408 Селиванов Ветрено
Федор Андреевич Селиванов
Федор Селиванов
Ветрено
Рассказы
Последняя любовь философа
Флорентий Федорович Павленков, один из крупнейших книгоиздателей и редакторов России, относился к философу и поэту Владимиру Сергеевичу Соловьеву не просто дружески, а и почтительно . Будучи человеком одаренным, книгоиздатель умел выделять людей талантливых и привлекать их к созданию знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», которая выходила с 1890 по 1915 годы.
Беседа протекала неторопливо в издательском доме. У Павленкова солидный и благообразный вид. Он лысоват, с густой большой бородой; на здоровье не жалуется. Старше собеседника на четырнадцать лет. Оба полны планов и надежд.
— Позвольте узнать, глубокоуважаемый Владимир Сергеевич, когда Вы представите в издательство рукопись?
Владимир Сергеевич писал биографию основателя ислама Мухаммеда. Отвечал уверенно:
— Материал собран, так что скоро, в ближайшее время. Сомневаться не приходится.
— Сегодня двадцать третье декабря. Значит, где-то в начале девяносто второго года я увижу рукопись?
— Да, месяца через два-три. Книгу назову «Магомет».
— Почему не «Мухаммед»?
— Так в России не принято называть пророка. Но в тексте я сохраню арабское имя.
— Хорошо! — удовлетворенно произнес книгоиздатель. — Еще бы: сам Соловьев становился одним из авторов серии!
Но произошло непредвиденное. Сохранилось пять писем философа Павленкову. В июне 1892 года он сообщал о переносе срока предоставления рукописи. Новый — первое или двадцатое сентября. И вот почему: «...Зимой, именно 23 декабря я действительно говорил Вам, что готовы материалы для моего сочинения. Но через десять дней после этого разговора со мной произошел некоторый моральный катаклизм, отнявший у меня надолго возможность правильных занятий».
Трудно найти год, в который на Владимира Сергеевича не сыпались беды. Не был исключением и прошлый. Его лекция «Об упадке средневекового миросозерцания», произнесенная в Московском психологическом обществе, вызвала шумный скандал. В этом же году перенес дифтерит. Невзгоды привели к тому, что он потерял голос.
Князь Дмитрий Николаевич Цертелев, племянник А.К. Толстого, философ, защитивший докторскую диссертацию по Шопенгауэру, рассказывал, вспоминая Соловьева:
— Лет за десять до его смерти мне случилось как-то зайти к нему, когда какой-то художник писал его портрет. Соловьев, хотя ему не было и сорока лет, с его глубокими морщинами и длинными полуседыми волосами, тогда уже имел вид старика, и не было ничего удивительного, что художник спросил его: «А ведь вы, Владимир Сергеевич, должно быть, моложе Фета?» Фету в это время было под 70.
Таков был философ накануне поворота, катаклизма. Но по возвращении из Петербурга, где он переболел дифтеритом, в Москву, началось какое-то помолодение, ожидание чего-то необычного. В августе говорил брату Михаилу:
— Чувствую неожиданные приливы молодости, хотя седею все больше и больше.
Именно в этот период жизни кипела работа над «Магометом» и состоялась беседа с книгоиздателем. Но все изменилось...
Помолодение подготовило бурно-романтическую любовь, побудившую Соловьева осознать, наконец-то, себя поэтом. Своему старшему другу Афанасию Афанасьевичу Фету он писал: «Я одержим стихоблудием, за последнее время я сочинил 36 стихотворений». Стихи эти легки, прозрачны, глубоко символичны. Вершина поэтического вдохновения совпала со временем любви к прекрасной женщине, общепризнанной светской красавице Софье Михайловне Мартыновой.
Она была своей в аристократическом кружке Соллогубов, Трубецких и Сухотиных. На один из вечеров в 1887 году был приглашен Соловьев. Он встретил там Мартыновых: молодую стройную женщину Софью Михайловну и ее мужа. В. Н. Мартынов был племянником того самого Мартынова, который убил Лермонтова на дуэли. Знакомство продолжалось, но тогда сердце Соловьева молчало.
