420 Марласов Стихи рождаются для счастья
Анатолий Михайлович Марласов
_Анатолий_Марласов._
Стихи рождаются для счастья
ИРОНИЧЕСКАЯ ПОЭМА
Литературная Жутень
«Если люди перестанут мудрствовать
И отбросят умничанье,
польза их возрастёт во сто крат».
Лао-Цзы
РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «ЖУТЕНСКАЯ ПРАВДА»
ЛАРИСЕ ОХНИНОЙ
Ты не стареешь, не седеешь,
Всё так же талия тонка,
Всё так же над строкою млеешь,
Когда талантлива строка.
Твои глаза с озёрным блеском,
Ах, золотые бубенцы,
звенят, блестят, как у невесты,
Как у невесты Лао-Цзы!
А всё же пройден путь немалый,
И я, как древний динозавр,
Смотрел, как от вершин Ямала
Ты пала… до жутенских правд.
Но жизнь твоя почти прекрасна —
Ты повидала целый мир,
Тебе стихи свои Мордасов —
Сам! Посвящает, чёрт возьми…
А что стихи? Их пишут много,
Их пишут все, кому не лень,
Их не оценивают строго —
Была бы только в них дорога,
Да злободневная Жутень.
В стихах всё больше чертовщины,
Всё заумнее норовят.
К примеру, Коля Шансединый —
Тот всё про греческих ребят,
Да про богинь пенорождённых —
Про Афродит и про Венер,
И не поймёшь — поэт-то оный
Из греков что ли, например?
Вот почему-то Колин тёзка —
Известный жуткий русофил,
О русских пишет трезво, хлёстко,
(Хотя, конечно, раньше пил).
О, Дом писателей злосчастный,
О, двухэтажный особняк!
Его раскачивали часто
Друзья-писатели, да так,
Что шум стоял по всей округе —
Шумели шумные дружки,
И так выделывали буги
«Со страшным скрипом башмаки».
А что?
Платила власть Советов
За их лирический галдёж —
Весна красна, прекрасно лето,
А, если осень, — значит, дождь…
Так что ж Вы, братцы, за поэты
(Поиздеваться тянет всласть),
Коль Вы профукали Советы,
Коль изменили Вашу власть?
Вы, словно маленькие дети,
Как Ленин, спрятались в шалаш!
А где же Ваш Шандор Петефи,
А где же Буревестник Ваш?
А я — сторонник Горбачёва,
Он первый ткнул замшелый ком,
Хоть говорят о нём хреново
И плюнуть норовят тайком.
А я за Ельцина горою —
Он первый Президент Руси!
По мне хоть пей, но будь героем,
А не болтай и не проси.
Сейчас Россия (Слава Богу —
А Он у нас-то был учён)
Выходит на свою дорогу,
Тяжёлым двигаясь путём.
Теперь и граждане простые
(Не очень сразу — где уж тут?)
Всё больше верят в ту Россию,
В которой дышат и живут…
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ПРОЗА ЖИЗНИ
«Когда все узнают, что добро — это добро,
Тогда и возникает зло».
Лао-Цзы
А два лирических поэта,
Два тёзки — Шанс и Коля Ден —
Чесали репы — как же это?
Им денег не даёт Жутень!
Союз писателей дал дуба
И приказал недолго жить,
А два отростка, хоть и грубо,
Но прижились! Чего тужить?
Да…! Не в чести теперь доносы
И даже жалобы в ООН.
У Вас есть спонсоры и взносы,
Кружитесь стаею ворон,
Ищите добрые примеры,
Предсказывайте верный путь.
Вы — инженеры душ. Гомеры!
И Вас оценит кто-нибудь…
Но это ж надо потрудиться,
А кто из них к труду привык?
Поэт сейчас — как божья птица,
Ему бы чИрик — он чирИк!
