает без перебоя, с полной нагрузкой. Износилась, морально устарела — другую в дело. Но ведь не договоришься с трубопроводчиками без начальника главка. А если б координационный центр был в Тюмени! Или взять навигацию. В речном порту самоходка трубопроводчиков застоялась, грузы для нее железная дорога не подвезла. Будет стоять неделю. Кому какое дело! Сами штрафы платим. А рядом снабженцы из другого главка этого же министерства убиваются — не хватило баржи, приходится охранять грузы. Да куда проще! В одном поселке два магазина рядом. Хорошо! А построили их одновременно два главка одного министерства. И возят за тридевять земель одни и те же продукты в эти магазины. А нет чтоб объединить средства да один хороший построить. Нет! Своя рука — владыка.
Обомнет жизнь и эти проблемы. Ясно как день. Но чаще надо думать сообща, не рвать из рук министерства кусок пожирней, а по-государственному подходить и к разнарядке техники, и к выделению денег на собственные нужды.
Знаменцев, думая так, не любовался собой, не надстраивал в себе делового человека. Это был плод его раздумий за годы работы на Севере. Наступление на тюменские болота потребовало не только материальных ресурсов, но и горячей заинтересованности каждого, кто шел в это наступление.
Знаменцев, будучи все годы учебы в институте командиром студенческого строительного отряда, на себе испытал все сложности тюменской школы строительства. Он приехал подготовленным к роли организатора производства. Его тут знали. И предлагали сразу должность главного инженера управления. Управления с многомиллионной программой строительства. Он пошел в мастера. И предложил бесканальную прокладку коммуникаций, убедившись в громоздкости старой системы сооружения инженерных сетей. В его голове зрела идея выноса всех коммуникаций из земли, когда его назначили начальником участка. Идея была одобрена, начались подготовительные работы к эксперименту, подключались службы главка, был найден греющий кабель. И пусть не в Сургуте, а в Нижневартовске был внедрен этот метод на прокладке водовода, эксперимент показал, что вынос на поверхность возможен! Далеко на Севере, в районах вечной мерзлоты, это позволило максимально сохранить покров тундры, не привлекать на обустройство множество техники. Его, Знаменцева, работа не измерялась табелем учета рабочего времени, и он считал: по-иному на Севере работать нельзя.
Поезд нес его к матери в тихую сибирскую деревню, и чем ближе становилась станция, на которой ему выходить, тем сильней разгоралось в нем желание быстрей оказаться в поле, на лесной дорожке, прошагать эти пятнадцать километров от станции до деревни босиком, закатав синие с искоркой брючины выходного костюма до самых колен. «Хорошо бы мать хоть раз на юг свозить, — думал он. — Да ведь не оторвешь от огорода и хозяйства». Один раз было согласилась, договорилась с уходом за домом и хозяйством, а потом вдруг в одну ночь передумала и плакала, просила не тащить ее в такую даль. И он остался, никуда не поехал, отдал путевки сестре с мужем, а сам огород матери новый изладил, сена накосил, крыльцо с сенями перебрал. Эта немудреная работа странным образом освежила его, и мать помолодела возле сына. А он тогда все наказывал себе не забыть про давнишний материн разговор, совсем давнишний, когда он в четвертом или пятом классе учился.
— Ну вот, ребята, — говорила мать, — выучу вас. Геньку на бухгалтера, он башковитый. Тоньку на учетчика, а Петяна пойдет на завсклада, он хитроватенький, прижимистый. И купите вы мне жакетку плюшевую, в гости пойдем. Спросят: кто это там в жакетке идет? Знаменцева? Разжились, однако, жакетку купили!
Жакетка плюшевая была голубой мечтой матери. Ходила она всегда в телогрейке, которую в деревне называли по-своему — куфайкой. Жакетку достать было трудно, в деревню их редко привозили, к тому же у Знаменцевых и лишних денег не водилось. Ребят бы прикрыть да дом содержать в аккуратности. Росли без отца. Сторожем был на ферме, а там пожар случился. Отец выгонял коров, сам не успел выбежать, так у выхода и придавило горящей балкой. Посмертную награду мать хранила свято, в родительский день из комода доставала и начинала рассказывать ребятам про отца, про его трудолюбие и смекалку.
Жакетку он матери купил в первый год работы, а следом прислал шубу цигейковую. И мать писала, что в деревне только и разговору что про ее обновы, а она боится, как бы моль не влетела да не попортила шубу.
С улыбкой вспоминает такие подробности Знаменцев. Но вдруг хмурится, вспомнив другое, не такое далекое.
— И это правда, господин Знаменцев, что вы коренной сибиряк? — Господин Ниямото, японский журналист, недоверчиво посмотрел на Знаменцева. — А мне говорили, что сибирякам не вполне доверяют руководить производством.
— Я не знаю, что там говорят, но вырос я в деревне, бегал босиком по полю и любил печеную картошку. — Знаменцев с трудом выдавливает улыбку для господина Ниямото. Попросили вот в горкоме партии сопровождать этого журналиста, хоть плачь от его вопросов.
— А правда, что у вас километр бетонной дороги стоит один миллион? — не унимается журналист.
— Правда.
— Значит, мы едем по миллионам! — Господин Ниямото притопнул маленьким ботинком по днищу «пазика», — Богатые вы, русские!
Он просит остановить машину. Как инкрустированный, блестящий перочинный ножичек выскальзывает на дорогу. Вглядывается в бетонку. Втыкает в каждый сантиметр серого полотна глаза-гвозди. Нет, не видно миллионов! Не видно. По обе стороны дороги пространство заткано маленькими желтыми цветами. Надо увезти, надо показать детям северные цветы Сибири. Господин Ниямото прыгает с бетонки вниз. Переводчик суетится на обочине. Поздно! Господин Ниямото медленно утекает вглубь. Он растерян. Цветы Сибири на болоте! Его возвращают на бетонку. С брюк стекает рыжая прель. Он разочарован: яркие цветы дурно пахнут. Водянистый стебель выплюнул остатки вонючей влаги и зачах вместе с цветком. Выбросить — не по-японски. Он положил цветок в аккуратный пакетик и грустно посмотрел на желтые плантации.
Господина Ниямото мчали по миллионам в обратном направлении. Его маленькие сухие пальцы озабоченно бегали в записной книжке.
— Богатые вы, русские, — покачивая головой, говорил он. — Здесь ведь трудно! Народ надо заставить идти по такому болоту, — продолжал он после длительной паузы.
Бегают пальцы по страницам записной книжки. Что вычерчивают? Что ворочается в голове этого господина?
Ниямото уточняет детали. А на прощание говорит:
— Вы преуспевающий инженер. Неужели вы и вправду росли в Сибири?
И что ему вспомнился этот Ниямото? Так и не поверил, что Знаменцев в деревне вырос и что народ заставлять не надо, народ сам на большое дело идет. И не сплошь коммунисты едут на Север, а просто молодые люди, которые коммунистами становятся там, на Севере, как Знаменцев или вон его Галина Анатольевна.
И снова ему хорошо в жестком вагоне. Снова мысли о приятном. О Гале и их будущем маленьком Знаменцеве. Что будет Знаменцев, Галя сказала по секрету, но вполне уверенно, и теплота в душе старшего Знаменцева разливается до невероятных размеров, даже жарко становится, и он нетерпеливо смотрит в окно, торопя поезд. Скоро Гале в декрет, и она конечно же поедет к его маме. Хотя московская мама настаивает на приезде к ней. Она, мол, договорилась с хорошим врачом. Ничего, думает себе Знаменцев, наша акушерка деревенская, тетя Шура, еще ни одного не искалечила, все живы, здоровы, что у сестры, то и у брата, да и у прочих деревенских пап-мам.