Прошло почти четыре года и в этом же сердце вспыхнул огонь, а на философа, по его словам, «сказочным чем-то повеяло снова». Друзья называли Софью Михайловну любовно «Сафо», по имени полулегендарной древнегреческой поэтессы. Владимир Сергеевич не раз в акростихах воспроизводил это имя. Вот одно из них:
_Слов_нездешних_шепот_странный,_
_Аромат_японских_роз..._
_Фантастичный_и_туманный_
_Отголосок_вешних_грез._
Любовь погрузила философа в мир серебряных снов,неистощимых грез. И снова возник образ вечной, лучезарной, небесной Софии. Он находил в Софье Михайловне божественные черты и ему казалось, что от нее исходит радужное сиянье.
Все в ней отмечали сходство с японкой. А Владимир Сергеевич твердил, что попал в японскую сказку, что опьянен ароматом японских роз. Ему казалось, что его поздняя любовь несет одни цветы.
На Рождество Соловьев был приглашен в Знаменское — имение Мартыновых. На елке ему подарили премилую игрушечную обезьянку. Он смеялся громко, шутил, играл с детьми. Дети Мартыновых— дочери Надя и Верочка — привязались к нему, он к ним. Все дети, с которыми общался Соловьев, любили его.
Знаменское находилось вблизи станции Сходня Николаевской железной дороги. Через эту-то станцию и ездил из Москвы в Знаменское Владимир Сергеевич. Рассказывал однажды Сафо:
— На Сходню я приехал слишком рано, ждал более часа. В вагоне нашел Николая Лопатина, которому обрадовался вдвойне — как другу детства и как напоминанию об одном вечере у Соллогубов когда я вместе с ним Вас видел.
Но тут надо сказать, что недалеко от имения раскинулась деревня Морщиха. В этой-то деревне и поселился летом философ, чтобы быть поближе к Софье Михайловне. Приехал туда сразу после похорон Фета. Снял дачу у крестьянина Сысоя. Дача большая, как рассказывал Стасюлевичу, состоит из четырех комнат. Стол свой упростил: ел гречневую кашу с подсолнечным маслом, запивал рижским пивом.
Скипидаром — запах его очень любил — травил клонов и тараканов, почему-то называя их в стихотворении «фаворитами Льва Толстого», с которым его не брала дружба. Озаботился он и покупкой лошади для разорившегося крестьянина. Но дачу в конце концов пришлось оставить из-за неудобств и покинуть Морщиху. В августе побывал в Знаменском три раза. А всего за этот месяц Софья Михайловна и Владимир Сергеевич встречались одиннадцать раз, как подсчитал влюбленный. Встречи происходили, кроме Знаменского, в Нагорном, в Москве, даже на вокзалах.
Соловьев писал часто письма в Знаменское, называя Сафо «милым другом». Слал стихи, полные любви. Были среди стихов и шуточные. В одном из писем просился в гости вместо понедельника , назначенного Софьей Михайловной, в пятницу. Родилось стихотворение, в котором поэтические преувеличения бросаются я в глаза:
_Три_дня_тебя_не_видел,_ангел_милый,_
_Три_вечности_томленья_впереди._
_Вселенная_мне_кажется_могилой,_
_И_гаснет_жизнь_в_измученной_груди._
_А_я,_безумец,_пел,_что_горе_пережито,_
_Что_поздняя_любовь_несет_одни_цветы..._
_Поникло_разом_все_в_душе_моей_убитой,_
_И_крылья_вырваны_у_радужной_мечты._
_О_милая!_Все_гордое_сознанье,_
_Все_гордые_слова_твой_друг_отдать_готов_
_За_мимолетный_миг_хоть_одного_свиданья,_
_За_звук_один_возлюбленных_шагов._
А в сентябре Софья Михайловна уже названа в акростихах кухаркиным именем «Матрена». В первом говорится: «Мадонной была для меня ты когда-то, алмазною радугой лик твой горел», но вместо нее «я Матрену узрел». Во втором тот же мотив, только в нем больше юмора:
_Майская_роза_давно_уж_отпета,_
_Август..._И_август_исчез._
_Только_как_лысина_старого_Фета,_
_Роща_твоя_так_печально_раздета,_
_Елью_одною_красуется_лес..._
_Новой_природе_сочувственно_вторя,_
_Ах,_ты_Матреною_сделалась_с_горя._
Так произошла роковая перемена в образе Сафо. В письме к ней отмечал утрату ею радужного сияния и признаков божественной Софии. Говорил:
— У Вас остается только одно преимущество — быть самой умной и оригинальной из женщин.