И Ден в Австралию подался,
И мы понять его должны —
Переосмыслить он пытался
Врагов Советской стороны —
Ну, подбелить там, приукрасить
И сдать финансовый отчёт,
Как бы сказал поэт Мордасов:
«Ден всё в Австралии учтёт».
И, кстати, прежде чем о Шансе,
Я о Мордасове — он волк!!!
Писатели Жутени в трансе —
Он Дом писателей увёл!
О, Дом писателей… Нередко
Его увидишь в городах,
Но кто-то должен за аренду
Платить за совесть — не за страх.
Платить за воду — на похмелье,
Зимой, — чтоб печка горяча
Была всегда… Ну, там помельче —
За ту же лампу Ильича,
За сторожиху тётю Тому
И за сантехника… А как?
Работы много есть по дому
Не на халяву, не за так.
Конкретно кто-то всё же должен
Платить зарплату им…
Как без?
Литературные вельможи
Им отказали наотрез.
И тут внимание — интрига!
Мордасов — тот ещё жучок:
«Вам непосильно это иго?
Готов подставить я плечо».
И он, директор фирмы некой,
Да на общественных хлебах;
Договорился с человеком
На очень выгодных паях,
Нашёл и спонсоров в Жутени,
Отремонтировал весь Дом,
Без громких слов, без лишних денег
Всю мебель заменил он в нём…
Но Ден, не верующий в чудо,
И в бескорыстие его,
Составил акты, чтоб отсюда
Не вынесли бы ничего.
Три шкафа, три стола и стулья
Ему Мордасов отписал,
Чтоб Ден любому мог бы — дулю!
Да и домой — не смог бы сам.
Но за подарок, скажем, царский
Ден только жалобы строчил:
«Да эти стулья Луначарский
Сюда когда-то заносил!
Мы столько лет на них сидели,
А за рассохшимся столом
Поэты наши пили-ели
И в «стол» творили на «потом»,
А то, что всё-таки издали
Из всех своих не трезвых сил,
Мордасов вынес всё из зданья —
У туалета положил.
И, вот заметьте, что за птица —
Сказал, как истинный нахал:
«Народу ЭТО пригодится —
Народ оценит Ваш на-КАЛ!»
Мордасов книги все запрятал
От ветра, снега и дождя
И Дену так сказал:
Но я-то Всё сделал то, что мог», «А я, —
Ответил Ден, — носить не стану,
Ремонт закончишь — занеси
Книжонок сорок — я расставлю,
Другие — хоть на небеси!»
И вот уж год у туалета
Лежит огромный ворох книг —
Для целей прагматичных этих
И то никто не ищет их!
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ПОЭЗИЯ ЖИЗНИ
«Лучшее грушевое дерево никогда не родит
Даже дрянных яблок».
ФРАНСУА ДЕ ЛАРОШФУКО
Теперь писатели «жируют» —
Они не платят ничего.
Две комнаты у них пустуют,
А где же Ден? А нет его!
Ден лишь тогда приложит руку,
Когда в неё ему дадут,
А без «зряплаты» только скуку
Наводит бесполезный труд.
Один Захар — поэт известный —
Два раза в месяц — три часа —
Поэтов собирает вместе,
Чтоб молодые голоса
Послушать, кое-что поправить
И пальцем указать талант.
Поэты все стремятся к славе,
Захар — их верный консультант.
Кто ходит на учёбу эту,
Кто оказал такую честь?
Студенты — вечные поэты
И даже офтальмолог есть.
О ней скажу отдельно слово:
Глаза её — сойдёт любой
С ума. Красивая особа
И, кстати, пишет про любовь.
Один большой-большой начальник,
Уже на пенсии, увы,
Но всё же пишет — вот охальник! —
Об эротической любви.
Ещё — хороший работяга
И не плохой поэт в душе,
Но декламатор — это тяга,
Неизлечимая уже.
Ещё один — рифмует тосты,
Но книгу всё-таки издал.
Его однажды даже в гости
Хотели пригласить в Израиль.