Но только на это самое время отпустит он Галю в деревню. А там с малышом — домой. Да-да! Пусть и теща ругается. Семья есть семья. А насчет свежих овощей и фруктов — придумают они в своем Уренгое. Нет, что ли? Теплицу отгрохают. Обязательства возьмут дополнительные насчет теплицы. И сделают. И будет у них самая северная теплица, где круглый год помидоры и огурцы зреть станут. И вообще надо агронома. А что? Разве долго искать? И в самом деле. Знаменцев даже подскочил от этой мысли. Чего агронома искать, если сестра в совхозе агрономом работает. Договорится с директором, отпустит. А мы им, мы им… Мысль запинается, но быстренько атакует Знаменцева. Да мы им зерносушилку новую построим! Вот что! У них же нет самой современной. Но будет! Нет, нам без агронома никак нельзя! Это что же за праздники без цветов? Нам непременно надо оранжерею!
Вот таким образом накопив в себе программу пребывания в деревне, сошел Знаменцев на маленькой железнодорожной станции и, как задумал, снял башмаки и, закатав брючины, пошел босиком в свою деревню. Ноги его утопали в серой, нагретой солнцем пыли. В дальнем колке куковала кукушка. И настроение у Знаменцева было прозрачным, легким, встречаясь с ветром, оно вызванивало незатейливую мелодию. Знаменцев, оказывается, действительно пел. Он, может, и сам удивился такому порыву в себе. Остановился, поглядел кругом, засмеялся и, размахивая сумкой с подарками в одной руке, башмаками — в другой, с подскоком, приставляя одну ногу к другой, побежал…
Просторный кабинет Владимира Петровича Курамина, начальника крупнейшего в Тюменской области главка. Ненадолго здесь воцарилась тишина. Пощелкивают минутами электронные часы. Напряженная тишина, тишина перед какой-то новой, трудной задачей.
— Владимир Петрович! — выдохнул селектор.
— Слушаю!
— Завтра, оказывается, уже завтра приезжает отряд молодежи имени XVIII съезда комсомола.
— А почему паника? — Курамин улыбается.
— А где я жилья возьму сразу для трехсот?
— Вспомни, как приехали мы…
День, как обычно, начинался с проблем. И закончится ими. Так будет всегда.
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ДВОЕ В НОВОМ ГОРОДЕ
ОЧЕРКИ
ДВОЕ В НОВОМ ГОРОДЕ
Город или поселок? Чтобы не отстать от событий, назовем Новый Уренгой городом. Может, и не так скоро возведут его в этот ранг. Может быть. Но назовите мне поселок, куда летают «Антеи», «Илы», «Яки». Затрудняетесь, правда? А какой поселок ежегодно принимает тысячи новоселов? О каком поселке столько пишут и говорят? Пожалуй, не найдется такого. Да и сами газодобытчики, строители говорят просто: Новый Уренгой. Для них этот вопрос с будущим городом решен. Здесь им предстоит обрастать огромным хозяйством, осваивая пространства и расстояния. Уж коли так могуче «задышало» уникальнейшее газовое месторождение — Уренгойское, то не обойтись тут простыми арифметическими действиями. Если грузы завозить — так тысячами тонн, если газ отправлять по системе трубопроводов — так миллиардами кубометров.
Люди и недра. Комплекс проблем. На него работают таинственно мерцающие ЭВМ, по невидимым артериям стекаются обогащенные опытом оптимальные решения, эксперименты, начатые нефтяниками в Среднем Приобье, находят свое продолжение на обустройстве газовых месторождений.
Тюменский стиль работы — особый стиль. Это не только оперативность. Он основывается на высоком уровне индустриализации. Именно индустриализация ужала сроки строительства до невероятности, она же позволила увеличить планы строителей в два-три раза.
Могуче развернул плечи над всей Тюменской областью ордена Ленина Главтюменьнефтегазстрой. Одной ногой главк стоит в Тюмени, другой — на Ямале.
Начальник этого главка Владимир Петрович Курамин — один из самых молодых начальников главков. Легко ли в сорок лет возглавлять управление с почти трехмиллиардной программой строительства? Разве однозначно тут ответишь? Нет. В отдельные месяцы он находится в своем главковском кабинете пять-семь дней…
Селектор, рация, прямые телефоны — приводные ремни этих нескольких дней. Сдаются в эксплуатацию газоперерабатывающие заводы, установки комплексной подготовки газа, станции по перекачке нефти и газа в трубопроводы, школы и больничные комплексы, жилье и детсады. Все это и составляет те миллионы, на которые задействованы все его будни, праздники, командировки…
— Строители — народ дисциплинированный. Сказали: надо! Мы тут как тут с десантом. — Голос у Владимира Петровича совсем не командирский — мягкий, тихий. — Природа дала нефтяникам и газодобытчикам фору. Ведь так? Дала, дала! Хоть трудно им и приходилось, но что-то уже было под землей. А мы получили одни трудности. Я считаю, помогает нам сочетание энтузиазма с экономической политикой. Когда-нибудь, в двадцать первом веке, пожалуй, опыт наш будут изучать, удивляться. Он, несомненно, пригодится. Они, может, потомки наши, удивятся тому, что мы в день заставляли работать на строительных площадках по сорок — сорок пять вертолетов. Им будет жаль горючего, потраченного этими винтокрылами. Они, пожалуй, упрекнут нас в такой расточительности. Они-то, я уверен, научатся ценить топливо. И в небе вместо вертолетов всю работу по перевозкам будут выполнять дирижабли. Вообще-то я хозяйственник, а не лирик. И, говоря такое, очень жалею, что новые формы и нормы жизни еще не заняли своего места.
Я люблю приходить в его кабинет. Просто посидеть в сторонке, пропитаться напряженным ритмом совещаний, разговоров, вглядеться в обветренные лица входящих в кабинет людей с далеких ямальских трасс. Вздрагиваю от острых телефонных звонков, чувствую, как отдаляется от меня гладкая городская жизнь. Карты, схемы на стенах этого кабинета оживляют в памяти другие, не рисованные и не вычерченные на кульмане города, именуемые у строителей четко и по-военному лаконично — базами. Я вижу улицы, заполненные людьми и бесконечным потоком машин разных марок. Всего десять лет прошло с начала освоения нефтяных месторождений Среднего Приобья. Пять городов поднялись на берегах Оби и других рек. Пять! Стотысячным «я» заявил о себе Самотлор. Нефтяники с гордостью говорят, что это их города, строители — о том же. И те и другие правы. Большая нефть Сибири впечатала новые названия городов в Историю. На очереди — становление городов в тундре. И первый — Надым, спутник газового месторождения Медвежье, его газ уже пришел в Москву. А теперь вот — Новый Уренгой.
Говоря о том или ином северном городе, вольно или невольно память твоя возвращается к каким-то конкретным людям из этого города. Без этого он для тебя пуст и далек. Не географически, чисто по-человечески. Будучи в Уренгое, я вдруг почувствовала сердечную привязанность к Ленинграду. Раньше к нему было великое уважение, любовь на расстоянии. А теперь — через приобщение в истории создания Уренгоя. Главленстрой взял шефство над Уренгоем. Методом десантно-вахтового строительства трест Ленуренгойстрой возводит дома в Новом Уренгое. Именно это подразделение Ленинградского главка определит лицо северного города. Не беда, что пока возводятся дома прежних серий. Специалисты Лензнииэпа проектируют новые здания, квартиры в них будут с большим комфортом. Ленинградцы намерены основательно и на совесть поработать в Уренгое и для Уренгоя, для его будущего. Здесь есть где приложить знания и опыт. Северяне на них очень надеются.
