418 Пионт Е Много неба
Екатерина Лаврентьевна Пионт
Екатерина ПИОНТ
Много неба
Рассказы
МУСОРЩИК
Вышла прогуляться. Время было около пяти. Кончается рабочий день. Скоро будет не продохнуть из-за выхлопных газов.
Подмосковье и пробки, кажется, вещи несопоставимые, но... бывшая Обираловка превратилась в прекрасный город. Только нынешнее название — Железнодорожный — Лев Николаевич едва ли бы позаимствовал для своего романа «Анна Каренина».
Отправилась в сторону старого микрорайона Ольгино. По его в большинстве ещё пока немощёным дорогам ездит мало машин. Может, по этим улочкам когда-то проходил Андрей Белый. Последние годы он жил рядом, в Кучино. Любил бродить пешком.
В Ольгино воздух свежий. На всём пути встречаются старые морщинистые деревья, напоминающие своим сгорбленным, но независимым видом гуляющих по тропинкам крепких ещё стариков.
Но местами торчат пни.
Появилось много новых домов. Деревянные особняки сносят, а пока нетронутые стоят в своём неприглядном виде, пугают прохожих. Окна у некоторых выбиты, стены ободраны.
А в этом здании ещё живут, видать, — на окнах шторы, цветы... Но уже сняты наличники, и дом стоит, напоминая выгоревшее платье со следами отпоротых карманов. Рядом с ним вздремнул почерневший дуб, к которому, словно прячась от солнца, притулился полиэтиленовый мешок для мусора.
Я бы, возможно, не обратила на него внимания, по всей улице такие пакеты, где полупустые, где под завязку, но в глаза мне бросилась игрушка, когда-то белая собачонка сидела наверху мешка, до края набитого отходами. Ухо одно висело на грязной нитке, чёрные бусинки на склоненной голове смотрели печально.
Я приостановилась, разглядывая её... И пошла дальше, раздумывая, что ухо можно было пришить, игрушку помыть, и чем не собачка, тем более, что похожа на живого щенка. Видно, ещё советское производство...
Я вспомнила козлика, которого никак не могу забыть. Его покупали мы первому сыну в начале семидесятых. Пока козлик был новый, ничего примечательного в нём не было: беленький, мягкий, сантиметров двадцать пять в длину, с серыми рожками. Сын любил с ним играть, но любимой его игрушкой была другая — жёлтый большой медведь.
А через семь лет, когда родился второй сын, козлик вдруг будто ожил. Игрушки с годами становятся интереснее, как лица...
Взгляд козлика словно стал осмысленней, голова при движении покачивалась, отчего он казался совсем настоящим. Младший с ним не расставался. Передо мной как сейчас: вот он бежит по тропинке, протоптанной через огороды от нашего дома к бабушкиному, стоявшему рядом. В правой руке у трёхлетнего сынишки старый тощий оранжевый портфель с привязанной розовой ленточкой вместо ручки, а в левой — козлик. Они бегут, раскачиваются, как маятники: портфель, голова козлика и уши любимой сыном шапки-будёновки...
Когда-то при неоднократных переездах козлик был утерян, были мы молоды, относились ко всему просто. А вот теперь жалею всё время, что не смогла сохранить... Какая я всё-таки безалаберная...
Ничего из утерянных вещей мне так не жаль, как козлика, жёлтого медведя и зелёной общей тетрадки с первыми рисунками старшего сына...
В думах прошла метров двести, вижу, стоит мусоровоз. Возле него ещё довольно-таки молодой водитель в чёрной спортивной шапочке, в модной куртке возится с очередным мусорным мешком, пытаясь завязать его, но что-то меховое постоянно падает на землю.
— Богатыми стали, шубы выкидывают! — заметив меня, возмущённо воскликнул он.
— Ой, не говорите, здесь недалеко, — я махнула рукой в сторону моей находки, — собачку выкинули.
— Мёртвую что ли?!
— Нет, нет — сидит! О, господи, что это я, игрушка — собачка, — оба рассмеялись.
— Она вся на виду, сейчас детишки из садиков пойдут, увидят...