Захар не морщится, не стонет,
Он понимает — толку ноль,
Учить поэзии не стоит,
Коль это Богом не дано.
Поэт воистину несчастлив,
Когда он истинный поэт,
Но рвутся толпами на кастинг,
В котором смысла, в общем, нет.
Страна — единственная в мире,
В которой не талант и труд
Дают прикосновенье к лире,
А знаменитый институт.
И в каждом городе приличном
(И в неприличном есть порой)
Кружок с названьем поэтичном
По типу «С пушкинским пером».
О, сколько судеб, юных судеб
Перемололи, как зерно,
Хоть знали, что мукИ не будет,
А мУки будут… всё одно!
О, как бы, как бы мне без транса,
Без потрясений областных
Всем показать поэта Шанса
На семинаре молодых?
На семинаре с молодыми
Категоричен Шанс, как Бог:
«Рубцов — да разве это имя?
А Горб, как выжатое вымя,
А Евтух — старый кабыздох.
Вы говорите — Бродский?
Бросьте
И не молитесь на него —
В сравнении со мною Бродский
Не стоит ногтя моего.
Рукоплескала мне Варшава!
Я утверждаю на пари —
Моя поэзия и слава
Вот-вот — и потрясут Париж!!!
Я, словно подпоручик Киже,
До генерала допишусь —
И буду жить тогда в Париже,
Покину нищенскую Русь.
Я вам — не простенький Мордасов,
Я первый на Оби-реке
Купоны начал стричь с Пегаса,
Шуруя ручкою в руке.
Я при Советах был богатым —
Я мог три «Волги» враз купить,
Как новый русский, я поддатым,
Мог десять тысяч прокутить!
Сейчас я стал «весёлым» нищим,
Поток финансовый усох.
Да что в поэзии мы ищем?
Она — не лакомый кусок.
Вот я издал штук двадцать книжек,
Но нет сберкнижки ни одной,
А если жил бы я в Париже,
Имел бы не одно «Рено»…
К стихам вы, говорите, ближе?
Творить вам, братцы, не дано.
Достоинство своё я ниже
Не опущу. Стихи — … дерьмо!!!
Хоть я их не читал, но всё же
В стихах у Вас не вижу дар.
Мне их читать — себе дороже…
Я — закрываю семинар!»
А может прав поэт великий —
Что графоманов разводить?
И так уж издаются книги —
Лишь стоит деньги заплатить.
И платит пишущий народец —
Издательства, эх! — издают,
Бросают денежки в колодец,
А что ж не бросить, коль дают?
Вот книга, вот! Доволен автор…
«А мысль где?», — молчит в ответ.
Её забудут… послезавтра,
Она- то есть — поэта нет!
Конечно, рыночный порядок —
Есть спрос — и предложенье есть…
Короче, буду очень краток
В главе с названьем кратким… ЛЕСТЬ.
О, Величайший из Великих,
Живущих ныне на Земле!!!
Твои огромнейшие книги
Внушают уваженье мне.
Такое мощное явленье,
Метафор целый океан!
В сравнении с тобою Ленин —
Всего лишь жалкий графоман.
Так Вы не поняли — о ком я?
О Шансе!
Мой последний шанс
Пред тем, как гневно грязи комья
Вдруг полетят в меня сейчас,
Всем объяснить, что Шансединый —
Сверхгениальнейший поэт!
Он Высочайший, а не длинный,
Ему-то равных в мире нет.
И никогда уже не будет
На фоне сосен и берёз.
Он перерос на много будней
Живущих, живших пе-ре-рос!
Он самобытен, непорочен,
Метафоричен, как судьба,
Да так, что не единой строчки
Не может вспомнить из» себя»,
Зато ведёт себя, как барин, —
«Поди сюда! Левей, правей!»,
Лишь потому, что он булгарин
Каких то голубых кровей:
«Рубцов-алкаш! Ничто не скажешь,
Горбовский — сумеречный свет,
А Евтух признаётся даже —
В Руси он больше не поэт».