— В новой пятилетке должны мы освоить около четырех миллиардов рублей, — говорил мне Курамин. Причем это самый север области — Уренгой, Ямбург. Все эти времянки, «нахаловки» должны исчезнуть. Человек сознательно лишает себя удобств, по собственной инициативе едет в неведомый Уренгой. И он не должен испытывать дискомфорта. Особенно теперь, когда накоплен свой, тюменский опыт освоения месторождений. Вагончик, балок, оказался так наступателен, всеяден, что изуродовал и Уренгой. Считаю, что нашей промышленности давно пора позаботиться о первом этапе освоения, о людях, которые приезжают первыми. Палатку ведь не поставишь на вечной мерзлоте, вагончик тоже надо беспрестанно обогревать. Нужны транспортабельные, комплексные, быстросборные жилые и промышленные помещения. А если учесть то, что приезжает в основном молодежь, то надо позаботиться и о разветвленной системе учреждений культуры. Зачастую приезжают еще несформировавшиеся люди — вчерашние десятиклассники. Как, например, отряд имени XVIII съезда комсомола. Эти мальчики и девочки дали жизнь Уренгою как городу. Им было труднее, чем всем остальным. Это, если хотите, была им и Магнитка, и Комсомольск-на-Амуре. На базе этого отряда организовано строительное управление № 53. На северные условия нельзя списать равнодушие к людям, бесхозяйственность и очковтирательство — вот какой урок извлекли руководители, увидевшие в ребятах настоящих энтузиастов.
Прихожу я в кабинет Курамина много лет. Здесь штаб по управлению огромной работой мощных трестов и небольших по численности, но могучих по объемам управлений, а то и просто участков. И если является тоска по дальней дороге, а отправиться в путь не позволяет работа, прихожу я в этот штаб и слышу знакомые имена и фамилии.
Иногда тут, как на плацдарме, все по минутам, и тоненько ноет селектор. Такое бывает и летом и зимой. Но острей чувствуется напряжение в конце навигации. Река работает в эту пору с одышкой, а грузы все копятся и копятся на причалах, и нет никакой возможности их отправить в срок. Атмосфера в кабинете Курамина накаляется, каждый час оперативная связь со снабжением, копятся на столе сводки по отправке очередной баржи. Не бюрократия это, нет. То, что можно увезти на одной барже, потребует зимой трехсот самолетных рейсов! От этих оперативок он не освободится и в зале заседаний, где министр спросит об отправке грузов. И он, переполненный цифрами, сводками, графиками, скажет:
— Наши думы, к сожалению, не всегда совпадают с мыслями руководства Иртышского речного пароходства. На Уренгой иных путей, кроме водных, нет. Нужен комплекс мер: привлечение дополнительного количества судов, улучшение содержания фарватера, четкая организация разгрузки судов. Мы уже не раз поднимали вопрос об организации перевозок по единому транспортному документу в зоне влияния Западно-Сибирского пароходства — сначала по железной дороге, а затем по воде. Как бы это ускорило доставку грузов, избавило бы от путаницы!
Курамин еще не знал, что на столе его ждет радиограмма от снабженцев о застрявших в тупиках тысячах вагонов со строительными материалами и что железная дорога, пропуская в сутки по нескольку сот эшелонов, в ближайшие месяцы так и не сможет протолкнуть на Север по однопутке все, что так необходимо на северных стройках.
Он еще не слышал сообщения о том, что под самым Полярным кругом, под той самой символической чертой на карте, газовики пробурили скважину, из которой получен мощный фонтан газа. А это значит — строителям его главка предстояло доставить грузы в места, удаленные не только от железной дороги, но и от каких-либо судоходных рек…
Расстояния, расстояния! Откуда они начинаются? Где сбегаются в один узел пути-дороги? Я начинаю их отмеривать из большого, просторного кабинета Курамина. Они приводят меня к людям, спешащим по улицам Молодоженов, Романтиков, Строителей, Геологов. Они приводят меня в Новый Уренгой, в самое его начало.
ГАЛЯ
Улица Романтиков начиналась с вагона-магазина. Двери его ежеминутно открывались, пискляво сверля уши немазаными петлями.
— Да плесните вы в притвор чем-нибудь, — взмолилась проводница. — Целый день эта симфония в ушах вязнет. Генка, соскобли ты со своей спецовки мазут да мазни, — обратилась она к парню в темной промасленной брезентухе. Тот потоптался, потоптался, не решаясь отойти от прилавка, побурчал чего-то, но пошел, прижимаясь вплотную к ящикам, чтоб не измазать кого ненароком. — Я тушенку-то тебе отложила, не бойся, — засмеялась вслед продавщица.
Галя стояла в очереди, устало облокотясь на пустые ящики. Есть совсем не хотелось, но тушенку все брали впрок, и она собралась взять впрок, не зная, сколько же надо, чтобы хватило до следующего привоза. Те, что жили здесь не первый месяц, уносили по ящику. А ей куда столько? Уносили-то они на улицу Молодоженов. А Галя жила на улице Романтиков, в зеленом неприглядном вагончике, жила всего второй месяц, не успев разобраться, что вкуснее — печеночный или мясной паштет. И вот стояла в очереди и гадала, чего сколько взять. Так и не решив, подошла к прилавку и неожиданно для себя взяла целый килограмм «Каракумов», а про эту самую тушенку забыла.
— Сколько банок-то? — нетерпеливо спросила продавщица.
— К-каких банок? — растерялась Галя.
— Ты что, девонька, мозги-то пудришь? Стояла-стояла, не за конфетами же…
Но Галя уже отходила от прилавка, слыша, как за спиной шепчутся:
— Новенькая. Она в столовку все ходит.
— И правильно. Я бы одна была — тоже бы в вагончике о стены не ударялась в этой забегаловке. Тоже мне, кухню придумали!
Дверь уже не скрипела, насолидоленная парнем в спецовке, и Галя неслышно выскользнула из магазинчика.
Спешить некуда. И совсем не чувствуется, что вечер: солнце будто пришили к горизонту, так и провисит всю недолгую ночь. Как вот эти объявления на боку вагона-магазина. Развернув конфету, она подошла к объявлениям.
«Если кому нужна собака овчарской породы, приходите в вагончик номер шесть по улице Геологов. У меня два щенка. Света Щербакова».
Галя улыбнулась. Каких только объявлений тут не встретишь! «Берусь водиться с малышом до трех лет, т. к. у самой такой же, а работы до пуска УКПГ не предвидится. Можно без оплаты, но с условием покупать на Большой земле, будучи в командировках, колготки и прочую одежку на двоих! Обращаться…»
Весь бок вагончика в объявлениях. Вместо содранных остались белые пятна, будто много-много раз в вагончик снежки летели. Требовался начальник почты, требовалась заведующая столовой… Зарождалась система, людей для которой не хватало везде, и странно было Гале врастать в эту систему, едва передвигая будто свинцом налитые ноги в конце рабочего дня.