Что ж, этого у Софьи Михайловны невозможно было отнять. Но Соловьев упрекал ее в том, что она поглощена мирской суетой, отдает предпочтение театрам, цирку, а не храмам, любит не иконы, а портреты театральных деятелей, выделяет не духовных наставников, а актеров, певцов, фокусников. Словом, лучезарный свет безжалостно исчезал, розовое сияние угасало, сказки замолкали.
Бытие Мартыновой отличалось, конечно, от бытия мечтателя, фантазера, мистика, поэта и философа. Будучи умной, образованной женщиной, матерью двух детей, она вела светский образ жизни. Есть люди, имеющие вещное бытие, живущие среди вещей и меряющие достоинство свое и чужое количеством вещей, которыми они обладают. Ни бытие Соловьева, ни бытие Мартыновой не было таким, но тем не менее между ними было мало общего.
Размышления о любви к Софье Михайловне и к другой замечательной женщине — Софье Петровне Хитрово — выразились в трактате «Смысл любви», напечатанном в журнале «Вопросы философии и психологии» в конце 1892 года.
— Подлинная любовь — это перемещение центра «Я» в другого, это преодоление эгоизма, — считал Владимир Сергеевич.
В этом же 1892 году, в мае, был напечатан рассказ «На заре туманной юности...», в котором воссоздан образ первой любви философа — Е. В. Романовой.
Владимир Сергеевич снова работал интенсивно, как всегда. Расширялась рукопись биографии Мухаммеда, он писал статьи для словаря Брокгауза по философии.
О Соловьеве очень хорошо сказал Л. М.Лопатин, философ, друг детства, назвав его «самым оригинальным философом во всей Европе за последние 25 лет».
Заканчивался 1892 год, и с ним уходила в историю одна из ярких страниц жизни выдающегося философа. Он чувствовал себя опустошенным, рвался за границу, горечь переживаний излил в стихах:
_Я_добился_свободы_желанной,_
_Что_манила_вдали,_словно_клад,_—_
_Отчего_же_с_тоскою_нежданной,_
_Отчего_я_свободе_не_рад?_
_Ноет_сердце_и_падают_руки,_
_Все_так_тускло_и_глухо_вокруг_
_С_рокового_мгновенья_разлуки,_
_Мой_жестокий,_мой_сладостный_друг._
Федор Андреевич Селиванов
Федор Селиванов
Ветрено
Рассказы
Последняя любовь философа
Флорентий Федорович Павленков, один из крупнейших книгоиздателей и редакторов России, относился к философу и поэту Владимиру Сергеевичу Соловьеву не просто дружески, а и почтительно . Будучи человеком одаренным, книгоиздатель умел выделять людей талантливых и привлекать их к созданию знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», которая выходила с 1890 по 1915 годы.
Беседа протекала неторопливо в издательском доме. У Павленкова солидный и благообразный вид. Он лысоват, с густой большой бородой; на здоровье не жалуется. Старше собеседника на четырнадцать лет. Оба полны планов и надежд.
— Позвольте узнать, глубокоуважаемый Владимир Сергеевич, когда Вы представите в издательство рукопись?
Владимир Сергеевич писал биографию основателя ислама Мухаммеда. Отвечал уверенно:
— Материал собран, так что скоро, в ближайшее время. Сомневаться не приходится.
— Сегодня двадцать третье декабря. Значит, где-то в начале девяносто второго года я увижу рукопись?
— Да, месяца через два-три. Книгу назову «Магомет».
— Почему не «Мухаммед»?
— Так в России не принято называть пророка. Но в тексте я сохраню арабское имя.
— Хорошо! — удовлетворенно произнес книгоиздатель. — Еще бы: сам Соловьев становился одним из авторов серии!
Но произошло непредвиденное. Сохранилось пять писем философа Павленкову. В июне 1892 года он сообщал о переносе срока предоставления рукописи. Новый — первое или двадцатое сентября. И вот почему: «...Зимой, именно 23 декабря я действительно говорил Вам, что готовы материалы для моего сочинения. Но через десять дней после этого разговора со мной произошел некоторый моральный катаклизм, отнявший у меня надолго возможность правильных занятий».
Трудно найти год, в который на Владимира Сергеевича не сыпались беды. Не был исключением и прошлый. Его лекция «Об упадке средневекового миросозерцания», произнесенная в Московском психологическом обществе, вызвала шумный скандал. В этом же году перенес дифтерит. Невзгоды привели к тому, что он потерял голос.