И я подумал: «Вот интрига!
Он — Шансединый, он — Оглы —
Действительно, поэт Великий,
Но распознать мы не смогли
И никогда уже не сможем —
Его ведь надо прочитать,
Но Шансединый наш — о, Боже,
Нам, современным не чета!
Он проникает в мир глубинный,
Как, за зерном в амбаре, мышь…
А сам признайся, Шансединый,
Ты понимаешь, что творишь?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
ЖУТЕНЬ ЛИТЕРАТУРНАЯ
Да что о Шансе и о Дене
Я речь веду который час?
Пора о городе Жутени
Сказать хотя бы пару фраз.
Жутень, Жутень — врата Сибири,
Провинциальный городок,
Но вдруг, как чудо изобилья,
Фонтаны нефти тут забили —
И начался людей приток.
Сказать полегче — кто не прибыл,
Да не за запахом тайги
И не за славой, а за былью —
За получением деньги.
Конечно, были и герои —
Салманов, Левин и Эрвье,
И тысяча других…
Порою
Их не упомнишь в голове.
Почти из всех, тогда республик,
А ныне — да! Из государств
Слетались, словно пчелы в улей,
Для добыванья чёрных явств.
Жутень теперь — столица нефти,
Столица газа — просто шик!
Сюда не приезжал лишь Евтух
Из знаменитостей больших.
Но остальные побывали
И посидели у костров,
В Ханты-Мансийске, на Ямале
Собой кормили комаров.
Тут столько было спето арий
И столь прочитано стихов!
Умела партия пиарить
Во искупление грехов.
ВОСПОМИНАНИЕ
Что этот северный размах
Для всей страны и мира значит,
Когда я видел — ненка плачет
С ребенком малым на руках?
Вы скажете: «Не в этом суть!»
Конечно, нефть и газ важнее,
А что, ответьте, будет с нею,
Когда строения снесут,
Уйдут, железный бросив хлам,
Оставив чёрные подтёки,
Во сколько горькие уроки
В дальнейшем обойдутся нам???
ПРОДОЛЖЕНИЕ:
По берегам Туры — речушки
Жутень устроила привал.
Тут не бывал великий Пушкин,
Но мёртвый Ленин побывал.
А Пушкин аж из Петербурга —
(Историки — они не врут)
Писал героям, а не уркам:
«Не пропадёт Ваш скорбный труд!»
И, декабристов почитая,
Поэт Василин перешёл
На прозу… Проза золотая,
Ты поступила хорошо,
Приняв его в свои пенаты, —
Стихи любовные его
Не слушают, увы, бесплатно,
А уж романы и того…
Редактор он «Сибирских окон»,
Всегда готов он через них
Взирать невозмутимым оком
На современников своих.
Его романы не осилив,
Как Шансединого стихи,
Пусть мне простит мой друг Василин
Мою иронию-с! Грехи…
И снова Дэн.
Он мудрый парень,
Он сам из здешних деревень,
Он много лет газетой правит —
«Литературная Жутень».
Он сам издатель, то бишь Сытин,
Он в ней же член-корреспондент
И главредактор! В этом сите
Себя просеивает Ден.
Его стихи всегда в почёте,
Но, как жутенский гражданин,
В газету матерьялы строчит
И сам читает их…
Один!
Один разглядывает снимки —
В том доме, где он родился,
Музей, носящий Коли имя,
А жители гордятся им-то,
Как и товарищи-друзья.
А это кто в газете?
Коля!
Сам самого, поэт, узри…
Была на то его бы воля,
Он снял бы плод свой на «УЗИ»!
А вот он в армии матросом —
Каким был Коля молодцом,
А, чтобы не было вопросов,
Его стихи опять… столбцом.
Своя рука — в делах улика,
Своей руке — не дан лимит.
Да это что? Поэт великий
В стихах большой антисемит!
Он — антигруз и антиазер,
Он — антиарм и антикит.