— Куда тебя хоть понесло-то? — отговаривали девчонки после распределения. — Да ты и в Москве спокойно работу найдешь. Откажись. Ну хотя бы в Подмосковье. Дура дурой! Отец заслуженный строитель. Диплом с отличием, а она — в болота!
Но Гале все до чертиков надоело дома. Мамины подруги с бесконечными разговорами о модных мехах, лоснящийся Глеб, которого она терпеть не могла и окрестила «кандидатом без наук», и это мамино стремление удержать Глеба возле Гали. Она любила сидеть в маленьком папином кабинетике, рассматривая альбомы с фотографиями городов, в строительстве которых он принимал участие. После его командировок они засиживались допоздна, и мама нервничала, ругая отца (в который уж раз за годы ее учебы в строительном иституте!) за неженственную работу дочери в будущем. Мама считала, что судьба дочери загублена на корню, и слышать не хотела о каких-то там Уренгоях, которых и на карте не нашла.
Но это все теперь в прошлом, в таком далеком теперь уже, как казалось Гале, прошлом! И институт, и дом. Дом вспоминала теперь с теплотой, на преподавателей институтских сердилась за то, что мало учили организации производства в таких вот совершенно диких условиях, где ты и швец, и жнец, и на дуде игрец. Напрягая воображение, пыталась говорить с отцом, а он лишь молчал и, как всегда, мягко улыбался, и ничего у нее не получалось с этим разговором. Ей советы отца нужны были каждый день. А может, всего один-единственный, способный раскрутить всю путаницу ее будней. Ей вообще ничего не снилось. Первую неделю отвлекали окна с белым свечением снаружи. Она глушила эту белую ночь одеялом во все окно. А ночь, как монотонно гудящий трансформатор, все равно отвлекала. Потом ее свалила усталость, и она перестала обращать внимание на белую ночь, спала крепко и до звонка будильника.
Эти самые будни огромной стройки ошеломили Галю. Практика ее проходила в тихоньком управлении райцентра. Да и что это была за практика? Сходи к субподрядчикам, подпиши нужную форму, сделай фотографию рабочего дня. Сиди и пиши, кто сколько на перекур затратил, на сколько опоздала машина с раствором. Разве это практика?
А здесь! Здесь ее сразу поставили на рельсы — давай объемы, сроки, давай работу! Тут темпы, а они требуют четких действий. Не зря пять лет в институт ходила. Действуй! Так ей и сказал начальник стройуправления Знаменцев:
— Действуйте, Галина Анатольевна. Действуйте! Жилье — проблема номер один. Значит, и вы фигура номер один. Милости прошу на планерки.
Она тогда и не предполагала, что кроется за этим «действуйте». Вышла из его маленького кабинета, присела на совсем домашний табурет, написала автобиографию на крошечном столе секретарши и принялась ждать инспектора отдела кадров.
Секретарша в короткой замшевой юбке несколько раз прошла мимо нее с бумагами в руках, недовольно косясь. Вот, мол, расселась, заняла весь проход. Всякий раз, перед тем как войти в кабинет Знаменцева, смотрелась в зеркальце, поправляла воротничок. Долго она там не задерживалась, и Галя привыкла к ее мельканию туда-сюда. Приноровилась поджимать ноги, давая проход.
Какая она хорошенькая, думала Галя, эта черноглазая секретарша, наверное, ей и самой приятно посмотреть лишний раз на себя в зеркальце. Но не успела она додумать про секретаршу, как та пулей вылетела из кабинета Знаменцева. Щеки ее полыхали, по ним стекали черные от туши на ресницах дорожки слез.
— Дракон! Узурпатор! Самодур! — выталкивала она злые слова. — Еще сто лет не женится! Подумаешь — премьер! А ты чего смотришь! — крикнула она Гале. — Думаешь, жениха тут себе отхватишь? Как же! Сидела бы в своей Москве, меньше бы расходов тут. Как же! Все на своих планах помешались. Дела, работа! И этот, Знаменцев, только и знает: пригласи на планерку, свяжись с Тюменью, дай радиограмму. Юбка ему моя не понравилась. А чем мои ноги не хороши? Ну чем? — Она демонстрировала Гале свои ноги в лакированных лодочках, и Галя кивала согласно, да, мол, хороши. — Его, говорят, специально сюда направили работать сразу с начальника участка начальником управления. Он, говорят, жить спокойно не может, что думает, то и говорит. Ну скажи, дашь ему его двадцать восемь? Дашь? Ни в жизнь! Сидит, как старый сыч. Брови в одну линию как сведет, лоб гармошкой, подбородок — сплошная геометрия!
Но Галя видела: все это от злости, что не замечает ее этот Знаменцев, на самом-то деле он симпатичный, и Галя даже удивилась, что такой молодой у нее начальник.
Когда прошел месяц и Галя пришла на очередную планерку, секретарша ехидно улыбнулась:
— Не сбежала еще? Надо же! А Знаменцев все снабженцев ругает за твой объект. Почему Галине Анатольевне не привезли вовремя перемычки? Почему Галину Анатольевну не пригласили на совещание. Тоже мне — кадр! — Она оглядела ее с ног до головы, так же ехидно улыбнувшись заляпанным раствором сапогам, в которых Галя прямо с объекта пришла на планерку.
Сперва в вагончике, вернее в одной его половине, они жили вдвоем. Было ничего, весело. Но дней через десять ее соседка захандрила, сказалась больной и не пошла на работу. Лил дождь, хлюпала дорога под ногами. Галя торопилась в свой вагончик с апельсином для больной соседки. Но ее не оказалось. Вещей тоже. Галя огорчилась не столько ее отъезду, сколько такому таинственному исчезновению. Ведь немало переговорили о себе, о планах, об учебе в институте. Галя даже успела привязаться к ней, а она взяла и сбежала. Записки не оставила.
Гале было непривычно и одиноко в холодном вагончике. Постоянно забывали подвозить уголь, и негде было просушить отяжелевшие сапоги. Каждый вечер она притаскивала какую-нибудь доску, чтоб завтра пройти по ней от вагончика до жидкой тропинки. Но утром доски не оказывалось на месте, и приходилось ей преодолевать распаханное месиво без подручных средств.
Часто среди ночи ее будил грохот вездеходов. Ей казалось, что он вот-вот протаранит вагончик. Но он проходил где-то рядом, и ее даже встряхивало от этой близкой тяжести. А вездеход останавивался у соседнего вагончика так, чтобы можно было сразу с гусеницы шагнуть на приступку вагончика.
Утро за утром наслаивало недели. От дождя до дождя не успевали просыхать глубокие колеи, и она, поочередно вытаскивая из грязи ноги в литых сапогах, торопилась на окраину поселка, где была стройплощадка с фундаментом, на котором ее участку предстояло возвести первый панельный дом. Она очень быстро поняла, что никаких особых обязанностей у мастера пока нет. Главное — уметь «выбивать» стройматериалы и технику, а уж наряды закрывать — было б что сработано. Народ на ее участке к нарядам ревностно относился, копейку мимо не пропускал. А она все думала, что это еще не тот строитель на Север приехал. «Тот» вытеснит копеечников, за дело болеть будет.
Поскольку машины ей никакой не дали, то «выбивать» стройматериалы ей приходилось пешком. Разрывалась между стройплощадкой и снабженцами целый день, а толку было ну разве что на панель больше, чем накануне.