Князь Дмитрий Николаевич Цертелев, племянник А.К. Толстого, философ, защитивший докторскую диссертацию по Шопенгауэру, рассказывал, вспоминая Соловьева:
— Лет за десять до его смерти мне случилось как-то зайти к нему, когда какой-то художник писал его портрет. Соловьев, хотя ему не было и сорока лет, с его глубокими морщинами и длинными полуседыми волосами, тогда уже имел вид старика, и не было ничего удивительного, что художник спросил его: «А ведь вы, Владимир Сергеевич, должно быть, моложе Фета?» Фету в это время было под 70.
Таков был философ накануне поворота, катаклизма. Но по возвращении из Петербурга, где он переболел дифтеритом, в Москву, началось какое-то помолодение, ожидание чего-то необычного. В августе говорил брату Михаилу:
— Чувствую неожиданные приливы молодости, хотя седею все больше и больше.
Именно в этот период жизни кипела работа над «Магометом» и состоялась беседа с книгоиздателем. Но все изменилось...
Помолодение подготовило бурно-романтическую любовь, побудившую Соловьева осознать, наконец-то, себя поэтом. Своему старшему другу Афанасию Афанасьевичу Фету он писал: «Я одержим стихоблудием, за последнее время я сочинил 36 стихотворений». Стихи эти легки, прозрачны, глубоко символичны. Вершина поэтического вдохновения совпала со временем любви к прекрасной женщине, общепризнанной светской красавице Софье Михайловне Мартыновой.
Она была своей в аристократическом кружке Соллогубов, Трубецких и Сухотиных. На один из вечеров в 1887 году был приглашен Соловьев. Он встретил там Мартыновых: молодую стройную женщину Софью Михайловну и ее мужа. В. Н. Мартынов был племянником того самого Мартынова, который убил Лермонтова на дуэли. Знакомство продолжалось, но тогда сердце Соловьева молчало.
Прошло почти четыре года и в этом же сердце вспыхнул огонь, а на философа, по его словам, «сказочным чем-то повеяло снова». Друзья называли Софью Михайловну любовно «Сафо», по имени полулегендарной древнегреческой поэтессы. Владимир Сергеевич не раз в акростихах воспроизводил это имя. Вот одно из них:
_Слов_нездешних_шепот_странный,_
_Аромат_японских_роз..._
_Фантастичный_и_туманный_
_Отголосок_вешних_грез._
Любовь погрузила философа в мир серебряных снов,неистощимых грез. И снова возник образ вечной, лучезарной, небесной Софии. Он находил в Софье Михайловне божественные черты и ему казалось, что от нее исходит радужное сиянье.
Все в ней отмечали сходство с японкой. А Владимир Сергеевич твердил, что попал в японскую сказку, что опьянен ароматом японских роз. Ему казалось, что его поздняя любовь несет одни цветы.
На Рождество Соловьев был приглашен в Знаменское — имение Мартыновых. На елке ему подарили премилую игрушечную обезьянку. Он смеялся громко, шутил, играл с детьми. Дети Мартыновых— дочери Надя и Верочка — привязались к нему, он к ним. Все дети, с которыми общался Соловьев, любили его.
Знаменское находилось вблизи станции Сходня Николаевской железной дороги. Через эту-то станцию и ездил из Москвы в Знаменское Владимир Сергеевич. Рассказывал однажды Сафо:
— На Сходню я приехал слишком рано, ждал более часа. В вагоне нашел Николая Лопатина, которому обрадовался вдвойне — как другу детства и как напоминанию об одном вечере у Соллогубов когда я вместе с ним Вас видел.
Но тут надо сказать, что недалеко от имения раскинулась деревня Морщиха. В этой-то деревне и поселился летом философ, чтобы быть поближе к Софье Михайловне. Приехал туда сразу после похорон Фета. Снял дачу у крестьянина Сысоя. Дача большая, как рассказывал Стасюлевичу, состоит из четырех комнат. Стол свой упростил: ел гречневую кашу с подсолнечным маслом, запивал рижским пивом.
Скипидаром — запах его очень любил — травил клонов и тараканов, почему-то называя их в стихотворении «фаворитами Льва Толстого», с которым его не брала дружба. Озаботился он и покупкой лошади для разорившегося крестьянина. Но дачу в конце концов пришлось оставить из-за неудобств и покинуть Морщиху. В августе побывал в Знаменском три раза. А всего за этот месяц Софья Михайловна и Владимир Сергеевич встречались одиннадцать раз, как подсчитал влюбленный. Встречи происходили, кроме Знаменского, в Нагорном, в Москве, даже на вокзалах.