Он смыл бы всех их в унитазе
Иль утопил на дне реки.
Нет, нет!
Он, в общем, добрый парень —
Пусть «ары» Ереван метут,
А ненцы — снег, но на Ямале!
В Жутени… Коли пусть живут.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.
ЖУТЬ ЛИТЕРАТУРНАЯ
Союз писателей — Союза
Республик братских и родных
Почил, как будто шёл он с грузом
И кто-то дал ему под дых!
Правопреемником — мощнейший
И богатейший, говорят, —
Союз России. Чтоб по шее
От тех же пишущих ребят
Не получить. То в этом, новом,
Без перестроечных химер, —
Всё та же власть, всё та ж основа,
Как было и в СССР.
Крыло демократично свежих
Решило обрести полёт,
Не наступив на грабли те же,
Не оскорбив родной народ.
Союз писателей российских
Объединил народы все,
Кто не вошёл в… ханты-мансийский —
И в городах, и на селе.
И вскоре в городе Жутени —
Не ожидала и Москва —
Произошло вдруг разделенье,
Хоть и в одном… Едва-едва.
Союз возглавил Шансединый —
Во всём Приобье — первый член!
Что с Умским там не поделил он,
А, впрочем, не один ли хрен?
Делить-то нечего, по сути, —
Ни на моё, ни на твоё,
А, если дело лишь в посуде,
То Шансединый — пить не пьёт.
А Дом писателей?
Но Умский,
Не будь с гармошкой дураком,
Уже давно он «новым» русским
В аренду сдал почти весь Дом.
В две тыща третьем знаменитый
На всю общественность Указ
С водою вылил из корыта
Писателей — в пис-унитаз!
А те, обсохнув, словно тени,
Оделись в жалкое пальто:
«Подайте Совести Жутени!»
Но нет, им не подал никто.
И лишь Правительство создало
Книгоиздательский Совет,
Чтоб «Вас тут даже не стояло»,
Сказать настойчивым в ответ.
А в это время Умский Гошка
Ушёл на пенсию, увы, —
Стал подрабатывать гармошкой
Без арендаторской любви.
Его сменил поэт Василин —
Честнейший, в принципе, мужик,
Но оказался он не в силе —
И вскоре получился пшик!
Пшик материализовался —
Им стал небезызвестный Ден,
Но без финансов оказался,
Чем не в восторге был совсем.
Но понимаете Вы сами,
Что кушать надо каждый день
И, чтоб сводить концы с концами,
Ден не оставил «Литжутень».
В душе он против «новых» русских,
Но сам владелец «Жути» той,
Что свежий воздух не пропустит,
Не прославляющий «застой».
Вот так — то катаньем, то юзом,
А то совсем наоборот
Два отделения Союзов
Жутенских «гоголей» живёт.
И всё гогочут, всё гогочут,
Как пел талантливый поэт,
Мол, мясов лебединых «хочут»
А песни лебединой нет!
Но, тем не менее, в Жутени,
Вернувшись из далёких мест,
Ден не за собственные деньги
Издал «Белогвардейский крест».
Его коллега Шансединый,
Как караваи на печи,
По технологии старинной
Всё выпускает «кирпичи».
Вам не понятно это слово —
Кирпич? Я объяснить готов —
Заложены в его основу
Толстенные тома стихов!
На спор — готов к любой дуэли,
Упасть в глазах людей на дно,
Но при условии, что если
Они прочтут всё — «от» и» до»,
И пусть один хоть строчку вспомнит
И мне на память повторит!
Да что общественность?
Шанс скромный
И сам не помнит, что творит…
ЖУТЕНСКАЯ ЖИЗНЬ
Два отделения Союзов —
Альтернативные! А чем
Разнятся, скажем, два арбуза,
Два полосатых, на бахче?
Любой писатель независим
От коллективного труда.