Уставала она порядком от такой малопроизводительной беготни. И по утрам все чаще просыпалась с плохим настроением. Представляла, как зашумят и начнут попрекать мужики двух бригад, над которыми она начальник. И в контору посоветуют перебраться, и обратно в Москву уехать, и про героику переднего края помянут, а предложи она кому-нибудь из них стать мастером — замнутся, захихикают. Мы, мол, что? Мы — работяги. Наше дело панели стропить, наше дело рубли зарабатывать, а голова наша тут ни к чему, мы, мол, люди маленькие. А спроси она, как лучше организовать хозрасчет, промолчат. Им он ни к чему. Временщики они тут. И никто пока ей тут не помощник. Все тут, в Новом Уренгое, на стадии завязи. Надо просто пережить эти организационные неувязки. Это и есть тот опыт, на фундаменте которого ей и строить свою биографию строителя. Превозмочь себя надо, сломать временное неудобство и недовольство. И шуметь ее бригадам, пока не придут в них крепкие молодые парни со здоровой жизненной философией. Первые же дома — через сердце, через слезы, через пот. Ну разве об этом скажешь тому, сорокалетнему мужичку из Белоруссии, что больше всех кричит?
— Я, — кричит он, — я, понимаешь, по комсомольской путевке приехал. А мне работать не дают. Видали? Ванька дома — Маньки нет. И строй. А у меня жена, дети. Есть-пить хочут. А мне плевать, что где-то баржа потерялась с блоками. Я работать хочу.
Гале смешно слышать было, что вот такой дяденька и в самом деле приехал по комсомольской путевке. И ведь со всеми переработками, северным коэффициентом заработал этот дяденька в прошлом месяце около тысячи!
Но что поделаешь! Стройка пока не гремит, отзвуки ее не потревожили еще молодых ребят. А эти, опытные рвачи, прямехонько из Приобья рванули, пока тут накручивают расценки. Им даже все равно, как жить тут: в вагончике или шалаше, в тереме или просто в панельном доме. Удобства им ни к чему. Они и в столовую редко ходят. Группируются по три-четыре человека. Общий котел, меньше затрат на еду. В магазине подолгу по полкам зыркают. Продавец их тоже не любит — смотрят на банки, цену ищут, придираются к наценкам поясным. На стройке чайник кипятят, воды пьют помногу, запивая куски старого желтого сала, привезенного из дому давным-давно.
Но что поделаешь — работать-то надо, чтоб дело погромче вышло, чтоб услышали будущие отряды корчагинцев, вчерашних десятиклассников. Для них тут уже учебный комбинат строят, чтоб было где специальность получить. И на каждой планерке Знаменцев в первую очередь про этот учкомбинат говорит. И главная его забота о кадрах: на пустое же место не привезешь людей без специальности. И дом, что строит мастерский участок Гали, общежитием будет. Так что трудно только самым первым. Это надо понять и принять.
Так думала не одна Галя. Зашевелилась, начала набирать силу комсомольская организация. Собрание с повесткой дня «Как мы живем» получилось бурным. Разве сравнишь его с институтским? Проблемы ставились остро. Знаменцев что-то быстро писал в блокнот, с любопытством поглядывал на выступавших. А потом и сам попросил слова.
— Ребята, оглянитесь-ка кругом. Поглядите, кто сидит рядом. В основном молодые специалисты. Товарищ Гавриков, — обратился он к начальнику отдела снабжения, — и вы оглянитесь. Сколько тут девушек? Пальцев на одной руке хватит, чтоб сосчитать их, верно? Я сегодня больше всего хочу поговорить о работе мастера. Он — организатор производства. Организатор, товарищ Гавриков, а не толкач. Вы приехали из Приобья, у вас опыт вроде должен где-то храниться, а я все не могу его обнаружить. Вы в кого превратили мастеров? У вас единственная девушка — мастер. Я вам сколько раз говорил, чтобы вы Галине Анатольевне отдали свою машину? Целый день человек в колеях ныряет, за вами, товарищ Гавриков, бегает, за каждым кубометром железобетона. Она же вам по всем правилам, как ее учили, заявку на месяц вперед составила на снабжение объекта. Вы тут не ссылайтесь на нехватку материалов. У вас базар на базаре. Вы и сами не знаете, что где у вас там лежит. Так вот, я отдаю вам, Галина Анатольевна, свою машину. Да, да. И не возражайте. А вы, товарищ Гавриков, с сегодняшнего вечера отдаете свою мне. Молодых специалистов беречь надо. Правильно тут говорили. Это те, с кем мы будем делать основную работу. Никто не пришлет нам готовых строителей в чистом виде. И надо сказать спасибо тем, кто приехал сюда первым и тащит эту стройку на своих плечах. Женщина-строитель — особая женщина. Их у нас пока маловато. Вы смотрите, что получается. Всего одна-единственная девушка на наших планерках произвела революцию. Мы теперь не курим, не пускаем петуха в три этажа. А если у нас хотя бы на десять мужчин будет одна такая укротительница, мы же и дичать перестанем, мы же и оранжерею следом за учкомбинатом бросимся строить. — Последние его слова утонули в смехе, только Гавриков сидел насупившись, и Гале было его чуть-чуть жаль. Ему до пенсии оставалось совсем немного, и заботы были явно не по его плечам.
Печку в вагончике теперь топили, и Галя приходила в тепло. Пахло разогретой синтетической обивкой. А мама в письмах спрашивала, не прислать ли обоев моющихся в ее квартирку, как называла в письмах к маме Галя свои полвагончика. Мама присылала в посылках то формы для печенья, то импортную электрокофемолку, то дюжину хрустящих промереженных льняных салфеток. Письма писала длинные, сопровождая рецептами печенья, в которых сметана стояла на первом месте, и Галя тихонько смеялась над этими рецептами, потому что за сметаной, если ее привозили, собиралась огромная очередь и продавали вначале тем, у кого дети. Электрокофемолку положила в чемодан, хоть и дефицитная, да для нее так и не найдется работы. Все тут пили растворимый кофе — быстрей и без хлопот. Мама советовала заказать к осени в ателье теплый костюм из драпа, тут же и прислала этот драп, описав модели, модные в Москве на предстоящий сезон. И драп Галя положила в чемодан, ответив маме, что комбинат бытового обслуживания — не ателье, нет! — будет построен только в следующем году, а на осень она купила брюки и теплую куртку. В ответ мама присылала письма с расплывшимися пятнами от слез. Кто-то из соседок рассказал ей о дедушке, который едва не умер от цинги недалеко от Уренгоя, когда ездил с экспедицией на поиски Мангазеи. И следом за письмами приходила одна за другой бандероли с аскорбиновой кислотой, сушеным луком. Галя успокаивала маму, что продают у них лук, и лимоны, и свежую картошку, а мама не верила и писала про новые рассказы соседки о том дедушке, что едва не расстался с жизнью, попав в пургу.
Московская жизнь, далекая, сказочная, отодвигалась все дальше и дальше. Обстоятельные письма мамы о Глебе, его визитах с тортами из Елисеевского магазина казались Гале чем-то вроде цветных кубиков из детской игры, маме доставляло удовольствие перебирать их, любоваться ими, а жизнь Гали в Уренгое разваливала эти кубики, повергала маму в панику, и она не видела выхода из этого состояния, умоляя Галю бросить все и вернуться в Москву. Отец был спокоен и одобрял решение Гали пойти мастером. Обещал добиться командировки в Уренгой, писал о желании самому поработать в тех «сердитых условиях».