Соловьев писал часто письма в Знаменское, называя Сафо «милым другом». Слал стихи, полные любви. Были среди стихов и шуточные. В одном из писем просился в гости вместо понедельника , назначенного Софьей Михайловной, в пятницу. Родилось стихотворение, в котором поэтические преувеличения бросаются я в глаза:
_Три_дня_тебя_не_видел,_ангел_милый,_
_Три_вечности_томленья_впереди._
_Вселенная_мне_кажется_могилой,_
_И_гаснет_жизнь_в_измученной_груди._
_А_я,_безумец,_пел,_что_горе_пережито,_
_Что_поздняя_любовь_несет_одни_цветы..._
_Поникло_разом_все_в_душе_моей_убитой,_
_И_крылья_вырваны_у_радужной_мечты._
_О_милая!_Все_гордое_сознанье,_
_Все_гордые_слова_твой_друг_отдать_готов_
_За_мимолетный_миг_хоть_одного_свиданья,_
_За_звук_один_возлюбленных_шагов._
А в сентябре Софья Михайловна уже названа в акростихах кухаркиным именем «Матрена». В первом говорится: «Мадонной была для меня ты когда-то, алмазною радугой лик твой горел», но вместо нее «я Матрену узрел». Во втором тот же мотив, только в нем больше юмора:
_Майская_роза_давно_уж_отпета,_
_Август..._И_август_исчез._
_Только_как_лысина_старого_Фета,_
_Роща_твоя_так_печально_раздета,_
_Елью_одною_красуется_лес..._
_Новой_природе_сочувственно_вторя,_
_Ах,_ты_Матреною_сделалась_с_горя._
Так произошла роковая перемена в образе Сафо. В письме к ней отмечал утрату ею радужного сияния и признаков божественной Софии. Говорил:
— У Вас остается только одно преимущество — быть самой умной и оригинальной из женщин.
Что ж, этого у Софьи Михайловны невозможно было отнять. Но Соловьев упрекал ее в том, что она поглощена мирской суетой, отдает предпочтение театрам, цирку, а не храмам, любит не иконы, а портреты театральных деятелей, выделяет не духовных наставников, а актеров, певцов, фокусников. Словом, лучезарный свет безжалостно исчезал, розовое сияние угасало, сказки замолкали.
Бытие Мартыновой отличалось, конечно, от бытия мечтателя, фантазера, мистика, поэта и философа. Будучи умной, образованной женщиной, матерью двух детей, она вела светский образ жизни. Есть люди, имеющие вещное бытие, живущие среди вещей и меряющие достоинство свое и чужое количеством вещей, которыми они обладают. Ни бытие Соловьева, ни бытие Мартыновой не было таким, но тем не менее между ними было мало общего.
Размышления о любви к Софье Михайловне и к другой замечательной женщине — Софье Петровне Хитрово — выразились в трактате «Смысл любви», напечатанном в журнале «Вопросы философии и психологии» в конце 1892 года.
— Подлинная любовь — это перемещение центра «Я» в другого, это преодоление эгоизма, — считал Владимир Сергеевич.
В этом же 1892 году, в мае, был напечатан рассказ «На заре туманной юности...», в котором воссоздан образ первой любви философа — Е. В. Романовой.
Владимир Сергеевич снова работал интенсивно, как всегда. Расширялась рукопись биографии Мухаммеда, он писал статьи для словаря Брокгауза по философии.
О Соловьеве очень хорошо сказал Л. М.Лопатин, философ, друг детства, назвав его «самым оригинальным философом во всей Европе за последние 25 лет».
Заканчивался 1892 год, и с ним уходила в историю одна из ярких страниц жизни выдающегося философа. Он чувствовал себя опустошенным, рвался за границу, горечь переживаний излил в стихах:
_Я_добился_свободы_желанной,_
_Что_манила_вдали,_словно_клад,_—_
_Отчего_же_с_тоскою_нежданной,_
_Отчего_я_свободе_не_рад?_
_Ноет_сердце_и_падают_руки,_
_Все_так_тускло_и_глухо_вокруг_
_С_рокового_мгновенья_разлуки,_
_Мой_жестокий,_мой_сладостный_друг._