Поэт — тот пребывает в высях,
Прозаик не спешит туда,
Но где бы ни были ребята —
За километр или сто
По возвращению обратно
Садятся, грешные, за стол —
За стол писательский, за грубый,
Отполированный трудом,
И в тишине бормочут губы
О выстраданном, о своём.
Какая разница — кому же
В каком Союзе жить да быть?
Вот Лао-Цзы, а вот Конфуций —
Им только б истину добыть!
А Коли-Ден и Шансединый —
У них одна «святая» цель
Не потерять ещё носимый
Руководительский портфель…
Ну, ладно там, в Москве огромной —
Там есть, что делится ещё,
А вот в Жутени нашей скромной
Всё это так не хорошо…
И между кем делить? Их мало —
Тех, очленённых, там и тут —
На юге, в Хантах, на Ямале
Штыков полсотни не найдут.
Вот Дом писателей России,
А у российских есть ли Дом?
А Вы его вообще просили
И не могли ужиться в том,
В котором создал ваш Мордасов
Условия для вас для всех?
«Объединяйтесь, — просят власти, —
В объединении — успех!»
И тут Равцов: «Давайте, братцы,
Я всех Вас очень обожал
И обожаю… Будем браться
За дело верное — за «ЖАЛ!»
Я не зажму у Вас стремлений
Быть юридическим лицом —
В организациях Жутени
Вам стану мамой и отцом.
Я Ваши интересы свято,
Как воин, стану защищать,
И, что ещё скажу, ребята,
Я не кидаю Вам «леща» —
Вы оба гении-поэты,
И вот поэтому у Вас,
В организациях монеты,
Как день рожденья — в песне этой —
В году бывает только раз!»
И Коли в голос, то есть, в оба:
«А где портфели будут, где?»
«Держите при себе до гроба
И днём, и ночью — при звезде».
«Но если Шансу всё до «фени» —
Он выше этих мелких дел,
То у меня в родной Жутени
Есть, что терять» — подумал Ден.
О, Дом писателей ужасный!
О нём встревожился поэт:
«Вдруг ЖАЛ прикажет мне ужаться,
А там Мордасов — места нет!»
Короче, нет объединенья,
Рак, Лебедь, Щука — всё, как встарь…
Вот так проходит жизнь в Жутени —
«Аптека, улица, фонарь»…
P.S.
О ЦЕНЗУРЕ
«Возвращение к началу именуется
обретением покоя и БЕЗМОЛВИЯ.
ЛАО-ЦЗЫ
Я не скажу про всю Россию —
Россия очень велика:
«Цензуры тоненькое сито
В Жутени есть ещё пока».
А разговоры: «Нет цензуры
В Жутени нашей» — ха-ха-ха!
Предназначаются для дуры,
Не знающей закон стиха.
Ведь даже в веке первобытном
Цензуры тяжкий молоток
(Такие прецеденты были)
Сбивал с каменьев честный слог.
И на Руси до революций
И после (это словно месть)
Народ страдал от резолюций:
«НЕЛЬЗЯ — тут мысль живая есть!»
Поэму эту запретили
Публиковать в одном из СМИ.
За простоту?
Быть может… Или
За то, что Ден — антесимит?
Всё может быть у нас в Жутени —
И Шансединый в крик: «Кошмар!
Наводит на ПОЭТА тени
Какой-то дерзкий ГРАФОМАН!»
Да и Мордасов не последний
Среди взволнованных писак —
Он Шансединого наследник,
А это всё же как-никак!
Да и Василин Вам не капля
В Жутенском море, а главред!
Он тоже б мог начальству капнуть:
«Зачем печатать этот бред?»
И лишь один во всей Жутени
Прозаик Умский-гармонист
Теперь, увы, вне подозрений —
Он даже перед Богом чист!
А, может, зря я на цензуру?
Быть может, это семенит
Шагами мелочными сдуру
Редактор ЭТАКОГО СМИ?
Всё может быть у нас в России —
Осталось от СССР
И почитанье: «Ах, простите!»
И — «Не читайте ЭТО, сэр!»