Планерки у Знаменцева не проходили для Гали бесследно. Вскоре она в лицо знала всех «субчиков», тех, кто занимался отделкой домов, устройством коммуникаций, санитарно-техническими работами. В кабинете Знаменцева стояли два стола, один напротив другого. За одним сидели генподрядчики, те, кто работал с Галей в одном управлении, — прорабы, мастера, начальники отделов. За другим — субподрядчики. Для тех и других Знаменцев дал распоряжение кипятить самовар и ставить печенье. И это не было чудачеством молодого начальника. На планерку приходили порой не пообедав, устав от беготни по объектам, охрипнув от бесконечной ругани. А тут сидели, пили чай, вели деловой разговор, не досадуя на затянувшуюся планерку.
— Какие претензии к сантехникам? — спрашивал Знаменцев своих. — Нет на сегодня претензий? Прекрасно. Пейте чай и — до завтра.
Те, к кому таких претензий было много, оставались, и приходилось и раз, и два греть самовар, накаляясь в спорах не меньше этого самовара.
— Галина Анатольевна, — обратился как-то Знаменцев, — такое творится на причале — голова кругом. В эту неделю ожидается несколько барж с грузами. Не могли бы вы стать на время диспетчером по приемке грузов? Я понимаю, это не входит в ваши обязанности. Но вы, как лицо заинтересованное в комплектности домов, могли бы нам помочь. И очень. Тут надо по-хозяйски все выгрузить и заскладировать, чтоб после не искать по педелям одну перемычку среди тысяч тонн металла. У нас тут действуют на авось. Гавриков заплюхался, слег. Да и вряд ли по силам ему там одному. Так как?
Галя согласилась, смутно представляя роль диспетчера на причале.
Баржи приходили, ведомые мелкосидящими буксирами, днем и ночыо. В свете прожекторов Галя, как дирижер, руководила разгрузкой. И все удивлялась: как это ее слушают, не торопят, прямо с баржи отправляя стройматериалы на подготовленные площадки? Аккуратной горой белели оконные блоки, рядом — половая лага и половая рейка, ближе к дороге расположили трубы в гидрофобной изоляции — они скоро потребуются для устройства канализации и водопровода в первом жилом микрорайоне. К ним Галя отнеслась с особой заботой — без инженерных сетей нет жизни на стройке. Трубы эти, в водоотталкивающей оболочке, — гордость Знаменцева, он принимал участие в разработке варианта по бесканальной прокладке коммуникаций. Бесканальной — значит без железобетонных коробов, дорогостоящих, не спасающих металл труб в этих слабых грунтах от коррозии. Привезли вот трубы в одежке — и все, а железобетон остался на Большой земле для других нужд. Бросил трубу в изоляции в траншею — и лежи она долгие годы.
Гале почему-то приятно было думать о причастности Знаменцева к такой северной новинке. Нет-нет да и вспомнится тот день, когда к ее вагончику, надрывно ревя, подкатил «Урал» Знаменцева. Начальник управления лично постучал в дверь, лично сообщил о передаче машины в ее хозяйство и не отказался от чая.
— Что-то вы, Галина Анатольевна, побледнели тут у нас. На чем еду себе готовите? Не на чем? А что так?
Она сказала, что плитка перегорела, а новых в продаже нет. И он тут же отремонтировал ее плитку, пообещав достать кочан свежей капусты для щей.
— А щи, кстати, вы умеете варить? — улыбаясь, спросил он. — А то, поверите ли, во сне снятся домашние щи. Такие душистые, ноздри трепещут. Пригласите на щи? — спросил, совсем по-мальчишески улыбаясь. И ей очень хотелось вот прямо сейчас накормить его щами, чтобы он, как и отец после долгих командировок, просил и просил добавки, отведав и с бородинским хлебом, и с сухариками, а напоследок — «с таком», смакуя и по-детски радуясь приобщению к своему дому.
В тот же вечер она тщательно изучила все стадии варки борща и щей по книге, присланной мамой, но прошло уже много времени, а капусты все не было. И Знаменцев словно забыл о том мимолетном разговоре.
В «Урале» Знаменцев оставил свою фуражку. И хотя прошло достаточно много времени, не вспоминал о ней. Так и ездила его фуражка в кабине, рядом с Галей. Она несколько раз намеревалась отдать ее Знаменцеву, но не решалась. К тому же отчего-то было жаль расстаться с ней, фуражка словно сил придавала Гале и помогала быть решительней в разговорах со снабженцами. Потом она эту фуражку в своем вагончике на гвоздь повесила, будто вечно она тут висела.
Баржа с комплектами бруса для домов подошла ранним утром. Капитан с буксировщика потребовал от крановщика немедленной разгрузки прямо на причал, не соглашаясь ждать отправления в отведенное место. Галя пыталась убедить молодого капитана, а он, назвав ее пичугой, грозил развернуться и оставить баржу посреди реки.
Не зная, что предпринять, Галя поехала за Знаменцевым. Пока ездила, капитан уговорил крановщика выгружать прямо на кромку сыпучего берега. Поиски Знаменцева отняли немало времени. Подъезжая, они увидели, как только что выгруженный брус исчез под берегом…
Два комплекта домов запрудили реку, застопорили продвижение барж. Брусья приходилось вылавливать на лодках и доставлять к причалу.
Здесь дорог был каждый привезенный гвоздь, каждая доска, и Галя, глядя на выловленные брусья, думала: многого строители недосчитаются зимой после нескольких перевалок грузов. Многого… И до тех пор, пока не создадут свою базу, свой комбинат по изготовлению домов, будут зависеть от мелочей, которых, по сути дела, не может быть во время навигации, — тут все главное.
Навигация, как донорская кровь для ослабленного организма, влила силы в стройку. Тут и там начали подниматься дома из бруса, на улицах запахло смольем, застучали смелее топоры, пошли первые новоселья. Справила новоселье и Галя.
— Галина Анатольевна, я совсем закрутился, забыл про капусту. А вчера достал по случаю. Не раздумали про щи? Договор наш в силе? — спросил Знаменцев после планерки.
— А у меня фуражка ваша висит… — неожиданно призналась она.
— Да? А я думал, потерял. Так щи? — Он улыбался, улыбался ей, и Гале не хотелось уходить из этого кабинета. Вот так бы сидела и говорила — о том, что керамзит не привезли на кровлю дома, о том, что кастрюль в магазине не продают, о том, что одна ее бригада решила уехать. Он сидел, поглаживая рукав шерстяного свитера. Ей хотелось спросить, кто вязал ему этот свитер из овечьей шерсти, но стеснялась. Секретарша несколько раз заглянула, хотя Знаменцев давно ее отпустил. А она все заглядывала и заглядывала, и Галя торопливо начинала перебирать какие-то бумаги, избегая взгляда Знаменцева — в упор. И чего она тут сидела — понять не могла, не хотелось ей идти в свой новый дом, в пропахшую смолой комнату, а чего хотела — не могла разобраться. Не заметила, как Знаменцев, выйдя из-за своего стола, сел напротив. Очнулась от его тихого вопроса:
— Трудно ведь тебе… И мама наверняка беспокоится.
— Беспокоится, — едва слышно ответила она.
— Москвичка ты моя неуемная. Не уехала. Я так боялся — вдруг уедешь, не выдержишь. А ты вон какой дом подняла. А что мужики уезжают — ничего, воздух чище будет. На днях приезжает отряд комсомольцев с Украины, обком комсомола обещал направить три таких отряда в этом году, так что всем нам легче будет. И пойдет ветвиться наше управление. На его базе создадут трест, а там… Там снова одна работа.