— А ребёнок, чья это игрушка, представляете?! — он, прищурившись, поглядел на меня, затем трогательно произнёс:
— А у меня в детстве паровозик был, маленький, без одного колеса, до сих пор у мамы хранится... А сейчас, как с ума посходили все, чего только в этом мусоре нет, даже старые телевизоры выкидывают, а что уж говорить про игрушки... А потом удивляются, почему дети такие: родителей из дома выгоняют... Я хоть и работаю мусорщиком, но... Вот жду, когда с работы придут хозяева, чтобы меньше на завтра осталось...
Он включил мотор:
— Сейчас заберём...
Я попрощалась и пошла дальше.
Через минут двадцать я возвращалась по этой же дороге, мешки ещё стояли, а тот, привлёкший внимание, был завязан. Молодец мужик, подумала я. И вдруг услышала, что пипикает машина. Я оглянулась, на противоположной стороне, невдалеке, стоял знакомый мусоровоз. Шофёр, приоткрыв дверку, подозвал меня. Подойдя ближе, я увидела в его руке ту собачонку, она смотрелась веселее. Нитку, на которой висело ухо, он связал узелком, и ухо встало на место. Я улыбнулась:
— Такая хорошая собачка! И что было выкидывать!
Вдруг в ответ собачонка радостно залаяла!
— Ой!.. Да она, и вправду, живая! — от неожиданности воскликнула я. Шофёр показал кнопку на брюшке собачки.
— Теперь будет не скучно вдвоём собирать мусор, да, Му-му? — обратился он к игрушке.
— Как здорово вы её назвали...
— Так улица-то Тургенева! Но я её не брошу!
Собачонка вновь залилась лаем, мы — смехом.
Всю дорогу я думала о них.
Навстречу шли мамочки со своими неумолкающими, звонкоголосыми детишками.
Неделю спустя гуляю с пятилетней внучкой в том же микрорайоне.
— Ой, бабуля, смотри, старый медведь вышел на солнышко погреться!
Возле двухэтажки у беззубого палисадника сидел бурый медведь, искусственный мех порядком поистёрся, пуговицы глаз смотрели тускло.
— Да, совсем состарился... — произнесла я тихо.
— А на солнышке ему будет легче... — сочувственно протянула внучка.
— У них всё, как у людей, да, бабушка! — не уточнив у кого именно, у зверей или игрушек, воскликнула она.
— До удивления... — только и проронила я.
Екатерина Лаврентьевна Пионт
Екатерина ПИОНТ
Много неба
Рассказы
МУСОРЩИК
Вышла прогуляться. Время было около пяти. Кончается рабочий день. Скоро будет не продохнуть из-за выхлопных газов.
Подмосковье и пробки, кажется, вещи несопоставимые, но... бывшая Обираловка превратилась в прекрасный город. Только нынешнее название — Железнодорожный — Лев Николаевич едва ли бы позаимствовал для своего романа «Анна Каренина».
Отправилась в сторону старого микрорайона Ольгино. По его в большинстве ещё пока немощёным дорогам ездит мало машин. Может, по этим улочкам когда-то проходил Андрей Белый. Последние годы он жил рядом, в Кучино. Любил бродить пешком.
В Ольгино воздух свежий. На всём пути встречаются старые морщинистые деревья, напоминающие своим сгорбленным, но независимым видом гуляющих по тропинкам крепких ещё стариков.
Но местами торчат пни.
Появилось много новых домов. Деревянные особняки сносят, а пока нетронутые стоят в своём неприглядном виде, пугают прохожих. Окна у некоторых выбиты, стены ободраны.
А в этом здании ещё живут, видать, — на окнах шторы, цветы... Но уже сняты наличники, и дом стоит, напоминая выгоревшее платье со следами отпоротых карманов. Рядом с ним вздремнул почерневший дуб, к которому, словно прячась от солнца, притулился полиэтиленовый мешок для мусора.
Я бы, возможно, не обратила на него внимания, по всей улице такие пакеты, где полупустые, где под завязку, но в глаза мне бросилась игрушка, когда-то белая собачонка сидела наверху мешка, до края набитого отходами. Ухо одно висело на грязной нитке, чёрные бусинки на склоненной голове смотрели печально.
Я приостановилась, разглядывая её... И пошла дальше, раздумывая, что ухо можно было пришить, игрушку помыть, и чем не собачка, тем более, что похожа на живого щенка. Видно, ещё советское производство...