Она слушала, слушала его голос, и на душе у нее было так спокойно, так светло, словно рассказывал он ей сказку, где славный конец и одно добро…
Она ждала его все воскресенье. В квартире пахло не смольем, а щами. Миновал назначенный час. Опустились сумерки. Чувствуя, что в квартире стало свежо, Галя надела свитер. Вскоре и он перестал греть. Она забралась под одеяло с книгой, но вдруг замерзла рука, и ее внезапно пронзила мысль: не греют батареи! Она вскочила и приложила руку к батарее. Точно! Металл холодил руку. Значит, батареи остыли давно, и холод медленно вползает во все дома, в семьи, где дети, в маленькую аптеку, где лекарства. Он вползает все настойчивей, оседая инеем в углах комнат.
В управлении Гале сказали, что в котельной произошла авария, на устранение которой потребуются, возможно, не одни сутки…
Знаменцев, почерневший от двух бессонных ночей, постучал поздно вечером. Подошел к батареям, положил руки на их ребра и вымученно улыбнулся:
— Пошло тепло. Я опоздал к обеду? Моя бабушка любила только трехдневные щи. Считала, что они, как целебная трава, должны настояться.
Комната понемногу наполнялась теплом. Оттаивали углы, с потолка в таз шлепались тяжелые капли. Снова пахло смольем, Галиными духами, в комнате прочно оседал покой…
ЗНАМЕНЦЕВ
Только что на коллегии главка Знаменцева утвердили управляющим нового треста. Начальник главка попросил его остаться.
— Ну что, Гена, не весел? Тебе, как Илье Муромцу, теперь налево-направо только знай разгребать работу.
— Я вот о чем думаю. Причем еще с Приобья. Тащим мы на Север дорогостоящие панели для домов. Ломаем их, теряем детали, маемся с ними, утепляем. На строительство базы надо годы, а жилья все не хватает и не хватает. Везем за тридевять земель, а у самих под носом столько леса. Строили Братск — имели рядом мощную развитую базу в Иркутске, другие города тоже не столь удалены от баз. А тут? Ну обязательно, что ли, коробки эти городить? Обязательно ли город должен походить на остальные? Почему бы нам из круглого тюменского леса не строить дома? Не дома — терема! Да-да! С коньками, петухами, верандами, балконами. Двухэтажные или одноэтажные, любые. А индивидуальная застройка? Почему мы о ней забываем на Севере? Ведь по всему Приобью до сих пор громоздятся частные балки. Каракатицы, не дома! Находят для них и стройматериалы, и тепло — строятся. Ну почему не узаконить индивидуальную застройку по грамотным проектам, выдавать ссуду? Слава богу, опыта нам не занимать. К тому же лес везти в несколько раз ближе, дешевле. И люди к такому дому сердцем прикипят. А город какой будет! Не город — картинка! Конечно, появятся и у нас новые микрорайоны, многоэтажные. Но это со временем, когда свой домостроительный комбинат появится. Вот о чем я думаю.
— И правильно думаешь. Будет совещание у министра, ты подготовь записку по этому делу, съездим, поговорим. Я думаю, поддержат нас и в Госплане.
Из главка шел Геннадий Знаменцев на железнодорожный вокзал, выхлопотал себе неделю отпуска, чтоб к матери съездить. С переводом из Сургута в Уренгой не успел отпуск за три года использовать. Так, урывками да наскоками, приезжал к матери на день-два. Теперь вот неизвестно, когда этот очередной отпуск прорежется. А мать одна. Корову продавать не хочет, и сена надо. Хорошо, теперь совхоз взял заботу о пенсионерах на свои плечи. «Тоже не от хорошей жизни, — думал он. — Поуезжали мы из деревень. Строим новые города, а село все на бегу порты поддерживает. Нам бы позаботиться уж сейчас о нем. Тяжеловато деревне такую прорву людей кормить. А что? Взять да и отгрохать животноводческий комплекс по выращиванию хрюшек для северян. Вот были бы с мясом. А то везут тоже за тридевять земель. Или банки эти с тушенкой. К весне с души воротит от одного их вида. Помогать все равно придется деревне. Чего тянуть? Вот приеду и договорюсь с директором совхоза о строительстве. Вместе бумагу напишем в министерство. А чего нас не поддержать? Поддержат!» — решает он, веселея от такого решения.
До отхода поезда еще было время. Сидя на перроне, Знаменцев вспоминал коллегию. Сколько разного рода проблем ставит перед северянами жизнь! Мысли от них в голове горячие, быстрые. Система не может стоять на месте, она должна совершенствоваться. От одного главка отпочковали несколько главков, объединений. Они быстро свои базы создали, технику получили. И теперь каждый при своем хозяйстве. Вроде неплохо. А вот ничто в Тюмени эти подразделения не связывает. Через министерство пока-то решишь вопрос! Трубопроводчики летом технику на приколе держат, а на обустройство месторождений ее не хватает. Одна ржавеет, другая надрывается. Всем ясно, что от машины толку больше, когда она работает без перебоя, с полной нагрузкой. Износилась, морально устарела — другую в дело. Но ведь не договоришься с трубопроводчиками без начальника главка. А если б координационный центр был в Тюмени! Или взять навигацию. В речном порту самоходка трубопроводчиков застоялась, грузы для нее железная дорога не подвезла. Будет стоять неделю. Кому какое дело! Сами штрафы платим. А рядом снабженцы из другого главка этого же министерства убиваются — не хватило баржи, приходится охранять грузы. Да куда проще! В одном поселке два магазина рядом. Хорошо! А построили их одновременно два главка одного министерства. И возят за тридевять земель одни и те же продукты в эти магазины. А нет чтоб объединить средства да один хороший построить. Нет! Своя рука — владыка.
Обомнет жизнь и эти проблемы. Ясно как день. Но чаще надо думать сообща, не рвать из рук министерства кусок пожирней, а по-государственному подходить и к разнарядке техники, и к выделению денег на собственные нужды.
Знаменцев, думая так, не любовался собой, не надстраивал в себе делового человека. Это был плод его раздумий за годы работы на Севере. Наступление на тюменские болота потребовало не только материальных ресурсов, но и горячей заинтересованности каждого, кто шел в это наступление.
Знаменцев, будучи все годы учебы в институте командиром студенческого строительного отряда, на себе испытал все сложности тюменской школы строительства. Он приехал подготовленным к роли организатора производства. Его тут знали. И предлагали сразу должность главного инженера управления. Управления с многомиллионной программой строительства. Он пошел в мастера. И предложил бесканальную прокладку коммуникаций, убедившись в громоздкости старой системы сооружения инженерных сетей. В его голове зрела идея выноса всех коммуникаций из земли, когда его назначили начальником участка. Идея была одобрена, начались подготовительные работы к эксперименту, подключались службы главка, был найден греющий кабель. И пусть не в Сургуте, а в Нижневартовске был внедрен этот метод на прокладке водовода, эксперимент показал, что вынос на поверхность возможен! Далеко на Севере, в районах вечной мерзлоты, это позволило максимально сохранить покров тундры, не привлекать на обустройство множество техники. Его, Знаменцева, работа не измерялась табелем учета рабочего времени, и он считал: по-иному на Севере работать нельзя.