Я вспомнила козлика, которого никак не могу забыть. Его покупали мы первому сыну в начале семидесятых. Пока козлик был новый, ничего примечательного в нём не было: беленький, мягкий, сантиметров двадцать пять в длину, с серыми рожками. Сын любил с ним играть, но любимой его игрушкой была другая — жёлтый большой медведь.
А через семь лет, когда родился второй сын, козлик вдруг будто ожил. Игрушки с годами становятся интереснее, как лица...
Взгляд козлика словно стал осмысленней, голова при движении покачивалась, отчего он казался совсем настоящим. Младший с ним не расставался. Передо мной как сейчас: вот он бежит по тропинке, протоптанной через огороды от нашего дома к бабушкиному, стоявшему рядом. В правой руке у трёхлетнего сынишки старый тощий оранжевый портфель с привязанной розовой ленточкой вместо ручки, а в левой — козлик. Они бегут, раскачиваются, как маятники: портфель, голова козлика и уши любимой сыном шапки-будёновки...
Когда-то при неоднократных переездах козлик был утерян, были мы молоды, относились ко всему просто. А вот теперь жалею всё время, что не смогла сохранить... Какая я всё-таки безалаберная...
Ничего из утерянных вещей мне так не жаль, как козлика, жёлтого медведя и зелёной общей тетрадки с первыми рисунками старшего сына...
В думах прошла метров двести, вижу, стоит мусоровоз. Возле него ещё довольно-таки молодой водитель в чёрной спортивной шапочке, в модной куртке возится с очередным мусорным мешком, пытаясь завязать его, но что-то меховое постоянно падает на землю.
— Богатыми стали, шубы выкидывают! — заметив меня, возмущённо воскликнул он.
— Ой, не говорите, здесь недалеко, — я махнула рукой в сторону моей находки, — собачку выкинули.
— Мёртвую что ли?!
— Нет, нет — сидит! О, господи, что это я, игрушка — собачка, — оба рассмеялись.
— Она вся на виду, сейчас детишки из садиков пойдут, увидят...
— А ребёнок, чья это игрушка, представляете?! — он, прищурившись, поглядел на меня, затем трогательно произнёс:
— А у меня в детстве паровозик был, маленький, без одного колеса, до сих пор у мамы хранится... А сейчас, как с ума посходили все, чего только в этом мусоре нет, даже старые телевизоры выкидывают, а что уж говорить про игрушки... А потом удивляются, почему дети такие: родителей из дома выгоняют... Я хоть и работаю мусорщиком, но... Вот жду, когда с работы придут хозяева, чтобы меньше на завтра осталось...
Он включил мотор:
— Сейчас заберём...
Я попрощалась и пошла дальше.
Через минут двадцать я возвращалась по этой же дороге, мешки ещё стояли, а тот, привлёкший внимание, был завязан. Молодец мужик, подумала я. И вдруг услышала, что пипикает машина. Я оглянулась, на противоположной стороне, невдалеке, стоял знакомый мусоровоз. Шофёр, приоткрыв дверку, подозвал меня. Подойдя ближе, я увидела в его руке ту собачонку, она смотрелась веселее. Нитку, на которой висело ухо, он связал узелком, и ухо встало на место. Я улыбнулась:
— Такая хорошая собачка! И что было выкидывать!
Вдруг в ответ собачонка радостно залаяла!
— Ой!.. Да она, и вправду, живая! — от неожиданности воскликнула я. Шофёр показал кнопку на брюшке собачки.
— Теперь будет не скучно вдвоём собирать мусор, да, Му-му? — обратился он к игрушке.
— Как здорово вы её назвали...
— Так улица-то Тургенева! Но я её не брошу!
Собачонка вновь залилась лаем, мы — смехом.
Всю дорогу я думала о них.
Навстречу шли мамочки со своими неумолкающими, звонкоголосыми детишками.
Неделю спустя гуляю с пятилетней внучкой в том же микрорайоне.
— Ой, бабуля, смотри, старый медведь вышел на солнышко погреться!
Возле двухэтажки у беззубого палисадника сидел бурый медведь, искусственный мех порядком поистёрся, пуговицы глаз смотрели тускло.
— Да, совсем состарился... — произнесла я тихо.
— А на солнышке ему будет легче... — сочувственно протянула внучка.
— У них всё, как у людей, да, бабушка! — не уточнив у кого именно, у зверей или игрушек, воскликнула она.
— До удивления... — только и проронила я.