Поезд нес его к матери в тихую сибирскую деревню, и чем ближе становилась станция, на которой ему выходить, тем сильней разгоралось в нем желание быстрей оказаться в поле, на лесной дорожке, прошагать эти пятнадцать километров от станции до деревни босиком, закатав синие с искоркой брючины выходного костюма до самых колен. «Хорошо бы мать хоть раз на юг свозить, — думал он. — Да ведь не оторвешь от огорода и хозяйства». Один раз было согласилась, договорилась с уходом за домом и хозяйством, а потом вдруг в одну ночь передумала и плакала, просила не тащить ее в такую даль. И он остался, никуда не поехал, отдал путевки сестре с мужем, а сам огород матери новый изладил, сена накосил, крыльцо с сенями перебрал. Эта немудреная работа странным образом освежила его, и мать помолодела возле сына. А он тогда все наказывал себе не забыть про давнишний материн разговор, совсем давнишний, когда он в четвертом или пятом классе учился.
— Ну вот, ребята, — говорила мать, — выучу вас. Геньку на бухгалтера, он башковитый. Тоньку на учетчика, а Петяна пойдет на завсклада, он хитроватенький, прижимистый. И купите вы мне жакетку плюшевую, в гости пойдем. Спросят: кто это там в жакетке идет? Знаменцева? Разжились, однако, жакетку купили!
Жакетка плюшевая была голубой мечтой матери. Ходила она всегда в телогрейке, которую в деревне называли по-своему — куфайкой. Жакетку достать было трудно, в деревню их редко привозили, к тому же у Знаменцевых и лишних денег не водилось. Ребят бы прикрыть да дом содержать в аккуратности. Росли без отца. Сторожем был на ферме, а там пожар случился. Отец выгонял коров, сам не успел выбежать, так у выхода и придавило горящей балкой. Посмертную награду мать хранила свято, в родительский день из комода доставала и начинала рассказывать ребятам про отца, про его трудолюбие и смекалку.
Жакетку он матери купил в первый год работы, а следом прислал шубу цигейковую. И мать писала, что в деревне только и разговору что про ее обновы, а она боится, как бы моль не влетела да не попортила шубу.
С улыбкой вспоминает такие подробности Знаменцев. Но вдруг хмурится, вспомнив другое, не такое далекое.
— И это правда, господин Знаменцев, что вы коренной сибиряк? — Господин Ниямото, японский журналист, недоверчиво посмотрел на Знаменцева. — А мне говорили, что сибирякам не вполне доверяют руководить производством.
— Я не знаю, что там говорят, но вырос я в деревне, бегал босиком по полю и любил печеную картошку. — Знаменцев с трудом выдавливает улыбку для господина Ниямото. Попросили вот в горкоме партии сопровождать этого журналиста, хоть плачь от его вопросов.
— А правда, что у вас километр бетонной дороги стоит один миллион? — не унимается журналист.
— Правда.
— Значит, мы едем по миллионам! — Господин Ниямото притопнул маленьким ботинком по днищу «пазика», — Богатые вы, русские!
Он просит остановить машину. Как инкрустированный, блестящий перочинный ножичек выскальзывает на дорогу. Вглядывается в бетонку. Втыкает в каждый сантиметр серого полотна глаза-гвозди. Нет, не видно миллионов! Не видно. По обе стороны дороги пространство заткано маленькими желтыми цветами. Надо увезти, надо показать детям северные цветы Сибири. Господин Ниямото прыгает с бетонки вниз. Переводчик суетится на обочине. Поздно! Господин Ниямото медленно утекает вглубь. Он растерян. Цветы Сибири на болоте! Его возвращают на бетонку. С брюк стекает рыжая прель. Он разочарован: яркие цветы дурно пахнут. Водянистый стебель выплюнул остатки вонючей влаги и зачах вместе с цветком. Выбросить — не по-японски. Он положил цветок в аккуратный пакетик и грустно посмотрел на желтые плантации.
Господина Ниямото мчали по миллионам в обратном направлении. Его маленькие сухие пальцы озабоченно бегали в записной книжке.
— Богатые вы, русские, — покачивая головой, говорил он. — Здесь ведь трудно! Народ надо заставить идти по такому болоту, — продолжал он после длительной паузы.
Бегают пальцы по страницам записной книжки. Что вычерчивают? Что ворочается в голове этого господина?
Ниямото уточняет детали. А на прощание говорит:
— Вы преуспевающий инженер. Неужели вы и вправду росли в Сибири?
И что ему вспомнился этот Ниямото? Так и не поверил, что Знаменцев в деревне вырос и что народ заставлять не надо, народ сам на большое дело идет. И не сплошь коммунисты едут на Север, а просто молодые люди, которые коммунистами становятся там, на Севере, как Знаменцев или вон его Галина Анатольевна.
И снова ему хорошо в жестком вагоне. Снова мысли о приятном. О Гале и их будущем маленьком Знаменцеве. Что будет Знаменцев, Галя сказала по секрету, но вполне уверенно, и теплота в душе старшего Знаменцева разливается до невероятных размеров, даже жарко становится, и он нетерпеливо смотрит в окно, торопя поезд. Скоро Гале в декрет, и она конечно же поедет к его маме. Хотя московская мама настаивает на приезде к ней. Она, мол, договорилась с хорошим врачом. Ничего, думает себе Знаменцев, наша акушерка деревенская, тетя Шура, еще ни одного не искалечила, все живы, здоровы, что у сестры, то и у брата, да и у прочих деревенских пап-мам.
Но только на это самое время отпустит он Галю в деревню. А там с малышом — домой. Да-да! Пусть и теща ругается. Семья есть семья. А насчет свежих овощей и фруктов — придумают они в своем Уренгое. Нет, что ли? Теплицу отгрохают. Обязательства возьмут дополнительные насчет теплицы. И сделают. И будет у них самая северная теплица, где круглый год помидоры и огурцы зреть станут. И вообще надо агронома. А что? Разве долго искать? И в самом деле. Знаменцев даже подскочил от этой мысли. Чего агронома искать, если сестра в совхозе агрономом работает. Договорится с директором, отпустит. А мы им, мы им… Мысль запинается, но быстренько атакует Знаменцева. Да мы им зерносушилку новую построим! Вот что! У них же нет самой современной. Но будет! Нет, нам без агронома никак нельзя! Это что же за праздники без цветов? Нам непременно надо оранжерею!
Вот таким образом накопив в себе программу пребывания в деревне, сошел Знаменцев на маленькой железнодорожной станции и, как задумал, снял башмаки и, закатав брючины, пошел босиком в свою деревню. Ноги его утопали в серой, нагретой солнцем пыли. В дальнем колке куковала кукушка. И настроение у Знаменцева было прозрачным, легким, встречаясь с ветром, оно вызванивало незатейливую мелодию. Знаменцев, оказывается, действительно пел. Он, может, и сам удивился такому порыву в себе. Остановился, поглядел кругом, засмеялся и, размахивая сумкой с подарками в одной руке, башмаками — в другой, с подскоком, приставляя одну ногу к другой, побежал…
Просторный кабинет Владимира Петровича Курамина, начальника крупнейшего в Тюменской области главка. Ненадолго здесь воцарилась тишина. Пощелкивают минутами электронные часы. Напряженная тишина, тишина перед какой-то новой, трудной задачей.
— Владимир Петрович! — выдохнул селектор.
— Слушаю!
— Завтра, оказывается, уже завтра приезжает отряд молодежи имени XVIII съезда комсомола.
— А почему паника? — Курамин улыбается.
— А где я жилья возьму сразу для трехсот?
— Вспомни, как приехали мы…
День, как обычно, начинался с проблем. И закончится ими. Так будет всегда.